| ||
|
В.А. Верещагин. Памяти прошлого. Статьи и заметки. СПб., 1914. Тип. "Сириус". Отношение к прошлому становится иногда подобно религии. Это не есть отношение эстетическое — отнюдь; не есть отношение нравоучительное, педагогическое, в каком-либо отношении утилитарное и, вообще, — политическое. .. Истинное отношение к прошлому, когда без него задыхаешься, когда без него нет солнца, а в нос, глаз, в рот несется только пыль "современности", пыль, сор, грязь, дым, копоть: и начинаешь "без рассуждения" умирать. Тогда забиваешься в уголок и начинаешь грезить... В такой грезе почтенный В.А. Верещагин написал предисловие к своей книге, в котором поистине дышит религия: "Из таинственной дали, окутанной дымкой поэзии, встает наша старая быль с ее манящими воспоминаниями: "любезная искренность" слова и непосредственность мысли, прелесть былого наряда и грация жеста, жеманный реверанс менуэта... И веет от этой неведомой дали прелестью юности и грустью утраты. Заполонило нас прошлое..." Это — поэзия. И, кто знает, будущий историк не возьмет ли к страницам, повествующим о наших годах, эпитетом эти три слова г. Верещагина: "заполонило нас прошлое". Скажем старым слогом: слово, разительное в краткости и картинности своей. "От современной нам тусклой бездарности, от томительных будней мы словно стремимся уйти в мир иной, где жили полнее и благороднее чувствовали. Беспощадный анализ не усиливал горя, не развенчивал радостей; не звенела струна напряженной психической жизни (как все глубоко! — В.Р.); облекаясь в утонченные формы, казались возвышеннее страсти и помыслы, — жили красивее. И сквозь волшебную призму иллюзии представляется нам этот пройденный путь прекрасным и радостным. Почему же и нам не искать именно в этом пути тех источников чувства и вдохновения, которые в своей исторической были нашли деды и прадеды, и не обновить нашу жизнь, как они, могучим расцветом таланта и разума?" "Быть может, однако, эта надежда напрасна"... "В душе человека наступает с годами ослабление энергии. Душа утомленная и сердце усталое перестают отзываться на живые интересы действительности, отставая от поступательного движения мысли. Тогда все чуждое себялюбивым заботам и эгоистическим помыслам утрачивает свое значение. И на смену горячим ключом бившей жизни устремляются в опустевшее сердце яркие образы всего забытого и прожитого". "И, кто знает, быть может, наше страстное поклонение прошлому есть только тщетный порыв угасающей в бреде воспоминаний человеческой личности". Из воспоминаний: студентом, бродя по букинистам (упоительные часы!), я наткнулся на "Московский Меркурий" 1803 года и, открыв переплет, на первой же странице нашел "Костюм Парижской" (sic) — дама в чепце, косынке, с веером и отведя свободную руку в сторону... Дальше, среди стихов, прозы, истории и анекдотов, — опять вставлена фигура девушки, то занятой живописью, то поднимающейся на пригорок... Прелесть невинно сложенного рта и открытые перси сказали мне, чего недоговаривали стихи Батюшкова, эпитафии Димитриева и величественная проза Карамзина. Я как-то лучше понял и стихи, и прозу, и такие замыслы, как "История государства Российского", как "Руслан и Людмила" и "Кавказский пленник", через рассматривание "мод" в "Московском Меркурии" 1803 года. Скажу пламеннее: люди, одетые "в моды 1803 года", не могли не победить в 1812 году, как люди, одетые в наше "что-то", должны были естественно "отступать на заготовленные позиции" в Манчжурии... Существо каждого предмета открывается из его подробностей, и невозможно ни полюбить или возвеличить в душе своей предмета, ни даже возненавидеть его, если он того заслуживает, не всмотревшись в мелкие морщинки, его, как они преломляются в свете лунном и солнечном... Скажите, отчего любовь к отечеству начинается с библиографии? Почему целая "школа" у нас, славянофильство, началась со странствия по монастырским