В.В. Розанов
Старообрядчество, предание мертвое и предание живое

На главную

Произведения В.В. Розанова



С дарованием веротерпимости все наши церковные вопросы меняют обстановку своего решения. Получилась возможность говорить открытее и яснее о причинах их вековой нерешенности и, может быть, достигнуть первого просвета к этому решению.

Боль «клятв», положенных Московским собором 1676 года на старые обряды и на приемлющих их, была всегда главною причиною их против нас озлобления, их непримиримости. Снятие этих клятв они полагали непременным условием всякого настоящего, чистосердечного сближения и единения с нами. «Non possumus» [«Не можем» (лат.)], — отвечали мы им на католический манер. Так дело и стояло, стояло век с самого начала единоверия, осуществившегося при митрополите Платоне. Единоверие это прозябало, а не действовало. Как же ему было и действовать, когда между двумя станами залегла злоба, проклятие?

«Non possumus» — это, конечно, не жизнь, а только «бытие»; не werden, a sein; не рост, а прозябание. «Растите все, возрастайте, трудитесь, усовершайтесь», — говорит духовная иерархия верующим. Но не не может ли иногда прийти на ум верующим: «Да почему мы, Иван, Вера, должны расти, когда вы не растете; трудиться — когда вы не трудитесь? Вы лежите, и мы лежим»...

Почему, в самом деле, «non possumus»? Где корень, где главный нерв неразрешенности и неразрешимости старообрядческого вопроса, в одной строчке выраженный? Вот его основа: «Если церковь (духовная иерархия) признает которое-нибудь из прежних своих решений подлежащим пересмотру и, может быть, отмене, она этим самым допустит мысленно идею возможной погрешимости своей в прошлом, будущем и настоящем и покачнет главное, на чем стояла все века, — покачнет идею безгрешности своей». Скажем проще: покачнет папизм, папизм в себе, — так ненавистный нам на Западе (ибо там «они»), но на Востоке вовсе не ненавистный (ибо это «мы»). Церковь = Христу = «камню Петрову» (духовная иерархия). Уравнений этих невозможно разорвать, не потрясая всего. Вот формула, которая задавила старообрядчество.

Старообрядчество испугало духовную иерархию. Не будь старообрядчества, у нас сейчас были бы и поместные соборы, и даже было бы соборно все управление Церкви; возможно, что была бы допущена музыка в храмы, столь действующая, и благотворно действующая, на душу, давно развернулась бы храмовая живопись. Русская церковь за последние два века расцвела бы пропорционально расцветанию у нас поэзии, науки, росту государства. Не было бы разрыва, теперь столь наглядного, между русскою светскою и духовною культурою. Но старообрядчество, как весенним выпавшим снегом, выморозило русскую церковную ниву и остановило рост «хлебов» на ней. Почему? Каким образом?

Было сделано неудачное движение: начавший было кататься на коньках упал и — снял коньки (позволю грубое сравнение, все объясняющее). «Больно — и больше не хочу! Ни за какие награды, ни для какого удовольствия! Даже — ни для какой пользы! Боюсь — и баста». Решенье Никона исправить печатные книги — ведь как было просто, разумно, благостно? Ведь это — азбука! Ну, что же читать Пушкина с корректурными ошибками: понятно, их надо исправить, тут и вопроса никакого нет. Но благое (и элементарное) решенье это было выполнено с такою неумелостью, другого примера которой мы почти не имеем в истории. Лютеранство — оно какие вопросы души и совести подняло! У нас раскол (всего населения! недр народных!) совершился из-за типографских разночтений: «Исус» (в древности) или «Иисус», «двугубая» (алилуйя) или «трегубая», «посолонь» (ходить священнику во время литургии) или «навстречу солнца», двумя перстами креститься или — тремя. Это — самые коренные вопросы старообрядчества; с их устранением — оно исчезает. Ни души тут нет, ни — спасения, ни «святости» «греха». Просто — ничего нет, одна корректура. Беспримерное в истории явление по отсутствию в примысли, души. Но старообрядцы, оскорбленные высокомерием Никона, который «и разговаривать с мужиками не хотел», — стали вдруг на опаснейшую для церкви позицию: именно ссылку на «предание, которое свято, как и Писание», и на принцип: «Церковь живет и особенно жила руководством Св. Духа, т.е. была, есть и будет непогрешима».

«Non possumus» встретилось с «non possumus» же.

