| ||
|
К началу 1560-х годов Московское государство очутилось и очень напряженной международной обстановке при довольно сложном внутреннем положении; сам Иван Грозный стоял перед вопросом — в какие формы должна была отлиться дальнейшая его деятельность как в области внутренней политики, так, в особенности, в развитии политики внешней. Правление «избранной рады» 1550-х годов, казалось, способствовало блестящим успехам в деле строительства Московского государства. Отмена системы «кормлений» и снабжение служилых людей по их «достоинству» денежным жалованьем давали возможность широко развернуться местному земскому самоуправлению и в то же время должны были сосредоточить в руках центральной власти большие денежные ресурсы, вполне достаточные для осуществления задуманной внешней наступательной политики. Издание «Судебника» и «Стоглава» обеспечивало единообразие и законность судопроизводства. Ряд военных мероприятий (указы о «разрядстве» полков и воевод, устроение правильного, регулярного стрелецкого войска, уточнение служб с вотчин и поместий, организация своеобразного гвардейского отряда — «тысячи лучших слуг») сулил успехи в военных операциях. Наконец, в период правления «избранной рады» были проведены и крупные земельные и податные реформы: уравнение поместных «дач», введение новых кадастровых единиц и налогов. Все это, повидимому, позволяло в дальнейшем широко использовать возможности в деле строительства и укрепления сильного централизованного государства с явно выраженной уже тенденцией превращения его в государство многонациональное благодаря присоединению и предстоящему освоению земель на Волге, по заволжским просторам и предгорьям Урала. Однако и во внутренних, и во внешних отношениях далеко не все было решено.... Прежде всего в силе еще оставалось одно из основных противоречии московского строя: самодержавие московского царя попрежнему сталкивалось с претензиями феодальной верхушки на власть, попрежнему крупные феодалы выходили на войну с огромными отрядами своих собственных вассалов — «людей» и «детей боярских», феодальная верхушка могла в любую минуту поднять бунт против своего сюзерена — великого князя. Крупные феодалы были сильны старинными связями с населением своих огромных наследственных вотчин, горды, если это были «княжата», своим происхождением от «государства корени». Они свысока, с презрением, смотрели на «смердов»—свободного мелкого землевладельца севера, среднего и мелкого феодала центра и юга, постоянно находившегося в военных походах, и, с развитием в стране товаро-денежных отношений, всегда нуждавшегося в средствах и в рабочих руках, которые могли бы обрабатывать его «землицу». Уничтожение политической роли крупного феодального владетеля путем ликвидации его экономической базы — конфискации земли и достигавшегося, благодаря такой мере, разрыва его отношений с населением, — выдвижение к верхам власти среднего феодального слоя — детей боярских и дворян, несших всю тяжесть борьбы за расширение пределов государства — являлись совершенна необходимыми мерами для решения насущной задачи момента. Служилый человек среднего ранга и сам громко заявлял о своих нуждах и желаниях, предлагая для их осуществления вполне определенные меры. Мысль, что основа государственного быта и могущество московских государей должны быть построены именно на этом слое служилых людей, широко пропагандировалась в московской публицистической литературе уже в 40—50-х годах XVI в. В 1536—1537 гг. в Москве появился некий «выходец», побывавший в Литве, Венгрии, Валашской земле и, наконец, вернувшийся на родину. Это был сын боярский Иван Семенович Пересветов. Получив в Москве поместье в награду за некоторые усовершенствования в воинском вооружении, он подал в 1547—1548 гг. царю две челобитных, а затем составил несколько сочинений: «Сказание о царе Константине Ивановиче» (последнем византийском императоре), «Сказание о Махмете-султане» (Магомете II, султане Турции, захватившем Византию), «Предсказания философов и докторов» (о самом Иване IV, его внутренней и внешней политике) и некоторые другие. Творения Пересветова — написаны ли были они все им лично или, как полагают некоторые исследователи, в них следует видеть творчество многих чисто московских сочинителей, а фамилию «Пересветов» считать только бродячим псевдонимом—проникнуты ярко выраженной антикняжеской и антибоярской тенденцией. «Вельможи», «ленивые богатины», повествует Пересветов, очаровали царя Константина Греческого, захватили у него всю власть и неправедно вели себя; по-иному держал себя Махмет-султан: он «грозно» правил государством, а «просудившегося» судью-вельможу «взведет его на высокий окат, да и пхнет его взашею надол». «А иных и живых одирают», — прибавляет, не смущаясь, Пересветов. Царь вообще для врагов своих всегда должен быть грозен, потому что, «как конь под царем без узды, так царство без грозы». Под греческими и турецкими «вельможами» нетрудно было узнать современных Пересветову московских князей и бояр, своевольничавших и грабивших население в годы детства и юности Ивана IV. Рекомендуя против них самые решительные и жестокие меры, автор прямо указывает царю ту силу, на которую он должен опереться в своей борьбе против «вельмож», именно — на простых «воинников», которые должны и могут достичь высоки: ступеней своей личной службой; при этом не следует обращать внимания на происхождение «воинников» — «каков отца они дети»: не знатность, а личные достоинства ведут к почестям и богатству. Идеальный порядок, по мнению Пересветова, слагается следующим образом: «Кто у царя против недруга крепко стоит, играет смертною игрою, полки недруг разрывает, верно служит, хотя от меншего колена, и он [царь] его на величество поднимает, и имя ему велико давает, и жалования ему много прибавливает, ростит сердце воинником своим». Необходимо также уничтожить всякую зависимость воинников от вельмож, т.е. освободить мелких вассалов, служивших у крупного феодала, и поставить их в непосредственную зависимость от самодержавной власти. Пересветов, устами Махмет-салтана, очень колоритно рисовал значение подобного состояния: «В котором царстве люди порабощены, и в том царстве люди не храбры и к бою против недруга несмелы: порабощенный бо человек срама не боится, а чести себе не добывает, хотя силен или не силен, и речет так: «Однако [все равно] есми холоп — иного мне имени не прибудет». У царя Константина первоначально все «лутчие люди» были порабощены вельможами, и хотя отряды последних были «конны и доспешны» (хорошо вооружены), одна «крепкого бою» не выдерживали, разбегались, наводили тем панику и давали плохой пример остальным войскам. Когда же Константин «дал им волю и взял их к себе в полк, и они стали у царя храбры, лутчие люди, которые у велмож царевых в неволи были; и как учали быти в воли, в Цареве имени всякий стал против недруга стояти и полки недругов разрывати, смертною игрою играти и чести себе добывати». Пересветов шел еще дальше и проектировал даже полное уничтожение холопства, предлагая последовать мудрому Махмет-салтану, который приказал «перед себя книги принести полныя и докладныя (т.е. такие, где записывались кабалы на холопов) да огнем велел их пожещи», а также установил, что выкупленный из вражеского плена человек должен отрабатывать в уплату за выкуп не более 9 лет. Такие заявления звучали демагогически, но надо помнить, что и большое количество холопов и бывшие пленные, отрабатывавшие свои долги, могли находиться только у крупных феодалов, «ленивых богатин», поэтому-то и освобождение их было желательно для помещика-дворянина, давая ему надежду на получение для своего хозяйства столь необходимой рабочей силы. В сочинениях Пересветова есть и еще одна подробность, прямо рассчитанная на внимание царя: Ивашка несколько раз подчеркивает, что «вельможи» всячески будут стараться отвлечь царя от принятого им решения «ловлением враждебным» и «кудесами всякими прелестными», т. е. чудесами и чарами, в которые царь Иван искренно верил, как истый сын своего времени, когда вера в волшебство и процессы кудесников и ведьм широко были распространены*. ______________________ * В.Ф. Ржига, Чтения, 1908, кн. 1. ______________________ Памфлеты Пересветова получили большое признание в старинной московской книжности, читались, переписывались и пополнялись. Безусловно знакомы они были и Ивану IV, хранившему в одном из «ящиков» своего архива какой-то «список черной» Ивашки Пересветова*. ______________________ * Акты Археографической экспедиции, I, № 289, ящ. 143. ______________________ К этим сочинениям были близки и некоторые другие, хотя, в силу своей меньшей памфлетической заостренности, они, быть может, и менее широко обращались среди московского образованного общества. Таково было одно из произведений некоего «Ермолая Прегрешного», священника московской церкви «Спаса на Бору» (у самого Кремлевского дворца), затем постригшегося в монахи под именем Еразма и работавшего в литературно-богословской области под руководством митрополита Макария*. Сочинение Еразма «Благохотящим царем правительница и землемерие» представляло собою своеобразный политико-экономический трактат, посвященный различным вопросам, но также пропитанный явной противобоярской тенденцией. Еразму позавидовали какие-то влиятельные люди, оклеветали его перед царем и называли безумным: «Веси (знай), господи, превеликий царю, — писал он в специальном «Молении» Ивану IV, — яко в прежняа дни рекоши ти о мние, яко тебе непотребен еемь, раб твой, и недостоен никое же смысла: иногда же пред тобою и позорна нар[е]коша мя и бесна (бесноватым), своея ради зависти». От насильства высокопоставленных врагов Еразм ждал защиты только у царя: «Их же един ты (царь) многий взразити (отразить), а ин никто же». ______________________ * В.Ф. Ржига. ЛЗАК, вып. 33. ______________________ В «Правительнице» (т.е. «Руководстве») Еразм предлагал ряд мер по введению новых поземельных окладных единиц, по отмене таможенных пошлин для торговых людей, по закрытию корчем и т.п. Некоторые из них действительно были осуществлены в 1550-х годах, хотя и в иной форме. Но важно то, что автор являлся противником сосредоточения больших богатств у «бояр» и «воевод», считая необходимым ограничить их земельные имущества известной, строго определенной мерой, никак не выше восьмикратной основной площади, назначенной для служилого человека низшего разряда. Для успешного ведения войны и необходимой быстрой военной мобилизации Еразм предлагал концентрацию военных сил в городах, чтобы «воинство противу ратным во един день собиралось, подобно есть ему (царю) всем воином повелети в селех и в весех (имениях) не жити, но жити во градех». Наконец, «Правительница» предусматривала также для удовлетворения различных нужд царского хозяйства «принятие» царем на себя во всех «градех» ряда земельных угодий. Самое любопытное, чем проникнуто все сочинение Ермолая-Еразма, — это забота о «ратаях», о земледельцах-крестьянах, черезмерно угнетаемых нопосильными денежными налогами. Автор прямо ставил крестьян выше всех «вельмож»: «Велможа бо суть потребим, но ни от коих же своих трудов доволствующеся: в начале же всего потребим суть ратаеве, от их бо трудов есть хлеб, от сего же всех трудов главизна..., вся земля, от царя и до простых людей, тех труды питаема». А между тем крестьяне отягчены разными денежными налогами, отчего «всегда в волнениях скорбных пребывающе». Для избавления крестьян от излишних тягот Еразм предлагал брать с них не деньги, но натуральный оброк В размере 1/5 урожая. Подобная забота о низших классах московского общества так же характерна для сочинений Еразма, как и вопрос об уничтожении холопства для Ивашки Пересветова. Из круга тех же книжников, что и Ермолай-Еразм, группировавшихся около митрополита Макария, вышло и еще одно (анонимное) сочинение памфлетического характера: «Повесть некоего боголюбива мужа... царю и великому князю Ивану Васильевичу всей Руси»*. Цель «Повести» — предостеречь царя от неверных «синклит» (советников), которые стали бы склонять его верить своим чародейским книгам. «Повесть» рассказывает, как некий царь (подразумевалось Иван IV), который ранее «по всей вселенней яко солнце преславно сияюще и окрестным и сопротивным страшен являшеся», а воины его всех врагов побеждали («яко огнь попалящ лица противных, никому же мощи зрети против его»), дождался не только восстания на него, «окрестных град», но и прямой измены посланных против «сопротивных» своих «ужиков» (близких) и воинства. Последние вместо отражения врага, «приложишися к супротивным на царя и яко волци нещаднии пририщуще нагло», хотели взять столицу и убивали окрестных жителей. Только решительно разорвав с чародеями-советниками и лично выступив против врага, царь добился, что его «ужики» и воинство вновь перешли на его сторону и совместными усилиями разбили врага наголову. «Чародея-синклита» с единомышленниками царь осудил и велел сжечь «и потом царствова в тишине и в покое безмятежно». ______________________ * «Москвитянин», 1844, № 1, стр. 246—249. ______________________ Все сочинение било на веру царя в колдовство и под видом советников-чародеев прозрачно разумело его сотрудников по «избранной раде», стремясь доказать необходимость для него и государства осуществления подлинного, ни от кого не зависимого «самодержавства». «Повесть некоего боголюбива мужа» составила как бы дополнение, сказочно-аллегорическую иллюстрацию к предостережениям И. Пересветова относительно возможности «уловления» Грозного «кудесами» со стороны льстивых сотрудников из княжеско-боярского лагеря. В такой идеологической атмосфере Грозный вошел в 60-е годы. К этому времени он уже резко разошелся с кружком своих советников 40-х—50-х годов. На это толкали его как причины личного характера, так и расхождение в понимании дальнейших задач (в области внешней политики). Поведение попа Сильвестра и Ал. Адашева, этих двух самых близких к Грозному людей, во время царской болезни (в 1553 г.) ставших на сторону крупного феодального княжья и боярства, готовых посадить на царство кн. Владимира Андреевича Старинного вместо младенца царевича Дмитрия, никак не могло быть забыто и прощено. Иван, воспитанный митрополитом Макарием в убеждении, что самодержавная власть принадлежит ему по праву, исповедывавший принцип, что «жаловати своих холопей он волен, а и казнити волен же», остро чувствовал, как «избранная рада» во всем «снимает» с него эту власть. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения и вызвавшей окончательный разрыв, было какое-то столкновение «рады» с нелюбимой ею, уже смертельно больной царицей Анастасией во время ее «пути» из Можайска в Москву осенью 1559 г. Весной 1560 г. Адашев уже находился в почетной ссылке при войске, отправляющемся в Ливонию, а протопоп Сильвестр «добровольно» удалился в монастырь. Царь взял с оставшихся членов «рады» клятву не сообщаться с удаленными, но, повидимому, обещание это не было выполнено: друзья и советники Сильвестра и Адашева продолжали делать попытки возвратить им прежнее значение и влияние. Смерть Анастасии (в августе 1560 г.) была впоследствии истолкована Грозным как террористический акт со стороны «избранной рады», приписана колдовству или отраве. Последовавшее кратковременное вдовство, а затем новая женитьба (в 1561 г.) Ивана на крещеной кабардинской («черкасской») княжне Марии Темгрюковне сильно изменили весь привычный, внешне чинный и размеренный ритуал московского дворца, наполненного теперь шумною и разгульною толпою царских приближенных, и отталкивали от царских потех и забав ревнителей «древлего» московского благочестия. К этим мотивам личного порядка присоединилось и полное расхождение царя с «радой» в понимании задач дальнейшего развертывания внешней политики. Иван вполне сознавал необходимость для успехов московской торговли и установления тесной связи с заграницей приобретения свободных гаваней на Балтийском побережье; туда же устремлял свои взоры и мелкий феодальный люд в чаянии получения богатых населенных поместий, но «ленивые богатины», княжье и боярство, явно предпочитали отсиживаться дома или вести наступление на юг, в сторону Крыма, где на «диком поле» открывались широкие перспективы к освоению больших черноземных участков и где у некоторых из них (кн. Мстиславского, боярина И.