В.В. Розанов
Содержание и пространство заповеди: «Не прелюбодействуй»

(По поводу замечаний П.В. Тихомирова)*

На главную

Произведения В.В. Розанова



Я не могу не быть чрезвычайно благодарен профессору П.В. Тихомирову за труд ответа на мои сомнения касательно содержания и пространства VII заповеди. Слабую надежду на ответ я питал со стороны проф. Н.А. Заозерского. Но, разумеется, который бы из авторитетных ученых мне ни ответил, — все равно. Меня поразили, еще года два назад, слова проф. Заозерского, высказанные в «Богосл. Вестнике» в критике книги моей «В мире неясного и нерешенного». Там высказано мною было предположение, что Заветы первый и второй (ветхий и новый) не расходятся ли между собою в отношении к наличному биологическому факту размножения человеческого, ибо, несомненно, законодательно-религиозное отношение к этому факту евреев библейских и наше христианское — расходятся. Тогда он меня укорил, что я «не помню VII и X заповедей, которые одинаково признаются божественными заповеданиями и в Ветхом Завете, и в Новом, у христиан и у иудеев; и вот их-то присутствие и связует в один непрерывный закон оба завета». Затем идет у него хвала заповеди размножения и ссылка на то, что все знаменитые теоретики юриспруденции и государственности не отрицают, что относящиеся сюда стихи 1-й и 2-й глав Бытия составляют истинное основание человеческих институтов брака, семьи; и через них — всего вообще социально-исторического строя народов.

______________________

* См. в 12-й кн. «Богослов. Веста.» за 1904 г. статью: «К истолкованию Исх. 20, 14».

______________________

Не могу выразить всего моего изумления при чтении этого отрывка. Объясню все дело сравнением. Существует ли и признается ли в монастыре VII заповедь? Существует и признается. А у мирян? Конечно, тоже. И в том самом смысле, как она признается в монастыре, без всякого итога ее толкования? Ну, конечно, монастырь не имеет своих толкований на VII заповедь и признает принятые во всем христианском мире. Доселе — теория; доселе — слова. Указуя на эту-то теорию и слова мне, проф. Заозерский и говорит: «Что же вы толкуете, будто бы заветы расходятся, когда и состав заповедей, и, подразумеваемо, истолкование их одно для новозаветных людей и для ветхозаветных».

Явно, что вовсе не присутствие «VII» и «VII», «X» и «X», «не прелюбодействуй» и «не прелюбодействуй» — сливало бы два мира, наш и их. А именно только перечень вещей, кратко обозначенных цифрою или словом, «VII» или «не прелюбодействуй». Это как чемодан, который сдается в багаж. На него выдается багажная квитанция со знаками: «одно место, два пуда, в Москву». «Не прелюбодействуй» или «VII» весьма похоже для нас, читателей, на этот общий и указующий знак багажной квитанции. Случилось (в истории) такое несчастие, что самый чемодан как будто затерялся, и мы, читая знаки в квитанции, вовсе ничего не знаем о том, что же именно за драгоценности были заключены в чемодан? «VII», «не прелюбодействуй» обязательны для пророка Давида и меня: но пророк Давид имел семь жен, а если бы я повенчался, и притом разом, с семью женами, то меня послали бы в Сибирь. Кто сослал бы? Да люди, читающие псалтирь, зажигающие в храмах свечи перед изображением пророка Давида и буквально не имеющие о браке никаких других священных слов, чем какими руководился и псалмопевец: «Плодитесь, множитесь, наполните землю», «не прелюбодействуй», «не пожелай жены ближнего твоего». Престол и — Сибирь! возведение в сонм святых и — кощунство (многоженство у нас наказуется как религиозное кощунство)! Ну, если это одно и то же, то и я соглашусь и возьму все слова свои об опасных расхождениях — назад... Ибо не только я, но и всякий понимает, что это «расхождение» было бы чрезвычайно опасно и чревато последствиями...

Почему же мы и пророк Давид живем не одною жизнью, имея одни заповеди? Да очевидно, что содержимое «потерянного в истории чемодана» казалось ему — одним, а нам — почти противоположным. Кто, однако, прав? Никто не смеет перечить пророку Давиду. Сказать, что он не умел прочесть и понять: «не прелюбодействуй», — невозможно. Мы (все европейцы, все христиане) — люди другой, дальнейшей от первоисточника (законодательство Моисея) эпохи, другой крови и костей, чем какие приняли, постигли и понесли в мир: «не прелюбодействуй»; мы — вовсе иного духа и цивилизации. Таким образом, у нас бездна возможностей не понять обстоятельств, препятствующих здравому пониманию данной заповеди, как и всего вообще законодательства Моисея. Вот отчего я позволил себе, при истолковании VII заповеди, обратиться к Талмуду; ведь он составлялся во всяком случае благочестивейшими людьми Ветхого Завета; людьми сплошного, непрерывного духа и настроения общественного строя от времен Моисея, Аарона и пророков. Это все равно как если бы Гриммы изучали наши былины, нашу народную песню: много бы любопытного о них они сказали миру; но заветного, святого, интимного — они и не почувствовали бы в ней, и миру о ней поведать не смогли бы. Для этого нужно было былине попасть в руки Буслаеву. Так и вся библейская жизнь, все их таинственное «писание» и в его составе нас занимающее: «не прелюбодействуй». Если Давид и мы так неодинаково понимали эту строку, то, очевидно, Давид понимал ее истиннее нас; также составители Талмуда были ближе к «святому, внутреннему, интимному», что содержится вообще во всяком человеческом слове и, несомненно, лежит в этом направляющем: «не прелюбодействуй». Сознаюсь, что Талмудом я воспользовался ничтожно и небрежно: нужно иметь снисхождение к журналисту, а не тихому и уединенному академику. Ему спешить некуда, а мы, журналисты:

И жить торопимся, и чувствовать спешим.

И вовсе это не по своей воле, не вследствие ее одной. И вовсе это — не без некоторого результата. «В дому Отца нашего — обителей много»...

Мне кажется, уже после этого общего очерка дела и до разбора его подробностей, о которых — ниже, проф. П.В. Тихомиров согласится, что нужно ограничить его общее resume.

