| ||
|
Читатели, конечно, знают жизнь и людей больше, чем писатели, так как живут не среди книг и печатных листов, не между типографией, редакцией и книжным магазином, образующими стены общей литературной тюрьмы и маленьких личных писательских "одиночек"... Так-то так... Но вследствие особенностей труда, занятий и приобретаемого значения писателю иногда приходится натолкнуться на такие явления или встретиться с такими людьми, каких обыкновенный обыватель иногда всю жизнь не встретит... Весь вечер я в задумчивости от встречи, которая с утра раздражила и рассмешила меня. Но передам все по порядку. Накануне, в завернутом свертке, мне была оставлена кипа брошюр и книжек, которые я, как и все печатное, с ненавистью отодвинул в сторону и покрыл тоже "новыми печатными произведениями", со всех сторон присылаемыми по почте: 1) о спасении России; 2) о франкмасонстве; 3) о неверии или 4) излишней вере... Ах, писатели, писатели: и болит о них душа, но, в конце концов, и надоедают они. Я понимаю, и нельзя не понять, до какой степени автору, "выступившему с книгой", необходим отзыв печати: без него, вернее, без нескольких таких отзывов книги как бы не существует и автор как бы не рождался еще... Никто этой книги не купит, и никто об этом авторе не узнает. Вот почему хорошая и исчерпывающая библиография есть обязанность культурной страны, великая ее обязанность перед великим в сущности трудолюбием, а очень часто и перед талантом, ученостью, образованием, благородством настоящих книжных людей, тонущих и задыхающихся среди торговой книжной бесчестности, которая тоже есть, которая захватила себе темного, малообразованного читателя и огромной массой своей и огромной своей наглостью не допускает до него хорошей книги... Вот исчерпывающая библиография должна бы все это разделить и расчистить; к сожалению, и она, т.е. душа всего дела, чуть ли тоже не захвачена в цепкие руки тех же торговцев "книжным товаром", заинтересованных не в хорошей книге, а в сбыте всякой книги, которая отпечатана и на нее затрачен капитал. Прелестная благовоспитанная "Аза" — драма из александрийской жизни, — г. Шульговского, отпечатанная года два назад "самим автором", осталась никому не известною, а неестественно-безграмотный роман на ту же историческую тему "Куртизанка Сонника", в каком-то еврейско-цыганском издании книгоиздательства "Сфинкс", мечется в глаза размалеванной обложкою и, конечно, поймал читателя... Ах, кажется, есть не только борьба между "трудом и капиталом", но и между "талантом и бесчестностью". Но библиографами должны быть молодые люди, за это дело решительно не может браться старый писатель, ясно видящий, что ему осталось жить гораздо меньше лет, чем сколько он должен затратить на "приведение к планомерному концу" уже начатых и доведенных до 2/3, до 9/10 трудов своих... Молодые, энергичные, любознательные писатели, приват-доценты, вообще "кончающие курс студенты" — вот кто естественно должен бы выдвинуться в первый ряд библиографии и маленькой критики, отделяя просто трудолюбивым чтением и самыми коротенькими resume "овец" от "козлищ" печатного станка... * * * После тихого, деликатного звонка, но нисколько не робкого, в кабинет вошла старушка, худенькая, красиво одетая, бледная... — Я принесла вам вчера мои книги... — Извините, я их не буду читать. Изумление. Немного грусти, но без негодования. — Отчего? Они так важны! Я указал на серию присланных по почте книг, которые лежали на столе неразрезанные: — Если бы я стал только разрезать книги, авторы которых умоляют об отзыве, я не мог бы уже ни строчки написать в день сам. А писательство — и песнь моя, и хлеб мой. Не стыжусь в нем "хлеба" и безумно люблю "песнь". Я запретил себе что-нибудь читать, чтобы иметь возможность лет в пять остающейся жизни... ну, хоть издать поразительного интереса и осмысленности египетские рисунки, столько лет собиравшиеся мною и которые вот все лежат в сделанном от руки атласе... Да и мало ли еще другого, задуманного, взлелеянного! Ах, жить, очевидно, так мало, а работы — гора!!! Я смотрел на нее с ненавистью: "У, враг мой! лютый враг!" Это она похищала у меня время. Но она была тиха. Только тихо скорбь лилась из ее лица. Мне стало ее ужасно жалко. — Послушайте, я не обманываюсь в фамилии: ведь вы сочинили книгу... — "Подарок молодым хозяйкам". Тридцать лет назад. Боже мой, передо мной стоит "баба-повариха" всей России: называю ее так стихом Пушкина из "Царя Салтана". Вот не ожидал: "баба-повариха" должна быть