В. Шереметева) имелись уже целые «городки» с вооруженными отрядами и огромные вотчины; да и старинные, бывшие когда-то «удельными» владения массы княжат расположены были к югу от Москвы, в «заоцких» и «украинных» уездах, постоянно находившихся под угрозой набегов крымцев. Война из-за Ливонии все же началась в 1558 г., но к 1561 г. Москве пришлось уже бороться не со слабым орденом рыцарей «Меченосцев», а с его новыми покровителями, получившими значительные части бывшей орденской территории, — Литвою и Швецией. «Ливонский вопрос» становился европейским, и Москва широко выходила на арену общеевропейской политики. Разрыв с боярством, назревший в начале 1560-х годов, отмечен глухою борьбой. Боярство, стоявшее во главе полков, или действовало очень вяло, или прямо изменяло — перебегало в стан врага («отъезды» кн. Д.И. Вишневецкого, Вл. Заболоцкого) и даже ходило в отрядах неприятеля на московские границы. Грозный отвечал репрессиями, В 1562—1563 гг. расправа постигла кн. И.Д. Бельского, арестованного, но скоро выпущенного по ходатайству митрополита Макария (собиравшиеся с Бельским бежать служилые люди были подвергнуты наказанию), кн. Д.И. Курлятева (пострижен в монахи вместе с семьей), видного члена «избранной рады» и крупного землевладельца в родовом Оболенском «уделе». Кн. М.И. Воротынский, один из лучших московских воевод был сослан с семьей на Белоозеро. С бояр брались особые «записи», скрепляемые круговою порукой и уплатой поручителями огромных денежных сумм, с обязательствами о «неотъезде» в Литву и к другим «государям». В 1563 г. Грозный лично сам разработал план наступления уже непосредственно на территорию Литвы, провел поход блестяще и взял важный стратегический пункт — Полоцк. Но вскоре были получены известия, что воеводы намерены изменить и сдать литовцам другой, давно уже принадлежавший Москве, также значительный в стратегическом отношении город-крепость— Стародуб в Северской области*. На выручку были двинуты войска, а находившиеся в Стародубе родственники Адашева, умершего еще в 1561 г., были арестованы, привезены в Москву и казнены вместе со всеми своими близкими. Поступил также донос и на кн. Владимира Андреевича Старицкого о том, что он и его мать чинят царю «многие неисправления и неправды». Произведенное тщательное следствие подтвердило обвинение, но улики все же оказались настолько слабыми, что Иван ограничился только мягкими мерами: заменил всех бояр и слуг кн. Владимира Андреевича своими, а мать его приказал постричь в монахини; посредником между царем и князем и ходатаем за последнего был очень уважаемый обоими и обоих учивший митрополит Макарий; Временно кн. Владимир, живший с 1553 г. под подозрением царя как постоянный возможный ему соперник — кандидат на царский престол - отделался благополучно, но это не научило его ни осторожности, ни искренней лояльности. ______________________ * Разрядная книга Полоцкого похода. «Витебская старина», IV, стр. 65—66. ______________________ С 1563 г. Иван стал, повидимому, готовиться к назревавшими реформам, так как продолжение войны все настоятельнее требовало упорядочения и финансового хозяйства, запутанного управлением приказных дьяков, и какого-то решительного поворота в отношениях между верхушкой феодального класса, его основной массой, дворянством — «воинниками», и лично Грозным — носителем самодержавной власти Иван во время своих ежегодных поездок по монастырям «на богомолье» и «по потехам» тщательно присматривается к хозяйственному строительству в своих собственных дворцовых селах, знакомится с положением дела в гуще «удельных» княженецких вотчин по «заоцким городам», заглядывает постоянно в настоящий «удел» кн. Владимира Андреевича, разъезжает с ним по его вотчине и «выменивает» у него немедленно по приезде в Москву понравившиеся, очевидно багоустроенные хозяйственно, земельные единицы*. ______________________ * См. очерк «К истории управления в опричнине». ______________________ Все эти подготовительные мероприятия и замыслы были, однако, сбиты развернувшимися событиями, и «реформы» приняли спешный и бурный характер, вылившись в форму опричнины. 1564 г. был годом больших испытаний для Московского государства и Ивана IV. В январе русские войска потерпели крупное поражение под Улою и Оршей; литовско-польские войска вторглись в собственно московские границы и «пустошили» замли даже до Смоленска и Пскова. В поражении были повинны московские воеводы (кн. П.И. Шуйский, убитый в сражении, и другие), которые двигались, не принимая необходимых мер предосторожности. В самой Москве конфликт между царем и боярством достиг последней степени напряженности. Казнь кн. М.П. Репина за отказ принять участие в веселом царском маскараде и убийство на пиру кн. Д.Ф. Овчинина-Оболенского, давнего противника Ивана, из-за. ссоры е царским фаворитом Ф.А. Басмановым, сыграли роль решительного толчка. Боярство, все приверженцы «старины», во главе с новопоставленным после смерти Макария митрополитом Афанасием, вздыхавшие о временах «избранной рады» с ее благолепным придворным бытом, подняли открытый протест и демонстративно заявили Ивану о необходимости «образумиться»*. Надо думать, что и замыслы Ивана о подготовке каких-то новых реформ не могли оставаться неизвестными боярству. Грозный был до крайности поражен боярской демонстрацией, временно приостановил всякие репрессии, но продолжал готовиться к решительному наступлению на всех своих «недругов». А весною, 30 апреля 1564 г., из Дерпта (Юрьева), можно сказать, с самого театра военных действий, сбежал в Литву вместе с несколькими другими служилыми людьми главный московский воевода кн. А.М. Курбский, находившийся в почетной ссылке после неудачного сражения под Невелем. Курбский пытался, повидимому, оправдаться перед царем в своей оплошности и лично сам и через митрополита, но в то же время вел переговоры с королем Сигизмундом-Августом и гетманом Радзивиллом. Он покинул Дерпт тайно ночью только тогда, когда получил от последних заверения в милостивом приеме, обещания больших наград и пожалований и специальную опасную грамоту — словом, явился в Литву не случайным беглецом под влиянием панического страха, а преднамеренным и совершенно сознательным изменником. Из Литвы Курбский прислал царю письмо, полное грубых и дерзких обвинений, сильно уязвившее Ивана IV, который до той поры, несмотря на объявленную князю опалу, настолько доверял ему, что поставил его во главе действующих в Ливонии военных сил. Грозный отвечал ему огромным посланием, в котором бросал язвительные упреки по адресу боярства и выразил всю горечь, накопившуюся у него, начиная с его сиротливого детства и безрадостной юности. ______________________ * Новое известие о России времени Ивана Грозного Сказание Альберта Шлихтинга. Под ред. А. И. Малеина, Л., 1934, стр. 17—18. ______________________ Лето 1564 г. прошло спокойно. Грозный был занят своей полемикой с Курбским; военных действий не ждали, и дворянское ополчение в основной своей массе разошлось по поместьям. Лишь «на берегу» (по р. Оке) в городах стояли незначительные отряды, «легкие воеводы», да в Вязьме находилось войско под начальством служилого касимовского хана Шиг-Алея. В конце сентября сам Грозный с женою и старшим сыном Иваном (первенец его, царевич Дмитрий, умер еще в 1554 г.) отправился в обычный «объезд» в Троицкий монастырь, а оттуда в Суздаль на праздник (1 октября) в монастырь Покровский. В Москве оставался с боярами лишь малолетний царевич Федор. Неожиданно пришла весть о появлении большого литовско-польского войска у литовской границы. Бояре приказали двинуться полкам из Вязьмы, но не прямо к осажденному Полоцку, а к Великим Лукам, где они и остановились в бездействии. В польском войске одним из воевод шел изменник кн. Курбский, ставший уже открытым интервентом. Одновременно с нападением на западную окрайну крымские татары по прямому сговору с Литвою вторглись в пределы Рязанской области, так как гарнизоны городов, расположенных к югу от Оки, были или совсем слабы, или ушли вместе с Шиг-Алеем по его приказанию. Рязань, имевшая ветхие укрепления, давно уже не видавшая татар, была почти беззащитна. Крымцы жгли села, безжалостно избивали жителей и переправились уже через Оку, намереваясь итти далее к северу. Спасли Рязань, организовав защиту, боярин Алексей Басманов с сыном Федором, находившиеся поблизости в своем имении и составившие наспех отряд из своих холопов, сбежавшихся окрестных крестьян и некоторых помещиков. После четырехдневной осады татары, узнав, что литовские войска ушли из-под Полоцка, также повернули обратно, уводя с собою большое число пленных и опустошая и сжигая по пути селения. Бояре смогли из Москвы двинуть на помощь рязанцам только «государев полк», да и то он явился уже после ухода крымцев. Царевича Федора отправили к отцу в Суздаль. При первых же сведениях о двойном нападении, Грозный с «великою нужею» (из-за наступившей распутицы) поспешил к Москве, а жену и детей отправил в Александровскую слободу, откуда легче было в случае опасности пробираться по прямой дороге далее на север. В Москве Иван деятельно принялся распоряжаться, двинул все наличные войска на берега Оки, сам собираясь затем отправиться туда же, и отдал приказание открыть военные действия против литовского городка Озерища, так как вестей из Полоцка не приходило. После получения сведений о снятии осады с Полоцка и Рязани он отложил свой поход против крымцев, вызвал семью в Москву, а сам отправился на охоту в свои подмосковные села. Известия, полученные царем Иваном о настроениях служилой поместной массы были весьма неудовлетворительны: дворянское ополчение не тронулось с места даже в минуты грозной опасности; боярское командование действовало очень вяло, стратегически неоправданно, и средние и мелкие феодалы явно не склонны были долее терпеть господство «ленивых богатин» и из-за них подвергаться смертельной опасности, предпочитая лучше отсиживаться дома в родных углах. Надо было предпринять, очевидно, немедленные и решительные меры. Ивану приходилось проводить издавна подготовлявшуюся им реформу в самом спешном порядке, может быть, даже не совсем ее продумав до конца. Ряд мыслей о необходимости создать вокруг себя верную дружину телохранителей для защиты своей семьи от всех возможных случайностей и опасностей был навеян Ивану, по сказаниям источников, его женой Марией Темгрюковной и ее родичами, кн. Черкасскими, а также двумя представителями старомосковского боярства, оттесненного служилым княжьем на второстепенное место — А.Д. Басмановым-Плещеевым и В.М. Юрьевым, происходившим из родственной Ивану и жестоко ненавидимой княжатами и «избранной радой» фамилии Захарьиных. Оба они, особенно только что вернувшийся из Рязани Басманов, и сообщили, вероятно, Грозному о настроениях дворянской массы. Грозный вернулся с охоты в Москву к началу так называемого «рождественского» поста (14 ноября), а 3 декабря 1564 г., после торжественной службы в Успенском соборе и не менее торжественного прощания с боярами и придворными людьми, он с семьей в сопровождении обоза с вещами домашнего обихода и «святостью» (иконами и крестами), забранною из московских монастырей и церквей, двинулся в «поход» сначала к Троице, а оттуда в Александровскую слободу — старинную великокняжескую летнюю дачу-резиденцию. Ему сопутствовало также с семьями некоторое количество избранных придворных лиц: кн. Аф. И. Вяземский, И.П. Чоботов, П.В. Зайцев и другие, и вооруженный отряд детей боярских. С дороги, остановившись из-за дождей и непогоды, Иван послал в Москву сказать, что бросает царство и идёт «куда его бог наставит», а затем, приехав в Слободу, приказал ее окружить стражей и превратил ее в вооруженный лагерь*. ______________________ * Полное собрание русских летописей, XIII, ч. 2, стр. 391 сл. ______________________ В Москве известие о царском решении произвело огромное впечатление. В начале января 1565 г. были привезены и обнародованы две грамоты — воззвания царя Ивана: первая к духовенству, князьям и боярам, приказным и служилым людям, и вторая — к «гостям и к купцам и ко всему православному христианству града Москвы». ...В первой грамоте Грозный. прежде всего делал краткий обзор всех «измен» княжья и боярства, начиная со смерти Василия III и до «его государеву возрасту» (т.е. до собственной возмужалости Ивана), а потом бросал «изменникам» и конкретные обвинения: 1) они казну государеву «тощили», а «прибытков никаких не делали»; 2) собрали себе «великие богатства», «земли государские» захватили и раздавали их, своим друзьям и родичам; 3) имея богатые вотчины и поместья и получая хорошее «кормленое» жалованье из казны, стали уклоняться от службы, «о государе и его государстве и о всем православном христианстве не хотели радеть», в особенности же принялись «насилие крестияном чинити»; 4) не пожелали, наконец, оборонять страну от «Крымского и Литовского и немец» (явный намек на только что пережитые набеги литовцев и татар). Митрополит и все высшее черное духовенство (монахи) обвинялись в том, что стакнулись с боярами, дворянами и приказными людьми и стали покрывать виновных, когда царь желал их наказывать (также намек на демонстративный протест бояр и митрополита в 1564 г.). Иной характер носила грамота к населению Москвы, прочтенная публично на площади: царь обявлял москвичам свою милость, «писал им, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет». Все управление в Москве временно сосредоточивалось в руках митрополита Афанасия, к которому и обратились за посредничеством боярская дума и приказные люди. Посадские люди особенно были обеспокоены своей судьбою и просили Афанасия добиваться от царя, чтобы тот «государства не отставлял и их на расхищение волком не давал, наипаче же от рук силных избавлял» («волки» и «сильные» — боярство и приказные); посадские выражали полную готовность лично расправиться с изменниками: «А хто будет государьских лиходеев и изменников, — недвусмысленно заявляли москвичи, — и они за тех не стоят и сами тех потребят». Митрополит отправил для переговоров делегацию в составе новгородского архиепископа Пимена и чудовского архимандрита Левкия, а за ними в Слободу по собственной инициативе тронулась масса духовенства, боярства и приказных людей. Узнав о депутации, туда же поехали и посадские люди. В Александровской слободе депутаты просили царя разрешить им явиться и были приведены во дворец под конвоем. Грозный после переговоров согласился вернуться, но на известных условиях, которые обещал прислать митрополиту с Пименом и Левкием, удержал у себя главу боярской думы, своего троюродного племянника кн. П.