В.В. Розанов
Семейный вопрос в России

Том I

На главную

Произведения В.В. Розанова


СОДЕРЖАНИЕ



И молилась Анна в Храме и говорила: "Возрадовалось сердце мое в Господе; вознесся рог мой в Боге моем; широко развезлись уста мои на врагов моих, ибо я радуюсь о спасении Твоем.

Не умножайте речей своих, надменные; ибо Бог все ведает, и дела ваши у Него взвешены.

Лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою; сытые работают из хлеба, а голодные отдыхают; даже бесплодная рождает семь раз, а многочадная — изнемогает.

Господь умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и возвышает. Из праха подъемлет Он бедного, из персти возвышает нищего, посаждая с вельможами, и престол славы дает им в наследие. Ибо у Господа основания земли, и Он утвердил на них вселенную.

Стопы святых Своих Он блюдет, а беззаконные во тьме исчезают; ибо не силою крепок человек.

Господь сотрет препирающихся с Ним. Он будет судить концы земли, и даст крепость царю Своему и вознесет рог помазанника Своего".
Царств I, 2


И спросил Давид посланного: "Благополучен ли отрок Авессалом?" Он ответил: "Да будет с врагами господина моего, царя, то же, что постигло отрока".

И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: "Сын мой, Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!"
Царств II, 18

...И говорил Давид, поспешая: "Боже! разрушь совет Ахитофела!.."
Царств II, 15

<ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ>

Семья никогда не делалась у нас предметом философского исследования, оставаясь темой богатого художественного (беллетристического) воспроизведения, поэтического восхищения, наконец, — шуток, пародий и чем дальше — тем больше переходя в пищу последних. Таково явное, en face, к ней отношение. Позади, в темном фоне, стоит странное к ней недоброжелательство ли или недоверие, сомнение о ее силах и плоде: женщина — это "причина греха человеческого", внимание к ней — недоброкачественно, любовь — обольстительное и тем более опасное ощущение, сладкий яд "искушения"; дети, плод сближения, уже с самого рождения — осуждены. И только молитва очистительная над роженицею смывает, очищает грех появления человека на земле. При этом мало замечается следующее. В то время, как наши радости "en face" семьи самое большее если доставляют удовольствие чтения семейным людям, — печальный и унылый на нее взгляд из-за спины, будучи менее видимым, видимым только в немногие минуты начала семьи (заключение брака) или окончания ее (развод), в сущности, кратким и веским своим суждением определяет ее судьбы, течение, всю нормировку. Удивляться ли, что ноты уныния, прозвучавшие au fond [в основе (фр.)] явления, в самом его начале, отдают унынием потом и до последних уголков семьи. Счастлива та семья, которая по свойствам мужа и жены, по удаче — ибо непогрешительное предвидение тут невозможно — их взаимного сложения, вышла счастлива. Она нежится в парах собственного благоухания. Я повторяю — "собственного": это необходимо. Но горе, если ее постигла судьба Улисса после Трои, — бури, лукавство, случайности, препятствия, — живые обстоятельства всего живого. Тогда унылый голос из-за спины выдвигается во весь рост. Он звучит "отходную": люди погибли, и навсегда, люди, иногда в обеих сторонах здоровые и нравственные (см. в I томе, письма г. Геннадия Ел-ва), иногда порочные, но только в одной стороне, при цветущем нравственном здоровье другой (см. поразительное письмо Анны С-н). Об них — нет суждения. В их судьбу — нет вглядыванья. Несчастные получают судьбу "утопленника" в стихотворении Пушкина:

И от берега крутого
Оттолкнул его веслом...
И мертвец наш поплыл снова
За могилой и крестом.

Судьба эта ужасна. И поразительнее всего, что само общество как будто стало на защиту своей темницы. Увы, поэзия и беллетристика пела прекрасное. Но едва случалось несчастие, как вся сила любви к прекрасному обрушивалась, преобразившись в черную ненависть, именно на тонущий-то корабль:

И от берега крутого
Оттолкнем его веслом, -
Пусть плывет мертвец тот снова
За могилой и крестом.

Позволяю себе маленькую переделку стиха Пушкина, потому что уж очень хорошо он выражает положение вещей. Здоровые на берегу всею силою своего здоровья и всею цепкостью за здоровье ненавидят "утопленника" семейного положения, в каком-то ослеплении не замечая, что он входит и останется необходимою составною цифрою в итоге общего благополучия, в картине нравов страны. Далее. В психологию внутреннюю таких семей никто не вглядывался, по крайней мере деловым образом. Напрасно высшие живописцы, как Тургенев в "Дворянском гнезде" и Толстой в "Анне Карениной", показывали, что не все здесь мертво, что собственно "потонувшая" пара состоит из мертвеца и из живого, которого мертвец зажал в объятьях. Сама ошибка Толстого, бросившего несчастную Анну под поезд, при всем авторском сознании даров ее души, ее прямодушия, честности, ума -лучше всего иллюстрирует странный и темный фанатизм общества против несчастных семей. Даже гений впадал в безумный бред, видя здесь не бедствие, в которое надо вдуматься и ему помочь, а — зло, которое он ненавидел и в тайне души именовал "беспутством". Анна, видите ли, "чувственна", как будто сам Толстой, дитя-Толстой, 72 года назад не явился из чувственного акта. "Мне отмщение и Аз воздам" — будто бы слова эти звучат от Бога за преданность и последование людей Его же заповеданию: "Вкусите всех плодов земных, раститесь, множитесь; наполните землю" (Быт. I), т.е. "огласите ее криками радости бытия своего и согрейте нежностью и ласкою друг к другу". Да, это поразительно, что два величайшие произведения благородной литературы русской, "Евгений Онегин" и "Анна Каренина", посвящены апофеозу бесплодной семьи и — муке, страдальчеству в семье. "Мне отмщение и Аз воздам" — слова, которые я отнес бы к не-рождающим, бесплодным, — печально прозвучали у великого старца с духовно-скопческой тенденцией, которая после "Анны Карениной" еще сильнее зазвучит в "Смерти Ивана Ильича" (чувство его отвращения к жене и дочери) и, наконец, станет "единым на потребу" в "Крейцеровой сонате". Любовь как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, — это грех; "тело и дух телесности — не чисты". Тогда мы, глядя на уклонение даже гениев, даже протестующих относительно всего другого, с ужасом догадываемся, что унылый голос из-за спины, звучащий редко, но фундаментально о похоронах семьи, пропитал все фибры европейского духа. Победить эту мысль невероятно трудно. Проходят годы размышления, пока наконец ум, вертящийся как белка в колесе, хватается в своем роде за ньютоновское яблоко. Это — соображение: "Да с кем же в конце концов союзит унылый дух?" Лизу Калитину он погубил, Лаврецкого — также, Анну — тоже; но нет ли такого, кому бы он помог и обеспечил в пользовании всеми выгодами захваченного положения? Конечно, — это русская параллель Марты, подруги Гретхен, с которою, вы помните, прохаживается и любезничает Мефистофель. Унылый дух есть ужасный каламбурист и весельчак, и, в то время как поет панихиду Лизе Калитиной, он пьет за здравие m-me Лаврецкой и ее парижских и петербургских обожателей. Он ее не только не ведет в монастырь, но укрепляет за ней все земли Лаврецкого, его честное имя, возможную пенсию, — делает ее важною дамою и записывает в родословные книги как "столбовую дворянку", добродетельную не менее, чем Рахиль и Сарра. Я говорю, что догадка эта — ньютоновское яблоко. Ибо кто же бы мог подумать, что творец "Анны Карениной" запутался в тенетах "черного пуделя", он же Мефистофель, которому нисколько не обязательно ходить по земле в красной мантилье и в блеске пламени, но он может преспокойно переодеться в подрясник того бурсака, который, по Гоголю ("Сорочинская ярмарка"), перелезал через забор к своей возлюбленной Солохе. Таким образом, с распутыванием семейных узлов, именно с размышлением, отчего в Европе все так трудно в семье, около семьи, по поводу семьи, — мы входим в завязь глубочайших философских проблем. И вопрос практический становится религиозным и метафизическим, — который тем интереснее делается, содержательнее, тем сильнее волнует, чем зорче и долее мы к нему приглядываемся...

Вернусь несколько назад. Никогда поэзия и беллетристика, в силу отсутствия в них анализа и документа, в силу вмешательства здесь воображения и обольщения (своею темою) авторов, не может заглушить, подавить унылого голоса сзади, который решил: "не помогайте" о всем, о чем он же решил: "Это — худое явление, в корне уже греховное". Здесь нужен анализ и документ. В настоящей книге, которая стоила автору изнурительного годового труда в одной только редакционной своей части, и дана и собрана эта документальная, доказательная сторона вопроса о семье. К ней, как к некоему архиву и психологических и социальных свидетельств, а вместе и как к почти "Словарю" мнений, теорий по вопросу о семье, придется долго возвращаться всякому ее исследователю.

Весы в здесь поднятых спорах, нет сомнения, склонятся и уже склоняются в мою сторону*. Читатели будут видеть, как встречена была моя мысль о разводе первоначально. В "Матерьялы" я не ввел только по ее обширности патетическую статью из "Богословск. Вестн.", принадлежащую г. Л.И.: "Христианский брак". Он писал в 1899 г.: "С великой грустью и болью читаю я статьи г. Розанова о браке и семье. Несомненно, намерения у автора добрые — защитить, поддержать падающую и разлагающуюся семью. Но автор не подозревает, какую недобрую услугу оказывает он семье, защищая ее такими доводами и предлагая к исцелению ее такие меры (т. е. развод). Он не догадывается, что рубит последний сук, после чего, несомненно, последует падение, отнимает у семьи то последнее, доброе и святое, чем еще она держится в настоящее время. Он средь бела дня сознательно грабит семью, безжалостно разрушает ее, разбирает это сложное здание до последнего камня. Не замечает он, как своею подобною проповедью о браке широко открывает двери тому ужасному произволу, о котором так красноречиво сам писал. Нет, не достигнуть семейного счастья, полагая его теории в основу семьи, и не сохранить брачного союза, освященного свыше властью, до гробовой доски. Положить его принципы в основу семьи — значит погубить семью. Если хотят залить землю еще большею грязью, большими стонами, большими кровавыми изъянами, то пусть сделают это. Но проклятия изрекут тому человеку всякие благородные уста". — С таким болезненным напряжением пишет автор, как бы забывая, что до "моих принципов" мы имели кровавые истории Скублинской, Коноваловой и tutti quanti [им подобные (ит.)], заставлявшие содрогаться всю Россию, да и целый европейский мир; что опыт насильственной, — насильственно-принудительной для одних пар и насильственно-запрещенной для других пар, — семьи прошел весь свой круг испытания в десятивековой истории Европы, всех ее народностей, и сказал все, что мог, в свое оправдание. Это "оправдание" — грязь; грязь и злоба; грязь и кровь. Нарыв болящий, невскрываемый, но сквозь оболочку которого просачивается бурый гной, перемешанный с пятнами темной, зараженной крови. Сам автор, г. Л.И., в цитированной статье пишет, попадаясь в сеть, мне же расставляемую: "Однажды я читал чин исповеди мирян по очень старинному требнику. В нем мое внимание невольно остановили грехи против седьмой заповеди, какие совершали миряне в то время. Здесь упоминался грех нарушения супругами супружеской верности, — далее перечислялись такие формы этого греха, какие без толковника или книги не только понять, но и представить невозможно! Человек погружался в такую бездну падения, глубины которой уже нельзя и измыслить. Как будто бы в это время дух лукавый руководил человеком, а не сам человек являлся творцом своих ужасных и омерзительных грехов. Оказывается, что не только эти грехи возможны и мыслимы для семейных людей, но и весьма часто в действительности совершаются ими и даже, может быть, они в данном случае не особенно много уступают людям неженатым" ("Богословский Вестник", декабрь 1899, с. 329). Я захлопываю на этом месте защелчку клетки и рассматриваю в ней попавшегося богослова. Что же он исповедует? Что "всяческая мерзость", недопустимая, невообразимая, жила и пусть живет в "Христианском браке" (заглавие его статьи, как бы противопоставляющей "христианский брак" моим принципам), — только бы развода не было и сохранилось единство квартиры и паспорта. Откуда же, кем же нагнетена в семью грязь? Да вот этой самой прощаемостью снисходительного посетителя Солохи, он же и Мефистофель... Но уже начинается не одна грязь, а слезы и кровь, когда чистая сторона, не в силах будучи глотать грязи и, приходя в суд, испрашивать расторжения уз, встречает "воздыхающий" ответ: "Ох, все согрешили! Потерпи, матушка (или — батюшка); пал Адам; почитай требники и чин исповеди: то ли найдешь, что у тебя; уж как-нибудь понеси крест, а святого таинства нарушить нельзя". Наконец, чтобы анализировать, да что же, наконец, как абсолютное sine qua nоn [непременное условие (лат.)] содержится в браке, которого наш моралист никак не хочет выпустить из обладания, мы ловим его на следующих словах: "Характерно и замечательно в данном случае и следующее: если над имеющими вступить в брак совершено таинство брака согласно со всеми существующими на этот предмет мудрыми церковными узаконениями, — то по нашим законам брак считается действительным и фактически совершившимся, хотя бы брачная жизнь после этого никогда не начиналась. И, не вступая в эти (т. е. плотские) отношения, сочетавшиеся считаются мужем и женою. История показывает нам немало подобных примеров. Но никогда брака не бывает там, где эти церковно-канонические узаконения не применяются. Страсть не образует и не составляет брака, а вовлекает только человека в грех, падение, в греховное состояние" (там же, с. 310).

_______________________

* Сей час, как я готовлю это предисловие, в срок между отдачею рукописи в набор и ее корректурой, появился (29 июня 1902 г.) органический закон о матернате ("Правила об улучшении положения незаконнорожденных детей"), в V, выполняющий то, на чем я настаивал печатно в 1899-1902 гг. и что было встречено неслыханно озлобленной полемикой. См. здесь, кроме частных писем, обширные "доклады" и рассуждения А.А. Дернова, Navicios 'а, А.А. Киреева и др. В. Р-в.

_______________________

Конечно, автор фактически пишет истину, — но каков же ее смысл?!! Из слов Спасителя: "и будут два в плоть едину, — что Бог сочетал, человек да не разлучает", вынуто главное слово "плоть", и таким образом формула эта в нашем теперешнем законе читается так: "и будут два в......едино, — что Бог сочетал, человек да не разлучает". Но что же — когда плоть и супружество выгнаны, исключены, — остается? — Да остается как sine qua поп гражданское отношение, одно-фамильность, одно-имущественность, обще-юридичность! И совершенно очевидно, что мы и имеем, а автор-богослов защищает в богословском журнале так называемый гражданский брак, юридическую вещицу, но только в религиозной обработке и под религиозною номенклатурою. Я говорю, что Мефистофель — каламбурист и, когда вам кажется, что он плачет, он тут-то более всего и смеется:

Супружества как непременного отношения в европейском браке нет.

Детей как conditio sine qua nоn нет же в нем.

Да и ничего вообще реального в нем нет, кроме курульных кресел председательствующих: это — conditio sine qua non.

Я говорю, — анализа не было; и настоящая книга прямо вводит нас в познание действительности. Это, так сказать, ревизионная поверка "наличной действительности" казначейства; и если в нем вместо золота лежат недостоверные бумажки, когда в книгах везде написано: "золото в слитках", "золото в монете", то это уже скорбь не ревизующего.

Приведенные цитаты писались в 1899 году, — после появления статьи: "О непорочной семье и ее главном условии". Длинно, сложно тянулась полемика, захватив в отголосках почти всю нашу печать. Истина так сильно стала входить в сознание, а обвинения, предъявленные к "воздыхающим о грехах мира", были столь явны, убедительны и тягостны по смыслу своему, что началось отступление по всей линии сперва консервативной печати, а наконец и богословской (см. II том), и, наконец, истину признали иерархические сферы. Всего несколько месяцев назад, когда в составе целой группы писателей — Д.С. Мережковского, Н.М. Минского, В.С. Миролюбова, В.А. Тернавцева и я вступил в покои Высокопреосвященного митрополита с.-петербургского Антония, для испрошения благословения на открытие Философско-религиозных собраний, то во время беседы, затем последовавшей, Владыко, касаясь разных вопросов, между прочим сказал, обращаясь ко мне: "Ну, вот вопрос о разводе почти кончен. Мы скоро вовсе устранимся от производства его и передадим ведение дела светским судам, сохраняя за собою только скрепление окончательного результата".

Но было бы напрасно думать, что этим вопрос кончается. Нужна чистая семья Европе, а вовсе не то, чтобы она от церкви перешла в компетенцию государства. Это может составлять интерес отношений между государством и церковью, но это не интерес семьи. У семьи свое дело, своя цель, свои права, от Бога идущие, свои задачи: дети и их воспитание, супруги и их жизнь. Государство, суды могут стать такой же "палкой в колесе", как были и консистории. Чем собрание чиновников лучше собрания чинов консистории? Суды и судьи могут быть прекрасны в первой четверти XX века, но ничто не гарантирует их качеств в последней четверти того же века. Да и вообще это дело — вековое, тысячелетнее, где "веяния" минуты и поколения ничего не гарантируют. Перевод инстанции разводящей, бывшей десять веков в руках церкви, в руки государства может окостенеть в несовершенных и подлежащих порче механизмах последнего. Опять все выиграют, кроме семьи. Опять все будут счастливы и властительны, кроме ребенка, мужа и жены, — которым почти из уст в ухо и даны все великие обетования и заветы семьи. Если эти будут в проигрыше — все дело остается проигранным; и автор этой книги имеет причины плакать. В этом отношении слова митрополита Антония, сказав мне новое, сказав даже утешительное, не сказали окончательного и открыли только перспективу новых будущих забот. Семья — aymo-кефельное (само-возглавленное, имеющее свою у себя главу) явление; древняя, первая Богу церковь на земле. И что так славно, древне, велико, священно — не может получить господ ниже себя. Фельдмаршал Суворов да не марширует под командой капрала. К совету всякого, — государства, церкви, философа, поэта, — уши семьи должны и могут быть раскрыты; и уважение семьи, "охранение святого таинства брака", и должно быть, конечно, не юридическим, а нравственным и выразиться во всеобщей, — как личностей, так и учреждений, — готовности помочь, посоветовать, облегчить, во всех видах ей послужить, в случае крушения — ее оплакать; а не в этом "атуканьи" на семейных людей, которое до сих пор одно неслось на ребенка, мать и отца его, на супругов со стороны чиновников, полиции, но более всего — в этом нужно признаться — от "оплакивающих грехи мира" людей. Этих "окриков" на себя, ни с которой стороны, фельдмаршал семьи вправе просто не выслушивать от окружающих ее капралов.

Читатель увидит в "Матерьялах к разрешению вопроса", что во всех официальных и неофициальных, во всех юридических и канонических суждениях о семье — отсутствует самая наличность семьи как нравственной и авторитетной силы, как уважаемой силы. Просто — этого не приходит в голову судящим. Об ней толкуют как о перегоняемом из губернии в губернию убойном скоте, который своих интересов не имеет, а в нем имеют другие свой интерес. Вот — загнали в консисторию; вот вывели оттуда — и гонят в окружные суды. Что семья должна быть пассивна, молчалива, терпелива; что семьи вовсе как живого факта нет, а есть почти только "ревизская сказка о мертвых душах", передаваемая из одних рук в другие, без фактического перевода "душ", положим, из Калужской в Херсонскую губернию, — в этом никакого нет сомнения у рассуждающих. Не только сто лет секретарь духовной консистории выходил барином перед лицо Лаврецкого и Калитиной, людей праведных, людей прекрасных, людей сравнительно с ним святых: и, высокомерно смерив их глазом, "отказывал" им в праве брака, "приказывал" Лизе идти в монастырь, а Лаврецкому из Тамбова жить вместе с m-me Лаврецкой из Парижа "или все равно — делать вид, что они живут вместе"; не только, повторяю, это было: но мучитель-господин считал себя почти оскорбленным в существовании самым бытием Калитиной и Лаврецкого, появлением перед собой этих "илотов" брака, чем-то недовольных, в чем-то не устроившихся, когда он все устроил для них, "приказав" — как говорят о покойниках — "долго жить".

Между тем, все решительно слова, в Библии, в Евангелии, и сказаны Лаврецкому и Калитиной; все — им дано, одним им, без посредствующего третьего. Муж и жена выслушали к себе и об себе такие слова из уст непосредственно Божиих, каких ни государства, ни народы, ни иерархические учреждения и приблизительно не слышали себе и о себе. Право, с какою-то завистью короли и кардиналы должны бы обходить вокруг Ромео и Юлий: "Ах, что вам было сказано! О, если бы и нам подобное услышать! Но нет, слова о нас коротенькие, неясные, скорей намеки, чем слова; а о вас все так полно и полноценно в Священном Писании. Счастливцы. Завидуем и не завидуем: ибо вы какие-то кроткие и, сияя счастьем, — точно хотите его раздарить всему миру". Таким образом, совершенно поразительно, что семья, т.е. ребенок и родители, из того царственного положения, столь ясно в документах за ними закрепленного, перешла в позор ну хоть вот сегошнего газетного сообщения (сохраняю и петит, и даже пропуск "ъ"):

"20 июня на огороде по Петергофскому шоссе одна из работниц, крестьянская девица Анна Иванова, не вышла на работу. Иванова жаловалась на головную боль, но окружающие не поверили ей, а, ввиду беременности ее, послали за акушеркой. При освидетельствовании ее последняя нашла, что Иванова уже разрешилась от бремени. Когда несчастную стали спрашивать, куда она девала своего ребенка, то после попытки запирательства и видя, что это ни к чему не ведет, она рассказала, что родила в сарае накануне, ночью. Младенец плакал; из боязни, чтобы крик его не был услышан, побуждаемая чувством стыда, решилась задушить дитя и для этого набила ему рот песком. После этого младенец затих и перестал дышать. Тогда Иванова завернула его в платок и спрятала в бане. Труп младенца найден в указанном Ивановою месте. Детоубийца арестована".

Как страшно. Сколько предмета для мысли. О, какая тут философия! Позвольте. Да что же такое совершилось в истории? Ведь это очевидно на исходе длинной — как говорят ученые — "эволюции", каких-то перемен, трансформаций, перерождений, "перевоплощений" почти; ведь несчастная о себе ничего не понимает, как и окружающие о ней ничего не понимают, ибо сейчас уже действует один механизм, привычка, заржавевшая гильотина. Но... "от начала было не так"! — как сказал наш Спаситель в единственном случае, когда по поводу развода он заговорил с книжниками о браке. В начале было не так!! А как же было? Открываю книгу документов и выписываю все места параллельно: 1) о младенце, 2) о пресвитере.

О младенце

Марка, 9, 33-37. Спаситель спросил учеников: о чем дорогою вы рассуждали между собою?

Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою о том, кто больше.

И сев, Иисус призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою.

И взяв дитя, поставил его посреди них и, обняв его, сказал им:

Кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня; а кто Меня принимает, тот не Меня принимает, но и Пославшего Меня.

Лука, 18, 15-17. Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им.

Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царство Божие;

Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него.

Матфея, 21, 15-16. Первосвященники же и книжники, видевши чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих: "осанна Сыну Давидову!", вознегодовали и сказали Ему: слышишь ли, что они говорят? Иисус же говорит им: да! но разве вы никогда не читали: " из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу"? (Псал., 8, 3).

Иоанна, 16, 21. Женщина когда рождает, то терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, то уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир.

Матфея, 21,31. Иисус сказал книжникам: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас пойдут в Царствие Божие.

Откровение, 12. И явилось на небе великое знаменье — жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из 12 звезд.

Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения.

И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем:

Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца.

И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным, и восхищено было дитя ее к Богу и Престолу Его.

А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней.

И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

И начал он преследовать жену, которая родила младенца мужского пола.

И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и пол-времени.

И пустил змий из пасти своей вслед жены воду как реку, дабы увлечь ее рекою.

Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей.

И рассвирепел дракон на жену, и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее...

О пресвитере

Послание Иакова, 5, 14. Болит ли кто из вас, пусть призовет пресвитера церкви.

1. Тимофею, 5, 17. Достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь.

К Титу, 1, 5. Для того я оставил тебя в Крите, чтобы ты довершил недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров, как я тебе приказывал:

Если кто непорочен, муж одной жены, детей имеет верных, неукоряемых в распутстве или непокорности.

Деяния, 14, 23. Рукоположивши же им пресвитеров к каждой церкви, они помолились с постом и предали их Господу, в Которого уверовали.

Вот документы в параллельном сопоставлении. Теперь, может ли кто-нибудь объяснить, почему учение о дитяти, столь сложное, не кристаллизовалось, однако: 1) в догмат, 2) священную науку как отдел богословствования, 3) не вошло членом или главою в катехизис, 4) ни в живопись религиозную, 5) ни в служение религиозное, хотя бы во исполнение слов: "из уст младенцев устрою хвалу Себе"? Разумеется, тогда, так сказать, литургическая часть религии имела бы совсем другое сложение, тон, чин, — допускающее в нем деятельное участие детей и их матерей? Оно не было бы ученым, требующим школы, училища, подготовления, "книжничества", а каким-то наивным и простым, почти не отделяющимся от быта, от обычаев?*

______________________

* Нельзя не обратить внимания на слова Иисуса, звучащие какою-то неясной и чудной гармонией у Луки, 7, 32: "Они подобны детям, которые сидят на улице, кличут друг друга и говорят: мы играли вам на свирели — и вы не плясали, мы пели вам плачевные песни — и вы не плакали". Слова эти вовсе не получили себе какой-нибудь исторической разработки, а между тем на какие чудные формы песнопений, открытых, под воздухом и небом, — и песнопений народных, семейных, детских, они намекают?! По крайней мере намекают как на возможность, как на былое и будущее. В. Р-в..

______________________

Второе учение, "о пресвитере", — о чем и читать почти нечего в приведенных единственных цитатах, — тем не менее выросло: 1) в систему догматов, 2) да и заняло вообще весь небосклон исторического христианства, так что они одни в нем: 3) учат, 4) служат, 5) действуют, 6) изображаются в живописи, 7) имеют себе поклонение, 8) которого вовсе не имеет ребенок, о коем, однако, было сказано: "Если не станете такими, не войдете в царство небесное", ни блудница, о которой тоже было сказано: "Она впереди книжников идет в царство небесное".

Не явно ли, что дитя и его мать куда-то запихано ногами, в какую-то яму: и отношение родившей к рожденному до того опозорено, заплевано, загажено, в такой погреб бытия спрятано, что на фоне этого позора вырезанный нами из газеты факт уже не есть что-либо удивительное и неожиданное.

Ибо он — ежедневен; в каждом городе, селе, в столице; в каждом номере газеты. А как бы закричала цивилизация, забили набаты, заволновалась пресса, двинулись к помощи все силы государственные, общественные, духовные, если бы... вдруг ежедневно по городам и селам, то там, то здесь, стали находить в погребе, в яме, в пруду

1) не младенца,

2) а пресвитера.

Вот плод, что все левые тексты не развились, а правые развились чудовищно непропорционально.

Пример и сравнение я взял резкий, потому что нужно чрезмерное, нужно как бы "вагон пошел по шпалам", дабы пассажиры очнулись, т. е. очнулся вообще читатель, общество, христианин.

В цивилизации целой потух младенец. Просто — это эмпирический факт, без религии вокруг себя. Когда однажды я предложил в печати ввести только одну строчку в эктению, и именно "прошение о мучающихся родами", -дабы, повторяя его за священником на службе, могли помолиться о женах мужья, о матерях дети, о дочерях отцы и матери, о сестрах братья: то слова мои были приняты в одном духовном журнале за шутливость, и на них был написан следующий "ответ редакции":

"Нет никакой надобности в отдельном прошении о болящих родами, потому что тогда и другие больные, напр. чахоткой, ревматизмом и проч., пожелают отдельных о себе прошений, и из церковной эктении выйдет тогда что-то вовсе не серьезное. Но как относиться к подобным газетным словоизвержениям? Как к газетным фарсам: очевидно, фельетонисту приходится измышлять разные курьезы, оригинальности и небылицы, чтобы развлекать читателя газеты (журнал "Православно-Русское Слово", 1902 г., № 1, рубрика: "Недоуменные вопросы и ответы редакции")".

Ответ классический. Я просил не как писатель только, но как отец, муж; как имеющий сестру замужнюю и имевший родителей. Полный недоумений, да пожалуй и гнева, я открываю ругательную на евреев книгу: "Книга кагала" Брафмана и со страниц 228 и 240 (изд. 3-е. СПб., 1888) цитирую:

"...Вечером, в первый день появления младенца-еврея на свет, его приветствуют будущие товарищи и спутники жизни: к нему является целый хедер (училище меламеда) маленьких детей с своим бегельфером (помощник меламеда) и читают новому пришельцу в мир молитву на сон грядущий. После чтения, мальчиков обыкновенно потчуют своеобразным набором из отваренных бобов, гороха, пряников и проч. Чтение этой молитвы хедерными мальчиками происходит ежедневно до самого дня обрезания. В первую пятницу после рождения младенца, после шабашевого ужина, собираются к родильнице и взрослые евреи на "бел-захор" и, после легкого угощения, читают ту же самую молитву. Утром, в субботу, отец новорожденного отправляется в синагогу или иную молельню, где, при чтении Пятикнижия, его призывают к Торе и кантор поет ми-шейберах, "многие лета", ему, его супруге, младенцу и проч. По окончании молитвы родственники и приглашенные лица отправляются к родильнице на шалом-захор — поздравление с ребенком. Накануне дня обрезания, т.е. вечером на восьмой день рождения, бывает вахнахт — ночь стражи. Тут собираются так называемые клаузнеры (бедные молодые евреи, занимающиеся изучением талмуда в ешиботах) и проводят ночь у родильницы в бдении и чтении талмуда или мишны".

Бог точно руководит меня в нахождении текстов. Брафмана я и не читал никогда, но мне сунули эту книгу со словами: "Нате и вразумитесь" (о евреях, которых "нужно презирать"), и я первое же, что открыл, и открыл приведенное место, и, еще перелистав, напал на следующее:

"Лиюбим, т.е. лицами, которым в синагоге все должны уступать алию (первое почетное чтение Торы, т.е. Св. Писания) считаются следующие: 1) борлишва, т.е. отрок, достигающий совершеннолетия (ихнего, т.е. 13 лет), 2) жених в субботу перед свадьбою и после оной, 3) муж родильницы, 4) справляющий годовщину по родителям, 5) окончивший первую неделю траура".

Как это все трогательно! Вот — религия! Какая нежность и деликатность разлита. И дивиться, дивиться ли, что у них не запихивают несчастные роженицы песок в рот новорожденному, "дабы не увидели и не застыдили" (незаконнорожденные у них получают непременно почетное имя "Авраама" и как бы усыновляются целым народом; да их почти и нет, ибо еврею нельзя не жениться). Напротив, прочтя грубый "ответ редакции" на просьбу молитвы о роженице, — ответ в XX веке, писателю, громко заговорившему о беспощадности к матерям, — невольно закрадывается сомнение и вопрос: а как говорили сплошь двадцать веков роженицам по деревням, по селам, в темноте, в глухоте, работницам, девицам, безгласным, запуганным: и песок во рту младенца, запиханный несчастною перезрелою девицей, не удержавшейся родить его, а может быть, даже и любившей несчастною любовью какого-нибудь солдата, которому запрещено жениться, говорю я — смерть этого младенца так становится понятна и объяснима.

Все в связи. То-то и ужасно, что все — не случайно, не эмпирично, а раскрывает в себе члены огромной неподозреваемой философии. Значит, рождение — не член таинства брака, не зерно супружества; это — случай болезни, как ломота в костях или узкогрудость и тяжелое дыхание. Но тогда что же так думающие "благословляют"? И не нужно ли им или отказаться от "благословения" рождению, — или уж "возвести в таинство" ревматизм и чахотку и сложить "чин" "напутствия" в эти болезни?! Но я не виню о. о. Лахостского и Дернова, в журнале которых мне было так отвечено: sancta simplicitas [святая простота (лат.)]... Они не ведают только того, что забыто всею цивилизациею. Рождение ребенка, "стыдное", как сифилис (см. во II томе письмо ко мне о. Титова), случайное, как ревматизм, вовсе не желательное, как чахотка, — мудрено ли, что оно утаивается, "зажимается ему рот", — т.е. что родившемуся запихивается матерью песок в рот, "дабы не вошли и не увидели".

Теперь, где же слово Божие о детях, блудницах ("впереди идут книжников") и плоти ("два в плоть едину")? Или мы им не поверили, не поверили с самого начала; или уже мы столь несчастны, что слово проведено мимо нас и, пав на землю, — ушло в нее, как капля дождя в кремнистый песок.

Но тогда я вспоминаю последний еще текст — слова Спасителя Сирофиникиянке: "Дай прежде насытиться детям, ибо не хорошо взять хлеб у детей и бросить другим" (Марка, 7, 27). — В тексте сказано более жестко, — но я не хочу излишеств в осуждении.

СПб., 5 июля 1902 г.
В. Р.

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Я не имел уже сил не только проверять 1-е издание, но и перечитывать его; и ограничился переменою шрифта (более мелкого), чтобы отделить чужие мысли от своих ("Полемические матерьялы"). Но к 2 томам первого издания я прибавлю третий том: в него войдут статьи, напечатанные мною о семье после выхода "Семейного вопроса" — и частью написанные в старые годы (после 1903 г.), но ненапечатанные.

Текст первого издания я оставляю без перемен, потому что мои мысли с 1903 года ни в чем о семье не переменились.

Семья?.. семья в Европе? в мире?.. у христиан, у язычников?.. в древности, теперь?.. Хладные люди ее анатомируют как "этнографический институт", — описывают в романах и повестях то как картину, то как анекдот. Между тем...

Но я расскажу лучше, что вчера видел. Усталый, ем обед на Царскосельском вокзале. Неподалеку и наискось пьют чай, покончив обед, "он" и "она". "Он" — полуюноша, полумужчина, с хорошим, мужественным и простым лицом. Простая, грубоватая лепка русского лица. Однако — образованные. "Она" была прелестна, нежна (в лице) и очень грациозна. По оживлению лиц и чему-то неуловимому я видел, что если это еще не жених и невеста — то на пути к этому. Когда вдруг, спустя время — я видел, как она уставилась глазами на что-то, бывшее позади меня. Оглянувшись, я увидел не менее 6 человек буфетчиков, стоящих в ряд и смотрящих на кошку, играющую со своим котенком: дочерью или сыном.

Собственно, она лежала вытянувшись на боку, а котенок "играл матерью", ползая по ней, игриво кусая ее, игриво царапая. Мама была для него фундаментом бытия и игрушкою; и мама непрерывно облизывала его, там и здесь, где следует и где не следует. Буфетчики смотрели как усталые люди; но юница vis-a-vis смотрела прямо блаженным взглядом... Она замерла вся в восхищении и, может быть, в предчувствии (невеста).

Это — мировое. "Вот как создан мир". У нее читалось в лице, в душе: "Выше семьи ничего нет. Нет выше счастья, как быть матерью".

И еще воспоминание, — во Введенской церкви, что на Захарьевской улице: входит к обедне женщина и ведет за ручонки 6 человек детей, мал мала меньше ("лесенкой"). И стала молиться до того скорбно, до того убито, что, глядя со стороны, — сердце захолонуло. Что ее привело? О чем она молилась? Болен ли безнадежно кормилец-отец? Закутил ли, запил? Лишился службы, работы, "нечем жить"? Или — изменил, "ушел к другой"?

...И еще, и еще воспоминания. Живя на Петербургской стороне, бывало, идешь "в службу": и попадаются с корзиночками добрые чиновницы, идущие за провизиею. Лица усталые и озабоченные. И вот встретишь с поднимающимся животом: и всегда, обернувшись, — долго-долго смотришь ей вслед... О чем думаешь? Конечно, мысленно благословляешь. Но самое благословение, мне кажется, вытекает из того, что очень любуешься. Нет прекраснее, чем когда она беременна. Пожилая, юная — все равно она прекраснейшая. Мне кажется, впрочем, что старая женщина, когда она беременна, — возвращается назад, в молодость. Тут метафизическая тайна: младенец внутри — естественно молодит мать.

И еще последнее воспоминание: помню, только что я издал "Семейный вопрос", как, придя в редакцию, — зашел по ошибке в чужую комнату, увидал какие-то вроде "охотничьих" журналы, развернул и замер: "Молодая слоновая самка с детенышем". Давно было и забыл в точности сюжет: но — из зоологического сада, где-то за границею. Если в своих "матерьялах" отыщу, то м. быть, приложу к 3-му тому. Я замер в восхищении: столько было нежности в сцене, и так любовался своим животным грубый сторож... "Грубый": но нет мы, мы все его грубее... И вот тут-то я и подхожу к метафизике. Семья в мире? ...семья у христиан?..

Дело в том, что "в мире"-то она хороша, но именно у христиан гадка ли, ей ли гадко, но вообще точно ее кто "сглазил", навел на нее "порчу"... У христиан в высшей степени редка счастливая семья и в высшей степени редка благоустроенная семья. Все к ней стремятся, ее жаждут... "Началось" — и "плохо". Что? Как? Почему? "Случаи", — вы скажете. Но "случаи" были с начала мира, а семья плоха по преимуществу у христиан. В царствование Государя Николая I или Александра II один русский моряк, чуть ли не адмирал, попал в плен к японцам и описал пребывание свое в книге "Три года в плену в Японии". Книги я не читал, но случайно открыл в магазине и наткнулся на место: "Я никогда не видел в Японии ни одного прибитого ребенка". Между тем у нас еще с детьми снисходительно: но, напр., я слышал от русских, живших годы в Швейцарии, что там детей постоянно бьют, бьют почти без причины или по малейшему поводу, — притом в самой неуважительной форме — пощечинами. Это мальчиков и девочек в возрасте 7 8, 9 лет!..

Отчего?!!! Отчего японцы не бьют, христиане бьют? Страшно ответить, но приходится: у христиан вообще меньше к детям нежности, нежели у язычников.

Метафизический ответ... Вполне...

Книга "Семейный вопрос в России" есть собственно продолжение книги "В мире неясного и нерешенного". Там поднят вопрос о поле в христианстве, здесь — о семье у христиан. В одной книге — теория, в другой — практика, из нее происшедшая.

То и другое до известной степени апокалиптично... С поднятием обоих вопросов мы собственно придвигаемся к апокалипсическим временам, дням, годам... Апокалипсические образы, столь непостижимые при чтении, вдруг наливаются "соком и смыслом", становятся более прозрачными и уразумеваемыми для нас, как только мы начали вдумываться в вопрос, "что собственно происходит с детьми, с женами, с семьею у христиан?". И — "отчего все это?"

— Отчего семья так мила у кошек, у слонов и у японцев?? И отчего она менее удалась у нас?

— Отчего о семье у нас так много анекдотов? Тогда как отвратительно рассказать в анекдотическом тоне даже о семье у кошки?

Вполне апокалипсично. "Что-то не так". "Запах гари слышим, пожара не видим". Но во всяком случае "неблагополучно"...

Вот об этом "неблагополучно" в Европе и написаны книги — как "В мире неясного и нерешенного", так — и "Семейный вопрос в России"... Что касается последней, то в ней семья рассмотрена под таким углом или держа в голове такие мысли, как этого вообще до сих пор не было в нашей и в европейской литературе, в христианской словесности... С тем вместе обе книги получают свое место собственно и в этой последней: в христианской словесности. Они являются реальною критикою, жизненною критикою в областях, до сих пор трактовавшихся или ограниченно, или историко-археологически. Но есть, позволим выразиться, ноуменальная критика: показующая, что непременно где-то "горит", раз есть "запах гари"...

Однако старые времена более мягки, чем молодые времена. Приступая ко 2-му и, без сомнения, последнему изданию при моей жизни "Семейного вопроса", мне хочется выразить надежду и даже крепкое упование, что, несомненно, наше доброе духовенство придет на помощь семье. Через годы, через 20 лет начнет "приходить" и через 50 лет "дойдет". Нужно сказать только одно предупреждение: семья есть институт настолько дорогой и всячески священный, что избави Бог что-нибудь в нем поколебать. Но суеверие заключается в том, что воображают, будто "дотронуться" — уже значит "начать колебать". Вовсе нет! Конечно нет!! Как же укрепить дерево в земле, если до него не "дотрагиваться"; как починить поломанный бурею забор, если опять до него не "дотрагиваться". Это — фетиш, языческое "табу", а не христианское твердое рассуждение. Всякая "несчастная семья" есть собственно поколебленный институт брака, поколебленный институт семьи, — и притом поколебленный не словесно, а фактически; и "поправить несчастную семью" ("дотронуться") — значит укрепить институт брака и семьи. Вот отчего мною совершенно изменяется взгляд на развод: старый бессмысленный взгляд на него (родник его — в католичестве) видел в разводе единственное колебание брака, какое вообще есть и возможно, тогда как я рассматриваю институт развода как очиститель семьи и через это укрепитель ее здоровья, свежести и силы. Подробности — в книге... Взгляд этот на развод почти можно считать теперь принятым, — и сопротивление (к несчастию) единственно в духовенстве (Бог даст — одумается). Но возвращаюсь к нужному и необходимому тону в рассуждениях о семье. Итак, этот институт колебать — вообще страшно и преступно. Это значит колебать счастье человеческое, счастье нас всех. И это непременно произойдет, если кто станет говорить с внутреннею тайною мыслью: "Семьи и брака вообще не нужно", "без них можно и обойтись". Нет, "обойтись" никак нельзя, "обходится" только дурной, порочный. Всему доброму брак надобен. И вот раз есть эта мысль — уже с нею "дотрагивайся", видоизменяй, трудись около семьи и брака, и трудись — смело. Все дело в добром намерении, в данном случае — в любви и уважении к предмету. Священнее семьи вообще ничего нет, священнее брака вообще ничего в человеческих делах нет. С этою мыслью: трудись, трудитесь. Сади, пересаживай, вводи нововведения, только бы "расцветала семья", были "счастливы люди".

Вот к этому-то, в особенности, я зову к старости наше доброе духовенство. Нужно все делать в совете с ним, но не покоряясь ему, не подслуживаясь к нему, но и с ним доблестно и прямо споря. Тон книги я, пожалуй, изменяю в том направлении, что мне не хотелось бы в чем-либо упрекать духовенство, тем менее — обвинять его, а только — ему сказать, что "мы все грешны" и "поправиться надо каждому".

Ну, будем надеяться, что все придет в свое время...

1915 г.
В. Р.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ПОМОЩЬ СЕМЬЕ

I. Семья как предмет закона

1

Совершенство закона выражается не в том, что он словесно и юридически повторяет и без закона правильно текущую жизнь, но в разрешении жизненных запутанностей; в облегчении жизни, в умиротворении жизни; в очищении жизни там, где она загрязняется, ожесточается, становится непосильно трудна для человека и толкает его в обман или преступление. Есть гигиена тела — предупреждение заболеваний; естественно ожидать, чтобы и закон подумал о некоторой социальной гигиене, о предупреждении преступления, а не только о "пресечении" его или "наказании", чем он до сих пор занят и поглощен. Мысли эти невольно вызываются семейным правом, юридической тканью около физиологического и вместе религиозного факта семьи. Нормальная семья, в чистоте и счастье доживающая век, празднующая "серебряную" и "золотую" свадьбу, не нуждается в мудрости юристов; она светит своим светом, согрета своею теплотою, свята своею святостью. Она самодовлеет; и хотя радуется, что закон повторяет ее в своих нормах, "статьях" и "примечаниях" к ним, — но, в сущности, не нуждается в этом. Но закон призывается к "соломоновой мудрости" всякий раз, когда в святом и нежном цветке семьи заводится "червоточинка", когда семя греха падает и заражает ее. Здесь всеобщая норма сейчас же становится неприменима: как вы будете пичкать больного тем, что нужно и возможно для здорового? И неужели для болящего у вас не найдется ничего, кроме обычных трех блюд обеда, которых он теперь не может переваривать? Тогда у вас нет медикаментов, нет науки медицины. Перенесите это в гражданский быт, подумайте о ненормальностях, о несчастиях супружества, и вы увидите, что закон, имеющий для всех случаев заболевания семьи "три обычных блюда", т.е. идеал нормально текущей семьи, — есть бессильный закон, есть ненужный закон, есть закон, не помогающий человеку и не предохраняющий его от преступления. Мы говорим это ввиду внесенного в Государственный Совет законопроекта о разлучении супругов. Не одна текущая пресса, но и большая художественная литература с болью и скорбью останавливалась на этой теме. Вспомним "Дворянское гнездо" Тургенева, с судьбою Лаврецкого и Лизы Калитиной; "Анну Каренину" — с ужасным сплетением в ней отношений, которые задушили в себе Анну, и не нашлось "милостивого самарянина", который вынул бы ее из петли, не нашлось юридического или религиозного "Соломона", который разрешил бы распрю нескольких давящих друг друга людей, как бы ждущих смерти один другого. Умри Каренин или умри Анна, умри Вронский, умри дети Анны от разных мужей — и все разрешается: люди выходят в свет и радость. Таким образом, жизненное сцепление стоит перед: "умри"; и вот просвет к разгадке, что задушиваемые петлею люди начинают искать чьего-нибудь "умри". Здесь-то и нужен закон, совершенно не нужный в нормальных случаях; тут-то и предлежит ему дать решение Соломона или ответить: "не знаю", "не умею", "как хотите", "мое дело — сторона". Но читатель видит, что вопрос этот — колоссальный. Он объемлет гражданское законодательство, он объемлет церковь; он охраняет целомудрие общества, он борется с развратом. Можно сказать, огромное большинство людей жаждают семьи, но, чтобы эта семья и навсегда оставалась жаждаемым идеалом, — нужно, чтобы во что бы то ни стало она была сохранена в чистоте, в целомудрии, в святости своей. Законодатель и должен руководиться этими двумя краеугольными мыслями: всеобщею желаемостью семьи, верный, правильный и религиозный инстинкт которой он должен удовлетворить; и идеалом чистой семьи, который он не должен замутить в своих усилиях насытить этот правильный инстинкт. Читатель видит, что в постановке вопроса, которую мы делаем, есть существенные отличия от того, как этот вопрос ставится юридически и канонически, но она отвечает именно пожеланиям, и правильным пожеланиям, человечества. Все жаждут семьи, но все жаждут чистой семьи.

2

Вопрос нужно именно ставить о семье, т. е. о существенном содержании брака, и, остановившись на двух мыслях: всеобщей для всех ее необходимости и ее непременной чистоте, — решить вопрос о тех запутанностях нормы семьи, которые одни предлежат урегулированию законом. Вот почва, на которой может быть найдено что-нибудь утешительное, и это найденное может остаться твердою нормою, а не вечно нарушаемым правилом. Статистика показывает, что при незыблемости собственно номинальной стороны семьи, венчания и записи о нем в метрические книги, семья тает в Европе; а нравы и литература показывают, что она и развращается. Данные, относящиеся к 1892-1894 годам, показывают, что во всех западных государствах Европы из общей совокупности рождений незаконные составляют ежегодно 8,51%; в Петербурге из 1000 женщин, разрешающихся первым ребенком, 437, т.е. близко к половине, рождают вне брака. Это такой процент, который сводит семью, и особенно чистую и целомудренную семью, на степень таящего явления, как бы "убывающей луны", которая грозит величайшею темнотою всей природе человека, всему гражданскому строю.

Это — одна сторона медали; посмотрим другую.

Не так давно бывший в Петербурге съезд сифилитологов показал, что даже народная масса огромными пятнами как бы лишая покрыта ужасною болезнью: это — вырождение народной крови. Государство и вообще светская власть не может не остановиться перед этими явлениями, — явлениями, разъедающими и съедающими народное тело. Но это явление народилось и растет при полной ненарушенности собственно канонических норм брака, которые у нас и в Европе те же сейчас, что при Ярославе Мудром и Карле Великом. Таким образом, сама жизнь и элементарный инстинкт самохранения нудит оставить почву обсуждения форм, которые остаются в целости, но ничего не охраняют, и сосредоточиться на сбережении гибнущего зерна. То есть вопрос о "браке" заменить вопросом о семье, и не семью регулировать браком: эта попытка не удалась; но брак регулировать семьею, что еще не испытано. Здесь важно обратное соотношение подчиняющего и подчиняемого.

Нельзя отвергнуть, что такой взгляд — и вполне религиозный: несомненно, именно семья устанавливается как известными словами Ветхого Завета, так и Новозаветным подтверждением ветхозаветных слов.

Религия, при благословении человека в сопряжение полов, конечно, утверждала самую семью, а не способ ее начинания; и человеку в последующей законодательной деятельности нужно было найти формы, соответствующие этому благословению и укрепляющие и очищающие семью, но отнюдь этими формами не затруднять, не стеснять и особенно не грязнить семью. Между тем вышло совершенно обратное: формы, а не существо были поставлены краеугольным камнем брачного законодательства, как будто бы Бог благословил именно подробности церковного ритуала и указал их хранить, а не семью. Читатель видит, что постановка вопроса совершенно обратна элементарной истине, и именно истине религиозной. Семья рушена или рушится: это не составляет ни юридической, ни канонической, ни моральной тревоги; но чин венчания, в тех все более и более редких случаях, когда он ищется человеком, совершается теперь, как и при Ярославе Мудром, в "незамутившейся" текстуальной точности; и удовлетворенный закон думает: "В человецех мир и благоволение".

В устанавливаемом нами освещении мы получаем ответ на частные вопросы. Возьмем несчастные случаи, когда муж начинает жестоко обходиться с женою, и эта жестокость нудит законодателя дать фактическое разлучение супругам. Конечно, это так; но, собственно, рассматривая какой-либо институт, гражданский или религиозный, лучше рассматривать его, так сказать, в соке его собственной природы, не прибегая к мотивам извне. Ранее разлуки начинается в семье фактическая полигамия или полиандрия, недоказуемая с "документами" в руках, но которая выражается в совершенной пассивности, омертвении семьи, и свидетелями этой полигамии или полиандрии становятся дети. Колыбелью их воспитания становится равнодушная или враждебная, безнравная, растленная семья. Вот очерк фактического положения, которое так ужасно, что преступление здесь уже назревает: побои есть только симптом, что семья "умерла" и под одною кровлей, в одной квартире, иногда на одном ложе — живут равнодушные или враждебные друг другу люди. Попробуйте жить с презираемым товарищем на одной квартире: вы, внутренно ежась, проживете месяц, протянете год, промучитесь три года — но всю жизнь? Да и не с товарищем, не в одной квартире, но на одном ложе и так сказать "душа в душу"? Вы постигаете, что тут разыгрываются такие степени отвращения и ненавидения, о каких не могут дать никакого представления все остальные формы человеческих отношений. В этой атмосфере злобы, отвращения и наконец нравственной грязи растут и мучаются, "воспитываются" дети. Повторяем, законодателю в нормальных случаях нечего делать и он даже в них "лишний человек", но вот — аномалия, и что же скажет Соломон? Притворится, что ничего не видит? что все — "не доказано" и оснований к "мерам" нет? Но воспитание детей: ведь оно зиждется не на юридически доказуемом, а на фактически существующем. В деревнях Индии, в случае появления чумной заразы, жители разбегаются в горы: вот лучшая гигиена и действительное спасение от гибели. Чума неверности пала в семью, и выразилась просто во взаимном отвращении членов друг к другу: бегите же от чумы, и дайте силы, свободу бежать. Это спасение для людей, которых вы только умертвите, — умертвите граждан, членов общества, ремесленников, удерживая их насильственно в загнившем гнезде. "Не разбегутся ли тогда и здоровые? из здорового гнезда?" — Дубьем их не разгонишь. И где есть любовь и теплота семейная, там члены, даже насильственно разлученные, сыщут друг друга на дне морском и воссоединятся в семью. Таким образом, проектируемый закон о фактических разлучениях супругов есть закон о разорении гнезд семейной заразы, есть вентиляция семьи, есть дезинфекция семьи. Нужна ли она?.. Вглядитесь в море растленных семей, и вы убедитесь, как давно нужен этот закон, как долго дети воспитывались в гнездилищах заразы, под предлогом, что этот чумной бубон есть "семья"; как искусственно законодательством поддерживалось это тление "мертвых костей" в красивом гробе внешностей. И так как таковым гробом является великий и святой институт семьи, то это распространило всеобщее к нему неуважение, всеобщее к нему недоверие: что отразилось умалением жажды обзаводиться семьею, уменьшением браков; бездомностью мужчин и бесприютностью женщин. Как удивительно просты бывают по временам причины сложнейших культурных фактов. Но, спросят, при разлучениях — как же дети? Конечно, они поступают к относительно здоровому члену семьи: и всегда есть свидетели, никогда жизнь не бывает столь затаенная, чтобы нельзя было решить в каждом порознь случае, который именно член семьи загнивший и который — цельнее, менее разрушен. Экономическое положение? Но кто же не видал, как овдовевшая семья, освободившаяся от пьяницы-отца, от распутника-отца, от буйного отца, — оправляется, что нива под солнцем, и при трудолюбии одной матери существует лучше, чем прежде при тунеядстве двоих? То же самое и наоборот, если пороки не отца, а матери служат причиною распада семьи. Но вообще — это есть уже подробность, которую легко юридически урегулировать, как делается и теперь в случаях редчайшего разлучения супругов.

3

Вопрос о незаконнорожденных детях, тех, которые знают мать и не знают отца, — давно наболевший вопрос. Нет в христианстве греха неискупимого: вот альфа, которую нужно положить в фундамент обсуждения судьбы этих детей. Грех их матери есть грех: но тем ли она загладит его, что бросит дитя свое в нечистое место? отошлет его в воспитательный дом? так или иначе откажется от него, покинет его или подкинет его? Закон может стоять только на почве правды, никакие образом он не может впадать в искусственное неведение, в притворство. Неискупимость греха толкает матерей на преступление, с которым каждая из них борется, и уступает ему в отчаянии, потому что после падения для нее все остальное становится непоправимо. Закон уже сделал здесь некоторый шаг вперед: дал права узаконения рожденным вне венчания детям — при условии вступления родителей в венчание, но это бывает в тех случаях, когда девушка не окончательно обездолена, когда ее любят; но вот — она брошена, пусть брошена после обещаний и собственной веры. Как бы то ни было, с ребенком на руках и с потерянным женихом — она вдвойне несчастна и уже шатается перед преступлением. Дайте же ей форму покаяния: она просится на вид, она мечется в глаза — это беспомощный младенец! Дайте элементарный по милосердию закон, что младенец, от которого не отказалась мать, но честно и в страхе Божием его воспитала (могут же быть найдены этому свидетели, да что-нибудь может сказать об этом и самый вид ребенка лет 10-12), — получает фамилию матери и что-нибудь юридически — оформленное, какое-нибудь юридическое положение, вместо позорящей сейчас клички.

Как больно бывает сейчас иногда слышать бывших "питомцев" и "питомиц" воспитательных домов, проклинающих своих матерей: вот поистине грех, опутавший по рукам, по ногам, с макушкою головы, человека. Там — грех отречения матери от своего ребенка, здесь ребенок — не знающий имени матери и только бессильно относящий к ее существу материнства проклятие. Что же это за ужас, среди которого человек живет? И это — в христианском мире, в мире "любви". Да не будет этого! Да не будет этой египетской казни над человечеством: мы не говорим о трудности и боли подобных отношений, но именно и именно о грехе, о какой-то пронизанности проклятием самой атмосферы подобных отношений. И кто это допустил? Чье ухо слышит и не возмущается? И где же слова Спасителя: "милости хочу, но не жертвы"?! И из чего сплетена печальнейшая "жертва" "Спасу Милостивому"? Из крови детской, из рыданий материнских, разрешающихся взаимными от глубины несчастия проклятиями? Как печально обернулась история. Нам обещали милосердие, а мы вкушаем жестокость.

Никому не нужно извращение природы человеческой, и самый элементарный закон зовет преступника к исправлению, а на невинного не налагает кары. Мы разумеем ребенка, и разумеем призыв виновных матерей к искуплению вины своей через труд, через работу, до полного забвения им и отпущения их вины. Еще два слова, чтобы предупредить возражение: скажут, понятие "незаконнорожденных детей жило даже в Ветхом законе". Совершенно иной оно имело там смысл и иную почву под собою: "Ветхий Завет" не знал вовсе того печальнейшего и уже совершившегося (у нас) упадка семьи и брака, там не было ни "холостого быта" в таком чудовищном развитии, какое мы допустили у себя, ни обширнейшего контингента старых и никому не понадобившихся дев. Ветхий Завет был насыщен семьею и браком, насыщен до 100, до 98 градусов; да будут прощены эти грубые, но яркие сравнения. Поэтому "незаконность рождения" там являлась чудовищною аномалиею, произволом человека, возмущавшим закон и толпу. Но у нас, при 55 градусах насыщения атмосферы семьею, при этой бесприютности девушек? Кто смеет бросить в них камнем? Кто осмелится возвести в "непрощеный грех" инстинкт материнства, так глубоко зароненный в девушку, — что, толкаемая им, она поверила юноше больше, чем сколько могла и должна была верить, поверила тому, кто обездолил ее, обесчестил и ко всему этому хочет еще казнить. Да не будет. Да не будет этого греха в мире и "камня на шее человеческой"!

"Одесс. лист.", 1898.

4

В восьми главных западноевропейских государствах: Австро-Венгрии, Германии, Англии с Шотландиею и Ирландиею, Италии, Франции, Швеции, Норвегии и Сербии на 7 мил., с немногим, всех ежегодно рождающихся младенцев приходится незаконных 607 тыс., с немногим, или 8,54 проц. Обращаясь к России, находим в 50 ее европейских губерниях, в годы 1884 — 1892, число незаконнорожденных колеблющимся между 107 750 и 117 790 ежегодно. Действие законов на процент незаконнорожденности особенно можно наблюдать в Баварии; в ней с 1835 года по 1862 год, когда действовал закон, стеснявший вступление в брак имущественным цензом, на каждые 100 рождений приходилось 21 незаконное, а после отмены этих законов приходилось только 13. Это значит, что число рождений или сила рождаемости остается величиною постоянною, и стеснить в чем-либо вступление в брак — не значит уменьшить рождение, а значит только вывести известную сумму рождений за черту законности, т.е. родник незаконных рождений лежит не в человеке, а в регуляторе брака. В Петербурге из 1000 разрешающихся первым ребенком женщин — 437, т.е. более 2/5, рождают вне венчания, а в общем итоге, за те же 1884-1892 годы, незаконные рождения в православном населении составляют постоянно 30 проц. всего числа рождений, каковой процент, по ведомостям городской думы, к 1898 году возрос до 50 проц., т.е. незаконными рождается половина из всех; в то же время у католиков рождается 13 проц. незаконных, у протестантов — 9 проц., у евреев — 0,6 проц., у магометан — 0,3 проц.

Эти цифровые данные интересны в следующем отношении. Мы стоим в данную историческую минуту перед нежеланием раздвинуть нормы брака, например, в смысле как облегчения развода уже не живущим друг с другом супругам, так и в смысле разрешения мужской стороне, обычно принимающей на себя при разводе вину, вступить в новый брак. С другой стороны, тот же закон и в тех же руках находящийся осуждает внебрачные рождения.

Такое положение ненормально. Поэтому, не вдаваясь в тонкие споры, нельзя не пожелать того, чтобы легализация семейного положения страны и наблюдение за нравственно-санитарным состоянием населения страны была сосредоточена в которых-нибудь одних руках и они, эти руки, имели бы у себя данные по всем отраслям этого обширнейшего, но одного и того же вопроса. А то у нас браки разрешает одно ведомство, статистику населения ведет другое ведомство и управляется с проституцией — третье ведомство, когда это суть части одного вопроса. Более чем понятно, что все меры, принимаемые в котором-нибудь одном ведомстве, не имеют, при неподвижности других ведомств, ни малейшего успеха.

"Нов. Вр.", 1900.

II. Суд Линча

Только что окончившееся в Петербургском окружном суде дело об убийстве Коновалова, совершенном совместно его женою, Кисилевою, Анисимовою, Павловою и Телегиным, поражает зрителя и читателя, поражает моралиста и должно поразить законодателя. Это — суд Линча в полной его выразительности. Приговорены к наказанию только Павлова и Телегин, подстрекатели к убийству и вероятные убийцы; остальные, и именно ближайшие к убитому лица жена и ее мать, — "признаны по суду оправданными", хотя именно жена убитого нарисовала наиболее полную картину убийства, совершившегося по крайней мере на ее глазах, если и не при содействии ее. Старуха-мать ее уходит из дома со словами: "Какое вы дело затеяли под такой праздник", т.е. с полным знанием готовящегося убийства и не предуведомляя о нем ни полиции, ни кого-либо из соседей, вообще не предупреждая преступления. Трудно нарисовать даже фантазии романиста или художника большую нравственную и бытовую темь, которая, однако, составляет уголок действительности. Вся дрянь, т.е. все это корыто не выброшенной в помойную яму грязи, трясется, болтается, плещется годы и годы и наконец разражается убийством скопом, судом Линча, — в сущности из-за паспорта! В основе -подневольное замужество, к которому падчерицу вынуждает вотчим подзатыльниками. Вотчим этот пьет; муж — тоже пьет; и вообще все действующие лица — пьют, в особенности в вечер убийства, когда они составляют одну "угощающуюся компанию". Подневольная или, пожалуй, подъяремная семья, конечно, распадается назавтра или послезавтра после венчания и держится "паспортом". Пьянство, побои, ругань, сальные пьяные ласки и в трезвом-то виде нелюбимого мужа заставляют сбежать жену. Начинается то работа, то приключения, и наконец она устраивается на содержание в чистенькой, нанятой для нее комнатке на стороне. "Вот-вот муж потребует" из "комнатки" к себе. Он то требует, то не требует; словом, — бессмыслица, о которой и читать мерзко, не только жить в ней. Каждая конюшня и всякий коровий хлев представляют большую чистоту нравственных и даже физиологических условий существования. Последнее пьянство началось весело потому, что муж решился выдать "отдельный вид на жительство" жене, и даже они толкнулись было в участок, но их оттуда вытолкнули, велев приходить вытрезвившись. Опять пьют. Совершенно опьяневший Коновалов бормочет, что он не даст вида на отдельное жительство. Павлова подсказывает: "Ведь я всегда говорила, что не даст и что от него не отделаешься, не прикончивши". Мать жены встает и уходит "от греха"; жена идет к кровати, на которой спала ее несовершеннолетняя сестренка, и закрывает ее пологом, чтобы "не испугалась". Затем начинается операция: от корсета отрезали какую-то тесемку, сделали мертвую петлю и задушили. Ноги же были связаны. Супруг только дрыгнул ногами. Затем — в сундук, затем — на Николаевский вокзал, и куда-то отправили. Дали круговую поруку хранить тайну и к тайне обязали и вернувшуюся вскоре тещу. Об убийстве сговаривались уже за неделю назад, и все эти самые лица, все родство жены. Таким образом, случайны здесь подробности; в другой обстановке, в трезвом виде — произошло бы то же самое. Ничего случайного, все "как по писаному", т.е. в смысле отсутствия непредвиденного и "аффектов".

Все эти годы нет ни совета над ними и об них, нет им совета, и вообще, живя в столице цивилизованного государства, они, в сущности, одиноки, как уличные собаки. Жизнь собачья; собачий и конец. Тут только, когда "конец" пришел, вспоминают все, что они — человеки и должны бы жить по-человечьи, а поелику они жили не по-человечьи, а по-собачьи, то этим человекам будет собачье наказание: плеть и ошейник или ошейник и цепь. -Взбесились — на цепь. Суд есть о смерти; но суда не было о жизни и пока жили. Ни суда, ни рассуждения. "Как хотите..." Из этого "как хотите" и вышел суд Линча. "Мы — дураки, звери; мы умеем только по Линчу". — "По Линчу — нельзя, то в Америке, да и в Америке-то в первобытных дебрях, а вы — в России, возле университета, окружного суда, на глазах общества покровительства животным и даже в месте подвигов Иоанна Кронштадтского". Вот сколько святыни и сколько мудрости!

"Но эта мудрость и святыня — не про нас; мы — псы, и ведь это только в Евангелии давались псам крохи от стола господина их. Теперь нет и крох. И мы, голодные, десять лет грызлись, на одиннадцатый — загрызли одного".

Да, тут есть предмет для горести моралиста; но и есть предмет для мудрости законодателя. Ведь есть же попечительства о голодных, нужно также попечительство и попечение о злых. Тем более, что и злоба-то приходит на одиннадцатый год, скапливаясь десять лет и начинаясь просто с несчастия. Сегодня несчастен, завтра несчастен, а послезавтра — зол.

"Нов. Вр.", 1900.

III. Запоздалое судоговоренье

Вторично рассмотренное на суде дело Коноваловой окончилось вторичным оправданием жены убитого. Три месяца тюремного заключения по делу, предмет которого столь тяжек, есть, в сущности, не признание вины, а только напоминание, упрек, выговор за неосторожность. Присяжные ответили на вопрос суда, что "признают Коновалову виновною лишь в недонесении об убийстве мужа", и в этом полуотрицании, полуутверждении вины все стороны должны найти для себя удовлетворение, ибо в точности вина и была, и не была. Само собою разумеется, что уже одно равнодушное присутствие при убийстве мужа есть нечто чудовищное, невыносимое для совести, неразрешимое для ума размышляющего. Так мы судим a priori, и так это есть на деле a priori. Но a posteriori муж был для нее злейшим врагом, и это видели присяжные, и впечатление этой картины факта отразили в своем приговоре. А присутствовать при умерщвлении злого своего недруга и мучителя хотя тоже ужасно, но здесь главный ужас переносится на самую связь отношений и облегчается на лице виновном: виновное лицо или было тупо в этот момент, придавлено, или болезненно приподнято в ощущениях всем выжитым, перечувствованным, чего посторонние зрители или читатели газет не переживали и не чувствовали. Здесь — разница. Читатель или зритель судит норму и нормально, тогда как перед присяжными проходило исключительное положение и они справедливо судили его исключительно. Повторяем, главный ужас здесь заключается в связи отношений, которые держат в принудительном единстве людей не только не объединенных, но наиболее один другому враждебных. Чтобы войти в психику, которая развивается в этой принудительной связанности, нужно представить себе соквартиранта, с которым вы наняли одну комнату и у которого оказался весь образ жизни, весь склад души, все привычки, требования, убеждения диаметрально противоположными вашим. Вы ищете ночью покоя; он любит долгий сон поутру, а на ночь зовет друзей; вы хотите провентилировать комнату, он боится холода и не дает вам открыть форточку; вы любите солоно, он любит пресно; вам нравится кофе, он предпочитает чай; вы трезвы, он всегда выпивши и т.д. При всем миролюбии, вы будете стараться уходить из дома, и это вы сделаете тем нетерпеливее, чем тоньше организованы. Самый лучший человек так поступит, и не было еще праведника, который годы и годы и, наконец, десятилетия перенес бы сожительство в одной комнате с человеком, которого каждый шаг есть неуважение и презрение к терпеливому праведнику. О таких страдальцах мало рассказывается и в Четь-Минеях. Но есть один грешник, обыкновенный слабый человек, которому эта ноша предполагается посильною. Этот особенный человек называется "женою". Она любила пресно, "теперь полюби солоно"; "тебе спать хочется, а мне гулять"; "ты любишь чистоплотно, а меня эта чистоплотность томит". Идут под руку: один скоро, другой тихо. Шла-шла жена нога в ногу; полюбила и запах пота в непроветренной комнате, и выпивать с мужем стала, и то, и другое, и третье, а на десятом — оборвалось. "Не могу солоно". — "Понудь себя!" — "Принуждала, душа не выносит". Мы взяли соквартирантство, но нужно представить себе интимность семейной жизни, где люди сливаются до глубочайшей ниточки, чтобы воскликнуть: "Нет праведника, который до такой степени умер бы в себе, чтобы во всем и всячески, органически и духовно, в быту и привычках, приспособил себя к другому". — Одежда, и та рвется, не по мерке сшитая; лопается перчатка не того нумера; можно ли представить себе жену, женщину, чтобы она так же мало чувствовала, как каучуковый шар, который можно всячески раздуть, растянуть и надеть на какой угодно манекен без боли и разрыва. Вот почему при разнообразных распяливаниях манекена-жены местами "рвется". У Коноваловых порвалось. Шестнадцати лет уже жена, она девятнадцати лет равнодушно присутствует при удушении мужа. Была ли тут любовь? Смешно спрашивать. Равнодушие? — Тоже нет: это был самый для нее ненавистный человек на земле, и от которого она зависела. Собственно, и зависимость давно порвалась: осталась веревочка — паспорт, за которую он ее дергал. Странный муж; странная семья; странное супружество. Мы их допустили в быту и допускаем юридически: чтобы и не муж более, и не семьянин более — был паспорто-держателем, так сказать, антрепренером человека. Коновалова была в вечной антрепризе у убитого, и ее внешнее положение очень напоминает положение и духовное состояние собаки, которую чужой охотник выпросил у ее хозяина взять с собою на охоту. Не принадлежа ему "ни душой, ни телом", она, только выслушивая "пиль", — должна бежать туда, сюда, гнаться за зайцем или вспугивать бекаса. Связанность двух Коноваловых есть зависимость территориальная, без всякой другой связи, и их отношение есть отношение дерганья за веревочку. Нам думается, что суд присяжных, суд после убийства, есть прежде всего поздний суд, есть попытка что-то сделать после "расправы по закону Линча", печальную картину которого являет это дело. Здесь нужен более ранний суд; решение вовремя, когда один еще не погиб физически, а другой — нравственно. То есть нужно светлое и ясное законодательство о семейных запутанностях и судебная помощь в них людям, исполненная рассудительности, внимания и заботы. Тогда дела Коноваловых, — которых в подготовлении и в возможности сейчас легион, — не будут получать "уродливого решения", как жалуются все сейчас, но они предупредятся и исчезнут как уродство само по себе, как ненормальность сама по себе, для которой, раз она совершилась, уже и исхода, и суда, и нормы нет. Нам все проповедуют в суде уголовную хирургию; мы же напоминаем, что есть еще гигиена общества.

"Нов. Вр.", 1900.

ОБ "ОТРЕЧЕННЫХ", ИЛИ АПОКРИФИЧЕСКИХ, ДЕТЯХ

I

Дети, дети... как смотрит на вас мир? цивилизация? религия? Что вы такое для них, посему мы узнаём и узнаем, что такое эта религия, эта цивилизация, этот мир. Французы выдумали десятичную систему мер, взяв за единицу их 1/10 миллионную часть меридиана нашей планеты ("метр"). Мне думается, что в моральном и религиозном мире дитя есть факт столь же устойчивый и не переменный, как меридиан относительно земных величин: оно всегда одно, одним процессом происходит, имеет в первую пору одни признаки: доверчиво смотрит на мир. Дитя — верующий; дитя — первый прозелит чего угодно, и в том числе всякой религии: он во всем первый "во уповании". Ибо дитя и не умеет ничего еще, как только уповать. К XV томам наших законов я прибавил бы XVI: "О женщинах и о детях": напр., чтобы, когда беременная женщина входит в конку, первый же в вагоне сидящий -встал и дал ей место. Я наблюдал, что у нас мужланы сидят, а женщины — молодые, старые — держатся за ремешки, приделанные к потолку конки. Ни уважения к старости, ни умиления перед красотою. Вот уж "неискусобрачные"...

Я стал любить греков, когда прочел у Гомера следующий стих:

С днем сиротства сирота и товарищей детства теряет,
Бродит один, с головою пониклой, с заплаканным взором.
В нужде приходит ли он к отцовым друзьям и просящий,
То одного, то другого смиренно касается ризы.
Сжалясь, иной сиротливому чашу едва наклоняет,
Только уста омочает и нёба в устах не омочит;
Чаще ж его от трапезы счастливец семейственный гонит,
И, толкая рукой и обидной преследуя речью:
"Прочь ты исчезни! Не твой здесь отец пирует с друзьями!"
Плачущий — к матери, к бедной вдовице, дитя возвращается.
(Илиада, XX песня, ст. 490 и след.).

Сколько любви в этих словах! Какое внимание "слепца" — наблюдателя! Как здесь закругленно очерчено дитя; и, чтобы еще увеличить его человеческий ореол, — оно взято в страдании, в сиротстве. Мы представляем, и я, грешный, имел эту мысль, — что греки были выразителями внешней красивости, без проницания в глубину вещей, и особенно в глубину человека; что они были имморальны и холодны. Но вот, однако же, стих, который мы привели...

В Афинах, до самой поздней поры, был замечательный праздник апатурий: на него все 12 фратрий, составлявших население города, собирались отчасти в религиозных целях, отчасти для разрешения чисто земных нужд. Праздновался он в октябре и продолжался 4 дня. Из этих дней третий назывался "куреотис", "детский день": в этот день дети, родившиеся у граждан в продолжение года, были представляемы своими отцами (или их заместителями) всему собранию фратрии и, по удостоверении клятвою последних законности рождения, вносились в списки своей фратрии, после чего становились гражданами; так же поступали с детьми незаконными, если хотели наделить их правами гражданства. Этот день был предназначен для состязания в чтении рапсодий, приноровленных к пониманию детей старшего возраста.

И опять — как просто и как благородно! — "Вот мое дитя". — "Да? Ты говоришь — твое? Радуемся, оно — гражданин наш"! И только. И никакого сомнения. Великой проблемы дитяти не было, оно было такою V миллионной) земного меридиана, что не могло быть вопроса, по чему его мерят: конечно, — по нему все мерят! Это Фемистокл смеялся: "Знаете ли вы, кто истинный господин Афин? — Этот мальчик. Ибо афиняне во всем повинуются мне, я — матери этого ребенка, а она — ему самому". И друзья полководца смеялись. По этой любви к детям они любили и почитали женщин, а Анакреон сочинил о них песенку:

Дочь Тантала превратилась,
Силой чар, в утес немой;
Пандиона дочь носилась
Легкой птичкой над землей.
* * *
Мне ж бы в зеркало хотелось
Превратиться, — для того,
Чтобы ты, мой друг, смотрелась
Каждый день и час в него.
* * *
Я б желал ручьем быть чистым,
Чтоб у ног твоих журчать;
Благовонием душистым -
Чтоб твой воздух наполнять;
* * *
Платьем быть, — чтоб одевалась
Ты в меня — желал бы я;
Туфлей, чтоб меня касалась
Ножка милая твоя.
Или лентою твоею,
Чтобы стан твой обвивать;
Иль твою нагую шею
В виде перла украшать.

Странно, до чего родствен закон воображения. Я помню влюбленную свою минуту; это было в 91-м году. Прощаясь с милою женщиною, я взглянул на открытое в сад окно ее и, помнится, сказал: "Вот ты уйдешь и ляжешь, и как хотел бы я быть этим лунным светом, падающим туда и который всю ночь будет обливать тебя". Верно, все влюбленные делаются Анакреонами. В час свадьбы эти сущие дети, — я говорю о греках, — еще не просвещенные "более истинным светом", выражали в двух песнях судьбу и перемену, готовящуюся девушке:

Как под ногой пастуха гиацинт на горах погибает,
С сломанным стеблем к земле преклонивши свой венчик пурпурный,
Сохнет и блекнет в пыли и ничьих не манит уж взоров, -
Так же и дева, утратив цветок целомудрия, гибнет:
Девы бегут от нее, а мужчины ее презирают.
О, приходи поскорее, Гимен, приходи Гименеос!

Это пел хор юношей. Второй хор девушек выражал последующую судьбу женщины и как бы возражал первому хору:

Как на открытой полянке лоза виноградная, прежде
Быв одинокою, к вязу прильнет, сочетавшись с ним браком,
И, до вершины его обвиваясь своими ветвями,
Радует взор виноградаря пышностью листьев и гроздий, -
Так и жена, сочетавшися в юности брачным союзом,
Мужу внушает любовь и утехой родителям служит.
О, приходи поскорее, Гимен, приходи Гименеос!

Таким образом, тут больше объяснялась судьба женщины, потом давалось ей наставительное руководство. Грозящих слов "жена да боится своего мужа", в повышенном темпе голоса произносимых, не было. Зачем запугивать; время страху — будет, когда кончится любовь; ведь по нашему же верованию "совершенная любовь исключает страх".

С некоторого времени я стал чрезвычайно чувствовать женщин, "родительниц наших", — прямо всех их сливая со своею покойной матерью, и стал он прислушиваться, как о женщинах и детях поют народы. Один средневековый миннезингер, т.е. человек очень по-нашему безграмотный, выразился так:

Если проходит чистая женщина
В платье простом,
Скромность ее украшает прелестно.
Так что в наряде своем
Блеском она и цветы превосходит.
* * *
Все ее солнышку равной находят,
Что заливает весь край,
В ранний сияющий май.
Пышные женщины лживой наряды -
Нет в них для глаза ни малой отрады.

Это — замечательно: поэт не переносит, чтобы женщина лгала. Лгать могут ученые, могут даже астрономы. Жизнь женщины — иногда полная ошибка, сквозь которую, однако, не должна проскальзывать ни малейшая лживость. Почему? Правдивость в женщине есть как бы ее целомудрие. Как только солгала женщина, то это есть самый непререкаемый критерий, что она не целомудренна, хотя при этом была бы "девой — раз-девой". Напротив, все потерявшая, и между прочим "честь", если вовсе при этом не умеет солгать, — прямо-таки девственница. Посему воспитание женщин должно бы состоять в одном: просто в сокрытии от нее, что существует в мире факт обмана, случаи неправды; в изъятии из головы ее самого этого понятия. Девушка, женщина, вдова — должна идти прямо грудью перед собою и, так сказать, смотреть на мир доверчиво-любящими глазами. "Меня все любят: и мне также все дороги". Что-нибудь в этом роде должно быть ее специфическою культурою. Как всеобщая мать, женщина есть вообще всеобщая примирительница и даже международная. Международные конфликты я разрешал бы так: отдать на рассмотрение самой почтенной женщине Англии. Это — какая-нибудь старуха, милая бабушка: ведь какая честь ляжет на ее память, и молва о ней сохранится в потомстве! Уверен, что такие недипломатические решения международных споров гораздо лучше успокаивали бы народы, чем решения дипломатические.

II

— О чем это вы заговорили? — спросит читатель, — или по поводу чего?

— Да ни "по поводу чего", а прямо о последнем выпуске "Воскресения" Толстого. К тому и вел речь. Там — о детях написано, и я, по примеру германских ученых, собрал кое-что "вообще о детях", чтобы перейти, в частности, "к детям у нас", как они иллюстрированы в "Воскресенье" Толстого. А как дети суть часть женщины, и даже женщину можно определить как мистическую зиждительницу дитяти, — то сперва, и опять же в предуготовление к толстовскому "Воскресенью", дадим вырезку из газеты:

"В настоящее время в Нью-Йорке разбирается дело миллионера-колбасника, Адольфа Люттерта, убившего свою жену и растворившего ее тело, новейшими способами, с десятком коровьих туш в громаднейших размеров чане. Свет давно не видал такого зверского и хладнокровно обдуманного убийства. Лютгерт, немец по происхождению, прибыл из Германии в Чикаго лет 30 тому назад небогатым человеком и открыл маленькую фабрику сосисок.

С помощью ему одному известного способа придавать особенно хороший вкус сосискам и колбасам, он быстро стал богатеть и в короткое время выстроил громадную фабрику, выпускающую ежедневно на рынок многие сотни фунтов колбасы и сосисок.

Лет 15 назад у Лютгерта скоропостижно скончалась первая жена, но никто не заподозрил ни в чем богатого фабриканта, хотя многие знали, что он человек скверного характера и притеснял жену. Но когда несколько месяцев назад пошли слухи, что его второй жены нет в доме, то это вызвало сильные подозрения. Верная горничная первая осмелилась спросить у мистера о миссис, и грубый хозяин ответил неспокойным голосом, что миссис поехала в гости к своему брату. Горничная не удовлетворилась этим ответом, так как видела хозяйку еще накануне вечером, когда та собиралась идти спать, а не ехать в гости. Служанка осмотрела шкафы с платьем и нашла, что ни одно из платьев не тронуто хозяйкой, которая не могла же отправиться в гости в ситцевой домашней кофточке, без шляпки и без перчаток. Вечером того же дня один из сторожей, убиравших обыкновенно остатки или осадки из чанов, нашел в одном из последних несколько кусков стали от женского корсета и бриллиант из перстня хозяйки. Догадливая горничная на другой день отправила письмо к брату миссис Лютгерт, в котором спрашивала о своей хозяйке. Оказалось, что последняя к брату и не думала ездить, а была сварена в чане новейшим усовершенствованным способом, а телом ее полакомились охотники до лютгертовских сосисок. Лютгерт отрицает свою вину, но рабочие, наблюдавшие ночью за чанами в фабрике, свидетельствуют, что как раз в ту ночь, когда его жена исчезла, он их всех удалил под предлогом, что нужно осмотреть машины на фабрике, — чего он никогда ночью не делал, — и при этом еще сильно торопил их скорее убраться домой. Когда на следующее утро пришли дневные рабочие, то заметили, к своему удивлению, хозяина, возившегося около того самого чана, в котором сторож потом нашел крупный бриллиант из перстня убитой и кусочки стали. Лютгерта арестовали и не согласились выпустить из тюрьмы под залог.

В местном обществе дело Лютгерта вызвало страшное волнение не столько ввиду личности убийцы или мотивов убийства, сколько ввиду того зверского и необычайного способа, которым оно было совершено" (Русское Слово, 1896 г.).

Ужасно. Надо вдуматься. Нужно искать аналогий в истории. Мы читаем у римских историков, что "рабов", "servos", употребляли там — конечно, очень редко, чуть ли даже не однажды только за всю историю — на откармливание гастрономической рыбы, и, ужаснувшись, объясняем себе: "До того этот народ отождествил понятие человека с суммою гражданских прав, что, у кого их не было, а их не было у рабов, того он выключал вовсе из состава человечества". Грек выключал из состава людей, имевших душу, — "варваров"; иудей — "необрезанных". Вот ряд фактов какого-то непонимания, какого-то забвения, на почве которого вырастало столько грубости и иногда разыгрывались случаи кроваво-дикие. Тут в основании события лежит запущенность понимания. Теперь перейдем к другой аналогии. На всем круге земель, во всей цивилизованной Европе чего нельзя себе представить? Нельзя себе представить, чтобы министр начал драться (бить некоторых просителей) в приемные у себя часы. Их так много и так сильно критиковали, что они стали неодолимо вежливы. Но возьмем случай обильнейших отношений. Нельзя себе представить, чтобы ученика на уроке взял схватил бы учитель, да тут же при всех товарищах его и выпорол. Не то, что это "запрещено законом"; мало ли что запрещено; но уже атмосфера теперь такая, и специально между учеником и учителем, что скорее совершится чудо, рука учителя покроется проказой, как у какого-то сирийского полководца перед пророком, нежели чтобы эта рука физически, физиологически, с бичом — поднялась на ученика. Вы чувствуете, нравы могущественнее закона; нравы, переходя в предрассудки, в суеверия, становятся стальною неизбежностью или стальною же невозможностью. На всем континенте Европы учеников больше не бьют; но жен? — Сколько угодно! Вот уже первая ступень к Лютгерту. Их бьют века, тысячелетие, и не одно; и мы, конечно, очень снаивничали, высказав выше претензию, почему перед ними не встают в конке. Писатели наши, из натуралистов, давно дивятся, что жеребую кобылу мужик не впряжет в воз, а беременную жену поставит на тяжелую работу. Не забуду, как, много лет назад покупая грибы у немолодой, но и у нестарой женщины, я увидел, что она вдруг залилась слезами. — "Что с тобой?" — "Дочка на сносях, 17-й годок только, совсем глупая; и вот боюсь, чтобы чего не случилось; она у меня слабая, а муж поставил ее рожь молотить". Но это — в сторону. Конечно, дико думать, чтобы кобыла была дороже жены для мужика, но о кобыле, т.е. о хозяйстве, каждый мужик что-то специальное понимает, а о жене каждый специально не понимает, и, так сказать, не понимает не разумом, но суеверием, предрассудком, привычкою. Чего же он не понимает? да с чего он, в самом деле, 2000 лет привычно бьет ее? "Лошадь — одёр; ну, противна — продал ее. Но жена есть такой одёр, которого нельзя продать, а можно только убить". История Лютгерта совсем выклевывается из яичка. Ведь тут — тысячелетние нравы; и на каждой улице, в каждом городке, где-нибудь в мирной хижинке мирнейших стран подрумянивается семейное преступление, как к осени подрумяниваются яблоки на солнце. Атмосфера нажимается, густеет. О, конечно, в тысяче случаев до преступления не доходит; кончается потасовкой, дракой; нет Лютгерта, но 1/1000 Лютгерта — есть. А где есть 1/1000 дойдет и до, т.е. до 1000/1000 полной и созревшей единицы. Да так это и написано в законе всех стран Европы: "Покушение одного из супругов на жизнь другого не есть достаточный повод для расторжения супружества". — "Резал, да не зарезал..." — "Однако, дышит"? — "Дышит". — "Ну, ничего; пусть живут согласней и уважают святую тайну брака; а, впрочем, нам некогда; кирие элейсон, кирие элейсон". Вы живете в одной комнате с неприятным человеком; ну, живете год — тяжело; прошло пять лет — очень тяжело; семь лет — невыносимо. "Да чем невыносимо?" — "И выразить не умею, не переносит моя душа". — "Ну, вот пустяки, даже и посмеяться нечему". — "Дайте хоть снадобья какого выпить, чтобы немилое стало милым". — "Нет этакого снадобья, не выдумано, живите так". — "Тогда я буду драться?.." -"Это можно". — Да нет, живуча собака; побьешь, а к вечеру она на кровать к тебе лезет; не знаю, что делать. — "Уж как-нибудь обдумайтесь"... И вот начинается втихомолку обдумыванье; один — так поступил, а другой — этак, и, наконец, третий, Лютгерт, вот этим, еще не испытанным способом. "Как ужасно"! Да что ужасно-то, ведь и в законе предвидено, закон включил не только всяческие пороки, но и, наконец, преступление, в семью; чего же вы дивитесь, что семья порочна и преступна? Это сколоченный гробообразный ящик, о котором не без поводов, en masse [в целом (фр.)], сложилась поговорка: "Семья — могила любви". Вы сидите в комнате и охотно весь день занимаетесь; но вам сказали с утра: "Нельзя выйти этот день из дома". — "Ну, тогда я побегу; из окна выскочу; руки, ноги обрежу — но выскочу". Психика. Психика самая коротенькая, что, любя дело, я просижу за делом; но когда любимое дело мне поставят в урок, я его возненавижу, не исполню. И в особенности, если это любимое дело — величайшей нежности и деликатности, все полное нервозности, сплетенное из солнечных лучей и запаха цветов. Нужно плести брюссельские кружева; а вы дали для плетения их, вместо тончайших спиц, деревенский ухват. — "Ухват, — поясняете вы, — для того, что нужно это кружево долго плести, и ухват не сломается, да и самое кружево будет тогда прочнее". — Ну, и получилась веревка, на которой можно только удавиться, а не брюссельское кружево. Т. е., перелагая пример на действительность, в Европе и всегда-то была, вместо эфира семьи, какая-то веревка удавленника. Легенды о "злых женах", легенды, сказания, жалобы — еще Ярославовой древности. О "злых" и об "озлобленных"; и уж, верно, об этих "злых жен" много, с Ярослава Мудрого, ухватов переломано. "Живучи, стервы".

Во всяком случае, Лютгерт — понятен, как понятен римский servus [раб (лат.)] в пруде с муренами (хищная вкусная рыба). Это — специальность нашего непонимания. Специальность нашего "спасения", которое путем "женщины" оскверняется. И что же удивительного, и как же поправить, что около этой "скверны" — все скверно, т.е. скверна семья, от которой нужно "воздержаться". Не воздержался, не послушал совета: "Лучше не жениться", ну — "и майся, другого совета тебе не дадим. Да и главное — некогда нам вовсе, не для этого пришли мы в мир; там — ереси одолевают, здесь — хладный мир. Некогда, некогда"...

III

Но, мы сказали, женщина — начало ребенка, начинающийся ребенок; и какова в цивилизации или религии концепция женщины, такова непременно будет и концепция рождающегося ребенка. Метафизика тонка и высока; метафизика утонченна и духовна; но непременно эта метафизика скажется на земле, выразится на земле неодолимой силы фактами, и вот их, эти факты, и рисует в "Воскресенье" Толстой.

"- Я спросить хотел про ребенка. Ведь она у вас родила? Где ребенок? — спрашивает дурной, но теперь кающийся отец.
— Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она (Катерина) дюже трудна была, не чаяла я ей подняться. Я и окрестила девочку, как должно, и в воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает. Другие так делают, что оставят младенца, не кормят, он и сгаснет; но я думаю: что ж так — лучше потружусь, пошлю в воспитательный. Деньги были, ну и свезли.
— А нумер был?
— Нумер был, да помер ребенок тогда же. Она сказывала: как привезла, так и кончился.
— Кто она?
— А самая эта женщина, в Скородном жила. Она этим займалась. Маланьей звали, померла она теперь. Умная была женщина — ведь она как делала. Бывало, принесут ей ребеночка, она возьмет и держит его у себя в доме, прикармливает. И прикармливает, батюшка ты мой, пока кумплект соберет. А как соберет троих или четверых, сразу и везет. Так у ней было умно и сделано: такая люлька большая, вроде двуспальная, и туда и сюда класть. И ручка приделана. Вот она их положит четверых, головками врозь, чтоб не бились, ножками вместе, так и везет сразу четверых. Сосочки даст, они и молчат, сердечные.
— Ну, так что же?
— Ну, так и Катерининого ребенка повезла. Да никак недели две у себя держала. Он и зачиврел у ней еще дома.
— А хорош был ребенок? — спросил Нехлюдов.
— Такой ребеночек, что надо бы лучше, да некуда.
— Отчего же он ослабел: верно, дурно кормили?
— Какой уж корм? Только пример один. Известное дело, не свое детище. Абы довезть живым. Сказывала, довезла только до Москвы, так в ту же пору и сгас. Она и свидетельство привезла, — все как должно. Умная женщина была.
Только и мог узнать Нехлюдов о своем ребенке".

Многие говорят, что рука Толстого уже слаба и рисунок — не той тонкости, как в "Анне Карениной". Кто же будет против этого спорить! Но ему уже седьмой десяток пошел; мы, юные, забыли уже печальный процесс Скублинской (в Варшаве, в конце 80-х годов), а он дрожащею старческою рукою рисует его, рисует специально для "Нивы", т.е. он тревожит нас, мучит и... и, как очень точно выразился г. Гатчинский Отшельник, ставит перед нами проблему "бессмертных вопросов" ...

Позвольте: отец через 15 лет справляется о ребенке, т. е. он его любит; мать в бессмертной красоты сцене, — когда она бежала за поездом, увозившим Нехлюдова, и подумала о самоубийстве, была спасена от него ребенком: "Вдруг она почувствовала под сердцем движения бесценно дорогого ей существа: и в то же время мысль о самоубийстве рассеялась". Государство... да, и оно дает "№ ребенка", т. е. говорит: "Помни, припомни: он твой". Сторонняя женщина, промыслительница, и та "кладет ребеночков врозь головками, чтобы они не стукались". Но нет ли кого, кто совершенно забыл о ребенке, не имеет никакой его концепции, и если уже имеет, то скорее — отрицательную? Скопец. В духе или в теле скопец, аскет или кастрат — все равно.

А с к е т. Вам было сказано не рождать... Или рождать как можно меньше, ограниченно, в некоторых и строго определенных случаях. Зачем ты родила?

К а т е р и н а. Бог велел.

Ф и л о с о ф. Что она в точности родила не без воли Божией, не без радости Божией о ее рождении, это видно из того, что она зачала; не благословляемые Богом — и не рождают. Проститутки никогда не рождают, вовсе; разве вы этого не замечали? Даже в первое время профессионального своего занятия, когда они бывают еще здоровы: ибо Бог проклял их и проклял их чрево — за поругание Его. Если вы сомневаетесь, есть текст: "И посетил Господь Анну, и зачала она" (Первая книга Царств, II, 21). Если выражение: "Бог посетил ее" — вам кажется слишком обще и вы можете принять его в смысле: "посетил радостью", "посетил исполнением того, чего она желала", то вот другой текст, не оставляющий уже никакого сомнения, что собственно всякое рождение имеет соучастника себе в Боге: "Дух Божий создал меня, и дыхание Вседержителя дало мне жизнь" (Иов, XXXIII, 4). Если верите авторитету Библии, должны поверить и этому слову. В том или ином смысле, тем или иным способом, и по всему вероятию, способом и в смысле, коего человек никогда не разгадает, но Существо Божие причастно зачатию и в самый миг его — опять неисследимо как — касается рождающих и прорезывает Мистическим Ликом плоть, отпечатлевая в ту же секунду "образ и подобие" Свое на зачинаемом. Впрочем, и об этом есть же текст: "Как небо новое и новая земля, которые Я сотворю, всегда будут перед лицем Моим, говорит Господь, — так и семя ваше будет передо Мною"... "Доведу ли Я до родов и не дам родить? — говорит Господь; или, давая силу родить, заключу ли утробу? — говорит Бог твой" (Исайя, LXVI, 9 и 22). Если Божие слово — истина, Катерина истинствовала зачиная, и каждая тварь, зачиная, — инстинствует перед Богом.

А с к е т. Да, но новые слова...

Ф и л о с о ф. Новые слова и вечное человеческое недомыслие... Разве Бог двоится? Имеет две истины? Но не научены ли вы, что Бог имеет Ипостаси, над чем тоже издевался недомысленник Вольтер, и одна Ипостась — вечно рождает, другая — предвечно рожденное Слово — уже не рождает и по этому одному, сшедшая с небес на землю, научила человечество нравственному миропорядку, но умолчала о существе рождения, умолчала вовсе не по отрицанию его, но потому, что всякий о рождении глагол и всякому рождению соприсутствие принадлежит Первой Ипостаси. Вы не различаете Ипостасей Божиих и посему, исповедуя скопчество, хотя исповедуете Сына — Слово, но вовсе забыли Отца.

А с к е т. Но это забвение очень древнее...

Ф и л о с о ф. Чрезвычайно. Идея Отчей Ипостаси не возбуждала вопросов, не породила сект, не обсуждалась на соборах, и осталась в тени, превратившись в веках только в упоминаемую, без всякой около нее философии. Между тем вся полнота бытия восходит к Богу. Вся мысль человеческая и все науки, всякая философия струится от Предвечного Слова, но если бы этим ограничивалось отношение человека к Богу, то и в Божестве была бы неполнота, и человек — недоумение. Откуда он сам? И неужели зачатие человека есть такая мгла, которую... бессильно, что ли, пронизать Существо Божие? Свет семьи — не меньший, чем свет философии. Если бы Бог не обнимал рождения тварей, он не обнимал бы главного в тварях, и даже тварь была бы без Творца.