библиотекам? Потому, что это открывает дверь в подробности. И в гимназиях, вместо призывов к патриотизму и национальному воспитанию, — было бы проще и реальнее ввести в предмет "занятий" (дав для того время и досуг) библиографию, книгоописание, знакомство в натуре с древними монетами, рассказы о прежних людях, постройках, костюмах, утвари, архитектуре, словом, о "мелочах" и "обстановке" жизни. А то теперь бедные и воистину несчастные гимназисты и гимназистки учат и "достопамятное событие" 1 марта, с знаменитыми Желябовым и Софьей Перовской (это — в 4-м классе гимназий мужских и женских!!!), и вместе с тем не знают, кто и как построил кремль города, в котором гимназист живет, какая была история у этого города, как жила и живет "наша губерния" и даже — кто и как построил Василия Блаженного... Кто-то, какой-то глубокий и хитрый нигилист, притворившись усердным чиновником, написал ужасные "уставы" и ужасные "программы" наших гимназий, и дети наши (знаю по опыту своей семьи) долбят до утра, до малокровия в мозгу, все нигилизм и нигилизм, все отрицание и отрицание России, все ненавидение и ненавидение ее истории и всякой действительности. Гимназии наши приготовляют самоубийц и развратников, и ничего другого готовить они не могут, не умеют и не хотят. Идет не "школьная подготовка революции", это слишком много чести, а — школьная подготовка самоубийц. Ибо куда же девать себя мальчику и девочке 19 и 17 лет, из которых "методически" и научным образом выточена религия, молитва, вера, чувство своего народа, чувство своей земли, чувство своей связи с людьми... Школа выдирает его из семьи, из города, из уезда, из губернии... Корни обнажены. Что же растению остается, как не засохнуть? Педагогика есть выворачивание детей-растений из почвы. А гербарий таких засушенных людей называется "интеллигенцией". Оставим. Книга г. Верещагина украшена бесподобно выполненными фототипиями картин, акварелей, портретов. "Русские войска в Париже. Акварель Опица", портреты князя Серг. Фед. Голицына, Варвары Вас. Голицыной, А.А. Голицыной, снимки портретных зал и "столовых" в старых барских имениях, портрет М.Ф. Уваровой, изображения многочисленных вееров с их изумительными рисунками, — все это передает волшебную обстановку жизни первых двух десятилетий XIX века... "Вот бы как издать историю русской литературы"... Только в бытовой обстановке тех десятилетий понятны темы и дух литературы тех десятилетий... Месяца два назад я был приглашен на "Выставку русской и иностранной книги", устроенную довольно интимно в квартире редактора "Старых годов"... Там были интересны книги, но, пожалуй, еще интереснее люди: в белых жилетах, прекрасно сшитых сюртуках, с лорнетами в руках, они склонялись над витринами с чудесами старины и археологии, произнося сквозь зубы немногочисленные французские фразы. Их гордый и неподвижный вид предупреждал всякую возможность заговорить... Но, мне кажется, дрожали старые груди под туго накрахмаленными рубашками, взглядывая на будуарные книжки и Помпадур, и других маркиз XVIII века... Мельком только я услышал фразу: — Я проношу купленные книги через заднюю дверь и прячу их в турецкий диван (т.е. в его пустоту внутри)... Разумелось: "от семьи, от жены". Конечно, библиографам (как и нумизматам) нельзя дать распускаться, так как они распродадут мебель, кухонную посуду, женины платья и накупят только своих "книг" и "монет". Ибо это о них сказал Пушкин: Когда бы все так чувствовали силу,
Таков археолог! Всякий!.. Дай бы им "управлять миром", и они бы превратили его в развалины. Это — Атиллы за 69 лет, и вечно трепещет в груди их "Бич Божий на современность" во имя "Дульцинеи Тобосской - прошлого"... Пожмем руку (если допустит) одному из таких бескровных Атилл — г. Верещагину. Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 12 апр. № 13678.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|