В.В. Розанов
Тревожный и неразобранный вопрос

Вопросы социальной жизни должны быть расчленяемы с той же аккуратностью и мелочностью, как это делается при анатомировании органических тел; и тогда только наука об общественном организме может получить характер той точности, ясности и убедительности, какие достигнуты в естествознании. Имея это в виду, я позволю себе вставить одно недоумение в тревожный вопрос о так называемом "вырождении" Франции.

Тревога эта периодически высказывается. Зола в своем романе "Fecondite" ["Плодовитость" (фр.)] пытался хоть литературно повлиять на читающих французов в смысле возбуждения обратной тенденции. Но, конечно, художественные и поэтические влияния бессильны там, где замешаны такие жесткие и неуступчивые вещи, как "свой эгоизм", как экономический интерес, наконец, как скрытые физиологические течения или тенденции. Размножение... Посмотрите, как фатально, неудержимо, неотразимо оно идет в странах со слабым народонаселением, в начальные фазисы истории; затем замедляется и падает, как только густота населения данной территории близка к пределу насыщения. Есть какой-то автоматически действующий закон в этом, какой-то скрытый регулятор. По-видимому, "французские явления", как и всемирный факт "распущенности нравов" или "разврата", в общем уменьшающие деторождение, суть только отдельные рычаги, колесики, клапаны огромного механизма, в одних случаях задерживающего размножение и в других случаях увеличивающего его, смотря по исторической и географической надобности.

Факт такого уменьшения во Франции не есть индивидуально-биологический, а географически-биологический. "Атмосфера наполнена электричеством", и электричество больше не рождается там, где без такого насыщения оно рождалось. Наши отчетливые мысли суть часто продукт бессознательных или, вернее, подсознательных факторов. "Матушка земля перестает рождать", и на этой земле, на такой земле ее жители сочиняют разные теорийки вроде "обеспечение наследства за парою наследников" при двух родителях, на такой земле своевременно изобретают медициною разные способы предупреждать многочадие...

Почему в обеспеченном французе превалирует, преобладает, более манит представление о паре богатых потомков его, живущих богато, но живущих уже тогда, когда его самого на свете не будет, чем представление кучи ребятишек, копошащихся около него сейчас и доставляющих ему то непосредственное, живое наслаждение, сейчас наслаждение, какое от детей испытывают бедняки, испытывают наши крестьяне, испытывают в особенности наше духовенство и наши купцы? Вот почему одна мечта манит, а другая не манит, — в этом и весь вопрос.

Дети перестают любиться во Франции — вот суть. Что такое богатство, в особенности будущее, "через 50 лет", в сравнении с непосредственным ощущением дитяти, отцом — сына, дедом — внука и т.д.? Ведь там — схема, отвлеченность, призрак, а здесь все так полно реальности, "вот-вот". Я не знаю во всей всемирной литературе страницы лучшей об этом, чем у Шекспира в "Тите Андронике". Так как она несравненно выше и священнее, чем все мертвые рассуждения Толстого "о пользе материнства" (наряду с вегетарианством?), то я позволю себе привести эту страницу, к тому же в среде читателя вовсе неизвестную. У византийской императрицы родился "побочно" от араба (или негра?) Аарона сын, и, чтобы скрыть позор царицы и женщины, братья-принцы приходят к отцу, у которого младенец на руках, умертвить его.

Остановись, убийца, — иль забыл,
Что этот мальчик — брат твой? Я клянусь
Всей твердью лучезарной,
Которая сияла надо мной
Так ярко в ту счастливую минуту,
Когда он зачат был, клянусь убить
Того, кто первый подойти решится
К наследнику прямому Аарона!
Ни Энцелад, с толпой детей Тифона,
Ни бог войны, ни бешеный Алкид
Из рук отца ребенка не исторгнут.
Иль нужно вам доказывать, убийцы,
Башки пустые, глиняные щеки,
Раскрашенные вывески шинков,
Что черный цвет есть лучший в мире цвет?
Что океан не смоет черной краски
С прелестных ног прелестных лебедей,
Хоть каждый день их моет непрестанно?
Скажите от меня императрице,
Что я уж пожил — дорожу своим.

На возражение сыновей, что каково же будет положение императрицы, если дело раскроется, он отвечает:

Она — статья особая, а он -
Сил Аарона мощных отраженье:
Он в мире мне всего, всего дороже -
И я спасу его от всех на свете,
Пусть Рим трубит об этом что угодно!

Два брата новорожденного и кормилица — все в смятении: возможная казнь матери, позор ее, клевета молвы встала в их воображении. Отец-мавр отвечает им:

Ну, хороша и ваша красота!
Коварный цвет, изменчивым румянцем
Он все движенья сердца выдает!
А этот плут (о ребенке) — совсем иная глина.
Взгляните на него, как он приветно
Дарит отца прелестною улыбкой,
Как будто говорит: "Старик — я твой!"

Вот непосредственное чувство, которого не заменят ни теорийки, ни догматы, ни увещания. Если отцовское и материнское — общее, если родительское чувство не приближается к этому, население будет уменьшаться или остановится: его победят другие инстинкты, между прочим и вовсе в массе, не могущественный инстинкт богатства. Во всяком случае, всемирно признано, и признает наука, что инстинкт рода, так сказать мясной, физиологический, но и вместе одухотворенный и метафизический, гораздо могущественнее и всеобщнее инстинкта обогащения, уступая в силе только голоду и жажде. Во Франции и произошло понижение этого инстинкта.

Почему?

"Атмосфера уже заполнена электричеством": территория Франции, "матушка сыра-земля", не требует увеличения жителей. Ведь собственно население Франции не то чтобы уменьшается, а оно только перестало возрастать или возрастает меньше, чем там, где земля "еще голодна" (Германия, в особенности Россия). Внутренний регулятор здесь исполняет то, что Мальтус придумал как искусственную меру: воздержание рабочих от браков в целях не дать упасть заработной плате, и вообще обеспечить материальное существование за данным контингентом населения. Этот закон (собственно расчет) Мальтуса поддерживал и благородный Д.С. Милль. "Цивилизация не выдержит напора населения, прогрессивно возрастающего, если благоразумие не подскажет самому населению в известном проценте воздерживаться от брака". Учение это было высказано лет за 40 до обнаружившегося "опасного" замедления прироста населения во Франции. Пожелание Мальтуса и Д.С. Милля исполнено, но другим способом, действием другого регулятора, чем какой они предлагали. О чем же тревожится Франция и за нее вся Европа и почему таковое явление "малодетности" считается лично и общественно "безнравственным"?

Моя "подробная анатомия вопроса" сводится к этому людскому, этому литературному и государственному смущению, замешательству. Сам я считаю инстинкт чадородия, а не холодного и формального плодородия ("recondite" Зола), — инстинкт теплый, греющий, связывающий людей, — благородным и нужным индивидуально для людей, для каждой порознь семьи, хотя и не могу не видеть, что в случаях переполнения населением страны он становится социально опасным и разрушительным.

— Нам благородство не по карману, — вот печальный момент, печальная стадия прогресса и истории, которого достигла Франция, как Рим времен Августа и Аттика времен Перикла...

Все это связано, как известно, с богатством: бедные — множатся, богатые — нет. Это и у нас в России замечается, это — всюду. Однако не преувеличивают ли "порочность" богатых людей, приписывая здесь искусственным мерам то, что в большинстве имеет вовсе другую причину?

"Курица зажирела и не несет яиц", — говорит хозяйка дома и сокращает корм такой. Возвращаясь к жизни впроголодь, к вечному отыскиванию корма и беганью за кормом, курочка опять начинает нести яйца, садится на них и выводит цыплят. Зажирелость как причина бесплодия известна не у одних куриц, но и вообще. Значит, тут действует биологический закон, может быть, не без осложнения психологическим законом: "беспечальность" личного жития и у куриц подрывает инстинкт потомства. Обратим внимание, что заповедь размножения дана была человеку одновременно с заповедью "трудиться и отыскивать тяжелою работою хлеб" ("терны и волчцы произрастит тебе земля", — выслушал себе Адам). Значит, между работой, бедностью и нуждой и между размножением есть какая-то связь, даже религиозная, и во всяком случае мистическая. Я знавал, и каждый, без сомнения, знает, как много есть богатых семей, страстно желающих иметь детей или желающих второго, третьего ребенка, — но у которых или вовсе нет детей, или есть именно один, два (как во Франции). Подобных семей очень много, гораздо более, чем определенно прибегающих к мерам предупреждения. Но ведь народная рождаемость — буквально океан, в котором такие экстравагантные барыни тонут, как капля, теряются, как горсть песку в пустыне: и приписывание "мерзавцам докторам" (Толстой в "Крейц. сонате") и гибельным акушеркам и их потайным приютам хотя бы малейшее влияние на такой громоздкий, величавый и неудержимый факт, как поток рождений, — это все равно что говорить: "Вот лет шесть в России разбои так участились, что население в ней уменьшилось". На такие дела не хватит никаких разбойников, никаких докторов и никаких акушерок. "Дело это Божие": как верит в это крепко русский народ, говоря: "Дети — от Бога". И как с этим нужно решительно всем согласиться!

Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 8 июля. №11968.

Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.