В.В. Розанов
Смешанные браки

Те сотни, а на пространстве России может быть и не одна тысяча лютеранок, которые почувствовали привязанность к русским чиновникам, к русским офицерам или к русским ученым, облегченно вздохнут, прочитав в статье почтенного А.А. Киреева, что "он согласен на брак с ними этих русских людей". Так можно понять хотя и не прямой смысл его статьи по поводу миссионерского съезда в Киеве. Любовь ведь приходит два-три раза в жизни; иногда только два; в редких случаях она приходит не более одного раза. И именно в тех случаях, когда она приходит только один раз в жизни, эти люди со способностью к такой исключительной и великой любви представляются чем-то почти чудесным, хочется сказать — святым. Идеальная любовь похожа на святое чувство. До того она редка. До того зрелище ее трогательно. До того плоды ее, в виде семейной жизни, в виде воспитания детей — благотворны.

Предполагаю испуг этих приблизительно нескольких сот лютеранок и лютеран, уже влюбленных в русских, когда вдруг В.М. Скворцов, г. Боголюбов и другие чиновники духовного ведомства грозно заговорили, что "нужно воспретить брак русских с еретиками, т.е. лютеранами, католиками и вообще со всеми неправославными". Что делать? Любовь уже есть. Уже завязалось это кружево неуловимых отношений, непередаваемых, невысказываемых ощущений, которые мы называем кратко "любовью" и которые не покрываются никаким словом ни на каком языке. И грезы, и цветы, и звезды... И тревоги старых родителей о будущем своих детей, этих молодых влюбленных. Мне кажется, в подобных сближениях есть столько обещаний и для религии! "Любовь все покрывает"... В любимом все нравится... И вот жених и невеста, раньше ничего определенного не думавшие — русский о лютеранстве, а немка — о православии, начинают любовно вглядываться в обряды, в учение, в культ церкви, всегда или враждебных, или индифферентных одна с другой. В этой связи, в таких связях — столько обещаний для культуры, для истории религий, для народностей! Восходит заря любви, и в лучах ее гаснет тысячелетнее разделение.

А.А. Киреев утешает: "Хоть лютеране и еретики, это — бесспорно: но в быту к ним вражды нет, и брак православных и лютеран можно разрешить".

Слава Богу! Нельзя не сказать — merci!

Ну, а личики католичек затуманятся! А.А. Киреев обходит грозным молчанием вопрос о браке с католиками; и так как ксендзы с величайшей неприязнью смотрят на брак своих "овец" с православными, то статья А.А. Киреева доставит большое удовольствие этим ксендзам, бискупам, может быть, даже которому-нибудь кардиналу и, кто знает, даже св. отцу, если эта статья будет переведена в каком-нибудь клерикальном итальянском или французском журнале. Ксендзы потрут руки. Население затуманится. А ведь розы, звезды, душистые вечера — все это есть и над Вислою, над Неманом, Вилией? Мне пришлось узнать историю одной любви польки к русскому офицеру, уже не молодому, не красавцу: до чего в нем, в его добром простом характере открылось для нее точно новое небо. Любовь кончилась переходом ее в православие; и нельзя передать тех трогательных и глубоких слов, в каких она описывала в письме ко мне первую исповедь у православного священника! По этому письму я слишком могу судить, что самая возможность для католика или католички — любить русского, — а любовь эта и может зародиться и вырасти до определенных размеров только при возможности смешанных браков, — до чего она, говорю я, как бы раскрывает сокровища русского духа, русской веры, всей русской сути людям других культур и стран, других небес и звезд. До известной степени "смешанный брак" как наличный институт, как возможность для всякого, как доступность для каждого, — есть первое движение нации от узкого провинциализма к чему-то всемирному, всечеловеческому. Будь допущены у нас смешанные браки раньше Петра Великого, — время Петра Великого пришло бы к нам на сто лет раньше, и пришло бы без ломки, без крови. Это надо ценить, об этом надо подумать.

"Что нам за дело? Мы - сами! Мы — одни! У нас свое царство, с иными несмешивающееся! Лучшее! Высшее!" — отвечают на все эти мотивы господа, характеристику которых, основанную на воспоминаниях, на виденном, дал М.О. Меньшиков в статье о монахах и монастырях по поводу того же миссионерского съезда в Киеве. "Мы — одни! Мы — лучше всех!", "Как мы решим, так и будет, должно быть. Кто супротивится? Разве еретик, безбожник? Отметем всех. Извержем!"

