| ||
|
После тревожных лет, полных такой неуверенности, что не только ни одна из партий, но и никакой русский человек не знал наверное, что ожидает Россию и в которую сторону, на какой берег она выберется из налетевшей беды, — мы пережили два года совершенной твердости и уверенности существования. Все стало входить в свои берега, а на месте перебивающихся волн, мечущихся туда и сюда, получились некоторые постоянные течения. "Смутное время" перешло в "государственное существование". Заслуга этого, велика она или мала, приписывается и друзьями, и недругами главе теперешнего нашего правительства П.А. Столыпину. Редкими качествами характера, спокойного и твердого, спокойного без вялости и твердого без упорства, он сообщил устойчивость нашему государственному кораблю; он не был ни парусом его, ни паром: он был тою "непроницаемой стальной перегородкой", которая удержала от затопления раненый броненосец и выправила его положение. Заслуга не гениальна; заслуга, пожалуй, более пассивная, чем деятельна. Но бывают моменты, когда такие пассивные заслуги важнее и настоятельнее всяческих даже гениальных заслуг, около которых всегда стоит угроза неудачи и обрыва. П.А. Столыпин есть хорошо узнанное всею Россиею лицо, рассмотренное до последних мелочей, относительно которого нет никаких неясностей, нет догадок, подозрений, гипотез; около которого невозможна клевета, зарождающаяся всегда в темном месте, зарождающаяся около всего неясного. Нужно очень оценить этот факт, что в его лице Россия имеет наиболее прозрачную фигуру, которую всю можно рассмотреть, которая уже всеми рассмотрена и относительно которой ни у кого нет никаких недоумений. Именно этот факт и сообщает, так сказать, психологическую устойчивость и душевное спокойствие массе русского люда, прямо или косвенно участвующего в политике, участвующего хотя бы только тем, что каждый подал и подаст свой голос при выборе депутата в Г. Думу. Г. Столыпин сообщил спокойствие именно массе. И уже масса своим давлением принудила к покою и отдельных лиц. Вот механизм успокоения. Не устраняясь от связи с одними партиями, не переставая быть неприязненным другим партиям, не скрывая прямой и резкой вражды своей к третьим партиям, в одном или в другом смысле антигосударственным, Столыпин не в этих партийных отношениях помещал фокус своей личности и фокус русской политики. Партии не заслоняли от него России. К партиям он был гораздо равнодушнее, чем к России. Через это он невольно и самым положением вещей поднялся над партиями, поднялся без гордости и кичливости, а благодаря исключительно редким качествам своей уравновешенной натуры. Он ни от кого не зависим, не есть креатура партии. Это редкое положение для министра. И в данном случае, в нашем положении его нельзя особенно не оценить, как свободу государственного корабля от партийных давлений, от партийных притязаний, и вместе как некоторую гармонизацию партий, при которой они волей-неволей теряют свою остроту, страстность, ярость, притупляются и бессилеют в момент нападения. И правые, и левые, и кадеты, будучи враждебны кабинету Столыпина, явно не имеют при нем той нападающей силы, той опрокидывающей силы, какую имели до него, и, без сомнения, сейчас же получат, как только уйдет он. К числу отрицательных сторон министерства Столыпина нужно отнести недостаточную его инициативу; то, что он сам не имеет крупного шага и не придал большого хода государственному кораблю. Но положение было таково, что устойчивость была предпочтительнее в данное время, чем быстрота и энергия. Пусть даже, как говорят, г. Столыпин не творец, не производитель, а только успокоитель. Но составляет всеобщее убеждение, что покой государственный и общественный, покой народный есть первоначальное условие, без осуществления которого нельзя взяться энергично и за созидание. Нельзя возводить стен здания, когда ветер рвет и ломает леса около постройки, сносит и разбивает о мостовую рабочих. Столыпин, во всяком случае, не против инициативы, если бы кем-нибудь она была начата, если бы откуда-нибудь она обнаружилась. Он успокоитель по природе; но другим около себя, в составе своего правительства он не мешает быть творцами. Его прямое, честное отношение ко всем вещам, его высокий патриотизм, отсутствие способности к интриге, к мешанию другим, создает прекрасную обстановку для всеобщего оживления, для всеобщей работы, для всеобщего подъема; но только от него трудно ожидать толчка к такому подъему. Но ведь он и не один; не он лично есть правительство. Нужно высоко оценить то, что он лишен первородного греха сильных правителей — стремления к подавлению чужой личности, товарищеской или подчиненной. При нем действительно осуществлена свобода и независимость, открытость и ясность коллегиальной системы управления. Все эти обстоятельства и подробности не в пользу замены кабинета Столыпина кабинетом другого лица. Все новое, естественно, нас манит; но нужно хорошо знать положение страны, чтобы с уверенностью сказать, что это новое даст непременно большую яркость дня, а не принесет с собою неожиданные тучи. Ветры во всяком случае и со всех сторон усилятся; та нравственная муть, которая всегда лежит в основе социальной смуты, непременно подымется около всякого лица, менее известного, чем П.А. Столыпин, или более способного возбудить подозрение и клевету. Нельзя забыть, что там, где борются, ищут не одних причин, но и поводов, пользуются не одними основаниями, но и предлогами. Счастливую сторону управления П.А. Столыпина составляет то, что он рано и твердо подрубил около себя это мелкое политиканство, жадно глотающее вместо здоровой воды мутную воду слухов, возможность предположений, предлогов, придирок, заподозриваний. Театр русской политики при нем не имел ширм и кулис. С его уходом свет рампы уменьшится, выдвинутся со всех сторон загородки и перегородки, и даже о тех из них, за которыми ничего не делается, станут немедленно сочиняться политические романы. Все это, может быть, и шло бы, все это, вероятно, сделает нашу политическую историю занимательнее. Но вопрос — настолько ли мы успокоены, настолько ли отвердело положение государственного корабля, чтобы входить с легким сердцем в эти сумерки и, прибавляя ходу, переступать из определенного, ясного и безопасного положения и плавания в такое плавание, которое, безусловно, содержит в себе некоторый риск приключений и опасностей? Настолько ли опытны кормчие, чтобы сказать о себе и в особенности чтобы уверить страну, что "камни, и мели, и бури — все нипочем" им? Вот некоторое предостережение, которое лучше, если оно сказано вовремя. "Семь раз примерь, один отрежь", — говорит русская пословица, — между прочим, говорит это и политикам. Впервые опубликовано: Новое Время. 1909. 17 апр. № 11887.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|