Д. Бельского и еще неокольких бояр, а остальных отправил обратно, приказав им «править государство по прежнему обычаю». Рассказывают также, что он дал и напутствие: «Судите праведно, наши виноваты не были бы»*. ______________________ * Г. Штаден. О Москве Ивана Грозного, стр. 86. ______________________ В присланном с депутацией указе* Грозный прежде. всего обеспечивал за собою всю полноту самодержавной власти. Он заявлял, что принял «челобитье» о возвращении своем к государствованию «на том, что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статей (всякого рода имущество) имати», Этим как бы снималось с подданных всякое право протеста против проявления государевой воли, в делах будущих «изменников». Затем декларировалось установление новой реформы по управлению — выделение государю «опричнины». Последнее слово (от «опричь» — «кроме») было распространено в удельное время и означало выделенный вдове умершего князя некий земельный участок — несколько городов, волостей и сел. Теперь Грозный применял этот термин к своему новому хозяйству. Он заводил себе «особный двор», в который собирался подобрать весь особый придворный и управленческий штат. Таким путем устраивался тот «обиход», каковой наблюдал Иван в течение нескольких лет при своих поездках по дворцовым селам. На содержание, себя, своей семьи и всего «особного двора» царем выделялась чрезвычайно большая территория, поючти все доходы с которой шли в его «особную», «опричную», казну; в самой Москве ряд улиц и слобод также был забран в опричнину. В опричнину были взяты огромные волости в Поморье (Двина с Холмогорами, Устюг, Каргополь, Вологда, Белоозеро, Вага), ряд городов с уездами в центре (Можайск, Вязьма, Ростов, Ярославль, Суздаль, Шуя, Галич «с пригородками», Юрьевец Поволжский и др.) и на юг от Москвы (Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец Малый, Медынь и др.), также ряд дворцовых волостей и сел в разных уездах. В Новгородской земле в 1565 г. взяты были важный торговый пригород Старая Руса и две волости. Впоследствии в опричнину были взяты и еще многие уезды (Кострома, Дмитров, Переяславль и т.д.). В общем, опричная территория клином, с севера на юг, врезывалась в толщу московских земель и разбивала их надвое, оставляла за «земщиной» только окраины. Часть всех этих земель (северная) имела большое торгово-промышленное значение, а часть (центр и особенно южные уезды) была полна старинными, «удельными», княженецкими и боярскими вотчинами. В отобранных землях (кроме крайних северных) предполагалось раздать поместья «опришным» служилым людям, а прежние вотчинники и помещики оттуда должны были быть «выведены» и получить замену в иных, неопричных, или, как стали их называть, «земских» уездах. В указе об образовании опричнины число таких «опричных» служилых людей определялось в 1000 человек, но с течением времени это количество было увеличено до многих тысяч. Точно также и из московских слобод и улиц были выселены все, кто не попадал в число «государевых особных людей», и на их дворах размещались опричники. На первоначальное свое обзаведение, «за свой государев подъем», Грозный накладывал на земщину единовременный налог — контрибуцию в 100 000 руб. (т.е. не менее 600 000—700 000 зол. руб.). Возвращение Грозного из Слободы в первой половине 1565 г. сразу же было отмечено казнями нескольких виднейших представителей княжья — старого боярина кн. А.Б. Горбатого-Суздальского с сыном, близкого приятеля Сильвестра и, по всей видимости, — кн. А.М. Курбского; также родственника Горбатых окольничего П.П. Ховрина-Головина, нескольких кн. Оболенских и других лиц. Князья П.А. Куракин-Булгаков и Д.И. Немого-Оболенский, один из видных деятелей времени «избранной рады», были насильственно пострижены в монахи. Некоторые из бояр, вяло и бесталанно руководившие военными операциями против крымцев и Литвы, осенью 1564 г., как, например, И.П. Яковлев, Л.А. Салтыков и кн. В.С. Серебряный-Оболенский, были арестованы и выпущены только после новой присяги на верность и денежного поручительства на огромные суммы со стороны ряда служилых людей. Опале подпал очень видный воевода кн. П.И. Горенский; посланный действовать против литовского отряда, произведшего под непосредственным руководством изменника Курбского набег на великолукские местности, он пытался скрыться в Литву, предварительно «сославшись», подобно Курбскому, с вражескими военачальниками. Горенский, однако, был пойман на границе, привезен в Москву и здесь жестоко казнен вместе с братом и 50 слугами**. Многие из детей боярских и дворян также подпали опале, и все имущество их было конфисковано: другие с женами и детьми были сосланы «на житье» в Казань, т.е. должны были стать помещиками Казанского края. ______________________ * Указ не дошел до нашего времени: имеется только изложение его в Летописи (Полное собрание русских летописей, XIII, ч. 2, стр. 394 сл.) да упоминание о хранении его в XVI в. в бумагах царского архива (Акты Археографической экспедиции, I, № 289, ящ. 191).
______________________ Окончив эти первые проявления своей власти, обусловленные переговорами с боярами и указом об опричнине, проявив свое «государство», царь Иван с Ал. Басмановым, кн. Аф. Вяземским и П. Зайцевым занялся организацией опричного корпуса и забираемой на его содержание территории. В Москву вызывались все служилые люди из «опричных» уездов, и из них производился отбор. «Четверо из каждой области, — рассказывают современники,* — должны были в присутствии самых знатных людей показать после особого допроса происхождение рода этих людей, рода их жен, и указать также, с какими боярами или князьями они вели дружбу». Отобранные становились «опричными», «своими» государевыми людьми, которые приносили особую присягу: «Я клянусь быть верным государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине, и не молчать о всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется против царя и великого князя, его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест». «Списки родства» опричников хранились в царском архиве. Вводилась и особая форма для опричников: черные кафтаны из грубого сукна, подбитые мехом, а под ними богатая нижняя одежда, и черные же островерхие шапки; на шее лошади привязана была собачья голова, а у колчана со стрелами — нечто вроде кисти или метлы в знак того, что опричники обязаны грызть как собаки «государевых изменников» и выметать «измену» из Московского государства. ______________________ * М.Г. Рогинский, ук. соч., стр. 35. ______________________ Из опричного войска был выделен отряд особо доверенных лиц, составивших специальную свиту — охрану Грозного и его семьи*. Несколько позднее Иван в Александровской слободе образовал из этого отряда род «духовного братства», где сам разыгрывал роль игумена, кн. Аф. Вяземский — келаря, а Малюта Скуратов был пономарем. В переходах от молитв к пирам и казням «изменников» проходило время «братства»; но это была только внешняя сторона опричного царского «обихода», только прикрывавшая и затемнявшая его настоящую сущность и назначение. ______________________ * Новое известие..., стр. 19. ______________________ Организация забираемой в опричнину территории происходила следующим образом. В предназначенные к выделу уезды и волости посылались специальные межовщики для установления опричных и земских границ, а в некоторых случаях (особенно там, где среди вотчинников много было княжат) — и для составления специальных описей княжеских земель. На основании таких «описных» книг и решался вопрос, кто из вотчинников мог оставаться на старых местах и кто подлежал немедленному оттуда выселению (необходимо отметить, что, хотя тот или иной город, составлявший административный центр уезда, и забирался на содержание царского «особного» двора, но не всегда и не везде непременно все земельные владения в уезде поступали в опричную раздачу — сплошь и рядом уезд представлял собою очень сложную чересполосицу земель опричников и земских; сплошными опричными округами можно считать с самого же начала лишь северные поморские уезды, где не было частного светского феодального землевладения). Весь 1565 год, можно оказать, был наполнен лихорадочно быстрым опричным строительством: перебором земель, ломкой сложившегося старинного землевладения, «выводом» старых и «иопомещением» новых государевых слуг. Была произведена частично и чистка командного состава в действующих войсках: ряд полковых воевод, стоявших по городам, близким к «Дикому полю» и пограничным с Литвою, был отозван и вместо них назначены новые*. Осенью к г. Волхову вновь подошли крымцы, и на помощь осажденным, кроме обычных войск, впервые были двинуты опричные полки со своими воеводами из «опришнины». В общем, операция прошла удачно, но среди «земских» воевод произошли неурядицы между «заместничавшимися» в боевой обстановке кн. И.А. Шуйским и выдающимся военачальником кн. П.М. Щенятевым, что и вызвало жалобу на них со стороны всех остальных воевод. В результате этого «дела» Щенятев подвергся опале, вотчины его были конфискованы, а сам он, желая, очевидно, избегнуть дальнейшего возможного наказания, без разрешения царя постригся в монахи. (Черный клобук, однако, не спас Щенятева: когда весною следующего года Грозный лично побывал в Волхове и ознакомился там с обстоятельствами осенней осады, то по приезде произвел расследование и подверг Щенятева жестокой пытке, от которой тот и умер в монастыре в августе 1566 г.). ______________________ * Разряды под 1565 г. см.: «Синбирский сборник», стр. 6—15, и в «Др. Росс. Вивл.», XIII, стр. 377—398. ______________________ К началу нового 1566 г. опричный порядок настолько глубоко уже пустил корни, что можно было без особого опасения подвергнуть опричной ломке и самого крупного из феодальных владетелей, настоящего «удельного князя», Владимира Андреевича Старицкого. Он также лишился старого отцовского удела со всеми вотчинными и поместными землями своих служилых людей, получив новые, с которыми не имел никаких связей (гг. Дмитров, Звенигород и некоторые другие), да и обязался жить не в вотчине, а в самой Москве. Старица, была забрана в опричное ведомство, там было пересмотрено служилое землевладение, а самый город скоро стал одной из достоянных резиденций Ивана. Можно было, с другой стороны, рискнуть и на вторую меру, которая казалась своего рода уступкой земщине, но в сущности была вызвана тем, что после казни кн. Горенского и опалы кн. Щенятева их место как ратных воевод, в предстоящих походах в Ливонию и против крымцев должно было быть заполнено каким-то крупным, равным им, военным талантом. Царь поэтому решил вернуть из ссылки кн. М.И. Воротынского, который в апреле 1566 г. и дал на себя обычную теперь клятвенную запись в верной службе, получил обратно все свои старые вотчины, даже еще с добавкой, и занял прежнее место среди «земских» бояр. Весною царь Иван с отрядом опричников отправился осматривать южные опричные волости, где много было конфискованных владений княжат (именно тогда-то он и посетил Волхов)*, а в его отсутствие произошло событие, грозившее большими осложнениями: якобы по болезни сложил с себя; сан и ушёл в монастырь глава московской церкви митрополит Афанасий: Вопрос о его преемнике в разгар острейшей борьбы между помещичье-дворянской опричниной и княжеско-боярской феодальной знатью, был очень сложен. В зависимости от того пли иного его решения можно было ожидать, на чью сторону станут влиятельные духовные феодалы — на сторону ли княжат и бояр или поддержат царя в его укреплении своего «самодержавства». Жестокая расправа с только что постригшимся кн. Щенятевым не способствовала, конечно, сглаживанию углов, что и ощутил немедленно Грозный. Первоначально выдвинутый кандидатом на место Афанасия архиепископ казанский Герман очень резко поставил в разговорах с царем вопрос о дальнейшем существовании опричнины — и был с позором согнан Иваном с митрополичья двора, куда он уже переселился. На его место царь вызвал из далекого Соловецкого монастыря игумена Филиппа Колычева. ______________________ * Полное собрание русских летописей, XIII, ч. 2, стр. 401. ______________________ Филипп пользовался большою популярностью как очень энергичный организатор, широко развивший и устроивший монастырское хозяйство. Известен он был и лично Грозному, с которым встречался несколько раз во время своих приездов в Москву в 1550-х годах. Кандидатура Филиппа была по видимости, приемлема для всех: на митрополичий престол вступал человек, принадлежавший к старому боярскому роду, несколько членов которого (Ф.И. и В.И. Умного-Колычевы), однако, заслужили честь быть принятыми в число опричников умело возглавлявший крупнейшую духовную сеньорию, но по своему положению на отдаленной северной окраине несвязанную кровно с судьбами княжеско-боярского землевладения и интересами его хозяев; прямолинейный в словах и поступках, может быть, несколько жесткий, но в личной жизни — безупречный. Такие соображения (если они существовали) далеко разошлись с действительностью. Филипп еще молодым человеком ушел из Москвы в 1537 г., опасаясь после «дела» кн. Андрея Ивановича Старицкого, отца кн. Владимира Андреевича и дяди Грозного, пытавшегося поднять открытое восстание против правительства великой княгини Елены, опираясь на Новгород и новгородских помещиков. Среди последних находилось много родных Филиппа — Колычевых; трое из них в последовавшей жестокой расправе со сторонниками кн. Андрея Ивановича были повешены, а родной дядя подвергся временной опале. Связи с Новгородом у Филиппа сохранялись все время. И, отправляясь в Москву по царскому вызову в 1566 г., он поехал не прямою дорогою, а через Новгород. За три версты до города его встретила депутация от «граждан» с просьбою «заступиться» за «свое отечество», по выражению «жития» Филиппа,* так как разнесся слух, что царь «гнев держит на град сей». Действительно, Новгород мог уже чувствовать близость и тяжесть опричнины: на «особный царский двор» были взяты еще в 1565 г. Старая Руса — на юг от Новгорода, волость «Порог на Волхове» — к северу от него, и селения по р. Оште, впадающей с юга в Онежское озеро у истоков Свири. Новгород, таким образом, оказывался зажатым в своих торговых путях, а Грозный еще до опричнины, летом 1564 г., в своей полемике с Курбским с нескрываемой злобой и сарказмом вспоминал о детях боярских, «изменивших» вместе с кн. Андреем Ивановичем в 1537 г.: «Ино которых хвалиши! доброхотных нам и душу за нас полагающих называешь!». Да и от Соловков опричное хозяйство находилось не так уж далеко — на Двине и в других областях Поморья, жители которых с 1565 г. стали вносить все подати и ведаться в опричной «четверти», резко эмансипировавшись от каких-либо платежей в «земщину» и позволяя себе в этом отношении даже прямое нарушение закона**. Наконец, в Соловках кончал свои дни и ярый противник всех новых царских порядков — бывший протопоп Сильвестр, немало, конечно, обо всем происходившем: беседовавший со своим земляком (по Новгороду) игуменом Филиппом. ______________________ * «Житие» составлено было уже в конце XVI в. и при некоторых исторических неточностях, однако, является очень важным историческим источником. Извлечения из него см.: Начертание жития митрополита Филиппа. М., 1860.
