| ||
|
«И вдунул в лицо его душу бессмертную», — сказано в вечной Библии о человеке, при рассказе о его сотворении... Не «в тело», как мы привыкли думать, как об этом думала греческая философия («душа есть энтелехия тела», — учил Аристотель); не «в мозг», как подсказывают физиологи и медики. А, — неожиданно и странно казалось бы, — «в лицо»... — Что вы все о Библии? — слышу я ропот читателя. — Такая старая книга... Поройтесь в чем-нибудь современном... Больше будете иметь успеха. Больше получите слушателей и читателей... К старости, когда умолкают или, вернее, затихают страсти, начинаешь судить о вещах с таким «равенством весов», как это решительно недоступно в молодости. Итак, я не скажу как юноша: «А на что мне мнения человеческие», «я стою выше толпы» и проч., и проч. Нет, когда держишь перо в руках, — ты обязан уважать читателя. Или зачем эти суровые термины: «обязан»? Нужно попросту любить читателя и попросту же не считать никого ниже себя. Итак, читателя, личного и массового, я люблю, ценю его и, разумеется, взаимно хотел бы и быть любимым, т.е. читаемым и слушаемым. И вот, имея это высокое и даже несколько священное представление о «читателе», я скажу все-таки, что, если бы мне на выбор дали: 1) «иметь читателями весь свет, с условием никогда не упоминать о Библии», или 2) «пожалуй, говорите сколько угодно о Библии, но зато же вы не будете иметь ни одного читателя», — я выбрал бы последнее. Я был бы немой, глухой, но с восторгом в душе. Во втором случае я был бы, как медная доска, о которую гремят удары, — звон несется на весь свет, а в душе ужасно скучно. Священный шелест строк, слов, тона (главное — тона!), услыша который все забываешь, и душа наполняется восторгом. Но это, может быть, личное пристрастие, вкус, предрассудок; сверх этого личного отношения я уже обширно и объективно убежден умом, что без Библии никогда человечеству не выбраться из «истинного неблагородства» и никогда же не прийти без нее к истинному благородству. Соединяя в понятии «благородства», между прочим, и свободу, развитие, движение вперед. «Цивилизацию» в обширном смысле. «Без Библии далеко не уедешь», — скажу я вульгарно и несколько веще. Вот отчего, сколько ни сердился бы читатель, я прямо и косвенно, заметно и незаметно буду подводить его к Библии. «Испей этой вечной воды». * * * «Лицо» в человеке, — вот на что в первой странице Библии указано. «Не забывайте лица», «надейтесь всего от лица», «помните в человеке лицо», «не оскорбляйте лица»... Не правда ли, все это уже содержится в строке: «И вдунул Бог в лицо человека душу бессмертную». История человеческой культуры, можно сказать, не написана... И даже не начата. Между прочим оттого, что она разделяется на несколько совершенно самостоятельных глав-сочинений, — глав, обширных, как «отдельное сочинение»... Такая «история культуры» как бы требует в авторе своем человека о многих головах, о многих сердцах, со многими в себе светильниками, со многими пылающими кострами... Такого нет, и, может быть, он невозможен, и «история культуры», может быть, никогда не будет написана. То, что появлялось под этим именем, — говоря словами Пушкина, — Достойно слез и смеха... Так вот из этих-то «глав-сочинений» мечтаемой истории культуры благороднейшею была бы глава: «История человеческой личности», или: «Судьбы человеческого лица в истории»... Тема эта не менее обширна, сложна и занимательна, чем «История Рима», под каковою рубрикою обычно пишется много томов. «История лица человеческого»?.. Но я сейчас же и перекидываюсь к «злобе дня», все держа в памяти вечную строку Библии: Лицо человеческое в России? Как только я спросил об этом, читатель, уверен, разахается: «Ах, Боже мой, — лицо в России? Никогда об этом не думал и ничего в этом не понимаю». Но я совсем подошел к злобе дня: — А Шварц? Читатель, просто, упрется в землю лбом: — Россия? Лицо человеческое? Шварц? Ничего не связываю. Шварц, допускаю, — даже великий человек. Скромный обыватель не решится отрицать никаких качеств, на которые претендует министр страны. Но он латинист, т. е. язычник, и никогда не помнил Библии. Он думал «спасти Россию» строгими латинскими склонениями, а что значит «лицо человеческое», — не принял во внимание. И от этого не только ничего не достиг, но, в конце концов, от этого же и вышел в отставку. — Как?! — воскликнет читатель. Произошла ломка, треск, грубое столкновение, и никакой плодотворности. Шварц ужасно напрягался. Что он напрягался, — это все знают. Не было другого такого «напряженного» министра. Но дела никакого не получилось. И единственно по отсутствию таинственного библейского «лица»... «И вдунул Бог в лицо человеческое душу бессмертную». От «а» до «ижицы», от минуты «восхождения» своего до минуты своего «нисхождения» А. Н. Шварц твердил, заявлял: — Я — власть. У меня — власть. Что в переводе значило: — Я — сила, а не лицо... И «вдунул в лицо его»... Строка Библии прерывается перед желтой стеной министерства просвещения. Очевидно, что на этот раз ровно ничего не «вдунул Бог» в человека, потому что он и сам о себе говорил, что он — власть, и только власть. О «власти» же что угодно можно думать, писать и говорить. Но в Библии не писано: «И вдунул Бог во власть человеческую душу бессмертную». Такой строки нет, и даже ухо слышит, что это как-то