В.В. Розанов
<Предисловие к книге: Розанов В. Когда начальство ушло>

...прекрасно, прекрасно, я не спорю, что начальство необходимо, как дымовая труба в доме и самые «нужные» в ней места и комнаты... не спорю...

И все-таки...

Какая наступала восхитительная минута, когда, бывало, надзиратель отойдет от стеклянной двери нашего класса («пошел к другим классам»), а учитель еще в нее не вошел... Электричество, что-то лучше и быстрее электричества, пробегало по нашим спинам и плечам; и «Алгебра Давидова» летит через две парты и попадает туда, куда ей нужно — в затылок склонившегося над Кюнером толстого и ленивого ученика. Он вздрогнул, размахнулся и, может быть, ударил бы ни в чем неповинного соседа: но «несправедливость» предупреждена тем, что кто-то схватил его за волосы и пригнул к задней парте... Теперь он парализован, бессилен и вращает глазами, как Патрокл, поверженный Гектором. В другом углу борются «врукопашную», — по возможности без шума; летят стрелы в потолок, с мокрою массою на конце их, чтобы повиснуть там; кафедра учителя старательно обмазывается чернилами, а стул посыпается мелом... Кто-то «учит слова», если его сейчас спросят: но благоразумнейшие пришпиливают «слова» к спине товарища, впереди сидящего, дабы «провести за нос» учителя, всепонятно «болвана», и ответить урок на «3-», зная его на «1 + »...

Счастливые минуты: их одни я помню из поры ученья. Все остальное было скучно, бездарно, не нужно, антипедагогично. Но эта минута «без начальства», когда мы оставались одни... Она была коротка и гениальна. Я ее дурно описал: не всегда было именно то, что я передал. Бывало иначе. Но безусловно всегда пробегало бесконечное оживление по классу: а, ведь, добрый читатель и всякий человек, не есть ли «величайшее оживление», без более тесных определений, что-то самое лучшее, самое счастливое, наконец даже самое добродетельное изо всего, что вообще случается в истории и происходит в жизни? Ибо оно есть именно жизнь, тоже «без более тесных определений»: и естественно, что самая высшая точка ее напряжения как «суммы движений в одном моменте» — и есть «главная добродетель всего»...

Всего на земле, в царствах, городах, везде, везде...

Ну, а какое же «начальство» даст оживление, «позволит» оживиться... особенно в «бесконечность»-то?..

Поэтому, я думаю, все люди притворяются, когда говорят, или даже кто-нибудь один про себя говорит, что он «почитает начальство»... — Ну там кухня, ну — дымовая труба...

— Необходимо! неизбежно!..

— Стройте, черт с ним!..

Но — не более. Врождено человеку давать не более pietat'a «начальству», вообще всякому, от столоначальника и...

Но мир устроен «с начальством»: даже Солнце есть начальник солнечной системы своей — планет, спутников...

Склоняю голову, плачу... И говорю: даже в солнечной системе это есть какой-то «первородный грех».

А кометы? Те «залетают» в солнечную систему, пролетают ее и, не связанные, улетают куда-то «в глубь мира» уже решительно без всякого «начальства»...

Вот пример. Это тоже природа. Уголок мира создан вовсе без «начальства»

И это — человечно.

Солнечная система все-таки бесчеловечна; уже «павшая»... Кометы одни в мире безгрешны и, от этого, так редко показываются в наш грешный солнечный и земной мир.

Человечность это всегда одиночество и братство. Одиночество не затвора, не темницы, не кельи с уставом, а просто «так», чтобы вокруг меня был некий пояс свободной земли, свободной воды, свободного воздуха... И братство в смысле том, что никем не теснимый, я никому и не враг, а всем друг. В конце концов «свободны и человечны» были патриархи человечества в Месопотамии и Ханаане, да «аввы»-отшельники Верхнего Египта (раннее христианство). Вот — «кометы», каждая со своим путем. Все остальное «по грехопадению» слагалось «в системы» и строило себе начальство...

Черт бы его побрал.