«После приведенных справок и сопоставлений едва ли может быть какое-либо сомнение насчет того, что именно запрещается 7-ю заповедью Моисеева Закона. Торжество г. Розанова над проф. Заозерским* безусловно преждевременно. Прелюбодеянием в библейские времена называлось то же самое, что называется этим именем у нас» (курс. проф. Тихомирова).

______________________

* Последние труды его, в декабрьской и двух предшественных книжках «Богословского Вестника», вызывают к нему самую глубокую признательность со стороны всех русских семейных людей. Здесь считаю долгом извиниться как перед ним за неправильное название его имени («А.» вместо «Н.А.»), так и перед уважаемыми профессорами Глаголевым и Муретовым, имена которых в оглашении одной данной статьи я перепутал. Причина — пользование памятью, весьма слабою в оглашении имен, и за неимением под рукою соответственных книжек «Бог. Вестника».

______________________

Ну, конечно, — не то же самое! не те же самые вещи! не реестр, не перечень их! не то же содержимое таинственного чемодана с квитанцией о нем: «Москва. Два пуда».

Перехожу к подробностям. Я уже сказал, что Талмудом следует воспользоваться тщательно для раскрытия точного содержимого VII заповеди. Мне, при сплошном чтении Талмуда, показались любопытными в свое время многие места, и я заметил страницы томов, с отметкой о содержании их. А когда писал статью «Среди обманутых и обманувшихся», то взял крошечку из этих мною помеченных ранее мест. Тому, чему я посвятил час, ученый посвятил бы год. Но это — дело будущего. Найдя одно место в Талмуде со ссылкою «айлонит (уродец) и есть та блудница, о которой сказано в Торе» (т.е. на пространстве всей Торы говорится), я соглашаюсь, что торопливо и неосторожно, допустил себя отождествить вообще все пространство и объем содержащегося в VII заповеди с ненормальными половыми отношениям. Но, признавшись в торопливости и неосторожности, я сошлюсь и на некоторое для этого право: касаясь чрезвычайного разнообразия тем, конечно, — не имеешь силы и времени погружаться подробно в каждую, но взамен этого, однако, вырабатывается у журналиста, может быть, не всегда присущая ученому или не всем ученым присущая способность схватывать особую ценность предметов, слов, понятий, тем, вопросов и т.д. Публицистика имеет, конечно, страшные недостатки (которые — все поправимы при скромности), но и несомненные преимущества чисто даже в философском или в научно-философском отношении. Мне кажется, сказав: «VII заповедь, от Бога вышедшая, не может идти навстречу Божиему же заповеданию: плодитесь, множитесь, наполните землю; т.е. она не может содержать в себе ни малейшей тенденции к ограничению плодородия», сказав это, мне думается, я указал всякому пытливому уму довольно правильную исходную точку для разысканий относительно того: что же именно запрещено этой заповедью? Вспомним натуральный плач Толстого, в «Крейцеровой сонате», о «мерах, чтобы не забеременеть еще», какие «по совету мерзавцев докторов начала принимать моя жена», — и затем стала «толстеть, веселеть, хорошеть и склоняться к флирту». В Толстом, я сказал, это — не евангельский гнев, а всемирный, натуральный, априорный. Так все человечество чувствует, — гадость к этим «мерам» и вообще ко всему отступающему от нормы, от «богоучрежденности» в важном кругообороте произрастания потомства. И раньше, еще гораздо раньше чтения Талмуда, обдумывая, что бы могло содержаться в VII заповеди, я 1) прямо не хотел думать, что тут ограничивается чадородие, а 2) вспомнил этот инстинкт всеобщего отвращения вообще к искусственным половым возбуждениям. Вся глава Бытия об Онане и о содомлянах, с смертью (странным наказанием) для одного и для других, говорит, что Божие прещение совпадает с непобедимым человеческим отвращением. «Айлонит» р. Иуды только толкнуло меня, дало слово в руки. «Вот это что: это — половые раздражения природно неспособных к нормальным отношениям». Ведь если рассматривать природный порядок вещей, так сказать, начать мысленно восстановлять историю, то ранее Онана существо его проступка (без заключительного момента) должен был совершить какой-нибудь от болезни или другой причины случайно оскопившийся человек. При полной невозможности правильного акта, — он пылает страстью (как и наши скопцы). Ведь страсть — в крови, а не органах. Скопцы на радениях своих (где участвуют и женщины), бесспорно, отвратительно развратничают. Это (мне говорили) знали римские женщины, времен последнего упадка нравов, когда сожительство с евнухами они предпочитали сожительству с здоровыми и цельными гражданами. Не в одной которой-нибудь статье Моисеева законодательства, но через все это законодательство проведена мысль, требование цельного организма, не поврежденного и не больного. Целен священник, цельна жертва. Все цельное — угодно Богу, не цельное — противно Ему. Скопцы, случавшиеся и в Израиле (конечно, не самопроизвольные), должны были, приходя в храм, не «являться перед Господа», как остальные все мужеского пола, а — отбирать из дров, предназначаемых на жертвенник, те поленья, в которых встречался загнивший сучочек. Таковое «гнилое дерево», «грешное дерево», «противное дерево» не должно было бросаться в святой огонь жертвенника: оно осквернило бы его! Вот и в браке было или я предположил то же: плодородие — угодно Богу! В какой угодно мере — угодно же, это истолковали жизнью своею Иаков, Авраам, Моисей, Давид, Соломон, пророки и священники. Но что же такое «VII» и «не прелюбодействуй». Соответственно этому направлению и составу законодательства, я предположил, что и здесь сказано: «Не бросай гнилого на жертвенник» и «не подпускай хромого (о священниках) к жертвеннику»; или — «не вводи в семью твою, в супружество твое гнилого или изломанного полового акта». Все это было очень правдоподобно для меня подумать. Я сказал, что первое уродство полового акта идет от физического уродца, но затем это уродство начинает нравиться и здоровым. Вспомним римлянок. Таким образом, если, напр., «айлонит» по практике полового брюшения, полового возбуждения «есть та самая блудница, о которой говорит Тора» (слова равви Иуды), то это нисколько не опровергнется тем, если слово «блудница» и в том же самом смысле, как оно употреблено относительно «айлонит», — будет применено к женщинам, способным к беременности и вообще цельным и здоровым. Большинство примеров употребления слова «блудница», какие привел П.В. Тихомиров (стр. 766 и 767), относятся к здоровым и цельным женщинам, и он привел их, чтобы доказать, что «не уродцы именовались блудницами». Но это так же мало опровергает мою гипотезу (по-моему, — теорию, ибо я исхожу из точной ссылки на еврейский авторитет), как и то, если бы кто-нибудь сказал, что «госпожа Позднышева и сам Позднышев не предавались греху Онана, ибо не читали они Библии, Онану не подражали, да и имели в свое время детей». — «Бог, видящий явное, видит и тайное», — отвечу я. Позднышевы руководились тем самым нежеланием, каким толкался Онан к своему гнусному поступку (нежелание плодородия), и повторили этот же самый проступок, хотя, может быть, и видоизменив его способ применительно к своим, ставшим извращенными, вкусам.