естественно грубая, толстая, в засаленном платье, с красными руками. Между тем передо мною стоит старосветская помещица из Гоголя, из его ранней поэтической поры творчества. Особенно мне нравилось, что она так молчалива. — Так я ошиблась и вам мои книги даже не нужны? — Не нужны. — Очень жаль. И она стала прощаться, болезненно улыбаясь. Я встал. Должно быть, лицо мое выражало участие, и она сказала: — Как это ужасно: никто не хочет выслушать! Если бы люди, писатели, общество были внимательнее к словам пророчеств, записанных в точных словах Библии, — и она стала, с удивительным знанием и точностью, приводить места из Священного Писания, — Россию не постигли бы несчастия последних лет... Но слепота всеобщая: и ее ждут еще большие несчастия... Никто не хочет вдуматься в ход событий, в закон параллелизма их, в "вечные повторения" на земле... Я ушам не верил: "баба-повариха" была в то же время Кассандрой! Хотя она говорила почти шепотом, но нельзя пересказать ее одушевления. Но меня еще больше поразило то, что это был светский, отчетливый, почти научный шепот, нисколько не "заскорузлый"... такой ветхой, милой старушки "из Гоголя". Что-то речь коснулась Победоносцева, по моей или по ее инициативе, не помню. Она быстро заговорила: — Разве вы не помните слов Иеремии: "тьма обуяла нашими книжниками"... Я путаю слова и, может быть, имя пророка: она сказала строки три такого словесного великолепия, такого чекана, что я, как немножко литератор, окаменел от восхищения. "Вот-вот, — продолжала она, — Победоносцев и был этим. Он был учен, талантлив, соглашаюсь, — честен: но не другой кто, а он привел Россию чуть не к гибели, и оттого, что "не повиновался воле Божией". Слушаю, дивлюсь, не понимаю. А на письменном столе меня ждет работа. — Идите, идите, — сказал я ей тихо. — Интересно, но некогда. Не судите меня, что я эгоист. Но я умру через три недели, если стану разбирать "присланные мне книги". Я ей помог накинуть легкое пальто. Повторяю, она была прекрасно одета. Дверь растворилась, но я удержал ее за руку. — Извините: сколько вам лет? Вы всем интересуетесь, и в словах ваших столько ясности. — Восемьдесят... — Восемьдесят!!! Но вам можно дать только шестьдесят, ну, шестьдесят пять. Милая, тихая улыбка. — У вас есть дети? — Все сыновья. Дочь была одна, но умерла двух лет. Старший уже вышел в отставку, генералом. Всего было десять детей. — И вы все волнуетесь? Сын "в отставке", верно, уж успокоился: и бабушка, конечно, множества внучат, пылает пылом молодости, каким я не умею пылать. Ну, живуча же натура русская: и... "баба-повариха" на весь свет: супы, пирожки, варенья, соленья... — Да. Между книгами моими я составила особенную: "Стол для духовенства", — ведь у них особый стол, — и Победоносцев эту мою книгу очень одобрил... Говорил, что ему нравится даже дух ее, как она написана... И все-таки он вредный человек для России: для чего он не слушал пророчеств, так явных. — Идите, идите... Затворив дверь, я вернулся к столу и пересмотрел заглавия вчера принесенных книжек: "Русской женщине о великом значении нашего времени и о будущности сынов ее". "Опыт истолкования пророчества Исайи". "Ветхозаветная история Иакова и семьи его как прообраз христианства новозаветного". "Голос русской женщины. По поводу государственного и духовно-религиозно-нравственного возрождения России". "Тайна горя и смут нашего времени". "Монархизм, национализм и православие". "Значение обрядностей таинств крещения и миропомазания". "Краткое толкование некоторых выдающихся текстов православной панихиды и чина церковного отпевания". "По поводу недоразумений относительно проституции". Ух... устал переписывать одни заглавия: еще пять брошюрок, книжек и проч., изданных в последние три года, г-жою Е. Молоховец, творцом "Подарка молодым хозяйкам" и "Простой общедоступной кухни". Что это, фантасмагория? Несбыточность, невероятное? Все это написала женщина в 80 лет! Забыл сказать: уже затворяя дверь, она проговорила совсем грустно: — Вы по крайней мере прочтите хоть одну мою брошюру: "Якорь спасения"... Не знаю, что за книга: но не интересно ли и не великолепно ли, наконец, что "якорь спасения" для России кидает 80-летняя женщина!!! Ну, такие страны, с такими "гражданками", не вымирают. Я пишу эти строки, чтобы сказать очень многим, и особенно сказать молодым меланхоликам, что петь "панихиды" нашей России рано. Впервые опубликовано: Новое Время. 1911. 10 мая. № 12628.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|