В.В. Розанов
При свете истории

На главную

Произведения В.В. Розанова


I

Лучшее освещение всякого поднимаемого вопроса, особенно вновь поднимаемого, — всегда историческое. Плавание увереннее, когда виден материк; а мысль шире распускает крылья, когда видит, что сегодняшние движения ее, если и отрицались вчера, то признавались третьего дня, если и оспариваются в одном месте, то зато вошли в плоть и кровь в другом. "Я — с людьми!". "Я не отделяюсь от братии моих!" — право, это хорошее чувство даже для Канта, для Гегеля или кого-нибудь вроде их, кто собирается реформировать если не вселенную, то учебники философии.

И острые жизненные страдания, и раздвинувшаяся в данном направлении теоретическая мысль — все это подняло вопрос о положении семьи в России довольно обширно и значительно глубоко. Мы переживаем в данной области благоприятный исторический момент, потому что сферы и государственно-законодательные, и духовно-административные не расходятся между собою в признании положения семьи очень печальным. "Улучшить нужно, и непременно — но как? — на этом resume сходятся, кажется, все. Всем бьют в глаза наличные факты такой ужасной несправедливости, такого явного зла, как следующие:

1) Жена бросила мужа грубо и нагло и переселилась к возлюбленному. Закон становится на сторону ее и парализует все протесты мужа, все усилия его выйти из положения, столь печального и позорного. Мало этого: закон заставляет мужа до самой смерти уплачивать пенсию жене, живущей в квартире любовника, а если у нее рождаются от него дети, то принимает их на пенсионное свое содержание ("вдовья" пенсия бежавшей жене).

2) Если брошенный муж вызовет сострадание к себе в чистейшей женщине, и она соединит с ним свою судьбу, сделается второю матерью его детей взамен бросившей их первой, воспитает их, устроит дом разоренного человека и сохранит его имущество: то закон не находит никакой пощады для такой чистой женщины, уравнивает ее с уличными "непотребными созданиями", и если у нее родятся дети от него, то не только не даст им пенсии, как дает детям бежавшей жены от ее возлюбленного, но вычеркивает вовсе их из состава гражданства, сословия, а до недавнего времени и какого бы то ни было родства, уравнивая их с щенятами, выброшенными на улицу и никому не принадлежащими.

Когда закон столь явно расходится с нравственностью, злого обеляет, а доброго чернит, то общество здесь и там мало-помалу начинает отделяться своим нравственным суждением от законодательства. "Не все то хорошо, что можно по закону, и не все то дурно, чего по закону нельзя". Закон (мы все говорим о сфере семьи) сохраняет еще повиновение себе, но пассивное, вялое, местами — угрюмое, а изредка — насмешливое. Общество — великая мощь, хотя, по-видимому, и ничего не может. Оно — как ветер, а закон — что паруса. Только общественное мнение может наполнить "парус" закона и повлечь вперед корабль; без него паруса повиснут, хотя и будут "значиться на месте". И вот это-то сознание бессилия отвлеченного закона, за которым перестает стоять, и притом по определенным мотивам, сочувствие общества, и побуждает само государство, как и замешанную в семейный вопрос духовную власть, озаботиться пересмотром самого законодательства.

Еще иллюстрация, которую мы берем из "ответов редакции" одного духовного журнала на "вопрос подписчика":

"Вопрос. Мать жениха вышла замуж за второго мужа, у которого есть родная племянница-невеста. В какой степени родства или свойства состоят эти жених и невеста и допустим ли между ними брак, и если не может быть допущен местным преосвященным, то нельзя ли просить о сем у высшего духовного управления"?

Ответ редакции. Между указанными лицами 4-я степень двухродного свойства, в которой, согласно разъяснению духовного управления в указе 19 января 1810 г., браки безусловно (курс, редакции) воспрещаются, почему с просьбой о разрешении сего брака в духовное управление обращаться бесполезно".