Г-н Л.И. в статье «О христианском браке», напечатанной лет пять назад в одной из книжек «Богословского Вестника», сообщает: «Однажды я читал чин исповеди мирян по очень старинному (заметьте!) требнику. В нем мое внимание невольно остановили грехи против седьмой заповеди, какие совершали миряне в то время (несомненно, до Петра Великого, до сближения с Европою и ее влияния, среди быта спокойного, тихого и, по внешнему колориту да даже и по внутреннему содержанию, весьма благочестивого. — В.Р.). Здесь упоминался грех нарушения супругами супружеской верности, далее перечислялись такие формы этого греха, какие без толковника или книги не только понять, но и представить невозможно. Человек погружался в такую бездну падения, глубже которой уже нельзя и измыслить. Как будто бы в это время дух лукавый руководил человеком, а не сам человек являлся творцом своих ужасных и омерзительных грехов. Оказывается, что не только эти грехи возможны и мыслимы для семейных людей, но и весьма часто в действительности совершаются ими, и даже, может быть, они в данном случае не особенно много уступают людям неженатым». Заметьте, все это в тихом московском быту. Что может быть неправдоподобнее, чтобы измена жены нравилась мужу: между тем от двух разных священников мне пришлось выслушать одинаковый рассказ, выслушав который, я впервые понял и непостижимые дотоле для меня поступки семейных людей, которых был сам свидетелем-очевидцем: что муж, и притом богатый, ненуждающийся, открывал жену свою посторонним, склонял ее не противиться этому и, наконец, требовал под угрозою, что в противном случае и он сам прекратит с нею какие-либо отношения; причем, когда жена подавалась (ведь и у нее могут быть извращения), муж всякий раз начинал тем горячее привязываться к ней, духовнее теснее содружествовать, «открывая ей всю душу» и от нее принимая все «признания», чем она глубже и дальше шла по открытому им пути. И, наконец, содружество это переходило (по истечении многих лет супружества, когда для всех прочих начинается некоторое охлаждение) в живейшую страсть со стороны мужа, когда никакой верности ему более не сохранялось и он был только зрителем и выслушивателем бессчетных и постоянных «падений» жены своей: тогда-то и наступало время, что он не мог жить без нее, как и она клялась не пережить его, и все у них было общее, совет, намерения, как бы одна душа и одна совесть, без способности надолго расстаться, начать жить в разных квартирах или городах. Поразительность еще более увеличивалась тем, что он начинал скучать, как бы лишаясь собственной любви, как бы вдовея и похоронив «подругу юности своей», — всякий раз, когда она передыхала, успокаивалась, становилась нормальною. И веселел, как бы найдя любовь свою, когда она опять готовилась к вылету. Все это до того непостижимо, до того противоречит всему нам известному в данной области, что ум теряется, а сердце впадает в тревогу... Из объятий другого, сейчас и воочию, за час, за два, — она садилась к мужу на руки, как мотылек на цветок; и он бережно и с невыразимой нежностью держал ее на руках, как этого в другое время, в иные дни и недели, не случалось. Ум теряется, сердце тревожится. Ничего не постигаем. Одно постигаем мы: отсутствует «ratio», какой-либо ход выводов и умозаключений. Нет более никаких «аксиом», никаких «определений» и никакой возможности построения «теорем»: обычной конструкции всего научного! Еще и далее -но это уже последний шаг постижения — догадываемся мы: что ведь и в самом деле если «тайну жизни постичь нельзя», то очевидно, что и отношения полов, из которых «рождается эта тайна жизни» (младенец), мы также постичь не можем ни через какой возможный прием философии и науки!

Прерываю. Но во всяком случае для проф. П.В. Тихомирова должно быть очевидно, что колеблются и два его вывода: «...никакой невозможности сопряжения, оплодотворения и даже деторождения у прелюбодеиц и блудниц, вопреки фантазиям г. Розанова, не содержится» (стр. 772); и в другом месте то же resume: «...сведение прелюбодеяния к природной оскопленности и невозможности совокупления и оплодотворения есть совершенно фантастическая затея г. Розанова, не имеющая для себя ни малейшего подтверждения в Библии». Между тем в выдержке, из моей статьи приведенной им, сказано: «Есть ствол прелюбодеяния, невозможность сопряжения, и около него есть свои листья (боковые пути, филиальные отделения): и все (вообще) муже-женские отношения, ведущие к бесплодию или уменьшению (слышите ли: только «уменьшающие», т.е. когда длящееся плодородие женщин-блудниц есть налицо!!), плодородия, уже также называются блудом, причем он равно может быть совершаем по заключении законного брака, как и вне его». Только (и тут — моя торопливость, моя вина) при последующем исчислении «уменьшающих плодородие условий» я остановился на одном: запрещении половых отношений в дни очищения, когда я должен был привести и те другие, указанные проф. Тихомировым, обстоятельства уменьшения плодородия, которые он преимущественно или исключительно почти, применяясь к нашим понятиям, называет «прелюбодеянием».

