В.В. Розанов
Съезд законоучителей светских учебных заведений

С 20 июля по 1 августа, в течение десяти дней, будут совещаться законоучители светских средних учебных заведений о постановке преподавания Закона Божия в этих заведениях. Съезд устроен Синодом, по инициативе архиепископа волынского Антония; руководиться он будет членом Синода Антонием, епископом тобольским, а членами его явятся около 90 законоучителей гимназий, кадетских корпусов и заведений ведомства императрицы Марии, по назначению соответствующего в каждом случае начальства. Не возбраняется присутствовать на съезде и другим законоучителям, сверх этих 90 назначенных, однако не иначе, как с "одобрения" местных преосвященных, и с голосом совещательным, но без права решающего голоса.

Духовенство, конечно, увидит на этом съезде множество таких вопросов, которые специальны для него и кидаются ему в глаза; увидит их и займется ими, и, даст Бог, "во благовремении" решит их. Но в высшей степени желательно, чтобы как председатель съезда, преосвященный Антоний тобольский, так и члены его, отцы законоучители, не упустили некоторых вопросов, в высшей степени видных обществу и семье, и задуматься над которыми решительно необходимо, и именно теперь, на предстоящем съезде. Вопросы эти сводятся, в сущности, к одному: религиозная малодейственность преподавания Закона Божия, выражающаяся в таком общеизвестном и ужасном факте, как близкое к безбожию душевное состояние большинства оканчивающих курс в светских учебных заведениях.

Факт этот настолько засвидетельствован воспоминаниями, мемуарами, признаниями, исповеданиями и рассказами как самих неверующих, так и близких их, родственников их, и вместе он так нравственно чудовищен и гибелен с точки зрения строительства общественной и исторической жизни, что его во что бы то ни стало нужно победить, искоренить, преодолеть. Констатировать этот факт или, точнее, не отрекаться от него, не затушевывать его; далее — разыскать его причины, и разыскать их бесстрастно, не "сословно", — и наконец, хотя что-нибудь придумать или начать придумывать для его ослабления — вот первая задача съезда, без сознания которой он будет просто пуст, бессодержателен. Он будет тогда профессиональным съездом, как ни печально приложить таковое определение к почтенному сонму русских законоучителей. Но дело само себя выдает, само себя аттестует, если с самого же начала оно не будет поставлено на подобающе высокий фундамент.

Слово Спасителя и апостолов, которое поразило, умилило и восхитило дикарей Теодориха и Алариха, побеждало римлян и греков в испорченные времена Максимилиана и Диоклетиана, действовало и в эпохи блистательные, как Константина Великого, и в эпоху упадка и ничтожества, как было в пору слабых Валентинианов, — отчего это слово не воспринимается нашими детьми, отроками, юношами, девушками? Неужели они более дики, чем готы, и развратнее современников Нерона и Клавдия? Невероятно. Очевидно, слово то передается иначе. Вот первая тропа к разгадке великого секрета. Как нам передают историки — свидетели, тогда сами говорившие, сами научавшие были воистину "зараженными" неофитами благой Христовой вести: и заражали ею других, слушателей. Все совершалось с неодолимостью прививки сладкого сока от одного дерева к другому, какую садовник устраивает в своем садоводстве. Пылал учитель — пылал ученик. Пламя Евангелия неудержимо разливалось, сжигая в себе грешную персть древних цивилизаций. Так христианство победило язычество.

Вот в чем секрет. Но прежде всего, есть ли почва для него, условия? Вспомним, что само духовенство именно последние годы стоусто повторяет, что современное общество — совершенно языческое, даже что оно хуже языческого. Тут много гнева, а гнев ослепляет. Но вот что совершенно легко усмотреть: если теперешнее общество и продукт его — дети и потомство, — хуже, чем современники Алариха и Аттиллы, то для духовенства самое время заговорить, как священники времен последнего язычества. Все же задача падает на них, все же всеобщие ожидающие очи поднимаются к ним. Все научение, все разъяснение принадлежит им и властно только ими: никто иной не зовется сюда, никто иной не допускается в школу как законоучитель, как толкователь слова Божия, "Закона Божия", — на кого же тут надеяться еще, а в случае неудачи — кого иного упрекать? Это есть именно тот случай, в котором применены слова Евангелия о "взявших себе ключи разумения"... Все утяжеляется еще тем обстоятельством, что вся постановка дела, вся его организация также принадлежит духовенству: министерство народного просвещения, как и другие светские ведомства, только "подписывали и скрепляли" то, что им представляло духовное ведомство, и ничего иного не могли, и никогда не думали ничему здесь ставить препятствий, если это только была нематериальная обстановка преподавания, вроде штатов, квартир, жалованья и проч., до духа и одушевления преподавания не относившаяся.