Мы «non possumus» начиная с 1676 года, — говорим мы.

Мы «non possumus» от принятия св. Владимиром крещения и до 1676 года, — говорят старообрядцы.

До собора 1676 года был знаменитый Стоглавый собор, на который, как на фундамент свой, вечно опираются раскольники. Многие из постановлений того собора (касательно практики христианской жизни и обрядов церкви) были отменены и осуждены собором 1676 года (где присутствовали и греческие иерархи). Но если «подлежали пересмотру и отмене» хоть какие-нибудь постановления Стоглавого, то отчего такому же пересмотру не могут подлежать и постановления собора 1676 года?

Все дело стало до такой степени неловко, неудобно, все пришло в такое «неустойчивое равновесие», в котором одно движение — и все рассыплется.

Нужно вдуматься в почву, на которую стали старообрядцы. Нужно не воспринять только звук «предание», спорить об его имени: нужно вдуматься в психологию его. И тогда, может быть, что-нибудь станет видно.

Предание есть действительно не «кое-что» в церкви, а вся церковь. Со словом Божиим в руках поднялся Лютер и опрокинул (для северной половины Европы) папство. Дело в том, что хотя обыкновенно и ставятся уравнения: Христос = церковь = духовная иерархия (связанная таинством священства), но для каждого, кто только раскроет Евангелие, до последней степени очевидно станет, как много преданием церковным отменено даже из прямых слов Христа. Возьму пример из области, над которою мне приходилось особенно подробно думать и где я могу быть поэтому особенно уверен. Христос запретил пост для брачащихся. «Для гостей чертога брачного отменяется пост», — сказал Он. И как одушевленно сказано, с какой поэзией, любовью к миру и к людям! Но посмотрите, как у нас в последнее воскресенье перед Масленой торопятся венчаться — ибо у нас ради поста отменяется чертог брачный. Здесь мы стали в упор против Христа, против самого очевидного, читаемого в каждом экземпляре Евангелия, слова Его. Прямо не поверили Христу; сказали: «Не нужно» о слове Его. Страшно ли нам от этого? Нимало! И потому, что мы сплошь и уже тысячу лет это делали, а «вместе» никогда не страшно. «Я — с Сергием Радонежским, с Николаем Угодником, со свв. Филиппом и Алексеем, я во всяком случае спасен с таким сонмом людей великих, святых, героев духа и правды; я — в предании церковном, и вот почему я непременно спасен. Слово же Христа можно растолковать и в другом смысле, обратитесь к книгам».

Мало кто обращал внимания, что некоторые из церковных песнопений (икосов и кондаков) неправильно (не по тексту Евангелия, а наоборот) говорят о событиях из жизни Христа, упоминают места или времена Его чудотворений*. И ничего. Привыкли. «Мы все вместе, и уже 1000 лет», — и нам просто не приходит в голову, не нужно о чем-нибудь справиться, потому что «вместе» и «1000 лет» мы наверное спасены, хотя бы кой-что и не «по ученому» делали, не справясь даже и с Евангелием. А попробуйте-ка теперь «по ученому» указать на все эти недочеты «предания», ну, например, хоть потребовать бракосочетаний в пост! Попробуйте-ка, на основании непререкаемого слова ап. Павла: «Епископ должен быть единые жены муж» потребовать, сообразно англиканской церкви, семейных архиереев! В лице вашем вдруг выдвинется голова Лютера и лютеранства, Пашкова и пашковцев, штундистов и баптистов. Баптисты... но ведь они просто указывают на пример Христа, крестившегося 30-ти лет, и говорят: «Хотим подражать Христу». Но им за таковое «подражание Христу» весьма просто указывали на Суздальскую крепость.

______________________

* Напр., в неделю Ваий на утрени поется: «Днесь Христос входит в град Вифанию, на жребяти седяй», между тем вход на осляти был не в Вифанию, а в Иерусалим. Или на литии поется: «Прежде шести дней бытия Пасхи прииде Иисус в Вифанию, воззвати умерша четверодневна Лазаря и проповедати воскресение». Между тем за шесть дней до Пасхи, на Вифанской вечери, Мария, сестра Лазаря, помазала миром Спасителя, и Лазарь вместе с другими возлежал с Ним не только не мертвый, но и не больной (Иоанна. XII гл.)