Но эти «наши понятия» совершенно и притом гибельно ложны! «Прелюбодеянием» мы именуем одинаково: 1) рождение девицею младенца, 2) рождение вдовою младенца, 3)рождение младенца девицею или вдовою от женатого человека и 4) половое общение замужней женщины с не мужем (последнее — наиболее покровительствуемое законом, притом не одним светским, но и духовным — ибо с духовной стороны никогда протестов не было против того, чтобы бежавшая от мужа к возлюбленному жена записывала рождаемых ею детей на имя мужа и, след., вообще считалась «не прелюбодеицею»). Уже из этого «уравнения в прелюбодеянии» усматривается, что черный зверь, которого хочется застрелить «нашим понятиям», лежит просто и арифметически... в получаемом удовольствии!!.. Такой сущий бедняк этот зверь. Девица должна, по ее положению, проходить жизнь без соответствующих «удовольствий» (простите за цинизм речи: но он — необходим, ибо цинично самое дело и самый отправной пункт «наших понятий»): но она «впала в удовольствие» — «виновна! прелюбодеица!». Положим, ей 23, 26 лет, и уже давно (по моему понятию, да, кажется, и библейскому) ей пора иметь детей, она обязана к материнству. «Все равно нет пощады! прелюбодеица, смерть ей» (ведь сколькие топятся, убиваются, и что в том, что не нашими руками, а собственными!). То же о вдовах, дебелых, 33-35. «Могли бы не иметь удовольствия, а получили: смерть!» Оставляю в стороне все сложные рассуждения, что ведь муки физического рождения, болезнь, возможность смерти — слишком уравновешивают и даже перевешивают, может быть, краткотечное удовольствие (мнимого) падения. Муж, кроме допущенного «удовольствия» с женою, вздумал его удвоить: «прелюбодей» же! Между тем исчисленные три категории, т.е. почти весь ствол именуемого у нас «прелюбодеянием», в Ветхом Завете никогда прелюбодеянием не назывался и VII заповедью, бесспорно, не запрещался: не станет этой очевидной истины оспаривать г. Тихомиров. А запрещалось VII заповедью и осуждалась жесточайшим образом пророками, законодателем, целым народом и всем его духом единственная категория прелюбодеяния, хотя формально и у нас запрещаемая, но законами и администрациею могущественно покровительствуемая: половое общение замужней женщины с не мужем. Бл. Августин, Ерма в «Пастыре», «Устав дух. консистории» и «Свод законов» за таковую — горой и показывают язык мужу, который вздумал бы жаловаться: «Жену у меня украли!»;«жену у меня сманили!»; «жена привела в дом ко мне любовника!»; «жена — не чистая женщина у меня, порочит мое семя поведением своим». Всего с месяц назад мне пришлось выслушать плачущий рассказ от тверского крестьянина, работающего портным в Петербурге, который за 20 лет супружества так и не соединился с женою: в самый же день венчания она, в ответ на его поздравления, отвернулась с насмешкою, оттолкнула, — когда новобрачный подал ей шубу, и согласилась поехать в его дом только с теткою, с которою и спала эту и ближайшие ночи, а затем, вернувшись к родителям, ей покровительствовавшим, стала ходить к красивому двоюродному брату, с которым давно жила. Плача говорил мужик-портной: «Она пала, должно быть, лет около 12»; «моей невестой, она сказала сама, что не только меня считать своим мужем не может, но и никого, ибо такое у нее нетерпение, что не может она не отдаться тому мужчине, который ей приглянется очень», «родители только упрашивали ее хоть постоять под венцом: а затем и сами, вызывая меня на скандал, только ожидали повода заявить требование об отдельном виде на жительство»; «на слова тещи: да дочь моя не любит вас и оставьте ее в покое — я, в полном недоумении о своем положении, — дал ей по уху и затем побил всех в дому, а жену взял насильно домой, но на другой день опять она убежала к матери». И проч. И что же, ни в комиссии прошений, ни в духовной консистории, ни в суде — он не добился ничего; а паспорт на отдельное жительство (было это лет 10 назад) у него вымучила полиция, засадив несчастного в холодную и сказав, что он не выйдет из нее, пока не подпишет согласия на выдачу ей отдельного паспорта (это — после побоев тещи). «Хороши жены христианские, — как пишет (имярек) отец церкви», «хороша семья у христиан, не языческая, не жидовская». Прерываю рассказ и продолжаю рассуждение. В библейские времена полигамия (наше главное, главнейшее «прелюбодеяние», почти единственно и фигурирующее на духовном суде) не запрещалась, полиандрия (фактическая, т.е. все равно, если замужняя тайно отдавалась кому-нибудь) страшно наказывалась: отчего?!!! Да оттого, что наше «удовольствие», «больше» или «меньше его», не играло вовсе никакой роли в определении понятия «прелюбодеяния», а единственно что имело значение для этого определения — это закон биологический, вегетативный, продолжающий и поддерживающий основной и высший, непоколебленный тогда еще, тезис: «Плодитесь, множитесь, наполните землю». Женатый, соединившийся с девицею или вдовою, при продолжении супружества с собственной женой, уменьшает ли плодородие на земле? Нет! Закон и говорит: «Он — не прелюбодействует, это позволено». Но когда женатый соединяется с чужою женою? Он удвоенно уменьшает плодородие: 1) ибо мог бы оплодотворять не имеющую мужа женщину, девицу или вдову, теперь же оставляет израильтянку бесплодною: и так это грех как бы подобный Онанову, воздержание от оплодотворения; 2) он соделывает как бы Онаном же и мужа этой женщины: ибо у нее, при совместительстве двух, семя взаимно парализуется и она остается бесплодною же (замечательно, что в наших христианских семьях женщины, имеющие «друга дома», бывают или вовсе бесплодные, или мало и плодородны — без сомнения, от случая, когда или муж, или «друг дома» на время прекращают свое сожитие с нею и она становится опять «женою одного»). Также когда юноша соединяется с замужнею, он 1) теряет свое собственное семя, нужное для свободной израильтянки, 2) парализует семя мужа, опять уравниваясь с Онаном (в Библии оттого так подробно, по секундам почти и с описанием мотивов, описан проступок Онана, что он представляет основную схему, которою обнимается множество аналогичных ему действий; все такие схематически-важные или краеугольные столбы и нормального, и аномального или прелюбодейного отношения полов описаны там подробно). Таким образом, в мотив: «не прелюбодействуй» не введено 1) оскорбление личности супружеской четы, ибо, конечно, Бог милосердый не допустил бы обиды жене большей, чем допускается мужу; не сказал бы (разве Еву не Он же сотворил?): «Жена мужа не должна оскорблять, соединяясь с другими мужчинами, а муж жену может и оскорблять, соединяясь с другими женщинами». Чудовищно подобное предположение! Во-вторых, вовсе не входит в этот мотив, в эту подпочву, и наше щепетильное, граждански-римское: «не развратничай!» всегда с оттенком и даже с сущностью: «гнусен всякий, ищущий удовольствий». Мотив этот, стоический и римский, мотив (у нас) гладких паркетов, раззолоченных люстр, парадных приемов, где вид беременной женщины — недопустим, и проч. и проч., вовсе отсутствует и был бы недостоин занять место в святой Библии, в книге вечной, «книге живота нашего», в книге «благословляющей», а не «проклинающей». в книге полевых колосьев (вспомним Руфь) и утучненных молоком стад! Вспомним виноградную пудовую кисть, принесенную «соглядатаями» народу; вспомним жезл Аарона, проросший в Скинии! Неужели все это не символы, все это — ничто? Для женщин, вне всякого спора, была бы также допущена полиандрия, не встречая это препятствий в самом процессе их обильного и успешного оплодотворения и деторождения: израильтянки ведь так любили (вспомним Рахиль) деторождение, любили незнакомою нам (забытою нами?) любовью, что каждая из них в наслаждении девятимесячною беременностью и затем хоть годовым питанием младенца находила удовольствие, равное с тем, какое хоть Иаков находил от четырех своих (фактических) жен. Действительно, для мужчины самою его организациею закрыт глубочайший родник самых на земле возвышенных радостей: настоящего отцовства. Миг один, —ну, какое же это отцовство! Сравнится ли это с материнством? Дав женщине единое и бесполезно углубленное чувство, радость; отняв почти вовсе это чувство у мужчины (какое сравнение!), Бог и уравновесил его, учетверив, удесятерив, усотерив (Соломон) собственно супружеское, мужнино, несравненно беднейшее и ничтожнейшее, чувство. В сравнении с бесконечной глубиной, психологичностью, предчувствиями и т.п. и т.п. беременности, что переживает муж в свой краткий миг? Ничто. Жалость. Нищенство. Он несчастен: тогда Бог для уравновешивания дал ему пустейшую, но усотеренную способность находить (на мой взгляд, довольно пустое) удовольствие в красоте, в пластике, в грации женских лиц, движений, роста. Ева ничего не говорит при виде красоты Адама; просто она ее не чувствует, не замечает. Женщины вообще неизмеримо менее эстетичны (менее художники, менее эстеты) и зато неизмеримо более физиологичны, чем мужчины. Адам восхищается Евою; она же только чувствует «влечение к мужу», гораздо более простое, а в сущности гораздо более основательное и глубокое. И доныне мужчины, увы, руководствуются низменным этим чувством, волнуются и бегут за красотою; тогда как женщины, и красивейшие, в общем редко ищут красоты лица или не отдают этому никакого преимущества; тогда как сила и полновесность corpus'a, как и сомнамбулическое чувство крови, породы, — ими ценятся и выбираются. Никогда ради «противности лица» не бросит жена мужа (а жену муж по этому мотиву, хотя и редко, оставляет: точнее, влечется к новой красоте другого лица), но вследствие неодолимого отвращения к самому «сложению» (corpus'y) мужа женщина иногда бросает мужа с силою, неодолимою ни для какого усилия. Таков рассказанный у г. Поселянина в «Русских подвижниках XIX века» случай с юродивою Пелагеею: когда никакими муками отец и муж не могли вынудить ее к сожительству с случайно и неудачно выбранным мужем. Подобные факты и по сей день встречаются, не с «праведницами» и «юродивыми», но с самыми обыкновенными женщинами: теория развода должна бы на этих разительных случаях остановиться.