______________________ Так явился в Москву новый кандидат в митрополиты: новгородец по происхождению и связям, с достаточным запасом «антиопричных» настроений и несомненным фамильным благорасположением к семье погибшего кн. Андрея Ивановича — его сыну Владимиру Андреевичу и его ушедшей по приказанию царя в монастырь вдове. На первых же свиданиях с Грозным он и поставил, как и Герман, решительным условием для принятия сана — уничтожение опричнины. Дело вновь грозило разрывом. Лишь посредничество всего высшего духовенства привело к соглашению — компромиссу: Филипп дал обещание не настаивать более на своем требовании и в царский «домовый обиход» не вступаться, т.е. не затрагивать ни личной жизни, ни личных поступков Грозного; а царь соглашался, в свою очередь, на старинное «советы- ванье» с митрополитом, как это происходило при вел. кн Иване III и Василии III. 25 июня 1566 г. Филипп стал митрополитом, а около этого же времени произошло крупное демонстративное выступление большой группы служилых людей против опричнины. Еще в конце июня — начале июля состоялось совещание Ивана с «освященным собором», боярской думой и рядом дворян, приказных и купцов по вопросу о перемирии с Литвою (Земский собор 1566 г.). На соборе все декларировали продолжение, войны. Но часть, по крайней мере, присутствовавших на этом собрании, из среды дворянства «1-й и 2-й статьи», которых особенно затрагивала опричная земельная ломка, обратилась к Грозному (уже после «собора») с просьбой прекратить насилия опричников, указывая на свои заслуги в деле обороны страны. «Просьба» была заявлена, видимо, довольно решительно, а количество участвовавших в ней было велико. Ответом были суровые репрессии от смертной казни до «торгового» наказания палками; из числа казненных известны кн. В.Ф. Пронский, И.Ф. Карамышев и Крестьянин Бундов — все участники «собора» 1566 г.* ______________________ * Новое известие..., стр. 38—39; Gvagnini, стр. 33; М.Г. Рогинский, ук. соч., стр. 43. — Христиан Будно — конечно Крестьянин Бундов, как Ivan Karmissin — Иван Карамышев; они казнены, повидимому,. в конце 1566 г. (Сб. РИО, 71, стр. 465). ______________________ Это выступление было последним открытым протестом. Наступила пора тайного заговора. Заговорщики вступили в сношения с польским королем Сигизмундом-Августом и «панами-радою». Бывший слуга кн. М.И. Воротынского, его «паробок молодой» (очевидно, «сын боярский»), И.С. Козлов, эмигрировавший в Литву во время опалы своего господина в 1562—1566 гг. и женившийся там на шляхтянке, был тайно послан в 1567 г. от короля и панов с «листами» к знатнейшим московским боярам, возглавлявшим боярскую думу,—кн. И.Д. Бельскому, кн. И.Ф. Мстиславскому, кн. М.И. Воротынскому и И.П. Федорову. В «письмах» выражалось, во-первых, сожаление о положении московского феодального люда, «какова есть нужа над... всеми, как великими людми, так середними и меншими» при господстве над ними Ивана IV и «разделении» государства на «опришнину» и «земское»; затем предлагалось «податься» королю со всеми своими «удельными» отчинами и уговаривать о том же и других московских бояр; наконец, давалось обещание «держать» изменников наравне с остальными «удельными» польско-литовскими вассалами (герцогами прусским и курляндским, князьями Слуцким и Курбским, которому «в держание» король пожаловал местечко Ковель). Для полного успеха Сигизмунд обещал помочь и военными силами. Козлов, однако, был схвачен в Москве; от имени четырех указанных выше бояр летом 1567 г. были составлены резкие ответы, которые и предполагалось с тем же Козловым переслать обратно авторам предложений; Грозный думал, что на этом будет все покончено. Заговор, однако, далеко не исчерпывался простой перепиской с иноземным государством. Заговорщики решили использовать предстоящий осенью поход Ивана против Литвы и известили короля, что как только русские войска войдут в соприкосновение с литовскими, царь Иван будет схвачен и выдан королю. Сигизмунд-Август поэтому, действительно, с армией в 60 000 человек вышел навстречу и остановился в м. Радошковичи (в 24 милях от Вильны). Среди заговорщиков-бояр, повидимому, не было единства в конечной цели заговора: некоторые хотели посадить на царство кн. Владимира Андреевича, другие — прямо передаться на литовскую сторону, отторгнув часть московской территории. В начале октября 1567 г. Грозный вместе с царевичем Иваном и кн. Владимиром Андреевичем выступил во главе опричного отряда в Великий Новгород, обычную базу для дальнейших военных действий. Оттуда по присоединении «земских» полков первоначально предположено было итти к литовскому рубежу. Но уже на пути 12 ноября под Великими Луками Иван спешно созвал главнокомандующего кн. И.Ф. Мстиславского и других воевод на военный совет, на котором и поставил вопрос — не изменить ли план и не повернуть ли на Запад в Ливонию, «к немецким городам», или даже совсем отложить поход, так как артиллерия, которую должны были подвезти вслед за войском из Новгорода, сильно отстала, а «посошные люди» (крестьяне, обязанные везти артиллерийский парк и обоз) также многие не явщись; из прибывших же часть дезертировала, а у других лошади были очень заморены из-за плохой дороги во время осенней распутицы. Оказалось, что и с запасами для войска дело обстояло очень плохо. Двигаться далее в таких условиях значило подвергать себя почти наверное полному разгрому со стороны врага. На совете и было решено: поход отложить, главное войско оставить в Великих Луках и Торопце, а царю, царевичу и кн. Владимиру Андреевичу возвращаться немедленно в Москву. На ямских лошадях они помчались в Великие Луки, а оттуда, минуя Москву, прямо в Александровскую слободу, куда прибыли уже 21 ноября. Причиной такого бегства было то, что кн. Владимир Андреевич, испугавшись очевидного провала заговора (он сам был в нем участником), вместе с кн. Мстиславским, спасая себя, открыли все, что знали, царю. Король Сигизмунд также был, повидимому, извещен о неудаче и, прождав напрасно под Радошковичами, распустил войско и вернулся в Гродно. Когда в Москве узнали об отступлении королевского войска, то среди заговорщиков произошло смятение. К вернувшемуся кн. Владимиру Андреевичу примкнул и кн. И.Д. Бельский; они затребовали у И.П. Федорова «запись» заговорщиков под предлогом, что к заговору хотят присоединиться еще некоторые лица из княжья и боярства, и передали ее Ивану. Был составлен список всех участников и подозреваемых, начались следствие и пытки*. ______________________ * Новое известие..., стр. 21 сл. ______________________ Главою заговора являлся боярин И.П. Федоров, чрезвычайно богатый и пользовавшийся большим влиянием человек; в отсутствие царя он часто оставался в Москве в качестве- начальника особой боярской комиссии «Москву ведать»; о Федорове говорили, что он единственный из боярства, который судил «праведно», без посулов и взяток. Вместе с тем он был старый, опытный конспиратор, политик и демагог: в 1546—1547 гг. принимал какое-то участие в волнениях новгородских «пищальников», за что подвергся ссылке, и был одним из вожаков народного восстания в Москве в июне 1547 г. против насилий царских родственников кн. Глинских; но он же в 1553 г. во время царской болезни передавал царю разговоры, которые вели с ним бояре-заговорщики, очевидно, заранее подготовляя себе возможность перехода на сторону Грозного в случае его выздоровления. Иван, однако, не совсем доверял Федорову и в 1566—1567 гг. держал его как бы в почетной ссылке — воеводой в Полоцке, откуда и вызвал его немедленно по своем возвращении из похода и предал жестокой казни. По мере развертывания следствия казни вообще захватили очень большой круг лиц (между прочим, был «посажен на кол» и неудачливый гонец Сигизмунда Иван Козлов; сам кн. Воротынский, совсем недавно возвращенный из ссылки и милостиво «пожалованный» царем, участияд заговоре, по всей видимости, не принимал). Факт и размеры заговора настолько поразили Ивана, что у него (в 1567 г.) мелькнула было мысль о выезде вместе с семьей за границу, и в этом направлении он завел даже дереговоры с английской королевой Елизаветой. Но вместо этого он энергично принялся за искоренение всех своих «изменников». Он сам лично с опричниками разъезжал по многочисленным вотчинам Федорова и предавал там все огню и мечу. Перед началом этого «похода» он обратился за «благословением» к митрополиту Филиппу — так, как делал это обычно при выступлении в военные экспедиции, и получил от митрополита не только резкую отповедь, но и публичное обличение в церкви. Назревал новый острый конфликт. Сам Филипп, по всей видимости, стоял вне заговора, но на его сочувствие как новгородца и человека, родичи которого Колычевы старинными узами были связаны с домом старицких князей, заговорщики смело могли рассчитывать. И действительно, Филипп еще в самом начале следствия воспользовался своим правом «совета» и уговаривал наедине Ивана прекратить преследование, чем только еще больше его раздражал. На публичное обличение (в начале 1568 г.) царь ответил репрессиями против митрополичьих бояр и слуг; они тоже были привлечены к «изменному делу»; многие из них, а также из рода Колычевых оказались замешанными и были казнены. Филипп резкими нападками возбудил против себя многих видных опричников, а среди окружавшего его высшего духовенства произошел раскол. Пимен новгородский явно мечтал сам о митрополичьей кафедре, другие старались держаться нейтрально, третьи были обозлены суровыми дисциплинарными мерами, которые предпринял против них Филипп; наконец, почти все, спасая свои вотчины, власть и жизнь, встали на сторону царя. На основании показания лжесвидетелей и пристрастного расследования в Соловках Филипп был обвинен в порочной жизни, 8 ноября с позором был изгнан, осужден «собором» и боярской думой и сослан под стражей в заточение в тверской Отроч монастырь. На место строптивого митрополита по приказанию Грозного был избран Кирилл, архимандрит Троице-Сергиева монастыря. Таким образом, Пимен новгородский ошибся в своих расчетах, что и заставило его изменить свою политику и искать сближения с той группой заговорщиков, которая безусловно имелась в Новгороде: торговое и феодальное население последнего еще живо помнило те времена, когда, спасаясь от московских князей, оно вело переговоры о переходе в подданство к литовским великим князьям. А новгородские помещики в частности не забыли также и виселиц, на которых от самой Москвы и до Новгорода болтались тела их отцов и дедов в 1537-1538 гг. после неудачного восстания кн. Андрея: Ивановича. К началу 1569 г. выяснилась действительная роль во всем деле и сына последнего — кн. Владимира Андреевича. Он был отравлен Грозным вместе с женой и одной из дочерей; тогда же была казнена и его мать-монахиня со всем штатом прислужниц. Но корни измены разветвлялись так широко и глубоко, что захватывали самые разнообразные слои, не исключая даже и верхушки самого «особного» царского двора — «опричнины», проникали в недра московского центрального управления. В январе 1569 г. пришла весть о внезапном захвате пограничного укрепленного псковского пригородка Изборска, важного для дальнейших действий на Ливонском театре военных действий. Захват был произведен отрядом литовцев при активном участии московских беглецов Сарыхозина и Тетерина, изменивших родине одновременно с кн. Курбским. Крепость была взята при подозрительных обстоятельствах: подошедшие враги якобы «вопрошались опричниной» и тем обманули защитников, немедленно открывших им крепостные ворота; через две недели Изборск был, правда, отвоеван обратно настоящими опричниками, но было установлено, что Феллин, Тарвас и Мариенбург (ливонские городки, занятые русскими) также подготовлялись, к передаче врагам. В этих замыслах главное участие принимали приказные люди, сидевшие в крепостях у дел; они были казнены*. ______________________ * Г. Штаден, ук. соч., стр. 94. ______________________ Все это заставляло Грозного, во-первых, очень подозрительно относиться ко всему, что происходило по новгородскопсковскому рубежу, а во-вторых. — следить внимательно и за деятельностью лиц из московской приказной администрации и даже за поведением некоторых лиц из опричнины. Уже в марте 1569 г. из Новгорода было «сведено» к Москве 150 семей, наиболее, очевидно, влиятельных и внушавших опасения, а из Пскова — 500*. Подобная необходимая мера не могла, однако, еще более не озлобить оставшихся, и старое «нелюбье» между Новгородом и Москвою получало новую пищу. ______________________ * Новгородская летопись, стр. 129. ______________________ Расследование новгородско-псковского участия в «изменном деле» временно было приостановлено, так как все лето 1569 г. было наполнено тревожным ожиданием, — во что выльется давно подготовлявшаяся крымцами и турками экспедиция к захвату Астрахани, а в случае удачи — даже и Казани. Из донесений московских послов в Крыму Ивану хорошо было известно, что и «астраханские люди» и казанцы все время находились в сношениях с врагами и готовили восстания, чтобы облегчить им вторжение*. В Крыму сама московская власть издавна держала на «жалованье» ряд приближенных к хану мурз, которые и доносили в Москву о намерениях и планах крымцев, «служили, — как они сами выражались, — царю крымскому одним плечом, а московскому — другим». Существование подобной же агентуры враждебных государств естественно можно было предположить и в Москве тем более, что со стороны Литвы она там несомненно была. Подозрение вызывала деятельность главы дипломатического ведомства И.М. Висковатова, посылавшего в Крым к турецкому азовскому паше какие-то грамоты и по поручению царя, и по собственной инициативе. Когда в ноябре 1569 г. окончательно выяснился полный крах крымско-турецкого похода подступил в карательную экспедицию против уличенных к тому времени в «измене» новгородцев и псковичей, причем им ставилась в вину и поддержка, в свое время, заговора с целью посадить на царство покойного кн. Владимира Андреевича. ______________________ * Центральный Государственный Архив древних актов, «Крымская посольская книга», №№ 13—14. ______________________ Обстоятельства этого, по летописной терминологии, «государева разгрома», последовавших затем казней в самой Москве и сохранившаяся до нашего времени формулировка обвинения позволяют заключать, что дело шло не только о прямой измене самих новгородцев, но и о том, что в процессе следствия обнаружилось новое обстоятельство — явное попустительство со стороны московской приказной администрации новгородцам (и в первую очередь — духовным новгородским феодалам, «дому св. Софии», т.