| ||
|
Этот мастерской, прекрасно написанный очерк истории Украины замечателен в особенности тем, что факты, в нем выведенные, ясно обличают односторонность воззрения автора и доказывают неопровержимо мысль прямо противоположную той, на которую он намекает довольно ясно во многих местах. Украина могла бы сделаться самостоятельною, если бы не измена дворянства и не владычество Москвы, убившей ее народность, — вот что старается внушить автор. А вот что показывают факты: польско-католическое дворянство угнетало народ; Хмельницкий освободил его и выгнал поляков. Не прошло пяти лет, природные украинцы, православные, сподвижники Хмельницкого, заняли место польского дворянства и стали угнетать народ; запорожцы, под начальством Брюховецкого, прогнали их и продолжали их роль; наконец, московских чиновников окружила новая шайка украинских дворян, своекорыстных угнетателей народа. Что из этого вытекает? Что деспотизм дворянства не был внешним насилием, которое можно стряхнуть навсегда, как, например, иго татар в Северной России, а проявлением органического недуга, коренившегося в самой Украине. Она из себя пускала этот росток, поглощавший жизненные ее соки; сколько раз его ни подрубали, столько же раз он вырастал вновь. Отчего дворянство угнетало народ? Отчего народ не мог ужиться с ним? Отчего история его представляет ряд геройских восстаний, всегда бесплодных? Оттого, что положение народа было ничем не обеспечено и потому невыносимо. Земля была отобрана у него издавна, и он утратил на нее всякое право. Народ находился на степени пролетариатства. Автор не скрыл этого факта, но как будто не понял всей его важности. Между тем очевидно, что этот недостаток оседлости был главною причиною бессилия Украины. Из ее подвижного, блуждающего населения могло выходить казачество, но не могло образоваться земледельческого класса; энергия ее могла проявляться в судорожных потрясениях, но не могла принять нормального развития. Упрочить быт народа — вот что было необходимо для того, чтобы спасти Украину, и вот с чего должны были начать те, которые мечтали о ее самостоятельности. Нужно было каким бы то ни было образом восстановить связь земледельческого класса с землею. Этого не пытался сделать ни Богдан Хмельницкий, раздавший земли своим казакам и дворянам, ни Брюховецкий, которого так несправедливо оклеветал автор, ни Дорошенко, и никто из героев Малороссии. Значит, они не могли этого сделать, не имея на то сил. А если они не могли, то, значит, никакой кошевой, ни гетман не был на то способен, а нужна была посторонняя, внешняя власть, самодержавная, неподсудная — власть государя. Вообще, чтобы защитить народ, чтобы положить конец борьбе сословий и обуздать дворянство, на это недостаточно было власти избранной, всегда робкой перед избравшими ее; тем более недостаточно, что претендовать на эту власть могло только лицо, принадлежащее к тому классу, который отделился от народа: ибо казак не есть представитель народа, а есть явление случайное, ненормальное, вызываемое антинормальным положением, т.е. насилием. А как скоро необходима была власть высшая, государственная, то, очевидно, должна была выступить Москва, а не Польша и не Турция. Что народ решительно был против союза с Польшей и с неверными — это невольно высказывает автор в десяти местах. Мало того, народ держался Москвы, а высшее казачество только, носившее в себе зародыш аристократии, привыкнув к вольности и тревогам безначалия, беспрестанно затевало измены и переходило от турок к полякам — это также показал автор, если и не признал. Как же было поднять народ, как восстановить его связь с землею? На это два средства: прикрепить землю к земледельческому классу, прикрепить земледельца к земле. Спрашивается: мог ли украинский народ воспользоваться поземельною собственностью, удержать ее, совладать с нею? Нет, не мог. Это доказывается ясно тем, что казаки, наделенные ею, отдавали ее за бесценок, за бочку горилки, без необходимости. Так перешли почти все их земли в руки дворян, и Теплов предлагал императрице Екатерине принять против этого меры. Что же оставалось? Прикрепить народ к земле — мера насильственная, возмутительная, кажется с первого взгляда, а при всем том спасительная. Это было зло великое, великая жертва; но этим злом и им одним могло быть отвращено еще большее бедствие. К тому же видно, что если бы не ввела Екатерина крепостного состояния, оно постепенно вошло бы само собою. Казаки и простые поселяне, как видно из той же записки Теплова, сами себя отдавали в кабалу. Одним словом, прикрепление земледельческого класса к земле было так же необходимо в Малороссии, может быть, еще необходимее, чем в Великороссии. Между тем нельзя отрицать, что Украина много настрадалась от Москвы. Во-первых, переход от казачьего разгула к самодержавию был крут и тяжел. Великороссия, воспитавшая свою форму правления в себе самой, постепенно к ней привыкла, тогда как на Малороссию она налегла вдруг. Ненависть украинцев