Человечность — братство, одиночество... И как условие этого — благородство и невинность.

Люди, — знаете ли вы единственный и исключительный корень того, что вы все, без исключения все, рабы? Только один: в том, что вы все неблагородны.

Мы все неблагородны.

Мы все не невинны.

Отсюда «кухня» и «дымовые трубы».

* * *

Ничего об этом не умею сказать, кроме глубокого вздоха.

* * *

Для меня несомненно, что исчезновение «начальства», таяние его как снега перед солнцем... вернее — перед весною... начинается и всегда начнется по мере возрождения в человеке благородства, чистоты и невинности. Это — тот огонь, в котором плавятся все оковы. И только в нем!

Только в нем!

Запомни это хорошо, человечество, дабы не маниться ложными призраками.

Не надеяться ложно. Не верить ложно.

* * *

Благородство — это деликатность человека к человеку. Ясность души, покой ее. Правда уст и поступков. Мужество.

Но душа всего этого — деликатность: вытекающая из какого-то глубокого довольства собою, счастья в себе... неоскорбленности: в силу чего «не оскорбленный человек» не дерет по спине другого, соседа. дальнего, кого-нибудь словами, поступками, деяниями.

Но ужас истории и величайшее ее несчастье, «первородный грех» всего, заключается в том. что человек ужасно оскорблен..

Все мы...

Всякие...

И не можем этого забыть... Изгладить... И скрежещем зубами, и томимся, и ползаем...

И вот «выбираем себе начальство».

— Я не могу укусить соседа. Но если соединюсь с другими и мы все выберем себе начальника, с дубиной и циклопа, — то я ближнему раскрою голову.

Мотив всех государств. Начиная еще от Киаксара Мидийского...

* * *

Боже, если бы мы могли забыть обиду... Но мы никогда ее не забудем и не станем свободными.

* * *

Когда, лет шесть назад, я впервые плыл по Женевскому озеру, мимо закрытых синей дымкой Кларанса и Монтре... было часов 9 утра, и море, небо и вот этот воздух над озером — все было сине, влажно и мягко... у меня шевельнулась мысль:

— Боже, какие дураки швейцарцы: нужно же соединить в «кантон Женева» (знал по географии) такое огромное вместилище берегов!! Второй час плаваем, Женева давно скрылась за горизонтом: а все еще тянется «штат Женева». И эти Clarence, и Veveu, и Montreux, такие восхитительные, до того восхитительные, составляют части какого-то «кантона Женевы»... Возмутительно: да они — не «части», а прекраснейшее целое... Вот как я... или я со своей семьей (я плыл с семьей): и на кой черт им составлять «кантон Женеву», все равно как бы нашей семье лезть на спину соседних, сидящих на пароходе, буржуа... Боже, до чего глупо!

И я сказал себе как бы канон:

«Слияние в систему (солнце и планеты) не должно простираться далее, чем насколько охватывает глаз с самого высокого места данного пункта, города, села и проч.».

Я думал по-русски: «с колокольни или каланчи».

Сверх этого, дальше этого — грех. «От лукавого» и вообще «история грехопадения».

Все большее — «неблагородство». Ни один Пифагор или Мафусаил мне не докажет, что «нужно больше». Иначе, чем пунктами «грехопадения»:

1) Что нужно соседу дать больше в морду.

2) Что кулак тогда будет величиной с дом.

Но это явно «неблагородство»... Мотивы «от зла» могут быть, «от добра» — никакого мотива.

* * *

Кому мне посвятить эту книгу?

Чиновники на нее обозлятся.

«Граждане» скажут: «Наивно!»

И едва ли не все:

— Даже нелитературно... Черт знает, что: мечта, безумие.

Поэтому я посвящу ее могилам... Не всем, но тех, кто в 1905 году думал: «от колокольни до колокольни — не дальше».

Тем, кто, по моему убеждению, и были одни «гражданами будущего века»...

Невинным, юным и чистым.

Спб., 19 февраля, 1910 г.
В. Розанов

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.