| ||
|
Мотивов, по которым живут люди в старости и в пожилом возрасте, — вовсе не существует для молодого возраста. Все живут "привычками", но молодой человек еще ни к чему не привык... Как же спрашивать с него, "почему он не довольствовался привычною жизнью". Между тем у старших всегда есть этот мысленный полуупрек, полунедоумение; у посторонних взрослых это переходит в гнев, в осуждение, в досаду. "Жил бы, как мы", "как все"... Но, увы: юный самоубийца никак не мог этого исполнить по отсутствию требуемой "привычной жизни". Он учился... повиновался старшим, "слушался".. . и кончил курс: к чему же тут "привыкать"? Это — состояния, случаи, этапы на пути: а не то собственное "соизволение", в котором, "раскидываясь на софе", человек между 35-60 годами образует "привычки" и "привычную жизнь". Ее нет у юноши, девушки. Как и нет жизни бытовой. В ней растут дети, она есть обстановка их жизни, чаще всего даже несколько стесняющая их и потому враждебная, "несимпатичная" и проч. и проч. Но из себя бытовой жизни дети, отроки, юноши никакой не развивают, а потому и не могут отнестись вообще к бытовой жизни активно, любяще, привязчиво. Понятна наша любовь (35-60 л. возраста) к быту: мы его создали, он вышел из наших "привычек", из нашего "всего", и в этот "наш быт" прелестным пейзажем входят наши дети. Но тут ужасная наша ошибка считать для самих детей хотя бы чем-нибудь "быт нашего дома": для них он только несносен, скорее всего несносен. "Чем-нибудь" и даже "многим", "страшно важным" он станет для них только в их собственной старости, по воспоминаниям; но не раньше... Раньше — это просто "чужое", "не мое". И тут — закон природы. Привязанность, любовь детей... Конечно, — "к нам". Но тут родители и вообще родные страшно иллюзионны. Мировой закон, что из двух людей, связанных взаимною заботою, тот, который заботится, — привязывается к предмету забот своих, и чем больше было забот, тем и привязанности больше. От этого не только несчастные дети, больные, неудачливые, но даже и дети порочные, "с которыми было страшно много хлопот и огорчений", — до болезненности привязывают к себе родителей, до "глупости", "муки" и "смешного"; до — "преступления". Счастливые дети, с которыми мало было хлопот, — любятся меньше; очень талантливые дети, "преуспевающие" — тоже любятся мало, любятся с дурным привкусом тщеславия (родительское тщеславие детьми). Что же открывают эти факты? Да то, что любовь сопутствует активности. Который из двух "во взаимной заботе" был активен — тот и любит. Но отсюда выступает печальнейшее и роковое следствие, что "предмет забот", остающийся все время пассивным, инертным... совершенно ничего не чувствует к заботодателю... и смотрит по сторонам. Там его интерес. Там его привязанность. Там его возможная любовь. "Свой дом", который так горячо и страстно следит за детьми, их развитием, их ростом, их судьбою, — который вечно испуган за их сытость, тепло и одёжу, — на самом деле, незаметно для родителей, все время остается "холодным домом" для детей. И тут просто — судьба, без всякой вины детей. Собственно, родительскую о себе заботу дети сознают и даже тепло ее почувствуют лишь в своей старости, когда у них будут свои дети. И "благодарность своим родителям" они выразят не прямо по адресу, - а вот в заботе о своих детях, и во всех тех теплых и мудрых словах, которые скажут им. Может быть, в этом устроении механизма связи поколений, где так много приходится родителям страдать, — выражен старый и известный принцип экономии сил природы: ничего не расходовать непроизводительно. В самом деле, родителям, которые зрелы и сильны, которые твердо стоят на своих ногах, для чего детская любовь?.. Да, "приятно" было бы... Но природа "приятностей" не устраивает, а только неизбежности и нужное. Не расходуя детское чувство в юности, природа целиком его сберегла, чтобы бросить все и неизрасходованным по адресу беззащитных будущих их детей, которые без оберегания этим чувством не проживут, не выжили бы. Вот и все... Детям — вечная любовь, и всякая. Родителям кое-что... Вот отчего, когда произошло одно из "юных самоубийств", — или вообще произошла трагедия с детьми, не спрашивайте родителей: почему это случилось? как? Менее всего они знают об этом... Именно для них это "полная неожиданность", — совершенно чистосердечно. В подобных случаях самая жгучая, самая соленая капля капает именно на родительское сердце... о которых самоубийца в момент смерти менее всего думает и редко когда вспоминает. Разве что явилась надежда вернуться к жизни, и тогда он (или она) зовет "маму"... зовет как сиделку, как силу, как помощь, — как пособие и средства, но, увы, не как друга... Это ужасно, но все это нужно сознать. Кто же знает "обстоятельства и причину" смерти? Непременно - возлюбленная, если есть; будущая "жена", возможная "жена", — теперь просто девушка. А если нет ее, — "друг"... Товарищ по учению, по мечтам, по развлечениям. Как ни странно и до известной степени ни страшно, школьное товарищество стоит ближе, интимнее к юноше или девушке, нежели родители, день и ночь о них думающие. Исключения из этого закона бывают, — ибо все органическое и живое не бывает единообразным: но именно — исключения, и только, не больше. Юность имеет психологию, глубоко отличную от старости и зрелого возраста. И главная черта этого возраста — необыкновенная жажда саморасширения... — Нет, что слава, даже всемирная... Народы умрут, история прекратится — и с ними исчезнет вместилище моего имени... А я хочу вечно жить... хочу тоскливо... Вот если бы которая-нибудь планета или звезда самым путем своим, от века установленным и имеющим вечно продолжаться, вычерчивала на небесах мое имя... как вечное и неумирающее... никогда, никогда... Так вовсе не в фантазии, а в действительности мне пришлось подслушать одно совершенно молоденькое желание... А сил-то нет... Уменья — никакого... И юноша (или девушка) живет, раздираемый между этою страшною жаждой расширения, собственно связанною с созреванием организма, — и между полным бессилием. Отсюда, из этой коллизии, и рождается чаще всего в юных отчаяние. Как отсюда же рождаются и поступки героизма, необыкновенной смелости ("отчаянная" смелость) или, напротив, преступления. "Показал себя", "изведал свои силы" (с сомнением о них): это очень часто стоит единственным мотивом за спиною преступника. Этой зимою мне пришлось пережить кое-что потрясающее в здешнем окружном суде. Пришел по делу, конечно, — скучая и тоскливо. Хожу по тамошним бесконечным коридорам: и вдруг, встречно, прошли два солдата с саблями наголо. — Кого же здесь они рубить будут? — скучая спросил я себя. И вернулся... "Они" сидели перед камерою судебного следователя, и между ними "в арестантском" мальчик-юноша... Пройдя мимо, я спросил служителя судебного: — Это что? Кто это? Он со страхом шепнул мне: — Убийца. Убийца! Мальчик!! И я вернулся и опять прошел мимо. С лицом не озлобленным, скорее ясным и счастливым, но "удалым", сидел отрок лет 16-17... Он был так красив, так одухотворен, с таким "идеальным оттенком" продолговатого, стройного лица, — что бери кисть и пиши... А я-то думал, по Ломброзо, что это "выродки", "врожденные" преступники, с лицом угрюмым и низким, с неразвитым лбом... С тусклым и подлым взглядом. Но, конечно, и последние есть; но есть и эти вот исключения, "пишущие на небесах свое имя"... или идущие в пустыню "стать светочем христианства"... поднимающиеся первыми во время штурма на крепостную стену неприятеля... или уходящие с "бубновым тузом" в каторгу... Тут кровь кипит, тут сил избыток... Старые турниры, даже старые русские кулачные бои, какие вспоминает Лермонтов в "Купце Калашникове", или война — приводят в определенное русло эту силушку сильную, силушку зеленую... Но когда есть только "латынь" и "карьера" (непереносимое для "героя" понятие) — эта "силушка" разливается в обществе и народной жизни, без форм, по всему пространству... И то течет мирно, то вскидывается каскадом. Где, как — ни изловить, ни размерять невозможно... Невозможно предугадать и предусмотреть... Но естественно и понятно, что этих каскадов тем больше, чем все в обществе больше застоялось, закисло, зачерствело... Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 29 марта. № 12229.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|