______________________

Между тем в 1676 году мы, хоть на один час, сошли действительно и неосторожно с престола «предания» и захотели судить «по-ученому, по-книжному, по-настоящему». Захотели «предание вчера» исправить «преданием третьего дня», заместить «perfectum» церкви «plussquamperfectum»'oм ее. Но ведь и Лютер восстановлял «апостольский век» без «последующих наслоений». Все дело именно в «наслоениях», которые росли, были живы (и как это хорошо!), даже и к Евангелию не относились «по-ученому»: и воистину, не придерживаясь «буквы» Христа, лучше этим самым выразили дух Его, дух добрый, простой, несвязанный («благодать» евангельская, «свобода» во Христе, объявленная апостолом Павлом). Разворачивая этот знаменитый принцип «предания», обоняя аромат его, мы замечаем, что из него именно, а не откуда-нибудь еще, церковь и взяла весь свой великолепный блеск, вся им позолотилась, вся им согрелась, превратившись в чудовищный (в смысле огромности, а не порицания) животный организм, решительно давящий глубиною и жизненностью своею и скороспешные построения философии, и даже точную науку. На вопрос, с кем русский народ захотел бы остаться, избрав которое-нибудь одно: с профессорами или священниками, с университетами или с храмами, он ответил бы: «С попами! Не трожь попов! С ними нам тепло». Вот этого «тепло» не сможет сказать о себе наука и философия, даже поэзия (вековечно не может сказать). А «тешюта»-то эта вся и идет от «предания». Можно сказать, оно образовало жилы, кости, «тело», живое и чудное тело церкви: без него — одна схема христианства, «текст» евангельский, на коем выросли по одну сторону святые, по другую — Бауер, Штраус и проч. Ведь все Евангелие читали!

В «предании»-то и выразилась свобода христианская (ее парафраз: «vox populi — vox Dei» [глас народа — глас Божий (лат.)]) и «благодать Христова» (теплота). Люди решали по сердцу; и никогда дети (последующие поколения) не восставали против родителей, а шли после родителей дальше, куда шли, да не дошли родители. Но есть предание живое, и есть предание мертвое. До 1676 г. у нас было предание живое, т.е. где imperfectum не походило на perfectum, a perfectum на plusquamperfectum, и все три не отрицали futurum. С 1676 г. вдруг все запечаталось, остановилось. Испугались «главы» церкви. Чего? Старообрядцы оперлись на «предание». Победить их можно бы (и можно) только «живым преданием», не только не смущаясь их криков и критики, но продолжая и дальше жить и творить, — переходя от imperfectum церкви к ее futurum. Старообрядчество потеряло бы материк под собою (на котором теперь стоит), видя, что все течет, все двигается, все час от часу к лучшему, к совершенному, к Божьему. «А где же предание!» — спросили бы они. «А в этом, миленькие, и предание, чтобы течь: после Никейского собора собирался Халкедонский, после Халкедонского Трульский. При шести соборах епископы были женатые, но седьмой собор им запретил жениться — и вот они у нас, как и у вас, неженатые. Все течет, все к лучшему, все ближе к Богу: ибо Бог дал человеку душу живую, а не вложил в него камень с надписанием Исус» (раскольничье начертание). Раскольники, старообрядцы увидели бы, что они просто висят на воздухе, что никакого у них основания нет: что если они за Стоглавый собор против собора 1676 г., то зато они с безбрачием епископов стоят ровно против шести Вселенских соборов и, между прочим, против того, на котором был составлен Символ веры. На вопрос: «Где предание» — следует ответить: «Везде». В каждом веке, в каждой стране — «свое», «миленькое», «тепленькое», о коем «живы и движемся». Само собою разумеется, при этом взгляде на предание как на universus церкви, дух ее, свободу ее, благодать в ней, — и специальное их предание, примыкающее к Стоглавому собору, вошло бы, как «крылышко» херувима входит, в целостный «лик» его. «Вы за Аввакума? — Праведный был человек, великого жития и страстотерпения. Во святые не можем его возвести, а в блаженные, блаженненькие — можем, как чтим и у католиков блаженного Иеронима, не прямо, а боковым образом чтим». Конечно, к Аввакуму, «житие» которого издано покойным Н.С. Тихонравовым, и его, вне сомнения, с удивлением и восхищением читает множество преподавателей семинарий и академий, — правильно приложим термин: «блаженный», «праведный».

