| ||
|
Ох, искушение...
Кто не помнит чудесной панорамы староверческой жизни, набросанной талантливым Печерским в его 4-томном романе-хронике "В лесах"? Старицы, купцы, нарядные девушки — все сливается в живую, колоритную, оригинальную картину. Но Печерский имел тонкий глаз наблюдателя. Среди "черничек", вздохов, акафистов, непрерывного "умерщвления плоти", он вставил фигуру странствующего регента, отличавшегося удивительным тенором, и которого за его дар наперерыв звали к себе разбросанные "по лесам" обители "древнего благочестия". Известно, как Кречинский очаровал отца своей невесты разговором "о породистых телушках". — "Вот будет хозяин", — мечтал возможный тесть. Регент Печерского также очаровывал старые окладистые бороды ("лопатой") своим "сладкопевчеством". Но дар у него был двойной. Он не только имел сладкий голос, но и сладкие вкусы. Серенький, небольшой, мешочком, едва спускалась ночь, не севильская, а нижегородская, как "сладкопевец" спускался с палатей, осторожно одевал мягкую обувь и незаметно прокрадывался на свиданье "без последствий" к какой-нибудь черничке или созрелой деве, с которою неуловимым образом он завязывал отношения во время дневных, вечерних и ранних утренних служб. И вот, когда случалось, что идущая "дозором" настоятельница женской "обители" находила его "не за делом", пристыженный регент проговаривал характерную фразу: — Ох, искушение!., т.е., что это не он "волею своею" впал в грех и соблазн, но что нашло на него "искушение", перед которым бессильны человеческие добродетели. "И уж вы, отцы, простите"... "Отцы", которые всякого другого не пощадили бы, только сетовали на регента, ругали его, но никак не могли его прибить, ибо от талантов его решительно зависела красота всего их, страстно любимого, богослужения. Такое соединение сладкого песнотворчества с женолюбивыми вкусами, набросанные рукой Печерского, напоминает мне г. Меньшикова в его "Письмах к глуповатым людям", какие он ежевоскресно помещает в главном органе петербургской ежедневной прессы. — "Кофе и Меньшиков", — говорит каждое воскресенье утром горничная своей барыне и барину. Я думаю, "барин" не особенно бросается на срочное "Письмо", но барыни, эти всероссийские барыни, много чувствовавшие, разнообразно жившие, глубоко страдавшие, отодвигая кофе, берутся за тенора! — "Сладко... Еще перечту"... Я не вспомнил бы о нем, если бы сразу в двух журналах не пришлось этот месяц прочесть двух статей о нем, таких волнующих, что у меня попадали из рук вилка и нож, ибо полученные книжки я разрезал и проглядывал за завтраком. Особенно же г. Михайловский, почтенный "Николай Константинович Михайловский", делает истинную вивисекцию над петербургским "тенором". Я боюсь, что он повредил у него голосовые связки, и на некоторое время Меньшиков будет говорить тихо, как Вильгельм германский после операции. Я думаю также, что многим барыням в Петербурге и даже в окрестностях Петербурга после "проклятой статьи" не будет спаться целый месяц. Впервые опубликовано: Слово. 1903. 18 дек. № 284. Подпись: Баритон.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|