| ||
|
В сумрачные, тоскливые дни, наполненные событиями то мелкими, то грязными, великий и вместе вечный праздник Рождества Христова должен напомнить всем нам, как далеко мы отстали от идеала, как далеко мы отпали от Бога. Свет религии страшно угас в людях. И этим только можно объяснить удивляющее исчезновение в делах наших, в политике нашей, в общественности нашей, в быте нашем — идеализма. Религия конкретно, образно и, наконец, мистически является главным средоточением, главным вместилищем человеческих и сверхчеловеческих идеалов. Кроме того, самым строем своим, самым духом своим она воспитывает в человеке вообще все идеальное, даже когда оно лежит и вне сферы религии. Вот отчего в зависимости от себя, и именно питающей зависимости, отнюдь не ограничивающей, отнюдь не формальной, — она держит все области жизни, в том числе и государственность. Угасание религии есть истощение питающего молока в стране, причем всё и все становятся худосочны, вялы, склонны к заболеваниям в тысяче форм. Только религиозно великие эпохи бывали великими и политически. Англия — лучший и очевидный тому пример. Что касается Франции, то также не следует забывать, что великим событиям и великому духу первой революции предшествовала великая пора янсенистов, с Паскалем в центре. Исторические настроения не исчезают быстро: и хотя вожди первой революции формально были без веры или с пошатнувшеюся верою, однако наряду с духом Вольтера в них наследственно веял и дух Паскаля. Не забудем также, что Руссо, более всех возбудивший революцию, был глубоко религиозною натурою, как видно по его "Исповеданию савойского священника", — хотя католической церкви он и был враждебен. Но подробность исповедания — уже второстепенна. Нужна связь души с Небом, религиозность в фундаменте своем. Вот ее-то и нет теперь. Как раз эту зиму преступления одно чудовищнее другого поразили воображение страны. Богатый и образованный молодой человек, чтобы еще увеличить богатство свое, заманивает в близость к себе и затем предательски во сне зарезывает доверчивого юношу, ни о чем не подозревающего. Несколько простолюдинов-ремесленников умерщвляют с тем же намерением небольшой наживы служанок, и труп одной из них, еще не остывший, насилуют. Третий преступник, чтобы поживиться четырьмя рублями, убивает двух маленьких детей, причем ему даже лень втолкнуть их и запереть в комнате: проще, скорее и вернее ему кажется именно убить! Эти чудовищные преступления, эта легкость к крови, как и патологическая жажда дешевой наживы, без труда и заботы, указывают на глубокое потрясение души человеческой, на то, что под нею подрыт самый фундамент: совесть, какое-нибудь зазрение ее, какая-нибудь способность ее к муке, к тяжести, к страху, к раскаянию. Ничего этого не стало. Душа опустошилась. И нельзя не связать это опустошение души с теми откровенно-безнравственными мотивами, под флагом которых прокатилась наша циничная революция. Она первая откровенно и формально разрешила посягательство на кровь человеческую. Она первая провозгласила, что чужое имущество, особенно большое, есть преступление, поправляемое грабежом, разгромом, пожаром. В течение двух лет вторичного русского "лихолетья" стояли в воздухе эти лозунги, эти выкрики, этот рев. И плоды его мы пожинаем сейчас. И долго еще будем пожинать. Ибо промотать нравственное богатство легко, а нажить его трудно. Трудно и медленно слагаются нравственные понятия, еще медленнее нравственные понятия оформливаются и застывают в виде нравственных навыков. А только тогда, когда нравственность стала навыком, привычкою, обыкновением, — общество может считать себя обеспеченным от разгула ножа и огня, от насилия, от расхищения имущества. Вот воссоздание всего этого зависит от возрождения религиозного строя в стране. Только религия настоящим образом одухотворяет всего человека, — действуя не на один его ум, не на философствующие способности, а на всю натуру, на пожелания, на волю. Церковь в торжественном кругообороте годовых своих праздников, ритмически