Живое предание, как океан-море, включило бы и поглотило бы собою старообрядчество, и оно растаяло бы в православии, не имея, так сказать, берегов для себя, упоров для вод своих. Но с 1676 г. все стало на мертвую точку: предание стало истолковываться как принцип «от буквы до буквы», просто как зубрячка, как выученный наизусть урок, в котором ученик ничего не упускает прежде всего потому, что он вовсе ничего в этом не понимает. Иерархия после 1676 г. под влиянием испуга (старообрядчества) стала буквально на их же точку зрения: «ни йоты больше, ни шага далее, а то возникнет еще секта, и народ русский рассыплется». Но вот поразительно: именно со времени, как решились «не изменять более ни буквы», сектантство и секты на Руси, отделения и отделения, распад и распад начали расти как грибы — неудержимо, чуть не каждое десятилетие по новой секте. Ведь русских сект теперь положительно исчислить нельзя! Да откуда все это? Да ведь «душа образует тело» (по Аристотелю): без души углерод, кислород, водород, входящие в тело, теряют связь между собою, отделяются друг от друга и возвращаются в свободное состояние, к стихиям природным. То же вот совершается и с русским народом на религиозной почве. «Святыня предания», воздушная, универсальная, теплая, согревающая, превратилась в «документальный отчет» о предании, в буквоедство, в науку без учености и в философию без мудрости. «Так было — и баста; так постановлено — и кончено»; «положены клятвы в 1676 г., и хотя Христос завещал со креста: благословляйте клянущих вас, любите ненавидящих вас; но нам ни до Него и ни до чего нет дела: мы испуганы и лежим в судороге страха от этих Аввакумов, Денисовых, Селивановых и целого сонма на нас восставших».

Но «судорога» — не душа. Кто боится и больше ничего не умеет, как только бояться, — тот не живет. «Кислород» и «азот» русского тела полетели в разные стороны.

Старообрядчество давно было бы побеждено, рассеялось бы само как дым, если бы оно с самого же начала было включено в себя церковью как допустимый и любимый вариант «предания», как местное и временное, что захотело — пусть по капризу человеческому — остаться вечным. Это как «знаменский распевец», который существует среди других, ничему не мешая, ничем не теснимый. Отмена клятв 1676 г. (для чего требуется созвать только новый церковный собор, равнозначащий собору 1676 г., т.е. с участием греческих иерархов и с участием новых, южнославянских) есть дело совершенно краткого времени, не представляющее никакого затруднения. Нужно только нам отречься от идеи папизма в себе, этой идеи непогрешимости, которая на Западе сосредоточена в единоличном решении, а у нас приурочена к решениям коллективным. Хотя уж если чему быть непогрешимым, то, конечно, скорее единоличному вдохновению (вдохновение не может быть коллективным), нежели длительному собранию многих, где стороны не соглашались, одни были побеждены и победили — другие и, словом, где имеются документально засвидетельствованные черты обыкновенного спора хотя бы и важных особ, хотя бы людей праведных наконец, но, однако, людей. Вспомним Златоуста и его слово об ап. Павле: «Хотя и Павел был, но — человек». И мы, применяя это слово, можем повторить: «Хотя и собор был в 1676 г., но не из ангелов он состоял. Иерархи совещались на нем между собою; русские искали помощи у греков, иначе для чего бы и вызывали их? А когда приехали греки, они не одним им дали совещаться, а с ними сами решали дело. И так обои опирались друг на друга, искали взаимного усиления, как немощные, как способные погрешать. Да и каждый вообще собор всегда искал собраться в возможно большем числе членов. Зачем бы при вдохновении? Этот авторитет, почерпающий свою обширность из численности членов, уже не носит санкцию непременной и во всяком случае святости. Итак, о соборе 1676 г. не будем больше думать теперь, чем думали тогда; не станем придавать ему особенностей, которых члены его сами себе не придавали. Воздадим им должное — собрав равнозначащий собор. Но не отречемся же собрать его, опасаясь нарушить какую-то святость, непогрешимость, божественность. Ибо только одно Божие слово, а не какое-либо человечество, свято и ненарушимо; но зато оно само себя всегда и оправдывает, принося плоды, и всегда благие, и никогда злых или двусмысленных. Наш же раскол есть очевидно злой плод, который не мог вырасти на добром корне».


Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 23 августа. № 10587.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.


На главную

Произведения В.В. Розанова

Монастыри и храмы Северо-запада