В.В. Розанов
Законопроект о старообрядцах в Государственной Думе

Вся Россия и, наконец, вся история ее в просвещенных своих течениях ждала и ждет нетерпеливо утверждения закона, коим даровалась бы свобода исповедовать громко свои религиозные убеждения, безопасно молиться, собираться и устраиваться — не одним верующим государственной церкви, но и верующим малых христианских церквей и, наконец, малых и крошечных христианских общин. Таковых, с незапамятно-древних времен, и особенно со времен патриарха Никона, в России не десятки, а сотни; и численность всего населения, находящегося вне государственной церкви, колеблется около цифры десяти миллионов. Это — целый немалый народец, целое немалое королевство, если прибегнуть к измерению западноевропейским мерилом.

Вопрос идет об удобствах и переносимых условиях существования этого немалого народца, приблизительно в размере нидерландцев при Филиппе II испанском или гугенотов в пору Екатерины Медичи. К счастью для России, наши «негосударственные» церковники ничего не имеют против государства, и этим глубоко отличаются от западных индепендентов. При Никоне и в особенности в пору церковных преобразований Петра Великого и Феофана Прокоповича русское правительство, светское и духовное, быстро и не очень осмотрительно приняло сторону перемен и переделок, носивших при Никоне археологическо-византийский характер, а при Петре и Феофане лютеранский уклон: и не принявшие этих переделок люди остались церковниками по типу, духу и букве, во всем сливающимися с великими святителями земли русской, преподобным Сергием Радонежским, митрополитами Петром, Ионою и Филиппом, с царями, как Грозный и Михаил Феодорович. Конечно, — это столп России, стержень русской истории и церковности. Всегда прежде, как и в настоящее время, эти столбовые русские люди волновались исключительно отдельными распоряжениями правительственной власти, именно — направленными против них распоряжениями; но никогда решительно они не восставали против существа государственной власти, никогда не отрицали и не оскорбляли лица государства и государственности. В этом огромное их преимущество сравнительно с западноевропейским сектантством, огромное и само по себе, и по отношению к государственной безопасности. Можно сказать, государство манится и всегда манилось создать наиболее удобные условия существования для этих церковных «раскольников», суть которых заключалась в непринятии никаких «новшеств» церковных, в отстаивании духа и буквы старой веры, откуда произошло и самое имя «староверия», в нежелании сколько-нибудь отщепиться, сколько-нибудь отколоться от великих прототипов древней русской веры, от Сергия Радонежского до московских святителей; в нежелании нового, доходившем до суеверия, до мелочности, до «йоты» или, на свежий взгляд, до смешного.

Со времен тех стихотворных шуток, в которых Ломоносов высмеивал «бородачей», т.е. представителей старой веры, «староверия», — и до нашего времени в расколе было и остается много темного и суеверного, вызывающего пародию и остроумие; но решительно ничего вредного и опасного. Для самой «государственной» церкви старообрядчество не представляет никакой решительно опасности, ничего решительно угрожающего, так как в нем не содержится никакого движущего принципа, никакой движущей идеи, которая, начинаясь малым, оканчивается великим, начинаясь трещинкой в прежнем укладе церкви, не оставляет под конец в ней камня на камне. Такова была на Западе реформация, лютеранство, которое где водрузилось, там исчезнул католицизм. Ничего подобного нет в нашем старообрядчестве: оно есть то же самое православие, наше православие, но только не поновленное со времен Сергия Радонежского и Грозного! Но ведь насколько церковь вообще тянет к «прежнему», к «старому», насколько это «старьевство» есть метод существования вообще всех церквей, настолько наше по заблуждению гонимое и стесняемое «староверие» только преувеличивает, доводит до крайности, до неприятного этот универсальный принцип бытия всех церквей. Все они консервативны и поставляют славу свою, доблесть свою в консерватизме: старообрядчество все усердие, все благочестие положило в консерватизм, в нем одном и до пролияния крови! Исторически и логически преследование старообрядчества, государственное и церковное, представляет до того странную вещь, до того несбыточное явление, что будущие историки станут рассказывать эту историю, отказываясь отыскать в ней какой-нибудь смысл.

Лучший знаток судеб раскола, покойный Н.П. Гиляров-Платонов, разъяснил источник этого «правительственного» умоисступления. Как известно, раскол гнался особенно жестоко в классическую эпоху нашего правительственного блеска, в пору Николая I и митрополита Филарета. Гиляров-Платонов указал, что раскол самым бытием своим, самым своеобразием своим, своею волею, своим неуступчивым «я» ставил препятствие для победного шествия «фронтовых идеалов», т.е. идеалов военного фронта на смотру, принцип коего разливался на всю гражданственную, на всю культурную и, наконец, на всю религиозную жизнь. Со старообрядчеством не вступали в прения по существу, старообрядчество не критиковали по существу, старообрядчеством не интересовались по существу; его не любили, гнали и, наконец, «убирали с глаз долой», как пуговицу, неверно пришитую к борту формы у солдата на смотру. Вот и все. Вот и весь источник гонения. Отсюда знаменитый и странный для уха, непонятный для религиозной совести термин «неоказательства», введенный по отношению к расколу в законы: старообрядчество могло быть, но оно не должно было «оказываться», являть себя, показываться на глаза кому-нибудь, — именно, как пуговица, не так пришитая, во фронте, как неправильность формы, как отступление от униформности, т.е. абсолютного, слитного единообразия. «Отступлений не допускается». Этот девиз фронта, девиз формальных бюрократических отношений, девиз «исходящих» и «входящих» бумаг, был распространен на великую, волнующуюся религиозную область, в которой решительно никогда, ни в один момент и ни в какой стране униформности не бывало, да униформность не составляла и самого идеала, самой задачи религиозного существования. «Подобает и ересям быти», — сказал проникновенно апостол. Уже апостолы Павел и Петр не могли долго согласиться на одном, спорили между собою; каким же образом достигнуть единства в ста миллионах населения, когда оно не было достигнуто, или достигнулось с трудом и не скоро, в двенадцати лицах, видевших и знавших непосредственно И. Христа, слышавших слово Его непосредственно из собственных Его уст!

Властительный митрополит Филарет, со своим самонадеянным гордым умом, в высшей степени сливался с этим взглядом правительственных сфер своего времени и положил тяжелую гирю на весы, где взвешивалась судьба нашего сектантства и старообрядчества.

Все русское образованное общество, все просвещенные русские люди, наконец, просто все хорошие и добрые русские люди постоянно смотрели с негодованием на эти гонения и стеснения «столбовых русских людей» старой веры, древней веры, прежней веры. Никогда ни один просвещенный голос в России не поднимался за стеснения. Стеснения были исключительно «правительственным мероприятием», и только. В крови и в муках раскола Россия неповинна. Это было всегда связью циркулирующих «бумаг» между департаментами и ведомствами, которые не были скреплены сочувствием ни одного не только просвещенного, но просто доброго русского человека.

В Г. Думу внесен и завтра будет рассматриваться законопроект о старообрядцах и религиозных общинах. Таким образом, великое «ныне отпущаеши» настало для этих 10-11 миллионов русского народа.

Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 11 мая. №11911.

Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из самых противоречивых русских философов XX века.