Уже давно, многие века в наше исповедание Три-Ипостасного Божества Первая Ипостась входит только нумерационно, без образа, без мысли, без понимания тех "неслиянных" черт, по существу коих она и называется около второй и третьей. Вы хотите доказательства — вот оно. Кто не радовался принятию в лоно нашей Церкви сиро-халдеев. Сиро-халдеев... какое имя! Какие воспоминания! Какое чудо истории и кругооборот ее: ведь Авраам, отец ветхозаветной Церкви, был выходец из халдейского городка Ура. И вот, трепеща сердцем, я вырезал чин исповедания веры, по коему неофиты были приняты. Прочтите его и вдумайтесь:

"Мы же веруем и исповедуем и проповедуем тако: Господь наш Иисус Христос, прежде век от Отца рожденный по Божеству, в последок же дний рожденный от Святой Девы Марии по человечеству, есть Един и той же
во двою естеству,
во единем лице
или во единей Ипостаси,
Един Христос,
Един Сын,
Един Господь,
Един Богочеловек.

"И паки глаголем: мы веруем и исповедуем и проповедуем, яко Единосущный Отцу по Божеству и единосущный нам той же по человечеству, Един сын Святыя Троицы, Бог Слово, от Святыя Девы Марии восприял совершенное человеческое естество, то есть душу словесную и разумную и тело:
и человеческие свойства,
и человеческое действие,
и человеческую волю.

"И егда Бог Слово соедини тако во своей Ипостаси совершенное человеческое естество с совершенным Божеским естеством и соделался человеком: различие двух естеств не уничтожено соединением, не упразднено и не ослаблено: паче же каждое из двух естеств сохранило свое свойство. Посему во Иисусе Христе Господе нашем

два естества,
два свойства,
два действия
и две воли,
пребывающие в нем неслитно,
неизменно,
нераздельно,
неразлучно".

Вы видите, что весь этот круг исповедания, где наблюдаем след работы всей Церкви, определил до последней степени тонкости и раздельности... одну только Вторую Ипостась. Третья Ипостась, Дух Святый, "Дух Утешитель", как назвал Его Спаситель, "Дух Истины", — не назван, не выражен. В храмах своих мы видим его только "сходящим в виде голубя на крестящегося в Иордане" Иисуса; и это, да еще то, что, "исходя от Отца, он не исходит от Сына", — есть все, что мы о нем знаем. То есть мы о Нем ничего не знаем и не приложили никакого внимания, усилий, рассмотрения мира, чтобы определить и уяснить: где, как и каким "неслиянным" же способом в вещах мира, в делах мира выражается эта Третья Ипостась? Далее, в подчеркнутых нами словах исповедания Первая Ипостась выражена лишь относительно второй, она — относительна (в словесном выражении), тогда как, очевидно, она-то и безусловна, начальна, все-зиждительна. В символике храмовых изображений Она отразилась древнею, необыкновенно древнею фигурою — Всевидящего Ока, заключенного в треугольнике — А; изображение, которое в раздельности своей (отдельно глаз и отдельно треугольник) постоянно в египетских папирусах. Второе храмовое изображение, это — "Ветхий деньми", реющий в небесах, т. е. образ Старца, старости, древности. Итак: "ветхое" и "видящее" — суть два атрибута, под коими мы мыслим Первую Ипостась. Таким образом, в теизме нашем, как он выразился художественно (живопись в храмах), и выразился словесно (исповедание), и выражается сердечно и чувственно, есть та очевидная односторонность развития, что это есть теизм не Три-ипостасного поклонения, но Второ-ипостасного: поклонение собственно евангельской истории, евангельскому повествованию, евангельским отдельным событиям, с крайним ослаблением внимания к книге Первой, зиждительной Ипостаси-Библии. Поразительно, что изображений Авраама и Сарры, умилительной истории Иосифа, глубокомысленного благословения Иаковом сынов своих, Руфи и Ноемини, Иова и судьбы его, Товии и Товита, нет в наших церквах: т. е. есть страшное ослабление библейского духа, как бы это был полузабытый сон, о котором нам нет нужды помнить и нет спасительного в этом воспоминании! Есть в храмовых изображениях очень много византийского, византийской ученой работы над расчленением веры, — и огромная портретная живопись греческой и русской истории. Но где Лаван? но где Рахиль и Лия? где Сарра и Лот? Аарон и Мариам? Даниил и Сусанна? И вообще, даже переходя к Евангелию, где жены и дети, матери и сестры? Где всемирноеродительство?.. Нет ответа; и воображение, и размышление не коснулось этих вопросов. В золоченых почерневших венчиках перед нами стоят лики догматиков мира, а не жильцов мира. Школа!.. Христианство все фразировалось в истории не как быт, но как какая-то, да будет прощено для нужности образное выражение, необозримая семинария, и "быть христианином" стало значить "быть семинаристом". "Жить" уравнялось с "учить" или "учиться"; но, Боже, мы разве только учимся, мы еще хотим, нам еще нужно жить! Я не знаю, сумел ли выразить и почувствовал ли читатель великую коллизию между тем, что нужно бы, и что ожидалось бы, и что совершенно право, и между тем, что дано и очевидно как-то перекосилось в плане своем, как Исаакий стал коситься от неравномерного оседания портиков и центрального квадрата в нем. Все цело; все великолепно еще: но 40 лет стояли около дивной работы Монферрана леса, чтобы выпрямить на 3 дюйма, но отклонившиеся от вертикали, порфирные колонны. Я боюсь утомить читателя и скорее перехожу к поводу всех этих суждений — "Воскресенью" Толстого, и тому частному эпизоду о детях, об отце и о матери, о которых заговорил. Вот Нехлюдов, "блудный сын" в "отчестве" своем: что же, в приведенном мною перечне необходимых христианину знаний, он имеет для исповедания и для веры как отец? Ничего. Ни света просвещения, ни жеста управления, ни пластыря на рану, ни укора для греха иначе как "в обще-христианских терминах и для обще-христианских чувств". Но ведь есть же особливость и специальность в грехе, правде, скорби и занозах отцовских и материнских, и это не какая-то долька мира, а это стержень мира, главное русло "океан-реки": вот в эту-то "океан-реку" христианство и не кануло, не пошло "руслом", а какою-то боковой и временной, сравнительно случайной канавкой. Конечно, — перекошенность плана к гибели мира (непросвещенного), к опасностям, измельчанию, обмелению самой веры, которая полилась по пескам и камням, а не по надлежащему руслу. Языком моим говорит скорбь, как о мире, так и о вере. Мы все не просвещены и брошены именно и специально как отцы, родители, рождатели. И напр., Нехлюдов, да и сама Катерина, даже не знают оба, отец ли и мать они? полу-супруги ли они или вовсе не-супруги между собою? и что такое этот ребенок, связанный ли с ним, не связанный ли? Ничего не знают, решительно ничего. Никакого света для них, никакой науки; и гр. Толстой в данном пункте именно начинает науку, пролагает свет: "связь есть, раз есть ребенок", "нити перерезать между вами нельзя", "перерезали — больно станет, грех есть", "держитесь друг за друга, не оставляйте друг друга". Это — новое, это — нужное; этого в византийских хрониках нет и нет в Номоканоне. Связь между всякими родителями до того очевидна, что даже гражданский, т. е. поверхностный и человеческий, закон нашел ее (отец уплачивает на воспитание ребенка), но нашел, конечно, только экономическую связанность; и между тем ведь это сфера, очевидно, Закона Божия, и он указал бы, да он и указывает, а Толстой только подчеркивает трансцендентную здесь связь, разрыв которой и порождает грех, чувство виновности. Вот странность: грех, упавший со счетов церкви; очевидно, есть какая-то святость, тоже упавшая с ее счетов, и вообще в категориях святого и греха в ее "счетах" есть какая-то неполнота. Из этой неполноты ее счетов и вытекли грех Нехлюдова, несчастье Катерины, смерть их ребенка, уж слишком "обще", "по-христиански" охваченное в рубрику: "против VII заповеди". Ну, что ж "против VII заповеди": и в публичный дом сходить — "против VII заповеди", и в пост с законной женой соснуть "против VII заповеди". Грешим, и каемся, и забывается, и прощается... так именно и думал Нехлюдов, когда Толстой дал почувствовать, что оставленный человеком человек, и отцом — ребенок, и "познавшим" — девушка, — это вовсе не "сон с женой под праздник", "не VII заповедь", но нечто страшное, незабываемое, трансцендентно-грешное. Таким образом, роман научает новому святому и новому грешному, открывает новые территории греха и святости, не вошедшие и даже как-то невписуемые по "песку и гальке", по коим потекло христианство в Византии и Риме. Мы мысленно обращаемся к г. Мирянину, выступившему, в этом году, против всякого разлития христианства в семью и высказавшемуся за сохранение в нем строго "пустынного" духа; он сослался при этом на Никанора Одесского и на специально-монашеские скорби, на которые тот сетует в "Записках из истории ученого монашества". В круге приведенного нами исповедания выпущена вовсе Первая Ипостась. И что же из этого практически вытекло? Отсутствие культуры — когда бы только оно!.. Но ведь вы, я обращаюсь к г. Мирянину, пусть духовно еще, но все-таки скопец, и не только не понимаете, вы — отрицаете. Вы — нигилист, и не по отношению к тем пустякам, о которых говорил Базаров и они пугали публику 60-х годов; вы — нигилист мира, мировой нигилист, нигилист тех степеней, которые переходят в бесовщину, отчего он и разразился не конспиративными квартирами, а... детоумерщвлением. Толстой только рисует сцену и плачет; плачет и говорит, шамкая шестидесятилетними губами:

— Ничего не понимаю в мире. Матери рыдают о возлюбленных детях своих, но какой-то страх гонит их, и с рыданиями они бросают их. Младенец спас мать, еще лежа в чреве ее, когда она бежала за поездом; но вот она родила — и своего избавителя от смерти предает смерти. Не понимаю. Я старик; ничего не понимаю. Но я чувствую, что нет Бога в мире, и я отрекаюсь от мира.

Тут поспевает и слово Никанора: "Мы, ученые аскеты, — выразители мирового пессимизма"... "Не верю: помози, Боже, моему неверию"*.

______________________

* Поразительны слова и тон этих слов: "Вся сила страдания, какая только дана монаху от природы, кидается на один центр — на него самого и приливом болезни к одному жизненному пункту поражает его жестоко, иногда прямо насмерть. Это и есть монашеское самоболение. И блажен тот из черной братии, кто силен, кто приобрел от юности навык, кого Бог не оставил благодетельным даром духовного искусства, а ангел-хранитель неотступностью своих внушений указывает опереться на Бога и Церковь, опереться даже без веры и надежды на стену церковную. Я употребляю слова выболенные, да! Я знал монаха, который от боли души не спал четырнадцать дней и ночей. Это чудо, но верно... Я знал монаха, превосходнейшего человека, который, страдая собственно болями ума, выразился так: "Правда, становится подчас понятен Иван Иванович Лобовиков" (самоубийца-профессор). Иначе сказать, понятна логика самоубийства. Да, понятна. И мучится монах в душе прирожденными ей усилиями помирить злую необходимость, явно царящую везде и над всем, от беспредельности звездных миров и до ничтожной песчинки человека, с царством благой свободы, которую человек волей-неволей силится перенести из центра своего духа на престол вечности, для которой царствующий всюду злой рок служит только послушным орудием и покорным подношением? А христианский мыслитель, вроде ученого монаха, перед неприступностью этих вопросов или падает в изнеможении и, разорвав ярмо веры, закусив удила, неистово бежит к гибели, как бы гонимый роком, или, переживая страшные, неведомые другим, томления духа, верный завету крещения и символу спасающей веры, верный иноческому обету и священнической присяге, с душой, иногда прискорбной даже до смерти, припадая лицом и духом долу, молится евангелическою, символическою, общечеловеческою молитвою: верую, Господи, помози моему неверию — и, поддерживаемый Божиею благодатью, хотя и малу имать силу, соблюдает слово Христово и не отвергает имени Христова (NB. До чего, до каких бездн, краев доходит дело!) и пребывает верен возложенной на него борьбе даже до смерти. Вот что я называю мировой скорбью нашей эпохи и вот почему называю ученых (сознательных) монахов первыми носителями этой мировой скорби" (напечатано впервые в "Русском Обозрении" 1896 г., кн. 1-3; г. Мирянин цитирует это место в № 26 "Русского Труда"). Здесь, кажется, слова утешения и оговорок — слабы, и центр, громада "я", укор сердца падает в вопль: "Не... не... не... " (отрицания). Еп. Никанор называет это "мировым пессимизмом" и едва ли искусно его приписывает, в Записках, служебному пассивному положению; я же думаю, что тут мировой нигилизм, отчаяние любящего сердца, которое взялось и не смогло "возненавидеть мир"; да притом любящего "в корнях" и возненавидевшего "в корнях" же. Да, это довольно "корневое" дело, где-то в "туманностях небесных", из которых "образуются миры". Но, в общем, отрывок читать страшно и едва ли "душеспасительно". Так вот к каким "пессимистам" попал мир в руки. Ну и что, если бы им дать власть исполнения, силу лететь? Ведь уж тут и Григорий VII, и Иннокентий III, и "вся, еже с ними" предначертано; и "только бы лететь, да забор высок"; натолкнулся на какого-то "чиновничка" духовного ведомства и упал! "Двенадцать ночей после того не спал". В. Р-в.

______________________

Какой вопль! Да чему же и веровать? Мировая горечь. Мировое отчаяние: ибо когда уже мать, рыдая от жалости, умерщвляет младенца, то... то уместен вопрос Кириллова ("Бесы" Достоевского):

"Мне кажется, самые законы нашей планеты — ложь, и земля наша — ложь, и весь мир — дьяволов водевиль".

По философии я — минус-.

По богословию — изнанка Божества.

Короче, — я ничто, я — жизни отрицанье...

Так определяет себя cатана в "Дон Жуане" гр. Алексея Толстого. Конечно, это не богослов определил, но и богослов и философ поддержат поэта в этом определении потусветной черной трансцендентности. Не было предложено схватить поэта и ввергнуть в темницу за ересь, хотя, вероятно, множество духовных читали и это стихотворение автора "Иоанна Дамаскина". Да и Филарет, когда прочел стихотворение Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь — зачем ты мне дана?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал...

когда он прочел это, то ответил:

Не напрасно, не случайно
Жизнь — от Бога мне дана...

IV

Мы носим крест, не замечая его и думая о нем только одну секунду, когда одеваем на шею шнурок. Можно ли это предположить о Филарете, относительно всего подвига его жизни? Увы, да! Ведь этот его монашеский обет и подвиг и состоял в отрицании, что человеку жизнь даруется Богом и человек, когда он рождает, есть только орудие Промыслителя в этом даровании жизни. И вот вопль более позднего аскета: "Не верю... Боже, помози моему неверию". Чему ты не веришь, несчастный? Ты высказал: "Рыдания душат меня, и, одинокий, я не могу выплакать горя на плече матери"... В тех же Записках, несколько выше, он намекает на унижение сана, на оскорбления, почти служебные, и мы задаем вопрос: "Не можешь выплакать на плече* матери; мы верим тебе, праведник и страдалец; но, поставляя на место твое другого, — спросим о нем, как, впрочем, могли бы спросить и у тебя: а можешь ли ты об этом служебном огорчении... посплетничать и позлословить с товарищем по сану?" О, конечно! Разорваны узы кровей, но уз товарищества и содружества не разорвано. Теперь от этого почти анекдота я восхожу выше, почти до вершины сознания, и открываю родник и "мирового пессимизма", и "Боже, помози моему неверию". Ведь правдолюбец Никанор чувствовал, что именно по нравственной и религиозной связи родная матушка, какая-нибудь старая на селе дьячиха, но, кто знает, может быть, с гениальным для женщины, для матери сердцем ближе ему всех пресветлых митр, блистающих каменьями, и шелковых великолепных мантий, религиозно ближе, трансцендентно ближе. И он — отрекся от этой близости, отвернулся, отряс от ног своих... что? — святыню! Отсюда: "Не верю; Боже, помози моему неверию!" Филарет чистосердечно взволновался стихом Пушкина; о, конечно, он был чистосердечен и в ответе: "Как, чтобы чрево матери, меня выносившее, было не бого-устроено?!" И он отвечает:

Жизнь — от Бога мне дана!

______________________

* Приведем буквальную жалобу именно на одиночество душевное как сущность "аскетического подвига": "Когда случится горе с мирским человеком, он разделит его с родителями, женой, детьми, близкими родными, друзьями. Кроме того, всякому в жизни приходится разделить свою долю страдания с чужою долею близких существ, жены, детей: где тут иному думать о себе, о своем личном страдании? Но и в миру, при всех побочных условиях забвения, при развлечениях и прочее, наибольшие страдальцы — это люди одинокие, бездомные холостяки, бобыли, грубейшие эгоисты (NB!!). Они-то и дают наибольший контингент самоубийц. Возьмем же теперь монаха. Кроме Бога, утешить его в беде некому (NB: и ему самому некого, т.е. интимно, утешить! Вот уж не область "Духа утешителя", о коем сказал Спаситель: "Пошлю его вам"). Вблизи его нет ни родителей, ни родных, ни, всего чаще, — друзей (NB: вот вам и "Бог есть любовь", "где два или три во имя Мое — Аз посреди их". А тут, в аскетизме, "середочки"-то, "храма" для Божия вселения, и нет, даже хоть бы в виде кой-какой дружбы). Даже выплакать горе на груди старой матери, если она имеется, неудобно, не пристало (NB!?!); более пристало молча сжать зубы, лежа на диване, пусть лучше горе выльется в этой крови, которая течет горлом из здоровой по натуре груди. А мать, которой ни слова не говорят, пусть там молится, коли хочет, а изнывающему сыну не может подать помощи. Разделить свое горе ему позволительно разве со своею подушкою или с рукавом подрясника, в который уже никто и ничто не возбраняет вылить слез, сколько ему угодно; целую пучину. Это и есть Давидово: слезами моими постелю мою смочу". Здесь в сущности самый ужасный трагизм переходит в самый ужасный комизм. В. Р-в.

______________________

Но именно это чрево матери, всякой теперь матери, тебе, монаху, чуждо; чрево и сосцы питающие. Между ними и тобою — страшные обеты. Одно внимание к ним — и ты пал; поползновение — и нет тебя*. То есть как будто ты говоришь, да ведь в этом и заключается суть тебя: отрицаюсь всяких сосцов, гнушаюсь всяким чревом. Позвольте, да при крещении младенца, в шестикратно повторяемых отречениях, разве, в сущности, не произносится монашеский обет, но ретроспективно назад брошенный, в лицо только что "чреватым" родителям, давшим ему жизнь и которые в смиренном умилении, как оглашенные, высланные за дверь, смотрят с безмерной любовью в дверную скважину на блистание свеч зажженных, кадильный дым и всю красоту несравненного обряда, от которого они одни удалены. Стоят при купели одни "духовные родители"... те, которые раз в год будут привозить мальчику по фунту конфект. Они ближе ему; и, будучи (по правде-то, про себя-то) совершенно ему чужды, все-таки предполагаются в возможности религиозной с ним связи, в противоположность плотским родителям, коих связь с ребенком типично антирелигиозна. Вот концепция. Мы нашли наконец ее формулу. Так вот в чем дело, и вот от какой отдаленной точки течет судьба нехлюдовского ребенка. Связь отца с ребенком не только не священна, не религиозна, но она — типично грешна, анти-религиозна. И глагол: "Кто не оставит отца своего и матерь свою ради меня" — этот глагол, позвавший Никанора и Филарета к их аскетическому обету, "ребеночка" Нехлюдова и Катерины толкнул к судьбе его, рассказанной в "Воскресенье". Всякий зов, всякий идеал есть в то же время отталкивание, расторжение, разделение; и зов к девству есть отторжение от семьи, есть расторжение семьи: "в три дня разрушу храм сей"; "истинно, истинно: камня на камне не останется от стен сих"... В Кисловодске я видел девушку на мосту, и бултыханье воды в Ольховке. "Что вы делаете?" — спросил я. "Котят бросаю". Признаюсь, и о котятах я пришел в ужас. "Куда же их девать?" — ответила она мне на какой-то растерянный новый вопрос. Судьба нехлюдовского младенца и есть, в сущности, судьба такого же в воду брошенного "котенка"; но пессимизм, на этот раз мой, бунтует в душе и спрашивает: да уж только ли Нехлюдов, Катюша и та баба, что везла их ребенка, "положив ножками вместе, а головками врозь", на их ли одном светском платье следы кровинок детских и нет ли следов этих на более длинных и старых одеяниях? "Умываем руки, в крови неповинны"! — "Как и в римском servus'e, пошедшем для мурен у патриция Фабия, был виновен Фабий, но не был виновен Капитолий"? Что нам до Капитолия?! Я молюсь Отчей Ипостаси, и ищу Ее, и не нахожу Ее в данном нужнейшем случае около этих поглупевших в деле своем, в связанности своей Нехлюдове, Катерине, их ребенке. Она бы их осенила, Она бы их сохранила, Она бы их наставила: "соблюдите чадо свое", "со-блюдитесь друг другу", ибо "Я позвал вас к зачатию, и все рожденное — Мое" (Исход, слова Божий Моисею: "все, разверзающее ложесна, — Мне, говорит Господь"). Вот где практическая нужда ветхозаветных изображений в храмах, ибо они и душу каждого молящегося увлажнили бы самым созерцанием к рождению и к соблюдению рожденного. Вот необходимость чувствовать и "горлиц", и "годовалых агнцев", дабы всякую в них и через них тварь возлюбить, и этою путеводною нитью привестись к пониманию самой физиологии в себе и от себя (дети), — и, например, уж ни в каком случае не бросить их так, как Нехлюдов и Катюша. Да и это ли одно, одна ли живопись, хотя она чрезвычайно многому могла бы научить. Как помолиться не о... "победы даруя", не "перед обедом", "перед учением", "сном", но в гораздо более важных, и волнующих, и, казалось бы, ближе к Богу стоящих случаях круга родительства? Нет слов; нет жестов; нет метода... Семинария. О, да ведь в семинарии не зачинают, не разрешаются. Но, Боже мой, мир не семинария, и что же вы миру-то дали, и как миру-то дышать; и о чем же вы сетуете: "не умещается мир в семинарию"?! Поздние сетования; и как они напрасны; и как глубже и глубже раскрывается зияющая щель, трещина, пропасть между "партою и кафедрою" и "площадью, рынком, городом, страною, небесами, звездами". — "Мир темен, и свет его не объял", — жалуются... Да вы его и не обнимали! Где ваши объятия кмиру?! Вы только и говорили: "Почему мир не идет к нам?" Ну, вот, он пришел, пришла мать, вынула грудь; "послушаю науку и кстати ребенка покормлю"; вдруг вы покраснели, сконфузились: "Неблагопотребный вид". Не все же быть с вами, хочу я и приласкать жену, кстати, она только что оправилась от болезни: опять "неблагопотребный вид". Хочу поиграть с детьми: "неблагопотребный вид". Ни встать, ни сесть. Очень устали. Да и "наука"-то у вас очень коротка и проста, что-то в ней школярное и, так сказать, более старчески сморщенное, чем зрело-серьезное. Просто... не серьезно, не зрело; ибо зрелейшего-то и серьезнейшего в мире она и "не иматъ силы объять".

_____________________

* Аскеты — получают власть; они — богаты. Фактам власти и богатства никто не препятствует, и они вслух выговариваются. Следовательно, единственный обет аскетизма, conditio — sine qua поп его, есть разрыв с женщиною, порыв с заповедью: "плодитесь, множитесь", девственность. Аскетизм есть служебная (не как случай, а как долг, как служба) девственность, или mutatis mutandis, аскетизм есть поход, военная служба против семьи, в основе — против женщины и младенца. В. Р-в.

_____________________

И вот — загрубение; и вот — преступление, от которого "нельзя умыть руки", специальное, особливое, как "servus" у римлян, "варвар" у эллинов, у иудеев "не обрезанец". Не забудем двух иудейских "блудниц" (sic), из коих одна заспала своего ребенка, и обе гордо пришли к Соломону: "Рассуди нас". И мудрый царь, почувствовав, что приспел час испытания его мудрости, что это — от Бога и для назидания народа, оставляет столы пиршества, друзей, снимает ризы царства, дабы рассудить матерей о ребенке. О, это цивилизация "обрезания" и специальное ее понимание (чуткость)! Но ведь мы тысячу лет глухи и немощны в этом специальном направлении, потерявшие обрезание, растерявшие ветхие слова; и решительно имеющие для Катюши и Нехлюдова один глагол: "Отродье ваше", "Отродье прелюбодеяния"; "Мы и на законных-то едва смотрим, отплевываемся и отдуваемся от них, а тут — совсем срам". Да, "срам", "стыд", в основе же, в сущности, непонимание, он и гонит — к могиле. И кто распространил стыд вообще нарождение, тот и не "омоет рук" своих от "пятен крови".

Это леди Макбет говорила: "Какие ужасные пятна. Сколько я ни лью воды, никак не могу смыть их".

Тут есть пункт, и, может быть, он самый важный. Пол — трансцендентен; и как радования его трансцендентны (счастливая любовь), так трансцендентна его тоска, его уныние. Мы все повторяем: "трансцендентна", "трансцендентна"... Что значит это? Поборает земные условия, выходит из них: иду к Богу, или — иду в смерть. Посмотрите: чтобы соединиться сейчас за гробом, на могиле любимого иногда оканчивает жизнь любящая. Не всегда, но ведь бывает же; и абсолютно этого не бывает никогда на могиле друга, даже отца, матери. Но все похулили пол: "Она — бесстыдная, не в воровстве виновна, не в убийстве, но в тягчайшем — поругала пол свой" — и она уходит в могилу (самоубийство насильно обесчещенных, самоубийство забеременевших). Но она родила, и, держа младенца на руках, будет каждую минуту всякого часа и каждые 24 часа всяких суток испытывать эту предсмертную муку стыда: тогда, испуганная и в смертной тоске, она кидает младенца. Младенец — радость ей, он ее избавил от смерти; но за ноги младенца ухватился и повис на нем... скопец! О, это тянет долу, в могилу, самой ли, ему ли... Теперь нарисуем картину, конечно очень возможную, конечно должную. Пусть к ней, болящей, еще до разрешения от бремени, подошел бы священник и научил, да не втихомолку и от себя (ибо все-то дело и заключается в трансцендентном стыде, который нужно преобразовать в нежное и объявленное покаяние): "Ты согрешила; но Иисус пришел не для оправданных, а именно для грешных. И вот тебе заповедь, именем Иисуса, даю я, Его раб: корми, береги, лелей младенца, отнюдь не отлучайся от него. И попечением матери исправь грех неполного супружества". Какая правда! Но где этот правдивый глагол? Она его не услышала, и мир его не слышит от церкви. Если бы она подвигнулась, если бы громогласно по площадям и улицам она пронесла глагол: "Было некогда, было в древности, было в чужом царстве — одна родившая дева посягнула в стыде на жизнь младенца. Да не будет этого в нашей благочестивой стране и в наш благочестивый век. Нет вины, неискупимой перед св. церковью, и неправедная дева да оправдается как мать: взлелеет, вскормит, направит на путь; богобоязненно воспитает. И церковь по ней, одумавшейся грешнице, возрадуется более, чем о ста праведных женах. И усыновит ее, как свою возлюбленнейшую дщерь. И усыновит ей младенца, как точно ее, по плоти и по духу". Все — Иисусово, т. е. в этих словах. Но где это святое движение? Его нет. Безмолвна церковь. Нет поучения, нет пути. И мать подходит к могиле, своей или младенца своего...

Мы собственно исследуем очень тонкую метафизику, мы исследуем Никанорову скорбь и ее тайные родники, ему самому не видные. В единственном этом случае церковь не удерживает грешницу перед могилою и не имеет силы удержать, рассеять скорбь, дать ей "Духа Утешителя". Смерть подходит, ибо смертен грех и не прощаем вовсе, никогда, никем... против Жизнедавца ли грех? О, нет, конечно! Против Иисуса? Но это прямо повод повторить лучшие его заветы, правила, притчи ("одна погибшая и найденная овца дороже ста непотерянных"). Против кого, однако, смертен и трансцендентно смертен этот грех, и там, за гробом, вечно? Против... обета Никанора, Филарета; но и особливо против мысли, как ее формулировал г. Мирянин (в "Русском Труде"), определяя аскетизм словами: "это — духовное скопчество"... Рождение и скопчество — не примиримы вовсе, не примиримы никогда; непримиримы трансцендентно (корневое расхождение). Священники лично за себя, верно многие, и говорят утешительный глагол родившей деве; но дело именно в манифестации, ибо ее гонит в могилу стыд, и вот нужна бы поддержка в секунду объявления; "стыдно (мне) сказать, поди ты (священник) скажи": или "не отходи от меня, стой около меня, когда я буду объявлять"; "поддержи меня за руку, когда я стану признаваться".

Вообще все дело тут не в прощении втихомолку, а чтобы, держась за чью-нибудь руку, — стать перед народом. И вот этой "руки друга", и именно в единственном случае подобного Катюшиному рождения, не даст и не может (дух всей истории) дать священник. Тогда разом рухнула бы вся Византия; священник — около рождающей, ее защитник, ее дух утешитель! Новая эра, новая цивилизация! Не знаю, чувствует ли это читатель, что тут поправилась бы "неправильность установки колонн Исаакиевского собора". Во всяком случае, новый дух и новое упоение на 1000 лет. И вот манифестовать не может ни один священник, и никогда ex cathedra не скажет, перед самой могилой не скажет, удерживающего от могилы глагола. То есть лично и за себя, как "отец Иван", как "отец Петр" (человек), тайно он повторит Иисуса; но, открыто и как член церкви, от имени церкви он хотел бы повторить Иисуса... но две тысячи лет какого-то, очевидно, в самой церкви происшедшего искривления производят спазму в горле священника, и он не может пойти по следу Иисуса и прямо не выполняет Его заповеди, Его притчи... Какой-то дух мешает, на место Иисуса вселившийся в него и запрещающий ему говорить. Дар напрасный, дар случайный.

.................................
Мчатся тучи, вьются тучи,
Неведимкою луна
Освещает снег летучий.
Мутно небо, ночь мутна...
...........................
Сколько их, куда их гонят?
Что так жалобно поют...
.............................

Да, стишок. Оставим стишки и обратимся к прозе. "Не верю! Боже, помоги моему неверию"! О, человек всегда с Богом. Ведь Никанор, как человек, как "сын родимой матушки" — и с верою, и с упованием: и он эту веру, от "родной матушки идущую", и зовет в помощь... епископскому неверию! Вот суть дела. И Катерина в "Воскресении" после убийства своего ребенка говорит:

— Какой там Бог, никакого Бога нет.

Это "не верю" же Никанора. Но она трансцендентно связана уже с Нехлюдовым и, вот как кровная его половина, вопит:

— Пойду на суд Божий... и не возьму тебя с собой.

Эта вера в суд Божий и есть та вторая же вера у Екатерины, которая и у Никанора ("родная матушка") все спасала. Вера крови; молитва — семени. О, конечно, не в эмпиричных их данных, ибо кто же и диалектику Платона смешает с "мозгами" Платона, но лучи этой крови и этого семени "прямо у Боженьки", беспрерывно с Ним и "все спасают"... в "нашем неверии". А когда так, то, родив, Катюша и вправе закричать, или философ вправе ей подсказать:

— Родила и свята. И еще добавить:

— И пойду, как мать, на суд к Богу; и спрошу у Отца, точно ли Он заповедал Сыну осудить меня: ибо на земле сказали, что Сын Твой, Отче, осудил меня непрощеным осуждением. И осудила меня земля вовслед Сыну Твоему и именем Сына Твоего и разлучила меня, Отче; от моего рожденья, и отторгнула его от грудей моих, и разбила о камень, как пели израильтяне о вавилонянках.

У церкви нет чувства детей; нет, и она не развила его в себе исторически. Детей не в линии: "вперед", "станут гражданами", "выучатся", и "хорошо, если бы выучились в моей церковно-приходской школе"; а в линии — назад, к совершенному младенчеству, к поре кормления материнскою грудью, к первым пеленкам, крику родившегося, к труду и страху и тайне беременности и зачатия... и далее... тот свет! Вот к этому "тому свету", в чем бы он ни заключался, в линии предшествования рождению церковь глуха, неведуща, бесчувственна. Она чувствует только "тот свет" — замогильный, т.е. она держит в руках только половину (трансцендентной) истины. От этого она ублажает покойника: какие песнопения, и в мире, в цивилизации, в истории — как эти чудные песнопения новы, оригинальны! Еще ублажаем мы "святые мощи". Какая идея! Не только "дух есть", есть "святое" в этом тлении нетленном! Ведь тут целая философия. Мы не пытаем ее; бесспорно, однако, что мощи есть обратный полюс колыбели и зачатия. И вот для зачатия и колыбели у церкви нет ни молитв, ни лобызания, ни даже простого "здравствуй". Ни — "здравствуй", ни — "гряди в мир", "дщерь моя", "отрок мой"! Теперь, выражает ли это полноту Христова отношения к жизни и смерти? Христос сказал: "Оставьте мертвым погребать мертвых". Г. Мирянин в статье "Русского Труда" громко делает ударение на "отец", что Он об отце это сказал, что "тело отца предпочтительно брось". Какой грех и какое очевидное, и истинно византийское, извращение слов Спасителя: ударение — на погребении, посему и прибавлено: "пусть мертвые хоронят мертвецов своих". То есть Я проповедую жизнь (беседа с Самарянкою и слова о воде живой). Но есть более ясный глагол. "И приводили к Нему детей, ученики же не допускали к Нему". Да... ученики, как и теперь, как и сейчас. Что же сделал Он? "И, отстранив учеников, сказал: не мешайте детям приходить ко Мне; разве вы не знаете, что таковых — Царствие Небесное". Вот — глагол. Сказал ли это Он о детях блудниц, о детях жен? Нет — о существе дитяти. Но дети — рождаются; дети не падают из воздуха; не делаются из каучука. Сказать о младенце — значит сказать о рождении, о матери, о родителях. Родительство — Христово. Христос есть альфа и омега. Но столь же бесспорно, что церковь поняла в Нем только омегу. И вся альфа Божества и альфа в мире осталась... вне чувства, ощущения ее. И вот на что Маслова, впереди верениц подобных себе, возопиет на суде:

— Отче, суди меня и мир; да не истеку я слезами здесь перед Тобою, как истекла бесплодно слезами в мире я и убиенный младенец мой.

"Гражд.", 1899 г.

ГРАНИЦЫ НАШЕЙ ЭРЫ

...Мне душно, мне тяжко дышать.
Гёте. "Лесн. царь"

Не благословить человека в моменте рождения, т.е. как рождающего и рожденного, — значит и самое бытие его не благословить; ни in sein, ни in werden. Вот главный упор, к которому подходит аскетизм. Главная трудность его — религиозная; и главный грех его — изъятие благости из существа Божия. Я подведу вас к дереву; вы говорите, взглянув на общий очерк его: "Прекрасно". Я спрашиваю о прекрасном его стане, о постановке в почве; вы говорите: "Хорошо". Я указываю на кору, на расположение ветвей: "Целесообразно, нужно". Я продолжаю спрашивать о листьях; "прекрасно же", отвечаете вы. Я перехожу к зеленой чашечке цветка, к лепесткам цветка, и на все получаю ваш утвердительный ответ, вашу хвалу. Наконец, разогнув бледно-розовые лепестки, я обнажаю внутри их, сокровенно закрытые, коричневые бугорки с едва прикрепленною на них желтоватою пыльцою. Вы молчите. "Что же?" — спрашиваю я. Вы смущены. "Благословите", — взываю я. "Нет! нет!" — слышу в ответ. "Да что нет, почему нет!" — "Нет, это не благословенно"...

Я изумлен; я построяю цветок из пылинки, объясняю, как вырос он, и спрашиваю: "Если пылинка не благословенна, то и весь цветок, все растение, целое дерево не благословенно же: ибо лист его есть преобразованный стебель, чашечка цветка есть собранные и сросшиеся его листья, лепестки суть раскрашенные и прозрачные части чашечки и, наконец, тычинки и пестики — все это есть само растение, все растение, синтезированное в одну точку, в священную частицу". — "Нет, нет! Я не знаю, но я не хочу и не могу благословить! "

Это метафизика. Тут мы вступаем в начало зла и начало поверхностности. Тот человек, который восхищался видом, корою, листьями и чашечкою цветов растения, очевидно, восхищался всем этим не глубоко. Он смотрел на вещи как декоратор и в вещах Божиих усмотрел декорацию. Он не живой человек; он не мудрец и не пророк; он даже цветок любит, но — до пыльцы и без пыльцы; т. е. он цветок берет и понимает, как издельщина бумажных цветов, которая подражает в природе краскам, но не понимает природы, знает лионский шелк, но не знает полевой травки. Вы видите, до чего аскетизм есть человеческое и брак — Божие. Но рассмотрим дальше, но углубимся глубже.

"Какой злой мальчик: знаете его любимое занятие? Это — пойти по лесу, отыскать хорошо спрятанное пичужкино гнездо; он сгонит бедную малиновку, подойдет и выберет из гнезда яйца. Пичужка плачет, пичужка летит позади его. Ему нет дела. Он идет, положив яйца в карман. Что с ними делает — неизвестно, но все в деревне его считают самым злым мальчиком. Его не любят и его боятся".

Вот моральная оценка аскетизма. Никто не оспорит, что мы берем суть вещей, взамен поверхностного их ощущения, и указываем, что главный грех испытуемой нами доктрины есть искажение лица Божия, и именно изъятие из Него благости и глубины.

Между тем как брак не только есть тайна, но и благость и глубина. Я бесконечно люблю это таинство, между прочим, за совершенное его смирение, незлобливостъ, кротость. Иногда мне представляется, во всемирной истории, что это — ветхий годами победитель, который, сняв с себя все почетные знаки, все регалии, отдал их на игру и украшение, а наконец, и на прославление серым солдатам. Да,

Лысый, с белой бородою
Дедушка сидит.
Чашка с хлебом и водою
Перед ним стоит...

— вот брак в смирении своем. Его фамиамы, его курения, его молитвы разнесены по всем религиям, и он совершенно не взирает, кому отдает свою душевную теплоту, свои сокровища сердечные. Везде, у грека, у еврея, у русского, самая теплая молитва — это матери за болящего ребенка; скорбь, мольба к Провидению — у жены за мужа, у мужа за жену. Грек сложил это так; еврей — иначе; еще третьим способом — русский. Но у всех под их выражением лежит один факт, и вот этот-то факт и есть первое, главное.

Он порождает умиление — самое простое; порождает слезы — самые горячие; порождает удивленность к непостижимому, которую не разрешит и не успокоит никакая наука. Аскеты переписывают молитвы друг у друга; но каждая мать по-своему молится. Там — традиция; здесь — вечный родник; там — память; здесь — восторг. Все религии пользовались плодами и даже записывали за свой счет это умиление и этот восторг; и опять здесь прекрасная сторона смирения, что ни одна мать и ни один отец не сказал: "Это мне принадлежит". Да, вечный богач, но который ничего не имеет, — вот брак. Сокровища его — розданы; но мы, пользуясь ими, должны же вспомнить своего благодетеля или, по крайней мере, не должны уничижать его.

Я не хочу быть один. Высказывая свои мысли об аскетизме и браке, я приведу одну страницу из великого мистика, которая очень хорошо иллюстрирует мысль мою о том, что лучшее человеческое умиление течет от рождающих инстинктов человека. Но предварительно одно замечание: аскетизм, я сказал, поверхностен и не благ. Действительно, ступив на его пути, религиозное сознание европейского человечества замечательно быстро утратило начала благости и глубины. Я упомянул о французских коленкоровых цветах, которые одни понимает аскетический ботаник, отвертывающийся от таинственной желтой пыльцы тычинок и пестиков. Но что такое, как в своем роде не эти "коленкоровые цветы", великая политика и тысячелетнее политиканство, удавшееся на Западе, не удавшееся на Востоке? Прежде всего — это религиозная поверхностность, это — далекое от Бога, забвение Бога. Но ведь как тут все связано! Религия вне крови и семени непременно будет вне племени; вот начало интернациональности главных религиозных движений в Европе и даже вообще религиозного состояния Европы. "И возненавидел Каин Авеля...", ополчился Тевтон на Франка, Франк на Тевтона, из-за сомнений Лютера, из-за спора Кальвина и Лойолы. Ультрамонтанство... да оно все в отрицании семени и крови, т. е. земли, всемирной земли! Нет "земли", есть "идеи", и идеи обагрили (кровью) землю. Явилось ex-территориальное "я": есе-мирный "губернатор мира" (папа), всего менее, "отец мира", ибо всего менее он семя мира. Я не понимаю, как не связать этих идей, когда они сами связываются. Идея папства уже прямо содержится в идее вне-семенности, вне-мирности; это (мнимо) духовное я, которое господствует над о-бездушенным универсом. Душа вынута из мира и вложена в папу: вот противоположность идее: "Бог во всем и во всяческом". Как самый широковетвистый дуб имеет под собою маленький беленький корешок, так самые широкие события в истории имеют молекулярную неправильность религиозных построений. Мир — обездушен; он cadaver (труп) в руках Лойолы (воззрение иезуитов на человека; идея покорности). Все течет из одного; все потоки европейской истории имеют корнем в себе отрицание "семени жены", о коем, по Бытию, 4, "спасутся народы". Но мы возвращаемся к иллюстрации, которую хотели рассмотреть.

II

Выведен нигилист, Шатов. Самое имя его кажется произведено от "шататься", "шатун", ибо нигилисты русские весьма подобны русской секте бегунов, которые, считая мир зараженным не-Богом, "бегают", "перебегают" с места на место, ища "Бога". Параллелизм духа есть. В конце концов Шатов истомлен своим духовным "беганьем", ex-территориальностью. Ему хотелось бы "земли", почвы, но вокруг него все те же "шатуны". Вдруг, неожиданно, в темную холодную ночь к нему приезжает, после трехлетних нигилистических странствований, жена и вместе уже не-жена, Marie, такая же, как и он, утлая беглянка в мире. Приезжает, и тотчас почти с нею начинаются роды. Шатов в тревоге; нужен горячий чай иззябшей и испуганной больной, и он забегает к живущему во флигеле на дворе Кириллову, третьему "шатуну". Мы — в мире "шатанья". Земля пошатнулась под людьми, и люди потеряли устойчивость. Но мы будем цитировать:

"Шатов застал Кириллова, все еще ходившего из угла в угол по комнате, до того рассеянным, что тот даже забыл о приезде его жены, слушал и не понимал.

— Ах, да, — вспомнил он вдруг, как бы отрываясь с усилием и только на миг от какой-то увлекавшей его идеи, — да... старуха... жена или старуха? Постойте: и жена, и старуха, так? Помню; ходил; старуха придет, только не сейчас *. Еще что? Да... Постойте, бывают с вами, Шатов, минуты вечной гармонии?"

______________________

* Кириллов, на просьбу Шатова посидеть около больной, пока он сам сходит за бабкой, час назад пообещал, что пошлет к ней посидеть старуху — хозяйку квартиры. В. Р-в.

______________________

Маленькое историко-литературное нотабене. Великий и проницательный ум К.Н. Леонтьева смертельно ненавидел "гармонии" Достоевского, предлагая в них старый европейский универсализм, то же, напр., ех-территориальное "братство, равенство" etc. Между тем (чего Достоевский никогда не умел объяснить) его "гармонии" были истинными и действительно вечными гармониями, ибо за всю европейскую историю они впервые разрывали железное кольцо объявшей нашу часть света ех-территориальности и были прозрением, угадкою настоящей и вечной "маленькой земной обители". Это не было ясно Достоевскому; но читатель, присматривающийся ко всему сложному узору его картин, не может не обратить внимания, что странные белые видения (идеальные построения) поднимаются у него всегда возле семени и крови; т. е. это не есть старые европейские, всегда идейные, "гармонии", но гораздо более древние, а для Европы совершенно новые "гармонии, гармонизации земли и неба". В приводимой нами иллюстрации это все яснее станет видно. Станем продолжать цитату:

" — Знаете, Кириллов, — сказал Шатов, — вам нельзя больше не спать по ночам.

Кириллов очнулся и, странно, заговорил гораздо складнее, чем даже всегда говорил; видно было, что он давно уже все это формулировал и, может быть, записал:

"Есть секунды, — говорил он, — их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: "Да, это правда! Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания говорил: "Да, это правда, это хорошо"... Это... это не умиление, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, — о, тут выше любви! — Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд, то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживал жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически. Я думаю, человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута? В Евангелии сказано, что в воскресении не будут родить, а будут как ангелы Божий. Намек. Ваша жена родит?
— Кириллов, это часто приходит?
— В три дня раз, в неделю раз.
Замечательны эти темпы прохождения белых видений. Как бы земля вращается около оси, и вот подошел земной меридиан, пусть 180° от Ферро, под 180° небесного меридиана, и точка их пересечения дает видение. Что-то в этом роде.
— У вас нет падучей?
— Нет.
— Значит, — будет. Берегитесь, Кириллов, я слышал, что именно так падучая начинается. Мне один эпилептик подробно описывал это предварительное ощущение пред припадком, точь-в-точь, как вы; пять секунд и он назначал и говорил, что больше нельзя вынести. Вспомните Магометов кувшин, не успевший пролиться, пока он облетел на коне своем рай. "Кувшин" — это те же "пять секунд"; слишком напоминает вашу гармонию, а Магомет был эпилептик. Берегитесь, Кириллов, падучая!
— Не успеет, — тихо усмехнулся Кириллов.
Шатов выбежал и вернулся к больной. Ночь проходила. Его посылали, бранили, призывали. Marie дошла до последней степени страха за свою жизнь. Она кричала, что хочет жить "непременно, непременно!" и боится умереть. "Не надо, не надо!" — повторяла она. Если бы не Арина Прохоровна, то было бы очень плохо. Мало-помалу она совершенно овладела пациенткой. Та стала слушаться каждого слова ее, каждого окрика, как ребенок. Арина Прохоровна брала строгостью, а не лаской, зато работала мастерски. Стало рассветать. Арина Прохоровна вдруг выдумала*, что Шатов сейчас выбегал на лестницу и Богу молился, и стала смеяться. Marie тоже засмеялась злобно, язвительно, точно ей легче было от этого смеха. Наконец, Шатова выгнали совсем. Настало сырое, холодное утро. Он дрожал, как лист, боялся думать, но ум его цеплялся мыслью за все представлявшееся, как бывает во сне. Мечты беспрерывно увлекали его и беспрерывно обрывались, как гнилые нитки. Из комнаты раздались наконец уже не стоны, а ужасные, чисто животные, крики, невыносимые, невозможные. Он хотел было заткнуть уши, но не мог и упал на колени, бессознательно повторяя: "Marie, Marie!" И вот наконец раздался крик, новый крик, от которого Шатов вздрогнул и вскочил с колен, крик младенца, слабый, надтреснутый. Он перекрестился и бросился в комнату. В руках у Арины Прохоровны кричало и копошилось крошечными ручками и ножками маленькое, красное, сморщенное существо, беспомощное до ужаса и зависящее как пылинка от первого дуновения ветра, но кричавшее и заявлявшее о себе, как будто тоже имело какое-то самое полное право на жизнь... Marie лежала как без чувств, но через минуту открыла глаза и странно, странно поглядела на Шатова: совсем какой-то новый был этот взгляд, какой именно — он еще понять был не в силах, но никогда прежде он не знал и не помнил у ней такого взгляда.

______________________

* Акушерка при больной. Она — тоже нигилистка, как и вообще вся группа выведенных здесь, в ром. "Бесы", лиц. В. Р-в.

______________________

— Мальчик? Мальчик? — болезненным голосом спросила она Арину Прохоровну.
— Мальчишка! — крикнула та в ответ, увертывая ребенка.
На мгновение, когда она уже увертела его и собиралась положить поперек кровати, между двумя подушками, она передала подержать его Шатову. Marie, как-то исподтишка и как будто боясь Арины Прохоровны, кивнула ему. Тот сейчас понял и поднес показать ей младенца.
— Какой... хорошенький... — слабо прошептала она с улыбкой.
— Фу, как он смотрит! — весело рассмеялась торжествующая Арина Прохоровна, заглянув в лицо Шатову; экое ведь у него лицо!
— Веселитесь, Арина Прохоровна... Это великая радость... — с идиотски-блаженным видом пролепетал Шатов, просиявший после двух слов Marie о ребенке.
— Какая такая у вас там великая радость? — веселилась Арина Прохоровна, суетясь, прибирая и работая как каторжная.
— Тайна появления нового существа, великая тайна и необъяснимая, — Арина Прохоровна, и как жаль, что вы этого не понимаете!
Шатов бормотал бессвязно, глупо и восторженно. Как будто что-то колебалось в его голове и само собою без воли его выливалось из души.
— Было двое и вдруг — третий человек, новый дух, цельный, законченный, как не бывает от рук человеческих; новая мысль и новая любовь, даже страшно... И нет выше на свете!
— Эк напорол! Просто дальнейшее развитие организма, и ничего тут нет, никакой тайны, — искренно и весело хохотала Арина Прохоровна, — этак всякая муха тайна*. Но вот что: лишним людям не надо бы родиться. Сначала перекуйте так все, чтобы они не были лишние, а потом и родите их. А то вот его в приют послезавтра тащить... Впрочем, это так и надо.

______________________

* Вот он, просвет к древним религиям, к Фивам египетским, Вавилону халдейскому, к обрезанию — Авраама. Если рождение и в основе обоюдо-полость — мистико-религиозны, то "Бог всяческая и во всем", и в травке, и в звездочке; в человеке как в мухе. Тогда храм наполнится травами, и звездами, и ликами животно-поклоняемыми. Тут же разрешается и вопрос, есть ли и возможны ли "лишние дети", "незаконнорожденные". Это место следует иметь в виду при излагаемой дальше полемике о незаконнорожденных. В. Р-в.

______________________

— Никогда он не пойдет от меня в приют! — установившись в пол, твердо произнес Шатов.
— Усыновляете?
— Он и есть мой сын.
— Конечно, он Шатов, по закону Шатов, и нечего вам выставляться благодетелем-то рода человеческого. Не могут без фраз. Ну, ну, хорошо, только вот что, господа, кончила она наконец прибираться, — мне пора идти. Я еще поутру приду и вечером приду, если надо, а теперь так как все слишком благополучно сошло, то и надо к другим сбегать, давно ожидают. Там у вас, Шатов, старуха где-то сидит; старуха-то старухой, но не оставляйте и вы, муженек; посидите подле, авось пригодитесь; Марья-то Игнатьевна, кажется, вас не прогонит... ну, ну, ведь я смеюсь...

У ворот, куда проводил ее Шатов, она прибавила уж ему одному:

— Насмешили вы меня на всю жизнь; денег с вас не возьму; во сне рассмеюсь. Смешнее, как вы в эту ночь, ничего не видывала.

Она ушла совершенно довольная. По виду Шатова и по разговору ей казалось ясно как день, что этот человек "в отцы собирается и тряпка последней руки". Она нарочно забежала, хотя прямее и ближе было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому".

Читатель да простит нас за длинную цитату. Мы все рассуждали (о браке и его духе), но ведь нужен же и матерьял, к которому конкретно мы могли бы относить свои рассуждения. Мы от себя высказали, что рождение и все около рождения — религиозно; и теперь приводим иллюстрацию, что оно — воскрешает, и даже воскрешает из такой пустынности отрицания, как наш нигилизм. Нигилисты — все юноши, т. е. еще не рождавшие; нигилизм — весь вне семьи и без семьи. И где начинается семья, кончается нигилизм. Территория — найдена; ex-территориальности, вне-мирности — нет. Никто не замечает, что в сущности сухой и холодный европейский либерализм, как и европейский гностицизм ("наука"), суть явления холостого быта, холостой религии, и есть второй конец той линии, но именно той же самой, первый конец которой есть знойно-дышащий аскетизм. Возьмите папство без Бога (откровенное) — и вы получите картину "умной" и "политической" Европы.

"Marie, она велела тебе погодить спать некоторое время, хотя это, я вижу, ужасно трудно, — робко начал Шатов. — Я тут у окна посижу и постерегу тебя, а?

И он уселся у окна сзади дивана, так что ей. никак нельзя было его видеть. Но не прошло и минуты, она подозвала его и брезгливо попросила поправить подушку. Он стал оправлять. Она сердито смотрела в стену.
— Не так, ох, не так... Что за руки. Шатов поправил еще раз.
— Нагнитесь ко мне, — вдруг тихо проговорила она, как можно стараясь не глядеть на него.
Он вздрогнул, но нагнулся.
— Еще... не так... ближе, — и вдруг левая рука ее стремительно обхватила его за шею, и на лбу своем он почувствовал крепкий, влажный ее поцелуй.
— Marie!
Губы ее дрожали, она крепилась, но вдруг приподнялась и, засверкав глазами, проговорила:
— Николай Ставрогин подлец! (NB: имя человека, от которого она родила). И бессильно, как подрезанная, упала лицом в подушку, истерически зарыдав и крепко сжимая в своей руке руку Шатова.

С этой минуты она уже не отпускала его более от себя, она потребовала, чтобы он сел у ее изголовья. Говорить она могла мало, но все смотрела на него и улыбалась ему как блаженная. Она вдруг точно обратилась в какую-то дурочку. Все как будто переродилось. Шатов то плакал, как маленький мальчик, то говорил Бог знает что, дико, чадно, вдохновенно; целовал у ней руки; она слушала с упоением, может быть и не понимая, но ласково перебирала ослабевшею рукой его волосы, приглаживала их, любовалась ими. Он говорил ей о Кириллове, о том, как теперь они начнут жить "вновь и навсегда", о существовании Бога, о том, что все хороши (NB: идея, мелькающая у Кириллова)... В восторге опять вынули ребеночка посмотреть.

— Marie! — вскричал он, держа на руках ребенка, — кончено с старым бредом, с позором и мертвечиной"... ("Бесы", изд. 82 г., стр. 528-531).

III

Мы кончили прекрасный отрывок из "Бесов" Достоевского восклицанием вчерашнего нигилиста и сегодня уже верующего: "кончено с старым бредом, с позором и мертвечиной! ". И привели всю сцену, все его слова и чувства, закончившиеся этим восклицанием. До чего все это всемирно, и как мало исключителен случай, рисуемый Д-ким, это я припоминаю из инстинктивного движения в своей жизни: в 93-м году, постоянный до тех пор провинциал, я переехал в Петербург. Ранняя весна. Николаевский вокзал. Мы, русские, все мечтатели, и вот я ехал в Петербург с мучительною мечтой, что тут — чиновники и нигилисты, с которыми "я буду бороться", и мне хотелось чем-нибудь сейчас же выразить свое неуважение к ним; прямо — неуважение к столице Российской Империи. Мечтая, мы бываем как мальчики; и вот я взял пятимесячную дочку на руки и понес, а затем и стал носить по зале I класса, перед носом "кушающей" публики; и твердо помню свой внутренний и радостный и негодующий голос: "Я вас научу"... чему, я и не формулировал: но борьба с нигилизмом мне представлялась через ребенка и на почве отцовства. Читатель посмеется анекдоту, но он верен, а для меня он — доказательство.

Итак, вот всемирная территориальность, на которую... никогда, никогда, не зачеркнув как "позор и мертвечину" все прошлое свое, не опустится римский первосвященник. Тут-мать матерей, т.е. в пункте, около которого копошилась Виргинская; а он — без матерен, не плоден, и это есть не случайность и временное, но самый центр в нем, от которого он не может отречься, не перейдя из "я" в "не-я", даже "анти-я". Две религии. Будем испытывать. Рим (католический) покорил королей; цивилизовал мир. Перед нами папа и сонм его кардиналов, епископов. Друга Рафаэля и Микель-Анджело, зиждителя славного Собора св. Петра, наполнившего музеи Ватикана сокровищами искусства, предметами красоты, прелести и любования, конечно, нельзя назвать человеком, который пил бы одно горькое и всегда отказывался, принципиально и абсолютно, от сладкого. "Вишу на кресте"... нет, этого не скажет о себе папа. Лев XIII, в латинском стихотворении, описал скромное и милое занятие домашнею фотографиею, которым в часы отдыха, и во всяком случае не службы, он забавляется. Забава, отдых, удовольствие не исключены папством и обетом монашества. Он называется "pontifex", и имя "первосвященника" к нему действительно идет. Идеей восстановить теократию под владычеством первосвященников полно папства, и ссылки на Илия, Самуила — не редки в устах римского владыки. Известно, что первосвященник Илий имел двух сынов и Самуил имел мать, о которой я читаю, — в сонме епископов и перед лицом папы, — следующую трогающую меня страницу из "Первой книги Царств", гл. 2:

"И молилась Анна и говорила: "возрадовалось сердце мое в Господе; вознесся рог мой в Боге моем; широко разверзлись уста мои на врагов моих; ибо я радуюсь о спасении Твоем. Нет столь святого, как Господь; ибо нет другого, кроме Тебя; и нет твердыни, как Бог наш. Не умножайте речей надменных; дерзкие слова да не исходят из уст ваших; ибо Господь есть Бог видения, и дела у Него взвешены. Лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою. Сытые работают из хлеба, а голодные отдыхают; даже бесплодные рождают семь раз, а многочадная изнемогает".

Прочитав эту страницу и закрыв книгу, я обращаюся к первосвященнику Нового Завета и говорю ему: "Все радости мира вкусил ты. Но не вкусил одной и чистейшей — радости семьянина. Войди же в мир, тобою управляемый, через эту особенную и особенно крепкую и глубокую радость. Вот дева, пра-пра-правнучка Евы, как ты сам пра-пра-правнук Адама. Исполни заповедь размножения, данную еще в раю, до грехопадения: Закон Божий, данный всей твари и составляющий в собственной твоей церкви одно из семи священных таинств. Сегодня, вместо обычной прогулки по ложам Рафаэля, записанным библейскими сюжетами, войди сам как бы сюжетом в эту же Библию — зачни младенца, помолясь Богу, как молилась эта же Анна, Самуилова мать":

— Этого я не могу!

— Да отчего?

— Не могу изъяснить. Я победил мир; но — этого я не победил.

— Но ведь ты первосвященник?..

— Нового Завета.

— Стоящего на основании Ветхого; и что до греха было заповедано в Ветхом, конечно, не есть грех и в Новом. Да и наконец... семья, брак, супружество, дети — все так хорошо, что уж, конечно, лучше и безгрешнее домашней фотографии; и ты благословляешь все это, супружество и детей, и вот я начинаю подозревать... искренно ли?

— Искренно.

— Тогда стань семьянином. Что благословенно, и притом от тебя самого, тем и благословись сам. А то выходит чаша, из которой ты даешь пить, но удерживаешься выпить. Более, чем подозрительно, и я перестаю тебе верить. Я думаю — в чаше дурное содержание, которое ты знаешь, но об этом скрываешь от мира.

— Нет, не дурное.

— Тогда выпей?

— Не могу! Не могу! Тут — семя, тут — кровь, а я — бес-кровен и вне-семенен, я отрицаюсь крови и семени. Satan! Satan!

— Но ведь все — из крови, все — от семени; и, отвергнув их, ты отрицаешь все и Все. Две выходят религии: зернистая — у меня и каменная — твоя.

— Нет, Бог один, — как сказал даже язычник Аристотель в 12-й книге своей "Метафизики": [текст на греческом языке] т.е. "не добро быти многобожию. Един-Бог"...

— Тогда пусть папа зачнет младенца. Иначе я подозреваю, что он враждебен существу младенца, и это гораздо страшнее, чем если бы он был враждебен только эмпирически существующим детям. Мне приходит на ум Красный Дракон Апокалипсиса, стоящий перед рождающею женою (гл. XII), как и Древний Змий, который некогда погубил человеков, но "семя жены", — заметьте, не семя Девы, от которой родился наш Христос, — "сотрет ему главу". Во мне зарождаются самые черные и тягостные подозрения.

В начале был Хаос, потом — Земля широкогрудая...
Для всех навсегда непоколебимое седалище.
И Тартар явился мрачный в тайниках обширной земли.
Также Эрос, прекраснейший из бессмертных богов.
Разрешающий печали всех богов и всех людей,
Одолевающий в груди разум и благоразумный совет.

(Гезиод, "Теогония", стихи 116-122).

Вы видите, я посмеиваюсь и начинаю цитировать древних. Я буду цитировать древних так долго, если хотите — целую тысячу лет, — пока папа, в составе других символов своего разума и могущества, не обвешается как добрый отец детскими игрушками.

— Нет, он этого не может, это — перелом истории.

— И я предвижу, что перелом, и давно подыскиваю еще папу... Почему им не стать Кириллову с его "всемирной гармонией"? Послушайте еще его диалог, ведь это в своем роде молитвы, и, если вы чутки к подробностям, вы заметите, что они мелькают все около какого-то "еще солнца", "еще Бога", думаю, того солнца и того Бога, один луч коего проиграл в комнате Marie и Шатова и вдруг согрел их не земною не феноменальною "заповедною" любовью, а ноуменальною "рожденною" любовью. Да, есть сказанная любовь и есть рожденная любовь, и вот между ними-то и начинается коллизия. Оставим папу с его "не могу" и вернемся к Кириллову, который "все может".

" — Чей это давеча ребенок?

— Старухина свекровь приехала, нет... сноха... все равно. Три дня. Лежит больная, с ребенком; по ночам кричит, очень, живот. Мать спит, а старуха приносит. Девочка.

— Вы любите детей?

— Люблю.

— Стало быть, и жизнь любите?

— Да, люблю и жизнь, а что?

— Я о вашем решении умереть...

— Что же? Почему вместе? Жизнь особо, а то — особо. Жизнь есть, а смерти нет совсем.

— Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?

— Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную. Есть минуты, вы доходите до минуты, и время вдруг останавливается и будет вечно.

— Вы надеетесь дойти до такой минуты?

— Да.

— Это вряд ли в наше время возможно... в Акопалипсисе ангел клянется, что времени больше не будет.

— Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль.

— Куда ж его спрячут?

— Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме.

— Старые философские места, одни и те же с начала веков, — с каким-то брезгливым сожалением пробормотал Ставрогин.

— Одни и те же? Одни и те же с начала веков и никаких других никогда! -подхватил Кириллов с сверкающим взглядом, как будто в этой идее заключалась чуть не победа.

— Вы кажется очень счастливы?

— Да.

— Но вы еще не так давно огорчались, сердились, порицали?

— Гм... Я теперь не порицаю. Я еще тогда не знал, что счастлив. Видали вы лист, с дерева лист?

— Видал.

— Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил. Ветром носило. Когда было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял лист зеленый, яркий, с жилками, и солнце блестит. Я открывал глаза и не верил, потому что очень хорошо, и опять закрывал...

— Это что же лист, аллегория?

— Н-нет, зачем?.. Я не аллегорию, я просто лист, один лист. Лист хорош. Все хорошо.

— Все?

— Все. Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это все, все! Кто узнает, тот сейчас станет счастлив, сию минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется. Все хорошо. Я вдруг открыл... Всем тем хорошо, кто знает, что все хорошо. Но пока они не знают, что им хорошо, то им будет не хорошо. Вот вся мысль, вся, больше нет никакой!

— Когда же вы узнали, что вы так счастливы?

— На прошлой неделе во вторник... нет — в среду, потому что уже была среда. Ночью.

— По какому же поводу?

— Не помню, так; ходил по комнате... все равно. Я часы остановил; было тридцать семь минут третьего.

— В эмблему того, что время должно остановиться?

Кириллов промолчал. "Они не хороши, — начал он вдруг, — потому что не знают, что они хороши. Надо им узнать, что они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого".

— Вот вы узнали же, стало быть, — вы хороши?

— Я хорош.

— С этим я, впрочем, согласен, — нахмурился его собеседник.

— Кто научит, что все хороши, тот мир закончит".

Оговоримся, опомнится: папа не закончил мир, и уже теперь видно, что он его и не кончит и что сам он — лишь промежуточная идея, ибо именно... встретился пункт, которого он, аскет и монах, ни понять, ни объять, ни чистосердечно благословить не может. — Взаимно отталкиваются: "Не могу! не могу!"

— Но ведь крест все победил? Возьмите кусочек крестного дерева, наденьте на себя останки святых мощей и совершите акт, который сами же благословляете: зажжения новой жизни.

— Не могу! Не могу!

— Если не можете этого и есть Кто-то, Кто все может и до всего коснется и объял этот "святой хаос", — то Он и привлечет к себе не только всех, но и "всяческая во всем"...

Теперь, высказав свою мысль, будем далее цитировать:

" — Кто учил, Того распяли, — ответил задумчиво Кириллову собеседник.
— Он придет, и имя Ему — Человекобог.
— Богочеловек?
— Человекобог, в этом разница.
— Уж не вы ли и лампадку зажигаете?
— Да, это я зажег.
................................................................................
— Сами-то вы молитесь?
— Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене, я смотрю и благодарен ему за то, что ползет. Глаза его горели" ("Бесы", ibid., стр. 215 и след.).

"Паук" здесь — это то же, что "во всякой мухе — тайна" в диалоге, который выше привели мы. Как здесь, так и там начинается еще религия. Конечно, чрезвычайно грустно, что она возможна, но ведь потому и является мысль ее, тембр ее, звуки ее, что "папа" оказывается всего только вчерашним нигилистом, который по данному рассматриваемому пункту, т.е. относительно целой альфы мира, странным образом замешивается в толпу петербургских нигилистов и вторит им.

— Я теперь к Виргинской, к бабке, тороплюсь, — несколькими часами раньше извещает Шатов Кириллова. Виргинская — это "стриженая акушерка".

— Мерзавка, — восклицает Кириллов, бывший тоже когда-то среди нигилистов, но теперь ушедший от них в существенно новые гармонии.

— О, да, Кириллов, да, но она лучше всех! О, да, все это будет без благоговения, без радости, брезгливо, с бранью, с богохульством — при такой великой тайне появления нового существа!.. О, она уж теперь проклинает его" (ibid., стр. 520).

IV

Там, где есть новое умиление, и притом не только разнородное со вчерашним, но и такое, от коего вчерашнее умиление "брезгливо и богохульно отворачивается", — очевидно, есть росток и нового Бого-отношения, Бого-связуемости, Бого-взывания. Ибо где молитва, там — вера, и если она не на "север, север, север", как была всегда, то будет на "юг, юг и юг", где никогда не была. Теизм — раскалывается.

Прежний теизм падал лучом с неба на землю и обливал ее. Это одно отношение, и оно на первый взгляд кажется высочайшим. Земля пустынна; земля голодна; земля холодна. И земле — холодно! голодно! ее не согревают эти какие-то только ласкающие лунные лучи. Мы идем по голодной и холодной земле и, прислушиваясь к ее разговорам, ее собственным, из нее рожденным, — улавливаем между ними, большею частью суетными, один, который, может быть, в слишком длинных цитатах привели. Теплота. Свет. Правда. Религия. Нет великолепия, истинная простота, даже и не оглядывающаяся на себя.

Следя, мы видим, что наша показавшаяся темною земля из каждой хижинки, при каждом новом "я", рождающемся в мир, испускает один маленький такой лучик; и вся земля сияет коротким, не длинным, не досягающим вовсе неба, но своим собственным зато сиянием. Земля, насколько она рождает, — плывет в тверди небесной сияющим телом, и именно религиозно сияющим. Главное — это собственное, и опять это — греет. Тепленькая земля, хотя летит в тверди ужасающего холода. И вот — восклицание Кириллова, пожалуй получающееся до конкретного совпадения:

" — Бого-человек?
— Человеко-Бог. В этом — разница.
— Уж не вы ли и лампадки зажигаете?
— Это — я зажег".

Теперь вопрос остается почти только в том, как нам устроить свои лампадки. В матушке-земле вырывать ямки, обделывать камешком, вливать елей, вставлять фитиль: пусть горят всю ночь. Ничего воздушного, главное — чтоб ничего воздушного. "Воздушное" принес папа и сам повис с ним в воздухе. "Хоть бы землицы под ноги, мучусь!" Но уже "землицы" не нашлось для отвергшего землю.

А впрочем... впрочем; так как самая суть нового теизма лежит в поклонении "даже и пауку, ползущему по стене", то, само собою, в благостном круге новых лобзаний содержится и папа, как крошечный эпицикл в огромном цикле. И ему — земли! И даже и лобзание его руке, его даже туфле, но уже с новым чувством, дабы просто не огорчить великого, тысячелетнего дедушку. "Тебе это радостно — и мы это делаем, дабы и ты слился с нашею радостью"; и даже, пожалуй, без всякого "дабы", "чтобы". "Так — просто радость. Это — не любовь, это — выше любви".

На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Тихо плавают в тумане
Хоры дивные светил.

Вот "Отчая песенка"; и много возможно таких. Новая музыка. Новое чувство. "И отрет Бог всякую слезу" их; и даст "пальмовые вайи в руки" им, и "облечет их в белые одежды". Белое поклонение взамен темного поклонения, о нем говорит Апокалипсис... Но мы указываем пункт и логику, где в самом деле поклонения расходятся.

Путеводною нашею "звездочкою" будет та, которая остановилась и над Вифлеемом. "Путь" наш — не философия и не наука, а ребенок. Новая "книга изучений" просто есть чтение дитяти, т. е. непрестанное общение с ним, погружение в его стихию. Он и станет нашим символом, он и — бабушка. На Западе, в один печальный год, носили какую-то "богиню Разума" и лишь с оговорками признали "Etre Supreme" [Верховное Существо (фр.)]. Более чем возможно, что на Востоке некогда понесут едва-едва помнящую себя 90-летнюю прабабушку (то-то порадуется старуха, что ее "так почитают"), с чулком и вязальными спицами в руках (без этого какая же бабушка?!), и около нее — ее правнука с игрушечным конем.

" — Вы верите в будущую вечную жизнь?
— Не в будущую, а в здешнюю вечную жизнь!"
И лампадочки, лампадочки...

"Гражд.", 1899.

УПАДОК СЕМЬИ

Roma periit latifundiis...
[Рим погубили латифундии (лат.)].

I

"Географический атлас России, со многими картограммами, Поддубного. Цена 1 руб.", — прочел я лет восемь назад объявление и, выписав себе экземпляр, немедленно назначил его к выписке всеми учениками IV и VIII классов гимназии, где проходится специально география России. Не имел права "обременять учеников новым учебным пособием", но на этот раз обременил.

Очень хорош был атлас, очень умен. И весь "ум" его лежал в необыкновенно умно составленных картограммах. Я рассматривал их с поучением, но и наконец, с восхищением. "Если бы досуг и перерисовать их все самому — собственно познакомился бы с Россиею". "Ученики, которые год проработали бы над этим атласом, выходили бы из гимназии положительно с представлением как о материальных средствах России ("богатства" ее), так и о труде в России, о рабочих ее успехах. И притом сравнительно со всеми странами Европы". К сожалению, досуга ни у учителя, ни у учеников не было. Один урок в неделю, т.е. сорок часов в учебном году; томик учебника, в 240 страниц, который надо в эти 40 часов усвоить почти из строки в строку; экзамены, программа, билеты... "Некогда! некогда!" И прекрасный атлас, как все прекрасное, был... засорен заботами ежедневными, которых нельзя обойти. Но я помню с благодарностью это милое руководство, и вспомнил "ум" его теперь, когда мне захотелось писать о семье.

Что такое картограмма? Это — графическая схема фактов: желтенький, красенький, голубой квадратик и, наконец, целый паркет подобных квадратиков выражают какой-нибудь основный факт в бесчисленных его модификациях, вариантах, приложениях, сравнениях. Все качества факта переложены, через умную сообразительность, в количества, и вы получаете наглядное руководство к тому, чтобы судить о нем и наконец рассудить, т. е. не только схватить действительность глазом, но и догадаться, куда и к чему она тянет, чего ей недостает, в чем ей можно пособить. Можно сфотографировать лицо en face, в 3/4, в профиль. Но можно в один и тот же час снять с лица человека 90 карточек, под разными углами наклонения, поворота, выражения. Сумма их дает совершенно точное представление о действительной форме лица. Роль таких "90 карточек" и выполняет картограмма или ряд картограмм. "Лицо" страны становится ясно после некоторого труда, изучимо, запоминаемо.

Принцип картограммы применим ко всему, что есть факт, что есть материя или событие. Министр финансов, министр земледелия, распоряжаясь ресурсами страны и изыскивая меры к их возрастанию, непременно будет орудовать, имея под рукою свои картограммы, в его целях начертанные. Без них он — как моряк без компаса вдали от берегов. Он ничего не видит. "Вода... вода..." "Вода и небо". Для министра торговли и мануфактур это было бы: "торгуют, торгуют"; "кажется, — хорошо торгуют". Но дальше этой краткой мудрости его сведения не шли бы, и он ничего бы не мог предпринять или предпринял бы наобум.

II

Вполне удивительно, что при очевидном для всех упадке семьи в Европе ("Из 10 встречающихся мне на улице — один малорослый", — заметил один турист в начале нынешнего века) к всесторонним ее "измерениям" до сих пор не был приложен принцип картограммы. Может быть, она все еще растет? Может быть, она уже давно карлик? Может быть, это — калека? Может быть, больной? Определенного никто и ничего не знает. Описывают ее романисты, но кто же верит "романам"?

Мы имеем только снимок ее en face:
Бракосочетаний в году было столько-то.
Родившихся — столько-то.
Умерших — столько-то.

Но уже природа каждого лица "en face" так устроена, что его снимок всегда будет выражать некоторую норму и даже красивость. Так что когда обычный официальный отчет выразится в цифрах:

Бракосочетаний.............36
Родившихся................40
Умерших...................38

— и это о целой стране, то мудрый министр будущего века успокоит государя или население словами: "Родившиеся превышают умирающих, и состояние семьи прекрасно, как и во все XIX веков нашего благополучного христианского существования". Между тем будет довольно ясно, из соседних, но не вошедших в отчет, цифр, из других разноцветных, но только не нарисованных, картограммочек, что собственно — семьи нет, бракосочетаний — нет, родившихся — почти нет. И как министру, так и его государю остается только лечь в гроб, за отсутствием самого народонаселения, для которого они теперь могли бы издавать законы. Издавать законы и администрировать...

Ввиду совершенной одинаковости быта, именно семейного быта, в каждой порознь европейской стране, и почти совершенной тожественности состояния семьи в целой Европе, это состояние может быть расследовано до высокой подробности и точности на кусочке страны, напр. на городе средней величины. Когда-то, в 80-х годах, под руководством талантливого статистика Орлова, в Московской губернии были предприняты исследования крестьянского хозяйства в таких подробностях, о каких еще не додумалась западная статистика, и получилось не кое-что в картине, а полная картина действительности. Вообще русский человек и даже русский ум доберется при нужде и охоте до всяких точностей. Обратимся же к семье. Сейчас вырисовываются две основные схемы, два основные цвета в искомых настоящих картограммах ее положения:

Судьба индивидуума.
Состояние общества.

Что такое "судьба индивидуума", и в том определенном вопросе, на который мы ищем ответа? Ведь в настоящее время всякое "я" если и входит в "статистику успокоения", то совершенно приличною фигурою: "холост" -"женат". Между тем в статистику истины и тревоги это же "я" войдет целою лестницею показаний, которую мы приблизительно наметим. Берется возраст 60 лет, положим для Тулы, для Орла, — даже пусть возьмутся старики этого возраста на одной какой-нибудь улице, и, не вписывая ни имен своих, ни фамилий, просто обозначат о себе, как о совершенно неопределенном "я", следующие истины:

1) С которого года жизни и до которого, ранее вступления в брак, прибегал к беспорядочным отношениям? В частности, — к проституции?

2) Не было ли ранее венчания длительных и серьезных привязанностей? Без рождения ребенка? С рождением? Приблизительная судьба брошенной девушки или девушек? Приблизительная судьба ее ребенка или детей?

3) Сколько лет в браке? Сколько — детей? Совершенное, умеренное, посредственное или худое счастье в семье?

4) Не было ли, и если да, то сколько случаев, увлечения на стороне во время супружества? Какой длительности? С девушками? Замужними?

5) Сколько лет вдов? Был ли абсолютно целомудрен во вдовстве?

Шестьдесят лет можно считать "прожитою жизнью", и точные данные, взятые с этого возраста, в суммарном итоге могут дать "средний роман человека". Это и будет первая, основная картограмма семьи: семья как мой расцвет; как моя мудрость и поэзия; как поэзия и мудрость цивилизации, на мне отразившиеся. Ибо, бесспорно, в суммарный итог войдут только нормы, регуляторы; войдет быт, обычай, но не как плод индивидуальных заблуждений или страстей, но как форма, в которую отлились эти страсти, одни повсюду, у всех всегда одни.

Картограмма состояния общества должна быть совершенно другая. Берется цветущий возраст женщины, 32 года, когда судьба каждой бывает решена и резко уже потом не переменяется, — и составляется статистика этого возраста и пола, для города, для улицы, для небольшой страны:

1) Сколько замужних? Счастливых в замужестве? Несчастных?
2) Сколько девушек?
3) Сколько проституток?

Эти данные выразят состояние среднего возраста, одного центрального года этого возраста, и притом у основной семейной единицы — женщины. Это — семья в моменте, в отличие от семьи в процессе, схему которой нарисует первая картограмма. Во всяком случае массовый итог и здесь нарисует, так сказать, средний быт страны и, пожалуй, среднее счастье человека.

Наконец, последняя картограмма — рождаемости: берется возраст опять 60 лет, но уже женщины (основная и самая.ясная семейная единица), и исчисляются их рождения:

1. Рожденные в семье.
2. Рожденные вне семьи (дети девушек и вдов) и оставленные при матери.
3. Подброшенные в чужую семью.
4. Воспитываемые тайно на стороне.
5. Переданные в воспитательные дома.
6. Умерщвленные.

Я говорю очень неполно; не думаю, чтобы говорил очень ошибочно. Во всяком случае серия исчисленных вопросов пересекает в разных направлениях институт семьи, основной социальный институт, и дает ряд ее разрезов, подобно тому как есть "вертикальные", "горизонтальные" и другие разрезы пластов земли или делаются искусственно такие разрезы животного организма. "Кто хочет знать, тот должен уметь знать".

Эти картограммы во всяком случае разбили бы основное утешительное представление: "бракосочетаний — столько-то", "рождений — столько-то", "смертей — несколько менее"; "итог — благополучен". Они вырисовали бы совершенно обратное относительно целой страны и всякого в ней человека:

Отрочество — порочно, юность и часть возмужалости — проституционны; часть возмужалости и старость — семейны.

И далее:

Около 2/3 рождаемых детей рождается и остается в семье, около 1/3 — вне семьи.

Наконец:

Семья обнимает около 2/3 населения, внесемейный быт обнимает около 1/3 населения.

"Итог" — не только не "благополучен", но "смертен" и "идет к смерти".

III

Много лет назад, проводя ученические годы свои в Нижнем, я почти ежедневно бывал на знаменитой местной ярмарке. Какой же мальчик, юноша — не патриот, пусть даже и с "красным оттенком"; и вот меня, всегда желавшего, чтобы русский человек везде стоял на первом месте, чтобы ему отдана была первая, лучшая работа, поражало еще в те отроческие годы, до чего вся сильная работа, как и всякая ответственная служба в этом водовороте труда и денег, проходит мимо русских рук и передается татарам. Откуда они? Что за орда? Сам Нижний — чисто русский город, и из торгующих там, верно, около 1/2 — старообрядцы. Что за "избирательное сродство" у этого коренного и денежного русского люда к неприятным "ермолкам" и "свиному уху"? Дюжие у них спины; могучие затылки. Теперь, живя в Петербурге и ежедневно видя заходящих на двор "халатников", сбывая им разную одевальную и книжную рухлядь, не без антропологического интереса я присматриваюсь к ним. Вот уж не "парии"... Это какие-то аристократы крови. Какая прямизна роста; да какая, наконец, красота лица, его глубокая уравновешенность, не нервность, не чахлость, не болезненность. Наблюдение туриста над западным европейцем, как мы привели выше: "из десяти встретившихся один был вырождающийся", здесь читается наоборот: "из десяти встречающихся один точно хочет перескочить за высоту расы". Раса — брызжет; раса — растет. И, между тем, это та же Казанская губерния, т.е. возможный голод, недород...

Рассеянный вообще, я как-то памятлив, впечатлителен, цепок умом за новое и оригинальное. Как-то мальчиком я не столько шел со взрослыми, сколько меня вели взрослые, и вот слышу, какая-то древняя старушка, бого-почтенная помещица, рассказывает о своем одиноком и опасливом быту на юге. Имение, кругом поля, пустыня. "Нас — татары сторожат". Что такое: и в Нижнем — все "татары сторожат". Им доверяют; они — имеют нравственный кредит. "Где же доверить русскому: он напьется и вас пропьет". Старушка характеризовала этих стерегущих их татар как каких-то могучих младенцев; геркулесов, задушающих в колыбели змей; простосердечные, недалекие умом, они и "душу"-то "имеют" почти в том ограниченном и сосредоточенном смысле, что "имеют верность", "верны". Не имеют таланта лукавства и наших лукавых талантов.

Они воспитанны; очевидно, однако, не гувернерами. Есть несколько каких-то в высшей степени простых, но и в высокой степени универсальных не знаний, но... навыков благообразия, в которых проходит их всех жизнь, в которые они врастают, едва родясь. Тех навыков, об отсутствии которых у нас желчно скорбит г. Победоносцев в "Московском сборнике", указывая, как нужны бы они, а не бесчисленные и разнообразные знания, эти красивые бессилия, какими мы украшаемся в школе и через чтение. Да, нужны бы, но вот их нет, и не только в России, но и в целой Европе. В замечательных "Письмах к духовному юношеству" (письма к студентам Казанской духовной академии) знаменитый педагог нашего времени, С.А. Рачинский, указывает будущим пастырям "словесного стада Христова" о более чем прискорбном состоянии христианского мира, и именно моральном, как оно особенно сказывается на границах, где христианский мир соприкасается с нехристианским, и пытается на него воздействовать. "Языческие племена Африки быстро усваивают магометанский закон, но христианская проповедь не приобретает ни одного прозелита"; "эти наивные народы с ужасом бегут от христианского обмана, проповедующего наилучшую нравственность, но имеющего наихудшую жизнь". Рачинский приписывает это "пьяным нашим батюшкам", противопоставляя им вечно трезвых мулл: "возможно ли, чтобы магометанский мальчик увидел муллу пьяным на улице, в училище, как он нередко видит православного священника?!" Много прекрасного в этих письмах Рачинского (едва ли не более важных, чем его "Сельская школа"), прекрасного по одушевлению автора, по тону нетерпеливой боли, в них разлитой. Но если бы с этими качествами автор соединил желанье углубиться в тему... Кто же не знает, что есть у нас батюшки не абсолютной трезвости, но к которым за их простоту, за ангельскую незлобивость — любовь паствы непреоборима. Не видал я, но передавали мне, несколько лет назад, об одном священнике, который каждую литургию некоторые ее места "проходил" со слезами; читает Евангелие — и сам плачет. Что же оказалось? Он страдает запоем (ведь это — болезнь, это всякий знает); т. е. считал себя безмерно грешным, окаянным перед Богом и паствою — и в трогательных местах службы плакал, конечно, о себе. Что же, эта литургия "мытаря" бездейственнее ли была, чем службы сотни совершенно трезвенных священников, которые за достаточное проповедывание получили достаточно высокие камилавки? Конечно, все решает одна минута правды; вот эта литургийка сквозь слезы. И что касается до пьянства, то надо бы еще вдуматься, почему только кровь европейца имеет эту острую липкость к алкоголю, точно заражается им, тогда как кровь магометанина, еврея, очевидно, тупа к напитку ("научились" бы, да и всякий "закон" переменили бы, имей они вкус к вину). Иногда думается, что кровь европейца — слишком низкой точки кипения, и она ищет возбудителя. Оговоримся, поправимся: в быту европейском и в составе чувств, идей господствующих, именно насколько они относятся к индивидууму, много шумливости, но нет вовсе психического оргиазма, и человек ищет оргиазма физиологического. Замечательно, что в самой Европе на юге, т.е. где много солнца, люди не пьют, не знают ни "запоя", ни "попоек". Еще замечательнее, что и на севере встречаются (не часто) люди, имеющие непобедимое отвращение к вину или, истиннее и точнее, абсолютно к нему тупые, невосприимчивые к его яду. И если внимательно их изучать, то можно заметить, что у всех их общее есть то, что все они суть тайные внутренние оргиасты, которых вино обременяет, тягостно для них, ибо оно является уже возбуждением через край. Тогда как у всех других это же вино едва поднимает психическое содержимое до края. Еврей не только не пьет, но он неудержимо хлопотлив; не может "сесть на землю", качается всем корпусом, когда молится в синагоге. Во всем этом есть родство: это люди возбужденных идей, возбужденных и возбуждающих. Тогда как Европа есть континент упавшей души; упавшей души и опавших крыльев. Конечно, мы говорим об индивидууме, ибо машина европейская идет ходко.

IV

Мы отвлеклись от узкой своей темы. Совершенно очевидно, что причина неуспешности среди дикарей Африки проповеди европейских миссионеров лежит не в них лично, не в том, что самые миссионеры пьют (что едва ли), а в том, что надвигающийся на этих дикарей европейский быт поражает их своею развращенностью. Едва ли способные вдуматься в состав проповеди и оценить качества трезвости, они видят и чувствуют en masse глубокую неиспорченность людей-магометан и глубокую же испорченность людей-христиан. Вот что решает дело во внутренней Африке, как оно решило многое в Средней Азии, в деле Андижанского волнения мусульман: "Стало легче от податей, стал правее суд, но мы имели до русских верных жен: пришли русские и стали развращать наших жен и дочерей" *.

______________________

* Точная жалоба на это была высказана во время суда над андижанскими повстанцами. В. Р-в.

______________________

Картограмма индивидуальной судьбы все объясняет; сперва между 10-15 годами тайные пороки, затем в годы от 15 до 40 проституция и усилия соблазнения; в заключение как успокоение старости и награда за пороки — семья. Дикари Африки и среднеазиатские сарты не захватываются в русло европейской солидной семьи; они попадают в линию молоденькой, свеженькой, ребяческой проституции и, вооружаясь примитивными ружьями, лезут с ними на пушки. Лезут... и, конечно, расстреливаются.

В тех же "Письмах" Рачинского рисуется "армия спасения" Бутса и приводится удивление английского епископа, ознакомившегося с плодами ее деятельности: "Страшно признаться, но за века наших усилий и при огромных образовательных и материальных средствах, какими мы обладаем, мы не сделали и сотой доли того, что совершил для нравственного спасения человека этот простой генерал". Рачинский, разделяя это удивление, с презрением отзывается о грубости и безвкусии какого-то подобия церковно-военных церемоний, какими уснастил свою мысль и затеянное движение знаменитый "генерал"; о грубых попытках богословствования, какие иногда приходят ему на ум; но, между прочим, замечает: "Все, вступившие в армию спасения, должны быть обязательно женаты, и в самом раннем возрасте; таким образом, во взгляде на семью генерал Бутс не расходится с учением церкви; в армии господствует бодрое и веселое настроение". Вот и вся догматика, конечно, нищенская, но зато догматика быта, о недостатке которой у нас сетует г. Победоносцев, и недостаток чего взрывает мусульман, возмущает негров. Заметим касательно семьи, которая составляет нашу тему, не настойчивую, но легкую заметку автора "Писем": "Тут Бутс не выдумывает нового, а следует взгляду своей (англиканской) церкви". Когда бы так! Может быть, тогда не было бы вовсе нужды в самой "армии спасения", английскому епископу не нужно бы конфузливо сознаваться, что вот "он", а не "мы"; и, может быть, даже Рачинский тогда не имел бы темы для прекрасно-мучительных своих "Писем". Бутс взял, по его же словам, статутом для своей филантропической затеи английский воинский устав; она идет грубо; воински — с барабаном. Увы, ничего церковного в нем и в его армии нет, и это есть причина эстетических сожалений Рачинского. Но эти сожаления хоть и не поздны, но запоздалы: нельзя уже снять лавр с недалекой головы Бутса и надеть их, поверх митры, на голову кентерберийского архиепископа. Факт должен остаться, как он есть: грубый генерал, без всякой возвышенной философии, просто воззря солдатским оком на мир, сказал себе: "Где не семья — там разврат". Это, как всякому известно, не только не повторяет существующего в церкви учения о браке, с непрестанными ему препонами, с совершенным равнодушием к возрасту, в котором он заключается, с антипатией к второбрачию, страхом перед третьим браком, отсутствием развода и проч., но это простая и именно в простоте своей необходимая истина, что вообще и всегда и всякому человеку быть бессемейным просто неприлично, — есть совершенно новый взгляд на семью, противоположный тысячелетнему учению, что "безбрачие выше брака"; что венец спасения и жезл правления лежат вне семьи, что плодовитость есть низкое состояние, уравнивающее человека с мышами и кроликами, приличествующее поэтому париям духа. Сам Рачинский, стоящий на этой же точке зрения, в одном месте "Сельской Школы" называет родительское чувство к детям "полуживотным чувством", менее достойным педагогических, художественных, филантропических и всяких иных "духовных" чувств. Глупые муллы; глупый Бутс. Но — suum cuique [Каждому — своё (лат.)]. И "лавр" за спасение утопающих на нашей жалкой планете все-таки лежит на голове Бутса, а по компетенции негров и конклюзии Рачинского — еще у мулл. У самого Рачинского, у кентерберийского архиепископа — "слова, слова и слова", как говорит Гамлет. И, впрочем, очень много исторической славы, очень высокие в истории "камилавки".

31 января 1827 г. Гёте разговорился с Эккерманом об одном китайском романе, который он тогда читал, и благоговейный слушатель занес этот разговор в свою книжку ("Разговоры Гёте, собранные Эккерманом". Пер. Д. Аверкиева. СПб., 1891 г.). "Люди там думают, — сказал Гёте, — действуют и чувствуют почти так же, как и мы, и вскоре и сам чувствуешь, что похож на них; но у них все идет яснее, чище и нравственнее. У них все рассудочно, по-мещански, без больших страстей и поэтического полета; оттого это весьма похоже на моего Германа и Доротею, а также на английские романы Ричардсона. Разница в том, что у них всегда и внешняя природа живет подле человеческих фигур. Всегда слышны всплески золотых рыбок в прудах; птицы не уставая поют на ветвях; день всегда ясный и солнечный, ночь всегда светлая; много говорится о месяце, но он не изменяет пейзажа: он светит так ярко, что кажется, будто день. И внутри домов все так же чисто и мило, как на китайских картинах. Например: "Я слышал, как смеялись милые девушки, и когда я увидел их, то они сидели на тростниковых стульях". Таким образом, тотчас же получается прелестная ситуация: нельзя представить себе тростниковых стульев без мысли о легкости и нарядности. Затем к рассказу примешивается бесчисленное множество легенд, и они приводятся также в виде пословиц. Например, о девушке говорится, что у ней были такие легкие и нежные ножки, что она могла стать на цветок и не согнуть его. О молодом человеке, — что он был такой нравственный и храбрый, что в тридцать лет удостоился чести говорить с императором. Или о влюбленной парочке, — что они, будучи долго знакомы, были так сдержанны, что, когда им пришлось однажды провести ночь в одной комнате, то они провели ее в разговорах, не коснувшись друг друга. И множество таких легенд: все они имеют в виду нравственность или благоприличие. В высшей степени замечательную противоположность этому китайскому роману я нахожу в песнях Беранже; почти все они основаны на безнравственных и распутных мотивах и были бы для меня в высшей степени противны, не будь они обработаны таким большим талантом, как Беранже, — теперь же они переносны и почти прелестны. Но, скажите сами, разве не в высшей степени замечательно, что сюжеты китайского поэта вполне нравственны, а первого французского поэта нашего времени — составляют ему противоположность".

..."У них в домах все чисто и мило": вот атмосфера, где, мы чувствуем, даже не может зародиться наш тяжелый алкоголизм. Нет у них родства с отравляющим напитком; как нет к нему влечения "в бодром и веселом" настроении армии Бутса, о чем вскользь упомянул Рачинский, не догадываясь, что в этом-то настроении и лежит все. Но замечателен конец монолога Гёте:

"- Такой талант, как Беранже, — заметил ему Эккерман, — вряд ли бы что сделал из нравственного сюжета.

— Ваша правда, — отвечал Гёте, — именно благодаря испорченности нашего времени раскрылись и развились в Беранже его лучшие стороны".

Вот объяснение — лучшее, какое мы читали когда-нибудь, — безнравственности литературы, на что есть столько жалоб. Не поэт безнравствен, — ведь он все же избранный в своем времени и в своей расе. Испорчена именно эта раса, это время; и, как довольно становится очевидно, — Европа есть континент испорченной крови.

V

Среди множества заметок о Пушкине, какое печаталось этот год по поводу его юбилея, мне резко бросился в глаза один рассказ: поэт жил в Бессарабии и безумно, хотя и коротко (увы, вся европейская любовь стала коротка и новый Гомер не воспоет христианской Пенелопы), влюбился в молодую и прекрасную цыганку. И по разнице веры, и по множеству еще причин, как-то по разности образования и общественного положения, он не мог ее сделать женою. Но во что бы то ни стало и совершенно серьезно он хотел иметь ее "подругой дней своих суровых". Она также любила его, но с печалью объяснила, что все зависит от старшин их табора. Пушкин был уверен, что тысяча-две ассигнаций совершенно достаточны, чтобы насытить алчность людей, которые занимаются кражей и перекрашиванием лошадей. Как же был изумлен он, услышав от них, что девушка может выйти из табора только как его законная жена. Он решительно этого не мог. Роман кончился тем, что она, чрезвычайно его любившая, все-таки бежала к нему, в Одессу, и в конце концов, разумеется, погибла. Поэт через год любил уже другую. Но вот ответ, какого не услышишь, не часто услышишь у нас на деревне. Тысяча, две тысячи... за это теряют честь не одни деревенские девушки! Что делать, шило из мешка кажет острие. Но вот факт: в Китае, у негров, у татар, цыган понятие супружества, любви, отношения полов — чище и целомудреннее, нежели у европейских народов.

"Все чисто и мило у них", в противоположность нам, и специально только в линии одного брака, только семьи. Какое варварство нравов во всех остальных сферах: эти казни через распарывание живота, эта еда конины, это вечное конокрадство — отвратительны и ужасны. Как и у евреев их ужасный чеснок. Да, но мы углубляемся далее, мы входим внутрь их хижин, шатров: "все чисто и мило" тут. Тут нет, по-видимому, или вовсе не слышно, о сюжетах "Власти тьмы" и тому подобных прелестях. Вступаем мы в европейский дом — и начинается скверна; вступаем у них в шатры и домы — тут начинается чистота. Мы не удерживаемся на пороге дома, мы проникаем в семью, ищем ее духа, ищем ее тона. И, в противоположность "владычественной" у нас здесь "теме", находим тихого ангела, точно единственного здесь, единственно для этого слетающего в эти бедные домы и к этим бедным людям. Все они, не исключая полигамных татар, имеют, в противоположность нашему фразерству, "ложе" подлинно "не скверное". "Полигамных"... Но ведь картограммочки семьи уже обнаружили нам, в "судьбе индивидуума", что мы собственно имеем закон моно-"венчания", но не имеем закона моно- гамии. Напротив, совершенно неопределенная, расплывчатая полигамия с жестокосердым бросанием первых, и самых чистых, жен (сюжет "Воскресенья" Толстого). Кто же из нас знал и знает "одну женщину"? Невиданное чудо. Оставим полемику, ограничимся афоризмом: спины татар — широки, рост — прям, лицо — открыто, глаза — смелы. Решительно каждый человек, кроме европейца, открыв полу шатра своего, переступив через порог свой, чувствует, что он входит пусть в нищенски устроенный, но "храм Божий", "от века и до века поставленный", "по благословению Божию" и вне этого дома-хижины-шатра для них нет, и не существует, и не возможно касание к женщине. Вот это-то и есть то немногое, то краткое, но зато в самом обычае выраженное, что имеют все. И чего одного не имеем мы. Мы не имеем и у нас вовсе не развито цивилизациею священство "своего дома", "своего порога" и — выразимся грубо, но нужно — "своего sacri cubiculi", как писали византийские хроникеры об императорах.