— А девушки, а любовь? Небеса, и звезды, и цветы!

— Что еси рек безумное? Какие цветы? Есть сено, а цветов не бывает. Сено по шестидесяти копеек за пуд. Сами покупаем и дороже не платим.

Звезды, какие звезды? Дурь одна. Кто же при звездах гуляет, кроме распутниц! Благоразумная христианская девица ввечеру сидит дома, вяжет чулок, волю родительскую почитает, духовных отцов слушает; и выходит замуж не по звездам и по сену, а по воле родительской, которая в огне не горит и в воде не тонет. Сие есть христианский брак, целомудренный, тихий и не говорливый... И... долготерпеливый.

— Почему же "долготерпеливый"?

— Не всегда сходятся. Бывают случаи. Ин жена опротивеет мужу, ин муж ненавистен жене... Нужно терпеть. Ин муж имеет дерзкую руку: нужно терпеть. Нужно молиться. Нужно обращаться к Богу, чтобы подал силы переносить...

Такое терпение рекомендовать и указывать не противоречит, видите ли, религии, но паче выражает всю суть ее. Но где же сказано, что нужно терпеть счастье? Переносить счастье человеческое, радоваться счастью человеческому, способствовать этому счастью — это что-то до того не богословское, не академическое, не семинарское, что даже и в голову не вмещается. Можно простить и отпустить пьянство, ну и можно простить даже библейский грех... Враг рода человеческого силен, а человек слаб. Но чтобы вслух, но чтобы громко простить и отпустить и дозволить счастливую жизнь католички и православного, мирное рождение от них детей, мирное воспитание этих детей: чтобы это так-таки вот и сделалось перед вашими глазами, а мы бы смотрели и улыбались — да никогда! да невозможно!

Мне кажется, суровые речи на миссионерском съезде, как и речь достопочтенного А.А. Киреева, имеют душою в себе вот этот диалог о сущности брака, который по-мирскому, по-человеческому есть одно, а по-церковному, и притом традиционно-церковному, есть нечто совсем другое, чем ожидает и хочет мир, чем ожидают и хотят люди. С обыкновенной точки зрения, с точки зрения всех замужествующих и женящихся, любовь есть такое священное чувство, до того редко возникающее и исключительное, что хочется ему всячески помочь, и не приходит на ум ему препятствовать, ломать его. "Разбить счастье" — это кажется ужасным; мы всякого светского человека, разбивающего счастье любящих, называем "извергом". Так все люди зовут, и зовут "извергами" даже родителей молодых людей, когда они волю свою ставят поперек счастья детей. Но у богословов и по традициям богословским, как-то до непостижимости все обратно общему человеческому суждению: счастье любящих они называют "сеном", просто чем-то не только ненужным, но даже и не существующим, выдуманным, сочиненным и сочиняемым. Поэтому о "счастье любящих" никогда не поднималось самого вопроса во всем тясячелетнем церковно-богословском учении о браке. Нет этой темы, нет этого пункта. Все это тысячелетнее учение, в сущности, только сводит мужчину и женщину. На миссионерском съезде потому поднялись так смело эти речи о недопустимости таких-то браков "в угоду миссионеров Скворцова и Боголюбова", что ведь если в самом деле любви нет, а есть только "схождение", то отчего же в самом деле совершенно легко и твердо и спокойно не запретить целой рубрики таких схождений, ибо останется-то ведь для всякого достаточное количество еще возможных других схождений. "Все одно"... Как только вы в зерно брака поставили это "все одно", — я с горем должен сказать: санинское, арцыбашевское "все одно". Как только вы погасили в браке лицо человеческое, — так и получили... эту свободу и счастье миссионерских рассуждений о браке. Но если мы восстаем против Арцыбашева, если гнушаемся практикою Санина, то не пора ли нам сказать и тут: — Какое возмутительное издевательство над человеком! Как могут эти Скворцов и Боголюбов и "иже с ними" рассуждать так свободно о браке, т.е. о счастье определенных лиц человеческих, будто они имеют над этим счастьем какое-то право, могут дать его и не дать его, и вообще повергнуть все так и этак. Откуда это чудовищное право, и не пора ли давным-давно откинуть его, как мы откидываем всякую безнравственность.

Впервые опубликовано: Новое Время. 1908. 3 авг. №11635.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.