В.В. Розанов
Прелести старокнижия

I

Библиотека А.В. Петрова.
Собрание книг, изданных в царствование Петра Великого.
Санкт-Петербург. 1913 г.

На тихой, лежащей в стороне от "торговых дорог литературы" лужайке библиографии все вырастают новые цветы. Они тем целомудреннее, что их почти никто не видит. Вот выходит на лужайку одинокий дед... Склоняется, срывает цветок и долго втягивает носом его ароматичность. Это библиофил. Помню, лет 30 назад впечатление... Я присмотрел у букиниста, в крошечной лавчонке около Храма Спасителя — "La nouvelle Heloi'se ou lettres de deux amants, habitans d'une petite ville au pied des Alpes"; recueiffies et publiees par J.-J. Rousseau. A Londres. MDCCLXXXI"*, пять томиков крошечного формата, с прелестными гравюрками и в золотом обрезе. Переплет кожаный. — И все ходил смотреть, не продано ли, пока скопится у меня три рубля (студент). Вот раз копаюсь там в книгах, одним глазом смотрю на незаметного Руссо, в темном уголку, а другим — на вошедшего ученого. Он был не очень еще стар, но очень изможден наукой и трудами. Заботливо он спросил у лавочника:

______________________

* "Новая Элоиза, или Письма двух любовников в маленьком городке у подножия Альп". Собраны и изданы Ж.-Ж. Руссо. Лондон, 1781 (фр.).

______________________

— А покажите мне ваш Требник Петра Могилы.

— Продали три дня назад за 160 рублей.

— Продали?!

Лавочник мотнул головой. Я смотрел на ученого. Он побледнел, а книга, которую он держал в руках, задрожала. Он сказал несколько невнятных, мяклых слов, в которых я расслышал только "целый" и "прекрасный экземпляр". На душу, на лицо его пал туман; случилось горе. Да, великая вещь — "упустить книгу". Ну, это понимают только благочестивые старцы, посещающие уединенную лесную поляну — библиофильство.

В минувшем году вышло превосходное, настольное для всякого библиофила, описание И.Г. Иваска: "Частные библиотеки в России", — с великолепными портретами собирателей книг, начиная с любимца царя Алексея Михайловича, боярина Артамона Сергеевича Матвеева, и кончая современными — братьями Щукиными, Юдиным, Шереметьевым и прочими мудрецами и благочестивцами земли русской. Дана история каждой библиотеки, куда она пошла, большею частью (увы!) разрозненно, — после смерти собирателя. Тут есть библиотеки и в 100 000 томов (Юдина), и совершенно маленькая, даже до 600 томов, библиотеки, например гимназического преподавателя (в Ярославле) Мезинова. Конечно, всем бы им место, по смерти владельцев, в хорошо организованных губернских библиотеках, — о которых решительно нужно "всероссийски" подумать. А то грошовые наши губернские больше "читальни", чем собственно библиотеки, задыхаются в Вербицкой и в "пролетариях, со всех сторон объединяйтесь". Они поддерживают и распространяют невежество, а не способствуют образованию. Неужели нет времени об этом подумать министру народного просвещения?

Свежий ландыш на этом поле — великолепно изданная "Библиотека А.В. Петрова. Собрание книг, изданных в царствование Петра Великого. С.-Петербург, 1913 г.", — увы, отпечатанная только в 100 экземплярах! Неужели числом "100" исчерпываются большие библиотеки в России и частные любители "книжной старины". Подобная цифра нам кажется явно безрассудной. Автору, очевидно, надо было издать по крайней мере 600 экземпляров, т.е. полунормальный "типографский завод". Стоимость печатания лишь немного удорожилась бы, — на стоимость бумаги, — и в таком количестве оно, конечно бы, раскупилось! Книги петровской печати — растерянная и исчезающая ценность наших дней: много погибло от петербургских наводнений, другие от пожаров и еще более всего — от мышей. Между тем А.В. Петрову удалось отыскать такие некоторые книги, каких не видели ни академик Пекарский, составивший известное описание книг петровской печати, ни — Бычков. Таково значащееся под № 17 описание аудиенции, данной Царем английскому "чрезвычайному послу и комиссару" Витворту в мае 1710 года. Это было "извинительное" посольство, — за оскорбление русского посла Андрея Матвеева. Оскорбление заключалось в том, что когда посол после тщетных переговоров о заключении союза с Англией против Швеции был отозван и собирался уже выехать из Лондона, — то его карету остановили посланные купеческим шерифом люди, избили посла, изодрали его платье, "держа за ворот", и отняли у него шпагу, трость и шляпу; затем на простой извозчичьей повозке его отправили в долговую тюрьму. Причиною того была неуплата послом взятых взаймы денег. За Матвеева сейчас же вступились дипломатические представители других иностранных послов в Лондоне, ввиду чего английское правительство обещало дать русскому послу полное удовлетворение. После чего Матвеев покинул столицу Англии и уехал от "христоненавистного народа, канальского злочестия исполненного". В брошюре, отпечатанной в 200 экземплярах, и единственный экземпляр которой удалось найти г. Петрову, описан подробно прием Петром Великим английского чрезвычайного посла, содержание его речи и ответ Царя. Витворт при этом вручил и грамоту с извинениями, подписанную королевою Анною. Извинение это, замечает г. Петров, было принесено только в мае 1710 г., т.е. после Полтавской баталии, тогда как инцидент с послом Матвеевым произошел в 1708 году. Очевидно, — времена переменились, и отношение к России стало другое после знаменитой "виктории". Есть и еще несколько книг величайшей редкости. Число всех собранных г. Петровым книг 100. Книга сопровождается фототипическим воспроизведением многих заглавных листов книг, которые по обычаю того времени обильно, украшались замысловатыми рисунками, — то прямого, то аллегорического содержания. Кстати: проходя "Петра Великого" в гимназиях, ведь почти необходимо показать ученикам эту книжку Петрова, — показать ради воспроизведения заглавных листов первого гражданского книгопечатания в России! Это так ново и заняло бы учеников совершенно другим, нежели теперь, "видом книги". У Пекарского и у Бычкова этих фототипии заглавных листов — нет. А между тем как много говорят, например, заглавный лист "Географии генеральной или повсюдной" (1718 года) или две гравюры из книги "Земноводного круга описание" (1719 года), из коих одна символизирует Европу, а другая символизирует Азию. Решительно, нужно же вводить учеников в зрелище памятников древности: а то они, задыхаясь в "новинках", невольно станут глотать самоновейшие прокламации о низвержении всего на свете. Очень естественно в наших антиисторических гимназиях.

1913 г.

II

"Русский Библиофил" за 1913 г., V выпуск

В только что появившемся пятом выпуске нашего превосходного "Русского Библиофила" (надеюсь, этот хорошенький и умный журнал не выписывается в ученические библиотеки гимназий?) продолжаются печатанием "Записки князя Ив. Мих. Долгорукова". Это поэт, выпустивший в 1802 г. в Москве в университетской типографии у Люби, Гария и Попова большой том стихотворческих произведений в 390 страниц, под заглавием: "Бытие сердца моего или стихотворения князя Ивана Михайловича Долгорукова". Стихотворения, не блещущие поэзией (откуда ее всем взять?), но в которых везде видна благородная и ищущая мысль. Мысль эта, а следовательно и книга данная, положила свой умный камень в труднейшее дело созидания умственной храмины русского общества, которое вот от таких "Бытии сердца моего" до образов Платона Каратаева и Раскольникова у Толстого и у Достоевского шагнуло — всего в сто лет — шаг, пожалуй, более огромный и более психологически трудный, чем какой сделала Греция тоже в 100 лет от греко-персидских войн до века Перикла. Вот почему все умные камешки этого поразительного столетия мы должны благоговейно рассматривать, а при случае и целовать. Всякая книжка на синеватой слабой (не плотной) бумаге (какой отлив!) должна быть рассмотрена, местами (для "образца") почитана, а бумага, с превосходным затхлым запахом нерешительного тления, должна быть и понюхана. Без утонченного "эллинского" обоняния вообще нет настоящего библиофила и едва ли могла бы сложиться подлинная библиография, сей культ старых книг. На странице 23-й "Бытия сердца моего" поэт и человек поместил надгробную надпись супруге своей, княгине Е.П. Долгоруковой, вырезанную на гробнице ее в Девичьем монастыре (в Москве):

Супруга нежного се памятник печали!
Сокрыта здесь в земле достойная жена;
Ума и сердца в ней доброты все сияли.
Угоден Богу тот, кто жил так, как она.

Редактор-издатель "Русского Библиофила" Н.В. Соловьев (не все знают, что это тот самый "Соловьев", который имеет гастрономическую лавку на углу Невского и Литейного, — и таким образом добрый Николай Васильевич (?) всячески окормляет Петербург) разыскал рукопись этих замечательных мемуаров, — и теперь с каким волнением к этому надгробному четверостишию мы прочитываем первый приуготовительный шаг:

"Посидевши с полчаса за столом в Braut-Kammer (опочивальня новобрачных), графиня Анна Николаевна Пушкина, сестра ее княгиня Меньшикова и княгиня Наталья Ивановна Куракина повели по обряду жену мою в спальню и там ее одели в ночное платье, а г-жа Бенкендорф снимала царские бриллианты для возвращения в целости (невеста — бедная дворянка Смирная, питомица Смольного монастыря; на свадьбу великая княгиня Мария Феодоровна, по этикету, украсила ей шею и голову собственными бриллиантами). Между тем я провожал гостей и, поблагодаря дядюшку (графа Строганова) за все его милости, принужден был им войти к жене в шелковом халате и колпаке, которые по точным правилам светских обрядов приготовили для меня в приданом невесты (привезено было ему в дом утром). Наконец все утихло в доме. Амур ждал своей минуты; он вознагражден непорочностью, и страсть моя к Евгении (невеста-жена) получила в сей день вожделеннейший трофей. Тако исполнились судьбы Божии, и мы начали супружеское поприще в райских восторгах".

Во всей обширной главе, описывающей женитьбу, интересно наблюдать, так сказать, филигранную отделку бытовых и общественных форм и удивительную серьезность мысли, серьезность ожиданий и серьезность самосознания жениха, всего 20-летнего юноши! Читаешь и думаешь: как бы необходимо и благотворно было сделать (без жеманства, без политики и без пропусков) классное, учебное издание лучших наших мемуаров за XVIII и XIX век. Конечно, это задача Министерства просвещения, и, конечно, Министерство никогда об этом не догадается.

В пятом выпуске помещена также очень большая статья, украшенная многими портретами, Н.П. Лихачева, под заглавием: "Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки". В ней кидаются в глаза следующие высокоценные, педагогические слова: "Существует большая литература о грубости нравов людей XVIII века, о невежестве его общества, об офицерских оргиях и кутежах, но никем еще не собраны материалы на тему, какое количество из этих елизаветинских и екатерининских офицеров собирало и читало книги". Автор и хочет посмотреть на дело с этой стороны, — обратить внимание на образование, на чтение, на читателя XVIII века. И здесь мы также можем припомнить прелестные "Записки Андрея Тимофеевича Болотова", садовода, хозяина, офицера и дворянина XVIII века, который по уму, деловитости и доброму сердцу был бы украшением всякого века и всякого общества. Вообще сатиры двух заезжих к нам иностранцев, Кантемира и фон-Визина, вместе с полемическими проповедями Феофана Прокоповича бросили совершенно неверный свет на наш XVIII век. Эти сатиры, одни изучаемые в школах, посеяли в наших несчастно-воспитываемых юношах самоуверенное представление, будто XVIII век был веком непроходимой общественной грубости, глупости и пошлости, нравов темных и диких; будто это был век "недорослей" и Вральманов, Кутейкиных и Скотининых... И будто бы пушкинская эпоха родилась из ничего, без залогов, без предшественников... Это поистине дикое, а главное — вредное, антивоспитательное представление разрушается множеством теперь изданий, особенно превосходными "Старыми Годами" и "Русским Библиофилом". Они делают большое школьное дело, хоть несколько обезвреживая нигилизм, навеваемый плоским, мелким духом гимназического преподавания истории и словесности.

1913 г.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.