В.В. Розанов
Смерть и воскресение

Наступило великое, таинственное Воскресение Христово, после того как весь верующий русский люд через торжественные обряды церкви приобщился к другой великой религиозной тайне, — страстей и смерти Господней. "Бог изранен, осмеян, Бог умер". — "Бог воскрес!" Вся страна, все сто миллионов православных душ содрогнулись и возликовали в этих двух возгласах, двух мыслях!

Слезы и радость!

Смерть и воскресение!

Как сердце бьется, сжимаясь и расширяясь, и как бьется, пульсирует в нас каждая жила, — так же точно и вся не только духовная, но и физическая жизнь заключает в себе сочетание моментов, выраженных ярко, страшно и трепетно в этом: "Бог умер", "Бог воскрес". Вся природа последует в образе бытия своего образу бытия Творца своего. Не воскресает ли день в своем утре? Не воскресает ли год в своей весне? Не увядает ли день в вечере, а год в осени и зиме? Все умирает, все воскресает. Все имеет час радости своей. Все имеет час скорби. Отчего это? Разве природа не могла бы быть каменной, безрадостной, бесслезной? Почему она не истукан? Но как дитя бывает похоже на своих родителей, и ему совершенно не на что быть еще похожим, ибо никто третий и не участвовал в его рождении, — так же точно природа решительно не могла вылиться в истуканную форму, раз жив Господь, ее Создатель!

"Господь жив! Мир имеет живого Господа!" — в этой мысли есть нечто великое и утешительное. Мысль эта не так проста, если принять во внимание, что есть десятки тысяч и, может быть, сотни тысяч так называемых "образованных людей", которые ничего не понимают в этих словах, ничего не чувствуют, когда перед ними их произносят, и, наконец, которые улыбаются и отказываются поверить, что "Бог жив", что "мир имеет живого Бога". Но весь мир это доказывает вот в этой трагедии смерти и воскресения своего, отражающей смерть и воскресение Бога!

Увядание осени и цвет весны равно говорят нам об этой тайне, и религиозной и космологической.

Мы так привыкли к миру и его обороту, так привычно произносим: "рассветает", "смеркается", что нам и на ум не приходит, что могло бы быть совершенно иначе, что земля могла бы быть недвижима, и солнце вечно пекло бы одну ее сторону, а другая вечно леденела бы! "Так все обыкновенно", — произносим мы о том, что совершенно необыкновенно: ибо не понятнее ли было бы, чтобы и солнце, и земля, и все прочие планеты лежали как красные и темные камни друг около друга, одни горячие и другие холодные. Но таинственная жизнь разлита всюду, планеты и солнца не изолированы, а связаны в "системы", и от соотношения членов в каждой системе все в ней, каждая планета порознь, каждая страна на земле, умирает и воскреснет. На место возможного "обыкновенного", — груды мировых камней в бессмысленной куче, — мы имеем и наслаждаемся совершенно необыкновенным: и каждую весну с восхищением смотрим на бегущие по талому снегу ручьи, а каждую осень срываем спелые плоды в садах своих!

Как грустна жизнь наших образованных людей или, вернее, части их, которая отошла от религии и по старой отвычке уже не может к ней вернуться. Монотонно тянется их жизнь; день идет за днем, и воскресенья они не отличают от понедельника, а весенних дней от осенних, — иначе как по нужде снять одно и вынуть другое платье, одеться теплее или прохладнее. Для них есть смена температур в году, но нет смен великой мистерии года! Как грустно они живут, как серо их время! Не станем их осуждать, но пожалеем о них!

И как счастлив народ, что, не оторвавшись от церкви, он сохранил совершенно другое отношение к текущему времени, он совершенно иначе чувствует природу, — именно он всю ее чувствует как Божию загадку, как Божию тайну. Он несравненно счастливее образованных классов, хотя и проводит время, согнутый над землею, в труде и нужде. Но из нужды и бедности он ясным глазком смотрит на мир Божий, и в мире этом видит не черную яму, а свет Божий, текущий из каждой вещи, из каждого дня. Все ему поэтому близко в природе; все ему — родня, свое, дорогое. И умирает он не так, как образованный человек, с горьким сознанием своего одиночества, своей оторванности от всего, своей ненужности всему. Горько умирает образованный человек русский. Светло умирает верующий русский простолюдин.