Дух Библии, дух Библии — ведь он совершенно другой, нежели каким мы питаемся или, точнее, каким страдаем. Почти весь наш «дух» типично фарисейский, щеголеватый и неглубокий, строгий на вид, а внутри и для себя, но в молчании, податливо-снисходительный. Дух Библии, — и все это вытекает из основного благословения человеку, — принимает скорби лишь необходимые, вытекающие единственно из грехопадения, и там указаны как наказание: 1) болезнь, 2) труд. Ничего еще сверх этого, в виде «бремен тяжких», определенных за грех неповиновения, не указывается человеку Библиею; т.е. никаких «бремен», вытекающих из сложения цивилизации, из законодательства, из администрации. Дух Библии весь глубоко физиологичен; но «никто не постиг тайны жизни»: и от этого, будучи физиологичным, он вместе с тем и трансцендентен. А также он и этичен: ибо, что мы не лучше ни «птиц небесных, ни полевых лилий», — этому уже научил даже и христиан их Учитель. Физиология не только не противоречит этому: напротив! Как всякая мать в бесконечном самоотвержении ради дитяти уравнивается с Сократом в его самоотвержении ради истин, с Гракхами в их борьбе за бедных пролетариев Рима, так физиология вообще вся, составляющая и в материнстве стержень, вообще есть самый глубокий родник самых творческих, самых прочных и самых священных этических порывов. Мы только все это забыли! Мы только всего этого не помним! Но Библия, с животными во дворах Храма, как и наш родной Вифлеем, — о всем этом нам напоминают, сказывают. Перестанем бороться с физиологией. Все равно мы не победим. Ибо это вечное и от Бога. Только своими усилиями мы породим «грех Онана» и его аналогии: т.е. разольем отвратительный разврат на земле, и в тайных частях он так же убивающ, как и в явных. Разве птомаины, в холеру действующие, менее убийственны оттого, что их никто не видит. Покойник на столе: вот все равно их действие. Так же и с «прелюбодеянием». Надо бы зарегистрировать (как это сделано и в Библии) все наши «грехи» по этой части; все перечни «ужасных мерзостей, каких нельзя и вообразить» (см. выше), в которые мы погружены, и все это напечатать, проповедать, как Иоанн Креститель проповедал перед Израилем его грехи: и тогда бы мы, взглянув, ужаснулись: как много тайных «птомаинов» уже давно точат, день и ночь, древо жизни целого человечества. Кстати, и самое рассуждение о «брачных нормах» было бы сколько-нибудь разумно лишь при взглядах на эти смертные таблицы подлинных и сущих и безнадежно-неистребимых наших грехов. Тогда бы мы увидали, что самая полигамия Библии есть незначащая мелочь сравнительно с тем, что мы ежедневно и повсеместно совершаем...