За первою тропою открывается и вторая: духовенство, кроме немногих прекрасных исключений, которые всегда и отмечаются мемуаристами, в массе никогда не было одушевлено преподавательским жаром. Именно — жаром: меньшее здесь уже недейственно или слабо действенно. Духовенство не заражало, как будто оно само не было заражено: "прививка" не действовала, ибо в прививку шел не драгоценный кусочек дерева, "глазок" его, как называют садоводы, а маложизненная, а то так и совсем сухая ветвь. Одушевляющая сила передачи "Закона Божия" несравненно слабее в нашем духовенстве, нежели в католическом и даже чем в лютеранском; она слабее же, чем у наших духоборов, старообрядцев, баптистов, вообще у сектантов. Вот где горе, вот где "слабость пунктов преподавания". Но отчего это? Отчего католик и лютеранин талантливее, ярче, "заразительнее" передают Евангелие, священную историю Ветхого и Нового Завета, особенности своего учения и своего богослужения, чем наши батюшки?

Ответ один, и ясный, и всеобщий: там это не слежалось в какое-то сословное исповедание, в прерогативу почти касты. Все сословия служат церкви, служат преподаванием, проповедничеством, законоучителем, священством; служат в храме, в училище, в литературе, на улице. Религия там разлилась по стране. "Ключи разумения" всем открыты: черпать "живой воды Евангелия" призваны все, допущены все. У нас это — привилегия сословная. Почему-то в семинарию, куда купцы и горожане "старого склада", старого духа, охотно отдавали бы своих сыновей, вместо чуждых им по духу классических гимназий, был закрыт доступ всем "иносословным". Духовенство жалуется на отчужденность других сословий от него: между тем оно первое и само отгородилось от всех сословий, и отгородилось в первом шаге, в начальном и среднем образовании. "У меня все свое", — твердит оно, обращаясь в стороны. Удивляться ли, что и другие сословия, а наконец, и образование, предоставляемое книгою и газетою, ответно отгородилось от духовенства. Вот печальная история, часто неверно рассказываемая. "Духовные интересы" почти не пускаются на страницы светских изданий, потому что уже ребяток своих, детей своих духовенство отвело в сторону, сказав: вот они одни, только эти, особого, нашего духа и склада люди, будут вам совершать службы Божий и научать всех Закону Божию.

Эта привилегия была скорей допущена светскою властью, и неосторожно допущена, нежели навязана духовенству. Навязанности тут не было, но духовенство жадно взяло в руки выпавшую случайно ему привилегию и отстранило от церкви решительно всех, кроме себя. Само же оно просто не настолько численно, чтобы из него одного, из нескольких сот тысяч сложившихся родов, фамилий, рождалось столько талантов, сколько требуется церкви; талантов, энергии, яркости, силы слова и убеждения. Церковь стала бедна и бессильна, как все сословное. Только в монашество идут и купцы, и военные, и горожане, и крестьяне: и исторически наше монашество более сотворило, чем бесцветное или, лучше сказать, обесцветившееся духовенство, обесцветившееся именно от сословности и традиционности. Допустите служить церкви всех, допустите свободно и широко; пустите в семинарии детей светских людей: и евангельское слово запылает везде, оно запылает в храме, на площади и, наконец, в школе, в преподавании. Поразительно, что все теперь яркие лица в духовном стане, как Антоний волынский, как Серафим или Гермоген саратовский, суть бывшие светские люди, не суть традиционные люди духовного сословия. Какого еще более разительного примера и доказательства нужно, чтобы увидеть, где корень жизни и где корень смерти?

Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 7 июля. № 11967.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.