| ||
|
Уй, как страшна "анафема", — тоскливая, печальная... Церковь всегда благословляет, все 364 дня в году благословляет: но один день, 365-й, она проклинает. И это проклятие такое страшное. Его произносит протодиакон: "Анафема!" — как выковырнул ломом булыжник из мостовой. И повторяет трижды хор, причем два первые повторения — тягучие и страшные, "с какой-то тоской в сердце", а третье повторение уже в обычных церковных тонах и как будто говорит "ничего". Иерархи же молчат. Но ведь и протодиакон и хор — второстепенные чины богослужения. Я же уядовитил анафему, вложив ее сперва — в первой линии — в уста детей, отроков, мальчиков и, затем, перенося в уста иерархов церкви, старцев, стоящих тут же, лицом к лицу, в два ряда. Это пение иерархов, старое и некрасивое, всегда в богослужении производит неизгладимое впечатление. И понятно — это главное: это глагол Церкви. Я взял у студента "Чин службы Православия" и заглянул: "Отметающим бессмертие души — анафема!" Как?! Это так нужно нам, старым, слабым, больным: но мы не смеем надеяться, нет веры, знания, доводов. Ничего нет, душа истрепана. Вдруг, можно сказать, "перед всем правительством" и вообще столь официально, торжественно, этим заставляющим дребезжать стекла в окнах голосом протодиакона — Церковь проклинает каждого, кто усомнился бы... в чем? О чем мы только шепчем нерешительно и молим Бога и Судьбу в грезах... Неужели Церковь так твердо знает, что душа не умрет? Что моя мамаша и сестра Верочка не умерли, что А.С. Суворин — не умер и все только "перенеслись куда-то". "Перенеслись" и "исчезли" — совсем разница: одно — нет! птичка убита! А другое — просто птичка улетела, и ничего страшного не содержит в себе. "Нет, я не верю этому"... — Анафема! — выворачивает протодиакон. Платон тут клевал кое-что в "Федоне", но такие длинные доводы, что даже и не поймешь скоро. И "куда птичка улетела"? Если — "к Богу", то ведь вот Куприн и Арцыбашев говорят, что "и Бога вовсе нет"... — Отвергающим бытие Божие — анафема! — раскатывается по всему Исаакию Далматинскому. Ах!!... Да что же это такое? Так перед всеми чиновниками, перед "зрителями", каков и я, грешный, можно сказать, перед публикой и народом, собравшимся с Невского и из департаментов, Церковь "отрекает" и "проклинает" всех, кто дерзает колебать вслух или даже лично для себя сомневаться... в чем? Что... мне всего дороже, нужнее, за что я не усумнился бы "самую жизнь отдать", если бы эта "отдача жизни", — жертва очень маленькая и никому не нужная, — могла сколько-нибудь пособить. Но ничего не "пособит", — если я и умру за эту идею, — "существованию теперь" нашей дочки Надюши, скончавшейся почти двадцать лет назад... — Анафема!! Выходит что-то странное, как будто Церковь "уже умерла" за эту идею, — боролась, вынесла битье, и победила "за эту идею", и вынесла победу в мир, и вот теперь мне, в уголку Исаакия, шепчет, что наша Надюша — не умерла, что моя мать — не умерла, что друзья мои — не умерли, и все живы, и живы вечно!! Шепот души... моя личная тайная мечта; да и не мечта, — куда! — а ужас, что "невозможно" и "нет". И протодиаконский рев (простите!), кричащий победу, — именно победу в самом голосе: "есть", "живы", "вечны". Что же такое и где я присутствую? Дым ладана, горящие свечи, колонны, простор, великолепие. Все-таки я учил учебнички, и, мне кажется, — я опять в Парфеноне, около которого Платон "клевал" о бессмертии души, но далеко не так твердо, как этот демонский протодиакон... Да и один ли Парфенон: встает "первый на земле" Египет, начала которого никто не видел и не знает и который первый из людей "выдумал Бога", и сегодняшняя "анафема" "сомневающимся в бытии Божием" защищает уже не одного Платона и Парфенон, но защищает и этот Египет, с его пирамидами, загадками и вечностью... на все "наше легкомыслие", которое мутит около вечных оснований всемирной цивилизации, — не христианской только и даже не только европейской, а как она росла из Египта через Грецию, Сирию, Афины и Рим к нам. Я отдал "Чин" студенту и, посмотрев, шепнул с улыбкой: "Слышали — отвергающим бессмертие души: т.е. всем университетам, ибо кто же из научившихся в университете, и все профессора их, не отвергают бессмертия души?" Он улыбнулся и кивнул головой. А я додумал: — Какая пустельга все это. Ну, что такое "наши университеты" против одного вот этого богослужения 2 марта у Исаакия: где мне шепнули в уголок души обещание, чтовсе живы и никогда не умрем? Кто же из профессоров это знает и кто выговорит с уверенностью? У них, бедных, тоже дети умирают, и они, бедные, сами себе не смеют сказать утешения. Церковь же говорит не себе и не шепотом про себя. Всему человечеству, на всю планету она гремит победные истины, которые одна держит в руках и не выронила, держит от пирамид и от Платона до нас: и не только их защищает, эту драгоценную мечту всякого, это счастье души всякого, это утешение в скорби каждому: но поднимает дреколья и хочет бить каждого, кто посягнул бы на утешения рода человеческого. Да, "дреколья": ибо протодиаконский голос именно как "дреколье". Одна — осмелилась! Одна — знает! Одна верит! Одна устояла против волн суеты, легкомыслия и не "заигрывала с Вольтером". Была серьезна. Была трагична. Не помутила. Не улыбнулась. И не уронила фиал с вином от Самого Христа, Сына Божия. И сердце мечтало: анафема! анафема! Впервые опубликовано: Богословский Вестник. 1913. Март. № 3. С. 641-644.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|