Я опять отвлекся и развлекся. 27 текстов с употреблением слова «прелюбодеяние», приведенных проф. Тихомировым, распадаются на следующие группы:

1) Тексты, в которых ничего не говорится о смысле и содержании этого слова: 1 (Исх. 20,4), 6 (Вт. 5,17), 7 (Ос. 4,2), 8 (Иер. 23,14), 9 (Иез. 16,38), 10 (Иез. 23,45), 11 (Иов. 24,15), 15(Иер. 23,10), 19 (Мал. 3,5), 20 (Пс. 49,18), 25 (Иер. 3,8), 26 (Иер. 9,1), 27 (Иез. 23,37).

2) Тексты, в которых словом этим запрещаются нормальные половые отношения с чужою замужнею женщиною: 2-5 (Лев. 20,10), 16 (Ос. 3,1), 17 (Ос. 4,13), 18 (Ос. 4,14), 23 (Иез. 16,32: самый главный текст), 24 (Ис. 57,3).

3) Тексты, которые могут обнимать и нормальные и ненормальные отношения, и вообще не противоречат моему утверждению: 12 (Пр. 6,32), 13 (Иер. 5,7), 22 (Иер. 23,23).

4) Текст, явно указующий неестественное раздражение: (Иер. 3,9) (у г. Тих-ва № 14): «И произошло то, что явным блудодейством она осквернила землю и прелюбодействовала с камнем и деревом». — Я не решаюсь прибавить сюда, но сюда можно отнести и текст № 21 (Пр. 30,20): «Таков путь жены прелюбодейной»: поела, обтерла рот свой и говорит: «Я ничего худого не сделала». — Вспомнив извлечение из древнего «Требника», нужно признать вообще крайнюю старину, древность и распространенность тех излишеств, какие обычно мы приписываем изобретательности новых времен. В «Судебной гинекологии» д-ра Вл. Мержеевского мне приходилось встречать описание чрезвычайных неестественностей, которые букве этого текста удовлетворяют. Вообще едва ли кто станет спорить, если я спрошу прямо: а отступления от нормы куда отнести? Никто не возразит, что — «к прелюбодеяниям». Мне кажется, что раз «брак» есть только известная «форма половой связи», положим «одного с одной», то он есть нечто вторичное и последующее в отношении к единичному акту. И, конечно, должно сперва явиться некоторое мнение об этом единичном, об естественном и неестественном в нем, о дозволенном и недозволенном: и уже позднее является и суждение о естественном и неестественном, о дозволенном и недозволенном в браке (вероломство, измена).

Что касается указанных на стр. 768 и 769 случаев нормального отношения «с женою отца своего», «с женою сына своего», «с сестрою», «с тетками» и «невестками», то мотив запрещения в первых двух случаях, где идет речь о сопряжениях с замужними, подходит под общую категорию запрещенности вообще всего, что ведет к парализации семени, причем здесь утягчается все дело тем, что это как бы убийство наносится родственнику (отцу сыном, сыну — отцом) и вносит вообще разлад в дом, ревнование столь близких родственников и т.д. В остальных же случаях, т.е. где собственно запрещен брак с девицами (или вдовами) родственницами: то настоящий мотив этого неразъяснимо далек и темен от нас, христиан. Мне в одном из каталогов привелось прочесть, что в караимской литературе (старой и рукописной, конечно) существует «знаменитый трактат, посвященный рассмотрению кровосмешения», а в Талмуде (который составителями его ведь предполагался к вечному устному и тайному сохранению среди слушателей) говорится в одном месте, что «законы кровосмешения не истолковываются разом многим, но только вдвоем или втроем. Колесница (т.е. видение Иезекииля) — только вдвоем, и то если толкующий увидит, что другой уже понимает это место, и не более чем вдвоем истолковывается сотворение мира, т.е. Быт. I. Евреи, очевидно, имели секрет крови (вспомним жертвоприношения), владели тайною органического сложения (новообразования, зачатия или полового сопряжения) и разложения (бегства от сопряжений, неодолимого естественного отвращения к такому-то сочетанию). Мы этого не только не знаем, но никогда наука наша и не поднимала вопросов, сюда относящихся; отчего и «наблюдаемые при браке степени родства» — у нас исчислены едва ли не просто только по подражанию евреям (в Библии) и римлянам (язычники, и тоже имевшие жертвоприношения и, может быть, кой-чем владевшие из древних знаний об органоагомении); «так-де цивилизованные и священные народы поступали: поступим и мы так». А что мы вовсе этого не постигали, видно из прибавки сюда «степеней свойства» и отношений «духовного родства», как препятствий же к браку: что уже вовсе никакой связи с органо-творением не имеет. Обычный мотив или лжемотив, что это сделано и нами ввиду сохранения силы и чистоты породы людской, опровергается: 1) более сильною породою и изобилием духовной даровитости как раз у евреев, немцев и англичан, у которых браки заключаются в ближайшем, нежели у нас, родстве; 2) историческим опытом египтян, людей поразительной жизненности и красоты, у которых браки заключались в степенях еще более близких, чем у евреев; и 3) опытом, вообще извлеченным из наблюдений над органическим миром, где постоянные деления-размножения (= не родственные браки) через известные, довольно продолжительные сроки или останавливаются вовсе и ведут весь род существ (genus, generatio) к вымиранию, или восстановляются в силах через одно соединение-размножение (= родственный брак). Таким образом, брак вообще есть органическое разложение; но один раз через 80 (приблизительно) поколений оно требует обратного, субъективного синтеза. Этим объясняются и в человечестве, при всем запрещении законов и религиозном страхе, как бы узловые бури, разражающиеся в редчайших точках человеческого протяжения, где кровь получает обратное обычному и вековому течению, как бы «Волга-матушка вверх побежала», что-то вроде Мальштрема крови (см. случай между Аммоном, братом Авессалома, и Фамарью, когда он «похудел, перестал есть и слег в постель» не от любви романтической к Фамарии, но от неодолимого влечения к соединению с нею). Редко кто из русских обращал внимание, что один из знаменитейших наших поэтов второй половины XIX века, притом поэт редкого благородства чувств и религиозности настроения, почти не замаскировывая, рассказывает в автобиографии, что он происходит от соединения единокровных и единоутробных брата и сестры (египетское сочетание), причем в рассказе с глубокою нежностью говорит об обоих этих своих родителях, не называя никак своего фиктивного отца, очевидно взятого забеременевшею сестрою только для сокрытия истины ее отношений к брату.