Но не станем упрекать в этот Светлый день, — никого не станем упрекать. В этот день и враги наши суть наши друзья. Так заповедано нам. И все это исполним.

Какая особенность сплетения, что с великою космологическою и религиозною тайной связано и нравственное воскресение души, связаны нравственные заветы душ. Опять это могло бы быть иначе, и мы не оцениваем сокровища, которое имеем, потому только, что владеем им, и притом ничего не заплативши. Щедрый Бог все дал человеку даром, ответно попросив только молитвы; как в рождении человек все получает даром, — жизнь, здоровье, разум, — ответно только благодаря родителей. В самом деле, задумаешься: вместо христианства, с его заповедью любить и врагов своих, прощать всякую обиду, — мы могли бы иметь и другую вовсе религию, которая, пожалуй, тоже объясняла бы мир, говорила о его сотворении, но все это холодно, как на уроках выслушиваются объяснения учителя, объяснения науки и мудрости. Могла бы быть религия, которая предлагала бы верующим только созерцать истины, не прибавляя к ним ничего, не растушевывая их. Но христианство не оставляет человека одного нигде; нигде оно не выпускает его руки: оно ведет его не только в понимании мира, в оценке вещей, но и в поступках, в православной жизни. "Добрая жизнь христианина" — перешла даже в немудреные изображения лубочных картинок, где и безграмотный может читать и видеть, к чему ведет добрая жизнь и к чему ведет злая жизнь.

И вот в Светлую ночь и наш Петербург, и старый Новгород, и далекий Киев, и великая Москва, и вся-вся безграничная Русь вспыхнет светящимися огоньками. И не будет тьмы в эту ночь на Руси. Вся она, от мала до велика, пойдет в эти дни великой тайны за своими священниками, сперва облеченными в черные ризы смерти, — которые будут сменяться на белые ризы Воскресения! "Христос воскресе", — скажет священник, высоко подняв над народом крест. "Воистину воскресе", — полушепотом ответно скажет народ; но от его громады полушепот превратится в гул. И загудит это "Воистину воскресе" по всей Руси великой и святой!

И она, эта Русь наша, и свята и велика. В этот Светлый день, в эту Светлую ночь как-то необоримо чувствуется, что нет страны священнее и величавее нашей.

Но не будем гордиться. Смиренно промолчим о том, что мы знаем про себя. Среди заветов христианства есть и этот: ничего о себе особенного не помышлять, а о всем думать, что "Бог пошлет" или "Бог послал".

Вера наша дает силу и в испытаниях. Как Русь спокойна и величава в смерти, так она и в испытаниях, которые раздробили бы всякого, остается ровна и терпелива, не пугается и не бежит. "Пришел час", "пройдет час". Всякое испытание, всякое несчастие есть крупица смерти: а при своей вере русский народ знает, что смерти одной не бывает, а за нею следует воскресение. Это и в планетах, и во временах года, это в Христе нашем: веруем, что это и в народе. Вот отчего русский народ не только не сломился в испытаниях своих, но он никогда и не сломится. Что-то такое есть в народе нашем, почему чуется, что ему совершенно чужда мысль об окончательной смерти, об окончательной гибели: это совершенно за горизонтом народных созерцаний. Это его уже не мысль, а какая-то физиологическая уверенность не проистекает ли из высокого представления, что умирающий и воскресающий Господь, в Которого он верит, — есть Вечно Живой, в существе Своем вовсе не умирающий никогда Господь? Он победил жало смерти. И образ смерти он принимает на Себя, но существо смерти побеждено в Нем. Только три дня в гробу: и потом — жизнь и воскресение!

И мир — дитя Божие. И народ — дитя Божие. И как в мире все по образу Божию, — так и в судьбах народных образ смерти бывает, но смерти окончательной он не причастен. Вот отчего твердо и спокойно живет русский народ.

Спасибо вам, русские пастыри, что вы соблюли народ в его вере!

И говори отрадно и твердо, русский народ, свое ежегодное: "Христос воскресе!" И помни, что с Христовым Воскресением связано воскресение всякой плоти и жизнь целого мира. И целый мир, в жизни каждой травки, имеет свое темное, свое бессознательное "Христос умер", "Христос воскрес". Но изо всего мира одному человеку дано отчетливо выговаривать эту истину.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 29 марта. № 11870.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.