И любовь погибла: любовь определенная, уже завязавшаяся, созревшая и едва ли угасимая, ибо отношения между женихом и невестою здесь таковы, что они не могут перестать видеться. Нельзя же ведь жениться "на ком попало", без любви, без чувства, без связи духовной. Нельзя же рассуждать, и особенно закон не вправе заставить рассуждать человека: "Не удалась Марья — женюсь на Прасковьи", или "Зачем тебе непременно Марья, когда можешь выбрать из ста других женских имен". Закон, погашающий любовь определенную и созревшую, тем самым принципиально исключает вообще любовь из брака и низводит этот человеческий институт на степень какого-то коровьего явления, на принципы конского завода или денежной "лотереи с выигрышами". — "Нет тебе Марьи, женись все равно на Авдотье". И снова поразительно, что это рассуждение идет от закона и понижает вполне нравственное личное человеческое решение: "Я привязан к Марье и могу быть мужем только ее одной". Истекшим летом было напечатано краткое телеграфное известие о "прискорбном событии" в одном из губернских городов. Молодые люди, жених и невеста или вообще юноша и девушка, покончили одновременно с жизнью по безнадежности своей любви: они были дядею и племянницею (таковые могут быть однолетками, как и мне встречалось видеть), и брак был невозможен. Они даже уж и не спрашивали у высшей инстанции: "Так страшно было". А не страшно было умереть. И никто не задумался об этой смерти. Никто не сказал вслух, что за Эйдкуненом, сейчас же в Германии, да и у нас среди немцев этот брак не возбудил бы о себе никакого вопроса и закон не заставил бы умереть этих молодых людей. А у нас он их привел к смерти.

Вернемся к случаю "4-й степени трехродного свойства" (кто понимает эту абдекарабду?!). Здесь жених, не допущенный к браку, положим, не умер, но и не взял за себя "какую-нибудь Машку", а остался холостым человеком и, состарившись, стал пошаливать в веселых домах. Представьте, к этому "никакого препятствия нет", никакой "указ 19-го января 1810 года" этому не мешает. Сравнивая, мы опять имеем следующую картину законодательства:

1) Оно запрещает чистый и нравственный, из любви проистекающий семейный союз.

2) Семейному союзу, основанному на денежном расчете или исключительной физиологической потребности, не ставит никакого препятствия.

3) Влюбленных доводит до смерти.

Опять эта картина действия законодательства не может оставлять в спокойствии общества. Каждый, кто способен думать, думает невольно: "Да выкиньте вы из законов разные "двухродные свойства", заимствованные к тому же из языческого римского законодательства, и лучше введите в законы некоторые ограничительные меры против браков, явно корыстных или явно же развратных (браки стариков с молоденькими); а самое главное: перенесите стеснения, против брака действующие, на проституцию.

Критика обществом закона так основательна, она исходит из таких нравственных мотивов, что закону решительно невозможно сохранять "недвижность и величие".

И законодательство зашевелилось.

II

Далеко ли оно может пойти? В какие стороны может пойти? На эти вопросы может дать ответ компетентный ученый, особенно если он изложит перед обществом историческое положение дела.

Вот отчего нельзя не поблагодарить проф. Харьковского университета Л.Н. Загурского, который темою актовой своей речи за нынешний год избрал историческое освещение вопроса об европейской, точнее, о христианской семье. Актовая речь всегда содержит в себе изложение науки в ее установившихся, уже не колеблющихся рамках; и произносимая перед лицом слушателей, прежде всего высоко официальных (все высшее "начальство" города и профессорская коллегия in corpore, высшее местное духовенство) содержит в себе, так сказать, части науки, высоко одобрительные. Речь хотя озаглавлена: "О разводе"*, — но эта частная сторона семьи потому лишь избрана в название темы, что постановка развода в стране или в законодательстве, так сказать, суммирует всю совокупность взглядов законодателя на семью: на самом же деле актовую речь проф. Загурского, по ее точному содержанию, которое мы сейчас изложим, можно было бы озаглавить не "О разводе", а "О браке как частном и личном институте".