С ним же она не расставалась и во все остальное время жизни, по свидетельству сына-поэта. Но я оставляю эту тему по ее, повторяю, неисследимости для христиан (бескровные жертвы, отсутствие чувства крови).

Что касается развода — вечная quaestio sexata у христиан — то хотя в тексте Торы не уставлено права жены требовать себе развода (замечание проф. Тихомирова), но толкователи Торы, все же ведь великие и компетентные хотя бы по духу родства и непрерывности у них традиции, восходившей до подножия Синая, очень скоро установили и для жены право требовать развод, притом по множеству «на наш взгляд, самых ничтожных поводов» (мой тезис; в статье моей перечислены эти поводы). Почему? и правильно ли? По крайней мере настолько же правильно, как и развитие у христиан вообще всех сложных и разнообразных институтов монашества, хотя в Евангелии нигде нет текста: «будьте монахами»; развитие этих институтов просто на основании общего действенного духа Евангелия, общих девственных стремлений ап. Павла. Общее всегда подчиняет себе части, как идея организма, физического или духовного, управляет органами. Библейские люди до чрезвычайности ясно чувствовали, что чистота семьи есть не главное только, но единственно главное условие решительно всех ее качеств, моральных и физических, святых и биологических. Подобно или очень близко к тому, как сейчас хирургия кричит: избежать бы микробов, с остальным — мы справимся. Евреи и поняли, что асептика и антисептика брака (абсолютная незараженность) — есть все в нем; без соблюдения чего — всему ему не быть. Инстинкт чадородия действует с постоянством и всеобщностью закона тяготения, но если бы он не осложнялся выбором, он вообще был бы механическим и мертвым законом, а не органическим, не человеческим, не нравственно-личным. Тогда и множились бы люди, как микробы и во всяком случае как скоты. Выбор «нравится» и «не нравится» есть, таким образом единственный, в реальной природе вещей лежащий инстинкт, действием коего половая человеческая связь и возвышается над животною, над просто органическою. Вот почему губительно (да и бессильно) восстание наших учреждений, законов и особенно духовной литературы против: «нравится» — «не нравится»: ибо, гася или отнимая право на это у людей, они гасят великое начало личности в супружестве, гасят «искру Божию» в браке, сталкивая половые отношения в низину уже одной «потребности», в аморфность, безвидность (вспомним «идеи» как «виды» у Платона). Итак, женщина, имея свое вечное «нравится» — «не нравится» (большею частью не к лицу, а к крови и corpus'y своего «иш»а, «своего мужчины», ее «мужа»), во всех случаях неудачного полового сложения сейчас же и еще у подножия Синая и при самом Моисее начала «вероломствовать мужу», «прелюбодействовать», — заводя «друзей дома», как в Петербурге и Париже. Это было и останется всегда: так как ведь брак «после» крови, «из» крови и навсегда эта материнская «кровь» будет управлять сыном-браком, а дитя-брак никогда не будет и не сможет управлять «матушкою-кровью». Жена Константина Великого знала строгость мужа, уже повелевшего казнить родного сына за связь (предполагаемую) с мачехою: и однако — при таком-то страхе! — она соединилась в своем роде с «певцом на эоловой арфе», с наездником цирка (в то время — величайшая поэзия) и была за это строгим супругом своим испечена живою в раскаленной бане. В своем роде — «Фаларисов бык». Из этого и из бесчисленных примеров, в истории рассеянных, мы можем усмотреть, насколько вообще бессильна всякая и огненная и водяная и железная мука, в клещи которой зажималась любовь; вздыхала, умирала — но, и умирая, «любила того, кто любится» и «не любила того, кто не любится». Но, по-моему, это-то и отделяет любовь от «безвидного» тяготения, человека — от «безличного» минерала и кладет перегородку между домом терпимости, где сходятся «не взирая на лицо», и семьею, «священным» браком, где личность — бесполезна... Евреи, вероятно чрезвычайно скоро после Моисея, видели, что они поставлены между двумя альтернативами: 1) или удержать чистоту семьи через дачу обеим сторонам права требовать развода при отсутствии наличного «нравится», 2) или удержать право это только за одним мужем и зато примириться (фактически) с вечными изменами жен, «прелюбодеянием» их, т.е. с совершенным разрушением чистоты семьи и какого-нибудь смысла в браке. «Нет, если Господь установил размножение, Моисей — учредил брак: то должны быть поставлены и столбы под это учреждение, поставлен забор вокруг этого размножения. Надежные же столбы и непереступаемый забор едино содержатся в любви самих супругов: без которой пусть и не будет ничего». Где любовь — там завязался (фактически) брак; где разлюблено: там брак рассыпался сам (фактически); вот мысль «отцов Великой Синагоги», которой именно избежали бы они (ибо она имеет свою муку), если б было куда бежать. Много я иллюстраций приводил: приведу же последнюю. Женщина, еще не разлюбленная, которой вовсе и не грозило оставление, открыв только некоторое охлаждение мужа, поползновение его к другой привязанности, ходила как раненная в сердце из угла в угол, не будучи в силах еще что-нибудь сказать, кроме «ох! ох!». И ничего еще, целые часы. Не страница, а десяток страниц, целая статья, составленная только из «ох!». Напечатайте же десять страниц этого «ох», заставьте чтеца читать эти страницы, как Псалтирь над упокойником, и подумайте, что каждое «ох» оттого ничем иным и не сопровождается, что это — капля крови, из сердца выжатая со страшной мукой, до паралича языка, бессильного сложить более сложный звук: и вы поймете, что значит только «заря» развода! Итак, говорю ли я о нем, потому что не знаю муки его. Слишком знаю, осязал, видел. И вот оттого, что он — такая мука, такое острие, такая кусающаяся змея, — люди и не возьмут его, поверьте, не возьмут с легким сердцем. Но жена Константина Великого предпочла быть «испеченной, как начинка в пироге», нежели любить мужа: а тут рядом с змеей лежит «аспид и василиск», и уж лучше взяться за змею, нежели впасть во власть «аспида и василиска». Развод... всем можно дать: это раскаленная докрасна полоса железа. Кто ее тронет? Кто сколько-нибудь может не тронуть — и не тронет в силу его собственной природы, страшно болезнетворной. Но кому предстоит умереть — не отнимайте же у них возможности спастись путем хватания этой огненной вещи в руки. «Я, возвращаясь в дом, — как часто ненавижу его, — сказала мне одна измученная в браке женщина, — но у нас дочь 3 лет: ради этого я сохраню дом мой» (муж не отказывался дать ей развод, и вообще, будучи очень хорошим человеком в обществе, в дружбе — действительно в семье, для жены, для хозяйства и дома был невозможен, и сам это знал, как умный и тонкий человек).

