Б.В. Савинков
Русские солдаты в Париже

Из книги очерков «Во Франции во время войны»

На главную

Произведения Б.В. Савинкова (Ропшина)



Парижская уличная толпа — как океанские волны. К ней невозможно привыкнуть. Среди пестрых нарядов, женских шляп, приказчичьих котелков и военных кепи мелькают тюрбаны индусов, желтые гетры английских солдат, черные шинели бельгийцев, плащи гумье и иногда, очень редко, итальянская, расшитая золотом шапка. В последние дни в этой толпе, в мятущемся океане, замелькали новые лица — рассыпались новые, непривычные глазу брызги. Серая, защитного цвета, рубаха, малиновые погоны, круглая, набекрень, фуражка, походка вразвалку и высокие сапоги. Это — русские. Русские, бежавшие из немецкого плена солдаты. Их девять человек, и у каждого свое приключение. Французы удивляются им: они молоды, крепки, дышат здоровьем, и им удалось пройти через немецкие войска во французские траншеи в Вогезах.

«Находившись в плену, в Германии, было очень плохо. И записали меня на работу насилком. И вот поехал я на работу. Оттудова я убежал. Нас убежало четыре человека, бежали мы пять ночей и пять дней, не евши. Переходили четыре позиции и три проволочных заграждения. Пришлось ползти версты две с половиной ползком. В нас стреляли и французы и немцы. Я решил убежать, не щадя своей жизни, чтобы пробраться к своим союзникам французам и стать в ряды своих братьев и защищать свою родину от злодея. Очень это было трудное путешествие».

Так они пишут. А вот что они говорят:

—В начале декабря взяли нас в плен. Было это под Ченстоховом. Заехали вперед нас уланы и — здравствуйте, будьте добры... Взяли нас и отправили в какую-то, Бог их знает, Баровну. Отобрали все: сапоги, перчатки, деньги, у кого они были, часы и другую прочую мелочь. Один было наш — Заикин ему фамилия — ни за что не хотел отдавать. Ну, избили его, конечно. Держали нас в Баровне, в карантине, пятеро суток. Из Баровны отправили в Ламсдорф, верст сто двадцать от Ченстохова. Заставили строить бараки для пленных. Строим, работаем целый день. А есть почти не дают: утром кофе, в полдень суп, вечером кофе и три четверти фунта хлеба. Да и хлеб-то с картошкой. Табаку нет. Спать ложишься, а хочется есть. Французы-пленные были — смеются: «Воп appetit dormire» [«Сладко вам поспать» (фр.)]. Не выдержал я, заболел. Прихожу в околоток, а там таких, как я, около сотни. Пришел офицер, посмотрел на нас и командует: «Смирно... Левое плечо вперед, бегом марш!..» Побежали мы. Которые падают, а я все бегу. Обежали кругом бараков, офицер говорит: «Какие же вы больные?.. Марш обратно в казарму!..» Прожили мы этак с месяц, посадили нас в бычий поезд, снова везут. На станциях — вольные. Ругаются, камни бросают, кричат: «Варшава kaputt». Приехали мы наконец, — уж и не знаю куда. Велят нам окопы рыть. Роем. Есть опять почти не дают. Приходит комендант, — по-русски хорошо говорил. Мы ему говорим: «Дозвольте нам хлеба». Он подумал и говорит: «Хлеба нет и не будет, а супа и картошки прибавлю. Ступайте работать...» Хорошо. Работаем мы. Роем окопы. Только, конечно, никакой прибавки не вышло. С неделю лучше кормили, а потом опять те же кофе и суп... Потом отправили нас в Майянц. Здесь полегче жилось: испанский посланник ревизию делал. Из Майянца потащили нас в Дармштадт, из Дармштадта — Саарбрюкен. В Саарбрюкене записали на железный завод таскать рельсы. Хорошо. Таскаем мы для хозяина, господина Бамберга, рельсы... Тут я и задумал бежать. Очень уж плохо в плену, и работаешь на кого? На проклятого немца. Да и надоело в Германии: «Ja, ja, ja, ja»... — и чего лопочут, понять невозможно. Вот однажды ночью перелезли мы через забор — я и еще один унтер-офицер — и в поле. С завода уйти не хитро, а чего дальше нам делать? Куда идти? Ни карты, ни компаса и денег нет ни копейки. Ну, однако, перекрестились — идем... Направление берем по солнцу, а если дождь, — по деревьям: на деревьях мох всегда на север растет. Шли мы так трое суток, не евши, конечно. Главное, по ночам старались идти, и то с оглядкой: как бы на немецких жандармов не выйти... На четвертый день слышим: стреляют из пушек. Слава Богу, значит, близко французы. Идем, видим, деревня, в которой был бой. На пятые сутки уже не только из пушек, а и из пулеметов стреляют... Подались мы немного правее — прямо в проволочные заграждения попали: от земли четверти на две, как паутина. Начали их мы осторожно перелезать. Вдруг часовой кричит по-немецки: «Кто ты тут? Отвечай!..» Мы, конечно, молчим. Стал он винтовкой грозить. Однако вечер, темно. Перелезли мы и ползем. Тихо ползем, неслышно. Часовой пострелял, пострелял и бросил. Доползли до окопа. Видим — окоп пустой. Притаились мы, просидели в окопе всю ночь. Утром выглянули, глядим: стоит на горке французский солдат. Так обрадовались ему, как отцу родному. А он тоже заметил нас и сейчас же открыл огонь. Вышли мы из окопа, подняли руки вверх, говорим: «Мы — не немцы. Мы — Русь. Мы из немецкого плена ушли»... Окружили тут нас французы, увели во французский окоп.

Накормили, дали вина. Есть так хотелось, что даже во рту болело... Потом завязали платком глаза и отправили на вторую линию. Там капитан по-русски нас допросил. Ну, мы все ему рассказали: что у немцев видели, где и как... А потом на автомобиле — в Верден. Из Вердена по железной дороге сюда. Теперь ждем, когда отправят обратно в Россию... Бог нас спас, и в Париже жить хорошо,— чего лучше? А только хочется нам домой... Нельзя: надо еще послужить...»

Их «Бог спас», — они, «главное, по ночам старались идти, чтобы на немецких жандармов не выйти». Но были и такие, которые смело стучались в чужие двери: «Шли мы, шли, а на четвертый день так захотелось нам есть, что хоть ложись и вой волком. Видим, в лесу мальчишка, вроде как пастушонок. Поманили мы его пальцем, говорим: «Слышь, паренек, беги, принеси нам хлеба, видишь — с голоду помираем». Мальчишка смышленый, закивал головой; хорошо, мол, ждите здесь, принесу... И побежал на деревню. А мы на дерево взлезли, глядим, как он бежит по дороге, ждем, принесет либо не принесет? Прошло времени с час, глядим, возвращается наш мальчишка, только вовсе без хлеба, а с ним два жандарма. Значит, продал, бесенок... Ну, мы, конечно, давай Бог ноги... Уж и бежали же мы тогда... А к вечеру я говорю: «Слышь, не могу я больше, постучимся куда попало... все равно помирать... а может, выручат добрые люди...» Видим, в стороне от дороги — дом, хороший дом, каменный, в два этажа. Постучались в окно. Отворяет старуха. Увидела нас, говорит: «Кто вы будете? Что вам нужно?..» Мы говорим: «Мы — русские. Мы — солдаты». — «Русские?» — говорит, а сама со страху трясется. «Да уж русские, будьте спокойны... Дозвольте войти»... Оглянулась она, — в поле нет никого, да и поздно, вечер упал. Заперла она двери, ставни закрыла, засветила огонек, напоила нас, накормила, а как стали мы собираться, — денег дала, и гляжу, подает икону. Серебряная иконка, а на ней французская Божья Матерь. «Вот, — говорит, — возьмите, — благословение мое, дай вам Господи, желаю русским людям удачи...» Так, верите ли, чуть не заплакал я... Вот какая нашлась старуха. Без нее мы бы погибли как мухи...»

«Очень это было трудное путешествие...», «Я решил убежать, чтобы стать в ряды своих братьев и защищать свою родину от злодея...», «Хочется нам домой: надо еще послужить...» Я передаю слова русских, серых и незаметных солдат — владимирских и нижегородских крестьян. Мне нечего прибавить к этим словам. Здесь, в чужом и далеком Париже, мне остается только повторить несмелое пожелание: «Дай вам Господи... Желаю русским людям удачи...»


Опубликовано: Во Франции во время войны. Книга очерков. М. 1916.

Савинков, Борис Викторович (литературный псевдоним — В. Ропшин) (1879 — 1925) — русский революционер, террорист, один из лидеров партии эсеров, руководитель Боевой организации партии эсеров. Участник Белого движения, писатель, прозаик, поэт, публицист, мемуарист.


На главную

Произведения Б.В. Савинкова (Ропшина)

Монастыри и храмы Северо-запада