______________________

* Л.Н. Загурский. О разводе. Речь, произнесенная в день торжественного собрания Императорского Харьковского университета. Харьков. 1908. Брошюра в 36 страниц.

______________________

Тот факт, что в европейские законодательства ни одною строкою и никакою подробностью не перешел библейский брак, объясняется очень просто: брак есть всегда институт привычки, институт "издревле"; а когда Евангелие и Библия были принесены на почву Европы, то здесь уже действовало семейное римское право, которое и осталось в странах и у народов, принявших христианство. Каковы корни, таково и дерево. И мы, исследуя европейскую семью, собственно исследуем римский, еще из языческих времен идущий, семейный институт, оставшийся у христиан, как латинский шрифт остался для их письменности, между прочим, и церковной. Факт этот чрезвычайно важен, исходно важен, так как допускает возможность обсуждать и, наконец, реформировать институт европейской семьи по показаниям практической необходимости: ибо он только привычно христианский (у христиан существует), а не принципиально христианский. В Риме издревле существовали, рассказывает проф. Загурский, две формы заключения браков: религиозная и свободная. При первой наблюдались знамения, по которым выбирался благоприятный для заключения брака день. Приносилась овца в жертву богам, и когда знамения благоприятствовали, тогда приглашались гости, верховный жрец Юпитера и 10 свидетелей; вступающие в брак садились на два сиденья, покрытые руном принесенной в жертву овцы; руки брачующихся соединялись жрецом; приносился в жертву хлеб из полбы; жрецами читались молитвы и невестою произносилась формула: "Где ты, мой муж, там я, жена твоя". Формула довольно трогательная, между прочим, в том отношении, что брачущиеся не были так безгласны и пассивны, как у нас при заключении брака: жена высказывалась, чем она хочет быть для мужа. Это нравственнее, чем наше маленькое желание "первой вступить на коврик": примета, что "буду иметь верх над мужем". Но заключения такого религиозного брака римлянки вообще избегали, так как с ним связано было поглощение прав жены властью мужа. Он был настолько редок, что в 23-м году до Р.X. по случаю выбора верховного жреца, который должен был быть непременно рожден от религиозного брака, оказалось, что в Риме даже среди стариков не было ни одного человека, удовлетворяющего этому требованию.

"Исстари же в Риме существовал свободный брак, который основывался единственно на согласии брачущихся и лиц, во власти которых они находились; этот брак не требовал ни формальностей, ни обрядов. При таком браке женщина удерживала свою самостоятельность или же она оставалась под властью отца. Право развода было признано при обеих формах брака; как тот, так и другой брак мог быть прекращен разводом по тому или иному поводу, например, вследствие бесплодия жены или физической неспособности мужа, равно по взаимному соглашению супругов прекратить совместную жизнь. Брак считался делом личным, которое лицо само начинало и устраивало по соглашению с своим будущим супругом, и для заключения его не требовалось совершения какого-либо акта, который послужил бы удостоверением того, что брачный союз между ними действительно заключен. По римским воззрениям, подобный акт облек бы вступление в супружество формальностями, применение которых противоречит свободе лица; вот почему у них признавалась возможность жениться на отсутствующей; например, римлянин, находящийся в Испании, делает женщине, живущей в Риме, предложение выйти за него замуж: предложение совершается письменно или через посланца: брак считается заключенным, если женщина известила предложившего, что она согласна быть его женой. Словом сказать, брак основывается на соглашении мужчины и женщины жить вместе в качестве супругов; не существовало ни церковной, ни светской формы брака".