было бы неуклюже. Нет, это не истина. Шварц развился «в силу», пытавшуюся что-то сломить. И также без чувства в «ломаемом» лица человеческого. В этом пункте и лежит вся загадка трагедии... или водевиля «со слезой», тянувшегося два или три года... Даже не помнится, сколько лет он «царствовал»... Ничего не помнится, и даже не хочется, чтобы помнилось. Трещало, скрипело; «нудно» было ему и около него... И все это хотелось и тогда-то даже не слушать; а когда «прошло», то скорее забыть. Бог с ним: Шварц совершенно неинтересен. Интересна Россия и вот «лицо» в ней... Шварц — только иллюстрация, и сам невольно, и плачевно, и, наконец, пассивно дал пример того, что такое «лицо» в судьбах России, ее духовных и физических дел, ее неуспехов и возможного бы успеха... «И вдунул Бог в лицо человеческое душу бессмертную», и лицом своим человек может и должен господствовать над обстоятельствами, средою, над государственностью. Так как решительно ни о чем еще не сказано, чтобы и оно, это другое, несло также в себе «душу бессмертную». Но рок России и черная судьба ее заключаются в том, что «лицо человеческое» вообще нигде не видно в ней, ниоткуда не светит и не получает никакого значения. Само молчит о себе, и о нем все молчат. Вот, как Шварц... Никому не пришло почему-то на ум, что, имея с ним дело, обращаясь к нему, прося у него... Впрочем, «просить» у него не «просили» ничего, а требовали или пытались требовать... И он «отказывал, сколько мог»... Все «отказывал», и все «сколько мог»... Из этих ломких, хрупких, а главное — совершенно глупых и бездельных вещей, — «требования» и «отказа», — и сплеталась вся история министерства за два или за три последних года... Итак, у него «требовали» и «пытались требовать», потому что никому не пришло на ум, что можно обратиться к его «лицу». Пробовали принудить силу к уступке, потому что «лица» никто не чувствовал иначе, как в физическом бедном очертании. «И не вдунул Бог души бессмертной в лицо человеческое», — приходится сказать о России и русских... Что же получилось? Да, прежде всего, даже жутко вообразить о том сиянии и блеске дел, предприятий, замыслов, о той серии экспедиций, изданий, о том ряде библиотек и музеев, какие могли бы возникнуть и загореться в точке соприкосновения восьми русских университетов с авторитетным министром, имеющим доклад у Государя. Ведь ничего нет и нигде... Ученые экспедиции Европы раскопали Вавилон, Ниневию, египетские храмы, но русские, среди которых есть лица, знающие и вавилонский и египетский языки*, единственно не приняли в этом никакого участия. А Румянцевский музеум в Москве уже лет восемь назад публиковал в своих годовых отчетах, что ему совершенно некуда помещать вновь прибывающие (по существующему закону) книги и он вынужден складывать их... на ступенях лестниц!! Конечно, и восемь лет назад этому никто не внял, и теперь... ______________________ * Г. Никольский в Москве уже в 80-х годах минувшего века издавал и переводил вавилонские надписи; г. Голенищев в Петербурге есть один из лучших египтологов в целой Европе, — читающий иероглифы, как мы славянскую «вязь». ______________________ Теперь Шварц-москвич мог бы на докладе сказать: «Такая жалость средств, такая скудость денег на все ученое в России, что даже во второй по величине и ценности сокровищнице книг в России книг некуда более ставить, и они складываются на лестницах более небрежно и небережно, чем хлебное зерно в элеваторах... Для необозримого зерна находится помещение... да и для всего в России помещение находится, только вот для книг, которых не так уж много, места нет»... И, конечно, все раздалось бы, раздвинулось... Вместо этого москвич Шварц поднял вопрос о том, могут ли в границах своих дел университеты что-нибудь делать «сами», или все у них должен и вправе делать «он один». «Он один» или «они все», — точь-в-точь такие же, как он, профессора... Ну, можно ли тут запомнить, — «два» или «три» года тянулась эта канитель? Кому это интересно? «Кто сильнее: я или вы?» Но это вопрос цирка, языческого римского цирка, а не культуры, не христианской культуры, не почвы Библии и ее благородных ростков. Когда потомки через век оглянутся на наше время, они откажутся верить, чтобы в пору, когда Россия до того нуждалась в свете и искала света, «честью министерства» было — создать как можно больше затруднения оканчивающим курс женщинам-медичкам, женщинам-учительницам... Да и вообще всем создать как можно больше «препятствий» и «затруднений» в учении... «Уж если кто на это преступление решился, — пусть знает, что он примет страдания, сколько едва ли вынесет»... — Какое же «преступление» учиться? — Прямо я не говорю, что это «преступление». Если это — и мысль, то конфиденциальная... Но уж позвольте моему авторитету не подлежать вашему контролю. Я устанавливаю, а вы потрудитесь подчиниться: «всякий учащийся да примет горечи, унижения, притеснения и всяческого горя утроенно против доли неучащегося». А в каких это «целях», — это подлежит только «высшему соображению», толпе неоткрываемому. Я не о том, что это было «дурно» или как, а о том, до чего все это глупо. Или, философичнее: до чего это лишено «лица человеческого»... Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 6 октября. № 229.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|