— Но мы имеем моногамию!.. Я уже поправил:

— Мы имеем "моно"-венчание при неопределенной "поли"-гамии.

"Нов. Вр.", 1899.

ВНЕ СОВЕСТИ И БОГА

Высота законов — это честь государства; высота нравов — это честь общества. Печать критикует первые; но печать есть выразитель общества, и ее критика должна и может переходить в суровый суд, отчасти над собою суд там, где нравы общества падают гораздо ниже требуемого законом минимума нравственного уровня.

У нас есть законы о собственности; похитивший сто рублей не только возвращает их, но он судится просто за поступок свой, за то, что смутил и возмутил, так сказать, правильный и нормальный уклад собственности. Собственность есть моя собственность; вообще она есть чья-нибудь личная собственность, и вот замещение лица законного лицом незаконным около бумажника с деньгами, около кошелька с золотом, — наказуется в гораздо большей степени, чем стоимость лежавших там кредиток или империалов. Нарушен принцип, нарушен уклад. И казнь постигает за нарушение принципа.

Я перехожу к очень щекотливой теме; я боюсь, что большинство моих читателей не согласится со мною. Но да будет позволено частному человеку высказаться в вопросе, который вообще составляет предмет и тему наших частных суждений, составляет собственность наших частных мнений, ибо сюда закон еще не простер своего внимания. Мне думается, если есть некий уклад отношений собственности, то есть или возможен наблюдаемый законом или соблюдаемый обществом уклад и отношений чести, и в особенности там, где эта честь и важна, и гибка. Ведь есть люди, пропивающие свое состояние, вообще есть дурные собственники; но дело поставлено так, что во мнении общества жестоко шельмуется всякий, кто пользуется слабостями плохого собственника. Я уронил; да, но ты не поднимай или, подняв, подай кошелек обронившему. В добрые времена английского короля Альфреда все кошельки, потерянные на улицах Лондона, возвращались владетелям. Может быть, история тут идеализирует, но уже за одну тенденцию так поставить нравы общества она прозвала доброго старого короля "Великим".

Потерянный кошелек честным человеком возвращается по принадлежности; семинарист Хома Брут, изображенный Гоголем в "Вие", проходя по базару и видя воз без присмотра, не мог не стянуть с него какой-нибудь вещи. Гоголь шутил, описывая смешного киевского семинариста; но, вообще говоря, если, проходя мимо пролетки, где седок, зайдя в магазин, оставил без присмотра свои вещи, вы возьмете их, спрячете под пальто, унесете домой, — вас назовут вором. Такой кражею вещей с пролеток по большим городам занимаются мальчишки, без роду, без племени, невежественные, голодные. Во всяком случае, они не пользуются честным именем. К сожалению, уклад собственности у нас есть, а уклада "чести" в одной особенной и важной сфере — нет.

Вы соблазнили девушку; по-моему, цена вам — как воришке чужих вещей с пролеток. О, я нарочно беру унизительное сравнение, ибо вся суть в том именно, чтобы сломить зародившуюся здесь гордость. Такой воришка говорит: "Я победил". Позвольте, никто не видел, была ли здесь борьба и каковы были условия борьбы. Может быть, вы не сражались на шпагах, а закололи из-за угла. Во всяком случае, бьются на шпагах с равными, на глазах третьего или третьих лиц, и при совершенном равенстве положений, имени, мундира. Ведь офицеры и генералы не колют "ради дуэли" мужиков. Итак, "соблазн" — если уж он когда-нибудь позволителен — то равной себе и в равном обществе. Остальное здесь — "шашни", "воришка с пролеток"; цена человеку — грош.

Скажут: "Береги девица честь смолоду"; на то и наши приступы, чтобы закалить борьбою девичью "честь". Позвольте, тут всегда и всемирно активная сторона принадлежит мужчине, а девушка всемирным инстинктом находится в состоянии пассивного ожидания. Может быть, это худо, но так Богом устроено. Так Богом устроено, а человеческое уложение должно бы дополнить, что самая пассивность девушек, решительно неразделимая с прекрасною в них "женственностью", должна быть под охраною внимательнейшего и бережливого отношения активной стороны. Боюсь, что не умею доказать. Но мне думается: чем пассивнее девушка, тем она действительно девственнее и что глубокая развитость пассивности в женской половине населения вовсе не есть показатель непременно дурных нравов, но именно того, что женщина еще женственна. Возьмем примеры. Посмотрите, как пассивна Гретхен в "Фаусте"; решительно она умеет сопротивляться только минуту. Напротив, нравы Римской империи были низки, и мы вовсе не знаем там "нечаянно падающих девушек", не видим бессильных простушек; девушки очень тонко ловили там цезарей, но их... очень мало "ловили". Женщина была развращена, и женщина была активна. Она "падала" с глубоким расчетом, — падала, побеждая, и самым "падением" своим большею частью давила мнимого "победителя".

Этим я хочу хоть сколько-нибудь отстоять "падающих девушек" от обычного клейма, на них прибиваемого: "развратница". Ей-же-ей, Гретхен не была развратница. Гёте поэтическим и философским гением дал нам почувствовать в ней всю полноту душевных даров; но позвольте, кто же считал душевные дары у других в подобном положении девушек, не получивших гётевского апофеоза, и если мы не умеем в них ничего найти, никаких душевных сокровищ, то, может быть, это не потому, что они не Гретхен, а потому, что мы — не Гёте. Гретхен была бедная горожанка, по-нашему, — мещанка; брат ее — солдат, во всяком случае не офицер. Самая обыкновенная обстановка. Но она была поэтична, грациозна, религиозна. Увы! такие-то и соблазняют; и решительно никто, кроме Мефистофеля, не ухаживает за податливыми Мартами. Да, до чего часто "падение" есть не синоним "развратницы", но именно усиленного, подчеркнутого и очень взлелеянного целомудрия! Повторяю, за Мартами не ухаживают, да и Марты падают внимательно, как римские матроны.

Висел цветок, — правда, совершенно пассивно; может быть, надеялся на судьбу свою, может быть, потерял надежду. Во всяком случае — он не ваш. Он просто Божий. И мне думается, человек делает ужасный религиозный грех, если, напевая "тру-ля-ля", взял, сощипнул его двумя пальцами, понюхал, бросил и пошел играть в карты. Мне представляется это чем-то ужасным. Тут что же отделываться статистическим воззрением: "Сто первая". Нет в людях и среди людей "сто первых, сто вторых", есть имя, человек, "Мария", "Надежда", и непременно был нерассказанный роман, неувиденная драма. "Раба Божия Мария" принадлежит себе и Богу; в порядочном обществе она под охраною общества; она нисколько не обязана "не пасть", но вы совершенно обязаны, и строго обязаны относиться к ней серьезно. Вы можете ее любить, даже можете ее "сорвать", на то она роза, на то в саду Божием; но вы можете сорвать ее действительно и непритворно залюбовавшись ею, полюбивши ее; и ни в каком случае вы не можете ее оставить иначе как без ясной и определенной доказуемой вины ее. В особенности то, что она всю судьбу свою возложила на вас и не имеет закона защитою себе, должно удвоить, утроить ваше внимание, заботу, деликатность.

Дозволительно автору иметь свое субъективное мнение. И в голову мне не приходило осудить хотя одну и когда-нибудь "павшую девушку". Да, признаюсь, и "падение" это я считаю прямо законом их пассивности, столь же непреложным, как то, что "края земли опускаются", "земля округляется", "земля есть шар". Но меня прямо охватывает какой-то мистический ужас, когда я на картинке вижу (в жизни никогда не видал) сюжет с подписью "оставленная девушка" или что-нибудь в этом роде. Насколько это мало есть легкомыслие со стороны девушек, видно из того, сколько из них, из "оставленных", перешли в "утопленницы", "удавленницы". Нет, это не статистика, это "рабы Божий Марии, Надежды", etc. Это — наши возлюбленные сестры, которых задавили нами ненавидимые братья; это — страницы и страницы всемирного каинствования. "Каин, где брат твой Авель?" — "Почем я знаю, я — в карты сел"...

Или — "сел за председательский стол" в уездной казанской управе. Все это очень длинное и, может быть, очень скучное рассуждение я написал, прочтя поразительный случай, напечатанный в обеих казанских газетах, с прописью en toutes lettres [полностью (фр.)] имен, и перепечатанный здесь, в Петербурге. Впечатления дней сменяются быстро, и вчерашний газетный лист не существует сегодня. Поэтому я передам вкратце содержание известия, может быть забытого читателями. Открывается одно из заседаний XXXV казанского уездного земского собрания. Председательствует в этом собрании А.Н. Баратынский; и собрание слушает доклад ревизионной комиссии, заканчивающийся предложением выразить глубокую благодарность управе и ходатайством о денежной награде г. С.А. Бекетову, председателю уездной управы, за его деятельность по оказанию продовольственной помощи населению, пострадавшему от неурожая. Едва докладчик ревизионной комиссии проговорил последние слова, — рассказывает "Казанск. Телегр.", — как к столу председателя собрания быстро подошла скромно одетая молодая девушка и дрожащим от волнения голосом попросила разрешения сказать несколько слов. В это время, весь бледный, вскакивает со стула председатель управы г. Бекетов и говорит, что "все заявления, какие намерена здесь сделать девушка, носят чисто интимный характер и не подлежат рассмотрению земского собрания". Да, не государственное было дело. В первую минуту председатель и гласные поколебались, но затем решили выслушать. "Господа, — начала девушка, и в ее голосе слышался стон наболевшей души, — я семь лет состояла учительницей земской школы Казанского уезда... Моя фамилия Б. Господа, председатель управы, С.А. Бекетов, пользуясь своим положением и властью, моею беспомощностью и беззащитностью, обесчестил меня, сделал меня матерью ребенка, а затем, мало того что заставил меня отказаться от должности учительницы, но и совершенно бросил меня с ребенком на произвол судьбы. Господа..." Тут г-жа Б. начинает тихо рыдать. Председатель собрания, г. Баратынский, участливо предлагает ей стакан воды. "Господа, — несколько оправившись от охватившего волнения, продолжала девушка. — Я сделалась матерью... Это не понравилось С.А., да я ему и надоела... И он приказал мне подать прошение об отставке... Два года я переносила унижение брошенной любовницы, горе, нужду... часто не имела квартиры, голодала. Несколько раз я думала покончить с собой, но ради ребенка оставалась жить... не хватало сил, а помощи не было..." Здесь силы, пишет свидетель, стали, видимо, оставлять г-жу Б., и она, шатаясь, ухватилась за спинку первого попавшегося под руку кресла.

"- Я должен заметить, — уже с невозмутимым спокойствием произнес г. Бекетов, — что г-жа Б. уволена от должности в 1897 году по распоряжению училищного совета за не совсем безупречное ее поведение.

— Неправда! — возразила г-жа Б. — Я подала в отставку по требованию Бекетова.

— Мы понимаем, что ваша отставка была вынужденною, — вставляет замечание К. А. Юшков. — Вы нам скажите, что вам нужно от собрания?

— Господа! Вы — честные, вы добрые, вы не дадите мне умереть с голоду. Ах, дайте, дайте мне возможность вновь честно зарабатывать себе кусок хлеба! Дайте мне возможность вновь заниматься тем делом, которое я любила и люблю!.. Господа, нас много... не у одной меня так же разбита жизнь". Она намеревалась еще что-то сказать, но рыдания заглушили слова, и она беспомощно смотрела на гласных, беззвучно шевеля губами.

Мы, русские, горячи на минуту, но как-то непамятливы. Собрание горячо отнеслось к инциденту и два дня посвятило его рассмотрению. В первый день оно приняло горячее участие в девушке и, ассигновав 100 р. на единовременное ей пособие, поручило управе зачислить г-жу Б. в кандидатки на первую учительскую должность. Но впечатление остыло, и в следующих -втором и третьем — собраниях выступил гласный Корсаков с предложением передать дело на рассмотрение прокурора, "так как г-жа Б., по его мнению, нанесла г. Бекетову оскорбление, назвав его своим любовником, при исполнении им служебных обязанностей". Затем, стали баллотировать вопрос о пособии в 100 р., — и провалили его. Начали собирать по подписке, и собрали 196 руб., из которых 150 р. пожертвовал г. Бекетов. Но г-жа Б. взяла из них только 46 руб., отказавшись от денег самого председателя управы, так характерно "управившегося" с одною из учительниц, и благополучно, по-видимому, выплывшего из инцидента.

Оставляя в стороне длинные рассуждения, заметим, что каждому начальнику до известной степени вверяется "честь и служба" всех подчиненных лиц. Если г. Бекетов мог "предложить г-же Б. подать прошение об отставке вследствие небезукоризненного поведения", то, очевидно, это потому он вправе был сделать, что в состав обязанностей его входило наблюдение не только за учебным делом, но и за "поведением учительниц". Иначе нельзя объяснить дело. Всякое право течет из долга, и он мог взыскивать за поведение, потому что он был попечителем и охранителем поведения, и притом по должности. Таким образом, он "наблудил при исполнении своих обязанностей", и был вовсе не рыцарем перед Дульцинеею, не Дон Жуаном перед одною из своих жертв, а просто русским чиновником, пусть и от общества, среди ему подчиненных лиц, часть коих была женского персонала, — и повел себя скорее как старый помещик в девичьей, среди женской прислуги. Такой взгляд на учительницу, такой взгляд на свободную девушку, хоть и зависимую, но не крепостную, и, наконец, такое упрощенное поведение представителя общества не должно допустить само общество. Позвольте. Ведь есть земство как порядок общественной жизни; есть земское собрание как активный и личный выразитель этого порядка жизни и, наконец, есть управа как уполномоченный от собрания. Вот под каким преемственным контролем находится всякая учительница и вместе под какою преемственною опекою. Да, всякая организация есть опекун службы, жизни и чести всех своих подчиненных, всех у себя служащих; и г. Бекетов, в сущности, прежде всего не уважал вовсе не девушку, а не уважал самого земства, всего земского собрания, как бы пренебрегая его покровительственными функциями или предполагая во всех казанских земцах людей, подобных себе, которые не прочь попользоваться тем, что плохо хранится. Гоголевский Хома Брут невольно приходит на ум. И плохо Казани, если она представляет собою воз, около которого ходят такие любопытные экземпляры человеческой породы, интересные в литературном изображении, но крайне неприятные в житейском обиходе. Да, казанские девушки, берегите вашу честь: у вас председателем управы г-н Бекетов. Этот кот сала не пропускает, и на каждую девушку он смотрит как на подлежащее "учету" или "утеку" в его пользу сало. Общество казанское вполне может пожелать, чтобы г. Бекетов давал любовные битвы на равных условиях, среди равных себе по положению лиц, и гордился победами над равными и свободными. Тогда его можно назвать Дон Жуаном и какой-нибудь казанский Моцарт может положить на музыку его приключения. Но теперь это просто человек, любящий с прислугою шашни и имеющий дерзость смотреть на служащих казанского земства как на свою личную прислугу, а на самое земство — как на область своих личных похождений. Все это достойно не музыки Моцарта, а описаний Лейкина.

Вполне прекрасно, что г-жа Б. отказалась от денег председателя управы. Вообще она не просит "пособия" и не навязывается "со своим ребенком" его отцу, так очевидно забывшему отцовские обязанности. Но она, — по всему тону рассказа, — очевидно, трудолюбивая и скромная девушка, и просит только, чтобы ее не обрывали в труде, не срывали в средствах существования, теперь ей удвоенно нужных. Каждый знает, как легко в наше время матери отделаться от ребенка. Совершенно очевидно, что ей дорог и мил ребенок, и то, что было для г. Бекетова приключением, возможно и вероятно, что для нее было маленьким нерассказанным романом. Вообще тут, с внутренней стороны, мы ничего не знаем. Но весь тон рассказа и то, что земское собрание горячо приняло к сердцу дело и три раза собиралось обсудить его, — показывает в ней не заурядную девушку, но девушку, произведшую сильное личное впечатление. Она вполне вправе требовать или ожидать покровительства от земства; ведь она ему служила и была так обижена именно "при исполнении своих служебных обязанностей". Кстати, договорим: именно учительнице бесконечно трудно "с прижитым ребенком", ибо это есть касация всего ее труда, профессии, т. е. прежде всего пропитания. И если она все же не рассталась с ним, значит, она именно порядочная девушка, а вовсе не "работница", не ремесленница, которая "случайно" оступилась и к которой г. Бекетов мог подойти как в самом деле к работнице и служанке. Есть все причины для маленькой опеки над нею казанцев и все причины для крайнего отвращения к занимательному "коту в сапогах", о казанских приключениях которого стали рассказывать газеты после того, как долгие годы, может быть, о них рассказывали "кумушки". Подобные приключения редко бывают единичными; они слагаются в серии, из которых вдруг выныривает которое-нибудь.

"Нов. Вр.", 1899.

О НЕПОРОЧНОЙ СЕМЬЕ И ЕЕ ГЛАВНОМ УСЛОВИИ

I

Что может быть выше непорочной семьи? Я не говорю о счастье двух в ней, о воспитании и воспитанности в ней детей, но о зрелище ее и воспитывающем влиянии этого зрелища на других. В обществе такая семья становится центром могущественного притяжения: все любят ее, все стремятся в нее; для каждого — честь и радость переступить за ее порог. Я думаю, непорочная семья есть мечта государственного человека, мечта апостолов. "Приветствую тебя, Прискилла, и твою домашнюю церковь!" — писал ап. Павел ранней христианке. Но как в апостольские времена, так и сейчас непорочная семья есть в точности маленькая церковка. И всякий путник, встречая таковую на путях своей жизни долго о ней хранит память. Непорочная семья есть вместе лучший пророк брака: пример ее, возможность ее самым образом своим увлекает вернее, чем всяческие аргументы. В старости эта семья еще лучше кажется, чем в молодости Злой гений Гоголя, может быть, думал посмеяться над "старосветскими помещиками", но, увлеченный самым предметом, — какую идиллию он нарисовал! Один умер, другой не захотел жить. И как хорошо все вокруг них, например, вы, верно, помните эти скрипучие, музыкальные двери в покосившемся их домике! Это — словно музыка души, тихая, вечерняя, распространившаяся на мебель, на дом, которые состарились около людей.

Удивительно, что природа счастливее или лучше человека. Год назад, проезжая мимо Орианды, в Крыму, я вышел из экипажа, чтобы напиться из источника.

— Пройдите, барин, немного далеше, посмотрите на сердитого лебедя.

Мне было не до лебедя от усталости. Однако, когда холодная вода побежала по жилам, я расправил усталые от согнутости ноги и прошел сажен десять в сторону, куда указывал ямщик. Пруд, большой и красиво обсаженный, но никого нет. Я зашел с другой стороны. Нет и нет никого; я уже собирался вернуться. Вдруг слышу шум под ногами. Плавно гребя лапками, лебедь ударился грудью в берег и, вытянув шею, хотел меня клюнуть, но не достал. Я все-таки инстинктивно отступил назад, думая, что он подымается на дерн. Но он не вышел из воды. И что за странный лебедь!

Я его рассматривал с четверть часа. Лебедей видал я много и не ошибаюсь во впечатлении. Самое удивительное в нем было — глубокая автоматичность. Например, он прямо бросался на вас: стоило сделать ему самый незначительный поворот движения, маленькое лишнее усилие — и он достиг бы цели, к которой, по-видимому, столь яростно бросился. Но он его не делал. Он как будто сам ждал, что вы спуститесь к воде; и тогда он клюнет. Но вы не уходили, стояли очень долго, и, согнув шею, он смотрел на вас действительно злым глазом долго, очень долго. Кажется, простой вы тут день, и он простоит день, совершенно неподвижно, как истукан. Далее, чтобы клюнуть, он подплывал крадучись, под кустами, и вдруг бросался почти из-под ног ваших. Но это было все, что он умел или что хотел делать. На середину пруда он не выплывал, очевидно, никогда и точно стоял на якоре у берега. Полуприподнятые крылья, неправильное перо, придававшее ему вид какой-то лохматости... Совершенная утрата известной грациозности фигуры и эластичности движений... "Да он... сумасшедший", — подумал я, и убежден, что не ошибаюсь. В нем была потеря свободы и индивидуальности, которая есть самый общий признак душевных болезней или с которой начинается всякая душевная болезнь. Лебедь... душевнобольной!! Да, вот подите, но никогда, как в этом случае, я не наблюдал так ярко и выразительно, что у животного есть душа. Когда-то, еще юношею, я начал было читать: "Душа человека и животных" Вундта. То, в чем не мог убедить меня германский мудрец, убедил в полчаса лебедь в Орианде.

— Да что такое с ним? — спросил я у ямщика, вернувшись к экипажу.

— Года четыре назад у него ушибли (или умерла — не помню) лебедку, и с тех пор он такой.

— Да ему бы другую дали.

— Давали. Он всех заклевывал насмерть.

Много прекрасного я видел в Крыму. Кипарисовые рощи; лимоны — прямо над головою; дворцы померкших владетелей, с картинными в них галереями. Но все или забыл, или забуду. Но этого прекрасного лебедя, истинное чудо рук Божиих, не могу никогда забыть. В самом деле: мне показалось, что я прошел перед чудом природы. Очеловечение природы, всплеск ее до красоты и почти до ума человеческого были так очевидны. Это был дарвинизм, но как-то навыворот; "И человек — животное", — сказал Дарвин; я же говорю: "И животное — человек". Есть все причины не для отрицания Бога, но для утучнения молитв Ему.

II

Мне кажется, дать земле непорочную семью — это значит сделать ее раем; внесите "меч и разделение" только в одну семью, и вы превратите всю землю в хаос, зальете кровью, грязью. Животным Бог дал инстинкт, т. е. некоторый внешне ими управляющий разум, наложенный на них как фатум, как рок, который их спасает, мудро ведет от рождения до смерти и не дает им ни вырваться из-под себя, ни уклониться в сторону. В человеке инстинкт в смысле этого внешне наложенного разума — ничтожен. Ему даны страсти, манифестации которых бывают иногда ужасны, но и достигают в других случаях такой трогательности и нежности, какие роднят человека с Богом. Беатриче, которая ведет Данте через чистилище в рай, — какая идея, какой теизм идеи! Как это уже близко к религии! И между тем в глубочайшей основе поэмы Данте — этот же простой случай "потери лебедем лебедки". Кстати, многие ли знают один странный, почти пантеистический стих флорентийского поэта, столь необыкновенный в нерассеявшемся еще сумраке средних веков: "От Бога Отца изошла природа, восхитительная дева; Дух человеческий отыскал ее и добился ее любви; их союз не был бесплоден; родился гениальный ребенок; этот ребенок — философия природы. Вы видите, что она почти внучка Божия":

Si che vostr' arte a Dio quasi ё nipote.
[Искусство есть Божий внук в известном роде (ит., пер. М. Лозинского].
("Inferno", с XI, 101).

Это, казалось, мог бы сказать только в XIX веке "великий язычник" Гёте. Это бы поняли, если б им как следует растолковать, наши екатеринославские хлысты. По крайней мере, в таком же пантеистическом духе я прочел одну их песенку, в простом этнографическом очерке. Между тем это сказал "добрый католик" Данте.

Если бы страсти человека одни управляли им, они разрушили бы жизнь. Но человеку дан еще разум, который вмешивается в страсти и входит в них регулятором. Разум — его собственный, не роковой; разум размышляющий, избирающий; разум — как критика, как опыт. Но разум есть именно устрояющая, однако не творческая сила. Замечательна глубоко ограниченная его роль в семье. Семью нельзя рационально построить. Наблюдали ли вы, как иногда образованнейшие и рассудительнейшие супруги, притом нисколько не запальчивые, бывают глубоко несчастны и, пробившись двадцать лет, к "серебряной свадьбе" расходятся окончательно. Я знал жену одного образованнейшего профессора, почти столь же уже ученую, как он сам, которая именно к серебряной свадьбе помешалась. Она истощилась в скуке; и так как бежать ей не могло прийти в голову, да было уже и поздно, то она сошла с ума. Каменное терпение — лопается. И это случается с философами, писателями; иногда со священниками. А между тем Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна были так счастливы. Они не "умели" быть счастливы, а "были" счастливы, между тем как профессора "умеют" быть счастливы, но не "суть" счастливы.

Вот почему изъять страсти из семьи — это значит не начать семьи; мысленно или в законе изъять их из семьи — значит даже не дать семье возникнуть. Страсти суть динамическое, зиздущее и вместе материальное условие семьи; "порох", без которого не бывает выстрела. Не без улыбки и недоумения я читаю иногда, что причина необыкновенной разрушенности семьи в наше время лежит в сильном действии, и притом разнузданных, страстей. "Если бы не страсти, семья бы успокоилась". Я думаю, "если бы не страсти" — семья скорее не началась бы. Есть три жалобы на них: зачем иногда рождают девушки и вдовы: зачем изменяют женам мужья? зачем мужьям изменяют жены? На эти три темы написаны все романы с "разрушенным счастьем". Но мне думается, что не было бы ни счастья, ни несчастья, совсем бы ничего не было, если бы время от времени не происходило этих трех разрушительных явлений.

Не замечают, что каждое из этих трех явлений есть выход в идеал, — и в идеал именно самой семьи, — из состояния действительности, которая представляет только бессветную материю семьи. Я говорю "бессветную", т.е. лишенную всякого в себе света. Года два назад была переведена на русский язык книжка г-жи Корелли: "История детской души", кажется произведшая сильное впечатление на общество и вполне достойная этого успеха. Книжка переведена с английского и издана К. П. Победоносцевым, религиозный и государственный авторитет которого равно высок. Здесь рассказывается судьба и "история души" самоубийцы-мальчика Лионеля. Его не били; ученье давалось ему без труда. У него были только очень черствые и ограниченные, т.е. с точки требований детской души, учителя. В классной комнате, на крюке, устроенном для гимнастики, он повесился в одну темную ночь, т.е., как мы догадываемся, он ушел к Богу спросить Его о правде детской души, о правах (это внимательно приведено в книге) детской души на наивность и поэзию, чего в высокой степени не могли понять ни его родитель, ни его шульмейстеры. Но замечательно, что несколько раньше его смерти сбежала с молодым человеком его молодая мать. "Развратница", казалось бы, ужасная "развратница", которой нет и не может быть пощады. Вина ее увеличивается еще тем, что молодой человек не был ею чрезвычайно увлечен, и в записке, оставленной мужу, она говорит, что это знает и предвидит свою гибель, т.е. что она бежала без настоящей любви, без опоры, просто в тьму. Отчего же она бежала? Ее тоже не били. Даже не упрекали, по крайней мере оскорбительно. В начале книжки рассказан эпизод, как она запела в полголоса народную английскую песенку; муж, стоявший на террасе, услышал и с гримасой заметил: "Какой грубый вкус у этой женщины: ей всегда нравится что-нибудь мужицкое, а не образованное". Но ведь это только расхождение во вкусах, такая малая, казалось бы, причина для расхождения в супружестве. В самом конце книжки, на похоронах самоубийцы-сына, отца успокаивают знакомые. Он поднимает почти веселое лицо и догадывается: "Ба, да ведь я могу требовать развода, вторично жениться и у меня будет опять сын" (т.е. на место Лионеля). Таким образом, не жестокий, не бесчеловечный, он был в высшей степени деревянист: качество гражданина, решительно не подходящее ни под какую статью уголовного закона. Он был совершенно прав как гражданин; но он был немножко не прав как отец, как муж — категория отношений, существенно не деревянистая. И сын его умер насильственно; жена бросилась от него в гибель. Между тем очень глупый сын и очень глупая женщина остались бы с ним. Действительно, вся книга представляет сплошной узор нежности и поэзии, в которых выражены характеры бесконечно любящих друг друга этого мальчика Лионеля и его несчастной матери. Оба вышли из-под закона — в идеал. Один — в идеал загробный; другая — хоть в мечту, хоть в ожидание, хоть в минуту идеала. Повторяем, книга переведена, "издана" и сопровождена предисловием, т.е. как бы во всех отношениях рекомендована знаменитым государственным и благочестивым человеком.

Таким образом, замечательная сторона в трех бедственных несчастиях, "от которых рушится семейное счастье", заключается в том, что именно разрушающая, активная сторона бывает права, а не пассивная и, казалось бы, обиженная. Этот приговор кажется ужасно жестоким, и он таков en masse и на бумаге; но он глубоко прав, в частности, и в самой жизни. Всякое "рушенное счастье" есть ярлык счастья; и он, как фирма банкрота, держится некоторое время искусственно и падает, когда нельзя более скрывать существо дела и нет сил жить под его фальшивым штемпелем. Ярлык счастья Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны был добротный, и, когда умерла одна, умер другой. Я не забуду впечатления, еще детского, подобной же связанности людей. У нас был в Костроме, на краю города, свой деревянный в 4 окна домик; рядом с ним стояла совсем маленькая в одно окно хибарочка, где жил портной. Портной, и его жена, и двое детей — мальчик и девочка, лет 9 и 11, с которыми я играл на улице. Я не видал этого портного иначе, как перед единственным окном, на верстаке (очень широкая деревянная лавка, полу стол). Никому не приходило в голову, чтобы этот худощавый, с необыкновенно доброю улыбкою человек был чем-нибудь болен. Но он умер. У него, очевидно, была чахотка. И вот я помню его жену, еще молодую и прекрасную (мне казалось) женщину, как она сидела на дворе, т.е. на самой его середине, на земле, и не плакала, а как-то визжала. Она была совершенно помешана от горя и недоумения (смерти она, очевидно, не ждала, не замечала болезни мужа).

Итак, от лебедя в Орианде до жены этого портного любовь и согласие и счастье — решительно неразрушимы, когда они истинны, неподдельны. И чуть только мы замечаем шатанье "счастья", мы должны быть в безусловной уверенности, что счастья не только сейчас, но уже давно нет, и, может, оно было или казалось бывшим только в самые первые, обманчивые и обманывавшие минуты. Все разговоры о том, что вот были счастливы 5-10-15 лет и вдруг — "крах", — пусты и ничтожны. Семья есть институт привычки, и институт — растущий. Самый бледный злак жизни, если он есть, вырастает в ней с каждым днем; любовь, если хоть ниточка ее была, укрепляется привыканием. Вам жаль покинуть старую квартиру; жаль, положительно бывает жаль, гимназических, университетских товарищей. Между тем здесь есть только свыкание ума и характера, т. е. неизмеримо меньшее, слабейшее, чем то, что есть в семье. Семья как родник роста представляет, в детях и родителях, буквально одно сросшееся существо. И когда оно начинает разламываться на отдельные составляющие его части, то, значит, самый прирост их друг к другу был уродливо болезнен, и притом с самого начала. Молодую чету, "новоженов", уже на 13-м, на 14-м месяце, иногда на третьем-четвертом, уже можно определить в смысле прочности счастья всей остальной жизни.

Но я заговорил о разуме в его распорядительном значении. Семья есть институт существенно иррациональный, мистический. Поэтому совершенно напрасна борьба в ней против страстей; напрасна и даже не права. Разуму, как и всякому закону, страсть может ответить просто: "Я здесь образую все — и я господствую. Семья есть мой дом, и именно сотканный мною. Без меня ни закон, ни разум семьи не создадут. Вот почему, когда я рушу семью, я рушу свое создание, рву свой покров, изделие внутренностей моих. Мне больнее от этого, чем всякому закону, всякому разуму; без крова, под небом теперь — я, и перед вероятною гибелью. Кроме того, исследуйте меня, и вы убедитесь, что не без причины я тку такое благородное и нежное существо, как семья: самая природа моя и происхождение мое — благородны, как и постоянный мой уклон. Я есмь идеал в том смысле, что непрерывно стремлюсь к идеальному, и именно в значении непорочного. И если я ухожу, не объясняя никому причин, из семьи, знайте, что я именно ухожу из семьи уже порочной, и с надеждой и усилием на месте ее соткать другую, и именно непорочную, семью; неправильно родив, я усиливаюсь к новым родам, оплакав труп неудавшегося младенца". Непременно и безусловно грех пал уже в оставляемую семью. Это нельзя Доказать, это не всегда сумеешь выразить, именно потому, что семья вся соткана из субъективизма, из неуловимого и мистического. Но что нет безгрешной, праведной семьи, которая распадалась бы, — этому можно даже a priori поверить. И это все, что нужно, чтобы разуму понять единственную роль, какую он здесь может выполнить. Мы сказали, что непорочная семья есть величайший идеал в смысле социального строительства; но разум построит ее не тогда, когда "запретит", "вытрет" их, как резина стирает карандаш; тогда ничего не будет, не будет семьи. Да и не вправе он, пассивный регулятор, бороться против образователя и материи семьи. Но он может все устроить, став на скромное место мудрого аналитика, исследователя, пособника. Он не умеет здесь рождать; но, как искусный акушер, он может помочь родиться.

III

Литература о смерти этого живого и лучшего на земле явления, именуемая у деловых людей "литературою о разводе", обширна как на Западе, так и у нас. Она производит впечатление той деревянистости, от которой умер бедный мальчик Лионель. Вопрос о так называемом "разлучении супругов" внесен в виде законопроекта на рассмотрение высших государственных наших учреждений. В декабре месяце минувшего года, в одной из южных газет, был помещен ряд статей: "К вопросу о разводе", профессора канонического права в Новороссийском университете г. А. Загоровского. Мы их читали в свое время; много о них думали. И решаемся здесь сказать несколько слов, думаем — существенно новых об этой мучительной семейной операции.

Прежде всего о компетенции здесь государства и о том, точно ли вправе оно поднимать подобные вопросы, т.е. переходить за рубрику цивильного права и входить в сферу права канонического. Г. Загоровский указывает, что уже в византийскую пору развод только частью регулировался церковью, а большая часть законоположений о нем и именно о достаточных причинах к разводу была проведена светскою государственною властью и включена церковью в канон для себя по предложению первого. Что за явление? Придет ли на ум государству вмешиваться в процесс и формы крещения, исповедания, причащения, елеосвящения? Ничего подобного. Отчего же в одном таинстве брака возможно это явление? Здесь мы стоим на рубеже почти открытия: да, во всех таинствах человек пассивен; кающийся, причащаемый, крещаемый, помазуемый миром, он стоит перед церковью как оголенный член мира; как древко, по коему течет таинство церкви. Но в браке? Здесь приемлющий таинство не только не пассивен, но скорее пассивная сторона, в ненарушимом ритуале, принадлежит церкви, а вся активная сторона, т.е. совершение самого таинства и шествование в нем, принадлежит бракосочетавшимся. Насколько брак не фиктивен, насколько он есть "текущее таинство", он объемлет тайну жизни самих супругов, о которых, действительно, и произнесены все слова, на которых основан ритуал венчания. Вот особенность и исключительность в таинстве брака, из которой и объясняется компетенция в нем, и единственно в нем, государства. Государство есть выразитель, ходатай и представитель активных совершителей таинства, которые, как его участники, несут в себе долю священства и, следовательно, имеют у себя долю священного права. Имеют они, а с ними и государство, в котором живут они и которое их защищает. Но ни одна йота их, или государства, мысли о браке не должна сходить с почвы исповедания, что брак есть безусловное и святое таинство. Все, выходящее из круга этой мысли, неприемлемо для церкви: напротив, все следующее из этой мысли принудительно к принятию церковью.

Оговариваемся. Чем глубже вдумываешься во все детали именно учения о разводе, о разлучении супругов без развода, вообще в подробности и именно богословского учения о нем, тем яснее раскрывается странная вещь. Брачащиеся, хотя никогда один другому не напоминают о священстве тайны брака, ощущают его, однако, как таинство. У них есть необыкновенно деликатное и углубленное к нему отношение и вечное, неиссыхающее искание брака, всегда в минимально порочных чертах. Когда он расторгается, он расторгается сквозь слезы, иногда сквозь кровь; и никто из брачашихся не может представить этого себе без ужаса. "Этот образ не принес счастья, — они, прожив пять лет, разъехались", — как-то сказали мне, показывая образ художественной работы, которым были благословлены когда-то новобрачные. Расторжение брака оставляет длительное, мучительное воспоминание. О нем никогда не говорят. Не бередят раны. Для брачащихся в ощущении, для всех наблюдателей, — словом, для "мира", живущего "в тайне", — брак есть великое и бесспорное таинство.

Совершенно иное впечатление мы выносим, исследуя церковную работу около брака, процессуальную и ритуальную. "Девять — девять — Москва — два места" — так бесконечно равнодушным голосом, каким-то фатально-равнодушным, выкрикивает весовщик багажа, раньше чем сбросить ваш чемодан и узел с весов, и одновременно его "возглас" отмечается на багажной квитанции. Что такое "два места"? Может быть, в "чемодане" венчальная фата? Может, — погребальный креп? Образ? Скрипка? Весовщику — нет дела. И вот, когда видишь "операции" над брачащимися, "сведение" их, "разведение" их, — всегда вспомнишь этого фатального весовщика.

Так думный дьяк, в приказах поседелый,
Добру и злу внимает равнодушно.

Построчно и пословно мы слышим у этих "дьяков" возглашения: "таинство брака", "святой брак", "святое таинство". Но все это в возгласе. На самом деле нет никакого трепета перед браком, как есть этот трепет у брачащихся мирян; и нет вдумчивого желания посмотреть: "а что содержится в чемодане?". Он, именуясь "таинством", рассматривается как гражданский институт, как договор, но не как священная тайна. Даже более: не трудно подсмотреть и доказать, что собственно трактующий брак стоит на почве учения о фиктивном, т. е. лишь в формальных своих частях значащем, браке, без непременности какого-нибудь в нем реального содержания.

Но обратимся к анализу.

Входит ли длительность первою и главною чертою в таинство? В гражданский институт — да; это требование социальной устойчивости, "крепость договора", "солидность векселя". Но в таинство? Не входит. Совершенно нельзя определить и не вытекает решительно ни из какой черты таинства непременная его продолжительность. Сколько времени длится в человеке действие принятых Св. Даров? Неизвестно. До первого греха. Грех и Тело Христово — несовместимы. И "согрешивший" уже вышел из-под благодатного таинства. Сколько времени длится действие крещения? В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle" ["Орлеанская девственница" (фр.)], когда писал "Кандида" или "Sur le desastre de Lisbonne" ["О лисабонском землетрясении" (фр.)]. Отвергнут Промысл — и нет более действия крещения. Так и с каждым таинством: его святость — вот что вытекает из его существа, что в нем исповедуется, что в нем в самом деле есть. И его длительность, его продолжительность определяется всецело и исключительно временем, пока есть его святые признаки.

Между тем, странно сказать, все упорство перед разводом основывается на непризнании в браке этой единственной черты, святости, т. е. на учении о браке именно не как о таинстве. Разве есть порочные таинства? Странный вопрос. Однако он все решает; можно ли сказать, что брак "еще длится", когда грех в нем живет, и притом в какой угодно форме — злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности? Договор — длится; гражданский институт — длится. Но таинство? Конечно, нет более святого — нет и таинства! Только вековым равнодушием к браку, отсутствием всякого к нему внимания можно объяснить, что до сих пор не замечена эта простая и самая главная в нем сторона. Брак с первым грехом — трупен; и собственно процессуальные формы развода суть только церемония остригания ногтей у мертвеца, честные ему похороны, а не операция над живым. Из этого безусловного требования безусловной непорочности в супружестве вытекает главный канон брака: постоянное очищение от греха друг перед другом через чистое покаяние. Брак есть плоть; но есть дух у этой плоти, и вот чистота-то этого духа и есть показатель живущего таинства. Слова Спасителя: "Прежде, чем принести дар перед алтарем, поди и примирись с братом твоим" — нигде не имеют такого приложения, как в семье, где души супружащихся должны быть вечно открыты одна перед другою; и перед всяким схождением — очищены, как они очищаются перед венчанием через непременно требуемое покаяние и причащение. Вот прекрасное содержимое таинства брака, увидев которое мир не бежал бы скорбно от него, как сейчас бежит повсюду, но радостно спешил бы к нему. Почему он бежит, несчастный, когда брак именно дан ему в утешение, после грехопадения? Да потому, что это есть миазматическая клоака; потому что именно порок есть закон его; это — удивительное и исключительное жилое место, где никогда не открывается форточка, окно, дверь, труба, — и где живые, здоровые разлагаются принудительно возле мертвецов. Вот уж истинно Лета потугробная, где вечный Харон перевозит "тени усопших". Разве брак, как он есть, не полон этими "тенями усопших", вытаращив на которые глаза с ужасом плывут около них живые? Возьмем знаменитую литературную иллюстрацию: Лаврецкий еще брачно жив (целомудрен, верен); но его жена в смысле брака, конечно, умерла. Есть ли брак здесь? В смысле таинства — смешной вопрос; между ними уже ничего не происходит, кроме ожидания Лаврецким "честного погребения" его ех-супруги. Но в смысле договора? Увы, смерть участника не нарушает договора, и деньги платятся по векселю, когда векселевладелец в гробу.

Так образовалась европейская порочная семья, — не по слабости мира, не от разгула страстей. Страсти создали семью, выткали из себя чистейший этот институт, и, как перед Горгоною, люди морщатся с ужасом перед мыслью о смерти ее. Но смерть настает, настала, и нет похорон! Нет семьи, но есть долговые семейные обязанности, неоплаченный вексель, предмет гражданского иска: и мертвому, именно мертвому всегда капля по капле истачивается живая кровь во гроб. Грех, с которым все умерло в таинстве, теперь сменяется преступлением. Живой бьется около мертвого; не понимает, зачем тому его кровь, которой он и пить-то не может, она стекает именно в гроб к нему. Какое дело m-me Лаврецкой до верности ей мужа, до отношений его к Калитиной?! История, так тронувшая Тургенева, не существует для нее. Она умерла; в великом и деликатном таинстве она сейчас же умерла с первым грехом. Но есть — ее длинные трупные ногти, скверный запах, миазмы, миазмы и миазмы. Для них нельзя открыть дверь, окно, форточку; иначе — но это уже гражданский страх, страх устава о векселях, — "все рушится и не будет никакой социальной устойчивости"!

Какое заблуждение! Развод есть постоянный канал, через который совершается очищение главного социального института. Необыкновенно чуткий инстинкт, в силу которого реальная жизнь супругов прерывается и даже оканчивается с первым неискупленным, не заглаженным через признание в нем, грехом, есть как бы естественный и самим Богом установленный страж здоровья семьи; закон, через действие которого этот вечный, к вечной жизни призванный институт не может захворать. Его нет вовсе, или — он совершенно здоров. Болезнь ему не причастна. Единственный вид болезни и есть эта возможная закупорка очистительных путей. Кто же не знает, что в католических землях развод не существует и что семья в них умерла, полторы тысячи лет поборовшись с постоянным внутренним самоотравлением. Но наша церковная программа брака близка к католической; и всем известна "красота" нашей семьи, вытекшая из этой программы. Мы, как и католики, имеем скелет лжи в браке, который пугает всякого живого, и, что хуже всего, он пугает именно честного. Что такое брак сейчас, не в практике одной, но и по странной заповеди, ему отмеренной? Узкие ли это двери чистой жизни? Увы, широчайшие ворота всякого порока. "Брак", нисколько не разрушаясь (и в этом все дело), вмещает решительно все, включительно до засвидетельствованного официальными очевидцами физиологического преступления. Где же тут душа брака? О ней нет вопроса, никогда не было. Это — случайность, вовсе не вошедшая в планы законодателя! Обман ли я беру, вступая в брак? Может быть. Или разврат? — Тоже может быть. Может быть ненависть, отчуждение, равнодушие? — Более, чем вероятно. Для всякого очевидно, что плоска, пошла самая формула брака; распутны широкие его ворота; что нет здесь благородной и деликатной суженности. И всего этого нет, не введено внутрь формулы, о которой извне написано, "провозглашено": тайна, таинство! Но обернем лицо к этой светлой тайне. Что значит с ее точки зрения брак? Да то и есть, что на ней написано: святая, и лишь в чертах святости существующая и длящаяся семья. Фирма без обмана, чай без "копорки", честная правительственная бандероль, совершенно противоположная той, которая сейчас прикрывает собою "сорную траву" брака. Это есть совершенно непорочная жизнь, и именно в меру вашего собственного утончения в понимании порока и непорочности. Кто же его не взял бы? Все ринулось бы сюда. Мы заметили вначале, что единичный факт чистой семьи влечет самым образом своим к себе, как свет влечет мотыльков; около нее, силою ее примера, образуются еще и еще семьи, целый коралловый риф семей, и с коралловою прочностью сложения. Но вот неразводимая семья. Вместо недели операции (впрочем, только похорон), она томится годы. Уже давно "разъехались"; только осталось "место семьи"; остался "документ" о семье, которому мы не иначе можем придавать значение, как становясь на точку зрения "гражданского брака", и даже брака "фиктивного" (60-е годы). Какой образ, какой пример! какое предостережение, и это предостережение стоит, торчит трупом годы: образуется пустынное место, именно от семьи пустынное. Всякий проходящий мимо крестится и говорит: "Избави, Боже!" Таким образом, из самого понятия о непорочности вообще всех таинств следует не только развод, но и его субъективная постановка. Одни супруги знают, впал грех в их жизнь или нет. Есть ли основание для этого в Евангелии, по закону которого мы живем и только и хотим жить? Есть. Где? В переменении Спасителем понятия о внешнем (доказанном) прелюбодеянии на понятие о внутреннем, т.е. недоказанном и недоказуемом, но всегда сознаваемом и чувствуемом прелюбодеянии; и на том, что внутреннее прелюбодеяние Спаситель уравновесил с внешним. Семья должна быть чиста не от внешнего только преступления, не от скандала площади; а от загрязнения самой атмосферы домашней жизни. Нужно это или не нужно миру, мирянам, брачащимся — это вопрос важный; но с религиозной точки зрения не он на первом плане: на первом плане стоит то, что без этого постановка учения о таинствах не выдерживает критики, т.е. это нужно церкви, как член ее догмы о браке. Но и затем, для мира: чем субъективнее развод, тем чище семья; и чем она чище, тем прочнее. А это есть основное земное явление и первый гражданский институт. Прибавим заметку, почти ненужную: механизм развода длится неделю и он таен; это — казнь на тюремном дворе, скорей даже — внутритюремные похороны; между тем как агония семьи длится десятилетия и происходит на глазах мира: это — шельмование принципа семьи на торговой площади, на позор людей, для заражения толпы, для развращения толпы. Удивительно, как все это не оценено, не взвешено. Но, признаемся, идеал здесь так свят, что он отгоняет практические соображения. Не столько внушает страха разложение семьи, коего мы свидетели, сколько алкание увидеть, наконец, общество, сложенное в таинственное, религиозное течение жизни, пульс которого бьется, как играет непорочная улыбка на губах младенца.

"Нов. Вр.", 1899.

МАТЕРЬЯЛЫ К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА

I. Еще из наблюдений над природою

В своей статье "О непорочной семье" г. Розанов сообщает трогательную историю душевнобольного лебедя.

"Никогда, как в этом случае, — поясняет г. Розанов, — я не наблюдал так ярко и выразительно, что у животного есть душа. Когда-то, еще юношею, я начал было читать "Душа человека и животных" Вундта. В чем не мог убедить меня германский мудрец, убедил в полчаса лебедь в Орианде".

Высокая одухотворенность животных вообще раскрывается при самом беглом взгляде на их жизнь. Социалистический идеал осуществлен в муравейниках и ульях. Арабские лошади наблюдают степени родства и питают отвращение к кровосмешению. Что же касается лебедей, то я могу сообщить факт, еще более замечательный, чем приведенный г. Розановым, и столь же достоверный. Факт этот вместе и опровергает высказываемую далее г. Розановым мысль, что животным дан "инстинкт" как некоторый "внешне ими управляющий разум, положенный на них, как рок, который их спасает, мудро ведет от рождения до смерти и не дает им ни вырываться из-под себя, ни уклоняться в сторону".

Если животные в массе действительно подчиняются "инстинкту", "внешнему разуму", "року", тяготение которого, кстати сказать, ощущало над собой все античное человечество, да и теперь в своих массах ощущает, то отдельные особи животных иногда проявляют прямо свободную, самостоятельную, высокоразвитую душу. Недаром средневековая поэзия и живопись помещала животных в раю, наполняла ад пресмыкающимися! Недаром Франциск Ассизский проповедывал голубям и воробьям!

То, что я сейчас расскажу, наблюдено в Костромской губернии, в Нерехотском уезде. Там, в одном имении, в лесах были глубокие, чистые озера. На берегу одного из них стояла избенка полесовщика, старого, добродушного солдата и страстного охотника. На озера по зорям стала прилетать пара лебедей. Это была влюбленная пара. Прекрасные животные, породистые, белоснежные, с громадными крыльями, встречали здесь восход солнца, плавали, ныряли, оглашая звонкую водную поверхность громкими кликами, миловались, целовались, резвились ... Из оконца своей избенки полесовщик мог наблюдать эту поэму лебединой любви. Но в нем проснулся охотник. Его прельстили белые роскошные крылья самца, и вот однажды, засев в кустах с ружьем, он подстерег влюбленную пару и убил лебедя. Лебедка подняла вопль на весь лес и долго ногами и крыльями отбивала труп супруга, когда полесовщик в челноке подъехал, чтобы воспользоваться добычей своего кровавого спорта. Это отчаяние лебедки изумило и потрясло полесовщика. Он не осмелился пристрелить и ее. Овладел своей добычей и быстро уплыл. Лебедка кидалась в лодку с яростью и, когда убийца ее друга наконец вышел на берег и скрылся в избе, застонала, закружилась, снялась и улетела за лес, в ту сторону, откуда каждое утро прилетала с своим возлюбленным. Но этим дело не кончилось.

С того времени ежедневно на заре лебедка прилетала на то место озера, где прежде любилась со своим прекрасным другом и где сразил его выстрел полесовщика. Широко развив свои белые крылья, покачивалась она тихо на обагренных алым светом зари водах и, запрокинув гордую голову, выгнув шею, стонала так плачевно, таким раздирающим душу голосом, что полесовщик не знал, куда ему деваться от угрызений совести. Он чувствовал, что совершил кровавое, низкое дело — убийство. Он сам затосковал, не спал ночей, с ужасом дожидаясь зари. Лебедка оплакивала своего мужа, и клики ее то выражали безнадежную, тихую грусть, то звучали страстным призывом и томлением, то грозили, призывали мщение и разрешались дикими, безумными воплями. Так пред лесником прошла вторая часть лебединой поэмы.

Он наконец не выдержал и решил покончить с тоскующей лебедью. В одно утро, когда она прилетела, он вышел из избы с ружьем и, подойдя к озеру, поднял ружье и прицелился. Едва лебедь заметила полесовщика, она повернулась и, трепеща раскрытыми крыльями, грудью полетела на ружье. Она, очевидно, сама жаждала смерти.

Когда старый солдат рассказывал это, он усиленно заморгал глазами и утер кулаком пробившуюся слезу.

Что ж? Скажут ли нам, что эта лебедь действовала на основании "инстинкта", "внешнего разума", "рока"? Эта одухотворенность любви, это самоотвержение, эта несокрушимая верность погибшему товарищу, невозможность жизни без него и жажда смерти не доказывают ли совершенно очевидно для всякого, имеющего очи, чтобы видеть, что у отдельных особей животного царства вырабатывается прямо свободная, высоко настроенная, богатая чувствами, тонкая, гармоническая душа, какой недостает многим и многим представителям напыщенного, самонадменного и жестоковыйного рода двуногих "царей земли"? Мысль эта не имеет в себе ничего антирелигиозного. Так, некоторые из католических ученых-натуралистов — хотя бы Сабатье — развивают ту идею, что душа постепенно вырабатывается и приобретает особую конструкцию, которая ее делает бессмертной. Конечно, это умствование "инославных". Однако хочется верить, как в сказку удовлетворенной справедливости, что в то мгновение, как лебедь пошла грудью на ружье, ее животный дух просветился, и в момент, когда роковой выстрел изгнал этот дух из лебединой груди, он приобрел дары бессмертия и возлетел в горнюю обитель со своей лебединой любовью, со своей лебединой верностью, со своей лебединой скорбью... Вспомните, в Библии образы животных окружают престол* Ветхого деньми!

______________________

* Как хорошо, и верно, и нужно это указание. Видение животных вокруг Престола Божия находится у Иезекииля в Ветхом Завете и в Откровении Иоанна Богослова в Новом Завете. В последующие времена животные должны быть вовлечены в вихрь наших религиозных идей, в жизнь храмовую, в исповедание церкви: и для этого основания — у пророков обоих заветов. В. Р-в.

______________________

Указывают, что христианство будто бы менее гуманно относится к животным, чем хотя бы буддизм. Это неверно. Вот как разъясняет глубоко милосердный* взгляд христианства, учащий человека смирению пред природой и животными, один знаменитый православный проповедник и богослов:

______________________

* Ох, уж это снисхождение и прощение и милосердие: оно исключает любовь, ибо уже есть гордость и гордое возношение "милосердного" в отношении к тому, что по его предположениям нуждается в милосердии. В. Р-в.

______________________

"Эта прекрасная природа, — сказал он 4 июня 1868 года, — которая сегодня дала вам свои цветы на молитву, которая и всегда дает человеку столько благ жизни, знаете ли, говорю, что она тоскует и вздыхает? Не подумайте, что это моя фантазия или поэзия. Это не мои мысли и слова, а Божий. Слово Божие открывает нам, что природа со всеми тварями воздыхает и болезнует. О чем? О своем настоящем состоянии... Слышите ли вы болезненные воздыхания природы? Они слышатся в тех уклонениях от естественного порядка, в которых природа как бы сказывается больною, чтобы только не служить человеку, отворачивается от него, когда он наиболее имеет в ней нужду, как, например, вот весною вдруг наступает холод; слышится в тех мрачных думах и тягостных вопросах, которых природа не высказывает сынам века, не любящим и не понимающим ее, но которые она задает, о, как задает! — духовному созерцателю, глубокому мыслителю, живущему среди нее, — труженику земли, и еще — душе чистой, любящей ее и умеющей сочувствовать и беседовать с нею... Вообще уныло и угрюмо смотрит природа на человека, если только человек насильственно, искусственными способами не заставляет ее улыбаться ему, и сам человек бежит от нее, как будто чувствуя в своей душе ту самую тоску, какую возбуждает в природе, — удаляется в свои города и дома и замыкается здесь в собственном своем мире, искусственном, созданном его суетою, страстями, запутанными и перепутанными отношениями общежития... Никакая цивилизация не изменит законов нравственного соотношения между жизнью человека и природы. Только тогда, когда сам человек освободится от своей суеты и зла, и соответственно тому природа освободится от невыносимой работы его суете и злу, только тогда изменится к лучшему и отношение природы к человеку".

Н. Энгельгардт

II. Открытое письмо г. Розанову как автору "Непорочной семьи"

Все, что вы пишете, милостивый государь, бьет больно по наболевшим местам современного человека и человечества, и глубоко ложатся ваши слова в душе каждого вашего читателя, хотя бы он — как я, напр., — и не разделял вполне всех ваших взглядов. Ваша же последняя статья, мне кажется, больнее и глубже всех предыдущих зондирует наши гнойные язвы.

Позвольте мне, в немногих словах, высказать вам те летучие мысли, которые во мне всколыхнула эта статья...

Успокойтесь: я ни полслова не буду писать о лебедях; для меня, как и для вас, этот вопрос исчерпан и спорить с последователями Картезия (если таковые и поныне существуют) о "симуляции животных" мы не станем*. Не "о лебедях" я хочу сказать пару слов, а о "малых сих" — о тех малых, ради которых делается все великое, и между прочим — строится сама семья. Говоря "строится", я разумею не социальный и не юридический институт семьи (вы его и не касаетесь вовсе), а духовный строй семьи, в вашем смысле.

______________________

* Известно, что Картезий (Декарт) считал животных превосходно устроенными машинами, подражающими или симулирующими живое и одухотворенное бытие. Взгляд грубый и плоский, но имевший для себя предпосылки в католическом (христианском?) спиритуализме. В. Р-в.

______________________

Согласитесь: ведь это — ключ проблемы, и, не разыскав его, — проблемы не разрешишь.

"И будет два в плоть едину": вот эта едина плоть, результат единения двух, и есть центр вопроса.

Великий фантазер Ж. Ж. Руссо с легким сердцем разрубил этот гордиев узел: "дети — собственность государства", и баста! Стало быть, как пели наши легкомысленные самочки 60-х годов: "Адью, мой милый друг, слезами кручине злой не пособить: Господь обидел огурцами, зато капусткой наградит!"

Но у нас, родителей, — не легкое, а тяжелое родительское сердце, да и маленькое сердчишко "малых сих" — привередливое создание Божие: любит своего пьяного тятьку и свою злую и грязную мамку, а высокогуманных и высокоразвитых воспитателей, как назло, любить не хочет: с молоком в него эта глупость всосалась, и надо с нею считаться или же кормить этих дурачков в общественном сарае, с рожков, накачиваемых общественным молоком, помощью паровой машины, по команде: раз-два-три, живее соси? А суррогат "материнских ласок" — по какой мере он должен быть изготовляем и отпускаем коемуждо?..

Простите меня: я говорю о том, что вы уже давно передумали; но так как вы это передумали, то укажите же исход, которого мы, тоже передумавшие, не видим. Гражданский брак, равноправность детей законно и незаконнорожденных, контракт, обеспечивающий потомство, легкая расторжимость брака, утратившего существо брака, — все это учреждения, узаконения, все это — материальная оболочка сущности духовной; а сама эта сущность?

Брак, утративший существо союза брачного, должен быть расторгнут, затхлая атмосфера звериной берлоги должна быть профильтрирована, загаженная яма — срыта и засыпана навечно: это вполне логично; но куда же девать детей?

Возьмем примеры.

Он и она — образцы добродетелей, но "не сошлись характерами" и потому расходятся: кому отдать единственного, горячо любимого обоими ребенка, который без "мамы" не уснет? Не посоветовать ли им подождать расходиться, пока ребенок не вырастет и не сделает сознательного выбора?..

"Он" добродетелен и трудолюбив, "она" — ленива, легкомысленна и даже хоть развратна: отнять ли насильно детей от ее материнской груди и, ради блага их, отдать их сухому и нелюбимому ими, хотя и высоконравственному отцу? Этот высоконравственный отец — не принесет ли себя в жертву детям, отказавшись расторгнуть брак свой и употребив все усилия, чтобы хотя отчасти дезинфицировать свою берлогу, уподобив ее житью человеческому?

"Он" мот, пьяница и развратник; но он добрый, любящий и любимый детьми отец... Во всем ли права пред ним и пред детьми его добродетельная супруга, с сухою лепешкою под корсетом, вместо сердца в груди?..

Вопрос общий, и очень широкий: одни ли индивидуальные интимности и стремления должны руководить брачною жизнью семьи, или и забота о детях, или же — забота о детях по преимуществу? Произведший потомство ("ошибочно" или с "заранее обдуманным намерением" — все равно) не совершил ли в пределах земных все земное, или же он имеет право еще и на индивидуальную жизнь, и в какой мере?

Это — одна сотая того, что я имею вам сказать, но с чем боюсь надокучать вам, не зная, как вы это примете? Отвечайте мне в газете, цитируя письмо или поместив его полностью в вашей статье, — и я буду продолжать, снявши мою маску *.

Геннадий Ел-ев

______________________

* Детей-то нравственное и здоровое воспитание и требует развода, как разлома сгнившей семьи. Перетрясите яблоки и отделите свежие и чистые от испорченных: дабы не заразились и не погибли все; вот мотив требования развода. Я знал одну семью большую (5 человек детей), где отец на вопрос матери: "Где же я возьму денег" (на хозяйство) — ответил: "А пошли Катерину (красивая 14-летняя дочь) на тротуар" (проституировать). К нам прибежала старшая (больная) дочь, услыхавшая из-за стены этот разговор отца с матерью о младшей сестре своей, и с плачем все рассказала. Это было лет 6 назад, и теперь эта семья "все еще живет в целости". Как мать (странно — не осуждаемая детьми), так и отец (страшно ненавидимый детьми, никогда не бывающий дома), оба уже еще молодые и красивые, уже живут с третьим и с третьей. Для чего они живут вместе!! Далее: когда есть хоть тень возможности жить вместе, люди сами бегут развода ради любимых детей, как этот же г. Геннадий Ел-ев, см. его прекрасные письма дальше. В. Р-в.

______________________

III. Separation de corps, а не развод

М. Г. Надеюсь, что вы не откажетесь поместить на страницах газеты, где сотрудничаете, прилагаемые при сем строки в виде Письма в редакцию. При столкновении различных мнений легче всплывает правда, а потому, вероятно, вы найдете возможным провести в печать и мое скромное суждение матери семейства о таком важном семейном и социальном вопросе.

Много говорят в обществе и пишут в газетах в настоящее время по поводу облегчения разводов. Обсуждают, конечно, все очень умно и логично, по правилам науки, но все только слегка касаются вопроса о детях, между тем это и есть самая мудреная дилемма в данном случае. Разрешить честно и нравственно вопрос о разводе очень затруднительно. Для определения причины, заставляющей стремиться к облегчению его, надо вникнуть глубже и искать ее не в совместной жизни супругов, а в их нравственном воспитании. Вот где лежит главный корень зла. Конечно, скорбеть о невыносимом существовании двух людей, разлюбивших друг друга и связанных неразрывной цепью брака, чувствительно и драматично *, но пусть каждый сорокалетний человек скажет по совести, совпадает ли его требование от идеала с тем, которое он имел 15 лет ранее? ** В девяти десятых случаев ответ будет "не совпадает", а если это так, то все эти люди окажутся недовольными сделанным ими выбором ***. Неужели им всем позволительно искать развода? Большею частью ведь уже в это время налицо куча детей ****. Что мешает в таком случае распадению семьи. Одно лишь сознание долга и того, что жизнь не игрушка, от которой человек может требовать только удовольствия. Брак должен рассматриваться как гражданская обязанность ***** в отношении государства: произвести и воспитать себе подобных, которые в свою очередь впоследствии выполнят то же назначение человека на земле. Семья есть краеугольный камень всякого общества, и потому в основе ее должен лежать долг ******, а не удовольствие, и очистить семейный очаг можно никак не облегчением разводов, а только строго нравственным воспитанием подрастающего поколения в обширном смысле этого слова *******. Чтобы дети наши не смотрели на брак как на игрушку, которая хороша до тех пор, пока забавна. Чтобы женщины будущего требовали от мужей только честного и хорошего отношения к себе и детям, но не вечного флирта, что теперь требуют из них девять десятых, в случае же отказа — сейчас начинается флирт с третьим лицом, а это уже есть начало распадения семьи, как бы он ни был невинен********. Никто не может оспаривать того, что дети по крайней мере до школьного возраста должны быть при матери, но они не куклы, которых она может возить с собой из одной квартиры в другую, независимо от того, кто хозяин квартиры. Кроме редких исключений, когда дело касается положительных негодяев, всегда отец для своих детей лучше своего преемника в любви их матери. Можно и даже следует облегчить женщинам возможность получить отдельные виды на жительство (что соответствует французскому separation de corps), но отнюдь не облегчать развода, если желают сохранить нравственную чистоту семейной жизни. Давно известна аксиома, что труден только первый шаг; что же это будет за строй общества, в котором матери семейств будут выходить замуж по три, по четыре раза от живых мужей, а это может оказаться возможным при большой легкости развода. В чем же будет тогда разница между порядочными женщинами и непорядочными?

Ю. Б-на

______________________

* Уместна ли ирония там, где часто мы стоим накануне крови? Написала это хоть и женская, но не имеющая жалости рука. В. Р-в.

** Почему нет? Особенно идеал жены, семьи? Конечно, — совпадают у всех, кроме пустоголовых. В. Р-в.

*** Что за пустяки: старых жен старые мужья еще крепче любят, чем молодых молодые. Вино брака крепнет от времени. Иное дело, если брак при начале был кисл; тогда через пятнадцать лет — это тухлятина, которая воняет на всю улицу, город, в уголовных случаях — на всю Россию. Автор о сохранении такой-то вонючей клажи и заботится. В. Р-в.

**** Которые все видят драки родителей? презрение и обман их? Жизнь на разных половинах дома? Избавим детей от такого зрелища! В. Р-в.

***** Ну, на "гражданской обязанности" трудно основать брак, ибо, кроме случаев ухаживанья столоначальника за перезрелой дочерью вице-директора, я не знаю иных "браков служебно-обязательных". Автор остер умом, но не замечает, что отсутствие развода, т.е. большой шанс несчастия, теперь отпугивает от брака, навел страх его. Стали вообще мало жениться. Вот против этого-то какие законы подействуют? И между тем рождать, любить, иметь детей — все желают. Вот, благословясь, и примите эту вековечную и неусыпную (Закон Божий) в человеке потребность за фундамент неугасимого брака, и пламя его снова вспыхнет и поднимется к небу. В. Р-в.

****** Уж извините за каламбур: "по долгу" не любят подолгу, а любят коротенько. Которые столоначальники женились на вице-директорских дочках, хотя их тести и тянут "подолгу" к жениным юбкам, они "все в лес смотрят". Вот как это "смотренье"-то "в лес" вы законодательно предупредите? В. Р-в.

******* Да как вы не понимаете, что как ни воспитывайте, но — раз наступило действие тайны и могущества настоящей любви — все рвется перед ее силою, и даже рвется именно в меру воспитанности и качеств души. "Кое-кто" и без любви проживает в полусчастливом и даже бессчастном браке. Но царь, но Пушкин, но Гейне, Соломон или Давид — не проживут. Дали Иакову Лию; если бы он был "кое-кто", мог бы проскрипеть с нею 40 лет. Но он был Иоаков, "борец с Богом"; и царственная кровь его потребовала Рахили, "прекрасной лицом и станом". Библия нас всему учит, и ее рассказы не без намеренного поучения. В. Р-в.

******** Вот это правило, что самый лёгкий флирт уже разрушает семью, и на этом-то взгляде все и должно быть основано. В. Р-в.

______________________

IV. Семья — дети — религия

Глубокоуважаемый В. В. Мне трудно выразить вам, как глубоко взволновало меня ваше письмо, и еще глубже тронули меня ваша искренность и доверие ко мне — неведомому вам человеку. Но доверие само по себе, а случайность — случайностью, и так как моя жизнь полна этими "случайностями", то я и принял за правило: подобные письма жечь; но на ваше письмо у меня рука на поднимается, и я возвращаю вам его, хотя и не без борьбы с искушением — оставить его у себя.

Я тоже человек занятой и усталый, и не для игры в переписку пишу вам. Поэтому постараюсь быть тоже кратким, лишь бы не в ущерб ясности.

Я живу во второй семье. Но, Боже, во что стало это мне! В 1-й раз я женился по любви внезапной и страстной, на 23-м году жизни. Чрез 2 года мы разошлись, без детей и без измены. Прошло 5 лет: я влюбился снова и попросил у жены, жившей в другом городе, развода; она отвечала, что живет уже 4 года с любимым человеком и имеет 2 детей; она принимает * вину на себя, но я должен признать ее детей моими законными. Два года я был в лечебнице душевнобольных в г. N., эти 2 года она безвыездно жила в К.: факт прелюбодеяния налицо — рождение детей не от мужа... И этих же детей признать законнорожденными! Я принял это условие, по совету преосв. Никанора (Бровковича, тогда еще Уфимского). Сперва — случайно, а потом — умышленно я пропускал годовые сроки, установленные на спор о законности рождения, а затем самыми фактами деторождения в отсутствие мужа, удостоверенными метрич. справками и свидетельствами о безвыездном разноместном жительстве супругов, устанавливал факт упорного прелюбодеяния жены, дающего мужу право на развод, независимо от сроков на спор о законности рождения. Эту крючкотворскую бессмыслицу, освященную законом, я положил в основание иска. И бессмыслица победила здравый смысл! Но целых девять лет я толок лбом в консисторские стены. В Уфимской консист. (после Никанора) мне отказали дважды. Пользуясь законом о возбуждении иска по месту жит. истца, я переехал в Астрахань: и там отказали; переехал в Полтаву: отказали; переехал в Харьков — и в Харькове отказали. Надо мной издевались; меня считали маньяком; я изучал консисторские уставы — печатные и непечатные, писал лично обер-прокурору Синода и в комиссию прошений отчаянные письма...

______________________

* Это — любопытно: какая же невыразимая потребность развода, когда он покупается ценою: отдать двух своих детей в фамилию и родке того, от кого они рождены, хотя и оставить их при том, от кого они рождены; и затем, страх всех имеющих родиться потом детей иметь "незаконными" (ибо для принявшей на себя вину — брак запрещен). Но уже сколоченное, уже склеившееся и очевидное счастье новой жизни (о, отнюдь не разврат, а нравственнейшее доверие к второму мужу) толкает несчастную всем пожертвовать, только бы не разбить и не потерять это счастье. Какова же лютость чудовищ, противоразводников, которые и при воззрении на таковую силу любви — не трогаются!! В их грудях не сердце положено, а жерновые камни. В. Р-в.

______________________

По счастью, к тому времени в присутствие Синода был вызван Никанор (тогда уже Херсонский) — и решение Харьк. консистории, отказавшей мне в разводе, было отменено, с надлежащим внушением... Произведено расследование; ни одного свидетеля, ни лжесвидетеля я не выставил: голый факт и признание... Результат: брак расторгнут, а дети, рождение коих послужило основанием к расторжению брака, уже целых пятеро, признаны законнорожденными, и я их внес, всех пятерых, как моих законных детей, в родословную книгу дворян N-ской губернии. Поверите ли: я до сих пор горжусь этою победою над нашим крючкотворством при помощи крючкотворства же! Стоило мне это тысяч семь*, не более... и лет 18 жизни с плеч долой!

______________________

* Семь тысяч расхода, и 18 годов свежей и молодой жизни "с плеч долой"; и вся эта гекатакомба в жертву 5-6 строкам слов о разводе. В каком же предвидении они были сказаны? И как понятен вопль апостолов, ещё евреев, и живших в мудром Моисеевом узаконении о разводе: "Когда таковы обязанности мужа к жене — то лучше не жениться", или vice-versa: "Если так установить развод — тогда люди перестанут жениться". И затем, в рассказанном случае, только великодушие человека спасло пятерых детей от судьбы незаконнорожденных. Но "вражда к семени жены" (Бытие, 4), мучившая здесь собственно уже четырех человек (две старые и две новые семьи), требовала еще и пять невинных детских жизней в жертву. И все это через посредство тех "святых" рук, которые потребовали себе за труд сопротивления счастью девятерых семь тысяч. В. Р-в.

______________________

Тогда, наконец, я женился, и теперь, на 49-м году, имею 8-летнюю дочку. Достигнутое с таким ослиным упорством "счастье" длилось... целых 5 ? месяца; но вот уже 9-й год мы тянем семейную лямку — скучную, тяжелую и мучительную, без просвета и без перспективы... Выхода нет: мы оба души не чаем в дочке, делить ее нельзя и, ради ее, самим нельзя делиться! Жене нет еще 30 лет; она могла бы еще создать себе семью "непорочную"... до поры до времени. Да и сам-то я ведь тоже к непорочной семье стремился, и столь целомудренно, что целых 9 лет не превышал прав* жениха... для того, чтобы быть мужем в течение 5 месяцев! Бывают трагические коллизии, бывают дьявольские издевательства судьбы: а что тут поделаешь?!

______________________

* Можно подумать, что потому и не сладилась новая семья, что люди девять лет ждали решения "милостивцев", — и перегорели и сгорели в ожидании, и ничего не осталось. В. Р-в.

______________________

Знаю я множество "законных" семей, которые смердят вонью и мразью, и приведенные вами примеры не пополнили мою коллекцию; знаю и "незаконные" семьи: иные — не лучше законных, а иные чистые и непорочные, в которых я отдыхаю от треволнений жизни; и тихо делается у меня на душе при виде того, что могут же люди жить по-человечески. Расторжимость семьи, утратившей чистоту, я признаю; равноправие всяких детей, раз они — дети, свободу чувства не отрицаю; выражение: "незаконнорожденные дети" считаю за неграмотное и бессмысленное; власть богословов как лиц и как учреждения (т.е. собрания "человеков") над браком ("что соединено Богом") я отрицаю. Но и семью вне религии (т. е. вне Бога) не признаю за человеческую семью, как не знаю и религии вне семьи *.

______________________

* Ну, вот великие и прекрасные слова великодушного и исстрадавшегося человека. Резюмируем их:
Семья вне Бога — беззаконие.
Религия без и вне семьи — невозможность.
Семья как только не чиста — расторгается.
Дети — всегда и все законные. "Незаконнорожденные дети" — безграмотное слово.
Этого достаточно и для установления лучших форм семьи. В. Р-в.

______________________

И вот я опять стою одиноко лицом к лицу с тою трагическою коллизиею, которую я вам слегка наметил в моем первом письме, прося вашего указания: что делать? Я индивидуальное ("der Velbst", а не гелертерское неведомое "ich") — я, с его свободою мысли, чувства и воли (утверждаю: воля свободна — и в этом отличие человека, подобия Бога-Творца, от скотины), я с его страстями, стремлениями и жаждою жизни — это один объект наблюдения; другой — семья, семенной род, порабощающий это я (прототип: жизнь полипов); а третий — социальный строй жизни, порабощающий род и разлагающий семью. Тут очевидна какая-то страшная ошибка в человеческом домостроительстве; но где она? в чем именно?..

Я вопрошаю жизнь, к ней простирая руки:
Куда бежать от этой адской муки,
Куда бежать и где приют найти?!..

Не во мне лично тут дело: все человечество стоит долгие века пред этим треклятым вопросом и вопрошает. И ответы сыпятся за ответами, а вопрос все остается вопросом. Бедное, жалкое, мерзкое, подлое — и глубоко несчастное, исстрадавшееся человечество, потерявшее чутье Бога!

Вашими работами на этом поприще вы уже расчистили некоторые Авгиевы стойла нашей семейственности и общественности — и потому-то, мне кажется, так и прислушиваются все к вашему слову... Не кажется ли вам, что ныне вновь "исполняются времена и сроки", что мы живем снова — если не в начале новой эры, то по крайней мере — в конце старой? Не чуете разве вы, что уже носится Великое Слово над миром, что уже Свет во тьме светит и тьма Его не объяст? И как некогда восстал Иоанн Предтеча с призывом к покаянию, так и ныне великое покаянное слово уже гремит в сердцах многих. Что такое вся ваша литературная деятельность, как не призыв к покаянию? — призыв к покаянию по тому пути, который вам представляется истинным; Л. Толстой, Достоевский и др. -тоже пророки покаяния, зовущие на те пути, иные, которые им кажутся истинными. .. "Что есть истина" — Бог есть истина: единый истинный абсолют, и вне Его нет абсолюта и быть не может: все остальные "истины" относительны и субъективны; Бог, познаваемый не человеческим произволением, а откровением Божиим.

Как древле язычество, создавшее культ многобожия (главный грех коего* не в пантеизме, а в антропоморфизме), — от высот Зевса-громовержца пало в пропасть обожествления Нерона и Каракаллы, и даже коня Каракаллина, так и ныне псевдонаука, создавшая безбожие, низошла до обожествления протоплазмы; так ныне и философия, поставившая пупом мира свое праздное, ни на чем не обоснованное измышление — "ich", пала до шопенгауэровщины и ничшианства. Но преходящи все эти неистовства, велик же и вечен Господь Вседержитель; и не "субстанция" Он для мира, "бытия ли" или "бывания", a nstantia Suprema, от которой вселенная — рефлекс вечного света и пред которою — ничтожество и мразь все эти Ueber-Mensch'n [сверхчеловеки (нем.)]. Мы Бога забыли, застененного его служителями, и иные этих служителей почитают за Бога, а иные отрицают бытие Божие, по тому рассуждению, что эти служители — не Бог. Мы утратили самое представление о Церкви ("два или трие собрани во Имя Мое") — и лишь заботимся о создании и благолепии вещественных собраний для молитвы... ежели "на окраинах" — то по "добровольной" подписке. Но живет ли Бог в этих "местах собрания", или только поживляются от них их "создатели и благодетели"? Уничтожив патриархат, из политических видов, мы создали учреждение с "расторопным штабс-офицером" во главе; припомните из "Моск. Сборн." кощунственное уподобление нашего духовного ведомства — блуднице, которая, не имея добрых дел, не кается, однако, как блудница евангельская, которая в грехах своих и с сокрушенным сердцем ждет Божия милосердия, — но нагло домогается внимания к себе и, бесстыдно растопырив ноги, голосит на распутье: "Приди и посмотри"! Кем и ради оправдания кого и чего изрыгнута эта хула?!.. Школьный атеизм у нас насажден не столько "отрицателями", сколь Д. А. Толстым и любовно взлелеян Деляновым (в смысле собирательном, конечно). Я знал гимназистов-пятерошников, совершавших омерзительные гадости под благолепное пение св. псалмов... Народ, породивший такое чудовище атеизма, как Конст. Леонтьев, не может быть "безвинно-страждущим" народом, как учили наши народники. А сознание вины есть уже покаяние.

______________________

* Ну... А слова: "по образу, по подобию Нашему сотворим его" (человека), — разве уж не включают обратной истины: что человеку есть Небесное Подобие? В. Р-в.

______________________

Тем и полны живого трепета ваши речи, что каждое слово ваше идет до глубин жизни. Нет ничего легче, ничего поверхностнее и бесплоднее, как проповедь какой-либо абсолютной морали, вне пространства и времени. Теории сочинять, и даже логически их обосновывать — тоже нетрудное и пустое дело. Но вырвать болячку из глубины зараженного организма и показать соотношение в ней органических сил — как делаете вы — это великая заслуга. Глубоко берет ваш заступ; но не возгордитесь этим, а ройте еще глубже и выройте истину, во всем ее объеме, на свет Божий.

Мыслить за другого нельзя и нельзя другого заставить мыслить по-своему; я на это и не дерзаю. Я только передаю вам мои мысли, всполошенные вашими идеями.

С истинным и глубочайшим почтением
имею честь оставаться Геннадий Ел-в.

* * *

...Каждый из нас говорит про свое, про наболевшее, и по-своему. Но точек соприкосновения много, и потому чувствуется родство мысли и духа. Искренно благодарю вас за искренность вашего письма и отвечаю вам искренностью. Разгадка простая: ничто не вечно под луною, а тем более чувство. Любили не головою, а сердцем, любили пламенно; но за 9 лет пламя не раздувалось, а угасало; излюбились; поддерживала настойчивость, честолюбие — добиться цели; обманывало — желание обладать и дать семя роду. И вот, когда все достануто — чувство погасло. Приготовили одну котлетку и загасили огонь на очаге. Не гасили, а дотлел сам и погас!.. Мне больно писать лично о себе, и не привык я... Я уже разрешил вам воспользоваться материалом моих писем, но с соблюдением полнейшей анонимности мест и лиц. Знаете, что я себе ставлю в единственную заслугу во всей этой трагикомедии: что я не заклал "незаконнорожденных", хотя и легко было это сделать. Единственный благой результат 9-летней муки и мытарств — узаконение этих детей! А то ведь — просто бесцельное преступление вышло бы!

С вашим талантом и проникновенностью, — ваша прямая обязанность написать критику на "Feconditee" Зола. Давно уже не было писано такой умной и глупой, такой подлой и честной, такой ясной и сумбурной, такой нужной и негодной книги! Ваш

Геннадий Ел-ев

ЮРИДИЧЕСКАЯ ТКАНЬ ОКОЛО СЕМЬИ

Дети при возможном разводе

Еще раз взвесим хирургическое лечение больной, загнившей семьи, известное под именем "развода". Вековое учение о том, что семья, в которую уже вошел грех, вошла злоба и взаимное отвращение родителей, не может быть расторгнута, — это учение ссылается обычно на интересы ребенка. В общем соглашаются, что развод, — и без тех отяготительных подробностей, какими он теперь сопровождается, — есть единственное средство очищения и оздоровления семьи. Но на пути его стоит колыбель. "Она так трогает, так мутит сознание. И люди, и законодатели теряются перед нею". В конце концов, однако, начинают видеть, что именно интересы-то колыбели и требуют развода, ибо ребенок нуждается не столько в физическом пропитании, сколько в здоровой и чистой вокруг себя атмосфере семьи. Не давая развода, мы только углубляем растление семьи; напротив, хирургически разделив родителей, между которыми все нравственное умерло, мы порознь каждого из них очищаем, оздоравливаем. Открывается честное вдовство, совершенно так, как и при физической смерти которого-нибудь родителя. Но, далее: в ссылках на детей есть некоторое явное притворство противников развода. Ведь, теперь, т.е. уже века, не разводятся вовсе не те только семьи, в которых есть дети: не разводятся всякие семьи, брак вообще не расторгается, даже когда он бездетен. Эта важная подробность указует, что вовсе не интерес детей, вовсе не интерес мужа и жены, а что-то третье стоит камнем преткновения на пути к разводу. Далее, ищут развода не те вовсе семьи, которые не очень согласно живут, а те, которые совершенно развалились и похожи на здание, в котором крыши нет, а стоят только остатки сломаных стен. Вопрос идет о семьях, фактически разлучившихся, где отец и мать годы не живут друг с другом, а дети, если они есть, живут все равно при котором-нибудь одном из родителей, не видя другого. В этом случае также не дается развода, и это есть тот случай, когда просто одинокому человеку семья запрещена, а не запрещена только проституция. Вопрос и сводится к борьбе инстинкта семьи, которым постоянно живет человек и хочет непрерывно жить, с подневольной проституцией, которая ему указуется, взамен семьи, как некий ее коррелатив, как замена.

Семьи вы хотите или проституции?

— Проституции!- отвечают противники развода.

На этой почве и будем стоять. С нее я отнюдь не хочу сходить. Нет закона, который препятствовал бы человеку предаваться разврату; и за разврат никакое наказание человека не преследует. Положение дела таково, что человек встречает неодолимое препятствие к жизни в законном и честном браке, которого он просит (при умершем фактически прежнем браке) и которого ему не дают; а когда инстинкт семьи в нем преодолевает страх наказания и он, не получив венчания, образует и без него семью, дети его поступают в реестр "незаконнорожденных", т.е. у него, в сущности, дети отнимаются. Вот о которых "детях" следовало бы поплакать людям, "брегущим семью" в том печальном случае, когда ее уже давно фактически нет. Таким образом, величайшее и утонченное наказание лишения прав на детей постигает человека просто за отвращение к распутству и за склонность к семейной жизни; напротив, ничто не снимает с него честного имени, если он пользуется проституциею. Это чудовищно ложное положение, которого мы не замечаем только потому, что все и давно в него поставлены и что "на людях смерть красна", — и должно составить предмет обсуждения. На это положение дела давно пора обратить внимание государственным учреждениям, на руках которых лежит отвратительное гноище проституции, и они недоумевают, откуда все растет такое сокровище. Да оно и растет оттого, что не урегулировано семейное (брачное) право и что в тысяче случаев человек сбрасывается в проституцию, сбрасывается подневольно, и, наконец оттого еще, что брак пугает просто неотделенностью своею от разврата. Дело в том, что совершенно неразрушима только номинальная, паспортная сторона брака: напротив, человек может сгнить в этой паспортной оболочке, он может предаваться какому угодно разврату, а все-таки развода он не получит. Таким образом, пикантная и остроумная сторона норм брака заключается в узаконении как полиандрии (недоказанной только, да и как ее доказать в век гостиниц, театров и крепких замков?) для "смиренномудрых" мужей, несущих разврат жен, так и полигамии для жен, тоже "смиренномудрых", которые терпят побои мужа и взятие на глазах жены любовницы в дом. Этот "брак врассыпную" (разъезд без развода) и "брак с приятелями и приятельницами" и произвел то отвращение к нему, то омерзение всякого порядочного и честного человека, которое вызвало ныне столь широко замечаемое равнодушие к семье, нежелание жениться и угасание семейного инстинкта. Проборовшись века с формой совершенно ложной, семья умирает. И вот это-то страшное ее умирание и вызвало всеобщий лозунг: рассмотреть положение семьи, рассмотреть препятствия к семье, рассмотреть ее очистительные пути, которые закупорены, и эта закупорка загоняет внутрь семьи грех, порок и преступление.

Об этом время подумать государству, для которого семья есть первый устой его собственной прочности. Семья чиста — крепко и государство. Но если семья загнила или, точнее, если в веках бытия своего она поставлена в нездоровое положение, — государство всегда будет лихорадить тысячею неопределенных заболеваний. И вот почему, имея долю своего огромного участия в семье, оно может пожелать и вправе пожелать рассмотреть, что гноит этот основной социальный институт.

"Нов. Вр.", 1900

Укрепление семьи

Мы получили и получаем много частных писем относительно развода, — писем, иногда рассказывающих длинные семейные истории и которые то исполнены мольбы о разводе, то страха перед разводом. Так или иначе, вопрос очевидно жгуч, и он практически жгуч. Нам пишет муж, который десять лет живет в несчастном браке, но не считает возможным его расторгнуть, потому что есть дочь, которую равно любит его жена и он. От одной женщины* мы получили письмо, выставляющее принципиальные возражения против развода.

______________________

* Г-жи Ю. Б-ной. См. выше, стр. 97 и след. В. Р-в.

______________________

Ее возражения — возражения очень серьезной женщины. Письмо дышит пессимизмом и видит надежду семьи во внешней сколоченности ее членов, в неразрывности уз, а не в том, чтобы предупредить самое желание их разорвать, и не в рассмотрении естественных скреплений, которые держат даже мало любящую и мало счастливую семью все-таки в целости. Первое письмо*, на которое мы сослались, где отец высказывается против развода, потому что хотя он и несчастен в семье, но любит дочь, отвечает на излишнюю тревогу г-жи Ю. Б-ной.

______________________

* См. выше письма г. Геннадия Ел-ева, стр. 95 и след. и стр. 98-102. В. Р-в.

______________________

Посмотрите на замерзлую реку осенью. Вода — мертвая стихия, и, казалось бы, она должна замерзнуть гладкою, как стекло. Но наблюдение показывает, что во множестве точек торчат углы, бугры, где лед смерзнулся уродливо и непрямо. Можно ли ездить по нем, не сравнивая этих углов, ям, ребер, выперших кверху льдин! Что живое не болеет?!. Но все болеющее лечится, и дурна та страна, которая пренебрегает лечением. А ведь в вопросах семьи и брака мы принципиально отказались от лечения, говоря: "Уладится как-нибудь" — даже о таких случаях, где муж вбивает жену в могилу или жена начинает подсыпать мужу порошки. Мы убегаем от идеи развода только тем, что закрываем глаза на действительность, "не видим", "не смотрим". Но нужно именно видеть, нужно смотреть, да и рассмотреть как вообще весь вопрос о разводе, так и тысячи единичных случаев несчастно, неправильно и, наконец, преступно сложившихся и текущих семей. Мы ничего другого не хотим сказать, кроме: "Здесь нужно начать думать". Хороши были бы отношения собственности, если бы не было коммерческих судов, если бы не было вексельного устава. Но в неизмеримо более важной сфере семьи мы имеем, в сущности, пять строк: "Живите согласно, а если один из вас совершит прелюбодеяние в присутствии двух свидетелей, то другая сторона получит развод с правом замужества или женитьбы". Согласитесь, что это слишком коротко. Все дело в беззаботности (закона), а нужно приложить заботу, на чем мы и настаиваем. Как организовать эту задачу, об этом можно и следует годы, десятилетия думать; важно начать — и тогда мы как-нибудь что-нибудь сделаем, а то ведь в сфере семьи и брака мы именно принципиально отказались что-нибудь начинать. "Болит ли кто из вас — болей; уродлив ли — оставайся уродом", вот единственная медицина и хирургия, которую мы имеем и которую нельзя не назвать слишком деревенской медициною. Автор письма совершенно не задается вопросом: да чем же фактически (а не юридически) в настоящее время семья обеспечивается в какой-нибудь чистоте, предупреждается от разврата которой-нибудь одной стороны? Он называет "без вины флирт началом распадения семьи", — но вот флирт удлинился, есть вина, наконец, жена уезжает от мужа, переезжает к другому, третьему, четвертому и, от всех рождая детей, записывает их на имя первого, ею брошенного мужа! Картина, которою г-жа Ю. Б-на пугает в будущем, есть изображение не будущего, а настоящего времени. Такая женщина все-таки перед законом не виновна, а по смерти мужа (первого из четырех) является в казначейство получать пенсию "до совершеннолетия его законных (от троих посторонних людей) детей". Согласитесь, что положение вещей, доросшее до такой разительной чудовищности, до такого совершенного смешения самим законом "брака" и "разврата", требует поправок.

Поистине, если бы так доктора относились к больным, не было бы у них выздоравливающих, а только умирающие. Семья и стала очень похожа на "умирающего". Автор не оспаривает коренного нашего утверждения, что настоящее отсутствие развода приводит к уничтожению разграничительной линии между "семьею" и "не семьею", "браком" и "развратом". Думает ли он, что такое смешение не опасно? Он спрашивает: "Чем же отличить порядочную женщину от непорядочной?" И мы спросим: "Чем же в самом деле отличить?" При облегченном разводе они отделятся и вышедшая четвертый раз замуж так и будет иметь надпись своего настоящего положения, тогда как теперь жена, променявшая трех на четвертого, есть "первая и единственная законная жена такого-то", хотя бы она именно сменила четыре квартиры и поведение ее было известно акушеркам и знакомым. Теперь только общество осуждает таких женщин, но закон их не осуждает. При разводе общество получило бы помощь закона: "Ты — четвертая и именуйся четвертою". Трудно представить себе мужчину, который, увидав в паспорте прописку о трех мужьях, захотел бы вписаться к ним четвертым. Но теперешнее положение, которое можно назвать "игрою втемную", тем и ужасно, что никому не известно, где кончается одно-мужие и где начинается много-мужие.

Есть совершенно простые и совершенно твердые способы отделить, как выражается автор, "совершенно негодных для брака людей". Таков каждый резко и грубо пренебрегший своими обязанностями отца, матери, жены, мужа. Оставление семьи, покушение на жизнь и, наконец, постоянная связь с другою или с другим — все это есть достаточная причина кассации брака.

В заключение одна историческая справка. Известно, какое отвращение римляне времен республики питали к разводу, с каким страхом и как поздно они его начали давать. Нужно заметить, что для здоровья семьи очень важно наблюдать, чтобы не дать развод в слишком (исторически) поздний фазис семьи, когда она уже разложилась и развод приходит запоздалым и бессильным лечением. Отсутствие развода в Риме открыло эру таких "семейных нравов", что пришлось развод дать. Но, мы сказали, все пришло слишком поздно. Разводом воспользовались не как средством здоровья, но как способом увеселения. Напротив, развод безусловно свободен у евреев еще со времен Ниневии и Вавилона, и семья у них очень прочна и чиста. Ничего не слышно о гибели семьи и у турок или у татар, хотя у них также совершенно свободен развод. Вообще важно, чтобы развод пал на сколько-нибудь способную к выздоровлению почву, и тогда он оздоровит, но, понятно, трупа он не воскресит. Мы пошли и успешно идем по пути очень легких семейных нравов, и вот почему нам медлить и откладывать с разводом опасно. Тут нечего довольствоваться архаическими наивностями какого-нибудь "Любушиного суда", который очень напоминает теперешний суд о браке, — а нужно позаботиться о более зрелой мудрости.

"Нов. Вр.", 1900.

МАТЕРЬЯЛЫ К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА

V. Еще о separation de corps

В предыдущем письме своем я выразила очень ясно свою мысль, что в некоторых случаях совместная жизнь супругов может сделаться невыносимой для них, тяжела и вредна для детей, вследствие чего полезно и даже необходимо допускать* отдельное жительство (французское separation de corps); но не развод, разрешающий вступление в новый брак**, при живом муже или жене***. Живя с одним из родителей, дети не будут свидетелями тех тяжелых семейных сцен, о которых так скорбят сторонники разводов. Далее, средством удержать от распадения семью не только юридически, но и нравственно может послужить лишь изменение воспитания молодого поколения, и особенно девочек, на что я и указывала в моем первом письме. Допустимость разводов между евреями со времен библейских только потому не увеличила их числа, что все же на них смотрят очень строго**** во всех тех случаях, когда причиной служит не бесплодиеженщины. Это единственно, что не ставится ей в упрек, но дает мужу безусловное право требовать развода. Развестись еврейке действительно легко, но выйти после этого вторично замуж очень трудно*****. Затем, между евреями, кроме самых малых исключений, при миллионных состояниях, не существует праздных женщин, а этим почти все сказано. На мои доводы мне говорят, что нельзя требовать от людей, созданных из крови и нерв, чтобы они перестали быть людьми, отрешившись от своих страданий, и всецело отдались служению идее, а мне кажется, для этого именно надо быть только людьми, но не животными. Если бы люди несколько веков тому назад отказывались жить для идеи, то не было бы теперь всей нашей цивилизации. Сколько лучших людей жертвовали своей личной жизнью за идею? В том же, что я говорю, нет и этой жертвы, так как жизнь для моего собственного ребенка, для этой плоти и крови, не есть отказ от личной жизни, а только ее духовное продолжение. В этом случае страдает одна чувственно-животная****** сторона, отказаться от которой совсем уже не так трудно******* для честной******** женщины; я думаю, что женщина, прожившая восемь, десять лет замужем и имеющая трех, четырех детей, не может сказать, что ей навязывают тяжелую роль весталки, если разрешат жить отдельно от мужа, но запретят вновь********* выходить замуж. Ранее же такого срока очень редко возникают вопросы о разводе, а потому и говорить о тех редких случаях нельзя в общем правиле. Что касается одной практической стороны вопроса, указанной также в вышеупомянутой статье, чтобы чужие дети не могли получать пенсию за фиктивных отцов, то для этого надо прибегнуть просто к административной мере, изменив правило выдачи метрических свидетельств. При крещении ребенка таковое свидетельство должно выдаваться исключительно его законному отцу, а в случае его отсутствия — лишь при представлении его личной просьбы о выдаче матери**********. При невыполнении же этих двух условий — вписывать ребенка хотя бы и замужней женщины "незаконным и родившимся от неизвестного отца"***********. Мой оппонент напрасно думает, что кто-либо из мужчин остановится перед тем, чтоб быть вписанным четвертым мужем. Я уверена, что эта арифметика не устрашит ни тот ни другой пол. Нельзя нам, при нашем нравственном неряшестве************, давать право легкого развода, как нельзя давать ребенку огня в руки*************. Мы еще для этого слишком молоды************** и не сумеем обращаться с ним осторожно. Ни в одной европейской нации нет той шаткости нравственных устоев, как у нас. В семейной жизни англичанки, немки, француженки есть у каждой своя определенная система, в русской же семье одна безалаберщина. Что хочет сделать русская мать из своих детей — она сама не знает, и растут эти дети, как трава. Попадают они случайно под хорошее чужое влияние или под дурное, смотря почему выходят люди получше и похуже, но матери тут решительно ни при чем (говорю о большинстве, исключения, конечно, есть). Домовитости в теперешней русской женщине также нет совсем во всех классах общества. К гнезду своему, в противоположность женщинам всех других европейских национальностей, она относится с полным равнодушием***************; что же будет тогда, когда, выходя замуж, она не будет считать, что это есть ее гнездо навсегда? **************** Довольно, что мы по своей небрезгливости дошли до того, что не знаем, по словам моего оппонента, где кончается одномужье и начинается многомужье, но не будем же по крайней мере санкционировать это законом*****************.

Ю. Б-на

______________________

* Да что вы за инстанция, "допускающая и не допускающая"? Удивительна эта закоренелая привычка рассуждающих о браке, в печати ли или в законах, принять осанку, принять сановитость и начать вещать: "допускаю", "не допускаю". А где же право "сотворенных мужем и женою" Адама и Евы и вообще всякой четы (Бытия, 2, Матфея, 19)? В. Р-в.

** А разрешающий что же?., внебрачное сожительство? пользование проституцией? Ведь фактически вы не имеете сил предупредить ни одно, ни другое. И закрываетесь фиговым листком притворного неведения: "Я не вижу ("не смотрю", "не хочу смотреть") и, следовательно, нет". В. Р-в.

*** Почему "при живом"? Жив мужчина, жив человек, чиновник, воин, гражданин, но не жив он как муж, ибо прервана с ним "плоть единая" и, след., все брачное умерло. Считать "мужьями" и "членами" семьи или брака таких отделенных от ложа и стола mesdames и monsieurs есть возмутительное введение в брак идеи фиктивного брака, т.е. суммы форм без всякого содержания. В. Р-в.

**** Фактическая ошибка. "Муж может потребовать развода, не объясняя других причин, кроме того, что у жены дурно пахнет изо рта", — решил светило еврейства, кроткий Гиллель (около Р. X.). Конечно, мудрые раввины хорошо понимали, что если муж любит жену — то он не пожалуется на дурной запах у нее изо рта, а перенесет даже и побои от нее (terribile dictu!). А если нет любви, то, как вы ни запрещайте развод, — ничего, кроме разврата, в браке не будет... В. Р-в.

***** Опять фактическая ошибка. Я расспрашивал об этом и знаю, что преспокойно выходят разводки. Да и вообще разведенная жена не менее привлекательна, чем совершенно невинная девушка, что видно из того, как часто замужние женщины внушают к себе глубокую страсть (напр., Вирсавия, Лукреция). В. Р-в.

****** Ну, въехала... В. Р-в.

******* Да что вам за дело, "трудно" или "нетрудно". Просто — не хочет, и конец вашей риторике, ибо "не хочет"-то она во исполнение заповеди: "Раститесь, множитесь, наполните землю". На земле есть уголок пустой, квадратик незанятый, и женщина, вдова, "разведенная" говорит: "Хочу его наполнить детьми моими", и для этого сближается с мужем, и благословение Божие над ней. Но у нас какая-то адская злоба или декадентская эстетика: пусть земля пустеет, а женщина не с детьми возится, а с портнихами, сплетнями, учеными книгами. Но мы ни книг, ни даже портних не отрицаем, а только пусть идут вперед — дети, "тех бо Царство Небесное". В. Р-в.

******** Вот, вот. Как только не по нашему закону, так "нечестная женщина". И этим-то позором, криком, атуканьем, выпусканием стаи злых слов и заставили женщину поникнуть головою, и отступить от своего права, и бросить детей, и выйти из-под закона Божия — под ваш человеческий, продиктованный "г-жою Б.", "кн. Марией Алексеевной", Сперанским или творцами византийских "Кормчих книг". В. Р-в.

********* Руфь, будучи очень счастливой женою, потом вышла за Вооза и стала одною из праматерей Давида и нашего Спасителя. Научитесь из сего, что никому и никогда не поздно выходить замуж, не поздно и жениться (знамение Авраама). Только одного бегите — одиночества, уныния; бегите тоски сердечной. В. Р-в.

********** Это очень просто и мудро. Теперешние метрики прямо представляют государственное и религиозное покровительство семейному разврату, именно — прелюбодеянию жен и их полному мужьям непослушанию. Впрочем, при закрытии (запрещении, затруднении) развода и нужен же был какой-нибудь исход несчастным, иначе число повешенных и повесившихся было бы еще больше в христианском мире, чем теперь. "Вас заставляют насильно отдаваться, с горькой миной любви при факте отвращения: ну, пусть слабые уж погибают, а кто силен — бегите", — вот молчаливая тенденция этого правила о метрических записях, их невыставленный raison d'etre <смысл существования (фр.)>. В. Р-в.

*********** Вообще это мудро и так справедливо, что невозможно возразить. Но и по Ветхому и Новому Завету, когда так явен факт прелюбодеяния, — конечно, должен быть дан развод. И он должен быть дан предварительно, дабы "зачинаемый не от мужа младенец" был уже "зачат от мужа". Вообще идея чистого брака абсолютно исключает мысль и фактическую возможность зачатия "не от мужа" или "не от жены", и посему-то и требуется, чтобы развод лежал в руках и власти мужа и жены, дабы предупредить прелюбодеяние. В. Р-в.

************ Да неряшество-то откуда? И теперь любящие семьи у нас, у русских, не уступят в святом целомудрии ни римлянам, ни евреям. Но много ли их? А почти нет их — потому, что не любовь вы поставили фундаментом брака. В. Р-в.

************* Ну, и не дали, не давали 1000 лет. Что же получилось? Полное омертвение семьи, семейной жизни в стране. "Сильна любовь — как смерть", — это еще Соломон сказал. Оттого она все узы перетирает. Но вы изуродовали ее цветок, он оборван, испачкан, а мог бы цвести и благоухать. В. Р-в.

************** Ну, проживя-то тысячу лет... Старая это сказка. Мы неразвиты, неучи, но ведь мужик до старости неуч. В. Р-в.

*************** Да, когда нелюбимое это гнездо, вами столь охраняемое. А посмотрите-ка на любящие русские семьи: не уступят, а может быть, превзойдут и немок, и англичанок. Любящая русская женщина как тигрица у изголовья усталого мужа и у постелек невинных детей. Видал русских матерей и жен и на факте-то их и строю восклицание: "Все будет спасено ими, но сперва спасите их! не мучьте!! не смотрите как на бесправную рабу перед вашими закононачертаниями!!!" О всем выспросите их самих с любовью и вниманием. Да и так Господь велел! Издеваться над женщиной, которая по силам физическим есть между нами то же, что ребенок между взрослыми, никто не позволил. В. Р-в.

****************** Конечно, нужно как жениться, так и выходить замуж с идеей "навсегда". Но органическое от механического тем и отличается, что в органическом присутствует "неизвестное", "неусчитываемое", нерациональное; "благодать, вера и свобода", перелагая живые термины на евангельские. Вот они-то действуют, преодолевая наше соизволение "навсегда" и обращая его во временное. Да и вот аргумент: а сколько в каждую минуту, положим в сегодняшнюю среду, уже зреет и дозрело преступников уголовных (тайных и явных) и вместе людей женатых. Что же, "единиться" с ними женам? и притом женам, ни душою, ни телом к уголовщине не склонным? Знаете ли, что есть мужья, которым преступно оставаться верною женою; и есть жены, которым преступно оставаться верным мужем (по их скаредности, скверности, лживости, пустомыслию, какому-то душевному безбожию). И поверьте, что распадение брака, уже до развода начавшееся, имеет мистические и религиозные основания. Где Бог не устроил "в плоть едину", значит, — и неустроима вовсе "единая (мистически) плоть". И тут закону, рациональному и внешнему, надо только покориться высшей мистике. В. Р-в.

******************* Да как же все это без развода сделаете? Вгоните внутрь? Снимете вывеску многомужия? Что в том, что без вывески, — ведь вонять все равно будет. А нужно и можно из самой жизни вымести дурной запах. В. Р-в.

VI. Колыбель*

Это слово пробуждает нежность в самом черством сердце. Вокруг колыбели нарастает семья со всем, что в ней кроется творческого. Над колыбелью царит рой ангелов. Колыбелью клянутся, колыбелью обновляются, к подножию колыбели складывают и мир, и злато, и благовоние. Ничто так властно и нежно не связывает нас с церковью, с христианством, как колыбель: из колыбели выросло христианство.

______________________

* Статья эта всего лучше исчерпывает вопрос о детях при разводе, ставимый моими оппонентами. В. Р-в.

______________________

Сила и обаяние колыбели во все времена и у всех народов так велики были, что сам Христос воспользовался этой силой, чтобы вернее, прямее попасть в сердца людей. Он снизошел до колыбели. Мне кажется, что, если бы Он явился во всеоружии величия, каким ушел, Он оставил бы больше немого благоговения к себе, чем активной, напевающей райские песни, любви. Своей детской беспомощностью, этими крохотными ручками, ножками, этими наивными, широкими, небо поглотившими глазами, Он завоевал сердца людей раньше, чем проповедью своей, Он подготовил себе почву. На меня образ Христа-младенца, Христа-крошки сильнее действует, чем образ Христа-Страдальца. Этот детский наивный лик больше любви и ласки выжимает из сердца, чем тень окровавленного, распятого Христа-Бога.

Есть две величайшие картины христианской эры: Сикстинская Мадонна и картина Христова распятия. У первой простаивают часами, днями. Чем больше на нее смотришь, тем она понятнее, милее, дороже. Хочется прижать к сердцу этого малютку с всклокоченной головкой, но его глаза — что за глаза! — удерживают. Эти глаза из того мира; но это все, что Он принес оттуда. Слабое, крошечное тельце и глаза Бога! Они покоряют. Они примиряют тот человеческий, немного страстный, немного даже физический восторг к прелестному ребенку, с безграничным духовным трепетом перед ощущаемым Богом. Если бы эта картина возбуждала в отдельности каждое из этих чувств — любовь человеческую или поклонение Богу, она не стала бы бессмертной: она бессмертна потому лишь, что передала величайший момент и христианства, и человечества — колыбель. А момент этот отозвался содружественным эхом в каждом сердце человеческом, где любовь к Богу всегда вызывает любовь к детям, и наоборот.

Я не помню, кто автор картины распятия Христа. Технически она выполнена не хуже Сикстинской Мадонны. А между тем, она не вызывает в душе гармонии и не примиряет чувств: скорби и любви. Скорбь (жалость) и любовь, вообще, редко уживаются рядом: обыкновенно жалость вытравляет любовь уже потому, что жалость есть род страдания ("до боли жалки"). Картина распятия Христа не пробуждает во мне ни любви, ни смирения, ни прощения. Напротив! Вырастает протест. Казнь Христа напоминает мне о казнях, которыми усеяна жизнь, — несправедливых, жестоких. Делается жутко, мрачно. Я не чувствую и не могу понять, почему нужно страдать и умереть, чтобы познать истину. Тогда как у Сикстинской Мадонны я вижу и чувствую, что стоит родиться и жить и дать жизнь потомству, чтобы совершить шаг к Богу. Каждая новая жизнь вливает ведь в мир каплю новой любви — где-нибудь ведь радуются же этой новой колыбельке.

Всякая новая жизнь — новая связь земли с небом. Вот почему выше колыбели (начала жизни) ничего нет, и Христос не опроверг* этой истины даже смертью своей, потрясшей и скалы, и горы, и сердца людей...

______________________

* Есть какое-то противоборство, опровержение друг друга, между гробом и колыбелью, рождением и смертью, в последней инстанции — между Вифлеемом и Голгофою. Но в этом взаимном "опровержении" которая сторона шире, разрисована ярче — та и побеждает. Физиологическая, — пока рождающихся больше, чем умирающих, — победа за рождением; но нельзя не обратить внимания, что в Евангелиях страдания и смерть И. Христа шире и ярче выражены и сильнее поражают сердце человеческое, нежели Рождество Христово. В. Р-в.

______________________

* * *

Великая творческая и примиряющая с жизнью сила детской колыбели не в том только заключается, что она размягчает сердца и наращивает вокруг себя семью, а и в том — что она олицетворяет собой единственный воплощенный на земле вид правды. Нет другой абсолютной правды на земле, как детская правда. Дети — это бросаемые с неба в человеческую муть хрустальные капли, которыми дано нам не только духовно, но физически упиваться.

Общение с ребенком очищает душу, а прикосновение к нему вызывает у матери и отца усиленный ток кровообращения, от которого, как от свежего воздуха, от гимнастики, вырастают физические силы. Кусок мяса греет душу и плоть, как радостная весть, как луч солнца. И все это только потому, что в нем — воплотившаяся Божественная правда, что у колыбели никогда не было, нет и не будет места лжи. Могут быть нищета, горе, позор, стыд — но не ложь! Рождение ребенка может усложнить жизнь, стиснуть ее, вызвать к борьбе разные низменные инстинкты, — но никогда не замутит ее. Если иногда колыбель и становится поперек мирному течению жизни, то лишь тогда, когда эта хрустальная капля падает в сплошную муть, раздвигает ее, но не сливается с ней. Муть кажется от того еще мутней, но не по вине колыбели. Ложь и обман бегут от колыбели, как ночные птицы от солнца.

* * *

Тем бесполезнее попытки фальшивой человеческой морали эксплуатировать колыбель ради чисто практической, хотя и в моральной области, цели. Я говорю о разводе. Мне казалось всегда, что развода, как секретной болезни, налагающей на страдающих ею известную тень, не следовало бы касаться публично. Не следовало бы копаться во внутренней стороне этого явления! Внешние его стороны: юридическая, церковная, процессуальная, наоборот, должны быть выдвинуты и обсуждены с наибольшим тщанием. Это ведь только последствия явления. Обряд развода следует за совершившимся уже фактическим разводом, как обряд венчания — увенчивает лишь и приобщает к церкви, к законам и обычаям страны, уже совершившийся, иногда вопреки велениям церкви, вопреки законам и обычаям, союз любви. Но так же, как никакая мораль, никакая логика и чуждая воля не может предписать законов и изучить путей, по которым совершается союз взаимнолюбящих, так и никакая мораль и никакой нравственный закон не должны и не могут вмешиваться в процессе разложения этой любви, ведущий к разводу. А между тем, вечно беспокойная человеческая совесть только и делает это.

Недавно я видел французскую пьесу, сенсационно озаглавленную "Колыбель". И я в ужас пришел от той массы лжи, которую фальшиво построенная, вымученная мораль скопила вокруг этого воплощения на земле правды.

Прежде всего, фундамент пьесы ложный: супруги разводятся, не перестав любить друг друга. Временная ошибка, если бы ее не раздули посторонние люди, была бы прощена и забыта. Тут нет самого ядра развода — есть только форма его, есть следствие без причины, есть недоразумение. Все, что построено на этом недоразумении, — фальшиво. Разведенная жена вторично выходит замуж, но без любви. Второй муж любит ее — но любит телом. С ними живет ребенок от первого брака ее; но этот малютка, которого в опьянении страстью он поклялся любить, теперь внушает ему ненависть: глаза его, схожие с глазами отца, напоминают второму мужу о ласках, которые его жена расточала своему первому мужу. Животная любовь к жене возбуждает и животную ненависть к ее ребенку. Ребенок опасно занемогает. Зовут отца, и тот, вопреки воле ревнующего его второго мужа, остается у колыбели своего дитяти. Жизнь борется со смертью, одолевает ее. Измученные родители улыбаются, впервые вглядываются друг в друга. Близость к колыбели подымает правду со дна надломанных душ их. Они сознаются, что любят друг друга, что жить друг без друга не могут. Но... входит второй муж, и все лопается. Все трое мечутся, изводятся, ищут выхода и не находят. Вдали от колыбели ложь опять засасывает этих несчастных. И, в кульминационном пункте этой лжи, любящая жена и нежная мать гонит от себя обоих мужей и заклинает со сцены всех жен, всех матерей, никогда и ни под каким предлогом не разводиться...

Поистине, нужно быть французом, нужно все вопросы жизни мерять размерами актов в пьесе, нужна эта несмываемая с воображения и с таланта этой нации гривуазность, чтобы втиснуть хрустальную колыбель между такой дерзкой ложью.

Я отдохнул от этой лжи, читая в "Нов. Вр." прекрасную статью г. Розанова: "О непорочной семье". Какое странное совпадение! Там, в блестящем зале, наполненном отборной публикой, среди аромата духов, среди голых плеч и влажных взглядов, на дне которых притаился грех, принесенный с собой из будуаров, из альковов, из этих трупных ячеек распавшихся уже семей, — красивая француженка с соблазнительно прикрытыми формами, соблазнительно изящным языком говорила: "Не разводитесь ради колыбели!" А тут скромный русский писатель, упрекаемый фарисеями чувства в нескромном разоблачении тайны брака, говорит, осеняя себя крестным знамением: "Разводитесь, ради чистоты и непорочности семьи!" Вот она разница мировоззрения двух рас! Вот они два русла течения человечества: одно уже иссыхающее, обессиленное шириной своей, прорезанное мелями и островками, а другое — еще сжатое мощными берегами, еще глубокое, чистое. Первое отступает, огибает всякое препятствие на пути своем, разливаясь в ручьи и рукавчики; второе — смывает все, что на пути его, что мешает ему быть глубоким и чистым.

Чтобы удержать семью от распада, Запад уцепился... за колыбель! Изверившись в возможности оздоровления семьи посредством ее самой, т. е. путем внесения образа Бога "в скинью", путем замены лжи и поругания пола — искренностью и уважением к полу, католический Запад вытащил из-под скромного алькова детскую колыбельку и поставил ее поперек мутного и мелкого течения своей жизни. "Стой, мол, тут, единственное наше благо, наш луч, наша мечта, и преграждай путь этим волнам, несущим с собой обман и разврат! Запруди это смрадное течение! Поверни ход его, сделай глубже, стремительнее — авось оно промоет засорившие его пески и ил!"

Таков истинный, в глубине своей, смысл этого морального движения. Колыбель — последняя ставка в пух проигравшегося игрока. Колыбель — тяжелая артиллерия, старая гвардия, выдвинутые в последний момент боя. Эту чудную, небесную капельку эксплуатируют в сумятных земных целях. За нее прячется и порок и слабость. Ее, воплощенную правду, обвивают гирляндами из... лжи.

Мне кажется, что и эта последняя ставка будет проиграна. Мне кажется, что колыбель не запрудит грязного потока, а будет торчать в нем как одинокий, свежей зеленью покрытый островок, а поток, такой же грязный, но еще более мелкий, будет извиваться вокруг него. В лучшем случае несколько струек возле самого островка скользнут быстрее, станут чище; в худшем — от островка будут отмываться кусочки земли и он будет все сглаживаться, уходить в воду, пока не обратится в илом заплывшую мель. "Не разводитесь ради колыбели!" — журчит мелкий, грязный поток Запада с цветущим островком посреди его. "Разводитесь, ради непорочности семьи!" — шумит бурная, могучая река Православия, готовая смыть и островок и остров, ради простора своего, ради глубины, ради чистоты.

Вот два взгляда на этот вечно ноющий в совести вопрос. Его, понятно, лучше не касаться, предоставив каждому исповедывать ту религию в браке, к которой его влечет по складу души, по силе воображения и даже по физическим свойствам. Католик, протестант и православный никогда не убедят друг друга в превосходстве и правоте их религии. И в браке есть католики, протестанты и православные, спорящие о значении, о силе, о тайне его, и вряд ли самые мудрые богословы брачной религии в скором времени примирят их. Но уж если касаться этой религии, если внедряться в нее, надо делать это, осенив себя крестным знамением, как то делает г. Розанов, а не размерив свои доводы на акты, прячась за эффекты сцены и опираясь на издерганные сутолокой дня нервы хотя и развращенной, но сентиментальной публики.

* * *

Если представить себе брак как здание, воздвигнутое на фундаменте из взаимной любви и покрытое благословением церкви и покровительством законов, здание, в созидании коего участвовали все без исключения элементы духовного и физического мира брачащихся: и невольное влечение и вольная мысль, и слепой инстинкт и разъедающая критика, и подъем духа и возбуждение плоти, и теплое очарование и холодный расчет, и азарт игрока и технический житейский опыт, словом, — все, что составляет индивидуальность в человеке, его актив, пассив и баланс, — то развод в такого рода браке (а всякий другой брак есть лишь сделка или недоразумение) можно уподобить трещине по всему зданию, от материка и до конька крыши. Трещины, ведь, бывают разные: сверху, снизу, поверхностные, сквозные. Архитектурное искусство их выправляет довольно гладко. Но бывают трещины, коих никакое искусство заделать не может иначе, как разрушив здание и построив его вновь. Такие трещины случаются от оседания почвы или от ошибочных проектов здания, от несоблюдения основных законов техники. Те шероховатости в браке, которыми испещрены наши семьи (случайные* измены, несходство характеров, случайные болезни и проч.), мне представляются трещинами односторонними, местными, не нарушающими равновесия всего здания, а потому и устранимыми с помощью разных стяжек, заплаток и заделок. Наиболее крепкая и чаще всего употребляемая в общежитии из стяжек, налагаемых на трещины брака, — колыбель. Эта стяжка из крепчайшей стали, и она почти всегда стягивает и даже сращивает бегущие по брачному зданию частичные трещины. Но что же может эта стяжка, когда трещина бежит от фундамента к крыше, когда нарушена связь между главнейшими из элементов, участвовавших в союзе, — между инстинктом плоти и влечением духа? Ведь эти элементы в браке соответствуют тем законам техники, без которых и изба не строится. Нарушьте закон Ньютона, и весь мир рушится. Нарушьте между брачащимися закон взаимного влечения (а он гораздо сложнее, чем закон тяготения) и вот уже трещина, каждую секунду расширяющаяся и удаляющая брачащих друг от друга с большей интенсивностью и быстротой, чем когда они соединялись.

______________________

* Действительно: это точно и важно, и требуется отметить, что и измены бывают такие, после которых нисколько не нужен развод: измена как случайность, как несчастие, как шквал. И бывают обратно семьи как бы с постоянным сырым климатом в себе, с гнилым воздухом неуважения, отвращения, непобедимой таинственной антипатии, когда развод безусловно необходим, хотя бы измены не было. Но эти свои тайны одни супруги сами и знают, и поэтому-то право развода и должно быть предоставлено их усмотрению. В. Р-в.

_____________________

С этим ведь никто не спорит. Говорят лишь, что надо побороть себя, надо забыть о собственном влечении, ради детей. Словом, надо прекратить полноту личного существования ради существования другого или окутать его такой тьмой и ложью, чтобы, обманывая и других и себя, сохранить для общества, для детей своих подобие брака, видимый остов семьи. Побороть или обмануть — в этом весь арсенал оружия у церкви и общества в борьбе с разводом. Церковь увещевает разводящихся (т. е. дает им совет побороть взаимную антипатию); церковь требует для развода фактических доказательств измены, давая этим понять, что союз мог бы продолжаться, если бы обман удался, если бы виновный не был пойман тремя свидетелями. А общественная мораль, а совесть, воспитанная родителями и школой, твердят: "Найдите средство сойтись, примириться и никто у вас не спросит, в чем эти средства! Худой мир лучше доброй ссоры!.." Словом, со всех сторон: сверху, сбоку, снизу все напирает на разваливающиеся стенки брачного здания, все из сил выбивается, чтобы они не рухнули. Законы, религия и общественное мнение — как контрфорсы упираются в стенки брака; а на зияющую щель налагается в конце концов крепчайшая стяжка — колыбель... И все же, щель растет, стенки с страшной силой выпирают, рушатся, погребая под собой иногда тех, кто слишком усердно их подпирал, и рвут не повинную ни в чем стяжку — колыбель. Закон природы, очевидно, сильнее законов людских, сильнее даже органической потребности людского сердца — любви к детям.

* * *

Закон этот, всем известный, гласит, что можно слить друг в друге только элементы родственные: известные газы, известные соли, известные клеточки. На этой симпатии и антипатии друг к другу основных элементов природы она вся создалась, украсилась, ожила и стала союзницей человека в стремлении к прогрессу, к истине. Вся забота и весь гений человека в подчинении себе для этой цели природы в том ведь и заключаются, чтобы отыскать в ней наивыгоднейшие комбинации к сращению взаимно симпатизирующих элементов или чтобы из сращенных уже извлечь те, которые наиболее пригодны для лучшего и более совершенного сращения. В том и другом случае, соединяя или разъединяя, человек руководствуется идеей наиболее удачного, целесообразного подбора элементов, чтобы, срастаясь, они давали новый элемент, несравненно более сильный, чем были они оба вместе до сращения. Таковы основы химии и естествознания. На них держится и мир растительный, и даже животный (подбор). Только в отношении к человеку закон этот сочли нужным подчинить неподвижной морали и условному благу общественности. Справедливо полагая, что в человеке, кроме всех этих элементов, из которых соткана природа, есть еще главнейший — свободная воля как регулятор, как посредник между враждующими в нем началами, этой воле несправедливо приписали силу и обязанность удерживать в соединении несоединимое. Причем, над такой задачей поставили не то общественное благо, которое вечно движется вместе с прогрессом, и не благо личное, ибо обществу до него нет дела, а неподвижную, застывшую как сфинкс мораль. Во всех сферах труда и мысли человеческой цель неподвижна и она всегда бежит впереди этого труда и мысли. Только в браке, хотя он есть наиболее совершенная форма совместного труда, цель поставлена позади и она неподвижна. Трудитесь, плодитесь, ссорьтесь, миритесь, обманывайте друг друга и кайтесь, но не спускайте с глаз цели вашего союза — остаться в союзе! Пусть эта цель — мгновение! Пусть она позади вас, в тумане, в сутолоке — вы должны жить, чтобы подтверждать и обществу и детям, что вы с этой цели глаз не спускаете и что другой цели у вас нет!

Мне скажут — это парадокс. Люди ведь соединяются, чтобы произвести семью, воспитать ее, сделать годною к борьбе. И потому цель в браке — тоже подвижна и тоже впереди брачащихся. Но, если это так, то при чем же тут: "не разводитесь!". Если такова цель в браке, то, очевидно, она недостижима там, где нет уже брака, а есть — труп, обвитый ветхими цепями. Семья, как цель, и притом подвижная, т.е. совершенствующаяся, может вырасти из живого тела брака, а не омертвевшего. Только такой союз между мужчиной и женщиной может быть источником здоровой семьи и плодотворного труда, который развивает между ними созидающую, а не развращающую силу — силу, изо дня в день более плотно стягивающую участников союза и внедряющую в детях от него новый элемент, которого не было в родителях. Дети всегда должны быть лучше родителей, иначе мир попятится назад. Но такие дети, как и наиболее полезные растения, металлы, смеси, вырастают лишь из союза гармонирующих, симпатизирующих между собой родителей, и притом — не поборающих своих страстей, не насилующих своих влечений и инстинктов, а, наоборот, дающих им простор, очищающих себя от них, но только... друг в друге! В таком браке нет места "поборению" себя — ибо поборение есть тоже обман, сало-обман. Нет там места и уклонению от влечения своей природы, ибо это влечение целиком скапливается на предмете союза и, сталкиваясь с противуположным влечением, претворяется в активную, творческую силу. Эта сила не только удерживает друг возле друга людей самых несхожих по характерам, темпераментам, воспитанию, общественному положению, духовным и национальным идеалам, но и удерживает семью от крушения при самых неблагоприятных условиях развития ее. Голодают, ссорятся, дерутся, но... любят! Живут в достатке, чинно, ладно, мирно, но... не любят! Из ссор и брани, из нищеты телесной и духовной, вырастают здоровые душой и телом дети. Из мирной, богатой и интеллигентной семьи вырастают — трупики. И ничего тут не поделаешь, ничем не устранишь этого явления! Сила любви между родителями (заметьте — любви, а не уважения) — что сок в дереве*. Он бродит в детях, он дает им упругость и физиономию. Могуч этот сок, жизнеупорен — и дети могучи и упорны к жизни, хоть и плохо одеты, плохо воспитаны, ленивы. Слаб этот сок — слабы шансы на человечных детей. А там, где его вовсе нет, а есть лишь — компромисс, обман, а то и порок, грязь, — там уже никаких шансов нет поднять в ребенке человека, будь возле него сто нянек и гувернеров, живи он во дворце, учись у лучших профессоров. Над таким ребенком висит рок. Такую колыбель, казалось бы, надо не вдвигать в смрад и в ложь компромисса, а вырвать оттуда.

______________________

* Да! Посохшее дерево — вот семья безлюбовная. Ни минуты не щадите ее: она никогда не оживет! Рубите ее, выворачивайте корень и в ямку помещайте новый саженец, другую семью. Вот рецепт садовода и семьеустроителя. В. Р-в.

______________________

* * *

Легко сказать — вырвать! Вырвать от корня нежный стебелек! У кого руки подымутся на такое варварство? Нет драмы выше* распадения семьи, как нет лжи и обмана горше компромисса в браке. Печальная история Ромео и Джульетты только тень в сравнении с мраком бездны, зияющей из трещины в браке. Там — смерть у преддверия вечной жизни; тут — жизнь у входа в могильный склеп. Никакие страдания не сравняются с агонией посаженных на одну цепь не совмещающихся друг в друге жизней. Никакое милосердие не достаточно гуманно, чтобы разбить эту цепь. И нет безжалостнее казни, как та, которую совершают при таком гуманном поступке над колыбелью!

______________________

* От сего-то сами люди, из страха, уже и не разведутся всякий раз, когда есть какая-нибудь возможность сохраниться нравственно в семье. Вот почему право само-развода — безопасно. В. Р-в.

______________________

Вот этот узел безысходных чувств, возбуждаемых распадением семьи, всегда стоял и будет стоять как чудище с огненным мечом у входа в лабиринт развода. Перед этим чудищем правы и те, кто стонет: не разводитесь! И те, кто, как г. Розанов, видит в честном разводе единственный канал для очищения накопившейся в браке грязи.

В статье г. Розанова есть, между прочим, такая глубочайшая мысль:

"Развод есть постоянный канал, через который совершается очищение главного социального института. Необыкновенно чуткий инстинкт, в силу которого реальная жизнь супругов прерывается или кончается с первым неискупленным грехом, есть как бы естественный и самим Богом установленный страж здоровья семьи, закон, через действие которого вечный институт не может захворать. Его нет вовсе, или — он совершенно здоров. Болезнь ему не причастна. Единственный вид болезни и есть эта возможная закупорка очистительных путей"...

Мысль эта, по-видимому, разделяется все большим количеством людей и, вероятно, привела бы уже не только в православии, но и в католичестве к возобновлению очистительных каналов брака, если бы не... колыбель. Эта беспомощная колыбель с сонмом ангелов над ней, эта Божья капелька в море житейской грязи — стоит поперек развода. Она так трогает, так мутит сознание. Люди, законодатели теряются. Одно страдание заглушает другое. Вид ребенка, теряющего родителей, переворачивает душу. Говорят себе: потерпим! Но, как только это острое чувство жалости к ребенку сглаживается, как только отходят от колыбели, выступают жесточайшие страдания порабощенной плоти и попранного духа. Природа стучит в дверь, в окно, в стены, трещина растет, зияет бездна, наполненная годами лжи и разврата. Задыхаясь, опять цепляются за развод. А там, -опять колыбель и опять жалость! Танталовы муки раздирают душу и тело. Люди, еще молодые, годные к труду, к пользе, к добру, становятся ленивыми, бесполезными, злыми. Общество теряет сотрудников, церковь — верующих, человечество — добрые сердца. Никто ничего не приобретает в этой мучительной борьбе, в этом самоистреблении, даже колыбель, к изголовью которой склоняются не радостные, лаской озаренные лица, а бледные, измученные борьбой, искаженные судорогой какой-то исступленной любви, ненависти и упорства...

Ползут дни, месяцы и годы. Колыбель победила. Шквал прошел, настало мертвое затишье. Высохшая от борьбы с собой мать или поседевший от той же борьбы отец прижимают к груди своей дитя, спасшее их от развода. Они улыбаются друг другу. Но что это за улыбка! Так улыбаются над завядшим букетом, снятым с гроба любимого человека.

"Вы грустны? — спрашивает дитя. — О чем ты плачешь, мама? О чем вздыхаешь, папа? Отчего вы не поцелуетесь? Отчего вы в разных комнатах? Отчего папа не ночует дома? Отчего мама убрала портрет папы? Отчего"...

И вопросы сыплются, как удары хлыста в лица родителей. Лица эти на миг загораются... злобой. В глазах, как вихрь, проходит отражение былой бури. Они взглядывают друг на друга, точно шпаги скрещивают: "Ты виновата!" "Ты виноват!" Но это только миг. Они равнодушно отворачиваются и небрежно роняют:

— Не твое дело... молчи... ступай играть!

На засохшем, омертвелом, существующем лишь в силу упорства корне, вырастает нежный стебель. Его ласкают, холят, но... в нем соков нет. Одно солнце, как бы жгуче оно ни было, еще не поддержит растение. А дети таких родителей только этим солнцем сконцентрированной в их родителях и экзальтированной от взаимной борьбы любви и живут. Любовь эта их греет, но она же их и сушит — слишком сгущенная, слишком парниковая, она не дает ребенку мощи развернуться, закалиться. Ребенок становится юношей, взрослым, зрелым. Один из тысячи случаев, разбросанных всюду, открывает ему глаза. Он узнает, что его родители "не живут" вместе, что у папы или мамы есть другая семья и другая привязанность, а все, что он видел с детства, был обман и компромисс. Нельзя предрешить, как такое открытие подействует на юную душу. Бывают души и души! Но, несомненно, в душе этой утвердится сознание: можно и должно в известных случаях лгать и обманывать!

Дальнейшая жизнь такого человека может быть и честна и полезна. Только, ручаюсь, он никогда не испытает истинной радости и чистого счастья — над ним будет до гроба висеть сомнение и грусть.

Мне кажется, я не преувеличиваю. Я беру даже лучший из таких случаев. Я не имею и никому не хочу навязать никакого рецепта в этом недуге, считая его интимнейшим и субъективнейшим. Г. Розанов очень метко сказал, что если брак субъективен, то и развод должен быть еще более субъективен. Да, именно субъективен! Т.е. не может терпеть постороннего вмешательства, ни в форме критики, ни в виде совета. Развестись — значит в известном смысле — умереть. Как никто не спрашивает мнения, может он умереть или нет, так и никто не должен искать где бы то ни было, кроме своей совести и самой глубины своего "я", указаний, как поступить с трещиной своего союза. Можно лишь пожелать одного: когда развод внутренне между супругами уже совершен, когда переболели все чувства и мысли и трещина от самого материка достигла карниза — тогда, из чувства человеколюбия и даже в своих интересах, государство, церковь и общество должны пощадить несчастных, не увеличивая их стыда, их угрызений, их сомнений. Нужно пощадить в них и людей и родителей! Нужно упростить и облегчить эту позорную, на площади совершаемую казнь развода и нужно... не накладывать на трещину брака — колыбель!

Пусть цепляются за колыбель те, кто еще может быть ею спасен! Но не отворачивайтесь от тех, кто с разорванным сердцем отошел от нее, чтобы не марать ее, чтобы начать новую, полезную и любвеобильную жизнь!

Не эксплуатируйте святую колыбель в деле темном, мрачном, человеческом!

И. Колышко

ЭЛЕМЕНТЫ БРАКА

Постановка развода должна вытекать из сущности брака. Но чтобы определить эту сущность, нужно назвать центр брака.

Брак состоит: 1) из засвидетельствованности его и записи в церковные книги. Это есть юридическая, договорная его сторона, и собственно она-то одна и расторгается при "разводе". Механизм развода, как известно, и состоит в разрыве бумаги, зачеркивании подписей и пр., и развод вовсе не касается "венчания" и не кассирует венчание. Да это так и вытекает из существа дела, ибо кассировать венчание возможно было бы только при наличности какой-нибудь ошибки или неправильности в венчании же, напр. при пропуске священником центральных молитв, или если бы венчание было совершено, положим, не священником, а другим церковнослужителем, или, наконец, если бы оно было совершено при наличности одного жениха или одной невесты, и проч. Вообще ошибка венчания кассирует венчание, и эта кассация должна бы выражаться не разрывом бумаги, а как-нибудь ритуально же, напр. хоть переломом и истреблением колец, которыми повенчанные были обручены, или как-нибудь иначе, но непременно в церкви же и ритуально же.

Сила венчания исчезает, но она исчезает не в момент развода. Когда же? Это можно понять, определив венчание. Венчание есть ритуал, сложенный церковью в конце III века и в начале IV века после Р.X., через посредство которого она определила, расчленила и художественно-словесно выразила свое отношение к ранее (в самом Евангелии) основанному таинству и повторяет его в каждом единичном случае брака перед лицом брачащихся. Оно имеет много сходного с чтением перед евхаристиею молитвы: "Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси истинный Сын Божий, пришедший в мир грешные спасти" — и проч. Разница в том, что эту последнюю молитву читает причащающийся и через нее он исповедует свое отношение, свою веру, свою религию в отношении к таинству евхаристии. Напротив, ритуалом венчания церковь исповедовала исторически и исповедует каждый раз свою мысль о браке, свое воззрение на него, свое определение, свою догму, — через частичное отношение к этим вот двум, соединению коих она радуется, его благословляет, его увенчивает. Отсюда — торжество несения венцов, как бы корон, над венчающимися, и слова священника: "Венчаю вас славою и честью", т.е. "облекаю честью и славою ваше соединение". Через ритуал венчания церковь всякий отдельный раз как бы повторяет вхождение Спасителя в Кану Галилейскую (оттого в древнее, более чуткое время венчание происходило на дому), через каковое вхождение Спаситель присоединился к установленному в Ветхом Завете браку, ничего в нем не переменяя и ничего вновь в нем не устанавливая: пребыл Гостем брака, а не Совершителем его. Церковь вовсе могла бы не развить этот ритуал: брак остался бы; она могла бы развить его несравненно пышнее, и это ничего не прибавило бы к таинству. Это "верую и исповедую" церкви подобно еще литургии: есть литургия Василия Великого, есть Иоанна Златоуста; в католической церкви она одна, в православной другая; но во всяком случае из всего этого видно, что ритуал (венечный) подвижен и изменчив, пышен или короток, когда таинство (брака) очевидно всегда одно, просто и переменам не подлежит. Не сложив этого ритуала или, точнее, не слагая его первые три века своего существования, церковь все равно содержала уже таинство, но еще никак, художественно, словесно и действенно, не определила и не выразила свое к нему отношение, и свое о нем чувство, и свою о нем мысль.

Итак, венчание есть некая малая литургия, бледное и далекое ее подобие, служимое перед браком, перед лицом вступающих в брак; и вся возможная мысль ее есть благословение и напутствование в брак. Теперь мы к нему подходим, теперь мы возьмем зерно. Это зерно нашло себе прекрасную формулу в определении К.П. Победоносцева ("Курс гражданского права"). "Побуждение к браку и цель его есть исполнение коренного требования природы, в силу коего живая и цельная личность человека ищет дополнить себя, ищет себе дополнения в такой же личности другого пола. Какое это дополнение и в чем оно состоит, — об этом не одинаковы понятия на разных степенях общественного развития. На низшей степени — это удовлетворение грубого инстинкта животной природы; на высшей — это удовлетворение согласной с разумной природой человека потребности общения всех органических, внутренних и внешних сил, дарованных человеку для развития, труда и наслаждения в жизни. Из этого неверно приискивать и ставить для брака цель специальную, как, например, деторождение, ибо брак есть цельный органический союз и идея его коренится в основном законе природы: приведении к единству и цельности раздвоенной на два пола природы человеческой. Неудивительно, поэтому, что идеал брака, очищаясь и возвышаясь в понятиях человечества, получил наконец в христианском мире значение таинства".

Автор говорит о браке — во-первых, и семье — во-вторых, т.е. как бы о солнечном ядре и его фотосфере, то их сливая, то их разделяя, и здесь, например, с первого взгляда бросается в глаза, что он называет в одном месте "грубым животным инстинктом" то самое, что в двух местах именует самым центром брака: "искание пола дополнить себя полом" и "приведение к единству и цельности раздвоенной на два пола природы человеческой". Здесь автор последует сбивчивости решительно всего существующего учения о браке. Но, в общем, философски и художественно им, конечно, хорошо схвачено солнце ядро и фотосфера брака. Брак есть гармония полов. И основан, как феномен, на вечной и неуклонной предустановленности их сочетания: причем сочетает их рождающийся в физическом порядке позднее, но в метафизическом смысле предваряющий их младенец. Пол как космическое начало — вечен, но ребенок — еще далее, чем вечен, предвечен. Выпустить поэтому "деторождение" из брака есть то же, что выпустить тему из сочинения: она рассыпается в набор слов, а брак тоже рассыпается в набор очень слабо связанных фактов. И мы думаем, что введение бесплодия в число первых и главных причин развода есть первый камень построения семьи. Тогда все и разом поймут, без комментариев: "А, вот что такое брак! а, вот для чего он!"

Во всяком случае в приведенном определении очерчивается натура семьи, природа семьи; семья как природный и натуральный факт — и около этого-то центра и "сущности" брака К.П. Победоносцев не упоминает вовсе те два момента его, запись в церковные книги и венчание, которые, следовательно, в непременное существо брака, в определение брака, и не входят вовсе. Иначе как бы знаменитый государственный и благочестивый человек даже не назвал их?! И почему иначе сама церковь не употребляет вовсе термина "таинство венчания", а говорит во всех книгах: "таинство брака" (жизни брачной).

"Развод" и должен вытекать из этой его "сущности" как кассация... чего? — Сущности. Т.е. чего же именно? "Исполнения коренного требования природы, в силу коего живая и цельная личность человека ищет дополнить себя, ищет себе дополнения в такой же личности другого пола". Когда этого нет более, т.е. гармонизованность полов разорвана (так называемый "разъезд", да и вообще перерыв, разрыв, и притом окончательный, супружеской связи), есть что-нибудь в браке? Знаменитый законовед говорит: "Нет". "Таинство" есть ли? Конечно, его нет более в полноте состава, остались только его наружные, оформливающие, собственно юридические части, но при исчезнувшем зерне. Обратимся теперь к ритуалу венчания: слова произнесены, но есть ли вещь под ними? Никакой (если супруги разлучились). Все равно, как если бы совершающий евхаристию священник произносил слова над пустою чашею, или все равно, как если бы тело и кровь Спасителя, вино и хлеб претворившиеся, уже были все и до дна потреблены причастниками. Нет более хлеба и вина в чаше; можно ли говорить и думать и, прежде всего, может ли говорить и думать церковь, что "евхаристия еще продолжается", "еще причащение есть и совершается", когда более нет ни тела, ни крови, хотя слова священника и есть (т.е. были произнесены). Очевидно, ритуал венчания рассеивается в самый тот миг, когда супруги расторгли физическую и нравственную связанность между собою.

Еще аналогия: ходят легенды, а может, и рассказы о подлинной действительности, как шалуны, купив новый гроб и положив туда здорового товарища, пели над ним панихиду. Грозный вариант легенды прибавляет, что, когда открыли, окончив кощунство, крышку гроба, то нашли товарища мертвым. "Это — наказание Божие было", — говорят суеверные или религиозные люди. Но отчего? За что? За то, что священные слова погребения были относимы к не умершему, в сущности — ни к нему. Перенесем эту аналогию на брак; когда уже при разъехавшихся супругах все еще утверждают, что брак продолжается, то не похоже ли это на пение панихиды над живым? т.е. не есть ли это отнесение священных слов о браке к не брачащимся! Говорят, страшный грех разъезжаться супругам, потому что это оскорбляет венчание (сводит к пустоте его). Согласен. Но совершенно равное этому оскорбление венчанию наносится и тогда, когда уже при фатально и по каким бы то ни было причинам разъехавшихся супругах оно, это венчание, еще считается длящимся.

Нельзя петь панихиду по живому.

Нельзя венчание относить к не живущим друг с другом супругам: ибо нет уже более ни "двух в плоть едину", ни "плода чрева", о котором говорилось бы: "Благословляем его".

ПО ПОВОДУ ЗАКОНОПРОЕКТА О "РАЗЛУЧЕНИИ СУПРУГОВ"

"Разлученные" уже не суть "супруги". "Сопряжения двухв плоть едину" (Матф., 19)-нет: есть ли супружество? Ни закон, ни разум этого не решаются сказать. Они выдумывают какие-то фикции, держатся теней; не существ, а полу-существ. Есть ли полу-супруги? полу-муж, полу-жена? полу-супружество? Как нет начавшегося супружества, которое, однако, не сделалось супружеством, за исключением проклятого и убитого Богом Онана, сына Иуды, так смешно и позорно говорить об окончившемся, но не вовсе оконченном, умирающем, но не умершем супружестве: этом "кащее бессмертном" супружества, выдумке новых европейских законодательств, как параллели древнему сказанию об онанизме в супружестве. Папство построило бездну фиктивных понятий вроде индульгенций, и между ними одна из самых ядовитых, разрушающая в корне брак, — о присутствии брака, matrimonii, между людьми, которые брачно между собой не живут. Вот главные черты всех вообще таинств:

1) Действительность;

2) Святость;

3) Бесконечность.

Все таинства действительны по существу Божию, который есть Первая Действительность, раннейшая сотворению мира. В средние века даже и сложилось довольно основательное определение Божества — Ens Realissimus [Реальнейшее Сущее (лат.)]. Но нет таинства без соприсутствия Божия, и вот это соприсутствие и определяет таинство как непременную реальность, как совершенное и всякое исключение фиктивности и номинализма.

Далее святость таинства, текущая из святости Существа же Божия, в нем присутствующего, определяет и ограничивает пространство его пространством безгрешного в нем настроения души: покаяние — для кающейся души, причащение — для верующей и брак — для любящей и верной. Где безгрешность иссякла — пресеклось и таинство. "Брак" "нелюбящих людей" или "несогласных", "не соблюдающихся друг другу в верности" есть contradictio in adjecto, как "ломаная" "окружность", "прямая" "кривизна", "горький" "сахар", "проклятое" "святое". Заметим, что "грех", введенный в "таинство", нравственно превращает его в отраву и подобен причащению, на Тайной Вечери, Иуды, когда, по Евангелисту, "с куском хлеба вошел в него диавол". Например, грех между знакомыми, между друзьями — только неудобство; но в семье — это яд неизмеримо сильнейшего действия, и вводит в нее какой-то особенный ужасный дух.

Бесконечность таинств вытекает из бесконечности существа Божия, которое со всякого таинства снимает пределы, границы, укорочения, обрезывания, стрижку. По отношению к браку это снимает количественные рамки с него, напр. почему-то остановившиеся на третьем браке. Вспомним, что Иисус беседовал с пятимужнею самарянкою и этою благостною беседою освятил и четвертый и пятый брак и одно внебрачное сожитие ("ты имела пять мужей, и которого теперь имеешь — не муж тебе"). Если посещение брака в Кане Галилейской что-либо освящает, то и эта беседа освящает же.

Теперь вопрос: если по учению церкви брак есть таинство, то не может ли это быть, т.е. сохранять свою силу, и как полу-таинство или даже вовсе фиктивное таинство? В связи с этим может быть допущен или ни в каком случае недопустим полу-развод. По нашему мнению и даже убеждению, существо Божие неделимо, и посему таинства неразделяемы; но они или есть — как бесконечные, безгрешные и неограниченные, или их вовсе нет, т.е. его нет в данном случае, напр. между двумя этими разъехавшимися людьми. Вот почему закон о так называемом "разлучении супругов", без дачи в то же время им полного развода с правом новой семьи, — более потрясает существа брака как таинства, нежели полный развод, который укорачивает таинство, но не опустошает его и не ставит на месте его фикцию, термин, пустое имя.

"Граждан.", 1900.

РАЗГОВОР СО СТАРЦЕМ

— У нас брак необычайно твердо поставлен. Он не расторгается ни по каким причинам; не расторгается даже тогда, если жена рождает детей от постороннего мужчины, к которому она переехала в квартиру. Сколько примеров ... "Анна Каренина" не миф...

Так говорил, сухо мямля, один юрист, с которым я обсуждал внешнюю постановку у нас "великой и священной тайны". Он не замечал, что я давно пришел в ужас, и хотел было продолжать, но я его перебил:

— Но, послушайте... если так, то брак не только не поставлен, как вы говорите, "прочно", но даже он и вовсе не поставлен. Matrimonium non est, ибо matrimonium est fidelitas [Брака нет... брак есть верность (лат.)]. Вы не шутите?

— Конечно, в законе не сказано прямо: "Жена может при муже рождать детей от чужого или чужих мужчин". Но закон твердо говорит: если муж жалуется, а соседи и акушерка подтверждают, что жена такого-то мужа разрешается от бремени в квартире постороннего холостого человека, где она живет не год, не два, а много лет по записи в домовой книге; но при этом никто не видал, как собственно она и этот холостой человек спят, да и мало что спят — а как любятся, то брак, то святое таинство брака не считается разрушенным".

ОДНО ВОСПОМИНАНИЕ

Немножко из воспоминаний. N. гимназия; учитель латинского языка (не выдумываю) К-р; дети — дочери 11 лет и 7 лет; жена... Но нужно сперва сказать о муже.

Почему у него было с желтизной лицо — я не знаю; он был чуть-чуть за средние годы, лет 37. Но я никогда не видал такого ужасно унылого лица, и пергаментно унылого; без скорби и вообще без острого, — а тупо унылого. Кажется, душа в нем никогда не зарождалась. Не могу его лучше характеризовать, как рассказом другого учителя, П. Д. П-ва:

"Раз будто бы Франц Францыч приходит в гимназию, когда еще двери были заперты:

— Заперты, Франц Францыч, — говорит сторож.

— Ничего, я по двору похожу.

И "походил". Отперли — он вошел. Дал урок или что-то сделал нужное — и ушел. Рано он приходил потому, что не хотел опоздать к молитве. На лето его оставляли "исправляющим должность директора".

— Ведь вы, Франц Францыч, никуда не уедете?

— Я никуда не уеду.

— То-то, мы все уезжаем. Так вы уж посмотрите за гимназиею. "Смотр" состоял в том, чтобы гимназия (здание) никуда не убежала. И летом он тоже каждый день приходил в гимназию. Посидит с час. "Все исправно?" — "Все исправно". И уходил.

Другое воспоминание о нем — мое собственное. Я видел его в Москве, уже инспектором гимназии. Пришел я на Рождество.

— Ну как, Франц Францыч, вы справились с учениками в такой людной гимназии?

Он улыбнулся.

— У меня метод. Я справился у помощника классного наставника о фамилиях всех учеников, при распределении их по партам: как фамилия у первого, положим, справа, у второго — слева, на третьей скамье с конца и т. д. И записал на бумажку. Сижу на кафедре, и бумажка под руками. Ученик разговаривает, и это — первый мой урок. Я смотрю на бумажку (место и фамилия) и говорю резко:

— Колесников, не разговаривайте.

Он поражен. Конечно, — он поражен! И все поражены, потому что ведь урок-то первый и я их в первый раз вижу. В первый раз вижу, и они видят, что я их всех знаю".

Он улыбнулся. Я действительно был поражен. Теперь жена. Хорошенькая чешка или русинка. Полненькая, и с каким-то задором в лице. Что-то обаятельно милое и веселое: какая-то ласка, даже к кошке, случайной в комнате, обращенная, не только к гостю. Она не безукоризненно (с запинками) говорила по-русски, и это сообщало ей прелесть иностранного. У них жили пансионерами ("нахлебниками") ученики 6-8-го класса, т.е. начинали с 6-го, и кончали гимназию. Мне говорили, но тогда я не верил (не обращал внимания), что она — только ожидала, когда муж уйдет на педагогический совет: таковой бывал в неделю раз, а так называемые "советы за учебную четверть" тянутся с семи до часу (ночи). Нахлебников было немного, 3-4, но это — как теперь вспоминаю, — были первые красавцы гимназии. Уж такой подбор был, или так удавалось.

Насколько муж был уныл, настолько она оживлена. Нет ни хохота и вообще ничего веселого, но она как-то цвела счастьем. Что-то бесконечно удовлетворенное было в складках губ, в ямках щек. Отмечу еще, что не красавица — она была очень хороша чудесной телесной чистотой и абсолютным отсутствием нахальства, задора, ухаживания за вами, нескромности. Мадонна не мадонна, а для учительницы — хоть куда. Помощник попечителя очень оценил таланты ее мужа и после ревизии N. гимназии сейчас же (т.е. к концу этого учебного года) назначил его инспектором (повышение) в Москву. Как инспектор, он получил казенную квартиру в той самой гимназии, где имел квартиру и помощник попечителя. Когда я пришел к товарищу на Рождестве, — звонок, шум и вдруг входит "высшее начальство".

Я его хорошо знал. Это был и мой директор гимназии, попавший за действительно огромный практический дисциплинарный ум в помощники попечителя. В это время он был уже лет 62, гигантского здоровья, не толстый, а какой-то налитый кровью, весь красный.

Я почтительно сел поодаль. К-р тоже поодаль. "Где же дети, где же дети ваши?" (у него была чудная дикция). Девочка 13 лет (удивительно угрюмая, очень хорошенькая, начало пушкинской Татьяны) вышла. Он посадил ее на колени. Мама — щебетала.

— Как он к вам попал? — спросил я по уходе его.

— Да он во втором этаже, прямо под нами.

В это-то посещение рассказал он мне и о "методе".

Через много лет (5-7) услышал я от своего покойного брата, тоже директора гимназии, что бедный К-р "стал мешаться" (в уме), и с указанием причины.

— Да ведь ему давно все равно, — заметил я. — И рассказал про гимназистов.

— Очень было трудно... Там могли быть подозрения, а тут — на глазах всех. Оскорбительно. Тоже человек, а не трава.

Теперь бросаю рассказ, в сущности не интересный, и обращаюсь к теме, сильно взволновавшей печать прошлого года и вдруг как-то умолкнувшей. Спрашиваю всех, и спрашиваю чистосердечно и серьезно, кто писал тогда против развода: какое есть средство мужу, вообще христианскому мужу, устранить из семьи своей вот такую Cleopatra e sui amanti [Клеопатру и ее возлюбленных (лат.)].

— Стреляться, побить, убить! — скажут.

— Да позвольте: он прежде всего не имеет темперамента для этого. Да ведь и ничего нет, не на его же глазах, и все — постепенно, все с ужасной постепенностью, так что когда "револьвер взять" — то уже привык, обтерпелся. Позднышев — тот дик, тот — alter ego Толстого; а это — просто титулярный советник, но ведь и титулярному советнику нужно счастье, нужна чистая семья, которая чем же ему, молодому и красивому (он был красив) человеку, не была обещана красивою и скромною молодою девушкою? И я-то ее видел не только в N., но и в Москве, скромною и все такою же милою. Да уверен, она и сейчас — милая пожилая дама, и истинно удивительное в ней было, что ни соломинки, ни задоринки собственно телесно развратного в ней не было. Иностранность ли ее спасала, или что она не была в русском смысле развита, или то, что у нее были дети: но впечатлением милой и чистой женщины веяло от нее. Истинно — трава; воистину трава Божия: т. е. я хочу сказать, что "е sui amanti" просто опыляли ее, как траву, и она чувствовала это спокойно и невозмутимо, как трава.

Но не в этом дело, а в положении мужа; конечно, — он и в суд не пойдет за разводом, не пойдет в консисторию. Он скромный и тихий человек, и единственная сила, какая у него есть, — вымести (и непременно — без свидетелей) сор из своего дома, из своего тихого латинского кабинета. Можем ли мы лишить его этого счастья? Можем ли сказать: "А, попался, и терпи!" Святое этого не может ему сказать, а церковь — свята. В этом-то и весь вопрос, что церковь свята и что от нее совсем другие требования, чем от государства. Она — мать и не может сказать как домохозяин жильцу: "Удобна или неудобна вам квартира, а уж контракт заключен". Она — мать, и вот в этом весь вопрос, что ни к кому она не может стать мачехою или злой свекровью:

— Нишкни... Не до тебя дело.

Не может этого сказать, сейчас же не совлекшись святости. Так что вопрос о разводе и есть собственно вопрос о церковной святости, которая сохраняется лишь при условии, если церковь плачет со всем тихим и чистым:

— Ты — титулярный советник, и вот тебе — титулярная советница.

A Cleopatr'y — вон. Уверен, что Cleopatra и не была бы Cleopatra, не будь у ней каменной стены надежды:

— Ведь потихоньку...

"Ведь потихоньку!" — вот картина европейской семьи, и условие, и положение, раз что метла очистительная субъективного, скромного, внутреннего дома лежит не дома, а где-то на улице, в пожарном депо, и надо зазвонить, закричать, опозориться, вымараться, чтобы позвать, с поклоном позвать, метлу к себе:

— Ваше сиятельство или — ваше преподобие — выметите мой дом: очень пахнет, не могу!

"Нет — уж лучше потерпеть", — говорит тихий человек. И терпит. Иногда сходит с ума, иногда — вешается. "Не умею кричать, просто я не умею кричать о своем доме, о своей жене, еще пока о своей жене. Члены консистории монументальны в характере и не могут этого представить. Но, думается, нужно счастья и тихим, и робким людям. Маленькое счастье маленьким людям: т.е. право вымести Cleopatr'y из семьи. Здесь и лежит гений древнего разводного письма, тихое и чистое средство всегда сказать:

— Ты входишь в мой дом семьянинкой и останешься в нем — пока семьянинка. Ты — для детей, как я — для детей и для тебя. Вот на столе у нас разводное письмо: в минуту, как ты перестанешь быть тем, для чего ты позвана в семью мою, — тебя нет вовсе.

Кстати, вот древнейшая форма библейского разводного письма:

"Ты теперь свободна для всякого". И — подпись мужа.

И только. Суть развода, как распоряжение моего супружества, сама собою заключается именно в словах, нисколько не оскорбляющих и выражающих просто факт: "Ты теперь свободна и для других".

Просто и гениально. Интимный путь для интимного; интимная смерть того, что интимно родилось. И как это противоположно сложной и бездарной процедуре нашего развода: вот уж пустые бочки, которые стучат, за версту слышно, а толку — никакого. Какой-то площадный взгляд на семью: и площадная ей смерть, "торговая казнь". Не поэтично, не философично и едва ли религиозно.

"Граждан.", 1900 г.

МАТЕРЬЯЛЫ К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА

VII. Кто, как и почему страдает?

1

Милостивый Государь,

Простите, что я, не имея чести быть знакомой с вами, позволяю себе обратиться к вам с просьбой.

Случайно мне удалось прочесть в № 8481 "Нового Времени" вашу статью "О непорочной семье и ее главном условии", из которой видно, что вы настаиваете на устранении трудности получения у нас развода, а также что еще в прошлом году внесен в виде законопроекта на рассмотрение высших государственных учреждений вопрос "о разлучении супругов", а потому я и решила, описав свое ужасное положение, в которое я поставлена, благодаря своему злополучному браку, просить вас оказать мне помощь своим советом. 11 декабря 1894 г. я обвенчана против своей воли с поручиком Л., которого я до венчанья совсем не знала. На второй день после венчания он уехал в свой полк и только 14 января возвратился; и тогда только заставил стать его женой и передал мне дурную болезнь (syphilis), о чем я узнала через несколько дней после, почувствовав себя больной, и обратилась сначала к местному врачу, а потом к специалисту местного университета, профессору С-ву. Тогда же муж, для определения правильности течения болезни, заявил, что он заразился этой болезнью после венчания от дурной женщины. Тогда же совместная наша жизнь была воспрещена до полного выздоровления, и я начала лечиться у профессора С-ва, муж же поступил в Д-ский госпиталь, который он скоро, не вылечившись, и оставил, уехав в К., где вел крайне дурную жизнь, как я узнала; мне же в то время писал он самые оскорбительные письма, а в свои приезды к своим родным, живущим в одном со мной городе, и лично преследовал и оскорблял меня. В одном из своих приездов, по моей просьбе, он выдал подписку в том, что принимает на себя вину и согласен на развод, которую подписали и два свидетеля, бывшие при том. Затем он скоро уехал в Н., в Сибири, куда перевелся на службу. Обращалась я к присяжным поверенным с просьбой взяться выхлопотать мне развод, но ни один из них не согласился, так как у меня не было достаточных причин. По совету же одного из них, я обратилась с просьбою в Комиссию прошений, на Высочайшее имя приносимых, о выдаче мне отдельного вида, каковая просьба и удовлетворена, ввиду тех доказанных произведенным дознанием причин, которые я указала в прошении. Но оказалось, что и отдельного вида недостаточно для развода. А так как я по закону должна вести бракоразводный процесс по месту жительства мужа в Сибири, то я обратилась с ходатайством к Св. Синоду с просьбой разрешить вести дело по месту моего жительства. Св. Синод, во внимание к особым обстоятельствам моего дела, изложенным подробно в прошении, разрешил не только вести дело в Д-ве, но и отменил требуемое законом судоговорение, предписав консистории ограничиться истребованием только письменного отзыва мужа на мое прошение, каковое требование и исполнено консисторией 15 июня. В доказательство виновности мужа, я представила в консисторию скорбные листы профессора и военного госпиталя, а также указала на названных Д-ской полицией свидетелей, которые знают безнравственную жизнь мужа; кроме того, я намерена представить в консисторию имеющуюся у меня копию постановления Д-ского губ. правления по возбужденному полицией преследованию против мужа, за одно из столкновений мужа с полицией, за что он был предан суду. Из-за этого брака я потеряла около пяти лучших годов жизни, пережила и переживаю тяжелые физические и нравственные страдания, истратила на хлопоты и лечение значительную часть средств своих, больше восьми тысяч рублей; из-за него же пошатнулось значительно здоровье старухи матери, с которой я живу. И единственным нравственным удовлетворением было бы для меня получение развода, который бы дал мне надежду на лучшее будущее и в получении которого я была до последнего времени вполне уверена. Но к глубокому моему отчаянию, я на днях случайно узнала из вполне достоверных источников, что муж дал отзыв, но не в пользу развода, желая затянуть дело и заставить меня вконец разориться. И вот потому-то я и решила обратиться с убедительной просьбой к вам, не посоветуете ли вы мне из человеколюбия, как мне быть теперь, или хотя что мне можно ждать от нового закона о разводе и как скоро он будет.

В последнее время я узнала, что мне можно было бы просить о признании брака недействительным, как заключенного по принуждению, что многие положительно могут подтвердить. Имею ли на это право? На днях должен получиться в консистории отзыв мужа, и я должна на что-нибудь решиться.

Ради Бога не оставьте меня без ответа.

Примите уверение в моем истинном к вам уважении.

Анна С-н

P.S. У меня положительно не с кем посоветоваться, а потому не откажите ради Бога в своих советах. Неужели не будет изменен наш ужасный закон о разводе? Кому нужны мучения и траты денег больших, какие необходимы при разводе; а также кому нужно такое ужасное наказание, как лишение виновного права вступать в новый брак?

А. С-н

2

Милостивый государь!

Прочитав "Элементы брака", решаюсь написать вам мою благодарность от всего моего сердца, исстрадавшегося от горя жизни. Вы затронули такой вопрос жизни, который требует реформы. Если существует в практике развод при браке, — то зачем же не сделать этого доступным для всех, не отбросить всю ту ложь и обман, которым приобретается право свободы? Если брак таинство, то зачем же разрушать его может только то, чего никто не видит и видеть не может, и лжесвидетели есть главный элемент для того, чтобы нарушить даже великое таинство, и тем подрывают святость его. Свобода действий, не нарушая нравственных принципов жизни, — вот должен быть, по-моему, идеал брака. Что же видим в жизни? Таинство брака прикрывает измену, обман общества, создает жизнь несчастным внебрачным детям, и все это приносится в жертву крепостного права, в котором находятся муж или жена. Величайшее зло в том, что для развода требуется согласие того из супругов, который властвует и создает ад, а не жизнь в семье. Очень редки такие случаи, когда оба желают свободы, в большинстве же случаев тот, кто не желает развода, один только получает право мучить собою другого, зная, что желают его, да не могут получить без согласия.

Это такой ад, такая мука, что нет тяжелее пытки в семейной жизни. Собираются представители духовенства, желают что-то предпринять для уменьшения внебрачных связей. Сделали бы легче развод, тогда уменьшились бы быстро и внебрачные связи. Супруги, имея детей и зная, что развод легко дается, будут несравненно больше дорожить друг другом, и из любви к детям будут взаимно стараться охранять мир и любовь. Трудность развода есть главная причина увеличения нелегальных связей. Нелегальная связь не есть безнравственность, а неизбежное зло; когда муж и жена, узнав ближе друг друга, ни в чем не удовлетворяют один другого, какой же тут может быть союз душ? Нельзя требовать совершенства, и человек не может жить без ответа на свои душевные запросы, когда его душевный мир игнорируется. Моя личная жизнь вся разбита с самых юных лет от крепости брака. Вся жизнь прошла в страданиях нравственных, а могло быть и счастье и радость, если б можно было разрушить брак без согласия другого лица и без той тяжелой процедуры, которая требует лжесвидетелей и денег. Святость брака и вся система расторжения его так противоположны, как небо и земля, и самый процесс развода есть прямо кощунство! Долго ли это у нас будет? Неужели духовенство не замечает того, что брак, который могут разрушить лжесвидетели, не может считаться святым, тогда как таинство должно быть свято и неприкосновенно. Если таинство покаяния может быть совершено не один раз в жизни, почему же и таинство брака не может освящать каждую порознь связь? Ни один любящий отец или мать не будут без уважительной причины желать разлуки с отцом или с матерью своих детей, но если совместная жизнь сделалась адом, то что же делать? Жить с человеком, с которым общего ничего нет, когда и детей даже нет, а есть только законный брак, который крепко держит свою жертву именем закона, а живут беззаконно. Нельзя всех молодых людей брать под опеку и мешать поспешному браку, когда знают один другого несколько месяцев и, конечно, вовсе не ищут друг в друге собственно человека. А когда узнали, то оказались связанными, и это сознание неволи только еще более вооружает и обостряет отношения. И именно брак и делается орудием пытки, и вся жизнь разбита. Я принадлежу к числу глубоко верующих, и меня поражает именно то, что брак как таинство поставлен не на высоте своего великого значения. Чтобы таинство покрывало семейный раздор и измены, — этого не должно быть. Коль скоро существует измена, таинство нарушено по существу, и надо признать это явно, уважая святость брака с религиозной стороны. В настоящее время я знаю семью, где идет процесс о разводе. Что за ужасная процедура, унижающая всякое достоинство человека! И прежде чем дождаться этого — целые годы самых злобных отношений, вражды, ненависти и т.д., — все то, что противно заповедям Христа; и ничего бы этого не было, если б не считали брака чем-то вроде рабства, самого тяжелого, хуже, чем было крепостное право. Пресса — великая сила в жизни, и если б почаще писали об элементах брака, то, быть может, и общество потребовало бы радикальной перемены в форме брака и его расторжении. Современная семья не может мириться с крепостным правом, это выше сил человеческих. Такой брак был еще терпим, когда женщины жили в теремах, а их мужья имели свой гарем из крепостных и женщина была вещью для мужа и считала себя счастливой уже тем, что она удостоилась выбора в супруги. Обман так и царствует при разводе. В большинстве случаев муж берет на себя вину, и лишается прав жениться. За что? почему? И этим дается ему повод к нелегальной связи; ведь развод не может же его превратить в аскета? И что же дальше? Нелегальная семья, внебрачные дети! А если женится, то живет в страхе, что его брак может быть расторгнут каждую минуту по доносу, и дети теряют их отца; и такой случай я знаю. Где же выход? — "Семьи, говорят, воспитывают детей", так и надо дать свободу нравственную, чтобы дети видели мир, согласие в семье, а не ненависть или рабство. Что ужаснее может быть для детей, как не разлад между самыми дорогими для них людьми. Сердце ребенка болит за обоих, и бедное дитя не понимает, за что все это? Отравляют детские года этой жизнью, когда между их родителями нет той любви, которая создает нравственную семью. Примеры нелегальной семьи говорят, что там больше любви, душевного согласия, потому что не чувствуют гнета неволи. Простите, что говорю то, что есть больное место в моем сердце. Это вопрос близкий почти всем.

С. Ч-ская

3

Милостивый Государь, Господин Розанов.

Прошу вас защитить печатно подобных мне как мужчин, так и женщин. У меня жена психически больна 5 лет, находится в больнице, и нет надежды на выздоровление. Но как же тут быть? Я мужчина еще молодой и полный сил и надежд, мог бы жить порядочно, но не тут-то было. Я пробовал искать закона в том, что не могу ли жениться. Прихожу за советом к адвокату, он говорит: "Знаете, у нас на это нет закона; но я могу это устроить: а вам будет стоит 2000 руб.". Я только мог опомниться; мне за эти деньги надо 4 года работать, "и то", он добавил, "с тем условием, что вперед 1500 руб., а остальные потом". Но, конечно, я пробую найти защиту в другом месте; являюсь к митрополиту; мне там отвечают: "Мы ничего не можем сделать, на это законов нет; может быть, вы замечали у ней раньше признаки умопомешательства?" Я им говорю, что родные были уже подобной болезнию больны. "Ну вот, представьте их нам свидетельства". А где я их возьму, когда они давно умерли? "Но тогда мы ничего не можем сделать". Я только подумал, что тут нельзя искать закона, а только беззакония, и так примирился с жизнью. И вот, в результате то, что приходится размножать беззаконных детей и сетовать на то, что подобные законы должны быть обсуждаемы духовенством и к тому же монашествующими. Какой же может монах дать закон? А подобных горемык, как я, очень много. А сколько греха, где бы смотреть на законы как на святость. Но в конце концов все это ложь и ложь человеческая; говорят, что она может завтра поправиться. Но вот у меня уже трое детей от другой и скоро четвертый будет; но, выйдет она из больницы, к кому же мне пристать? С женою у меня детей не было, а тогда придется воевать с законом против беззакония. Простите, что я так безграмотно написал, я человек торговый и малообразованный. Если найдете возможным, то напишите что-либо.

Остаюсь верующий в вас, как глас вопиющий в пустыне; может быть, и услышат.

СМЕШАННЫЕ ПРИСЯЖНЫЕ СУДЫ В ВОПРОСАХ СЕМЬИ И БРАКА

Было бы совершенно напрасною попыткою утверждать, что государство не имеет огромной доли участия в семье и браке: семья есть ячейка государства, есть клеточка огромного политического тела. Столь же напрасно было бы пытаться доказать, что семья и брак не подлежат вовсе суждению самих супругов, людей совершенно частных, но состоящих в браке и несущих как сладость, так и горечь его. И индивидуум, и государство совместно с церковью имеют в этом чрезвычайно сложном институте свою долю интереса, а следовательно, и долю права наблюдать за ним и регулировать его. Эта сложность заинтересованных сторон прямо приводит к мысли о создании смешанного учреждения, которое ведало бы вопросы семьи и брака. Пусть это учреждение называется "судом" или "комиссиею", пусть оно действует без присяги или под присягою и в последнем случае называется "присяжным судом" или "присяжною комиссией". Не в названиях дело; дело в составе ее, куда вошли бы все три заинтересованные стороны: четыре священника, четыре коронных судьи, четыре совершенно частных человека, по выбору или по назначению. Подробности можно урегулировать, о подробностях можно сговориться. Важна мысль, важен план — и мы его предлагаем и на нем настаиваем.

Процедура развода ведь уже давно поставлена не на почву прелюбодеяния, о котором в бездне случаев никто не спорит, но о так называемых "юридических доказательствах" прелюбодеяния, т. е. о доказательствах, имеющих силу перед лицом закона и перед "господами судьями". Как известно, даже личное сознание которой-нибудь стороны в вине своей или признание обеими сторонами, что между ними все кончено и никакой совместной жизни нет, супружества вовсе нет, — все это не принимается теперь во внимание и не служит поводом к формальной кассации умершей связи.

Внимание "разводителей" начинается там, где есть третий свидетель и где есть протокол. Но "протокол" и "свидетель" — это есть элементы не таинства, а суда; а когда это дело "суда", то надо давно подумать о совершенстве суда, об организации суда, о компетенции и беспристрастии "господ судей". Что это за археология, что за древности "Любушина суда", которым довольствовались чехи в доисторическую пору и перешли к более совершенным формам, как только переступили за порог мифов и вступили на путь ясных и точных исторических фактов! Не слишком ли элементарен и суд у нас о семье и над семьею? Приходит в суд муж, плачет. "Тебе чего?" — "Жена четвертый год у соседа живет и надо мной насмехается". — "Свидетели есть?" — "Как же, вся деревня — свидетель". — "Да нет, не такой свидетель, что она не живет с тобою, и не такой свидетель, что она живет с другим, а такой особенный свидетель и даже три свидетеля, что слов их свидетельства ни в бумагу вписать, ни вслух сказать нельзя, — вот мы такого послушаем, а тогда и слово молчим". — "Смилостивьтесь, отцы, нет такого свидетеля: такой свидетель больших денег стоит, а у меня — котомка за плечами, а жена мне нужна, потому хозяйство, да и дети". — "Пошел, пошел..."

Согласитесь, что это "Суд Любуши" по наивной простоте.

Или приходит женщина, горло завязано. "Зарезал меня муж-то". — "Ну, однако, не дорезал?" — "Нет, не дорезал, лезвие-то в сторону свернулось". — "Этакий грех, этакий грех... Ведь и говорено вам было — "лучше не жениться"; однако ничего, заживет: а вы храните любовь и согласие и внимательнее блюдите святое таинство. Иди, милая, с Богом". — "Да как же, ведь он меня зарежет". — "Иди, иди, милая, нам некогда".

Согласитесь, что все это уж слишком просто, и в таком деликатнейшем деле.

Если вы имеете вексель, на котором неправильные подписи, вы обратитесь к усовершенствованному суду, который внимательно и зорко разберет ваш возможный ущерб на 200 руб. и жестоко накажет того, кто покусился нанести вам этот ущерб, этот булавочный укол вашему состоянию. Но вы с ума сходите от горя; ваша жизнь разбита; вы близки к сумасшествию или к преступлению — и вам отвечают: "Успокойтесь", "примите брому". — "Да ведь есть Божий суд?..." — "Ну, что вы, тот будет за гробом". — "Но есть человеческий суд для дел совести, для мук совести. Я не животное, а человек; я — христианин и прошу христианского суда над тем и о том, что сводит меня с ума". — "Вот какая сложная оказия. Есть свидетели-то?" — "Свидетель — лицо мое, слезы мои; друзья мои, родные мои, все знают и видели жизнь мою личную и нашу совместную жизнь. Их послушайте, меня спросите". — "Нечего нам спрашивать и нечего нам слушать, мы слушаем только особых свидетелей и которые имеют хитрость такое видеть, чего никто не видит и чего никому не показывают". — "Тогда я застрелюсь". — "Пожалуйста, только не в учреждении, а отойдя шагов 50 в сторону".

Весь секрет археологии, которую мы оставляем в силе, лежит в том, что не обращено внимания на сложность семьи и на то, что в семейном праве, в брачном праве есть три участника, которые имеют каждый свою компетенцию в деле. Государство стоит на факте семьи и на желательности этого факта для каждого индивидуума и во все дни его жизни. Государство никак не может становиться на почву номинального брака, — оно заинтересовано только нравственною стороною всякого фактического супружества, где бы и как бы оно ни сложилось; и оно также не может допускать ни крови, ни преступлений, ни тайного прелюбодеяния, которое растлевает нравы, а ему нужны чистые нравы и здоровое народонаселение. В сущности, эта точка зрения есть точка зрения и индивидуума, и он никогда не пойдет вразрез с государственным воззрением на семью как на факт, который есть только тогда, когда он цел и когда он чист. И вот, нам думается, смешанный суд или смешанная комиссия с правом признавать семью упраздненною юридически после того, как она фактически не существует, и с правом одному невинному или обоим сомнительно виновным сторонам открывать возможность вступления в новую семью, — такой суд есть потребность времени.

Семья есть самый тонкий институт, весь сотканный из духа, нервов и крови. Нельзя тут взять циркуль и отмерить, взять линейку и провести черту. Нужно тут послушать, нужно тут поспрашивать; нужно духовно судить духовное и совестно судить вопросы совести.

"Нов. Вр.", 1900 г.

МАТЕРЬЯЛЫ К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА

VIII. Открытое письмо В.В. Розанову

Многоуважаемый Василий Васильевич! В самое последнее время вы, к великой радости и ликованию бесчисленного числа тех скверных русских жен, которые, забыв о чувстве долга, желают поскорее освободиться от стеснительных брачных уз и на воле отдаться всем прелестям свободной любви, вы, повторяю я, стали проповедывать в печати облегчение развода. Конечно, вам, как умному и образованному человеку, неловко публично говорить, что развод в России нужен для удовлетворения необузданного полового инстинкта наших скверно воспитанных и с юных лет, при помощи театров, балов, дурного чтения и т.п., развращенных жен. Вы, поэтому, выставляете утверждение, что развод нужен для сохранения чистоты таинства брака. Вы признаете брак таинством, что, конечно, делает большую честь вашему нравственному мужеству, так как в наше время громко, да еще в печати, говорить о таинстве брака не принято, но в дальнейшем, по моему скромному мнению, вы отчасти впадаете в ошибку, о которой я и хотел бы побеседовать с вами. Вы не богослов, и я не богослов, но есть вопросы, относительно которых не может быть сомнения ни для кого из христиан. К таким вопросам, думается, принадлежит и тот, который вы затронули в ваших статьях о браке и разводе. Вы, если не ошибаюсь и если я верно понял ваши мысли, утверждаете, что с того момента, как нарушена чистота супружеского союза, как в брак вкралось прелюбодеяние, — таинство брака перестает существовать, и остается лишь простое плотское сожительство, являющееся лишь оскорблением таинства брака. Отсюда можно вывести заключение, что вы думаете, что таинство перестает быть таинством, раз зародился и развился грех, его оскверняющий. Но ведь и крещение — таинство, такое же, как брак, однако не прекращается же благодатная сила его, когда человек согрешил. Ведь, если думать, что грех уничтожает силу таинства, то до чего же мы дойдем? Все люди, получившие таинство крещения, ежедневно, ежечасно, ежеминутно согрешают, но все же они остаются действительными членами Церкви, все же они не теряют возможности получить вечное спасение, ибо есть еще таинство покаяния*, перед таинственною и благодатною силой которого бежит и стушевывается сила греха. Вы предлагаете развод как нечто такое, что может оздоровить, очистить, освободить от греха самую идею брака. По-вашему, раз в брачные отношения вкрался грех, супругам надо разводиться, чтобы не оскорблять таинство брака. Но разве вы не думаете, как я, что человек в 999 случаях из 1000 впадает в грех как бы случайно**, увлеченный каким-нибудь из тех соблазнов, которыми так богата наша современная жизнь, и что, при благоприятных условиях, он всегда готов раскаяться и тем очистить себя от греха. Облегчите развод, и вы добьетесь только того, что будут скоро и навсегда распадаться и такие семьи***, в которые грех проник случайно и в которых он легко мог бы быть заглажен искренним раскаянием согрешившего.

______________________

* Конечно, и супругам, которые чистосердечно друг другу каются в возможном везде грехе, — нечего друг с другом разводиться. Но если они люты, злобны и не только не каются, но и не глядят друг на друга — что же у вас в чаше таинства, кроме греха, и сплошь только греха? Тогда разбейте сосуд, ибо он отравлен. В. Р-в.

** В этих случаях нет и помина о разводе. "Милые бранятся — только тешатся". Я говорю об отсыревших квартирах брака, скверном его климате; о гнилых яблоках, которые надо из корзины выбросить, а не "хранить их впрок". В. Р-в.

*** Как это легко сказать. Стреляются — прежде, чем разлучиться: до того это страшно, мучительно, да и наконец, громоздко, неудобно. В. Р-в.

______________________

Развод допускается у нас в случае прелюбодеяния одного из супругов, это правда, но ведь далее в Св. Евангелии идет запрещение для разведенных "вины прелюбодеяния" ради вступать в новый брак. Вот и является мысль, что развод, в крайних случаях, когда все меры увещания супругов оказываются бессильными, может быть допущен, но под условием дальнейшего абсолютного целомудрия* разведенных. В самом деле, во всяком нарушении чистоты таинства брака виновными почти всегда оказываются обе стороны, следовательно, обе и должны нести наказание за то, что не сумели соблюсти чистоту брака. Поэтому, если и можно желать в России облегчения развода, теперь затруднительного, то только, например, под условием поступления обоих разведенных супругов в монастырь**. Только с таким решением вопроса и можно согласиться, всякое же иное его решение претит религиозному чувству русских людей, что бы вы, многоуважаемый Василий Васильевич, ни говорили, как бы вы ни философствовали. Может быть, с моей стороны и слишком смело возражать вам, но, право, вопрос, затронутый вами, слишком жизненный и жгучий вопрос, чтоб о нем молчать. Ведь от того или другого решения его зависит будущность нашей семьи, а следовательно, и будущность нашего государства... Москва. Примите и пр. А. Скопинский.

(Из журнала "Москва", 25 янв. 1900 г.)

______________________

* Как вы к нему принудите? Посоветовать, — пожалуй, посоветуйте. Только в законах не советуют, а кратко: запрещают или позволяют. В. Р-в.

** Вот охотник населять "пустыни" и обезлюдивать города. В. Р-в.

______________________

IX. Из закрытых писем

1

Милостивый Государь.

Не имея удовольствия быть лично с вами знакомым, я всегда с большим удовольствием читаю ваши статьи в газетах и журналах. Служба не оставляет мне так много времени, чтобы я мог откликаться на жизненные вопросы, подымаемые вами, но мне неоднократно приходило желание поделиться с вами своими впечатлениями, да все не удавалось. Вчера, прочитав вашу новую статью "Серия недоразумений", я решился написать вам хотя несколько слов.

Прежде всего по поводу развода, который вы признаете необходимым, а ваши оппоненты отвергают его необходимость. Думаю, что разводы и необходимы, и законны даже с точки зрения христианской церкви. Ведь церковь признает причиной для расторжения брака прелюбодеяние, но, к сожалению, настоящим служителям церкви необходимо прелюбодеяние как понимают его евреи, а не прелюбодеяние с точки зрения Христа, почему и нужна практикуемая ныне пакостная процедура развода по причине прелюбодеяния.

Внемлите гласу Христа: "А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем". И далее в стихе 32 той же 5-й главы Евангелия Матфея Он признает причиной развода прелюбодеяние.

Зачем же для церковного суда необходимо паскудное доказательство фактического прелюбодеяния, когда по Христу достаточно посмотреть с вожделением, чтобы быть прелюбодеем? Следовательно, если люди решились расходиться, то ранее этого сколько раз каждый из них прелюбодействовал в сердце своем, как понимал прелюбодеяние Христос?!

Далее, обращаясь к вашей последней статье, в которой вы признаете Л.Н. Толстого христианином вне церкви, невольно приходишь к мысли, не следовало ли бы признать для христиан вне церкви и внецерковного брака? Ведь церковь признает брак, имеющий в виду продление человеческого рода; ну, а мужчина и женщина, вовсе не думающие о продлении человеческого рода и имеющие духовное сродство, общность идей, общую работу, разве не имеют права на сожительство, которое им облегчило бы их труд и вместе с тем не признавалось бы беззаконным? Старика 65 лет и женщину 50 лет, которые уже не могут рассчитывать на продолжение рода человеческого, церковь венчает, и они пользуются всеми правами как муж и жена; таким образом поощряется чувственная сторона, за что, скажем, муж может оставить своей жене по смерти пенсию. Если же сошлись двое, исповедующие высшую христианскую любовь (толстовцы), и будут жить под одним кровом, воспитывая, скажем, чужих детей, то сожительство это незаконно, подвергается насмешкам, и духовный муж и отец не может оставить своей пенсии своей жене и детям, и они должны впасть в нищету.

Не благоразумно ли было бы узаконить духовные нецерковные браки, в которых супруги пользовались бы теми же гражданскими правами, как и в плотских браках, освящаемых церковью?

Если бы два лица, вступившие в духовный брак, почувствовали влечение к продолжению рода человеческого, то ничто не мешало бы им вступить в церковь, а через посредство ее и в церковный брак, и, полагать надо, до расторжения такого брака дело никогда не дошло бы.

Государство ввело официальный блуд и прелюбодеяние, употребляя нечеловеческое насилие над женщиною, заставляя ее вечно прелюбодействовать за то, что она когда-то, может быть чисто любя, доверчиво отнеслась к мужчине и "пала". Иди в публичный дом*, и нет тебе просвета и надежды на исправление! И церковь не вопиет против этого. Так не благоразумнее ли было бы государству узаконить идеальные духовные браки, хотя это и не согласуется с правилами православной церкви, а в церковных браках допустить разводы на основании прелюбодеяния, как понимал его Христос, которое никаких доказательств не требует для людей, которые решились разводиться, так как в сердце своем каждый из них прелюбодействовал.

______________________

* Вот это хорошо! Ах, как это важно! Если бы девушкам (мнимо) "падающим" были усвоены и узаконены их дети, т.е. дан смысл и содержание их жизни, — разом наполовину сократился бы (общественный) блуд. Расцвели бы дома (частные) жизнью и детьми, а притоны публичного разврата закрылись бы "за безработицей". Можно сказать, что "дом терпимости" есть левая сторона того же явления, правая сторона которого называется: "незаконный ребенок". И как только вы написали в законе второе, так тотчас вписали в "Ведомости градской полиции" и первое. В. Р-в.

______________________

Хотя вы и говорите, что Толстой не понял христианства, но думаю, что духовный брак, хотя и не предлагаемый Толстым, но в духе его ученья, и развод — христианнее, если можно так выразиться, чем настоящий брак, обратившийся, при отсутствии развода, в узаконенное поголовное прелюбодеяние, да уж не в сердце только, но в фактическое прелюбодеяние. Ваши противники говорят, что развода не следует допускать для детей, а для них-то, мне кажется, и надо допустить развод, так как зачем же их воспитывать в прелюбодеянии (прелюбодеи ведь иного внушить и не могут), а не в истинном отношении одного пола к другому?

Извиняюсь, что не знаю вашего имени и отечества, и остаюсь искренно вас уважающий Незнакомец.

2

Милостивый Государь!

Не могу не выразить вам свою глубокую признательность за ваши статьи о разводе. Вы не можете себе представить, сколько теперь в провинции говорят о разводе, благодаря вашим статьям. Все то, что каждый раньше сознавал и о чем думал, вы пишете — и так смело, так резко. Много и мне хотелось бы вам написать по этому вопросу, да думаю, что вам и так все известно.

Под влиянием ваших статей я невольно вспомнил и задумался о тех несчастных, искавших развода, которых дела тянулись десятки лет и о которых вам известно из Комаровского процесса*.

______________________

* Знаменитое дело братьев Скитских, предполагавшихся убийц секретаря Полтавской духовной консистории Комарова. Кстати, вопрос: Комаров, как я и вы, читатель, какое преимущество имел, или подобные ему имеют, перед нами влиять на бракоразводный процесс? И если он, без рясы и духовного посвящения, влиял, задерживал на десятки лет развод (он был его фанатическим противником), то это есть полный фундамент для того, чтобы вовсе изъять из консистории развод и передать его вообще светским, аналогичным Комарову людям, не правда ли? В. Р-в.

______________________

Почему бы вам не вспомнить об этих несчастных и не написать статью о них? Представьте себе одну из них. Подала прошение о разводе; ждет год, другой, третий и даже больше; ездит, хлопочет, подкупает свидетелей, дает взятки, разоряется*, наконец встречает того, кто мог бы на ней жениться, если бы она была свободна, а потому просит секретаря консистории об ускорении дела — и вдруг встречает с его стороны резкий враждебный прием, а служащие консистории, из которых Комаров даже столоначальника называл "чушкою", называл при посторонних, — говорят, что "все зависит от секретаря".

______________________

* Черт знает, что такое. Просто нельзя поверить, что это в благоустроенном государстве делается; о христианстве я уже и вопроса не подымаю. В. Р-в.

______________________

Пишите побольше о разводе. Может быть, наконец дождемся суда справедливого, отвечающего духу времени, и притом без взяток.

P.S. На днях я прочел в газетах заметку о работах комиссии, учрежденной для выработки мер против незаконных сожительств, и вспомнил свой разговор по этому вопросу с членом консистории, который мне сказал, что эта комиссия ни в каком случае не решится настаивать на облегчении развода как на главном средстве предупреждения незаконных сожительств, так как трудность получения его необходима для духовенства, и что в этой комиссии много будет только говориться, а мало должно ждать толку. Тогда я не поверил этому священнику, а теперь ясно вижу, что от комиссии едва ли можно ждать чего-либо порядочного. С истинным почтением Св-н.

3

Многоуважаемый В.В. Убедительно прошу вас напечатать, если вы найдете возможным, эту маленькую статейку.

Уже год, а может быть, и несколько более, как начались прения о святости брака, а также о необходимости развода. С одной стороны, горячие и крайне убедительные статьи против закрепощения личности браком, а с другой — может быть, и горячие, но туманные и бездоказательные за охранение "святости" брачного союза. Голова кружится от множества цитат и головоломных оборотов. Много слов, но мало толку! Полное сочувствие читающей публики возбуждают статьи первого рода. И вот очень желательно было бы, чтобы оппонирующие этим статьям ответили бы коротко и ясно, не вдаваясь в богословские словопрения, по совести, конечно: какая семья достойна благословения Божия и церкви, законная ли, где отец или мать, а иногда и оба вместе, не сойдясь характерами, устраивают жизнь по своему вкусу, что ведет в большинстве случаев к ссорам, открытой ненависти, выражаемой ругательствами самого дурного свойства, — а часто и к преступлениям; или же семья нелегальная, где члены семьи, по большей части умудренные опытом предыдущего супружества, живут мирно, любовно, заботясь горячо о воспитании детей, и помогают друг другу нести бремя жизни, которое и без семейных разладов, иногда, ух какое тяжелое! Спрашивается, в какой семье детям лучше живется и из какой семьи может выйти честный и нравственный гражданин, способный приносить пользу отечеству? Конечно, не может быть вопроса в том, что само собой очевидно. За что же такие семьи лишаются благословения церкви, и дети, рожденные в таком сожительстве, должны носить позорное клеймо "незаконнорожденный"? За что человек, сделавший ошибку в молодости (т. е. женившись или выйдя замуж неудачно), обречен нести всю жизнь цепи неудачного брачного союза — более тяжелые, чем цепи каторжника, и за что дети — плоды сожительства — обречены на гибель, ибо, повторяю, что там, где родители увлечены своими счетами и где вечные ссоры, — нет места заботам о детях, которые растут более несчастными, чем круглые сироты. Мне кажется, что свободный развод много помог бы тут. С одной стороны, он сдерживал бы страсти лиц, получающих от брака более выгод, чем другая сторона, почему и разводы были бы реже, а с другой — позволил бы честным и любящим семьям — теперь нелегальным — не бояться укоров и неприятностей, вечно грозящих им, и стать полноправными членами общества. Что же касается того предположения, что доступный развод вызовет разнузданность и разврат, то оно неосновательно, так как брак не сдерживает жаждущих разврата, что видим очень часто и чему служат доказательством переполненные воспитательные дома. Итак, в чем же вред развода? А главный вопрос в том, какая семья достойнее благословения Божия и церкви из двух, упомянутых выше. Закидывать же словами и затуманивать мысль в таких жизненных спорах не следует, а в коротких и ясных словах надо доказывать убедительность своего положения.

Х-ский.

X. Из современных газетных толков о христианском браке* (По поводу статьи В. Розанова в "Новом Времени")

За те последние десять — пятнадцать лет, какие ознаменовались подъемом в русском обществе интереса к богословским вопросам, в нашей газетной литературе явилось особое направление, крайне несимпатичное по характеру своему и вредное по самому существу. Это направление представляет какую-то удивительную своеобразную смесь показного благочестия с проповедью широкой свободы страстей**, преклонения пред христианством и — снисходительно-небрежного отношения к нему, подчинения вере и — совершенно свободного и своевольного толкования учения ее. Создалось ли такое направление как результат принужденного подчинения обычного легкого газетного либерализма духу нашего, более благоприятного вере, времени, есть ли оно прямое следствие появления непризванных учителей веры (разумеем не одного гр. Толстого), — решать этих вопросов не будем, но самое направление, бесспорно, заслуживает полного внимания и серьезного отношения к себе, так как и без подробных пояснений понятно, что много лжи, самой гибельной путаницы понятий и всякого зла может оно внести в широкие круги русского общества, где столь многие еще доселе газетному слову верят как проповеди несомненной истины.

______________________

* Это был первый голос из богословско-семинарских сфер на тему о разводе, и читатель должен читать его особенно внимательно. Автор о семье и ее течении и не говорит; о муже и жене — не говорит же; о детях — тоже не говорит: как будто брак есть брак не для детей и заповедь его дана была не мужу и жене (Быт. 1 и Матф. 19). Автор (преподаватель Харьковской семинарии) начинает высокомерно, важно и презрительно уверенным тоном говорить только о "мы" (себе и своих сферах) и что-де это "наша область", "наша власть"; и как жалобы на страдания колеблют эту власть, то, конечно, они идут от развратных людей, безбожия и суть пустомыслие и легкомыслие. Так самоуверенный англосакс Южных Штатов говорил о бежавших с плантаций его черных "бунтовщиках", на которых он спускал собак. По-нашему, уважение к браку выражается (или должно бы выразиться) в уважении к мужу, жене, детям (члены брака); по богословствованию же г. К. Сильченкова и "иже с ним", уважение к браку выражается в страхе мужа, жены и детей к нему и "иже с ним". Дальше читатель будет много читать богословских о браке рассуждений и везде найдет один тон: бойтесь нас, если вы нравственны; а если не боитесь и насколько не боитесь — то вы безнравственны. В. Р-в.

** Кажется, единственная, "богословски" дозволенная страсть есть страсть владычествования и самоуправства. Страсть, породившая на Западе папство и всюду пирамиду властей — "святейшая", а порождающая ребенка страсть есть, по их учению, — "грешнейшая". Папа и младенец — как "бог" и "демон", в вечном исключении друг друга. В. Р-в.

______________________

Выразительнейшим примером сказанного является статья г. Розанова в 8481 № (за 7 октября текущего года) "Нового Времени", под заглавием: "О непорочной семье и ее главном условии". Автор пишет по поводу внесенного теперь в наши высшие государственные учреждения законопроекта о разводе, и пишет, конечно, в защиту широкой свободы развода: известно, ведь, что, как только поднимается в нашей светской печати этот вопрос, он не иначе рассматривается и решается, как в таком только смысле. В рассуждениях на эту тему газеты бывают преисполнены столь удивительной любви и снисхождения к страждующему от современных ненормальных условий брака (разумеется отсутствие легкого развода) человечеству, что самое евангельское учение* о разводе является в сопоставлении с их любвеобильными рассуждениями чрезвычайно жестоким и мрачным... Быть может, большее спокойствие и отсутствие увлечения дали бы иным публицистам возможность понять всю чрезмерность этой претензии — превзойти в любви Евангелие**, — быть может, они тогда и допустили бы, что не иным чем, как любовию к грешному человечеству вызван был у Божественного Учителя чистейшей и святой любви и Его строгий приговор о разводе***...

______________________

* Да не об евангельском, а о "российском" и "консисторском" разводе идет речь. Ибо ведь никому же вы не подадите Евангелия в руки и не скажете: "Нате, вот вам руководство: разводитесь по нему". Безмерное отсутствие чувства ответственности и развилось у чиновных и у рясофорных богословов от этого вечного самоутешения: "Мы — по-Божьи", "мы — по Евангелию", "если Евангелие безгрешно, то и мы: ибо мы все по Евангелию", "наши дела и Евангелие — разные стороны одного листа". И в этом-то самоутешении забылись люди и забыли мир, который так явно и мучительно страдает. См. выше письма людей, которым отвечали якобы "по Евангелию". В. Р-в.

** Да ведь неужели женщине, брошенной мужем и зараженной от него siphilis'oм (см. выше), "Евангелие" ответило бы бесчеловечным отказом в разводе? Но автор закусил удила и несется как ритор-семинарист в ученической тетрадке. В. Р-в.

*** Перечитайте, перечитайте, читатель, выше письма о разводе, чтобы увидеть это бесстыдство слов, что консистории, отвечая смехом на слезы и отчаяние, руководятся "любовью к грешному человечеству", постановляя свои "строгие отказы в разводе". Ну, а "тысящи" обираются при разводе тоже "из любви к грешному человечеству"? В. Р-в.

______________________

Впрочем, литература о разводе с догматической и с канонической точки зрения и так чрезвычайно обильна и обширна*, и мы отнюдь не имеем намерения пополнять ее с своей стороны. Но, ратуя за большую и, кажется, даже за безграничную свободу развода, г. Розанов высказывает удивительные воззрения на самый брак, на нравственную его основу и догматическое существо его как таинства Церкви, — эти именно рассуждения его являются ярким образцом того направления, о котором мы говорили: излагая взгляды, не только оскорбляющие священный институт Церкви**, но и прямо отрицающие его, автор подтверждает их словами Христа и серьезно думает, что он-то и дает правильное толкование учения Церкви и даже ограждает благополучие ее самой... Нашу задачу и составляет показать действительную сущность таких удивительных рассуждений — в противоположность их кажущемуся благочестию. Итак, рассмотрим суждения г. Розанова — а) о нравственной основе брака и — b) о догматическом существе его как таинства Церкви.

______________________

* Какое высокомерие тона! "Станем мы разбирать", "очень надо". Конечно, за что нельзя получить, как за бракоразводное дело, "тысящ" трех-четырех; а если слезы тут льются, то разве когда-нибудь они проникали до семинарской груди? Слишком она увешена; и через медь и серебро "нагрудных знаков" ничего туда не пробивается. В. Р-в.

** Оставьте клеветать: не Церкви, а вас и вашего векового самоуправства. И что за выражение "институт церкви"? Есть "институт земских начальников", "институт мировых посредников", вообще "институтом" зовется человеческое учреждение, а Церковь основал Спаситель, и Спасителем основанное можно ли назвать "институтом"? Автор бессознательно кощунствует, просто — не уважает Божеского, зато он требует поклонения как Божескому — "нашей власти", и "от нас идущим правилам", и "конторам". В. Р-в.

______________________

а) В основе брака, по мнению г. Розанова, лежат страсти. Эту мысль он раскрывает подробно и обстоятельно. "Изъять страсти из семьи — это значит не начать семьи: мысленно или в законе изъять их из семьи — значит даже не дать семье возникнуть. Страсти суть динамическое, зиждущее и вместе материальное условие семьи; порох, без которого не бывает выстрела. Не без улыбки и недоумения я читаю иногда, что причина необыкновенной разрушенности семьи в наше время лежит в сильном действии и притом разнузданных страстей. "Если бы не страсти, семья бы успокоилась". Я думаю, "если бы не страсти" — семья, скорее, не началась бы"... Однако, как бы ни благодетельно было значение страстей, но и г. Розанов не забывает, что человек есть существо разумное, что поэтому, воспевая панегирик страстям, должно сказать и о разуме. "Но, -уверяет он, — замечательна глубоко ограниченная его роль в семье"... "Семья есть институт существенно иррациональный, мистический. Поэтому совершенно напрасна борьба в ней против страстей; напрасна и далее не права. Разуму, как и всякому закону, страсть может ответить просто: "Я здесь образую все — и я господствую. Семья есть мой дом, и именно сотканный мною. Без меня ни закон, ни разум семьи не создаст. Вот почему, когда я рушу семью, я рушу свое создание, рву свой покров, изделие внутренностей моих. Мне больнее от этого, чем всякому закону, всякому разуму; без крова, под небом теперь — я, и перед вероятною гибелью. Кроме того, исследуйте меня, и вы убедитесь, что не без причины я тку такое благородное и нежное существо, как семья: самая природа моя и происхождение мое — благородны, как и постоянный мой уклон. Я есмь идеал в том смысле, что непрерывно стремлюсь к идеальному, и именно в значении непорочного. И если я ухожу, не объясняя никому причин, из семьи, знайте, что я именно ухожу из семьи уже порочной, и с надеждой и усилием на месте ее соткать другую и именно непорочную семью; неправильно родив, я усиливаюсь к новым родам, оплакав труп неудавшегося младенца"... "Непорочная семья есть величайший идеал в смысле социального строительства; но разум построит ее не тогда, когда запретит страсти, вытрет их, как резина стирает карандаш; тогда ничего не будет, не будет семьи. Да и не вправе он, пассивный регулятор, бороться против образователя и материи семьи. Но он может все устроить, став на скромное место мудрого аналитика, исследователя, пособника. Он не умеет здесь рождать; но, как искусный акушер, он может помочь родиться"...

Итак, основа семьи и зиждительная сила ее, по туманному рассуждению г. Розанова, — страсти (точнее, страсть); разум имеет в ней мало значения. Правда, — значение разума в той же статье г. Розанов называет "распорядительным", — правда и то, что если он есть "мудрый аналитик, исследователь, пособник и искусный акушер", то место его, по-видимому, нельзя назвать "скромным", а роль его — "замечательно ограниченной", но г. Розанов этого противоречия замечать не желает*. Его главная мысль есть действительно мысль о ничтожном значении в семье разума и о господственном и почти исключительном значении страстей, — так что приведенные лестные отзывы о разуме есть не более, можно сказать, как дань приличию, потому что нельзя же действительно, не нарушая приличия, человека, разумное существо, в важнейшем и существеннейшем моменте его жизни представлять игрушкой исключительно страстей**.

______________________

* Аналитиком, помощником и акушером разум является в брако-устроении, брако-учреждении, брако-законодательстве. "Чужое дело по ниточке разберешь, а к своему — ума не приложишь"; и разум ограничен в силах сотворить свое семейное счастье, он бессилен у мужа, у жены. Но наши "отцы", натворив бессильных законов и написав поверхностных нравоучений для несчастных в супружестве, каждое нравоучение заканчивают: "Имейте разум! не разводитесь!! молчите!!! а потихоньку и укромно устройтесь, взяв рассудительность в руководство". Об этом-то, о внутренней супружеской жизни я и говорил и говорю, что построительная сила разума здесь ничтожна. В. Р-в.

** Сами семинаристы, как известно, женятся без страсти: объехал уезд, выглядел невест, руководясь принципом: "Нам с лица не воду пить", и, приняв, за отсутствием "страстей", в соображение "движимое и недвижимое", "рухлядь", "салопы", "столовое и чайное серебро", — сделал предложение перезрелой, недозрелой, умной или глупой, все равно какой — невесте, и начал затем с нею "бесстрастно", а иногда люто "жить", как полено около полена. Только в самое последнее время, в молодом нашем священстве (я наблюдал) выдвигается новый идеал жены-подруги, жены-друга, по Библии, "помощницы", "Евы, взятой от ребра Адама", т.е. на динамическом и творческом основании страсти, страстного, любящего "прилепления". В. Р-в.

______________________

Но существа дела подобные фразы, конечно, нисколько не изменяют. Разуму действительно нет места там, где столь важное значение имеют страсти, — что разум и страсти взаимно друг друга исключают — ведь это истина элементарная и общеизвестная. Разумная страсть — это нечто вроде холодного огня, горячего льда, светлой тьмы и тому подобных невозможных вещей. Если страсть подчиняется "распорядительному" значению разума, если она подвергается его "мудрому анализу, исследованию" и проч., — то она уже не страсть, а разумное чувство... Но г. Розанов говорит не о разумном чувстве, а именно о страсти, — это ясно из приведенных его слов, что разум, "пассивный регулятор", не вправе не только господствовать над страстью, но даже и "бороться" с нею. Следовательно, в основу семьи он полагает страсть, в самом строгом смысле слова, и отрицает значение в этом случае разума. Такова его мысль, освобожденная от ненужных прибавлений, полных внутреннего противоречия и не вяжущихся со всем содержанием его рассуждения.

Какая именно страсть лежит, по мнению г. Розанова, в основе семьи — пояснять это совершенно излишне. "Здесь, — скажем словами одного христианского писателя, — очевидно, желают поставить закон плоти или членов на место закона духа. Многохвальная истина в страсти весьма часто здесь есть лишь простое бесстыдство*, которое не краснеет пред законом нравственности**. Плотская похотливость, очевидно, отрицает здесь то, что брак есть учреждение, стоящее выше отдельных личностей***, что личности дают обязательство не только друг перед другом, но пред высшим авторитетом, именно Богом****, что цель брака не есть исключительно то, что выставляется именно здесь; что личности должны быть счастливы и взаимно приятны***** друг другу, но что, кроме того, отнюдь не последнею целью этого учреждения является то, чтобы личности через посредство брака были воспитываемы ко взаимному возрастанию в добродетелях, вследствие чего христианство также говорит о кресте, который Бог положил на это состояние жизни" (Г. Мартенсен. Христ. учение о нравственности, пер. Лопухина. СПб., 1890. Т. I, стр. 414).

______________________

* Вот как расправляются богословы с чудным восклицанием Адама при воззрении на прекрасное тело Евы: "Это — плоть от плоти моей и кость от кости моей: посему наречется моею женою". Адам вдруг, ничего не зная о способе ее творения (сон его), почуял как бы отторгнутою ее от себя, извлеченною из себя, и себя самого — болеющего, томящегося в отлучении от нее, в разрыве с нею. Отсюда: влечение к ней, мною и именуемое: "страсть". Ниже я помещаю два прекрасных рассуждения о страсти протоиерея Л.П. Устьинского и С.В. Б-ха (58-летнего отца и даже деда обширного семейства), которые совершенно уясняют вопрос именно о страсти. В. Р-в.

** Вы "нравственность" слили с гнусным скопчеством, с бесстрастием, холодом. То-то миру и холодно под "вами" и около "вас". В. Р-в.

*** Вот это прелестно! Выше "Адама", выше "Евы" и "по их образу" сотворенных Ивана, Марьи — лежит брак в руках секретаря духовной консистории. В. Р-в.

**** И опять лукавая ссылка. "Перед Богом" живут муж, жена; их житие — и праведное, и грешное — перед Богом и перед Его судом, или Его радостию на них. Но это истинный подлог, в своем роде "лже-Исидоровы декреталии", — положить "брак" в широкий и глубокий карман свой и начать восклицать: "Вот когда он стал свят, освятился, у Бога". В. Р-в.

***** "Должны быть": это как дань личностям — риторично, может быть и может не быть. Но есть другое "должно быть", которое уже закреплено цепями, заперто замком, заклепано сталью и реально, а не риторично: "неси крест свой". См. ниже конец цитаты. В. Р-в.

______________________

Однако нам не замедлят, конечно, возразить, что как нельзя отрицать известных физических потребностей в человеке, так нельзя отрицать и физической стороны в браке, Самим Богом созданной и освященной*. Да и нет оснований и цели** отрицать ее, ибо из физических отношений*** между супругами возникают чисто нравственные, которые, постепенно возвышаясь и одухотворяясь, могут и должны достигать богатого духовного содержания и проявляться в возвышеннейших и чистейших формах, существенно содействуя духовному совершенству как отдельных личностей, так и всего человечества...

______________________

* Заметьте, заметьте бездушных риторов, как немеющею дланью они пишут в верху страницы: "бесстыдство", "плотская похотливость", — а внизу: "Самим Богом созданная и освященная физическая сторона". Можно ли с ними спорить, когда это суть явные атеисты, эти печальные мертвецы?!! В. Р-в.

** Да и как бы вы смели, когда, по-вашему же, она "создана и освящена Богом". Но они все смеют, "мертвые бо срама не имут", а они мертвы, эти "скопцы от чрева матери". В. Р-в.

*** Ну вот: "из физических отношений" вырастает дух семьи. При чем же ваши широкие карманы и чувство собственности к браку, слова о "высшем и вне-личном учреждении"? Никогда не видал я супругов, которые среди ссоры вдруг бы вспомнили и умилились: "Маша! Ваня! Остановимся: помнишь ли ты: возложи на главы их венцы? и это — Исайя ликуй и жена да боится своего мужа? Я плачу от воспоминания. Помиримся". Не помню таких слов. Но заря, ночь, воркование в ночи и великие обеты перед звездами — да, изредка, иногда это мирит, примиряет. Хотя редко. Ибо это было и умерло. А брак живет всегда в praesens, текущим, живою сегодняшнею клеточкою крови, сегодняшним дыханием души. В. Р-в.

______________________

Не мы, конечно, будем спорить против этих святых истин*. Но наша речь — о г. Розанове. Эти ли истины следуют из его рассуждения и они ли в нем подразумеваются? Нет, — и если сам г. Розанов думает иначе, то, конечно, он ошибается. Напомним вновь, что он говорит о страсти, а не о разумном чувстве** — страсти же невозможно создать не только высоконравственных отношений в браке, но и самого брака***, как исключительной преданности одного — одной (и наоборот) и связи их на всю жизнь.

______________________

* Да что же такое вся брошюра, как не спор против "этих святых истин"?! В. Р-в.

** "Разумное чувство" полового акта = "физическому отношению" (К. Сильченкова) не сотворяет: и из него вытекает дружба, а семьи, супружеской, дето-творящей, не вытекает. В. Р-в.

*** Просто — умора. Молодые люди встретились, понравились (основной факт), стали симпатизировать друг другу, ищут встреч, свиданий, жмут руки, сиянием взоров один другого приветствуют, целуются, прижимают к груди друг друга; ослабевают на них "кожаные одежды", символ греха Адама; опадают "лиственные препоясания", после греха потребовавшиеся: и теперь, когда они безгрешные слились безгрешно, конечно, с пламенным желанием и верою остаться верными друг другу всю жизнь, К. Сильченков восклицает: "Простое бесстыдство! плотская похотливость! не мое!! не от меня!! анафема". Но это — претензия на власть, а не разбирательство дела. Нет, сущность брака, от альфы до омеги его — в чудном, богоданном Бытии, на первой странице Завета Вечного, который мы грустно переименовали в "Ветхий", "постаревший". Отсюда-то, в гармонии с браком Эдемским и таинственное обрезание, Аврааму данное: "Вот где и на чем полагаю Я завет Мой с тобою". Но как обрезание рухнуло, то в дыру, от него оставшуюся, и просунул плешивую свою голову и скопческую физиономию секретарь, чиновник, ритор, "к. сильченков" (с маленькой буквы) и сказал: "Да, уж теперь твердо: здесь — все мое, здесь ничего нет не моего; а обрезание — старая порнография и ваше бесстыдство, заслуживающее плетей". В. Р-в.

______________________

Что это так — не подлежит сомнению уже по тому одному, что всякая страсть в существе своем есть грубое проявление эгоизма, чуждого мысли (тем более, что и самый разум страстью отрицается и упраздняется) о правах, нуждах и желаниях других. Не ясно ли противоречие страсти самой идее брака — идее жизни в союзе с другим* и — для другого? .... Уже это одно совершенно устраняет всякую правдоподобность мысли о страсти как основе непорочной семьи.

______________________

* Что за чепуха: да ведь "страсть" можно удовлетворить "только с другим" и ее излияние совершить "для другого". Брак потому и есть "союз двух", что страсть дву-стороння, дву-лична, дву-телесна, дву-пола, тогда как секретарь духовной консистории всю жизнь может прожить один, и никак из него "брака" не выйдет. В. Р-в.

______________________

Правда, что та именно страсть, которая иными предполагается лежащею в основе брака, по-видимому, совершенно чужда эгоизма*, представляет как бы прямое отрицание его, почему ей обычно и усвояется название любви, — священное имя, которое нигде так не опошляется, как в этом случае. Страстно влюбленный человек не забывает ли, по-видимому, себя самого, не живет ли только другим, не пренебрегает ли всеми другими своими потребностями, интересами, нуждами? И сколько подвигов самоотвержения, беззаветной храбрости, бестрепетной решимости вызывает эта страсть, — говорят нам защитники ее. Каким могучим двигателем является она, поэтому, во всех областях духовной жизни человечества! Какие дивные цветы поэзии расцвели на почве ее, какими великими памятниками искусства обязаны мы ей!.. И проч., и проч.**

______________________

* Что за путаница: "Страсть есть грубое проявление эгоизма" и (через 10 строк) "страсть совершенно чужда эгоизма". И так-то пишущие господа в самом начале заявляют: "Литература наша чрезвычайно обильна и обширна, и посему — говорить нечего, а так, мы только несколько слов промолвим" (см. начало брошюры). Между тем и прежде так и даже хуже писалось; но, заплесневев — получило важность, стало "исторично", "документально" — и подите-ка теперь, раздвиньте эту "святую старинку". В. Р-в.

** Что "и прочее и прочее"? Разве это неверно, бесстыдный человек? Тогда как у вас, в итоге ваших консисторских подвигов — разоренные семьи, несчастные люди, потерянные состояния (см. выше письма о разводе). И, имея таковое за собою, вы кричите: "Наша власть"... Но довольно. Терпение мира истощилось, и, кажется, "вашей" власти приходит конец. Заметим еще, что нигде-то, нигде-то в рассуждениях — ни слова о детях. До чего это противоположно тревожным письмам моих и дружелюбных и — все равно — враждующих корреспондентов, которые детей более всего помнят. В. Р-в.

______________________

Эти дифирамбы чувственной страсти часто теперь можно встречать в печати (особенно в произведениях г. Розанова), и кому они теперь неизвестны? Но если есть в них что истинное, то лишь в той мере, в какой, по недоразумению, под страстью в них понимается то разумное чувство, которое возникает на почве естественного взаимного влечения полов*. Только этому чувству обязано человечество указанными прекрасными явлениями в духовной своей жизни, страсть же необходимо всегда проявлялась и проявляется в явлениях отрицательных, внося смуту и горе в практическую жизнь человечества и отраву — в его духовную жизнь (безнравственные формы поэзии** и искусства). И только весьма недальновидных или не желающих видеть истину людей она может обмануть, принимая вид и имя любви и прикрываясь мнимыми подвигами самоотвержения***. Ее истинная сущность — грубейший эгоизм — не может долго оставаться незаметной и скрытой. Особенно обличает и выдает ее то непостоянство****, которое составляет общее и характерное свойство всех страстей, имеющих источником своим физическую природу человека. Другие страсти склонны оставаться неизменными как в существе своем, так и в предметах, на которые они направлены. Так, гордый человек — всегда и везде горд*****, его гордость, получая себе удовлетворение, не ослабевает, а еще более возрастает и неизменно направляется на себя самого, на превознесение своей личности. Скупой человек, приобретая все более и более, только развивает свою страсть, направленную неизменно на одно и то же — на накопление богатства******. Напротив, как бы ни был жаден человек, но, съевши много, он чувствует пресыщение и отвращение к пище: как бы ни любил он известное блюдо, но, злоупотребивши им, он стремится к замене его другим. То же — и в области страстной любви между лицами различного пола; какою бы пылкою страстью ни был преисполнен человек, но — "едва лишь утолит сердечный глад мгновенным обладаньем, — уже скучает и томится"... и — ищет нового предмета страсти. Самая страсть, быть может, и неизменна, и остается в нем (как прирожденная страстность натуры), но в отношении предметов своих она крайне непостоянна. Не ясно ли, что она столь же эгоистична, как и все вообще страсти? Ее непостоянство несовместимо с истинной любовью и может быть объяснено только тем, что, вопреки видимой преданности другому, человек в ней служит только себе самому и именно — низшим потребностям своей физической природы, преходящим и изменчивым по самому существу своему. На такой ли основе созидается христианский брак? Это ли тот чистый источник, из которого рождается непорочная семья? Сам г. Розанов в пример непорочной семьи приводит гоголевские типы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Но, не рискуя совсем рассмешить читателя, не станет же он утверждать, что в основе их союза лежала пламенная******* страсть...

_____________________

* Опять путаница. Да про что же еще иное можно говорить в браке? Ну, да: это — "влечение" Товия к Саре, Авраама — к Сарре, заставившее 90-летнюю стать матерью, меня — к моей супруге, в основе общей — вечное "это — кость от костей моих, и плоть от плоти моей". Страсть есть любовь, когда она разлита; а когда сосредоточивается, сливается "в уголок" — она становится рождающею, дето-творящею. Но ведь вы это-то "как зверя" и хотели бы сковать, этому-то влечению и полагаете препоны "не разводом": когда требуете любить мертвое, труп, и запрещаете любить живое, жизнь. Но да не будет: и оковы ваши рассыплются в звенья, которые с презреньем оттолкнет ногою царица брака — златокудрая заря рождающегося младенца. В. Р-в.

** Да, это — не страсть, а без-страстное, вне-страстное, и единственно посему — развратное отношение к полу. Старикашки — первые любители скабрезного, — а уж какая у них "страсть"! Самые неприличные стихи, анекдоты — среди чиновников, поледеневших в браке. Словом, где угасло обрезание — началась порнография; где кончилось священство пола — умерла метафизика брака, и осталась только одна его плоская физика. В. Р-в.

*** Не понимаю "мнимого самоотвержения". Автору нужно заклеветать вовсе не порнографию, а именно благородную-то любовь, ради которой человек творит подвиги самоотвержения, и он именует их "мнимыми". Но "распни себя" — ради К. Сильченкова, секретаря духовной консистории, как несчастная Татьяна в "Евг. Онен": и распятую — тебя вознесут за "истинный (теперь) подвиг". Но ведь "подвиги"-то нужно творить "для мужа", для него и для жены "оставлять отца и мать"; и к великому счастью, о г. К. Сильченкове и "иже с ним".Св. Писание ничего не упомянуло. Ничего о вас, господа, не упомянуто: и с этого бы и следовало начать споры. В. Р-в.

**** Начинается тонкая софистика, за которою будем следить. В. Р-в.

***** Да ведь и любящий "всегда и везде любит", и даже часто всю жизнь одного или одну; но когда и "не одну", то он аналогичен "гордецу", который горд — и в битве, и в совете царском, и с друзьями, и с родными (перемена лиц). В. Р-в.

****** Так и Соломон, и Давид "неизменно накопляли любовь". И Давид, уже хладея и не в силах будучи ничем согреться, — взял последнюю жену (начало 3-й Книги Царств). Я не видал скупого, который любил бы непременно одну золотую монету, этим проявляя духовность своей страсти: он любит и золото, и земли, усадьбы, дома, все. Если перенести это на пол — то можно удивляться частоте абсолютно единоличной любви. Но из примеров же К. Сильченкова видно, как мало вправе мы осуждать и много-личность любви, из коей и следуют как факты ветхозаветной жизни, так и безусловные, горячие, страстные, не умерщвленные все еще и, очевидно, не умертвимые порывы к разводу. В. Р-в.

******* Да, она прогорела, а была, и она все сотворила. Но автор помнит мой пример и понял, значит, при чтении, о чем я говорю: зачем же столько он клеветал на меня? В. Р-в.

______________________

Только отдельные в жизни случаи подтверждают, по-видимому, мнение г. Розанова и придают ему некоторый вид правдоподобия. Разумеем те случаи, когда страсть действительно как будто ложится в основу семьи, и притом такой семьи, которая кажется близкою к идеалу по взаимной преданности супругов, неизменной до конца верности их друг другу, чистоте их отношений и т.д. Но не трудно видеть, что и в этих случаях страсть вовсе не имеет приписываемого ей значения, в таких семьях она играет роль только временного опьянения, болезни* и т.п., а не действительной основы. Бывает так, что у взаимно оценивших и, следовательно, разумною любовью полюбивших друг друга — любовь их, постепенно возрастая, переходит в страсть; возникает счастливый семейный союз, и иной недальновидный наблюдатель готов видеть в нем подтверждение благодетельного значения страсти. Но страсть остается верной себе: она сравнительно быстро уходит, и если семейное счастье не разрушается, то ясно, что не страсть, вопреки видимости, лежала в основе его, а именно то разумное чувство, которое предшествовало ей и осталось неизменным, когда ее уже не стало, когда она исчезла, именно как временное опьянение или болезнь**. Случается и наоборот — что страсть предшествует разумному чувству; страстное влечение сразу овладевает влюбленными, — когда же оно исчезает, разум, вступая в свои права, усматривает действительные основания ко взаимной любви супругов, действительные взаимные достоинства их, — и семья остается счастливою и благоденствующею. Не ясно ли, однако, вновь***, что не страсть, а разумное чувство лежит в основе такой семьи, что ему она обязана своим счастьем, элемент же страсти был лишь случайным и несущественным?

______________________

* Болезнь есть боль, и странно называть "болезнью" сладость чувства и сладостные ощущения. В. Р-в.

** "Опьянение, болезнь". И на такой-то риторике автор и подобные авторы хотят что-то построить. В. Р-в.

*** Нисколько не ясно, а прямо таки нелепо. "Страсть" и "разумное чувство" суть разреженное и сгущенное состояние одной атмосферы. Но кто "редкий воздух" и "густой воздух" — противопоставляет друг другу и ищет их различных родников? В. Р-в.

______________________

Не созидать свойственно страсти, а разрушать*, и полагать в основу брака страсть — значит не утверждать достоинство брака и его чистоту, а — ниспровергать его. Более последовательными были, поэтому, отрицавшие брак во имя свободы страсти западные писатели (напр., Ж. Занд и А. Дюма) и наши нигилисты прошлого времени (М. Волохов в романе "Обрыв" Гончарова). Если же г. Розанов стремится согласить свободу страсти с браком, положивши первую даже в основу последнего, и вместе с тем думает не только отстоять, но даже очистить и возвысить христианское учение о браке, то это — лишь выражение того направления, которое мы отметили...

______________________

* Ну, опять! А только что привел примеры, что она "все устраивает". Перекидывая страсть то назад, то вперед, автор похож на сибирского "удалого молодца", что, залегши на дороге, поджидает караван чая, чтобы "отрезать место". Ему непременно надо оскопить брак, вырезать из него, в сущности, даже не страсть, а вообще — пол и, переделав человека в богоугодную "мощу", сухонькую "иконку", сказать: вот таковая поживет по нашей воле. В. Р-в."

______________________

На самом деле христианство, как и здравый разум самого человечества, — одинаково отрицают и осуждают страсти. Христианство учит о высоком достоинстве человека, носящего в себе, в своем разуме и своей воле, образ своего Творца; оно призывает его к разумному и свободному служению Богу, в состояние Богосыновства. И для христианства, поэтому, нет* страстей ни добрых, ни благородных, ни благодетельных: всякая страсть для него есть только зло и грех, потому что всякая страсть ослепляет разум, порабощает волю человека и делает свободного сына Божия своим рабом. И если утверждать, что страсть лежит в основе брака, вообще странно, то утверждать, что она лежит на основе христианского брака, — кощунственно.

______________________

* Вот все это место и далее — глубоко замечательно: из цветка вырезать тычинки и пестики, стереть пыльцу: получится "святое", "иконка", "наше". Говоря "иконка" — я разумею тенденцию и очерчиваю идеал, формулирую поползновения, вечные, универсальные. Где Христос — умерли страсти; нет вожделений и все атрофировано. Но, несчастный мой судия: положите две высохшие веточки, сухие палочки, и ожидайте, врастут ли они одна в другую. А брак есть врастание друг в друга и даже есть тайна, что из мужа — жена растет, из жены муж (от того и тайна сотворения Адама). Итак — сухие палочки паралитичны. Проповедуя паралитичный брак, автор восклицает: "Это-то христианский брак!" Но ведь ничего не растет в нем и из него; детей — нет (оттого богословы и г. Сильченков никогда не упоминают о детях). Паралич — полный. И вот откуда "мы" и "наша власть", "документ" и "форма": ибо когда ничего нет в браке, то как же, однако, удержать, чтобы хотя видимость, фата-моргана его была? Ибо страшно миру быть без брака; грозно; последние времена. И выдвигаются утешения: "Он есть; это — я, К. Сильченков и иные, "иже со мною"; мы — задушившие страсть и ею сближаемых жену, мужа, из нее рождающегося — младенца". Легенда Ирода восстает во всем объеме; а видения Апокалипсиса (XII гл.) о "жене" и "драконе" начинают обрисовываться. В. Р-в.

______________________

b) Еще любопытнее взгляды г. Розанова на брак как на таинство Церкви. Любопытны они и сами по себе, и — как образец того отношения к учению христианской веры, какое усвоили себе публицисты нового направления.

Торжественно и важно говорит в своих рассуждениях о браке как таинстве Церкви г. Розанов: "Здесь мы стоим на рубеже почти открытия, — объявляет он.

В чем же заключается это "почти открытие"? — Во всех таинствах, — изъясняет наш автор, — человек пассивен; кающийся, причащаемый, крещаемый, помазуемый миром он стоит перед церковью как оголенный член мира, как древко (?!), по коему течет (?!) таинство церкви. Но в браке? Здесь приемлющий таинство не только не пассивен, но скорее пассивная сторона, в ненарушимом ритуале, принадлежит церкви, а вся активная сторона, т.е. совершение самого таинства и шествование в нем, принадлежит бракосочетавшимся. Насколько брак не фиктивен, насколько он есть "текущее таинство", он объемлет тайну жизни самих супругов, о которых действительно — и произнесены все слова, на которых основан ритуал венчания. Вот особенность и исключительность в таинстве брака".

Итак, сущность "почти открытия" г. Розанова состоит в том, что, по его мнению, во всех прочих таинствах человек "пассивен", а в таинстве брака -"активен"... Не споря пока о достоинстве "открытия", заметим только, что, к удивлению, сам Коперник нового открытия забывает и отрицает его, едва успевши написать несколько десятков строк далее. Пусть читатель судит сам. "Входит ли длительность первою и главною чертою в таинство? — спрашивает г. Розанов и отвечает: — Не входит. Совершенно нельзя определить, и не вытекает решительно ни из какой черты таинства непременная его продолжительность. Сколько времени длится в человеке действие принятых Св. Даров? Неизвестно. До первого греха. Грех и Тело Христово — несовместимы. И согрешивший уже вышел из-под благодатного таинства. Сколько времени длится действие крещения? В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle", когда писал "Кандида" или "Sur le desastre de Lisbonne". Отвергнут Промысл (sic), — и нет более действия крещения. Так и с каждым таинством: его святость — вот что вытекает из его существа, что в нем исповедуется, что в нем в самом деле есть. И его длительность, его продолжительность определяется всецело и исключительно временем, пока есть его святые признаки".

Выходит, что и во всех таинствах, в частности — в крещении и евхаристии, человек "активен", и активен в таком же именно, г. Розановым измышленном смысле, как и в таинстве брака, так как от степени его греховности или святости зависит, сколько "длится" действие таинства. Право не стоит делать открытия, если столь скоро самому же их забывать*.

______________________

* Брак — мужу и жене дан, в их житии — течет, ими через сопряжение жизни — совершается. Ведь не говорят (вовсе нет слов): "таинство венчания", а "таинство брака" и всегда разумеют в словах этих — пару и парное житие. "Мы живем в браке", но нельзя сказать: "Мы живем в венчании". От "брака рождаются", "эти дети от первого брака, те — от второго", но нельзя сказать и не говорят: "Дети эти от первого венчания, другие — от второго". "Брак бездетен"; но нельзя сказать: "Венчание бездетно". Итак, всемирная терминология, и в том числе церковная, под "браком" разумеет "брачную жизнь", в которой активны и действуют и совершают ее — супруги. Брак есть супружество; связанность двух через ребенка, от них исшедшего (или могущего изойти). Но другие таинства? Их совершает над человеком священник, и человек здесь пассивен. Его погружают в воду при крещении, его причащают, миропомазуют: он есть в точности как бы дщица, древко, на которое капнула капля не им приготовленной святыни — и течет по нему, и он ею освящается. Непонятно остроумие автора, ибо кто же гордится, что он не понимает?! В. Р-в.

______________________

Но наш автор вновь возвращается к таинству брака и решает, в частности, вопрос о его длительности. "Все упорство перед разводом, — говорит он, — основывается на непризнании в браке этой единственной черты — святости, т.е. на учении о браке именно не как о таинстве. Разве есть порочные таинства? Странный вопрос. Однако он все решает; можно ли сказать, что брак еще длится, когда грех в нем живет, и притом в какой угодно форме — злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности? Договор — длится; гражданский институт длится. Но таинство? Конечно, нет святого — и нет более таинства! Только вековым равнодушием к браку, отсутствием всякого к нему внимания, можно объяснить, что до сих пор не замечена эта простая и самая главная в нем сторона. Брак с первым грехом — трупен. С грехом все умерло в таинстве".

Понятно, что при таком богословствовании автору чрезвычайно легко доказать необходимость самой широкой свободы развода. Если "с грехом все умирает в таинстве", а под грехом разумеется грех "в какой угодно форме — злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности", то, очевидно, "длительность" брака чрезвычайно мало гарантирована. А как только она прекращается, развод необходим, по мысли г. Розанова, чтобы сохранить святость таинства брака.

"Из самого понятия о непорочности вообще всех таинств следует развод", — говорит он. Теперь наш брак, по мнению г. Розанова, — это "миазматическая клоака, потому что именно порок есть закон его (?!), это — удивительное и исключительное жилое место, где никогда не открывается форточка, окно, дверь, труба"... "Узкие ли это двери чистой жизни? Увы, широчайшие ворота всякого порока". И это все — от недостаточной свободы развода. "Кто же не знает, что в католических землях развод не существует и что семья в них умерла, полторы тысячи лет проборовшись с постоянным внутренним самоотравлением". То же грозит и нашему браку...

Насколько верны несдержанно резкие отзывы г. Розанова о современном браке и насколько правдоподобно предсказание о будущей печальной судьбе его, предоставим читателю судить самому*, — с своей стороны мы имеем в виду коснуться догматических воззрений его на таинства вообще и на таинство брака в частности. Здесь, однако, как и в начале изложения его воззрений на нравственную основу брака, нам приходится прежде всего распутать уже указанное нами противоречие и определить истинный смысл того, что желал сказать г. Розанов относительно положения, какое занимает человек во всех других таинствах, кроме таинства брака: является ли он в них "пассивным", "древком, по которому течет таинство церкви", как выражается г. Розанов, или он есть активный деятель, поскольку от него всецело зависит "длительность" каждого таинства?...

______________________

* Интересно. Автору даже не любопытны фактическое состояние семьи, фактические возможные судьбы ее. Умертвив "страсти", он бросает ими вытканную семью как ненужную ветошь, выжатый лимон: "На что мне эта дрянь". И он вместе с тем — владыка брака; он это чувствует; отсюда его тон. Но, читатель, оцени: где же совесть? и как понятны становятся судьбы фактического супружества в Европе, пробившегося 2000 лет в руках таких заботливых властителей. В. Р-в.

______________________

Судя по тому, что последнюю свою мысль г. Розанов поясняет примерами таинств крещения и евхаристии, — потому что это — именно последняя его мысль, и, наконец, — потому, что он не указал (и не мог указать, конечно) существенного отличия таинства брака от всех других таинств, мы думаем, что эта мысль и есть его истинная мысль, предположение же его, что во всех прочих, кроме брака, таинствах человек — "древко"... и проч., — есть не более, как случайно вырвавшаяся, неудачная фраза, вызванная, быть может, только наивным желанием провести "почти открытие" в догматической области. Человек есть активный деятель во всех таинствах — вот мнение г. Розанова, соответствующее всему содержанию его богословского рассуждения*.

______________________

* Священник претворил хлеб и вино и причастился сам: таинство евхаристии произошло. Но муж соделывается таковым через жену, обратно и дева женою становится через мужа, и по сей соотносительности друг с другом они и активны. У мудрых евреев брак не совершился, не заключился без разрушения девства; но при нашем оскоплении брака, "что и составляет отличие христианского брака от брака иных народов", — и возможны случаи, как рассказанный выше г-жою С-н: муж после венца уехал от девы, развратничал на стороне, и, вернувшись к повенчанной деве через две недели, заразил ее siphilis'oм; на ее же жалобы, что тут брака нет, а есть черт знает что, — ей ответили, что, напротив, полный брак совершился и его теперь расторгнуть нельзя, ибо "мы уже все совершили", "проговорили все слова", а что касается до вас, мужа и жены, то что нам до вас, хоть бы вас совсем не было, не в вас дело, и ни малейше брак не заключается в соотношении мужа и жены". Такие-то чудовищности и заставляют поворотить вопрос: именно в муже и жене все дело, и им и для них дан брак как размножение; а вы, жестокие словесники, только стоите около брака, но брака не совершаете (пассивны). В. Р-в.

______________________

Сама по себе эта формула еще не заключает, конечно, в себе ничего несогласного с учением Церкви. И Церковь учит, что Бог, украсивши человека высоким даром свободы, и в самых даже таинствах, где Он непосредственно действует на человека Своею благодатию, не нарушает ее, предоставляя самому человеку употреблять даруемую ему благодать в пользу себе или во вред, во спасение или в погибель. В этом смысле человек в таинствах является действительно "активным", а не "пассивным" ("древком"), но не в таком смысле понимает это г. Розанов. Как ясно из приведенных его рассуждений, то, что человек в таинствах "активен", — значит, что — 1) пассивной силой является в них Божественная благодать (это особенно ясно из рассуждений его о таинстве брака) и 2) что от человека исключительно зависит "длительность" действия таинств. Первая мысль неправильна, вторая — и неправильна, и весьма опасна.

1. Первая мысль противна самому понятию о благодати. Благодать есть сила Божия — сила Бога живого и всемогущего, — как же можно ей усвоять значение пассивной*? Только уподобляя благодать какой-либо материальной силе, вроде пара, электричества и т.д. (вспомнив фразу г. Розанова: "человек есть древко, по коему течет таинство церкви"...), можно утверждать подробное... Если некоторые вероисповедания, напр. римско-католическое, и подозреваются в смешении (хотя и не в столь, конечно, грубом) чувственного с духовным в понятии о благодати, то православное учение чуждо этого упрека. И с его точки зрения, в деле освящения человека чрез таинства Церкви, Божественная благодать не только не может иметь значение пассивное, но и более того — ей, несомненно, свойственно преимущественное — и, следовательно, более активное значение, чем самому человеку, потому что во всяком совместном действии более активная деятельность принадлежит стороне сильнейшей, а не слабейшей. Многими свидетельствами Св. Писания можно подтвердить эту мысль (своего мнения г. Розанов, конечно, никаким св. авторитетом не считает нужным подтвердить), но мы ограничимся одним выразительнейшим: Бог, говорит ап. Павел, производит в вас (христианах) и хотение и действие** по Своему благоволению (Филип. II, 13 — ср. Ев. Ио. XV, 4-5; Римл. VIII, 26; I Кор. III, 7-7,1 Сол. V, 26; Евр. XIII, 20-21; и др.). 2. Переходя к разбору мнения г. Розанова о "длительности" действия таинств, нельзя не отметить обнаруживаемой им при этом крайней развязности в суждениях. "Длительность" действия таинства зависит, по его мнению, от человека, — длится действие таинства — "до первого греха". Г. Розанову отлично, например, известно, когда действие таинства крещения прекратилось для Вольтера: "В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle", когда писал "Кандида" или "Sur le desastre de Lisbonne". "Отвергнут Промысл (sic), — и нет более действия крещения"***... Но известно ли нашему автору, столь далеко проникающему в область тайн божественных, значение таинства крещения по учению Церкви? Должно сильно в этом сомневаться. В таинстве крещения человек, по учению Церкви, очищается от всех грехов: и первородного****, и личных, содеянных до крещения*****, и рождается в новую духовную жизнь. Что же хочет сказать г. Розанов? То ли, что Вольтер, севши за свои ужасные романы, вновь стал виновным в первородном грехе?... Но это — нелепо. Или — что он умер духовно? Но вот что говорится в Послании Восточных Патриархов о православной вере: "Как при естественном рождении каждый из нас получает от природы определенный вид, образ, остающийся с нами навсегда, так точно и при духовном нашем рождении таинство крещения полагает на каждого неизгладимую печать, которая остается на крестившемся всегда, хотя бы он после крещения наделал тысячу грехов или даже отвергся самой веры" (гл. 16). Да следовало бы и то еще знать нашему автору, что, доколе человек жив телесно, нельзя говорить и об его смерти духовной, ибо и на смертном одре отчаяннейшие грешники обращаются иногда к Богу (как, говорят, и было именно с Вольтером), свидетельствуя тем, что семя жизни духовной не умирало в них******.

______________________

* Священник меня причащает: я — пассивен; но перед священником я и невеста венчаемся: мы активны. Брак "во образ отношения Христа к церкви": так можно ли же сказать, что священник относится к венчающимся, как Христос — к церкви? Конечно, не священник, а жених и муж относится к невесте и жене, как Христос к церкви: а священник только есть свидетель этого (пассивен)". В. Р-в.

** Ну, вот я радуюсь, что нашлось слово Божие, покровительствующее мне: динамическое начало семьи, его "порох, без которого не происходит выстрела", суть "хотения и действия", произведенные в нас "по Божию благоволению". Finis coronat controversa. В. Р-в.

*** Не постигаю атеиста, который есть в то же время христианин! Да что же такое христианство: счет голов и даже не голов, а хвостов, как об убитых волках говорят: "Принеси в полицию столько-то волчьих хвостов: за каждый получишь по два рубля". И меня уличают в нерелигиозности рассуждающие так о христианстве! В. Р-в.

**** Путает и ничего не знает автор: от первородного греха очищен человек крестного смертью Спасителя: "... той бысть язвен за грехи наши и мучен бысть за беззакония наши; наказание мира нашего — на Нем, язвою Его мы исцелехом". Личных же грехов у новорожденного нет. Крещение есть принятие крещаемого в христианство как в общество верующих и в систему догматов. В. Р-в.

***** Ну... разве молока много просил или у мамы грудь больно взял, и через это "согрешил". Очень вы тароваты на разбрасыванье греха, оставаясь сами "едиными безгрешными". В тоне автора столько самоуверенности, что прямо не чувствуется оглядки: "А ну, как я ошибаюсь", не говорю уж о глубоком: "Не грешу ли я"? В. Р-в.

****** Так обратился — и опять стал Христов: а если бы не обратился, то неужели, написав Pucelle (гнусное отношение к Божией Матери, Пречистой Деве), неужели умер бы "христианином", "сыном церкви", "учеником Иисуса"?.. Это какое-то понятие о постоялом дворе, где ночует и вор и честный, "только бы уплатил за место". И автор не замечает, до чего он своим формалистическим рассуждением роняет и лишает церковь всех качеств. В. Р-в.

______________________

Рассуждения г. Розанова о длительности действия таинств в сущности клонятся к совершенному отрицанию всякого значения* их для человека. Всего яснее следует это из его рассуждения о таинстве евхаристии. "Сколько времени длится в человеке действие принятых Св. Даров? Неизвестно. До первого греха. Грех и Тело Христово — несовместимы. И согрешивший уже вышел из-под благодатного таинства"... Но задавался ли наш автор вопросом: а как долго может прожить человек без греха? Попробуем только остановиться вниманием на этом вопросе — и мы увидим, к каким заключениям должно прийти, следуя рассуждениям г. Розанова.

______________________

* Да значение проистекает из качеств, а г. Сильченков и усиливается доказать, что "никаких качеств не надо". В. Р-в.

______________________

И Слово Божие, и собственное сознание каждого согласно свидетельствуют нам, как велика над нами власть греха. Уже в книге Бытия говорится, что помышления сердца человеческого — зло* от юности его (VIII, 21), а Христос — Спаситель, просвещая нравственное сознание человеческое, возвестил, что все эти помышления, — все враждебные чувства, страстные пожелания и проч., — как и всякое праздное слово, — суть грехи, грехи в собственном смысле. И если, при свете ясного евангельского учения об этом предмете, человек со строгим вниманием обратится внутрь себя самого, то — только вера в милость Божию и Его всемогущую спасающую силу может уберечь его от ужаса и отчаяния. Пред его сознанием раскроется вся сила греха, все всепроникающее господство его**. Человек грешит, грешит непрестанно, грешит в мыслях, в словах и в делах, грешит "вольно и невольно, в ведении и не в ведении", грешит тогда, когда решается на зло, грешит и тогда, когда предполагает, что делает добро, — ибо сколько нечистых побуждений, своекорыстных интересов и прочего зла — и в "добрых" делах человека! В своих аскетических творениях Св. Отцы-подвижники (напр., Ефрем Сирин, Иоанн Лествичник) ясно доказали это, подробно исследовав, до каких глубин проникает греховное зло в существе человека. Грешит человек непрестанно, — только со смертью человека умирает и живущий в нем грех (Римл. VI, 7). Св. Иреней в этом и усматривает благодетельное*** значение смерти (Против ересей — кн. 22, § 6): "Бог... задержал грех, полагая смерть и прекращая грех и делая ему конец чрез разрушение плоти"... Итак, сказать, что таинство евхаристии имеет для человека значение только до первого греха его, не значит ли сказать, что оно вовсе не имеет для него**** значения?.. Ибо невозможно человеку и короткое время пробыть без греха — если не словом и делом, то, по крайней мере, мыслью, движением греховного чувства.

______________________

* Т.е. может быть, но вовсе не непременно. Авраам захотел послушаться Бога, вышел из города Ура, пошел туда, сюда. Какой тут грех? Да и множество мы творим безгрешно и только иногда — грешим; и очень редко грешим тяжелым грехом. Вот это надо бы выделить, и давно бы богословам надо указать серии греха нетрудного, от легкомыслия, от веселости человеческой происходящего, отличая его от отягощения совести, каковым я решился бы назвать почти исключительно холод душевный, лютость человеческую, в основе — духовное скопчество, бесстрастность, одеревенелость. В. Р-в.

** Ну, автор, не унывай. Но замечательно, что очевидно желчный автор, и так предрасположенный к скопчеству, томится столь явным унынием и обонянием греха. "Перст Божий" надавил на него. В. Р-в.

*** Вот как. А Адаму Бог после греха сказал: "Ты — прах, и в прах возвратишься". Смерть есть показатель греха и последствие греха: какое же в ней благодеяние?! В. Р-в.

**** Потому мы и повторяем причащение, что с грехами, конечно, действие принятых Св. Даров потемнело и, наконец, исчезло. В. Р-в.

_______________________

— "Так и с каждым таинством", — утверждает г. Розанов, и мы можем только добавить, что, следовательно, к отрицанию значения* всех таинств сводятся его рассуждения. Вот почему мы и назвали их не только неверными, но и очень опасными. И понятно, что брак не составляет в них исключения, — так как и он сохраняет свою силу только до первого греха супругов — "и при том в какой угодно форме — злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности". Кстати, г. Розанов припоминает, что "внутреннее прелюбодеяние Спаситель уравновесил с внешним", — следовательно, внутреннее прелюбодеяние также уже есть грех, прекращающий "длительность" таинства брака. А так как грех этот — недоказуем и может быть известным самим только супругам, то развод должен иметь "субъективную постановку", т.е. должен быть предоставлен ничем не стесняемой воле супругов... Далее идти уже некуда.

_______________________

* В доброе старое время христиане каждую неделю причащались. Менее ли они чувствовали "значение таинств", чем г. Сильченков, который в качестве преподавателя семинарии, верно, говеет раз в год, по регламенту. В. Р-в.

_______________________

Напомним же, однако, нашему автору*, что сила Божия в немощи совершается (2 Кор. XII, 9); что благодать Божия не бегает, — как он думает, — греха, ибо она — не слабее греха, что для борьбы со грехом она и подается. Напомним и это выразительное свидетельство Апостола: идеже умножися грех, преизбыточествова благодать... (Римл. V, 20).

______________________

* Далее — центр интересности всей брошюры. Брак — загрязнен, вот моя мысль, и загрязнение идет от управителей его. Прямо этого не видно, ибо они-то обычно проповедуют о "грехах" и "немощах". Но в овечье лицо вглядитесь внимательней, и вы узрите черты волка. Конечно, не интересуясь нисколько судьбой семьи (см. выше), автор против развода не в ее интересах пишет и не в интересах детей (о которых даже не упоминает), но почувствовав себя оскорбленным за то, что "фундамент под семинарией колеблется". Для укрепления этого фундамента, "нашей власти над сочетавшимися", ему надо отвергнуть развод. И вот он начинает вздыхать: "Все мы грешны", "и я", "и святые", "Иреней, и св. Ефрем, и Иоанн Лествичник". Он подкрадывается. Он наконец подкрался. Разбитая жизнь; изможденная жена — приходит к "милостивцу". Он вздыхает: "Все мы грешны. Муж избил? убил?" — Почти убил. — "Муж распутен, говоришь, и сделал тебя судомойкой около любовницы-барыни? Ты унижена и опозорена? Так был опозорен и унижен наш Господь и указал нам крестный путь терпения. Перетерпи. Благодать совершенного нами над тобою таинства переборает и очищает всякий грех. Стерпи, люби мужа, покоряйся ему, не оставляй его, иначе на веревке назад к нему приведем — и ожидай награды за гробом". Так и сложился уклад христианской семьи, "крестной" семьи, "распятой" семьи. Между тем как распинатели ее любят и не отказываются от сухоньких квартирок, дров казенных и всяких "угодьицев"; и кажется, эти грехи себе "прощают". Только если жена не стерпит и сбежит, сойдет со креста, вдруг картина меняется: "Ату ее! полиция!! по этапу!!! Нарушила св. таинство брака, "и вот это нарушение уже благодать не покрывает, и грех неповиновения, восстания — единственный, который не отпускается ни в веке сем, ни в будущем". В. Р-в.

______________________

Вот что должно было бы иметь в виду и чем должно было бы руководиться при суждении о действиях во всех вообще таинствах Божественной благодати. А при суждении, в частности, о таинстве брака должно было бы, сверх того, помнить строгое и ясное слово Спасителя: еже Бог сонета*, человек да не разлучает (Мф. XIX, 6).

______________________

* Да где? в чем? Ведь почти физиологичны здесь слова о браке: "Разве вы не читали у древних: Сотворивший — вначалемужчину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца и матерь свою и прилепится к жене, и будут два в плоть едину; что Бог сочетал — человек да не разлучает". Здесь говорится о "неразлучении" плотском и плотей, отрицается separation de corps; но раз уже оно произошло, супруги вместе не живут, тогда "еже Бог сочетал — разлучилося". И брака вовсе нет, если за него не принимать паспорт. Но Бог вовсе нигде не сказал: "Еже два — в один паспорт: да не пишутся паспорта отдельно на двух". Между тем ведь в этом и состоит все дело теперь; и брак считается сущим — не по житию, не по любви, не по нравственности, но по едино-паспортности. Какой подлог, и искажение, и разрушение основной Божией заповеди, основного закона бытия человеческого! В. Р-в.

______________________

И самое грубое прелюбодеяние еще не прекращает действия таинства и не изгоняет благодати*, и Спаситель сказал только то, что такое прелюбодеяние есть дозволительный повод к разводу, совершить который может, однако, один только Бог, а не человек. Это значит, что одна только Церковь, чрез которую сочетавает и разлучает Бог супружества на земле, может прекратить** действие таинства брака и лишить порочный семейный союз той благодати, которую она же ему от Бога сообщила... А до этого действия Церкви возможно полное восстановление святости и чистоты брачного союза и после тягчайшего, совершенного в нем преступления*** — и это будет лишь свидетельством всемогущества благодати****, всегда немощная врачующей и оскудевающая восполняющей, — преизбыточествующей там, где умножается грех*****...

______________________

* Вот, вот, вот! Этого-то слова я и поджидал. Поймал молодца, который, держа в руке разврат, — опустил его в супружество, в семью — и все заразил, и всех заразил, в то же время объявляя и рекомендуясь: "Я охранитель святости брачного союза". Это у него не случайная обмолвка: на этом держится все вообще европейское учение о семье, все законы о браке, страшная вражда к разводу. В. Р-в.

** Духовная консистория прекращает, после известного знаменитого бракоразводного процесса. Но заяц перебежал с одной дорожки на соседнюю и слил: консистория, церковь, Бог. "Бог искони бе", а консисториям нет и двухсот лет жизни. В. Р-в.

*** Вот, вот! Истязания и убийства жен уже здесь формулировано. "Как бы муж жену ни истязал, мы ему прощаем, и она поэтому обязана терпеть". Все историческое бесчеловечие европейской семьи получило наконец себе автора и хозяина, и его имя каждый может теперь назвать. К. Сильченков, ввязавшись в спор, оказал неоценимую услугу делу. Ибо читатель заметит, что так, как он, бесчеловечно — о семье никто из участников спора (см. выше письма) не говорил. В. Р-в.

**** Боже, Боже: побои, ругань, разврат в семье — "свидетельства всемогущества благодати". И этот разврат слова, цинизм религиозный, эта Хамовская мысль — на страницах "Веры и Разума", богословско-философского журнала, поместившего статью на первом месте книжки. В. Р-в.

***** Чем вонючее помойная яма, тем в известном отношении она являет более "святости". Как понятно заражение всей Европы, если распутать узлы всей этой диалектики. Сгноили нравственно Европу ее "духовные" учители. И в то же время они кричат об ее "грехах" и "нераскаянности". В. Р-в.

______________________

Но довольно*. И сказанного, думаем, достаточно, чтобы читатель согласился с нами, что г. Розанов — типичный представитель отмеченного нами направления, и оценил достоинство самого направления ("Вера и Разум", 1900),

К. Сильченков

______________________

* Действительно "довольно". В. Р-в.

______________________

XI. О христианском браке

Немало в современной жизни встречается явлений, которые невольно заставляют смотреть пессимистично на современное общество. К числу таких явлений нельзя не отнести, между прочим, появление литературной лжебратии о Христе. За последние пятнадцать лет, в течение которых поднялись религиозные интересы нашего общества, в нашей газетной и журнальной светской литературе создалось особое направление, представляющее своеобразную смесь показного благочестия с проповедью широкой свободы страстей, преклонения пред христианством и — снисходительно небрежного отношения к нему, подчинения вере и — совершенно свободного и своевольного толкования ее. Эта литературная лжебратия о Христе немало причиняет вреда церкви Христовой, распространяя в обществе ложные и превратные понятия.

Излюбленным предметом рассуждений ее за последнее время, между прочим, сделался вопрос о браке. Как бы этот вопрос различными представителями этого направления различно ни толковался, но вывод всегда получался один и тот же: нужно развод сделать более легким. Против этого вывода нельзя, конечно, возражать категорически*, но что говорится ради его, в большинстве случаев заслуживает полного опровержения.

______________________

* Первое, кажется, в богословской литературе хотя бы какое-нибудь согласие "подумать о разводе". В. Р-в.

______________________

Такую задачу взял на себя г. К. Сильченков, поместивший в журнале "Вера и Разум" статью под заглавием: "Из современных газетных толков о христианском браке". Эта статья им написана собственно против статьи В. Розанова, помещенной на страницах "Нового Времени" и озаглавленной "Непорочное счастье"*. Г. Сильченков возражает г. Розанову по двум пунктам: во-первых, против его взгляда на нравственную основу брака, во-вторых, против его догматических воззрений на брак как таинство.

______________________

* Автор так зол, что перевирает заглавие статьи, верно приведенное у г. К. Сильченкова. В. Р-в.

______________________

Быть может, многие из наших читателей читали статью г. Розанова и знают, что нравственной основой брака г. Розанов считает страсть. Он так говорит в своей вышеупомянутой статье от имени последней: "Я здесь (т.е. в браке) образую все — и я господствую. Семья есть мой дом, и именно сотканный мною. Без меня ни закон, ни разум семьи не создаст. Вот почему, когда я рушу семью, я рушу свое создание, рву свой покров, изделие внутренностей моих...........

И если я ухожу, не объясняя никому причин, из семьи, знайте, что я именно ухожу из семьи уже порочной, и с надеждой и усилием на месте ее соткать другую и именно непорочную семью; неправильно родив, я усиливаюсь к новым родам, оплакав труп неудавшегося младенца". По поводу этого утверждения г. Розанова г. Сильченков вполне справедливо приводит слова Мартенсена, протестантского богослова. "Здесь, — говорит последний, — очевидно, желают поставить закон плоти или членов на место закона духа. Многохвальная истина в страсти весьма часто здесь есть лишь простое бесстыдство, которое не краснеет пред законами нравственности. Плотская похотливость, очевидно, отрицает здесь то, что брак есть учреждение, стоящее выше отдельных личностей, что личности дают обязательства не только друг перед другом, но пред высшим авторитетом, именно Богом, что цель брака не есть исключительно то, что выставляется именно здесь; что личности должны быть счастливы и взаимно приятны друг другу, но что, кроме того, отнюдь не последнею целию этого учреждения является то, чтобы личности через посредство брака были воспитываемы ко взаимному возрастанию в добродетелях, вследствие чего христианство также говорит о кресте, который Бог положил на это состояние жизни".

Не отрицая физической стороны в браке, г. Сильченков к приведенным словам Мартенсена добавляет еще то, что всякая страсть эгоистична по самому своему существу и, как таковая, никогда ничего не созидает и не может созидать, но только разрушает. В частности, именуемая громким именем "любви", страсть брака с этой точки зрения представляется более разрушительной, чем всякая иная страсть. Так, гордый человек всегда горд, скупой неизменно верен своей любви к приобретению; напротив, страстный человек, какою бы пылкою страстию он ни пылал, "едва лишь утолит сердечный глад мгновенным обладаньем, уже скучает и томится"... и ищет нового предмета страсти. Таким образом, если самая страсть и остается неизменной, то все-таки в отношении своих предметов она крайне непостоянна.

Не страсть, а разумное чувство, говорит г. Сильченков, составляет основу брака. Как христианство, так и здравый рассудок одинаково отрицают и осуждают страсти. Христианство желает видеть человека непорабощенным и ослепленным страстию, но свободным от нее и разумным, — в этом его идеал.

Что касается догматических воззрений г. Розанова на брак как таинство, то с этой точки зрения наибольший интерес представляет его учение о длительности таинств. Напомним нашим читателям это учение.

"Входит ли длительность первою и главною чертою в таинство? — спрашивает г. Розанов и отвечает: — Не входит. Совершенно нельзя определить, и не вытекает решительно ни из какой черты таинства непременная его продолжительность. Сколько времени длится в человеке действие принятых Св. Даров? Неизвестно. До первого греха. Грех и Тело Христово — несовместимы, и согрешивший уже вышел из-под благодатного таинства. Сколько времени длится действие Св. Крещения? В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle", когда писал "Кандида"...

Эти общие посылки о таинствах нужны г. Розанову для вывода, что таинство брака длится до первого греха. А так как под грехом следует разуметь грех, и в какой угодно форме — злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности, то, очевидно, и длительность брака как таинства чрезвычайно мало гарантирована. Между тем и святость таинства брака "не должна быть, — по воззрениям г. Розанова, — нарушаема, и единственным спасением ее в случае указанного нарушения ее каким-либо из указанных грехов должен быть развод. Если, — грозит нам г. Розанов, — мы не откроем выхода из брака в такого рода случаях через развод, то наша семья умрет, как умерла она в католических странах, полторы тысячи лет проборовшись с внутренним самоотравлением".

Г. Сильченков по поводу этого учения совершенно справедливо отмечает "крайнюю развязность г. Розанова в суждениях". "Г. Розанову, — пишет г. Сильченков, — отлично, например, известно, когда действие таинства крещения прекратилось для Вольтера: "В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle", когда писал "Кандида". Но известно ли нашему автору, столь далеко проникающему в область тайн Божественных, значение таинства крещения по учению церкви? Должно сильно в этом сомневаться". В таинстве крещения человек, по учению церкви, очищается от всех грехов: и первородного и личных, содеянных до крещения, и рождается в новую жизнь. Что же хочет сказать г. Розанов? То ли, что Вольтер, севши за свои ужасные романы, вновь стал виновным в первородном грехе?.. Но это нелепо. Или — что он умер духовно? Но вот что говорится в Послании восточных патриархов о православной вере: "Как при естественном рождении каждый из нас получает от природы определенный вид, образ, остающийся с нами навсегда, так точно и при духовном нашем рождении таинство крещения налагает на каждого неизгладимую печать, которая остается на крестившемся всегда, хотя бы он после крещения наделал тысячу грехов или даже отвергся самой веры". Учение г. Розанова, замечает еще г. Сильченков, уничтожает всякое значение таинств, так как последние длятся только до первого греха, а без греха человек не может прожить и самого небольшого срока времени.

Нельзя не пожелать, чтобы почаще на страницах духовных журналов появлялась такая сильная отповедь превратным понятиям, посеваемым в обществе литературными лжебратиями о Христе, однако нельзя и не пожалеть о малораспространенности нашей духовной журналистики в светском обществе. Статью г. Розанова "Непорочное счастье", помещенную на страницах "Нового Времени", прочтут тысячи людей, а статью г. Сильченкова, помещенную на страницах духовного журнала "Вера и Разум", едва ли из этих тысяч прочтут сотни. Вот наглядное доказательство той слабости голоса духовной журналистики, на которую мы указывали в прошлогодних годичных обозрениях*

("Странник", 1900 г.).

_______________________

* Поразительную сторону составляет и здесь то, что ни о детях, ни о самих супругах, ни всем круге родства нет ни слова. "Брак есть наше участие и наша власть и нами внесенный сюда крест терпения — во умерщвление страстей" — так можно формулировать положительную, "апологетическую" и догматическую, часть бого-словствования о браке; а "анти-наше, анти-крест, анти-терпение, т.е. самое супружество и чадо-творение, есть отрицание брака и разрушение нравственности" — так можно формулировать отрицательную или полемическую часть этого же богословия. В. Р-в.

_______________________

ОТВЕТ г. К. СИЛЬЧЕНКОВУ

В полуфилософском, полубогословском журнале "Вера и Разум", издающемся в Харькове, появилась статья г. К. Сильченкова: "Из современных газетных толков о христианском браке, по поводу статьи В. Розанова в "Новом Времени", вышедшая потом и отдельною брошюрою. На статью эту сделаны ссылки в журналах "Вера и Церковь" и в "Страннике", и действительно ее построение серьезно и заслуживает быть рассмотренным. Нам она не показалась убедительною, но возразить мы считаем долгом уже для того, чтобы многочисленные из духовных читателей, т.е. очень чутких к вопросу о разводе, не приняли нас молча отказавшимися от соображений, на которые мы опирались в статье: "О непорочной семье и ее главном условии", после критики ее г. Сильченковым.

В одном месте он говорит: "В таинстве крещения человек, по учению церкви, очищается от всех грехов: и первородного, и личных". Конечно, это учение г. Сильченкова, но не учение церкви, потому что снятие первородного греха совершено крестною смертью Спасителя, как это и поется в пасхальной песни: "смертию смерть поправ", т.е. Своею смертию на кресте уже Спаситель попрал нашу смерть, и мы теперь умираем физически, но не умираем духовно. Какой же смысл смерти Спасителя, если первородный грех все еще с человека не снят, и даже для чего же совершилось Его воплощение? "Той бысть язвен за грехи наши и мучен бысть за беззакония наши; наказание мира нашего на Нем, язвою Его мы исцелехом", — читаем мы у пр. Исайи — как мессианское пророчество и у евангелиста Иоанна — как исполнение пророчества. Совершенно ясно отсюда, что после Спасителя и Его "язв" и "муки" мы уже вне "беззакония", "наказания" и "греха" и имеем все это не как первородное, но только как личное, частное и особенное. Есть "мой грех", грех этого "определенного поступка, мысли, слова", но "общечеловеческого врожденного или первородного греха" нет — он уже понесен и унесен на Себе "вторым (обратным) Адамом", "Агнцем, закланным от сложения мира".

Таким образом, рождающиеся от христианских родителей дети текут не "от зараженного грехом источника" (обычное ошибочное представление), но от совершенно чистого; и в таинстве крещения младенец принимается в веру (чтение при этом Символа веры), принимается как ученик в догматическое сложение церкви, но от несуществующего первородного греха вовсе не очищается. Утверждать это значило бы забывать всю, если позволительно так выразиться, логику сути христианства как грехоискупления. За что же тогда умер Спаситель? и для чего Он пришел? И при чем приведенные выше молитвы церковные и определенные слова евангелиста?

Углубимся далее в его возражения — и там мы найдем тоже несколько "машинальное" богословствование, без оглядки назад.

Я утверждал, что в браке человек не совершенно пассивен, как в других таинствах, а активен. Цитировав мою мысль, г. Сильченков говорит, что "сама по себе эта формула еще не заключает, конечно, в себе ничего не согласного с учением церкви". Радуюсь это слышать и был в этом уверен, когда писал статью. Но далее автор чрезвычайно туманно объясняет, что "благодать не только не может иметь значение пассивное, но и более того: ей несомненно свойственно преимущественное и, следовательно, более активное значение, чем самому человеку, потому что во всяком совместном действии более активная деятельность принадлежит стороне сильнейшей, а не слабейшей. Многими свидетельствами Св. Писания можно подтвердить эту мысль, но мы ограничимся одним выразительнейшим. "Бог, — говорит апостол Павел, — производит в нас и хотение и действие по Своему благоволению". Вот именно. И текст доказывает не его, а мою мысль, что в браке сам человек, или, точнее, чета человеческая, в образе первозданной, "хотением и действием" "двух в плоть единую", т. е. самой вещью брака, между ними совершающегося, повинуются "произведенному в них Богом". Супруги суть носители даров Божиих к размножению, благословленных еще до грехопадения (Быт., 1 и 2), и без этих даров нет и не начинается самый брак, супружество, семья. Нет дела брака без дачи этих даров; а когда они уже даны (Богом) — брака не может не быть, и он есть во всех случаях и при всяких обстоятельствах богоблагодатное чадородие, кое не отвергнуто Богом и передано Бытописателем даже в таком чрезвычайном случае, как чадородие дочерей Лотовых (центральная мысль главы Бытия, об этом повествующей: "Нам уже не от кого понести детей по закону всей земли: войдем же", и т.д., слова сестры сестре). Как распоряжение государя не поправляется его министром, так и ветхозаветное "раститеся, множитеся" до скончания мира никогда никем на законном основании не могло быть поправлено, отменено или изменено и может быть только тавтологически повторено. Вернемся собственно к благодатности силы чадородия. Церковь, как и порознь каждый священник, с полнотою благословляющих слов напрасно ожидали бы чету человеческую, если бы не "влечение жены к мужу" (Бытие, 4) и не "оставление мужем отца и матери ради жены" (Бытие, 2), что, кстати, я и разумел единственно, говоря о страсти как образующем начале брака. Смягчаю свое выражение, если оно не было осторожно, но факт есть все-таки факт и состоит в благословенном Богом взаимном влечении, сближении и соединении полов, без чего ничего в браке не началось, нет существа брака, или, как говорят юристы: "Нет состава преступления", так я повторю: "Нет состава брака". На учение мое о склонении полов г. Сильченков сильно напал, но тут он забыл точный и непререкаемый смысл слов Спасителя, Матф. 19: "Мужчину и женщину сотворил человека Бог; посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что уже не два, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, человек да не разлучает". Кажется, ясно, о чем здесь говорится.

Но наиболее неправильное и в бытовом и в историческом отношении вредное мнение, поддерживаемое и, может быть, впервые точно формулированное г. Сильченковым, — это его учение только о формальном и почти словесно-формальном характере таинств. Таинства, по нему, не суть существенности, ессенциальности, — если можно так выразиться, — а одни только формы, в которых какое бы содержание ни лежало или ни было вложено человеком, оно таинства не затрагивает, не портит и не разрушает. Если вспомнить которого-то из Борджиев, давшего яд в причастии, то мы найдем аналогию этому искусному и опасному богословскому учению. Вне тумана рассуждений оно, конечно, значит: "Греши сколько хочешь — все равно таинство действует, и ты спасен". Думается, что по деревням и весям русским эта надежда, которая так похожа на легкомыслие и так толкает на легкомыслие поступков, — произвела немало безобразнейших сцен, событий и, наконец, прямо преступлений. Обратимся к браку. Мысль моей статьи и, пожалуй, моих статей — брак согласный, любящий, чистый; жизни "душа в душу" при единстве тел, и если есть грех, слишком возможный здесь, — то, как я оговорился в своей статье, непременно грех открытый, без обмана, с непременным условием сознания в нем друг другу и чистым прощением и забвением греха, проступка, легкомыслия, однако прощением свободным, а не насильным и принужденным. Это, сказал я, входит в эссенцию таинства, ибо, где есть оно — там Бог, а где Бога нет — не длится и не продолжается таинство, как особенно в случае, если между мужем и женой неукротимая злоба, ожесточение, даже простирающееся до посягновения на жизнь друг друга. Когда дело дошло до такого состояния духа "четы человеческой", то, если можете и решитесь, уже лучше ведите ее на торговую казнь, но ради же Бога не кощунствуйте и не настаивайте, что среди этих расквашенных носов, заготовляемого мышьяку, царапанья, кусанья, ругани, побоев — обычная картина "православной семейки" — есть и действует благодать, сообщенная в таинстве. Что действует, то видно, а здесь не видно и, значит, — не действует. Нет, это отношение к таинствам как только к формальному требо-исполнению со стороны священника и требо-слушанию пассивного слушателя и породило, создало, культивировало русскую да и вообще европейскую "семейку", и напрасно автор думает, что он благочестив, когда пишет: "Напомним же, однако, нашему автору, что сила Божия в немощи совершается (2 Кор. XII, 9); что благодать Божия не бегает, — как он думает, — греха, ибо она не слабее греха, что для борьбы с грехом она и подается. Напомним и это выразительное свидетельство апостола: иде же множится грех, пре-избыточествова благодать (Римл. V, 20)".

Нет, уж увольте. Вам написать это нетрудно и по "Симфонии" подыскать тексты, а вы загляните в отравленную семью, вы послушайте разговоры за ночь, взгляните на мать, избитую на глазах детей — да что избитую! Студенческое воспоминание в богоспасаемой Москве, как сейчас помню, -в Денежном переулке. У хозяина дом и флигеля. Жена и много детей. Жена -щепка испитая, в могилу смотрит. Все это я мельком видал, студент был, и ни до чего мне не было дела, а разгадка "краше в гроб положенной" (этакая ведь сложилась поговорка: значит, — века и миллионы наблюдений) женщины сказалась в длинной сплетне кухарки: "И — родимый! У него что ни прислуга, то жена и барыня, а барыня в прислугах. Вместе и измываются; он ее бьет, да и кухарка миловидная — бьет-не бьет, а толкнет, и та смолчать должна. И сколько он этих хайлов переменил!"

Хозяин был огромный и красный, и уж, думаю, кулачище... Может, и до сих пор жив; не знаю, жива ли жена. Но мы с г. Сильченковым не договорили: что же тут "преизбыточествовала благодать"?

Нет, дорогие мои, нравы русские от вас идут и вашего "смиренномудрия". Ох, тяжело это "смиренномудрие", и кто-то снимет крест этот с России...

Удрученный ношей крестной,

пел Тютчев. Уж именно!

Край родной долготерпенья,

умилялся он же. Нет, уж позвольте, я как студент тогда и сейчас как писатель прямо проклинаю это долготерпение, ибо штука-то ведь в чем: ну, я терплю — и хвала мне. И каждый вправе и даже должен лично и за себя терпеть. Но когда я перед этою "испитой женщиной" встану и, приглаживая ее реденькие волосы и восхищаясь ее терпением, запою ей "славу":

Край родной долготерпенья,

то ведь такому "певцу" можно в глаза плюнуть. Нет, тут ни стихов, ни текстов не нужно. Тут нужно сделать простое, доброе дело. Дело фактически я сделать бессилен, как и тогда той доброй и безмолвной ("безответной" -тоже поговорка) женщине, но как писатель я, слава Богу, смог выразиться, Бог научил высказать мысль, что когда в семье любви нет, уважения нет, милосердия нет, то нет в ней и святого и вообще ничего нет. Квартира с враждующими жильцами, к которой если применять термин "таинство", то какой же и текст подобрать для такового таинства кроме: "Бог вражда есть". Но в нашем Евангелии написано: "Бог есть любовь", и вот это понятие Божества и есть канон семьи, на коем она должна держаться и им ограничиваться. А на началах вражды, которая на светском языке переделалась в народную мудрость: "Ничего — стерпится, слюбится", на этих началах семья еще не умерла, но явно умирает.

Как общее введение к статье, он пишет: "Известно ведь, что как только поднимается в нашей светской печати этот вопрос о разводе, он не иначе рассматривается и решается, как в смысле самого широкого его допущения. В рассуждениях на эту тему газеты бывают преисполнены столь удивительной любви и снисхождения к страдающему от современных ненормальных условий брака, — разумеется отсутствие развода, — человечеству, что самое евангельское учение о разводе является в сопоставлении с их любвеобильными рассуждениями чрезвычайно жестоким и мрачным. Быть может, большее спокойствие и отсутствие увлечения дали бы иным публицистам (ссылка на Лескова) возможность понять всю чрезмерность этой претензии — превзойти в любви Евангелие, — быть может, они тогда и допустили бы, что не иным чем, как любовию к грешному человечеству вызван был у Божественного Учителя чистейшей и святой любви и Его строгий приговор о разводе" (стр. 2 брошюры).

Это все "вообще"... Но, г. Сильченков, что вы конкретно и определенно скажете о расквашенном носе, нарядных кухарочках и красном кулаке моего хозяина в Денежном переулке? Да, мы — "светские писатели" — развращаем нравы, ходим по улицам, заглядываем в дома, слушаем разговоры, когда вы сидите в чистых квартирках и ожидаете, когда вас позовут на "требу", крестины, похороны и свадьбу, что все вы только в этот парадный час и блюдете. Но вы живете, и нам нужно жить. Автор сам (стр. 1) пишет о "внесении теперь в наши высшие государственные учреждения законопроекта о разводе", и вот с этими учреждениями, на руках которых полуразрушенная семья, детоубийство и проституция, — разговор будет гораздо труднее, чем со "светскими писателями". Пощадите, милостивцы, воспеваемый вами

Край родной долготерпенья,

и в особенности когда вы сами так нетерпеливы к малейшему слову критики, вас и вашего.

"Нов. Вр.", 1900 г.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XII. О страстном в человеке начале

1

Любезнейший В.В.!

Как долго всегда я задерживаю ваши оттиски. Простите. Получивши, сряду же прочитал и хотел отвечать вам, но прихворнул, и дело затянулось.

Что в крещения снимается с человека не только его личный грех, но и первородный, это действительно есть учение нашей догматики.

Насколько оно отвечает действительности, в это никто не углублялся.

Что страсть есть основа брака, в этой истине не уступайте своим противникам ни единой пяди позиции. Ведь у них "язык болтает, а голова не понимает". Прочитал я и февральскую статью в "Богословском Вестнике", написанную тоже отчасти в ответ вам: "Христианский брак". Суть дела та же, что и у Сильченкова, только попространнее. "В христианстве все страсти греховны", — пишет автор, оспаривая вас. Но каким же образом брак свят, если производители* его греховны? Ведь это то же, как если бы мы сказали, что керосин и деготь, взятые в отдельности, не пригодны для пищи, а, быв смешаны, составляют из себя превосходное кушанье.

______________________

* Вот прекрасное и полное и достаточное определение: страсть есть производитель, творитель "двух — в плоть единую... так что уже не два — но один человек... еже Бог сочета — человек да не разлучает". Слова эти, о влечении сказанные, выкрадены "лжесловесниками, сожженными в совести своей" (слова ап. Павла), и пришпилены к своим "словесам". Но пора выкраденное вернуть на место. В. Р-в.

______________________

Половая страсть, или потребность, или влечение не есть греховная немощь, или слабость человеческой природы, как учат наши богословы, а положительная, формальная сила, образующий агент в области чадородия или размножения рода человеческого, подобно тому как ум есть формальная деятельная сила в области познания истины. И если нельзя говорить о разумной страсти, то точно так же нельзя говорить и о "разумном чувстве". Но можно и должно говорить о разумном пользовании как страстью, так и чувством. И если нет холодного огня или деревянного камня, то ничто не мешает существовать в природе и льду, и огню, и дереву, и камню. Каждое на своем месте, и каждое в свое время. И если нет разумной страсти, то ничто не мешает существовать рядом и разуму, и страсти, все равно, как ничто не мешает существовать рядом и разуму, и чувству.

"Новое Время" за 11 июля получил, но фельетона вашего еще не читал. Все похрапываю.

Желаю вам доброго успеха. Благослови вас Господь. "Ответ г. Сильченкову" возвращаю. Преданный вам, протоиерей А. Устьинский. 20 июля 1900 г.

2

Дорогой В.В.! Сейчас окончил* чтение вашей книги: "В мире неясного и нерешенного" — и глубоко умилен содержанием ее. После Евангелия, поучающего о жизни в духе любви и в духе истины (которая у всякого своя), вашей книге, повествующей о религиозной жизни духом и телом, должно принадлежать первое место. Среди биллиона существующих книг, трактующих о религиозной и нравственной жизни, — ваша книга сильнее всех может подействовать на душу людей и влиять на исправление нравов, расшатанных учениями материалистов.

______________________

* В "Богословском Вестнике" (Москва) только что появилась ужасная рецензия проф. Заозерского на мою книгу: "В мире неясного и нерешенного", начинающаяся предисловием: "Не с радостным чувством мы принимаемся за настоящий труд. Напротив, нами овладевает желание начать этот разбор таким заявлением: о, если бы никогда не появлялось книг, подобных настоящей, и нам не приходилось писать таких рецензий, как настоящая! Единственное светлое и отрадное, что одушевляет нас в этом тяжелом морально труде, это — луч надежды, что, быть может, наша рецензия предупредит появление книг, подобных настоящей, и главное, может быть, самого г. Розанова настолько тронет, что он, пришед в себе, — навсегда откажется составлять подобные книги". Удрученный рецензией, я вынул письмо г. С. Б-а, человека 58 лет, верного слуги отечества нашего (любящий свое дело чиновник Лесного ведомства), отца десятерых детей и деда прекрасного (от старшей дочери) внука, и, перечитав, — утешился, по крайней мере относительно вреда своей книги. В очах других людей — она полезна. Пусть же работает свою полезную работу, а кому она вредит — пусть ее и не читают. Но письмо это, хотя оно и вне темы данной книги (кроме конца), -позволяю себе целиком напечатать как лучший ответ проф. Заозерскому. Читатель же да простит мне излишество занятой бумаги и отнятого у него внимания. Только конец письма (страницы две) — чрезвычайно важен для теории страстей — криминального пункта в разглагольствованиях г. К. Сильченкова. В. Р-в.

______________________

Какое счастие России, что в ней появляются такие апостолы-писатели, как вы, дорогой Василий Васильевич! Надо обладать большим дарованием, сердечною чистотою и великою силою убежденности в своей идее, чтобы в наше время, когда жизнь людская идет по наклонности к разложению, выступить с таким смелым "посланием" к русскому обществу, приглашая его упорядочить брак и семью в христианском духе, но непременно в миропонимании брака и семьи иудея, эллина и И. Христа. Честь же вам и хвала за этот смелый подвиг. Мирянам и богословам вы сказали много горькой и неприятной правды, во многом вы их изобличили. И пусть их посчитаются с своею совестью. Во всяком случае ваш сильный, но сердечный и искренний крик о причинах упадка семьи и, следовательно, общественной жизни весьма и весьма благовременен.

Какими жалкими оказались ваши полемисты, а в особенности — "Мирянин", Шарапов и Аксаков. Бог им судья! Другие из них собирались лично поговорить с вами на тему, но едва ли бы вы услыхали что-либо путное от них. Зато протоиерей Александр У-ский (пошли ему Господь долгих лет жизни) заслуживает высокой благодарности от русских сердец, боящихся еще Бога, за поддержку ваших идей "о религии в браке". Его рассказ о двух женах, о которых преподобный Макарий имел видение, страшно мне понравился, и его я многим читаю. Вот истинные две праведницы, но жаль, — мы не знаем даже их имен. Это -прообразы христианок будущего.

В рассуждениях Л.Н. Толстого о христианском учении, о жизни и о таинствах, принятых церковью, есть некоторая доля истины, но истины мучительной для сознания христианина. Истина Толстого во всяком случае так малозначительна, что она может уместиться на острие иглы. Придерживаясь ее на практике, будет холодно человеку, потому что она не обвеяна теплотою мистического настроения. Напротив, благовествуемое вами учение о семейной и общественной религиозной жизни, в сочетании верований и надежд иудея, эллина и христианина, по моему глубокому убеждению, — должно явить человечеству "новый небесный Иерусалим на земле". Вот здесь полная "Истина", и я в нее верю, исповедую и жду, по вашим глаголам. Толстой, только по упрямству, не хочет сознаться (далеко уже зашел, чтобы отступать от своей веры, но утверждать, что он уже не отступит, — рано еще, пока жив), как человечество обеднело бы духом, если бы оно приняло его учение о жизни "с единым хлебом", но без религиозной радости плоти, а с одною сытостью ее. Я думаю, раз люди видят перед собою небо, усеянное звездами и солнцами, и не могут отделаться от мысли о "вечности", то они не могут довольствоваться одною сытостью: надоест земной хлеб и возжаждут небесного, но его под рукою не окажется, ибо посеянный раньше пророками небесный хлеб потоптан ногами свиней. Всякий бо чувствует, что наше начало исходит с небес и из вечности.

Речь эту я веду отчасти по поводу последнего ответа Толстого Св. Синоду. Все мне лезет в голову вопрос: что бы ответил Толстой, если бы ему сказали:

"Так как вы все таинства херите, церковные молитвы считаете "нашептыванием", то не все ли вам равно, как с вашим трупом будет поступлено, когда помрете? Можно ли его выбросить на улицу?"

Я думаю, он ужаснулся бы подобной перспективы... "Венец творения"... и пожалуйте на улицу, разлагайтесь здесь, без вздохов, без взоров на небо окружающих труп живых. Какое заблуждение великого ума — определить человека только как "вещь", которую (после смерти человека) надо убрать, чтобы не мешала живым. Уже при жизни Толстой удостоился всесветной известности, великого почитания за (дар Божий) талант. Но ему всего мало: капризный старик и притом гордец, хотя и говорит о блаженности кротких...

Во всяком случае, последняя история, проделанная с Толстым, грустное явление для истинно просвещенного христианина. Обе стороны спустились с "на-горних" высот... до грызни.

Чтение вашей книги навело меня на некоторые мысли, которыми я желаю поделиться с вами. Мы с вами, как люди, верующие в Творца "видимых и невидимых", с радостью читаем Библию и восторгаемся глаголами ее. Но, простите, я иначе, чем вы, объясняю себе тексты кн. Бытия о грехопадении и первородном грехе*.

______________________

* Отсюда начинается чрезвычайное глубокое рассуждение, которому я сочувствую всею душою. В. Р-в.

______________________

Начало мира останется вечно тайной для человечества. Но человеку нудно жить, не решив так или иначе этих вопросов: надо же чем-нибудь успокоить свой тревожный ум. Создаются, поэтому, разные космогонические теории образования миров, у каждого по-своему (Моисей и Лаплас). Нам с вами нравится кн. Бытия, как сердечно говорящая о начале мира. Это личное наше дело — что нам больше может нравиться. Как пал первый человек, ослушавшись повеления Бога — не вкушать плодов с древа "познания добра и зла", — и какое ему положено наказание за нарушение заповеди ("смертию умрешь"); об этом ясно говорят тексты Моисеева творения. Но принять тексты в буквальном значении слов невозможно, ибо это было бы равносильно восстанию против Творца за то, что он как бы не предвидел возможности грехопадения человека. Такое допущение являлось бы абсурдом и клеветою на Бога. Значит, тексты Бытия являются теорией о начале сотворения мира. Эти тексты я понимаю так. Если бы люди руководились в жизни одним инстинктом, как живут и все прочие твари земные, то они были бы, подобно последним, не виновны перед Богом ни в чем, были бы безгрешны; но раз они, по благости Бога, превознесены выше всякой твари, наделены речью и допущены к владычеству целой планетою, и главное — наделены способностью рассуждения: "кто мы, и зачем, и все ли хорошо вокруг?", -должны же нести и ответственность за свои поступки и за чистоту и святость своих мыслей, коль скоро те и другие не в гармонии с инстинктом. Все то, что человек делает не по инстинкту и даже против протестующей в душе его искры Божией — совести, — есть грех. "Коли ты, Адам, можешь переделывать природу своего тела, природу окружающих тварей, не прислушиваясь в то же время ни к голосу инстинкта, ни к голосу совести, а все делаешь по своему желанию, а не по Моим заповедям, ясно выраженным в делах, — которые ты, Адам, видишь перед своими глазами, — и в тебе самом заложенным Мною (самочувствие и совесть), то ты грешишь против Моих заповедей. А за грехи Я полагаю тебе, Адам, болезни и даже сознание момента, когда к тебе явится смерть, что будет для тебя мучительно. Исполняющий же мои заповеди не будет знать или сознавать смерти, как и вся прочая живущая тварь не сознает ее. Творишь, Адам, уподобляясь богу (лукавое слово змия Еве), многое от себя и по своему желанию, а потому, "познав доброе, отвечай и за злое".

Так я толкую тексты кн. Бытия о грехопадении первого человека и каждого из нас до сего дня.

Вы полагаете, что "грех пал в тело". В рассуждении вашей темы — такой вывод отчасти поднимает завесу, скрывающую тайну грехопадения, но не всю тайну. Нельзя безусловно согласиться, что "пробуждение полового чувства и вместе стыда к наготе своей у безгрешных 7-леток" может быть признано началом "грехопадения". Все это одни догадки, и довольно остроумные для уяснения темы*. Мне собственно неприлично браться за решение вопроса — в чем состоит грехопадение первого человека, — как малосведущему в источниках этого вопроса. Но в сердце своем я чувствую, что всякое уклонение человека от естественных и умопостигаемых законов "Творца видимых и невидимых" — является грехом, является вкушением "древа познания добра и зла", запрещенным Адаму с Евой и всем нам. Человечество, однако, так присосалось к этому древу, так им жирно упиталось, что совершенно притупило в себе чувства инстинкта и совесть — эту искру Божию, и уже думает (со слов райского змия) о себе, что оно именно и есть бог и что, поэтому, "ему все позволено". Бог вложил в тело и душу человека частицу Самого себя с явною целью, чтобы она на весах свободной воли поступков и мысли человека перевешивала или тяготела в сторону "праведности и святости". Наконец, мне думается, что "свободная воля" и "злая воля" (объедение людей райским древом) неспроста трактуются людьми. Не "все позволено человеку", а только то, что может быть единогласно одобрено лучшими людьми иудея, эллина и христианина, словом, — Библиею, Сократом и Иисусом Христом. Одобренное ими — безгрешно, а не одобренное — грешно, изошло от лукавого змия.

______________________

* Вы стремились в теме дать объяснение текста Библии в букве его. С. Б-х.

______________________

Ношу в сердце такое понимание мысли о грехопадении. Первородный грех на рождающемся отрицаю: ничего еще не сделав грешного, и логически не должен и не может считаться грешным, как нельзя сказать 2x2=5. Этот грех действительно померещился тем, которые способны допустить, что "мир наш наполнен только дьяволами".

Говорят, нельзя теперь быть вселенскому собору, чтобы сговориться о религии, о таинствах и о церковных обрядах. Пожалуй, говорят правду. Человечество слишком невежественно в настоящее время*, чересчур объелось древом познания добра, чтобы можно было подвинуть всю эту черноземную массу в сторону истинного света и "нового радостного, небесного Иерусалима" на земле. Но пройдет еще 1-2 века, и люди пойдут на уступки в деталях своих религий и чаяний будущего: ибо все человечество, как один человек, сознает в себе совесть и искру Божию, которые к чему-либо единому всех обязывают. Это так очевидно!

______________________

* Удерживается всеми "йота", не имеющая отношения к сущности, что я и считаю невежеством, плодящим разъединение между человечеством. С. Б-х.

______________________

А пока что будет, я вместе с вами, дорогой Василий Васильевич, мечтаю о грядущем безгрешном существовании людей. В такой надежде живу и хочется жить: ибо тоже с вами думаю, что "и эллин и иудей и/адрезаны, но не зарезаны"*. Семья и общественная жизнь, возрожденные на почве вашего "послания", непременно обновят мир и явят безгрешное человечество. Буди, буди!..

______________________

* Везде здесь цитируется из книги моей: "В мире неясного и нерешенного" последняя статья, повторяющая заглавие книги. В. Р-в.

______________________

Солодовникова хвалят газеты за посмертное пожертвование на добрые дела 36 миллионов. Если он мог и успел при жизни собрать такое богатство, то я удивляюсь не этому богатству, а тому, как он, умирая, не взял с собою в гроб все 36 миллионов? И никто бы из живущих от этого не пострадал, кроме самого Солодовникова. Всю жизнь собирал богатство только ради одного богатства*; пришла смерть, и ужаснулся человек, увидя, как он ограбил свою совесть, как он погашал в себе пламя, горевшее в сердце его от искры Божией. Ужаснулся и заметался: вспомнил библейское древо познания добра и зла и заповедь — "смертию умрешь"... и сказал: "Возьмите добро мое, ибо оно чужое"... Поздно, брат; твои-то и богадельни вызываются на свет твоими же прижизненными погашениями в себе заветов Иисуса Христа. Осуждаю, грешу, но факт весьма поразительный для иллюстрации нашей темы. Ведь мог бы он, накопляя столько, сколько нужно ему было для жизни и даже прихоти, остальное отдавать живым; и вот, -умирая, не знал бы смерти, как ее уже, наверно, не знал и с чувством великого блаженства ожидал тот юродивый нищий, который недавно умер в Москве с двухпудовыми веригами на теле. Разница в смерти Солодовникова и этого нищего в веригах на теле свидетельствует, что грех падает не только "в тело", но и в дух человека, в помыслы его, выраженные активно против заповедей Бытия и Евангелия.

______________________

* Как хорошо рассуждение. Как остроумно и праведно. Мы бы отвязались от кащеев, при жизни мучающих людей, а при смерти осыпающих их благодеяниями, если бы сказали: "Возьмите ж богатства свои в гроб; ибо не хлебом единым живет человек". В. Р-в.

______________________

Вот еще* одна из гениальных идей Моисея. Как мудрый человек и пророк, он знал цену прочной и счастливой семьи. Поэтому, имея в виду брачные узы, Моисей в Бытии сказал:

"Господь Бог устроил сторону, которую вынул из человека (ребро Адама), в женщину, и привел ее к человеку. И человек сказал: "Вот эта — так кость из костей моих и плоть от плоти моей. Эту пусть называют женою, потому что от мужа взята она".

______________________

* Следует замечательнейшее рассуждение о страстях, которое я прямо и целиком переношу в свою душу и помещаю в свою философию. В. Р-в.

______________________

Мне думается, что указание на способ сотворения жены из кости и плоти, взятых Богом от Адама, должно быть объясняемо в том смысле, что каждый мужчина повинен избирать в жены только ту из девиц, к которой почувствуется ничем не объяснимое, почти мистическое влечение или, как говорят обыкновенно, которую пламенно полюбил. "Она мне мила, она мне как бы родная, явно чуется внутри меня голос — она взята от ребра моего". И действительно, мы часто видим в жизни такого рода явление. Молодой человек, чистый сердцем, душою и телом, встречается на вечерах, дома и на улице со множеством девиц, и совершенно спокойно и равнодушно проходит мимо них, не останавливая ни на одной из них своего внимания в смысле женитьбы. Вдруг, встречаешь одну... и замутилась мысль... потянет магнитом — жить и умереть с этой именно, сразу показавшейся родной и бесконечно милой и божественной всему моему существу, а не одним только глазам. Дело должно кончиться браком, и уже наверняка счастливым. Редко бывает, чтобы при первой же встрече обе стороны не почувствовали взаимного влечения обменяться... кровью (я хотел сказать "кольцами", но пусть так будет). Всегда вспомнят при такой счастливой встрече Моисея: "Она взята от ребра его". Несчастие современного общества именно и состоит в том, что у него браки совершаются по всяким соображениям, но только не по мистическим. "С высшим ли он или она образованием или с низшим, красива ли она или он или уроды, бедны или богаты", — вот какими вопросами занято общество при устройстве уз Гименея, а редко спросят: "Благочестивы ли родители жениха и невесты и воспитаны ли последние в духе любви и милосердия к людям?" Словом, обществом забывается идея "о ребре", и за то брачащиеся впоследствии тяжко наказуются за эту забывчивость. Восточный нрав — носить покрывало на лице — хотя и знаменует собою: "Беру, мол, жену не ради похоти, а ради благословения Божьего — раститеся и множитеся", но нам не подняться на высоту такого нрава. Мне могут на это возразить, что мистическая, мгновенно зародившаяся любовь между двумя полами и окончившаяся браком, без обсуждения по пальцам всяческих экономических предбрачных условий "за и против", — равносильна восточному нраву — жениться на той особе, которую покажут лишь после обряда венчания. На это я скажу, что до восточных нравов в отношении брака мы еще не доросли, да в них нам и нет надобности; обыкновенные браки, по расчету, увеличивают одни драки, разврат и убийства; поэтому-то я твердо верю (основываюсь на собственном примере), что только мистически завязавшаяся любовь между молодыми существами может дать гарантию счастливого брака до глубокой старости и воспитать хорошее потомство. Такова-то идея Моисеева "ребра".

Простите, дорогой Василий Васильевич, что я так зарапортовался в этом письме. От любви к вам болтаю.

Давно вас видел, а равно и дорогую В-ру Д-ну. Моя жена сплошь одну неделю, почти каждой ночью, видела во сне В-ру Д-ну. Это было перед концом июля месяца.

Летом, с 1 по 14 августа я был в гостях у С-ни*, в Петроков. губ. С-ня и ее муж вам кланяются и с большим удовольствием читают ваши статьи в "Нов. Вр.", которое они тоже выписывают. Дочь их Вера уже ходит, ей минул год 31 авг. сего года.

______________________

* Замужней дочери. В. Р-в.

______________________

Как вас всех Бог милует? Здоровы ли? Все наши гурьбой кланяются вам всем.

Душою ваш С. Б-х.
С.-Петербург, сентябрь, 1901.

XIII. Христианские будни

1

Иде же множится грех -
преизбыточествова благодать.

К. Сильченков

"В Казанском окружном суде на днях рассматривалось интересное в бытовом отношении дело по обвинению крестьян деревни Чербай, Ядринского уезда, отца и сына Тимофеевых, в истязании молодой 17-летней женщины, жены сына Тимофеева. Как сообщает "Каз. Тел.", несчастная женщина только в прошлом году вышла замуж, но жизнь ее вследствие насилий со стороны мужа и свекра была настолько тяжела, что она не вытерпела и весной этого года убежала к своему отцу, в деревню Кузнецовку.

Узнавши о месте ее укрывательства, Тимофеевы явились в Кузнецовку в дом отца беглянки и стали требовать от последнего выдачи ее. Та между тем спряталась от них в хлев. Тимофеевы разыскали ее очень скоро, вытащили из хлева и начали ее "учить"; сначала "учили" вожжой, а затем привязали к оглобле своей телеги и поехали домой, стегая пойманную беглянку кнутом, чтобы она не отставала от лошади. По прибытии в деревню Чербай, они остановились у кабака сначала и, выпив там на радостях, стали потом разъезжать по улицам селения, стегая жену кнутом. Хотя все это проделывалось на виду всей деревни, но никто из обитателей ее и не думал заступиться за несчастную и прекратить ее мучения. Только когда она, совершенно обессиленная, наконец упала, местный староста запретил Тимофеевым продолжать это катанье на живом человеке. Тимофеевы тогда облили холодной водой свою жертву и увели к себе в избу; там они заковали ее цепью у пояса, причем другой конец цепи прибили к стене так, что закованная не могла ни сесть, ни лечь. В таком виде они продержали ее двое суток, не давая ей ни есть, ни пить. На третьи сутки о положении ее дошло случайно до сведения местного урядника, и последний явился спасителем ее.

Окружный суд приговорил обоих Тимофеевых к тюремному заключению на 3 года" (из "Нов. Вр." № 8471).

"Консисторийка" стояла в сторонке и смотрела. В. Р-в.

2

Благодать — греха не бегает,
ибо для борьбы с грехом она и подается.

К. Сильченков

"Судебная хроника. Сентябрьскою сессией Петербургского окружного суда рассмотрено в Гдове следующее дело об убийстве.

Более 10 лет тому назад крестьянин деревни Бурцовщины, Гдовского уезда, 18-летний Николай Иванов, по любви и взаимному соглашению женился на девушке одного с ним возраста, Аксинье Ефремовой. Жизнь молодых людей была счастлива, согласна во всем, и у них родилось уже трое детей, но в 1894 году Аксинья увлеклась немолодым, но богатым мужиком, соседом Васильевым, имевшим взрослых детей. Пользуясь частыми отлучками из деревни Иванова, Васильев заходил к нему в дом и проводил время с Аксиньей. Вскоре эти отношения сделались достоянием молвы, а затем перешли в открытую связь, о которой не знал и не хотел верить только муж — Иванов. Наконец, насмешки и серьезные разъяснения однодеревенцев заставили Иванова взяться за проверку слышанного, и вот однажды, сказав жене, что уходит в соседнюю деревню, он вернулся задворками и спрятался в сенях своей избы. Васильев не замедлил явиться, и Иванов вполне убедился в измене жены; не вытерпев сцены, он схватил топор, вбежал в избу и ударил им по голове Васильева. Удар не причинил, однако, вреда, но после этого Васильев, которого Иванов не раз просил прекратить хождение к жене и даже грозил убить за это, давший обещание бросить эту связь, — не только не исполнил своего слова, но бросил свою семью и поселился с Аксиньей, сделавшей то же, в деревне Зуевщине. Видя, что убеждения и просьбы не действуют, Иванов два раза возбуждал против жены уголовное преследование за супружескую неверность, но в первый раз простил и прекратил дело, а во второй раз Аксинья была приговорена к заключению в монастырь.

Оставленный женою, Иванов возбудил общую жалость окружающей среды. Он один работал и в поле, и по дому, няньчился с детьми, стряпал и прочее. Надо заметить, что сыновья Васильева уговаривали иногда отца не ходить к Аксинье, и когда он исполнял их просьбу, то Иванова била стекла в их доме и ломала яблони в саду.

Наступило 26 декабря прошлого года. В 8 часов утра этого дня Иванов зашел в хлев своего дома, чтобы дать скоту корм, и застал там Васильева. Догадавшись о цели, для которой тот явился и спрятался в соломе, Иванов схватил валявшуюся палку и ударил Васильева в голову; тот, слывущий первым силачом в деревне, бросился на Иванова, и последний, придя в исступление, без счета наносил удары, пока Васильев не упал. Явясь к жене, он сказал ей: "Иди в хлев, полюбуйся на своего", а сам отправился к уряднику и заявил о случившемся.

Когда явились на место происшествия, Васильев был уже мертв; смерть его последовала от пролома черепа.

Не отрицая нанесения ударов, Иванов не сознавался в убийстве и говорил, что он хотел заставить Васильева уйти домой, но, когда вместо этого Васильев ударил его по ноге, Иванов испугался за себя и, зная силу противника, ударил его поленом по голове и потом, в исступлении, но без намерения на убийство, нанес ему еще несколько ударов по спине и ушел, оставив Васильева лежавшим на земле и звавшим на помощь.

Присяжные заседатели совещались очень недолго и вынесли Иванову оправдательный приговор" (из "Биржевых Ведомост.").

3

"Запрос к редакции: От мужа, 18 лет тому назад, ушла жена и живет в городе "зазорно"; муж, желая развестись с ней, начал дело о разводе, представив несколько свидетелей ее зазорной жизни; но в иске ему отказано по отсутствию свидетелей — очевидцев прелюбодеяния, что навело на него великое уныние. Нельзя ли как-нибудь вновь начать дело о разводе и добиться благоприятного результата?"

"Ответ редакции: По всей вероятности, собранные им свидетельства, помимо отсутствия очевидцев, отличались недостаточною убедительностью. Поэтому ему следует озаботиться пополнением числа их и затем вновь попытаться начать дело, с обжалованием неосновательного, по его мнению, отказа в разводе в Святейший Синод" ("Церковный Вестник", рубрика: "В области церковноприходской практики", № 30 за 1901 г.).

4

"Г. Фармаковский во "Врачебной Газете" доказывает анахронизм закона, предписывающего женам любить своего мужа и ставящего жен в полную зависимость от произвола мужа.

Недавно, — рассказывает г. Фармаковский, — местный урядник прислал мне бумагу с просьбой сделать осмотр одной молодой женщины, отец которой сообщил ему, что она лежит больна, избитая своим мужем и что последний не допускает к ней даже родную мать. Приехав в тот же день в указанное село, благодаря бумаге урядника, я был допущен к этой женщине ее родными беспрекословно и увидал ее в темном чулане на полу, лежащую в самом растерзанном виде. Ее перепутанные и местами разреженные волосы кишели целою массою вшей, ее худые трясущиеся бедра были исполосованы ударами кнута; ее ускоренный пульс, блуждающие глаза, дрожащее худое тело придавали ей вид умалишенной. Увидев меня, она истерически зарыдала и стала проклинать свою жизнь.

Стоявший тут же муж сознался в нанесении ей побоев и говорил, что по закону он имеет над нею начало и должен выбивать из нее дурь.

"Ведь вот уже больше недели, — пояснял он, — как она не принимает ни куска хлеба и, несмотря на все мучения, отказывается от своих обязанностей жены". Два раза она убегала домой к своему отцу, и оба раза на законном основании ее опять возвращали на терзание к постылому мужу, и всякий раз этот постылый муж сугубо возмещал на ней свою досаду за ее побег. Не дурь, а какое-нибудь невыносимое патологическое состояние организма, которое могла бы открыть лишь медицина, какая-нибудь женская или психическая болезнь могли заставить эту несчастную женщину с таким упорством избегать притязаний своего молодого красавца-мужа, когда она предпочитает переносить такие страшные мучения и абсолютный голод в течение недели. И все-таки стоящие у власти другие люди на основании законов становятся на сторону насилующего мужа и помогают ему преследовать его несчастную жертву".

И это, как выражался Лесков, у нас повсеместно. Только недавно Правительствующий Сенат разрешил земским начальникам и губернаторам выдавать таким несчастным женам паспорты помимо согласия их мужей. Конечно, пройдет еще немало времени, пока гуманное разъяснение Сената перевоспитает мужей, но хорошо, хоть начало положено" ("Н. Вр.", "Среди газет и журн.").

Не правда ли, это хроническое изнасилование "на законном основании"? В. Р-в.

5

Вчера в уголовном отделении херсонского окружного суда рассмотрено дело по обвинению Елены Борчановской в краже документа и проживательстве по чужому виду. Фабула дела, особенно в изложении обвинительного акта, очень несложна: покушавшаяся на самоотравление 28 апреля 1901 г. крестьянка Елена Борчановская, будучи доставлена в участок и подвергнута допросу, заявила, что она еще во время Великого поста похитила паспорт у своей двоюродной сестры Елены Лубьяненковой, жительницы Ново-Петровки, и тогда же приехала к Херсон, где поступила в услужение по этому документу к некоему Немировскому. На суде эти обстоятельства были освещены некоторыми свидетельскими показаниями и объяснениями подсудимой. Последняя еще ребенок, такой глядит она и из-под своего арестантского халата и белого платка, полускрывающего ее измученное горем лицо. По справкам оказывается, что Елене Борчановской всего 18 лет. Почти 16-летней девчонкой она отдана была своими родными, вопреки желанию ее и воле, замуж за нелюбимого человека Борчановского. Физический урод — калека, он оказался уродом и в нравственном смысле, терзая и поколачивая без жалости это беззащитное существо, безапелляционно и безвозвратно отданное родными мужу-тирану. Она умоляла его дать ей отдельный вид на жительство. Но он слышать ничего не хотел и продолжал ее есть поедом. Дом его — был для нее адом; она не спала, не ела, слонялась по чужим хатам. Придя раз голодной, измученной к своей двоюродной сестре Елене Лубьяненковой, чтобы утолить свой голод и поделиться своим горем, Елена Борчановская нашла у последней принадлежащий ей паспорт. У Борчановской мелькнул луч надежды на возможный исход из того тяжелого положения, в которое она попала по милости своих же родных. Она спрятала эту спасительную бумажку и, скрывшись, с нею добралась до Херсона. Но и здесь ее не переставал преследовать тяжелый призрак мужа-тирана, с которым она связана неразрывно. Она каждую минуту ждала, что вот-вот появится этот сугубо противный ей человек и заявит на нее свои законные права. Мысль эта сводила Елену с ума, угнетала несчастную каждую свободную минуту и привела ее к тяжелому решению — отравиться. Люди помешали ей совершить этот грех. Но, оправившись от болезни, Елена, пройдя чрез тюремное заключение, попала на скамью подсудимых по обвинению в краже документа и проживательстве по чужому паспорту. Защитник подсудимой, пом. прис. пов. Л.Л. Лемперт, в своей защитительной речи открыл пред присяжными завесу этой тяжелой драмы женщины-ребенка, ходатайствуя об ее оправдании. Присяжные заседатели после минутного совещания вынесли Елене Борчановской оправдательный вердикт.

(Газ. "Юг", 8 янв. 1902 г.)

ХРИСТИАНСКИЕ УТЕШЕНИЯ

I. Перед клубом

Сила Божия в немощи совершается.

К. Сильченков

Вхожу к приятелю.

— Ну, братец?

— Что "ну"?

— Скучаешь?

— Не очень. Вот в клуб собираюсь.

— Хе-хе-хе.

— Что же ты смеешься, как лошадь? Над ближним грешно смеяться.

— Я не смеюсь. А только тоска мне на тебя глядеть.

— И не гляди.

— Не могу, потому я тебе приятель. Ведь вместе энциклопедию права слушали. К-ов читал. "Gaudeaumus"-то, помнишь?

— А наплевать мне на "Gaudeaumus". Ребяческие сны.

— Теперь посерьезнел?

— Посерьезнел.

— Проза жизни настала. Люблю я эту энциклопедию права. Все "nostra" и "loro", как пишется в банках, объемлет. То вот "наше", а то — "ихнее". Отлично. И талантливый человек К-ов. Вдумчивый, но, кажется, пил. Все талантливые люди пьют, по крайней мере в России.

— Я вот не пью.

— Потому что ты бесталанен.

— Ну, и замолчи. Что ты стрекочешь, как сорока?

— Как же, обновление. В обновление жизни вошел. Впрочем, я это тебе после клуба расскажу. Одевайся же...

— Да нет, я, кажется, не пойду. Карты и карты. На прошлой неделе маленький проигрыш, а главное — рожи, эти равнодушные рожи! И кто их сотворил? И как их сотворили?

— Кислятина ты совсем: и "пойду" и "не пойду". Недаром от тебя жена сбежала.

— Не напоминай.

— Я не напоминаю, ты сам своей физиономией напоминаешь. Но, братец, дозволь из биографии: сколько же это было лет назад?

— Одиннадцатый...

— Одиннадцатый год. Давно. Кутит?

— Нет. У нее свой домик, т. е. родительский. Кажется, скромно живет.

— Оказия. Отчего она от тебя, от дурака, сбежала?

— Тогда влюбилась, но, кажется, в любви получила афронт, и как уже в лета вошла, то и живет спокойно.

— Не просилась назад?

— Года три назад присылала письма. Заигрывала опять. -Ну?

— Я промолчал.

— Трижды дурак.

— Отчего?

— Как отчего? Была бы жена. В клуб бы не ходил. Спокойствие, удобство.

— Тебе легко говорить.

— Почему? Легко говорить, легко и исполнить.

— Говорить легко, а исполнить трудно. Что же я за плевательница такая, в которую то плюнут, то вычистят ее. Я человек, а не плевательница.

— Гордость. Гордыня тебя обуяла. Смирения в тебе, шельмец, нет. По-христиански должен бы простить. Хе-хе-хе....

— Нет, уж ты "прости", когда тебя в безик обыгрывают, а я посмотрю на твое "христианское долготерпение". Рекомендовать-то его легко, а вот исполнить... Я человек, а не плевательница, и думал, что дом мой — тоже человечье жилье, а не сточная яма для нечистот. Черт знает, поневоле вспомнишь экциклопедию права...

— Нервный ты человек. Вздумал "nostra" и "loro" в браке усчитывать. Тут, брат, едино тело, едина душа...

Приятель вскочил:

— Черт! Уйди, или я в тебя швырну полоскательной чашкой! Кто это смел так издеваться: "единая душа и единое тело".

— Хе-хе-хе. Горячий человек. Сядь. Рассуди.

— Да я много лет рассуждаю. Эх, приятель, запьешь. И запил бы, да только какое-то органическое отвращение к вину.

— Ну, вот разнюнился. Верно, сейчас пойдут автобиографические признания?

— Совсем нет. Я вот и размышляю. Какое высокое слово: "единое тело и единая душа". Кажется, богат, как Ротшильд, приобретя такую жемчужину, как "единое тело и единая душа".

— Ну, конечно, оттого все и женятся. Индийский жемчуг, да еще с приданым ма-а-леньким, хе-хе-хе... Ты с приданым?

— Оставь. Я именно о жемчуге. Стразы...

— Что такое? Я иностранного не понимаю.

— Сдирают со щуки шкуру, т. е. чешую, и кладут в чан, в воду. Мокнет целые месяцы. Растворяется или там осадок дает, матово-молочного цвета. Отцеживают, потом прессуют, потом в стеклянные тончайшие горошинки, полые внутри, и получается отличнейший "жемчуг", по три рубля за нитку. Теперь самые богатые такой носят. Красивее настоящего.

— Ты к чему?

— А вот к "единому телу и единой душе". Лучше бы не говорили. Лучше бы молчание. О, как благородно молчание при бессилии сказать! "Единое тело и единую душу" можно перевести: "одинокое тело и одинокая душа" — это вот я и испытываю одиннадцатый год, глядя на пустые стены пустой комнаты. Обманут.

— Не обманут, а обманулся, и оттого, что нервный человек. Ты вот зачастил в клуб, проигрываешься. Другие есть дураки — запивают. Между тем ничего этого не требуется. Ведь и я в том же положении, как ты, только не меня жена бросила, а я ее прогнал. Т.е. не прогнал, а просто сел на извощика — и уехал.

— Бессовестный.

— Ничуть. Легально сел на извощика и легально уехал. Истомила она меня хозяйством проклятым, но, впрочем, это побоку, как и почему. Ей прислал по почте вечный вид "на все, матушка, четыре стороны". У ней маленькое ремесло, швейная машина, и она, бывало, даже к жалованью моему кое-что из заработков прибавляла...

— Все же ты бессовестный.

— Не о том речь, а о том, как я счастлив. Ты вот жалуешься, что у тебя отняли "помощницу" какую-то, "Еву" там что ли, и подложили вместо нее вид на жительство, где прописано "женат".

— Ха-ха-ха...

— Что ты засмеялся?

— Ничего. Так одно игривое соображение. Ужасно я люблю семейную жизнь, и знаешь что: закажу себе второе кресло — и буду во время чая класть на него паспорт. Будто жена чай разливает. И двуспальную кровать сделаю: под вторую подушку положу опять паспорт и раскрыв его на той самой странице, где прописано "женат".

— Ты с ума сходишь?

— Нет, в самом деле. Преостроумно. Полная замена супружества и совершенное удовлетворение мужа. Но продолжай о себе.

— Ты вот тешишься злобными фантазиями, а я порхаю. Да у меня этих "Ев", как ты говоришь, — целый цветник. Но я довольствуюсь одной, на год-полтора. Я в летах еще не старых, брюнет; а ведь блондинки любят брюнетов, и между женами моих приятелей есть блондинки...

— Фу, какая гадость...

— Какая же гадость?

— Гадость все, что ты говоришь.

— Никакая не гадость. Им надоели мужья, а у меня жены нет. Может быть, они от мужей бы и сбежали, а теперь я их развлекаю, и они спокойны. Подойдет этак к мужу после обеда и похлопает по щеке. "Попочка, — говорит, — ты мой попочка". А попочка и растает. Ручку у ней целует. А рука у ней маленькая, бархатистая. "Попочка, — говорит, — дурашка". А сама на меня смотрит, а я икру на хлеб намазываю.

— Мерзавец ты.

— Вовсе нет. Гармонизую. Без меня бы не было между ними гармонии, ссорились бы, она бы нервничала, он бы выбивался из сил, придумывая, что ей надо. А тут я. Я все и придумал. Осчастливил. Без меня ад кромешный, со мной — рай.

— Мерзавец ты...

— Нет. "Loro" и "nostra". Или, как ты говоришь, — "единая душа и единое тело". Э, черт в формулах, формулы что. Жизнь хороша.

— Хороша?

— Да. В клуб почти не хожу. Полная семья. Ведь я дома только ночую. После обеда — музыка. У нее очень умный муж, а "с умным человеком и поговорить приятно", поспорить.

— И ты не краснеешь?

— Отчего? Ведь я считаю себя его благодетелем.

— Мерзавец. Мерзавец и мерзавец. И мерзавцы вы все, и вся ваша жизнь какая-то содомская...

— Хе-хе-хе.

— Одиночество. Угрюмое одиночество. — Или шарманка... И это называют "священный институт семьи".

— А вы в семье и браке музыки хотели бы?

— Музыки.

— Хе-хе-хе. Ретивый вы человек. Какой же музыки?

— Ораторию Гайдна.

— Ораторию Гайдна?! Хе-хе-хе...

— Да что вы все смеетесь, как лошадь?

— Ораторию Гайдна... Малокультурный вы человек и несообразительный. "Ораторию" Европа разыгрывала в философии, в государственности. Там — Кант и Гегель; Кромвель и Ришелье. Вот это "оратория". Была "оратория" и в искусстве: Рафаэль, Канова, Моцарт. Ну, так черт возьми, не по всем же нам линиям тянуть "ораторию", порвешься: и вот мечтаемую вами линию семьи мы вытянули в "смотрите здесь, смотрите там"... Действительно, шарманка, но в глубоком соответствии.

— Но мне думается, что и "шарманка" эта порвется или, вернее и ожида-емее, что от "шарманки" семейной все порвется, и философия, и живопись. Ибо я не понимаю, как от таких лошадей, как вы, могут рождаться Рафаэли или Канты, или — воспитываться среди такого Содома. Так что, мне кажется, семейная "шарманка" есть начало и философского, и литературного, то же "тру-ла-ла", но прежде всего, конечно, религиозного... Позитивисты-то: "Stoff und Kraft" ["Материя и сила" (нем.)].

— Я немножко философ и помогу вам. Семья — религия. Оттого-то она и держалась века и даже местами давала небесные мелодии, хотя в Европе всегда имела устройство шарманки и местоположение шарманки. "Лучше не жениться — это уж так и определено было, т.е., — не пускайте в завод этот ни к чему не годный инструмент". Но шарманка по устройству, однако, инструмент с гайдновскими струнами внутри, она две тысячи лет играла, шипела, свистала, но минутами чудно играла; всегда плакала. Но наконец все лопнуло... Однако двенадцатый час...

— В клуб?

— В клуб.

— И я с вами. Опять эти свинцовые лица, табачный дым и звон золота...

— И звон золота. Это — "nostro". "Nostro" и "loro" в истории, в банке, за карточным столом и в семье. Да не с твоей точки зрения, нюня, а с моей. Вот думаю на лекцию, "семейного права" сходить. Б. В. Никольский читает. Сказывают — талант.

II. На лекции по семейному праву г. Б. Никольского

Так заманчиво Б.В. Никольский объявление в "Нов. Вр." напечатал. Славянским шрифтом:

Семейное право

и дальше петитом: "Избираю аудиторию небольшую, потому что слушателей желаю только избранных. Разврата проповедывать не буду и потачки публицистам давать не стану". Я тронулся и пошел. Два рубля за билет. Публики действительно было не очень много, и все старички. В антракте слышу:

— Кхи, кхи...

Оглядываюсь — сосед со значком в петлице.

— Вам воды? — спрашиваю.

— Благодарю. Нет. Я это от впечатления. Волнует. Теперь эти щелкоперы трогают вопрос, но лектор их укрощает. Кхи, кхи...

— Тема академическая, — говорю я.

— Нет-с, не академическая. Кхи, кхи. Не академическая. Вы, сударь мой, молоды, а я с сединой...

Он был совершенно лыс.

— У меня молодая жена. Кхи, кхи. На пятнадцать лет моложе моей старшей дочери, старой девицы. Но я дворянин. Я, сударь, дворянин и служил отечеству. А раз я отечеству служил, и отечество обязано мне служить...

— Пенсией?

— Охраной моего покоя. Ну, да, я не молод. Не буду хвастаться, что я красив. Но я в бла-го-устро-ен-но-м государстве, где есть бла-го-устро-ен-ная семь-я, и я покоен. Законы на страже. И я вижу хорошие сны и... кхи... кхи... испытываю хорошие ощущения.

Лицо его стало немного сладко.

— Я думаю.

— Хорошие ощущения, которым никто не помешает. С-с-о-гну в ба-ра-ний рог.

— Жену?

— Всякого. — Он ужасно волновался. -Ну? Зачем?!

— Д-д-ля о-храны моего по-коя!

"Ах ты, — думаю, — Боже мой. Точно его штурмуют". Он продолжал:

— Святыня очага. Высокие наслаждения...

— Сейчас, — говорю, — будет звонок, сторож колокольчик взял.

— Нет, — говорит, — не колокольчик. — Совсем меня не слушает. — Это, -говорит, — у вас в газетах писаки колокольчиками заливаются, но мы их укротим. Я — тайный советник. Вот и г. Никольский. Наука с нами. С-с-о-гну!..

— Не волнуйтесь.

— У нас семья — т-в-е-р-дыня! Т-в-ердо стоит! Да. Например, у нас был губернатор. Жена его и убежала со студентом, репетитором его сына. Он в моих летах. Ну-с?..

— Ну-с?..

— Пять лет не возвращалась. Где-то путалась. Е-му срам, ей г-горе! Положение. Губерния. "Р-ра-зведемся", — пишет. Она ему встречно: "Р-ра-зве-демся".

— Ну?

— Не р-ра-зве-ли. "Что студент! — ответили в консистории блюстители семейной святости, то бишь — прочности, — хоть целый факультет". Ст-р-р-о-гие законы! Святыня. Покой.

— Какой же, — говорю, — покой? если "хоть весь факультет"...

— Вы, сударь, молоды, а я сед. Принцип. Пусть семьи отдельные падают, но зато принцип семейственности как каменной твердыни — стоит. Fiat justitia, pereat mundus [Да свершится правосудие, хотя бы погиб мир (лат.)]. Слыхали? Я тоже юрист. Еще Неволина слушал.

Позвонили. Вот-вот войдет лектор.

— У нас семья не разлучается, даже при бездетности, с кем бы ни жила жена помимо мужа и с кем бы ни жил муж помимо жены. Раз. У нас семья не разлучается, если муж все время живет в другом городе и в другом царстве, чем жена. Два. Также если жена живет в другом полушарии, нежели муж. Довольны? Твердыня. Сталь.

— Ваше превосходительство, я плачу. Как же вы не видите, что семья у нас не только не крепко стоит, но что она даже и не начала строиться. Ибо по римскому праву matrimonium liberorum quaerendorum causa, a no Евангелию — "два в плоть едину". А тут разные города и даже разные полушария, и это не как случай, а как факт, предвиденный законом и заключенный в формулу семьи. Так что — что семья, что не семья — все равно. Мне кажется — скорей мы троглодиты... А г. Никольский поддерживает это троглодитство.

— Молодой человек...

— Ведь право же, даже в квартирантстве и нахлебничестве больше содержательности, ибо там — комната и стол, и это conditio sine que nоn [обязательное условие (лат.)] на-хлебничества и квартирантства. Не могу же я считать хозяином своей петербургской квартиры нью-йоркского янки или держать у себя на хлебах в Петербурге бура, живущего в Трансваале. Так что тут есть нечто непременное, и закон о квартирах относится к некоторым непременным реальным обстоятельствам. Но в семье — и в этом и заключается роковой факт — нет вовсе никакого непременного содержания: ни детей, ни — супружества, ни даже со-квартирантства; так что наши законы о семье собственно невесть о чем — законы. Зерна нет. И все похоже на ботанику о несуществующих растениях:

Это — обложка романса без слов, Это — на льду олеандры, как писал Емельянов-Коханский или другой какой-то декадент.

— Молодой человек...

— Факт семьи, напр. вашей счастливой и моей несчастной, — налицо. Но у нас каждый кует свое счастье, как умеет. Это — эмпирический факт. Цветок, выросший в пустыне. Но закон и законы русские тут ни при чем. И у лебедей, и у голубей есть пресчастливые пары. Но вот если случится несчастие, как с вашим губернатором, то законы только утопят получившего аварию. Так что в факте есть семья, но в законах нет семьи...

— Том о семейном праве... Устав духовных консисторий...

— Губят семью, как только она споткнулась. Дают больному чайную ложку arsenicum. Merci. Да, вот соткать семью, устроить голубиное гнездышко умеет только старый плутишка амур. Ведь согласитесь, что "Устав духовных консисторий" еще никого ни с кем не сосватал. Но на старого эллино-иудейского шалуна с розовыми щечками затопали своими сапожищами разные стряпчие. "Пошел вон, шельма! Пошел вон — плут! Ты нам мешаешь! Ты разрушаешь брак", — когда он-то единственно его и устрояет, ибо он сватает, женит, выдает замуж, ей-ей все он!! Но амур утомился неблагодарностию христиан, поднял крылышки, уже поднял... и я страшусь, что улетит в небесную лазурь. Тогда мы останемся при мужицких сапогах, "Уставе духовных консисторий", стряпчих: но ни жениться, ни выходить замуж никто не будет...

— Я!..

Он даже ёкнул.

— Да, вот только на таких женихов, как ваше превосходительство, и надежда останется. Действительно, пенсия в пять тысяч и институточка в семнадцать лет. Ще-ко-чу-щая идейка.

Тут уже я поперхнулся.

— С-с-о-гну...

Но Б. В. Никольский вошел на кафедру, и мы превратились в слух.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XIV. По поводу толков о разводе*

Вот уже второй год в нашей печати довольно горячо дебатируется вопрос о разводе, причем большая часть защитников развода опирается на один центральный и бесспорный факт — на исчезновение чистой семьи, где супружеская верность была бы действительностию, а не пожеланием только**. К сожалению, никто из спорящих не останавливается на двух чрезвычайно важных обстоятельствах — во-первых, на том, почему до такой степени умножилось число супружеских измен***, число незаконнорожденных детей и число внебрачных сожительств****; и на том, во-вторых, что христианская, и в частности православная, церковь дает полную свободу развода при наличности факта прелюбодеяния***** одного из супругов с тем лишь ограничением, что церковь чрез своих служителей прежде всего делает попытки к примирению супругов, к прощению оскорбленным оскорбителя, к восстановлению прежней супружеской верности и чистоты брака. В отношении этого второго обстоятельства спорящие, опираясь на факт чрезвычайной затруднительности получения у нас развода и на ту постыдную обстановку, с которой сопряжено его получение, забывают главное, что консистория — не церковь******.

______________________

* Из "Церковного Вестника" № 49 за 1900 г.

** Ну, слава Богу — сознались. Но сколько надо было усилий для этого потратить. В. Р-в.

*** Распущенность — всегда плод безопасности. Солдат на часах — безупречен, а в трактире — озорник. "Нет развода ни по какому поводу" и означает: "Все способы жизни вам открыты", "все позволено" и "ни к чему нравственному и даже сносному вы не нудитесь". И мужья и жены, услышав такой лозунг, — и почувствовали себя как в кабаке. А кабацкие физиономии скоро друг другу надоедают и ищут, в сущности, идеала, воскресения из кабака — в любви. Вот откуда измены, столь редкие и даже почти вовсе не бывающие в "незаконных сожитиях", ничем не связанных. В последних люди берегут друг друга и бывают как солдат на часах. В. Р-в.

**** Все это очень страшно в наименовании и, конечно, "для нашей власти". Но по факту и колориту (см. выше стр. 98-102, письмо Геннадия Ел-ва) они ничем совершенно не отличаются от обыкновенной семьи. Так что "для нашей власти" тут есть причина ропота, но для нравов общества — нет причины ропота. В. Р-в.

***** Так засвидетельствованного, как это невозможно, — что сводит к невозможности и самый развод. В. Р-в.

****** Ссылка весьма странная. Брак — "таинство церкви", и посему как утверждать, так и расторгать его может только церковь. Обращаюсь к ней, она посылает в консисторию. Та творит со мной и делом моим нечто невозможное, а когда я жалуюсь, то на страницах духовного органа г. Осипов мне говорит: "Консистория не церковь". Куда же мне тогда пойти? Консистория во всяком случае не гражданское учреждение, в ней сидят и делают дела священники, просматривает и утверждает их епископ, и все — на основании Св. Писания, законов и преданий церкви. Как это все ловко у них и для них: "Мы и церковь и не церковь", "авторитет наш чрезмерен, ибо он священен", а "злоупотребления и хладность сердца нашего — ничего не значат, ибо это вне церкви". И притесненный мир стой у дверей и плачь. В. Р-в.

______________________

Почему, в какие-нибудь 30-40 лет, у нас появилось* такое огромное число супружеских измен, незаконнорожденных, внебрачных сожительств? Почему прежде адюльтер был привилегией дворянской семьи, а ныне и дворники, и дворничихи занимаются тем же самым? Причина одна — в извращении взгляда на женщину, на смысл и значение супружества, как его понимает христианская церковь, наконец, причина этого в демократизации русского общества, почему и порок, и все извращения о женщине и семье постепенно расползаются сначала по средним, а затем и по низшим классам русского народа.

______________________

* Да просто прежде не кричали об этом; не жаловались, молчали. Мужья жесточе колотили жен, жены — секретнее изменяли (см. "Слово Даниила Заточника" и "Графа Нулина"). А духовные "владыки" молчанье принимали за благополучие. В. Р-в.

______________________

И здравый смысл, и закон, и церковное учение, и житейский опыт каждого, и народное воззрение, наконец, сама наука — все это учит нас, что женщина -существо отличное от мужчины, что как в общем строе всего общественного организма, так, в особенности, в семье ей предназначена совершенно иная роль, чем мужчине. Вопрос о том, кто выше, кто лучше — мужчина или женщина, — трудный потому, что эти существа, будучи столь взаимно необходимыми, вместе с тем органически различны и потому сравнимы лишь с большими ограничениями. Кто бы ни был из них лучше или выше, смысл и значение их отношения друг к другу от этого не изменится; не изменятся от этого и понятия государства и общества об этом их взаимном соотношении.

Между тем в течение 50-60 последних лет русское общество находилось под влиянием мысли, что мужчины и женщины равны*, что они поэтому равноправны, что очевидные для всех различия между ними — различия физические, психологические и нравственные неважны, несущественны и не могут влиять ни на их взаимные отношения, ни на строй семьи, ни на строй общественной жизни. Вот первая и важнейшая ложь, которая была внесена в самосознание русского общества по этому важному вопросу, — ложь, из которой произошли все дальнейшие лжи.

_______________________

* "Во Христе Иисусе несть мужский пол, ни — женский", это учение и слова ап. Павла. В. Р-в.

_______________________

Женщина равна и равноправна мужчине. Как для мужчины высший идеал — общественная и государственная деятельность, так и для женщины должно быть то же самое. Вот лозунг женского движения, которое привело в конце концов к тому, от чего мы теперь открещиваемся и пятимся. Скромные и невидимые обязанности жены, матери и хозяйки перестали увлекать* русскую образованную женщину; она хочет быть врачом**, адвокатом, судьей, земцем, чиновником и т.п.; и не в том дело, может или не может она всем этим быть, но в том, что все это она считает неизмеримо выше, идеальнее, чем роль, указанная ей природой***, историей, церковью и здравым смыслом. Прежняя женщина считала высшей своей добродетелью быть верной женой своему мужу, хорошей матерью своих детей и заботливой хозяйкой своего дома. Все это не только потускнело в глазах женщины, но сделалось даже смешным, мещанским, ретроградным, скучным и неинтересным****.

______________________

* Да ведь как, "увлекаясь" этим, совершили свой долг даже дочери Лота, сказав: "Нам уж не от кого понести детей по закону, всей земли", так совершенно подобным же образом и в других теперешних случаях неразрешенности брака поступают "незаконные сожители". Т.е. они служат идее брака. В. Р-в.

** Врачи и остаются врачами, адвокаты — адвокатами, при чем же тут "незаконные сожития". Очевидно, они именно — реакция от адвокатуры и медицины к старому материнству. В. Р-в.

*** Да ведь вы же против "природы" и, в сущности, против "религии, истории и здравого смысла", борясь с недозволенными вами связями и объявляя от них детей "лишенными прав состояния". В. Р-в.

**** Какое вранье. В. Р-в.

______________________

Душой своей женщина оторвалась от мысли о семье — вот в чем* вся суть дела. И в этом виноваты мы, мужчины, забывшие, сколь многим мы обязаны нашим матерям, сестрам и женам, в тиши семьи закладывавшим в нас лучшие чувства и своей теплой лаской поддерживавшим в нас бодрость духа и энергию жизни; это мы, мужчины, внушили женщине, что не в детской, кабинете, столовой и спальне, словом, — не дома мы ее чтим и любим, а** только в общественных собраниях. И женщина не захотела пользоваться той безмерной над государством и обществом властью, которую она имела чрез мужа и детей***, она захотела играть в обществе непосредственную роль и иметь над ними непосредственную власть. Женщина начала отметать от себя те качества и добродетели, которые давали ей власть и силу чрез мужа и детей, и приобретать те свойства, которые дают непосредственное влияние на общество и государство, т.е. чисто мужские качества. Этого, как известно, ей не удалось, потому что на этом пути лежат не устранимые ничем препятствия естественного различия между свойством женщины и мужчины; и свойства женщины — ее душа и тело — таковы, что они не позволяют ей заменить мужчину в общественной и государственной деятельности, равно как и мужчина не может заменить женщину в той огромной сфере деятельности, которая по естеству вещей принадлежит женщине.

______________________

* "Наше дело", — сказал бы автор при беспристрастии. В. Р-в.

** В монастыре, — но автор не хочет быть правдивым. В. Р-в.

*** Да что же такое "незаконные сожития", как не порыв к семье более, чем сколько вы хотите дать"?! В. Р-в.

______________________

Замечательно, что в то время, как публицисты всемерно внушали мысль о необходимости для женщин общественной деятельности, — художественная литература в лице сколько-нибудь видных своих представителей отнеслась к этому якобы эмансипационному движению не только с равнодушием, но и с грозной враждебностию. Не будем говорить о таких писателях, как Пушкин, — этот создатель двух чисто русских типов женщины, Маши Мироновой и Татьяны Лариной, — возьмите Писемского, Островского, Толстого, Достоевского, даже Тургенева, так гонявшегося за популярностью, — вы не только не найдете у них ни одной строки в защиту "эмансипации" женщины, но у Достоевского (в "Бесах"), Писемского (во "Взбаламученном море") и у Тургенева (в "Отцах и детях") вы встретите только карикатуры на эмансипированных женщин, а во всех положительных женских типах вы найдете все ту же Машу Миронову — счастливую и радостную — и Татьяну Ларину — несчастную, но верную своему долгу и не помышляющую не только об адюльтере, но и о разводе. Художники учуяли великую ложь во всем этом эмансипационном движении; сердцем и непосредственным созерцанием они поняли, что русская женщина в этом угаре шаблонного либерализма потеряет все и не приобретет ничего.

Так оно и случилось.

Обессилив себя утратою чисто женственных черт и сделавшись смешной приобретением некоторых мужских качеств, новая женщина вступает в семью как равнокачественный ее член. Она не жена в церковно-христианском смысле, повинующаяся своему мужу, но вместе с тем имеющая над ним такую власть, что он "оставит отца своего и матерь свою и прилепится к жене", — она договаривающаяся сторона; она не будет жить с мужем всю жизнь, непрерывно стремясь к его нравственному усовершенствованию, — она, напротив, тотчас готова его бросить, как только он упадет. Она друг и товарищ ему не во всех случаях жизни, а лишь только тогда, когда он соответствует ее "гражданскому" идеалу; и если он не соответствует этому, то она не считает себя обязанной переносить иго жизни (как это делала прежняя женщина и как это согласно с духом христианского брака), — напротив, она считает себя не только вправе, но и обязанной уйти к другому мужчине, хотя бы любовнику, который, кстати, всегда тут и подвертывается с самоновейшими гражданскими идеалами. Прежняя женщина считала себя обязанной до смерти бороться с загоревшейся в ней страстью к постороннему мужчине, нынешняя женщина, "договорившаяся" жить с мужем лишь до тех пор, пока она любит, тотчас же бросит его, как только забрезжит в ней лишь призрак чувства к другому.

Брак — не договор; брак — таинство, в котором столько же любви, сколько и долга, очень часто сурового, который должно нести с христианским смирением. Эмансипировав женщину от семейного идеала и заставив ее потерять над нами обаяние женственности, мы вместе с тем искоренили в своей жизни христианское понятие о браке как о таинстве и долге и подменили его понятием о договоре, к нарушению которого, как и всякого договора, разумеется, в поводах недостатка нет и не будет. Вот от этого-то теперь так много внебрачных сожительств*, а вместе с тем и незаконных детей. Ясно, потому, чтобы ослабить это явление, надо уничтожить его основную причину, т.е. возвратить русскую женщину семейному очагу**, изменить наш, мужской, и ее собственный идеал женщины.

______________________

* Внебрачные сожительства суть вновь образовавшиеся семьи, когда старая во всем своем содержании умерла. Кто же видал целую и цветущую семью, в которой жена вдруг бы сказала: "Нет, не хочу! выхожу за другого!!" Автор плетет старую сказку о никогда не виданном "белом бычке". В. Р-в.

** Всякая незаконная семья имеет очаг свой, и автор хочет "разрушить незаконную семью", чтобы ее членов, особенно жену и детей, разогнать на улицу. В. Р-в.

______________________

Теперь два слова о разводе. Понятно, что, когда христианские начала, т. е. взгляд на брак как на таинство и долг, а не как на договор плотского общения, восторжествуют в семье, тогда и вопрос о разводе потеряет свою остроту. Г. Розанов полагает необходимым в этих случаях свободу в интересах будто бы самой семьи. Может быть, в интересах тех именно семей, т. е. внебрачных или фактически расторгшихся, такая свобода и была бы полезна и во всяком случае приятна. Но для государственного института семьи большая свобода, чем допускаемая теперь церковью (а не консисторией), не только не нужна, но даже и вредна.

Из трех поводов к разводу по уставу православной церкви наибольшее значение имеет, конечно, адюльтер. Мы хорошо знаем, как много таких явлений и как мало в то же время разводов. Почему? Прежде и больше всего по нежеланию одной из сторон — чаще всего женщины — пользоваться своим правом, и нежелание это почти всегда основывается на весьма веских материальных и нравственных соображениях. Одни жены не желают лишаться содержания на себя и детей, другие терпеливо ждут возвращения неверных мужей; чаще же всего оба мотива соединяются вместе*. Может ли муж или жена, заведя другую семью, требовать себе развода, когда другой супруг, соблюдающий верность (что особенно часто встречается среди покинутых жен), не желает развода? Едва ли кто решится требовать — по крайней мере во имя интересов семьи — ее расторжения в этих случаях. Остается, стало быть, лишь тот случай, когда один из супругов нарушил верность, а другой желает освобождения от брачных уз. Это и теперь совершенно достаточный повод для развода. Правда, достижение сопряжено с формальностями и обрядностями, сокращения или полного устранения которых следует желать, но упростить всю процедуру развода чуть не до разбирательства у мирового судьи значило бы, по нашему мнению, окончательно расшатать и без того расшатанный строй нашей семьи. Церковь, признавая всю правомерность развода в подобных случаях, желает одного — чтобы он был совершен с полною осмотрительностию и после того, как пыл первого раздражения оскорбленного супруга пройдет, когда сердце его окажется совершенно недоступным чувству прощения. Какая жена, которой изменит муж, тотчас же не пожелает развода, как она горячо ни любила бы мужа? Какой муж, которому изменила жена, тотчас же не пожелает развода, как бы пламенно он ни любил свою жену? И, однако, как много прощенных жен своими мужьями и в особенности мужей своими** женами! Что было бы, если бы закон не давал возможности одуматься, пройти первому и острому чувству обиды, если бы он не давал возможности одному раскаяться, а другому простить? И, с другой стороны, это важно — как ни расстроилась теперь русская семья, все-таки не потерян еще самый идеал семьи; все уклоняющиеся от него чувствуют, что они совершают грех, что они нарушают закон, который состоит в том, чтобы одна женщина знала одного мужчину, и наоборот. Если же будет усвоен тот взгляд на свободу развода, защитником которого является г. Розанов, то решительно потеряется всякий стыд, всякое понятие о законе и долге супружества.

______________________

* Вот то-то. Сами не ищут даже развода в муке унижения или грубости. Следовательно, и при полной свободе развода эти полунесчастные семьи не расторгнутся, и разведутся только окончательно и непоправимо несчастные. Из веры-то в это, т.е. что фактически нет для людей большего горя, чем развод, и вытекает наше требование совершенной его в законах допустимости. В. Р-в.

** Автор, противореча сам себе, представляет, что разъезд или развод так же легки психически, как переезд на другую квартиру. Это может именно думать только семинарист, никогда не знавший любви и женившийся "по требованию служебного положения", перед посвящением. Лошади — и те привыкают к своим стойлам; как же привыкает к дому своему человек. А тут (при разводе) все рушится. В. Р-в.

______________________

Итак, чтобы оздоровить семью, надо хлопотать не о свободе развода, а о возвращении женщине того, что мы у нее сами отняли, о большей опрятности в удовлетворении наших страстей, о воспитании юношества (мужского) в сознании святости семьи и в духе целомудрия. Развод же в православном браке допустим именно там, где его следует допустить, и так, как только это можно сделать, понимая сущность любви и способ действия оскорбленных людей. Что же касается до нынешних консисторских условий развода, то, конечно, в этой области нужны существенные преобразования*, которые, впрочем, касаются не столько брачного права, сколько церковного управления.

Н. Осипов

______________________

* Ну, слава Богу, стали признаваться. В. Р-в.

______________________

О ПЕРЕМЕНЕ РАЗВОДЯЩЕЙ ИНСТАНЦИИ

I. Открытое письмо в редакцию "Нового Времени"

Позвольте, м. г., через посредство вашей уважаемой газеты сказать два слова о бракоразводном процессе. Мне пришлось знать в Петербурге одного скромного и добропорядочного чиновника, который, идя со мною со службы, вдруг бросился в сторону и стал обнимать девочку лет восьми. На мое удивление, он сказал, что это его дочь. А на вторичное и еще большее удивление, чего же он так обрадовался, сказал, что дочь живет не с ним, а с его женою, которая, в свою очередь, живет вот в этом большом доме, к которому подъехала коляска, с господином NN уже столько-то лет. Года три назад, т. е. перенеся лет пять одинокой жизни, он обратился в консисторию с молением о разводе и, разумеется, получил отказ. Вскоре с ним случился нервный удар, от которого он, впрочем, оправился. Фамилию и имя этого чиновника я могу сейчас назвать, — конечно, испросив у него дозволение.

Мысль о лучшем и, кажется, недалеком будущем, когда бракоразводный процесс войдет в компетенцию общих судов, более и более распространяется в печати и обществе и позволяет мне, также высказав подобное пожелание, поддержать его основаниями, о которых не все знают. О секуляризации развода более и более начинают говорить под впечатлением картин семьи и разводного процесса, подробности которого известны только "мученикам развода", страдания которых, по-видимому, предназначены, чтобы угрожать всем нуждающимся в разводе и через то "оберегать семью". Духовные консистории предлежит вовсе устранить от семейных дел. Дабы получить почву под ногами, для этого достаточно открыть Матф. 19, на которой основан весь наш и вообще христианский бракоразводный процесс: "Я же говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует, и женившийся на разведенной прелюбодействует" (ст. 9). Дальше идет речь о другом, как и ранее — о другом, и приведенные слова Спасителя суть все, что мы имеем в Евангелии о разводе. В них не указано перемены разводящей инстанции и, в частности, не указано ни синедриона, ни кесаря. Таким образом, самая претензия консисторий "разводить мужа и жену" ни на чем не основана; и отдача развода в руки консисторий, как, впрочем, и самое создание духовных консисторий, очень недавних исторически, было произволением государственной власти: "Hodie dedi -eras capiam" — "вчера дал — завтра возьму". По точному смыслу слов Спасителя развод и его право оставляется в руках мужа, который, конечно, только при этом условии может быть блюстителем порядка в семье и чистоты семейных отношений. Разумеется, жена должна быть и вполне может быть обеспечена от случайностей, несчастий и капризов мужа, и вот здесь собственно, в части, касающейся разводимой жены, и должна выступить компетенция "общих судов", юридическая их власть по отношению к имущественному и правовому ее и детей обеспечению. Государственная мудрость, направляемая любовью и заботою, без труда отыщет эти способы и найдет их скорее, чем отстраняющие от себя этого рода попечения и задачи духовные консистории. Добавлю, что как из случая, переданного мною, так и из бесчисленного множества других видно, что консистории, даже имея признания мужа и жены в прелюбодеянии, и письменные на это доказательства (письма жены или мужа), и свидетельства очевидцев о том, что, например, жена живет в квартире постороннего мужчины годы и там разрешается от бремени, — все-таки развода не дают, не усматривая в таковых данных "состава прелюбодеяния". — Из всех этих лежащих в архивах дел, как и из рассказываемых всюду на улицах и вообще общеизвестных, позволительно усмотреть, что консистории уже давно впустили в брак прелюбодеяние, сделали это прелюбодеяние для другой стороны обязательно переносимым и через это испортили как чистоту семьи, так и вообще показали полную свою некомпетентность в рассуждении брачных дел. Следовало бы пожелать опубликования в общей печати хотя одного характерного бракоразводного процесса во всей красоте подробностей, подкупа и лжесвидетельства. Тогда картина эта, перед которой побледнеет бурса Помяловского, устранила бы все вопросы по отношению к данной теме.

Убедительно прошу вас, г. редактор, не отказать дать в вашей почтенной газете место настоящему моему письму, исходящему из наблюдения самых горестных явлений в данной болящей и засоренной сфере.

1901 г.

II. Еще о критериуме семьи и брака

Нельзя не пожалеть, что нескладица в нашем семейном положении, всеми и везде чувствуемая и порою обнаруживающаяся на уголовном суде потрясающими совесть фактами, не обсуждается сейчас с тем вниманием, с каким она была затронута в прошедшем году. Уголовщина, заведшаяся в семье и между ее членами, есть такое вопиющее противоречие, которое прежде всего заставляет крикнуть с болью: "Да как же семья? да что же семья? да отчего мы имеем ее такою?" И раз люди, являющиеся на уголовный суд, не были уголовными преступниками ни в отношении какого постороннего человека, а только явились такими в отношении друг друга, мысль о какой-то уголовщине уже не человека, а самого положения человеческого с неизбежностью представляется уму. "Уголовное преступление в семье" есть такая же нелепица, и невозможность, и противоречие самому существу ее и положенной в основу ее идее, как... игра в карты на похоронах или дипломатические переговоры между командою и командиром броненосца. Просто этого не может быть. А если это есть и даже настолько есть, что при насильственной смерти мужа чуть ли не первый вопрос у судебного следователя и в обществе: "Не жена ли это?", а при насильственной смерти жены: "Не муж ли это?", — то, очевидно, в общем представлении установился взгляд, и не без причины, конечно, установился, что муж и жена суть наиболее правдоподобные, или вероятные, или возможные враги друг другу. Все попытки поучительной морали тут бессильны. Очевидно, где есть дипломатия — исчезло существо броненосца и где есть уголовщина или подозрение ее — нет семьи и самых условий семейного, т. е. согласного, любящего и уважительного, отношения. В интересной статье "Меры к поднятию уровня общественной нравственности", которая начата печатанием в "Гражданине" и обещает быть продолжительною, поднято множество интереснейших вопросов о семейном укладе жизни и совершенно ненормальном положении, в которое она поставлена. Практическую важность представляет особенно вопрос о разводе. Автор приводит яркую параллель епископского сана: если он оскорбляется последующим поведением епископа, то Синод немедленно лишает его сана и отлучает от паствы, дабы его пример не был заразителен и фактом единого соблазнительного епископа не рушилось самое существо епископства. Вот параллель, достойная размышления и примера.

Развод, конечно, требуется самою идеей чистой семьи и есть такая же охрана и непременное условие сколько-нибудь сносной ее высоты, как ранги особенно ценной службы охраняются в своем моральном достоинстве, в служебной высоте, просто тем что нельзя и продолжать службу, не неся высоко ее знамени. Поставьте только закон, что никакой проступок офицера не составляет причины для его увольнения, и в один год вы деморализуете самую прекрасную армию. Давно поставлен закон, что никакой проступок мужа, равно и жены, не составляет причины для кассации брака: и все еще философы и моралисты спрашивают, отчего он разрушился! Да как же иначе?! Исчезла его критика, исчез его критериум! Все стало похоже не выделку товара на фабрике, где устранена должность так называемого "браковщика". Теперь какая бы гадость ни выходила из ее машин, все будет "хорошо". Может быть, для фабриканта это и "хорошо", так как он кладет в карман деньги по счету вещей, а не по качеству вещей, но каково это для покупателя? Как только порок не есть причина кассации, так тотчас же состояние, должность, служба, или как в рассматриваемом случае — семья, загадятся всевозможными пороками, заразятся распущенностью нравов и отравятся злобою и ненавистью своих членов. Положение это до такой степени явно, что нет сомнения в том, где "зарыта гниющая собака" нашего семейного уклада, говоря словами немецкой поговорки. Монашество потому и стоит высоко, что нельзя одновременно и носить черную мантию, и играть на сцене в Альказаре; а в семье все возможно, и если до сороковых годов по крайней мере покушение одного из супругов на жизнь другого служило достаточною причиною для развода, то с тех пор и по настоящее время, кажется по инициативе митрополита Филарета, и эта причина выкинута. Можно представить себе семейный мир и согласие после подобного покушения! И почему здесь не пойти по крайней мере по пути уравнения некоторых особенных положений семьи с допущенными уже в законе причинами к разводу? Так, по закону, брак расторгается, когда невозможно физическое сожитие супругов. К этому случаю вполне может быть приравнено нравственное уродство одного из супругов, порождающее невыносимое отвращение в другом. Ибо брак есть не физический только, но и нравственно-физический союз, и должны быть супругами соблюдаемы обе эти, и физическая, и нравственная, стороны; а законом обе же они должны быть принимаемы во внимание как мотив и фундамент кассации брака. Иначе — позвольте мне закричать, что сам закон и, наконец, церковь понимают и определяют брак как только телесную "случку" мужа и жены, спрашивая при разводе не о душе, а только о том, не было ли "ошибки" в случке, туда ли, куда следует по канонам, попало семя мужа. Оговорюсь, что и сам я в семени же вижу центр брака, однако взятом со стороны мистической и духовной, с фотосферою любви, уважения и религии около него. Но вовсе не так, а как просто переливаемую почти из сосуда в сосуд жидкость рассматривает это семя каноническое право и гражданский закон, не требуя как conditio sine qua nоn [обязательное условие (лат.)] для него и вокруг него ни любви, ни уважения, никакой религии, но буквально рассматривая жену как семяприемник, а мужа — как аптекаря-производителя соответственной эссенции, без прав пользоваться чужой посудой. По крайней мере так все открывается в картине развода: ибо "определители" развода, конечно, суть и определители брака. Их границы совпадают как внешняя и внутренняя кромка одной полоски. Quod in divortio, id in matrimonio [Что в разводе, то и в браке (лат.)].

Это касательно поводов к разводу. Но и процесс рассмотрения этих поводов не менее позорен. Процессуальные формы нашего развода отличаются таким цинизмом, что в случае, когда желание развода идет со стороны жены, безусловно всегда так называемую "вину" принимает на себя муж, и, конечно, самая "вина" бывает мнима, и "свидетельство" ее покупается за очень дорогую цену. Это — уличная истина, всем решительно известная, и можно ли не поразиться, что такой археологический остаток хранится в системе нашего законодательства, — и все у нас — всякое маленькое денежное взыскание или уличная кража судится совершенным или усовершенствованным судом, а только несчастная семья судится каким-то допотопным по грубости и первобытности приемов судом. Тут нужен свидетель — прямой, личный, и даже, кажется, не один; много бы наказал наш суд убийств, если бы осуждал только тех, которые схвачены на месте преступления, и еще "двумя свидетелями"? И неужели косвенные и совершенно математической точности доказательства, применимые в других преступлениях, нельзя применить к деликатному строю семьи? Почему такое неуважение к семье? Отчего она одна судится столь несовершенным и ужасным судом? Где в Евангелии слова о засвидетельствовании личными свидетелями вины прелюбодеяния? Это — ветхозаветное требование, требование для семьи в совершенно других условиях, и именно в условиях совершенной свободы развода по другим причинам, когда до прелюбодеяния женщина, в силу этой свободы развода, собственно и не могла дойти, а доходила только при крайней наглости обманщицы своего мужа, за каковой обман она побивалась камнями. Те ли это условия, что наши? Ничего подобного!

Несчастная европейская семья обложена со всех сторон ложью, странным недоброжелательством при наивном, в сущности, к ней сочувствии. Если бы открылись глаза у всех, кто стал бы хоть год беречь эту неправду? Поразительно, как никто не заметит, что ведь отсутствие развода нисколько не скрепляет уже умершую и ни морально, ни физически, ни даже квартирно не существующую семью, а просто только мешает возникнуть еще семье, другой семье, может быть счастливой, крепкой, хорошей. "Нет развода" — это значит только меньше на одну семью в государстве и в церкви и больше на двух распутников в составе их бессемейных жителей. Все силы церкви и государства, в особенности нравственный авторитет духовенства, должны бы сосредоточиться на заботах не дать распасться живой, живущей хорошо семье: священник постоянным и близким участием к семейному быту прихожан мог бы в самом же начале тушить встречающиеся и неизбежные здесь конфликты, — мирить, умирять, смягчать ссоры и вообще очищать, добрым и ласковым советом вовремя, атмосферу семьи. Вот возвышенное призвание церкви. А уже когда семья разъехалась, живет по разным городам, живет врозь годы: да что же вы тут бережете, когда ничего нет, беречь нечего, перед вами нуль, не разорванный в консистории документ?

1901

III. Кто лучший судья семейных разладов

Внести мир и порядок в семью, в которой до сих пор "законно" царствовали беспорядок и раздор, — вот простая, ясная и твердая почва для требований развода, с которой печать, частные лица и законодательство не должны сходить. Не нужно при этом запутываться и в детали разных казуистических подробностей, в многочисленные неясные и сбивчивые узаконения разных стран и в суждения разных "компетентных" юристов. Очень легко из-за деревьев не увидать леса; очень легко увязнуть и погибнуть в этой "сравнительной анатомии" семьи. Нам, русским, что до чужих народов. У нас есть свой нравственный идеал, который не вытравлен зрелищем печальной действительности за столько веков. Поэтому мы считаем вредным такие отвлечения в сторону, какие допускает одна газета, пустившаяся в пространный анализ "сравнительного законодательства" о праве мужа вскрывать женину корреспонденцию и о бесправии жены делать то же, и все по поводу законопроекта о раздельном жительстве супругов, над которым работают наши законодательные сферы. "Самые веские доказательства для суда, — пишет эта газета, — письменные: письма жены и письма мужа; но вот письмо, отнятое у жены мужем, — компетентно перед судьями, а письмо, вынутое из мужниного стола женою, — судом не принимается к рассмотрению, потому что способ его добычи незаконен". Так рассуждает "Россия" и плачется на эту несправедливость французских законов, которую поддерживают французские юристы и между ними даже (даже!) Леон Рише, бывший редактор журнала "Le droit des femmes" ["Право женщин" (фр.)].

Нам думается, и это нездоровая почва для рассуждений. Тут дело идет не о "droit des femmes"; семья вообще институт настолько интимный, настолько покоящийся на согласии мужа и жены, что уж когда дело пошло об разграничении "droits", и еще под присмотром судебного пристава, — дело плохо и семьи, конечно, никакой нет. А забота наша — не расколоть семью, а сколотить семью. Сколотить, однако, непременно надо на началах любви, согласия, уважения, а не на том "законодательном" принципе — виноват: "священнозаконодательном", — по коему каким бы мучителем ни был который-нибудь из супругов, другой должен погрузиться в "христианское долготерпение" и ожидать крышки гроба.

Пока дело не имеет государственной санкции, пока мы имеем проекты, а не законы, можно и следует обсудить все стороны дела. Семья есть семья, и нужно сколь возможно долее удерживать в ней даже в момент смерти и распадения ее субъективный, интимный элемент. Эти два супруга, из которых один жалуется на мучительность своей жизни с другим, не суть только супруги: они имеют родство и, главное, имеют родителей. Совершенно возможно, в вопросе о раздельном жительстве супругов, выдвинуть принцип авторитета родительского и позвать его как для рассмотрения дела, так и для суда над ним. "Суд пэров", "суд равных" — всегда лучший суд, и более всего он применим к семье. Пусть семью судит семья же с точки зрения семейных идеалов, а не юридических норм. Жена, которую мучит муж, — что бывает большею частью в первые годы, в первые десять лет супружества, — имеет отца или мать, и вот кому, мы думаем, может принадлежать право вчинать суд о раздельном жительстве супругов и предлагать данное дело рассмотрению опять же отцов семейства данного прихода, села, сословия, вообще какой-нибудь социальной единицы. Сердце родительское всегда сумеет отличить каприз от серьезного мотива; желание родителей детям своим согласия и мирной жизни — столь же сильно, как нетерпеливо и заступничество в случае действительно невозможной жизни. Как это устроить — вопрос техники, конечно слишком разрешимый. Но мы думаем, что ничто так не будет способствовать установлению бытовой и юридической семьи на здоровых и истинных началах, как подчинение вопросов о разъезде и даже о полном разводе не авторитету кесаря или синедриона, но авторитету старших членов семьи. Они и пожалеют, они и — соблюдут. Прочность семейного принципа ни для кого так не важна, как для них: но нет отца или отцов, которые на вопль дочери об издевательствах или побоях ответили бы: "Нет письменных доказательств, а кровоподтеки незначительны", или что тут "необходимо долготерпение". Вообще — вот кто истинный судья в данном мучительном положении — строгий к слабостям, но жалостливый к мучениям.

К ПОЛЕМИКЕ гг. ЧИЖА, КОВАЛЕВСКОГО И А-ТА

Удивительно: точно черт пошептал нам на воду и дал выпить. Испивши таковой с "нашептыванием" водицы, мы получили в глаз какую-то "куриную слепоту", не вообще, но в отношении к одной, не любимой чертом вещицы. Сейчас я скажу, что это за вещица. Нас у матери было пять сыновей, и, когда одни были уже совсем взрослые, другие только что подрастали. И вот, случалось в детстве, мы все до излишества разбалуемся, расшумимся, раскричимся и почти раздеремся: и в последнем случае случалось, что семилеток бросится на двадцатилетка, а двадцатилеток схватит его и подомнет под себя. И вдруг входит кто-нибудь из старших членов семьи в комнату. Останавливается и говорит: "Черт с младенцем связался". Слова эти как обрубали нашу возню. Но это — к слову. "Черт с младенцем связался" — мне нужно как поговорка. Как черт не любит ладана, так он не любит младенца. С тех пор, как И. Христос указал спорившим о первенстве апостолам, что младенец по святости — первее и выше их, черт возненавидел всех и всяческих младенцев, вечно ищет их погублять, опозорил самое их рождение, наклеветал, что оно всегда бывает от нравственного позора человеческого, и проч. и проч. Известно, что черт хорошего академического образования и по натуре чрезвычайно хитер, так что перехитрил раз даже Соломона. И ему ничего не стоило, нашептав на свою черную воду каких-то пакостных слов, дать эту воду выпить европейскому человечеству. С тех пор это самомнящее европейское человечество, из которого значительная часть состояла из мошенников, биржевых игроков, обманывающих своих государей министров, шулеров, казнокрадов, а более всего всесветных потаскунов, объявило, что все-таки ни один из них не грешен и не "скверен" в такой мере, как всякий решительно новорожденный ребенок: ибо ни шулерство, ни измена отечеству, ни казнокрадство не заключают в себе такой возмутительной мерзости, как самое рождение ребенка. Что делать. Водица выпита. Куриная слепота — в глазу. И теперь, чуть что, поднимается вопль: "Не надо детей". Просто удивляешься собачьему чутью, с которым люди разных категорий и всевозможных профессий выискивают новых и новых поводов, чтобы закричать: "Пожалуйста — не надо детей!"

Да простят почтенные ученые и литераторы, гг. Вл. Чиж, И.И. Ковалевский и А-т, что я предваряю маленькую им реплику касательно поднятого вопроса о медицинском освидетельствовании лиц, вступающих в брак, сим желчным предисловием. Предисловие — не к ним лично относится; это — просто больная печенка, сорвавшаяся у меня с места и выплюнувшаяся отравленным словом. Я в точности сказал предисловие по адресу нашей цивилизации, и с точною верою в "пошептавшего нам на воду" черта, но без всякой личной и специальной злобы. Кого винить, если, в самом деле, вся цивилизация заражена пороком детоненавидения, детоотвращения. Винят иногда женщин в вытравлении плода, даже, кажется, об этом в уголовном законодательстве что-то есть. Между тем, ведь решительно все равно, что вытравить a posteriori ребенка, что a priori не дать ему зародиться. Но между тем, как a posteriori вытравлять запрещено уголовным законом, ибо "погашается жизнь", в это же самое время пишутся при первом удобном случае статья и почти целые трактаты, чтобы a priori предупредить рождение ребенка. Но по моему немудреному суждению, что погасить свечку, что помешать зажечь ее — не все ли равно?

Черт отравил наши суждения, и мы устами ученых и литераторов решаем такой дикий вопрос: "А что, если этот юноша со следами золотухи, с предрасположением к чахотке, имевший ракового дядюшку или эпилептического дедушку, женится на влюбленной в него девушке Елизавете N-ой, то ведь родится у них дюжина детей с предрасположением к эпилепсии, к золотухе, к раку или чахотке. Мы, сострадательные ученые (предложение это идет от Ч. Дарвина) и литераторы, заранее плачем, — нет, мы рыдаем, посыпаем пеплом главу, раздираем одежды и вопим: "Посмотрите — вместо двух чахоточных — теперь четырнадцать чахоточных! И мы это допустили! И закон это допустил! Запретить! Не позволить! Не женить! То бишь: не венчать!"

Отвечаю:

1) Да почему вы думаете, что от данного брака непременно будут дети? Ведь вы хотите всем "с предрасположением" запретить, а между тем сколько браков — бездетных; и из числа запрещенных вами, наверное, множество окажется бездетными, и жестокость безбрачия будет относительно их наказанием, без самой вины их, без возможности вины.

2) Есть только одно действительное средство предупредить рождение детей: кастрировать "опасных" родителей. Ну, так и пишите: "Предрасположенных к чахотке, раку, эпилепсии и проч. — кастрировать". Тогда будет ясно и тогда будет твердо. А то ведь чем же вы обеспечите фактическое "нерождение"? Будут, конечно, без брака рождать. Пожалуй, — рождать и убивать. Но, почему, нежели "чахоточного родить и воспитать", лучше "чахоточного родить и сейчас же убить"?! Вы скажете: "Когда взрослый умирает — то это картина, а когда новорожденного убивают — то в потемках, и нет картины". Ну, что за аргумент: доктора — народ твердый и от зрелища чахоточного в обморок не падают. Нет, по-моему, лучше так: родился чахоточный; пятнадцати лет пожил; поучился в гимназии, пошалил с товарищами, утешал маму, радовал папу, а главное — сам все-таки пятнадцать лет радовался. А потом шестнадцати лет помер, грустный, прекрасный, всеми оплакиваемый.

Да и притом пятнадцати лет, даже моложе пятнадцати лет — совершенно здоровые дети и от здоровеннейших родителей все равно умирают! Вспомните так называемый "родимчик" детей — сколько от него гибнет! Вообще, людей, детей, юношей во всяком возрасте — бездна гибнет. Это ужасно грустно, но эти волны жизни, столь скорбные, эти фимиамы слез и рыданий около молодого гроба — неужели же сравнить их с тупоумным: "издать закон, чтобы не женились". У меня девяти месяцев умер ребенок — прекрасный, поистине прекрасный. Сколько воспоминаний! Да я воспитывался около него. И он, хоть только девять месяцев, разве не знал своих радостей, своей огромной, хотя для нас и малопостижимой, поэзии? Он не спал ночью, по-видимому еще здоровый, но в сущности уже больной. Утомленные его закачиванием, мы, бывало, вынесем его к свету. И вот, поставишь его детскими ножками на письменный зеленый стол: пораженный видом лампы, он взглянет на нее огромными темными глазами и весь сияет восторгом, теперь я знаю — болезненным восторгом. И все лицо горит, сияет жизнью. Ночью я носил его по комнатам (темным), и вот, бывало, остановишься у окна, а против окна горел газовый уличный фонарь: и опять он смотрит на него, долго-долго смотрит задумчивыми большими глазами. И такое у него бессмертно-прекрасное в это время бывало лицо. Раз я его обидел: он что-то скапризничал, и я резким движением передал его мамке, воскликнув: "У, козел". Я рассчитывал, что девяти месяцев ничего нельзя понять, но он жалобно-жалобно закричал, именно от окрика, от огорчения и быстрым энергичным движением уткнулся личиком в мамку. Сейчас же я его взял и утешил; и он утешился. Умирая, он тягостно страдал. Так что же, "лучше, чтобы всего этого не было"? Нет, лучше — чтобы было. Это — неизгладимые воспоминания для живых, а для него... каждый день жизни был все-таки день жизни, содержание, кажется — радость, иногда — скорбь, под конец — тягостная скорбь. Но, все-таки, это не пустой ноль, не ужасный ноль.

Хуже нуля ничего нет. Через десять лет я умру, вероятно, — умру. Так что же, мне взять веревку и заранее повеситься? А "не родиться ребенку, потому что он, наверное, в пятнадцать лет умрет", все равно, что повеситься в пятьдесят лет, потому что "шестидесяти пяти лет я, наверное, умру". Пятнадцать лет жизни — и давай сюда, два года — и все-таки давай; девять только месяцев — и все же давай и давай. Все — давай, все — в жизнь! А смерти — "кукиш с маслом", уж простите, до того я ненавижу этого врага рода человеческого (смерть). "Да будет благословенно имя Господне", "Бог дал — Бог и взял". Нам приходится только покориться этому, учиться из этого.

Аккуратно, по-чиновнически, со счетами в руках победить смерть или даже ее ограничить — нельзя. Г. А-т привел прекрасный пример смерти от тюфяка, купленного на Александровском рынке. Я иду по улице, упала вывеска мне на голову — и я умер. В одном знакомом мне семействе смерть вырвала троих прекрасных мальчиков: заражение (дифтеритом со скарлатиной) произошло в конке, едущей от клиники Виллие в Лесной (кстати: в конках по направлению к клиникам, вероятно, ездят ужасно много заразных больных: и тут бы нужна какая-нибудь дезинфекция или хоть маленькое, в одно-два сиденья особое "отделенье", и с отдельным в него входом). Неужели все это возможно "пресечь заранее"? "Лучше не родиться, а то будут больны". Но даже больное существование радостно; все-таки дышишь. Дышишь!.. Пока мы здоровы "как сорок тысяч братьев", применяя выражение Шекспира, — мы не ценим "только дыхания". Нам кажется, жизнь тогда "в жизнь", когда она сыта, беспечна, красна и румяна. Но вот мы заболеем: а, тогда мы оценим, "что значит "только дышать"! Дайте и дайте подышать! Вечно буду в постели, с болью, с нытьем: но дышу! Пришла жена и подержала за руку — радостно! Пришел друг и поговорил — опять радостно! Сколько радостей, океан радостей — у постели больного, "едва дышащего"! — "Но, может быть, ему умереть? дать опиума? ведь он устал?" — О, никогда!..

Никогда нельзя и отнимать права семьи у больного, у предрасположенного к болезни. Их судьба особенно печальна. И где же сострадание, где милосердие, если у этих уже обездоленных людей мы отнимем право обнимать друг друга, утешать друг друга, облегчать друг друга? Две сиделки — в объятиях одна другой! И обеим легче. И будут у них дети, тоже больные, — и они будут утешать их и сами ими утешаться. И мы придем к ним, и на зрелище их любви — воспитаемся. Ибо и нам нужно воспитание, и мы нуждаемся в примерах воспитывающих. А то сытые буйволы, если они одни останутся на земле, или перегрызутся от злобы, или издохнут от меланхолии. И еще соображение: кто же не наблюдал особенной, поразительной духовной красоты именно у больных, у "предрасположенных к заболеванию". У болезни есть какая-то своя тайная психология, и, может быть, лишить землю этой психологии — значит многого ее лишить! Мы не знаем всего, мы еще многого не понимаем!

Забота о детях... Видите ли, не допускать венчаться больных молодых людей нужно из заботы о детях. Будто о них мы много думаем!.. Приходит в позапрошлое воскресенье ко мне незнакомый военный. По поданной карточке оказался генерал-майор. Стар, 65 лет. Умен, очень умен, и образован, — не глубоким, но блестящим, более светским образованием. Говорит "как на духу", выворачивает все свои внутренности. Некрасивы они. И у меня они некрасивы. Может быть, читатель, и у вас некрасивы? Увы, если бы мы были все прекрасны, Христу незачем было бы приходить на землю и умирать. Итак, некрасивый случай и повод прийти именно ко мне ему — были мои статьи о неузаконимых детях. Позади в его жизни грех, не спорю: грех, как я постигаю дело, — заключался в некотором его равнодушии к старой, прежней, уже давно выросшей и хорошо устроенной семье (замужние дочери и женатый сын) и в том, что лет пятнадцать назад он обзавелся второй молодой семьей. Пример так мне казался несимпатичен, что я равнодушно выслушал его. Потом (в тот же вечер) были у меня гости, говорили, шумели, и, когда разошлись, — неотвязчиво я стал думать о старом генерале. Наутро взял извощика и поехал к нему. Обстановка почти бедная. Красивая, рослая, белокурая вторая жена. Но главное — дети, ничего-то, ничего-то о себе и судьбе своей неведущие! И они все белокурые, почти все мальчики, одна девочка лет уже девяти — как жемчуг друг около друга. В смысле красоты, здоровья и цветистости образцовая семья. Он мне накануне правдиво объяснил, что никаких других причин и "оправданий" для него не было, кроме того, что первая жена его как женщина и супруга — пятнадцать лет уже инвалид. Вообще — почва несимпатична, греха здесь я не отрицаю. Но вот где начинается правда. Генерала хватил первый удар, и он, как раненый, заметался — буквально заметался с мыслью усыновления этих вторых детей. Вся жизнь была неправда — но на кончике ее такая правда в этом желании поправить, загладить, не оставить после себя несчастными; правда — просто силы отцовского чувства! Я ему накануне сказал, что дело его непоправимо, ибо при наличности законных детей — усыновление незаконных воспрещено законом. Но этот бедный не о законе просил: тут металась физиология, метался отец. "Ах, что мне закон! Не усыновить — моя девочка (пока ей 9-10 лет, и красавица собой) в проститутки пойдет! Они — все на улицу, в нищенство, как только я в гроб". И, главное, при его уме, он видит, что дышать ему всего год-два, так что яма для детей — перед глазами, вот-вот. Не знаю. Не умею рассудить. Вижу грех сзади, но и вижу правду сейчас. Зло и грех — в холодности к старой семье; но как он любит теперь этих новых, бесспорно, очевидно, нежно, страстно! Я, не находя оправдания для таких казусов, мысленно прикидываю их, однако, к загородным кафешантанам и откровенной "законной" проституции: балуйся в них старик, и никто его не остановил бы, и не было бы ему наказания, и не было бы теперь терзаний отцовских. Поразительно, что как только дети — тут-то и терзание, тут-то идея "греха" и встает во весь рост! Без детей "шалости" — и прощен! Но дети, но любовь к детям — никогда не будет прощена: тут-то и настигнут человека "бичи и скорпионы" скопчества! Мне кажется, что все-таки основная идея христианского мира заключается в искупимости всякого греха, и для таких тяжелых форм его можно было бы установить серьезную, тягостную эпитимию, но с прощением в заключение: уверен, что старый генерал не только пошел бы, но ринулся бы в какой-нибудь строгий монастырь носить дрова или воду, неустанно молиться за право усыновить этих пятерых детишек, завтра — нищих, завтра — может быть, проститутку "по бесхлебице". Нужно бы что-нибудь такое устроить... Что касается до государства, до lex civilis, то ведь ему решительно все равно, которые дети будут счастливы, сыты и воспитанны: для него желательно — чтобы некоторые не были развращены, несчастны, нищенствовали, проституировали. Или уж если не закон, то желательно, чтобы образовалось специальное филантропическое общество для защиты судьбы таких детей.

Я привожу этот случай, где никакого-то нет сострадательного закона о детях, дабы показать, что и в заботах гг. Чижа, Ковалевского и А-та о "возможных" раковых, эпилептичных, чахоточных и золотушных детях, в сущности дети не играют никакой роли, а нужно "испившим черной водицы" людям еще новый повод повторить: "Вот этим, предрасположенным к заболеванию, — лучше не жениться".

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XV. Случай из жизни гр. Л.Н. Толстого

"В августе 1896 г. в Ясной Поляне произошло трагическое событие: кучер нашел в пруду мертвого ребенка. Вся семья Толстых была очень потрясена этим событием. Особенно удручалась одна из дочерей Льва Николаевича, будучи почти убеждена, что мертвый ребенок принадлежит косой вдове, скрывавшей свою беременность. Но вдова упорно отрицала взводимое на нее обвинение и клялась, что она невинна. Начали возникать подозрения на других. Пред обедом Лев Николаевич отправился в парк, чтобы пройтись немного, но вернулся не скоро, причем вид у него был усталый и взволнованный. Он был на деревне, у косой вдовы. Не убеждая ее ни в чем, он только внимательно выслушал ее и сказал:

— Если это убийство дело не твоих рук, то оно и страданий тебе не принесет. Если ж это сделала ты, то тебе должно быть очень тяжело теперь: так тяжело, что более тяжелого для тебя не может быть в этой жизни.

— Ох, как тяжело мне теперь, будто кто камнем сердце надавил! — вскрикнула, зарыдав, вдова и чистосердечно призналась Льву Николаевичу, как она задушила своего ребенка и как бросила его в воду.

Оттого он и был так задумчив.

(Из книги г. Сергеенко "Как живет и работает гр. Л.Н. Толстой".)

XVI. Под спудом

Варшавские газеты описывают раскрытое на днях дело систематического умерщвления грудных младенцев посредством полного лишения их какой бы то ни было пищи. Обвиняется некая Масловская, принимавшая грудных младенцев на пропитание за плату и морившая их голодом. Число пострадавших до сих пор не приведено в известность. По обстановке преступления, дело Масловской сильно напоминает дело Скублинской

("Нов. Вр.", № 8464, "Хроника мелких известий").

XVII. Случай в клиниках Виллие*

"... И рассказывает больная наша: третий раз в этот месяц производят в клинике проф. Лебедева кесарево сечение. Но какой особенный случай: жена чиновника всегда рождала мертвых младенцев: и вот этот год забеременела четвертым. Приходит, как и в предыдущие разы, разрешаться в палату проф. Лебедева. Ей говорят, что и этот четвертый ребенок будет мертв же, потому что не может пройти через узкий и искривленный таз, и его придется рассечь внутри и вынуть по частям. Она заплакала и говорит: "Неужели я никогда не рожу живого?" Ей отвечают, что есть способ: произвести кесарево сечение. "Производите", — сказала она. И какая радость: операция прошла удачно и живой мальчик, первый и неожиданный, невероятный — около живой матери. Но что такое это "кесарево сечение"?

______________________

* Действительный рассказ, принесенный мне женою из клиник баронета Виллие, в СПб., где у нас лежала в отделении проф. Лебедева труднобольная знакомая В. Р-в.

______________________

— Разрезают роженицу, как щуку на кухне перед обедом, вынимают ребенка сбоку, как икру из рыбы. Операция называется "кесаревой", потому что так родился первый "кесарь" — Юлий Цезарь. До последнего времени она всегда стоила жизни матери, и ее никогда почти поэтому не производили. Но благодаря антисептике ее теперь нашли возможным производить, и, несмотря на весь ужас ее хода, большею частью она протекает благополучно.

— Так вот на что согласилась эта чиновница, чтобы иметь живого ребенка! И еще кормить, воспитывать и заботиться о нем.

— Без этого инстинкта рождения род человеческий угас бы. Кто стал бы переносить труды беременности, риск жизнью во время родов, принятие обузы пропитания и воспитания на всю жизнь, если бы все эти препятствия, "теснины" рождения, не прорывал своею силою бурный и вечный поток его. Богом установлена сила эта, эквивалентная силе смерти, т. е. так же точно, как она, абсолютная, неодолимая, роковая, темная ли, как ночь, по одним моралистам, или лучезарная, как день, по другим философам. Но в секунду, как только этот инстинкт ослабел бы и понизился на сантиметр перед напряжением смерти, умирания, — род человеческий начал бы угасать!

— Так все это божественно?

— Да. Оттого в "Песне песней" и говорится: "Сильна любовь, как смерть, страшна — как преисподняя". Но мы читаем это как гиперболу поэзии, тогда как это — член величественного Символа веры.

XVIII. Что надобно иметь в виду при изыскании мер к устранению незаконных сожительств?

Доклад свящ. А.А. Дернова Пастырскому собранию с.-петербургского духовенства 1 декабря 1898 г.

Вопрос, подлежащий обсуждению настоящего пастырского собрания, по самому существу своему чрезвычайно важен. Он касается самого важного закона в порядке земной жизни человечества*. Около этого вопроса сосредоточивается едва ли не большая часть письменности** всего человечества. Вопрос этот касается такого закона природы, который проявляется и действует неизбежно*** во всяком человеке, достигшем физической зрелости. Влиянию этого закона равно подлежит жизнь юноши и девицы. Закон этот установлен и освящен Самим Богом и по существу своему составляет**** великую тайну.

_______________________

* "Самый важный закон", к коему, до доклада свящ. Дернова, "пастыри словесного стада" пребывали совершенно равнодушны. "Мы не от мира сего, нам что же"... В. Р-в.

** Значит, "письменность", то есть и мир, миряне, даже и пером старались, худо ли, хорошо ли, когда "лжесловесники" ни худо, ни хорошо не говорили. В. Р-в.

*** Неизбежно, неизбежно, неизбежно... Но свящ. Дернов это-то сейчас и забудет, как не помнило этой "неизбежности" духовенство за 2000 лет; а настоящий доклад и направлен весь к борьбе против этой "неизбежности" и оспариванию ее и настаиванию именно на "избежности". В. Р-в.

**** Что же про чин венчания тут говорит свящ. Дернов? В нем ли "физическая зрелость", равно в нем ли "девицы и юноши нуждаются"? Автор говорит про сопряжение, про супружество, про законы и необходимость тело-духа. Говорит, чтобы... на все это обрушить последующие страницы. Он колотит факт брака доктриною, которая вся и начинается с суждения о "законе", "необходимости" и проч. Из моих же слез сплел веревку, да меня же ею и отстегал. Спасибо, священник, за заботы о мире. В. Р-в.

_______________________

По сему самому всякая неправильность, допущенная несознательно ли, или тем более сознательно, по отношению к этой тайне, к этому закону, — всякое нарушение* его, — должны естественно озабочивать всякого здравомыслящего человека, — тем более они должны озабочивать пастырей душ человеческих*.

______________________

* "Закон" есть "установленный" и "освященный Богом" (по А. Дернову), дабы "достигшие физической зрелости девицы " юноши сопрягались" (по нему же): итак: "неправильность" и "нарушение" начинается с момента, как в это Божие и вместе мировое "пусть", "да будет" вмешивается противоборствование: "Да не будет", "пусть остановится". И весь доклад А. Дернова и есть "допущенная сознательно или несознательно неправильность в толковании этого закона". Собственно, тема его должна бы быть: "Пастыри, обсудим, как это множество детей, именуемых незаконными, и семей, так же именуемых, — перевести в состояние подзаконное?" Но этот вопрос и единственно возможная не кровавая тема даже не пришла ораторам и слушателям в голову, и незаметно они двинулись в кровавый путь, заканчивающийся Скублинскою или Масловскою: как течению детей от брака, течению "неизбежному", которое уже сейчас стремится по порогам, разбиваясь о них, вырыть пропасть, образовать водопад детской крови. Ибо они "изыскивают меры к устранению (уничтожению, разрыву) незаконных сожительств", а не к их урегулированию. В. Р-в.

** Поразительно: о "душе" забота должна бы выразиться успокоением ее, утешением ей? Но какая же о "душе" будет забота, если, подойдя к незаконнородившей, сказать: "Ты вопреки моей распорядительности родила: итак, чтобы эта распорядительность хоть a posteriori была оправдана, оставь и того, от кого ребенок рожден, и самого ребенка скрой куда-нибудь, во всяком случае при себе не держи". Мне кажется, это — "попечение" не о "душе" женщины, а о "престиже" своей власти. Кстати, ведь родила-то она, "достигши зрелости", о которой раньше неосторожно упомянул А. Дернов? В. Р-в.

______________________

И мы видим и слышим, что достопочтенные пастыри приходских церквей нашей столицы заявили, что настоит существенная необходимость пастырям всей столицы обсудить вопрос: "О причинах распространения среди православных незаконных сожительств и о мерах к устранению сего зла". Чрезвычайная важность вопроса по самому существу его не представляет и малейшей возможности решить его единолично: сущность самого закона, о нарушении коего идет речь, причины такого или иного нарушения его, коренящиеся в семье, школе, в обычаях и навыках общественной жизни, в направлении печати, литературы, искусств, художеств, сцены, философии* — все это столь многоразличное и столь многообразное требует столько же многообразного и многоразличного, словом, всестороннего обсуждения со стороны собравшихся пастырей.

______________________

* Вот, сколько набрал. Хоть скромность заставляла бы прибавить: "и в нас, может быть, братия". Но это даже и на ум ему не пришло. А между тем решительно никто, кроме "братии", и не виновен в нелегализованности такого множества детей и семейств: ибо ведь не "школе же, обычаям, печати, искусству, сцене и философии" было доверено соблюсти и сохранить брак?! Но, видите ли: кому не было доверено — все виновны, а кому было доверено — один не виновен и начинает судить всех. Тароватый "хозяин". "У меня украли"... "Да ты-то что же спал?" — "Отсчитывал деньги за венчание и клал в банк: да не дает больше 6%, а я хотел бы 8". -"Смотри, деньги считаешь, а брак разбежится". — "Не уйдет. Рогатки приставлены: кто перепрыгнет — брюхо распорет; сколько детей и женщин уж висят, обмотавшись кишками, на моем частоколе! Так не знаете, куда на 8% положить"? Тут я не фантазирую. В объявлениях при "Церковных Ведомостях" банкирская контора Кутузова все 90-е годы публиковала, что выдает за годовые вклады 8%. А когда в 1900 году она лопнула, то кн. Мещерский в "Гражданине" писал, что все ее эфемерное существование держалось на невероятной падкости батюшек к большому проценту. В. Р-в.

______________________

Согласно поручению Совета Общества имею честь предложить вниманию достопочтенного собрания несколько мыслей, могущих послужить основою или исходною точкою для рассуждений по возбужденному вопросу.

При этом надобно предварительно сделать замечание о характере имеющих быть рассуждений в настоящем собрании.

Мы готовимся изыскать меры для борьбы* с известным злом. А борьба, разумно веденная, требует прежде всего изучения противника. Вне этого условия, победа — есть дело случайности, а не результат обдуманных, правильно примененных мероприятий, неминуемо ведущих к верному успеху**. Ясное понимание опасности составляет основание всех мер, содействующих уменьшению или даже и искоренению*** зла. А зло касается таких сокровенностей, которые человечество привыкло таить в продолжение тысячелетий, как не называемая, как pudenda, — т.е. которых должно стыдиться. Но ныне эти сокровенности с бесцеремонностию проявляются на виду**** у всех. Посему не сдержанным языком проповедника, не взвешенным языком пастыря пред паствою, а иногда бесцеремонно-интимным языком врача самых сокровенных болезней человечества придется рассуждать здесь, конечно, по возможности обходя слишком большие нескромности, называя их настолько, чтобы понять их, насколько нужно, но выставляя в ясности нелепые, невозможные проявления зла. Необычайные мысли и выражения будут раздаваться здесь не на соблазн кого-либо, но для обличения зла и для предостережения нас самих — пастырей, если и мы повинны в попущении проявляющегося зла: мы будем бичевать и самих себя, чтобы с себя и начать искоренение зла*****.

_______________________

* Вот это важно и требуется запомнить: нужно побороть явление, а не урегулировать. Тема — водопад, обрыв для "реки жизни", а не уравнение для нее ложа. В. Р-в.

** Удивительно. Автор надеется, что река остановится. В. Р-в.

*** Даже "искоренение" "пастыри душ" проектируют! В. Р-в.

**** Да не духовные ли консистории первые начали требовать "вины прелюбодеяния, совершенной на виду у всех или по крайней мере перед глазами двух свидетелей"? Кажется, до бракоразводного у христиан процесса ни в одной религии и стране требования открытых и наглядных совокуплений не существовало, и "сии священные учреждения" первые сдернули полог над кроватью мира: ну, а раз мир поневоли к этому, — хоть когда-нибудь кого-нибудь, — идея вообще абсолютной в этом застенчивости — исчезла, ослабла, поредела. В. Р-в.

***** Не утешайтесь, читатель, "заботою": дело идет об "искоренении", и барин жалеет только, что так поздно берет кнут. В. Р-в.

______________________

При изыскании мер к устранению незаконности чего-либо — первою и важнейшею мерою является: ясное, точное определение самого закона, который нарушается. Необходимо, чтобы все, кого закон касается, кто должен исполнять его, — все твердо помнили его и ясно сознавали его. Ведь и самый закон Божий -заповеди — дан именно как таковая мера: "Что убо закон? Преступлений ради приложися. Для чего же закон? Он дан после, по причине преступлений", — говорит Само Слово Божие* (Послание ап. Павла к Галат., 3-я гл., 19-я ст.). "Закон положен не для праведника, но для беззаконных...** развратных... для блудников... И мы знаем, что закон добр, если кто законно употребляет его" (Тимоф. I поел., I гл., 8-я и 9-я ст.).

______________________

* Ну, послушайте, нельзя же Богом называть апостола. Это не только безграмотно, но и богохульно. В. Р-в.

** Вот, автор наименовывает "овец": "Quos ego!" Еще на той странице было: "девицы и юноши, достигшие зрелости", о которых надо бы позаботиться. Но через 1/4 часа, пока автор исписал страничку, они превратились в "блудных, развратных и беззаконных". В. Р-в.

______________________

Не в этом ли сущность вопроса? Не от того ли, что у большинства современных людей нет ясного сознания этого самого важного в порядке земной жизни человечества закона, — происходит пренебрежение к нему, нарушение его и искажение? До чего это так, видно из следующего: при обследовании прошений, поданных в одно благотворительное общество, о приеме в приют детей, множество просительниц оказалось в таком положении: "Муж: меня бросил, у меня пять (или 3, или 2) детей, я не могу их пропитывать!" — "А давно замужем?" — "Я девица". А между тем все, знающие подобных сожителей, называют их не иначе, как муж и жена, — и жильцы того дома, и дворники (прописывающие и паспорта сих сожителей), и хозяева: какая путаница понятий и какое отсутствие сознания истинного закона! *

______________________

* Какая наивность детская, почти трогательная: ранее говорилось о законе как мировом движении, о Божием — "да будет свет", и без какого-либо перехода мысли, автор уравнивает с этим опрос паспортов дворником и причину "расстройства закона" видит в том, что дворники, более деликатные, чем "петербургское пастырское собрание", никак не соглашаются поддержать последнее употреблением его грубого (и неверного) языка и терминов. Кстати, как же бы дворники должны называть их: "любовница", "содержанка"? Но первое означает тайную связь и тайные, украдкой на стороне, свидания, а второй термин прилагается к отдаче себя за корысть, за содержание, — каковыми во множестве являются законные жены. Ясно, что вовсе нет термина для длительных, верных друг другу и открытых "сожительств", членов которых дворники и именуют довольно правильно "мужем и женою", не обращая внимания на неверную в паспорте прописку: "девица". Таким образом, дворники гораздо вернее уловляют существо брака и не забывают ни Бытия, 1-2, ни Матфея 19: о чем, за паспортами, забыло "пастырское собрание". В. Р-в.

______________________

Ясно ли все ныне сознают, что закон Божий указывает только два состояния для совершеннолетних людей: девство — по природному расположению* или свободному подвигу для высших целей жизни и для более свободного служения спасению людей (Матф. 19, 12), или же законное супружество, заключаемое в свое время по слову Апостола: "Во избежание блуда каждый** имей свою жену и каждая имей своего мужа" (I Кор. 7, 2).

________________________

* Чудак. Так ведь очевидно — если родились дети (у "девицы", положим, или вдовы), то, значит, и не было в ней "природного расположения" к девству. А состояний только "по закону Божию — два": ну вот, она "и вступила во второе по закону Божию состояние". Это — ваша же терминология. Но вы, прописывая ей в паспорте "девица", явно вгоняете ее уже в не добровольный "подвиг для высших целей жизни", в каковом в сущности и секрет всего дела, всего доклада, всего несчастия и действительного развращения людей, ибо сей "подвиг для высших целей" есть гордость диавола, восставшего и научившего новым "яблоком" людей восстать против Бога и единственной Его невинному человеку заповеди: "множитеся и наполните землю". "Незаконнорождающие" суть то же в линии исполнения Ветхого Завета сейчас, что были скрывавшиеся в катакомбах в линии Нового Завета в I — III вв. по Р.X. Там — тайная вера под землей; здесь — тайное исполнение "под спудом", с го-рестнейшими последствиями, того, чего человек не может, очевидно, не исполнить; и не может потому, что воля-то на это — Божия (см. выше, в самом начале доклада, слова самого А. Дернова). В. Р-в.

** Ну, вот! Чтобы избежать непотребства (домов терпимости) и тайных пороков, каждый, "достигнув зрелости" (см. выше А. Дернов), — и начинает с кем-нибудь постоянно, связно, длительно, верно и целомудренно жить; а что вы с него срываете шапку и кричите "вор", то это такой же ложный крик, как иногда "пожар" в театре и даже, если принять во внимание детоубийство, от окриков происходящее, и притоны Скублинской — Масловской, — с теми же совершенно последствиями, как от нерассудительных или злых окриков в театре. В. Р-в.

______________________

Вот два состояния в порядке земной жизни человечества, исключающие собой какой-либо возможный третий вид и в то же время оба объединяющиеся в одном высшем "духовном"* качестве, которое составляет венец, украшающий жизнь человека, и кое именуется целомудрием, ибо ни девство, ни супружество немыслимы без целомудрия. Духовная чистота сердца, которое есть исходище всей нашей духовной жизни, целомудренное направление ума, чувств и воли человека, проявляющееся в речах, во взглядах, в движениях, во всем поведении и настроении человека, — является необходимым условием достижения человеком последней цели земного бытия его: вечного лицезрения Бога. Итак, девство и законное** супружество тогда только имеют цену у Бога и у людей, когда они целомудренны. Особенная трезвенность ума, мыслей, чувств, желаний, особенная скромность и стыдливость, при которой невозможны со стороны других никакие речи легкого тона, вызывающие всегда страдание у таких людей, особая внутренняя привлекательность, чистота, стойкость, при которой подобные люди и помыслить не могут о каком-либо ложном шаге, отсюда всегда правота и в мыслях, и в действиях, и в отношениях к другим, — полное самоотвержение — вот необходимые условия того и другого состояния: девства и супружества.

______________________

* Поразительно: как только заходит дело о браке — мы ждали бы в дальнейшей речи о детях, игрушках, воспитании, заботах и радости около детей; но в богословской литературе этого никогда нет и, напр., самое упоминание о детях почти не встречается в суждениях о браке; зато "подымается другой рог": духовность. Сперва эта "духовность" мелькает как добавление, как привесок к браку: он — подлежащее, а "духовность" только определение, но скоро в дальнейших словах определение становится на место определяемого, кукушка ложится на место воробья, вытолкнув воробьиного птенца вон из гнезда: "духовность" — уже самостоятельна, и литература о браке странным образом направляется против детей, как явного и видимого разрушения духовности: она уже пылает, гневается, "духовность" кричит барином, поднимает бичи против детей. Но что тут "духовность" едет Чичиковым, видно из того, что ни при рассуждениях о приходе, об управлении, о клире, даже о монастыре — духовность вовсе не выдвигается, не становится подлежащим. В браке же она должна и "послана" съесть подлежащее; так сказать, не столько, чтобы лечь кукушкою в чужом гнезде, сколько чтобы опустошить его, столкнуть на землю именно "воробьев" — детей, воробья — супружество, воробья — пол, "похоть очей" и пр., и сделать брак "ни от похоти мужские, ни от похоти женские", а за их неимением теперь, "от нашей власти и милостивого благоволения". В "пустом гнезде" теперь нет ни "первоначального закона", ни "Сам Бог благословил", ни "всякая девица и всякий юноша, достигшие зрелости": "кимвалы" прозвучали, сделали свое дело — привлекли публику: и когда занавес поднялся и открыл скопческое зрелище, то все эти медные трубы и барабаны, позаимствованные из старого и устаревшего завета, выбрасываются вон, в старый амбар, где хранится рухлядь Гомера, Митры и Авраама. В. Р-в.

** Вот видите: Чичиков уже сел в бричку и от Манилова, хотя и плутая по дороге, направляется к Собакевичу. Сперва столкнуты из "гнезда" дети и супружество: но мы еще в "Маниловке" и слушаем сладкие речи "о целомудрии во взглядах, в движениях" и проч., как сущности супружества, равно, впрочем, и сущности девства. И когда сердце наше размягчено, — "барин" говорит: "Ну, дальше" — и везет нас к утверждению, что и целомудрие, и хорошие взгляды и речи встречаются только в тех семьях, которым он, Дернов, передал надлежащие документы для прописки в полиции. "Мертвые души" в кармане у спекулянта, и он мнит себя богатым и знатным собственником. Так обрабатывается дело, и получилось едва вероятное явление, что собственником и распорядителем судеб семьи и брака явилось во всей Европе лицо, принципиально и гневно, страстно ненавидящее как супружество in re <в действительности (лат.)>, так и детей in re. В. Р-в.

______________________

Девственник ли, супруг ли — но если он не ведет жизни чистой, целомудренной: он ведет жизнь распущенную, преступную.

Объединяясь в целомудрии, девство и супружество различаются в приложении к жизни людей. Девство — закон для немногих. Это особый дар благодати Божией, и дар редкий, — дар для достижения высшего евангельского совершенства. "Не все вмещают слово сие, но кому дано. Кто может вместить, да вместит" (Матф. 19, 11 и 12).

Все же прочие*, которые не могут вместить сего высшего дара, пусть живут, как Бог благословил** изначала. "В начале мужа и жену сотворил Бог, сказал Спаситель, да будут два одною плотию, и что Бог сочетал, того человек да не разлучает"... Эти слова Божий открывают нам всю святость брака, таинственный смысл которого указан был потом Духом Божиим в писаниях Апостола языков: "Брак есть великая тайна..."*** (Матф. 5, 4-6; Ефес. 5, 32).

______________________

* Не радуйтесь, читатель. Все это — предварительные барабаны и трубы, для "привлечения". На самом деле, конечно, все "незаконные сожительства" и их плод "незаконнорожденные" входят в рубрику "всех прочих, которые не могут вместить девства", и автор с точки зрения сейчас напечатанных строк должен бы печатать в защиту их брошюру; но он печатает против них брошюру — потому что выдвигаемые им в предисловии "законы" суть предмет нападения, осады и разрушения в содержании брошюры. В. Р-в.

** "Пусть живут, как Бог благословил..." Но куда же тогда девается Дернов? Где Бог — там нет Дернова, а где Дернов — Богу остается мало места. Само собою, все рождающие и "живут, как Бог благословил", но автор-докладчик уже переехал от Манилова к Собакевичу, и радужное "Бог благословил" уже переходит в тернистое: "Бог повелел, и мы скрепили", или "Бог повелел, да мы не скрепили" сих небесных канцлеров. В. Р-в.

*** Заметьте, читатель, что во всех приведенных цитатах берется, описывается и утверждается физиологический факт и к нему же отнесено апостольское: "Это есть великая тайна" (неразрешимость, неисследимость, трансцендентность). Позднее к бумаге или к небесному "посланию" неисследимого содержания привешена была сургучная печать; метаморфоза веков заключалась в том, что шнурок, на котором привешена была печать, перетерся, бумага затерялась, изорвана или спрятана, а "тайною" стал называться кусок когда-то сюда привешенного сургуча, простая химически обработанная смола с вытесненным гербом и неразборчивыми словами. Фабрикант "сургучных дел" с тех пор и стал отождествлять себя с автором, Творцом затерянной бумаги. Отсюда — права Дернова и тон его брошюры, а также и трогательное внимание слушателей его доклада. В. Р-в.

______________________

Да, тайна великая — особенно нормальный брак, когда непочатая невинность сочетавается с непочатою же невинностию. Потому-то брак и по церковному обряду — одно из седми таинств нашей святой Церкви*.

______________________

* Как все тут скользко: но почему Дернов думает или какое имеет основание судить, что несчастная женщина, мать троих детей, вынужденная перед дворниками называться "девицею", не была "непочатая невинность" перед рождением этих детей? "По сему-то, по непочатой невинности, брак и есть одно из семи таинств церкви", — радует Дернов своего читателя. Он знает, что все "непочатую невинность" уважают, — и загребает ее кочергой в свою небесную канцелярию. Но ведь это неправда: если проститутку из дома терпимости пьяный московский купец возьмет и обвенчает с собою, т.е. соблюдет власть Дернова, — то будет "законный брак", "одно из семи таинств нашей св. церкви", а вот когда Нехлюдов у Катюши Масловой взял "непочатую невинность", и родился ребенок у них: то это все-таки "блуд", и младенец "плод блуда", потому что предварительно не было спрошено дозволение Дернова. В. Р-в.

______________________

И дарование к супружеской жизни проистекает также от Бога, как и к житию девственному... "Ибо желаю, — говорил Апостол, — чтобы все люди были, как и я (девственник), — но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе"... "Каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал": "Так я повелеваю по всем церквам" (I Кор. 7, 7 и 17-я ст.).

Сознается ли это ясно всеми теми, кого касается* закон брака?

______________________

* Всеми и сознавалось бы, не будь истолкований владельца сургуча. В. Р-в.

______________________

Без ясного же сознания этого закона невозможно и точное исполнение его. Постараемся же уяснить его, руководствуясь указаниями наших соотечественных богословов, проповедников и писателей.

В лице первой человеческой четы, мужа и жены, земному человеческому житию даны святые и совершенные законы*. Образ этой-то земной жизни всего человечества, этого святого и совершенного закона и возобновляется** каждою христианскою четою в таинстве брака. Для мужа его подруга не просто одна из женщин, но жена, для жены ее сожитель не просто один из мужчин, но муж, — для них обоих остальной род человеческий не имеет пола. Связанные благородными узами духовного братства со всеми подобными себе существами, муж и жена — христиане, Адам и Ева всех веков, одни получают благословение на вкушение радостей теснейшего сожительства, во имя физического и нравственного закона, положенного в основание земной жизни человеческого рода. Поэтому, первым обнаружением Божественности Христа было благословение супружеского соединения в Кане***, подобно тому как первым действием Божиим по отношению к роду человеческому было сотворение первой четы. Итак, брак не договор, не обязательство и не законное рабство (мнения некоторых ученых****), политиков, философов и литераторов); он есть воспроизведение образа, установленного Божественным Законом, — он есть органическое***** и, следовательно, взаимное соединение чад Божиих. Брак огражден с самого начала законом о нерасторжимости****** союза между мужем и женою, так что они должны составлять одну плоть, и разрыв между ними должен уподобляться рассечению пополам живого человека*******.

______________________

* Которые вы отменили. В. Р-в.

** Отлично. Но ведь не венчались Адам и Ева? Значит, каждое сожительство отражает "образ" их натурального сожительства. В. Р-в.

*** Было присутствование на "брачном пиршестве", как одного из числа гостей: а к браку отношения в смысле благословения или делания — не было. И Апостолам Иисус, посылая их в мир, не наказал: "Идите и венчайте браки". Да и слово-то это противоречило бы всей мысли апостольства и духу св. Евангелия. Что же касается до "посетил", то ведь сколько раз Иисус приказывал ученикам: "Забрось невод в море и у вытащенной рыбы найдешь денарий" или "улов рыбы будет большой": но кто же на основании этих примеров объявлял рыбную ловлю исключительной собственностью и профессией духовенства? А уж можно бы сказать: "И Христос благословил рыбную ловлю". И чудес на рыбной ловле было еще больше, чем в Кане Галилейской. В. Р-в.

**** Не мнение о факте важно, а сумма отношений к факту: сумма же отношений — духовной власти к браку есть именно юридическая и крепостная; отношения мужа и жены таковы по закону и по установлениям духовной власти, что в венчании они получают "крепость друг на друга", и крепость эту, т.е. собственно документ на взаимное обладание, невозможно уничтожить, сколько бы они ни страдали или ненавидели друг друга. По действию своему обряд этот весьма похож на железную сеть, которую, по древнему мифу, выковал Вулкан и покрыл ею амурничающих Венеру и Марса. Но сеть может быть нитяная, веревочная и железная: имя "церковное таинство" придало ей именно вечность, неразрушимость и некритикуемость, не затрагивая нимало ее существа, т. е. оставляя ее сетью, скрепой, веревкой, договором, обязательством и законным рабством, но только железной прочности. Поразительно, что Дернов этого не замечает. Между тем отсюда и вытек западный гражданский брак как замена канцеляриста-патера канцеляристом-чиновником, как простая передача от одного к другому функции, без всякой в ней перемены и только с устранением ее риторической торжественности. Дело стало проще, удобнее. Мир от этого вздохнул. А патеры разодрали рот от негодования, в сущности, потому, что у них была отнята власть и деньги. Ибо любви-то у них к браку и брачащимся, конечно, никогда не было, что видно из бракоразводного процесса, на Западе столь же гнусного, как и у нас. В. Р-в.

***** Вот этот термин "органическое" следует запомнить в устах священника, выслушанный и не опротестованный собранием главнейших представителей петербургского духовенства. Очевидно, "тайною", и "таинством", и "законом Божиим" зовется "органическое". Но в венчании "органического" ничего нет. И, следовательно, самое сожитие, а не венчание есть "таинство". Весь доклад Дернова и его последующие труды (см. ниже), направленные против "органического", т.е. детей и сожительства, есть в то же время разрушение таинства брака в зерне его. В. Р-в.

****** Это откуда новый курсив о "нерасторжимости"? Ни из чего предыдущего он не вытекает, и Ноздрев подвинул рукавом шашку, которой не было у него в пальцах. В. Р-в.

******* Вот это Иродово "рассечение пополам живого человека" и есть требование, чтобы дворники именовали девицею мать троих детей: а след., этих троих детей объявление без-матерными, сиротами. Поразительно, что Дернову в голову не приходит, в сущности, кровавый смысл его доклада и что притоны Скублинской и Масловской с фабрикацией в них "ангельчиков" есть в своем роде "Ясли для незаконнорожденных", сотворенные и смазанные елеем "милостивцем" Дерновым и "иже с ним", и где сами-то Скублинская и Масловская суть не более, как управительницы на найме, прислужницы, а не хозяйки. И при строгой последовательности, как воспитательные дома, так и вообще вся совокупность приютов и пансионов для незаконнорожденных должна бы быть передана во власть и на иждивение духовного ведомства, как сотворившего и проводящего в жизнь понятие незаконнорожденности. В. Р-в.

______________________

Для чего же такое тесное соединение?

"От Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча". "Твоя есть воля законное супружество и еже из него чадотворение" — так определяет Церковь цель брака в церковных своих молитвах, в чине венчания. По разуму Церкви "половое влечение дано Самим Богом* для распространения и умножения рода человеческого, а — проистекающая от отсутствия целомудрия — склонность к плотскому греху** есть одно из главных зол, которые проистекают из первородного греха". — Основавши человеческое семейство, вложивши в сердца мужа и жены взаимное влечение друг к другу*** и благословивши радости и утешения семейной жизни, Творец в этом самом союзе положил залог и обеспечение продолжения поколений. Главною целию установления супружества, следовательно, было чадородие****, облегчаемое утешениями семейной жизни. В рождении детей святый апостол указал естественное призвание женщины и заслугу ее пред Богом. "Спасется жена ради чадородия, — учит св. Павел (I Тим. 2, 1, 15), — если при этом пребудет в вере, и в верности, и в любви, и в святости с целомудрием".

______________________

* Да что же делает Дернов, как не оспаривает это во всей брошюре! "Половое влечение дано Богом". А "дитя", плод "полового влечения"? Разве хотя единое в мире дитя зачато без "полового влечения"? Ведь не из "доклада" же Дернова рождаются дети, пусть он будет даже и боговдохновенен. Но все это — шашки Ноздрева, с которым хочется бросить игру, и ведешь ее потому только, что по судьбе истории и игре недоразумений находишься в его владениях, власти, под его жестоким чубуком и делаешь bonne mine au mauvais jeu. В. Р-в.

** Тут в одной и той же цитате (не знаем, откуда взятой, но ясно не принадлежащей Дернову) сверху называется "Божиею волею" то, что снизу через три строки называется "текущим от первородного греха". Ясно, однако, из последующего изложения, что "устав консисторий", регламентировавший брак, по мнению Дернова, "дан Самим Богом", а Библия и законы верховночеловеческие суть, по нему же, "главное зло, проистекающее из первородного греха". В. Р-в.

*** Вот если этого "влечения" нет, нет и содержания брака, и, след., его самого. Тогда расторгните же брак, где умерло "влечение". Но вам и "влечение" надо: это — украшение, оправдание брака, и вы записываете его себе в итог доходов, хотя ни малейше в деловых суждениях о браке его не принимаете во внимание (развод). Но сбросьте, как не вам принадлежащее, всю эту любовь, согласие, чадородие — что есть и в незаконном сожитии — и у вас получится подлинное ваше богатство: "договор, обязательство, законное рабство" (см. выше). При ужасе от вида этой скудости вы и кидаетесь воровать и присваивать себе плоды "незаконных сожитии": любовь, дружбу, чадородие. Ибо уж, поверьте, в "незаконных-то сожительствах" и любят друг друга, и рождают детей в любви: ибо, когда их закон не держит, что же их друг около друга держит, как не любовь? В. Р-в.

**** Если цель не достигнута и брак бесплоден — опять почему не расторгнете его? Но и эта цель мнима, нужна автору в риторических целях: а подлинная "цель брака" — расширение "нашей компетенции", к сожалению, не распростершейся своевременно на всемирные рыбные ловли, "ибо Петр был рыбак". В. Р-в.

_______________________

Спасется жена, — замечает пр. Никанор Одесский, — никак не громким учительством и ученостью, не отправлением гражданских должностей и не гражданскими доблестями, а тихим, святым и целомудренным исполнением природного призвания женщины: быть христианскою матерью.

Итак, в честном супружестве* для женщины и мужчины земной путь к небу.

_______________________

* Куда по всем доселе сказанным словам, в которых автор и не заикнулся об обряде, относятся все решительно и мнимо незаконные, безобрядные сожительства. В. Р-в.

_______________________

Как не могут прекратиться супружества, так не прекратится и размножение людей. Мысль о детях, заслоняемая на время в супругах пылкостию первых проявлений их взаимной любви, внезапно возникает в них по некоторому тайному сознанию, что союз их еще не полон, что сердце требует дальнейшего закрепления его в рождении детей и сосредоточении на них и в попечении о них взаимной любви отца и матери. Что это верно, что это голос самой природы, — свидетельствует радость в добрых семействах о появлении первенцев. Такое значение брак имел всегда в глазах Церкви, признающей его за таинство и за тайну*. В этом удостоверяют правила апостольские и правила всех веков, запрещающие новообращенным расторгать союз, заключенный до крещения**. В этом удостоверяет и самый церковный чин брака***. В нем, во всех молитвах призывается благословение Божие на мирное и благочестивое, целомудренное сожитие супругов и возносится молитва о даровании им потомства, как древним патриархам, — возносится молитва и за воспитавших их родителей****. Последнее показывает также важность обязанности родителей, возлагаемой на них законом брака, воспитывать детей. Этому отвечает и естественное желание неиспорченных супругов иметь детей, и их неусыпные заботы о воспитании детей. Итак, божественным законом брака выясняется и охраняется закон естественный — благословенного рождения и доброго воспитания детей и непрерывной любви тех двух существ, от которых дети происходят.

______________________

* Хорошо. Но ведь до сих пор об обряде решительно ничего не сказано. Описывается чисто природный и вместе, конечно, нравственный факт семьи. К этому автор и привешивает пломбу: "Таинство, тайна по учению церкви". Откуда же тема доклада: "Незаконные сожительства, незаконные дети"? В. Р-в.

** Это очень важно. Языческий брак признавался и христианским духовенством, так что при крещении двух супругов-язычников или одного супруга-язычника крещеные продолжались считаться супругами, т.е. церковь принимала за "тайну" и "таинство" языческое супружество, и уж, конечно, не языческие обряды его заключения, а самое состояние в супружестве, т.е. просто сожитие и деторождение. Но оно вполне тожественно с нашими незаконными сожитиями: какое же у церкви или закона основание их не признать за брак, и притом в смысле таинства? Отрицание этих сожительств и равняется тому, чего никогда апостолы не делали: именно, как если бы апостолы и первая церковь считала язычников — супругов после крещения вновь "девицею" и "холостым", а детей, от них рожденных, "незаконнорожденными". В. Р-в.

*** Тонкий софизм: "чин брака" — выше описан, это — "супружество и дети". Теперь бы следовало говорить: "церковный чин благословения на брак", "напутствие в брак". Но простая потребность словосокращения, как бы писания "т. е." вместо "то есть", вызвала речения: "чин брака", "церковный чин брака", откуда и пошла вся путаница. Пломба фабрики стала мешаться с сукном фабрики, и на вопрос: "Дайте мне кусок сукна" — покупателю начали давать пригоршню оловянных шариков; на недоумение отвечают: "Все — равно", а при отказе взять это сокровище зовут полицию, составляют протокол и обвиняют протестанта: 1) в развратном желании иметь сукно, 2) непризнавании законной пломбы, 3) отрицании таинств и потрясении семьи. А сущность этой пломбы и заключается в том, что она действует и имеет цену и без семьи, а семья без пломбы — никакой цены не имеет и даже есть преступление требовать для нее цены и оценки. В. Р-в.

**** Есть поговорка о "добрых намерениях", что из них где-то сделана хорошая мостовая; то же можно сказать и вообще о всяких платонических "благопожеланиях", если они не выразились в соответственных заботливых законоположениях, на все случаи жизни и разные в ней коллизии. А этих-то законоположений для супружества никогда и не было дано, кроме прописки в один паспорт, да совета: "Люби". Тщетно Павла I мы считали бы покорителем Италии за то, что он Суворову, отправляющемуся против французов, сказал: "Сын мой, изгони этих безбожников из Италии; впрочем, помни, что ты христианин, и не проливай много крови". Слишком кратко... В. Р-в.

______________________

Впоследствии, как сказано Иисусом Христом, ради жестокосердия людей, по преступности их, дозволен развод, но только для ограждения блага и чести семейств от потока прелюбодеяния*, посредством отсечения от союза недостойной половины супружеской четы. И это вполне естественно: в случае прелюбодеяния идея органического и взаимного соединения, т. е. внутренняя святость супружеского состояния, пропала для мужа и жены, и в смысле христианском прелюбодеяние есть смерть брака. Святой союз, установленный Создателем, не может быть расторгнут без греха человеческою волей.

______________________

* Ну, вот — сознались: что без развода — "поток прелюбодеяния вторгается в брак и нарушается честь семейств". Богословы наши — как сонные. Казалось бы, после таких слов, для "ограждения чести семей и чистоты брака", члены консисторий должны бы обхаживать улицы и дома и сами допрашивать, упрашивать: "Не началось ли в дому прелюбодеяние" — и при первом намеке на него советовать: "Разойдитесь, разведитесь: что же это за брак с грязнотцой". Но члены консистории как бес ладана трепещут развода и, прямо не отменив слов Спасителя о необходимости развода при прелюбодеянии, потребовали таких доказательств последнего, избегая которых (совершить совокупление на глазах двух посторонних людей) и муж всякое прелюбодеяние перетерпит от жены, и жена всякое распутство перетерпит от мужа. Но сонный богослов, пробормотав о "потоке прелюбодеяний", заснул и, перевернувшись на другой бок, бормочет через страницу о "неразводимости как охране святости семейного союза". В. Р-в.

______________________

Церковь требует целомудрия и от супругов. Очевидно, что пред современными нам людьми надобно с особенною рельефностию выяснить, что Церковь в этом случае, как и во всех других, дает истинное понятие и разумение земных форм бытия: величавая святость добровольного девства, исполненная радостей святость супружества, строгая святость вдовства* — все это, объединяяся в целомудрии, держится одно другим и взаимно одно с другим вяжется. Таким образом, в Законе Божием, содержимом Церковию, дается истинное понятие о вещах духовных, управляющих порядком нашей земной жизни: лишившиеся же духовного разумения своими заблуждениями утрачивают украшавший жизнь человека венец — целомудрие, под которым разумеется не только чистота телесная, но и чистота духа, ума и сердца, соблюдение себя и от разговоров нескромных, и от взоров нечистых, и от слышания чего-либо неприличного, хранение в чистоте всех чувств своих, самых мыслей своих**.

______________________

* "Добрые намерения", которыми ад вымощен. Ты дай и создай условия законодательные и бытовые, сотворяющие все это. А то ведь и я могу счесть себя основателем идеального духовенства, написав "в сердце своем" или, пожалуй, и на бумаге: "Как высок иерей, вечно обращенный мыслью к Богу. Он ходит среди народа — как добрый пастырь среди овец; поутру спешит в школу; после обеда — напутствовать умирающего; к вечеру — крестить; и все это безмездно, из чистого благоволения, со всех сторон вызывая слезы благодарности в человечестве". Не знаю, поблагодарили ли бы иереи за такое благопожелание, возведенное в юридический устав. "Да мы издыхаем от труда и голода и ничего этого не делаем за физической невозможностью", — крикнули бы они сильно и грозно. Так и мир кричит о "благопожеланиях" духовных супружеству. В. Р-в.

** Совсем заснул человек и несет неизвестно что. Но таким-то "несением" наполнены на 3/4, на 4/5 все в розовых и голубых обложках книжки и брошюрки "О христианском браке", "О христианской семье", "О тайне супружества" etc. В. Р-в.

______________________

Чем важнее закон, тем тщательнее должно быть применение его, ибо всякая небрежность в этом отношении вызывает у тех, кого закон касается, ту мысль, что легко можно и нарушить его. А что обозначают так участившиеся в наше время нарушения супружеской верности, временные разлучения супругов и разводы? Супружеская жизнь — всегда ли это ныне жизнь супругов-христиан? У всех ли супругов она проводится по-христиански — в чистоте, воздержании и целомудрии и неизменной друг другу верности? Как часто ныне слышатся то взаимные измены, то разводы тут и там, — как расходятся, едва успевши сочетаться, попирая таким образом святость брака, ни во что ставя обеты, данные пред Богом и Его Церковию, — как разлучаются единственно из-за страсти к другому лицу, из-за этой страсти бросая детей, теряя стыд, совесть, делая все это открыто, на соблазн другим, и в то же время спокойно, как будто дело законное, часто побуждаемые к этому ближайшими родственниками, чуть не всеми извиняемые, оправдываемые подчас самим судом*. В мире ли христианском и еще православном этому быть? А между тем, все это идет вперед такими быстрыми шагами! Не показывает ли это, что есть какая-то причина, допускающая такое легкомысленное нарушение таинства брака? Церковный чин последнего так составлен, что истовое исполнение назидательных молитв его и тщательное исполнение знаменательных действий его должно производить и на брачащихся, и на всех присутствующих при бракосочетании неотразимое впечатление того, что — это есть тайна**, нарушить которую никто не может и не должен осмеливаться нарушить ее. Нет ли причины в самих совершителях этого таинства, в их небрежности, дозволяющей легкомысленно относиться и бракосочетающимся и присутствующим при браке к этому священному обряду?*** Допуская возможность таких причин со стороны совершителей таинства, надо сказать, что самим пастырям уже никак нельзя допускать совершения таинства скорого, небрежного, — одновременного венчания двух, трех и более пар, — одновременного совершения бракосочетаний в двух или трех пределах, ничем не отделенных друг от друга. Надо особенно заботиться о том, чтобы ничто не давало повода, со стороны совершителей таинства, присутствующим при браках к тому — прямо сказать — безобразному поведению, которое мы везде и всюду видим ныне. Это невозможное поведение присутствующих является одною из язв, вносящих болезненное повреждение в тайну брака. Поведение присутствующих в храме, всегда благоговейное, в этом одном случае, при бракосочетаниях, является нередко невозможным. Слишком нескромное, даже бесстыдное разглядывание и оглядывание присутствующими жениха и невесты, громкие разговоры, нескромные шутки, смех и т.п. не дают часто бракосочетающимся никакой возможности сосредоточиться в молитве и с полною верою и надлежащим благоговением принять благодать святого таинства****. А нередко можно видеть, как — под влиянием такого общего настроения — и сами брачащиеся начинают вести себя так же недостойно, как и присутствующие, и — можно сказать — посмеиваются над благодатию таинства. Бог же поругаем не бывает: не здесь ли кроется причина так называемых несчастных браков*****, особенно участившихся в наше время? И не надобно ли позаботиться обставить совершение таинства брака полным благоговением и со стороны брачащихся, и со стороны присутствующих****** при бракосочетаниях?

______________________

* В таблице умножения все отчетливо, и, написав: "5x6 = 30", не приходится стирать резиною написанное, но все органическое ео ipso не арифметично, и это выражается в том, что оно не предусмотримо, не исследимо, не доказуемо и совершается, даже когда не может себя оправдать. Тайна жизни выше тайны суда. Судим мы — рационально: а жизнь имеет корни событий в себе — под спудом, вне ratio. Посему-то "арифметика о браке" и ломалась всегда или ломала брак: здесь должны быть выработаны мудрейшие принципы, или уже самая сложная, почти необозримо сложная сеть правил, каждогодно и каждоместно дополняемая новыми случаями и столкновениями жизни, разобранными мудрейшими людьми. Как принцип я дам: "Брак кончен — когда супружеское сожитие окончилось без надежд или возможности восстановления"; как сеть правил я дам: "Супружество кончилось и формально расторгается, или и без расторжения одному из супругов дается другой, в случаях: 1) неизлечимой болезни, 2) сумасшествия, 3) бегства, 4) доказанного жительства жены в дому холостого человека, 5) проституции или обращения к ней, 6) хронической жестокости или грубости, продолжающейся более года, 7) преступления, лишающего чести" — и проч. и проч. Таким образом, закон должен быть краток и общ (принципиален) до почти слияния с отсутствием закона или чрезмерно подробен; должен походить или "на принцип свободной торговли", приведший Англию после Адама Смита к промышленному процветанию, или на "покровительственную систему" гениального Кольбера, приведшую к такому же процветанию Францию. Но в браке Европы, но для христианского супружества мы имеем что-то похоже на "румынское законодательство", не то списанное у римлян, не то у цыган; мы имеем как бы детские принципы "обмена вещами Франциска Ассизского с Фомою Кемпийским", принятые в таможенный устав, морской и сухопутный, целого европейского континента. Таковы-то суть перешедшие в "Кормчую" "правила Василия Великого о супружестве", — правила прежде всего никогда не жившего в супружестве и супружества никогда не наблюдавшего человека, самая суть жизни и добродетелей которого заключалась в воздержании от супружества. Мог ли бы Кольбер, хоть он имел и гениальный ум, написать правила "охоты на бизонов", а Соколиный Глаз, воспетый Купером, хотя он тоже имел гениальный глаз, мог ли бы предначертать и обусловить для Франции производство гобеленов и фарфора? В. Р-в.

** Да ведь выше "тайной"-то было вовсе не это. Но теперь автор перевернулся на другой бок, и мы невольно должны выслушать и разобрать вторую линию его бреда. Автор в "чине" написал невозможное задание: "Покори Италию, не проливая крови"; но, по его мнению, произносит это так выразительно, что все должны быть растроганы, и, так сказать, Италия не может не пасть в руки Суворова, — "не смеет не пасть", добавляет повелитель. Переменяя метод критики, мы спросим: "Ну, а что, если Италия не покоряется, супруги — разъезжаются и после венчания, то, стало быть, магической-то силы в словах его и не содержится?" Вы говорите о микстуре: "Должна подействовать"; но я отвечу: "Если, однако, не действует — то, стало быть, и не могла подействовать, не содержит в себе силы". В. Р-в.

*** Воспользуемся обмолвкой автора, что это священный обряд, что не одно и то же с таинством. В. Р-в.

**** Выше было "священный обряд", а здесь "принятие благодати святого таинства". Автор стучит, как костяшками на счетах, словами "обряд" и "таинство" и, может быть, в самом деле внимательнее считает на счетах, чем пишет богословско-публицистическое рассуждение. Но автор должен бы привести, однако, конечно, не может привести ни из одного компетентного богословского труда доказательства, что в венчании происходит низвождение благодати на брачащихся. Ни в Кормчей, ни в Катехизисе, ни в догматических и исторических трудах об этом нет ни слова, — и венчание есть в точности только обряд и нисколько не таинство. В. Р-в.

***** Вот куда заехал! Хотите ли вы счастия молодым вашим детям, вступающим в брак? Отыщите истово служащий клир. Но автор — может быть, слыхал, что и у князей, даже у королей, у вельмож и, наконец, у самого даже духовенства браки бывают иногда не вовсе счастливы, а совершение-то обряда для них, уж верно, было "истово". Да и как-то странно представить себе мужа и жену, в разгар острой ссоры, вдруг застывшими на месте при воспоминании: "Дорогой мой, помнишь ли, как 15 лет назад я текла в прозрачной фате в храм и хор грянул: гряди, гряди, невеста моя, — и еще так альты залились? Я плачу! А ты? И можно ли после этого ревновать, сердиться за побои или не перенести пьянства?! Все тебе прощаю, и любовницу, и выдранную косу". Нельзя себе этого представить, и я ни разу в жизни не встречал не то что умиленного, а хоть и какого-нибудь воспоминания об обряде супругов. Он забывается как впечатление на другой же день после него. В. Р-в.

* Всего бы лучше сделать торжественным, как похороны. Ибо торжественности в сторону радости, восхищения, восторга, светлотелесного, — самого метода на это нет и едва ли может быть в линии духовного скопчества. Но, конечно, бракосочетание могло бы стать истинно упоительным в линии видений Апокалипсиса, как и Книги Бытия и вообще Ветхого Завета, даже в линии преданий эллино-римских. Попробуем нечто предположить. Очевидно, что в церемониал бракосочетания должны быть введены идеи: 1) чистого тела, 2) детей, 3) дома и хозяйства. Последняя часть наиболее отдаленная, но тоже важна: сюда может входить торжественная передача ключей от дома жениха — невесте: ибо она входит хозяйкою в него, становится домоправительницею. С ключами ей могут быть переданы и символы постоянных составных частей хозяйства: напр., маленькая модель дома и сада, хлеб и сосуд с вином или водой. Идея детей и плодородия может быть выражена через кисть винограда, через осыпание хмелем или вкушение какого-нибудь плода. Далее, омовение или помазание персей невесты и чрева ее, с молитвою об обильном чадородии и безболезненном кормлении детей, должно бы тоже войти в церемониал. Идея чистого тела есть главное, и она должна выразиться в полном телесном омовении, через погружение в освященную воду, нечто вроде целительной Силоамской купели, как одного, так и другой. В древнее время венчание совершалось после литургии сейчас, а на литургии этой новобрачные причащались; таким образом венчание сливалось с таинством евхаристии. Это было глубоко и мудро. Вот, говоря о проведении идеи чистоты телесной, я и хотел бы, чтобы в венчание был введен обряд погружения в воду, — наедине священником, для этой цели престарелым, сперва жениха и потом невесты, порознь и отдельно, в особо построенном шатре, за занавесями, в бассейне воды освященной, вроде крестильной купели, но без крестильного значения. Далее, с принятием монашества — имена меняются; собственно, новозаветный идеал есть девство; а с супружеством мы переходим в Ветхий Завет, и было бы праведно и поэтично в венчании на место прежних имен, — обыкновенно в память мучеников и страдальцев новозаветных, — получать сочетающимся имена или библейские, или древнеславянские, первобытные, или, так как они входят с браком в природу, получать в собственные и личные имена названия существ природных, братьев и сестер своих, особенно, напр., цветов. Также могут брать имена и эллинские и римские. Через это духовный горизонт наш расширился бы и вобрал бы в себя, на сестринском и братском праве, мир библейский, и славянский, и греко-римский, и, наконец, природный. Я это накидываю наскоро, подумав всего минуту, а подумав годы — можно соткать чудное одеяние, звездное и растительное, в церемонию браку. Само собою разумеется, что он должен быть непременно на дому, — ибо и дом есть храм, да и не только обряды, но и таинства, как причащение и крещение, могут совершаться на дому: но чтобы обряд венчания перешел в таинство бракосочетания, конечно, в него должно быть введено то, что служит фундаментом для него в слове Божием. Вообще таинство брака, будучи тайною крови и семени, должно включать их слияние; а в ритуалах и песнопениях должно отразиться постижение, или догадка, или приближение к их мистицизму. В. Р-в.

______________________

Указавши причины, вносящие повреждение в тайну брака при самом совершении этой тайны, нельзя обойти молчанием и причины, повреждающей закон о ненарушимости брака после заключения его: это известная пастырям статья узаконения нашего, требующая записывать детей законными, хотя бы всем известно было о незаконном происхождении детей*.

______________________

* Это очень милый закон: на имя отца записываются дети от него и от любовников, сколько бы об этом ни свидетельствовал муж, любовник и обоих их жена, и хотя бы об этом очень хорошо знал священник. Но, признав по этим законам полиандрию, мы почему-то попятились назад перед полигамией: в муж не может вписать себе детьми детей от любовниц: и egalite, и fraternite нарушено. Оставляя шутки, можно назвать серьезно теперешние метрики просто амбаром фальшивых документов: ибо хотя там много и истинных, но как они неотличимы от бесспорно ложных, то приходится компактно все их признать недостоверными. Ввиду этого семьянинам, и всего лучше матерям семейства, с абсолютностью знающим, чьего ребенка носит она в чреве, завести домовые родовые записи, всего лучше на полях Домашней Библии, предоставив консисториям и причтам писать, что и как они находят нужным. Ибо нельзя же мирянам не знать своих детей достоверно, а теперь достоверно нельзя их знать. В. Р-в.

______________________

Закон может по существу быть и благотворен; но он может бездействовать почему-либо и не приносить благотворных последствий. Закон будет благотворен тогда, когда он может быть применен без всякого препятствия с какой-либо стороны: иначе — потребно законодательное изменение его. Так и относительно брака: здесь есть статьи узаконений, которые поставляют совершителей таинства в полную невозможность совершить его. Это — узаконения о тех документах, какие священники обязаны требовать от имеющих вступить в брак, как-то: сведения об окликах, — часто, особенно здесь в столице, ничего не доказывающие, и при современном положении этого дела имеющие характер полной бессмыслицы; паспортная система, при которой в паспортах не бывает точного указания о том: холост или вдов и т.п., что весьма часто поставляет священников в большое затруднение. Эти статьи требуют законодательного изменения, — следовательно, и ходатайства об этом со стороны пастырей, которые должны указать кому следует, что неисполнение ими статьи, напр., об окликах подвергает их ответственности, а отказ — кого-либо повенчать без окликов — весьма часто является прямым поводом к сожительству без церковного венчания, т.е. эта статья закона невольно служит поводом к распространению незаконных сожительств. Притом же — эта статья узаконения не есть ли привнесенная в наше законодательство от инуду, но не вызванная самим бытом нашего народа.

Затем есть законодательные статьи, прямо-таки препятствующие вступать в бракосочетание людям, достигшим полной физической зрелости, и этим прямо наталкивающие их на незаконные сожительства: разумеем закон о военных*, т.е. закон о сроке вступления в брак не ранее получения известного оклада содержания, т.е. на самом деле — не ранее последнего периода возмужалости. Требуется настойчивое заявление со стороны пастырей об отмене этого закона или же об изменении его, причем следует тщательно обсудить, у кого больше будет усердия к службе, мужества и решимости на войне: у семейного или же у холостого? — Не для своих ли семейств трудятся отцы, не за них ли умирают они на полях брани**, подобно тому как матери бросаются в огонь и в воду для спасения своего дитяти*** от гибели?

_______________________

* "По сему закону офицерам вовсе запрещено вступать в брак ранее 23 лет, с ограничениями до 28 лет, — а проектом нового закона предполагается запретить им вступление в брак до получения такой должности и чина, по которым они могут получать содержание в несколько тысяч и достижение которых возможно лишь после 30-летнего возраста, — и то не для всех". Примечание Л. Дернова.

** Тут следует поступить так, как католическая церковь с духовенством. Для удобств службы, связанной с необходимостью всегда быть готовым пойти в другое место, в миссию и проч., священники католические бессемейны, но не безбрачны: конкубинат им разрешен и некоторые соборы, как Констанцский и Тридентский, занимались обсуждением числа дозволенных конкубин. Причем, как идея конкубината включена в учение и практику церкви, незаконнорожденность не составляет позора, и преступления детоубийства не происходит. Но, конечно, это несовершенно, и римская идея конкубины должна замениться у нас идеей жены: молодость, сила и красота военного сословия, не только в офицерской, но и в солдатской части, совершенно обеспечивают за ними, при множестве теперешних безмужних вдов и безмужних зрелых девиц, исполнение слов пророка Исайи: "И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем, — сними с нас позор", т.е. девства, бездетности (Исайя, гл. 4, ст. 1). Итак, должен быть установлен матернат к стране, параллельный и равнозаконный с патернатом: где есть mater familias, во всем равная pater familias. Ее дети, от офицера или солдата, все носят фамилию матери и знают имя и фамилию отца (дабы вспоминать его в молитвах), но только отец никаких обязанностей перед ними и их матерью не несет, как и никакими же правами — кроме поминовения и уважения — не пользуется. Нет сомнений, множество таких семей перейдут в полные отцово-материнские семьи, теперешнего типа, к которым отцы привяжутся и, не оставляя им своего имени, останутся в них своим присутствием. Другие пойдут по типу теперешнего вдовства — состояния совершенно чистого и невозбранного. Но как проституции, так и бесшабашного связыванья себя с прислугою или кафешантанными певичками — не будет: ибо кто же, находящийся в возможности иметь женою себе чистую и из чистого семейства девушку или богатую вдову, обратится к торговой любви? Вопрос с пришлым рабочим населением, фабричным, мастеровым, извозным, разрешается же удобно через матернат. Я знал в городе Е. богатого протоиерея, у которого был дом и шесть дочерей: никто им не сделал предложения, ибо 1/4 часть отцовского имущества уже не составляла достаточного приданого. И вот, бывало, вечером, в летний день, какая тоска была видеть, как по две, по три и в одиночку они выходят в калитку, чтобы идти на бульвар. Все они стали озлобленными нигилистками, а отец их (очень умный, просвещенный, хороший эллинист и латинист) был угрюм и не любил своего сословия, выражаясь о нем грубо и презрительно. Но у девушек этих, теперь около 30 лет, были свои 16-17 лет, когда они были привлекательны: никто их не полюбил настолько, чтобы принять на себя ту "бочку Данаид" обязанностей, какую муж должен теперь принять, и между ними самая страшная: всю жизнь пролюбить только эту серенькую, бесцветную девушку, не умную и не глупую. Явно, что положение это только и находит исход в матернате: юноша 17 лет, или молодой офицер мог иметь с нею роман года на 2-6, она могла получить 2-3 детей; и, не вздыхая об ушедшем, как бы умершем муже, согреть жизнь старика-отца двумя внуками, которые не объели бы его, да и он не был вовсе скуп. Таким образом жизнь осмысливалась бы: 1) у деда, 2) его дочери, 3) сопровождалась бы бытием двух детей, 4) очистила бы, избавив от грязи, половую жизнь юноши или офицера на два года. Если бы этот отец каждой своей дочери позволил иметь двоих детей — дом его, деревянный, двухэтажный, с большим садом, расцвел бы двенадцатью детьми: и его дочери из нигилисток-одиночек сделались бы тихими и уже невольно трудолюбивыми матерями. В. Р-в.

*** То-то вот. Каково же им убивать детей своих, к чему вы так явно гоните их самою темою своего доклада. В. Р-в.

______________________

Следует также обратить внимание нате причины, по которым многие молодые люди уклоняются ныне от вступления в брак, признавая в то же время его важность и святость. Одни из них действительные, а другие мнимые, — но те и другие невольно иногда приводят таковых людей, удерживающихся от исполнения закона, к незаконным сожительствам.

Одна из таковых причин — социальная и экономическая: невозможность прилично содержать семейство и дороговизна воспитания детей*. Эта причина действительно заслуживает внимания.

_______________________

* Матернат, при богатстве множества зрелых и перезрелых дев и вдов, есть первое разрешение экономического вопроса в браке. Богатство дев и вдов теперь идет на умопомрачительные наряды, косметику, заграничные путешествия, выезды и подарки оперным певцам: тогда бы оно шло на своих детей. Вообще тогда жизнь и ее тон стали бы скромнее и трудолюбивее. Второй столб разрешения экономического вопроса — в упразднении понятия незаконнорожденных детей: тогда богачи, и теперь все равно не выдерживающие типа моногамии, подобрали бы себе сирот-девушек, сгруппировали их вокруг себя. Вообще в законодательство о браке должна быть вобрана и внимательно разработана идея девушки: 1) сироты, 2) бедной, 3) некрасивой, 4) даже уродливой, 5) слабого здоровья, — каковые все у мудрого законодателя должны получить детей, ибо такова о них мысль Божия, вложенная в их организм. В. Р-в.

_______________________

Как изменить экономические условия — это, конечно, не в сфере пастырского влияния.

Другие отговорки от вступления в брак: "Нелюбовь к семейным неприятностям и заботам, к ухаживанию за больными, к крикам детей" — и проч. — выказывающие таковых людей полными эгоистами, — или "указание на трудность найти себе хорошую жену", выбор которой похож будто бы "на лотерею — без надежды получить выигрыш"*, отзывающееся полным легкомыслием и несправедливостью**, — указывают только на стремление найти какое-либо оправдание для своей беспорядочной жизни, которая, несомненно, и влияет на нарушение супружеской верности и на появление ужасающей массы незаконнорожденных.

______________________

* Все эти строки вполне основательны: отсутствие развода по воле мужа повело к чудовищным нравам, сняв всякую узду с женщин: уж если законно она может уйти от мужа, поселиться в доме любовника и детей от него записывать на имя мужа, то чего же стесняться! "Carte blanche" на всякое поведение дана им, и во всех случаях, когда муж не умеет держать арапника в руках, — ей решительно бояться нечего. При полной свободе развода — ни одного холостого мужчины не осталось бы. В. Р-в.

** Несправедливость и легкомыслие — только в ваших, батюшка, суждениях. В. Р-в.

______________________

Официальная статистика последних показывает, что приблизительно одна треть зарегистрированных рождений всего петербургского народонаселения есть рождения незаконнорожденные*, и притом в большинстве, что и ужасно, православных матерей**, и это соотношение остается неизменным и при увеличивании народонаселения. Но при этом нужно заметить, что эти статистические данные не составляют верного показания числа незаконных сожительств и преступных связей, ибо никак нельзя зарегистрировать связей холостых людей с замужними, при коих, как было сказано выше, родившиеся дети показываются законнородившимися, — также принять надобно во внимание массу подкидышей, загубленных и задушенных*** при самом рождении младенцев и вытравленных зародышей, а также и то, что не все незаконные связи имеют результатом рождение или зачатие: и мы можем приблизительно представить себе ужасающую массу незаконных сожительств и слабость показаний статистики. Невольно напрашивается вопрос: нет ли причины этого зла более основной, более существенной, чем все вышеприведенные, которые обусловливаются сами, может быть, ею?

______________________

* Прелестно! Аскетический "виноградарь" брака и не замечает, каково его хозяйство или каков он хозяин, если одну треть ягод находит действительно или объявляет испорченною и не только срывает с ветви, но и выбрасывает вон за забор виноградника. Вспоминаются слова притчи: "...ты жестокий человек, — берешь — чего не клал, и жнешь, чего не сеял". Аскет детей не "сеял" и "жнет" их, бесстрастно решая: "Треть всех отнять у матерей, или даже у матерей и отцов, и объявить, как незнаемо от кого родившихся, — лежащими вне насажденного мною скопческого виноградника". В. Р-в.

** Конечно, они не более страстны, чем неправославные: но закон у инославных покрывает, так сказать, зачерпывает в ковш свой полноту женской и мужской страстности и бережно выносит на берег весь плод ее, сумму всех рожденных детей. Так в чужих худых верах, у жидов, татар и даже частью у лютеран; у нас же, праведных, ковш идет боком в озеро страстности, отдувает в сторону и комаров и верблюдов и, поднимаясь как можно быстрее с горсточкой воды кверху, говорит: "Вот эти скопческие дети суть плод целомудрия, а оставшееся внизу озеро — есть блуд: выплесните его за ограду моих владений". В. Р-в.

*** И все пишет спокойно священник!! В "Жизни европейских народов" Водовозовой я читал, что в Альпах водится каменный баран: гонимый охотником, волками или орлом, он с страшной высоты бросается в пропасть — и, падая прямо на рога, иногда подскакивает от упругости их кверху сажени на 2 в воздух, оставаясь жив, а рога не сломаны. Вот такие рога вырастают иногда у богословов к их благополучию: и тогда им ничего не страшно. В. Р-в.

______________________

Ответом на это служат слова: необузданная страсть* к плотским наслаждениям**.

______________________

* Вот я и ждал этого слова. Где же исходное заявление доклада: "Этот закон природы проявляется и действует неизбежно во всяком человеке, достигшем физической зрелости. Влиянию его равно подлежит жизнь юноши и девицы. Закон этот установлен и освящен Самим Богом и по существу своему составляет великую тайну"? Но — "что невозможно для охотника, возможно для каменного барана". В. Р-в.

** Заметим следующее: "Страсть к плотским наслаждениям" приводит в дом терпимости; да и тогда зачем выбор этой одной или этого одного? Притом "наслаждаться" можно и с мужем, а автор говорит о связях, между прочим, замужних женщин с холостыми. Явно, что "связи" суть полные браки, живые и цельные, или выросшие в сгнившем дупле старого брака (связь замужней или женатого), или просто в стороне скопческого огорода (связь девицы, положим, с офицером). Во всяком случае, поразительное свидетельство нашей "статистической" тупости, что не отмечены и не классифицированы в категории виды, формы и мотивы "сожительств". В. Р-в.

______________________

А причины этой страсти весьма многоразличны.

Прежде всего люди могут впадать в такую страсть, нарушать закон, вследствие полного неведения или непонимания закона, поставленного для управления порядком жизни человеческой, земной, т.е. так будучи воспитаны: при полном неведении* закона.

______________________

* Да нечего его и "ведать", а достаточно чувствовать в крови и костях своих: этому чувству все и повинуются. В. Р-в.

______________________

Как это ни странно, но приходится сознаться, что мы — законоучители — являемся в странном положении по отношению к этому именно вопросу.

В большинстве учебных заведений администрация их зорко наблюдает за тем, чтобы седьмая заповедь и все, относящееся к ней, совершенно игнорировались законоучителем, совершенно замалчивались, — чтобы законоучитель не читал тех мест евангелия, которые говорят о чем-либо подобном, — чтобы на богослужении не читал евангелия, напр., на Богородичные праздники и т.п. Ригоризм доходит до того, что администраторы выкидывают слова и выражения из церковных песнопений и молитв, чтобы, говорят, не осквернить детского слуха и не навести детей на какие-либо нецеломудренные мысли*. И растут дети, не слыша живого, разумного, авторитетного слова о том, что составляет закон человеческой жизни, первые проблески которого обнаруживаются еще в раннем детстве проявлениями стыдливости, а с отчетливою ясностью он проявляется в период ранней юности; и получают дети все сведения касательно этого закона — из нечистого источника, и являются сами с нечистым воображением, распаляющим плотскую страсть и похоть, без всякой нравственной узды**.

______________________

* Что у аскетов было "грех и беззаконие", то при исчезнувшем аскетизме осталось как "неприличие". Но место "неприличия" точно совпадает с местом бывшего "греха", и таким образом вина всего дела, даже в наш атеистический век, все же лежит на аскетизме. И детоубийство — от него, и страх узаконить "нелегальные" связи: всем кажется невозможным нарушить приличие; но эта пустота сегодняшних "приличий" имеет под собой религию вчерашнего дня, когда казалось невозможным помириться с грехом. В. Р-в.

** Едва ли бы учитель или и законоучитель скопческого духа и направления сумел отроков и юношей научить "закону": раввин это сумеет, и сумеет мулла, и, верно, делают. Но Дернов запутался бы в рясе, упал на страшные свои рога и, начав с "закона Божия, закона природы", кончил бы: "А вы греха бойтесь, на картинки не смотрите, музыки не слушайте: а читайте на каждый день из Минеи по два жития: и тем исполните закон Божий, выраженный в Синайском законодательстве через заповедь: не прелюбодействуй". Словом, — он брак свел бы к безбрачию, "закон Божий" — к воздержанию, а чадородие и силы пола — выкинул бы, как "разжение страстей". Ведь по этому плану и лишь растянуто написаны решительно все книжки "О христианском браке". Тезис: "Брак благословен Богом". Антитезис: "Девство поставлено выше Сыном Божиим". Синтезис: "Ты — воздерживайся, иначе подлежишь геенне огненной". В. Р-в.

______________________

Является крайняя необходимость пред учащимися наименовать, как говорит катихизис, некоторые грехи для предохранения от них и дать здравые понятия для юношества, вступающего в жизнь, об условиях правильного отправления того закона, который является самым важным законом в порядке земной жизни человечества*.

_______________________

* Законы — не для "понимания", а для "исполнения"; и (см. выше) при достижении отроком лет зрелости ему должна быть дана девица, а девице при достижении таковых же лет зрелости должен быть дан юноша. Вот — и все. И тема Дернова — кончена. В. Р-в.

_______________________

Иначе, по выходе из школ, юношество, не утвержденное отеческими наставлениями законоучителя*, потерпит очень много опасностей в нравственном отношении. Каждый юноша, в возрасте между периодами наступления зрелости и возмужалости, предоставленный самому себе, неминуемо встречается в жизни, при современных ее условиях, с самыми разнообразными искушениями, — при этом наиболее серьезную опасность представляет для него область половых отношений, в которой он при искушениях оказывается беспомощным. И, при установившихся обычаях в учебных заведениях, — когда законоучителю не дозволяют обмолвиться и одним каким-либо словом об основном законе**, лицемерно предполагая, что законоучитель чрез это научит учащихся безнравственности, громадное большинство нашей молодежи будет обречено всем прискорбным последствиям собственного неведения, случайного увлечения и пр. и на всю жизнь может остаться нарушителем закона, вовсе и не подозревая, что оно ведет жизнь беззаконную.

______________________

* Да "утвердить"-то можно только операцией оскопления. А то у меня волосы растут, а Дернов станет мне говорить, что не должны расти: неужели они от этого не вырастут? В. Р-в.

** Ничего вы не скажете, кроме девства, "потерпите" и проч. Невозможно стало вам говорить, а потому и вас нечего стало слушать. Трудно сказать, как это разрешить, я думаю — через взаимосоветование педагога, доктора и родителей, скорей всего с полным устранением несчастного, потерявшего свою науку "законо"-учителя. В. Р-в.

______________________

А в самой среде учащихся сколько есть противоестественных нарушений нравственности, именно по неведению детьми, что они творят или что с ними творят? А законоучитель лишен возможности отечески разъяснить всему учащемуся юношеству основное условие закона или заповеди, воспитатели же лицемерно стыдятся говорить что-либо о таковых вещах.

Весьма полезным будет, если особая конференция законоучителей или же и все настоящее собрание пастырей тщательно обсудит этот вопрос и выработает ясные указания, как тактичнее всего действовать законоучителю в этом отношении*. А пастырски и отечески действовать тут крайне необходимо, ибо гибельные последствия неведения всей серьезности и христианского существа этого закона явны для всех, кто поближе стоит к учащейся среде.

______________________

* Нечего. Не умеете действовать. И ведь "конференция" слушателей ничевохонько не ответила докладчику своему. Один глагол остался: "Потерпи, юноша! Потерпи, девица!" Но ведь это есть отмена закона Божия и природного. В. Р-в.

______________________

Тем более это является необходимым, если мы рассмотрим ту широкую область причин, вследствие коих основной закон в порядке земной жизни человечества отрицается на практике. И это отрицание ныне начинается едва ли не в детском возрасте, причиною чего является педагогическое развитие чувственности, являющейся основою для растления духовного. Родители и воспитатели своими ошибочными приемами или неправильными воззрениями нередко прямо-таки приводят детей к нарушению закона*, а затем и к отрицанию, а иногда и к полному извращению — до болезненности.

______________________

* Да какого закона? Только закона девства? Так он не внедрен в человека, а навязан ему как "заповедь новая" и древний закон отметающая. Оттого и запирают под замок в "общежитиях" приявших эту новую заповедь. Да и замки не удерживают, и трупы младенцев вытаскиваются из речек, колодцев и помойных ям поблизости "обителей". Об этом есть и в житиях. В. Р-в.

______________________

Насколько родителям и воспитателям надобно внимательно относиться в деле воспитания именно к этому основному закону в порядке земной жизни человечества, — видно из указаний врачебной науки на то, что, "несмотря на все средства для обуздания чувственных страстей, которые культурному человеку дает религия, воспитание и нравственность, последнему всегда грозит опасность упасть с лучезарной высоты чистой и целомудренной любви в пучину низменной похоти".

Чтобы удержаться на этой высоте, требуется постоянная борьба между природным инстинктом и нравственной порядочностию, между чувственностию и нравственностию*.

_______________________

* Ну, вот — это единственно и умеете сказать. В. Р-в.

_______________________

Как, следовательно, надобно быть осторожным, чтобы не посодействовать чем-либо развитию чувственности, например хотя бы изнеженностию.

Периоды нравственного упадка в жизни народов совпадают иногда с эпохами изнеженности, роскоши и распущенности. Эти явления мыслимы только при повышенном напряжении нервной системы, которая должна приноровиться к нарастающим потребностям. С возрастанием нервности происходит усиление чувственности, ведущей к развращению народной массы и подрывающей общественные основы, нравственность и чистоту семейной жизни. А история показывает нам, что, раз общественные устои разрушены развратом, прелюбодеянием и роскошью, разрушение государственной жизни, материальное, моральное и политическое падение становятся неизбежными, — следовательно, с какою внимательною осторожностию надобно воспитателям следить за стремлениями пробуждающейся половой жизни юношества (зачатки которой, в виде неясных ощущений и смутного томления, можно проследить еще задолго до развития половой зрелости), — чтобы она не обратилась в чувственность.

Половой инстинкт развивается из ощущений, происходящих вследствие созревания* половых органов. Ощущения эти возбуждают внимание индивидуума. Под влиянием чтения — впечатлений из общественной жизни (в настоящее время, к сожалению, слишком рано и часто) — первоначально смутные намеки превращаются в ясные представления. Последние получают отпечаток чувственности (сладострастия), и это именно и служит источником возникновения эротических представлений, а затем и распущенной жизни.

______________________

* Так ведь вам же предстоит или сократить, расхолодить, предупредить "созревание", т.е. попросту — оскопить; или — удовлетворить. С точки зрения религии брака, конечно, надо удовлетворить, а с точки зрения религии девства, конечно, надо оскопить этот совершенно неизбежный, как рост волос или созревание яблока, процесс. Но вы странные люди: посев сделал Бог — а жатву будто бы делает черт; весна — прекрасна, а осени и "гроздий" ее — не нужно. Очевидно, разрешение дилеммы лежит или в упразднении религии брака, т.е. религиозного брака: в упразднении вообще этого института и таинства; или в упразднении религии девства и также его поэзии и учреждений. А их примирять, как вы пытаетесь делать, то же, что смешивать воду и огонь или масло и воду, уксус и сахар. Получишь две порченые вещи и ни одной годной. В этом положении двух испорченных вещей и лежит Европа вот уже две тысячи лет. В. Р-в.

______________________

Раннее введение детей и юношей в сферу жизненных интересов взрослых лиц всего чаще способствует несвоевременному пробуждению полового чувства. На фабриках и заводах и в мастерских, где работают дети и подростки, раннему и болезненному развитию полового чувства способствуют: крайняя бедность, неряшливость, постоянное соприкосновение полов в тесных жилищах, отсутствие воздержания родителей и окружающих. Точно так же в более достаточных классах общества иногда невежественные мамки и няньки, безнравственная прислуга, истерическая воспитательница или молодой гувернер примером и поучением возбуждают раннее проявление полового влечения.

Вообще, обращение с здоровыми детьми, как излишне суровое (вследствие требовательности, сухости и жесткого отношения к детям, подавляющее в них страхом наказания всякое проявление чувства и делающее детей угрюмыми, недоверчивыми и скрытными, замкнутыми в себе), так и крайне уступчивое, может влиять на их половое отправление.

Особенно нежное, все извиняющее, всему потворствующее воспитание, неспособное развить в ребенке самообладание и волю, не заставляющее его постепенно вырабатывать терпение и самопожертвование, — воспитание, где интересы окружающих или родителей приносятся постоянно в жертву детям, и притом открыто, заведомо для этих последних, — такое воспитание развивает в ребенке необузданность желаний и стремлений, дает ему привычку к быстрому удовлетворению всякого рода хотений, чем подготовляет для него печальную будущность вообще и относительно половой деятельности в особенности.

С наступлением зрелости, поддаваясь новому чувству, им овладевающему, такой юноша, не привыкший себя сдерживать, будет искать немедленного удовлетворения половому влечению.

Окружающая среда имеет огромное воспитательное значение и потому сильно влияет на раннее или позднее развитие половой зрелости и силу напряжения полового чувства. Двусмысленные разговоры, жесты, движения, любовные сцены, картины, — легко запечатлеваются восприимчивым ребенком, оставляют неизгладимые следы в его памяти, которая, у здоровых детей, начинает развиваться на 4-м году от рождения.

Часто повторяясь, подобные моменты невольно направляют ум ребенка на исследование неизвестной ему половой деятельности, помощию чтения, разговоров со сверстниками, слугами, путем подсматриваний, подслушиваний и т.п., и тем постоянно раздражают половое чувство, способствуют быстрейшему его развитию и доводят его до большого напряжения.

Раз поразившая ребенка картина или сцена, не понятая им вначале, не оказывая, по-видимому, никакого прямого, развращающего на него влияния, по мере увеличения его сведений относительно полового отправления, все ярче и рельефнее восстановляется в его памяти, сильнее возбуждает его воображение, усиливает половое влечение и часто служит причиною порока.

Пред глазами же порочных, по их собственному сознанию, постоянно воспроизводится какая-либо сцена или картина, виденная ими много лет назад и давшая первый толчок к раннему и болезненному развитию полового чувства. Понятно, что такое же действие оказывает чтение книг известного содержания, театральные представления, живые картины и т.п.

Относительно театра многие придерживаются ложного убеждения и водят детей на волшебные представления (феерии), живые картины и балеты, не допуская их присутствовать при исполнении пьес нравственного содержания, затрогивающих высокие чувства любви, самоотвержения, чести, долга и проч.

Вообще говоря, для детей театр абсолютно вреден, — для юношей же всего вреднее феерии, балеты, живые картины, представления в цирках, которые, не занимая ум, влияют исключительно на воображение, усиливают фантазию и оставляют нередко воспоминания об известной позе, жесте, движении или костюме исполнительницы, не изглаживающиеся во всю жизнь* и служащие исходным пунктом раннего и болезненного полового чувства**.

______________________

* Ну, вот и все. На все случаи жизни один совет: "Воздерживайся". "Законоучителю" Дернову дана была полная возможность высказаться перед своими зрелыми слушателями, и он, кроме коротенького: "а у нас солдат был", "а у нас блины пекли", ничего сказать не сумел. Чего же законоучителям в гимназиях указывать на уроках, что-то объяснять? Больше Дернова ничего не скажут; но "воздерживайся" можно просто золотом оттиснуть на стене, и repetitio не потребуется. Но как автор еще увертлив, и какой он софист: ну, картинки, ну, стишки, прислуга и гувернеры. Соглашаемся и устраняем все это. Но ведь наступят 18 лет для юноши и 15 лет для девицы, "признаки зрелости" налицо. Что же им-то Дернов? Опять "не читайте книжки, не смотрите на картинки"? Или он что другое скажет? Тогда сказал бы! Но он молчит, упорно и тупо, как альпийский зверек. А я ему скажу: в монастырях с гувернерами не разговаривают, оперы не глядят, романами не балуются: а об "искушениях" слишком много написано в "житиях". Таким образом, все сводится к тому, чтобы изъять дирижерскую палочку у столь очевидно неискусного дирижера и вручить ее совершенно другому, именно — создавителю самой пьесы, предлежащей к разыгрыванию! Спасение целомудрия и брака, очевидно, зависит от полной смены команды в воинствах брачных. Не распорядиться моряку на суше, а генералу — на море: и полное отстранение сонмов, хотя бы сколько-нибудь содержащих девственный идеал, от семьи, и призыв сюда наоборот таинственно "обрезавшихся Господу", хотя бы духовно, — есть задача времени, проблема цивилизации. "Во иудее и эллине", как духе, как поэзии и религии, — спасение. В. Р-в.

** Хорошо, хорошо: но что вы скажете, когда наступит этот канонический возраст брака — 15 лет для юноши и 14 лет для девушки, т. е. для обоих четвертый класс гимназии? В. Р-в.

______________________

Губительнее всего в этом отношении действует пример, особенно в учебных заведениях, со стороны старших на младших.

Но гибельнее всего для учащихся, когда их воспитатели сами почти регулируют* отправление половой деятельности юношей, — при первых же признаках наступления половой зрелости от 14 до 16 лет. Это происходит от неправильного взгляда врачей и воспитателей на половой инстинкт, вследствие которого и являются лукавые советы воспитателей, противоречащие вековым опытам христианской жизни, будто это, т. е. воздержание**, вредно для молодых людей, что не следует и думать о целомудрии, ибо это противоестественно, это ведет к умалению здоровья, к непорядкам и сокращению жизни.

_______________________

* Как?! "Регулируют" заботливые люди, и это "гибельно"?! Но где же "закон Божий и основной закон природы"? В. Р-в.

** Как будто автор никогда в Бытии не читал истории об Онане и не знает о печальном пороке, получившем от его имени название? Я думаю, если "законоучитель" все на уроке расскажет, а затем скажет: "Однако потерпите", — то ученик, угрюмый и опечаленный, и вдастся в ужас этого порока, тем больше страшного, что исполнение его всякую минуту в руках у ученика, не контролируемо, не запретимо! Вот избегая этого-то ужаса неотвратимого, добрые наставники, как только воды достигли данного уровня, — и отводят их, в предупреждение извращения, мудрым "регулированием", вместо чтения глупых нотаций. Но сколько грусти, что чистейшее отроческое и юношеское семя пропадает для потомства, вырастает не в детей, а в точности выбрасывается на сторону, на улицу, в клоаку, только чтобы не разбился сосуд, его носящий. Мы пожалели бы молока коровьего, разливаемого на землю! Оплакали бы женское молоко, так разливаемое: но таковы законы цивилизации и скопческое гнушение к семени, что о потоках его, и именно в чистейшие юные годы разливаемых по земле, — ни у кого не пробуждается вздоха! А ведь это — мириады душ, талантов, гения, угасшего до рождения! А посмотрите, как заботимся мы о покое старого генерала, женившегося на Татьяне: лучшая поэма нации написана в защиту его немощных прав, а Достоевский сказал ему оду в Пушкинской своей речи! Воистину, дохлое мы храним, а юное — режем. В. Р-в.

______________________

И вот наши юноши, многие юноши христианские, от которых должно бы веять благоуханием чистоты, вместо того дают зловоние плотской нечистоты. Многие и от супружества отказываются по этой любви к жизни беспорядочной. И вот, благодаря этому, многие целые годы живут вне законного сожития, без благословения церкви, как бы не нуждаясь в нем.

Что может быть печальнее этого явления?

Между тем позднейшие медицинские исследования показали всю ошибочность взгляда на необходимость удовлетворения полового инстинкта при первом же наступлении половой зрелости.

Выражение "половая зрелость" — говорит один беспристрастный врач — дает весьма ошибочное представление о состоянии организма в данный период жизни. Под именем "половой зрелости" не следует понимать, что юноша вполне зрел для половой жизни. Далеко нет. Относительно половой деятельности, прямая цель которой есть оплодотворение, он совсем не зрел и не годен, и только с 25 лет человек является вполне зрелым и совершенно годным для половой деятельности, — только с этого момента он находится в наивыгоднейших условиях для продолжения рода*.

______________________

* Вот такой-то врач (к счастию, — редчайший), сказав в поддержку скопцу свое "научное заключение", и в силах погубить семью в стране более, чем целый ураган сифилиса. Слыхал я от велосипедистов, что на 17-18 лет падает самая быстрая езда и что к 23 годам, как бы ни возросла техника искусства езды, такой быстроты езды мужчина не в силах достигнуть, потому что 17-18 лет есть максимум живости и напряжения организма, особенно в его седалищной половине. Но врач сказал: "Это -25 лет". Прежде всего, чем это он подтвердил? Может быть, он сболтнул? Даже наверное! Но священник и тысячи священников подхватили: "Вот — видите: значит, можно и нужно воздерживаться". И таково лицемерие их, что, венчая 66-летних старцев, они станут толковать, что в 18 лет "семя еще не созрело для оплодотворения". Далее, и тупой врач-резонер, и тупые богословы-лицемеры скроют под фалдой порок Онана и хором потребуют зрелых и перезрелых браков, когда люди не влюбляются, запретив и осудив и изругав мещанским словом брак в чистейшем мечтательном возрасте, когда бы от чистых родителей рождались чистые дети. О, как должны евреи благодарить своих раввинов, удержавшихся от этих (см. дальше у Дернова) "трезвых взглядов", которыми государство и не преминуло воспользоваться в интересах военной службы и долгого учения в школе. "Сведущие люди, доктора и священники, говорят, что до 25 лет семя еще худо для оплодотворения: возьму же я в службу и учение эти не нужные для брака годы". И лицемер Дернов в другом месте (см. выше) плачется: "О, как хорош целомудренный брак, когда в него вступает непочатая юность". Какая может быть надежда на таких слепых вождей! В. Р-в.

______________________

Вот трезвый взгляд на дело, который может и пастырям помочь к исправлению того зла, которое внесено в жизнь нашего общества неправильным взглядом на половой инстинкт, на половую зрелость, а равно и извращенными условиями домашнего и школьного воспитания.

Под влиянием именно всего этого у нас явился слишком разнузданный образ жизни, страсть к постоянным наслаждениям.

Ныне есть много людей, которые желают одного: жить и наслаждаться, которые желали бы жизнь превратить в смену одних удовольствий другими.

Ни о чем в обществе так много не думают, ни о чем так много не говорят и не пишут, как о веселом времяпрепровождении. Юноша на школьной скамье мечтает, как он будет приобретать много денег и время проводить весело. Люди пожилые не уступают молодым, — составивши состояние, спешат насладиться жизнию и так или иначе в сладости провести ее. Театр для многих сделался потребностию, которой они удовлетворяют чуть не ежедневно. Пусть в нем представляются картины из жизни часто самого грязного свойства, — что до того? Это не только не отталкивает от театра, а, напротив, привлекает к нему, умножает число любителей этого рода удовольствий.

К театральным развлечениям хотят чуть не насильственно приучить и простой народ, — и вот решено устроить театр народный.

До того проникла всех потребность разных общественных развлечений, что спешат как можно раньше и скорее ознакомить с ними и детей, — возят их в театр и другие увеселительные места, заставляют их смотреть и слушать то, — чего их чистое ухо и невинное детское око и слышать и видеть не должны, — устраивают детские балы*, где учат их вести себя, как большие.

______________________

* Словом, все виновны, кроме "нас". В. Р-в.

______________________

Есть немало таких любителей светских развлечений, которые не почитают грехом предаваться им даже в дни подпраздничные* и в дни Великого поста -времени покаяния. Запретили Великим постом зрелища по крайней мере в казенных театрах**, и сколько сетования, ропота!

______________________

* Добрался. Пусти козла в огород — всю капусту съест: и театр, и литература, и опера — все для охранения целомудрия должно упраздниться. Ну, а брак? Он должен быть в 25 лет, а то — и позже, а то хоть никогда, ибо "есть скопцы, иже из чрева матери, и есть другие — иже от человек, и есть третьи, иже оскопили себя царства ради небесного. Могий вместити — да вместит". В. Р-в.

** Слава Богу — опять открыли! Заметьте, что ни одного-то слова Дернов не сказал о кабаках, трактирах, кафешантанах и домах терпимости. Ему рябит в глаза только гордое, соперничающее явление искусства, оперы, театра, балета, литературы, поэзии. Но подвальные удовольствия ему не соперничают, и он берет их под покровительство уже тем, что проходит мимо с молчанием. В самом деле, насколько светская литература и наука борются с проституцией, в духовной литературе вовсе нет по поводу ее негодования. И можно заметить, что она не против разврата, а против изящества и веселости, ну пусть — в развратных удовольствиях. И есть этому прецедент: аскеты часто "падали" крайне не эстетично; но эстетично ни разу и ни один не "пал". Поразительно! Т.е. общая тенденция аскетизма вовсе не к уничтожению пола: а к плоскости, грубости и простой мужицкой грязи в нем. Ибо в эстетике пола пробуждается эллин: нестерпимое, убийственное для аскета зрелище, главный заклятый им бес. А в мужиковатости пола, последней его грязи и скверне — издох, и до конца издох, эллин и иудей, окончательно умерло "обрезание", священное погружение священной точки. Вот где специальный корень и отвращения к художественному браку самых юных, непорочных существ, и покровительство зрелым, а еще лучше — перезрелым, и, наконец, окончательно хорошо — старческим бракам. Тут, где старички только поглядывают друг на друга и приглядывают себе на кладбище могилку "рядком", скопец произносит великое: "Совершилось!". В. Р-в.

______________________

И ропщут чуть не все: как начинает въедаться во всех страсть к светским развлечениям!

С этим пристрастием является сначала охлаждение, а потом даже отвращение ко всему духовному, к мысли о Боге, о вечности, о грехе*, время проходит в рассеянии, в праздных и пустых разговорах, и в созерцании и слушании того, от чего оскверняются мысли, и сердце, и вся душа.

______________________

* Да, все беды наступают, и каменным баранам хоть убиться до смерти. В. Р-в.

______________________

В жизнь вкрадывается масса зла, инстинктивно терпимого и, по общему молчаливому согласию, не замечаемого. Оно становится как бы законною нашею атмосферою. Люди спокойнейшим образом терпят в среде своей человека, полного всякого распутства, — считают его своим. Человек, в потворстве инстинктам своим извращающий и свое достоинство, и достоинство и здоровье другого человека, для весьма многих из нас — говорит один наблюдающий нынешнюю жизнь — скорее предмет улыбки, чем отвращения, шалун, — а не преступник.

Извращение нравственных понятий в обществе создает мало-помалу какой-то деспотизм тела над духом. Недавно, в прекрасном петербургском ресторане, где изо дня в день бывают, точно по служебной обязанности, чуть ли не все "заметные" деятели столицы, я слышал, — пишет тот же автор, — разговор: два приятеля обсуждали поведение отсутствующего третьего.

— Это — психопат.

— Да почему?

— Помилуй: разве естественна жизнь, которою он живет?

— Отчего же нет?

— Он не пропускает ни одной церковной службы, обложился богословскими сочинениями, у него все свободное время на это уходит.

— Так что же?

— Но это дико. Ведь он же развитой человек.

— Скажи, пожалуйста: а себя ты считаешь развитым человеком?

— Надеюсь.

— Хорошо. Ну, а как ты проводишь свое время?

— Но... как мы все, я полагаю...

— Да вот — хоть бы взять: сколько раз ты в неделю сидишь в этом учреждении?

— Каждый день.

— И долго?

— От завтрака до обеда.

— То есть часов пять? -М... м... м... пожалуй...

— Так за что же ты обругал NN психопатом? Почему считаешь неестественною его жизнь, а свою естественною? Если человек, в мучениях совести, в порывах к идеалу, отдает пять-шесть часов из своих суток страстным поискам Бога в молитве и в книге, — это странно, это психопатия. Но ежедневно же отдавать пять-шесть часов жратве, питью и игре в душной комнате, вперемежку с пустыми разговорами на скверные темы, — это, видите ли, нормально. Аскета — милости просим в дом сумасшедших, вивёра — в пантеон славы*.

______________________

* Вся картина виверста, конечно, скверна и как-то подла; но ведь она плод вообще внесемейной жизни (сперва — "грех", потом — неприличие), и уж что вы родили, то и кладите себе в карман. Аскетизм XII века в XIX веке является как кафешантанство. Кто от XIII до XIX века не приучился в семье сидеть, тот несколько веков ходил в монастырь, а когда монастырь для него опостылел — стал ходить в кафешантан. Черный дух умер — белый дух не родился: и осталась пустота и слякоть. Но явно — секрет в белом духе, Бел-Боге, если можно так выразиться: и в том, что он уже погублен Черно-Богом, который не смог, а может быть, и в планы не входило остаться навсегда богом. Пришел, разрушил и ушел. Я исследую борьбу идей, прибегая для разности контуров к существительным нарицательным вместо прилагательных. В. Р-в.

______________________

А какое гибельное влияние оказывают подобные вивёры на низшие классы народа нашего, страшно и сказать. Наблюдение над петербургскою и вообще городскою прислугою, над рабочими и мастеровыми, отчасти над солдатами и над крестьянами тех местностей, где подобные вивёры жили или и теперь живут, потакая своим низшим инстинктам*, — показывает, что и в народной нашей массе распространяется развращение именно под влиянием беспорядочной жизни высших классов нашего общества. Доходит до того, что много людей нашего времени становится плотию, т.е. совершенно заглушают в себе духовные потребности, и, помышляя об одних земных выгодах и чувственных удовольствиях, отличаются от бессловесных животных только изобретательностию на средства к умножению и оразноображению этих выгод и удовольствий. Не может ли последовать грозный приговор Божий над таковыми людьми: "... не имать Дух мой пребывати в людех сих, зане суть плоть?" (Быт. VI, 3).

______________________

* Вот корень всего — это идея "низшего инстинкта", недоказываемая, но из века в век повторяющаяся как присловье, присказка. Умерла "Venus Genitrix" ["Венера-прародительница" (лат.)], которой воздвигла древность храмы: и поползли по земле "шашни", начался подвал, кухня, лакейская половых отношений. Ведь лакейская — обратный полюс храму. Дернов негодует на шашни. Но ведь он разрушил Venus Genitrix: позвольте, куда же отнести "низший инстинкт", как не в подвал и кухню? Низкому — низкое помещение: вот аксиома. И кто разрушил храм Venus-Genitrix, тот основал кухню "шашней". Кто же строит гостиную или дворец для экскрементов?! Можно наблюдать, что семья, пусть какая-нибудь, что семья как дружба, как любовь и уважение — суть колонны все еще не сметенного с лица земли Templi amoris, Templi Veneris Genitricis [Храма любви, Храма Венеры — прародительницы (лат.)]: монашество очень последовательно вовсе не начинает никакой семьи, отреклось от нее вовсе, потому что "шашни", конечно, блуд, а иное помимо шашень в поле, т.е. семья, есть начало Templorum antiquorum [древнего храма (лат.)]. Вот почему монашество, да и вообще христианство, так охотно прощает "грехи" половые; не казнит их, не придирчиво к ним. Пол — сплошной грех. Простить его — призвание христианства. Но увидеть перед собою пол не как грех, пол в его идеализме, в силе — значит вдруг ужасно побледнеть, ухватиться за перильца, почувствовать близость обморока. Ибо спор нашей эры вдруг оказывается нерешенным. От этого "кающаяся Магдалина" есть стяг христианства; это — ее щит, это — ее твердыня: какая странная жизнь, в одной половине своей состоящая из сплошного зла пола, вредительства от него, абсолютной "кухни", а во второй половине состоящая в совершенной бесполости, выхолощенности и покаянных слезах. В "житиях" рассказывается о бездне самых порнографических падений: это — укрепление "житий", это знамена и пушки, отнятые аскетизмом у врага своего, идеализма пола. Чем порнографичнее, несноснее, кухоннее "падение", тем твердыня аскезиса неприступнее: "Вот, древность говорила, что это — бог: вы видите, что это — червь". Посему, когда моралист, христианин говорит о "шашнях", не верьте ему: частью он сам не понимает, что говорит, ибо речь его клонится в волевой своей части к Venus-Genitrix; частью он внутренно радуется, рассказывая порнографию пола, "похождения" самого смертельного врага своего, этого Стеньки Разина, в которого превратился былой король; а конечный итог его морализированья — не какое-нибудь просветление, а уничтожение, оскопление: "Не надо! скверна!! бойтесь ее, бегите врага!!" И это — тысячи лет, без вариантов, повсеместно. Вот почему хлопоты христианских моралистов о семье всегда были безуспешны: они — самопротиворечивы; они — плод недоумения; семья как идеал -это обнимающиеся эллин и иудей; семья как несчастие, как позор есть начало Магдалины — восторг христианский. Отсюда, в страшном логическим сцеплении со всем делом — и запрещение у христиан развода, столь упорное и повсеместное: "Пусть гниет Магдалина, пока не покается, а когда раскаялась — уже нет семьи". Ни одной чревообильной, ни одной плодоносящей женщины не вошло как идеала, примера, как облюбованного факта в "жития", в летописи христианства; это поразительно, что ни одного примера: значит, — закон, тайный, подспудный!! Нигде восклицания летописца: "У нее было пять сынов, семь, десять", нигде этой радости, нигде даже об этом вопроса, счета детей! Неужели это не закон? И вот отчего в приводимых мною "Матерьялах" разделительною чертою между светскими суждениями и богословскими проходит: вопрос о супружестве и детях — у светских, вопрос о сохранении своей власти (при полном умолчании о детях и семье) у духовных. В. Р-в.

______________________

Но ныне — вместе с поэтом (Тютчевым) приходится сказать:

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует.

Едва ли не более, чем телесное, распространяется ныне растление духовное.

Причин последнего также очень много, и все они, попадая на почву чувственную, только усиливают развращение телесное.

Современная печать, вместо того чтобы давать духу человека сродное ему питание, возвышать его, — как часто потворствует, одобряет, усиливает порок, рисует его в самых завлекательных красках. И все это читают, глубоко воспринимают и потом проводят в жизнь. Фельетоны ежедневных газет, статьи журналов, излагающих некоторые судебные процессы с романическою подкладкою, повести, романы и драмы слишком нескромного содержания, специально порнографические издания, распространяемые ныне в массе народной с какою-то особенною старательностию, — все это действует буквально растлевающим образом на читающую массу. В среде последней потребность книжного чтения сделалась обыкновенного и насущною потребностию.

Эта потребность удовлетворяется по преимуществу светскою, журнального и газетного печатию. Последняя ежедневно, так сказать, высыпает на головы русского народа необъятную массу разнообразных мыслей, сведений и впечатлений, нередко ложных, двусмысленных и прямо безнравственных. Наблюдения показывают, что читатели прежде всего прочитывают легкие стихотворения, журнальные листки и хроники, изредка статьи научного интереса, но более всего читается обширнейший и разнообразнейший отдел повестей, драм, комедий и романов. Их читают с жадностию и безустали и недозрелые люди, и молодые девицы, и матери семейств, и серьезные служащие люди.

Признавая ту плодотворную и образующую сторону светской литературы, которая, несомненно, в ней есть, мы не можем не указать на то, с одной стороны, что при таком направлении обычная умственная пища нашего читающего большинства является одностороннею, а с другой стороны — чувственного характера. Ведь кому из грамотных и читающих людей неизвестно, около чего*, в повестях, романах и драмах и светских стихотворениях, обыкновенно вертится это литературное изящество? Справедливость требует сказать, что творений нравственно чистых и совершенно безопасных несравненно менее, чем противоположных им. Надо быть уже опытным, зрелым и искушенным человеком, чтобы с пользою заниматься этим чтением и безвредно проглатывать те сладкие части яда**, которые в нем рассеяны и скрыты во множестве.

______________________

* Опять — скопческая тенденция! Да около чего, друже, вращается и Библия, от первой главы Бытия, сотворения мужчины и женщины для любви и деторожденья, и до родословия Иисуса Христа, которым начинается Новый Завет? Везде "Адам, роди Сифа... Авраам, роди Исаака... Иаков, роди Иосифа, мужа Марии" (Матфея, I). Да, конечно, — это стержень жизни: кто с кем и кого родил. Его бы надо поливать; сюда бы нужны священные песни, туманные грезы, обетования, надежды; коротенькие предсказания — пророчества, ну хоть ворожеи-цыганки, если уж не священника: весь ритуал Veneris-Genitricis. Но когда это умерло, то бедная мысль человеческая все же хватается за стержень жизни: но уже, соответственно павшей эре, сплетает около него несколько лакейским языком лакейскую сплетню. Это и составляет содержание 9/10 светской литературы. Но все же в ней любовь не сокращена до такого коротенького щекотания нервов, как в следующем рассказе, который мы извлекаем из "Приношения современному монашеству" епископа Игнатия (Брянчанинова): "Епископ некоторого города впал в болезнь, по причине которой все отчаялись в его жизни. Там был женский монастырь. Игуменья, узнав, что епископ отчаянно болен, посетила его, взяв двух сестер. В то время, как она беседовала с епископом, одна из учениц ее, стоявшая у ног епископа, прикоснулась рукою к ноге его. От этого прикосновения возгорелась в болящем лютая брань блудная. Страсти лукавы. Он начал просить игуменью, чтобы она оставила сестру при нем для услужения ему, приводя в причину такой просьбы недостаток в собственной прислуге. Игуменья, ничего не подозревая, оставила сестру. По действу диавола, епископ ощутил восстановление сил и впал в грех с инокинею, которая сделалась беременною. Епископ оставил кафедру и удалился в монастырь, где кончил жизнь в покаянии, принятие которого Бог засвидетельствовал дарованием покаявшемуся силы чудотворений! Такова наша немощь! Таково влияние на нас соблазнов! Они низвергали в пропасть падений и св. пророков, и св. епископов, и св. мучеников, и св. пустынножителей" (стр. 55). Как это голо и кратко, как умер дух, содержательность любви, которую читаем в "Накануне" Тургенева, в "Грозе" Островского. Мотив рождения — уже не духовный! уже не исполнение заповеди: "размножьтесь" ответным мужа к жене: "размножимся". Умерла религия, а наконец, умер и роман: осталось бедственное "приключение". Но вот что замечательно в приведенном отрывке, что автор не спрашивает себя и читателю, не рассказывает, куда же девала монахиня своего ребенка, да и что с нею, несчастною, стало: план и тема "под вечер осенью ненастной в пустынных дева шла местах..." зародились, увы, еще в эти древние веки, и именно в свято-аскетических местах. Как это противоположно смелому, гордому восклицанию дочерей Лотовых: "И родила старшая сына, и нарекла ему имя Моав, говоря: он от отца моего. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына и нарекла ему имя: Бен-Амми, говоря: он — сын рода моего. Он отец аммонитян доныне". Великая вещь — не укрывание младенцев, и — от кого они: это одно предупреждает детоубийство. Написатель Бытия, Богом руководимый, знал это и потому не скрыл максимально невозможного рождения, как бы говоря народам, научая людей: "Никогда не скрывайте, дабы никогда не убить!" Первые детские трупики появились около "зарока не рождать" и "ох, согрешила" при зачатии. В. Р-в.

** Сладкий яд: вот пол! "Лепость (красота) мира — вот грех", — решил Селиванов, а в сущности, — подвел итог тысячелетнему мотиву. "Что делает диавол?" — на вопрос этот христианин ответит: "Влечет меня — к женщине", "влечет меня — к юноше". Ко многому и иному худому влечет он, к гордости, славе, богатству: но это все не основное, все это уже сбоку, примечание под текстом. Текст христианской добродетели: воздержание от женщины, воздержание от мущины, Адамо-Евово раз-единение, разрыв. Отсюда и пошло как противоположный полюс: вкушение горьких трав как первая добродетель, посты, умерщвление, некрасивые одежды, убогое жилье, неудобства, наконец, администрации. Ибо и великолепное учреждение есть "сладкий яд" отечества, "похоть" к удобствам его граждан — да!! Их невоздержание — это революция. Так все сплелось в один клубок некрасивого; и новое "десятословие" христиан можно бы выразить так: "не пожелай женщины", "не увлекись богатством и славой", "не понадейся на себя", "живи в домике маленьком", "ешь скромненько", "дружбы и знакомства не води", "думай о горнем", "спеши к могиле" и, "как жена Лотова — не оборачивайся на горящий Содом" бытия. В. Р-в.

______________________

Объем влияния, занимаемый современной печатью, — необозрим. Разнообразием и крайним удешевлением изданий она овладевает умами людей всех наций, состояний и возрастов. Ни невинная юность, ни подрастающие дети, ни простые поселяне, ни рабочие люди — никто не защищен от ее разрушающего влияния, когда она принимает ложное направление. А каковы результаты ее современного влияния на юные поколения и народные массы, можно видеть из статьи некоей г-жи Гурко, помещенной в журнале "Радость христианина", в февральской книжке 1898 года. Ее статья: "Мысли, возбужденные современным направлением литературы" — есть истинный вопль матери*, скорбящей о том, что современная литература помрачает чистый смысл детей бесстыдными, грязными описаниями страстей и отношений, которых они еще не подозревали. В литературе ныне замечается полное понижение идеалов, вследствие чего, конечно, понижаются и нравы. А между тем не имеет ли литература, — напротив, — священным призванием своим пробуждать, обновлять, очищать и возвышать идеалы человечества? Гениальные описания зла никогда не исправят человечество. Самый простой смысл говорит, что, видя человека, утопающего в болоте и тине, будет совершенно бесцельным описывать ему это болото и тину, во всех и без этих описаний слишком знакомых ему подробностях, а что надо ему указать путь, по которому другие прежде него вышли из этого болота, и возбудить в нем энергию, которая заставит его сделать необходимое усилие для того, чтобы освободиться от втягивающей его тины.

______________________

* Ну, вот то-то. Не редакция "Радости христианина", не монах, не священник — а мать завопила. Ведь никак эти рассуждения Дернова нельзя назвать "воплем": они довольно холодноваты. А когда мать завопила — то матери все и спасут, им все и надо предоставить, а дирижеров из "Радости христианина" надо попросить управлять другой губернией, отнюдь не семейною. И спасибо этой вопленнице-семьянинке! Ей templum [святилище (лат.)], как veneri-genitrici, ибо она и "genitrix" как мать, и venus — ибо, конечно, прежде чем стать матерью, была страстной супругою, — и вместе выступила как dea [богиня (лат.)] в высоких своих порывах на страницах "Радости христианина". Говоря это, мы комментируем, что именно разумеем под краткословным Venus-Genitrix: разумеем, конечно, — не античное, а сегодняшнее, наше. В. Р-в.

______________________

Для поднятия падшего человечества требуется иное направление в литературе. А современное грозит дальнейшим растлением человечества. Это показывают наблюдения над тем, на что обращается ныне внимание читателей. Ни в одной публичной библиотеке, нередко и в частных, нельзя встретить ни одного романа, который бы не был испещрен всякого рода заметками, причем в большинстве случаев подчеркнуты особенно рискованные по своей нескромности места. И больше всего этой операции подвергается, кажется, Мопассан. Такие отметки доказывают пошлость читателя. Такой читатель обыкновенно и выписывает в чтении только то, что тешило бы его грязные инстинкты, и те книги, которые не трактуют о порнографии, не подвергаются опасности быть разрисованными им, потому что они для него не интересны, и он их в руки не берет.

А что сказать о тех, кто распространяет в публике специально порнографические издания? А ведь такие распространители есть, и никто не может отрицать этого.

Но не в одной литературе, а во всех отраслях искусства замечается ныне неправильное направление, падение идеалов и прямо-таки растлевающее влияние на людей, соприкасающихся с таким направлением.

Как истинная поэзия есть не что иное, как "Бог в святых мечтах земли", — так и все отрасли искусства при правильном их направлении — должны быть не чем иным, как средством отрешения от земли* с ее тесными пространствами и короткими временами. То ли мы видим ныне?

______________________

* Ну, вот — "отрешение от земли". Из этого круга не умеет выйти священник. Т.е. он вовсе не может и никогда не сможет просветлить землю: ему на это как бы "предел положен". В. Р-в.

______________________

Отсутствием вечного идеала в искусстве объясняется то неудовлетворенное чувство, с которым мы смотрим на новейшие произведения живописи, несмотря на их сравнительно развившуюся историческую и реальную верность, или слушаем неясные, недоговаривающие звуки "музыки будущего", несмотря на усовершенствованную технику и блеск ее исполнения.

"Остановитесь перед картиною Рафаэля или Тициана, послушайте небесную гармонию Бетховена и сравните ваше чувство с теми, которые выносите вы из теперешних выставок и концертов", — говорит одна беспристрастная наблюдательница.

Не встречаем ли мы на художественных выставках таких картин или статуй, в которых все богатство натуры перешло в выражение страсти, "ищущей, кому отдаться", — или изображений на выставках тела "божественных" и небожественных форм в наготе, потерявшей свою невинность*. Нагота является теперь пред нами в мраморе или на полотне — или как Ева, сознавшая свою наготу и стыдящаяся, или как наглая и вызывающая "дочь рынка".

______________________

* Меня поразило следующее зрелище в Риме: храм св. Петра, Латеранский собор и пр. полны нагими, в мраморе и красках, полными и рослыми человеческими фигурами, то святых, то ангелов. В алтаре переднего фаса св. Петра из черной бронзы сделаны два ангела-отрока, с самым узким препоясанием; наконец, в балдахине над главным алтарем представлена знаменитым скульптором разрешающаяся от бремени женщина — в самый момент разрешения. И — ни одной не только порнографической, но хотя бы легкомысленной картинки на окнах бесчисленных магазинов. Это последнее отсутствие, после Петербурга и Москвы, залитых торговою порнографией, меня больше всего в Италии поражало, особенно в ее художественных Риме, Флоренции и Венеции; пока я не связал все это в своей мысли таким образом, что какое же удовольствие смотреть на безобразную наготу в окне магазина, когда ее можно видеть в благородных формах в церковной живописи, и, видя там chefs d'oeuvre'bi телесного обнаженного изящества, — получаешь в них мерку требований вкуса, имея которую в душе — разобьешь гипсовую мазню своих дней. Но в Москве и Петербурге религиозная живопись вся скопческая, и не только множества женских грудей, зрелище которых поражает в католицизме, но и локтя неприкрытого не увидишь: и, не имея, так сказать, жены в живописи, — спускаешься до кухарочки. Корень все тот же, везде — тот же. Преобразите храм — и вы спасете рынок. В. Р-в.

______________________

А сколько людей ныне не стыдятся останавливать свой взор на картинах содержания соблазнительного, любят такие картины и с спокойною совестию держат их у себя в домах, и даже еще на видных местах?

Что же это такое? Христианин, которого сердце должно быть чисто*, христианин держит то, что может говорить ему об одной нечистоте. Какова после этого душа хозяина, постоянно созерцающего мерзкое? Чему могут научиться дети, на сердцах, памяти, воображении которых, как на воске, отпечатлевается все, что они видят и слышат? Какой урок, какое назидание могут получить приходящие в дом родные, знакомые, лица посторонние? В мире и без того всюду и везде соблазны и искушения, а тут еще наводят их на новый соблазн. В плоти, в крови и без того часто происходят движения греховные**, а тут придумывают еще новое средство для возбуждения нечистых представлений. Горе тем, которые избрали это средством к своему существованию и издают подобного рода картинки: они — те соблазнители, о которых говорил Спаситель, что лучше бы им с камнем жерновым на шее потонуть в пучине морской. Горе и тем, которые покупают соблазнительные картинки, услаждаются ими, вешают в домах своих. Те и другие — губители душ христианских***, разрушители дела Христова, ибо Христос пришел призвать всех к святости и чистоте.

______________________

* Т.е. бесполо? чуждо "сладкого яда"? Нет: очевидно, проблема совершенно обратна и заключается во введении в душу, когда она еще чиста, есть горенка ангелов, адамо-евовского момента в отношении к совершенно же чистому существу; т. е. супружество отроков и отроковиц есть разрешение проблемы. Отсюда ранняя забота Авраама о браке Исаака и завет слуге: "Остерегись взять ему невесту из родов незнакомых, чужих". Вообще момент старости и неизвестности (избираемого лица) есть причина грязных современных супружеств. Брак двоюродных — у протестантов, как и слова "Мишны": "Отрок, имеющий племянницу, — должен погодить вступать в брак до ее зрелости: ибо супружество дяди и племянницы особенно угодно Богу", мудро устраняют выбор совершенно неизвестной, не проверенной в поведении и не проверенной в родстве, невесты. У нас, при бесчисленных "препятствиях к браку, лежащих в родстве и свойстве", жених понуждается искать невесту не близ себя, не около себя, знакомую и дружную с детства, а где-то "на далекой сторонушке", куда "прилучится" заехать. Таким образом, пересмотр "свойства и родства" в учении о браке есть одна из крупных сторон в путях поднятия его. Это есть фундамент "твердой фирмы брака", взамен теперешной мелочной его лавочки, "с приключениями". В. Р-в.

** Вот видите; даже кровь — грешна. И чтобы договорить мысль, следовало бы прибавить: "Ее надо выпустить". Как постижимы инквизиция, скопчество — из этих невольных обмолвок автора; до чего очевидно, какая есть "припека сбоку" брак в круге мысли нашего автора, и лицемерие всех его ссылок вначале на "Закон Божий", "Слово Божие", "закон природы и норму человеческих обществ". Ибо, очевидно, не предисловие решает дело, а середина и горячие дешевые страницы книги или статьи. Но как все это отражает первоначальное: "Мужчину и женщину сотворил человека Бог", "однако — лучше не жениться", "ибо суть скопцы из чрева матери, от людей и от себя — Царства ради Небесного". Все сбылось воочию, и даже "йота" от сего совета "не прешла". В. Р-в.

*** Очень все важное место, и главное — потому что бессознательно. Но не Дернов пишет, это эпоха пишет. "Женщина — вот грех! слияние с нею — вот преступление!" "И только оттого, что мы разрешили, и когда мы разрешили, — разумеется, сузив в ниточку, в узкий путь, — рождение прощено. Без этого нашего прощения — оно первородный грех, разрушение всего дела христианского". Учение о "незаконных сожительствах" и "незаконнорожденных детях" уже каменным, неодолимым образом надвигается здесь, и с ними — вздохи родивших не вовремя, не удержавшихся и родивших; вздохи — и детоубийство. Сейчас о "грехе" едва ли кто думает; но "стыд" есть эквивалент греха в безбожную эпоху, и он имеет ту самую остроту и пронзительность, какую некогда имел "грех". Давид родил от Вирсавии Соломона: ибо Нафан не за любовь к Вирсавии его упрекал, а только за смерть Урии. Но упрекни он его именно за VII заповедь по поводу Вирсавии, и лишний трупик около дворца царского заменил бы мудрейшего царя. И не было бы "Экклезиаста", ни "Песни песней". Мне говорил в Петербурге один священник, преподающий в институте, куда попадают девочки из Воспитательного дома: "Грехи родителей отражаются в детях: никогда я не видал девочек, столь рано развивающихся и склонных к соблазну, как здесь". Я подумал: это — от сил организма, плода подлинной любви, и еще спросил его: "А как их способности?" — "Отлично учатся, но это что: главное ведь нравственность". Таков смыкающийся круг суждения скопчества. Я думаю, если бы у Татьяны Лариной как-нибудь "испекся пирожок", родился сын, то был бы, верно, сыр, водянист, бескровен: "Успехи небольшие, сказал бы о нем священник: да сидит на уроках отлично. Головки в сторону не повернет, все внимает; правда, не запоминает — однако мне одно удовольствие". Я думаю, истощенное тупоумие русских XVII века и гениальность XVIII и XIX есть именно разница "плодов любви" от "фруктов принуждения". В. Р-в.

______________________

Язык живописи и пластики, однако, еще не так выразителен, как язык музыки и словесного искусства, и особенно его высшего рода — драмы.

То, что на картинах и статуях намечено в чертах общих и смутных, то самое в современной музыке и драме выступает перед нами с полною подробностию, в чертах определенных и детальных. В современной музыке не выражается ли нега* сладострастия! В современной драме не изображается ли порок в тех же ярких и соблазнительных картинах и действиях, как и в живописи и пластике? Где же вы тут будете искать чистоты и целомудрия?

______________________

* Ах, скажите пожалуйста! Какой пассаж и ущерб хору г. Архангельского. В. Р-в.

______________________

Беспристрастное наблюдение показывает, что самые возвышенные из увеселений, каковы, например, музыка и театральные представления, далеки от тех назидательных и благотворных действий, какие им обыкновенно приписываются.

Для всякого беспристрастного человека ясно, что в большинстве случаев современная музыка не утишает, а возбуждает и волнует страсти; что зрелища, под видом назидания и поучения, потворствуют слабостям и страстям, что та и другие, теша наше самолюбие, раздражают наши чувства, наполняют душу льстящими чувственности, но пагубными и вредными для сердца и духа образами и впечатлениями. Эти-то раздражающие чувства, льстящие чувственности образы и ощущения и привлекают в театры и увеселительные залы искателей наслаждений, и всякому наблюдавшему известно, что чем больше в известной пьесе элементов чувственности, чем рельефнее и привлекательнее изображены слабости и страсти людские, тем охотнее посещается она мнимыми искателями отдыха*.

______________________

* Какая клевета: уж если так, то и ходили бы все не в оперу и театр, а прямо в дома терпимости. Так и чувствуется в строках "больной подвижник, которого потрогала за ногу девица" (см. выше из Игнатия Брянчанинова). В. Р-в.

______________________

Оттого серьезная музыка, серьезные драматические произведения считаются скучными, неинтересными и непонятными и почти не посещаются*. Если так сомнительна польза от более возвышенных увеселений людских, то что сказать о тех рожцах увеселений, которые, как танцы**, маскарады и им подобные способы времяпровождения, исключительно основаны на чувственности? Страстные, далеко не двусмысленные взгляды, раздражающая чувственность музыка, разжигающая телесная близость и соблазнительные телодвижения, атмосфера интриг вполне приближают их к языческим зрелищам последних времен Римской империи. К ним по справедливости приложимы слова известного св. отца, назвавшего современные ему увеселения "гнездилищами заразы". "Они, как и современные этому церковному писателю увеселения, полны беспорядочности и беззакония. Перемешиваются на них между собою мужчины и женщины, чтобы взаимно себя видеть***. Взоры чувственностию питаются, пожелания разгораются, и праздные глаза, случай имея соседей пристально рассматривать****, воспламеняются чувственными пожеланиями... Каких только грязных деяний на этих зрелищах не представляется, каких только бесстыдных слов здесь не произносят! И хуже всего то, что, кто в этих пошлостях находит удовольствие, тот приносит образ их с собою и домой. "В душе остается после этих зрелищ грязный след, который при малейшем благоприятном влиянии после дает о себе знать".

______________________

* "Почти не посещаются"... Абонемента в оперу достать нельзя. И откуда все автор знает, по "сану" своему не имея возможности посещать ни оперу, ни театр? В. Р-в.

** Добрался. Читайте внимательнее, и вы увидите, что автор ведет вас незаметно в уголок духовного училища, единственно ему знакомого места, и, указывая сесть на парту, где сидели одноклассники Помяловского, говорит: "Вот — Эдем, насажденный человеку Богом до грехопадения". В. Р-в.

*** Ах ты, батюшки. Но мне кажется, и Адам и Ева "взаимно себя видели", и, только согрешив сознанием (не вожделением), т.е. ошибясь, — надели "кожаные препоясания". Нет, против этого неумолимого духа скопчества одно спасение, — воскликнуть: "Сбросьте всякий раз, когда изображаете еще не павших Адама и Еву, с них эту кожу и листья и откройте их так, как их друг другу открыл Господь. И как Он им приказал друг на друга смотреть". Поразительно, что в зале "Conceptio immaculata" ["Непорочного зачатия" (лат.)] в Ватикане, в огромной стенной живописи, Эдем изображен, — но листья дерева так расположены, что все же образуют хотя бы невольное "препоясанье" и Адаму и Еве. Как противоположно учение евреев, что "от Адама потому Бог не потребовал обрезания, что Адам был природно сотворен обрезанным". Каждый понимает, что вид "обрезанного", в противоположность мертвым греко-римским скульптурам, есть вид живого пола, вид возбудительный для другого пола. Но от сего, что уже и "Адам был обрезан", — у евреев детоубийства и не образовалось никогда. А уже в сокровениях залы "Conceptio immac", не говоря о нашем скопчестве, где и "на локоток посмотреть нельзя", — детоубийства implicite заключены, "напророчествованы". В. Р-в.

**** "Потрогала ножку у больного" (см. выше). В. Р-в.

______________________

Но главная опасность чувственных удовольствий и увеселений состоит в том, что они привязывают к себе наше сердце, делаются потребностию души, получают преобладание и даже полное господство над нашей жизнью и волей, над нашим умом и сердцем, лишают самого драгоценного нашего дара и принадлежности христианской свободы. Тот грязный* след, который оставляют в нашей душе чувственные удовольствия, то льстящее чувственности воспоминание, которое трудно заглушается в нашем плотяном сердце, могут послужить и действительно служат источником этого лишения. Раз испытавши удовольствие, человек, при удобном случае для повторения его, не всегда оказывается в силах удержаться от него. "Так, — по словам преосв. Димитрия, архиеп. херсонского, — и начинается обыкновенно рассеянная жизнь; так заглушается мало-помалу голос совести и требования долга. Склонность к наслаждению становится, наконец, страстию, овладевает душою, покоряет себе и разум и волю. Отсюда уже прямая и широкая дорога ко всякому греху и пороку, потом к преступлениям и совершенному распутству. Так зачинаются и растут все порочные склонности**, которые в последних, крайних проявлениях своих невольно возбуждают ужас. Правда, что до сего крайнего развития порочных страстей, до этой ужасной бездны зла доходят немногие — однако же доходят! Кто же поручится, что не дойдет когда-либо и каждый, кто ступит уже на этот скользкий путь"? (Соч. т. IV, 75).

______________________

* Опять — "грязный". Пол — это грязь: аксиома, из которой не умеет вырваться автор. В. Р-в.

** До чего понятно, что за редчайшими исключениями духовенство женится на деньгах; и что молодые теперь священники, думающие о подруге жизни, а не о "попадье при хозяйстве, взятой со столькими-то тысячами", представляются старому и основательному священству "разрушителями основ духовного быта". До такой глубокой степени идея любви, чувство любовности — вырваны у них! В. Р-в.

______________________

"Никто не родится злодеем, но делается таким постепенно, уклоняясь от заповедей Божиих шаг за шагом, переходя от одного заблуждения к другому, от скромных удовольствий к более шумным и увлекательным". Особенно все это опасно для молодых неопытных и увлекающихся людей, сердца которых особенно восприимчивы и открыты всяким, как хорошим, так и дурным, влияниям. "Если, — скажем словами св. Иоанна Златоуста, — старику не должно посещать этих увеселений, то тем более юноше. И для того (старика) велик позор и большой стыд: и для этого (юноши) тем более ужасная гибель и глубокая пропасть, чем живее в юношах вожделения, чем сильнее в них пламень, который, лишь только получит хоть немного вещества отвне, зажигает все" (Бес. к Антиох. нар., т. 2, стр. 68-69). Об этом следует больше всего подумать тем, которые по мнимо благотворительным побуждениям способствуют распространению и расширению круга влияний разного рода увеселений, привлекая сюда по большей части самые неопытные и потому легко заражающиеся юношеские силы.

В заключение орган говорит: "Если равнодушие к делу благотворительности постыдно, то увеселительная благотворительность преступна*, ведя систематически и последовательно к нравственному отупению и даже порочности. Тут ответственность не пред бедняками только, но и пред церковию и пред всем обществом".

______________________

* Так как "благотворительность" то, особенно если от нее перепадает кой-что на "свечки и ладан", во всяком случае хороша, то слово "преступность", подчеркнутое в подлиннике, относится, очевидно, к веселости. "Кто весел — враг мне", — говорит Дернов и цитируемый им "орган". А мы еще спорим о направлении христианства. В. Р-в.

______________________

Таким образом, многообразные причины, кроющиеся в направлении современной печати и в современном направлении искусств и художеств, непосредственно приводят современное и подрастающее поколение к отрицанию закона* на практике.

______________________

* Какого "закона"? Из нижеследующего видно, что "закона о браке". Но как он состоит в "плодитесь, множитесь", то, казалось бы, пластическое и музыкальное возбуждение к нему, конечно, не ранее, однако и не позже канонических для него лет (13 лет для девушки и 15 для отроков) составляет нисколько не предмет упрека, но предмет похвалы, как воспомоществование мысли Божией. Пусть оставит автор незнакомую и враждебную ему область. Нет, понятны становятся "тимпаны и трубы" древних; "трубные звуки" в храме Соломоновом! Как и Давид, пляшущий перед киотом Завета, и притом "сбросив эфод", за что его упрекнула Мелхола (дочь Саула, возлюбленная Давидова). Невозможно из этого систематического, человекоубийственного скопчества вырваться иначе, как ухватившись за плиты разрушенного храма Соломонова: ибо если это (у Дернова) религия, то — и то религия же. Он только в предисловии "помахал" первой страничкой "Бытия", предупредив крик: "Это преступник! бойтесь его!!", а затем во всем содержании и не вспомнил о Бытии, о всей Библии, ссылаясь лишь на "хилых, лежащих в постели старцев", которых "девица потрогала за ногу" и укусила "вожделением". Все это сплошная гадость, эти его авторитеты, — и весь доклад его есть самое преступное выкапывание самых столбов брака. Но к чему хитрить: размахивал бы он уже с самого начала ножом Селиванова, говоря: "Вот что вводит в царство небесное". А то "закон", "природа", "общежитие", "семья", "супружество", "достигшие зрелости юноши и девицы"! Ну, "смотрят на картинки", "слушают музыку", "terribile dictu [страшно сказать (лат.)] — танцуют". Очевидно, потому что нравится, и нравится потому, что созрели; стало быть, им надо дать: ему — жену, ей — мужа. Но во всем "докладе" автор так-таки и не подступил к жгущему скопческую душу пункту Быт., 1: "сотворил помощницу ему", и он нигде не сказал, когда же и как подвести юноше девушку, девушке — юношу. Мысль-то Божия никак и не выходит у него. Но тогда с криком: "Это — не Божие", "это — от врага" — мы можем изодрать его доклад в куски и, оставив "танцы", "музыку" и "пластику", все это довести до высшей степени изящества, до религиозного изящества: дабы оно стало религиозным путем, тропинкою к религиозному соединению. Преобразование скопческой музыки и пластики в брачную, создание пластических религиозных форм как в своем роде "подлинника" супружества — вот проблема нового религиозного искусства. В. Р-в.

______________________

Но в искусстве всего яснее отражается умственное настроение эпохи, господствующий интерес ее мышления, который и является основательною причиною всего направления жизни данной эпохи.

Каково же мышление настоящего времени, вследствие которого закон о браке отвергается в принципе?

В самых выдающихся, как говорят, образцах современной драмы, отражающей умственное настроение нашего времени, — мы видим — проповедуется свобода* любви, свобода личности**, особенно женщины от гнета семейной тирании***, разрыв со средою, с общественным мнением, с семьею. На основании каких воззрений?

______________________

* Ага, добрался до главной собаки. Ну, конечно, — зарыть ее! В. Р-в.

** Как это все связано! Как нужно запомнить этот путь суждений. Да — личность, вот главный враг самооскопившегося "общечеловека", в котором умерло имя под клобуком. Завистливо — он ненавидит личность, как бедняк — богача. Отрешенный от любви или имея под боком "матушку" с капиталом, — о, как он дрожит на свободную любовь! Там — счастье, мимо которого он прошел. Все он пожертвует, даже самый капитал, чтобы стреножить бегунью в поле. Прихрамывая, он будет следить за ней, и не устанет, и своею злобою истомит ее: и наконец настигнет и накинет недоуздок. "Теперь ты моя, не вырвешься". Таким "недоуздком" (все совершилось безотчетно в веках) сослужило скопцу когда-то, 1700 лет назад, вырвавшееся у него "благопожелание", благословение браку, то же в своем роде "предисловие", открывшее самую грустную книгу. Скопец — горд и дорого ценит жемчуг слов своих; это благословение обошлось человечеству в тысячи убившихся девушек, убитых детей: ибо, едва поймав в "недоуздок" некоторых, он всех остальных объявил "беглянками", невозможными для общежития существами, нарушительницами воли своей и Божией. "Недоуздок" же он ценит дорого и всякое надевание его обставил ценою, формальностями, подробностями, которые сообщили бы ему все пущую и пущую важность. "Моя власть"... И так это и до сих пор слышится. В. Р-в.

*** Как это все важно: "Женщина — ты, когда любишь, — враждуешь против власти, среды, общественного мнения, семьи". Все — уже приспособилось одно к другому, слежалось в ком поистине падали, задавившей одну сверкающую под собою точку — любовь. "Любовь — вот враг брака!" — не это ли восклицание есть, в сущности, тысячелетнее восклицание богословов? Как странно: значит, — брак без любви?! Как же иначе? Когда любовь — враг брака, то, стало быть, брак — враг любви. Какое неестественное сцепление! Что совершилось? Мгла в глазах, так страшно прочесть: ведь брак родился из любви, как же они разошлись, стали враждебны? Но мы вспоминаем хромого ловца и недоуздок: затем он и путешествовал, чтобы выкрасть из мира любовь. И когда он ее похитил и, отведя в сторону, "заколол, как последнюю языческую жертву", то написал на воде пальцем: "Брак". С тех пор всякий раз, когда бессмертное существо любви воскресает, "брак" бледнеет, теряется, не знает, что сказать, и зовет в защитники Пушкина или Дернова; а когда заключается "брак" — странным образом бледнеет и умирает любовь. Сказывают и пишут моралисты, что "брак в целой Европе умирает". Но мне кажется, можно предвидеть, что, когда он испустит последний вздох, — вдруг вся Европа зацветет браком, так что уголка в ней безбрачного не останется. Ибо по аксиоме, "где умер брак — воскресла любовь", — она вся зацветет любовью, которая сольется с браком, и брак обратно сольется с любовью. Тогда будет невиданное и во всяком случае неустроимое для Дернова зрелище: земли, наполненной браком, и притом решительно везде всецело и исключительно одним только счастливым браком! Какое "смягчение-то нравов" произойдет: ибо какой же счастливый дерется, кусается или воюет? Все это порождено желтым несчастием! В. Р-в.

______________________

В действительной жизни все это происходит у нас прежде всего вследствие распространения сектантских учений*, многие из которых, отрицая все установления Церкви, отрицают и брак и, льстя этим чувственности** современных людей, дают им опору для отрицания закона***в принципе. Специалисты, имеющие дело с сектантскими учениями, могут указать, какие именно секты вредны и опасны в этом именно направлении.

______________________

* Скажите, пожалуйста: падение семейного счастия от пашковцев и толстовцев! также — и от староверов! Но ведь автор уже в суждениях о браке хлопочет об одном интересе: "нашей власти", и естественно, что "колебание нашего престижа" в браке у него переходит в кидание озлобленных взглядов вообще по линии "колеблющих наш престиж". В. Р-в.

** Так вот в чем дело: "брак — во умерщвление чувственности". Ну, и понятно, сколько еще молодых сил остается в человечестве — все это "вулкан под браком". Муж Татьяны (пушкинской), дующий в кулак и никак не могущий согреться, есть идеал его: тут уж около него и над ним все тихо. "Гиганты побиты, Прометей связан", и Юпитеру-Дернову остается одно удовольствие. В. Р-в.

*** Да что за "закон", почему он все мелькает? Уж не есть ли "закон о браке" -"закон безбрачия"? Кажется, — так. Иначе, почему "льстя чувственности — отрицает закон". В. Р-в.

______________________

Распространение гражданского брака на Западе вызвало у нас уродливое явление, ведущее к отвержению закона в принципе*. На Западе заменили закон церковный о браке законом гражданским вследствие борьбы Церкви с государством и, конечно, еще по несчастной склонности сердца человеческого к своеволию, вследствие стремления вырваться из границ, положенных законом Божиим, ради страстных увлечений и плотских наслаждений**.

______________________

* Да что такое за "закон в принципе"? Разве в "гражданском браке" муж с женой живут на разных половинах квартиры? или, как Лаврецкий и супруга его, в разных государствах? Интересно знать, разъехавшись, Лаврецкий и жена его "нарушили ли" "закон в принципе"? Кажется, — нет, ибо тогда духовная консистория не приняла никаких мер и отказала Лизе Калитиной в устроении ей семейного счастья. Итак, "закон в принципе", по-видимому, позволяет супругам иногда хоть вовсе не жить вместе, но, однако, непременно спросясь у церкви: напротив, когда муж и жена счастливо и вместе живут и у них каждый год рождается по хорошенькому ребеночку, но если это делается с санкции одного государства, то "нарушается в принципе Закон". Откуда явен итог, что сущность Закона Божия заключается в повиновении "нам". В. Р-в.

** Жалобная панихида. В. Р-в.

______________________

Чем иным можно объяснить нетерпеливое желание некоторых народов Западной Европы заменить христианский брак*, благословляемый церковью, так называемым гражданским, если не стремлением совершенно освободить свою совесть от напоминания закона христианского о хранении верности**, чистоты*** и целомудрия в супружеской жизни? Когда люди с своим собственным гражданским законом в руках сами могут заключать браки и расторгать их без мысли о Боге**** и без страха ответственности перед судом Его*****: тогда и пред людьми, и перед детьми, происходящими от таких браков, стыдиться нечего; все, даже и оставление детей без попечения отца и матери при разводах******, поставлено на законную почву и не имеет ничего заслуживающего порицания. Как же нашим слепым подражателям Европы не желать подобных законов? При них не будет этих церковных правил, запрещающих браки в близком родстве, стесняющих произвольные разводы, предписывающих крещение и христианское воспитание детей*******. Для них не важно, что сама природа восстает против нарушения ее законов, производя золотушных и глухонемых******** детей от браков в близком родстве, что дети без христианского воспитания********* становятся грубыми язычниками, что произвольные разрывы супружеств разрушают вконец эти естественные гнезда, называемые семействами и предназначенные для размножения, охранения и воспитания птенцов рода человеческого**********. Но у нас замечается нечто еще худшее, чем борьба в Европе за гражданские браки: у нас люди, свободно сошедшиеся, без разрешения всякого закона, не краснея, живут вместе, выезжают, принимают гостей и развязно говорят: "Мы живем в гражданском"*********** браке".

______________________

* Мне кажется, — брак христиан и есть христианский брак. Какой же, не мордовский же? В. Р-в.

** Да ведь именно в "христианском браке", соглашаясь с терминологией Дернова, верности не требуется (Лаврецкий и жена его, Каренин и жена его). В. Р-в.

*** Какая же чистота у Анны, живущей с мужем и Вронским? и у жены Лаврецкого, отдающейся парижским актерам? Но консистория в обоих случаях не развела их, опираясь на слова Евангелия: "только ради прелюбодеяния можно разводиться" — и, след., не признав "прелюбодеянием" жизнь втроем и даже — со многими. А консистория чей "орган"? Секрет усилий к "гражданскому браку" едва ли и не есть единственный способ вырваться к чистоте в браке. Ибо если секретарю духовной консистории не претит, как будет жить Каренин, то ведь самому-то Каренину — претит? И вот, ничего не добившись от консистории, он потребует гражданского брака, потребует его и Лаврецкий, и Калитина — когда придет в сознание. Потребуют его все несчастные, не потому, чтобы хотели в супружестве жить без Божьего благословения, но потому что с просьбою о нем пошли не туда вовсе, не к супруго-Сочетателю, а к супруго-Разъединителю. И эта ошибка адреса и произвела (верим — минутную) запутанность, именуемую "гражданским браком". Известно, что казна бережет потерянные вещи, пока не нашелся хозяин, ей же отдают и похищенные вещи, отнятые у вора. То же случилось на Западе и с семьей. В. Р-в.

**** Да почему без мысли о Боге? Неужели и помолиться без требника нельзя? В. Р-в.

***** Перед судом консистории, и столь жестокой, бесчувственной; но автор скашивает на сторону глаза и приемлет "имя Господа Бога всуе". В. Р-в.
****** Вот когда (не ранее) вспомнил о детях: когда подошла угроза "нашей власти". Ну, а что у русских, рождающихся в Петербурге, "и притом, к несчастию, исключительно почти православных" до одной трети их, — и отцы и матери отнимаются и по имени, и иногда для пропитания, что дети эти же "бросаются в непотребные места или вытравливаются", и все это при полном действии "христианского закона" (см. выше), то автор молчал. "Лицемер, что говоришь о соломине в глазе брата твоего, — изыми из своего бревно". В. Р-в.

******* Ну, наше "христианское воспитание" в воспитательных домах ли, — в притонах, как у Скублинской? Вообще в смысле урегулированности и упорядочения семейной жизни древние афоризмы о браке, годные для какой-нибудь Вифании и Ни-комидии, величиною в наш Серпуховский уезд, решительно непригодны. Какое же было "упорядочение" семьи у Лаврецкого: одна — пошла в монастырь, другой — в одиночество, третья — победительница всех — в парижские удовольствия, и все "по христианскому закону". "Регулирует" то, что регулирует, а что не регулирует — то и не регулирует: и когда "правильной" жизни нет — то нет и "правил" иначе как мнимых. В. Р-в.

******** Скажите, пожалуйста. Эти "золотушные и глухонемые" сейчас выдвигаются вперед, когда заходит вопрос о "шестом свойстве и четвертом родстве", препятствующих у нас вступать в брак. Но эти "золотушные и глухонемые" весьма подобны актерам кукольного театра, которых держит за ноги простоватый мужик; "мужик" на этот раз никак не может доказать, что у немцев, англичан и у евреев, где шестое свойство и четвертое родство не соблюдаются, дети рождаются "глухонемыми" или "золотушными", и вообще более хилыми, чем у русских; во-вторых, "мужик" не может объяснить, какие же дети рождаются в "благословенном" браке 69-летнего тайного советника с 16-летнею девицей; в-третьих, он не может указать, почему же "золотушными" должны дети рождаться, если чужие друг другу восприемники одного ребенка от купели женятся? или — два родных брата на двух родных же сестрах? или — после смерти жены своей ее вдовец с детьми, чтобы не брать им чужой мачехи, женится на сестре ее? В. Р-в.

********* Просто — непостижимо: да отчего при гражданском браке не может быть "христианского воспитания"? Может быть, законоучителя берут не из патеров? Да и какое у нас воспитание при церковном браке, воспитание хоть у Скублинской, в Воспитательном доме, да и в безграмотной деревне? Справедливо заметил во "Власти тьмы" Толстой: "Тычутся, как вылупившиеся цыплята, носом в свой собственный навоз". Нет, уж о "воспитании" Дернов не позаботился, и не о нем он здесь заботится, а о привилегии на "недоуздок". В. Р-в.

********** Хорошо "дворянское гнездо" у Лаврецкого! А с Лизой Калитиной могло бы быть гнездо. Но "законы брачные" сему здоровому и нравственному гнезду возникнуть помешали. Пусть же и хранят в кармане, и показывают всему свету протухлое яйцо "сохраненного" им гнезда m-me Лаврецкой, пожившей с актерами в Париже и заведшей в 2-3 дня интрижку с Паншиным перед глазами мужа. Нет, уж чужого добра, добра свободной и независимой любви в браке, вы, его творцы у нас, не трогайте: и поноситесь с той "семейкой", какую создали и иллюстрации которой дает ежедневно суд. В. Р-в.

*********** Конечно, — не могут назвать "гражданским", ибо гражданство их не признало; но раз их признает общество — то вполне могут назвать его "общественным браком"; "общественно-признанным браком". Также могут назвать его "христианским": ибо христианство не ограничивается требником; и еще лучше и полнее — "библейским". Это совершенно покрывает дело, ибо в Библии и лежит настоящий и единственный корень брака, который, упомянув в начале доклада, на всем остальном его протяжении оспаривает Дернов. Браки, о которых он говорит, и суть невольная и бессознательная реакция к Библии, и борьба — с убийцами ее. В. Р-в.

_________________

Философия, с одной стороны, дающая направление умственному настроению, а с другой, — у нас, при подражательности Западу, усвояемая потому, что она именно льстит нашему чувственному настроению, — философия последнего времени есть в сущности одна колоссальная проповедь эгоизма, — эгоизма*, возведенного в принцип, в единственный и безусловный закон жизни. Материализм и дарвинизм говорят: "Нет человека как самостоятельного целого, он есть лишь продукт природы, мировых законов и т. д., — человек должен быть единственным для себя законодателем, своим судьей и решителем своей судьбы. В человеке все естественно, и борьба с требованиями природы дело бесполезное и даже вредное. Так называемый наследственный грех теологов есть не что иное, как простая животная природа человека. "Пить, есть и женщину"**- вот единственное естественное законное требование организма, — в этом состоит сущность природы человека и способность ее к развитию. Организм не может господствовать над самим собою".

______________________

* На "эгоизм" надо у себя и в своем ведомстве оглянуться. В. Р-в.

** "Вкусите от всех плодов земных"... "вот тебе — помощница": это где сказано? В. Р-в.

______________________

Под углом такого воззрения все извращеннейшие похоти нашей природы должны считаться именно только выражением полноты нашей природы и как такие, конечно, уже не могут подлежать никакому стеснению или ограничению.

В невозбранном раскрытии всех вожделений нашей плоти усматривается совершенство жизни всего человеческого рода в будущем. Происхождение добродетели целомудрия объясняется не чем иным, как эгоизмом, который не желает разделять удовольствия своей любви с другими и потому установил закон о браке.

Такими воззрениями, конечно, дается твердое основание для отвержения закона в принципе, для погружения в пучину чисто животной жизни.

Пессимизм и буддизм, утверждающие, что благо в том, чтобы не жить, благо в самоуничтожении, практическим следствием имеют опять-таки чисто животную жизнь, наслаждение и удовлетворение всем инстинктам телесной природы, пока человек находится здесь на земле, пока он еще не истребил себя.

Вот современное направление философии, гибельно влияющее на воззрения на брак и на данный Богом закон, отвергающее его в принципе*. По важности этот вопрос требует глубокого обследования, которое, конечно, невозможно в пределах настоящего доклада, и без того занявшего так долго ваше, досточтимые братия о Христе, внимание.

______________________

* И все "отвергающие закон в принципе". Девство, аскетизм — не правда ли, вот единственное "отвержение закона брака в принципе", и во всем докладе один его автор и есть страшный борец, "отвергающий закон в принципе". В. Р-в.

______________________

Что же сказать в заключение наших рассуждений? К чему должны быть направлены меры пастырей в борьбе со злом, причины коего мы показали?

Высокое достоинство человека в том, что он господин природы. — Но ему, запечатленному образом Божиим и получившему богоподобную природу, предназначены — только первоначально жизнь и развитие среди природы видимой, а затем предназначено восхождение в мир духовный*, в вечные селения его Создателя и Отца. Словами творческого благословения: "раститеся и множитеся и наполните землю" — указано людям не только на высокое их предназначение, но и** на обязанность с должным вниманием хранить в себе творческую силу чадородия и воспитывать свое потомство согласно с волею Божиею и предназначением человечества.

______________________

* Вот, вот! лезвие скопца уже подкрадывается. В. Р-в.
** И все-то сплетено из "не только, но и": о размножении — ни слова; о неразмножении — все. Совсем было подошел к "плодотворению", но вильнул в сторону: "Храните творческую силу чадородия". Да до каких лет? 65, когда вы охотно повенчаете? И для кого и для чего хранить: ведь до невесты вы так и не достукались, обошли ее бочком, обругали вокруг ее все, музыку, картины, и, очевидно, "хранить" "творческую силу" надо для могилы, гроба. Вот как унесешь ее туда, без потомства, вы радостно захлопнете крышку над "творческою силою", воскликнув: "Видели ли вы сатану, спавшего с неба, как молния", "ныне — суд князя мира сего", "я победил мир". Вещие слова. Грозные пророчества. Кто сотворил женщину — сотворил красоту, притяжение к ней, вожделение ее; сотворил возбудителей красоты, и появились музыка, художества, поэзия, явилась мудрость — философия. Но кто захотел бы все это спрыснуть мертвою водой, достаточно было бы перервать пуповину между женщиною и мужчиною. Взор творца померкнет, резец выпадет у скульптора, цевница — у музыканта, а философия превратится в искусственную и сухую игру. На развалинах мира появится осел с длинными ушами и, чего доброго, пожалуй, сочинит "доклад" о вреде красоты и женщины и как следует устроит семью и брак без женщины и красоты, но зато позвав "на брак в Кану" самого длинноухого докладчика, который уж заменит жениху вредную женщину, ляжет с ним на новобрачную постель, но, вместо брачного "греховного" удовольствия, целую ночь ему будет реветь в ухо наставления о целомудрии, о воздержании, о смерти, гробе и будущей жизни. И, утешив в том, что если сам он, конечно, от осла не будет иметь детей, то зато осел охотно назовет его своим "духовным сыном", что совершенно удовлетворит его в чувствах родства. "Ибо преобразует природное родство в духовное". В. Р-в.

______________________

Посему, кроме законодательных мер, статистических исследований и пастырских мер воздействия на взрослых, не самою ли главною мерою является забота пастырей о воспитании подрастающего поколения, о разъяснении ему сущности закона и возможное устранение его от всех, указанных нами, растлевающих влияний?

Отсюда должны вытекать все задачи дальнейшего пастырского делания, имеющего целью воспитать: здоровое — физически — поколение для общества и для государства, чистое, нравственное — для Церкви и угодное Богу — для царства небесного.

XIX. Пастырское собрание по вопросу о незаконных сожительствах и мерах для борьбы с этим злом

Пастырское собрание столичного духовенства, состоявшееся в зале Общества духовно-нравственного просвещения в духе православия 15 сего декабря, было продолжением такового же собрания 1 декабря. На первом предложен напечатанный уже в "СПб. Дух. Вестн." доклад А. Дернова "О незаконных сожительствах и мерах к борьбе с этим злом", — в собрании 15 декабря надлежало приступить к совещаниям по предложенному предмету.

Вначале председатель собрания, прот. М.И. Горчаков, указав на сложность и многосторонность поставленного на обсуждение предмета, наметил главные составные его части. При рассуждениях и совещаниях, согласно мысли о. протоиерея, придется: I) выяснять значение законного и нормального брака как конкретного супружеского союза, так и установления в строе человеческого общежития — в народе и государстве, для лиц, вступающих в брак, для детей, семьи, потомства, родственного союза, соседей, населения в обществе, народа, церкви и государства; II) указывать вредные последствия и пагубное влияние незаконных сожительств — для лиц, повинных в этом, для детей, семьи, рода* и т.д.; III) установлять верные воззрения на содержание, природу и существо законного и нормального брачного союза; IV) опровергать распространенные в обществе разные понятия о браке — односторонние, неверные и извращенные; V) исследовать причины и обстоятельства, препятствующие установлению законного брака; VI) указать и выяснить причины и обстоятельства, содействующие распространению незаконных сожительств; VII) обнаружить и критически исследовать отношения к разнообразным явлениям, противным целомудрию, девству и т.п., законодательства уголовного, полицейского и военного, властей и общества; и наконец, VIII) изыскать и указать пастырские меры, какие можно предпринять против широкого распространения упадка целомудренных отношений в населении столицы, соединенного с ужасными последствиями, подрывающими народное здоровье и благосостояние.

______________________

* Оно заключается в юридическом и экономическом (наследственном) бесправии: уничтожьте его, и вы устраните "вредные последствия и пагубное влияние незаконных сожительств для детей, семьи, рода". Но лиса знает, каких она кур ворует, и притворяется охранителем курятника. Нужно бы говорить об "умалении нашего престижа", при даровании таким детям прав. На это и рука не подымется; итак, что дети бесправны — это твердо, как замерзший ледовитый океан, и вот когда они бесправны и от этого, конечно, несчастны — "мы пожалеем их". В. Р-в.

______________________

Указание исчисленных составных частей общего содержания подлежащего обсуждению собрания предмета не есть точная и определенная программа для совещаний собрания, а может служить лишь руководственною и путеводною нитию, около которой имеют ориентироваться совещания, рассуждения, воззрения и расследования о сложном и многостороннем предмете, — о таких явлениях в населении г. С.-Петербурга, которые составляют продукт многочисленных, разнообразных и сложных условий и причин, исторически развивавшихся и продолжающих действовать в жизни нашего времени и находящихся в зависимости от умственного и нравственного настроения тех или других слоев современного общества. Что касается до порядка, очереди и постановки частнейших вопросов, то таковые могут определяться как заявлением 16 столичных пастырей и содержанием предложенного ранее доклада, так и ходом совещаний и желанием по возможности скорее достигнуть результатов совещаний, необходимых и полезных для практической пастырской деятельности.

Содержание для первых вопросов дается заявлением 16 пастырей от 5 ноября о ежегодном поразительно великом количестве зарегистрированных в Статист. Отд. Думы незаконнорожденных детей в С.-Петербурге, сравнительно с числом законнорожденных, и о том, что эта регистрация свидетельствует о широком распространении в нашем городе незаконных сожительств. Но эти размеры незаконных сожительств в Петербурге не могут казаться ужасающими по общему числу неженатых в Петербурге, сравнительно с количеством состоящих в браке. По однодневной переписи 1890 года, значится: холостых мужчин в Петербурге, находящихся в брачном возрасте от 21 года, 118 811 лиц, а женатых 203 853, вдовых 12 162, разведенных 1057, неизвестного состояния 1669*; девиц от 16 лет 133 764 (замужних же 136 249), вдовиц 58 000, разведенных 1733**, неизвестного состояния 1808. Статистика не дает ответа на вопрос о числе незаконных сожительств в столице, а весьма важно*** было бы точно знать их цифру. Ежегодный подсчет статистических цифр о числе новорожденных в Петербурге в году детей — законных и незаконных и о числе заключаемых браков, по материалам из метрических книг, пастырям церквей столицы вовсе не известен. Неизвестно и процентное отношение числа рождений, супружеств и браков к общему количеству православного населения в столице****.

_____________________

* Т. е. "несемейного состояния: 118 711 + 12 162 + 1057, а всего 131 930 мужчин брачного возраста на 203 853 внутрь-брачного состояния. Поразительно, что как доклад А. Дернова, так и вызванные им прения даже не упоминают о проституции и домах терпимости. Между тем очевидно, что цифра 131 930 делится на два: проституционную, громадную, и очень небольшую, к несчастию (вот и пришлось сказать), незаконных сожительств, т. е. не венчанных семей. И как только вы ударите по вторым, явление под ударом опадет и пропорционально вспухнет в проституционном. Потому что пуху некуда деться, он может только переместиться. Не связывая этих явлений и крича только о каком-то неизвестном целомудрии, и пастырское собрание, и Дернов, в сущности, борются за проституцию, в пользу проституции. Таковы плоды наивности в сложных вопросах. В. Р-в.

** Итак внебрачных женщин брачного возраста: 133 764 + 58 000 + 1733, а всего 193 497 на 136 249 брачных. Вот эта цифра и есть корень всего дела. Но пастырское собрание так лениво к ним отнеслось, что даже не подсчитало итога. 5. Р-в.

*** Когда были однодневные переписи в столице, то в табличках о всем крупном и мелком спрашивалось. Но поразительно, что такой крупный факт, как "незаконное сожительство", показующий желание семейно жить и недопущение самим законом человека до семейной жизни — вовсе в вопросных пунктах не содержался. Нельзя сказать, чтобы статистики не знали об этом, на улице и средь бела дня лежащем, факте; но, очевидно, они боялись опрашиваемых обидеть вопросом, получить дерзость или ложь в ответ: это показует, на какой низкой степени опозоренности стоит в официальных и вообще в светских глазах "незаконное сожительство". А если оно так низко стоит, что о нем даже в статистическом листке спросить нельзя, то будем ли мы осуждать девиц, вдов, что они скрывают всячески рождения. А если скрывают и не могут, не смеют под давлением общества не скрыть: то смеем ли мы отречься, что само общество и l'esprit des lois [дух законов (фр.)] требует убиения детей их. Правда, не прилагая к этому рук и вообще издали, сторонясь. Но ведь бывает на войнах, что целый отряд, корпус, армия сдается без выстрела: она уже так окружена, что не может не сдаться. Вот и девушка или вдова-христианка тоже "так окружена", что не может "не сдаться в материнстве", и бросает ребенка в прорубь, на чердак, в отхожее место, только дабы явиться "чистою", "неосужденною" в глазах "целомудренных" (идеал Дернова) ее окруживших полчищ. В. Р-в.

**** Ну, т.е. ничего не известно заботливым пастырям. В. Р-в.

_____________________

Были голоса, что в данном случае важно для пастыря знать о существовании лишь самого зла* и иметь средства для борьбы с ним. Но вопрос сам собой ставился шире: полезно ли и необходимо ли, для правильной и целесообразной постановки пастырской деятельности, вообще знать положение своей паствы во всех отношениях возможно точнее. Важно в каждый данный момент каждому пастырю иметь возможно точные сведения о числе прихожан каждого прихода, их семейном положении, вообще данные для определения нравственного состояния его паствы. Несомненно, препятствиями на пути к приобретению таковых сведений являются трудность собирания, подвижность столичного населения из прихода в приход, из города в провинцию, разработка статистических материалов, обнародование их, беспрерывное продолжение собирания и издания и т.п. Но, во-первых, без труда ничего не дается; во-вторых, благодаря успехам науки статистики, есть возможность собирать и разрабатывать эти материалы и для целей пастырской деятельности. Ввиду того, что самое собирание статистических сведений ведет к прямому непосредственному знакомству пастыря с его паствой, что и дознано на опыте, мысль о важности учреждения особого статистического комитета или бюро для собирания и разработки сведений, полагаемых в основу пастырского воздействия, завоевывала все больше сочувствия в собрании. В заключение, собрание преобладающим большинством голосов высказалось за необходимость осуществления этого дела в такой или иной форме и постановило: представить Епархиальному Начальству о разрешении учредить статистический Комитет для целей пастырской деятельности и, по получении разрешения, составить комиссию для организации Комитета и его деятельности**.

_____________________

* Ну, конечно, говори "вообще", и даже уж лучше говори "о пороках Византии в век Иоанна Златоуста"; а кто имеет ум — переложит это на себя и современников. Перед глупыми же "не мечите бисера". В. Р-в.

** Об этом, кажется, поговорили, но ничего не сделали. Да и не нужно. Ибо ведь в чем суть пастырских усилий? Крикнуть: "Не нужно", "уберите" — о том, чего нельзя и не следует убирать (выйдет убийство детей, разрыв семей). Так не все ли одно, раздастся ли крик этот к 125 135 или сколько ни на есть семей? Выйдет, пожалуй, хуже, пожалуй, что выйдет тяжелее. Вот почему уж лучше в темноте. Какой теленок не прячется от стерегущего льва или, чтоб не очень грозно, — от стерегущих шакалов. В. Р-в.

_____________________

Переходя к вопросу о внебрачных сожительствах, собрание остановило прежде всего внимание на данных для этого явления. Несомненно, подавляющее большинство виновных в этом падает на холостяков*. Весьма интересную историческую справку о развитии в России холостячества представил о. председатель. До Петра I в России холостячества не было. Всякое лицо, достигшее брачного и возмужалого возраста, заботилось о вступлении в законный брак и об учреждении семьи. Неженившиеся шли в монастырь, незамужние туда же или становились черничками, то есть подвижницами в мире. Бобыли и бобылки были без всякого значения в населении.

_____________________

* Которым, как солдатам, офицерам, слушателям высших заведений, — запрещено жениться. Так говорит не лев, а шакал. В. Р-в.

_____________________

Со времен Петра пошли холостяки — сначала только переселившиеся к нам из-за границы, на службу государству, иностранцы, мастеровые, пленные шведы и т. п.; потом запрещено было жениться детям* дворян, не поступавшим в школы и на службу государству.

_____________________

* Вот тут бы в свое время духовенству и предстать с мужеством; ну, хоть с тем мужеством, с каким Арсений Мациевич вступился за церковные имущества (при Екатерине II). Но Мациевич, за себя и свое вступившись, потерпел аварию; невозможно было смело, твердо и до конца эгоистическое отстаивать. А отстаивание народного достояния, брака, прав семьи, первой и очевиднейшей заповеди, в св. Писании прописанной, — могло бы быть бесконечно мужественным, сложить историческую отличную память духовенству, могло бы быть успешным, опираясь на слово Божие (Мециевич шел против слова Божия: "Не собирайте сокровищ ваших на земле, а собирайте их на небеси; ибо где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше", — сказал Спаситель). Филарет, митрополит, в единственном допущенном императором Николаем Первым случае брака двоюродного брата с двоюродного сестрою едва не подал в отставку и уже написал императору прошение об этом, но только не решился послать и оставил его в черновике (приведен у Барсукова в "Жизни и трудах Погодина"). Вот как сильно было волнение от формы неканонического брака, однако в Германии и Англии допускаемого, вообще человекоподобного; не явно ли, что если нет и никогда не было ни у одного иерарха аналогичного волнения ни от разрешения государством домов терпимости, ни от хроники детоубийств, ни от запрещения Петром Вел. жениться дворянам неграмотным, а теперь — излишне грамотным (студенты высших заведений) и офицерам и солдатам: то не явно ли, говорю я, что все это и было допущено иерархиею, равнодушно с этим примирившеюся, едва ли даже это замечавшею. И "пастырское собрание", говоря о Петре, столь поздно говоря (через 2 века!), должно бы собственно о себе говорить, о своих предшественниках, отстоявших и против государства всяческие браки "в одиннадцатом свойстве и десятом родстве", а вот не отстоявших и не отстаивавших 1-ю страницу св. Писания: "Плодитесь, множитесь, наполните землю". Если бы вся Духовная Коллегия in pleno [в полном составе (лат.)] подала Петру Вел. отставку при попытке ввести насильственное безбрачие юных: он справился бы с св. Писанием и взял бы указ назад. Яков Долгорукий не так поступал. Не встретив протеста со стороны духовенства, явно Петр В. и не думал, что что-нибудь нарушал. Sie transit gloria mundi [Так проходит земная слава (лат.)], можем сказать о пастухах, давших в зарез овцу-брак. В. Р-в.

_____________________

Число холостых особенно стало возрастать с того времени, как увеличилось и преобразовано регулярное войско: дети духовенства, не вступившие в школу, брались в солдаты, поместные дворяне в молодости, до женитьбы, призывались на службу и оставались холостыми; состоящим на военной службе для вступления в брак требовалось дозволение начальства, — гардемаринам с 1722 г., служащим в пехотных полках нижним чинам с 1764 г., в конных — с 1766 г., офицерам — с 1800 г., всем вообще — с 1833 г.*. В наше время, в 70-х годах, узаконен особый брачный возраст для офицеров, которые до 23 лет вовсе не могут вступать в брак, а от 23 до 28 лет — могут с дозволения начальства, но с представлением в обеспечение семьи 5000 руб. В настоящее время в печати известен проект нового закона, которым предполагается воспретить офицерам вступление в брак до получения ими чина или жалованья, обеспечивающего, по воззрениям начальства, приличное содержание семьи.

_____________________

* Смотрите, как все знают. "Ученый народ". Только Бытия, 1 гл. забыли; "Не было случая вспомнить". В. Р-в.

_____________________

В крестьянском населении во времена крепостного права холостячества не было. Интересы помещиков требовали* иметь в вотчинах сколько возможно больше "тягол", — с каждым браком число тягол увеличивалось, — потому что тягло налагалось на женатого крестьянина. Холостяки в деревнях встречались только между дворовыми. С уничтожением крепостного права стало развиваться холостячество и между крестьянами. В городском населении среди купцов и мещан это явление развивалось медленнее, — в настоящее время и в нем оно очень нередко. Запрещение лицам, состоящим в гражданской службе, жениться** без дозволения начальства сперва является с конца XVIII в., и то в некоторых ведомствах, — а с изданием Свода законов 1832 г. общим законом требуется для вступления в брак всякого чиновника дозволение начальства. В настоящее время холостячество достигает очень широкого распространения не только в высших, но и средних и низших классах населения. Самые причины его стали со временем совершенно иные: экономические***, бытовые, социальные, и направления времени — нравственное и умственное и законодательство отчасти****. В зависимости от увеличения числа холостяков растет и число девиц, причем замечательно, что последние, принадлежащие к интеллигентным семействам, быстро прогрессируют и в умственном и в нравственном отношениях, и в практической жизни, а мужская молодежь, вследствие порочного, нередко невольного и принужденного*****, безбрачия, декадентствует. Это тем более опасно, что есть возрастные молодые люди, которым не дозволяется жениться за то, что они посвящают себя научным занятиям или специальному призванию жизни, как-то студентам высших учебных заведений и офицерам. Должно выяснить, насколько вредны****** подобные ограничения установленного общим законом, основанного на законе физической и нравственной природы человека, вложенном в нее самим Творцом Богом, права "лиц всех, без различия состояний — вступать в брак, не испрашивая на сие ни особого от правительства дозволения, ни увольнения от сословий и обществ, к коим они принадлежат" (Гражд. зак., т. X, ч. I, стр. 1). Долг пастырей высказаться, должны ли быть и основательны ли******* такие ограничения. Особенное внимание обращено собранием пастырей на проект закона о разрешении офицерам жениться, как оказывается, почти только на исходе молодости, лет под сорок, когда обеспечение офицера приближается к требуемой проектом норме. Было сообщено, что на страницах военных журналов проект будущего закона обсуждается очень горячо и приводит молодых людей, состоящих в военной службе, прямо в ужас. Молчание духовенства, замалчивание предмета духовными журналами, является не соответствующим их назначению и задачам их деятельности. Собрание горячо приняло к сердцу возможное в будущем ненормальное положение офицеров и решило выяснить точку зрения пастырей церкви на опасный своими следствиями для населения России проект закона. Для составления доклада, имеющего обсудить вопрос всесторонне, избрана особая комиссия. Собрание выслушает доклад в ближайшем после нового года заседании и указанным в уставе Общества путем будет ходатайствовать о принятии высшею церковною властию во внимание пастырского заявления********.

_____________________

* Так вот что: интерес к приплоду, увеличение "живых душ", рабочих рук у почти заводчика-плантатора, скрещивавшего девок и парней почти как конский хозяин скрещивает кобыл и жеребцов, все же повело к такому бесконечно благодетельному факту, каменно-стойкому до 1874 года (всеобщая воинская повинность), как непременная в деревне женитьба 18-летнего парня на 16-17-летней. В обычай вошло, нормой стало; там не виданы, не слыханы старые браки, 60-летних "тайных советников" с 16-летними "институтками". Таково-то действие грубейших инстинктов, совпадающих с делом! Но тончайшее и возвышеннейшее учение Библии о браке, раввинами приведенное в абсолютное у евреев исполнение, у нашего духовенства вывалилось из рук, оно ничего в отношении к браку не делало и только писало возвышеннейшие поучения в духовных журналах на тему о святости христианского брака, под чем всегда разумелось строжайшее соблюдение канонических правил и невыход из-под руководства духовенства: и плоды этого налицо. Просто "интересы духовенства" (в противоположность интересам помещиков) не совпадали с браком; были безразличны; вне круга власти, богатств и проч. духовенства: и вот последствие — семейное состояние высших классов, не бывших крепостными, — явилось отсюда. Взирая на этот исторический прецедент, можно задуматься над вопросом: а как бы передать все регулирование брака и семьи, законодательство его и администрацию, в руки власти хотя бы очень грубой, хотя бы ничего в браке не понимающей, но зато "заинтересованной в здоровье приплода и в здоровье населения". Невольно приходит на ум медицина, сонм медиков, которые, пожалуй, дали бы результаты управления еще лучше, чем бывшие помещики. "В тайнах Божиих мы не понимаем; нам здоровья нужно". Но с Богом-благодеющим здоровье совпадает: и медики лучше всего, хоть и слепо выполнят заповедь Божию. В. Р-в.

** Поразительно, что даже области, ничего общего со скопчеством не имеющие, не справляющиеся для своих дел и с Евангелием, действуют все-таки в духе скопчества. Тут какая-то магия. Подземный темный огонь, подогревающий снизу и невидимо пласты земли. Что за дело чиновникам до "женитьбы"? Не очевидно ли, что семейный чиновник благонадежнее, устойчивее холостого? Однако нормальным и естественным мыслится холостое состояние. Если бы чиновник "испрашивал дозволения остаться холостым" — мыслился бы нормою брак. Таким образом, произошло всеобщее космическое качание брака, которому учреждения, законодатели бессознательно и слепо подчиняются, "творят волю его", кого по имени и назвать не умеют. И в то же время, что это все от "Лукавого", — видно из того, что на вопрос: "Чем держится отечество, государство, общество?" — решительно каждый законодатель и чиновник, всякий король ответит: "Конечно, — семьею, семейным бытом". Неужели тут не магия, не "темная вода" в глазу?!! Так ведь и все суждения Дернова и пастырского собрания, начинаясь столь очевидною "славою" семье, "gloria familiae", во всем дальнейшем изложении полны раздражения на рожденных и рождающих. Теперь если бы 1000 лет духовенство ежегодно, по каждому поводу, при каждом случае, как это раввины делали у евреев, напоминало о первой заповеди "плодитесь" государству, людям государственным, королям, частным человекам: то, конечно, в конце концов оно "вбило" бы в законы и народы обычай, как помещики за 400 лет забот о "приплоде" вбили в крестьян непререкаемый, своеохотный, закон — жениться в 18 лет на 16-летней. В. Р-в.

*** Служа на службе в контроле, я наблюдал странную вещь: как только чиновник в низших чинах, жалованье крошечное, так женат и непременно много детей! и не жалуется на это, хотя выбивается из сил!! В то же время всегда это смышленый и полезный чиновник. Совсем другая картина выше: "Ну, что же, может быть, у вас невеста есть", — спросишь чиновника 35-40 лет, получающего от 2800 до 3500 руб. жалованья. В ответ совершенно твердое и искреннее: "Что же я буду пролетариев разводить?" Покойный мой брат мне говорил, что с женитьбою, после которой сейчас пошли у него дети, расходы его на прожитие не только не увеличились, но даже чуть-чуть сократились, от бережливости и аккуратности в трате денег. У холостого деньги, что называется, "горят", сыплются в дыры, на извощиков, на бутылку вина, на букет цветов, на платье у лучшего портного, на карты, на театр; а у семейного вдруг каждая копейка теряет крылья и приобретает очень стойкие ноги. Она лежит в столе, упирается ногами, — и ее можно вытащить, а сама она не выйдет. В. Р-в.

**** Как осторожно это "отчасти", в отношении к законодательствующему государству. Вот такая-то боязливость и "дипломатия" и породили зло, нерадение, а в государственных людях и писателях неуважение к духовному чину. Ведь и Петр Вел. сперва нашел сонм трусов, а затем дал им в начальники "из офицеров доброго человека", мужа прямого и добросовестного, который бы добросовестно ему все дела докладывал. В. Р-в.

***** Тут-то бы и не надо скользить, а внимательно остановиться. В. Р-в.

****** Да нет, не "выяснить" у себя в журнальце, языком робким и нерешительным, а, напр., составить процессию с хоругвями и иконами и сонмом иерархов впереди и пойти "предстательствовать", куда следует и перед кем следует. Но у нас энергично просить умеют только мальчики, и о пустяках, а старцы... умеют только винтить стул седалищной частью. В. Р-в.

******* Ну, положим, об "основательности" своих мотивов каждое ведомство, напр. военное, само знает. Но ведь как бы ни понадобилось военному ведомству, напр., повенчать какого-нибудь дядю на племяннице, кузена на кузине, духовное ведомство, закон, администрация духовная скажут: "Нельзя — и баста". И послушаются "нельзя". Так вот такого-то повелительного "нельзя" и недоставало 1000 лет, его-то не услышав, гражданские ведомства — и стали запрещать вступать в брак офицерам, солдатам и студентам. В. Р-в.

******** Да духовенство прямо вправе было бы заявить, и это было бы действительно, что оно отказывается вносить и не будет вносить в рубрики "незаконнорожденных" всех детей, рождаемых девицами и вдовами от мужчин зрелого возраста и холостых, которым брак запрещен, как в особенности от офицеров. Образовался бы таким образом матернат, и закон о безбрачии офицеров остался бы без действия. В. Р-в.

_____________________

Следующим, по очереди, был вопрос о существующих на практике препятствиях и затруднениях при ведении брачных дел в приходах. Горячи и убежденны были в данном случае заявления приходских пастырей. Венчание обставлено такими предварительными формальностями, что строгое соблюдение их ведет к расстройству не одного брака. Часто недостает какого-либо документа, или документ чем-либо недостаточен, и венчать нельзя. Положим, потеряно свидетельство по отбыванию воинской повинности; нового не получить, а без свидетельства нельзя венчать, хотя все прочие документы верны и достаточны. Нередко в паспортах не прописано, холост или нет. Возвращает священник документ для отсылки в волостное правление, чтобы прописали; приносят обратно, отмечен холостым, но нет ни печати, ни подписи — неизвестно, кто прописал. Еще пишут — "в браке не состоит"; нередко это значит и вдов, а может быть, вдов после третьего брака*. При строгом соблюдении формальностей редкий брак можно повенчать на точном их основании**.

_____________________

* Давно пора в единственную основу при венчании взять слова Апостола: "Для избежания блуда каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа". Поэтому каждый решительно единичный отказ повенчать сотворяет одного блудника и одну блудницу. Поэтому, кто творит блудников и блудниц, с этими бесчисленными отказами венчать, довольно ясно отсюда. Мысль о передаче "команды" в браке естествоиспытателям — право навязывается. "Дайте приплод! А то сухая смоковница сама не имеет плода и у мира отняла его". В. Р-в.

** А сколько тут вымогательства денег происходит! Как есть недочет в реестре документов, так есть почва для "благодеющего" владыки брака сказать: "Не могу благословить, добавь в мошну". Да ведь это так и на деле, все знают эти случаи. Да и винить очень строго страшно: кто откажется от возможного и растяжимого от 10 р. до 100 р., до 500 дохода!!! А какой соблазн — и какое отсюда развращение духовенства. Вот о чем бы думать! и законам и администрации!!! и светским, и духовным!!! Но все молчат, видят и молчат. В. Р-в.

_____________________

Много недоразумений при венчании возбуждают оглашения или оклички. В духовенстве существует убеждение*, что, по закону, оглашение должно производиться на месте происхождения жениха и невесты. Но в Петербург многие приезжают еще мальчиками и девочками, здесь вырастают, на родине их забывают, местный причт сведений о них не имеет, и при отсутствии на родине близких родных, готовых похлопотать, получить окличку почти невозможно. Требовать от подобных лиц свидетельства об оглашении их на родине почти равносильно отказу их повенчать. Нередко местные причты при запросах к ним или отказывают в сведениях, за неимением их, или совсем не отвечают. Сведения о состоянии крестьян должны быть в волостных правлениях, сведения в приходе более или менее случайны, собираются в деревнях иногда путем опроса. Оклички по месту нахождения едва ли достигают, таким образом, своей цели. Невозможно бывает путем оглашений обнаружить между брачащимися и родство. Родство жениха обыкновенно не знает родства невесты, если брачащиеся разных губерний: и тут возможны нарушения степеней родства**. Наконец, оклики доставляют брачащимся множество затруднений и хлопот, из-за них проходят сроки для венчания (мясоеды), жених и невеста начинают сожительствовать незаконно, бывают материальные потери и убытки, страдают родители и т. д. При всем том несколько несправедливо***, что вся эта тягота ложится исключительно на крестьянское население, так как дворяне, купцы и мещане легко получают оклички по месту жительства.

_____________________

* Что это такое за "существует убеждение"? Это еще какой-то апокриф! Не говорится: "В законе написано, и духовенство не может", а "в духовенстве существует убеждение", и, заметьте, на почве коего, по праву коего, по беззаконию коего, отказывают в венчании почти всему пришлому в Петербург рабочему населению (см. слова ниже)!.. Может ли безобразие и бесславие дела далее простираться! И вот откуда, от этого тысячелетнего "спустя рукава" — "незаконные сожительства", в которых духовенство же обвиняет мир, и еще обвиняет, уже предварительно лишив таких детей "всех прав состояния", включительно с правом назвать своих родителей "отцом" и "матерью". "Мы наплевали на вас; вы и оплеванные существуете, живете, любите друг другу, дети у вас рождаются: да сгинут же последние" (детоубийство). И это-то "правда", даже "религиозная правда"... В. Р-в.

** Да оставьте, пожалуйста, свои "степени родства": не знают даже о существовании семей и родов друг друга, а вы чего-то щупаете и оглядываете. Кажется, "нарушение степеней родства" введено в видах предупредить "вырождение" (см. выше): так оглянитесь на отказы венчать, на вытекающее отсюда обращение к проституции: сколько вот отсюда вытекает вырождения! В. Р-в.

*** Тонко. "Несколько несправедливо", когда одни крестьяне 1) вместо брака получают незаконное сожительство, 2) доводят до гробовой тоски родителей, особенно девушки-невесты сожительствующей, 3) получают детей, лишенных всех прав состояния. Но это духовенства не касается, "доходов" пастырского собрания не затрагивает, и чужое горе оно измеряет снисходительным: "несколько несправедливо". А как Арсений Мациевич уцепился за монастырские имущества. "О, это ужасно несправедливо", — вопил он вслед победительной колеснице северной Царицы Савской. В. Р-в.

_____________________

По поводу такого заявления о. председателем прежде всего приведена справка об оглашении из гражданских законов т. X, ч. I, ст. 25 и 26. Закон гласит: ст. 25. "Желающий вступить в брак должен уведомить священника своего прихода, письменно или словесно, об имени своем, прозвании и чине или состоянии, равно и об имени, прозвании и состоянии невесты". Ст. 26. "По сему уведомлению, производится в церкви оглашение в три ближайшие воскресные и другие, встречающиеся между оными, праздничные дни, после литургии, и затем составляется обыск по правилам... Если невеста принадлежит к другому приходу, то оглашение должно быть произведено и в ее приходской церкви". Статья 26 — единственная в законе о производстве оглашения*. Затем сообщена краткая история оглашений на Руси. До половины XVII века в Великороссии не знали оглашений, и до учреждения Св. Синода они совсем не производились. Впервые оглашения появились у католиков, у которых введены Тридентским собором (в XVI в.), а от католиков через польское правительство проникли в южную Русь, затем правила об оглашениях внесены в требник Петра Могилы, в статью о тайне супружества: взяты прямо с католического ритуала; при печатании Кормчей, внесены и в нее, но на практике не применялись. Когда, вскоре после учреждения Св. Синода, возникло знаменитое дело о браках смоленских шляхтичей, тогда воспользовались этими правилами и постепенно сделали их обязательными; в Свод законов приведенная выше статья внесена впервые в 1832 г., но взыскание за несоблюдение ее прямым образом в Уставе дух. Консистории не полагается**. Точное исполнение статьи 26, согласное с законом, по мнению председателя, не может встречать затруднений.

_____________________

* Ну, что же? Значит, в законе вовсе нет правила об оглашениях на месте родины. Откуда же у духовенства "убеждение, что нужно производить оглашение по месту происхождения жениха и невесты"? Не есть ли это лишняя придирка о "препятствиях" с целями денежного вымогания? Чем иначе объяснить? В. Р-в.

** Так для чего же соблюдать то, что представляет собою такую малость, за несоблюдение которой и наказания не полагается? Но, очевидно, священники сами ищут увеличения "препятствий" к браку, если не только непременно соблюдают католические, польские оклики, но еще требуют их "по убеждению своему по месту жительства жениха и невесты", и на этом основании не венчают все пришлое население столицы!!! В. Р-в.

_____________________

Что до нынешнего положения дела, то оглашения, где бы ни производились, в действительности не имеют желательного от них значения. Что они должны производиться по месту происхождения, этого нигде в законе нет. Принадлежность к приходу лучше всего обусловить местом жительства, но наша слабость в том, что мы не знаем своих приходов, и прихожане наши не определены, а потому и оглашения по месту жительства иногда (напр., в СПб.) не достигают своей цели. Урона не было бы, если бы их совсем оставить*, — что признается возможным и законом, так как с 1891 г. от католиков, при вступлении их в смешанные браки с православными, можно и не требовать окличек.

_____________________

* Как робко. И только две строчки. В. Р-в.

_____________________

Каким же путем можно было бы пастырям, при уничтожении окличек, предупредить повенчание незаконных браков? Было предложено возложить большую ответственность на поручителей при браке и делать личный опрос не только жениху и невесте, но и им. Было сообщено, что в этом смысле проектируются новые законодательные постановления, именно, что в больших городах, где пастырям трудно знать личное и семейное положение их прихожан, правильно возложить ответственность за неверные сведения о беспрепятственности брака на поручителей, причем последние должны при венчании представить свои документы, и чтобы они были или лично известны священнику, или же так или иначе близки к жениху и невесте. На священника возлагается проверка документов и опрос свидетелей; в ответе же, в случае неверности их показаний, должны быть последние. Хотя было возражаемо, впрочем, очень дальновидно, что свидетели могут быть всякие и требуется гарантия за них самих*, но ввиду безвыходности, с одной стороны, ввиду боязни излишней подозрительности — с другой, трудно разрешить дело иначе. При этом нужно опасаться увеличения затруднений при заключении брака. Замечено, что ничто так не охлаждает отношений между пастырями и паствой, как брачная волокита. Кроме того, из компетентного источника было сообщено, что многие случаи уклонения в штунду (в Малороссии) и в сектантство объясняются легкостью вне православия вступить в брак; но у сектантов чистота родственных отношений и святость брака соблюдаются не хуже, чем у нас**. Наконец, незачем нам проделывать горького опыта католиков: крайняя строгость их пред-брачных формальностей, подозрительность и опасение верить чему и кому-либо, кроме собственного личного убеждения, было одною из главных причин введения на Западе гражданского брака. На этом, вследствие позднего времени, рассуждения прервались***.

_____________________

* Ну, и "дальновидность". Да где же ей конец, если для "поручителя за поручителей" тоже ведь нужны будут "поручители", ибо и те вторые свидетели "могут быть всякие", и так до Камчатки, с одной стороны, и до Александра Македонского — с другой, ибо мир весь "во лжи лежит"... В. Р-в

** То-то и есть, что вся ваша "волокита" едва ли не заведена в видах меркантильных и личных, "стрижения овец", — а вовсе не в целях охранить "святость брака". В. Р-в..

*** И не возобновились. Вообще это есть одиночные свидетельства пастырских забот, которые "за поздним часом ночи" прекратились блаженным сном. Смеем ли прибавить "сном праведников"? По крайней мере, попытаемся сказать заключительную любезность. В. Р-в.

_____________________

(Из "С.-Петербургского Духовного Вестника" № 52, за 1899 г.).

XX. О мерах для борьбы с безнравственностью

(По поводу доклада пастырскому собранию 1 сего декабря)

Все, длившееся около трех часов, собрание петербургских пастырей 1 декабря было посвящено слушанию доклада по вызвавшему собрание вопросу, составленного и прочтенного достоуважаемым отцом А. А. Дерновым. Что сказать об этом докладе?

Доклад производит впечатление работы, составленной по горячей любви к пастырскому делу, — предпринятой с искренним и сильным желанием — осветить взятый предмет всесторонне пред собранием сопастырей, — обрисовать дело так, чтобы пред собравшимися открылись те стороны, с которых оно подлежит пастырскому воздействию. Богатство содержания я разнообразие его подробностей — вот второе достоинство доклада почтенного пастыря.

Но при всем том позволяю себе заметить, что напрасно отец-докладчик по поводу некоторых сторон вопроса вдавался в мелкие подробности и детальные разъяснения. Едва ли пред собратьями, в большинстве равными ему по образованию, нужно было усиленно изъяснять понятия брака, девства, целомудрия и даже приводить тексты. Думаю, что излишне также было распространяться о неблагочинии при браковенчании, — о распущенности в литературе, о нецеломудренном зачастую направлении театральной сцены: выше всякого сомнения, отцы-слушатели это хорошо и подробно знали. А то присутствие подобных подробностей превратило доклад пред столичными пастырями в богословское чтение пред образованными мирянами. И это отнюдь немое личное впечатление, а и многих других слушателей!

Вследствие внесения излишних или ненужных подробностей, доклад не производит того впечатления, какое от него желательно было получить. Подробности, часто весьма интересные, отвлекают внимание слушателей от тех сторон излагаемого предмета, которые, как открывающие место для пастырского воздействия, должны бы с особенною яркостью и рельефностью запечатлеться в их сознании. Доклады по вопросам, требующим выработки мер пастырского действования, должны быть, как я их понимаю, таковы: докладчик освещает избранный предмет с таких сторон и так, что для слушателей уже определяются и пункты рассуждения, к характер рассуждения. Как разведчик, доставивший сведения войску о расположении и состоянии неприятеля, определяет своим донесением и направление, и характер нападения на врага, так и докладчик по возбудившему внимание вопросу пастырской деятельности должен изложить дело так, чтобы его доклад служил руководящим началом при выработке практических мероприятий. Если же докладчик, забыв о своей цели, не соблюдет в докладе меры, — отклонится от предмета или вдастся в ненужные подробности, то он может дать собранию повод, при последующих дебатах, или опустить что без внимания, или увлечься столь любимыми у нас на Руси, но и столь же бесплодными рассуждениями по поводу*.

______________________

* Как вам нравится, читатель, вся эта литературная чепуха? Точно начинающий журналист пишет критическую статью. В. Р-в.

______________________

При обилии ненужных подробностей, в докладе кое-что напрасно обойдено вниманием. Так, не указано, кто преимущественно герои незаконных сожительств? Я полагаю, что это преимущественно те, достигшие половой зрелости, мужчины, которые самым своим положением или лишены возможности вступить в брак, как-то: студенты высших учебных заведений, солдаты — или надолго разлученные с семьей, как-то: рабочие, мужская прислуга, приказчики, фабричные. Не указан также такой немаловажный фактор в деле половой распущенности, как поголовное несоблюдение постов. Может быть, было бы неизлишне остановить внимание на том факте, что, кроме общих источников распущенности, специально для женского пола поводом к греху служат обольщения гостиного двора*; из-за страсти к нарядам падают не только прислуги, но и так называемые порядочные женщины**. Вообще, доклад грешит академичностью; речь идет по преимуществу о развращенности современного человечества, а хотелось больше слышать о причинах и характере этого зла собственно в Петербурге, среди паствы собравшихся пастырей, так как и меры они будут вырабатывать именно для своих пасомых. Указание местных особенностей зла придало бы и мерам специфический характер, а с тем вместе и залог их успешности.

______________________

* Вот бы закрыть! В. Р-в.

** Это так называемые кокотки, существа бездетные, действительно отвратительные, но решительно, кроме духовно-скопческой Европы, нигде не встречающиеся. В новой Европе павший, униженный и опозоренный пол, "родник греха", стал рассматриваться как придаток к организму, который — когда он не ампутирован — имеет в себе и в другом рождает "вожделения". Этот придаток, сам в себе "мерзкий", через внушаемые им "вожделения" — может получить цену, может продаваться, арендоваться, вообще несчастному носителю своему доставлять выгоды, доход. Так как сам по себе он значения не представляет, его обладателю не только не нужен, но и вреден, то из него и стали извлекать "что можно": продавать за хлеб или в лучшем случае "за наряды". Душу свою никто за наряд не отдаст; но, напр., дать себе обстричь ногти — отчего же нет. Если пол не священен, не душа, не религия (древние и восточные воззрения), то пусть возьмет его всякий, кто хочет и за что хочет. Проституция есть вид скопчества, вывернутая наоборот его перчатка. В. Р-в.

______________________

Конечно, я отнюдь не думаю умалять достоинство доклада о. Дернова; я хорошо понимаю, как трудно, и тем более в короткое время, написать всецело удовлетворительный, руководящего характера, доклад. Сам я, без всякого сомнения, не сделал бы и десятой доли того, что дал доклад глубокочтимого о. Александра, но отчего же не высказать и pia desideria [благое пожелание (лат.)]?!

Зная и по личному опыту, а еще больше узнав о зле незаконных сожительств из доклада, какие меры для ослабления этого зла можем проектировать мы — пастыри?

Прежде всего, мне кажется, было бы весьма полезно поручить кому-либо ознакомиться с устройством и способами действования так называемой внутренней миссии у западных христиан. Выше всякого сомнения, что борьба с незаконными сожительствами входит в круг задач этих религиозно-нравственных учреждений. По основательном изучении дела, избранное собратьями лицо, конечно, познакомит всех нас с деятельностью этих симпатичных учреждений, и пригодное, подходящее к условиям нашего пастырствования, будет с пользой заимствовано.

Независимо от справки по интересующему нас вопросу у деятелей внутренней миссии, могут быть предложены вниманию и обсуждению собратий следующие меры и способы действования в борьбе со злом незаконных сожительств.

Истовое, благоговейное совершение таинства брака самими пастырями; причем после венчанья, а еще лучше за несколько дней до венчанья следовало бы вручать брачащимся книжку или брошюрку о тайне брака. Неотложная нужда належит, чтобы было составлено образцовое поучение брачащимся, которое бы, будучи издано в виде недорогой брошюрки, обязательно было раздаваемо иереями, венчающими брак, по подобию того, как каждому иерею, новорукоположенному, обязательно вручается "поучение святительское"*. — Что касается бесчинства присутствующих при венчании, то после нескольких на этот счет вразумлений с проповеднической кафедры, вполне, мне думается, позволительно обратиться за содействием к церковному старосте, который призывается к этому самой инструкцией (см. п. 10 § 22).

______________________

* На что бы лучше — прямо перепечатывать бы доклад А. Дернова? В. Р-в.

______________________

Отцы-законоучители, ввиду давлений со стороны начальств, чтобы они не проходили подробно таких в данном случае важных отделов катехизиса, как "о таинстве брака" и "о седьмой заповеди"*, должны избрать себе руководящим правилом: "быть мудры, как змеи, и чисты, как голуби". Если не удастся убедить лицо, стоящее во главе учебного заведения, что оно ложно смотрит на дело (а это иногда удается), тогда столь необходимые наставления о браке и безбрачии можно преподать, помимо уроков, в иной форме: 1) в частной беседе с теми из учащихся, кто особенно нуждается на этот раз; 2) на исповеди; 3) в беседе с известной группой пред исповедью (в церкви, прежде чем начнут подходить); 4) чрез осторожный и умелый подбор книг в ученические библиотеки по отделу религиозно-нравственному. Конечно, это относится преимущественно к законоучителям закрытых заведений, где законоучитель всегда и духовник. Но после того, как отцы-законоучители петербургские (года 2 тому назад) порешили устроить одновременно (т. е. всем в одни и те же недели) говенье учащихся и в открытых заведениях, причем взяли на себя труд — быть и духовниками своих учеников, различие между законоучителями закрытых и открытых учебных заведений в этом отношении почти уничтожилось. — Это насчет "змеиной мудрости"! Но не следует упускать в этом деле из виду и "голубиную чистоту". Давний, опытный законоучитель, конечно, в объяснениях как брака, так и 7-й заповеди соблюдет меру, пройдет по опасному пути, не поскользнувшись. А начинающим великую пользу принесло бы, если бы были составлены на указанные места из катехизиса более подробные уроки, уроки образцовые в смысле соблюдения меры; эти уроки, получив одобрение от высшей церковной власти, служили бы для молодых законоучителей нормой, а для всех — щитом, который бы прикрывал их от нападений часто ревнующих не по разуму об охранении целомудрия юного поколения начальников, а особенно начальниц учебных заведений. При существовании образцовых и одобренных на "пререкаемые" отделы уроков, законоучителям не пришлось бы измышлять таких, например, объяснений 7-й заповеди: "Не прелюбы сотвори" значит "не перелюби", т.е. не люби чего-либо больше Бога; эта заповедь запрещает, таким образом, всякие излишние увлечения чем-либо и кем-либо" **.

______________________

* Замечательно, что эти два понятия у автора, как и у слушавшего его собрания, спиваются: "Учение о таинстве брака" есть в то же время "Учение о заповеди: не прелюбы сотвори", откуда явна подспудная мысль: "Брак, в сущности, есть прелюбодеяние", но лишь нами по снисходительности прощаемое, но уже за то прощаемое лишь в той узкой и строгой мере, как мы его допустили и всякий отдельный раз разрешаем". Понятие о незаконнорожденности как абсолютного, непростимого греха — ясно здесь вырисовывается и из этого круга мысли вытекает. В то же время заповедь: "Не прелюбы сотвори" исходит от того самого Бога, как и заповедь: "Плодитесь, множитесь", и в том же самом Завете, откуда уже очевидно, что они одна другой не противоречат. Т.е. "прелюбодеяние" отнюдь не заключается в зачатии и рождении, каком бы то ни было и какого бы то ни было ребенка, ибо "плодитесь" без исключения обнимает все рождения. Что же значит: "не прелюбодействуй"? Что-то другое, а не рождение. Что — это я, после тщательных о Ветхом Завете разысканий, — знаю и гораздо ниже объясню, а Петербургское пастырское собрание об этом не задумалось и без размышления Творца, заповедавшего: "плодитесь", нарекло основоположником мирового прелюбодейства. Как это произошло?!! Через дачу нового идеала — девства: тогда вообще всякое рождение как отступление от идеала половых отношений, заключающегося в отрицании их, и поступило в рубрику: "Ты прелюбодействуешь". Брак стал метафизически невозможен, а если и есть физически — то как уступка, прощение. Так даже если взгляд на женщину — прелюбодеяние, то что же и говорить о совокуплении. Совокупление есть богоотступничество, брак есть богоборство, отсюда — монашество. В. Р-в.

** Интересно. Да ведь и весь доклад А. Дернова укладывается в это: "не перелюби", т.е. не люби чего-либо больше Бога; эта заповедь запрещает, таким образом, всякие излишние увлечения чем-либо, кроме наших пастырских наставлений, и кем-либо, кроме нас, наставляющих. В. Р-в.

______________________

Не излишне попытаться, нельзя ли, сначала путем литературным, а затем и путем соответственного ходатайства, поставить на очередь вопрос об изменении законов о предбрачных предосторожностях в том смысле, чтобы дело это было упрощено и ответственность по преимуществу падала бы на самих брачащихся и на поручителей. А настоящее положение дела таково, что всякий брак для брачащихся — ряд мытарств по добыванию нужных бумаг, а для причта — in potentia следственное дело о несоблюдении предбрачных предосторожностей, а это обстоятельство, как препятствующее иногда вступлению в брак, ео ipso содействует незаконным сожительствам*.

______________________

* Бывали проекты: "семейным чиновникам, и особенно многодетным, — прибавлять жалованье, вообще помогать по службе". Не нужно объяснять, что это расстраивало бы службу, внося в оценку ее, а награду за нее, новый и посторонний службе принцип. Между тем я от священников слыхал советы: "Вот выскажитесь в этом смысле в печати". Да для чего, когда у самих священников, духовенства, церкви полны руки обременительностей брака, и достаточно им распустить руки и выронить средневековые о браке архаизмы, ни для кого и ни для чего ненужные, кроме гордости их сословия, и это более предрасположит вступать в брак, чем всяческие служебные награды. Что такое "незаконное сожитие" в отличие от брака? "Их ужасающее множество", — говорят все, жалуются, сетуют. "А браков мало и становится все меньше", — тоже все жалуются. Да что же такое "незаконное сожительство"?! Брак без трудностей: вот и все. Без риска, без опасностей, брак не вексель, который может задушить. Автор, подняв речь об "облегчениях вступать в брак", — в сущности передвигается к "незаконным сожительствам". Но "ключ позиции" всего полового вопроса, беря в круг его и проституцию, и кокоток, и разорения семейные, и ужасы мужеубийства, женоубийства, детоубийства, — и лежит в полном снятии всех обременительностей с брака, до ниточки, до волоска. Тогда он сольется с теперешними "незаконными сожитиями", или, что то же, последние легализируются, поглотив в себя первый. Что же получится, какая картина страны? 1) Ни одной проститутки (кому эта грязь будет нужна?), 2) ни одного убитого ребенка (только незаконные убиваются), 3) ни одной кокотки (какой мужчина не предпочтет имеющую детей женщину бесплодной самке?), 4) ни одной безмужней дочери в семье, 5) ни одного вообще холостого человека. Мне кажется, это крезовское, невероятное богатство! Это — Ротшильд, которого мы получим вместо Плюшкина. Вот почему "оханья" пастырского собрания по поводу незаконных сожительств имеют, кажется, вообще тенденцию задержать процесс не только неодолимый, фатальный, но и мудро устраиваемый Провидением к великому благу рода человеческого. В. Р-в.

______________________

Но все, до сих пор мною указанное, не основное в деле борьбы с одолевающим нас злом безнравственного* сожительства! Основное, самое действенное здесь — учительство! Прежде всего учительство с церковной кафедры или проповедничество. "Что у кого болит, тот о том и должен говорить!" Паства наша болит недугом распущенности — будем лечить ее словом проповеди; к проповедям такого рода сколько раз подают повод одни только евангельские и апостольские чтения, не говоря о житиях святых! Как бы было хорошо в данном отношении, если бы кто из собратий напечатал перечень проповедей у наших знаменитых проповедников на эту тему; а всем бы нам Господь помог "благовествовать силою многою", — чтобы слово наше было всем "воня животная в живот"!

______________________

* Вот то, что следовало бы доказать. Вся ошибка, может быть честная, но для мирян до последней степени обременительная, заключается в смешении пастырями 1) нравственности и 2) повиновения "нам". "Кто не соблюдает престижа нашей власти — тот безнравствен". Но у мира есть воззрение другое: что безнравствен тот именно, кто безнравствен, а кто престиж "их" соблюдает — тот только и соблюдает их престиж. Что "они" соединяют, то мир разделяет. Мир видит жизнь свою, судьбу свою, видит факты: и на почве их судит о нравственности и безнравственности так твердо, что не "пастырскому собранию" его поколебать. Навсегда венчанная пара, развратничающая втихомолку, — для мира останется безнравственною, для клира — "прощаемою", "извиняемою", в сущности и незаметно — невинною. Навсегда невенчанная пара, чисто живущая, для клира останется виновною, развратною, для мира — простительным, извинительным явлением, в сущности — невинным. А Бог, судящий о вещах по сердцу, по внутреннему, — конечно, на стороне мира. Вот коллизия, из которой духовенству мудрено выйти. В. Р-в.

______________________

Независимо от церковной проповеди, обращенной ко всей пастве, необходимы частные беседы с согрешающими грехом незаконного сожительства (Мф. XVIII, 15). Опытные пастыри передают, что им удавалось иногда путем частных бесед склонять беззаконствовавших или разойтись, или чаще всего, если не было препятствий, к вступлению в брак*.

______________________

* Суждение это исторически ценное. "Если не было препятствий — удавалось уговорить вступить в брак"; без этого же — разойтись. Интересно знать: а были ли, при уговорах "разойтись", принимаемы во внимание дети? Из случаев расторжения браков, уже заключенных и от которых были дети, вне всякого сомнения явствует, что старательные "пастыри" советовали разойтись и в том случае, если были дети. И "удавалось", как говорит автор. Восстановим же, однако, целость картины: мужчина живет с женщиною и имеет от нее детей, напр. офицер с девушкою. Начинает духовник говорить на исповеди: "Вам надо разойтись". Мужчина слабохарактерен, податлив, да и женщину хоть любит, но не очень, вообще все явление только держится, а не пылает. Сердце девушки уже давно томится, осторожно к ex-мужу приглядывается, боится за себя и детей своих. Тут вдруг появляются подговоры священника, на нас не действующие, но на мещанина, купца, мужика, ремесленника действующие. Да ведь и надо помнить авторитет слов на духу! И вот полу сокровище в руках девушки — шатается, около детей шатается отец. И вот — все рухнуло. "Духовник" доволен. Но каковы подробности невидной ему картины?! Кто не знает и чье сердце не сжималось от образа покинутой мужчиною девушки, и еще с детьми?! Эллины создали об этом миф Медеи. Она сожгла детей своих от ужаса и негодования. Но христианки уже смиренны: однако горечь их, тихая, без криков, может быть, также идет далеко внутрь сердца, как у древней Медеи. Вот почему признание, что они пытались совершать такие разлуки — или, переводя все в картину, "усовещевали" Нехлюдова бросить Катюшу с ребенком, — я считаю историческим документом. И уж тут действительно начинаем нащупывать "границы нашей эры", — как я озаглавил выше статью, трактующую о подобных коллизиях. Но когда я ее писал, я еще не имел перед собою этого сознания "руководителей совести". Да, "граница эры", метафизическая (относительно существа ребенка) и моральная (в смысле жалости, сострадания). В. Р-в.

______________________

Св. апостолы не только учили устно, но свои наставления излагали и письменно. А в наше время письменное (=печатное) слово в некоторых случаях важнее устного. Правильно организованное печатное слово является в наши дни великой силой или разрушительной или созидательной, в зависимости от его содержания. Это и понятно: во-1-х, с умножением грамотных увеличивается круг людей, руководимых печатным словом, во-2-х, чтение — более сподручный способ научиться чему-либо, более удобный, чем посещение проповеднических бесед, лекций, народного университета и проч.

Пастырям, выступающим на борьбу со злом незаконных сожительств*, больше всего надо писать в ежедневных изданиях, особенно в дешевых газетах, как более распространенных. Хорошо бы в 2-3 газетах завести особый отдел, где бы печатались статьи против безнравственности. Статьи могут быть разного характера: научного, исторического, назидательного, а также в разнообразной литературной форме: в виде рассуждений, рассказов, заметок и проч. Газеты читают больше и охотнее, чем проповеди. Вот и надо подсыпать лекарство в самую употребительную пищу**. — Только вот беда: мы пишем логично и доказательно, но большею частию неувлекательно***. Как было бы хорошо — простите отцы за мечтательство! — приглашать к литературным работам в указанном роде более благонамеренных талантливых литераторов****. Ведь мастерски написанный рассказ, вроде "Чем люди живы" графа Л. Толстого, имей он соответственную нашей цели идею, будет читаться и перечитываться всеми, попадет в хрестоматию и принесет для нашего дела больше пользы, чем целый сборник ординарно составленных проповедей. Сцены из художественно написанного рассказа почти то же, что примеры из живой действительности, a exempla trahunt, тогда как verba только movent*****.

______________________

* Да хоть бы объяснили как-нибудь и где-нибудь, в чем это зло? Несчастие детей: так хлопочите об издании законов в пользу их. Вопрос о незаконных детях, поднятый по моей инициативе в печати и теперь благополучно движущийся в сторону полного их уравнения с законными, есть в сущности вопрос о полном признании законом, религиозным и гражданским, нелегальных связей и уравнении их с браком. Позвольте мужу и жене, сожителю и сожительнице, судить, что для них "зло": разойтись — это зло, а умереть, "сожительствуя" до гроба, — это благо. К этому благу дело благополучно и подвигается. А "зло" рассуждающих здесь есть просто их фантазия: зло фиктивное, призрачное; которое, будучи упразднено, — очистило бы место проституции и тайным порокам. В. Р-в.

** Удивительно мудро; "какой, подумаешь, Иван Иваныч изобретательный". И неужели ему не дали митры, скуфьи или камилавки, смотря по летам, за проект? В. Р-в.

*** Да, уж нельзя похвалиться. В. Р-в.

**** Ах, какой соблазнитель! В. Р-в.

***** примеры увлекают... слова... приводят в движение (лат.). Да, verba только movent, и то не очень. В. Р-в.

______________________

Наконец, отчего бы столичным пастырям не завести своего ежедневного органа или, по крайней мере, свой недельный орган превратить в издание, выходящее 3-4 раза в неделю? У пасторов, у патеров свои газеты, чрез которые они и проводят свои идеи. Припомним при этом достолюбезного и приснопамятного о. Иоанна Наумовича, как он просвещал и руководил своих соотечественников? Книжками и газетой; и это он делал с весьма немногими сотрудниками.

Кроме газеты, печатное слово может служить нашему делу еще в виде брошюр. Область жизненных явлений, затрагиваемых незаконным сожительством, весьма обширна и разнообразна; поэтому может быть составлено очень много разных книжек и листков, которые, быв выпущены десятками тысяч, должны распространяться по самой дешевой цене, а в иных случаях раздаваться и даром. Я мечтаю об устройстве особой издательской комиссии* для подобного рода книжек и листков. Эта комиссия могла бы устроиться хотя при "Обществе религиозно-нравственного просвещения", так как задача предполагаемой комиссии есть, в сущности, одна из задач общества. Неужели у нас будет меньше ревности и энергии, чем у сектантов. А они, когда было можно, печатали и распространяли брошюрки известного направления в великом множестве. Вероятно, многие помнят, как всюду распространялись в бесчисленном количестве и притом необыкновенно дешевые книжки издания, если не ошибаюсь, книгопр. Блиссмера, за печатью "Общества поощрения духовно-нравственного чтения". К составлению подобных брошюр можно будет попытаться пригласить авторитетных докторов, социологов, а также вообще всех лиц, желающих поработать на пользу нравственного оздоровления нашего общества и народа. Даже компилятивно составленные книжки, если только авторы их задаются доброю целью, будут для дела очень полезны. Пишу это по опыту. Как образец подобных книжек приведу заглавие имеющейся у меня под рукой, это — книжка Л. Золотарева "Что говорит наука о половой потребности".

______________________

* Конечно, с должностью издателя и с жалованьем издателю. В. Р-в.

______________________

Скажут: на это потребуются большие деньги. — Конечно! Но я верю, что были бы деятели, а деньги найдутся! Не откажет на такое важное дело высшая церковная власть, найдутся единичные крупные жертвователи; можно надеяться, что будут разрешены, если окажется надобность, сборы по церквам. Только опять повторю: были бы люди, а деньги будут!

Я, после проповеди, главную надежду возлагаю на газету и брошюрки: они проникнут туда, куда пастырю с живым словом почти не удается проникнуть: на исповедь многие не ходят, богослужений не посещают, от встречи и беседы со священником уклоняются; а газетная статейка или дешевенькая книжка сама найдет таких. Речь священника иногда возбуждает подозрение: "Он потому так говорит, что ему приказано", а статейка доктора или светского лица внушит больше доверия и произведет иногда больше влияния. Брошюрки можно рассылать, раздавать; они проникнут и в школу, и в семью, и на фабрику, как в средний круг, так и в народ; начинающих нравственно колебаться они могут укрепить, падших побудить восстать и даже погрязших во грехе "прийти в себя".

Может быть, не бесплодна будет попытка — дело борьбы с незаконными со-жительствами ввести в круг задач церковных попечительств. Члены попечительств могли бы сообщать пастырю о незаконно живущих; чрез них священник мог бы с большею пользой распространять в пределах своего прихода те или другие книжки и листки; наконец, имея в виду наставления св. апостола Павла (1 Солун., V, 11, 14), чрез членов попечительств священник мог бы увещевать* и убеждать незаконно сожительствующих.

______________________

* И все без объяснения: да чем они вам помешали? Лежит муравейник, а вы в него собираетесь палку горящую воткнуть. Смотрите, как бы муравьи ног не покусали, за рубашку не забрались. Больнее розги. В. Р-в.

______________________

Есть у нас, пастырей, и еще одно средство бороться со злом безнравственности*, средство — небесное, благодатное, я разумею молитву. Если мать блаженного Августина, св. Моника, побуждаемая любовью к погибавшему в безнравственных увлечениях сыну, спасла его от духовной смерти именно пламенной, дерзновенной молитвой, то не долг ли наш обратиться к этому столь близкому нам средству, когда на наших глазах гибнут тысячи наших духовных детей? Я знавал одного пастыря, который на домашней молитве утром и вечером возносил моление, между прочим, "о всех в предсмертном томлении находящихся и нравственно погибающих"**... Если, по словам св. Златоуста, "молитве священника вверен весь мир", то особенно его духовные дети; его первейшая обязанность молиться о них всегда, а преимущественно за литургией. Самый чин литургии открывает место для молитвы и о прекращении незаконных союзов; по крайней мере, в литургии Василия Великого будет вполне благовременно о сем помолиться при словах: "супружества их в мире и единомыслии соблюди"... "юность наставь"... "ведый потребу его"... В литургии же Иоанна Златоуста, чаще всего нами в году совершаемой, таким моментом, когда, не насилуя смысла слов, можно молитвенно вспоминать наших нравственно заблудших чад, может, по-моему, служить время произнесения слов (во время пения "достойно", при воспоминании живых членов церкви): "Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте" ([греч. текст] = venerationi). — А чтобы не ослабевать в молитвенном усердии, будем почаще приводить себе на память следующие слова именитого русского пастыря, отца Иоанна Кронштадтского: "Иерей Божий! Верь от всего сердца, верь всегда в благодать, данную тебе от Бога молиться за людей Божиих: да не будет вотще в себе этот великий дар Божий, которым ты можешь спасти многие души; скоро слышит Владыка твою сердечную молитву о людях и удобно преклоняется на милость к людям, как на молитву Моисея, Аарона, Самуила, апостолов"***. Novicius

______________________

* Опять "безнравственности". Хоть бы раз объяснили, в чем. В. Р-в.

** Да, чудное слово, но только слово. Таковыми был уловлен мир. Но дело — всегда сводилось к заботам А. Дернова и Novicius'a. В. Р-в.

*** Что же, может быть, в самом деле поможет. Кончая замечания на все эти дебаты, из которых практического не выжалось ни одной капли, заметим следующее: 1) Все ораторы оперируют над людьми — цифрами, а не людьми — душами. 2) Ни один оратор не сказал: "Господа, не пойти ли нам и не посмотреть ли, что такое нелегальная семья, как она живет, каковы ее нравы, каково ее происхождение, какова окончательная судьба". Трудно поверить, чтобы из священников, принимающих исповедь на духу, никто и не знал ни единого случая незаконной семьи. Однако на собрании ни один не сказал: "Выслушайте, братие, вот что я узнал и видел". 3) Оперируя над цифрою-человеком, пастырское собрание имело перед собой как бы два ряда равнозначущих цифр: написанных белым по черному и черным по белому. Одно ему "placet", другое "nоn placet" ["позволено"... "не позволено" (лат.)]. Но ни единой попытки доказать их разницу и даже объяснить, почему "поп placet", — не сделано. Вообще, что такое "незаконное сожитие" и "незаконнорожденное дитя" — осталось во всех дебатах невыясненным. Не приведено сведений об этом из Евангелия, не приведено сведений об этом из Ветхого Завета, ни как текстов, ни как примеров, ни как воззрений на них Спасителя, пророков и Моисея. Поэтому собственно предмет суждения — юридический; некоторая юридическая неправильность "незаконносожительствующих" и "незаконнорожденных": но она трактуется как священное нарушение священнозаконов, в мантиях, с величавыми жестами, с священным ужасом на лице. Это необыкновенно отягчает положение юридических жертв, навело на них гипноз страха, чувство религиозной преступности и ответственности — и, вероятнее всего, оно-то и повело к детоубийству. Ибо из-за юридической ошибки никто дитя свое не убьет. Кто же вешается или топится, или топит или вешает, сознавая себя браконьером или нарушителем таможенной линии? Но здесь разыгрывается fata-morgana небесной таможни. Суть ее: не пропустить рождения, при творческом первоначальном: "Да будет", "да сотворится". Собственно — таможня против неба; но как она, по мантиям и жестам, очень близка к небу, то у стоящих на земле людей образовалась аберрация, что таможня — в самом небе, и "незаконнорождающие" и "незаконнорожденные", как титаны, бунтуют против неба, идут на небо, чтобы взломать его. Отсюда ненависть к ним и отвращение земных глупых людей (мирян), еще утягчившее их существование и уторопившее к детоубийству. Все в общем порождено отношением к обряду: доступ к нему сделан трудным и все затрудняется с каждым годом; между тем, дело имеет такой вид, как будто "незаконносожительствующие" не хотят у церкви благословиться, пренебрегают благословиться, т.е. как бы на супружескую жизнь свою и на детей своих они смотрят неуважительно сами: что породило к ним отвращение, презрение. Основная аксиома всех рассуждений, безмолвное сердечное допущение пастырей: что рождение есть an und ffir sich, зло. Иначе, если бы в нем было и чувствовалось абсолютное благо, пастыри просто должны бы стройною процессиею пойти и поблагодарить, что люди даже и в трудном для них положении, неудобном юридически и экономически, все же извернулись и ухитрились — рождать. Это как бы "нет храмов" — а люди все же молятся, есть запрещение молиться, положим, "от кесаря Нерона" — а они собираются в подземельях и все же молятся. Но в раю и до грехопадения заповеди о молитве еще не было дано, а о рождении — уже была дана. И если родить так же хорошо, как помолиться, не менее угодно Богу, не менее Им заповедано — само собою разумеется, что "незаконносожительствующие" и "незаконнорожденные" суть точное повторение святых, укрывавшихся в катакомбах: но только на этот раз "святых" Ветхого Завета против новоизмышленного духа скопчества. Вспомнили бы пастыри римский сенат, вышедший in pleno после Канн встретить остатки разбитой армии, прибежавшей к воротам Вечного города: "Мы благодарим вас, что вы не отчаялись в спасении отечества". Так надлежит поступить официальной власти в отношении к гонимым девушкам: "Вы все еще не отчаялись в благословленности рождению — и хоть опозорены, однако исполнили Волю Божию". В. Р-в.

______________________

[...]

Хочется кончить это житейским впечатлением. Я спешил домой исправить "последнюю корректуру" этого листа и, скучая, дремал в вагоне Балтийской железной дороги. Проехав Нарву, в него вошла с ребенком женщина. Ребенок был, видимо, болен, и она его успокаивала, сколько было уменья и сил. Лицо ее было угрюмо и печально. Так печально, что казалось некрасиво. Все несчастные люди — некрасивы. Только очень внимательно всматриваясь, можно было заметить тонкие черты лица, даже, пожалуй, когда-то прекрасного. Она была мещанка, одета бедно. Вдруг я обратил внимание, что на ней обручального кольца ни на одной, ни на другой руке не было, и догадался, что это — девушка. Мне хотелось с нею заговорить; но на нерешительный мой вопрос она промолчала, и, видимо, ей неприятно было, что я, пожалуй, с ней заговорю. Вечер смеркался. Поезд стучал. Вагон был совершенно пуст, кроме нас двоих. Но все время до Петербурга я наблюдал, с какою нежностью, укутав и уложив ребенка в передний угол длинной лавки, она сама ложилась у его ног, ничком, лицом книзу. Что-то служебное у нее было. Мать, сознательное, большое, свободное — служить рабынею у беспомощного, крохотного существа, которое бы не пискнуло, если б она его бросила. А он будет ей тяжел всю ее жизнь; "некуда глаза показать" (незаконнорожденный). На таковых служениях держится мир. Упал тормоз, мы остановились у Петербургской станции. Я встал и, выходя, спросил:

— Что же, милая, в Петербург едете?

— К доктору. Вот ребенок заболел, внезапно... И я потерял ее из виду.

В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II


Двухтомник В.В. Розанова "Семейный вопрос в России" вышел в свет в марте 1903 г. в Петербурге.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист.


На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада