| ||
|
«Нате вам наше, а Божие можно оставить и в стороне», — вот «программа Закона Божия» решительно во всех светских учебных заведениях, от низу доверху, — программа в схеме и обобщении. Из этого обобщения ничто не выйдет, и оно не может быть опровергнуто ни одним фактом. Едва из семьи, если и не образованной богословски, то все-таки верующей, как веруют все русские семьи, кроме несчастных и редчайших вывертов и уродцев, едва из такой семьи приводят мальчика или девочку 9 лет в первый класс училища, как украшенный крестами, наперсным и магистерским, торжественный законоучитель торжественно заставляет сущего ребенка читать наизусть покаянный псалом царя Давида, написанный после соблазнения им чужой жены и предательского умерщвления им мужа этой женщины, своего верного слуги. Слова, как «окропиши мя иссопом», не понятны филологически, а весь псалом решительно не может быть произнесен ребенком иначе, как в качестве попугая, ибо ни в отдельных выражениях, ни в общем течении он совсем не может быть понятен ребенку. Псалом этот вообще не может быть почувствован и понят ранее 40 лет. Утренние и вечерние молитвы, как и молитва Ангелу Хранителю, — также все говорят в неудобопостигаемых выражениях о борьбе с соблазнами, приходящими в ночи, — но приходящими не в девять лет, а в двадцать лет, и об угашении таких поползновений души, самого имени которых не знает ребенок. Здесь все ребенком взято памятью, и взято «вдолбежь», как берутся слова дроздом или попугаем. Даже объяснить ребенку 50-го псалма или вечерних молитв невозможно, ибо объясняющий будет краснеть и сбиваться, стараясь в объяснениях укрыть самое главное, через что молитва и псалом могли бы сделаться понятными. Это — первый шаг в учении. На нем стоит остановиться, как на образце всего прочего, всего последующего. Отчего избрано такое, а не другое? И что такое избранное? На вопрос, «почему» это избрано, нужно ответить: по великой гордости ума, никак не хотящего склониться к маленькому существу ребенка и разузнать и вдуматься, что ему нужно, что для него постижимо, что на него могло бы произвести впечатление. Мы не без намерения упомянули о двух крестах, из которых в одном выражается ученая степень, а в другом — общественное признание: оба говорят о славе и возвеличении носящего кресты, с высоты которых трудно низойти к низшему, и, между прочим, трудно наклониться к ребенку. Хоть это выражено в малом, но это очень значительно: если и вообще-то Русь не богата педагогическим тактом, не богата педагогической чуткостью, то законоучители, кроме редчайших исключений, и не задаются вовсе вопросом, приспособлены ли они лично и каждый к великому подвигу передачи детям первого луча религиозного трепета, первого луча религиозного умиления и восторга. Самочувствие законоучителей безгранично далеко лежит от этого вопроса себе и вопроса о себе; самочувствие это выражено в сознании: «Я духовный начальник, что скажу, того и должны слушаться». Вот это самочувствие, оно единственно пролилось и в программу и сделало её столь странною. И. Христос приспособил Свое учение к пониманию младенцев и народа; точнее, Он выразил это учение с такою простотою и наглядностью, что даже младенцы, женщины и простой некнижный люд совершенно понимали его. «Программе закона Божия» оставалось бы только применить этот метод, точнее, не отступать от примера Спасителя и не искажать Его слов жалким переложением, распространением и сокращением. Мальчику 9 лет священник, без знаков учености и власти, мог бы задать на экзамене совсем другой вопрос: «Расскажи евангельскую притчу о девах и светильниках». Элементарные понятия всеваемого зерна и почвы каменистой или засоренной сорными травами, понятие бодрой встречи или встречи ленивой, — в притче о девах, — все это уже доступно и девятилетнему возрасту. Ибо факты, здесь описанные, суть уже душевные состояния, знакомые детскому возрасту, тогда как раскаяние после соблазнения чужой жены, что составляет содержание 50-го псалма, или блудные мысли ночью, что составляет предмет страха в вечерней молитве, не понятны и не доступны постижению детей. Но интересно, что же именно побудило выбрать столь несоответственный материал? Только эта гордость и уверенность, что никто не возразит: «Мы духовные начальники и уже знаем все эти дела, знаем, чему учить и как учить». Но при первом вопросе, «чему» и «как», — все рассыпается прахом, и рассыпается оттого, что вопрос не ожидался, что задавание такого вопроса почитается «дерзостью». А от уверенности, что он никогда не будет предложен, о нем нисколько и не подумали. На самом деле, все эти покаянные молитвы, как и скованные страхом перед наступающим «грехом», суть типичные монашеские молитвы, молитвы сорокалетнего возраста. Произошло же введение их в детскую программу оттого, что иерархи церкви суть монахи, — лица, — отроду не разговаривавшие с детьми и не видевшие детей иначе, как когда их подводили им под благословение, т.е. молча и безответно. И когда им, как главам церкви, предложен был государством официальный вопрос: «Что надо спрашивать на экзамене у детей при поступлении в училище?» — то они ответили, как только могли и что единственно знали из своего опыта: «Спрашивать небольшое число вот этих молитв» или испуганной, или кающейся психологии, молитв в сущности монашеских, даже старческих. Монахи-иерархи составляли катехизисы, монахами сотворен весь круг церковных служб. На вопрос, «что дальше проходить по Закону Божию», например в восемь лет гимназического учения, они опять-таки не могли ничего другого предложить, как то, что им родное и близкое, как сделанное ихними руками, ихним умом. «Проходите историю наших дел; логику нашей мысли, историю споров наших с врагами, с еретиками». Сразу же получились курсы учения для всех классов: вот — катехизис, вот — богослужение, вот — история вселенских соборов, с опровержением «монофизитов» и «монофелитов», с борьбою против Ария, Нестория и Пелагия, с учением о том, имел ли И. Христос две воли или одну волю, одну природу божескую или божескую и вместе человеческую, имеет ли Он с Богом Отцом «единосущие» или «подобнокачественность», есть ли Он «óμoΰσ ιoς» или «óμoιoυoιoς», «подобносущный» или «подобносвойственный» и проч. и проч., на чем терзалась византийская мысль, но что натурально и естественно даже не может прийти на ум русскому мальчику 15-17 лет. При лучших условиях, при лучшем восприятии, при наилучших способностях мальчика он может заинтересоваться только величайшей тонкостью всех этих вопросов, — изумиться искусным ответам на них. Но каждый поймет, что этот логический восторг не имеет ничего общего с религиозным восторгом, с любовью к Богу, с благочестием, с праведностью поведения и сердца. Из гимназиста к 8-му классу, к «испытанию зрелости», выходит по этой части дурной сорт семинариста, — семинарист неуклюжий, недоделанный, полузнающий, а известно, что даже и хорошие семинаристы не суть очень верующие, преданные религии молодые люди. Из «недоделанного семинариста» выходит просто неверующий или «веру» которого опрокидывает первая же книжка по естествознанию, написанная более вразумительно и наукообразно. Но очевидно, что не только одна книга по естествознанию, но и целая библиотека их не могла бы ничего уничтожить собственно в религиозной умиленности, в религиозном восхищении, какое на человека навевается хоть теми же притчами Евангелия, беседами И. Христа в Его точных словах и в евангельской обстановке бесед, навевается речами пророков или книгами идиллической патриархальной жизни, вроде «Книги Руфь». Но чтобы почувствовать самому вкус к этому, захотеть восторженно передать это, нужно перестать чувствовать себя победителем ста ересей, надо отложить в сторону камилавку и ученый магистерский крест и стать «батюшкою-законоучителем» в родных народных чертах, без власти, притязаний и спеси. Увы, всего этого ужасно мало! Более и более духовенство теряет смиренный старый облик. И наша минута мало предрасполагает к поднятию духа законоучительства и даже просто к сознанию, где коренится зло. В рубрике вопросов, которые предположено рассмотреть на съезде законоучителей, значится между прочим и такой: «как привести в исполнение забытое каноническое право об обязательном посещении церковных служб и об обязательном ежегодном говений всех вообще служащих в учебном заведении»... Ну, вот именно в этом дело: все дело во власти и чтобы «заставить». Римское «Quos ego», «я вас» — манит батюшек в камилавках и соблазняет подталкивающих их сзади архиереев в митрах. На этих-то путях юноши русского благочестивого народа давно не сохраняют и той веры, того мистического трепета перед провидением, судьбою, загробным миром, какую сохраняет австралийский дикарь, верящий хоть в фетиши, и какая на высокой точке стояла у язычников-египтян, у старых фракийцев, ахеян и римлян. Ибо европейское и наше русское безверие превосходит всякое безбожие, всякую потерю религиозного чувства, о каком когда-либо было слыхано в истории. Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 12 июля. № 11972.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|