| ||
|
Социалисты сами о себе говорят, и о них говорят некоторые увлекающиеся, что они несут «новую религию»... Но недоговаривают одного слова: «для сытых». Смерть Лафаргов, мужа и жены, с осязательностью это показала. И всего это яснее в той оценке, какую дают их смерти их друзья-социалисты же. Некто г-н Русанов, из «Русск. Богатства», торопливо пишет несколько строк, прочитав телеграфное сообщение о двойном самоубийстве: «Телеграф принес известие о самоубийстве известного французского социалиста, Поля Лафарга, и его жены, второй дочери Маркса. Я хорошо знал их и одно время был близок с ними (знались семьями). Когда я увидал на первой странице газеты лаконическую строку «кончили самоубийством Поль Лафарг и его жена», я был очень удивлен: такой конец не вязался с моим представлением об этой в общем жизнерадостной чете (курсивы мои). Но, прочитав в самой телеграмме дополнительные строки: «Отравились Поль Лафарг и его жена, оставив записку, что не желают бороться со старостью», я подумал, что так и должно было случиться. В их взглядах на жизнь и смерть было много напоминавшего воззрения лучших людей древнего мира. И эти воззрения были у них не чем-нибудь внешним, навеянным, но глубоко вросли в их душу. Жизнь, заполненная интересным, разносторонним, высокочеловеческим содержанием, и смерть, как последний акт этой самой жизни, когда, выгорела до конца лампа бытия. Никакой потусторонности у них не было, и никакого мистицизма, даже никакого сомнения насчет того, что здесь все кончается для человека. Раз Лафарг и его жена почувствовали, что, вследствие неумолимых физиолргических процессов дряхления, существование теряло для них прежний смысл и интерес, они решили уйти из него, как должен был бы уходить с пира жизни, по словам великого Лукреция, всякий насыщенный бытием гость. Но они не могли не уйти вместе, ибо вместе, дружно, по-товарищески, они прожили эту хорошую, осмысленную, идейную жизнь, которая была, впрочем, не простым эпикурейством, как может показаться поверхностному читателю предшествующих строк, а именно образцом человеческого существования. Она включила и благородный энтузиазм, и борьбу за идеал, и готовность принести в жертву убеждениям все, все без исключения, что потребует от них дело международного социализма, которому они всегда служили.
Интересное впечатление, как и интересна смерть. В газетах сообщалось, что Лафарги умерли «в роскошной собственной вилле», в которой и жили. Успешная литературная деятельность, слава на два полушария, бездетность или дети, не дававшие никаких тревог (бывают такие удачные дети), наконец, может быть, небольшие преследования за агитацию, которые являются скорее чем-то «возбудительным» в ровной жизни, чем в строгом смысле «наказанием»: все протянуло над ними то ясное небо, под которым ясно протекла и ясно кончилась жизнь. Текла и кончилась не так, как у чернорабочих. Не так, как «течет» вообще у 99/100 человечества. «Она не была простым эпикурейством» (уже в нашем европейском, дурном смысле), — пишет Русанов. Но не доказывает, почему? Кажется, была именно эпикурейством, если не в «дурном», то в каком-то ничтожном смысле: жизнь, ежедневно занятая — агитациею, писаньем, — но без оглядки на всю жизнь и без глубокого вопроса о ней. Вот поистине умерли «партийные люди», и вопросы у них если и были, то «партийные», и «оглядка» — тоже партийная. Странна была бы жизнь крестьянина, который, умирая, «оглянулся» бы: «50 раз за жизнь выпахал поле. Как, так мало? и только»! Мужик сам ужаснулся бы так жить и так умереть. То, чем были сыты Лафарги, оставило бы голодным нашего мужика. Сказать ли: Лафарги были глуповатые люди и умерли глуповатою смертью, от которой с ужасом бы попятился всякий темный человек, простой «мужик Семен» из села «Трепаного». Глуповатые, но талантливые... Это бывает. Хорошо умели спорить, блестяще вели беседу, писали хорошим французским языком, и с тем умеренным темпераментом, живым и несжигающим, который не заставил их продать виллу или поубавить в ней роскоши (писали о «роскоши»), чтобы, ну, хоть до завтра прожил «пролетарий Жак», который (и они это знали) умирает в Париже от безработицы... Сочетание такой «талантливости труда» и «талантливости жизни» с глуповатостью «вообще человека» попадается: и она всего более скрывает истину. Все «партийные разговоры», — вот с «этим Русановым»: и Русанову никогда не пришел на ум тот вопрос, который пришел Вронскому, когда он смотрел на приехавшего в Петербург английского принца, к которому был служебно приставлен. — Глупая говядина, неужели я такой? Принц действительно был похож на Вронского, но только был «еще больше», — как Лафарг похож на Русанова, и тоже «еще больше». Ах, большие и малые социалисты: скучна ваша вера. Скучна, ничтожна, пуста и барабанна. «Полковник Скалозуб» не оттого нам противен, что был «военный», а оттого, что он — «барабанный». Барабан, сухая кожа и две палочки, о нее стучащие. Боже, и никакого бессмертного вопроса, — о себе, о бытии человеческом! Никакого греха! Вот подумаешь: лучшебы уж они кого убили, кого-нибудь обыграли в карты «до смерти», изменили бы друг другу, обманул «дочь Маркса» с горничной: все-таки что-нибудь, тоска, отчаяние и желание «еще пожить», чтобы «что-нибудь исправить». Но — ничего!! Черт знает что!! 50 лет верен «дочери Маркса»: да ведь Давид, святой, — и тот изменил! Все лукавы: но это — какие-то «медные лбы» без лукавства, без измены... Хорошо писали, нажили хорошую виллу; и в ней умерли. Да это точно новенькая колода карт, невскрытая, о которой говорят: «...новенькие, чистенькие, неиграные, без пятнышка, без фальши, куплены на казенной фабрике»... Черт знает что: я бы голову разбил, если бы был Лафаргом. Такое чистое существование? без тоски? без злобы? без тайного порока, который бы «замолить». О, да, конечно, «Бога не нужно» для колоды карт с фабрики... Но человечество на предложение «быть чистенькими картами с фабрики» ответило бы таким ужасным воем тоски, отчаяния, исступления, что... Но «Лафарги» бы не смутились... В том и штука, что не смутятся... Чистенькие и без греха. «Живем в своей вилле, потому что хорошо писали. У нас талант». Нет, это с ума сойдешь от таких «Лафаргов». Только ниточка одна отделяет мужиков, чернорабочих, людей «последних и отчаявшихся», от сознания, что впереди них идут и ведут их какие-то уравновешенные быки, которые... идут, идут, а потом покончат с собою от старости. И — ничего больше, и — молчание. «Мы — колода карт... По правилам, раз сыгранную колоду — бросают... И мы, когда в нас сыграли, — бросаем себя сами... Прощайте... Merci и adieu». Черт знает что... Это «выравнивание», конечно под разными флагами и с разными программами, «первейших в свете социалистов» с «последними генералами» александровской эпохи — достопримечательно. Ну, разговоры — разные: но ведь и тогда были разные «петлички, выпушки». Да существо-то человека уравнялось и стало на всем протяжении «барабанным». Господи, вот пишу о Лафарге и в первый раз в жизни понял и осветился сознанием, почему в самом деле по сторонам Христа очутились разбойники. Ведь мог бы быть другой род смерти, и тогда «разбойников бы не было». Явно. А род смерти Он избирал, ибо — Бог. Он показал этим, что весь род человеческий — по уйме грехов на нем — есть «разбойники», и разница между ними, т.е. частями человечества, только в том, что одна часть «взглянет и приползет со слезами», а другая — отвернется и выругается. И только. А «разбойники»-то все, как и Давид был с Вирсавией... и Байрон с разными «грешницами». Но никто не ожидал и христианство никак не предвидело, что придут некогда «супруги Лафарги», поиграют-поиграют в карты, все не крапленые, и потом скажут: — Душенька, нам пора спать... т.е. умереть... Такого «раскладывания пасьянса» на конце «рабочего движения» и даже на конце самой всемирной истории (по обещаниям) человечество никак не ожидало. Я бы на месте народов или хоть социалистов, если они вообще на людей похожи, послал им «туда» телеграмму: — Nous sommes tous tres frappes [Мы все весьма потрясены (фр.)]. Впервые опубликовано: Новое время. 1911. 27 ноября. № 12828.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|