| ||
|
Все немецкие лица какие-то бесформенные, неопределенные, безлинейные, бесстильные... Точно Бог начал что-то творить, но бросил, не закончив, за какою-то безнадежностью... Похоже, как над одною гробницею Медичи во Флоренции — неоконченная скульптура Микель-Анджело... Корпус вышел, фигура вышла, но лицо недоработано: тусклое, неясное... Сам цвет их, в общем здоровый, — не имеет решительности... Что-то красноватое, но с прослойками белого или с проступающим сквозь кожу белым... Бык, но «с малокровием»... Ужасно странно. Это все их немецкое пиво. На некоторых улицах Берлина самый воздух улицы пропитан пивом. Это противно. И вообще, противного много в Германии. Это не юг и его стиль... Пошел в Берлине посмотреть университет. Ведь там училось много и русских. Берлинский университет — почти русский университет: туда входили с прекрасной, волнующейся душой Грановский, оба Киреевские, Тургенев. Помните, тургеневское в предисловии: «Мне нужно было окунуться в Немецкое море». Это он писал об университете. Вход, однако, «посторонним лицам запрещен». Из дверей его выходили и студенты, и барышни, очевидно «курсистки». В противоположность впечатлению прежней поездки, когда я видел группу студентов в Зоологическом саду, — на этот раз лица студентов были прекрасны «наукою», мыслью, одушевлением. Может быть, я взял их в хорошую минуту: ведь они только что выслушали лекцию. И еще то: ведь это летний семестр, шел их «июль месяц», и, очевидно, на лето остались заниматься самые лучшие. Но нужно сделать nota bene: в Германии, в университетах, лекции не прерываются и на лето. Много работают и не жалуются, что «жарко» или «устали». Да ведь и все мы летом работаем. Вот и я пишу же. * * * Университет немного наискось от монумента Фридриху Великому и против дворца. Он отделен от улицы небольшим двором, усаженным деревьями. Выходя на тротуар улицы, стоят перед ним два великолепные памятника братьям-ученым первой половины XIX века — Вильгельму Гумбольдту, знаменитому лингвисту, и Александру Гумбольдту, творцу «Космоса», естествоиспытателю. Оба памятника из белого камня (мрамора?); ученые — в сидячем, свободном положении, полном естественности. Я долго рассматривал лица, — и что касается Александра Гумбольдта, лицо которого известно по множеству превосходных портретов, то сходство и выразительность лиц в камне достигнуты вполне. Лицо Вильгельма Гумбольдта еще выразительнее, изящнее и одухотвореннее, чем Александра. Оно вполне прекрасно, и не хочется от него отойти. Посреди двора — белый мраморный памятник Гельмгольцу, величайшему натуралисту второй половины XIX века, обогатившему открытиями своими почти все области естествознания, между прочим такие далекие друг от друга, как физика и физиология. Ученый стоит в докторской мантии; лицо еще не старо и полно одушевления. В глубине двора, уходя влево (если идти с улицы), — совсем закрытый деревьями, памятник-бюст Моммзену. Совсем около стены университета — черный бронзовый памятник Трейчке, в позе говорящего пылкую речь оратора (стоящая на пьедестале фигура). На фронтоне университета надпись, которую, к сожалению, я не списал. Она отличается тем, что содержит в себе личное и любящее отношение к университету построившего здание короля. Приблизительно смысл ее: король Вильгельм (или: Фридрих?) посвящает (или: жертвует? дает?) это университету (или: музея университет?). Во всяком случае, что-то личное, а не шаблонно-казенное... Цвет наук в Германии сыграл большую роль в порыве германцев к единству... И «железный канцлер», сев верхом на это ученое одушевление, выковал стальную империю, под тяжелыми доспехами которой задохлись музы... Таково кругообращение времен... Глядя на беспримерно тупые и вместе счастливые и торжествующие лица «квартальных» на углу улиц Берлина, вглядываясь в нарядную толпу берлинских буржуа, коммерсантов и «статских советников», двигающихся в роскошных автомобилях по чудно мощенным улицам, наблюдая отсутствие какой-либо мысли в этой массе с плещущимся в утробе ее пивом, не умеешь провести никакой соединительной мысли между «порою Гумбольдтов» и «теперь»... Как будто той «поры» даже и не было никогда... Как будто «Universitas» и трогательная ему надпись еще скромного «короля Пруссии», — скромного короля скромного королевства, — есть какой-то счастливо приснившийся сон, который прошел, и от него ничего не осталось... Проснулись пруссаки в «великую империю», которой трепещут французы и побаиваются англичане... Но, Боже, — что из этого? Кому это нужно? А Гумбольдты, и Моммзен, и Гельмгольц были всем нужны. И о них можно сказать то, что история сказала о кротком императоре римском Тите: они были «утешением рода человеческого». Не по зависти, не из страха о копье, мече и щите тевтонов говорится и думается: «Это решительно никому не нужно и даже решительно никому не интересно». Из «пивной» Германии явно никакого «второго Рима» не выйдет... Постоит... погрозит кулаками на все четыре стороны... и повалится, как огромная глиняная бесформенная масса. И когда она повалится, «музы» Германии засияют опять для мира прежним вечным блеском. Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 21 июля. № 166.
Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|