Этот принцип ненарушимо существовал с древнейших времен, и он целостно перешел от римлян к древним христианам и существовал все первые века церкви. Уже был построен собор св. Софии Юстинианом, прошли все вселенские соборы, сложилось все вероучение христианское, а брак оставался, как и был, личным и частным явлением, в который не вмешивалось ни государство, ни церковь. Принцип этот был изменен в противоположную сторону только в 895 году византийским императором Львом Мудрым, заключившим известный договор с русским князем Олегом. Об этом византийском уже, христианском браке, проф. Загурский говорит так. "Если брак заключался по личному почину вступающих в него, без участия церковной или государственной власти, то и прекращение брачного союза зависело от усмотрения самих супругов или их отцов, если они состояли в отцовской власти, но не зависело ни от церковного суда, ни от светского суда. Брак мог быть прекращен односторонне, т.е. волею одного из супругов, мужа или жены, или по взаимному их соглашению прекратить совместно брачную жизнь; могли существовать какие-либо поводы к разводу, но не требовалось, чтобы эти поводы непременно существовали. Не требовалось и того, чтобы супруг непременно выразил свое желание прекратить брак: достаточно, чтобы он совершил такой акт, на основании которого можно бы составить заключение, что супруг не желает продолжать совместную брачную жизнь; напр., жена ушла из дому и не возвращается: это кассировало брак; равно если муж вступал в новый брак, то этим уничтожалась действительность прежнего без всякого формального о том акта".

Таким образом, в древние времена, как языческие, так и христианские, брак рассматривался как дело дома, куда государственная власть ни войти не может, ни распорядиться не решается. Идея автономности семьи, рассмотрение супружества, как связи безусловно свободной (и следовательно, любящей), где права ни одного лица, ни другого, не поглощаются во взаимном рабстве (положение брака теперь), эта идея была до того выдержанна, что тот брак не признавался действительным ("законным" и "совершившимся"), которому предшествовало обязательство вступающих в него лиц не разводиться ни в каком случае. Подобный союз считался безнравственным и не получал силы и имени брака. "Одновременно брак не был единственным дозволенным союзом мужчины и женщины; из иных союзов мужчины и женщины закон считал дозволенным также сожительство в виде конкубината, который вызывает юридические последствия для сожительниц ("vice — uxor = как бы жена") и для прижитых в оном детей" (стр. 6). Можно предполагать, что конкубинат был установлен для всех случаев, когда добрый характер жены не допускал нравственного мужа до мысли о разводе с нею, а вместе с тем по болезни она не могла без вреда для здоровья продолжать быть фактическою супругою мужа.

III

Так говорит ученый профессор в бесстрастном изложении. О чем же шумела критика, когда, обсуждая обязательное, по новоизмышленному правилу здешней городской думы, безбрачие городских учительниц in corpore, — я высказался в печати о необходимости положить конец всем этим "запрещениям", и как на единственное средство этого указал на необходимость установить идею и факт и закон о браке как частном и личном институте. Соизволение самих брачущихся на вступление в брак и засвидетельствование этого соизволения, устное при свидетелях или письменное, напр., по типу теперешних духовных завещаний (частный акт) — на это я указывал, как на совершенно достаточную форму заключения брака, при каковой форме потеряли бы свою силу все теперешние запретительные против брака меры, идущие, например, от военной администрации и, наконец, даже от городских дум. Это, оказывается, вовсе не есть мое личное пожелание, не есть что-либо новое в истории: это есть факт истории самых благоустроенных и могущественных народов, наконец, народов самых религиозных и нравственных. Рим покорил мир при подобной форме брака, а Византия при этой же форме брака, существовавшей до времени нашего Олега, прожила эпоху всех вселенских соборов, установила все догматы церкви и основы христианской нравственности. Страшная, тяжеловесная римская нравственность, солиднейшая дисциплина существовала рядом с этим типом семьи; лучшие "отцы отечества", каких только видал мир, были рождены в этой форме отношения полов, которая и не могла не быть нравственною, так как непременно она везде была счастливою, обоюдно желаемою мужем и женою. О чем же шумел, не спросив истории, г. Ал. Дёрнов в брошюре: "Брак или разврат? По поводу статей о незаконнорожденных детях г. Розанова"? Неужели можно сказать, что римляне и христиане первых веков жили "в разврате", а вот мы, русские, с хулиганством семейных нравов, живем в целомудрии?!

В конце своей речи проф. Загурский говорит, что до самого 1819 г. даже в России развод совершался по взаимному согласию супругов, интимно и внутренно, без обращения к светскому или духовному суду: "Вследствие постепенного (в России) сокращения поводов к разводу, в практике XVIII века существовал все-таки развод по взаимному согласию супругов, который совершался выдачею распустным книги. Но в 1819 году (эпоха Аракчеева, Фотия и известного ханжи кн. Голицына) состоялось Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета о запрещении актов между супругами, клонящихся к разрыву супружеского союза". Замечательна лицемерно-ханжеская форма выражения: будто бы правило это клонилось к вселению мира и согласия между супругами, и запрещалось кому-то третьему мешать их идиллическому счастью; а на деле собственное их счастье и судьба были вырваны из их рук и брошены на истязание светским и духовным судьям. С тех пор и начались знаменитые консисторские бракоразводные процессы, которым старости и ста лет нет!

Сто лег среди двух тысяч лет обратной практики: не есть ли это новшество, такое молоденькое, что у него еще и молочные зубки не выросли, а не то чтобы показался "зуб мудрости". Можно ли, предстоит ли надобность с этим фотиево-аракчеевским новшеством считаться серьезно? Слава Богу, оно всем ненавистно, и уж если без потрясений общество рассталось с правом своим на свою судьбу и на свое счастье, то оно только вздохнет счастливо, но не всколыхнется хотя бы малейшею тревогой от возвращения ему исконного его права, в точности каждой семье, каждому мужу и жене принадлежащего. Теперешняя процедура развода, как и волокита с "препятствиями к браку" (известно, что теперь в столицах совершенно не венчаются браки пришедшего на заработки населения по незнанию духовенства, в каком приходе о них следует совершать оклики: они не принадлежат ни какому приходу) должна быть рассматриваема, как такая же жестокая руина бесчеловечных нравов, как "телесные наказания" и крепостное право. Она требует вовсе не реформы, а отмены. Два наши великие писателя всемирно показали ("Дворянское гнездо" и "Анна Каренина"), что стоит и что такое развод: он стоит крови и отчаяния лучшим людям, а худших он обеспечивает в безнаказанности злоупотреблений. Но об этом так много говорилось, что устала душа. Нужно только отменить не столько даже закон, сколько административное распоряжение 1819 г., и все теперешние громоздкие, неуклюжие и медлительные подготовления к реформе развода отпадут, как ненужные. Нужен не новый закон о разводе, а не нужны прежние и вновь предполагаемые (гражданский суд) разводители.

Речь проф. Загурского полна и многих других интересных подробностей. В самом же ее начале он мотивирует выбор темы тем, что "наши законы о бракоразводном праве устарели, не соответствуют потребностям жизни, и нужда в реформе этого права назрела". Но затем он касается и других сторон брака, указывая потребность перемен в трех направлениях: 1) "нужно пересмотреть постановления о степенях родства и свойства, которые являются препятствиями ко вступлению в брак; неофициальные отступления от этих правил являются и теперь в практике; 2) отменить запрещение виновному супругу ко вступлению во второй брак, — правило, теперь приводящее к роковым последствиям и на практике также нарушаемое; 3) создать гражданскую форму брака для заключения смешанных браков с иноверцами, дабы не насиловать совести брачущихся и не ставить им препятствий для вступления в брак" (стр. 36). Замечательны и здесь приводимые им исторические справки. Оказывается, что в X-X1V веках возможны были браки христиан с нехристианами, так, в 838 г. княжна Елена, сестра греческого императора Феофила, была выдана замуж за перса Феофоба; в 1346 г. Феодора, дочь императора Иоанна VI Константина, была выдана замуж за султана; Анна Комнен, дочь трапезундского императора, Давида II, вышла замуж за правителя Македонии, Магомета и проч. (стр. 13). Из слов "и прочее" можно видеть, что такие случаи происходили нередко.

Сам проф. Загурский решительно становится на сторону восстановления брака как института частного и личного без вмешательства духовных и светских властей, находя для этого прецеденты даже в Юстиниановом законодательстве, которое есть источник всего нашего церковного права: "Юстиниан придал в 542 г. гражданскую силу постановлениям первых четырех вселенских соборов. Этого обстоятельства не следует забывать ни на одну минуту. Тем назидательнее смысл его постановления, по которому брак заключается только по соглашению лиц, вступающих в него; т.е. согласие на брак и убеждение лиц, что они суть муж и жена, составляют формальный признак брака; для заключения брака не требовалось соучастия ни священника, ни гражданского чиновника" (стр. 10). В конце VIII века, после разных колебаний в одну и в другую сторону, "был издан вновь закон, по которому восстановлялось право супругов на добровольный развод по взаимному согласию супругов, и интересны мотивы законодателя: такой развод есть надлежащее средство для обеспечения мира в семье; существование права на такой развод в интересах и супругов, и государства" (стр. 14). Нам кажется, что простое распространение этих исторических сведений чрезвычайно важно, ибо общество получает в них опору для своих мнений и законодательных пожеланий. У нас есть множество книжек о разных "социальных эволюциях", не говоря о дарвинизме, где изложены всяческие отношения комаров к блохам и обратно. Какие мелочи, и как подробно разобраны — у растений, у животных! И в то же время нет толкового и общедоступного изложения о том, что мы имеем и на что можем надеяться, чего вправе пожелать в такой важнейшей для человека области, как семья, как отношения мужей и жен, как право родителей на детей! Среди этих сведений важнейшее состоит в том, что семья всегда до самого последнего времени была институтом саморождающимся и самоумирающим; делом juris privati et intimi [закон частный и личный (лат.)]. И тогда-то только эта "ячейка" общества и государства, ячейка обширной национальной жизни, существовала свежо и жизнедеятельно, обусловливая интимным своим ростом расцвет могущественнейших социальных организаций. Необходимо для здоровья мозга, чтобы кровяные шарики в крови были здоровы; но трагичен был бы момент, когда мозг, сознав важность для себя этих шариков, — вдруг вздумал бы вмешаться в их изначальную и таинственную жизнь своим сознанием, своей рефлексией, на первый взгляд мудрою. Государство, нация, общество пользуются от семьи, живут семьею: но семья только тогда цела и здорова, когда ее нежного и микроскопического существа, ни для кого как следует невидимого (кроме самих членов семьи), не касаются вовсе громоздкие макроскопические члены государства и нации. "Тайна сия велика есть", — сказано о браке, и здесь указана главная его черта — интимность, внутренность, сокрытость. Важнейшее и таинственное в бытии вообще ищет покрова, сумерек, не терпит обнажения себя. Есть целые разряды живых существ, которые умирают, будучи вынесены на свет. Обратим внимание, как неохотно всякая семья рассказывает о своей интимной жизни, о ее не только больных или трагических сторонах, но нежных и трогательных. Верный инстинкт целости и здоровья. Всякое выявление есть в то же время охлаждение. Семья, которую государство неосторожными мунипуляциями вовлекло в грубые колеса своего механизма, повлекло на суд ее внутренние драмы, неудержимо выхолаживается, становится какою-то механическою сделкою людей; теряет прелесть и поэзию, ей от века присущие.


Впервые опубликовано: Новое время. 1903.21 окт. № 9925.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.



На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада