| ||
|
Торопливость есть мать всяческих ошибок. Торопливо прочтешь — и не поймешь; торопливо напишешь статью и потом схватишься за волосы: "Что я написал такое!". Но уже поздно, злодейский типографский станок и почта разнесли торопливые строки по всей России, и как провинция, так и столица смеются над неосторожным автором. В долгие годы журнальной деятельности кн. Мещерскому особенно часто выпадали случаи то удивлять, то смешить Россию. И наиболее полезным для него "сотрудником", пожалуй, был тот, кто приносил бы вторые корректуры "дневника" и "речей консерваторов" со словами: "Перечтите еще, завтра будет поздно". Говоря о пересмотре гимназического устава, мы указывали на необходимость всесторонности в этом пересмотре, говорили о "многоформенности" забот школы об ученике, о воспитании характера, о роли семьи, о "непогашении в детях эмоций нравственных и эстетических". Всего более страшились мы, чтобы пересмотр не ограничился только программами и новою группировкой старых элементов зубрячки: говорили, что вовсе не "в выучке" дело. В очередной "Речи консерватора" "Гражданин" берет в длительной выдержке наши строки и... разражается бранью за то, что мы будто бы забыли о воспитании! "А между тем это одно главное — духовно-нравственное воспитание юношества, о котором "Нов. Вр." совсем забыло!" — восклицает он категорически. Но "Нов. Вр." не только не забыло об этом, но гораздо раньше самого начала реформы твердило много лет и непрерывно, что нельзя же роль учебного заведения сводить к прохождению программы, что нужно всесторонне воспитывать ученика и главное — воспитывать его сердце. И в строках, приводимых "Гражданином" в выдержке, мы повторили: "Не нужно подавлять нравственных эмоций в ученике". Неужели автор не понимает слова "эмоций". Тогда незачем быть литератором или нужно вооружиться "Словарем иностранных слов, вошедших в русский язык". Между тем, автор, прочитав столь торопливо нашу статью и написав еще торопливее свою, говорит, что наш "пропуск нравственного воспитания" объясняется тем, что вся статья... "писалась между двумя рюмками мадерцы, или после приятной побывки в каком-нибудь шансонетном саду до поздней ночи". Между порядочными людьми нет обыкновения отвечать на такие слова, а только справляться о здоровье того, кто их говорит. Странный жаргон "мадерцы" вместо "мадеры" объясняет, отчего Россия избегает читать "Гражданин", и он есть не литературный орган, а только "любительский", с специальным "одером" и для специальной публики. Переходим к изложению его мысли. Он говорит, что главный недостаток школы до сих пор заключается в том, что ученикам в течение восьми лет не говорили: "1) чьей страны он сын, 2) какого Государя он подданный, 3) кто его Бог". Давно пора сказать об этом вечном лейтмотиве кн. Мещерского. Пусть он подумает о следующем. Целомудрен не тот, кто всем рассказывает о своем целомудрии; это — скорей худой признак; целомудрен тот, кто тих, молчалив, о добродетелях своих не кричит, а ведет себя благопристойно. Точно также и с великими чувствами Бога, Государя и отечества. Они не в том живут, кто о них кричит urbi et orbi [городу и миру (лат.)], а кто их молча носит в сердце своем. Обращаясь к школе, заметим, что уже в учебниках Иловайского не говорилось ли, "к какому отечеству мы принадлежим и какого Государя мы подданные", — а результаты этого холодного и казенного кричанья были так плохи, что кн. Мещерский вовсе их не заметил, счел их отсутствующими. Был много лет назад напечатан чрезвычайно характерный рассказ об императоре Николае Павловиче. Гимн "Боже, Царя храни" был только что положен на музыку, — и вот раз несколько великих княжон, думая, что их никто не слышит, сидели и напевали новый напев. В эту минуту император проходил мимо. Он дослушал до конца, невидимый поющими, но затем войдя, сказал им ласково и строго: "Да, хорошо, что это вы поете, но этого нельзя петь всегда, это не для обыкновенного употребления". Вот слова, оттеняющие, что для великого или дорогого нельзя избирать всякую и всяческую минуту, что оно в сердце должно быть постоянно, но отнюдь не должно переходить в какое-то ежедневное и ежеминутное трепанье. Слабое, действительно слабое, развитие в учениках наших школ трех рубрик, перечисленных "Гражданином", тем и объясняется, что и в гимназиях и всюду из них сделали какой-то треплющийся флаг, которым сторожа машут на перекрестке конок. А говоря в своей статье о "художественном воспитании", — что также цитирует и чего также не понял "Гражданин", мы и разумели переход вот этого плоского отношения к великим вещам и великим понятиям к отношению углубленному, эстетическому и нравственному. Совершенно непостижимо, что дети такого великого отечества, как наше, не проникаются им у нас в гимназиях, как проникаются в английской, германской и французской школе их ученики дети к своему отечеству. И можем объяснять это тем, что англичане учились любить родину из драматических хроник Шекспира, а мы из "Сокращенного учебника русской истории" Иловайского. В этом учебнике патриотического "ура" было много, но не было взято ни одной строчки, как она стоит в "Летописи" Нестора или в "Житии" Феодосия Печерского, ни одного описания из Карамзина или объяснения из Соловьёва. Таким образом, "ура" было голо и плоско. Оно именно не было эстетическим звуком и поэтому в учениках не пробуждало нравственных эмоций. Чтение одной страницы из Нестора, из Печерского Патерика навевало бы на ученика действительное чувство древности, а чтение Карамзина и Соловьёва вводило бы их в серьезность судеб своего отечества. "Ура" не кричалось бы, но оно медленно и само собой, без экзамена в "патриотизме", зарождалось бы и зрело в душе юношества русского, школьного, а потом сказалось бы добрым делом, большим подвигом в жизни взрослой, на службе государственной, общественной, даже на службе литературной. Кн. Мещерский всех понукает к патриотизму: он точно ходит с патриотическим "недоуздком" и все кого-то хочет в него поймать; и о школе он говорит: "Зачем ученикам не говорили" о патриотизме и его составных элементах; зачем не долбили ученикам: "Отечество люби, Бога бойся, Царю повинуйся". Слишком это просто было бы, если бы только надо было "говорить". Разве учителя-чехи не говорили непрерывно везде всем: "Ничего нет полезнее древних языков". Но из "говоренья" ничего не вышло. Надо было привить любовь к древним языкам. И мы, говоря о пересмотре всего "Устава" учебного ведомства, о многоформенности и всесторонности новых забот об ученике, и разумели, что училище должно именно прививать русским ученикам великие русские чувства; растить в них Бога, Государя, отечество, а не то, чтобы говорить: "Ну, что же ты не любишь Бога? — старайся! А то получишь два в поведении". Так это было. Кн. Мещерский, очевидно, вовсе не знаком с духом, строем и обстановкой наших гимназий, и не знает, что его патриотическая программа всегда там выполнялась, что и Иловайский, и Леонтьев с Любимовым об этом постарались: но что из этого ничего не вышло. И теперь он старается насадить то же. Так что если он мадеры не пьет, то это ему мало помогает по совершенному незнанию предметов, о которых он говорит. Впервые опубликовано: Новое время. 1902. 9 авг. №9493.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века. | ||
|