повторяющихся, всего лучше способствует восстановлению, так сказать, пульса религиозной жизни в стране как чего-то спокойного, нормального, закономерного. Церковь чужда экзальтации. Церковь полна величавого эпического покоя. И вместе она полна самого высокого идеализма, и практического, и теоретического. Проведем, несмотря на окружающий нас нравственный ужас, наступающий праздник Рождества Христова спокойно, отдохновенно, даже проведем его беззаботно: именно, чтобы освежиться душою и собрать силы для борьбы с этим мраком. "Всякое ныне житейское отложим попечение": эти слова любимейшего церковного песнопения собственно приложимы ко всякому празднику и зовут каждого человека и весь народ изжить, выдавить из себя черную каплю страха, смятения, отчаяния по крайней мере на эти дни. Без отдыха душа не может жить. И как бы ни велика была скорбь, заставляющая нас копаться и копаться в черных язвах больного организма, — мы для спасения себя, для сохранения в себе равновесия ума и сердца, должны временами прерывать тягостную работу и переводить глаза на совсем другие зрелища, к порядку совершенно других идей и фактов. Темп этих перерывов установлен Церковью. И на эти дни совершенно забудем политику, общественность, — и отдадимся всею душою одной Церкви и великому событию, которое она празднует и зовет весь народ праздновать с собою. Уйдем с улицы. Со светлым лицом войдем в домы свои, к своим семьям, — и проживем эту неделю только с ними. Перенесемся все за две тысячи лет назад, в тихую, провинциальную страну, чуждую мировых исторических движений, где совершилось самое колоссальное культурное и просветительное событие, даже на взгляд людей не нашей религии: родился Тот, кого люди нарекли "Спасителем". Нарекли так за величайший нравственный идеал, который Он дал в своем учении и осуществил в своем Лице. Идеал этот две тысячи лет стоит непререкаемым не только для верующих, но и для философов-скептиков. Никто не усомнился ни в совершенстве учения, ни в красоте Лица, — совершенно единственного, совершенно исключительного, совершенно несравнимого ни с каким еще. — Он первый в истории научил людей побеждать кротостью, а не силою; он показал на Себе, что за истину нужно умирать жертвою, а не кроваво принуждать к принятию истины. Он первый предвозвестил небесную награду гонимому и гонимым, "изгоняемым правды ради". Всем людям Он дал в завет любовь и мир как новый цемент социального скрепления, взамен цемента "интересов" и выгод. Он действительно "спасал" через это людей, если бы они исполнили Его слова все, исполнили одушевленно, исполнили чистосердечно. Но они ничего этого не исполнили. Зов остался без отклика... Или с глухим и тесным откликом "малого стада"... Рождение Спасителя Церковь окружила чудными торжествами, высокого и поэтического смысла песнопениями. Народ прибавил к этому светлые, общащие людей обычаи. Весьма сожалительно, что они более и более исчезают, особенно в городах, и почти вовсе исчезли в столице. "Христославление" мальчиков и "путешествие со звездою" их же — все это сохранилось лишь в небольших глухих городках провинции, да по занесенным снегом деревням. А жаль; и нельзя не погрустить об образованных городских классах, лишивших себя прекрасного народного обычая и с ним — средства и способа хоть несколько дней в году подышать одним дыханием с народом, пожить душа в душу с ним. Цивилизация в косых движениях своих действует как резина: стирает с людей яркие народные краски, сложный исторический рисунок. Но что потеряно, того не воротишь. Сделаем, что можно, что осталось: пойдем в храмы в эти дни, а вернувшись из храма домой, раскроем Евангелие — и перечтем внимательно евангельское повествование о событии. И о пении ангелов над пещерою, и об удивлении ему пастухов, и о поклонении магов, и о путешествии Св. Девы в Египет... О всех этих чудных историях, прекраснее которых ничего не бывало. Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 25 дек. № 12138.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|