к польскому владычеству обнимала не только угнетение собственно Польского правительства, но и вообще условие государственной власти, какой бы то ни было. В борьбе за свою свободу она не могла различать и признать того, что составляет необходимое условие существования всякого государства. Им хотелось войти в состав державы Московской, пользоваться ее защитою и не платить податей, вести дипломатические сношения с соседними державами. Все почти привилегии, выговоренные Хмельницким, по существу своему были несовместны с государственным началом, будучи принадлежностью его самого, и, кроме того, как все привилегии, благоприятствовали высшим сословиям и ничего не значили или даже были предосудительны для народа. От этого так часто, при соприкосновении с государственною властью, отскакивала от нее в ужасе та часть украинского народа, которая наиболее свыклась с разгульною жизнью, т.е. казаки. Они признавали необходимость верховного владычества Москвы и боялись его, не могли свыкнуться с его требованиями. От этого также склонялись они по временам к татарам и туркам, зная наперед, что то было бы подчинением только на словах. Во-вторых, нет сомнения, что великороссийские чиновники, т.е. представители государственного начала, к которому следовало исподволь, мерами кротости, приучать украинцев, возбуждали к себе неприязнь. Они обходились с Малороссиею круто, произвольно, как со страною побежденною. Это еще более отталкивало украинцев. Пусть, однако же, они спросят у нас, каковы бывают выслужившиеся хохлы, приезжающие на промысел в наши великороссийские губернии, и тогда они научатся понимать и прощать зло, почти неизбежное на той степени образованности, на которой стоим мы и стоят они. Что говорить, наша администрация незавидна; но какова она была у них, такова и у нас. Угнетателями мы никогда не были. Итак, Украине, предоставленной себе самой, предстояла бедственная будущность. Она была обречена истощиться в бесплодной борьбе, в порываниях свергнуть с себя насилие, беспрестанно порождаемое ею самою. Народность украинская сплачивала жителей Украины только в минуты угрожавших ей извне опасностей. Она поднималась цельною массою только для отражения поляков и католиков и потом опять распадалась на два сословия, из которых одно давило другое. Одна верховная государственная власть, извне призванная, могла положить этому конец. Спасение Украины требовало отречения от политической самостоятельности. Казачество должно было исчезнуть как явление, вызванное насилием; избавив Малороссию, оно совершило свое дело, а дальнейшее его существование, несмотря на поэтическую, увлекательную его прелесть, было бы бедствием для Малороссии, — автор это показал. Собственно, для земледельческого класса оно ничего не сделало, не могло сделать и даже не хотело сделать. Любопытно сравнить казачество, как вооруженное восстание против угнетения поляков и католиков, с борьбою Православия, как учения, против католической пропаганды. Украинское духовенство также организовалось в братства, завело школы и академию и выставило также много достойных поборников святой веры, много мучеников, как и казачество на своем поприще. Но замечательно только, что в борьбе с католическим духовенством малороссийские ученые подчинились его влиянию, приняли его язык, его науку, схоластику, его систему доказательств и вместе с тем много таких мыслей, которые могли омрачить чистоту веры. Некоторые даже сознательно перешли в Католическую церковь, почти все бессознательно заразились, и Бог знает, к чему бы это повело, если бы живое общение с великорусским духовенством не удержало их на опасном пути. Что бы ни говорили, а Московское государство спасло материальное существование простого народа в Украине и теперь значительно улучшило его введением инвентарей; оно положило конец притязаниям Польши, спасло Православие и вывело ненавистную Унию. Всего этого Украина для себя не могла сделать. Пусть же народ Украинский сохраняет свой язык, свои обычаи, свои песни, свои предания; пусть в братском общении и рука об руку с великорусским племенем развивает он на поприще науки и искусства, для которых так щедро наделила его природа, свою духовную самобытность во всей природной оригинальности ее стремлений; пусть учреждения, для него созданные, приспособляются более и более к местным его потребностям. Но в то же время пусть он помнит, что историческая роль его — в пределах России, а не вне ее, в общем составе государства Московского, для создания и возвеличения которого так долго и упорно трудилось великорусское племя, для которого принесено им было так много кровавых жертв и понесено страданий, неведомых украинцам; пусть помнит, что это государство спасло и его самостоятельность; пусть, одним словом, хранит, не искажая его, завет своей истории и изучает нашу. Впервые опубликовано: информация в поиске.
Самарин Юрий Федорович, (1819-1876) — известный писатель и общественный деятель, русский публицист и философ. | ||
|