е. архиепископу и монастырям, а также рядовому духовенству) в неправильной и недостаточной мобилизации денежных средств для дальнейшего развертывания наступления в Ливонии. Новгород и Псков, повидимому, платили мало и в этом отношении пользовались покровительством московских дьяков и других «сильных людей» даже из среды самой опричной верхушки. Выслав вперед особый отряд, Грозный с опричниной двинулся в поход, устанавливая всюду «заставы», чтобы никто из земщины не мог узнать направления, похода и предупредить новгородцев. Некоторые местности подвергались особым репрессиями так, например, в Твери и Торжке произошли буквально погромы населения, причем в первую голову избиению и конфискации подвергалось богатое духовенство (в Твери, между прочим, по приказу царя, Малюта Скуратов, начальник царских опричных телохранителей, удушил и бывшего митрополита Филиппа). Подступив к Новгороду, уже оцепленному и занятому посланными вперед опричниками, Грозный начал суд и расправу, длившуюся в общем около шести недель. Архиепископу Пимену при первой же встрече Грозный публично бросил обвинение в намерении передать новгородскую землю Польше, затем приказал его арестовать и, подвергнув всенародному «позорованию», отправил в Москву (а оттуда впоследствии в далекий южный монастырь, где Пимен и умер). Затем конфискованы были все архиепископские и монастырские ценности; так же поступили и с имуществом богатого купечества, а далее репрессии перекинулись уже в Новгородские пятины, причем опричники во многом действовали уже «без государеву указу», по собственной инициативе. Казни новгородцев шли все время, особенно много избито было приказных; число казненных не поддается точному учету, но было громадно; многие были под стражей посланы в Москву. Уже по уходе самого Грозного, на «правеже», т.е. на ежедневном публичном избиении с требованием уплаты денег, еще долго «стояли» новгородские попы и другие представители духовенства, пока осенью 1570 г. их, наконец, не сняли с правежа; а из новгородской провинции, из монастырей и других мест оставленные для такого же «правежа» опричниеи свозили добытую «государеву казну» чуть ли не в продолжение целого года. Псков, куда Иван отправился из Новгорода, отделался сравнительно легко уплатой большой контрибуции и несколькими казнями заподозренных. Особенно тяжело пришлось населению выполнять также царский указ — готовить запасы и дороги к предстоящим походам в Ливонию. Псковская летопись с горечью записала: «Еще же к сему повеле правити посоху под наряд (мобилизовать людей и лошадей под артиллерийский обоз и пушки), и мосты мостити в Ливонскую землю в Вифлянскую, и зелейную руду (селитру для пороха) збирати, и от того налогу и правежу вси людие новгородцы и псковичи обнищаша и в посоху поидоша сами, а давать стало нечего, и тамо зле скончашася нужно от глада и мраза и от мостов и от наряду; а во Пскове байдаки и лодьи болшии посохой тянули под Ливонские городы... и, немного тянув, покинули по лесом, и тут сгнили, и людей погубили»*. ______________________ * Полное собрание русских летописей, IV, стр. 318. ______________________ В феврале 1570 г. Иван со своим опричным карательным отрядом, был уже в Москве. Сюда же привезли и многих «опальных» новгородцев, очевидно для уличения их московских сообщников, так как следствие еще продолжалось и кончилось только к началу июля, захватив не только «земских», но и опричных людей. Среди последних оказались такие близкие к Грозному и стоявшие на самых опричных верхах люди, как кн. Аф. Вяземский и оба (отец и сын) Басмановы. Они были подвергнуты пыткам, «торговой» казни (тяжкому телесному наказанию), затем сосланы и все умерли в том же году. Конкретно в вину Вяземскому, шурину казначея Н.А. Фуникова-Курцова, ставилась попытка его предупредить новгородцев о готовящемся на них походе, т.е. несоблюдение государственной тайны и сношение с государственными преступниками; в чем запутались Басмановы — неизвестно. 25 июля 1570 г. в Москве состоялась публичная в присутствии царя и царевичей казнь, в которой в качестве палачей участвовали не только виднейшие опричники (Малюта Скуратов, кн. В.И. Темкин-Ростовский и др.), но и желавшие выказать свою непричастность к заговорщикам люди из «земского» (боярин И.П. Яковлев), что, однако не спасало их от смерти при обнаружении их собственной вины в дальнейшем. Первым был Подвергнут печатник И.М. Висковатов, обвиненный в предательских сношениях с королем польским относительно передачи ему Новгорода и Пскова, также в переписке с турками и крымцами, в результате чего и состоялся набег последних на Астрахань в 1569 г.; Висковатов, кроме того, и ранее много раз заступался за казнимых бояр, очевидно зная о готовившемся заговоре. Затем был казнен казначей Н. Фуников, явно попустительствовавший расстройству финансового хозяйства в Новгородчине. Далее были обезглавлены дьяки важнейших земских приказов: Посольского, Поместного, «Большого Прихода» и других; были казнены и приведенные из Новгорода «опальные», а часть их разослана в ссылку по городам. Казни и пытки продолжались много дней спустя, захватив и часть населения Москвы, так или иначе связанного с главными виновными. Были казнены и пленные ливонцы и высланные из завоеванных ливонских городов жители. Наконец, в 1571 г. Грозный приказал забрать в опричнину «Торговую» сторону Новгорода и две «пятины» — Бежецкую и Обонежскую; помещики последних, не попавшие в число опричников, были выселены в пограничные с Литвою Себеж, Нещерду, Озереще и Усвят. Этими массовыми казнями и карами закончилось следственное дело о великой боярской измене, начавшееся еще в 1567 г. Казалось, все корни заговора были уже вырваны и боярская оппозиция разгромлена вполне. Новесною, в мае 1571 г., центральными, южные области Московского государства подверглись тяжкому бедствию: крымский хан Девлет-Гирей подошел к самой Москве, зажег посады, и Москва сгорела почти вся, кроме Кремля. Пути к Москве были указаны московскими изменниками — детьми боярскими Кудеяром Тишенковым и другими, встретившими хана по дороге, на «Злынском поле», а также некоторыми рядовыми опричниками из служилых татар, явившимися с вестью, что Грозный «всех людей и в опришнине и в земщине» «выбил» и основные войска оттянуты в Ливонию, так что большого сопротивления ожидать нельзя. Крымцам стало известно также, что сам царь с небольшим отрядом опричников отступил в Ростов; после того как некоторая часть опричнины, высланная вперед под командою Я. Волынского, была разбита, Грозный не принял боя с превосходящими во много раз по силе татарскими войсками. Московские земские воеводы (кн. И.Д. Бельский, И.Ф. Мстиславский и др.) не только не сумели не допустить хана до Москвы, но заняли с войсками позиции в самом городе, где среди почти сплошь деревянных извилистых улиц было очень затруднительно маневрировать сколько-нибудь успешно. Московские войска гибли вместе с жителями во время пожара. Бельский, по рассказам, задохся от дыма на своем дворе. Такая более чем странная военная диспозиция в связи с безусловным предательством Тишенкова и других невольно наводила на мысль о новых «изменах», новых заговорах; длительные последующие розыски как будто подтвердили это предположение. В июле 1572 г. набег был повторен, но был отбит кн. М.И. Воротынским при с. Молодях на р. Лопасне (в 50 верстах от Москвы). Крымцы на этот раз потерпели решительное поражение. На западном фронте, в Ливонии, дела складывались также не совсем удачно. С августа 1570 г. и до половины марта 1571 г. русские войска вместе с отрядами герцога Магнуса безуспешно осаждали Ревель. Не помогли и отряды опричнины, которые вместо энергичных боевых операций занимались главным образом грабежом населения. В результате воеводы —опричник В.И. Умного-Колычев и «земский» И.П. Яковлев были арестованы и высланы в Москву, где после следствия были казнены. А когда осада Ревеля была снята, то изменили и перебежали к королю Сигизмунду двое немцев-двантюристов, служившие Грозному в опричнине, бывшие у него особо доверенными дипломатами и щедро им награжденные: это были составители известных мемуаров — И. Таубе и Э. Крузе. По дороге в Литву они пытались захватить Дерпт, подняв там восстание немецких наемных войск Ивана, но безуспешно. Их побег-измена также чрезвычайно поразили Ивана. Все эти обстоятельства требовали, с одной стороны, какой-то реформы в отношении самой опричнины, а с другой — расследования непрекращавшихся предательств опричников и «земских» людей. Грозный и провел то и другое одновременно. Вслед за казнями 1570 г. было приказано произвести разборку всех судебных тяжб по долгам между опричниками и земскими, и опричникам пришлось выплатить сполна все, что они насилием «вымучили» у земских. «Это решение пришлось не по вкусу опричникам», замечает в своих записках опричник Штаден и связывает с ним начавшиеся затем репрессии против недовольных и ропщущих опричников. Само название «опричнина» исчезло из документов, начиная с 1572 г., и было официально, заменено словом «двор». государев и «дворовые люди». За упоминание слова «опричнины» подвергали битью кнутом. Термины «земское» и «земщина» продолжали существовать вплоть до смерти Грозного, когда обе половины — и дворовая и земская — были вновь объединены. Еще более радикальным шагом было возвращенце «земщине» старинных вотчин, отобранных в опричнину и «запусташенных» опричниками. Опасности большой от такой меры не ощущалось, так как в основном опричная перетасовка была уже закончена, многих из старых вотчичей не было уже в живых, а другие, получив новые владения, далеко не все хотели и могли вернуться на старые обезлюдевшие и разоренные пепелища. Недовольство бывших опричников связалось каким-то путем с еще неизжитыми попытками собственно «земских» людей вернуть себе былое значение, не останавливаясь при этом даже на путях измены, и вылилось во второй «заговор», участники которого постепенно, но систематически, истреблялись Грозным, пока дело не кончилось новыми массовыми казнями. Из бывших опричников в этот период (начиная С 1671 г.) погибли кн. М.Т. Черкасский, В.И. Умного-Колычов, З.И. Очин-Плещев, кн. В.И. Темкин-Ростовский, кн. Н.Р. Одоевский и многие другие. Из «земских» — кн. И.Ф. Мстиславский был арестован после московского пожара 1571 г., признался сам, что со своими «товарищами» «изменил» и «навел» хана на Москву, но под поручительство в огромной сумме денег был выпущен и прощен но ходатайству митрополита и «освященного собора», хотя и лишился вслед за тем части своих огромных вотчин. Следствие по этому делу, однако, продолжалось еще в 1573— 1574 гг. и, повидимому, именно благодаря этому расследованию погиб и кн. М.И. Воротынский, один из самых талантливых московских полководцев, обвиненный в злоумышлении против Грозного и в преднамеренной порче артиллерии все в тот же злосчастный набег 1571 г*. ______________________ * С. К. Богоявленский. Допрос пленных, стр. 26—33. ______________________ Финал всего «дела» нашел отражение в следующей летописной записи: «Того ж году (1574) царь Иван Васильевич казнил на Москве у Пречистой на площади в Кремле многих бояр и архимандрита Чюдовского, и протопопа, и всяких чинов людей много, а головы метали под двор Мстиславского»*. ______________________ * «Сокращенный временник до 1691 г.» (РОГПБ, IV, № 149). ______________________ После окончательной ликвидации этого «заговора» стала очевидной необходимость назначить во главе «земщины» особо доверенное лида, «высокое», по происхождению, но нейтральное, так сказать, в борьбе между «самодержавством» царя и все еще не сломленной, казалось, княжеско-боярской, оппозицией. В этом, направлении Грозный сделал и ранее некоторые шаги, поставив с 1572 г. во главе земской боярской думы крещеного бывшего астраханского «царевича» Михаила Кайбуловича, умершего в 80-х годах XVI в*. Его преемником стал другой татарский выходец, также принявший православие, бывший хан касимовский, Симеон Бекбулатович. Он уже давно и верно «служил» царю Ивану, которому приходился по его второй жене царице Марии Темгрюковне племянником, а женитьбой своей на дочери Мстиславского вошел в родство опять-таки с Иваном IV (Мстиславский был сыном его двоюродной сестры) и с знатнейшими московскими боярскими фамилиями. По обстоятельствам момента Грозный произвел при этом некоторый политический маскарад — дал Симеону титул «великого князя всея Руси», «а сам назвался, — говорит летописец, — Иваном Московским и вышел вок из града (т.е. из Кремлевского дворца) и живяше на Петровке и весь свой чин царской отдаде ему, Симеону; а царь Иван Васильевич ездил просто, что боярин, в оглоблях, человек; и как приедет к царю Симеону, и ссажался от царева места далече, з бояры»... Непосредственную связь ноставления в «великие князья» Симеона Бекбулатовича с предшествующими казнями подчеркивал и сам Грозный в разговоре с английским послом Дан. Сильвестром в ноябре 1575 г.; записал это со слов современников и приехавший в то же самое время в посольстве германского императора некий Даниил Принц: «Незадолго до нашего прибытия он (Грозный) лишил жизни оорок дворян, которые во второй раз составили заговор на его жизнь, и по причине подлости подданных, как бы слагая с себя власть, управление передал Симеону.... возложив на него через митрополита также диадему, как это мы узнали из рассказов некоторых». Однако послам императора этого «домашнего царя» не показали, и их принимал сам Грозный, постаравшись блеснуть на приеме всем своим пышным «царским величеством». ______________________ * См. очерк «К истории управления в опричнине». ______________________ Фактическая власть, действительно, находилась у князя «Ивана Московского», хотя он и писал Симеону притворно уничижительные челобитные, прося разрешения «перебрать вновь людишек», как повелось «у удельных князей»» — отпустать от себя из земщины тех, которые ему, «холопу» Симеона, окажутся «годны», и принять в великое княжение неугодных. Результатом таких челобитных было новое «поимание» «во двор» ряда территориальных единиц, на этот раз расположенных на литовско-ливонской границе: Порховского уезда, Шелонской пятины, откуда были выселены все служилые землевладельцы, которым «государь князь Иван Васильевич Московский в своем уделе быть не велел», также городов Себежа, Красного, Опочки. Новым «перебором» земель и людей не ограничились задачи, возложенные Грозным на Симеона Бекбулатовича. Сохранились глухие указания, что вел. кн. Симеоном были произведены попытки некоторой секуляризации вотчин духовных феодалов; затем при нем был проведен и очень важный закон о координировании поместного землевладения с служебной припиской помещика к тому или иному провинциальному обществу. До той поры обычно средний и мелкий феодал обязан был являться на государеву службу в составе определенного уездного дворянского ополчения, «с городом вместе», но владеть поместной дачей мог и в совершенно ином уезде. При смотрах провинциальных дворян, при наделении их за службу поместным окладом, при учете того, с каким количеством своих вооруженных слуг должен был явиться на войну сын боярский, такой порядок очень мешал и давал повод к большим злоупотреблениям. При Симеоне Бекбулатовиче и был издан указ, чтобы «детей боярских испомещевать в однех городех, кто откуда служит»*. Указ этот, однако, так противоречил всей московской практике, что скоро был забыт и не применялся. ______________________ * С.В. Рождественский. Служилое землевладение, стр. 311. ______________________ Симеон просидел «великим князем» очень недолго (с половины 1575 г. по август 1576 г.), а затем был «сведен» Грозным на «великое княжение» в Тверь и Торжок, где и оставался на положении вассала подобно тому, как сидели его родичи «ханами» в Касимовом городке. Но все эти мероприятия могли быть, конечно, проведены и без увенчания Симеона саном «великого князя всея Руси», без превращения Грозного в простого «удельного» московского князя. Объяснение подобного маскарада едва ли не надо искать во внешне-политической конъюнктуре. В Польше и Литве как раз в это время, после бегства избранного короля Генриха Валуа, наступило тягостное и смутное «бескоролевье». Царь Иван и сам желал и имел довольно большие шансы быть избранным (при поддержке литовской шляхты, тогда как панство было настроено против московского «тирана»), Для облегчения, очень возможно, взаимоотношений между соединенными в будущем личной унией Литовским и Московским государствами и был придуман Иваном весь эпизод с разделением Московского царства на «великое княжение всея Руси» и «удельное Московское княжество». Когда вполне определилось избрание в Литве и Польше Стефана Батория, исчез с горизонта и «великий князь всея Руси Симеон»*. ______________________ * См. очерк «К истории управления в опричнине»; так же: И.С. Рябинин. Показание польского шляхтича. стр. 1—16. ______________________ «Великим княжением» Симеона Бекбулатовича кончилось, в сущности, бурное строительство опричнины-«двора», время массовых заговоров и казней. Последующие годы характеризуются уже только отдельными респрессивными мерами против представителей московской феодальной верхушки или изменников, да все нараставшая потребность в средствах для продолжения внешней борьбы превращала «государев двор» в орудие по усиленому выжиманию из населения необходимых ресурсов. В течение своего многолетнего существования и в первый период (1565—1572 гг.) под именем собственно «опричнины» и во второй — в виде «двора» (1572—1584 гг.), «опричнина-двор» в своем внутреннем строе пережила ряд модификаций. Первоначально управление «опричным», «особным», хозяйством по мысли Грозного должно было быть построено по старинным «удельным» образцам — так, как наблюдал он это во время разъездов по своим дворцовым селам и в настоящем «удельном» хозяйстве кн. Владимира Андреевича. «Опричнина» — архаизм в деловом языке XVI в. — была царским «уделом», что и было подчеркнуто Грозным десять лет спустя после ее учреждения во время правления Симеона Бекбулатовича. Забирая себе в самой Москве улицы и слободы, Иван также как бы получал старинный удельный «жеребий», который имели все удельные князья московской линии. Соответственно с таким пониманием опричнины для нее, нужна была и удельная резиденция. В не Кремля, за Неглинной, был поэтому выстроен особый опричный дворец, богато украшенный и обнесенный крепкими стенами. Когда он сгорел в 1571 г., то, повидимому, Грозный его возобновил где-то на Петровке и там принимал в 1575—1576 гг. английского посланника Сильвестра. Провинциальной любимой резиденцией служила Александровская слобода, переименованная, по рассказам современников, из села в город, сильно укрепленный и наполненный богатствами, особенно после новгородского погрома. В конце 1560-х годов Иван часто проживал в г. Вологде, укрепление которой каменными надежными стенами начал еще в 1565 г. и куда свез огромное количество разных ценностей. В 1570-х и 1580-х годах опричным центром сделалась Старица, удобно расположенная на путях к театру военных действий. Там, в живописной местности на высоком мысу, образуемом рр. Волгой и Старицей и доминирующем над Старицким посадом, заволжскими слободами и небольшим Успенским монастырем, был построен царский дворец, хозяйственные и служебные помещения, каменный собор и т.д.; все опять-таки было обнесено крепкими стенами; остатки фундаментов всех этих сооружений сохранились до настоящего времени. При «удельных» царских «дворах» существовали и различные хозяйственные «дворцы», находящиеся в заведывании соответствующих слуг, высшее наблюдение за которыми имели опричные дворецкий и казначей. Наряду с органами чисто хозяйственного управления в опричнине учреждены были и органы управления государственного — бояре, окольничьи, стольники, постельничыи и другие придворные «чины», также «особные», опричные дьяки. Во главе всего управления стояла опричная боярская дума, «опричный совет», как называли ее иноземцы*. Существовала и особая судебная боярская комиссия — «суд бояр в опришнине». Но кроме боярской опричной думы и упомянутых выше дворецкого и казначея, на первых порах незаметно каких-либо других органов центрального опричного управления, тогда как в 1565 г. в остальной части государства существовала уже довольно сложная приказная система. Вполне очевидно, что по проекту Грозного управление его «уделом» должно было строиться по старинному образцу, на основании личного «приказа»-поручения, быть строго централизованным. ______________________ * Сб. «Торговля и торговый капитал в Московском государстве». Л., 1926. ______________________ Однако величина опричной территории, сложность управления ею и настоятельная необходимость озаботиться наилучшим снабжением и удовлетворением нужд опричного корпуса повлекли к тому, что в опричнине постепенно образовались такие же параллельные приказы, как и в «земщине». Особенно заметны становятся они в источниках 1570-х годов. В связи с одной из задач опричнины — пополнения расхищенной боярами и дьяками государевой казны — особое значение приобрел опричный казначей, в ведение которого, в дополнение ко многим другим делам, из земщины была переведена «четверть». Последняя представляла собою приказ, собиравший с посадского и крестьянского населения опричнины всё главнейшие доходы и ведавший это население высшим судом и управою. Расходовала собранные деньги четверть на содержание опричников, выдавая им определенное «четвертное жалованье». В 1570-х годах «четверть» (получившая теперь название «дворовой») стала основным финансовым учреждением «государева двора» и была отделена от ведомства казначея. В конце этого десятилетия, ввиду огромной потребности концентрации средств для продолжения войны с Литвою и Швецией и в связи со все, углублявшимся экономическим кризисом, «дворовые четвертные дьяки» стали заведывать и переведенным из земщины важнейшим общегосударственным финансовым приказом — «Большим Приходом», получившим также наименование «дворового». Государев «особный двор» с этого времени превратился в основной пресс по выжиманию денежных ресурсов из населения всего государства*. ______________________ * См. очерки: «К истории управления в опричнине»; «Приказы-четверти в опричное время». ______________________ Местное управление в опричнине-дворе было оставлено прежнее — и выборное и «приказное». По немногим сохранившимся указам, вышедшим из опричного центрального аппарата, можно заключать, что население земщины и опричнины строго разграничивалось с известной правовой окраской; «опришные» люди резко отделялись от «земских», представляли нечто единое, тогда как земские считались по отношению к ним «иногородцами». Органы центрального и провинциального опричного управления должны были в случаях необходимости действовать «за один» с органами земщины. Опричнина вовсе не была построена на принципе беззаконного насилия; но при существовавшем бытовом разрыве между привилегированными «опришнинцами» и заподозренными в потенциальной «измене» земскими людьми, при возможности полной безнаказанности для опричного, «близкого» к царю человека, подобное идеальное равновесие очень часто нарушалось грубейшими и кровавыми эксцессами, вызывавшими отпор в лучшем случае, а при слабости сил — глухую ненависть, выливавшуюся сплошь и рядом в прямое истребление отбившихся от своего отряда опричников. Рекомендованное свыше «одиначество» в провинции превращалось в настоящую гражданскую войну между опричными и земскими людьми. Таким образом управлялся весь огромный государев удел, сохранив внешне всю московскую «лестницу чинов» — от «боярина» до «убожайшей чади», холопа и крестьянина. Эта социальная сложность отразилась отчасти и на составе собственно опричного корпуса. Основная его масса состояла из феодалов среднего и низшего рангов — из рядового, поместного преимущественно дворянства, причем при первых же наборах в 1565—1566 гг. в число избранных «верстали» не только явившихся к смотру «служилых» и «неслужилых» детей боярских, но в случае пригодности и одобрения Грозным—даже людей из их слуг, холопов и крестьян, наделяя их соответственными поместной «дачей» и денежным «жалованьем» и обусловливая непременной и неукоснительно исправной военной службой. Само собою разумеется, что дети боярские — «послужильцы» крупных княжат и бояр, выходившие ранее в составе дружины своего сеньера, теперь переходили на непосредственную службу самого «великого государя». Для «воинника», героя «сказаний» Ивашки Пересветова, в опричнине открывалась широкая дорога, которая давала ему возможность дойти до высших ступеней, лишь бы он «играл смертной игрою», храбро и беспрекословно исполнял волю царя, поддерживая его «самодержавство». Примером могут служить хотя бы Малюта Скуратов, провинциальный сын боярский из очень «захудалых» Плещеевых, ставший «думным дворянином» (членом опричной боярской думы) и шефом отряда царских телохранителей; его родич Богдан Яковлевич Бельский, достигший огромного влияния и также думного дворянства под конец жизни Грозного; В.Г. Грязной — алексинский «сынчишко боярский», в ранней молодости служивший в «ловчих» у кн. Владимира Андреевича, но быстро ставший одним из самых приближенных к Грозному людей и опять-таки заседавший в опричной думе, К. Поливанов, И. Блудов и многие другие. Однако среди «воевод из опришнины», «бояр» и «окольничих» встречаются и представители высокоаристократических фамилий: титулованные (князья А.П. и В.И. Телятевокие, Д.Ф. и А.Ф. Хворостинины, Аф. И., Ал. И., Д.И. и Гр. И. Вяземские, Ос. Ф. и М.Ф. Гвоздевы-Приимковы-Ростовские, В.И. и И.В. Темкины-Ростовские, Б.Д. Тулупов-Стародубский, Ю.И. Токмаков-Звенигородский, Н.Р. Одоевский, Ф.М. Трубецкой, Шуйские, Скопины, Барбашины-Суздальские, Пронские, Сиц- кие, Щербачевы-Оболенские и др.) и из старых боярских «честных», но второстепенных московских родов (Умного-Колычовы, Очины-Плещеевы, Басмановы, Чоботов, Борисовы-Бороздины, Олферьевы). Первые, являясь зачастую талантливыми стратегами и водя опричные полки в бой, жили, однако, в опричнине как бы под постоянным политическим присмотром, и все же, несмотря на всю высказываемую внешне лояльность, многие «дошли до государевой опалы» и жестокой казни. В опричнину пробились, вероятно, они или по собственной инициативе, пытаясь сохранить тем от возможной конфискации свои вотчины, или были взяты Грозным именно как крупные военные специалисты. Вторые находили в опричнине дорогу к власти, так как в земщине они оттеснялись на второй план княжатами и представителями «больших» и более удачливых родов. Но и те и другие, располагаясь в своих отношениях друг с другом по местническому старшинству, «по степеням» и «по породе» (по выражению наблюдательного опричника-мемуариста Г. Штадена), должны были все время терпеть постоянное сотрудничество и равенство с такими «молодыми» (незнатными) опричными людьми, вознесенными на одинаковую с ними «степень», которые в доопричное время на них и «глядеть бы не смели». Находившиеся в составе опричного войска казачьи и стрелецкие отряды комплектовались обычным порядком «по прибору» из разного рода тяглых людей, но в опричные стрельцы могли свободно записываться без согласия своих господ и холопы опричников и крупных феодалов — князей и бояр*. ______________________ * Г. Штаден, ук. соч., стр. 146. ______________________ Наконец, среди опричников — служилых людей попадались и разного рода авантюристы и искатели приключений и наживы иноземцы, достигавшие иногда очень значительного положения (напр., известные Иоганн фон-Таубе и Элерт фон-Крузе, по происхождению ливонские дворяне, или Генрих Штаден, сын ветфальского бюргера). Легко становясь опричниками, изменяя прежнему отечеству и меняя зачастую вероисповедание, они так же легко вновь изменяли, смотря на «Московию» и ее народ только как на объекты личного обогащения. Возвратясь на родину тем или иным путем, некоторые из них (Штаден, Таубе и Крузе, А. Шлихтинг) составляли «отчеты» о своих подвигах и «тирании» московского царя и предлагали проекты военной оккупации и подчинения Московского государства. Опричники, как мы знаем, должны были покидать свои прежние владения в земщине, чтобы получить новые в опричных уездах; об этом иногда отправлялись даже специальные «высыльные грамоты». Однако на практике далеко не всегда зачисленные в «государев удел», особенно наиболее зажиточные землевладельцы, склонны были бросать свои старые места, и стремились лишь получить к ним добавку в опричнине. Изгоняемые же при «переборе людишек» в «земщину» зачастую лишались не только своих земельных имуществ, но и всего почти движимого имущества; целыми семьями тянулись такие невольные переселенцы в неизвестные для них окраинные участки с тем, чтобы там стать колонизаторами- проводниками московского влияния среди местного населения (как это было с выселенными в 1565 г. в Казанский край или с новгородскими помещиками, в 1571—1572 гг., размещенными по литовскому рубежу) и защитниками против нашествий внешнего врага. В первую голову удар пришелся но княжеско-боярскому землевладению. Чтобы успешно бороться с политическими притязаниями потомков бывших «удельных» князей и крупных нетитулованных феодалов- бояр, необходимо было ликвидировать всякую возможность поднять население против центральной власти царя, а для этого вырвать у крупного феодала его экономическую базу — наследственную вотчину. Опричнина с 1565 г. и стала действовать среди имевших густую княжескую прослойку уездов Суздаля, Ярославля, Белева, Перемышля, Ростова, Стародуба («Ряполовского»), Оболенска и других центральных уездов. Большие вотчины, лишенные старых хозяев, дробились на мелкие поместные участки; в гнездах «ленивых богатин» стали усаживаться худородные «воинники», готовые, во всем поддерживать царя, «смертною игрою играя» и «чести себе добывая». «Ленивые богатины», если массами не выселялись в определенный край (а таких случаев было немного), ждали возмещения потерям помногу лет, если опять-таки не успевали во-время «приискать» себе где-либо из «порозжих», т.е. не имевших пока почему-либо владельцев, поместий. Иногда, впрочем, взамен отобранной вотчины правительство давало участок земли также «в вотчину», а многие так и оставались без возмещения, сохраняя лишь те крохи былых владений, которые находились в «земских» уездах. Но и подобные счастливцы не очень дорожили своими новыми владениями, будучи далеко не уверенными, что новая волна конфискации, очередной опричный «вывод», вновь не захватит их. Поэтому они продавали свои вотчины, полученные «против» старых, или отдавали их «на помин души» в монастыри, выговаривая себе право жить в них «до живота», т.е. до смерти*. Многие из боязни конфискации пробовали прибегнуть к защите самих же опричников: «Большое число богатых торговых людей, — откровенно рассказывает опричник Штаден, — много бояр и богатых гостей из земских — те, что не служили на войне — закладывались вместе с вотчинами, женами и детьми, и всем, что у них было, за тех опричников, которых они знали; продавали им свои вотчины, думая, что этим они будут ограждены от других опричников». Однако подобные расчеты оказывались жестоко ошибочными — опричники, пограбив «закладчиков», выгоняли их, ссылаясь на свою присягу. ______________________ * См. очерк «Из истории опричной территории». ______________________ Земельная мобилизация захватывала таким путем огромные пространства государства. Решив вновь вернуть «земским» их старинные вотчины, Грозный, однако, провел очень серьезную меру, чтобы все же в максимальной степени сохранить за собою все крупные, в первую очередь княжеские, вотчины. 9 октября 1572 г. состоялся совместный приговор «освященного собора» и боярской думы, подтвердивший ранее изданный указ 1562 г., опиравшийся в свою очередь на старинное постановление времен Василия III. По указу 1562 г. княжата строго ограничивались в распоряжении своими наследственными вотчинами. Они не могли их ни продавать, ни менять, ни отдавать в приданое за дочерьми или сестрами: «а которого князя бездетна не станет (т.е. если он умрет) — и та вотчина имати на государя». Дочери не являлись даже, и наследницами родительских вотчин; право наследования было ограничено лишь самыми близкими родственниками умершего князя в пределах тех степеней родства, в которых церковью запрещался брак, — и то после доклада духовного завещания царю, который мог не разрешить и такого наследования: «и государь того посмотря, по вотчине, и по духовной, и по службе, кому которую вотчину напишет, велит указ свой учинить». Жена после мужа имела право владеть только небольшой его вотчиной до своей смерти; если же «вотчина будет великая, и государь о той вотчине указ учинит». Все это было подтверждено в 1572 г.* ______________________ * Акты исторические, I, № 154; С.В. Рождественский, ук. соч., стр. 121 сл. ______________________ Права бояр не-княжат также были сильно урезаны: они могли распоряжаться вотчинами только в пределах ближайшего родства — завещать братьям, детям, внукам и племянникам; во Всех других случаях земля отбиралась в казну. Даже свои неродовые, а пожалованные вотчины бояре не имели права свободно отказывать по наследству — все ставилось в зависимость от условий, какие были указаны в «жалованной грамоте»: «а не будет у кого государевы грамоты, и такие вотчины после того, кого не станет — на государя, хотя у кого и дети будут». Наконец, указом 1572 г. запрещено было давать вотчины в «большие» монастыри; уже переданные вотчины приказано было возвратить «вотчинам», «чтобы земля из службы не выходила».) Последним постановлением пресекались всякие попытки служилых людей ухорониться в дальнейшем за богатым духовным феодалом в надежде, что минует и вихрь опричнины, и тяжелая и разорительная государева служба при все усложняющихся военных операциях. Даже в «малые монастыри» разрешалось отдавать земли лишь с особого доклада царю и боярской думе. Указ 1572 г. должен был сыграть большую роль при возвращении вотчин прежним владельцам после «отставки» опричнины: очень многие княжеско-боярские владения так и остались «в отписке за государем», потому что все ближние родичи главного виновника во время казней 1560-х годов «истреблялись всеродне», как с ненавистью отмечал в своей «Истории великого князя Московского» кн. А.М. Курбский, и вотчина поневоле становилась выморочной. А страшный пожар 1571 г., истребивший огромное количество приказных документов и утрата подлинных грамот при бурных проявлениях опричной политики часто делала и для простых бояр невозможным доказательство всех своих прав даже на «выслуженные вотчины». Уцелевшие и пережившие опричнину «вотчичи» еще в XVII в. усиленно хлопотали о восстановлении своих, нарушенных опричниной, прав на когда-то принадлежавшие им владения. Законы 1562 и 1572 гг. очень ревниво соблюдались властью по отношению к вернувшимся на старые места князьям-вотчичам; при первом же известии о случаях нарушения этих законов и открывавшейся благодаря этому возможности для государевой казны получить новое приращение земельного фонда принимались соответствующие решительные меры*. Предпринятая якобы Симеоном Бекбулатовичем ревизия земельных владений духовных феодалов коснулась, конечно, в первую очередь тех вотчин, которые попадали монастырям в обход указа 1572 г. ______________________ * См. очерк «Из истории опричной территории». ______________________ Крупная владельческая вотчина, забираемая в опричнину, дробилась на мелкие, поместные участки. Вместе с этим дробились и разбивались и крестьянские «миры», сидевшие и работавшие на этих землях. Крестьяне уходили также, и вотчина пустела. Вполне понятно, что явившиеся новые помещики-опричники стремились захватить как можно скорее предназначаемое им владение со всем тем, что там находилось, и прежде всего с живым «инвентарем» — с холопами и крестьянами, чтобы иметь «жилое», а не пустое поместье, с которого можно было бы нести исправно «государеву службу», так строго с них требовавшуюся. В погоне за рабочими руками для развития собственного хозяйства опричники- землевладельцы не останавливались перед прямым насилием над соседом-земским. Крестьяне, юридически еще имевшие право перехода в «Юрьев день осенний» (26 ноября ст. ст.), фактически уже в значительной степени его лишились; «выход» сменялся «свозом» крестьянина после уплаты за свозимого долгов прежним его господам. Но и те, кто свободно мог передвигаться на новое место, далеко не всегда желали устраиваться в хозяйстве опричника-помещика.. Поэтому, по словам опричника-помещика Штадена, «кто не хотел добром переходить от земских под опричных, тех эти последние вывозили насильством и не в срок. Вместе с тем увозились или сжигались и крестьянские дворы»*. Русские документы также дают красочные примеры буквальной охоты за рабочими руками крестьян, которая шла между соперничавшими опричными и земскими землевладельцами. ______________________ * Г. Штаден, ук. соч., стр. 96. ______________________ Постоянно, занятый службою и нуждающийся в деньгах, помещик-опричник не отступался и перед прямым резким нажимом на крестьянство. В одних случаях нажим этот выражался в экспроприации части крестьянской земли в пределах собственного поместья для увеличения помещичьей запашки или в чрезвычайном увеличении помещичьих сборов; в других —превращался в прямой грабеж крестьянских «животов», в насильственную пауперизацию крестьянства, без заботы о дальнейших последствиях. Набеги опричников, сопровождаемые убийствами и мучительствами, распространялись очень широко и производились часто без всякого разрешения центральной власти. «Опричники обшарили всю страну, все города и деревни в земщине, на что великий князь не давал им своего согласия», — говорит Штаден. Опричные грабежи сельского населения особенно усилились, повидимому, во время и после «государева разгрома» Новгородской области и расположенных по пути к ней областей в 1570—1571 гг., когда один только что упомянутый Штаден, предпринявший подобную свою собственную экспедицию, вернулся из нее в сопровождении 22 нагруженных всяким добром возов. Результатом подобной «политики» явилось еще большее запустение когда-то населенной земли и еще большая мобилизация земельной собственности: крестьяне бежали от насильства, а опричники, «запустошив» поместье, били челом о пожаловании нового, мотивируя просьбу полной невозможностью дальнейшей исправной службы с пустой, лишенной рабочих рук, земли. Получив в опричнине полнейшую возможность хозяйствовать по своей воле, захватив вотчины крупного феодала, рядовой помещик-дворянин вовсе не склонен был щадить и оберегать «ратаев-земледельцев» или уничтожать «рабство» (холопство) у себя лично, как когда-то рисовали картину будущего дворянского, помещичьего государства Пересветов и Еразм. Советы последних выполнялись только в отношении опальной земщины. Так, например, в 1572 г., после опричного новгородского разгрома, царь приказал вблизи Новгорода, в Холынской волости на р. Волхове, устроить «свою (т.е. опричную) слободу», куда приказано было вызывать («кликати») на поселение всех зависимых людей с обещанием свободы и податных льгот: «Которые люди кабальные и всякые и монастырьскые, чей хто ни буди, к они бы шли во государьскую слободу на Холыню, и государь дает по пяти рублей, по человеку посмотря, а лгота на пять лет»*. ______________________ * «Новгородская летопись», стр. 121. ______________________ Так, за счет крестьянства, за счет его разорения устраивались в собственном «государеве уделе» представители дворян-помещиков, которые целиком поддерживали стремление розного утвердить «самодержавство», ликвидировать все остатки былой удельной раздробленности, и, наведя «порядок в феодальном беспорядке», создать централизованную монархию с сильною царскою властью во главе. Отношение к опричнине и ее деятельности со стороны людей других «чинов» Московского государства было менее четким. Представители духовных феодалов — епископы и монастырские «власти» — не выработали, повидимому, единства действий, не координировали своих сил, подобно княжатам и боярству. Когда возможность крутого поворота, приведшего к опричнине, еще только назревала, тогдашний глава русской церкви митрополит Афанасий пытался было в 1564 г., как мы знаем, противиться суровой политике Грозного. Роль Афанасия в событиях начала 1565 г. была двойственной. К Афанасию и ко всему «освященному собору» бросились московские опальные обитатели с просьбами о посредничестве, по образному выражению летописи, «наипаче велием гласом молиша его со многими слезами, чтобы... подвиг свой учинил и плач их и вопль утолил, и благочестивого государя и царя на милость умолил, чтобы государь царь и великий князь гнев свой отвратил, милость показал и опалу свою отдал...». Но Афанасий, еще недавно бывший «протопопом Андреем», духовником Грозного и учеником митрополита Макария, «книжник», составитель «Книги Степенной царского родословия», прославлявшей весь род московских государей, дипломатически уклонился от путешествия в Слободу под формальным предлогом необходимости оставаться во главе смятенной Москвы «для градского бережения, что все приказные люди приказы государьские отставиша и град оставиша никим же брегом». Вместо себя он отправил двух лично близких к Грозному людей: хитрого интригана и дипломата Пимена, архиепископа новгородского, и архимандрита Чудова монастыря Левкия, ярого «осифлянина», которого идеолог боярской партии кн. Курбский не мог вспомнить иначе как с проклятиями и бранью. По учреждении опричнины Афанасий держался в отношении ее вполне лояльно, но в мае 1566 г. ушел в отставку под предлогом, якобы «немощи велей» и проживал простым монахом в Чудове монастыре еще несколько лет. Сменивший его Филипп вмешался в политическую борьбу и погиб, как мы знаем, в столкновении с опричниной, лично, может быть, и не участвуя в боярском заговоре, но, вероятно, о нем зная и открыто и резко протестуя против наступившего вслед за раскрытием заговора опричного террора. Митрополиты: Кирилл (1568—1572 гг.), Антоний (1572—1581 гг.), бывший архиепископ полоцкий, и Дионисий (1581 —1586 гг.), —из игуменов новгородского Хутынского монастыря, — ничем не проявили себя в отношении опричнины и всего «домовного обихода» Ивана, покорно пополняя его волю и не протестуя против эксцессов, которым подвергалось духовенство в некоторых случаях; они милостиво разрешали Грозному в его личной жизни самые грубые нарушения церковных догм в вопросе о браке. Пассивен был в массе и митрополичий совет, «освященный собор», состоявший из высших представителей черного духовенства. В «деле» митрополита Филиппа особенно выделились, как ярые противники последнего, Пимен новгородский, Пафнутий, епископ суздальский, духовник царя протопоп Еленферий и архимандрит Левкий. Первый из них дважды (после ухода Афанасия и по низложении Филиппа в 1568 г.), видимо, метил на занятие митрополичьей кафедры и оба раза просчитался. Неудачи, конечно, и толкнули его на участие в заговоре, заставив возглавить новгородское духовенство с его сепаратистскими тенденциями. Елевферий и Левкий были ближайшими участниками веселой опричной компании царя и его интимными советниками; Елевферий подвергался со стороны Филиппа даже какому-то церковному наказанию и жестоко ненавидел митрополита, а Левкий был одним из тех «вселукавых мнихов осифлян», против которых так восставали представители светской крупной феодальной знати. Филиппа поддерживал один только Герман казанский, сам происходивший из старого боярского рода и бывший одно время (1552—1555 гг.) игуменом Старицкого монастыря, когда Старица еще представляла собою столицу удела кн. Владимира Андреевича. Через два дня после низложения Филиппа Герман был найден мертвым на московском своем подворье, и молва приписывала его смерть опричникам. Резко оппозиционно было новгородское духовенство, еще неизжившее, очевидно, воспоминаний о совсем недавней самостоятельности «Господина Великого Новгорода». Даже после 1570 г. оно с трудом мирилось со ставленником Москвы архиепископом Леонидом, сурово проводившим меры по упорядочению церковного богослужения и хозяйства, и вступало с ним в публичные пререкания, кончавшиеся иногда открытым неповиновением архиепископу. Недаром в Новгороде все кары Ивана IV и опричнины обрушились в первую очередь на «духовный чин». Крупные, духовные феодалы центра и севера Московского государства относились к опричнине более чем снисходительно. Правда, в некоторых случаях, когда их владения оказывались охваченными опричными землями, часть монастырских сел отписывалась в опричнину, но эти потери с лихвой возмещались (напр. у Кирилло-Белозерского или Троице-Сергиева монастыря) новыми пожалованиями «против» (взамен) отобранного, а выдаваемые из опричного управления «жалованные грамоты» предоставляли ряд очень выгодных льгот. Некрупные монастыри (напр. Симонов московский, Спасский ярославский, Шаровкин перемышльский и проч.) прямо переходили в опричнину, становились «опричными государевыми богомольцами». В своих крепких стенах духовные феодалы скрывали и опальных княжат, и бояр, и опричников, равно принимая от тех и других богатые вклады «на помин души» (в Иосифовке-Волоколамском монастыре были установлены постоянные «кормы» братии и поминанье по Малюте Скуратове, убитом при штурме г. Пайды в Ливонии 1 января 1573 г.; сам он и весь его род был погребен в монастыре). Мирились монастыри и с вмешательством в непосредственный, чисто монастырский, распорядок со стороны Грозного, заявлявшего, как сделал он это, например, в известном своем «учительном» послании 1573 г. в Кириллов монастырь, что сам считает себя «полумонахом» и потому имеет полное право наставлять на путь истины своевольных и погрязших в «мирских» привычках чернецов. В общем, церковь, не затронутая сильно опричной ломкой, шла по старой «осифлянской» традиции, поддерживая самодержавие московских великих князей взамен исходивших от них милостей. Подобную же позицию по отношению к опричнине заняло и посадское население, особенно богатые торгово-промышленные его верхи. Москвичи, так горячо выразившие в 1565 г. свою готовность расправиться с «государевыми изменниками», страдали, конечно, от опричного размаха, грабежей и насилий. Но эти бесчинства очевидно, не так уже отличались от того, что выносили они и до учреждения опричнины во время господства «сильных людей». Среди участников заговоров нет имен торговых людей, сравнительно немного их и в сохранившихся «синодиках» (поминаньях) казненных опальных людей (за исключением, конечно, пострадавших в 1570 г. новгородцев, псковичей, новоторжцев, и тверичей). На Земском соборе 1566 г. торговые люди решительно встали на сторону царя и безапелляционно высказались за продолжение войны. Открывавшиеся возможности вести торговлю с заграницей через прибалтийский рынок и порты манили московский посад, и разгром стоявших на этом пути новгородских, псковских и тверских торговых людей-конкурентов был московским торговым людям только наруку. Самый подбор земель, взятых в опричнину с первых моментов ее существования, показывает, что Грозный, строя хозяйство своего «особного двора», рассчитывал на поддержку торгового и промышленного севера Московского государства. На содержание опричного корпуса и для пополнения опричной государевой казны были взяты все наиболее торговые города и все главнейшие торговые дороги, идущие от Москвы, с стоявшими по ним торжками. За земщиной оставались лишь окраины да великий Волжский торговый путь. В начавшейся с 1570-х годах реорганизации опричнины, некоторые посады (Кострома, Шуя и др.) также вернулись обратно из «дворовых» в «земское», но таких городов было сравнительно мало, да и убыль компенсировалась хотя и страшно разоренным, но быстро оправившимся Новгородом и Выгозерским торговым путем, пролегавшим по опричной Обонежской пятине и выводившим к далекой Коле, которая с 1560-х годах стала оживленным тортовым пунктом по сношениям с разнообразными государствами Западной Европы. Вполне понятно, что посадское население, целиком сохранявшее свое внутреннее самоуправление, не было настроено против той администрации, которая теперь владела уездными землями. А то, что опричнина во многих случаях давала возможность стирать исстари сложившиеся таможенные грани, являлось лишним побудительным толчком к поддержке посадом опричной власти несмотря на все внешние «ужасы» ее приемов. Недаром такие люди, как Строгановы, сами со всею своей огромной вотчиной напросились в опричнину и в 1566 г. туда была взята Соль Вычегодская, старинная колыбель их благосостояния; в 1569 г. и английская торговая «Московская» компания выхлопотала себе обширнейшую привилегию, в одном из основных пунктов которой значилось подчинение компании «опричному совету». В 1573—1575 гг. сама Александровская слобода представляла собою бойкий рынок, куда собиралось много купцов, в том числе и иностранных (из Польши, Турции и т.д.); сами опричники заводили постоянные торговые связи даже с отдаленными районами Севера*. ______________________ * Акты западной России, III, № 58, стр. 166 сл. ______________________ Опираясь, таким образом, на среднего феодала—помещика, охранявшего жизнь даря от покушений и заговоров, активно боровшегося на военных фронтах и хозяйничавшего в конфискованных в «опричнину» вотчинах, строил Грозный свое «самодержавство» при поддержке, в общем, духовных феодалов и посада и применяя любые средства для достижения основной цели своей борьбы — вывести «измену» феодальной верхушки, навести порядок среди постоянно готовых к бунту или даже прямо бунтующих вассалов, укрепить централизованную национальную монархию в момент ее превращения в многонациональное государство. Свою «опричнину» поэтому Грозный ставил очень высоко и принадлежность к ней считал особой милостью, хотя полагал ее своим домашним делом, не любил показывать ее иноземным послам и даже приказывал прямо отрицать существование какого-то раздела государства на «опричную» и «земскую» половины в наказах отъезжавшим за границу русским посланникам. «А ныне есте ни в земском, ни в опричнине, — писал он своим послам, уехавшим в Крым еще до 1565 г. и потому не записанным ни в земские, ни в опричные списки, — и вы б нам послужили, чтоб вам к нам приехати, оже даст бог, к нашей милости. А ныне есмя вас пожаловали для ваших нуж послали... своего жалованья из опричнины. И вы б нам послужили, во всяком деле нашем порадели..., а мы вас и вперед хотим своим жалованьем жаловати...»*. Однако Грозный, награждая и оберегая «своих» «близких» людей — опричников, не останавливался перед жестокой расправой с ними, даже с самыми интимными фаворитами (как, например, с Ф.А. Басмановым), когда видел, что «близость» их перерождается если не в прямую измену, То, по крайней мере, в пренебрежение своим долгом и обязанностями. «Опричники», «дворовые» в подобных случаях так же «доходили» » до государевой опалы и казни. Не останавливался Иван и перед саркастической издевкой над оплошавшим, показавшим себя неудачливым воином, опричником; он, например, зло потешался над своим любимцем В.Г. Грязным, взятым в плен крымцами, и называл его в письме к нему «неженкою», «женкою» и зайцем, попавшим в торока к охотнику. Грозный давал опричникам власть и богатство, но все же не смог преодолеть окончательно старых представлений о «чести» рода, распределял своих «особных» людей согласно родословно-наместническому принципу и под злую руку презрительно обзывал их «страдниками», которых только допустил к своей особе, «хотячи от них службы и правды». Сами опричники смотрели на царя как на своего единственного повелителя: «Ты, государь, аки бог — и малого делаешь великим», отвечал на укоры упомянутый В.Г. Грязной. Если противники из княже-боярского лагеря, как Курбский, играя словами «опричь» и «кроме», называли опричников «кромешниками», а опричнину — «тьмою кромешною» (т.е. адом), то в устах опричников опричнина звучала «государевою царевою светлостью», и этот явно бытовавший в «опричном» населении термин попадал иногда даже в литературные произведения и официальные документы**. ______________________ * ЦГАДА, «Крымские посольские книги», № 13, лл. 427 сл., грамота А. Ф. Нагому от июня 1571 г.
______________________ Опричнина ломала решительно и смело верхушки феодального класса и поддерживала великокняжескую власть— этим, в условиях времени, она была безусловно прогрессивным историческим фактором, но в самой себе она таила уже острые социальные противоречия. Не могло быть — и не было — единства между помещиком-дворяницом и посадским ремесленном или купцом; между «опричниками» из таких знатнейших фамилий, как князья Шуйские или Одоевские, и только «поверстанным» рядовым — «воинником» из бывших холодов тех же княжат. Резкий классовый антагонизм вскрывался в отношениях опричника-землевладельца и зависимого от него населения его поместья — крестьянина и кабального холопа — и временами уже выливался в настоящие крестьянские восстания; классовая борьба принимала характер хотя ещё и не повсеместной, но во многих случаях открытой гражданской войны. Дорвавшееся до власти в опричнине поместное дворянство совершенно отмело лозунги, которые за несколько лет перед тем провозглашали в памфлетическо-полемической литературе его представители — охрану земледельца — «ратая» и отмену холопства. В отношении последнего если и делалось что-либо, то только постольку, поскольку это касалось, как мы видели, холопов земских людей да еще некоторых возможностей холопам опричников записываться в опричные стрелецкие отряды. Массовые казни вызывали большое стремление «слуг и служанок» (как называет их Штаден), заподозренных в измене бояр и других людей из «земского», освободиться путем доносов на своих господ;* голод и моровые поветрия создали также большое количество бродячего и беглого люда из бывшего холопства. В конце-концов против всей этой массы в 1582 г. был издан «боярский приговор», скрепленный Иваном IV, по которому ложных доносителей подвергали жестокой казни. ______________________ * Г. Штаден, ук. соч., стр. 96. ______________________ Опричнина в общем достигла своей цели. Княжеоко-боярская аристократия если и не была уничтожена ею целиком, «всеродне», то во всяком случае разгромлена так, что не являлась уже политически опасной для самодержавной власти московского царя. На первый план вместо нее вышел второстепенный слой феодального класса — поместный дворянин и сын боярский, который и стал хозяином в политике при царях Федоре и Борисе. В опричных репрессиях исчезли остатки феодальной раздробленности, и Московское царство становилось централизованным государством с сильной монархической властью во главе. Другим результатом опричных порядков было то, что, благодаря лихорадочно производимой усиленной мобилизации землевладения, разрушалась не только благоустроенная крупная вотчина с налаженным хозяйством путем превращения ее в мелкие поместные владения, но для образования последних часто привлекалась и масса «дворцовых» и «черных» земель. Крестьянское население всех этих новых поместных дач все более и более нищало, испытывая разнообразный гнет своего нового господина-помещика, бежало и «пустошило» его владения, что в свою очередь вызывало стремление помещика закрепить крестьянина за собою путем хотя бы временного введения «заповедных лет», когда отменялось право смены владельца и запрещалось передвижение, т.е. отменялся уже юридически «Юрьев день». Наконец, прямое наступление на крестьянство дворянина-опричника, выражавшееся в грабеже крестьянских «животишек», вело ко все большему развязыванию уже настоящей крестьянской войны, которая в начале XVII в. и разразилась в Московском государстве. Этому еще более способствовал и опричный приказный аппарат, примененный в качестве пресса по выжиманию из населения необходимых средств для успешного проведения внешней политики, направленной преимущественно в интересах все того же помещика-дворянина. Впервые опубликовано: П.А. Садиков. Очерки по истории опричнины. Изд. Академии наук СССР. М.-Л. 1950.
Садиков, Пётр Алексеевич (1891—1942) — советский историк, профессор ЛГУ. | ||
|