В общем я, конечно, уступаю г-ну Тихомирову и ввожу в содержание VII заповеди запрещение вероломства жен; как он, без сомнения, согласится со мною и введет сюда запрещение неестественностей. И, я думаю, не откажется признать, что последние представляют нечто более потрясающее, пугающее и отвращающее от себя взор человека (и Божества?), нежели вероломство жен. Но нужно помнить следующее: вводить в содержание VII заповеди то, что явно не введено сюда законом и что не было обличаемо ни одним пророком и вообще ни одною строкою Библии, — невозможно, грех. Между тем это именно и сделано всем духом, всем смыслом, а наконец, и законодательством нашей цивилизации. Совершенно ясно, что VII заповедь не запрещает:

1) рождение детей девицами (самый факт, что от нее родилось, — удостоверяет, что она достигла лет естественной зрелости для этого);

2) рождение детей вдовами;

3) схождение женатых людей с свободными женщинами (во всех приведенных, в целях «истолкования», цитатах проф. Тихомирова слово «прелюбодеяние» ни разу не отнесено к женатому мужчине: разве что он сближается с замужнею).

Таким образом, теперешняя теория и практика развода, основанная почти неизменно на «уличении мужей», — падает: ибо, и по проф. Тихомирову, это не есть «прелюбодеяние», а «разводиться можно только по вине «прелюбодеяния».

Но ею, этим «не прелюбодействуй», столь же ясно запрещены:

1) Все неестественные отношения, в браке и вне брака. И первый разрушается и должен быть законодателем расторгнут, как только мужем на жену или женою на мужа принесена жалоба на таковой грех с другой стороны или даже на склонение только к таковому греху (не этим ли объясняется особенность текста: «разве словесе прелюбодейного»).

2) Вероломство жен. — Наказанию, одинаковому с ними, ввиде ли епитимьи, денежной пени, а всего лучше — ввиде обязательной на них женитьбы (вещь, довольно страшная для холостых соблазнителей), подлежат и мужчины, с которыми оне «пали».

3) Преждевременное, с несовершеннолетними, какое бы то ни было отношение на половой сфере. Между тем именно таковые ужасные развращающие проступки взрослых вовсе нигде не указаны в статьях духовного суда о браке. «Муж должен удовлетворить жену разводом, если застигнут свидетелями лежащим с другою женщиною». — А если, как это раз случилось на суде в Киеве, притом с соборным певчим, он о растленной им девице скажет и докажет, что он лишил ее невинности не естественным способом, а через манипуляции пальцев? Ужасно, что тогда произошло на суде: виновный был приговорен к трех рублям штрафа за членовредительство — и затем продолжал спокойно петь в соборе! Вот об этом следует подумать профессорам канонического права, которым вообще обо многом еще предстоит подумать. Я очень благодарен, что г. Тихомиров посвятил внимательные страницы вопросу и теоретически и практически столь важному. Ведь раз уже «брак» есть «таинство», ео ipso он не может не лежать «в деснице» церкви и затем преемственно — духовенства и наставителей духовенства (профессора и учителя семинарий). Мы, мир — как армия солдат; итак, хлеб дает нам духовенство, церковь. Каковая же тревожная обязанность вытекает отсюда, чтобы 1) хлеба было достаточно, 2) хлеб был допечен. Подумайте, духовные: ведь нам запрещено еще откуда-нибудь получать хлеб, кроме как отсюда!! Нехватка — и смерть; недопеченность — и животы болят. А мы «воюем», у нас — труд, борьба с жизнью; тут не до «животов», не до лекарств. Какая же, — при запрещенности-то от других хлеба, — должна бы быть страшная тревога у вас о всех подробностях хлебопечения, о количестве хлеба, о самых способах получения «пайка»: ведь армия! народ! тут и глупые и злые, а есть всем — и даже глупым, наконец, и злым — хочется и хочется!! Мне кажется, самые элементарные требования этики, хотя бы слабый голосок совести должен был распространить среди духовных наших наставников тревогу: «Оставим всем заниматься и прежде насытим голодных: ибо мы же им обещали: придите и насытим вас, не ходите никуда еще — везде погибнете от голода». — Между тем в стороне от нас скирды хлеба, но, уже приученные к нам обращаться, да и последуя прямым нашим запрещениям, никто не идет туда: а когда стеклись к нам, мы из окна отвечаем: «Не до вас, — у нас есть более высокие темы, напр. о том, как вспомоществовали нищим благотворители в V веке после Р.Х.».


Впервые опубликовано: Богословский Вестник. 1905. 10 февраля. № 10393. С. 2-3.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.


На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада