В.И. Сергеевич
Древности русского права

Т. 3
Землевладение. Тягло. Порядок обложения
Книга седьмая
Тягло и порядок обложения

На главную

Произведения В.И. Сергеевича

СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Тягло

Тягло, что и теперь тянет русский человек, появилось в глубокой древности, задолго до возникновения Московского государства. Но свойства его в наше время и в старину далеко не одни и те же. Я сделаю попытку собрать свидетельства старых памятников о тягле и выяснить его древнейшие признаки и отношение к землевладению.

Наши древние волости-княжения с первого своего появления на свет Божий возлагали уже на своих подданных разные повинности. Древнейшее известие о них относится к княжению Св. Ольги; говорит о повинностях и Русская правда, и даже в своей древнейшей редакции. По новгородским памятникам XIII века, все население этого обширного княжения, городское и сельское, несет повинности в пользу государства и расписано для этой цели в разные "потуги". Московские памятники говорят "о тягле". Потуг и тягло — слова одного корня; ими обозначается обязанность населения нести государственные повинности, тянуть их к известному центру. Москва сходится здесь с Новгородом и Киевом. Порядок обложения маленьких волостей-княжений должен был очень измениться в обширном Московском государстве, но тягло не есть создание Москвы, оно старина и в Москве.

Что же такое тягло?

Слово это имеет двоякое значение. Оно обозначает, во-первых, каждую повинность, лежащую на тех или других лицах. В 1555 г. царь и Великий князь Иван Васильевич пожаловал волостных крестьян Усецкой волости, дозволил им судиться излюбленными старостами, а волостелин доход перевел в оброк и приказал:

"Собирати им тот годовой оброк по животам и по промыслам, как иные тягли меж себя разводят" (АЭ. I. № 243).

Такое же распоряжение имеем и от 1622 г. (АЭ. III. №126). Итак, всякая отдельная повинность — есть особое тягло. Оброк за наместнич корм — это одна из таких повинностей, составляющая особое тягло; она разводится на население, как и все другие тягла, т.е. повинности. Новгородские писцовые книги говорят, что с обжи надо тянуть "всякое тягло", т.е. всякую повинность (IV, 4).

Кроме повинности, слово тягло означает еще и способность нести ту или иную повинность в пользу государства. Каждый человек тянет повинности в меру его хозяйственных сил. Люди, которым платить не с чего, никаких повинностей не тянут. В грамотах о сборе повинностей московское правительство предписывает плательщикам: "Учинить между собой оклады по тяглу и промыслам" (АЭ. III. № 126; IV. №№ 243, 250, 251. 1622—1682). Здесь тягло — есть способность к платежу; оклад платежа определяется по этой способности, по тяглу. В 1581 г. крестьянин с. Борки, Григ. Яковл. Дубинин, занимал полтрети выти земли, с чего и должен был тянуть тягло; но он до такой степени "охудал и отемнел", что ничего не мог платить; ему дали льготу на два года (Писц. кн. XVI века. II. 314). Тягло тянут люди состоятельные.

Итак, старое тягло не только повинность, но и способность нести повинность. Поэтому в дальнейшем изложении мы должны исследовать два вопроса: из каких повинностей слагается тягло и как определяется способность нести эти повинности.

I

Начнем с повинностей. С течением времени число их очень возрастает и изменяется самый способ их отбывания. Наши источники слишком скудны для сколько-нибудь полной исторической картины повинностей; мы ограничимся их перечислением с указанием времени, к которому они относятся, и памятников, в которых они встречаются. Для нашей цели этого совершенно достаточно. Мы будем называть тягла их старыми именами. Они очень выразительны и говорят сами за себя.

1. Корм, т.е. поставка пищевого довольствия, является одним из древнейших видов повинностей. О нем говорит уже Русская правда в ее древнейшей редакции. Она определяет корм чиновнику (вирнику), ездившему по волостям для суда, и его лошадям. Русская правда уже переводит корм на деньги. Самый термин "корм" в Русской правде не встречается, но он уже известен начальной летописи; в московских памятниках он делается общеупотребительным. Получение корма, натурой или деньгами, есть обыкновенный способ содержания в Москве наместников, волостелей и их пошлинных людей.

В половине XVI века в истории корма происходит крупная реформа. В тех местностях, в которых разрешаются, по просьбам жителей, выборные судьи, корм переходит в денежный оброк и начинает поступать в государеву казну. Этот оброк включал в себе, однако, не один корм, но и "присуд" наместников и волостелей и "доход их пошлинных людей". Присудом назывался округ, предоставляемый суду и управлению наместника или волостеля, и те сборы, которые они получали со своих судебных действий, с выдачи правых грамот, докладных списков, полевые пошлины и пр*. Эти пошлины собирались чрез посредство их людей, отсюда термин "их пошлинные люди". Эти пошлинные люди в качестве судебных приставов имели свой доход от вызова к суду и других процессуальных действий. С заменой приказных судей выборными все эти сборы были отменены; выборным судьям предписывалось "пошлин с судных дел не имати ни которых" (АЭ. I. № 243. 1555). Но с переводом корма на деньги в государев оброк стали переводить и "присуд, и доход пошлинных людей" тоже в оброк. Таким образом, то, что прежде выплачивали тяжущиеся, теперь стало тяглом всех плательщиков податей. Очень оригинальный способ обложения! Только корм мог быть точно вычислен и переведен в соответствующей цифре в оброк; присуд и доход пошлинных людей, конечно, из года в год менялись, а потому и не подлежали точному переводу в оброк. Цифра оброка определялась поэтому несколько произвольно. В грамотах, которыми установлялся этот оброк, приводится обыкновенно такой мотив: "что бы крестьянству продаж и убытку не было". А потому нет основания думать, чтобы замена наместничих поборов оброком ухудшала положение плательщиков. Возникавший таким образом оброк можно рассматривать как особый налог за право иметь своих выборных судей; это был откуп от приказных судей. Так именно и смотрели на это в XVI веке. В сотной из писцовых книг переяславским рыболовам читаем:

______________________

* "А оброк есмя за волостелины доходы сокольнича пути, и за присуд, и за всех волостелиных пошлинных людей пошлины... велели положите на год деньгами... А собирати им тот оброк со всего своего присуда..." (АЭ. 242. 1555). "А нашего оброку за наместничь корм и за присуд и их пошлинных людей доход сто девяносто пять рублей..." (АЭ. I. № 543. 1589).

______________________

"Да рыболовы же дают царю и вел. князю откупу за волостелины и их пошлинных людей (доходы) — по откупным жаловалным грамотам" (АЭ. I. №261. 1562).

Жалованная грамота переходит здесь в откупную.

Кроме корма судьям, выдавался еще корм людям всякого рода, которые отправлялись куда-либо по княжескому делу. Древнейшее указание на такой корм находим в грамоте Великого князя Андрея Александровича конца XIII века. По договору с Новгородом он имел право посылать три ватаги рыболовов на море. Новгородцы должны были давать им корм "по пошлине". В московское время право на такой корм имели все княжеские посыльные, которые носили наименование гонцов и "ездоков". Сюда относились всякого рода чины, куда-либо командируемые по княжескому делу, а в том числе и многолюдный штат княжеских охотников: псарей, бобровников, подлазчиков и проч. Княжеские охотничьи собаки также получали корм*. В отличие от корма судей, это не была постоянная повинность, а временная и случайная, обусловливаемая проездом княжеских гонцов, а потому и очень неравномерная для плательщиков: одни платили, другие нет.

______________________

* АЭ. I. № I. 96, 136; АИ. I. № 200. 1294—1578.

______________________

К тому же виду повинностей надо относить и обязанность подданных кормить княжего коня. Льготные грамоты, освобождающие от этой повинности, очень кратки и не объясняют, в каких случаях она имела место. Можно думать, что это была обязанность местных жителей давать продовольствие княжеским лошадям во время княжеских поездок и при переводе княжеских конных табунов из одного места в другое*.

______________________

* Д. к АИ. I. № 193. 1451. Более древнее указание находим в завещании Великого князя Ивана Ивановича от 1356 г. Он предоставляет своим преемникам по городу Москве право "кони ставити по станом и по варям".

______________________

Наконец, на населении лежала обязанность кормить войска в военное время. Древнейшее указание на нее относится к XI веку. В 1018 г., после победы соединенных сил Болеслава Польского и Святополка Владимировича над Ярославом, победители заняли Киев, и польские войска были размещены по городам на покорм*. Эта практика живет и в XV веке. В 1451 г. Великий князь Московский, Василий Васильевич, заключил договор с Великим князем Тверским, Борисом. В договоре есть статья, устанавливающая оборонительный союз против татар, литвы, поляков и немцев. В случае войны московский князь обязывался лично выступить во главе вспомогательного войска, а там, где окажется нужным для ограждения границ, поставить "сторожу". Для этой "сторожи" он мог брать "корм", но не корыстоваться ничем лишним. Это различие "корма" и "корысти" указывает на то, что под кормом разумелось нечто определенное, хотя, может быть, только обыкновенными потребностями здорового человека. В 1478 г., во время похода Великого князя Московского на Новгород, войска его пользовались кормом во владениях союзника его, тверского князя. Михаил Тверской назначил для этой цели особого сына боярского "отдавати кормы по отчине своей"**.

______________________

* Лавр. 1018. Тот же корм войскам разумелся иногда под термином "зажитье". В Новг. 1 под 1216 г. читаем:
"Мстислав же поиде Серегерем и вниде в свою волость и рече новогородцем: идете в зажитья, толико голов не емлете. Идоша, исполнишася корма и сами и кони". В выражении "толико голов не емлете" можно видеть указание на размеры корма: воины не должны были ни уводить с собою скот, ни бить на месте. Это условие не всегда соблюдалось, и летопись сохранила жалобы на то, что убоина отсылалась иногда воинами в свои деревни.
** Рум. собр. I. № 76; Воскр. лет. 1478 г. В летописях встречаем и жалобы на превышение воинами всякой меры при кормлении. В Воскр. под 1438 г. читаем:
"Идущим же им к Белеву (воинам Великого князя Василия Васильевича) все пограбиша у своего же православнаго христианства и мучиху людей из добытка, и животину бьюще, назад себе отсылаху".

______________________

С развитием в Москве числа постоянных войск, с возникновением пищальников, стрельцов, казаков, пушкарей, воротников и пр., население облагается повинностью доставлять корм этим войскам и их лошадям и в мирное время. Первоначально это натуральная повинность, состоящая в доставлении хлеба и овса; она одинаково падает как на уездных людей, так и на горожан. Но горожане могли вовсе не заниматься хлебопашеством, а потому у них эта повинность переходит в денежную; они вносят деньги, на которые правительство и закупает хлеб. Иногда правительство само переводит хлеб на деньги и требует сбора денег, а не хлеба. Это делается для отдаленных мест, откуда доставка хлеба обошлась бы дороже покупки его в месте назначения. В указах предписывается собирать хлеб и деньги то на жалованье одним стрельцам, то стрельцам, казакам, пушкарям, воротникам и иных чинов людям. Когда возникло такое обложение, этого с точностью сказать нельзя. Памятники же, в которых о нем идет речь, все относятся к XVII веку. В памятниках конца века это хлебное жалованье называется годовым. Одно из позднейших известий о нем относится к 1688 г. Этот корм, следовательно, собирался и после возникновения стрелецких денег*.

______________________

* АЭ. III. №№ 7, 43, 48, 72, 98, 121, 214; IV. №№ 133. 299; АИ. III. №№ 132, 200; АЮ. № 339. I и VII. 1613—1688.

______________________

В памятниках XVI века разные виды корма, по способу сбора, назывались "посошным кормом" (АЭ. I. № 256. 1561).

Русская правда, кроме корма вирнику, знает еще корм городнику, к которому и переходим.

2. Городовое дело, т.е. постройка оград или укреплений вокруг городов. Это тоже одна из древнейших повинностей. Города суть необходимые центры древних волостей-княжений; их возникновение современно возникновению у нас первых зачатков государственной жизни. О постройке городов (оград) говорит Русская правда, о ней идет речь и в последующих памятниках до XVII века включительно. Постройка городских укреплений есть обязанность местных жителей. Уже в период Русской правды местные жители исполняют ее под надзором и руководством особого чиновника, городника, который за свой труд получает плату, за каждую городню, и корм себе и лошадям, число которых не должно быть более четырех. Это ограничение сделано в интересах местных жителей. Местные жители, конечно, могли исполнять эту обязанность натурой или наймом, кому как было удобнее. В московских памятниках встречаемся и с натуральной городовой повинностью, и с переводом ее на деньги. В половине XVI века крестьяне Троице-Сергиева монастыря

"Делали в Переяславле городе городовое дело, свою подель, шесть городень в одном месте (т.е. рядом), а плетня не плели".

Здесь Москва сходится с Киевом времен Ярослава Мудрого и его сыновей. Дело идет об отдельных шести городнях, которые должны были ставить монастырские крестьяне, и Русская правда имеет дело с отдельными городнями, которые воздвигаются местным населением, оплачивающим корм и труд городника. Городник Русской правды заменился здесь городовым приказчиком.

С возрастанием Московского государства и с развитием крепостного дела роль государства в постройке укреплений должна была развиваться на счет натуральных повинностей местного населения. В 1555 г. для постройки в Казани нового каменного города правительство наняло во Пскове 200 каменщиков и соответствующее число кузнецов; железо и всякий другой материал приобретались на счет казны. Точно так же в 1625 г. в Верхотурье новый острог был выстроен от казны наемными людьми. Сбор с населения поступал в государеву казну, а постройки делались правительством. Но и в XVII веке городовое дело продолжает быть и натуральной повинностью. Местные жители и лес рубят, и городню городят*. В это время делаются уже и сметы на постройку укреплений.

______________________

* АЭ. I. № 182; III. № 126, 201, 268, 310, 324; АИ. III. № 136; Доп. к АИ. I. № 82. 1355—1637.

______________________

3. Мостовщина — повинность, состоящая в устройстве мостов через реки, деревянных настилок на улицах и дорог вообще. Древнейшее известие о ней тоже находится в Русской правде редакции XI века (Ак. 43; Тр. 9; Кар. 134). Она отправлялась и натурою, и наймом. Русская правда говорит о мостовщине в Новгороде, и о мостовщине в Новгороде же имеем государев указ от 1623 г. На мостовое дело в Новгороде понадобилось в этом году 915 р. 20 алт. и 1 деньга. Ввиду новгородского "разорения" государь пожаловал, дал Новгороду из своей казны треть этих денег, а две трети велел разделить и собрать с Новгорода, с посаду и с уезду, со всех земель. Из той же грамоты узнаем, что на Москве и во всех городах мосты мостят всякие люди, белые и черные сохи. Городская мостовая повинность лежала, следовательно, не на одних только жителях города, но и на уездных. То же было и в московских уделах. В 1514 г. дмитровский удельный князь освобождает крестьян Троице-Сергиева монастыря от обязанности мостить мосты в Кашине. Так было, надо думать, и в период Русской правды. В статье о новгородской мостовщине, кроме жителей Новгорода, к мостовому делу привлечены сотни Бежецкая, Обонежская, Лужская и др. Но едва ли можно думать, что мостовщина даже таких городов, как Новгород и Москва, составляла общую повинность всего населения. По всей вероятности, повинность эта падала только на ближайшие к городу местности. В конце XVI века царь и Великий князь, Федор Иванович, велел все перевозы взять в казну. В грамоте, разосланной по этому поводу ко всем земским людям, говорится:

"А на которых малых речках мосты попортились... и вы бы те мосты поделывали ближними сохами".

Отсюда следует, что для поправки мостов на больших реках — привлекалось более сох, чем на малых, но тоже из окрестных мест. То же было и в городах. Уездные жители привлекались то на большем расстоянии, то на меньшем, смотря по величине реки и размерам повинности. Кто раз был привлечен к повинности, тот привлекался к ней и потом. Таким образом складывался обычай нести тягло. Кто привлекался вновь или в большей мере, чем прежде, тот спорил и доводил свою претензию до князя. В 1536 г. власти Троице-Сергиева монастыря жаловались Великому князю Ивану Васильевичу на то, что в городе Переяславле крестьяне их делали всего шесть городень, и в одном месте; а городовые приказчики заставляют их делать многие городни, и в разных местах, да еще плетень плести. Великий князь приказал городовое дело делать "по старине". Так было, конечно, и с мостовой повинностью*.

______________________

* АЭ. I. №№ 158, 367; II. № 80; III. № 145; Д. к АИ. I. № 57. 1514—1623.

______________________

Мостовая повинность времен Русской правды отправлялась под надзором особого чиновника, мостника, который получал вознаграждение от местных жителей и корм себе и двум коням. Ездить он должен был в сопровождении одного отрока. Два коня и один отрок — это все меры для ограждения населения от излишних поборов. К кому перешло наблюдение за постройкой мостов в московское время, нам не случилось заметить.

4. Головщина и продажа. Эта повинность составляет оборотную сторону обязанности, возложенной на местных жителей, — ловить убийц и воров и выдавать их на суд княжеских чиновников. Если местные жители не ловят преступников, они отвечают за причиняемые ими убытки и платят те штрафы, которые должны были бы заплатить воры и разбойники. Об этой повинности говорит уже древнейший текст Русской правды:

"Если убийцу не ищут, то вирное платит вервь, в пределах которой окажется голова" (Ак. 19).

То же и в случае кражи. Поселение, которое не отведет от себя следов вора и вора не выдаст, должно уплатить и татьбу, и продажу (Тр. 70). Надо думать, что княжеские судьи иногда злоупотребляли правом, за отсутствием виновных, возлагать штрафы на жителей. Этим объясняются летописные жалобы и жалобы московских грамот на то, что население разоряется излишними продажами, т.е. излишними штрафами. Повинность эта, появившись в Киевской Руси, существует в Новгороде и в Московском государстве. В Двинской судной грамоте читаем:

"А не найдут душегубца, и они дадут наместником десять рублев, а за кровавую рану тридцать бел" и т.д.

В уставной грамоте бобровникам Каменского стана и в уставной грамоте дворцовым крестьянам читаем:

"А учинится у них в деревнях душегубство, а не будет душегубца в лицах, и они дадут виры за голову четыре рубля".

Наконец, в грамоте Соловецкого монастыря второй половины XVI века:

"А по грехом учинится головщина, и вы бы разрубали по головам, земские люди и казаки, по разсуждению".

Итак, XI век и XVII, Киев, Москва и Соловки — все те же порядки*.

______________________

* АЭ. I. №№ 13, 150, 240, 268; ІИ. № 170. 1398—1626.

______________________

5. Пошлины в пользу всякого рода чиновников, устройство домов для них и другие в их пользу службы. Древнейшее указание на сборы в пользу чиновников при отправлении ими служебных действий восходит ко временам Русской правды. Ее городники и мостники, кроме корма, получали еще от постройки городских оград и мостов определенную плату деньгами. Судебные чиновники времен Ярослава Мудрого с каждой взыскиваемой ими виры получали в свою пользу 20%. Если вира платилась не самим виновным, а населением, то и сбор в пользу вирника падал на население, он превращался тогда в тягло. Это вознаграждение чиновников за все совершаемые ими правительственные действия перешло и в Москву. Дворцовые крестьяне вносят всякие повинности в Дворцовый приказ, но при повинностях они уплачивают и особую пошлину дворецкому, дьяку, ключнику; то же делают рыболовы Борисоглебской слободы и др. При уплате дани, ямских и пищальных денег берется в пользу подьячих то "поминок", то особая пошлина. Даже княжеские охотники и рыболовы, въезжавшие в селения для вызова местных жителей к себе на помощь, получали за это особую пошлину. В московских памятниках находим указания и на постройку местным населением дворов наместникам и волостелям. Сюда же надо отнести и расходы на содержание губных учреждений*.

______________________

* АЮ. № 209; АЭ. I. №№ 136, 341, 343; III. №№ 163, 170, 271; Д. к АИ. I. №№ 17, 89; Писц. кн. XVI века. II. 1479—1637. Н.Д.Чечулин приводит из рукоп. описания Пскова известие, что посадские люди пахали на наместника данный ему огород (Города. 120).

______________________

Здесь оканчивается драгоценная помощь, оказываемая Русской правдой исследователю древнего тягла. Далее перечисляемые повинности в Русской правде не встречаются. Из этого, конечно, не следует, что они не были известны людям того времени.

6. Княжье дело. Под этим именем я соединяю массу повинностей, состоявших в удовлетворении потребностей частного княжеского хозяйства. Сюда относятся: постройка княжеского двора, пашня в княжеских селах, косьба княжеского сена, молотьба его хлеба, копание прудов для князя, колка и возка для него льда, возка камня, дров, леса, забивание в пользу князя еза, наряд людей в помощь княжеским рыболовам и охотникам на бобров, медведей и других зверей, наконец, предоставление князю ловли бобров и других животных на своих землях, причем княжеские охотники пользовались правом постоя и корма. Была даже повинность "портнаго мастерства". Сюда же относится повинность кормить княжеского коня, о чем речь была выше, сечь лес и доставлять по назначению и пр. Последняя повинность может иметь отношение и к городовому делу*.

______________________

* АЭ. I. №№ 5, 9, 56, 136, 158, 261; АИ. I. № 200; А. до юр.б. I. № 31. XII; Д. к АИ. I. №№ 17, 193; Писц. кн. Калачова. II. 415; Акты тяглого населения. II. № 8, 16. 1361—1578.

______________________

Все эти разнообразные повинности, конечно, не составляли общего тягла для всего населения, а падали только на некоторые его части; строили княжеский двор, косили его сено и пахали его земли только люди, жившие поблизости к княжеским селам и лугам; выходили на княжескую охоту люди, жившие у мест княжеской охоты, и т.д.

Русская правда ничего не знает об этом длинном ряде повинностей, но может ли быть какое-либо сомнение в том, что в них имели нужду и самые древние князья? От конца XIII века летопись сохранила даже известие об обращении одной такой натуральной повинности в денежную.

В 1289 г. Великий князь Владимирский, Мстислав Данилович, приехав в Берестье, спросил своих бояр: "Есть ли ловчее зде?" Они же рекоша "нетуть господине, из века". Мстислав же рече: "Аз паки устанавливаю на не ловчее за их каромолу, и повеле писцу писати грамоту" (Ипат. 225). А в грамоте со слов князя было написано, сколько берестьяне, сельские жители и горожане, должны платить ловчего медом, хлебом, овцами, курами, кунами и пр. Назначение этой дани заменяет натуральную повинность по части княжеской охоты, которой берестьянам, может быть, и вовсе не приходилось нести. В московских памятниках также встречаем выражения, которые наводят на мысль о замене этой натуральной повинности денежной. Иногда речь идет о "сенных деньгах", о "соколином оброке" и т.п.*

______________________

* АЭ. I. 341, 343. 1588. К этому же роду повинностей надо относить и "поралье" новгородскому посаднику и тысяцкому, которое платилось в XV веке белками и хлебом (АИ. I. № 17).

______________________

С развитием Московского государства и с увеличением числа дворцовых крестьян княжье дело должно было значительно сократиться.

7. Подводы и проводники. Эта повинность тоже принадлежит к самым древним. При отсутствии государственных почтовых сообщений княжеские гонцы и ездоки иначе и ездить не могли, как на обывательских лошадях. Древнейшее указание на такую повинность находим в договорных грамотах Новгорода с князьями. В древнейшей из них (1265 г.) читаем:

"А дворяном твоим по селом у купцов повозок не имати, разве ратной вести".

У купцов в селах нельзя брать повозок, а у других, значит, можно. Но почему же нельзя у купцов? Надо думать, что дело идет о купцах, приехавших в села с товаром для торговли. В видах ограждения интересов торговли для них установлено исключение. Но на военное время это исключение не простирается. Если надо послать гонца с военным известием, то и у купцов берут подводы. Следующее известие относится к 1294 г. и также касается Новгорода. Великий князь Андрей Александрович послал в этом году свои ватаги на море и требовал, чтобы новгородцы давали им кормы и подводы, как пошло. В ХIII веке это уже пошлина, т.е. старина. С этого времени встречаем в памятниках непрерывный ряд известий об обязанности местного населения давать всякого рода княжеским гонцам подводы и проводников до XVII века включительно.

Но подвода в древности означала совсем не то, что мы разумеем теперь под этим словом. В древности это была верховая лошадь. Обязанность давать подводу состояла в подводе приехавшему ездоку лошади с седлом под верх. Это и понятно. По каким дорогам можно было в XIII веке проехать из Новгорода к морю на подводе в теперешнем смысле? При отсутствии дорог надо было ехать то верхом, то в лодке. Поэтому подводная повинность состояла не только в поставке лошадей с проводниками, но и лодок с гребцами и кормчим. Когда слово "подвода" получило современное значение, это трудно сказать, но еще в XVII веке оно употребляется в старом смысле. В 1613 г. приказано было доправить "подводы с седлы и с уздами и с проводники", а в 1639 г. предписано было давать от Москвы до Ярославля "по подводе человеку верхи" да проводник на подводе с телегою, а от Ярославля до Желтоводского монастыря давать в готовое судно кормщика и гребцов*.

______________________

* АЭ. I. №№ 1,61,81, 86, 113, 123, 159, 200, 208, 353; АЮ. № 339. IX, X; 364. III и IV; АИ. I. №№ 44, 75, 115. 1294—1639. Г-н Гурлянд, если не ошибаюсь, первый обратил внимание на то, что подвода первоначально обозначала лошадь без телеги (Ямская гоньба в Московском государстве. С.25). Это первоначальное значение до такой степени утратилось теперь в народном говоре, что в словаре Даля на него нет ни малейшего указания.

______________________

Искусственных путей сообщения в старину также не было, как и почт, но были пошлые дороги, по которым и должны были ездить "дети боярския, дворные люди" и всякие ездоки. Пошлые дороги — это такие дороги, по которым исстари установился проезд между двумя известными пунктами. Только поселения на пошлой дороге и должны были давать княжеским гонцам подводы и проводников. Случалось, однако, что ездоки прокладывали себе новую дорогу и брали подводы и проводников с новых мест. Это возбуждало протесты и жалобы. Правительство наводило справки и, если жалоба подтверждалась, запрещало брать подводы и проводников по "не пошлой дороге", но за исключением ратной вести*.

______________________

* АЭ. I. №№ 65, 82; АИ. I. № 86. 1450—1472.

______________________

Поставкой подвод, проводников, лодок и гребцов повинность эта, однако, не исчерпывалась. В старину не было гостиниц, где бы можно было ездоку иметь приют. А потому памятники упоминают, хотя и редко, о подворьях, где ставятся ездоки (АЭ. I. 147. 1507). Кроме того, ездоки получали и корм, о чем уже была речь.

Из сказанного ясно, что подводная повинность не была общей, а касалась только некоторых поселений, как и большинство перечисленных повинностей.

Возникает вопрос, что такое ездоки, которым надо давать подводы, и как они себя легитимировали? Под ездоками надо разуметь всяких княжеских посыльных, и не только по государственным делам, каковы вести о войне, перевозка наместников, воевод и других чинов и пр., но и по частным княжеским, как, например, княжеские ловчие, псари и т.д. Сюда же относится и перевозка всяких запасов или, как тогда говорили, всякой казны, например, зелейной и пр., доставка рыбы в княжеские дворцы и пр. Ездоки получали особые грамоты, в которых прописывалось их право на подводы, корм и пр. Но едва ли это всегда делалось. В льготной грамоте дмитровского удельного князя несколько сел Троицкого монастыря были освобождены от остановок и подвод в пользу

"Моих князей, ратных воевод, детей боярских и всяких ездоков, псарей, ловчих, бобровников, кроме тех, кто погонит с моей грамотой подорожной" (АЭ. I. 86. 1470).

Стало быть, не у всех были подорожные грамоты; многие ездоки легитимировались одним своим видом. Это, конечно, должно было вести к большим злоупотреблениям.

В заключение обратим внимание на некоторую особенность Смоленска. В 1514 г. Великий князь Василий Иванович, по взятии этого города, дал ему свою жалованную грамоту с подтверждением его старины. В этой грамоте сказано:

"А мещаном и черным людем под наши гонцы подвод не давати".

Такова смоленская старина: жалованная грамота Василия Ивановича дана согласно с прежними грамотами Витовта и иных литовских государей. Можно думать, что свобода смольнян от подвод не есть общее правило, а результат пожалования. Это одна из тех льгот, какие нередко давались и в Москве*.

______________________

* Подводная повинность дожила до наших дней. Недавно во всех газетах была помещена такая телеграмма из Костромы от 23 ноября 1901 г.: Губернское земское собрание. В ближайших заседаниях будет рассматриваться ходатайство волостей Галицкого уезда о принятии на счет земства непосильных расходов сельских обществ по найму лошадей при проездах губернатора.

______________________

8. Дань. О дани говорят памятники всех времен, с XII века начиная и до XVII века. Под данью они разумеют все, что дается населением князю; всякая повинность, если переводится на деньги, есть дань. В этом смысле льготные грамоты говорят: "не надобе им ни которая моя дань". Здесь дань родовое понятие. Но, кроме родового понятия, слово это обозначает иногда и некоторый отдельный вид повинностей. Вот очень характерное в этом смысле место:

"Дьяк, Федор Янов, взял на государеву цареву и вел. князя Бориса Федоровича казну... за наместнич корм, и за присуд, и их пошлинных людей доход, и дани, и запросу, и за поминочные за чорные соболи, и ямских и приметных, и пищальных денег, на и 3-й год, по окладу воем рублев 17 алтын пол четверты денги, да с варниц и с сена оброку два рубля 17 алтын; и обоего, данных и оброчных денег, одиннадцать рублев полосмы денги".

В итоге 8 рублей 17 алтын и полчетверти деньги названы данными деньгами. В состав этих данных денег, т.е. даней, вошли: подать за присуд, наместнич корм, ямские, пищальные деньги и пр., и в том числе еще какая-то дань, о которой упомянуто в начале. Эта последняя дань — видовое, а не родовое понятие*.

______________________

* Д. к АИ. I. № 9; АЭ. I. № 3; АЮ. № 209; VIII. 1328—1603.

______________________

Что же такое дань, как понятие видовое? Для московского времени на этот вопрос дают совершенно ясный ответ княжеские договоры и завещания. Все духовные грамоты московских великих и удельных князей разумеют под данью ордынское серебро, т.е. налог для платежа ордынской дани или выхода. В грамоте Дмитрия Ивановича читаем:

"А коли детям моим взяти дань на своей отчине, чем есмь их благословил, и сын мой, князь Василей, возмет с своего удела 342 рубли, и княгиня моя даст ему в то серебро 22 рубля. А князь Юрий возмет с Звенигорода и всех звенигородских волостей 272 рубля, и княгиня моя даст ему в то серебро с Юрьевы слободы 50 рублев" и т.д., идет перечисление сумм, которые должны давать в счет дани все сыновья вел. князя. А затем: "А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмет дань на своем уделе, то тому и есть".

Современник Дмитрия Ивановича, серпуховский князь Владимир Андреевич, в своей духовной пишет:

"А выйдет дань вел. князя ко Орде дати, и дети мои и княгиня моя возмут дань ктоже на своем уделе по уроку, что в сей грамоте писано... и пошлют к казне вел. князя... А переменит Бог Орду, и кн. великий не имать выхода давати в Орду... а который мой сын возмет дань на своем уделе, то тому и есть". В таком же смысле говорят о дани сын и внук Дмитрия Донского*.

______________________

* Об этой татарской дани речь идет в грамотах XV века (Д. к АИ. I. № 193; АИ. № 100 и др. 1451—1490).

______________________

Об ордынской дани речь идет в княжеских договорах. В договоре Великого князя Василия Васильевича с галицким князем Юрием читаем:

"А дань и ям давати ти мне с своей отчины из Галича, по давному... А переменит Бог Орду, не иму давати татаром, и тобе имати дань и ям с своее отчины собе...".

Итак, московская дань в смысле специальной повинности, а не родового термина, есть новость и составляет последствие татарского завоевания. Это сбор чрезвычайный, всякий раз вызываемый особым требованием из Орды, запросом ханским, а потому он и называется иногда просто "запрос". Этот термин, как переживание, встречается иногда даже в памятниках XVII века. Сами московские князья никакой дани, в виде особого налога, с подданных не получают. С Дмитрия Донского они уже предусматривают освобождение от Орды, но эта радужная перспектива не соединяется в их уме с отменой ордынского серебра: все духовные оговаривают право князей собирать тогда дань на себя. Этим розовым надеждам не было, однако, суждено сбыться. Бог переменил Орду, но место ордынского царя занял Великий князь Иван Васильевич; этот великий реформатор старого быта в своей духовной написал:

"А дети мои, Юрий с братьею, дают сыну моему Василью с своих уделов в выходы ордынские, и в Крым, и в Астрахань и в Казань, и во царевичев городок, и в иные цари и во царевичи, которые будут у сына моего Василья в земле, и в послы татарские, которые придут к Москве, и ко Твери, и к Новгороду Нижнему, и к Ярославлю, и к Торжку, и к Рязани к Старой, и к Перевитску, ко князь Федоровскому жеребью рязанскаго, и во все татарские проторы в тысячу рублев: сын мой Юрий дает 82 рубля без гривны, сын мой Димитрий дает 58 рублей с полтиною и 7 денег" и т.д.

А в конце указано, сколько должен давать и племянник, Федор Борисович, который по завещанию деда должен был собирать ордынское серебро на себя. О перемене Орды и о сборе дани на себя Иван Васильевич уже не говорит. Ордынская дань с 1504 г. переходит, таким образом, в доход Великого князя Московского, предназначаемый на удовлетворение особых государственных нужд по делам восточным. Сюда относится: содержание татарских именитых выходцев, послов и возмещение всяких расходов по делам с Востоком, а также и военных, надо думать. Сделалась ли эта дань постоянной, это для нас неясно, но не подлежит сомнению, что она порвала всякую связь с ордынским запросом и стала собираться без запроса из Орды по указу великого князя*. Также едва ли можно сомневаться в том, что такой характер она получила еще при жизни Ивана Васильевича, он передал сыну права, которыми уже пользовался.

______________________

* Об этой вел. князя дани идет речь в грамотах второй половины XVI века (АЭ. I. №№ 26, 343; Д. к АИ. I. № 223; АЮ. № 209. VIII. 1561— 1603).

______________________

Древнейшее указание на татарскую дань находим в новгородской летописи под 1259 г. В то время сбор этой дани еще не был сосредоточен в руках великого князя. Татары сами разъезжали по княжениям, делали опись дворов и производили самый сбор. Прибытие их в Новгород вызвало целое возмущение: люди раздвоились, чернь не хотела дать числа. Но лучшие люди настояли на уплате дани: и начали окаянные ездить по улицам, описывая "домы" христианские. По летописным известиям XIV века эта дань называется "черным бором" и собирается уже московским великим князем. От времени Василия Васильевича сохранилась грамота о порядке обложения черным бором*.

______________________

* Летоп. по синод, харат. списку; Карамзин. IV. Пр. 332; V. С.54, 76, 157, 203. Пр. 106; АЭ. I. № 32 около 1437 г. На многих только что приведенных страницах своей "Истории" Карамзин высказывает мнение, что "черный бор" носил такое наименование потому, что взимался с черни. В связь с татарскою данью черного бора он не ставит. Что черный бор брался не с черни только (да и что такое "чернь", это не очень ясно), видно из указанной в тексте грамоты Василия Васильевича, по которой черный бор брали со всех земель, положенных в сохи, с лавок, соляных варниц и пр. В грамоте Василия Васильевича сказано:
"А коли придется взяти князем великим черный бор, и нам дати черный бор по старине" (АЭ. I. № 58).
Эта статья повторена и в договоре с Иваном Васильевичем от 1471 г. Приведенное выражение совершенно соответствует выражениям княжеских духовных грамот: "А коли детям моим взять дань", "а выйдет дань". Это не постоянная дань, а случайная, по особому запросу из Орды. То же следует и из приводимой Карамзиным договорной грамоты Новгорода с польским королем. По этой грамоте, король берет с Новгорода черный бор только в тот год, когда помирит новгородцев с Великим князем Московским, "а в иные годы не брать". И здесь черный бор продолжает сохранять чрезвычайный характер. Это, конечно, не значит, что он легче постоянной дани (Карамзин. VI. 22. пр. 42).
С.М. Соловьев в черном боре также видит ордынскую дань. Заимствуем у него одну ссылку на источники: "Бысть дань велика в Орду и на Новгороде чорный бор". Величина ордынской дани прямо отразилась на черном боре (Сб. ист. и стат. сведений о России. 1845. С. 285 и след.).

______________________

Во время последних переговоров Новгорода с Великим князем Иваном Васильевичем в 1478 г. новгородцы возбудили вопрос о точном определении размеров этой дани и предложили брать ее со всех волостей по полугривны с сохи. Новгородцы хорошо знали, куда в это время шла эта дань и что сбор ее вполне зависел от вел. князя, а потому просили, чтобы она взималась только один раз в год. Великий князь на это согласился. Но мы знаем, что это последнее соглашение было скоро нарушено, и во всех пунктах, а потому с присоединения Новгорода к Москве на Новгород были распространены и по отношению к повинностям низовые порядки.

Труднее отвечать на вопрос, что разумеют под данью некоторые памятники XII века? Всего менее недоразумений возбуждают грамоты новгородского князя Святослава и смоленского Ростислава. И в той, и в другой грамоте слово "дани" употреблено во множественном числе и обозначает разные доходы, десятина с которых жертвуется церкви. В грамоте Святослава данями названы доходы от вир и продаж, т.е. с княжеского суда. Грамота Ростислава не исчерпывает всего содержания жалуемых даней, но из некоторых мест грамоты видно, что к даням относятся: полюдье и доходы с торговли, мыто, гостинная дань, корчмито. В этих грамотах слово дань — тоже родовое, а не видовое понятие. Ни в той, ни в другой нет ни малейшего указания на существование отдельной повинности, которая носила бы наименование дани. Нет такого указания и в Церковном уставе Владимира Святого, который дает более подробное перечисление княжеских доходов, с которых он жертвует десятину в пользу нужд церкви. Он дает десятину: от княжеского суда (это виры и продажи грамоты князя Святослава), от доходов с торговли (это мыто, гостинная дань и корчмито грамоты князя Ростислава) и от своего частного хозяйства, от стад, урожая хлеба и пр. Термин "дани" этому уставу совсем неизвестен. Но начальный летописец, рассказывая события в княжение Ольги, употребляет уже этот термин. Ольга, идя к Новгороду, уставила по Мете и Луге "дани". Здесь дани опять родовой термин, а не видовой. Ольга установила разные повинности.

Некоторую неясность оставляет жалованная грамота Великого князя Мстислава Владимировича и место начальной летописи под 945 г. Великий князь Мстислав подарил Юрьеву монастырю недвижимость "с данью и с вирами и с продажами". Здесь дань стоит в единственном числе и может быть принята за некоторый особый вид повинностей. Но можно читать и так: "со всякою данью". Тогда это будет родовое понятие. Также в единственном числе говорит о дани начальная летопись, приводя обращение дружины Игоря к своему князю: "Поиде с нами в дань, да и ты добудеши и мы". Послушал их Игорь и пошел в дань, примышляюще к первой дани. А потом пошел и в третий раз, говоря: "Похожу и еще". Последствия этой ненасытности хорошо известны: Игорь был убит древлянами.

Что это за дань, которую отправился собирать Игорь по совету своей дружины? Надо думать, что она не была выдумкой дружинников Игоря. Они говорят о ней как о чем-то совершенно обыкновенном. Но дань, которую собирал Игорь, существенно отличается от тех даней, о которых у нас была речь до сего времени. Все перечисленные нами древние дани были мотивированные и назначались на известный предмет. Корм для пищевого довольствия, городовое дело для постройки укреплений, княжье дело для содержания князя и т.д. Какой мотив сбора этой дани? Дружина Игорева говорит князю: "Мы нази, поиде с нами в дань". Но древность предусматривала и эту потребность князя и его слуг, а потому и была особая повинность — "портное". Что слуги князя были "нази", это не есть мотив дани. Дань является немотивированной, это сбор ни за что, даровой. Такие сборы с характером дара известны и другим памятникам XII века и носят наименование "полюдья". Мстиславова грамота, кроме дани, вир и продаж, дает Юрьеву монастырю "и осеннее полюдье даровьное". Это и есть та дань, которую отправился собирать Игорь. Это подарки, которые подносит население князю во время осенних его выездов*. Слух о них дошел и до Константина Порфирородного. Дань летописи под 945 г. есть, надо думать, именно такое даровое полюдье**.

______________________

* И.Д. Беляев полагает, что в Смоленске полюдье перешло в определенную плату (Лекции. 126). В доказательство он приводит место Ростиславовой грамоты: "На Копысе полюдья 4 гривны". Место это читается так: "На Копысе полюдья 4 гривны, перевоза 4 гривны, а торговаго 4 гривны, а корчьмиты не ведомо, но что ся сойдет, из того десятина св. Богородицы". Если полюдье перешло в определенную плату, то перешли в определенную плату перевоз и торговые пошлины, а может быть, отдавались на откуп. Это можно допустить как местное явление. Но в грамоте не все понятно; есть и непоследовательности, которые трудно объяснить. В начале говорится, что князь дает десятину от всех даней смоленских, что ся в них сходит истых кун, кроме продажи и виры и кроме полюдья. А ниже в двух местах дается десятина с полюдья, а в одном и с виры.
** В нашей литературе весьма распространено другое мнение о дани, упоминаемой в древнейших памятниках. Думают, что она составляла особый вид налога и, следовательно, от нее пошла московская дань, а не от татар. Так, Гагемейстер, Незабитовский, И.Д. Беляев, а за ними следуют и новые ученые конца прошлого века. У И.Д. Беляева в "Лекциях" читаем: "Дань была известна еще в первый период (до 988 г.), но тогда она была неопределенна и собиралась с двора или с дыма. В настоящем же периоде (988—1237) она была определена и назначалась на целые общины. Так, в Ростиславовой грамоте сказано: "От Торопчи дани 400 гривен, а епископу с того взяти 40 гривен" и т.д. (195). В грамоте Ростиславовой это сказано, но спрашивается, что такое эти 400 гривен, это — один только вид налога, дань, или это совокупность даней, полученных с Торопца? Ответ на этот вопрос находим в начале грамоты, где сказано: "И се даю Св. Богородици и епископу десятину от всех даний смоленских, что ся в них сходит истых кун, кроме продажи и виры и кроме полюдья".
Итак, 400 гривен не особая дань, а итог всего, что получает князь с этой местности. Сюда войдут торговые пошлины, судные деньги, кроме виры и продажи, пятно и т.д.

______________________

Полюдье, неумеренный сбор которого привел к трагической смерти Игоря, держится у нас довольно долго. Оно собиралось Юрием Долгоруким и сыном его, Всеволодом Большое Гнездо*. Но в Московское государство полюдье не перешло. Мы не встретили никаких указаний на то, чтобы московские князья объезжали города и селения для сбора подарков. С увеличением владений московских государей и с возвышением их власти такие объезды стали не нужны и только умаляли бы престиж княжеской власти.

______________________

* Карамзин приводит 3 случая таких сборов (III. Прим. 81).

______________________

Последний отголосок такой даровой дани находим в договорах Новгорода с князьями. Новгородцы предоставляют своим князьям брать дар со всех волостей, как в XIII веке, так и в XV веке. Как собирался этот дар, этого не видно. Но трудно думать, чтобы тверские и московские князья ХIV и XV веков ездили в Новгород в полюдье. По всей вероятности, дар этот привозился к ним новгородскими властями.

Еще древнее полюдья та дань, которую возлагали князья на вновь покоряемые племена. Такую дань Олег возложил на древлян, примучив их, на северян, радимичей, Ольга снова на древлян, Владимир Святой снова на радимичей и т.д. Это была дань, платимая покоренными племенами за обещаемый им мир, а иногда и за охрану от нападения соседей.

"Иде Олег на северян, — говорит летописец, — и победи северяне, и возложи нань дань легку, и не даст им козаром дани платити, рек: аз им противен, а вам не чему".

Эта легкая дань есть плата за мир с Олегом и за охрану от хазар (Лавр. 10). Надо думать, что по мере установления мирного порядка и распространения на вновь покоряемые племена обыкновенного волостного устройства дани эти вышли из употребления*.

______________________

* Гагемейстер также находит правильным различать эти чрезвычайные дани, вызываемые покорением новых племен, и обыкновенные повинности, которые князья получали в своих владениях, и полагает, что такое различие делает и летопись, что совершенно верно (Разыскания о финансах древней России. 1833. С.13).

______________________

Татарская дань, перешедшая при Великом князе Иване Васильевиче в налог, поступавший со всех уделов в казну великого князя, дает едва ли не первый пример общего тягла, падавшего на все население. Оно удержалось до конца XVII века и в 1679 г. поступило в состав новой стрелецкой подати.

9. Ям. Слово это татарское; оно означает, прежде всего — почтовую станцию, а затем и сбор денег на организацию почтового дела (сообщено П.М. Мелиоранским). Отсюда ясно, что почтовые учреждения и сборы на них сделались у нас известны только с татарского завоевания. Но знакомство с ними шло у нас в обратном порядке. Мы сперва познакомились со сборами на почтовые учреждения, а потом уже, по прошествии значительного времени, и с самыми учреждениями. Сбор ямских денег появляется у нас, конечно, с завоевания татарами. О нем идет уже речь в древнейшем из дошедших до нас ярлыков русскому духовенству. Менгу Темир в 1266 г. освобождает духовенство от яма и подвод. Но это не первый ярлык*. Здесь под ямом разумеется почтовая дань, которая шла в Орду, а под подводами — натуральная повинность, которая отправлялась и в пользу татарских гонцов. Этот почтовый сбор в пользу Орды, как и татарская дань, держится во все время татарского владычества. В завещании Василия Дмитриевича читаем:

______________________

* Григорьев. Россия и Азия. 228, 254.

______________________

"А коли придет дань или ям, и княгиня моя даст с тех волостей (ей отказанных) по розочту".

Итак, ям, как и дань, вносится московскими удельными князьями в казну вел. князя по особому распределению для платы в Орду. Ям сливается поэтому с данью и в том же завещании, в других случаях говорится только о дани. Завещания других князей о яме вовсе не упоминают, они говорят только о дани, разумея под ней и ям, одинаково составляю щий дань в Орду*. Судьба татарской дани и татарского яма одинаковы: когда Бог переменил Орду, Иван Васильевич стал собирать их в свою казну.

______________________

* И.Я. Гурлянд полагает, что татарский ям имел "значение откупа от подводной повинности" (Ямская гоньба. 43). Это очень сомнительно. Как же передвигались тогда татарские ездоки по русским землям? Нет никаких указаний на то, что татары устраивали у нас ямы на собираемые ими деньги. Они брали их себе, вот и все; а по русским княжениям, конечно, разъезжали на русских подводах. Этим и объясняется даваемая ими в ярлыках льгота от подвод.

______________________

Но за много лет до этой коренной реформы у нас появился свой русский ям. Первое указание на него находим в жалованных грамотах половины XV века*. Пожалованные люди освобождаются этими грамотами от яма, но кроме татарского: татарский ям они должны платить. Итак, есть ям татарский и русский.

______________________

* А. до юр.б. № 31. XIV, XVII; первые грамоты даны при Василии Темном, следовательно, ранее 1462 г.

______________________

Но прежде чем идти далее, надо сделать оговорку в предупреждение возможных недоразумений. Прежде чем Бог переменил Орду, русские князья освобождали от дани, т.е. татарской дани, а не своей. Это было возможно? Конечно. Татарская дань платилась в той сумме, на которую был сделан из Орды запрос. Эта сумма распределялась между отдельными княжениями, а кто ее платил в отдельных княжениях, это было безразлично и для князей, и для татар. Если некоторые лица освобождались, другие платили больше, вот и все. От татарского яма русские князья также могли освобождать, и если до нас дошло несколько освободительных от яма грамот — "опроче татарскаго яма", то это сокращенная льгота и только очень, однако, для нас важная, ибо она сохранила указание на существование русского яма в половине XV века. Когда именно впервые появился такой ям, этого мы не знаем. По некоторым данным, о которых ниже будет речь, введение русской ямской дани может восходить к XIV веку.

Для какой цели появился русский ям? Это совершенно ясно. Татарский ям собирается на нужды почтового дела; с этою же целью вводится и русский ям: он предназначается для устройства ямской гоньбы. В устройстве ямов русские князья являются учениками татар. В какой степени мы переняли татарские порядки, об этом ничего нельзя сказать определенного, так как и самые татарские порядки в точности неизвестны. Но что татары дали нам мысль о ямской гоньбе, в этом не может быть сомнения, хотя, может быть, мы дошли бы до этой мысли и без татар.

Так как время введения русских ямских денег в точности неизвестно, то и о времени учреждения первых ямов остается только гадать. Древнейшее указание на русские ямы относится к концу XIV века или самому началу XV века. В уставной грамоте Великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Киприана читаем: "А ям по старине шестой день". "Шестой день" указывает на отправление ямской повинности через пять дней в шестой. Это некоторая натуральная повинность в пользу яма как почтового учреждения, существующая не со вчерашнего дня, а по старине, т.е. давно, лет 30—40 по крайней мере. Итак, ямы существуют уже в XIV веке, а следовательно, и русский ям, т.е. денежный сбор на их содержание, взимается уже в ХIV веке*. Это предположение подтверждается и жалованной грамотой рязанского Великого князя Олега Ольгову монастырю, во второй половине ХIV века, в которой сказано:

______________________

* И.Я. Гурлянд полагает, что ямы были учреждены во второй половине XV века Иваном Васильевичем. Он основывается на завещании этого князя, в котором сказано: "Сын мой, Василий, держит ямы и подводы, где было и при мне". Князь не говорит "где было при моем отце" или "по старине", а где было при мне, отсюда почтенный автор и заключает, что Иван Васильевич первый учредил ямы (Ямск. гоньба. 44 и след.). Но Иван Васильевич мог так сказать и в том случае, если бы он только расширил то, что было при его отце и деде. Свидетельство приведенной нами уставной грамоты И.Я.Гурлянд устраняет предположением, что слово "ям" употреблено в грамоте вместо "подводы" (41). К такому чтению источников мы не можем присоединиться. В примечании на с.43 автор приводит высказанные в литературе мнения по сему предмету, о чем мы поэтому и не говорим.

______________________

"И ямщики ать не заимают богородицких людей ни про што же".

Здесь ямщики — суть люди, которые могут привлекать монастырских людей к отбыванию разных повинностей в пользу ямов. Князь говорит: они не должны привлекать их ни к какому делу, т.е. ямскому*.

______________________

* АИ. I. № 2; о таких же льготах идет речь и в №№ 13 и 14. 1356— 1402. Все рязанские грамоты.

______________________

Итак, в XIV веке существует уже, русская ямская дань и появились первые ямские учреждения. Эта ямская дань представляет второй пример общего налога, касающегося всех местностей княжения. И в этом случае нововведение появилось также под влиянием татарских порядков.

Возникает вопрос, в какое отношение стали эти новости к старинной подводной повинности. Они ее не отменили и не могли отменить, и по многим причинам. Во-первых, ямы были учреждены не везде, а только по некоторым дорогам; по всем остальным осталась подводная повинность. Пермь Великая лежала на бойкой дороге в Сибирь, а между тем там и в первой половине XVII века ямов еще не было. Во-вторых, даже и там, где устраивались ямы, бывали перерывы. Например, по дороге в Литву от Москвы до Можайска и от Можайска до литовской границы были ямы, а в самом Можайске яма не было, а потому при проезде гонцов в Литву давалась особая грамота для наряда подвод с города (Сб. ИРИО. XXXV. 83. 1493). Наконец, средства ямов могли оказаться недостаточными для удовлетворения всех потребностей почтовой гоньбы. В этих случаях брались подводы и по дорогам, на которых были устроены ямы. В 1613 г. велено было доправить подводы с вотчин Прилуцкого монастыря потому, что с обоих смежных ямов подводы были уже все взяты (АЮ. № 339. IX, X). Итак, ямы и подводы действуют одновременно.

С учреждением ямов, таким образом, к старой подводной повинности прибавилась новая, которая падала иногда на одних и тех же людей. Крестьяне Кирилловского монастыря несли ямскую повинность по Углецкому яму, а кроме того, те же крестьяне возили государевых посланников и обыщиков, т.е. давали подводы по старому порядку. В 1546 г. государев богомолец, игумен Кириллова монастыря, бил челом государю по поводу этой двойной повинности; последствием челобитья было освобождение от ямского тягла, а подводная повинность осталась.

Организация ямской гоньбы выходит из пределов моего исследования, но я не могу обойти ее совершенным молчанием, так как она далеко не оплачивалась сбором ямских денег, а повела к возникновению нового тягла, о котором необходимо сказать.

Учреждение ямов состояло в том, что по некоторым дорогам были устроены почтовые станции, на которых княжеские гонцы и обозы могли находить корм и лошадей для дальнейшего следования. Устройство ямов и содержание лошадей и проводников не покрывались, однако, сполна из сбора ямских денег. Значительная часть издержек падала в виде особой повинности на население тех местностей, вблизи которых были устроены ямы. Содержание ямов покрывалось, таким образом, из двух источников: из собираемых в государеву казну ямских денег и из особого тягла, которое падало на население. При отсутствии в древности контрольных учреждений по финансовой части нет никакой возможности сказать, все ли ямские деньги шли на содержание ямов или употреблялись и на другие потребности; но что их было недостаточно для содержания ямов, это вне сомнения, иначе не было бы надобности возлагать на население добавочные на этот предмет расходы.

С точки зрения этих добавочных расходов в устройстве ямов с течением времени замечаются изменения. Первоначально добавочные расходы покрывались натуральной повинностью населения, а потом они стали переходить в денежную. Определить точно время этой перемены, по скудости источников, не представляется возможным; можно только утверждать, что этот переход совершился во второй половине XVI века, хотя натуральная повинность и не была совершенно и повсеместно заменена денежной.

Начнем с описания более древней, натуральной, ямской повинности.

Местное население должно было устроить ям, т.е. нарубить и привезти лес и построить избы, конюшни, сенники и пр. Если не было свободных земель в месте устройства яма, то и земля под него и под пашню ямщикам отводилась из земель близлежащих владений, чьи бы они ни были. Устроив ям, местное население должно было выставлять на него подводы и проводников для ямской гоньбы*.

______________________

* АЭ. I. №№ 156, 190, 200, 201, 206, 277, 323; II. № 68; III. № 170; АИ. I. № 188. 1512—1626.

______________________

Для распоряжения всем этим делом местное население должно было выбирать из своей среды "ямщиков", которые назывались иногда ямскими старостами, дьячка для письмоводства и дворников. Выборы производились местными властями и всем тянувшим к яму населением. Например, в выборах на Тотемский ям участвовали тотемский наместник и дьяк и все местные игумены, попы, дьяконы и крестьяне. За избранных избиратели должны были дать поруку; а избранные ямщики должны были ехать в Москву и целовать там крест. В Москве им давали деньги на расход и "ямския книги", в которые они должны были записывать, "сколько при своей стряпне они подвод по которой дороге отпускали и сколько выдали за то прогонов"*.

______________________

* Рум. собр. № 148; Доп. к АИ. I. № 51 и 104; ЖМНП. 1898. Кн. III. Акты А.И.Юшкова. № 163. 1514—1556. Древнейшее известие о платеже за подводы относится к 1493 г. Гонцу в Литву велено взять в городе Можайске 6 подвод и "яз, — говорит вел. князь, — велю тот наем заплатити" (Сб. ИРИО. XXXV. 83).

______________________

На ямщиках лежала, таким образом, обязанность вести ямскую гоньбу, наряжать с местных жителей, приписанных к яму, подводы и проводников, выдавать подводы под княжеских гонцов и обозы, платить за них прогоны и вести всему отчетность. Ямщики — это, следовательно, чиновники, по-нашему — почтовые смотрители; им даже земли даются в поместья (АЮ. № 192. 1613). Но как выбранные, они не получают корма и доходов от должности, а прокармливают себя сами. С этой целью к ямам прирезывается земля для пашни с лугами и проч. Гоньба подвод, выставляемых населением на ямы, оплачивается, но все другие издержки населения по устройству ямов — повинность.

Таково древнейшее устройство ямов. К этому порядку вещей относятся и вышеприведенные рязанские грамоты XVI века, которыми ямщикам запрещается трогать монастырских людей: "не замают ни про что", и уставная грамота Великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Киприана, в которой натуральная ямская повинность монастырских крестьян определена в один день из шести.

В половине XVI века этот порядок изменяется переходом некоторой части натуральной повинности в денежную. Подводы и проводники, выставлявшиеся на ямы местным населением, заменяются ямскими охотниками. Ямские охотники — это такие лица, которые по договору с местным населением принимают на себя обязанность содержать ямскую гоньбу, т.е. жить на станции и иметь для этого условленное число лошадей, седел, телег, а где нужно, лодок и пр.

Обязанность выставить таких охотников лежит на населении. Если оно само не выставляло сколько следует, местные власти "правят" с него положенное число, т.е. взыскивают.

С желающим взять на себя ямскую гоньбу (это и есть — охотник) население, приписанное к яму, заключало договор, по которому обязывалось платить ему известную сумму, а охотник принимал на себя соответственные обязанности по ямской гоньбе.

Это, собственно, договор найма услуг, условия которого были очень различны, смотря по местным обстоятельствам. Один охотник обязывался только к ямской гоньбе, для чего должен был иметь известное число лошадей с седлами, телегами, санями; другой — должен был возить по суше и в лодках по воде; третий обязывался, кроме того, двор поставить, избу, клеть и конюшню, огородить все тыном и пашню на себя пахать и так далее. Соответственно этому и наемная плата была разная, она то 5 рублей в год, то 15, то 17. Кроме платы, давалась еще единовременная подмога — на обзаведение, как в крестьянских порядных. Плата дается не только деньгами, но хлебом, овсом и другими припасами. Если охотник понес какие-либо убытки, наемщики обязывались ему помогать. Словом, население должно было обеспечить отправление ямской гоньбы. Отсюда и выражение: "Монастырь держит ямских охотников своею вотчиною". С этой же целью подбор в охотники делается среди состоятельных людей, семьянистых, статочных, прожиточных, у которых уже есть лошади и весь необходимый снаряд. В том, что охотник исполнит все принятые им на себя обязанности, он представляет особых поручителей, на которых переходит государева пеня и убытки, а иногда и государева ямская гоньба. Но в конце концов повинность ямской гоньбы лежит все же на населении и только обращена в деньги и возложена на ямского охотника, это видно из приписки к одной порядной: "А не учнем мы ему давати на всякой год, на ямскую гоньбу, по 17 рублев, и на нас ямская гоньба в его место сполна"*.

______________________

* АЮ. №№ 192, 278, 294; АИ. I. № 217. 1586—1613. Древнейшее указание на ямских охотников мы встретили в грамоте от 1640 г. Она ссылается на жалованную грамоту царя Ивана Васильевича муромским ямским охотникам от 1550 г. (АЭ. III. № 297).

______________________

Кроме платы за наем, согласно условию, ямские охотники получали еще государево жалованье, которое носит наименование то прогонов, то подмоги. Жалованье это выдавалось из ямских денег. Но со второй половины XVI века в пополнение средств на ямскую гоньбу рядом с этим стали собирать еще "подмогу ямским охотникам". Таким же дополнением к яму являются еще "приметные деньги", о сборе которых в памятниках речь идет всегда рядом с ямскими деньгами*. Отсюда следует, что ямские сборы, поступающие в государеву казну, с течением времени значительно возрастают; но и натуральные повинности на тот же предмет едва ли уменьшились. Возрастающее государство требует все больших и больших жертв от населения.

______________________

* АЭ. I. №№ 323, 343; II. № 84; III. №№ 116, 121, 267; Доп. к АИ. I. №№ 51, 57; АЮ. № 214. VIII, IX, XI; Акты тяг. нас. II. № 18, здесь встречаем выражение: "наши ямские приметные денги". 1555—1637. И.Я.Гурлянд на с. 104 и след, приводит выписки из архивных платежных книг, из которых видно, что каждый из отдельных ямских сборов исчислялся особо.

______________________

С появлением ямских охотников управление ямами переходит к местным правительственным органам, а слово ямщик начинает служить для обозначения ямских охотников*.

______________________

* АЭ. IV. № 297. 1640. — Об управлении ямами см.: Гурлянд И.Я. С. 172.

______________________

С развитием задач государственной жизни роль государства в отправлении ямской гоньбы усиливается. С конца XVI века, а может быть, и раньше, появляются казенные суда для нужд почтового сообщения в Казани, Астрахани, в Верхотурьи и других местах*.

______________________

* Доп. к АИ. I. № 133; АИ. I. 145. 1589—1627.

______________________

Таковы типические черты ямского тягла в Московском государстве; но в отдельных случаях практика представляла большое разнообразие и очень от них уклонялась. Приведем два-три примера.

В Перми Великой, несмотря на то, что там были большие сибирские отпуски, до 1606 г. не было ямов, все отпуски отправлялись подводной повинностью. Но так как они обходились населению в большую сумму, тысяч до пяти и более в год, то население было освобождено от всяких денежных сборов, даней и оброков. Так продолжалось до царя Бориса, который восстановил все денежные сборы да ввел еще "неведомо какия разводныя деньги", а подводную повинность оставил в прежней силе. Это и было причиной, что пермичи обратились в 1606 г. с просьбой об устройстве у них ямов на следующих основаниях: они выберут охотников, дадут им подмогу на лошадей и для дворового строения, по уговору; а прогонные деньги охотники будут получать не из государевой казны, а из особого сбора с местных же жителей. Правительство не возражало, а только спрашивало, "можно ли охотников, сверх подможных и прогонных денег, устроить еще пашнею и сенными покосами, и из каких земель?" В этой же грамоте в Пермь Великую встречаем еще одну особенность. В охотники приказано выбрать "от братьи братью, от дядь племянников, а не тяглых посадских и волостных людей". (АЭ. II. № 54). В порядных же в ямские охотники встречаем указания о выборе их с тягла (АЮ. № 278. 1601).

Но пермичи и в 1623 г. не подошли еще под общий уровень ямской организации, а продолжали собирать подводы с населения (АЭ. III. № 144).

В 1608 г. крестьяне Белозерского монастыря давали ямские деньги, держали ямских охотников да еще отпускали гонцов без прогонов, т.е. отправляли подводную повинность вместе с ямской (АЭ. II., № 84).

В нескольких грамотах 1620 и 1621 гг. ямским охотникам воспрещается брать с местных жителей подмогу, а в грамоте 1637 г. "подмогу указано имати" (АЭ. III. №№ 116, 121, 267).

Очень любопытное явление представляют муромские охотники. Они возникли в 1550 г., а может быть, и ранее, и непрерывно существовали в течение почти целого столетия. В течение этого времени они совершенно обособились от своих избирателей и успели организовать независимую от них общину, которая дошла до того, что захватила в свои руки в городе Муроме всякий извоз. Муромские ямские охотники не дозволяли посадским людям привезти в свои дворы на своих лошадях с реки ни леса, ни дров, ни хлеба. Они все хотели возить сами и брать за это с посадских плату. Посадские люди били об этом челом государю. По справке оказалось, что в жалованной муромским охотникам грамоте в 1550 г. им предоставлено "меж своих дел" в Муроме извозничать и возить мед, рыбу и всякий товар и брать "наем у гостей, как их кто наймет", но никому не было воспрещено возить что угодно на своих лошадях. Незаконные претензии муромских охотников были отвергнуты (АЭ. III. № 297).

В заключение укажем на то, что подводами и ямскими учреждениями могли пользоваться и частные лица, но по особому указу и с уплатой прогонных денег. В начале XVII века такие разрешения были даны властям Тихвина монастыря с обозначением направления и числа подвод, которые они могли брать (АЮ. № 34).

Наконец, по примеру правительства, богатые монастыри сами учреждали у себя ямы, конечно, для замены подводной повинности (АЭ. I. 323). Учреждение ямов представляется, таким образом, успехом и вызывает подражание в частных хозяйствах.

10. В этой последней группе я соединю все повинности, которые можно назвать тяглом по вооруженной защите государства. Число таких тягол доходит до восьми. Некоторые из них очень древнего происхождения, таковы: пищевое содержание ратных людей и городовое дело, о чем речь была выше. Большинство других не встречается в памятниках домосковского времени, о них мы будем говорить теперь. Это будут: а) ратная служба, б) засечное дело, в) ямчужное дело, г) пищальные деньги, д) полоняничные деньги и е) сборы ратным людям на жалованье и стрелецкие деньги.

а) Ратная служба. О повинности выставлять ратных людей на случай войны встречаем многочисленные указания, начиная с половины XV века. Но едва ли будет верно утверждать, что повинность эта только в Москве и возникла. Она существовала и в вечевой Руси и имела место во всех тех случаях, когда война предпринималась по определению веча. В 1148 г. новгородцы решили объявить войну ростовскому князю Юрию; обращаясь к призванному ими на помощь князю Изяславу, они сказали ему:

"Княже! мы все пойдем! Хоть бы дьяк был и гуменцо прострижено, да не поставлен, и тот пойдет!"

В 1151 г. киевляне решили воевать с тем же князем Юрием и так возвестили об этом бывшим на их стороне князьям:

"У нас все пойдут, кто только может взять в руки хлуд! А кто не пойдет, укажите их нам, мы их побьем!"

Люди, которые так говорили, отправлялись, конечно, от мысли о всеобщей воинской повинности, которая и предполагается в обоих приведенных случаях в форме всенародного ополчения. По мере ослабления вечевой жизни и усиления княжеской власти право требовать отправления ратной повинности переходит в руки князя. Древнейшее известие, нам встретившееся, хотя и не очень ясное, относится к половине XV века*. С половины XVI века начинается ряд известий, совершенно выясняющих характер этого тягла.

______________________

* Великий князь Василий Васильевич подрядил крестьян Троице-Сергиева монастыря в Углицком уезде "на свою службу великаго князя к берегу", а они, не хотя государевой службы служить, разбрелись из монастырских сел по разным местам (АЭ. I. № 64. Около 1460).

______________________

Первоначально это натуральная повинность. Местные жители обязываются выставить известное число ратных людей, конных и пеших, во всеоружии и со всеми необходимыми кормовыми запасами на определенное число месяцев военного времени. Эти ратные люди нередко называются — даточными. Вооружение их определялось очень различно, причем имелось в виду исчерпать все, что ратные люди могли вынести на войну. Уже в 1545 г. предписывалось иметь огнестрельное оружие, пищали; кроме того, упоминаются: самопалы, рушницы, бердыши, топоры, рогатины, кремли и всякий ратный бой. Вооруженные пищалями должны были приносить с собой ядра и зелье (порох). Если захваченного с собой пороху недоставало, он выдавался из государевых запасов, но цена его потом взыскивалась с тех, кто выставил ратных людей. Иногда предписывалось дать даточным людям подъемные деньги. Срок, на который созывались ратные люди, обусловливался обстоятельствами военного времени и не всегда определялся, а если определялся, то очень различно: и в 3 месяца, и в 8, а случалось, и в целый год*.

______________________

* АЭ. I. № 205; II. №№ 69, 70, 98, 102; III. №№ 222. 225, 274, 275; IV. № 250; АИ. II. № 98; III. № 198; Доп. к АИ. I. № 138; АЮ. № 339. VIII. 1545—1681.

______________________

Обыкновенно ратных людей ставили с известного числа сох или дворов, но в Смутное время эта повинность нередко принимала размеры всенародного ополчения.

В наказных памятях о сборе ратных людей обыкновенно определялись их качества. Это должны быть люди молодые, резвые и стрелять из самопалов гораздые; не воры, не бражники и не зернщики. Выбирать предписывалось из волостных лучших людей (АЭ. II. № 70; АЮ. № 341. 1607—1612).

Ратная служба, о которой идет речь, падала не на служилых людей, обязанных являться на службу поголовно, а на посадских людей и крестьян. Очень понятно, что между ними не всегда находились люди, "гораздые" стрелять из самопалов. Недостаток в таких людях вызвал наем населением ратных людей, знакомых с огненным боем. Нанимаемый ратный человек обязывался явиться на службу с самопалом и со всяким ратным оружием, со службы не сбежать, государю не изменить. Наем совершался на определенный срок и за определенное жалованье, с оговоркой, если срок службы будет продолжен, то и жалованье будет выдаваться за все время службы, и наоборот, выданное вперед жалованье подлежит возврату, если войска будут распущены ранее условленного срока найма. Так как плата определялась помесячно, то и носила наименование "месячины". В добросовестном исполнении принятых на себя обязанностей ратные люди представляли поручителей, которые и принимали на себя полную за них ответственность: "И наши порущиков головы в его голову место со всяким ратным оружием" (АЮ. № 300. 1618).

Такое положение дела хорошо понимало само правительство, а потому, приказывая прислать ратных людей, оно иногда прямо предписывало: "Дать им наем по месяцом", т.е. отправлялось от той точки зрения, что ратные люди будут наняты (Доп. к АИ. I. № 638. 1592; АЭ. II. № 77. 1607).

Но у местных жителей могло не оказаться денег в данное время для найма иногда очень значительного числа ратных людей. Правительство оказывало им в этих случаях кредит и давало деньги взаймы. В 1609 г. усольцы заняли в государевой казне 160 р. для найма ратных людей (АИ. II. № 133).

Рядом с наймом ратных людей сельскими и посадскими общинами существовал и другой способ отправления ратной повинности. Правительство брало с общин наемные деньги и само нанимало ратных людей. Эта натуральная повинность, как и многие другие, переходила, таким образом, в денежную. В 1609 г. усольцы нанимают сами ратных людей и занимают для этого деньги в казне великого государя, а в 1608 г. они внесли в эту казну 60 р. для замены их натуральной повинности денежной; деньги были взяты "за ратные люди". Иногда правительство объясняет причины такой замены. В 1607 г. приказано было прислать из Перми 70 человек со всяким ратным оружием. А в конце грамоты написано:

"А будет пермичи, ратные люди, учнут наниматься дорого, учнут просить рубля по 3 и по 4, а в том Пермской земле будут убытки великие, ...пожаловали мы пермичей, велели за тех ратных людей взять денгами, по меншому найму, на 3 месяца по 2 рубля на месяц человеку; а в то место велим нанять ратных охочих людей на Москве и по городам"*.

______________________

* АИ. И. № 70; АЮ. № 215. I и VI. 1607.

______________________

Ратная повинность из натуральной переходит в денежную, но не вытесняется ею. Древнейшее указание на такую замену находим уже в половине XVI века. В 1552 г. велено было взять с Вяжской земли за 224 человека посошных людей, по старому наряду, деньгами за человека по 2 рубля (АЭ. I. № 233). Посошные люди — это те же даточные ратные люди, названные так потому, что даются с известного числа сох. Назначенная за них плата совершенно совпадает с той, какая была назначена и 55 лет позднее, в 1607 г.

С течением времени денежная повинность за ратных людей переходит в налог, который не стоит уже ни в какой связи со сроком службы. В 1631 г. приходилось взять с вотчин Кириллова монастыря даточных людей, конных и пеших, 59 человек. Вместо даточных людей приказано было взять деньгами 2072 р. 29 алт. с деньгою, это по 35 рублей с копейками на человека. В 1638 г. с вотчин патриарших, митрополичьих, архиепископских и больших монастырей взято по человеку с 10 дворов; а в следующем году взято деньгами за человека по 20 рублей. Оба способа отправления ратной повинности существуют рядом (АЭ. III. № 193; АИ. III. №201).

Ратная повинность в натуральном и денежном виде, конечно, была всеобщая, но временная; ратная служба ограничивалась временем войны. С прекращением войны ратные люди расходились по домам. Военной повинности в нашем смысле древность не знала. Древность и очень почтенная знает постоянные войска; но они составляются из набора вольных охочих людей, которые служат по найму и за поручительством третьих лиц. Даже в Московском государстве обязанность служить в стрельцах лежит только на детях стрельцов, и то, пока они живут с родителями и не зачислены в тягло. К детям стрельцов в этом отношении приравниваются их братья и племянники, подсуседники и захребетники. По аналогии с захребетниками, под братьями и племянниками надо разуметь таких братьев и племянников, которые живут в одном дворе с родственником стрельцом (АЭ. III. №№ 167, 199. 1626—1632). К позднее возникающим разрядам постоянных войск, к солдатам и драгунам, применяются те же правила. Они также набираются из охочих вольных людей. Стрелецкие дети, братья и племянники, могут поступать охотою в эти войска, если еще не состоят на службе и не записались в тягло, т.е. если живут со стрельцами (АЭ. III. №287. 1639).

б) Близко к ратной повинности примыкает засечное дело. Под засечным делом разумелось устройство препятствий для наступательного движения неприятеля. Они состояли в завалах лесом удобных для движения неприятеля мест и в перекапывании их рвами; а где нужно, устраивались земляные "засечныя крепости" и "опасные остроги". И эта повинность первоначально была натуральная и падала только на тех "сошных людей", которые жили поблизости мест движения неприятеля. Но в XVI веке она перелагается уже на деньги, не вытесняя, однако, натуральной. Еще в половине XVII века сошные люди привлекаются к рубке деревьев и к другим работам для засек (АЭ. I. № 343; №№ 303, 304. 1589—1642).

в) Изобретение пороха произвело коренную реформу в военном деле и вызвало новые повинности. Такой повинностью является ямчужное дело (ямчуга — селитра, одна из составных частей пороха, куда входят еще сера и уголь). Эта повинность является также то натуральной, то денежной. Натуральная повинность состояла в доставлении к ямчужным амбарам, где "ямчужный мастер ямчюги варит", дров, золы и людей для ямчужного дела, которые иногда называются целовальниками. О сборе вместо натуральной повинности "ямчужных денег" речь идет уже в памятниках половины XVI века*.

______________________

* Доп. к АИ. I. № 94; АЮ. № 209. III; АЭ. I. №№ 292, 317, 343; III. № 170. 1555—1626.

______________________

г) Рядом с ямчужными деньгами стоят пищальные деньги, налог на покупку огнестрельного оружия, пищалей, самопалов и пр. Снаряжение ратных людей огнестрельным оружием должно было встречать большие затруднения. В руках правительства далеко не всегда был достаточный его запас. Ему приходилось иногда брать взаймы у монастырей даже "ратную сбрую". В 1637 г. государь царь и Великий князь Михаил Федорович указал у митрополитов, и у архиепископов, и епископов, и монастырей, для воинского времени, взять на время ратную сбрую: "латы, зерцала, пансыри, бахтерцы, шоломы, шапки, мисюрки, шишеки, наручи". Если в этих предметах старого вооружения был такой недостаток, то что же сказать о новом оружии? Очень понятно поэтому введение на этот предмет новой подати*.

______________________

* АЭ. I. № 234; III. №№ 37, 234; Доп. к АИ. I. №№ 89 и 161. 1552— 1637. По писцовой книге Бежецкой пятины 1582 г. пищальных денег сходило со двора по 20 алт. по 11 денег (Неволин. О пятинах. Прил. 321).

______________________

Первые известия об употреблении у нас огнестрельного оружия восходят к концу ХIV века, а сведения о ямчужном деле и пищальных деньгах не идут далее половины XVI века. Можно думать, что эти сведения запоздали, и ямчужная и пищальная повинности появились ранее.

д) К повинностям, возникшим из войны, я отношу и полоняничные деньги, т.е. налог для выкупа пленных. Первые указания на выкуп пленных относятся к XV веку. Юрий Шемяка в договорах с можайскими и рязанскими князьями обязывает их возвратить всех налицо находящихся пленников, а проданных выкупить и возвратить. Вот это древнейший выкуп пленных, совершаемый правительством. Но как он был сделан, на средства особого полоняничного налога или из общих доходов князей, этого мы не знаем. Первый выкуп пленных на средства особого налога, сделанного с этою целью, относится к 1535 г. В этом году Великий князь Иван Васильевич, еще младенец, и мать его, благочестивая княгиня Елена, послали новгородскому митрополиту Макарию грамоты, а в них пишут:

"Приходили в прежния лета татары на государеву Украйну и, грех ради наших, взяли в плен детей боярских, и мужей, и жен, и девиц. И Господь Бог умягчи сердце иноплеменников, а паки возвратили плен вспять, а за то просили у государя Великого князя Ивана Васильевича серебра. И князь вел. велел своим боярам сребро дати, елико достоит, а христианския души искупити. И государь князь великий Иван Васильевич и мати его, благочестивая княгиня Елена, повелели своему богомольцу и пастырю Христова стада, владыке Макарию, в ту мзду самому вкупну быти, по обежному счету, а в своей архиепископии, со всех монастырей, собрать 700 рублев московских" (Соф. лет).

Владыка исполнил желание царя и 700 руб. собрал и прислал. Но это была частная мера, коснувшаяся только новгородского владыки и монастырей. Из вопросов, предложенных царем Стоглавому собору, видно, что в распоряжении правительства в половине XVI века не было никаких сумм на выкуп пленных; что привозимых из Орды пленников никто не выкупал и их отвозили "назад в бусурманство" (вопр. X), к великому посрамлению христиан. На вопрос царя духовный собор отвечал, что выкупать пленных надо из царевой казны и

"Сколько годом того пленнаго окупа разойдется, и то раскинуть на сохи по всей земли, чей кто ни буди, всем равно, зане такое искупление общая милостыня нарицается, и благочестивому царю и всем православным христианам великая мзда будет" (гл. LXXII).

Можно сомневаться, что правительство желало получить именно такой ответ. В 1535 г. оно обратилось за полоняничными деньгами к одному духовенству новгородскому, а не ко всем новгородцам "чей кто ни буди". Общего указа о введении полоняничного налога до нас не дошло. Но из специальных грамот следует, что этот налог одинаково падал как на светские владения, так и на духовные. Но мысль о преимущественном привлечении к нему духовных учреждений не исчезла и в XVII веке. От 1641 г. до нас дошла память подьячему, Михаилу Семенову, посланному в Обонежскую пятину собирать деньги на выкуп людей из крымского плена. Содержание этой памяти напоминает грамоту к владыке Макарию. Подьячему велено было обратиться только к духовенству: к архимандритам, игуменам, келарям и строителям с братьею, также к девичьим монастырям, протопопам, протодиаконам, попам и дьяконам и собрать, "кому сколько мочно дать по силе". Подьячему предписано сказать государев указ, чтобы духовные особы "дали на окуп своих денег побольше". Это не обложение, а просьба; это дополнение к обложению; оно свидетельствует о том, что правительство XVI века сохраняет точку зрения бояр первой половины XVI века: выкуп пленных составляет обязанность духовных учреждений*.

______________________

* Рум. собр. I. №№ 43, 47, 48, 54, 65; АЭ. I. № 234; III. № 299; АЮ. №209. V, VI; 211. I. 1552—1641.

______________________

е) Наконец, последний вид сборов на военное дело составляют сборы на жалованье ратным людям вообще и стрельцам в особенности. Возникновение этого сбора нельзя связывать с возникновением первого постоянного войска. Возникновение постоянного войска надо относить к очень глубокой древности. Наши первые князья должны были иметь в своем распоряжении хотя бы небольшие отряды постоянных войск. Это их дворовое войско, состоявшее из рабов и свободных людей. Начальный летописец рассказывает, что сын Владимира Святого, Ярослав, при жизни отца сидевший в Новгороде, ежедневно раздавал гридям 1000 гривен. Эти гриди были воины, служившие князю по найму за жалованье. Если не все, то часть их постоянно находилась при князе, откуда и получила название одна из комнат, где они помещались, гридницей. Из той же начальной летописи узнаем, что киевский князь Святополк-Михаил, собираясь выступить против половцев, говорил: "Имею своих отроков 800 человек; они могут стать против них!" Эти отроки — домашние слуги князя, они прислуживают ему у стола, сопровождают его в поездках; они же исполняют и некоторые обязанности при отправлении правосудия; они же и воины. Большинство их, по всей вероятности, были люди свободные и служили, как и гриди, из жалованья. Но из каких источников выдавалось это жалованье, из общих доходов княжеской казны, среди которых очень видную роль играли доходы с суда и с торговли, или из специального налога, — это неясно. Но можно сомневаться, чтобы в древнее время, когда народные войны велись по определению веча и всем народом, а княжеские — составляли личное дело князя и велись его двором и охотниками, — был возможен особый налог на содержание ратных людей. Это предположение подтверждается до некоторой степени и начальной летописью, сохранившей переговоры Великого князя Владимира Святого с епископами и старцами градскими о восстановлении отмененной им виры за убийство. Князь решил возвратиться к вирам на том основании, что по замене денежных штрафов смертною казнью оказался недостаток в деньгах на покупку оружия и на коней. Итак, потребности войны покрывались тогда из доходов князя с суда, а не из особых сборов на снаряжение войска и на плату ему жалованья.

В Московском государстве военная организация получает большое развитие, вольная служба бояр и детей боярских переходит в обязательную, постоянное войско из дворового развивается в особые учреждения, которым усвояется обычное тогда наименование приказов; сперва появляется Стрелецкий приказ, затем Рейтарский и другие; а вместе с этим расширением военного дела возникают и сборы на жалованье ратным людям; но это жалованье выдается не постоянным только войскам, а и княжатам, боярам и детям боярским. Возникновение новых сборов на жалованье ратным людям мы не имеем возможности приурочить к какому-либо определенному времени. Относительно жалованья боярам и детям боярским можно только утверждать, что оно едва ли восходит далее половины XVI века; только с этого времени возникает обязательная служба этих разрядов лиц, с этого времени и никак не раньше могло появиться и их жалованье, а следовательно, и новое обложение. Иначе стоит вопрос о появлении особого сбора под именем стрелецких денег. Появление их может быть приурочено к определенному времени, но очень позднему, к концу ХVII века: но этим еще не решается вопрос о возникновении первого жалованья стрельцам и особого сбора на это жалованье. Сбор на жалованье ратным людям встречается гораздо ранее возникновения стрелецких денег; еще ранее этого сбора стрелецкий хлеб, как мы знаем, заменялся сбором денег; из этих источников с присоединением торговых сборов и иных, не имевших прямого назначения, стрельцы и могли получать свое жалованье еще до возникновения стрелецких денег.

Скажем прежде о сборе денег на жалованье ратным людям вообще.

Наиболее древнее известие о жалованье ратным людям, нам встретившееся, относится к 1555 г. В этом году приказано было дать жалованье торопецким казакам по полтине человеку. Но это жалованье выдавалось не из особого сбора, а из государевых "приходных денег" (Доп. к АИ. I. № 80). Можно думать, что в это время еще не было особого сбора на жалованье ратным людям. Стрельцы в это время уже существовали. В 1556 г. приказано было "прибрать в Иванегороде из старых, из отставных пушкарей и пищальников гораздых стрельцов" (Там же. № 92). Пушкари и пищальники обращаются тут в стрельцов; а существовали эти пушкари и пищальники еще в XV веке: о пищальниках речь идет в новгородских писцовых книгах.

Древнейшие известия о сборе с населения особых денег на жалованье ратным людям не идут далее Смутного времени. Первое, нам встретившееся, относится к 1610 г. и содержит в себе предписание о сборе с монастырских вотчин Покровского девичьего монастыря 40 рублей на жалованье ратным людям, атаманам, казакам и черкасам. С этого года мы имеем целый ряд указов, выпадающих на царствование Михаила Федоровича и предписывающих сбор денег на жалованье ратным людям. Кроме упомянутых уже казаков и черкасов, жалованье это предназначается и служилым людям вообще, т.е. дворянам и детям боярским; даточные посошные люди получают свою наемную плату, а не это жалованье. Предписание 1610 г. и все указы Михаила Федоровича делаются на основании постановлений Земских соборов о сборе денег на военные нужды. Так возник этот новый налог на жалованье ратным людям. Это общий налог, падавший на все население, но временный, вызываемый нуждами войны и собираемый всякий раз по особому определению Земского собора*.

______________________

* АЮ. № 215, VII; АЭ. III. №№ 32, 68, 79, 211, 275; Рум. собр. III. №41; АИ. III. 1610—1639.

______________________

К Смутному же времени относятся и первые известия о сборе денег на жалованье стрельцам. Мы встретили два указа, оба от 1614 г., в которых предписывалось собрать стрельцам хлебное жалованье да, кроме того, деньги — на жалованье; здесь деньги не вместо хлеба, а самостоятельно. Дело шло о жалованьи не московским стрельцам, а местным, белозерским и вологодским, и собиралось это жалованье только с местного населения. Это была специальная мера, вызванная потребностями военного времени, а не установление общей денежной повинности на содержание стрельцов*.

______________________

* АЭ. III. № 15; Доп. к АИ. II. № 17.

______________________

Переходим к установлению постоянного сбора, известного под именем стрелецких денег. Мы уже знаем, что на прокормление стрельцов взыскивались альтернативно хлеб и деньги. Предписание для некоторых местностей заменить хлебную дачу стрельцам деньгами и является первой попыткой установить на содержание стрельцов денежный сбор. Но это только замена хлеба деньгами, хотя и существенно отличающаяся от замены, прежде практиковавшейся. Прежде обложение состояло в поставке хлеба, но желающие могли внести деньги; иногда предписывалось внести не хлеб, а деньги, но это были временные предписания. Теперь предписано постоянное внесение денег, но только для некоторых плательщиков. Это сделано в 1672 г. В этом году со всех посадов (городов) велено брать не хлеб, а деньги. Мера эта распространена на все будущее время. Причина заключается в том, что посадские люди и прежде затруднялись давать хлеб, потому что "они люди торговые, а не пашенные, и никогда воеводы в городах хлеба с посадских людей не сбирают, а собирают деньгами дорогою ценою". Чтобы избавить посадских людей от лишних убытков, они обложены с 1672 г. уплатой денег на хлеб по определенной таксе*.

______________________

* АЭ. IV. № 189. Документ этот отличается в некоторых местах излишней краткостью языка, чем может вызывать недоразумения. Вот пример: "А с которых посадов и с уездов стрелецкия денги и хлеб сложены из писцоваго оклада, и те денги и хлеб велено им платить по прежнему, с полных окладов". Посады, конечно, платят только деньги, а хлеб и деньги — уезды. Иначе будет противоречие с общим правилом. И в другом месте: "А с поморских городов, с которых собираются стрелецкия денги, указал вел. государь писать за стрелецкий хлеб денгами против посадов"... Что это за стрелецкие деньги, которые собираются с поморских городов? Это те деньги, которые собирались со всех плательщиков, т.е. деньги за хлеб, а не особая стрелецкая подать.

______________________

Введение новой стрелецкой подати в настоящем смысле этого слова решено 5 сентября 1679 г. Этого указа мы, однако, не имеем; он известен нам из ссылок на него в других указах 1679 г. и в указах 1681 г., в которых делается новый оклад стрелецкого налога, более льготный, чем первый оклад 1679 г. Новый налог вводится взамен стрелецких денег, которые установлены для посадов указом 1672 г., и взамен данных, полоняничных, ямских, пищальных и иных мелких доходов, кроме лавочных и мельничных и иных оброчных статей, которые платят из воли по перекупке. Новый налог назначается московским стрельцам (АЭ. IV. № 250; АИ. V. № 48 и 7). Введение новой стрелецкой подати взамен целого ряда прежних податей вне всякого сомнения. Стрелецкая подать отменяет: дань, ямские деньги, пищальные, полоняничные и еще разные мелкие сборы; но сбор хлеба на тех же стрельцов остается, и мы имеем указ от 1688 г. о сборе московским стрельцам недоимочного хлеба (АЭ. IV. № 299). С точки зрения организации финансов эта мера возбуждает большие недоразумения. Дело идет о жалованье московским стрельцам, т.е. стрельцам, имеющим пребывание в одном городе Москве. Они получают по старине корм хлебом и, кроме того, на их же содержание идет целый ряд старых податей, которые имели прежде каждая особое определенное назначение, как, например, ямские, пищальные, полоняничные и пр.; одна дань шла на общие государственные расходы. Теперь все это обращается в стрелецкие деньги и пойдет одним московским стрельцам на жалованье. На какие же средства будут удовлетворяться другие потребности государства? Надо думать, что наименование новой подати "стрелецкими деньгами" есть факт переживания. Как мы видели, все тягла возникают у нас для удовлетворения известных потребностей, от которых и заимствуют свое наименование. Дано наименование и новой подати, но едва ли можно сомневаться в том, что она не вся пошла на жалованье московским стрельцам. Указ 1679 г. есть первый опыт заменить целый ряд старых тягол, возникавших по мере надобности, одним общим для всего государства налогом, который шел на удовлетворение всяких государственных нужд, а между прочим, и на жалованье московским стрельцам.

Указ 1679 г. знаменует великую реформу в истории наших финансов. Это первый опыт введения общего для всего государства налога взамен целой массы специальных повинностей. Этот решительный и крупный опыт был подготовлен, однако, целым рядом мелких опытов замены для отдельных плательщиков разнообразных повинностей, на них падавших, одним налогом, которому усвоялось наименование оброка. Такие отдельные попытки значительно упреждают указ 1679 г. Один из крупных недостатков описанной системы повинностей заключается в ее малой определенности. Отдельные повинности назначаются на известный предмет, но ни время их платежа, ни самый размер большинства повинностей вперед неизвестны. Все это определяется в момент нарождения той или другой государственной потребности и нежданно-негаданно сваливается на голову плательщиков. Это большое неудобство для плательщиков, и весьма понятно, что они стремятся к замене неопределенного по времени и мере тягла определенным взносом в определенный срок. Когда впервые появились такие переложения, этого мы не знаем, но они встречаются уже в самом начале XV века. Эта замена делалась назначением "оброка", т.е. определенного взноса взамен разноименных и по размеру своему неопределенных тягол*. Древнейшая такая замена, нам известная, сделана углицкими князьями в пользу деревень Троице-Сергиева монастыря. В двух грамотах этих князей (1414 и 1437 гг.) монастырские деревни за оброк в 3 рубля освобождаются от всяких даней и пошлин:

______________________

* Уречь, обречь — назначить; оброк — то, что назначено.

______________________

"А опричь того оброку не надобе им ни которая моя дань, ни ям, ни подвода, ни иная ни которая пошлина, ни двора моего ни ставят, ни коня не кормят, ни закос им не надобе" и т.д.

Но в одной грамоте прибавлено: "опричь того дела, коли учнут город рубити", т.е. городовое дело остается тяглом. В обеих грамотах крестьяне освобождены не только от тягла, но и от пошлин торговых и княжеского суда. Грамоты эти имеют, следовательно, характер льготы, они даны по просьбе монастыря. Наряду с другими льготами монастырь испросил себе и переложение тягла на оброк, как более удобный способ обложения. В данном случае нововведение вызывается плательщиками (АЭ. I. №№ 19 и 28).

От того же XV века имеем грамоты, все содержание которых ограничивается переводом тягол в оброк; одна также дана Троице-Сергиеву монастырю. Дмитровский князь, в главном городе которого, в Дмитрове, был монастырский двор, пишет в своей грамоте:

"Не надобе им с того двора ни которая моя дань, ни подвода, ни к сотскому, ни к десятскому не тянут ни в которые проторы, ни в розметы, ни луга моего не косят, ни иныя им ни которыя пошлины не надобе; а дают мне, князю Юрию Васильевичу, оброк с того двора на Рождество Христово рубль. Опричь того не надобе им ничто, знают один свой срок" (АЭ. I. № 69. 1461).

Здесь очень хорошо оттенена приуроченность повинности к одному определенному сроку. Это, конечно, большое преимущество. Грамота белозерского князя Кириллову монастырю также говорит только о замене всяких даней единовременным оброком:

"Давати им дани в мою казну, от Сбора до Сбора, на год по 10 рублев пятигривенным серебром; а даныдики мои в те их слободки и деревни не въезжают и дани с них не емлют, ни писец их мой не пишет" (Доп. к АИ. I. № 201. 1468).

Самую грамоту князь называет "оброчной".

Такую же замену даней и пошлин оброком встречаем и в грамотах XVI и XVII веков. Приведем несколько примеров. Крестьяне бобровничей полусохи в Вохне до 1561 г. давали со своих 8 деревень дань, ямские деньги, примет, корм ловчему и делали дворовое дело, а с этого года за все пошлины обложены оброком в 51 р. да пошлин по 2 алтына с рубля, последнее в пользу чиновников.

Очень любопытна такая же грамота от 1589 г. в Соль-Вычегодскую о переводе на оброк крестьян Коряжемского монастыря; она дает возможность судить о стоимости наместничьего корма, с одной стороны, и всех других даней, с другой. В данной местности у монастыря было 334 двора. За наместничий корм, за присуд и за пошлинных людей доход положен оброк в 195 р. и 22 алт. и 1 1/2 деньги; а за все остальные дани (за дани, и запрос, и за поминочные за черные соболи, и ямских и приметных денег, и за посошные люди, и за городовое, и за засечное дело, и за ямчужное дело, и Казначеевых и дьячих и подьячих пошлин) всего 34 рубля 7 алт. 4 ден. Таким образом, доход наместников и их пошлинных людей в конце XVI века в шесть раз превосходил доход государства! Это много, но во что обходится государствам содержание чиновников в наше время?

В писцовых книгах XVI века очень нередки указания на замену денежным оброком всяких даней. О дедиловцах, у которых была пашня, читаем:

"А оброку платят с тое земли за дань и за посоху и за всякия подати в государеву казну в Большой приход по полутретья алтына с четверти".

В такой оброк зачислялись иногда и торговые сборы.

В царской грамоте 1607 г. находим указание и на мотив, которым правительство руководствовалось в назначении оброка вместо даней. Крестьяне Зюздинской волости, у верховьев Камы-реки, били челом царю и великому князю, а сказывали:

"Живут они от Пермских городов, от Кайгородка, верст за двести и больше, а приезжают к ним в волость кайгородцы, посадские и волостные люди, и правят на них тягло себе в подмогу, и животы их грабят насильством, и самих их бьют, и им чинятся продажи и убытки великие; и нам бы их пожаловати, велети за всякие наши денежные доходы, и за посадские службы, и за сибирские отпуски... платить в нашу казну оброк опричь кайгородцев..."

Государь пожаловал, велел платить на один срок по 60 рублей в год*.

______________________

* АЭ. №№ 234, 256, 343, 350; II. № 69; III. № 170; Писц. книги Калач. II. С.335, 1267. 1552—1626. На поземщиков кладется оброк за обежную дань (Времен. XI. 33).

______________________

Иногда замена всяких тягол одним шла от правительства и вызывалась потребностями государева дела. Так, в 1584 г. на рыболовов Борисоглебской слободы была возложена обязанность ловить на дворец рыбу, а от тягла с городскими и волостными людьми они были освобождены. Здесь не денежная, а натуральная повинность заменяет все остальные (АЭ. I. № 324).

Об оброке взамен корма, присуда и некоторых других повинностей речь была выше.

Возникающий таким образом оброк составляет тоже тягло, подлежащее тем же правилам раскладки и взноса, каким подлежат все другие тягла*.

______________________

* В этом смысле и церковь могла быть сдана на оброк. В грамоте епископа Ростовского и Ярославского читаем:
"Что церковь Афанасия Великаго... и у той церкви кто будет игумен или поп и дьякон, не надобе им моя дань рожественская и данныя пошлины и десятинничьи и доводщичьи; а дает мне тот игумен или поп и дьякон с тое церкви оброком с году на год на Р. Хр. полтретьятцать бел, и десятиннику по 5 бел, а доводчику дает 2 белки" (А. до юр.б. № 177. 1535).

______________________

Но слово оброк имеет и другое значение, и не одно, а потому для полноты и во избежание недоразумений мы должны коснуться и этих других его значений.

Всякого рода угодья и пустые никем не возделываемые земли, луга и леса правительство отдавало желающим в арендное содержание; на языке того времени это называлось отдачей в оброк.

Мы остановимся несколько ближе на этом явлении старинного княжеского хозяйства.

Под угодьями надо разуметь бортные урожаи, соляные варницы, рыбные ловли и места ловли некоторых пушных зверей; источники упоминают оброки беличьи и горностаевые, т.е. сдачу в аренду мест ловли белок и горностаев.

Из этих угодий нуждаются в некотором разъяснении только одни бортные ухожья. Слово "борть" означает дерево на корню, в дупле которого водятся пчелы. Это самый древний вид улья. Но в древности уже эти натуральные углубления стали обделывать, а вместе с тем стали делать и искусственные в деревьях углубления для привлечения пчел. Приготовить такое углубление для помещения роя пчел и значило "делать борт"*. Бортное пчеловодство было в древности в большом развитии, бортные угодья занимали большие пространства, и мед составлял крупную статью народного хозяйства. Борти известны и Русской правде, и Уложению. По Русской правде, борти занимали сплошные пространства в лесах; отдельные владельцы ограждали свои борти особыми межами. Эти бортные межи состояли из особых знаков на бортях. Русская правда различает повреждение борти и повреждение бортной межи; последнее, как более тяжкое правонарушение, наказывалось гораздо строже. Уложение говорит о бортных ухожьях в смысле особых лесных угодий. Были целые поселки бортников, которые занимались пчеловодством этого вида.

______________________

* АИ. I. № 15. 1404. И в настоящее время у нас еще делаются борти: натуральную пустоту дерева искусственно обделывают, вверху выдалбливают "голову" борти, прорубают паз, скважину заделывают дощечками и пр. (Даль).

______________________

Возникает вопрос, перечисленные угодья составляли княжескую регалию или нет? Перечисленные угодья княжеской регалии не составляли и могли находиться в частной собственности. Русская правда, говоря о бортях и бортных межах, имеет в виду частную собственность. В новгородских писцовых книгах описываются озера и рыбные ловли, которые были в собственности сведенных бояр, а по конфискации предоставлялись то во владение помещиков, то крестьян, а иногда в их общее владение. Уложение говорит о бортных ухожьях и рыбных ловлях в лесах государевых, помещиковых и вотчинниковых (X. 239; XVII. 24). Итак, о регалиях в угодьях не может быть речи. Русские князья и московские государи владели угодьями на том же праве, как и частные собственники. Эту свою частную собственность они и сдавали в арендное содержание. Сдавали ее в арендное содержание и частные собственники. Монастыри сдают в оброк свои рыбные вежи, соляные варницы и пр.*

______________________

* Новг. писц. кн. IV. С. 11; Писцов, кн. XVI в. Калач. I. С.923.

______________________

Древнейшее указание на княжеские оброчные борти мы встретили в духовной Калиты: "А оброком медовым, городьским, Васильцева веданья, поделяться сыновое мои; а что моих бортников и оброчников купленых, который в которой росписи, то того". У князя несколько бортных ухожий. Одно носит наименование "городскаго" и состоит в ведомстве Васильцева. Оно доставляет князю оброк медом. Другие находятся в уездных землях. Но что значит купленные бортники и оброчники? Под купленными бортниками и оброчниками трудно понимать купленных людей: это были бы холопы, которые обыкновенно называются "куплеными людьми". Купленные бортники и оброчники, надо думать, метафорическое выражение. Оно означает купленные оброчные борти. Калита покупал деревни, покупал и угодья. — Арендная плата медом есть, конечно, остаток глубокой старины; но она встречается и в XVI веке (Федотов-Чеховский. № 75. 1545). Проходят целые столетия, а народная жизнь остается неизменной, если не во всем, то во многом.

Наряду с угодьями сдавались в оброк луга и просто пустые земли, не представлявшие никаких особых приманок для человеческой предприимчивости. С объединением княжений в руках московских государей соединилось множество заселенных и незаселенных земель, так называемых диких полей. Возникновение поместной системы дало возможность с пользою для государства эксплуатировать и дикие поля. Но случалось, что служилые люди не брали диких полей. Чтобы извлечь из них какую-нибудь пользу, дикие поля отдавались на оброк из перекупки, кто больше даст. Но на оброк отдавались не только нови, никогда не видавшие пахаря, но и земли обработанные да оставленные впусте. При свободе перехода крестьян это легко могло случиться. Правительство предписывало в этих случаях призывать новых жильцов на льготе от всех тягол в течение 2, 3, 4 и более лет. Если приходилось садиться на новом участке и обзаводиться всеми постройками, льгота давалась на 5 и на 6 лет. Чтобы избежать потери дохода на такой продолжительный срок, правительство предписывало альтернативно:

"На пустыя выти позывать жильцов на льготе, а иныя пустыя выти давать из пашни на оброк, что бы великому князю было прибыльнее" (Писц. кн. XVI в. Калач. II. 294).

Предполагается, что кто-нибудь из местных жителей может взять лишнюю землю, но не с платежом тягла, а с платежом оброка, т.е. не повинности, а платежа добровольно условленного и в определенной цифре.

Кроме лугов и пашенных земель, правительство сдавало на оброк городские места под лавки. Эти места, следовательно, не составляли частной собственности горожан, а принадлежали государю.

Оброк, о котором теперь идет речь, существенно отличается от оброка, о котором я говорил раньше. Тот оброк заменял разноименные тягла и сам был тяглом, т.е. повинностью в пользу государства, размер которой определялся правительством. Настоящий же оброк не есть тягло, это не повинность в пользу государства, а наемная плата за пользование государевыми угодьями и землями, определяемая по добровольному соглашению. В оброк в этом последнем смысле земли и угодья сдаются с откупов из наддачи. Это частная гражданская сделка о найме недвижимого имущества, в которой прописываются все условия найма. До нас дошло несколько таких оброчных грамот на аренду пустошей, диких лесов и бортных ухожий, озер и пр. Иногда, в виде особой льготы, оброчные статьи оставляются за прежним оброчником без наддачи или "без перекупки". Снявший оброчную статью представлял поруки в исправном платеже оброка*.

______________________

* АЮ. №№ 168—174; А. до ю.б. № 174; Федотов-Чеховский. II. Стб. 430, 651 и 655; Писцов, кн. XVI в. II. 1306, 1462—1679. — Были особые "писцовыя оброчныя книги" (Федотов-Чеховский. II. Стб. 665).
Н.Д. Чечулин имеет иную точку зрения на этот оброк. По его мнению: "Из всего им изложенного мы должны определить оброк как прямой, денежный налог в пользу государства с разного рода промыслов и позе мельных владений" (122). С таким определением трудно согласиться. Этот оброк взимался не с промыслов и не с поземельных владений, а с угодьев и с пустых земель, ни в чьем владении не состоявших, что далеко не одно и то же. Этот оброк есть результат вольного соглашения найма угодий и пустых земель, а не правительственного их обложения.

______________________

Переходим к вопросу о том, кто же мог быть оброчником в этом смысле? Оброчником могло быть всякое лицо, физическое и юридическое, и крестьянин, и казак, и господин, и монастырь, и даже сам князь. Крестьяне снимали угодья и пустые земли в одиночку и обществами. Крестьяне Борисоглебской слободы снимали озеро для рыбной ловли целым обществом. Бортные ухожья снимались и отдельными крестьянами, и целыми поселками. Уложение говорит о бортных деревнях (XVII. 24).

Встречаются случаи, что и помещики целыми обществами снимали государевы земли в оброк. Под Каширой были царя и великого князя оброчные луга мерою более 100 десятин. Часть этих лугов (68 дес.) брали на оброк "волостью коширяне, князи и дети боярские Ростовскаго стана, и платили на Большой дворец по копейке с копны" (Писц. кн. XVI века. Калач. С. 1306—1307).

Случаи же аренды государевой земли отдельными детьми боярскими и помещиками очень многочисленны. До 1533 г. крестьяне, Васюк с товарищами, пользовались бортными ухожьями в селе Курмуре за плату в 5 пудов меду. В этом году местный помещик, Ив. Ив. Любовников, наддал к старому оброку за те же борти (девять знаков) еще 5 пудов и получил их в свое пользование, так как крестьяне заявили о невозможности платить за эти борти 10 пудов меду (А. до ю.б. № 175).

Помещики наделялись в поместья землями по окладу. Но если оказывались лишние против оклада земли, они сдавались им из оброка. Это были так называемые "поместья из оброка". Оклад Коз. Петр. Савина был в 300 четей, а земли за ним оказалось 319 четей.

"И перешло за окладом 19 четей, и то дано ему же на оброк до поместной отдачи, а оброк ему давать с чети по алтыну да пошлин с рубля по 2 денги"*.

______________________

* Писц. кн. XVI в. Калач. С. 1330. — Встречаем указания, что оброк медом давали помещики, у которых не было лишней земли. Такие поместья тоже называются "поместьями на оброке".
"За Сенкою за Парфеньевым сыном Малахова, да за Путянкою, да за Ондрюшкою, за Тонкого детми Малахова, половина оброчной деревни Малаховы, а в ней двор помещиков пашни добр. з. 12 четьи да перелогу 12 четьи в поле... А платят со всее деревни оброк в Большой дворец ... А оброку им давати с живущаго по пуду без чети меду, да к меду же в доимку денгами, по колку в котором году государь велит платить, да пошлин с пуда по 5 ден." (Там же. С. 1364).

______________________

Но государевы земли на оброк снимали не мелкие только люди, каширяне, городовые дворяне, но и бояре. Боярин Никита Романович Юрьев, а потом и дворецкий, снимал под Каширою же 51 десятину государевых лугов и платил за них оброк в государеву казну. И сам великий государь мог быть оброчником. В духовной Дмитрия Донского читаем:

"А что есмь дал сыну своему, князю Андрею, Заберегу, за то дети мои вси дают оброк св. Спасу, 15 р. на год, на Спасов день".

Волость Забережье впервые упоминается в завещании Дмитрия Ивановича; когда и как она была им приобретена, это неизвестно. Но ясно, что она принадлежала ему на условии платежа оброка. Эту обязанность возложил он и на своих наследников*.

______________________

* В списке иерархов и настоятелей монастырей, составленном Строевым, мы нашли два Спасских монастыря, один под Новгородом, существовавший уже в XIV веке, другой в Ярославле, основанный Великим князем Константином Всеволодовичем в 1216 г.; по состоянию наших источников не представляется возможным указать, что это за храм Св. Спаса, оброчниками которого были великие князья.

______________________

Способ пользования княжескими угодьями и землями постоянно менялся. Они то находились на оброке, то отдавались в поместья, то опять переходили на оброк, то, наконец, жаловались духовным учреждениям в безоброчное пользование. Духовные учреждения, в свою очередь, раздавали их и в поместья, и в оброк. Этот порядок вещей закреплен Уложением*.

______________________

* "А была та деревня в поместье за Василием за Ногим, а после Василья была на оброке у крестьян тое же деревни, у Сенки с товарищи, и дана та деревня князю Богдану с докладу бояр", т.е. опять в поместье (Неволин. О пятинах. Прил. 248. 1581). — В 1650 г. стольнику Нащокину в Коротояк послана из Разряда грамота: всякие угодья по реке Тихой Сосне, которые еще не изоброчены, положить в оброк. Стольник положил в оброк рыбные ловли, которыми до того безоброчно пользовались коротояцкие полковые казаки, пушкари, стрельцы, их дети, братья и племянники. А по указу 1654 г. велено теми рыбными ловлями владеть Боршева монастыря игумену с братьею; а с коротоячан тех рыбных ловель оброк снять и впредь владеть им теми рыбными ловлями не велено (Федотов-Чеховский. II. Стб. 429—430). Уложение (XVI. 39 и XVII. 24) говорит об отдаче пустошей и бортных угодий в оброк и в поместья.

______________________

Владение оброчными статьями существенно отличается от владения тяглыми землями. Владельцы оброчных статей освобождаются от всяких даней, посошной службы, наместничьего корма, с черными людьми они не тянут ни во что. В одних документах говорится, что писцы к ним не въезжают и земель их не описывают; в других, что они в сошное письмо не положены*.

______________________

* Доп. к АИ. I. № 201; Писц. книги XVI в. Калач. II. 1327; АЮ. № 168; АЭ. I. №№ 256, 354; III. 170. 1468—1626.

______________________

Вопрос о принадлежности городских лавок государю, которого нам пришлось коснуться мимоходом, вызывает нас сделать отступление в область городского землевладения. В городах мы встречаем разные виды недвижимостей: дворы, огороды и сады и, наконец, лавки и амбары иногда при дворах, иногда и отдельно от них — на площадях и целыми рядами. На чьей земле все это устраивалось? Надо думать, что в разное время и в разных местах города имели разный характер. Сделаем попытку сказать об этом, что возможно, на основании указаний источников.

Города, укрепленные пункты поселения, возникали или волею самого населения, или устраивались по приказу князя. Древнейшее описание городов сохранили нам новгородские писцовые книги. Из них не видно, кто основал описываемые города: Копорье, Яму, Ладогу, Иван-город, Корелу и Орешек, но едва ли может подлежать сомнению, что это города наиболее древнего типа, в которых новые московские порядки только начали вводиться. Новгородские писцовые книги дают богатейший материал для выяснения не только древнейших поземельных отношений в этих городах, но и тех изменений, которые произошли под влиянием новых московских порядков, а наконец, и возникновения характерного для Москвы различия белых и черных городских мест.

Начнем с описания того положения дел, которое Великий князь Иван Васильевич нашел уже в городах завоеванной им области.

В Яме, Кореле, Орешке и Ладоге описаны дворы своеземцев и городских людей, городчан или горожан; в Копорьи только городских людей, в Иван-городе одних торговых людей, купцов. О других разрядах жителей: служилых людях, воротниках и пр. пока не говорим. Своеземцы и городчане делятся иногда на лучших, средних и молодых. Это качественные различия в пределах того же разряда лиц, а потому мы на них вовсе не будем останавливаться.

Итак, в городах, во-первых, живут своеземцы. Мы уже знаем, что такое своеземцы. Это люди, владеющие на правах частной собственности одной или несколькими деревнями. Как уездные землевладельцы, они называются и просто земцами. Городские своеземцы и суть такие уездные землевладельцы.

Это вывод из прежде сказанного, но мы можем подтвердить его и прямым указанием источников. В Кореле перечислено 16 своеземцев, у 10 из них мы нашли в Городенском погосте, близ Корелы, принадлежащие им деревни. У некоторых число деревень невелико, от 2 до 5; но двое имели по 8 деревень, а Григ. Рокульский владел 14 деревнями. Полагаем, что все городские своеземцы были землевладельцами в уезде, но при отсутствии указателей отыскать их деревни нелегко*. Как земли, так и городские дворы составляют частную собственность своеземцев. В описании города Орехова читаем: "А се дворы на посаде лучших людей своеземцев и живут в них сами". И двор, и земля — собственность своеземца. Своеземцами названы они потому, что составляют один класс с уездными землевладельцами; но они живут в городе, а потому они в то же время и городские люди, или городчане. Но не все городские жители называются своеземцами. Некоторые названы только городскими людьми, городчанами. Что же такое эти городчане? Число таких городчан значительно более своеземцев и в Кореле, и в Орешке, и в Ладоге. Между корельскими различены лучшие люди рядовые, потом идут рыболовы и, наконец, молодые люди без промысла. Если последний разряд охарактеризован тем, что это люди без промысла, то два первых должны состоять из промышленных людей. В разряде непромышленных людей на 20 дворов показано 6 дворов скоморохов и один двор — калики1. Скоморошество не есть промысел. Каким же промыслом занимаются два первых разряда? Второй — рыбным, а первый, рядовой может означать рядский, торговый народ; а может быть, "рядовой" значит "всякий", тогда это будут люди, занимающиеся всякими промыслами, а вместе с тем и продажей своих произведений. Итак, городские люди в тесном смысле — это разные промышленники и городская беднота, живущая поденным трудом и Христовым именем.

______________________

* Слушатели Археологического института, по моему предложению, предприняли составление алфавитного указателя новгородских землевладельцев с обозначением размеров их владений. Появление в свет этого труда облегчит пользование новгородскими писцовыми книгами.

______________________

В чьих дворах и на чьих землях они живут?

В Орешке были люди, которые из позема жили в чужих дворах и, стало быть, на чужой земле. Они описаны особо. Например:

"Да на посадеж на Лопской стороне великаго князя дворы поземные, Григорьевские Петрова, что были за Андреем за Федоровичем: двор — Хотенко Тимохнов, двор — Костко Козлятников".

Вот два человека, которые живут в наемных дворах, принадлежавших Григорию Петрову. Великий князь конфисковал эти дворы, почему они и названы поземными дворовыми великого князя; одно время они были за Андреем Федоровичем, а теперь опять в распоряжении великого князя. О дворах городчан не говорится, что это дворы великого князя или кого-либо другого, а говорится, что это дворы городчан 1 Среди дворов людей без промысла назван Максимко-бочечник. Если это недосмотр писца, то надо думать, что этот Максимко был захудалый человек, хотя и имел промысел.

— людей средних или молодых. Итак, городчане, как и своеземцы, живут в своих дворах и на своих землях. Чем же они отличаются от своеземцев? А тем, что у своеземцев есть земли в уезде, а у этих нет. Это люди победнее, а на самом низу

— скоморохи; эти уже и по достоинству человеческому ниже.

В Иван-городе не упоминаются ни своеземцы, ни городчане, а только торговые люди, купцы. Что же это за люди и чем они отличаются от своеземцев и городчан? Они те же городчане, потому что живут в городе, а может быть, и своеземцы, если у них есть деревни; но специальное их занятие торговля, а потому они названы купцами. Среди ивангородских купцов, действительно, есть своеземцы; это те, которым принадлежат деревни у посада, и те, которые купили часть села Наровского у моря, на Усть-Нарове реке. Кроме того, ивангородским торговым людям принадлежит рыбная ловля в Нарове-реке.

Итак, коренное население старых городов ничем не отличается от населения современных городов: Петербурга, Парижа, Берлина; это все те же классы лиц: уездные землевладельцы, купцы, промышленники, скоморохи. Разница только в том, что почти все жили тогда на своей земле и в своих домах; были наниматели, но их очень немного. Теперь наоборот: почти все живут в наемных квартирах. В старину нанимали дома, а теперь — квартиры и даже комнаты.

Кроме перечисленных лиц, в новгородских городах встречаются дворы духовенства и служилых людей: наместника, пищальников, воротников, казаков и пр. Нет основания утверждать, что служилые люди появились только с присоединением к Москве, они могли быть и раньше; а наместники, конечно, были и раньше.

Эти старые города по составу населения существенно отличаются от многих позднейших. В них нет пашенных людей, а в городах московского времени это явление довольно обыкновенное.

Но в Новгородском княжении были и совсем пустые города, на случай осады. Таков, кажется, город Демон. На городище показаны только церковь да двор наместнич; а на посаде — монастырь да двор тиунь. Городчан совсем не было. Такие пустые города были и в московское время.

Теперь посмотрим на те нововведения, которые появились в старых городах, по присоединении их к Москве. Мы уже знаем, какие новости произошли в волостном новгородском землевладении после завоевания. Рядом с вотчинным владением появилось поместное, которое почти вытеснило вотчинное. Появилось прекарное землевладение волостных крестьян, оказавшихся после конфискации на землях вел. князя, никому не розданных в поместья. Изменяется и прежний порядок обложения владельческих крестьян в пользу собственника земли. Прежде они платили с каждого хозяйства особо. Сделавшись крестьянами великого князя, они стали облагаться огульно целыми волостями, а не отдельными хозяйствами или деревнями. Наконец, произошло изменение и в положении своеземцев, оставшихся на своих местах. Одни из них были причислены к классу служилых людей и вошли в состав московских помещиков, дворян и детей боярских; другие — причислены к крестьянам, сидевшим в волостях вел. князя. Эти нововведения отразились и на городах, но, конечно, с переменами, соответствующими особенностям описанного положения городского землевладения.

Самый полный ряд перемен наблюдаем в описании города Корелы. Три двора здешних своеземцев были конфискованы и розданы москвичам. Это были дворы: Мартемьяна Феклистова, Исака Левонтьева и Григория Петрова. Этот Григорий Петров имел дворы и в Орешке и сдавал их внаймы из позема. Орешковские его дворы постигла та же участь, они тоже были конфискованы*. Таким образом, и в городах, как и в уездах, рядом с вотчинным владением возникает поместное.

______________________

* Если корельский и орешковский Григорий Петров одно и то же лицо, что весьма вероятно, то, во-первых, надо признать за ним значительную долю предприимчивости, и, во-вторых, надо думать, что по Ладожскому озеру в то время было весьма оживленное судовое движение. Поддерживать деятельное сообщение Кореле с Орешком сухим путем едва ли было тогда возможно.

______________________

Из числа других своеземцев одни были зачислены в служилые люди, другие приписаны к городчанам, которые тянут оброк. На службу записаны более богатые, в черное тягло кто победнее, например, Анисимко Кот, у него была всего одна деревня, и четыре брата Крупиновых, у которых на всех было три деревни.

Вместе с этим возникает различие белых и черных городских мест. Записанные в службу своеземцы, как и москвичи, водворенные в чужих дворах, тягла городского не тянут, их дворы поэтому белые. Но дворы городчан, которые в службу не записаны, хотя бы они были и своеземцы, обложены городским тяглом, поэтому они тяглые, черные. Итак, различие черных и белых мест —есть различие обязанностей по отношению к государству, а не землевладения. Белым и черным двором может быть и частная собственность, и земля или двор великого князя, данные в поместье или в тягло. Двор черный может стать белым, и обратно. Эта перемена не меняет прав владельца на двор или городское место; с нею меняются только его обязанности к государству, права владения остаются прежние.

Оброк на корельских городчан положен огульно, они все вместе должны платить 11 руб. Так по новому письму, а по старому они платили 14. Но и этот уменьшенный оброк великому князю показался слишком великим, и для облегчения городчан он придал к городу Кореле в тот же оброк Волочок Сванский, что купил у Валаамского монастыря. Население Волочка состояло из людей тех же классов, это были люди рядовые, торговые и рыбные ловцы; оброка великому князю они давали 13 гривен. Теперь от этого оброка они освобождены, а взамен того обязаны вместе с корельскими городчанами платить 11 руб. Это значительная помощь городчанам. Пределы города, с присоединением Сванского Волочка, расширились; а потому возникает вопрос, из каких же элементов состоит теперь землевладение корельских городчан?

Но прежде надо спросить, завоевание изменило поземельные отношения городчан корельских и иных? В целом нисколько. Кроме нескольких дворов, конфискованных и розданных москвичам, все остальные городчане остались при своих прежних правах. Великий князь города Корелы и его дворов не конфисковал, да в этом и надобности не было. Были конфискованы уездные земли для раздачи в поместья, города же в поместья у нас не раздавались. Конфискованные земли называются землями вел. князя, города же так не называются; земли в городах называются "городскими местами". Итак, и после завоевания городчане и своеземцы остаются собственниками своих дворов, кроме тех, дворы которых конфискованы.

К этим собственникам приписан теперь в один оброк Волочок Сванский. Приписать в один оброк — значит составить из тяглых людей Корелы и всего населения Волочка Сванского одну податную единицу. Эта новая податная единица в земельном отношении состоит из разнородных элементов. Тяглецы Корелы — собственники своих дворов и мест; жители Волочка — сидят на земле великого князя, купленной у монастыря и предоставленной в их прекарное владение. Принципиально тут большая разница, а практически почти никакой. Великий князь конфисковал же у трех корельских своеземцев их дворы и раздал москвичам. Окажется нужным еще поместить трех москвичей, он и еще конфискует. А с другой стороны, крестьяне, живущие на землях вел. князя, как мы знаем, наследуют эти земли, закладывают их и продают, никого не спрашиваясь. То же, конечно, будут делать и жители Сванского Волочка с землями великого князя, купленными у Валаамского монастыря. Их прекарное владение будет иметь все признаки земельной собственности старых городчан. Они даже в превосходнейшем положении, чем волостные крестьяне царя и великого князя. Тех можно отдать в поместье и подарить монастырю; города же ни в поместья не даются, ни монастырям не дарятся. Городское прекарное владение — та же собственность. Но принципиально в землевладении корельских горожан появилось глубокое различие. Прежде все были собственники своих городских мест; теперь в числе городчан появились прекарные владельцы, сидящие не на своих участках, а на княжеских землях.

Описанные нововведения делаются по мере надобности, не в силу общего закона, а благодаря специальным указам, а потому к одним городам применены они в большей мере, к другим в меньшей. В Яме, например, все своеземцы и городчане одинаково положены в оброк; ивангородские же купцы в огульный оброк не положены.

Итак, в старых новгородских городах городские дворы составляли собственность городчан. Завоевание Новгорода Иваном Васильевичем принципиально этого положения дел не изменило. Городчане остаются собственниками своих дворов в XVI и XVII веках. От XVII века до нас дошел ряд купчих, в которых городчане Новгорода Великого продают друг другу свои дворы с землею под ними, с садами и огородами. Продавцами и покупателями выступают: масленники, рабочие люди на мельницах, портные мастера, шапочники, монастыри, хлебники, дьячки, церковные и земские, шелковники, рыбники, суконники, торговые люди и т.д. Продавали свои дворы и государевы черносошные крестьяне, но те всегда писали, что продают землю царя и великого князя, а своего владения, городчане же продают "свои дворы", а не дворы великого князя. Они очень хорошо сознают принадлежащее им право распоряжения, а потому в своих купчих говорят: "А тот мой двор и дворовая земля ни в кабалах, ни в купчих записях, ни в духовных памятях, ни в каких крепостях" никому не записаны, и берут на себя обязанность очищать покупателя от всяких исков, убытков и волокиты. Продаются дворы черные и белые.

Но такие акты совершаются не в одном Новгороде Великом, а и в других старых городах: в Вологде, в Устюге*.

______________________

* А. до юр.б. № 148.1—XVI. 1612—1622.

______________________

Такие же акты совершаются и в Москве. В 1659 г. Кирило Кузьмин, портной мастер и пушечного дела ученик, продал пушечному же ученику "свое купленое дворовое место, а там сад и яблони да в колодезе доля, который колодезь на улице". Все это частная собственность, и колодезь на улице в частной собственности, конечно, соседей. В 1697 г. стольник А.И. Лызлов продал "свой двор на Никитской большой улице и с прикупными тяглыми местами". Продавец обязывается уплатить все повинности и тяглые деньги за прошлые годы. В Москве конца XVII века, как и в Кореле конца XV века, белые и тяглые земли в городах отличаются повинностями с государственной точки зрения, а не с цивильной. Гражданскому же обороту они подлежат в одинаковой мере. Купчая стольника Лызлова была явлена в Земском приказе, признана правильной и в книгу записана*.

______________________

* А. до юр.б. № 148. XVII—XXIII. 1659—1697.

______________________

Городские дворовые места продаются, закладываются, завещаются и переходят по наследству в законном порядке, а потому называются родственными. Этим объясняется прошение белозерского посадского человека, Фомы Якшина, о восстановлении его прав на родственное его место в Белоозере. По этому прошению великий государь, царь и Великий князь Федор Алексеевич велел сыскать посадскими людьми и, если скажут, что "то — место было изстари его родственников, тем местом велеть ему владеть"*. Итак, в Белоозере те же порядки, что в Москве, Новгороде Великом, Кореле и других старых городах.

______________________

* Там же. № 174. 1681.

______________________

В городах новых, построенных Великими князьями Московскими на землях пустых, которые считались принадлежащими им, положение дел было иное. В этих городах все городское население сидело на княжеской земле: служилые люди на поместном праве, черные, если таковые находились, — на праве государевых крестьян. Но поместное право, как давно указано Неволиным, мало-помалу сливается с вотчинным; права же черных людей на тяглые городские участки, как мы видели, с самого начала имеют все признаки права частной собственности. Для правительства решительно все равно, кто владеет городским двором, Иван или Семен, только бы сидел на месте да тянул тягло, а потому тяглые дворы продаются, закладываются, переходят по наследству и т.д. Вот почему и в этих городах с течением времени складываются порядки, очень близкие к порядкам старых городов.

Указанное преимущество в положении городских жителей перед волостными крестьянами, одинаково сидевшими на государевых землях, сказалось в наше время. Государственные и удельные крестьяне при переходе в разряд свободных граждан выкупают свои надельные земли. Это совершенно верно исторически: они сидели не на своих землях. А городские тяглые люди? Они все собственники своих дворов без всякого выкупа, хотя между ними есть и такие, права которых на городские места нисколько не лучше прав волостных государевых крестьян на черные земли*.

______________________

* Вопрос о поземельных отношениях в наших городах очень спорен. И.Д.Беляев считает белые земли состоящими в частной собственности отдельных лиц, а черные — в собственности целой общины (Лекции. 314). По мнению Н.Д. Чечулина, "землю, на которой стояли города, нужно считать государевой". Оба автора считают свои положения относящимися ко всем городам и ко всем временам. Н.Д. Чечулин в доказательство своей мысли указывает на то, что по описям XVI века лавки стоят на государевой земле, и на то, что черные посадские люди не отличались по правам от черных крестьян (Города. 322). Сходство несомненное, но, как мы указали, городские земли никогда не называются государевыми; а земли под лавками, как увидим, называются так только с XVI века.

______________________

Этот экскурс в область городского землевладения мы начали в связи с вопросом о городских лавках. Но где же лавки? В описи старых новгородских городов не упомянуто ни одной лавки. А между тем там есть торговые и промышленные люди, которые, конечно, держат свой товар на лавках и в амбарах и торгуют с лавок и из амбаров. Если старейшие писцовые книги не описывают лавок, это значит, что лавки не составляют предмета особого обложения. Лавки были при дворах, могли быть и на площадях, но те и другие составляли частную собственность городчан, и правительство не стояло к ним ни в каких отношениях. Со времен Русской правды у нас собираются торговые пошлины, сперва — мыть, а с татар — тамга, но они собираются с торговых действий, а не с торговых помещений, не с лавок. На основании новгородских писцовых книг надо думать, что в конце XV века и в Москве лавки не составляли еще особой доходной статьи. Если бы это было, это отразилось бы по завоевании и на новгородских городах: лавки были бы особо описаны и обложены.

Города возникали у нас не в видах торговли, а в видах охраны. А потому торговля вовсе не приурочивалась к огороженным пунктам поселения, она ютилась там, где были удобные для ее развития условия. Лавки и торговые дворы устраивались и на землях частных владельцев, не подлежа никакому особому сбору. Несколько примеров этому из XVI века мы имели случай привести в т. I "Древностей" (с. 380 и след.). Укажем на такой же случай из XVII века. Дмитрий Годунов, имевший на севере, в пределах бывших новгородских владений, большое поместье, дававшее ему, по его словам, до 9000 р. дохода, а по словам других лиц, до 30 000, устроил в Чаронде лавки и торговые дворы. Торговля продолжалась там до Смутного времени, когда торговцы были перебиты литовскими людьми*. Итак, лавки в вотчинах и поместьях существуют во все времена и составляют частную собственность. До конца XV века и лавки в городах состояли на том же положении. Но в течение XVI века это изменилось, и городские торговые площади, лавки и места под лавками перешли в руки государя и стали называться государевыми землями. Мы не имеем об этом общего указа, да может быть, его и не было, и реформа совершилась путем частных распоряжений, и не везде. В писцовых книгах XVI века во всех сколько-нибудь значительных городах описываются лавки, стоящие на государевой земле и платящие особый оброк. Мы находим такие лавки в Коломне, Можайске, Туле, Муроме, Белоозере, Пскове и пр. Что эти лавки не составляют частной собственности и не находятся в гражданском обороте, это видно из описи города Пскова, в которой сказано: кто хотел взять в Пскове пустое лавочное место или пустую лавку, должен был оброчить у псковских дьяков**. Из описания Мурома видно, что лавки сдавались с публичных торгов: "Да в том же ряду рыбном даваны под лавки места ново на оброк"... А в итоге: "Да в нынешнем 82 году наддачи над оброком, по договору, прибыло 10 алтын"***. Но публичные торги с наддачей могли происходить только при оживленном спросе на лавки; в противном случае они сдавались по прежним ценам без всяких торгов. В 1681 г. известный уже нам Фома Якшин просил отвести ему место под лавку в Белоозере. Ему велено было отвести место на площади позади амбаров Федора Рогачева; "а оброку с того лавочнаго места велено ему платить против того ж, почему платит Федор Кункин с своего места"****.

______________________

* А. до юр.б. № 128. II; АИ. II. № 306. 1510—1515.
** Берем это сведение у Н.Д.Чечулина, который нашел его в рукоп. описании Пскова (Города. 318).
*** АЮ. №229. 1574.
**** А. до юр.б. № 174.

______________________

Описанная нами реформа лавочного дела есть следствие конфискации лавочных мест в тех городах, в которых до того времени они состояли в частной собственности. Конфискация разных видов частной недвижимой собственности, как мы видели, играет чрезвычайно видную роль в реформах нашей домосковской древности, произведенных московскими государями. В конце XV века Иван Васильевич совершил громадную конфискацию новгородских волостных земель, чтобы иметь средства для содержания служилых людей. В течение XVI века с целью увеличения доходов были конфискованы в городах торговые помещения, лавки, амбары, скамьи и места под ними. Можно думать, что городская конфискация шла и далее. В городе Можайске на оброк отдаются не только лавки, но огороды и сады. Но конфискация лавок не вполне обеспечивала доходы правительства. Рядом с городами или в очень недалеком от них расстоянии могли находиться вотчины и поместья частных лиц. В этих вотчинах и поместьях могли быть торговые и промышленные заведения, не обложенные государевым оброком; они могли делать опасную конкуренцию городской торговле. Это вызвало в XVII веке дальнейшую конфискацию. Уложение предписывает взять за государя все поместья и вотчины, которые сошлись с городскими посадами или близки к ним. Конфискация в XVI веке лавок, а кое-где садов и огородов —есть предшественница этой конфискации XVII века. Но мы не имеем основания утверждать, что конфискация городских лавок была произведена повсеместно.

Теперь спрашивается, кто же мог брать в оброк казенные лавочные места? Древность не знала в этом отношении никаких ограничений. Брать в аренду лавки и торговать в них могли все, как местные жители города, так и все приезжие, как частные люди, так и служилые, как светские, так и духовные, как женщины, так и мужчины. В городе Коломне лавки нанимали: Спасский монастырь (торговал солью, хмелем и рогожами), дьяконы (торговали иконами), дьячки губные и земские, пушкари, затинщики, казаки (торговали сермягою), казенные кузнецы и разные казенные мастера, ямские охотники, сторожа города Гуляя, крестьяне (торговали железом, хлебом, лесом), лопатники (торговали сапогами), вдовы и богадельные старцы (торговали луком и чесноком). Ограничения начинаются только с XVII века, с установления крепостного права.

Наконец, слово оброк употребляется еще в третьем значении, о чем мы говорили в главе III, в которой речь идет о хозяйственном пользовании землями. Конфискованные Иваном Васильевичем земли сведенных бояр сдавались в арендное содержание отдельным крестьянам, которые платили боярам и деньгами, и мукой, и снопами, и яйцами, и баранами и т.д. Если великий князь оставлял эти деревни за собой, ему нельзя было собирать с них хозяйский доход в том же виде, как это делали сведенные бояре. Великий князь обронил этих крестьян, т.е. переводил на деньги их прежние разнообразные платежи и деньгами, и натурой. Здесь мы опять имеем дело с оброком, но существенно отличающимся и от первого, и от второго вида оброка. Этот оброк — есть доход частного владельца, а не государственная повинность. В этом его различие от оброка в первом виде. Такой оброк со своих крестьян получали духовные учреждения и стали вводить некоторые новые помещики, заменившие новгородских бояр. Но этот оброк не освобождал от тягла: в этом его различие от оброка во втором виде. Все эти крестьяне-оброчники тянули с той же земли и всякое государево тягло. Иногда к оброку причислялась и "обежная дань". Под этою данью, может быть, надо разуметь одну татарскую дань. Все остальные дани оставались на государевых черных волостях в полной своей неприкосновенности.

Итак, одно и то же слово "оброк" обозначает три совершенно разных отношения: это государственное тягло, арендная плата за пользование угодьями и пустошами и, наконец, доход с крестьян владельца недвижимостей. В древности это различие видов всем было хорошо известно, и язык памятников не мог возбуждать недоразумений. Например, в грамоте крестьянам Борисоглебской слободы читаем:

"А дают те рыболовы мне, царю и вел. князю, оброку с году на год, на Р. Хр., за рыбную ловлю, 20 алтын; а оброчники Борисоглебской слободы дают на мой дворец оброку, за дань и за все пошлины, 2 рубля" (АЭ. I. № 324. 1584).

Здесь упомянуты два разных оброка: первый — арендная плата за право рыбной ловли, второй — тягло. Но дело не всегда так просто и ясно. Для любителей древностей приведем еще один пример. В описании города Коломны читаем:

"На Коломне же на посаде дворы тяглые черные", идет описание дворов. "И всего на Коломне на посаде черных тяглых 12 дворов, людей в них 14 человек".

И далее:

"На Коломне ж на посаде дворы оброчные Степановския слободы Сухобокова", идет описание дворов. "И всего Степановския слободы Сухобокова 20 дворов, а людей в них 28 человек... А лета 1556 в государеве Цареве и Великого князя Ивана Васильевича в уставной грамоте у тех слобожан написано: за наместничьи и за их пошлинных людей кормы и за ямския деньги, и за охотные, и за бражные, и за луговые, и за весь денежной за мелкой доход, опричь городоваго дела, оброку давати в государеву цареву и великого князя казну на год... и всего оброку 8 руб. 20 алт. 2 ден., а платили они тот оброк в 2 срока: на Р. Хр. и на Петров день".

Здесь целая история коломенских посадских людей! В Коломне два разряда посадских: оброчные и тяглые. Оброчные жили прежде на земле некоего Сухобокова и были его крестьянами. В 1556 г. они каким-то способом перешли в руки вел. князя, может быть, были конфискованы, что очень вероятно: если бы земля, на которой они сидели, была куплена, на это не затруднились бы указать. При переходе к великому князю слобода была присоединена к городу и получила уставную грамоту, в которой были переведены в оброк лежавшие на жителях слободы государственные повинности и доход, который они платили прежнему владельцу, Сухобокову. Они давали ему мелкий доход, нам хорошо известный, да еще платили ему деньги за право охоты, бражные деньги и за пользование лугами. Кроме того, в Коломне были еще другие посадские, по всей вероятности, более старые, они остались при своем тягле. Итак, в одном и том же городе одни посадские на оброке, другие на тягле. И те, и другие имеют, кроме городских дворов, пашенные земли, которые сочтены отдельно. Эти земли, конечно, разного происхождения. Оброчные посадские имеют сухобоковские земли, тяглые, несомненно, сидят не на сухобоковских, но на чьих, не знаем. Коломна очень старый город, а потому возможно, что коломенские городчане суть своеземцы. Тут совершилось такое же расширение города Коломны, какое мы наблюдали и по отношению к Кореле, но без всякого облегчения тягла коломенских посадских людей.

Сторонникам общинного землевладения в городах надо обратить внимание на историю коломенского посада. В нем не только не было общинного землевладения, но он не составлял даже одной податной единицы. В нем было две податных единицы, и это всего при населении в каких-нибудь 42 души. Сорок две души — и те не составляют даже одной податной общины; они живут в одном городе, а у них все разное: и земли, и повинности*.

______________________

* Писцов, кн. XVI века. I. 313.

______________________

Почти все новгородские города, о которых есть сведения в старых описях, по завоевании были положены в оброк. Кроме оброка, они тянули еще тягло. Что это за оброк, это нам неясно, по краткости описей.

Из трех описанных видов оброка первоначальным, по времени возникновения, надо считать оброк за пользование угодьями и пустошами; два других вида представляют перенос готового уже понятия и слова на иные отношения. Наемная плата крестьян за снятую землю первоначально называлась не оброком, а доходом владельца; под таким наименованием она описывается в древнейших писцовых книгах, новгородских, и по своей разносоставности ничего не имеет общего с оброком. Точно так же настоящее наименование разных видов тягла — не оброк, а наименование их по цели сбора: корм, мостовщина, городовое дело и пр. К тяглу и доходу стали применять наименование оброк, когда пришли к необходимости разные платежи заменить одним*.

______________________

* На первые два вида оброка указал И.Д. Беляев, хотя очень кратко и с большими обмолвками и недомолвками. "Оброком, — говорит он, — вообще назывались все виды повинностей, когда они раскладывались или переводились на землю, т.е. когда вместо того, чтобы отправлять какую-либо повинность или службу натурою, правительство соглашалось брать деньги". Первое предложение совсем неверно: на землю, как мы видим, раскладывались не одни оброки, но всякие повинности. Второе — говорит о переложении натуральной повинности в денежную. Это только намек на дело, а не самое дело. Оброк в рассматриваемом смысле не замена натуральной повинности денежной, а замена многих натуральных и денежных повинностей единовременным платежом, оброком. В оброк переводился, между прочим, корм наместников, а этот корм мог платиться и деньгами. "Кроме того, — продолжает автор, — оброком назывались подати, собираемые с разных угодий". С угодий собирались не подати, а арендная плата (Лекции. 196).
Новые исследователи едва ли еще не более запутали этот вопрос. Г-н Лаппо-Данилевский начинает с очень неловкого обобщения того, что написано у проф. Незабитовского, на которого он и ссылается. "Дань, — читаем у автора "Прямого обложения", — имела характер государственной подати, оброк, напротив, чисто хозяйственного сбора, ибо в сущности был арендною платой землевладельцу" (35). Из сказанного же у нас в тексте видно, что существовали оброки, имевшие значение государственной подати. Далее у того же автора читаем: "Иное значение придавалось оброку, взимаемому в виде равномерной подворной подати и заменявшему наместнич корм, присуд и другие доходы. Хотя в некоторых случаях он, может быть, имел происхождение аналогичное с вышеуказанными видами оброка, однако, должен был рассматриваться, как заимствование и применение особенностей частнохозяйственного оброка к финансовым целям" (40—41). Как мог оброк, взимаемый за корм и присуд, иметь аналогичное происхождение с оброком, взимаемым за наем земли, — этого, конечно, понять невозможно. Также точно невозможно понять, как исполнить желание автора и рассматривать оброк-тягло, как "заимствование и применение особенностей частнохозяйственного оброка к финансовым целям". Автор отсылает недоумевающего читателя к с. 18—24 своего труда. Там мы находим столь же удивительные вещи, например, что оброчная грамота "на деле нередко смешивалась не только с договором купли-продажи, но с заемной и служилой кабалой". Глупые и бестолковые люди, конечно, могут все смешать; но какая же степень бестолковости нужна, чтобы смешать служилую кабалу или заемное обязательство с договором найма земли? Да разве в исследовании о прямом обложении может идти речь об этой крайней степени людской глупости? Это дело психиатра, а никак не историка. Отметив крайнюю степень бестолковости наших предков, автор продолжает: "Будучи, таким образом, гражданской сделкой, возникшей на почве частнохозяйственных отношений, оброк, однако, применен был и к государственным, финансовым целям... В это время (в XV в.) не было резкого различия между дворцовым и государственным управлением и естественно было смешать арендную плату, получаемую с дворцовой земли, с государственным налогом". Итак, у нас в древности смешивали оброчную грамоту с заемной распиской и служилой кабалой, а оброк в смысле арендной платы с государственной повинностью. Смеем уверить почтенного автора, что в древности ни правительство, ни народ, за исключением самых глупых и бестолковых людей (а ведь они не непременно же заседали в приказах), никто такого смешения не делал. Все дело объясняется очень просто. Слово оброк, как и много других, имеет разные значения, как и наоборот, одни и те же предметы называются разными словами. И это явление наблюдается не в наших только древностях, а и в западноевропейских; для примера прошу взглянуть, в каких разнообразных значениях употреблялись слова allodium, feodum, armigeri, valleti и проч. В настоящее время слово "наряд" означает убор и назначение чинов полиции в караул. Но и самый глупый человек не смешает наряда полиции с нарядом дамы.

______________________

Мы перечислили все главные виды тягла, но не исчерпали всех его мелких разновидностей. В памятниках встречаются указания и на некоторые другие повинности, например, на выборы целовальников к сбору пошлин за пользование перевозами и мостовщиной, на московский покрут, на поминочные деньги за черные соболи, на подмогу сибирским жильцам и пр*. Эти новые повинности, конечно, необходимы для дополнения описанной нами системы тягла, но они не вносят в нее никаких существенных изменений.

______________________

* АЮ. № 209. I; АЭ. I. №№ 343, 349, 367. 1548—1597.

______________________

Перечисленные повинности называются в источниках не только теми именами, под которыми мы их привели, но и иными. Для полноты картины надо привести и эти другие их наименования. Приведенные выше названия обозначают повинности по их цели, — это корм, мостовщина, ям, пищальные деньги и пр. Но те же повинности могут быть названы и по способу их обложения. Повинности лежали на обжах, сохах, четвертях и пр. Отсюда: обежная дань, посошный корм, посошная служба, посоха вообще, четвертные деньги, подымное и пр. Повинности раскладываются по обжам, сохам и т.д. Отсюда им усвояется наименование — разметов. Наконец, всякая повинность является убытком для частного хозяйства; отсюда повинности суть — протори. Все это только другие названия описанных нами тягол.

Такова система древнего тягла, или государственных повинностей. Она возникла еще в домосковскую эпоху и совершенно соответствует условиям быта того времени.

В эпоху господства натурального хозяйства все первоначальные повинности отправлялись натурой. Но уже древнейший список Русской правды знает металлические деньги, а потому уже с этого отдаленного времени населению предоставляется право переходить от натуральных повинностей к денежным.

При господстве вечевых порядков не могла сложиться система повинностей на неизвестные народу государственные нужды, а потому все древние тягла — именные. Они обозначаются по цели назначения, и народу известно и понятно, зачем он должен тянуть то или другое тягло. Он призывает князей для суда и управлений, князьям же надо иметь себе в помощь судей: народ должен кормить судей и платить им за труд, не могут же они отправлять правосудие на свой счет. Для охраны от неприятеля нужны ограды: народ должен их строить. Для перевозки князя и его служилых людей нужны подводы: народ должен их давать и т.д.

Все древние тягла составляли насущную потребность государства и были понятны всему населению. Эти именные тягла перешли и в Москву, и московское правительство при сборе повинностей тщательно объясняет народу их необходимость. Вот что читаем в грамоте 1621 г. о сборе ямских денег.

"А только не сбирать ямских денег, и ямщикам будет давать нечего. А не давать денег ямщикам нельзя, для их скудости и для того, что им ныне гонба великая". Или в грамоте 1637 г. о сборе денег на городовое дело: "В прошлых годех в Ряские, и в Рязанские, и в Шацкие, и в иные Мещерские места — крымские, и ногайские, и азовские люди приходили изгоном и те все места воевали, людей побивали и в полон служивых и уездных всяких людей, мужскаго и женскаго полу и младенцев, имали, и селы и деревни многие пожгли и до конца разорили, и от тое татарския великия войны в тех во всех местах многие села и деревни запустели; а служивые люди от такия великия войны оскудели и учинилися безлюдны и безлошадны и безоружны; а православные крестьяне, которые в тех местах в полон пойманы, и ныне в полону и в расхищеньи и во всяком полонном мученьи. И мы, слыша, что в Ряских, и в Рязанских, и в Шацких и во всех Мещерских местах от бусурман на православных крестьян разорение и всякое полонское расхищение, в прошлом 1636 году указали для береженья от воинских людей, поставить в Поле город, чтоб в Ряских, и в Рязанских, и в Мещерских местах от татар войну отнять, и по нашему указу на Поле, в Лесном Воронеже, поставлен город Козлов, а в нем устроены стрельцы и казаки" и т.д., на 3 столбцах идет перечисление предпринятых государем мер защиты страны от вторжения татар, а затем уже распоряжение правительства: "а для того городового дела и на жалованье ратным людям указали взять" и т.д.*

______________________

* АЭ. IV. №№ 121, 268.

______________________

Это — изложение государственных нужд и отчет о сделанном уже для охраны народных интересов.

И в настоящее время не изобретена еще такая система податей, которая не имела бы неудобств и не вызывала бы возражений. Имела много неудобств и наша старинная система.

Главное ее неудобство заключается в ее полной неопределенности. Ни один плательщик не знал, какие повинности упадут на него в течение года. Второй крупный ее недостаток заключался в столь же полной ее неуравнительности. Даже в маленьких княжениях домосковского времени нельзя было привлечь все население и в одинаковой мере к отбыванию таких повинностей, как городовое дело, мостовщина, княжье дело, подводы и проводники и пр. С объединением уделов в Москве эта неуравнительность становилась все ощутительнее, а с увеличением государственных нужд и с возрастанием повинностей эта неуравнительность делалась все тяжелее. Наконец, новые повинности вводятся не в силу общего правила, а по специальным распоряжениям для отдельных местностей. Поэтому жители одних местностей могли тянуть тягла, совершенно неизвестные жителям других.

С течением времени, но очень медленно, появляются реформы. Одни из них вызваны татарскими образцами, другие имеют самостоятельный характер. По требованию татар впервые возникает у нас всеобщее обложение: татарская дань и татарский ям. Эти татарские тягла переходят с течением времени в русские, сперва ям, а потом и дань, и с тем же характером всеобщности.

Мы не знаем точно, когда началось переложение разноименных тягол в оброк; первые документы этого рода относятся к московскому уже времени и принадлежат удельным московским князьям, которые, конечно, действовали по образцу великих. Это начало весьма важной другой реформы. С увеличением денежных поступлений в казну Московского государства удовлетворение многих нужд государства от народа переходит к центральному правительству. Оно само начинает устраивать города, рвы и валы, суды и тюрьмы и пр. за свой счет и своими людьми. Введение стрелецкой подати является самой крупной мерой XVII века на пути объединения тягла.

Мы дали картину тягла в смысле государственных повинностей. Но московские государи были богатыми частными собственниками и получали со своих вотчин большие доходы. Доходы с государевых вотчин собирались на том же основании, на каком и все другие частные вотчинники пользовались доходами со своих земель. Раньше (с.23) мы уже имели случай указать на то, что дворцовые и черные земли составляли одинаково собственность московских государей, переходили одни в другие, раздавались в поместья, жаловались монастырям и пр. Крестьяне, сидевшие на этой частной собственности московских государей, тянули описанное государственное тягло и, кроме того, давали доход собственнику земель, государю. Это два совершенно разных вида повинностей. Своих крестьян московские государи облагают на тех же основаниях, как это делают и другие частные владельцы. Мы уже знаем, что частные владельцы получают доход деньгами и хлебом, зерном и снопами, и кроме того, мелкий доход баранами, яйцами и пр. Тот же доход получали со своих крестьян и московские государи. В писцовых книгах XVI века находим такое перечисление этого дохода. Государевы крестьяне должны были давать в Дворцовый приказ: денежного оброка с выти по полтине, посопного хлеба с выти по 4 чети и по 7 овса, да мелкого дохода с выти по барану, по полтю мяса свиного, по 2 сыра кислых, по две гривенки масла коровьего, по 2 "куров", по 40 яиц, с двух вытей — порося живое, гусь живой и гусь битый и т.д. (II. С.293). Очень понятно, что при значительном увеличении государевых крестьян поставки посопного хлеба и мелкого дохода должны были выходить за пределы потребностей государева двора, а при отдаленности крестьян затруднять их перевозкой. Вот почему многие государевы крестьяне облагались одним денежным оброком. Мы уже знаем, что множество волостей, конфискованных у новгородских бояр, были обложены оброком взамен разнообразных доходов, какие они давали своим прежним господам. Но то же делали и другие частные владельцы; монастыри, например, также заменяли одним денежным оброком разноименные владельческие доходы. Помимо дохода частному владельцу, крестьяне государевы и других частных владельцев несли всякое государственное тягло. Доход частного вотчинника и государственные повинности у нас очень хорошо различались.

Если нужно еще доказывать, что древние княжения, с первого своего появления на свет божий, были государства и что московские князья не только были вотчинниками, но и государями,— изображенная нами система тягла дает для этого очень ясные и неоспоримые доказательства. Весьма распространенное в свое время и теперь нередко повторяемое мнение о том, что зарождение государственных начал в России относится ко времени Ивана III, а до того времени у нас было сперва родовое, а потом вотчинное устройство, далеко не соответствует действительности. Где есть повинности в пользу государства, там есть и государство. Московские государи были вотчинниками Москвы, но не в смысле организации государства по вотчинному началу, а в смысле наследственных прав на Москву, которую они получали от отцов своих; отсюда и слово — отчина или вотчина. Но в этом смысле и Новгород был отчиной Великого князя Ростовского Всеволода. Организация государства по вотчинному началу никем не была даже и определена сколько-нибудь точно, на что мы имели случай указать раньше (с.25).

Переходим к рассмотрению тягла как способности нести государственные повинности.

II

Тягло в древности означало не только обязанность нести государственные повинности, но и способность к этим повинностям. Кто же был способен к тяглу? Способным к тяглу было все имущее, состоятельное население волостей-княжений. Тягло несли люди, но не в смысле "ревизской души", а в смысле людей, имеющих некоторое состояние.

Люди бедные вовсе тяглом не облагались: они или не несли никаких повинностей, или вместо тягла платили раз навсегда определенный оброк. Крестьянин Тверского уезда Григ. Яковл. Дубинин, по описи 1580 г., так "охудал и отемнел", что вовсе был выключен из тягла и ему дана была льгота на 2 года. По нижегородской описи 1621 г. в Нижнем оказалось 140 дворов посадских людей очень бедных; они также в тягло не были положены. Но дворишко вдовы Просковьи Левонтьевой, жены Оконшикова", исключенный также по бедности из тягла, был обложен вместо тягла единовременным оброком в 10 алтын. Таких ,дворишек" в Нижнем было несколько. Податное положение их было гораздо легче положения тяглых дворов: вместо разноименных повинностей, тяжесть которых представляла неопределенную величину и постоянно менялась, они платили раз навсегда определенный оброк. Старый оброк уменьшали, если новая опись выясняла понижение благосостояния. По описи Вотской пятины конца XV века, экономическое положение города Корелы оказалось понизившимся, а потому для облегчения платежа в Кореле в тот же оброк присоединили Сванский Волочок, а самый оброк уменьшили на 3 руб. 13 грив. Сюда же относятся и предписания на новых поселенцев разводить всякие разметки слегка (АЭ. III. № 371. 1614). Новые поселенцы еще не успели опериться, а потому и нуждаются в некотором уменьшении тягла.

Теперь возникает вопрос, что же это за имущие, состоятельные люди, которые несли тягло? По преобладанию земледельческого хозяйства в Древней Руси это прежде всего люди, занимающиеся земледелием, это сельские хозяева. Вот почему все древнейшие тяглые единицы имеют прямое отношение к земле. В Новгороде это обжа, в Москве сохи, чети. В Новгороде обежную дань, наместничий корм и всякое тягло тянут с обжи, в Москве с сохи. Исследование об обжах, сохах, четях, вытях и других единицах обложения я отлагаю до главы V, теперь же указываю на положение в обжи и сохи только как на необходимое условие способности к тяглу. Тягло тянут лица, земли которых положены в обжи или в сохи.

В обжи и сохи кладутся, как мы уже знаем из предшествующего, земли отдельных хозяйств, отдельных хозяев. Тягло, следовательно, лежит на хозяине, а не на живущих при нем детях его, рабах или наемных людях. Тягло способен нести только хозяин двора. В договорной грамоте Великого князя Дмитрия Ивановича с тверским великим князем 1368 г. читаем: "А на полных холопах дани не взяти". Это условие повторяется и сто лет позднее (1451) в договоре Великого князя Тверского с Великим князем Московским, Василием Васильевичем. То же было и в Новгороде. В Новгородской грамоте 1437 г. на черный бор читаем: "А кто будет одерноватый емлет месячену, на том не взяти". "Одерноватый" — это продавшийся "одерень", т.е. полный холоп. Черный бор с него не берется, т.е. он не тянет тягла, как и московские холопы.

Но что значит "берет месячену"? Месячена в XV веке значила то же, что и в XIX веке. Это отсыпной господский хлеб, выдаваемый холопу, не имеющему своего хозяйства. Холопы, которые с дозволения господ вели свое особое хозяйство, надо думать, полагались в тягло.

В 1599 г. "государь царь и Великий князь Борис Феодорович тех корелян, которые живут в заонежских погостах и государевы подати платят, не велел высылать в Корелу, а велел выслать тех, которые живут в захребетниках и подсуседниках" (АЭ. II. № 13). Мы уже знаем, что захребетники и подсуседники не самостоятельные хозяева; в приведенной грамоте они прямо противополагаются плательщикам податей. Как живущие в чужих хозяйствах, они не тянут своего тягла. В 1609 г. велено было послать в Пелымский уезд, в Таборы, на пашню охочих людей. Их велено было прибрать от отца — сына, от братьи братью, от дядь племянников, кто похочет идти волею, а не с тягла (АЭ. II. № 133). В царской грамоте 1638 г. читаем:

"А которые люди скажут, что они живали в сотнях и в черных слободах у хозяев своих в наймах урочные годы, а в тягле не бывали, а торговали всякими товары у хозяев своих"... (АЭ. III. № 279).

Наконец, в книге сошного письма (1629) читаем:

"А велено по государеву указу и боярскому приговору класть в живущее (в тягло) крестьян и бобылей, которые живут своими дворами" (Временник. XVII. 40).

По этим свидетельствам, старина держится еще и в XVII веке: кто живет внаймах, а не собственным хозяйством, в тягле не состоит; тягло падает только на хозяев. Также не хозяева дети при отцах, племянники при дядях, младшие братья при старших. Хозяин один, на нем и лежит тягло. Вот почему старые писцовые книги перечисляют только хозяев, а не все население поголовно.

Итак, повинности лежат на хозяевах. Что это за правило, как и откуда оно возникло? Трудно думать, чтобы его сочинили князья и чтобы оно возникло указным путем. Князьям не было ни малейшей причины заботиться о том, чтобы повинности несли только хозяева. Для них тем лучше, чем больше ответственных плательщиков. Это правило есть бытовое явление вечевой древности, оно плод народного обычая. Если нужно тянуть государственное тягло, то кому же его тянуть, как не хозяевам? Общественный порядок нужен для имущих людей, для хозяев; они берут на себя его издержки. Их дело устроить неимущих бесхозяйственных людей так, чтобы и они приносили пользу. И хозяева устроили их в качестве своих рабов, захребетников, закладчиков, наймитов. Все это не указные явления, а явления народной жизни. Эти порядки совершенно естественны и так просты, как самые простые явления природы. Возрастающая власть князей нашла все это уже готовым. В договорах, грамотах и указах князей просвечивает бытовая жизнь народа. Но настает время, когда государство перерастает эту народную жизнь; тогда начинается указное творчество сверху в одних областях права раньше, в других позже. Рассматриваемая нами область народной жизни переходит в указную весьма медленно и довольно поздно.

Так как тягло лежит на земле, составляющей хозяйство известного человека, то отсюда понятно, что тяглом облагаются только жилые деревни, а не пустые, почему-либо покинутые своими прежними обитателями. По писцовым книгам сошного письма, в обжи и сохи, обложенные тяглом, кладутся только живущие деревни, живущие чети. Повинности государству идут с живущих обеж, живущих четей пашни. Писцы говорят и о пустых сохах, но прибавляют: "платить с живущаго"*.

______________________

* Доказательства сказанного легко найти и в писцовых книгах, и в других памятниках. Только для примера укажем несколько страниц и №№. Новг. писц. кн. I. Стб. 46, 765; III. 645; IV. 130 и след., 539, 549; Писцов. кн. XVI в. I. 503, 877; II. 292, 832, 853, 1099, 1365, 1393; АЮ. №209. IV; АЭ. I. № 350; III. №№ 139, 268; IV. № 251. 1495—1682.

______________________

Что же такое это живущее? Новгородские писцовые книги говорят о жилых деревнях и живущих обжах, но в особые подробности о том, что именно надо разуметь под живущим, не входят. С точки зрения этих книг, понятие живущего очень простое. Живущее — есть населенная деревня, ей противополагается деревня ненаселенная, пустая. Такая ненаселенная деревня в обжи не кладется. Она описывается в прошедшем времени, например: "А деревень пустых: деревня Дмитрова — пуста, описана была обжею" и т.д. Пустые деревни в тягло не идут, но они могут быть даны желающим на льготу, года на три, по истечении которой поступают уже в тягло, как живущие*.

______________________

* Новг. писц. кн. I. 46, 62, 261, 650, 765; II. 502, 756, 823; Врем. XII. 137. Таких данных много; приводим из них некоторые только потому, что г-н Дьяконов "полагает", что платеж с живущей пашни, как общее правило, появился только со второй половины XVI века (ЖМНП. 1890. VII. 222).

______________________

Московские писцовые книги входят в большие подробности по этому вопросу и значительно суживают понятие живущего. В живущее они кладут не всю засевную землю, входящую в состав жилого хозяйства, а только трехпольную пашню у жилого двора. Перелог, дикое поле, пашня наезжая, лес и покос не входят в состав живущего. Для определения податной тягости берется в расчет только количество пашенной земли в постоянном трехпольном хозяйстве; этой земле и усвояется название "пашни паханной".

Приведем несколько примеров.

В описи дворцовых крестьян Тверского уезда читаем:

"Деревня Вавулина: 3 двора, пашни худой в поле 2 дес., а перелогу пашни 4 дес. в поле, а в дву потомуж, сена 10 коп., лесу кустарю десятина; живущаго четверть выти, а в пусте пол выти".

"Деревня Волково: 5 дворов, пашни худой земли в поле 4 дес., да перелогу 8 дес. в поле, в дву потомуж, сена 40 коп., лесу нет, а в лесу место дано им пашенные земли перелогу пол десятины; живущаго пол выти, а в пусте выть" (Калачов. II. Вып. 293).

В данной местности на выть худой земли давалось 8 дес. Из приведенной описи видно, что в живущее положено в первом случае 2 дес., а во втором 4, пашня же перелогом, покосы, лес и пашня в лесу в живущее не положены.

То же при описи поместных земель. У Мих. Тим. Петрова в Рязанском уезде в деревне Ларино:

"Пашни паханые четверть, да наезжие пашни 45 чет., да перелогом 20 ч., да лесом поросло 30 ч. И всего пашни паханые, и наезжие, и перелогом, и лесом поросло середние земли 93 чети, сена 200 коп. Да к той же деревне озерко до лес и всякое угодье. Сошнаго письма в живущем и в пусте пол-пол-чети сохи и пол-пол-полчети. А платити ему с живущаго с четверика пашни" (Писц. кн. Рязан. края. Вып. 2. 494).

Здесь также в живущее положена только одна четверть пашни паханой, 90 же 2 четверти — наезда, перелога, леса, покосов— отнесены к пустому, повинностям не подлежащему.

То же в Московском уезде:

"Григорьевское поместье Волыново: пустошь Шемирево и иные пустоши, пашни во всех пустошах перелогом 100 четьи в поле, а в дву потому ж доброй земли, сена 100 коп., лесу пашеннаго 3 дес., а сошнаго письма в пусте полчети сохи.

Юрьевское поместье Афанасьева сына Дмитриева, пустошь Сычева, пашни перелогом 100 четей в поле, а в дву потому ж доброй земли, сена 60 коп., лесу пашеннаго 4 дес.; а сошнаго письма в пусте полчетверти сохи" (Калачов. I. 16).

В обоих случаях "пашни паханой" нет, а только переложная и в лесу, а потому в обоих поместьях, с 50 десятинами запашки в поле в каждом, не оказалось ни одной чети земли в живущем.

То же в Орловском уезде. У Жд. Ив. Демина на реке на Оке в деревне Деминино и в займище Мезино всего было:

"Пашни паханой доброй земли одна четь да перелогу 2 чети да дикаго поля 20 четьи, а всего 23 ч. в поле, а в дву потому ж, сена 80 коп. А сошнаго письма в живущем и в пусте пол-пол-пол-чети сохи. А платить ему государевы всякия подати с живущаго с четвертные пашни с одной чети" (Калачов. II. 853).

Из 23 четей запашки в поле в живущем только одна четь "пашни паханой", которая и подлежит налогу.

Это все описи XVI века. Но то же в XVII веке. У вдовы Ф.С. Кикиной в Рязанском уезде было село Мотырь, а в нем:

"Пашни паханые добрые земли 15 чети, да наезжей пашни 25 чети, да перелогом 120 чети, да лесом поросло 62 чети поле, а в дву потому ж, а всего пашни паханые и наездом и перелогом и лесом поросло добрые земли 222 чети в поле, а в дву потому ж. В живущем четвертные пашни 15 чети, а в пусте сошнаго письма четь сохи" (Времен. XIII. 75).

В живущем только "пашня паханая"; наезд, перелог и все остальное впусте. Такие свидетельства можно встретить чуть не на каждой странице писцовых книг.

В конце XVI века различие пашни в поле от пашни в перелоге встречается и в новгородских писцовых книгах. Паханая пашня в поле считается в живущем, а в перелоге — впусте*.

______________________

* Неволин. О пятинах. Прил. С.70.

______________________

Такое противоположение пашни в поле пашне в перелоге и в лесу трудно считать исконным. Первоначальная пашня была вся переложная; если бы она не шла в тягло, тогда ни одного землевладельца нельзя было бы и повинностями обложить. Это, конечно, нововведение позднейшего времени, нововведение Москвы. Надо думать, что такое ограничительное понятие живущего возникло в видах поощрения хлебопашества на новых местах. Хлебопашество в деревне, около двора есть, конечно, явление первоначальное; хлебопашество в лесу, в диком поле — явление вторичное; чтобы поощрить такое распространение хлебопашества на новые места, оно и не клалось в тягло. Но существо дела этим нисколько не изменяется: облагается только живущее, т.е. возделываемое, хотя и не все, а только паханая пашня в трехпольном постоянном хозяйстве, а не в переложном, не в лесу, не в диком поле; облагается повинностью "паханая пашня", а не сенокос. Но вместе с появлением такого ограничительного понимания самый термин "жилое" или "живущее" перестал выражать действительное положение дела. По старым новгородским книгам, это — жилая деревня, а где люди пашут, в лесу или в поле, переложно или на постоянных местах, это было безразлично. По позднейшим описям — живущее только у деревни, а в действительности ведь и перелог живущее, и сенокос живущее, и пашня в лесу живущее. Термин оказался уже действительного своего смысла. Он переживание, остаток старины. Выражение "пусто", применяемое к пашне перелогом, к пашне в лесу, к сенокосу, тоже не соответствует действительности. Это не пустые места, а возделываемые, следовательно, жилые. Это тоже переживание*.

______________________

* Счет "живущаго" в указанном московском смысле встречается в очень многих уездах по напечатанным описям — в Московском, Владимирском, Тверском, Тульском, Вяземском, Орловском, Рязанском и др. Но в Москве все было так разнообразно, что мы не решаемся утверждать, что это был единственный порядок, не допускавший исключений. От XVI века к нам дошло несколько документов, из которых видно, что по просьбе землевладельцев освободить их от платежа повинностей с земель, опустевших вследствие морового поветрия, освобождались переложные пашни. Стало быть, они были обложены (Дьяконов. Акты тяглого населения. II. 21, 24—25. 1574—1575). От того же времени имеем указ царя и Великого князя Ивана Васильевича новгородским дьякам, в котором предписывается, описывая живущие и пустые обжи, писать в живущее все земли, которые распаханы, причем не делается никакого различия "паханой пашни" и перелога или пашни в лесу (Д. к АИ. I. № 94. 1556).
Можно думать, что отнесение той или другой пашни в живущее и впусте зависело всякий раз от особого наказа писцам. В выписи из новгородской описи Сумерской волости читаем:
"А по государеве Цареве и Великаго князя Михаила Федоровича всея России грамоте, за приписью дьяка Андрея Шипова 132-го году (1624), велено наезжия пашни... положити в живущия выти... или те выти на оброк особно отдать..., как бы государевой казне было прибыльнее, а крестьянам не в тягость" (Неволин. Прил. 129. 1627).
По старым новгородским писцовым книгам, и пашня наездом клалась в обжи и, следовательно, в тягло (I. 536), а по московским описям (Калачов. I. 68) и, как можно заключить из приведенной выписки, до 1624 г. наезд в тягло не шел; с этого же года его можно было написать в тягло, можно было и не писать, обложив особым оброком. Что такое наезд, сказано в третьей главе на с. 127 в примечании. Московские порядки были весьма разнообразны.
В царской грамоте в Великий Устюг от 1637 г. к воеводе и подьячему написано: "И ныне де вы правите с них четвертных денег с засевные чети по 40 алт., а не с живущие, и им де в тех деньгах окупится не чем". Здесь засевные чети противополагаются живущим, и этим объясняется тягость обложения. Здесь живущие чети — не все засевные, а некоторые только, т.е. слово это принимается в том же ограничительном смысле, как и во многих писцовых книгах XVI века (Рус. ист. б-ка. XII. Стб. 201).

______________________

По московским писцовым книгам известна пустота и в старом новгородском смысле. В них встречаются целые вотчины в пустоте, т.е. без населения. Деревни, из которых ушли крестьяне, называются пустошами. Кроме таких оставленных населением земель, в руках московских государей состоит множество "порожних земель", которые никогда не были населены. Правительству нелегко было извлечь из них какую-нибудь пользу. Служилые люди отказывались от них "за пустом"*.

______________________

* Писц. кн. XVI в. I. 557, 607, 833; II. 223; А. до юр.б. № 135.

______________________

Итак, только земли распахиваемые были обложены тяглом, и то не все. Спрашивается, какое же употребление делали из пустых деревень и земель? Правительство извлекало из них пользу разными путями. Они, во-первых, отдавались желающим, но не в тягло, а на льготу на несколько лет, на 2, на 3, на 7, с тем, чтобы по истечении льготного времени, лица, взявшие земли, несли с них тягло*. Во-вторых, мы уже знаем, что конфискованные в Новгороде частные волости Великий князь Иван Васильевич предоставлял в прекарное владение крестьян. В этих волостях тоже бывали пустые деревни. Эти пустые деревни оставлялись за теми же крестьянами в то же тягло с предоставлением им права раздавать их новым поселенцам и тем облегчать бремя своих повинностей. В описи Шелонской пятины читаем:

______________________

* Новг. писц. кн. I. 765; III. 645, 800; IV. 4, 539; Писц. кн. XVI века. II. 1551—1571.

______________________

"В той же волостке (Григорьевской Тучина) пустыя деревни"; идет перечисление 8 деревень с показанием, сколько в них прежде было обеж. "А не пашет, не косит тех деревень никто. — И в тех деревнях пустых садят крестьяне людей себе в тягль в тот же оброк".

Совершенно такой же порядок наблюдается и сто лет позднее. В описи дворцовых крестьян села Марьина Тверского уезда читаем:

"А на пустыя выти крестьяном называти жильцов на льготу, от отцов детей, от дядья племянников, а давати льготы года на 2, и на 3, и на 4, посмотря по пустым двором и по пашне; кто будет на пустое место без хором и на переложную землю порядитца, и тем людем давати льготы на 5 и на 6 лет".

Это уже правительственные распоряжения, созидающие сельскую земельную общину, на что мы имели случай указать раньше. Правительственные распоряжения имеют в виду наилучшее обеспечение казенного интереса. В конце XV века пустые земли предоставляются крестьянам в тот же оброк бессрочно; в конце XVI века та же льгота дается уже только на срок, а как льгота отойдет:

"Тем крестьяном денежной оброк и посопный хлеб и мелкий доход платити с своею братиею ровно"*.

______________________

* Новгор. писц. кн. IV. 132; Писц. кн. XVI века. II. 294.

______________________

Московская практика была чрезвычайно разнообразна. Случалось, в-третьих, и так: пустые земли сдавались желающим на оброк без всякого обязательства тяглом даже и в будущем (Писц. кн. XVI века. I. Стб. 437). Итак, сельское хозяйство есть одно из условий способности к тяглу; но одни земли обложены тяглом, и другие (пустые) совершенно от него свободны и оплачивались оброком, определявшимся по свободному соглашению съемщика земли с правительством; наконец, были и такие земли, которые не несли никаких повинностей и состояли во льготе, но это всегда временно.

Если пустые земли тяглом не облагались, то спрашивается, в каком отношении к тяглу находились земли, опустевшие после описи; надо было тянуть с них тягло или нет? Вопрос этот разрешался различно для земель частновладельческих и для прекарного владения крестьян царя и вел. князя, которое, как мы уже знаем, возникло на землях частью конфискованных московскими государями у частных владельцев, а частью приобретенных другими способами.

Частные собственники и владельцы, земли которых пустели за смертью или уходом крестьян, обыкновенно, обращались с просьбой об освобождении их от платежа "с пуста". Правительство назначало "обыск", в котором принимали участие и местные "добрые люди", и если прошение подтверждалось, пустые земли выключались из тягла, которое надо было брать только с живущего*. Но эта практика допускала исключения, когда обстоятельства времени того требовали. В 1633 г. с вотчин Калязина монастыря приказано было взять даточных людей с живущего и "с пуста" (АЭ. III. № 225). Та же участь постигла в 1655 г. Троицкий Гледенский монастырь. Ему велено было платить и за пустоту так же, "как с черных волостей и деревень учнут деньги за пустоту с живущих деревень собирать" (Рус. ист. б-ка. XII. С.261. № 59).

______________________

* Доп. к АИ. № 94, 225; Дьяконов. Акты тягл, населения. II. №№ 18, 20, 26; Рус. ист. б-ка. II. № 37. 1556—1581.

______________________

Иной порядок наблюдался в землях прекарного владения государевых крестьян и посадских людей. Мы уже знаем, что в их пользование предоставлялись лишние против тягла пустые деревни и выти в тот же оброк, в то же тягло. Оборотную сторону этой льготы составляло то, что вновь оказавшаяся пустота не уменьшала их тягла. Государевы крестьяне и посадские платили тягло и за возникшую пустоту всей волостью, всем городом. Таково первое возникновение у нас круговой ответственности крестьян и посадских. Это правительственное мероприятие, как и предоставление крестьянам пустых земель, может быть, никому не нужных. Первая круговая ответственность установляется не для покрытия недоимок неплательщиков. Такой поруки нет. Всякий платит за себя; целая волость или город платит только за пустые деревни*.

______________________

* Неволин. О пятинах. Прил. 127, 129, 141, 174; АИ. I. 211; АЭ. III. 37. 1528—1627.

______________________

Есть указание в писцовых книгах XVII века, что пустые выти облагались иногда не полным тяглом, а особым раз навсегда определенным платежом. В выписке из новгородских писцовых книг Сумерской волости написано:

"И с тех пустых вытей платить крестьяном, по прежнему своему уговору, с выти по осмине ржи и овса" (Неволин. Прил. 129. 1622).

Любопытно, правительство нашло нужным войти с крестьянами в особое соглашение о платеже с пустых вытей.

Итак, появившаяся после описи пустота в живущих землях не освобождала от тягла, но тягло могло быть снято в случае просьбы и обыска. Для земель же государевых крестьян было в употреблении покрытие недоимки разложением ее на все население волости или города, иногда с уменьшением платежа.

Сельское хозяйство (живущее), следовательно, а не просто землевладение, есть одно из условий тягла. Но ведь сельское хозяйство отдельных лиц представляет чрезвычайно разнообразную экономическую единицу. И две капли воды не совершенно похожи одна на другую, тем более разные сельские хозяйства. Одно больше, другое меньше; одно имеет угодья: рыбные ловли, бортные ухожья, бобровые гоны и т.д., другое никаких; одно обставлено хорошим хозяйственным инвентарем, другое — очень недостаточным; одно ведется с умением, другое находится в руках бестолковых людей, которые едва кормятся от земли. Как же определялась платежная способность разных хозяйств? Она определялась не количеством распахиваемой земли (живущего), а экономическим состоянием всего хозяйства. Наши памятники с самого начала XV века и по конец XVII века дают на это совершенно ясные и определенные указания. Одни из них выражаются очень коротко, другие гораздо подробнее и хорошо дополняют первые; в целом получается полная и чрезвычайно выразительная картина.

В 1410 г. нижегородский князь пожаловал игумена Благовещенского монастыря с братиею, освободил их от всяких пошлин, за исключением дани:

"А когда придет дань (татарская) игумен заплатит за своих... сельских людей по силе" (АЭ. I. № 17).

Выражение очень краткое, но, полагаем, достаточно ясное. Какая это сила? Конечно, хозяйственная. Совершенно такое же выражение находим в завещании Великого князя Московского, Васидия Дмитриевича:

"А те волости и села, — говорит он, — что я дал моей княгине, сын мой да моя княгиня, послав писцов, опишут и положат на них дань по людем, по силе", т.е. по хозяйственной силе людей.

Та же мысль и в завещании сына Василия Дмитриевича, Василия Темного.

"А как почнут дети мои, — говорит он, — жити по своим уделом... и пошлют писцов и уделы свои опишут по крестному целованию да по тому письму и обложат по сохам и по людям... т.е. опишут в каждой сохе людей по их силе.

В жалованных грамотах XV века, которыми льготы даются на срок, встречаем то же выражение:

"А как отсидят те люди свои урочныя лета, и они потянут в мою дань по силе"*.

______________________

* АЭ. I. №№ 18, 39 и много других.

______________________

От конца XV века к нам дошли первые писцовые книги. В них читаем:

"А вел. князя оброк в той волости всех боярщин крестьяном, денги и хлеб, рызметывать меж собя по пашне".

Что это значит "по пашне"? Незнакомый с древностями подумает — по размерам пахотной земли — и ошибется. "По пашне" не по размерам земли, а смотря по ее достоинствам, урожайности и доходности. В Новгороде слово обжа употреблялось в двояком смысле, в смысле меры земли и меры ее доходности. Одно и то же количество земли по мере — по доходности могло быть обложено разно, и в 2, и в 3, и в 4 обжи. В описи Деревской пятины читаем:

"В Демоне вел. князя пустошь Шарино, Андреевская Аникеева, писана была четырмя обжами и с того запустела. И ныне дана на льготу на 3 года Ивашке Фурсову. А отсидев урок, тянуть ему с дву обеж".

Первоначально пашня была обложена слишком высоко; ее пришлось обложить вдвое легче; а количество земли осталось то же. Вот что значит обложить по пашне*. Такой порядок тягла не по мере земли, а по мере ее доходности, конечно, возник не в XV веке, а есть порождение глубокой старины. Переход к более определенной единице, — к точной мере земли, а потом к душе ревизской, есть явление сравнительно позднейшего времени.

______________________

* Новгор. писц. кн. II. 502; III. 291.

______________________

Памятники XVI века гораздо полнее выражают ту же мысль. Они говорят о распределении повинностей между тяглыми людьми "по их животам и промыслам", т.е. по состоянию их хозяйственной обстановки и прибыльности их, хозяйственной деятельности вообще. В уставной грамоте крестьянам Устюжского уезда, Усецких и Засецких волостей, читаем:

"А собирати им тот годовой оброк... с волостей по животам и промыслам, как иныя тягли меж себя разводят".

Особенно любопытны выражения грамоты удельного князя Владимира Андреевича крестьянам бобровничей полусохи:

"А сбирати им тот оброк меж себя самим по пашням, и по животам, и по статкам, и по промыслам".

Этим обнимается вся экономическая сторона хозяйства даже в его источниках. И крестьянское хозяйство имеет свою историю, крестьяне тоже наследуют своим отцам и дедам; их платежная способность определяется не их личными только силами, не их трудом, но совокупностью всего накопленного и их предками состояния. Но в XVI век перешли и выражения предшествующего времени. Каменского стана крестьянам бобровых деревень предписано корм ловчему давать

"По пашне: которая деревня больше пашнею и угодьем и на ту больше корму и поборов"*.

______________________

* АЭ. I. №№ 150, 242, 243, 257.

______________________

К пашне отнесены и угодья.

Та же точка зрения держится и в течение всего XVII века. Крестьянам Сумерской волости предписывается верстаться по пашням и по угодьям, а крестьянам Устьянских волостей — по животам и по промыслам, как иные тягла меж себя разводят. Особенно любопытны грамоты конца века о сборе стрелецких денег. Крестьянам Кольского уезда велено оклад стрелецких денег положить

"На дворы, смотря по тяглу и промыслам, и собирать так, чтобы богатые полные люди перед бедными во льготе, а бедные перед богатыми в тягости не были".

Крестьянам поморских уездов предписывается чинить разверстку "по землям и угодьям", как и в XVI веке*.

______________________

* Неволин. Прил. 131; АЭ. III. №№ 126, 243, 250. 1627—1681.

______________________

Если землевладельцы облагались не по размерам землевладения, а по хозяйственной своей способности к тяглу, то было совершенно последовательно признать способными к тяглу и всех других хозяйственных людей, которые сельским хозяйством не занимались, а обеспечивали себя какими-либо иными путями, например, рыболовством, разными рукоделиями, торговлей и пр. И все они считались способными к тяглу и платили повинности. Древнейшие новгородские писцовые книги уже описывают таких промышленных людей. Они рассыпаны по всей Новгородской земле: это беспашенные люди, так называемые поземщики, позднее в Москве бобыли*. Сюда же относятся и жители городов и посадов, посадские люди, не занимающиеся земледелием, а живущие торговлей и промыслами. Они облагаются тяглом тоже по мере животов своих и промыслов. В городе Веневе на посаде жили торговые люди, лавки их были обложены оброком, а они должны были "верстатися в тот оброк меж себя по товару и промыслам"; жители города Николы Зараского должны были верстаться во всяких государевых податях "по животам и промыслам". Кто читал писцовые книги, тот знает, что таких свидетельств можно привести много. Ограничимся немногим. В 1614 г. великий государь царь и Великий князь Михаил Федорович велел переписать на свое имя жалованную уставную грамоту, данную Устюжне-Железопольской еще царем Иваном. По этой грамоте, заходящей в два столетия, посадские железопольские должны были разводить всякие повинности "по животам, и по промыслам, и по позему". Позем — это наемная плата за землю под двор. В Устюжне были посадские, которые жили на наемных местах. Их надо было облагать, справляясь и с той платою, которую они платили за наем земли. А далее сделано еще пояснение:

______________________

* Мы говорили о них в третьей главе. С 130.

______________________

"А у которых у молодчих у посадских не будет своей собины (т.е. своей земли), а живут своими дворы (т.е. своим хозяйством на чужой земле), и на тех людей разводить всякие разметы, смотря по их дворам и кто чего стоит".

Итак, одной наемной платы мало для определения способности к тяглу, надо еще посмотреть, кто чего стоит. Это выражение переносит нас в XV век, к приведенным выше завещаниям московских великих князей. Они завещали облагать повинностями по людям смотря, т.е. тоже, кто чего стоит. Характерная непрерывность старины! Пятнадцатый и семнадцатый века думают совершенно одинаково. Эта старина доживает до конца XVII века. В упомянутых выше грамотах о сборе стрелецких денег находим такие предписания посадским людям.

"И чтоб тех городов посадские люди... чинили меж себя оклады, смотря по пожиткам и по промыслам..., чтоб лучшие и полные люди перед середнею и меншею статьею людми во лготе, а середней и меншей статей люди перед лучшими и полными людми в тягости, и ни ктоб в избылых не был, и чтобы возможно было заплатить всякому человеку свою долю без доимки"*.

______________________

* Писц. КН. XVI в. II. 1541; АЭ. I. № 234; III. № 37; IV. 243, 250; АЮ. №229. 1552—1681.

______________________

Как земли только живущие несут тягло, так и дворы только живущие. В описи Корелы конца XV века пустые дворы в тягло не положены. С Вычегодские Соли с посаду оброк велено брать только с живущих дворов. То же и в XVII веке. По государеву указу в Нижнем посадских людей велено положить в сошное письмо в живущее"*.

______________________

* Временник. XII. 6; АЭ. I. №№ 221 и 343; Писцов, кн. XVI в. I. 630; Рус. ист. б-ка. XVII. 192.

______________________

Итак, способны к тяглу все домохозяева, имеющие какое-либо приносящее прибыль занятие: это будут земледельцы, торговцы и всякие промышленники. Нашей древности еще чужда мысль, что обложению подлежит только чистый доход; но что облагаются не души людские, а состояние, это всем известно и составляет повсеместную практику. Совершенно ясное и полное выражение эта мысль получила в документе, дошедшем до нас от первой половины XV века. Великому князю Московскому пришлось платить татарскую дань (около 1437 г.). В этой дани должны были принять участие и новгородские волости, поэтому оказалось нужным выяснить, кто подлежит там дани. Единицей обложения в Новгороде была соха; на кого же падает сошная дань, кто и что составляет соху как платежную единицу?

"А в соху, — говорит составленная по этому поводу грамота, — два коня да третья припряжь, да тшан кожевничий за соху, невод за соху, лавка за соху, плуг за две сохи, кузнец за соху, четыре пешцы за соху, лодья за две сохи, црен за две сохи".

Что это за перечисление? Новгородцы говорят о вещах им хорошо известных, а потому выражаются очень коротко; но нам их хозяйственный быт малоизвестен, а потому в их грамоте для нас есть и непонятное. Что это за чаны, невода, лавки, плуги, црены? Думаем, что это метафорические выражения, которыми обозначаются целые хозяйства или промыслы отдельных лиц. Это кожевенное хозяйство, рыболовное, торговое, соляное. Каждый такой хозяин и составляет то одну, то две платежных единицы. Это все люди состоятельные. Впереди всех поставлены два коня и третий— припряжь. Человек, обладающий тремя конями, конечно, богатый человек, чем бы он ни занимался; он составляет целую платежную единицу, как и тот, кто имеет свою собственную лавку, рыбный или кузнечный промысел, кожевенное производство. Это все ясно. — Но торговый человек может иметь две лавки и еще коня, и двух, и даже трех; как он облагался? Можно думать, что он облагался и по лавке, и по коням; а человек, ведущий торговлю в двух лавках, и кузнец, кующий в двух кузницах, облагались по обеим лавкам и по обеим кузницам, если обе лавки и обе кузницы были в деле, т.е. в живущем, а не впусте. А что такое плуг? Этого грамота не определяет*. Что такое третья припряжь? Это тоже неясно. Нет ли тут указания на старинный способ передвижения по натуральным дорогам? Два коня везут, а третий берется в запас; он припрягается, когда окажется нужным. Что такое четыре пещца? О них мы скажем ниже. Все неясное, однако, нисколько не подрывает общего вывода: тягло несут состоятельные хозяева; грамота дает внешние признаки этой состоятельности: три коня, лавка, лодка и пр.

______________________

* В новейших списках Русской правды есть такая статья: "А в селе сеяной ржи на два плуга 16 кадей ржи ростовских" (Карамз. 58). По этой статье плуг есть пространство земли, на которое высевается 8 ростовских кадей. Если считать кадь равною двум новгородским коробьям, а коробью равною двум четвертям, то плуг будет равняться 32 четвертям сева или 32 четям земельной меры, т.е. 16 десятинам в поле, а в трех — 48; соха же будет равняться 16 четям. Эта величина новгородской сохи не сходится с той, которая была определена для нее в конце XVI века. Она почти вдвое меньше этой последней.

______________________

Уловить признаки состоятельности отдельных хозяйств и способности их к несению государственных повинностей и для нашего времени дело чрезвычайно трудное; несмотря на всю помощь, какую может оказать наука практике, современные законодательства на всяком почти шагу делают гибельные ошибки. Как же решала этот роковой вопрос древность? В разное время очень различно.

В 1478 г., когда Великий князь Иван Васильевич заключал свой последний договор с новгородцами, новгородцы предложили ему платить дань с сохи по полугривне и 7 денег. Великий князь велел у них спросить: что такое их сохи? И они сказали:

"Три обжи соха, а обжа — один человек на одной лошади орет, а кто на трех лошадях и сам третей орет, ино то соха".

Это определение, на первый взгляд, не совпадает с вышеприведенным определением 1437 г. Оно касается только сельских сох и о плуге не говорит ни слова. Не следует ли отсюда заключить, что и в Новгороде сельская, по крайней мере, единица обложения в пределах одного и того же XV века определялась разно?

Но что же это такое: "обжа — один человек на одной лошади орет"? Встречающиеся в нашей литературе остроумные и весьма тонкие толкования этого места летописи очень затемнили его смысл. Говорят, "это единица труда одного конного рабочего". Какая же единица? Ведь один конный рабочий может сработать и много, и мало, смотря по тому, как долго будет работать. Если мы говорим о единице работы в каком-либо труде, то должны определить время работы, иначе это будет не "единица", а "множица" труда, которою ничего нельзя измерить. Несмотря на эту полную непригодность единицы неопределенного труда для измерения сохи, ей очень посчастливилось в нашей литературе.

Другие ученые, вполне присоединяясь к этому понятию трудовой сохи, несколько дополняют его и говорят: "Новгородская обжа, выраженная в единицах труда, равнялась участку, обрабатываемому одним человеком на одной лошади". Так как момент времени в соображение опять не принимается, то снова получается нечто совершенно неопределенное. Участок, обрабатываемый одним и тем же человеком и на одной и той же лошади, но в течение разного времени, будет разный: в день он вспашет десятину, а в неделю — шесть. Как же такую неопределенную величину положить в основание обложения? Что почтенные ученые, мнения которых мы привели, ничего не говорят о времени труда, это объясняется тем, что и в самом памятнике ничего не говорится о времени: пашет один человек на одной лошади да и только*. Что же это значит, что один человек пашет на одной лошади и это составляет обжу, единицу платежа, треть сохи?

______________________

* Разные мнения о сохе и обже приведены у г-на Милюкова (Спорные вопросы. С.35 и след.) и у г-на Дьяконова. Разбор спорных вопросов (ЖМНП. 1893. № 7).

______________________

Очень немного времени спустя после приведенного ответа новгородцев на вопрос Ивана Васильевича о том, что такое новгородская соха, приступили по повелению великого князя к описи новгородских имений. Эта опись делалась по новгородскому счету — три обжи на соху. В описи (второй, которая дошла до нас) постоянно указывается, сколько где дворов, обеж и какой посев. Это описание, надо думать, делается согласно данному новгородцами определению того, что такое есть соха и обжа. В этом описании мы и должны искать объяснения сохи и обжи. По новгородским писцовым книгам, соха и обжа не стоят ни в каком определенном отношении к количеству посева. На одну обжу высевают хлеба 1 коробью, 2, 3, 4 и даже 5 и 8*. О мере труда землепашца, конечно, свидетельствует количество обрабатываемой в год земли и высеваемого и собираемого хлеба. Описи указывают это количество; оно не стоит ни в каком отношении с числом обеж. Можно высеять хлеба вдвое, втрое, вчетверо и даже впятеро больше — и все-таки будет одна обжа. Что же такое обжа? Ясно, что это не единица труда и не участок обрабатываемой земли, ибо нельзя на один и тот же участок высеять и 1 коробью и 8. Что же такое обжа? Это, как сказано в летописи, один человек пашет на одной лошади, т.е. одноконный хозяин и ничего больше! Это чрезвычайно просто и чрезвычайно удобно для обложения. Все хозяйства с одной лошадью, сколько бы земли они ни обрабатывали, — составляют обжу. Здесь обложен не труд, а накопленное имущество, признаком которого берется конь. В новгородских писцовых книгах постоянно встречаются деревни с одним двором, положенные в одну обжу, хотя посев разный; это все одноконные хозяйства. Но встречаются и деревни при одном крестьянском дворе, положенные в три обжи. Это один богатый хозяин, имеющий три лошади: его хозяйство составляет целую соху. А высевает он меньше, чем те два двора с 8 коробьями посева, на которые мы указали выше и которые были положены в одну обжу; он высевает только 7 коробей, но у него 3 лошади и, конечно, он богаче; у него могут быть и отъезжие промыслы**.

______________________

* Для 5 и 8 см.: Новг. писц. кн. III. Стб. 213 и 333, другие цифры почти на каждой странице. Г-н В.Владиславлев полагает, что на разные размеры обжи влияли инвентарные особенности каждого хозяйства, количество рабочего скота, его положение при проезжей дороге, судоходной реке, качество почвы и пр. (ЖМНП. 1892. № 8).
** Новг. писц. кн. I. Стб. 63. Опись Щилова монастыря.

______________________

Этим легко объясняются выражения описи, которых мы коснулись выше: положен в три обжи, а земли у него всего на одну обжу. Положен в три обжи, по числу лошадей, но землепашеством занимался мало и почему-то обеднел. В одном случае обжа означает платежную способность, в другом меру земли, о чем речь будет после.

Определения грамоты 1437 г. и летописи 1478 г., весьма различные по полноте, по сущности сходятся. И тут и там — коневодство принято указателем благосостояния, и тут и там 3 лошади составляют максимальную единицу обложения — соху. В грамоте не говорится о том, что лошади пашут; в летописи, наоборот, говорится, что на всех трех — пашут. Но лошади грамоты, конечно, тоже употреблялись и на пашню; а с другой стороны, лошади летописи не все непременно пахали. Хозяин, у которого посев был небольшой, занимал своих лошадей пашнею гораздо менее, чем тот, у которого посев был втрое и вчетверо больше; у него могли быть другие занятия: извоз и проч.

Возвращаемся к "пешцам" грамоты 1437 г. Четыре пешца тоже делают целую соху, как и 3 коня. Что это за пешцы? Объяснение им находим в грамоте митрополита Киприана Константиновскому монастырю. Крестьяне Константиновского монастыря в октябре 1391 г. жаловались митрополиту на своего игумена, что он наряжает их на работы не по пошлине и берет с них такие пошлины (здесь пошлина в первом случае означает обычай, во втором — повинность), каких прежние настоятели не брали. Митрополит нарядил расследование. По расследованию оказалось, что "большие люди" из монастырских сел церковь наряжают, хоромы ставят, игумнов жребий земли пашут, сеют, косят и т.д.; а "пешеходцы" из сел рожь молотят, пиво варят, невода плетут и т.д. И те, и другие на праздник дают яловицу и т.д. На основании этой грамоты надо думать, что большие люди и пешеходцы —одинаково крестьяне, домохозяева. Но большие люди — богачи, имеющие лошадей; пешеходцы — лошадей не имеют; они поэтому маленькие люди. По грамоте 1437 г. четыре таких хозяйства равняются одному хозяйству большого человека, имеющего трех лошадей. Были, значит, и в старину крестьяне безлошадные. Они могли обрабатывать свои земли наемными лошадьми; а может быть, некоторые из них ограничивались очень небольшими участками, которые обрабатывали вручную.

Писцовые книги не дают по этому предмету ясных указаний. Необходимо допустить, что и в деревнях, описанных в конце XV века, были безлошадные хозяева. Это следует из того, что иногда два двора полагаются в одну обжу, три — в две и т.д. Это сравнительно очень редкие случаи, но все же встречаются. При нашей гипотезе о том, что такое обжа, они указывают на то, что есть безлошадные дворы, которые и дают указанный излишек числа дворов против числа обеж. В таких случаях встречаем и дробное счисление числа обеж, например: дворов 2, высевают коробей — 6, обеж 1 1/2. При четырех пешцах на соху, грамоты 1437 г., действительно должны получаться дробные части обжи; но что должна означать в приведенном случае половина обжи, а в других подобных — одна обжа на два двора, две на три и т.д., это неясно. Нам неизвестно, в каких отношениях находятся отдельные дворы деревни один к другому. В главе о деревне я высказал догадку, что они могут быть в большинстве случаев населены родственниками, а иногда товарищами по аренде земли. Как родственные, так и товарищеские отношения могут вести к чрезвычайно разнообразным хозяйственным комбинациям между дворами. Эти разные комбинации и разное экономическое состояние дворов, причем лишний двор мог быть только что выделившимся и еще не оперившимся, и могли быть причиной того, что лишний двор то вовсе не считается, то считается только в половину обжи.

Мы не раз указывали на значительную устойчивость наших древних порядков. Здесь, наоборот, приходится наблюдать довольно быструю их смену. Опись конца XV века ничего не знает о плуге и 4 пешцах, а в 1437 г. они должны были иметь большое практическое значение при описи. Но это, конечно, частность, и довольно мелкая и очень условная. Долго живут коренные порядки, а не мелочи.

Итак, тяглоспособность каждого отдельного хозяина определялась в Новгороде некоторыми внешними признаками; в области сельского хозяйства — числом лошадей.

При этом порядке единица обложения в Новгороде очень близко подходила к единице платежа, а иногда и совершенно совпадала с нею. Единицей обложения была обжа и соха, состоявшая из трех обеж; а это — очень небольшие величины. В новгородских волостях было очень много деревень в один двор, положенных в одну обжу, и в два двора, положенных в две обжи. Таким образом, каждое отдельное хозяйство составляло и окладную, и платежную единицу. То же самое можно наблюдать и в деревнях со многими дворами. Например, деревня в 5 дворов положена в 6 обеж. Это указывает на 4 хозяйства с одной лошадью и одно с двумя, и опять каждое из этих четырех хозяйств в одно и то же время и окладная, и платежная единица.

Все внешние признаки хозяйственного благосостояния имеют только относительное значение: они могут держаться некоторое время и при упадке хозяйства. Число лошадей в сельском быту, особенно первоначальном, имеет великое значение и, конечно, может служить показателем его благосостояния. Но в руках плохого хозяина и многолошадное хозяйство легко пойдет на убыль. Точно так же лодка, невод, чан и црен не всегда свидетельствуют об одинаковом уровне благосостояния, чтобы обусловливать совершенно равное обложение. Вот почему новгородские порядки нельзя считать за общие всей нашей древности, и вот чем могут объясняться их колебания. В Москве наблюдается иной порядок вещей, и не один, а, по крайней мере, два разных порядка, если не более. Возникли они не единовременно; один гораздо старее другого; но новый не вытеснил старого, а оба дожили до самого конца XVII века.

В распоряжениях московского правительства о раскладке повинностей на отдельных домохозяев, которые надо считать наиболее древними, не встречается никаких указаний на внешние признаки их благосостояния. Правительство ограничивается требованием, чтобы государевы крестьяне и посадские платили, по людям смотря, по их животам и промыслам, по торговле, по статкам, по тому, кто чего стоит. Благосостояние плательщиков не определяется никаким внешним признаком, распределяющим их в некоторые группы, равно способные к платежу, как в Новгороде. В Москве мы имеем дело не с группами равноспособных плательщиков, а с отдельными плательщиками, которых способность к платежу индивидуальна. Это совершенно соответствует действительному положению налогоспособности. Хозяйственное благосостояние человека до крайности различно и может быть подведено под некоторые общие группы только с нарушением этой индивидуальности, следовательно, с учинением некоторой несправедливости.

Как же достигалось в Москве выяснение и определение этой индивидуальной способности к тяглу? Правительство предписывало плательщикам самим распределять между собою тягло, — по людям смотря и т.д. Для этого они должны были выбирать из своей среды заслуживающих уважения и знающих людей, которые, помолившись Богу и принеся присягу в том, что будут действовать по чистой совести, никого не обижая, должны были произвести раскладку тягла. Это и будут излюбленные судьи, сотские, старосты и проч.; все они целовальники, ибо крест целуют.

Кажется, и выдумать нельзя порядка обложения более совершенного. Но где люди, там и неправда; а потому Писание и говорит: Проклят всяк, надеющийся на человека! Случалось, что выборные люди, эти излюбленные, перед крестом обещавшие действовать вправду, облагали плательщиков не по животам и промыслам, а одних легче, других тяжелее. Это вело к ссорам и жалобам. Правительство угрожало таким излюбленным окладчикам наказаниями и предписывало: "Другу не дружить, недругу не мстить и лишки ни на чьи дворы не прибавливати ни которыми делы"*.

______________________

* АЭ. I. №№ 242, 243, 343; III. № 37; IV. № 6. 1555—1646.

______________________

Но прежде чем идти далее, считаем необходимым остановиться на некоторых выражениях наших памятников по рассматриваемому вопросу, которые могут повести к недоразумениям. В памятниках нередко указывается, сколько именно плательщик должен платить с небольшой окладной единицы, например, с двора, с выти. Шенкурским посадским людям предписывается давать за наместнич корм и проч. оброка 1500 рублев на год, с двора по 18 алтын; а далее прибавлено: "А разводить шенкурцам, посадским людям, меж собя самим, по животом и промыслом". Здесь двор окладная, а не платежная единица. Посадские люди должны платить из 1500 р., положенных на весь округ, по расчету на каждый двор по 18 алт.; но отдельные домохозяева платят не поровну, не непременно по 18 алт., а по раскладке выборными, кому что придется по животам и промыслам. Точно так же посадские города Венева должны платить с лавки по гривне, а с полки по 10 денег на год, "а верстатися им в том оброке меж себя по товару и промыслу". Здесь также двор и лавка только окладная единица, а платежная определяется внутренним верстанием. В Тверском уезде, в селе Щербинино, есть скоморошья слободка, в которой было несколько дворов скоморохов; и скоморохи, и другие сельчане сидели на пашне. Все население слободы должно было платить по гривне с двора: "а верстатися им меж собя... по животом и промыслом". Мы уже знаем, что стрелецкие деньги в конце века взимаются, смотря по животам и промыслам, по землям и по угодьям. Но к грамотам о сборе этих денег прилагается "оклад, что с котораго города и уезда на двор положено". Например: "Ярославль — 2296 дворов, по 2 р., денег 4592 рубля, Вологда — 1220 дворов, по 1 р. 20 алт. 2 ден., денег 2074 рубли 13 алтын" и т.д. Это вовсе не значит, что каждый двор в Ярославле платит по 2 р., а в Вологде по 1 р. 20 алт. 2 ден. Это оклад, а платеж — по животам и промыслам, как сказано в тексте грамоты. С этим разъяснением многочисленные предписания московского правительства о раскладке плательщиками "меж себя" повинностей особыми выборными по животам и промыслам, по статкам, по людям смотря и пр. не возбуждают никаких недоразумений. Этот порядок стоит в тесной связи с большими размерами московской окладной единицы. Московские сохи очень ушли от новгородских, они простираются на сотни десятин и обнимают множество отдельных хозяйств, целые сотни дворов. Правительство определяло свои сборы на целую соху, в обложение же отдельных хозяйств не входило. Это было предоставлено самим плательщикам.

До нас дошла чрезвычайно интересная по своим подробностям опись Нижнего Новгорода 1621—1629 гг. В ней не только перечислены все нижегородские дворы, лавки, амбары и пр. и приведено сошное обложение, что есть во всех описях, но указано, сколько должен платить каждый двор, в каком платеже состоит он в тягле. Это определение податной тягости каждого двора сделано "по мирскому окладу". Чтобы узнать этот оклад, государевы писцы, Д.В. Лодыгин, В.Я. Полтев и дьяк Д. Образцов, пригласили старост посадских с товарищами и выборных лучших людей и старожильцев, которых и расспрашивали, по крестному целованью, "кто каков животом и промыслом, и кто с чего, по их мирскому окладу, обложен в тягле". Итак, в Нижнем обложение уже сделано, все дворы, лавки и пр. по мирскому приговору уже расценены, и каждый хозяин знает, что ему надо будет платить, если придет сошная дань или другой какой сбор. Но в окончательном установлении размеров платежа участвуют и государевы писцы. В описи, из которой мы заимствовали все сказанное, есть и такое место:

"А которые торговые и всякие люди... в государеву казну платили по не велику, и на тех людей сверх тех оброков прибавлено по разсмотру и по допросу выборных людей".

Государевы писцы делают поправки к мирскому обложению, однако, не произвольно, а согласно показанию выборных. Такое соединение выборного и приказного начала впервые появилось не в XVII веке; можно думать, что и древнейшие писцы, о которых говорят княжеские завещания XV века, не были пассивными зрителями раскладки выборных людей, а принимали в ней деятельное участие. Документы прежнего времени говорят о раскладке выборными людьми, здесь же речь идет о мирском приговоре, т.е. о раскладке целым миром. Когда весь мир стал делать раскладку, об этом не встретили указаний.

Такое индивидуальное определение тяглой способности каждого плательщика должно было сказаться очень разным обложением отдельных дворов. И действительно, в Нижнем отдельные дворы платили очень различно. Одни были положены в тягло с 10 алтын (таких один двор), другие с 5 (тоже один), с 3 (таких два двора) и т.д.; более бедные — с 7 денег, с 6, с 3, с одной (таких 346 дворов), с полушки (275 дворов)*. Таким образом, богатые дворы против бедных платили в 60 раз более и даже в 120. В итоге подведено, сколько всех дворов и сколько они должны платить по каждому сбору. Всех дворов в Нижнем было 862, а платить они должны были в каждое тягло по 6 р. 5 денег (итоги подведены не совсем верно, но это неважно). На следующем примере будет ясно, как это делалось. Нижегородцы должны были платить государевых податей с сохи: ямщикам на прогоны по 10 р., полоняничных денег по 2 р., итого в эти два тягла 12 р. с сохи, а в Нижнем считалось 3 сохи с половиной (по сошному письму 1624 г.), следовательно, всего надо было платить 42 р. Если произвести со всех дворов один сбор по вышеприведенному обложению (с одних по 10 алт., с других по 5, по 3 и т.д.), получится 6 р. 5 ден.; чтобы покрыть указанный налог в 42 р., надо повторить этот сбор 7 раз, тогда получится 42 р. 30 денег, на 30 ден. более того, что нужно. При этом обложенный 10 алтынами заплатит 2 р. 3 алт. 2 ден., а обложенные деньгою — только по 7 денег, т.е. в 60 раз меньше, обложенные полушкой — 3 1/2 деньги, в 120 раз меньше. Мы взяли простейший пример из данных той же описи (стб. 191), и все же получился некоторый излишек, который возвратить плательщикам по мере произведенных платежей представляет чрезвычайно хитрую, но не стоящую труда задачу. Как распоряжались такими всегда возможными излишками, мы не знаем. Можно думать, что они обращались в запас для покрытия недоборов, которые тоже легко могли оказаться при сборах.

______________________

* Алтын = 6 деньгам, рубль =200.

______________________

Указанным способом легко можно вычислить, сколько каждый плательщик должен был платить всех податей. Опись 1621—1629 гг. приводит счет отдельных податей и их итог в том размере, как они собирались до московского разорения и после разорения. Мы можем получить, таким образом, понятие о возрастании податей, причиненном разорением. До разорения нижегородцы должны были платить с 3 1/2 сох 165 р. 32 алт. Чтобы получить эту сумму, тягловый сбор со всех плательщиков — в 6 р. 5 ден. надо повторить 27 раз с половиною, при этом плательщики одной деньги заплатят по 27 1/2 денег, плательщики по 6 алтын заплатят в 60 раз больше — по 8 р. 7 алт. 8 ден. и т.д. После разорения повинности нижегородцев весьма возросли: кроме 165 р., они должны были платить еще 1638 р. с тех же 3 1/2 сох. Эта сумма получится, если сбор тягловой цифры (6 р. 5 д.) повторим 273 раза. При этом плательщик, обложенный одной деньгой, — уплатит 1 р. 12 алт., а с прежними немного более 1 р. 13 алт., плательщик, обложенный 6 алтынами, уплатит— без малого 82 р., а с прежними 84 р. 3 алт. и т.д. В 1627 г. Нижний Новгород был положен в 4 и 7/24 сохи и приведенное обложение еще увеличилось.

Возрастание сошных доходов с Нижнего представляется в следующем виде. До разорения Нижний платил — 165 р. деньгами, не считая натуральных повинностей и хлебных запасов стрельцам на жалованье. После разорения к этому платежу прибавили на государево жалованье и на подмогу ямским охотникам с сохи по 468 р., итого с прежними получилось 1803 р. В 1627 г. этот оклад брали не с 3 1/2 сох, а с 4 7/24, а это составит — 2210 р. 30 алт., не считая натуральных повинностей и хлебных запасов. Повинности Нижнего в первой четверти XVII века увеличились, таким образом, более чем в 13 раз*.

______________________

* Опись Нижнего Новгорода напечатана в Рус. ист. б-ке, т. XVII под редакцией члена Археол. комиссии, А.С. Лаппо-Данилевского. Почтенный редактор нашел нужным во введении высказать свое мнение по поводу обложения нижегородских посадских людей разным количеством денег. "Таким образом, — говорит он, — описание 1621—1629 годов дает понятие о платежной силе каждого лица, налогоспособность которого признана правительством, причем выражает эту силу в единицах "денежного счета", вероятно, соответствовавших дробным делениям сошного письма". В примечании к этому месту читаем: "По сравнению с количеством плательщиков и общими размерами тягла такою величиною, равною сумме единиц денежного счета, в Нижнем оказалось 6 р. 5 ден.; количеством дробных долей этой суммы, с которого данное лицо тянуло тягло, определялась его платежная сила. Размер самого оклада окладчикам всегда легко вычислить, зная, какой постоянной величине приравнена была каждая из таких долей. Например, с деньги нижегородцы в 1670-х годах должны были платить одно время 26 р., другое 40 р. В таком случае какой-нибудь посадский человек, Трофимка, состоявший в тягле с деньги, платил бы 26 р. или 40 р. тягла" (XXIV—XXV). Нельзя сказать, чтобы это толкование свидетельствовало о ясности мыслей автора. То, что напечатано в тексте, есть только повторение того, что автором подробнее говорится в его "Организации прямого обложения". Этого подробного изложения мы тоже не могли понять до тех пор, пока г-н П.Милюков в своих "Спорных вопросах" не разъяснил, в чем тут дело. Дело в том, что почтенный автор смешал денежный счет книг сошного письма с разложением тягла по отдельным дворам, производимого тоже в денежных единицах, и одновременно хотел объяснить и то, и другое. Поэтому "изложение, — говорит г-н П.Милюков, — вышло у автора несколько сбивчиво". Даже очень сбивчиво. Это смешение возобновляется и во введении, где налогоспособность каждого лица автор объясняет "единицами дробного деления сошного письма", тогда как между ними нет ничего общего. В примечании нам понятен только конец и только благодаря этому понятному концу мы и остановились на мнении г-на Лалпо-Данилевского. Если с деньги надо платить 26 р. или 40 р., то какой-нибудь Трофимка, состоявший в тягле, с деньги должен платить 26 р. или 40 р. Это совершенно правильное умозаключение. Сделаем из него дальнейшие выводы. Трофимка, обложенный деньгой, должен платить 40 р., Трофимка, обложенный 10 алтынами, т.е. 60 деньгами, должен платить 2400 р., а весь город, обложенный 6 р. 5 ден., должен платить 48 000 р. Таковы чрезвычайно ценные результаты соображений почтенного автора. Но принять их довольно трудно. Город должен платить 48 000 р., а обложен он, как сказано в описи, редактированной самим автором, всего в 2210 р. Следуя по стопам автора, мы пришли к совершенно невозможному выводу. Надо думать, посылки его были неверны. Откуда он взял свои 26 р. или 40 р.? Опись Нижнего, как мы видели, содержит в себе все данные для объяснения раскладки сошного оклада на отдельные дворы. Но издатель ими не пользуется: для их разъяснения он обращается к челобитной 1682 г., в которой читаем: "В прошлом 1677 г. выбрали нижегородцы в земские старосты Федора Балахонцева и он, Федор, будучи в земских старостах, раскинул тягло сбирать с деньги по 40 рублев, и им, нижегородцам, учинил великую тягость". А из дальнейшего узнаем, что другой староста убавил с деньги по 14 р. и раскинул только по 26 р. (Доп. к АН. X. № 23). Итак, в конце XVII века в Нижнем с деньги сбирали по 26 р. и по 40 р. Это верно. Но какая это деньга? Этого мы не знаем. А что такое деньга 1621 г., это нам хорошо известно. Деньга 1621 г. есть единица обложения очень маленьких людей, за которыми следуют уже худые люди. Для объяснения известной величины памятника 1621—1629 гг. автор берет неизвестную величину памятника 1677 г. и получает свой блестящий с финансовой точки зрения вывод. Неправильное пользование источниками привело и к неправильному выводу.

______________________

Этот порядок вещей продолжается до конца XVII века. В 1681 г. в Олонецком посаде и уезде считалось посадских и крестьянских дворов 9 784; на них было положено стрелецких денег за всякие прежние доходы 6081 р. 29 алт. и 5 1/2 ден.; а раскладка этих денег по домохозяевам должна была производиться выборными лучшими людьми по животам и промыслам, по землям и угодьям (АЭ. IV. № 250 ).

Мы указали уже, что такое индивидуальное обложение могло вести к несправедливостям и ссорам, а потому рядом с ним возникает и другое — по внешнему признаку. Таким внешним признаком принимается количество жилых четвертей пашни, т.е. количество обрабатываемой земли с теми ограничениями, на которые было указано выше.

Когда именно появляется такое определение налогоспособности, этого, за отсутствием писцовых книг первой половины XVI века, с точностью сказать нельзя; но в книгах конца этого века оно встречается уже очень часто*. В описях вотчинных и помещичьих земель в уездах Коломенском, Медынском, Орловском и др. встречаем знакомое уже нам правило: "а платить ему с живущаго с пашни с 5 четей", "а платить ему с живущаго с 14 четей с осминою", но без определения, сколько именно платить. Тут указана только та единица, на которую падает повинность. Это некоторое приближение и возвращение к новгородскому порядку вещей. Там платили с сохи, обжи, невода, лавки и пр., здесь с четверти земли, с паханой пашни известной меры (полдесятины). Такой способ платы, понятно, применяется только к уездному земледельческому населению, но и горожане, если имеют земли, также подлежат платежу с четвертей. Предписание платить с четвертей предполагает и обложение по четвертям, а не по сохам. Такое обложение действительно и появляется в Москве. Уже в половине XVI века размер службы служилых людей определяется по количеству четей владеемой земли. В начале XVII века несколько лет подряд (1618— 1621) ямские деньги собирались с числа четей, с чети по рублю. От 1631 г. имеем указ, которым было предписано с вотчин Кириллова монастыря, простиравшихся до 23 900 четей, вместо сбора даточных людей для войны, взять деньгами с числа четей (ААЭ. Т. III. №№ 121 и 193). Четь, таким образом, несомненно, играла роль окладной и платежной единицы. Этим совершенно разъясняется предписание писцовых книг XVI века: "Платить с 5 четей".

______________________

* Древнейшее встретившееся нам указание на обложение не по животам и промыслам, а по определенной мере земли, относится к 1490 г. (АИ. І. № 100).

______________________

Здесь опять, как в Новгороде, окладная и платежная единицы совпадают.

То же начало, но с некоторыми модификациями, применяется к уплате дворцовыми крестьянами господского князю оброка. Дворцовые крестьяне в конце XVI века начинают наделяться определенным количеством земли на выть. Это не значит, что каждый крестьянин получал определенное количество земли на душу: отдельный крестьянин мог сидеть и на части выти; но на село с деревнями отводилось определенное количество вытей известной меры. Оброк налагался на это количество вытей, например: "А оброку крестьянам платить в великого князю казну в Дворцовый приказ 6 р. 7 алт. с денгою, с выти по полтине". Между отдельными домохозяевами этот оброк, надо думать, распределялся уже не по животам и промыслам, не по пашне и угодьям, а только по количеству земли. Кто сидел на полвыти, платил — 50 ден.; кто на четверти — 25 и т.д. Здесь опять единица обложения и единица платежа близко сходятся.

Так определялась способность нести тягло.

Выяснив по возможности вопрос о способности к тяглу, необходимо остановиться и на вопросе о том, кто же облагался тяглом. Древняя Россия сословий не знала, но ей были известны классы людей, различные по своему социальному положению и занятиям. Были бояре, купцы, крестьяне, служилые люди (княжие мужи) и не служилые, было духовенство, монастыри, владыки и т.д. Все население облагалось повинностями или нет? Нельзя сказать, чтобы вопрос этот разрешался в нашей литературе с достаточной определенностью и ясностью. И понятно, почему. Мы имеем дело не с точными определениями закона, а с практикой, очень разнообразной и нелегко уловимой. Вот почему исключения принимаются нередко за правило, а общие правила вовсе ускользают от внимания. У нас было общее правило и множество исключений, очень ограничивавших его действие. Начнем с общего правила.

По общему правилу все население княжений подлежало повинностям. Это совершенно ясно из новгородских памятников. По грамоте, на черный бор татарская дань уплачивается всеми, кто имеет лошадь, лодку, невод, плуг и пр. Социальное положение человека нисколько не влияет на его обязанность нести государственные повинности. То же следует и из новгородских писцовых книг. Все земли, чьи бы они ни были, положены в обжи и сохи. Волости всех своеземцев, бояр, бояришек, купцов, попов, церквей, монастырей и самого владыки несут обежную дань. В обжи положены не только те деревни, которые они сдают в аренду крестьянам, но и те, в которых они жили сами и которые обрабатывали своими людьми. Городские дворы своеземцев также были в тягле. Единственное исключение, которое встречается в старых новгородских описях, относится к землям бедных погостских церквей, которые нередко возделывались самим причтом. О таких землях иногда прямо говорится: в обжи не положены. Обложение всех новгородских земель повинностями осталось и после водворения в них новых людей, московских помещиков. Поместья московских служилых людей также несут повинности, как и волости новгородских своеземцев.

Москва, однако, не является здесь ученицей Новгорода, подражательницей новгородских порядков. Обложение бояр, вольных служилых людей, данью — в Москве старина. Московские свидетельства об этом на целое столетие древнее новгородских. В договоре Великого князя Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем читаем:

"А кто имет жити моих бояр и моего сына, княжих Васильевых, и моих детей в твоем уделе, блюсти ти их, как и своих, и дань взяти, как и на своих; а кто имет жити твоих бояр в моем уделе и в вел. княжении, а тех нам блюсти, как и своих, и дань взяти, как и на своих".

Под боярами здесь разумеются вольные слуги, пользующиеся правом отъезда. Это то же, что и новгородские бояре и бояришки.

Тот же порядок можно наблюдать и на каждой странице московских книг сошного письма. В соху кладутся земли всяких владельцев: вотчинников, помещиков, казаков, дьяков, попов, церквей, монастырей, владык, митрополита, вдов и пр. Как и в Новгороде, в сохи кладутся не только деревни, в которых сидят крестьяне, но и те, где живут сами господа и обрабатывают их трудом холопов. В Медынском уезде были деревни князей Хворостининых, введенного боярина Дмитрия Ивановича и брата его Федора, окольничего. У первого было 2 сельца да 20 деревень, у второго 20 деревень и 2 починка. Все это было положено в сошное письмо. Земли посадских людей также в сошном письме. В 1571 г. веневским помещикам, братьям Муромцевым, дана была на льготу пустая земля с условием:

"А как отойдет лгота, и Ивану Муромцеву с братьею государевы всякия подати давати с полусохи".

Единственное исключение, которое встречается в московских писцовых книгах, то же, что и в новгородских. Земли деревенских церквей не кладутся в сохи и обложению не подлежат*. Городские дворы также в тягле.

______________________

* Писц. кн. XVI века. II. 788, 1099. 1419.

______________________

Таковы сведения писцовых книг, но и другие документы говорят то же и вполне подтверждают окладное значение сошного письма.

В уставной Белозерской грамоте от 1488 г. читаем:

"На Рождество Христово наместникам нашим дадут корм со всех сох: с княжих, и с боярских, и с монастырских, и с черных, и с грамотников (т.е. с тех, кому даны льготные грамоты), и со всех без оменки".

В 1536 г. такое же предписание сделано для всей Онежской земли. Корм велено брать "со всех сох, с моих вел. князя, с владычных, с боярских и т.д. и с грамотников, со всех без отмены". Сохи великого князя, и те в тягле*. В 1550 г. в Новгород прислана была грамота о сборе ямских денег и приметных, за посошных людей, и за всякие городовые дела, и за ямчужное дело. Эти деньги велено было собирать также со всех новгородских сох. Кто в сошное письмо положен, тот и плати, кто бы он ни был, боярин введенный, владыка, посадский человек, крестьянин. В 1624 г. приказано было стрельцам на жалованье собирать рожь с сохи:

______________________

* Единственное исключение составляли только те десятины, которые давались дворцовым крестьянам для посопного хлеба, одна на выть. Они не клались в сохи (Калачов. II. 1542).

______________________

"С поместных и вотчинных земель, с митрополичьих и с монастырских земель, и с грамотников, и с тарханщиков, и с лготчиков, опричь... отца нашего великаго государя Святейшаго Патриарха Филарета Никитича Московскаго и всея Русий монастырей вотчин и его, государевых, дворян и детей боярских поместий, и опричь Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря вотчин, и опричь тех, которые на нашей службе в Сибири и в Астрахани".

Мы здесь встречаем исключение, подтверждающее правило. Платить должны все, но в данном случае сделано исключение для вотчин патриарших монастырей и некоторых других. Зато должны платить все, имеющие льготы*.

______________________

* АЭ. I. №№ 123 и 181; Доп. к АИ. 1. 94; АИ. III. № 132. Исключения от всеобщего обложения делаются для разных лиц. В 1620 г. приказано было со всех сох брать ямские деньги, и с грамотчиков, и с тарханщиков, и со льготчиков, а в числе исключенных находим вотчины Кириллова монастыря и митрополита Ростовского (АЭ. III. № 116).

______________________

Приведем несколько известий более частного характера. В 1567 г. боярин И.В. Шереметев Большой бил челом царю и Великому князю Ивану Васильевичу.

"А сказывал: что есть у него вотчина в Московском уезде, в Торокшанове стану, купля, деревни и селища, а купил он те деревни пусты, а старосты и целовальники правят с него оброк за дань, и за посошный корм, и за ямския деньги, и за городовое дело с пуста". Боярин просил освободить его от платежа спуста.

Архимандрит Симонова монастыря в 1577 г. бил челом о том же. Его вотчина монастырская в Белозерском уезде запустела, а ямские деньги и всякие подати и посоху государевы сборщики берут с той вотчины по-прежнему. Точно так же игумен солигалицкого Воскресенского монастыря в 1608 г. жалуется, что монастырь платит в течение целых 16 лет всякие государевы подати с пустой вотчины. В 1634 г. игумен Устюга Великого Троицкого монастыря с Гледени бил челом царю и великому князю и сказывал:

"Изстари платит он с братьею с монастырских вотчин данные и оброчные деньги, и московские и стрелецкие кормы, и сибирские запасы и ямские отпуски, и всякие мирские подати по сотным грамотам с сотными людьми вместе".

В марте 1666 г. вдова стольника, княгиня Мышецкая, продала свою деревню двум крестьянам. Покупатели приняли на себя платеж государевых податей с 1 сентября того же года, "а старыя невыплаты, буде объявятся впредь на который год, и до тех невыплат им дела нет". Кто же их платит?

Сама княгиня Мышецкая*.

______________________

* АЭ. II. № 85; Рус. ист. б-ка. II. № 37; XII. Стб. 197, № 36 и стб. 409 № 93; Дьяконов. Акты тягл, населения. II. № 20.

______________________

За городские дворы дети боярские, дворяне и другие служилые люди тягла не несут: но это не составляет исключения из общего правила. Городские дворы состоят в тягле потому, что городские люди занимаются промыслами. Служилые же люди живут в городских дворах в интересах службы, а потому и не подлежат окладу.

К числу служилых людей, не подлежащих тяглу с городских дворов, относятся: пищальники, воротники, стрельцы, черкасы, сторожа, садовники княжеские и пр. Точно также не подлежат окладу и осадные дворы дворян, они тоже не для промысла, а для осады, и живут в них только во время осады.

Итак, все население княжений было обязано нести государственные повинности. Это общее правило стоит вне всяких сомнений*. Но из общего правила, во-первых, допускалось множество исключений, во-вторых, разнообразие повинностей приводило к замене одних другими, чем также нарушался принцип общего тягла.

______________________

* Насколько смутны в нашей литературе представления о податных обязанностях населения Московского государства, можно видеть из труда г-на Лаппо-Данилевского "Организация прямого обложения", напечатанного в 1890 г. Первая глава этого сочинения имеет задачу выяснить "распределение податного бремени между отдельными классами населения". В самом ее начале (с.45) высказывается такое общее положение. "Обязанности распадались, как известно, на служебные (военные) и податные. Не было, однако, никакой возможности и даже надобности один и тот же класс обременять исправлением обязанностей, присущих двум разным классам; поэтому люди служилые не выполняли податных обязанностей так же, как люди тяглые — военных". Итак, на разных классах лежат разные обязанности: низший несет податное тягло, высший — военное. В подкрепление своей мысли автор приводит на той же странице и мнение проф. Ключевского, который утверждает, что с объединением Северной Руси поземельные льготы, как последствие обязательной службы служилых людей, стали общим нормальным явлением и получили значение сословных преимуществ служилого класса. Это то же, что говорит и сам г-н Лаппо-Данилевский, т.е. служилые люди с объединения Руси свободны от податных обязанностей.
А вот что мы находим в дальнейшем изложении.
На с.52 читаем: "Наконец, был целый разряд служилых людей, мелких землевладельцев, подлежавших тяглу или поземельному налогу, а потом и подворной подати без всяких ограничений". А на с.54 опять: "Государственная служба освобождала служилых людей от тягла".
На с.209 автор приводит челобитье белозерских помещиков (т.е. служилых людей), из которого делает вывод, "что они платили вдвое менее податей, чем следовало." Итак, служилым людям надо платить подати.
На с.215 нашло себе место известие, что воеводе Головину приказано положить в 1615 г. в сошное письмо земли, розданные в поместья и вотчины, т.е. служилым людям.
На с.245 автор утверждает, что класс средних и мелких землевладельцев (т.е. опять служилых людей) в 1641 г. обращался к государю с просьбами об уплате некоторых податей подворно, сколько за кем крестьянских дворов, а не по писцовым книгам.
На С.312 —читаем: "пятинныя деньги собирались и со служилых людей, занимавшихся промыслами и торговлей".
На с.316 —"В 1623 году велено развести мостовыя деньги на все выти без выбору".
На с.379 — "В слободской украйне городовое и острожное дело выполнялось иногда черкесами, казаками, стрельцами и детьми боярскими".
На С.384: "В царских указах повелевалось иногда "лес сечи (для городового дела) в близях для поспешения в чьих лесах ни буди".
На С.403: "В 1660 г. стрелецкий хлеб с поместий брали в меньшем размере, чем с вотчин патриарших, владычных, монастырских".
На с.405: "В 1670-х годах дворяне и дети боярские били челом государю о том, чтобы стрелецкий хлеб им платить с сошнаго письма, а не с двороваго числа".
На с.408 автор утверждает, что "эти сборы (хлебные запасы) взимались с дворцовых сел, с посадских людей, поместий и вотчин и поземельных владений духовенства".
И так без конца.
Мы не поскупились на выписки, но потому, что приводимые автором материалы прекрасно подтверждают наше мнение. Но как быть с мнением двух почтенных ученых, которое мы привели в начале? Полное несоответствие выводов с документами совершенно непонятно и составляет некоторую тайну произведений этих авторов.
На несостоятельность основных положений г-на Лаппо-Данилевского по вопросу о распределении податного бремени среди населения Московского государства давно уже указано г-ном П.Милюковым в "Спорных вопросах финансовой истории Московского государства" (С.77 и след.).

______________________

Но прежде чем говорить об исключениях из общего тягла, необходимо остановиться еще на одном вопросе.

Из предшествующего мы знаем, что в древности преобладало арендное хозяйство; барщинное начинает принимать большие размеры только с прикрепления крестьян. Ввиду значительного развития аренды возникает вопрос, кто же облагался тяглом и отвечал за правильную его уплату: арендатор или разные виды землевладельцев: своеземцы, вотчинники, помещики и пр.? Старые новгородские описи на этот вопрос не дают ответа. В них показано только число обеж в каждой деревне, но ничего не говорится о том, кто облагается платежом по этим обжам, арендатор или помещик. В позднейших московских описях на это прямо указывается. Описав деревни известного владельца, писец говорит: "Платить ему с 5 четей". Итак, облагается землевладелец, а не крестьянин, съемщик земли. Надо думать, что это старина, и весьма понятно почему. Арендатор некрепок земле, не сегодня-завтра он может уйти. Как же его облагать? Облагается тяглом и отвечает за его исправную уплату всегда сам землевладелец.

В подтверждение сказанного можно привести и свидетельства документов. В договорах о найме земли (порядная) арендаторы иногда говорят, что они принимают на себя и уплату всех государевых податей по волостному расчету. Если наряду с обязанностями, которые съемщик земли принимает на себя по отношению к землевладельцу, надо упомянуть и о том, что он принимает на себя уплату податей, то, конечно, отсюда можно заключить, что уплата податей арендатором при найме земли сама по себе не мыслится, а должна быть оговорена. Что касается тех порядных, которые хранят молчание по вопросу о податях, то мы не решаемся утверждать, что такое молчание надо всегда понимать в смысле свободы арендатора от податей. Если молчание не есть простая небрежность редакции, оно может обусловливаться всем известными местными обычаями, которые в разных местах могли быть очень различны, но говорить о которых не считали нужным.

Имеем и прямые указания на то, что землевладельцы принимают на себя уплату повинностей. В 1599 г. крестьянин Родион порядился у протопопа с братиею на половину деревни вотчины Пречистой Богородицы с таким условием:

"А дань и оброк и всякия государевы разметы платить протопопу с братиею мимо меня".

В 1628 г. другой крестьянин нанял на 10 лет церковную землю и поставил условие:

"В те срочныя лета с тое деревни мне, Василью, не платити ни которых государевых податей".

Около того же времени третий крестьянин порядился у Спасова монастыря на половину деревни, взял льготы на 2 года и в порядной выговорил себе свободу от всяких государевых податей тоже на два года*. Итак, плата податей съемщиков земли, при свободе крестьянского перехода, есть результат соглашения арендатора с землевладельцем. Но тут возникает дальнейший вопрос: кто в действительности несет тягло и кто по обложению платит? Это было очень различно и обусловливалось отношением спроса и предложения земли. Если спрос на землю был велик, землевладелец мог переводить на арендатора все тягло; если — слаб, землевладельцу приходилось выплачивать тягло из своих доходов.

______________________

* Рус. ист. б-ка. Т. XII. Стб. 140. № 12; XIV. Стб. 354. № 140; Акт. тяг. нас. I. № 14. Таких соглашений не воспрещает и статья ц. Судебника (88): "А покои места была рожь его (крестьянина, перешедшаго на землю другого господина) в земли, и он подать цареву и вел. князя платит со ржи". Т.е. платит, если этот платеж согласно порядной, лежит на нем, а не на господине. Эта статья новая; в Судебнике Ивана Васильевича такого правила нет. Можно думать, что в XV в. случаи переноса платежа государственных повинностей на крестьян были редки, а потому законодатель и не находил нужным оговорить их уплату уходящим крестьянином.

______________________

После прикрепления крестьян плата государственного тягла, конечно, всецело упала на крестьянский труд.

Переходим к исключениям. Исключения из общего правила возникали в силу жалованных грамот, которыми отдельным владельцам предоставлялись льготы от повинностей. Эти льготы были так разнообразны, что составить образец одной жалованной грамоты, который включал бы в себе все характерные особенности пожалований, не представляется никакой возможности: что давала одна грамота, то отрицала другая. Наши древности представляют целый ряд таких образцов, который значительно должен увеличиться, если мы ко льготам от податей прибавим еще льготы от княжеского суда. Не имея возможности познакомить читателя с содержанием льготных грамот на одном образце, мы должны войти в подробности их содержания. Оно очень различно, и со многих точек зрения.

В древних памятниках термин жалованная грамота имел очень широкий смысл. Всякая милость князя могла получить форму жалованной грамоты. Если население было недовольно наместником, назначенным князем, жаловалось на его бездеятельность и лихоимство и просило о разрешении заменить его выборными органами, и князь соизволял на это, решение князя выражалось в жалованной грамоте, хотя ею и не предоставлялось никаких льгот от повинностей. Князь жаловал просителей, отменял наместника и дозволял судиться своими выборными. Грамота, которою все это предоставлялось населению, называлась жалованной, иначе уставной грамотой. Предоставление льгот от повинностей есть тоже пожалование; оно обыкновенно соединяется с освобождением пожалованного и от суда княжеских чиновников. Содержание льготных грамот в этом тесном смысле слова мы и будем разбирать, но только в той его части, в которой идет речь о льготах от повинностей.

1. Льготы от повинностей даются самым разнообразным лицам, и большим людям, и маленьким, которые в грамотах называются Федьками, Митьками; даются монастырям, владыкам, митрополиту, рыболовам, крестьянам, служилым людям, боярам. Случается, что пожалование простирается на все имения, чем владеет в известной местности пожалованный; но едва ли не чаще грамоты даются на одно известное владение, на село с деревнями, на несколько деревень, на пустошь. В т.ІІ "Рус. ист. библиотеки" напечатано 11 жалованных грамот можайского князя Андрея Дмитриевича Кириллову монастырю. Между ними есть грамоты на одно село, на одну пустошь, только что князем пожалованную монастырю и еще не имеющую населения. Тут и мотив ясен, хотя и не высказан. Пустошь надо населить; для поощрения притока нового населения и дается льгота от повинностей. Но если льгота дается поименно известным участкам земли, то отсюда следует, что у Кириллова монастыря не было общей льготы, и в Можайском уделе могли быть у него и нельготные имения. Кто-нибудь отказал монастырю имение по душе или монастырь купил у кого-нибудь имение; это будут нельготные имения, ибо у монастыря нет общей льготной грамоты. Он может получить и на эти имения льготу, если князь даст, но пока не получит, они в тягле. Наши льготные грамоты только подтверждают общее правило о тягле.

2. На кого простирается льгота от повинностей, на все население сел, деревень и пустошей или не на все? Это опять чрезвычайно различно. Есть грамоты, в которых льгота дается всем, кто "иметь сидети" в известной деревне; а есть и такие, в которых льгота дается не наличному населению, а только тем, кого владелец вновь призовет к себе со стороны. Иногда число пользующихся льготой ограничивается еще условием, чтобы призванные были из иных княжений, а не из своего. Кроме этих призванных из чужих княжений, льгота распространяется только на тех, кого владельцы "окупив посадят", т.е. на рабов. Если не будет ни призванных из иных княжений, ни рабов, льгота обращается в пустой звук.

3. На какой срок давались льготы; были они вечные или нет? И на этот вопрос тексты отвечают различно. Только в одной грамоте тверского князя, Бориса, нашли мы прямое указание на неизменность жалования.

"Дали мы эту милостыню церкви Святой Богородицы, — говорит князь, — неподвижно, никаким делом не нарушить нам этой милости, ни нашим детям, ни внучатам" (АЭ. I. № 34. 1437—1461).

Та же мысль о неизменности пожалования в других грамотах выражается в иной форме. Перечисление льгот заканчивается иногда такой фразой:

"А на которую грамоту свою грамоту дам, а на сю грамоту грамоты нет".

Этими словами князь обещает не отменять грамоты. Но преемник его, конечно, может отменить льготу. Вот почему пожалованные, обыкновенно, по смерти князяжалователя, просят его преемника переписать жалованную грамоту на свое имя, т.е. вновь пожаловать.

Но есть грамоты, в которых время льготы определено. Льгота дается на 3, на 5, на 10, на 15 лет, по истечении которых пожалованный вступает снова в тягло. Если льгота дается всем вновь перезываемым, откуда бы они ни пришли, то срок определяется, обыкновенно, различно: для перезываемых из своего княжения он короче, для перезываемых из чужих княжений он длиннее. Если для своих 3, для чужих 10 лет; для своих 5, для чужих 10 или 15 лет. В этих случаях, если только удастся перезвать из чужих княжений, льгота оказывает пользу не только льготчику, но и местному князю. Давая льготы, князья не забывают и себя.

4. Какие же льготы даются пожалованным? В этом пункте встречаемся уже с совершенно бесконечным разнообразием. Есть немало грамот, в которых пожалованный освобождается от всяких даней, кормов и сборов судных мужей; но также имеем немало грамот и таких, в которых пожалованный освобождается только от некоторых сборов или, освобождаясь от всяких даней, обязывается делать в казну некоторый взнос деньгами. Приведем несколько примеров неполных льгот.

Нижегородский князь в 1410 г. освободил Благовещенский монастырь от многих сборов, в грамоте перечисленных, но перед этим перечислением делает такую оговорку:

"Коли придет моя дань (татарская), игумен заплатит за них (за монастырских людей) по силе".

Два углицких князя освободили села и деревни Троице-Сергиева монастыря от всяких даней, но обязали монастырь платить в свою казну ежегодный оброк, один князь на Рождество Христово, другой — на Юрьев день весенний и осенний. Тверской Великий князь Борис пожаловал игуменью Сретенского монастыря, освободил от всяких даней, но в конце грамоты прибавил:

"А придет моя дань великаго князя неминучая, и игуменья сберет сама дань с тех людей, да пришлет к моей казне".

Игуменья соберет сама, — это потому, что она не только освобождена от въезда княжеских чиновников, но сотским и старостам запрещено "наряжать ея людей". Итак, невъезд княжеских чиновников не устраняет еще зависимости льготного имения от князя непосредственно. В 1507 г. Великий князь Василий Иванович пожаловал игумена Валаамского монастыря, велел своим новгородским наместникам не брать с крестьян монастырских своих кормов, а также их тиунам и людям поборов своих не брать. Все остальные повинности остались на монастырских крестьянах. А в 1517 г. он освободил от многих перечисленных в грамоте пошлин села и деревни Троице-Сергиева монастыря, "опричь яму и посошныя службы". В Каширском уезде, в Ростовском стану, положены церковные земли в сошное письмо для одного городового дела, а от остальных повинностей освобождены. Эта льгота сделана попам и причетникам церковным "в руги место". То же и в XVII веке. В 1608 г. Воскресенскому монастырю в Соли Галицкой дана свобода от четвертных оброчных денег и пошлин за наместнич доход, а всякие другие подати велено платить, как и иные монастырские вотчины платят. В 1623 г. государь пожаловал новгородского митрополита, освободив его вотчины от всяких податей:

"Оприч ямских денег, стрелецких хлебных запасов, городоваго и острожнаго дела".

В 1637 г. восстановлено действие жалованной в 1622 г. грамоты Тихвинскому Успенскому монастырю, по которой он был освобожден от подможных денег ямским охотникам, но на условии, если будет держать свой ям на 5 дорог*.

______________________

* АЭ. I. №№ 17, 19, 28, 35, 164; II. 85; III. №№ 139, 267; АИ. I. 100; Писц. кн. XVI века. II. Стб. 1431; Рус. ист. б-ка. II. № 255. 1510—1637.

______________________

Итак, освобождение от всяких даней или только от некоторых, условно (за плату оброка, например) или безусловно — существует рядом и встречается с древнейших времен и по XVII век включительно.

И этим еще не исчерпывается все разнообразие содержания жалованных на льготы грамот. Обыкновенно в таких грамотах освобождение от пошлин соединяется с освобождением от суда княжеских чиновников, но в довольно ограниченных размерах: за княжескими чиновниками, в большинстве случаев, остается суд по важнейшим уголовным делам: разбоям и убийствам, а нередко за ними оставляют и кражу с поличным.

Но есть грамоты, в которых делается только освобождение от суда и никакого от пошлин*; и наоборот, есть грамоты с освобождением от одних пошлин**; о них речь будет ниже.

______________________

* Для примера: АЭ. №№ 124, 139, 141, 149, 159, 160, 162, 166 и др. Кажется, сюда же надо отнести и одну из древнейших грамот, напечатанную в "Рус. ист. б-ке". II. № 15. 1397—1432.
** Вот образчик такой односторонней жалованной грамоты: "Пожаловали есмя Новогородскаго уезда... попа Ер. Герасимова и сына его, Исака, в Новогородском уезде... дворцовую волостку... в вотчину со крестьяны и с рыбными ловлями и со всякими угодьи для того: как при Борисе Годунове, при его самохотной державе, злокозненным его умыслом, мать наша, великая государыня старица инока Марфа Ивановна, была сослана в Новогородский уезд... в заточенье, и тот поп Ермолай, памятуя Бога и свою душу... матери нашей... служил и прямил и доброхотствовал во всем... и за то радение и службу пожаловали есмя тое волостку в вотчину... и с тое волостки... дани денежныя и хлебныя и ямския и ни к какому делу посохи, ни ямщины, ни иные ни какие разметы, и посланникам нашим... в тое волостку въезжати не велели, и бояром нашим, и окольничим, и воеводам, и дьякам, и всяким приказным людем — с тое волостки, с их вотчины, наших никаких податей не имати" (АЭ. III. № 151. 1628).

______________________

5. Наконец, в некоторых грамотах встречаем приведенное уже условие:

"А у кого будут, у наших наместников и волостелей, на грамотники грамоты, а на сю мою грамоту грамоты нет"*.

______________________

* АЭ. I. № 164. 1517. В одной из древнейших жалованных грамот это правило выражено так: "А хотя коли повелим имати на тех, у кого будут грамоты наши жалованный, на монастырских людех ни тогды ни кто не емли ничего по сей нашей грамоте". Это еще ясней (АЭ. № 5. 1361).

______________________

Такого рода приписки встречаются в грамотах XIV— XVI веков, но чем ближе к XVII веку, тем реже. Приведенная приписка имеет такой смысл: эта грамота должна иметь силу даже и в том случае, когда будет предписано сделать сбор с грамотников, а другие — теряют в этих случаях свою силу. Итак, данные льготы подлежат отмене, когда князь найдет это нужным, за исключением только тех грамотников, относительно которых сделана особая оговорка. Что льготчики действительно платили, это видно из тех грамот XV, XVI и XVII веков, которые мы привели выше.

Таково наше льготное право. Предоставление льгот духовным учреждениям имело значение благочестивого подвига и должно было войти в практику в очень глубокой древности. Первый христианский князь, устрояя основанную им епископию, не дает ей никаких льгот, а обеспечивает ее содержание из собственных своих доходов. Это очень понятно. Только что основанная епископия не имела ни вотчин, ни жалованных земель; но как скоро они стали скопляться в руках церкви, князья стали давать и льготы для увеличения церковных доходов. Древнейшая из дошедших до нас жалованных грамот соединяет в себе пожалование монастырю рязанским князем и его боярами сел и бортных земель и предоставление ему льгот от суда и даней. Такое же соединенное жалование земель и льгот встречается и в последующее время. Очень можно допустить, что пожалование льгот не всегда обусловливалось челобитьями жалуемых лиц и учреждений, а нередко исходило и от благочестивой инициативы самих князей. Но, конечно, в большинстве случаев челобитье предшествовало пожалованию.

Политическое значение таких пожалований у нас иногда излишне преувеличивается. Несомненно, что предоставление указанных льгот есть уступка князем некоторой части своих державных прав; но едва ли справедливо утверждать, что льготная вотчина становилась государством в государстве, а вотчинник как бы князем. Это можно еще утверждать относительно тех пожалованных, которым предоставлялся суд во всех делах и свобода от всех податей и которые освобождались от действия новых грамот. Но таких льготчиков надо еще поискать; нам не встретился ни один. Наиболее полное определение льгот находим в грамоте Федора Ивановича митрополиту Дионисию на слободку Святославлю. Эта грамота возобновлялась потом всеми последующими государями до Алексея Михайловича включительно. Начало этим льготам положил еще Великий князь Василий Дмитриевич, выменявший у митрополита Киприана город Алексин на слободку Святославлю. Тут было особое основание для княжеской милости. Митрополит уступил князю свой город Алексин, а взамен получил от него слободку, и вот при таком обмене митрополиту и дана была такая полнота льгот, которая редко встречается. Тут было, значит, особое основание для значительных льгот, и тем не менее жалованная грамота не содержит в себе приписки: а на сю грамоту — грамоты нет. А отсюда следует, что слободка Святославля могла быть облагаема повинностями.

От Василия Дмитриевича, выменявшего у митрополита Киприана город Алексин, имеем весьма важный документ, в котором изложены права митрополита Киприана по владению недвижимостью. Этот документ издатели относят к концу XIV века или к самому началу XV века. Митрополиту принадлежал тогда город Лух, церковные села и Константиновский монастырь, извечный митрополичий, тоже с селами. Митрополиту были предоставлены судебные права и льготы от повинностей. Судебные права без ограничений, но если кто будет недоволен митрополичьим наместником или волостелем и будет бить на него челом, великий князь сам его будет судить. Судьи митрополита подлежат, таким образом, ответственности перед князем. И это еще не все. Из монастырских сел от суда княжеских чиновников освобождены только пошлые села, т.е. старинные, уже состоящие за монастырем, а не вновь приобретаемые. Эти последние состоят под общим судом. Льгота от повинностей тоже неполная. И Лух, и церковные села дают дань в татарский выход; а церковные села, кроме того, и ям. В случае войны митрополичьи бояре и слуги должны помогать великому князю. Они выступают под начальством митрополичьего воеводы, но под стягом великого князя. В этом же документе находим такую любопытную справку:

"А что луховцы ставливали хоромы на князя великаго дворе в Володимере, ино то обыскано, что то было учинилося ново, не по пошлине, а нынеча ненадобе луховцам ставити хоромов на вел. князя дворе" (АЭ. I. № 9).

О натуральных повинностях луховцев была сделана справка, причем оказалось, что постановка княжего двора — новость. А другие натуральные повинности? Думаем, что другие, пошлые, могли удержаться, так как о них не сделано оговорки. Итак, в конце XIV века даже владения митрополита не представляли государства в государстве, что же сказать о более мелких людях и о льготах, по суду и по повинностям еще более ограниченных? А были грамоты, которыми льгот от повинностей и вовсе не предоставлялось. Таких ограниченных в каком-либо отношении пожалований большинство. Какая судебная власть этих ограничительных льготчиков? В уголовных делах — кражи без поличного и всякого рода обиды действием и словом, а в гражданских — споры собственных крестьян. А какие у них гражданские споры? Вот и все. Здесь очень далеко "от государства в государстве и как бы княжеской власти"*.

______________________

* В грамотах XV века, напечатанных г-ном Юшковым во II томе "Чтений" за 1898 г., есть 13 льготных грамот, данных разными князьями их вольным слугам. В числе этих 13 грамот— 10 даны на определенный срок, очень различный: есть льготы на 2 года, на 3, самое большое на 10 лет; такой срок встречается в одной только грамоте и относится к крестьянам, которых пожалованный призовет из иных княжений (№№ 4, 7, 8, 10, 11, 14, 15, 16, 26, 27 и 40). Бессрочно льготы от повинностей даны только трем лицам (№№ 23, 31 и 42). Условие о том, что "на сю грамоту грамоты нет", встречается только в одной грамоте, № 10. Наши князья давали своим вольным слугам льготы от повинностей, но нельзя сказать, чтобы они были в этом отношении очень расточительны. Продолжительные сроки в 5, 6, 7, 10 лет даются крестьянам, которых пожалованный призовет из иных княжений. Это население, которого еще нет. Таких крестьян надо еще уметь переманить к себе. Эта льгота ровно ничего не стоит князю. А если крестьяне из иных княжений придут, они приносят князю доход по истечении льготы. Это выгодная для самого князя льгота.
В актах Юшкова есть две льготные грамоты, в которых речь идет о льготах до урочных лет, но самый срок этих урочных лет не указан (№№ 15 и 27). Трудно думать, чтобы был общий срок льгот; это неисправность редакции грамот. Грамота под № 27 особенно неисправна.

______________________

Мы имеем даже случаи пожалования льгот, при которых князь определяет, сколько пожалованный должен получать дохода со своих крестьян. В грамоте звенигородского князя игумену Сторожевского монастыря читаем;

"Чтобы еси на монастырских селех имал: на Рожество Христово, за дань и за все пошлины, с десятины по пяти алтын, да по десяти гривен масла, да по два сыра, да по овчине" и т.д. (АИ. № 100. 1490).

Князь освободил монастырские села от своих даней и пошлин, но не от своей власти.

В жалованных вольным слугам грамотах, в которых дается свобода от суда княжеских чиновников, князья предоставляют иногда недовольным судом пожалованного или его приказчика бить на них челом князю: "А кому будет чего искати на самом (пожалованном) или его прикащике, их сужу яз, князь такой-то, или боярин мой введенный" (АЭ. I. №№ 130 и 132; А. до ю.б. № 31. XX). Суд пожалованного стоит под контролем князя. Пожалованный превращается в княжеского чиновника, а не становится сам "как бы князем".

Какое же это государство в государстве?

Наши жалованные на льготы грамоты порождают массу исключений из общей обязанности нести государственные повинности, но чрезвычайно разнообразных: одни пожалования освобождают от всяких податей, другие только от некоторых; одни бессрочно, другие только на определенный срок; в одних случаях освобождается все население села и деревни, в других только пришлое и т.д. В связи с этими льготами стоит различие белых и черных земель и дворов, белых и черных людей. Что же это за различие?

Начнем со свидетельства памятников более простых и совершенно ясных.

В описании городов XVI века белыми называются дворы осадные, дворы пушкарей, царских кузнецов, кирпичников и пр. Мы уже знаем, что городские дворы всяких служилых людей повинностями не облагались, а потому они и назывались белыми в противоположность дворам, на которых лежали повинности; эти последние назывались тяглыми, черными.

Но милостью князя всякий человек и всякое владение могло получить свободу от повинностей, а потому всякий человек и всякое владение могли сделаться белыми. Это достигалось путем пожалования податных льгот. Иногда все пожалование состояло только в освобождении от повинностей. Таким жалованным грамотам усвоялось и особое наименование обельных грамот, но не всегда; а акт освобождения назывался обелением. Князь предписывал "обелить деревни, всякия подати сложить и из окладу выложить"*. Итак, обеление есть пожалование одних льгот от податей; подсудность же княжеским чиновникам остается в полной неприкосновенности. Но и это специальное пожалование по объему льготы тоже было очень различно. Иногда жаловалась полная свобода от всех податей, иногда только от некоторых. Новгородский митрополит Макарий в 1623 г. получил подтверждение прежних жалованных грамот с 1599 г. В этом подтверждении находим, во-первых, жалованную грамоту с освобождением от суда, за исключением душегубства, разбоя и татьбы с поличным, и от даней, за исключением ямских денег, стрелецких хлебных запасов, городового и острожного дела; и, во-вторых, обельную грамоту, но только на 20 обеж софийской пашни. На эти 20 обеж в 1599 г. он получил обельную грамоту с освобождением от всех податей. Это пожалование и теперь подтверждено. Здесь полное обеление. А в 1550 г. игумену Троице-Сергиева монастыря была дана обельная грамота на городской двор в Москве, но обеление было неполное; монастырь должен был мосты мостить и сторожей к решеткам выставлять**.

______________________

* АИ. III. № 149. 1627.
** АИ. I. № 164; АЭ. III. № 139. В 1613 г. были обелены все монастырские пашни Троице-Сергиева монастыря, но только монастырские, т.е. пашни на монастырь, а не крестьянские. Берем это сведение у г-на Дьяконова (ЖМНП. 1893. VII. С.211).

______________________

Итак, обеление может быть полное и неполное. В последнем случае нет полного противоположения белых земель, дворов, людей —черным. Белые тоже в тягле, но в меньшем. А так как освобождение от податей дается не только обельными грамотами, но и всякими жалованными на льготы, то и эти последние также производят обеление. В этом смысле в Москве было множество обельных людей, земель и дворов. Московские памятники и перечислить их всех не в состоянии. Да и действительно это трудно сделать, ведь жалованные грамоты давались всем, начиная патриархом и кончая крестьянином. Вот для примера два перечисления нетяглых, белых людей и земель. В 1555 г. велено было выписать из писцовых книг Холмского уезда все белые обжи и сохи: помещиков, вотчинников, владыки, монастырей, церковные, земецкие, пятиобежные — и это еще не все, а в конце прибавлено "и всякия белыя обжи и сохи", т.е. у кого бы они ни оказались. В 1670 г. нужно было узнать, кто в Устюжском уезде нетяглые люди купили себе тяглые деревни и угодья после писцов и сравнительно с тяглыми людьми повинностей платят мало или и вовсе не платят. В списке этих нетяглых, т.е. белых людей, находим: монастыри, гостей, людей гостиной сотни, протопопов, попов, дьяконов, церковных причетников, подьячих съезжей избы, посадских людей, и это опять не все, в конце прибавлено "или иных городов белые, а не тяглые люди". И лучше было бы ограничиться этою одною прибавкою, не делая никакого перечисления, ибо невозможно перечислить все разновидности. Крестьян нет ни в том, ни в другом перечислении, а были и крестьяне обельные, они упоминаются в грамоте 1623 г. о сборе с Новгорода мостовых денег. Но уже такова практика московских дьяков; они не умеют говорить языком общих понятий, а все приводят отдельные случаи. Отсюда эти бесконечные перечисления, которые всегда оканчиваются еще и ссылкой на иные случаи*.

______________________

* Доп. к АИ. I. № 78; АЭ. III. № 145; Рус. ист. б-ка. XII. № 100. Стб. 425.

______________________

Наша старинная белизна, следовательно, двоякого происхождения. Во-первых, были белые городские дворы, которые не облагались повинностями по общему правилу, потому что не представляли промышленных заведений: во-вторых, были белые дворы, обжи и сохи потому, что таковыми делались милостью князя. Сюда относятся все обеленные дворы и сохи и все льготные от податей по жалованным грамотам, о чем речь была выше*.

______________________

* Трудно допустить, что термин "черные" люди и земли в противоположность к белым пошел от земель. Скорее надо думать, что он пошел от людей. В наших памятниках наблюдается старинное различие людей на больших и меньших, богатых и бедных. Малые и бедные, конечно, черные, по сравнению с богатыми. От различия людей — легкий переход к различию земли и тягла. Тягло несут все. Исстари натуральное тягло можно переводить на деньги. Но это могут делать только богатые люди. Бедные отправляют тягло натурой. Они рубят лес для города и мостов, строят ограды и пр. Они сами черные, и тягло их черное. Но тягло не на лице, а на хозяйстве и земле, отсюда и земля бедняков черная. Термин "белый" гораздо моложе термина черный. Он образовался как противоположение к готовому уже бытовому понятию.

______________________

Обеление, кажется, происходило всегда по просьбе обеляемого, но так же, как и пожалование, не обнимало непременно всех его владений. В 1588 г. велено, по просьбе игумена Аркажского монастыря, обелить шесть обеж от всех повинностей; а что сверх того будет у монастыря обеж в живущем, с того велено имать всякие государевы подати (АИ. I. № 222). Этим объясняется вышеприведенная грамота, которой предписывается сделать для Холмского уезда выписку белых сох и обеж помещиков, вотчинников и других владельцев. Не все их обжи и сохи белые, а только некоторые, и вот оказалось нужным выяснить их количество.

Мы имеем грамоты, в которых предписывается с белых сох сбирать белые повинности, например, "белый корм". Эти грамоты составляют прекрасное дополнение к тому, что сказано выше о положении льготных владений в Москве. Льготные владения освобождены от повинностей и суда, но не от власти московских князей, а потому, когда оказывается нужным, правительство облагает их сборами. Это и есть то, что мы назвали белыми повинностями и что можно еще назвать белым тяглом. И любопытно, это белое тягло бывает больше черного. Понятно почему. Белые сохи свободны от обыкновенного тягла, а если с них приходится брать чрезвычайное, то его берут с них в большем размере, чем с черных: все же они, сравнительно, окажутся во льготе. В 1545 г. велено было в Новгороде с белых дворов, с нетяглых, со всех, взять с двора по ратнику; а с черных дворов с 5 дворов по ратнику, да с 20 дворов — пуд зелья, со всех дворов, чей двор "ни буди". Порохом обложены все дворы поровну, а ратными людьми белые дворы в пять раз тяжелее. В 1536 г., по уставной Онежской грамоте, черные сохи были обложены кормом наместнику и его людям стоимостью в 12 алтын 5 денег, а в 1555 г. с белых сох Холмского уезда приказано было собрать белого корма по 42 алтына 4 деньги с той же сохи; это в три с половиной раза больше, но это не постоянный корм, а тот постоянный*.

______________________

* АЭ. I. №№ 181 и 205; Доп. к АИ. I. № 78.

______________________

Итак, льготные владения то призываются к платежу повинностей наравне со всеми плательщиками, на что мы указали выше; то платят по особому окладу — иногда высшему, чем обыкновенные плательщики. Отдельные случаи платежа белыми сохами по особому окладу и дали повод к такому выражению в грамотах:

"Платить игумену Иакиму с белыми сохами вместе (у него была жалованная грамота) по тому ж, как и с иных монастырских вотчин наши всякия подати платят" (АЭ. II. 85. 1608).

Т.е. как они платят с белых сох по особым грамотам, данным на жалованные грамоты. Что не все монастырские вотчины были белые, это совершенно ясно из предшествующего изложения. Но в виде иллюстрации, никогда не лишней, я приведу извлечение из переписки устюжских и сольвычегодских монастырей. Она бросает яркий свет на положение дела. В 1661 г. в Устюге была получена грамота великого государя, в которой велено было с монастырских вотчин, с пятидесяти дворов, взять по конному человеку (даточному) с запасами на государеву (ратную) службу, против властелинских и верховских монастырей белых земель. Издан, следовательно, указ о сборе конных ратников с белых сох и прислан к исполнению в устюжские монастыри. Что же оказалось? Оказалось, что устюжские монастыри белых сох вовсе не имеют, у них все земли черные, и они всякие государевы подати платят с черными крестьянами вряд, и в прошлом 1658 г. с них взято в солдаты с четырех дворов по человеку. В 1678 г. то же случилось с полтинными деньгами на жалованье ратным людям. Вот как в Москве плохо знали, где есть белые сохи, и как необходимы были выписи вроде тех, которую в 1555 г. приказано было составить для Холмского уезда. А черных монастырей, которые тянули тягло с черными людьми, в Холмогорской и Устюжской епархиях было много. Вот они: Архангельский, Троицкий, с Гледени, Ивановский, Никольский-Прилуцкий, Телегов, Соловецкая пустынь, Никольской-Коряжский, Введенский, Ратмеровский; девять монастырей, в которых белых сох совсем не было. Они называют себя "черными тяглыми"*. Это понятно, они были очень удалены от центра. Но не в лучшем положении находились иногда и монастыри, имевшие жалованные грамоты. Это объясняется порядками старинного делопроизводства. Списков обеленных сох в приказах не вели, копий с жалованных грамот не оставляли. Если жалованная грамота сгорала, то белые сохи обращались в черные. Так случилось с Воскресенским монастырем в Соли Галицкой. В 1557 г. на Галич приходили казанские люди, монастырь сожгли, старцев побили. В следующем году приехал писец писать земли. Местные крестьяне назвали монастырские деревни черными, писец их так и записал, и они стали тянуть черное тягло; а игумен говорит, что у них была жалованная грамота, да сгорела. Надо думать, что в делопроизводстве о пожаловании льгот не осталось никакого следа об этой грамоте, а потому в приказах и справки не делали; игумену поверили на слово. Это тот Иаким, о котором мы только что говорили. Любопытный образчик неизвестности, кому какое тягло тянуть, представляет царская грамота от 1643 г. В 1642 г. приказано было в Ржеве исправить городскую стену и мост сошными ржевскими людьми, посадом и уездом, а воевода Ив. Гр. Квашнин привлек к этому делу посадских людей города Осташкова, и в том числе патриарших и Иосифова монастыря. Патриаршие и монастырские посадские люди подают челобитье, в котором объясняют, что они свой город Осташков делают, который и теперь нуждается в ремонте, а ремонт Ржева в их тягло не входит. Как поступает московское правительство? Оно спрашивает Квашнина, по какому указу привлек он осташевцев к работам по укреплению Ржева: в московских приказах, надо думать, не было никаких данных для разъяснения этого недоразумения (АЭ. III. №321). Иногда приходилось прибегать к повальному обыску, чтобы узнать, кто какое тягло должен тянуть.

______________________

* Рус. ист. б-ка. XII. №№ 77 и 123.

______________________

Ввиду таких порядков делопроизводства различать на практике белые и черные сохи было нелегко. Затруднение это было особенно велико для городских дворов разных служилых людей, которые писались белыми не по грамотам, а по служебному положению владельцев. Городские тяглые дворы составляли предмет гражданского оборота, они закладывались и продавались. Они могли перейти в руки беломестцев и, действительно, переходили; подлежали они в этом случае тяглу или нет? Конечно, подлежали. В описи города они описаны в числе тяглых и, следовательно, принимаются в расчет при счислении сох и обложении тяглом. Но новые владельцы, как беломестцы, могут распространять и, действительно, распространяют свою белизну и на эти купленные дворы и уклоняются от тягла. Тяглым людям это невыгодно. Отсюда пререкания и жалобы. Правительство принимает сторону тяглых людей и предписывает таким покупщикам тянуть тягло вместе с черными людьми. Такие предписания имеем от ХIV века и до XVII век включительно*. Это совершенно последовательно и правильно. Но, надо думать, правительственные предписания не всегда достигали цели, и беломестцы продолжали уклоняться от тягла. Этим объясняются царские грамоты, которыми посадским людям и волостным крестьянам стали запрещать продавать свои тяглые земли, угодья и торговые и промышленные заведения всяких чинов беломестцам**.

______________________

* Этим объясняется то, что в некоторых местах дворы церковного причта, воротников и других служилых людей — тянут тягло наряду с черными людьми. В Порхове, например, дворы попа, дьякона, воротников и пищальников тянут всякое тягло с черными людьми потому, что "те дворы все стоят на черной земле, тяглой, на посадской и тянут с черными людьми" (АЭ. I. № 205. 1545). В Новгороде поставили новую церковь и около не было пустых мест, а потому причт принужден был жить на черных местах и нести всякое тягло с черными людьми. В 1555 г. он подал великому князю челобитье об отводе белых мест. Велено отвести (Доп. к АИ. I. № 77). А где пустых белых мест не было, там приходилось в таких случаях отводить черные места беломестцам. При описании города Тулы сказано, что два осадных двора князей Голицыных, Андрея и Ивана, исстари были посадские, тяглые.
** Г. гр. и дог. I. № 33; АЭ. III. № 37; Рус. ист. б-ка. XII. № 213.

______________________

Итак, у нас было черное и белое тягло. Тягла эти различались размером повинностей, а не свойствами земель или лиц. То и другое тягло могло лежать на частной земельной собственности и на землях, полученных от государя; то и другое тягло могли тянуть всякие люди, начиная с владыки и бояр и кончая крестьянами. Льготами могли пользоваться также всякие люди. Крестьяне, сидевшие на черных государевых землях, обыкновенно называют себя и земли свои черными, тяглыми; это совершенно верно, но это не значит, что только их земли черные и тяглые; а с другой стороны, были и крестьяне обеленные*.

______________________

* Наше льготное владение далеко не укладывается в рамки западных иммунитетов. Почтенный автор "Иммунитета в удельной России" более занят подбором из наших памятников признаков, сходных с чертами западноевропейского иммунитета, чем изучением характерных особенностей нашего льготного владения. Оно, конечно, представляет явление одного рода с западными иммунитетами, но по своим оригинальным особенностям очень далеко расходится с ним. А потому мы были бы против введения в науку иностранного термина для обозначения наших льготных владений. Русские слова — льготные владения и льготчик — совершенно достаточны и очень хорошо выражают существо дела.

______________________

Такое разнообразие в отправлении общего тягла производят льготы, даруемые милостью князей. Другая причина видоизменений общего тягла заключается в естественных различиях тягла. Были люди, по своему положению или личным свойствам способные нести какое-либо специальное тягло или службу. Например, люди, живущие у озер и рек, как бы предназначены к рыболовному тяглу; знающие плотничье ремесло — к плотничьему и т.д. Такие люди призывались к специальному тяглу, а от других освобождались в большей или меньшей степени, смотря по особенностям случая. Для иллюстрации приведем небольшой ряд таких видоизменений тягла.

В городе Кашире была рыболовная слободка; жителям слободки предоставлено было исключительное право ловить рыбу в местных водах для поставки во дворец и для себя, конечно. За эту поставку они были освобождены от всяких повинностей, кроме городового дела. Рыболовы Федосьина городка не только имели рыбную ловлю, но и пахотную землю, но были освобождены от посошной службы, ямских денег и городового дела; вместо этих повинностей они должны были забивать государев ез (приспособление для рыбной ловли) и платить государю оброк рыбой. Крестьяне Борисоглебской слободы из-за рыбного оброка были освобождены от всякого тягла с городскими и волостными людьми. В той же Кашире было 10 дворов плотников; их в сошное письмо не положили и оброка с них не написали, потому что они плотничают государево дело в Москве и по иным городам, где государь велит. Точно так же ямские земли в сошное письмо не клались*.

______________________

* Писц. кн. XVI в. II. 415, 1302 и след.; Неволин. Прил. 322; АЮ. № 230; АЭ. I. № 324; III. № 170. 1578—1686.

______________________

Ратная повинность лежала на всем населении. Но в Московском государстве с половины XVI века возникает особый класс лиц, специальную обязанность которого составляет военная служба. Точно определить, что это за лица, не так легко, как иногда кажется. Их можно было бы назвать служилыми, они нередко так и называются: но понятие службы обнимает большее число лиц, чем тот класс, о котором мы говорим. Черное тягло тоже своего рода служба, и черные люди — тоже служилые. Крестьяне, продавая свои тяглые деревни, иногда так мотивируют продажу. Они продают потому, что не могли с той земли "службы служить великому князю". Лица рассматриваемого класса еще чаще называются вотчинниками и помещиками. Слово помещик соответствует делу, но не обнимает всего класса. Его дополняют поэтому словом вотчинник. Но понятие вотчинника шире, чем нужно. У членов белого духовенства тоже есть вотчины; даже у крестьян есть вотчины, а военная служба не составляет их специальности. У класса лиц, о котором идет речь, есть один общий признак. Все они — землевладельцы, которые настолько обеспечены землевладением, что могут жить, не прибегая к труду рук своих. Чтобы жить, они могут довольствоваться трудом других людей, принимая на себя только управление своим хозяйством. Вот для этого-то класса и существовала в Москве специальная обязанность военной службы. Эта обязанность не освобождала, однако, подлежащих ей лиц от исполнения других повинностей. Соединение в одном и том же лице общего и специального тягла оправдывается в данном случае некоторой исключительной зажиточностью этих лиц. Снискивая свой хлеб не в поте лица, они были пригодны и к особой специальной военной повинности. Но иногда случалось, что общие повинности взыскивались с них в меньшем размере, чем с других тяглых. Например, в 1688 г. хлебные запасы стрельцам с государевых крестьян взыскивались в размере 2 и 1/8 четверти ржи с двора, а с помещиков и вотчинников только по l 1/2 четверти (АЭ. IV. № 299).

Но среди этого служилого класса были люди, стоявшие в особенно благоприятных условиях, например, бояре (введенные), окольничие, разные приказные чины и пр. Занимая особые должности, они имели и особые доходы. Поэтому случалось, что их облагали не только не ниже обыкновенных тяглых, а выше. В 1637 г. собирали деньги на постройку укреплений против крымских и ногайских татар. С посадских людей и государевых крестьян брали по полтине (100 денег) с чети; с городовых дворян и детей боярских (служилые военные люди) по 10 алт. (60 денег); а с вышеуказанных больше всех, по 20 алтын (120 денег) с чети (АЭ. III. № 268).

Монастыри и владыки также были иногда предметом особого обложения. Многие из них пользовались очень хорошим материальным обеспечением, но специальной военной службы не несли. Они оказывались, таким образом, сравнительно с другими тяглыми людьми, в особенно выгодном положении. Поэтому общее тягло падало на них иногда в более сильной мере, чем на остальных тяглых. Когда с государевых крестьян потребовали по 2 с 1/8 четверти ржи с двора, а со служилых людей только по 1 1/2, владыки и монастырь должны были внести по 3 1/2 четверти.

Наоборот, земли стрельцов, казаков, пушкарей и затинщиков, которые наделялись очень небольшими участками, в сошное письмо вовсе не клались (Времен. 1852. Кн. XIII. 27). Они несли только военную службу, а от тягла были свободны. Служба выборных людей, излюбленных судей, старост, целовальников также освобождала от тягла. Уставные грамоты обещают им, в случае хорошего исполнения их обязанностей, полное освобождение от пошлин и податей (АЭ. I. № 242. 1555). Как приводилось такое обещание в исполнение, этого мы в актах не видали. Выше мы привели указание на обельных крестьян. Это, может быть, и суть бывшие судьи и старосты, обеленные за хорошее исполнение своих должностей.

Все такие замены одних повинностей другими никогда не разумеются сами собой, а установляются особыми распоряжениями. Грамоты, которыми иногда делается такая замена, имеют характер пожалования и по своему содержанию очень близко подходят к жалованным грамотам на льготы, о которых речь была выше. Вот пример. В 1584 г. царь и Великий князь Федор Иванович пожаловал своих рыболовов Борисоглебской слободы, в Ярославском уезде, велел переписать на свое имя их старые грамоты. А в старых их грамотах было написано:

"С городскими им людьми и с волостными не тянуть ни в какие проторы, ни в разметы; а наши наместницы ярославские и волостели едомьские и их тиуны тех моих рыболовей и оброчников не судят ни в чем, опричь одного душегубства, ни кормов своих у них не емлют, ни всылают к ним ни по что".

Это те самые выражения, которые встречаются во всех жалованных грамотах на льготы. Но между этой грамотой и теми есть и существенная разница. Те грамоты ничем не обусловлены, кроме милости княжеской, а эта тем, что "рыболовы на княжеский обиход ловят рыбу". Здесь милость за постоянную услугу, а там только милость.

Тягло, по принципу общее для всего населения, в действительности отличалось величайшей пестротой. Были чисто местные повинности, например, городовое, мостовое дело и множество других, которые отправлялись весьма ограниченным кругом населения. Но и общие чрезвычайно разнообразились в применении, благодаря, с одной стороны, множеству льгот, а с другой — большей приспособленности некоторых тяглецов к некоторому особому виду тягла. Этих различий так много, что их нелегко и перечислить все; а по неполному знанию нашему старой жизни не всегда можно объяснить и причины отклонения от общего правила. Приведенные же примеры дают право утверждать, что вся эта необычайная пестрота тягла вызывалась особенностями древнего быта и стремлением правительства приспособить к ним отбывание повинностей.

Заключаем. В древности тягло лежало не на человеке, а на хозяйстве. Хозяйства же облагались тяглом всякие, кому бы они ни принадлежали. Наличность церковных учреждений и людей, оказавших князьям услуги, повела к установлению льготных владений. В настоящее время общеполезные учреждения и заслуженные люди содержатся на счет доходов казны. Князья небольших княжений-волостей не имели для этого достаточных средств. Вот почему они обращались к пожалованию льгот от повинностей. Они жаловали и земли, но нередко пустые; льгота была нужна и в этих случаях для привлечения на пустые земли населения. Благодаря льготам появилось различие черного и белого тягла. Льготные владения не абсолютно освобождались от тягла. За небольшими исключениями и те, которые получали свободу от всякого тягла, могли быть призываемы к отбыванию повинностей, если князь находил это нужным. Различие черных и белых не стоит ни в какой связи с сословным различием лиц. В феодальной Европе высший класс, феодалы (les nobles), были свободны от налогов, они делали своим сюзеренам только подарки в известных случаях; налоги же лежали на крестьянах (les roturiers) и рабах. У нас налоги платили и бояре введенные, и даже спуста, и по окладу старост и целовальников, т.е. крестьян.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Окладные единицы

Для определения размера повинностей, падавших на отдельных плательщиков, в древности существовали особые окладные единицы. Эти единицы различались по месту и времени. Новгородские — не совпадали с московскими; а в Москве с течением времени возникали новые, которые не вытесняли, однако, старых, а действовали наряду с ними. Кроме новгородских и московских, были, конечно, свои единицы обложения в Твери и других княжениях, но о них не осталось никакого следа в известных нам памятниках. Великий князь Иван Васильевич, присоединив Тверь к Москве, приказал тверские земли писать по-московски в сохи (ПСЛ. Т. VIII. 1492).

Древнейшей нам известной окладной единицей является двор; о нем говорит еще начальный летописец. Поляне, северяне и вятичи много лет платили дань хазарам по беле и веверице "от дыма". Под дымом, конечно, разумеется — двор. Этот двор, символизируемый дымом, остается окладной единицей в течение всей нашей истории. Еще в памятниках XVII века налог на дворы носит наименование "подымного"*. С течением времени появляются новые и более искусственные единицы, в Новгороде — обжа и соха, в Москве большая соха, а еще позднее — выть и дворовая четверть. Но московская соха не вытесняет двора и новгородской обжи и сохи, а дворовая четверть существует рядом с сохой и двором. Москва не отменила и обжи, она облагает по обжам еще в XVII веке. К старым окладным единицам Москва присоединяет новые не для замены старых, а в виде попытки отыскать более удобный способ обложения.

______________________

* Берем это указание у г-на Милюкова (Гос. хозяйство. Прим, на с.67), в котором приведено архивное известие.

______________________

Начнем наш обзор окладных единиц с новгородской обжи.

В Новгороде обжа была не только окладной и платежной единицей, о чем речь шла в предшествовавшей главе, но и определенной земельной мерой. Это совершенно ясно из старых новгородских писцовых книг. В них нередко встречаем такие описания:

"А деревень пустых: деревня Дмитрове — пуста, а писана была обжею; пустошь Кривско, а писана была обжею; а земли под обеими на обжу". Или: "Деревни Стройково, Маковища, Дукле, Чулково — пусты; писаны были шестью обжами, а земли под ними на три обжи" (I. 46, 261 и в других местах).

Здесь упоминаются две разных обжи: одна — идеальная единица обложения, другая — реальная мера земли. Деревня может иметь земли мерою всего пол-обжи, но писец может описать ее, по состоянию ее хозяйства, в целую обжу. Итак, обжа и обжа не одно и то же. Как велика новгородская обжа в смысле земельной меры, этого мы не знаем. Но оклад делается не по земельной мере, не по количеству земли, а по другому признаку. Выше мы указали, что этот другой признак есть состояние хозяйства, измеряемое количеством лошадей. Однолошадное сельское хозяйство и есть окладная единица, обжа. В этом смысле платежная и окладная единица могут иногда сходиться, но они не всегда совпадают.

Когда отдельный крестьянский двор представляет однолошадное хозяйство, двор есть обжа, а обжа в одно и то же время и окладная, и платежная единица. Этот новгородский двор-обжа может быть сближен с двором-дымом начальной летописи, а обежная дань с подымной. Но были богатые дворы, с двумя, тремя и более лошадей. В этих случаях окладная единица расходилась с платежной. Окладная останется та же, дань будет назначена с каждой обжи, т.е. с каждого однолошадного хозяйства; а платежной единицей будет один двор, но с двумя, тремя и более лошадей. Вот почему в писцовых книгах на один двор приходится не всегда одна обжа, а нередко две, три и более. И наоборот, на одну обжу приходится иногда два двора, на две — три и т.д., на семь — девять дворов. Здесь опять окладная единица расходится с платежной, но в другом направлении. Были безлошадные дворы. Безлошадное хозяйство не составляло целой обжи, а некоторую ее долю. Вот почему число обеж в этих случаях меньше числа дворов.

Итак, окладная обжа то совпадает с платежной, и в этом случае она равняется двору, то нет, и в этом случае то один двор кладется в несколько обеж, то несколько дворов в одну.

Три обжи составляют одну новгородскую соху. И обжа, и соха новгородская представляются сравнительно очень небольшими окладными единицами. Мы не можем перевести их на определенную земельную меру; но небольшие их размеры достаточно выясняются тем, что обжа сводится к одному крестьянскому двору с однолошадным хозяйством, а соха к трем.

Москва, присоединив Новгород, удержала и не только для новгородских пятин, но и для других старинных владений Новгорода, обжи и новгородские сохи. Писцовые книги второй половины XVI века имеют дело с обжами и мелкими сохами. Поместья служилым людям за то же время отводятся в обжах. Обжи существуют и в XVII веке. Дани и оброки в начале этого века уплачиваются с обеж. В 1606 г. в Соли-Вычегодской ратных людей собирают еще с малой сошки*.

______________________

* Новг. писц. кн. Т.ІV; Неволин. Прил.; АЮ. № 209. IX, XIV; АИ. II. 109; Доп. к АИ. I. № 51. XVII; № 52. IV, VI, VII. 1553—1611.

______________________

Москва, удержав новгородские обжи и сохи, произвела в них, однако, весьма существенное изменение. Она перевела их на определенную земельную меру. Когда именно это случилось, этого нельзя сказать с полною точностью. Но есть достаточное основание думать, что в средине XVI века это превращение было уже совершившимся фактом. В 1555 г. поместья в Новгороде отводятся в обжах. Один помещик, наделенный землей в обжах, просит о разрешении произвести с соседом обмен шести обеж. Ему это разрешается, но на условии, чтобы "меновыя обжи землею и пашнею и всякими угодьи и доходом были ровны" (Доп. к АН. I. № 52. V). Ясно, здесь обжа есть определенная мера земли. В Москве в это время размер поместья определялся в четях, а потому и обжи пришлось перевести в чети.

Что касается размера, данного московским правительством новгородской обже, то есть основание думать, что этот размер в разное время определялся различно. В 1566 г. на обжу клали по 12 четвертей, а в 1581 г. только по 10, т.е. по 5 десятин в поле*. Соха по этому расчету будет иметь 15 десятин в поле. Размер небольшой и, конечно, был определен применительно к новгородским порядкам. Московская соха была гораздо больше. В противоположность с нею новгородская называется малой сохой, или сошкой. Новгородская соха в 30 четвертей или 15 десятин существует еще и в XVII веке (АИ. III. № 139. 1626).

______________________

* Указание на последний размер обжи находим в писцовых книгах 1581 г. (Неволин. Прил. 70). — Г-н Дьяконов приводит из документов архива Министерства юстиции сведение, что в 1581 г. "по приговору бояр, князя А.М.Трубецкаго с товарищами, да думных дворян и дьяков Андрея Щелкалова да Аф. Демьянова с товарищами, писано на обжу по 10 четей". Из того же архива он приводит сведение и о 12 четях на обжу доброй земли, 16—средней и 20 худой (ЖМНП. 1893. VII. 214—215). Размеры земельных площадей, при недостаточных способах измерения, не могли иметь большой точности, а потому и практическое значение их было, конечно, очень условное.

______________________

Наличность двух разных сох, московской и новгородской, большой и малой, вызвала необходимость определить их взаимное отношение. Первое, нам встретившееся, определение этого отношения относится к тому же времени, к которому относится древнейшее указание на перевод обеж на определенную меру земли, к 1555 г. В этом году приказано было с 10 новгородских сошек собирать такой же корм, какой собирают с одной московской; 10 новгородских сошек были, таким образом, приравнены одной московской, к которой мы и переходим.

Древнейшее указание на то, что такое московская соха, находим в духовных завещаниях Великих князей Василия Дмитриевича (1423) и Василия Васильевича (1462)*. Распределив свои владения между наследниками, князья приказывают им послать в свои уделы писцов, которые должны описать их владения и по тому письму обложить по сохам, по людям, по силе. Известие краткое, но достаточно ясное. Князья ничего не узаконяют нового, они говорят о порядке вещей всем известном, а потому выражаются коротко. Дело идет о распределении татарской дани между вновь созданными уделами. Вот для этого-то и нужно произвести новую опись, которая в завещании и предписывается. Самая же опись производится по старому, давно установившемуся порядку, о котором нет надобности распространяться. Что же это за порядок? Плательщики кладутся в сохи, смотря по людям, по их силе. Итак, в Москве, как и в Новгороде, древнейшая единица обложения определяется не мерою земли, а состоянием хозяйства людей, их экономическою силою. В Новгороде состояние хозяйства измерялось некоторыми общими внешними признаками, а в Москве? Мы уже знаем, что в Москве таких общих внешних признаков не было; состояние хозяйства плательщика измерялось в каждом отдельном случае индивидуально, согласно показаниям выборных людей, целовальников. Так поступали при определении платежной способности каждого отдельного тяглеца, так же должны были поступать и писцы при составлении окладных единиц, т.е. сох. Они призывались к этой важной функции тоже под крестным целованием. Писцы, конечно, действовали не одни и не тайно; опись и положение в соху производились на глазах заинтересованного, его соседей, местных крестьян и старост; но писцам принадлежало решающее слово. В их руках была весьма значительная власть. Они не переписывали только существующее, но налагали повинности, и нередко, и на такие поселения, которые их прежде не платили (Калачов. II. 310, 340, 361, 395), и наоборот, освобождали от тягла, когда находили это нужным. В 1560 г. покровский поп села Сухарина, у которого было собственной земли 25 четвертей, обратился к государевым писцам с челобитьем и сказал: приход его беден; руги денежной и хлебной он не получает, вино, воск, ладан и все, что нужно на церковное строение, он покупает на свой счет, а с своей деревни платит ямские повинности, но впредь платить их не может. Писцы, П.М.Свечин с товарищами, выслушав это челобитье, приписали поповскую деревню к церкви Покрова Св. Богородицы на церковное строение, а великого князя оброк, пошлины, ямские деньги и всякие подати сложили, потому что "в сошное письмо не пригодится, а та бы церковь без пенья не была" (Калачов. II. 313). Вот какая власть была у писцов: они освобождают частную собственность от тягла, т.е. вовсе не кладут ее в сошное письмо по своему усмотрению.

______________________

* Татищев приводит более древнее известие о сохах: в 1275 г. Великий князь Василий Ярославич возил в Орду дань по полугривне с сохи, "а в сохе числиша два мужа работника". Ввиду невозможности сверить это известие с источником, из которого оно заимствовано, мы лишены возможности поставить его в связь с другими известиями.

______________________

Итак, первоначально московские сохи не определялись размерами поземельного владения. В предписанное духовной грамотой описание уделов входило описание земель частных владений, числа дворов и людей: пашня каждого такого хозяйства клалась в сохи, но сохи определялись не количеством четвертей пашни, а общим состоянием хозяйства. Как были велики такие сохи, этого, за отсутствием данных для древнейшего времени, мы не имеем возможности определить. Трудно, однако, думать, чтобы первоначально они были велики и очень удалялись от размеров старых новгородских сох*. Только в XVI веке они достигают значительной величины, до 600 и более четей на соху.

______________________

* Проф. Милюков в одной рукописной сотной Владимирского уезда 1544 г. после перечисления дворов и количества сошного письма нашел такую приписку: "Деревня Кучино со князем Александром Дручким в споре а пашет ее князь Александр, а в соху положена однокольцом пол-пол-пол-чети сохи" (Вопросы. 47). Эта приписка им превосходно истолкована. Одноколец —есть владелец колышки или телеги. Он приравнен 1/32 сохи. На соху, следовательно, полагается — 32 однокольца. Здесь соха определена количеством крестьянских хозяйств (у автора — рабочих сел). Это все можно принять, как указание на один из способов древнейшего определения сохи. Далее, 32 однокольца дают автору возможность сблизить московскую соху с новгородской. Новгородская соха состоит из 3 обеж, т.е. из 3 хозяев (у него — конных работников); а десять малых сошек, или 30 хозяев, равны одной московской сохе, или 30 — 32 однокольцам. Таким образом, получает свое объяснение приравнивание 10 сошек одной большой сохе, а при переводе на чети оно теряет всякий смысл, ибо 300 четей оказываются равными 600, 800 и более до 1200. Но в конце XVI века 300 четей = 600 = 800 и т.д. Все это исторические наросты, потерявшие свой первоначальный смысл.

______________________

Предоставление писцам права класть пашню отдельных имений в сохи по особенностям хозяйства должно было повести к появлению сох самых различных размеров. Так это и было в действительности. Доказательство этому представляет самая древнейшая из известных нам писцовых книг. Мы разумеем писцовую книгу Тверского уезда, написанную ранее 1540 г. У нас есть писцовые книги, в которых пашни вовсе не кладутся в сошное письмо; эту же книгу надо назвать книгой сошного письма по преимуществу. В ней иногда отсутствует описание количества земли, ее качества и пр.,* но сошное письмо есть всегда. Мы нашли только одно отступление от этого общего правила. При описании деревни церкви Св. Иоанна на Городке прямо сказано: "и та деревня в сошное письмо не положена" (160) потому, конечно, что это церковная земля. Итак, это книга положения в сошное письмо. Вот какие находим в ней цифры четей пашни на соху:

______________________

* Например: с. 159, 180, 194—8, 224, 227, 230, 240, 243, 254, 272.

______________________

Для вотчинных земель добрых: 591, 656, 1968 четей.
средних: 256, 264, 404, 512, 620, 720, 800, 828, 912, 960, 1200, 1296.
песчаных и каменистых: 400, 512, 720, 1104, 1120*.

Для поместных — средних: 360, 416, 543, 699, 752, 816, 864, 876, 996, 1008**.

Для владычных — средних: 563 и 613 (203).

Для монастырских — добрых: 600 (152).
средних: 437,457, 672, 852.
худых: 450 (176).

Для церковных добрых: 504, 784.
средних: 600.
каменистых и песчаных: 544, 600.

Для черных добрых: 391.
средних: 495***.

______________________

* Калачов. II. 161—3, 258—260.
**Калачов. II. 141, 143, 154, 164, 166, 167, 183, 248, 250—252. Далее цифры в скобках означают страницы.
*** Калачов. II. 159, 161, 175—177. Такие же данные нашел г-н Милюков в архивных документах Министерства юстиции. В 1553 г. в одном и том же поместье Галицкого уезда в соху кладут 984 четьи и 1080; в поместье Костромского уезда— 720 и 630 (Спорн. вопр. С.42).

______________________

Итак, еще в конце первой половины XVI века пашни кладутся в сохи не по количеству распаханной земли, а смотря по людям и их хозяйственной силе.

Теоретически это совершеннейший порядок обложения, какой только себе можно представить. Но на практике он мог вести к большим неудобствам и даже злоупотреблениям.

Вот почему с этой идеальной окладной единицей случилось то же, что и с платежной: она стала переходить в определенную меру земли. Когда такой переход начался, этого тоже нельзя определить с полною точностью. На основании писцовых книг второй половины XVI века можно думать, что писцам даются уже определенные указания относительно того, сколько четвертей пашни надо класть в соху, но различные для разных разрядов лиц и для разных местностей. В значительном большинстве случаев вотчинные, поместные и черные сохи оказываются равными 800 четям, монастырские — 600 (добр. з.). Но и во второй половине XVI века наблюдаем значительные отступления от такого размера. Приведем несколько примеров.

Московский уезд.

Поместные земли добрые: 544 (31), 672 (37), 720 (38), 880 (32), 888 (37), 925 (26, 30).

Монастырские — средние: 924 (280)*.

Коломенский уезд.

Поместные земли добрые: 704 (335), 768 (483, 503), 936 (335), 962 и 972 (483).

Коломенская писцовая книга занимает всего 320 с., в ней описано более 213 владений; но сошное письмо показано только у 8 человек, и из этого числа только у двух сохи оказались в 800 четей доброй земли. Таким образом, здесь большинство — в отступлениях от предполагаемого правила.

Тульский уезд.

Поместные земли добрые: 720 (1103), 744 (1102), 888 (1112), 960 (1102).

Орловский уезд.

Поместные земли добрые: 736 (853), 860 (854).

______________________

* Цифры в скобках означают с. Калач. изд.

______________________

Надо думать, что наказы писцам и в конце XVI века не были безусловны, а предоставляли им еще значительную долю усмотрения. Наблюдаемая в очень многих случаях норма, 800 четей для служилых людей и черных и 600 для монастырей, свидетельствует о том, что правительство, определяя размер сохи, руководствовалось не желанием вообще объединить этот размер, а приспособить сошное обложение к особенностям положения разных классов плательщиков, и сообразовалось с тяжестью лежащего на них тягла. Духовные учреждения сравнительно со служилыми и черными людьми были в выгоднейшем положении, а потому их сохи были мельче, чем и достигалось некоторое уравнение их с классами сильнее обложенными. Тут слышится опять старина: индивидуализация обложения, но не по отдельным хозяйствам, а по классам лиц. Но в отдельных случаях и от этой поразрядной или классной нормы делались отступления. По одной сотной Белоозера 1587 г. в бывшей вотчине боярина Ив. Пет. Федорова в соху клали средней земли — 400 четвертей. А в монастырской вотчине Кириллова монастыря по сотной тоже конца XVI века 688 четей сочтены в три сохи: на соху придется менее 300 четвертей. В 1597 г. вотчины Троице-Сергиева монастыря, по указу Федора Ивановича, положены были против поместных и вотчинных земель: добрая — земля в 800 чет., средняя — в 1000, худая — в 1200. А в 1613 г. Михаил Федорович велел все земли Троице-Сергиева монастыря класть в 800 четей без наддачи, т.е. сократил льготу своего предшественника*. В данном случае монастырские сохи сближены с поместными, вотчинными и черными. А вот пример обратного сближения черных сох с монастырскими. От 1585 г. имеем опись рыболовов Федосьина городка. Их земли положены в соху по размеру монастырских: средней земли 700, худой — 800, (Калачов. II. 415). Можно думать, что при каждой описи правительство в наказах писцам определяло, что и как класть в сохи. Если такого определения не было сделано, писцы обращались в Москву и спрашивали, сколько чего класть в соху. Так поступили писцы Нижнего Новгорода, описывавшие этот город в 1623 г. (Рус. ист. б-ка. Т.ХVІІ. С. 191). К сожалению, наказы писцам нам до сих пор неизвестны.

______________________

* Берем эти сведения у г-на Дьяконова, он нашел их в арх. материалах М-ва юстиции (ЖМНП. 1899. Т. VII. С. 211, 216).

______________________

Указанное разнообразие размеров сох увеличивается еще тем, что в пределах старинных владений Новгорода применялась малая соха всего в 300 четей. Но и размеры этой сохи не сохранились неизменно. В Хлыновском и Слободском уездах в 1601 г. на соху приходилось всего 100 четвертей (там же, с.215). Так разнообразны размеры московских сох в XVI веке; не достигают они единства и в следующем. В XVII веке дворцовой доброй земли клалось в сохи от 600 до 800 четей, черной от 500 до 800, вотчинной и поместной от 800 до 900*. Соха монастырской средней земли в Устюжской епархии в 1626 г. равнялась всего 105 четям (Рус. ист. б-ка. Т. ХIV. № 34), в то же самое время к другим местностям новгородских владений были применяемы московские сохи. Земли государевых крестьян Сумерской волости были положены по 800 четей доброй земли в соху (Неволин. Прил. 130). Итак, московское сошное письмо представляет значительное разнообразие и в XVI, и в XVII веках. Были, значит, причины, которые заставляли во второй половине XVI века и в XVII веке мириться с этим разнообразием и не делали настоятельного вопроса из объединения размеров сох. Эти причины заключались в том, что во второй половине XVI века сошное письмо выходило из употребления и заменялось обложением по четям. Это выяснится из ближайшего рассмотрения частностей сошного письма.

______________________

* Берем эти данные у г-на Лаппо-Данилевского, который выписал их из разных архивных материалов (Прям. облож. 520).

______________________

Писцы клали в сошное письмо каждое отдельное имение особо. Они перечисляли число деревень в каждом имении, дворов в деревне, количество пашни паханой, перелога, дикого поля и пр. в четях, сена в копнах, лесу в десятинах и затем делали расчет, сколько сох или долей сохи составляет это имение. При больших размерах московских сох второй половины XVI века отдельное имение, обыкновенно, составляло не целую соху, а некоторую ее дробную часть. Писцам для каждого имения приходилось вычислить, какую дробь сохи оно составляет. По тогдашней сельскохозяйственной арифметике признавались только такие дроби сохи: половина, четверть, восьмая, шестнадцатая и тридцать вторая и треть, шестая, двенадцатая и двадцать четвертая. Других дробей не знали. А писалось это так: "А сошнаго письма пол пол чети и пол пол пол трети сохи" или "пол сохи без пол пол чети сохи". Понятно, что при таком счислении в действительности оказывались остатки четей против показанного сошного письма или вычисленное сошное письмо было больше действительности. В таких случаях прибавляли: "А не дошло до сошнаго письма 3 чети" или "А перешло за сошным письмом 3 чети". Итак, писцы должны были пересчитать все деревни, дворы в них, перемерить все земли и вычислить долю сошного письма для каждого имения. Это очень большая работа. При оценке ее надо иметь еще в виду недостатки тогдашней землемерной техники и математического образования.

Описи от времени до времени повторялись. Для производства новой описи писцам давали в руководство копии с предшествующих писцовых книг; это так называемые "приправочные книги". При новой описи писцы делают иногда сравнения со старой и указывают на последовавшие с течением времени изменения. Особенно ценны указания в итогах на прибыль и убыль населения, на распашку новых земель и на переход впусте прежде бывших в обработке.

Между двумя описями часть имения могла перейти в другие руки. Несмотря на это, оно нередко и новым писцом кладется в сошное письмо в старом составе. В этих случаях деревни разных владельцев в сошное письмо кладутся вместе.

Возникает такой вопрос. У каждого владельца могут быть пустые земли и возделанные — разного характера: одни могут лежать при деревне и состоять в трехпольном хозяйстве, это так называемая "паханая пашня", другие он может пахать наездом, наконец, у него может быть переложная пашня и пашня в лесу. Что же кладется в соху? Так как соха есть окладная единица, а повинности лежат на живущей пашне, то в соху надо класть только живущую пашню. Это совершенно понятно. Как же поступают писцы?

Практика писцов чрезвычайно разнообразна. Старые писцы описывали и клали в сохи только жилые деревни. Так поступали писцы, описывавшие новгородские пятины в конце XV века. О пустых деревнях они только упоминают, что эти деревни были (т.е. прежде) положены в обжи, но сами не кладут их в обжи. Так же поступают писцы, описывавшие тверские земли в первой половине XVI века. В этой писцовой книге речь идет только о жилых деревнях и о пашне паханой; эти жилые деревни и кладутся в сошное письмо*. Иначе ведут опись писцы конца XVI века. Они кладут в сохи не одну пашню паханую при живущей деревне, но и перелог, и пустоши, и наезд. У них вследствие этого получаются сохи живущие и пустые, сохи пашни паханой и перелога, который в Москве в оклад не шел. Это существенное изменение старого порядка сошного письма. Положение в сохи, как мы видели, возникло для обложения данью; а здесь в сохи кладутся и земли, которые данью не облагались: перелог, наезд, пустоши. Произошли, стало быть, какие-то изменения, которые дали описательной работе писцов несколько другой характер. Сошное письмо не отменено, но к нему присоединилось еще что-то новое. Действительно, в промежуток времени, с первой половины XV века, когда сошное письмо, конечно, не было новостью, и до конца XVI века, у нас произошло немало существенных перемен в правах и обязанностях населения. Вольная служба перешла в обязательную, размеры обязательной службы были определены размерами поземельных владений в четях: наряду со своеземцами появились помещики. Для устройства военной службы, развитие которой было так необходимо в целях объединения России, московские князья стали наделять служилых людей своими землями. На все такие данные земли, дачи, поместья и на старинные вотчины своеземцев рядом со старым тяглом легло новое — обязательная военная служба. Все эти перемены не могли не отразиться и на порядке описи имений.

______________________

* Калачов. II. Только один раз мы заметили упоминание о пустых деревнях (209).

______________________

В книге сошного письма находим такое наставление писцам:

"А как у книжной справки сядут писцы справлять и преж выписывать из всяких крепостей и из сказок помещиковых и вотчиниковых... на перечень... статьями, что кому именем оклад, и что за кем именем в поместьи или в вотчине, по его сказке и по крепостям, в тот его оклад в дачах порознь живущих сел и деревень... и пустых сел и деревень".

Далее составитель книги сошного письма советует описывать, сколько за кем сел и деревень в живущем и впусте и вычислять сохи для живущего и для пуста*.

______________________

* Временник. XVII. 37 и след.

______________________

Итак, первое дело писцов, по этому наставлению, состоит в том, чтобы выяснить, какой кому положен оклад, и кто чем в этот оклад владеет в действительности и по каким актам. Это мысль совершенно новая. Оклад, о котором здесь идет речь, есть поместный оклад, который был различен, смотря по отеческой чести служилого человека и личным его заслугам. При старой описи не возникало никаких вопросов об окладе, а также и об актах укрепления. Это было безразлично для целей старой описи: кто чем владеет, тот с того и плати. Теперь дело другое: устрояя службу, правительство берет на себя и обеспечение служилых людей. Каждый из них должен иметь "оклад", с которого мог бы отправлять свою службу. Сошная книга объясняет, зачем нужно приводить документы: "чтобы не было потом спору". Итак, к старой цели сошного письма присоединилась теперь новая: опись поместий в полном их составе, жилое и пустоши, чтобы знать, кто чем наделен. Последовательное применение к новой описи правил старой привело к положению в сохи не только живущего, но и пустошей. В этом высказалось неумение автора книги сошного письма разумно применить старые порядки к требованиям нового времени. Он большой рутинер. Класть в сошное письмо пустоши и теперь не было надобности. Это чистая рутина.

Но когда же возникла указанная новость описей? На этот вопрос нельзя отвечать с совершенною точностью. Книга сошного письма, из которой мы сделали выписку, написана в 1629 г., а более старых мы не имеем. Профессор П. Милюков высказывает мысль, что книги сошного письма возникли в половине XVI века, и делает попытку восстановить их первоначальное содержание. Попытка чрезвычайно почтенная. Не может быть никакого сомнения в том, что книги сошного письма возникли не в XVII веке, а гораздо раньше. В XVII веке они не столько действительность, сколько пережиток старины. Книги эти представляют наставление о том, как описывать земли и класть их в сохи. Такие наставления должны были появиться при первом возникновении сошного письма. По мере изменения в целях описи земельных имений должны были изменяться и эти наставления. К решению вопроса о том, когда должны были появиться указанные нами новости, мы пойдем не от содержания книг сошного письма, а от появления фактов, которые должны были вызвать новости в их содержании. Новости, о которых идет речь, сделались очевидными уже во второй половине XV века. С Великого князя Ивана Васильевича наделение поместьями стало правительственной системой. С этого времени могли уже появиться и новые описи, и новые руководства для их составления. От половины XVI века имеем и официальное указание на необходимость описывать имения согласно с новыми условиями жизни, о чем скажем ниже.

Массовая раздача поместий должна была вызвать описи их раздачи. Пример такой раздаточной описи дает первая тверская писцовая книга 1539 г.* Описи по отдельным участкам носят здесь такой заголовок: "Волость Захожье, а в ней великого государя села и деревни дворцовые, а розданы помещикам". Или: "Книги Микулинские четвертные, а в них великого князя села и деревни дворцовые, а розданы помещикам". Затем идет имя помещика, название данных ему деревень, перечисление дворов, иногда число крестьян и людей, количества земли в четвертях, сена в копнах, а сошного письма вовсе нет. Понятно почему: это опись раздачи и только. Розданные деревни, конечно, были уже положены в сошное письмо, и повторения не требовалось.

______________________

* Напечатана у Калачова. II. С. 40—140.

______________________

От второй половины XVI века дошли до нас и описи раздачи, и окладные книги, в которых деревни кладутся в сошное письмо, иногда по указанному выше образцу: показывается сошное письмо в живущем и впусте, а иногда и совершенно иначе. Предписания книги сошного письма, следовательно, не обязательны? Конечно, ведь это не указ царя, состоявшийся по приговору бояр или и без их приговора. Это учебная книга, составленная знающим человеком, в которой отразились его личные взгляды, не более. Писцы, знакомые с нею и согласные с высказанными в ней советами, могли описывать согласно ее указаниям; кто смотрел на дело иначе, мог писать по-своему. Вот почему, думаем, описи конца XVI века и представляют большое разнообразие. Указных предписаний, надо думать, не было; все решалось практикой. Преобладание практики, а не общих правительственных распоряжений, составляет характерную особенность московского управления.

Рассмотрим же эту практику, она незаметно вырабатывает совершенно новый порядок обложения. Но приказной рутины и в этой практике чрезвычайно много.

Мы имеем несколько описей Московского уезда, с них и начнем. Они выпадают на время от 1574 г. по 1584 г. (Калачов. I). В большинстве случаев в них речь идет о землях, розданных в поместья, но встречаются и вотчины. В поместья роздано множество пустошей с переложною пашней. Не все, но очень многие пустоши положены в сошное письмо "в пусте" с прибавкой: "и оклад его сполна весь"; это, следовательно, опись поместной дачи. Сошное письмо пустошей чистая рутина, не имеющая практического смысла. Величайшим рутинером оказался писец М.А. Хлопов, он положил в сошное письмо даже пустые поместные земли, которые никто в поместье не взял, а стало быть, и облагать было некого, и оброчные, которые тоже в поместья не были взяты, а потому сданы в оброк. Такие земли, как было указано в своем месте, тягла не тянут, а Хлопов и их положил в сошное письмо*. Другие писцы Московского уезда были рассудительнее и земель, в поместье не розданных, в сошное письмо не клали. Так же рассудительно поступил и И.Жеребцов, описывавший Тульский уезд и в 1589 г.**

______________________

* Калачов. I. 116, 120, 155, 160, 167.
** Там же. С. 1; Т. II. С. 1152, 1202.

______________________

У некоторых помещиков, кроме перелога, оказалась "пашня паханая". Она так описывается:

"А сошнаго письма пол четверти сохи, и оклад его учинен сполна; из того числа пашни паханые 5 четьи" (22).

В сошное письмо здесь положена вся земля, а это сплошь пустоши с переложной пашней; "пашня паханая" в количестве 5 четей оказалась только в одной деревне Сазоново, она и выделена из общего числа и показана особо. С какой целью? Платеж повинностей лежит не на пустошах, а на жилой пашне, вот почему 5 четей пашни паханой и показаны особо. Только эти 5 четей и подлежат обложению, а не полчетверти сохи перелога. Мы тут наблюдаем переход к новому порядку обложения по четям, а не по сохам. В начале описи Московского уезда встречаем несколько вотчин и купель: Н.Д. Юрьева, Ф.В. Шереметева, подьячего И.Кузьмина и других. Их вотчины и купли в сошное письмо не переведены. Писец ограничился указанием числа четей пашни паханой и перелога. Что же это значит? Надо думать, что в его глазах сошное письмо потеряло уже окладное значение; для повинностей довольно было указать чети, что он и сделал.

Еще более проглядывает эта точка зрения у И.Жеребцова, описывавшего Тульский уезд в 1589 г. Он кладет в сохи и живущее, и пустое, но иногда живущее и пустое сливает вместе в одну общую соху: "А сошнаго письма в живущем и в пусте полчетьи сохи". Значение сохи, как окладной единицы, здесь совершенно утратилось. С чего же платить? Писцовая книга Жеребцова отвечает и на этот вопрос. В тех случаях, когда он сливает живущее с пустым в одну соху, он прибавляет: "А платить ему с живущего с 3 четьи". Эти три четьи и составляют пашню паханую в описанном имении.

По этому образцу описаны уезды Каширский и Медынский.

В том же духе ведет описание Орловского уезда Дем. Яковлев; вымирание сошного письма выступает у него еще яснее. Живущее и пусто у него всегда показаны в одной обшей сохе, но всегда прибавлено:

"А платить ему государевы всякия подати с живущаго с четвертные пашни, с одной чети". Но часто сошного письма и совсем нет, а есть только: "А платить ему государевы всякия пошлины с живущаго с четвертные пашни".

Но под конец своего описания он перестал повторять и эту фразу и стал ограничиваться одним перечислением деревень, числа дворов и количества пашни паханой и дикого поля, предполагая, по всей вероятности, что всякий знает, сколько придется платить, если указано число живущих четвертей. Эта книга писана в 1595 г.

Так же описан и старейший город Московского государства, Коломна. В описи Коломенского уезда встречаем более 213 владений, а сошное письмо показано только у 8 владельцев. Писцы описали и измерили весь уезд, но в сошное письмо, как бы в рассеянности, положили только 8 владельцев в разных местах книги, а для остальных ограничились указанием количества четвертной пашни. Это не книга раздачи поместий, здесь описываются и поместья, и вотчины, и монастырские, и церковные земли. Для целей окладной описи, с точки зрения этих писцов, довольно указать четвертную пашню.

Коломенский уезд описан в 1578 г., но совершенно в том же духе описан Звенигородский еще в 1560 г.* В печатном издании он занимает 70 страниц, а сошное письмо показано только у четырех владельцев. Таким образом, писцы уже с самого начала второй половины XVI века находят возможным обходиться без сошного письма; они довольствуются указанием четвертей.

______________________

* На с.703 написано: "...и на те пустоши звенигородские писцы Д.И.Смунев да Дятел Григорьев сын Машков, с товарищи дали ...льготы на 5 лет, от лета 7068-го до лета 7073". Льгота, конечно, дана в год описи— 1560.

______________________

В заключение этого обзора описей XVI века остановимся еще на писцовых книгах Рязанского края, недавно изданных Рязанской ученой архивной комиссией под редакцией В.Н.Сторожева. Они представляют очень много своеобразного, но ведутся не по одному образцу, а весьма различно, и вполне подтверждают вышесказанное.

Первая из напечатанных книг (с.1—156) — "Письма и меры" Т.Г. Вельяминова с товарищами 1594—1597 гг., не содержит в себе, однако, никаких данных меры земли. В ней указаны только деревни, но количества пашни паханой, перелога, наезда, лесу, сена — не приведено; числа дворов и людей также нет. Но сошное письмо везде есть, и в сохи положено не только живущее, но и пустое. Иногда живущее и пустое переведено в сохи отдельно, а иногда вместе; но в этих случаях всегда прибавлено: "А платить с живущаго с 5 четей пашни".

Так же коротко написана и вторая книга — "Письма и меры" В.Я. Волынского и И.А. Нащокина тех же годов (с. 157—254). В ней обозначены только деревни да сошное письмо и больше ничего. Но живущее и пусто переведены в сошное письмо всегда раздельно. Еще есть любопытная особенность. Живущее не всегда переводится в сохи, а иногда говорится так:

"В живущем в четвертной пашни 5 четей, а в пусте и с наезжею пашнею пол пол чети сохи".

Живущее в сохи вовсе не переведено и платить приходилось прямо с четей. Иногда и пусто показывается в четях, а не в сохах. В конце XVI века земли мерились, но в книги писались иногда только выводы из этой меры, а не самая мера*.

______________________

* Профессор Милюков, производя в архивах свои наблюдения над порядком писания писцовых книг по сотным выписям, пришел к такому выводу: "Сотные выписи XVI века распадаются на два типа. Первый, более древний, никогда не дает указаний на то, какое количество пашни передается на соответствующее количество сошного письма. Второй тип, более поздний, напротив, главным образом указывает количество пашни и большею частью совершает переводы ее на сошное письмо по определенной норме" (Вопросы. 41). Наблюдение это можно пополнить на оснований печатного материала. В описи Московского уезда 1585 г. (Калачов. II. 832) земли положены в сохи, но какое количество пашни кладется в соху, этого не указано. То же и в писцовых книгах Рязанского края. Таким образом, и в описях конца XVI века количество пашни не всегда указывается, а потому остается неизвестным, какое ее количество переводится в сохи. Вместе с этим подвергаются значительному колебанию как два подмеченных проф. Милюковым типа сотных, так и его выводы, на этом наблюдении основанные.

______________________

В прекрасном издании Рязанской ученой архивной комиссии напечатана и писцовая книга XVII века (1628). Она написана с большими подробностями и ближе к известным уже нам московским книгам. В ней обозначены: дворы, люди, пашня паханая, пашня наездом и перелогом и что лесом поросло. Земли положены в сошное письмо, но живущее и пусто показано в общем итоге с обычной в этих случаях припиской: "А платить с живущаго с одной четверти пашни". Здесь сохи также заменены четями, как и в московских книгах.

Итак, практическое значение сошного письма со второй половины XVI века, несомненно, падает. Но сошное письмо не отменено. Очень многие писцы весьма усердно переводят в сошное письмо и не только жилые, но и пустые земли, окладу не подлежащие; даже земли, которые никто не взял ни в поместье, ни в оброк, и те иногда кладутся в сохи. Термин "сошное письмо" постоянно в ходу и не только в XVI веке, но и в XVII веке. Даже памятники конца этого века говорят о сборе доходов "по сошному письму с живущей четверти"*.

______________________

* АЭ. IV. №№ 189 и 251. 1672—1682.

______________________

Какое же отношение сошного письма к чети? Значение чети с течением времени (в XVII веке) тоже меняется; мы говорим теперь о чети как мере земли, равной половине десятины.

Это отношение превосходно разъясняется царской грамотой в Муром о сборе ямских денег. Из этой грамоты узнаем, что с 1618 по 1621 гг. ямские деньги собирали с сохи по 800 руб., а с чети по 1 руб. Совершенно ясно: четь заменяет соху, а потому легко может и вытеснить ее, так как счет по четям гораздо проще и легче счета по сохам. Эта царская грамота вполне объясняет колеблющуюся практику писцов.

В 1624 г. приказано было стрельцам на хлебное жалованье взять с сохи по сту четьи ржи и овса, а с чети пашни с поместных и вотчинных земель, которые положены по 800 четей в соху, — по четверику ржи и овса, а с митрополичьих и с монастырских, которые положены по 600 четей в соху, с чети пашни — по получетверику ржи и овса. Здесь также обложение сделано альтернативно на сохи и чети. Но иногда правительство назначало сбор повинностей не с сох, а прямо с четей. В 1631 г. приказано было с вотчин Кириллова монастыря, с 23690 четей, взять, вместо даточных людей, деньгами 2072 руб. 29 алтын 1 деньгу*. Итак, правительство предписывает сбор то альтернативно с сохи и чети, то прямо с четей, вовсе не упоминая о сохах. Древнейший случай обложения по четям восходит к половине XVI века. В 1556 г., по рассказу летописца, Иван Грозный с вотчин и поместий учинил уложенную службу: со ста четвертей доброй земли человек на коне и в полном доспехе.

______________________

* АЭ. III. №№ 121 и 193; АИ. III. № 132. Здесь везде четь — тоже полдесятины, а не дворовое число, о чем речь будет ниже. Из № 274 АЭ. III мы знаем, что у Кириллова монастыря всего было 2101 двор, а если перевести на дворы 23690 четей по указам 1630—1631 гг., у Кириллова монастыря оказалось бы 214 (210) дворов крестьянских и 142 (140) бобыльских, а всего 356 (365).

______________________

Со второй половины XVI века, следовательно, рядом с сохой появляется и другая окладная единица — четь, т.е. живущая четверть земли, в разъясненном выше смысле (IV глава). С этого же времени, как мы видели, появляется и новая практика в описи имений. Эти две новости стоят в тесной связи одна с другой; обложение по четям вызывает и перемену в описях.

Переход от старой единицы обложения к новой, от сохи к чети, мог совершаться очень легко. Соха — чрезвычайно громоздкая единица обложения и практически малоудобная. Она требует массы вычислений, так как в действительности, за исключением богатых владельцев, а их было немного, сох вовсе не существует, а существуют только их дроби. Переход к четям должен был начаться, как только от индивидуальных сох, определяемых по особенностям каждого отдельного хозяйства, по людям и их силе, стали переходить к сохам определенной геометрической площади. Если соха в 800 четей должна платить 800 руб., то понятно, каждая четь может быть обложена одним рублем, а лучше иметь дело с четями, чем с сохами. Вот почему писцы, описывавшие Звенигородский уезд в 1560 г., почти совершенно игнорируют сохи. Но сошная рутина продержалась до конца XVII века. Чети не вытеснили сох. И в XVII веке земли кладутся в сохи и сбор повинностей назначается с сох.

В истории сошного обложения есть, однако, пункты очень неясные. Что первоначально соха определялась не мерой земли, а смотря по людям, по силе их хозяйства, это надо принять. Это говорят московские памятники, и это совершенно согласно с новгородскими порядками, где сохи тоже не мера земли, не геометрическая площадь. Такая индивидуальная единица обложения не могла быть очень большая; новгородские сохи действительно были невелики. Можно думать, что и московская соха первоначально тоже была невелика*. А в первой половине XVI века она достигает больших размеров (от 250 до 1300 четей), не делаясь еще геометрической площадью определенной величины. Соха Тверского уезда, по описи 1539 г., не стоит ни в каком определенном отношении с количеством обрабатываемой земли, как и новгородская обжа, а между тем по размерам она превосходит ее во 100 раз и более. Как это случилось? Какие обстоятельства привели к тому, что московская соха получила такие значительные размеры? На этот вопрос не находим ответа. Наши напечатанные источники слишком скудны.

______________________

* Так думает и профессор Милюков (Вопросы. 44).

______________________

До сих пор у нас речь шла о сельскохозяйственной или земельной сохе, но в Москве была еще дворовая соха. Земельная соха служила для обложения уездных земель, дворовая — для обложения городских дворов, посадских, погостских и в рядках. История дворовой сохи имеет много общего с историей сохи земельной. Но памятники, в которых речь идет о дворовой сохе, дают новые указания, которые проливают дополнительный свет и на особенности земельной сохи.

Как размеры земельной сохи постоянно колебались, так колебались и размеры сохи дворовой. В нее входит разное количество дворов, и не только в разных городах, но и в одном и том же, то больше, то меньше. В XVI веке встречаем сохи:

В ТоропцеВ 46 дворов
В Соли ВычегодскойВ 62 дворов
В МуромеВ 63 и 148 дворов
В КоломнеВ 72 и 82 дворов
В ЗарайскеВ 80 дворов
В МожайскеВ 88 и 100 дворов
В ВороначеВ 112 дворов
В ГдовеВ 208 дворов
В ОпочкеВ 224 дворов

То же и в XVII веке. В 1629 г. велено было расписать Чердынский уезд в сошное письмо дворами по 392 двора в соху, а в Балахне в 1619 г. в соху клали только 200 дворов. Около того же времени происходила опись Нижнего. Описав все дворы, писцы говорят, что по государеву указу им велено класть в соху лучших людей по 40 дворов, средних по 50 и 60, молодших по 70, а худых по 100*. Но, продолжают писцы, в указе не написано, к чему относится такое сошное письмо, к прежним ли податям, что брали с сох до разорения, или и к нынешним новоприбылым доходам, что собирают сверх прежних на подмогу ямским охотникам и на стрелецкие хлебные запасы. И писцы написали о том в докладе государю царю и Великому князю Михаилу Федоровичу и отцу его, Святейшему Патриарху Филарету Никитичу. На этот запрос из Москвы в 1627 г. отвечали, что в соху надо класть всяких людей дворы против того, как кладут в Балахне. А в Балахне в 1619 г. клали по 200 дворов. Опись Нижнего началась в 1621 г., и тогда, конечно, писцам дан был указ, сколько класть в соху, который они и приводят. Проходит 6 лет, и получается совершенно новое предписание о сохе, гораздо более льготное**.

______________________

* АЭ. I. № 343; АЮ. № 229; Калачов. I. С. 34, 630; эти сведения печатных источников мы дополнили архивными, приведенными г-ном Чечулиным в его "Городах" (с.60, 111, 177—178 и 283). Мы выбирали примеры, в которых качество дворов в соображение не принималось.
Это в 1621 г., а в 1597 г. в городе Николы Зараского приказано было класть в соху: лучших людей по 80 дворов, середних по 10, а молодших и убогих по 120 (Писц. кн. Рязан. края. Вып.І. 157).
** АЭ. IV. № 6; Рус. ист. б-ка. Т. XVII. 192.

______________________

Итак, состав дворовой сохи нечто чрезвычайно подвижное. Он изменяется даже ввиду того, сколько брать добавочных повинностей. Если брать приходится много, то состав сохи делается больше. В нее кладут теперь в Нижнем 200 всяких дворов, тогда как 6 лет тому назад предписано было класть худых дворов — 100, а хороших и того меньше, только 40. Действительный же платеж распределялся между дворами не поровну, а по животам и промыслам; причем богатые платили в 120 раз более бедных; это уже по мирскому обложению.

Но была и другая причина различия в составе сох. В указе сольвычегодскому приказному человеку, А.И. Вельяминову, от 1589 г. написано: "И ты б, взяв с собой старост и целовальников и людей добрых, сколько пригоже, у Соли на посаде Николы чудотворца Коряжемскаго монастыря анбары, и дворы, и полянки, и пожни... в сошное письмо положил... смотря по дворам, и по людям, и по промыслам, и по животам, как кому мочно наши доходы платить и как бы нашей казне было прибыльней" (АЭ. I. № 343). Это превосходнейшая иллюстрация к завещаниям Великих князей Василия Дмитриевича и Василия Темного. Положение в дворовую соху делается не по числу дворов, а по людям смотря, по их промыслам и животам. Дворовая соха нечто индивидуальное, а не формальное. Если люди совсем исхудали и отемнели, то их и вовсе в соху не клали, сколько бы таких дворов ни оказалось. По описи 1585 г. в Вельи и Себеже дворы в сохи вовсе не были положены "за худобою"*. Так же, конечно, первоначально клались в соху и земли по индивидуальной оценке каждого владения, а не по числу четей земли. Вот почему дворовые сохи не состоят из одинакового числа дворов, а земельные из одинакового числа четей. С течением времени делаются частичные попытки уравнения земельных сох по классам населения, но они, как мы видели, далеко не достигают их объединения. Можно думать, что были такие же попытки и в области дворового письма. Предписано же было Нижний писать по образцу Балахны. Этот пример объединения мог распространяться и на другие города.

______________________

* Чечулин. Города. III (из рукоп. материалов).

______________________

В сошное письмо, как мы видели, земельные писцы кладут пустоши; то же делают и дворовые, они кладут в сохи не только жилые, но и пустые дворы, конечно, не для обложения повинностями. Это такая же рутина ни на что не нужная, как и там.

Наконец, с обложением по земельным сохам с половины XVI века конкурирует обложение по четям, как их составным частям; так и здесь с обложением по дворовым сохам конкурирует обложение по дворам, к чему мы и переходим.

Двор является древнейшей единицей обложения. С IX века, когда русские племена платили дань хазарам с дыма, эта единица удерживается в течение всей нашей истории. Волоцкой князь Федор Борисович в 1500 г. пожаловал Иосифо-Волоколамскому монастырю свою деревню и освободил ее от всяких повинностей и, между прочим, от "подымнаго". Во второй половине века беспашенные бобыли платили в монастыри оброк, а крестьяне въезжий корм доводчику тоже "с дыма". Сбор ратным людям на жалованье в 1638 г. назван "подымным"*.

______________________

* АЭ. I. №№ 136 и 238; АЭ. III. № 258; Писц. кн. XVI в. I; Милюков П. Гос. хоз. 67.

______________________

Что это за единица? Во времена глубокой старины человек, живущий собственным домом с необходимыми хозяйственными постройками, — а это и есть двор, — представлял единственную для того времени крупную экономическую величину. Весьма понятно, что на него и падало тягло. Но какое хозяйство вел этот двор, сельское или городское? До обособления городов от сел специализации хозяйств не было, и двор был единственной единицей обложения для всякого вида хозяйства. Другие единицы обложения в виде лавки, црена, чана, коней, плуга, обжи, сохи должны были появиться с обособлением сельского хозяйства от иных промыслов. Но двор и с расчленением занятий и успехами культуры продолжает оставаться очевидным и легко распознаваемым признаком благосостояния и налогоспособности. Он необходимое условие и сельского хозяйства, и торговли, и промыслов. Из предшествующего мы видели, что двор, при некоторых условиях, совпадает с обжей. Этим легко объясняется то, что в бывших новгородских владениях посадский двор по налогоспособности приравнивается к обже. В Вятском уезде в XVI веке с посадского двора брали то же, что и с обжи. "А двор посадский противу обжи", — говорит памятник (АЭ. I. № 234. 1552). В древнейших новгородских писцовых книгах господский доход с крестьян определялся с двора-деревни; то же продолжается и в XVI веке. Игумен Соловецкого монастыря в уставной грамоте крестьянам пишет: "Давати им прикащику с житейских дворов"... (Там же. № 221. 1548). Понятие о дворе крестьянском, как окладной единице, присуще сознанию людей и XVI века.

Из предшествующего мы знаем, что в XVI веке городские дворы сводятся в сохи, и в таком виде несколько десятков и даже сотен дворов составляют одну окладную единицу. Но в то же время и отдельные городские дворы составляют окладную единицу. Для городов новгородских пятин — это старина. В писцовых книгах XV века посадские люди Корелы, Орешка, Ладоги обложены прямо по дворам, а не по дворовым сохам.

Такое обложение городских людей (посадских, погостских и жителей рядков) по дворам непосредственно, а не по дворовым сохам, встречается и в грамотах XVI века. Шенкурцы и Вельского стана посадские люди платят с дворов наместнич корм, новгородцы — пищальные деньги и выставляют ратных людей тоже с дворов*.

______________________

* АЭ. I. № 205, 234.

______________________

В период полного господства сошного письма обложение по дворам непосредственно переходит иногда и на крестьянские дворы. В книгах сошного письма находится весь необходимый для этого материал: там приведены не только сохи и чети, но и число дворов. Все данные для обложения по дворам давно налицо. А дворы представляют удобство не только по сравнению с сохами, но и с четями. Чети слишком мелкая единица; дворы — покрупнее, а потому и удобнее. Обложение по дворам могло повести к упразднению и самого измерения, которое брало много времени и едва ли давало точные результаты.

Древнейший нам встретившийся случай обложения крестьян по дворам относится к 1506 г. Рыболовы Переяславской слободы должны были давать на "взоезд" волостелю полтину с дворов, а не с сох; ратных же людей на службу они давали не с дворов, а с сох. Рыболовы те же крестьяне; у них есть земли, которые кладутся в сошное письмо. К ним применяется и дворовое, и сошное обложение*. В писцовых книгах Рязанской земли 1594 г. находим известие, что монастырская вотчина положена в соху по дворам в том размере, как кладутся в соху посадские дворы (Вып.2. 157). С падением практического значения сошного письма обложение крестьян по дворам должно было участиться.

______________________

* АЭ. I. № 143; в № 242 те же рыболовы названы крестьянами; борисоглебские рыболовы называются и рыболовами, и крестьянами (АЭ. III. № 170). В сотной дворцовых рыболовов волости Иванов-Борок описана принадлежащая им земля (АЮ. № 228. 1506—1626).

______________________

От 1632 г. сохранилась расписка в получении за этот год данных и оброчных денег с вотчин вологодского и великопермского архиепископа со 125 дворов крестьянских и 18 дворов бобыльских. В 1637 г., по соборному определению, брали ратных людей с дворов: с вотчин духовных учреждений по человеку с 10 дворов, а с дворцовых сел, с поместий и с вотчин служилых людей — по человеку с 20 дворов. В то же время ратным людям на жалованье приказано было взять с посадов и с государевых черных волостей с 10 дворов по 20 рублей, а с двора по 2 рубля. Сбор с дворов продолжается в течение всего XVII века. В конце века деньги на жалованье и на хлеб стрельцам определяются с двора крестьянского, бобыльского, посадского в размере 30 алт., рубля и пр.*

______________________

* АЮ. № 209. XV; АЭ. III. №№ 274 и 275; АИ. III. № 201; АЭ. IV. №№ 243, 250, 251, 299. 1632—1688.

______________________

Итак, обложение с двора проходит чрез всю нашу историю с древнейших времен и по конец XVII века; к двору городскому оно применялось с большей непрерывностью, но было хорошо известно и крестьянскому. Для XVII века это не новость. Обложение с двора получает в это время только особенно широкое применение на счет сошного письма и некоторых других способов, оказавшихся менее практичными.

Но дворы очень неравны по своему благосостоянию. Есть дворы — равные обже; но были дворы в две, три и более обеж. В Нижнем Новгороде были дворы, обложенные одной полушкой, и дворы, обложенные 60 полушками и даже 120. Как же такая непостоянная величина могла служить единицей обложения? Мы выше указывали уже на то, что двор, как единица обложения, и двор, как единица платежа, не одно и то же. Местным жителям предоставлялось путем раскладки повинностей по животам и промыслам уравнивать те неравенства, которые являлись естественным следствием экономического неравенства отдельных дворов. Но это не все. Правительство и со своей стороны принимало меры к тому, чтобы приспособить эту единицу обложения к местным потребностям. Двор, как единица обложения, в одних местах считался большей ценностью и облагался сильнее, в других — меньшею и облагался легче. Любопытный пример такой приспособляемости двора, как единицы обложения, к местным потребностям дает выписка из окладных книг о сборе денег на жалованье московским стрельцам. В 1681 г. московские гости разложили стрелецкие деньги на дворы по всем городам. По их оценке, дворы разных городов оказались разной платежной способности, а потому и в оклад были положены различно. В Ярославле каждый двор был обложен 2 р., в Вологде рублем и 140 деньгами, в Нижнем и Костроме рублем и 100 деньгами, в Казани рублем и 80 деньгами, в Суздале и Елатьме — рублем и 60 деньгами, в Веневе, Серпухове, Белеве, Черни, Переславле-Залесском, Вязьме, Нерехте, Калуге, Устюге Великом и многих других городах одним рублем, в Юрьевце-Польском в 180 денег, это наименьший оклад (АЭ. IV. № 250). Таким образом, окладной двор приспособлялся к особенностям местности, в одних городах он ценился выше, чем в других; да кроме того, в каждой местности окладной двор распадался на отдельные платежные дворы, которые платили по их животам и промыслам, а не по окладу, ясный пример чего дает разобранная выше опись Нижнего. На уездные дворы окладные деньги распределялись "по землям и по угодьям". По сравнению с другими единицами обложения двор представляется наиболее гибкой и приспособляемой к местным условиям единицей.

Указанные единицы обложения, возникнув в разные времена, не вытесняют, однако, одна другую, а существуют все вместе. В XVII веке их можно наблюдать единовременно. Но и этих многочисленных способов обложения для целей московской администрации оказалось мало; в первой половине XVII века возникает еще новый.

В XVI веке, а по всей вероятности и того раньше, у нас возникла дворовая соха, а в XVII веке возникает дворовая четверть. Первые дошедшие до нас указы, в которых идет речь об этой окладной единице, относятся к 1630 и 1631 гг.; но нововведение началось несколько раньше, годом или двумя. В этих более ранних указах, до нас не дошедших, речь шла о новой окладной единице для монастырских вотчин и поместий некоторых городов, например, для Мещовска и Медыни; в дошедших же до нас указах новая окладная единица вводится для поместий и вотчин в 71 уезде.

Дошедшие до нас указы* не объясняют мотивов нововведения. Но о них можно догадываться. Есть основание думать, что в XVII веке бобыльство получило большое развитие и число бобыльских дворов сравнительно с крестьянскими значительно возросло. Крестьянские и бобыльские дворы при подворном обложении расценивались по животам и промыслам, по землям и угодьям. Надо думать, что такая расценка не всегда была правильная, и вот явилась мысль составить такую окладную единицу, в которой податное отношение крестьянских дворов к бобыльским было бы точно определено и не зависело от усмотрения окладчиков. По имеющимся данным, это было прежде всего сделано для вотчин и поместий Мещовского и Медынского уездов. Новая окладная единица должна была там состоять из 12 крестьянских и 8 бобыльских дворов. А в монастырских вотчинах приказано было (то же до 1630 г.) класть от 3 до 9 дворов крестьянских и бобыльских в дворовую четверть**. Установляя такое отношение между служилой четвертью и монастырской, правительство, очевидно, руководилось теми же соображениями, по каким монастырская соха была менее поместной: духовенство, как не состоявшее на службе, должно было облагаться повинностями в большей мере, чем служилые люди. От 1630 и 1631 гг. имеем ряд указов, которыми такая же окладная единица установляется для поместий и вотчин еще 71 уезда, но для разных уездов тоже разная. Для одних в 2 кр. и 2 б., для других: в 2 кр. и 3 б., в 4 кр. и 2 б., в 4 кр. и 3 б., в 5 кр. и 3 б., в 8 кр. и 4 б. и, наконец, в 12 кр. и 8 б. Это узаконение для нас чрезвычайно важно, и не столько само по себе, сколько потому, что оно бросает свет на прошлое. Новая единица обложения очень разная для разных местностей и групп населения. Почему это? Это из желания приспособиться к экономическим условиям разных мест. Совершенно то же было в XVI веке и ранее с сохой. Сначала она была совершенно индивидуальна, смотря по особенностям каждого имения, потом ее стали переводить на определенную меру земли, но разную по местностям, группам владельцев и даже по лицам. Но при таком способе обложения можно наделать множество ошибок (а есть ли безошибочные способы обложения?), и московское правительство их наделало немало и с сохой, и с живущей четвертью. Указы о живущей четверти немедленно вызвали неудовольствие и жалобы. Медынский и мещовский помещик платил с 12 кр. и 8 6. дворов, а калужский платил то же самое, но с 2 кр. и 2 б. Конечно, дворы могли быть неравны. Когда в Нижнем один двор оценивался в 120 раз выше, чем другой, к этому можно еще было иметь доверие потому, что это индивидуальная оценка каждого двора в отдельности; с каждой новой описью она могла измениться, и действительно менялась. А здесь? Здесь это валовая оценка целого уезда и даже целого ряда уездов в одну цену. Тут только намерение доброе, а исполнение — одна крупная ошибка.

______________________

* Находятся в указной книге Поместного приказа, напечатанной г-ном Сторожевым в кн.VІ "Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции" (с. 100 сл.).
** В 17 уездах в монастырскую четверть шло всего 3 двора кр. и боб.; в 14 — по 2 кр. и по 2 боб.; в 16 — по 3 кр. и по 2 боб.; в 8 — по 2 кр. и по 3 боб.; в одном — по 4 кр. и 2 боб. и в 13 — по 6 кр. и по 3 боб.

______________________

19 марта 1630 г. калужане были обложены в 2 кр. и 2 б. двора и сейчас же обратились к государю царю и Великому князю Михаилу Федоровичу и отцу его, государю Святейшему Патриарху Филарету Никитичу, с челобитьем облегчить их оклад. То же делают и еще два города. Последовал новый указ, которым калужане обложены с 4 кр. и 3 б. дворов. Это их, конечно, не удовлетворило. Новое челобитье об облегчении и новый указ об обложении калужан и еще целого ряда уездов с 8 кр. и 4 б. дворов. И все эти перемены произошли в течение каких-нибудь 10 месяцев. Перемышль, Лихвин, Брянск, Карачев и Воронеж сначала были тоже положены в 2 кр. и 2 б. двора; а потом, по челобитью, прямо переведены в разряд 12 кр. и 8 б. дворов. Вот как внимательно и близко к делу была сделана первая расценка! В практичности такого обложения очень можно сомневаться.

Так создалась новая окладная единица.

Новая мера имеет целью регулировать отношение крестьянских и бобыльских дворов. Правительство исходило из предположения, что крестьянских дворов мало, а бобыльских много, а потому в указах его находим такое определение:

"А где крестьянских дворов не достанет, и тут указали положить за один двор крестьянский по два двора бобыльских".

А что будет недоставать бобыльских дворов, этого и в голову не приходило. В действительности же были случаи, что недоставало бобыльских дворов. Приравнение двух бобыльских дворов одному крестьянскому тоже не всегда отвечало действительности. Между бобылями были мастеровые, которые жили не хуже крестьянина. Наконец, новая окладная единица представляла и большое неудобство по способу применения: она требовала значительных расчислений. В каждом имении число крестьянских и бобыльских дворов надо было привести в соответствующие окладные единицы по расчету 12 и 8 или 8 и 4 и проч. Могли оказаться дроби и опять должны были возродиться пол-полтрети и полполчетверти. По этим дробям и оклад приходилось распределять в дробях. Оклад по дворовым четвертям и неравномерен и неудобен.

Наименование новой единицы также заставляет очень задуматься. В указах читаем:

"Государь, царь и Великий князь Михайло Федорович и отец его, великий государь Святейший Патриарх Филарет Никитич, указали за помещики и за вотчинники на живущую пашню класть... по два двора крестьянских да по два двора бобыльских в четверть".

Здесь речь идет о "живущей четверти пашни". Но живущая четверть пашни — термин писцовых книг XVI века. В них очень часто читаем: "А платить ему государевы всякия подати с живущаго с четвертные пашни с 7 четей". Указы 1630 и 1631 гг. удерживают это выражение, но придают ему совершенно другой смысл. Прежде, действительно, платили с числа четей живущей пашни; по новым указам должны были платить с числа дворов, положенных в живущую четверть. Термин и дело совершенно разошлись. Повинности собираются не с четвертей пашни, а с очень искусственной единицы, с некоторого итога крестьянских и бобыльских дворов, который в разных местах различен и нигде не стоит ни в каком определенном отношении к живущей пашне.

Новая единица прививалась к жизни очень медленно. На монастырские вотчины она была распространена еще до 1630 г. или в первые два месяца этого года, а в июне 1631 г. с вотчин Кириллова монастыря брали деньги не с дворовой четверти пашни, а просто с чети земли. Это не подлежит сомнению*. Полтора года спустя после введения новой единицы она еще не применяется.

______________________

* С вотчин монастыря в июне 1631 г. определено было взять даточных людей "с 23 690 четьи". Монастырская дворовая четверть для Белаозера, по указу 21 апреля 1631 г., состояла в итоге из 15 дворов. Если бы эти чети были дворовые, то Кириллов монастырь должен был бы иметь 355 (350) дворов, а мы знаем, что в 1637 г. у него было всего 2 101 двор, а земли 25 490 четей, почти то же, что и в 1631 г. Нет никакого основания думать; что в 1631 г. у него было 355 (350) дворов (АЭ. III. №№ 193 и 274).

______________________

Но уже с 1631 г. из книг сошного письма стали выдавать выписки о платеже повинностей по новому окладу. Мы имеем одну такую выписку. Она была выдана из книг сошного письма 1625—1629 гг. помещику, казанскому жильцу, Девятому Змиеву. Книги сошного письма были написаны обыкновенным порядком: названы деревни, перечислены дворы крестьянские и бобыльские, показана земля в четях и положена в сохи живущие и пустые. К этой выписке подьячий приписал расчет дворов по новому окладу. У Змиева было дворов крестьянских 30, бобыльских — 7; окладная единица для его местности — 5 кр. и 3 б. двора. Подьячий сделал из 37 дворов "5 четвертей без полутретника пашни"*). Только, конечно, не пашни. Пашня здесь пережиток земельных сох, а потом четей. Подьячий прилаживает старые термины к новым явлениям, и получается нечто невразумительное для непосвященного в приказные тайны (АЮ. № 164).

______________________

* Вот как получился этот результат: 10 кр. дворов и 6 боб: составляют узаконенные 2 четверти. Затем остается 20 крестьянских и 1 бобыльский двор. Для обращения их в четверти подьячий перевел узаконенную четверть, состоящую из 5 кр. и 3 б. дворов, в чисто крестьянскую, по расчету 2 боб. двора на 1 крестьянский; на такую четверть приходится 6 1/2 крест, дворов. Остаток, 20 кр. и 1 боб. двор, он обратил в 20 1/2 дворов крест., а это составит 3 четверти крестьянских с двором, а в целом и получится не много больше того, что вывел подьячий: 5 четвертей без полутретника пашни.

______________________

Но таким же языком говорят и царские грамоты. В грамоте 1637 г. в Пермь Великую о сборе денег на строение укреплений для защиты от набегов крымских и ногайских татар читаем:

"А для того городоваго дела и на жалованье ратным людям указали мы взять в городех, по писцовым книгам с живущих четьи, с посадов, и с наших дворцовых сел и черных волостей... с чети пашни по полтине; с боярских и с окольничих... с поместных и с вотчинных земель, и с гостей, за которыми земля есть, с живущия чети по 20 алтын" и т.д.

Что это за живущие чети пашни, с которых берут по 100 и по 120 денег? Это если не старые чети, то дворовые четверти, введенные указами 1630-х годов; в 1637 г. они, надо думать, были уже применимы и к посадам, и к дворцовым селам, и к черным волостям. Но язык памятника легко может возбудить недоумение; он переносит в XVI век, когда дворовой четверти не было*.

______________________

* АЭ. III. № 268. О дворовой четверти, кажется, речь идет и в № 189 АЭ. IV за 1672 г.

______________________

Можно, однако, думать, что новая окладная единица, если и применялась, то большого успеха не имела. Делаю такое предположение на основании грамот, в которых оклад, назначенный первоначально на живущую четверть пашни, переводился потом прямо на дворы. В 1680 г. со всех городов за стрелецкий хлеб положено было сбирать с прибавкой, и собирали деньгами с живущей четверти пашни по 2 рубля.

"А в нынешнем году (1681) государь указал и бояре приговорили польготить и взять вместо данных и оброчных и полоняничных денег с Колскаго уезда с 644 дворов по рублю с двора".

Указ об облегчении сборов был послан и в Тотьму, но с некоторыми переменами. Прежде в Тотьме брали с живущей четверти пашни по 2 рубля за стрелецкий хлеб, а теперь вместо стрелецких денег и иных всяких денежных доходов положен оклад с посада и с уезда 3666 дворов по 30 алт. с двора. В чем состояло облегчение, об этом мы не можем составить себе понятия, так как в указах сопоставлены разные сборы: с одной стороны, только деньги за стрелецкий хлеб, а с другой, в Тотьме — стрелецкие деньги и всякие другие сборы, а в Кольском уезде — только некоторые сборы. Но для нас не это важно, а то, что делается не просто уменьшение сборов, что легко было бы сделать и при дворовой четверти, а переходят к другой единице обложения. Новый льготный оклад определен не с четверти, а с дворов, и будут его собирать не поровну с каждого двора:

"А по животам и промыслам, и по пожиткам, что бы лучшие и полные люди перед средними и меньшими не были в выгоде, а меньшие и средние перед лучшими и полными в тягости, и никто в убыли не был"*.

______________________

* АЭ. IV. №№ 243 и 251. 1681—1682. В этих указах встречаем такое выражение: "Положено было и собрано деньгами по сошному письму... с живущей четверти пашни по 2 р. за юфть"... Выражение "по сошному письму" не должно удивлять. Из вышеприведенного примера (с.349) мы видим, что дворовые четверти составляются на основании старых книг сошного письма, в которых был весь необходимый для этого материал. Но что значит "юфть"? У Даля — это все три поля земли. Крестьянские и бобыльские дворы клались в четверть, а четверть в поле, а в двух потому же. Юфть, надо думать, и означает эту четверть пашни в трех полях. Слово и дело совершенно расходятся.

______________________

Это возвращение к известному уже нам подворному обложению, свидетельствующее о непригодности новой окладной единицы. Практическая роль этой единицы в напечатанных памятниках выступает очень смутно и неясно.

Последней окладной единицей, но первоначально со специальным назначением, является выть.

Кроме государственных повинностей, на крестьянах лежали еще повинности в пользу господина земли, на которой они сидели. Повинности эти определялись в порядных и лежали на каждом домохозяине. Когда началась конфискация владений новгородских бояр и бояришек, повинности крестьян, сидевших да этих землях, стали поступать в казну Великого князя Московского; но в порядке обложения крестьян этими господскими повинностями произошла перемена. Ввиду значительного количества крестьян, оказавшихся прекарными владельцами конфискованных земель, правительство перевело лежавший на них господский доход на деньги и возложило его уплату на целое крестьянское общество конфискованного имения-волости. Если же имение было небольшое, несколько таких имений соединялись в одну волость для уплаты господских великому князю повинностей. Таким образом, в пределах новгородских пятин возникли особые окладные единицы для платежа князю только господских повинностей. Эти особые единицы, крестьянские волости, получили права прекарного владения и всеми угодьями, состоявшими при конфискованных волостях и волостках, а вместе с тем и право призывать новых крестьян в тот же господский оброк и раздавать им участки свободных земель. Так впервые возникло право крестьянских общин на государевы земли. Крестьянские общины явились землевладельцами, но они владели не общинно, а подворно; по этому подворному владению они разводили между собой и господские повинности по пашне, угодью, животам и промыслам. Государственными же повинностями облагались они по обжам и сохам. Обо всем этом была речь выше.

В старых областях возникающего Московского государства с самых древних времен для уездного обложения существовали сохи. В XVI веке они достигают весьма значительных размеров. Мы уже знаем, что сохи оказались неудобными для целей государственного обложения, и допустили рядом с собой чети; еще менее были они удобны для целей господского обложения, для которого и возникли специальные единицы — выти. Что значит слово выть?

Слово "выть" в памятниках XV — XVII веков употребляется в смысле части, доли, участка; слово "вытник" означает участник. Истец говорит на суде:

"По то, господине, место — наше земля городская, моего двора выть", т.е. участок моего двора.

Несколько общих владельцев варницы продают свою часть и говорят:

"Отступились есмя росолу в варници свою двенадцатую выть в варници, и в кострицах, и со всеми угодьями тое варницы, что к ней изстари потягло".

Разграбленное имущество пополнялось из имущества грабителей. В уставных грамотах читаем:

"А которые люди сами на себя в разбое говорили, и тех казнити смертною казнию, а животы их истцом в выть в полы истцовых исков", т.е. движимость разбойников идет в уплату части пограбленного, вполовину против сделанного заявления.

То же и в Уложении:

"А которыя языки говорят на чьих-либо людей (т.е. свидетельствуют о разбое этих людей) и доведется на них взяти выти", т.е. части пограбленного.

В новгородских писцовых книгах читаем:

"Двор Мартынко Есипов (своеземец) сеет ржи 2 коробьи, а сена косит 15 копен, обжа; а вытники у него в той обже: дьяк Никитцкой с Никитцкие улицы, Нефед да Гридка Исаков из Еглина с Печни Озера..."

Мартын Есипов живет на своей земле, и его двор обозначен; но у него есть совладельцы, это его вытники. Они живут в других местах, предоставив Есипову вести общее хозяйство*.

______________________

* Новг. писц. кн. I. Стб. 811; АЮ. № 7 и 135; АЭ. 1. № 281; Уложение. XXI. 66; 1491—1649.

______________________

В этом смысле — части, доли — слово выть употребляется очень часто, но не стоит ни в каком отношении к окладным единицам и к уплате каких-либо повинностей. Это, конечно, первоначальный смысл слова.

Рядом с этим старым, первоначальным значением, слово выть получило и новое с того времени, когда им стали означать специальную окладную единицу для потребностей дворцового хозяйства. Когда впервые возникли такие выти, этого мы не можем сказать, за полным отсутствием в печати писцовых книг первой половины XVI века. Но со второй половины века выти встречаются часто, хотя и в конце века есть дворцовые села и деревни, в которых выти еще не введены*.

______________________

* В приложениях Неволина находим извлечение из описания дворцовых сел и деревень в новгородских пятинах конца XVI века, но без вытей (Прил. II и VI). Прил. XII оканчивается описанием тоже дворцовых деревень, но оно не сохранилось. Наиболее древнее упоминание вытей, нам встретившееся, относится к 1557 г. От этого года сохранилась сотная дворцовых рыболовов, земли которых были положены в выти (АЮ. № 228).

______________________

Что же это за единица? В писцовых книгах конца XVI века, после весьма подробного описания дворцовых деревень и подведения итога к числу дворов, людей и четей земли в живущем и впусте, обыкновенно читаем:

"И дано на выть крестьяном доброй земли по 6 десятин... А оброку крестьяном платити в Дворцовый приказ с выти по полтине... да мелкаго доходу платити крестьяном на дворец с 30 вытей яловица, с 15 — боров живой, с выти по барану, по 2 сыра кислых и т.д. А коли князь великий не велит у них мелким доходом имати, и крестьяном платити; за яловицу с выти по 7 денег, за борова с выти по 3 1/2 деньги" и т.д.

Выражение "дано на выть 6 десятин доброй земли" — может навести на мысль, что произошло какое-то равномерное наделение крестьян землею; что прежде они владели, кто чем хотел, а теперь наделены все поровну. Ничего такого не произошло. Крестьяне продолжают сидеть на прежних участках, и в каждой деревне есть жилые и пустые земли; и те, и другие положены в сохи по общему порядку. "Дано на выть" — значит, что итог крестьянских земель села с приписанными к нему деревнями разделен на равные части или доли, с которых они и должны платить ниже перечисленные повинности во дворец. Эти равные части и названы всем хорошо известным словом "выти".

Итак, выть — это определенное количество земли, с которого дворцовые крестьяне несут господские повинности во дворец зерном, скотом, птицей, яйцами, дровами, сеном, соломой и проч. Это и значит дано на выть. С этой реформы, надо думать, появился и глагол "развытить", т.е. разложить сбор повинности на выти. Размер таких вытей в разное время определялся различно. В конце XVI века и в начале XVII давали, обыкновенно, 6 десятин доброй земли (7 средней и 8 худой), но давали и меньше: 5, 3 1/2, 1 1/2 десятины доброй земли и даже того меньше*.

______________________

* Неволин. Прил. 130. 1627.
Выти считались то в десятинах, то в четях. Проф. П.Милюков нашел в арх. М-ва юстиции сотную 1544 г., в которой мера десятины определена так: в длину — 80 саж., в ширину — 30 = 2 400. Ту же меру имеет десятина и в книге сошного письма 1629 г. на с.56; а на с.48 десятина определена так: 80 х 40 = 3 200 саж. (Временник. XVII века). Не только сохи, но и десятины были неравной величины. Старое различие десятин дожило и до наших дней в различии казенной и экономической десятины.

______________________

Но отдельные крестьяне сидят не на целых вытях, а на их дробных частях, которые для разных хозяйств различны. Писцовые книги конца XVI века дают возможность составить себе точное понятие о размерах крестьянских участков дворцовых имений.

Приведем несколько примеров из данных для Тверского уезда по описи 1580 г.

Село и к нему дер. состояло из имело пашни в живущем впусте
— " — Марьино 28111 двор109 дес.140 дес.
— " — Щербинино 935 — " — 35 — " - 77 — " -
— " — Михайлово 351 — " — 46 — " -79 — " -
— " — Сухарино 948 — " — 47 — " -131 — " -
— " — Борки 15109 — " — 109 — " -160 — " -
- " — Едимоново 15135 — " — 118 — " -113 — " -
Слободка села Едимонова 20136 — " — 125 — " -122 — " -
село Костянтиновское 527 — " — 22 — " -41 — " -

Нельзя сказать, чтобы землевладение дворцовых крестьян конца XVI века было очень обширно. Земель в живущем в среднем на каждый двор не всегда приходится по десятине в поле. Но земли впусте не все пустые, некоторая часть их возделывается теми же дворами, но переложно, а частью наездом. Благодаря этому пашенное хозяйство отдельных дворов может подняться в среднем до 2 дес. в поле.

Кроме пашенных земель, некоторые крестьяне имели покосы и лесные участки. В выти, по общему в это время порядку, писались как живущие, так и пустые деревни и земли. В селе Марьине считалось 12 живущих вытей, в Щербинине 4 с 1/3, в Михайлове 6, в Сухарине — 7 и т.д., с которых крестьяне и платили дворцовые повинности. На пустые выти им предоставлялось право призывать новых поселенцев на льготе и сдавать их в оброк; мы уже знаем, что это право предоставлялось крестьянам еще в конце XV века и, конечно, раньше, как только появилось прекарное крестьянское владение.

Количество земли на одно хозяйство с полной точностью можно указать только для деревень с одним двором или когда именно указано количество земли на один двор. Приведем два таких примера. В дер. Нетребуево был один двор, в котором жили два брата с племянником, пашни у них было 2 десятины в поле; сена и леса вовсе не было. В дер. Колодезец Иван Заборовский жил на одной шестой выти (от 8 дес.); сена и лесу не было. В первом случае три работника возделывали всего 2 дес. в поле, во втором один — десятину с 1/3 (Калачов. II. 302, 305). Пашни переложной тоже не было.

Близкий к этому результат дают и некоторые деревни с несколькими дворами. В Демкове было 4 двора, а пахали они всего 3 дес. пашни да перелогу 1 десятину (307). В починке Кузьмине было два двора, а пашни у них было 1 десятина с 1/6 да перелогу одна десятина с 1/3, лугов не было, а леса кустарем было 8 десятин (318). В первом случае на двор с переложной пашней приходится по одной десятине в поле, во втором немного более.

Но были случаи и более крупных запашек. В дер. Осипково было 2 двора; один принадлежал двум мужчинам, другой вдове. Пашни у них было 7 десятин в поле; сена, леса, перелога — не было (308). Это по 3 с 1/2 десятины в поле на двор.

Из приведенных примеров видно, что небольшие деревни конца XVI века, составлявшие одну платежную единицу, были очень различно наделены благами природы. Одни имели луга, леса, переложные пашни; другие были лишены этих удобств. Объясняется это происхождением государевых земель из частных владений. В прекарное владение крестьян поступило то, чем владели прежние своеземцы: если у них угодий не было, не было угодий и у их крестьян. Этим неравенством крестьянского землевладения объясняются следующие предписания писцовых книг: "А землями, и луги, и лесом, и всякими угодьи верстатися крестьяном на всякую выть по ровну, и не через землю, чтоб крестьяном меж себя спору и брани не было ни которыми делы" (294).

Приведенным предписанием делается новый крупный шаг на пути к тому общинному землевладению, которое окончательно выработало свои типические формы только в XVIII веке с введением подушной подати. До конца XVI века множество маленьких деревенек (а большинство было маленьких) еще оставались в своих старых границах. Если у прежнего владельца не было угодий, их не оказывалось и у заменивших его крестьян, хотя бы рядом, у соседних крестьян, было довольно и лугов, и лесов, и всяких угодий. Как скоро эти земли стали переходить в руки московских князей и делиться на выти, оказалось нужным уравнять выти лесами, лугами и другими угодьями. Выти были равны по количеству пашенной земли, а не угодий. Поэтому во многих деревнях не было ни лугов, ни угодий. Это, конечно, производило большую разницу в платежной способности вытей и порождало ссоры между крестьянами. Отсюда необходимость уравнения вытей и деревень угодьями. О переходе разных угодий в прекарное владение новгородских крестьян мы имели уже случай говорить раньше; но были ли тогда же принимаемы меры к уравнению угодьями деревень разных владельцев, это неясно. В новгородских писцовых книгах указаний на такие меры нет, но сила вещей должна была везде повести к уравнению угодий. Предписанное уравнение должно было вызвать передел земель между деревнями, а вследствие уравнительного передела земель и угодий могло появиться и соединение мелких сел и деревень в крупные, которые мы и наблюдаем в наше время. Под переделом мы разумеем единовременный передел для уравнения вытей и деревень лугами, лесами и другими угодьями, а не периодически повторяющийся. этот последний мог возникнуть только с переложением повинностей с хозяйств на души. В условиях же древнего допетровского быта для него не было ни малейших оснований*.

______________________

* В 50-х, годах прошлого века в доказательство существования переделов еще в XV веке приводилось следующее место из грамоты митроп. Симона Юрке Масленицкому:
"Бил ми челом архиманд. Матвей, а сказывает, что их монастырские крестьяне... пашут пашни на себя много, а монастырские де пашни мало. И ты бы в те села с архимандритом ехал, да землю бы есте во всех трех полях перемерили, да дал бы еси Христианом во всех трех полях по пяти десятин, а на монастырь бы еси указал им пахати шестую десятину. А будет земли обильно, а кому будет земли надобно более того, и он бы потому же пахал и монастырскую пашню — шестой жеребий; а кому не будет силы пахати пяти десятин, и он бы потому пахал и монастырскую пашню".
Грамота эта найдена проф. Милюковым и им напечатана (Вопросы. 32). Даты не имеет. Могла быть написана между 1496 и 1519 гг. В ней не только нет передела, но даже нет и равного надела крестьян. Правда, в ней говорится, чтобы Юрка дал крестьянам по пяти десятин, но из дальнейшего следует, что желающие могут взять и больше, и меньше. Из челобитья архимандрита видно, что крестьяне берут земли много, а на монастырь пашут мало. Грамота определяет размер крестьянских натуральных повинностей в пользу монастыря. Они должны пахать за пять десятин шестую на монастырь, а сколько у кого будет земли, это безразлично. Что же значит "дать по 5 десятин?" Это, конечно, сказано на тот случай, если все крестьяне заявят большие требования, а земли для их удовлетворения не будет. Тогда дать всем поровну, по пяти. Эта грамота имеет ту же цель, что и учреждение вытей; но, как и выти, не установляет ни надела, ни передела.

______________________

Возвратимся к описям отдельных крестьянских хозяйств. Московские описи дворцовых сел и деревень представляют ту особенность, что приводят не только размеры пашенных земель крестьян, но и размеры их дворов, т.е. земли, занятой постройками и огородами. Размеры дворов и огородов также очень различны. Встречаем два двора на 1/8 выти, на 1/6 и на 1/4 и один двор на 3/8 выти. Таким образом, на один крестьянский двор с огородом приходилось от половины десятины до 3 десятин. Это, может быть, свидетельствует о значительном развитии огородничества, которое даже при небольших размерах двора равнялось почти половине обрабатываемой земли в поле. И теперь крестьяне сеют коноплю у двора за огородом. Это могло быть и в XVI веке, чем, может быть, и объясняются такие многоземельные дворы, как приведенный двор в 3 десятины, если тогда в Тверском уезде возделывали коноплю. Земля под двором в платежную выть не шла, хотя и клалась в выти.

На размерах крестьянских участков у дворцовых крестьян мы остановились случайно, с целью указать на то, что выти и крестьянские участки не одно и то же. Но раз зашла речь о размерах крестьянских участков, считаем нелишним, для полноты впечатления, указать и на размеры участков у крестьян частных владельцев того же времени. Они тоже очень неравные, но достигают нередко гораздо больших размеров. В том же Тверском уезде у крестьян князей Гундоровых в деревнях с одним двором пашни в поле приходилось: 2, 3, 5, 6, 7, 8, 9, 11, 16 и даже 20 и 25 четей. Все эти деревни находились в одном месте и тянули к одному селу Теребунке, где был и княжий двор. Разнообразие дворовых участков в поместьях еще большее, чем в дворцовых имениях. В той же волости, но у другого помещика, мы заметили деревню в один двор, но с пашней в 29 четей в поле. Более крупных крестьянских запашек не пришлось встретить. Деревни с несколькими дворами чаще представляют запашку средних размеров, чем крупных (Калачов. Т. II С.70, 71 и след.).

С первого появления прекарного владения крестьянских общин, которое восходит к ХIV веку, и до конца XVI века не заметно никаких изменений в пользовании общинами их общинными землями. Во владении общин состоят государевы земли с принадлежащими к ним угодьями: водами, лесами, лугами, но до тех только пор, пока эти земли не будут отданы в поместья или кому пожалованы на вотчинном праве. Общины могут сдавать пустые земли новым пришельцам в то же тягло или на льготе. Но участки отдельных крестьян неравны, и они получают их не для платежа тягла: не землевладение определяется по тяглу, а тягло по размеру участка, и крестьянин волен брать участок любой величины. Нет ни наделов общиной земли членам общины, ни переделов. Каждый член общины владеет своим участком наследственно и может его отчуждать. Чтобы общинное землевладение сделало в XVII веке дальнейшие шаги в смысле приближения к тому порядку вещей, который составляет предмет поклонения наших общинников, на это нет указаний. В утешение им надо, однако, сказать, что этот порядок порожден не крепостным правом, а введением подушной подати, которая сделала необходимыми душевые наделы и переделы.

Резюмируем все сказанное по вопросу о крестьянской земельной общине.

Крестьянские общинные земли появляются в Московском княжении с успехами его объединения и едва ли ранее XIV века в имениях (волостях), конфискованных московскими государями у частных лиц. Предоставляя эти земли в прекарное владение крестьян по собственному усмотрению, а не по их просьбе, московские государи переводят прежнюю подворную плату за наем земли в общий оброк, возлагаемый на целое крестьянское общество волости (одной или нескольких, если они небольшие). Благодаря этому правительственному распоряжению в крестьянских общинах возникают общие дела по управлению оказавшимися в их владении землями и угодьями. Они распределяют между собой пустые дворы и свободные земли и угодья, сдают их в то же тягло новым поселенцам, а если тяглецов не появляется, сдают их в аренду из оброка. Общины являются на суде истцами и ответчиками в спорах об общинных землях и могут даже отчуждать их. Наконец, общий оброк, налагаемый отдельно на целый ряд сел и деревень, должен был повести к равномерному распределению угодий между разными селами и деревнями, положенными в один оброк, но неодинаково наделенными благами земли*.

______________________

* Любопытный пример споров из-за угодий представляет мировая 1651 г., заключенная крестьянами Низовских волостей и двумя монастырями, Архангельским и Николы Корельским. Низовские волости — это общее наименование для разных волостей и станов крестьян, живущих в пределах Холмогорской епархии. Крестьяне Леонтьева стана и Кегостровской волости перессорились с крестьянами других Низовских волостей и станов и с двумя монастырями из-за пользования пожнями и рыбными ловлями. Откуда взялись эти крестьянские и монастырские угодья, документ не говорит. Но здесь может быть только один ответ. Эта местность — область старинных новгородских владений. Здесь жили новгородские бояре и бояришки. Их земли были конфискованы и перешли к крестьянам, монастыри удержали за собой свои имения. Мы имеем перед собой споры соседних владельцев, у которых были неразделенные угодья в лугах и рыбных ловлях. Как они ими пользовались до этого времени, это тоже не видно; ясно только, что ладу не было и соседи ссорились. Документ начинается с того, что представители Леонтьева стана и Кегостровской волости решили помириться с остальными волостями и с двумя монастырями. Мир состоялся на том, что они решили одни покосы поделить, а другие оставить в общем пользовании под "скотиную пастбу". Рыбные ловли решили оставить тоже без раздела. Как будут ими пользоваться, об этом тоже речи нет. Порядок пользования общими рыбными ловлями, конечно, был выработан из старины, а поэтому о нем и не говорят. Луга решено было делить "по вытно", а причина в том, что
"По государевым писцовым книгам Мирона Вельяминова с товарищи и по оброчной памяти на те все угодья написано оброку платить, и тот государев оброк и пошлина платить всем нам ровно тож по вытно".
За угодья положен оброк на все Низовские волости с включением двух монастырей. Отсюда и возникли, как и в Тверских волостях, "споры и брань" по поводу порядка пользования угодьями, а затем и решено распределить луга по вытям. Что тут выти, это опять вопрос; но можно думать, что это известные уже нам окладные единицы. Мировая о разделе угодий представляет, таким образом, пример порядка исполнения известных уже нам предписаний московских писцовых книг конца XVI века равнять крестьян угодьями повытно.
В разбираемом соглашении находим и такое условие:
"А кто учнет из тех наших мирских угодий, сенных покосов и из рыбных ловель или из скотинной пастбы из тех наших волостей и из станов или со стороны — имать на оброк из наддачи, и нам на того человека стоять всем с одного, друг друга не подать" (Рус. ист. б-ка. Т.ХІV. № 166).
Созданная правительством сельская поземельная община начинает обнаруживать стремление к равенству всех членов в пользовании угодьями, а потому они и не должны быть отдаваемы в оброк отдельным предприимчивым людям. Но пашенные земли, как видно из материалов, сообщенных г-жой А.Я. Ефименко, и в XVII веке не были еще уравняемы.

______________________

На этом и останавливаются успехи общинного землепользования, которые можно наблюдать в допетровской России. Равные наделы тяглецов и периодические переделы земель по их числу — составляют последствие подушной подати.

До эпохи конфискации никаких крестьянских земельных общин не было. Поэтому-то все крестьянские общины XV, XVI и XVII веков называют свои земли землями "царя и вел. князя, а своего владения". Городские же люди (посадские) называют свои городские дворы "своими", а не царскими. Они своеземцы, крестьянские же общины никогда своеземцами не были. Образование крестьянских поземельных общин на княжеских землях — совершенно понятно и может быть наблюдаемо в новгородских писцовых книгах. Образование крестьянских земельных общин на началах своеземства непонятно и в нашей древности не наблюдается. Возвращаемся на прежнее.

В XVI веке выти встречаются не в одних только дворцовых селах и деревнях, но и во владениях частных лиц, духовных учреждений и светских. Они служат здесь также для обложения господскими сборами, но общего правила не составляют. В некоторых вотчинах Троице-Сергиева монастыря выти есть, в других нет. Выти в поместьях встречаются, но редко; они были и в вотчинах, например, у князя Ивана Мстиславского в Веневском уезде*.

______________________

* Писц. кн. XVI в. II. 6, 14, 54, 608 — у монастырей есть выти; 420, 1, 95 — выти не известны, У некоторых помещиков Полоцкого повета встречаются выти (II. 464, 469). Размер монастырских вытей тоже колеблется (I. 609, 655, 731), но в более тесных пределах, чем размер дворцовых.

______________________

Так как выти имеют часто хозяйственное значение, то земли государевых крестьян черных волостей, с которых не шло никаких господских повинностей ко дворцу, в выти не клались. Так надо думать на основании тех, правда, очень немногочисленных, описаний черных волостей, которые напечатаны*.

______________________

* Беляевым во Временнике. Т. VI. С. 51; Калачовым во II т. писц. кн. XVI в. Стб. 49, 64, 160, 177.

______________________

Надо, однако, думать, что вытные участки на практике оказались весьма удобными единицами обложения, а потому с течением времени применение их вышло за пределы их первоначального назначения. В новгородских описях XVII века встречаем выти у государевых крестьян черных волостей; от того же времени имеем указание на сбор с монастырских вытей государева оброка, ямских денег и приметных, дани и всяких других доходов. Так как все это делается по сошному письму, то в платежной выписке с писцовых книг показывается, сколько вытей приходится на соху, то есть сохи переводятся в выти*. Нововведение опять вводится в старые рамки сошного письма. Писцовые книги "письма и меры" такого-то составляют основание для всякого обложения. Это рог изобилия, из которого можно получить и сохи земельные и дворовые, и обжи, и чети, и дворы, и живущие четверти, и, наконец, выти. Правительству оставалось только выбирать такую окладную единицу, которая, при данных условиях, оказывалась наиболее пригодной. И оно выбирало.

______________________

* Неволин. Прил. № V. 1627; Рус. ист. б-ка. Т.ХІV № 34 на с.924. 1630.

______________________

Новгородские обжи, дожившие до XVII века, оказались чрезвычайно удобными для превращения их в выти. Для этого не было надобности делать не только нового измерения, но и никакого перечисления обеж в выти, а следовало только новгородские обжи назвать вытями. Это и случилось. В XVI веке, как мы знаем, обжа равнялась 5 десятинам или 10 четям; обыкновенный же размер дворцовой выти определялся в 6 десятин, но это с той десятиной, которая давалась для посоного хлеба, т.е. для поставки во дворец хлеба зерном. Без этой прибавочной единицы московская выть будет "глаз в глаз" равна новгородской обже. Новгородская обжа для всех имений, не поставляющих во дворец посопного хлеба, есть московская выть. Так именно и смотрело московское правительство. В 1623 г. приказано было в Новгороде собрать мостовые деньги с уездных земель и посадских людей. На мостовое дело в Новгороде требовалось 915 р. 20 алт. с 1 ден. Государь пожаловал новгородцев, для их разорения, велел дать им в помочь из своей казны треть этой суммы; а две трети "приказал развытить и собрать с Новгорода, с посаду и с уезду, с черных и с белых сох, и со всяких людей с дворов без выбора, что бы никто в избылых не был". Как же сбирали эти деньги? Составлена была особая роспись "сколько, по разводу, денег имеется взять и почему с выти"*. Этою росписью читатель может быть приведен в великое изумление. По писцовым новгородским книгам XV и XVI веков в Новгороде нет вытей, а только обжи; только в одной сотной 1627 г. говорится о вытях Сумерской волости у государевых крестьян. Откуда же явились выти у всех помещиков, монастырей и других своеземцев, с которых приказано брать мостовые деньги в 1623 г.? Это очень просто.

______________________

* АЭ. III. 145. 1623.

______________________

Вытями названы обжи*.

______________________

* В той же росписи полторы сохи переведены в 45 вытей, т.е. 45 вытей составляют полторы сохи. В Новгороде, как мы знаем, 3 обжи полагаются на I соху (малую сошку), I обжа = 10 четям, сошка = 30 четям; 10 сошек = московской сохе, или 300 четям. Если полторы сохи = 45 вытям, то соха = 30 вытям, а в выти 10 четей, следовательно, соха = 30 вытям, или обжам.
Г-н Дьяконов, на основании архивных материалов, говорит, что в Вятской земле в конце XVI века соха измерялась вытями, а выти различались по качеству земли, причем на выть доброй земли шло 10 четей, средней 12, худой 14 (ЖМНП. 1893. VII. 215). Ничего нет удивительного в том, что на Вятскую землю распространился московский обычай одобривания земель. Жаль только, что почтенный автор не заметил, что выть в 10 четей есть новгородская обжа. Московская система одобривания в существе дела ничего не меняет. При этой системе 10 = 12 = 14 и только; 10 четей, следовательно, остаются десятью при всем разнообразии качества земель. То же и при одобривании сох, а потому на процессе одобривания мы и не считали нужным останавливаться. Цель одобривания совершенно ясна: уравнение платежной способности владельцев земель разного качества. Практика могла иногда приводить к совершенно обратным последствиям.

______________________

Новгородские обжи превратились в московские выти и служат прекрасной единицей обложения в XVII веке. Выть, имевшая при своем возникновении исключительно частнохозяйственное значение, в XVII веке превращается в общую единицу обложения и конкурирует с обжей, сохой, четью, двором и живущей четвертью.

Окладных единиц к XVII веку накопилось у нас много. Но в действительности различие между ними было далеко не так велико, как может показаться на первый взгляд. Все шесть единиц сводятся к двум типам, которые, в конце концов, сливаются в один. Первый тип — сельскохозяйственная единица, с XVI века измеряемая количеством возделываемой земли. Это — обжа, соха, четь, выть. Второй тип,— хозяйственная единица, одинаково применимая и к сельскому, и ко всякому другому хозяйству. Это — двор, дворовая соха, дворовая четверть. В первом случае мы имеем разные способы обложения по внешнему признаку размеров землевладения, во втором — по внешнему признаку богатства хозяйского двора. Практические удобства этих единиц различны, а потому правительство и переходит от одной к другой в беспрерывных поисках наиболее удобного способа обложения. Думать, что какой-либо из этих способов может увеличить количество поступлений, а потому правительство и переходит от одного к другому, нет ни малейшего основания. Величина поступлений нисколько не зависела от особенностей наших единиц обложения. Каждая из них допускала и тяжелое, и легкое обложение: стоило только увеличить или уменьшить оклад.

Ни одна из этих единиц не была приурочена к сбору какого-либо особого вида повинностей. Разнообразные повинности, имеющие отношение к военному делу, например, падают и на соху земельную, и на соху дворовую, и на четь, и на живущую четверть, и на двор, так в XVI и XVII веках*. О четях в писцовых книгах говорится "а платить ему с 5 четей", т.е. платить всякие повинности, какие будут назначены. Обжи и сохи, земельные и дворовые, возникли также для платежа всяких повинностей.

______________________

* Мы имеем здесь в виду ратное дело вообще, поставку даточных и ратных людей, сбор денег им на жалованье, пищальные деньги, стрелецкий хлеб и деньги, полоняничные деньги, городовое дело и т.д. (АЭ. I. №№ 205, 233; Писцов, кн. XVI в. I. Стб. 631; Неволин. Прил. 321; АИ. II. № 109; АЮ. № 344; АЭ. III. № 193, 268, 304; IV, № 250, 251 и пр. 1545— 1681).

______________________

Есть, однако, основание думать, что долговременный опыт привел московское правительство к убеждению в практическом превосходстве подворного обложения. На эту мысль наводит то, что установленная в конце XVII века, взамен множества старых податей, стрелецкая подать взималась с дворов. Даже в том случае, когда первоначально она назначалась с живущей четверти, она переводилась потом на дворы, потому, конечно, что дворовое обложение представлялось на практике наиболее удобным. Вот как оно должно было происходить в действительности. Духовенство Устюжской епархии в челобитье своем говорит:

"В прошлом, государь, в 1682 году, по указу брата вашего, блаженныя памяти, великаго государя, царя и Великаго князя Федора Алексеевича..., велено на дачу жалованья Московских приказов стрельцам ... имать по рублю с двора с поверсткою по землям и по угодьям, и не посягая ни на кого".

Итак, крестьянские дворы облагались не поровну, а смотря по землям и угодьям*. Дворовое обложение переходит в поземельное. Облагается не двор, а хозяйство. Это и будет "подымное", выражаясь языком начальной летописи и архивного документа XVII века. После долгого ряда опытов мы кончили тем, с чего начали. Но полного разрыва с началом никогда не было. Двор всегда находился в основе всякого обложения. Облагать по людям, по их силе, по животам и промыслам, по пашне и угодьям — можно только хозяйства, т.е. дворы. А такое обложение проходит чрез всю нашу историю. Подушное обложение не имеет ни малейшей связи с нашей стариной и представляет великую ошибку времени "реформ".

______________________

* Рус. ист. б-ка. XII. С.608, 145. 1684.

______________________

Мы рассмотрели все окладные единицы, но этим еще не исчерпывается вопрос об обложении. Обложение происходило в пределах некоторого определенного округа, а потому необходимо выяснить, что же это за округа. Это очень неясный вопрос. Княжеские указы его вовсе не касаются. Это дело практики и вековечной старины. Московское государство образовалось путем присоединения к нему соседних княжений. Присоединение оставляло неприкосновенным все то, что новому правительству казалось для его целей безразличным. Деление на правительственные округа, конечно, вещь довольно безразличная, а потому во многих случаях старина и удерживалась. Рыболовы и крестьяне Борисоглебской слободы, стоявшей против Романова городка (Ярославского уезда), говорят, что они исстари в Романов городок не плачивали ни мыта, ни головщины, ни таможенных пошлин, а собирали их у себя и составляли особый от Романова городка округ. Они ссылаются на старые грамоты Федора Ивановича, царя Ивана Васильевича и отца его, Василия Ивановича. Михаил Федорович, при котором возник этот спор двух рядом стоящих местечек, решил его в пользу старины. Борисоглебская слободка продолжала составлять особый округ не только в 1626 г., но и в 1681 г. В 1690 г. деревенские владельцы Пятницкого села (Усольского уезда) били челом великоустюжскому архиепископу на игумена Троицкого монастыря в том, что он с монастырской деревни не платит вместе с ними государевых податей, а деревня эта с ними "в платежу и в окладе вечно"*. Итак, были какие-то старинные округа. Но ничто не вечно, и с изменением всего нашего общественного строя в Москве и старинные округа претерпевали изменения. Эти изменения делались исподволь, по требованиям местных нужд, частично, а не так, как Петр Великий и Екатерина Великая преобразовывали наше местное управление. От этих местных изменений остался очень слабый след, а потому история административных округов, которая в свое время никого особенно не занимала, кроме самих плательщиков, представляется в очень смутном освещении. Для правительства было безразлично, кто с кем платит, только бы платил. Изложим то немногое, что можно сказать о наших старинных окладных округах.

______________________

* АЭ. III. № 170; Т. IV. № 250; Рус. ист. б-ка. XII. № 270.

______________________

Присуды, старые судебные округа, составляли вместе с тем и окладной округ. Переяславские рыболовы были подведомы волостелю стольнича пути и платили в его пользу особый корм, а с городскими людьми Переяславля никаких податей не тянули. Составляя особый присуд волостеля стольнича пути, они вместе с тем составляли и особый платежный округ для корма волостелю, для рыбного тягла и всяких других повинностей, какие правительство нашло бы нужным возложить на них. В 1552 г. царь и Великий князь Иван Васильевич пожаловал Важского уезда становых и волостных крестьян и посадских людей, дал им выборный суд и обложил оброком за наместнич корм. Важане составляли, таким образом, окладной округ для оброка и других повинностей и свой судебный округ. В том же году с Важского уезда потребовали за посошных людей, за 224 человека, по 2 руб. Этот оклад упал, таким образом, на целый уезд, или Важский присуд*.

______________________

* АЭ. I. №№ 143, 233, 234. 1506—1552.

______________________

Тот же порядок наблюдаем и в уделах. У Верейского князя, Владимира Андреевича, была полсохи бобровников; они составляли особый присуд и особый платежный округ*.

______________________

* АЭ. I. №256—257. 1561.

______________________

Те же явления наблюдаем и в XVII веке. Городские и посадские люди Устюжны-Железопольской еще при Иване Грозном составляли особый присуд и особый окладный округ. Это подтверждено им и в 1614 г. и продолжает действовать в 1623 г. В уставной грамоте Устюжны-Железопольской находим такое характерное место:

"А кто умнет жити на черной земле, сын боярской, или приказной человек, или митрополичь, или владычень, или монастырской, или чей ни буди, и те люди волостелю устюжскому и его тиуну судимы и тягло им с тех дворов, оброки и всякие разметы тянута по вытно, что на них целовальники разведут".

Суд и тягло идут вместе; судебный округ и податной — сливаются. Это предписание повторено и 9 лет позднее в грамоте местному воеводе Н.А. Колычеву*.

______________________

* АЭ. III. №№ 37, 138. Уставная важская грамота говорит о волостных крестьянах и крестьянских волостях. Здесь волость, конечно, значит то же, что и в новгородских писцовых книгах конца XV века. Это волости и волостки сведенных бояр, т.е. их частная собственность, перешедшая в прекарное владение крестьян.

______________________

Крестьяне и рыболовы Борисоглебской слободы, так отстаивавшие свою платежную обособленность от Романова городка, составляли тоже особый присуд. Волостные крестьяне Усьи и Заячьи реки — тоже особый присуд и особый окладной округ, и так с царя Ивана Васильевича и до Ивана и Петра Алексеевичей*.

______________________

* АЭ. III. №№ 37, 126; Т. I. № 243.

______________________

От конца XVII века имеем роспись, составленную для раскладки стрелецкой подати. В этой росписи, составленной московскими гостями, обозначено, какая часть этой подати падает на перечисленные в ней города и уезды, городки и слободы. Мы встречаем здесь уже известные нам места: Борисоглебскую слободу, Романов городок, Важский уезд, Устьянские волости. Все это старые присуды, дожившие до 1681 г. Думаем, что и другие, перечисленные в росписи, города — тоже присуды. Да иначе и понимать нельзя. Присуды до конца XVII века — суть округа обложения*.

______________________

* Эту мысль высказал еще в 1859 г. Ф.М. Дмитриев в своей "Истории судебных инстанций". На с. 160 читаем: "Как присуд кормленщика определялся объемом тех земель, которые несли в пользу его повинности, так, при земском управлении, судебный округ выборных судей определялся пространством тех земель, с которых они брали подати".

______________________

В древнейших новгородских писцовых книгах города тоже присуды. Такими присудами являются: Новгород, Курск, Демон и пр. Они, надо думать, составляли и центры окладных округов, в которых сосредоточивались сборы мелкой погостской администрации. Древнейшее указание на город, как присуд, восходит ко времени Русской правды. "А из своего города в чужу землю свода нетуть", — говорит она и переносит нас к первой причине того, как город сделался центром судебного и податного округа: древний город есть центр волости-княжения, а потому он и центр как судебного, так и податного округа.

Итак, едва ли может подлежать сомнению, что присуд и окладной округ, обыкновенно, совпадают.

Но что такое присуд? Это единица чрезвычайно разнообразная. Целый уезд может быть отдельным присудом, т.е. особым судебным и податным округом, отдельный город — тоже, несколько волостей уезда — тоже, наконец, отдельная слободка и даже полсохи бобровников могут составлять и отдельный судебный округ, и отдельную окладную единицу. С 1488 г., по жалованной грамоте Великого князя Ивана Васильевича, все Белозерье, горожане и уездные люди, составляет один присуд и, можно думать, так было и раньше.

Как бы ни были различны размеры присуда, все присуды имеют одну очень важную общую черту. Если суд в том или другом округе принадлежит приказному человеку, наместнику или волостелю, на суде всегда присутствуют выборные люди, сотские или старосты, и просто представители общества под именем добрых, или лучших людей; если приказные судьи отменены, весь суд состоит из выборных людей. Все эти выборные носят название целовальников, ибо присягают и крест целуют.

Итак, присуд организованная единица, она имеет своих выборных, доверенных людей. Эти доверенные люди не только судят, но и повинности раскладывают. Присуд, следовательно, живая, одушевленная единица. Как бы ни были малы или велики ее границы, выборные целовальники составляют из нее одно целое. Вся тягловая организация получает в них свое завершение. Они раскладывают тягло по людям, по их силе, по животам и промыслам, по земле и угодьям.

Если присуд охватывал земли лиц разного состояния, крестьян, бояр, духовенства, раскладочная деятельность целовальников простиралась на всех. Мужик окладывал и боярина, и монастырь. У введенного боярина И.В. Большого Шереметева мужики окладывали даже пустые земли; то же делали они и с монастырскими землями Симонова монастыря и других. Боярину и монастырям приходилось бить на них челом самому государю.

Действия окладчиков вызывали иногда жалобы и на неправильное обложение живущего. Мы не можем теперь разобрать, кто был прав, кто виноват. Недовольные окладчиками просили о выделении их из общего оклада в особый окладной округ. Правительство нередко соизволяло на это. Таким образом, происходило разложение старых окладных округов и появление новых, более мелких.

Вот два примера.

В 1659 г. настоятель Коряжемского монастыря, старец Григорий, жаловался на усольских окладчиков и говорил, что монастырю с посадскими людьми в одних сохах быть нельзя, что целовальники накладывают на монастырские посадские дворы всякие государевы подати, не по их промыслам, не по их угодьям. По монастырскому челобитью приказано было монастырские амбары, дворы, полянки и пожни отписать особо. — В 1684 г. все духовенство Устюжской епархии жаловалось на местных крестьян-окладчиков и говорило, что они окладывают их дворишки заочно и неправдою, вдвое, втрое, впятеро и больше против того, чего они стоят. В царском указе все дворы обложены по рублю с двора, а они берут по два, по четыре и по шести рублей с двора. Духовенство просило, чтобы этот рублевый оклад с их дворов дозволено было собрать местному архиепископу. Все это запоздалые отголоски вечевого народного самоуправления. Роль крестьянина в деревне в конце XVII века, кажется, мало походила на современную.

Укажем еще одну характерную черту этих окладных округов. Возлагая на них обязанность платить известную сумму, правительство иногда вовсе не указывало, с чего они должны платить эту сумму: с сох, с дворов или с четей, а предоставляло это их усмотрению. Крестьяне волостей Усьи и Заячьи реки, составлявшие один присуд, должны были платить за корм и наместничьи доходы 144 р. 14 ал. и 2 д.; а вместе с данными и другими окладными доходами всего тысячу рублей в год, а с чего — не сказано*. И это очень понятно. Разные единицы существовали только для удобства плательщиков, а потому им и можно было предоставить выбор такой единицы для раскладки этой тысячи, которая для них наиудобнее. Московская практика проявляла в этом отношении большую гибкость.

______________________

* АЭ. I. № 243; III. № 126. 1555—1622.

______________________

Рядом с таким обложением по присудам встречаются, однако, и случаи иного обложения — по владельцам. Оно, надо думать, более позднего происхождения, но встречается уже в XVI веке. В 1588 г., например, боярин князь Иван Васильевич Ситцкой приказывает, по указу государя, взять с земли Федоровского монастыря, что в Переяславле, с неполной полусохи, ямских денег 8 р. 25 алт. да полоняничных 29 ал. с 1 д. В 1637 г. "по крымским вестям" решено было взять даточных пеших людей с вотчин духовных учреждений с 10 дворов по человеку. Все черные власти получили царские указы с обозначением, сколько с кого причитается ратных людей*. От начала XVII века имеем документ, из которого видно, что таким специальным предписаниям предшествовало составление общей росписи, в которой определялось, с какого владения сколько взять в счет такого-то сбора. В 1623 г. последовал указ о сборе с новгородцев денег на мостовое строение. К указу была приложена роспись, сколько брать с земель отдельных монастырей, помещиков и даже крестьян. Округами обложения оказались очень маленькие владения; у Хутыня монастыря всего 10 вытей, с которых ему пришлось уплатить 18 р. 19 ал. 3 д.; а у Духова монастыря полвыти с окладом в 31 ал. 2 1/2 д. Такие же мелкие владения оказались и у светских владельцев. С поместья Аникея Тугаринова пришлось взять с 1/6 выти 10 ал. 2 д.; с земли крестьянина Гриши Морозова, которая немногим превышала 1/3 выти, 6 ал. 2 д. и т.д.**

______________________

* В АИ. I, под № 198 напечатана одна из таких грамот (АЮ. № 209. V, VI).
** АЭ. III. № 145. Судя по государевой грамоте, обложению подлежало все население; а здесь обложено только население Новгородского уезда, который захватывал земли разных пятин, прилегавших к Новгороду. Большинство земель Новгородского уезда принадлежало монастырям. Всего на уезд приходится 138 вытей, или около 4 сох. Размеры уезда, надо думать, были невелики.

______________________

Оба вида указанных округов обложения существуют единовременно, как и шесть единиц обложения. Правительство пользуется то теми, то другими. Есть основание думать, что правительство к отбыванию той или другой повинности не всегда призывало все население, а ограничивалось иногда некоторым видом плательщиков. В этих случаях оно распределяло повинность не по присудам, а по владельцам. С прикрепления крестьян платежные округа по владельцам должны были пользоваться все большим и большим успехом.

Вот все, что мы нашли возможным сказать по весьма спорному и темному вопросу об окладных единицах нашей древности. Все их разнообразие объясняется желанием правительства найти наиболее удобный для плательщиков способ обложения. В конце концов, дело сводилось к самообложению по землям и угодьям, по животам и промыслам. Правительство назначало сумму оклада, а целовальники, они же и судьи, а то и целый мир, распределяли эту сумму между плательщиками по их силе.

Важность вопроса об окладных единицах не подлежит сомнению. Но литература предмета очень небогата. Я приведу здесь имена только тех двух ученых, которые с великою пользою потрудились для разъяснения весьма неполных и неясных свидетельств о московской сохе. Первый труд, на который необходимо указать, принадлежит перу покойного профессора Московского университета, И.Д. Беляева; ему же принадлежит и заслуга первого издания новгородских писцовых книг. Когда он писал свою статью о поземельном владении в Московском государстве*, публике не была известна еще ни одна писцовая книга Московского государства, а из новгородских им была напечатана только первая половина Вотской пятины. Его статья о поземельном владении была написана почти исключительно по архивным материалам. Неудивительно, что в нее вкрались недосмотры и ошибки. Тем не менее высказанные в ней мнения имели решительное влияние на последующую литературу и повторялись позднейшими учеными в течение 40 лет по крайней мере. Несмотря на всю трудность ученой работы в архивах, почтенному ученому удалось сделать целый ряд совершенно верных наблюдений и на основании их высказать мнения, определившие состояние вопроса почти на целое полстолетия.

______________________

* Временник. Т. XI. 1851.

______________________

Вот его точка зрения. Сохою называлась единица земли, с которой вносились государственные повинности. Но она не была постоянной геометрической мерой земли, а изменялась по соображениям с требованиями времени, государственными нуждами и проч. Правительство не изменяло количества податей, падавшего на соху, а изменяло величину сох, уменьшая их размер, если требовалось увеличить подати, и увеличивая, если надо было уменьшить их. Кроме того, соха имела неодинаковую меру, смотря по местностям, по качеству земли, по различию владельцев. Монастырские сохи равнялись 600 четей, поместные — 800 и т.д. Размеры дворовых сох тоже были непостоянны. В таком виде московские сохи существовали с древнейших времен и по конец XVI века*.

______________________

* Временник. Т. XI. С. 51 и след.

______________________

Указанное Беляевым непостоянство размеров сохи в течение всего XVI века, соответствует действительности. Что это непостоянство обусловливалось разными причинами и, между прочим, различием владельцев — также верно. Разные владельцы были обложены неодинаково, но все были обложены, и служилые люди, и духовенство, и черные люди. Таким образом, еще в 1851 г. было высказано совершенно верное мнение о всеобщности тягла и указано достаточное тому основание, а в конце века наши ученые стали утверждать, что служилый класс свободен от податных обязанностей. Через 40 лет после правильного решения вопроса —наука делает большой шаг назад*.

______________________

* Некоторое знакомство с литературой могло бы спасти наших историков конца прошлого века от этого крупного заблуждения, которое продолжает повторяться и их последователями. Мысль Беляева о всеобщей податной обязанности не прошла бесследно. Ее высказывает и Ф.М. Дмитриев: "...все земли, кроме обеленных жалованными грамотами, были податные" (История судебных инстанций. 160).

______________________

Итак, подмеченные профессором Беляевым факты — совершенно верны, но некоторые объяснения их неверны. Автор думает, что размер сохи изменялся, между прочим, и для увеличения и уменьшения податей, которые взимались с сохи в неизменном количестве. Этой неизменности величины податей, взимаемых с сохи, не было, и автор ее не доказал. В пример неизменности их он приводит постановление уставной Белозерской грамоты от 1488 г., по которой за полоть мяса со всех сох брали по 2 алтына, и думает, что со всех сох всегда платился один и тот же оклад всяких податей. Это недосмотр, оклад податей менялся, как и размер сох. По Белозерской грамоте, за полоть мяса и за воз сена берут по 2 алтына, за барана 8 денег, а по Онежской грамоте 1536 г. в первом случае брали по 8, а во втором — 6 денег; в 1618 г. ямских денег с сохи брали по 800 руб., а в 1621 г. только по 468. И размеры сох, и размеры окладов не были постоянны. Одна ошибка повела за собой и другую. Взгляд на соху, как геометрическую меру земли, также неверен. Мы уже знаем, что в древнейшее время размер сохи определялся не количеством земли, а индивидуальными особенностями хозяйства; только с половины XVI века сохи получили значение земельной меры. Эти изменения в истории сохи ускользнули от внимания автора.

Мнения Беляева господствовали до появления в свет в 1892 г. "Спорных вопросов финансовой истории Московского государства" профессора Милюкова. Почтенный автор переработал весь вопрос о сохе и дал ему новое и самостоятельное решение. Вот его мнение. Он различает в истории сохи два периода: древнейший, до половины XVI века, и последующий. В древнейшее время соха не имела значения определенной площади земли. Величина ее определялась не количеством земли, а количеством труда. Доказательство этому он находит в обже и новгородской сохе, представляющих единицу рабочей силы, и в свидетельстве монастырской сотной от 1544 г. об однокольце, которым мы уже имели случай воспользоваться. С половины же XVI века соха получает, в силу царских указов, определенный размер: для монастырских земель в 600 четей доброй земли, для дворцовых, поместных и вотчинных — в 800 четей. В доказательство последнего положения автор приводит целую таблицу размеров сохи указанного объема, составленную на основании данных писцовых книг. Памятники не сохранили никаких известий о причинах перехода от старой трудовой сохи к новой. Автор думает, однако, что реформа сошного письма должна быть поставлена в связь с проектом генеральной переписи, составленным на Стоглавом соборе. На соборе проектировалось послать писцов во всю землю писать и сметить всякие земли, а мерить пашенные земли и непашенные, и луга, и лес, и всякие угодья и т.д. (с.37—51).

Я совершенно присоединяюсь к мнению автора о двух периодах в истории сошного письма, но расхожусь с ним в их характеристике. Я уже высказался против определения размеров обжи и сохи количеством затрачиваемого труда. Что время — деньги, этого, кажется мне, наши предки совершенно не знали. О "единицах рабочей силы", — это уже можно сказать с совершенной уверенностью, они не имели ни малейшего понятия. Единица рабочей силы — совершенно новое понятие; оно переносит нас в сферу современного рабочего вопроса, это — злоба нашего дня. Древность этого вопроса не знала, да и рабочих тогда было очень немного. Роль их исполняли холопы; а по отношению к холопам никакого вопроса не могло быть о единице рабочей силы. Крестьяне же не были рабочими; они были арендаторами, то есть нанимателями земли, а не рабочими. Затем, я указал выше, что единица рабочей силы должна быть определена единицей времени, иначе не будет никакой единицы; а между тем ни один сторонник трудовой единицы ничего о времени не говорит. Это нуждается в дополнении. К сторонникам трудовой единицы принадлежит и покойный профессор Харьковского университета, И.Н. Миклашевский. Он поправил существенный недосмотр своих предшественников. По его мнению, количество труда, которое затрачивалось в известный промежуток времени, и было одной из единиц поземельного счета нашей древности, равнялось — одному дню. Автор говорит — "так надо думать", — но, к сожалению, не объясняет почему*. Результаты же его думы получаются вот какие. Один день труда конного рабочего — есть обжа. Но ни один конный рабочий на пашне не трудится только один день в году, а непременно несколько. Поэтому на каждый двор должно приходиться всегда несколько обеж. А в новгородских писцовых книгах масса отдельных дворов считается в одну обжу. И.Н. Миклашевский последователен, но его поправка совершенно не соответствует тому, что говорят памятники. Время в старину имело еще меньшее значение, чем оно имеет у нас теперь, а потому в памятниках о нем и речи нет. Не единицей рабочей силы определялась соха, а индивидуальным состоянием каждого хозяйства. При этом число "однокольцов", то есть крестьян-арендаторов, конечно, могло иметь определяющее значение. Индивидуальная оценка, при простоте хозяйств и небольшом размере Московского княжества, — а она именно возникла, когда Московское княжение было невелико, и исчезла, когда его границы увеличились, — индивидуальная оценка каждого хозяйства не представляла в древнее время таких трудностей, с какими оценщики могли бы встретиться теперь. В Нижнем Новгороде в начале XVII века было 862 двора, это не помешало окладчикам оценить индивидуально налоговую способность каждого двора, несмотря на значительное их число.

______________________

* К истории хозяйственного быта Московского государства. Ч. I. Заселение и сельское хозяйство южной окраины XVII века. С.30.

______________________

Второй период, от половины XVI века, автор характеризует тем, что соха получила определенные земельные размеры. И я не отрицаю появления в это время сохи определенной земельной меры, но утверждаю, что эта мера была разная, и не только в разных местах и у разных классов владельцев, но и у отдельных владельцев. Далее, я сомневаюсь, чтобы когда-либо был издан общий указ о мере сох; общего указа до нас не дошло, но специальные указы о размерах сохи делались постоянно и, смотря по потребностям минуты, размеры сох менялись. Сохи вотчин Троице-Сергиева монастыря то сравнивались с сохами помещиков, то опять ставились в менее выгодное положение и т.д., и так со второй половины XVI века и в XVII веке. Мы не отрицаем верности составленной автором таблицы размеров сох. Наши цифры размеров сох мы взяли из тех же писцовых книг, какими пользовался и профессор Милюков, и иногда с тех же самых страниц. Его таблица совершенно верна, надеемся, верна и наша. А результат тот, что размеры сох и после проекта генеральной переписи Стоглавого собора — разные.

Но что такое происходило на Стоглавом соборе? Проект генеральной переписи собора до нас не дошел, и был ли он составлен, это неизвестно. До нас дошел целый ряд царских вопросов собору; он оканчивается царским приговором: "Да приговорил есми послать писцов во всю свою землю писать и сместить и мои, царя и вел. князя, и митрополичи и т.д. земли" и пр. Этот царский приговор почтенный автор и называет проектом генеральной переписи собора. Царский приговор и предшествующие ему 11 вопросов не вошли в Стоглав, а сохранились в другом памятнике, из которого и были извлечены и напечатаны покойным И.Н. Ждановым*. Приговор царя надо рассматривать вместе с предшествующими ему вопросами, которых составитель Стоглава не нашел нужным внести в свой сборник; только тогда и будет он ясен. Приговор и предшествующие ему 11 вопросов составляют одно целое: это все вопросы, относящиеся до светских дел. Из 11 вопросов 5 самых больших имеют прямое отношение к положению служилых людей. В статье о вотчинах и поместьях речь идет о том, что у одних служилых людей земель много, а у других мало, и они голодны; в одной из следующих статей для устройства служилых людей признается нужным сделать вотчинные книги, в которые надо записывать "в меру и пашенная земля, и не пашенная, и луга, и перевесы, и борти, и реки, и озера, и пруды, и мосты, и всякия угодья, ино его не обидит никто, а ему чужаго прибавить — не уметь же. Чем умерять лишьком над книгами, то отъимуть на меня. И ведомо, за кем сколько прибудет и убудет, и по вотчине и служба знать".

______________________

* ЖМНП. 1876. Июль.

______________________

Сопоставление этих вопросов с царским приговором разъясняет смысл и цель царского приговора. Дело идет об организации службы. Служилые люди наделены землями очень неравномерно, а потому "их надо поверстать по достоинству без грешно". Надо завести книги, в которых должны быть описаны пашенные (жилые) и непашенные (пустые) земли и соответственно владению назначена служба. Лишние земли должны быть взяты на государя. Для всего этого надо произвести опись существующего землевладения, а потому царь и приговорил послать писцов, чтобы они сметали и мерили "пашенныя земли и не пашенныя, и луги, и лес, и всякия угодья, и реки, и озера, и пруды, и борти, и перевесы, и мосты" и т.д. "А кого чем пожалую, — продолжает говорить царь, — и по книгам жаловалные грамоты давать слово в слово для того, чтобы вперед тяжа не была о водах и землях: что кому дано, тот тем и владей. А утяжут кого через писмо лишком, и то имати на меня. И того ради, кто чего попросит, и яз ведаю, чем кого пожаловати, и кто чем нужен, и кто с чего служит. И то мне будет ведомо же: и жилое и пустое".

Этими словами и оканчивается царский приговор и те 11 вопросов, которые не вошли в Стоглав.

Сопоставление царского приговора с предшествующими ему вопросами делает совершенно ясным содержание приговора или "проекта генеральной переписи", как его называет профессор Милюков. Дело идет вовсе не об установлении размеров сохи; дело идет о выяснении, кто чем владеет, и не только в живущем, но и впусте. Всякое владение, и живущее, и пусто, должно быть записываемо в книги. А прежде, в податных целях, может быть, писали только живущее. Вот официальное начало той перемены в составлении описей, на которую мы указали в своем месте. Вот откуда, надо думать, пошло и приведенное выше наставление автора книги сошного письма писать живущее и пустое, и та разнообразная практика писцов, на которую тоже было указано. Пустое предписано писать в интересах службы, для выяснения поместного оклада, а вовсе не для сбора повинностей.

Итак, "проект генеральной переписи" не имеет никакого отношения к возникновению сох определенной земельной меры*, и мы по-прежнему остаемся в полном неведении того, когда именно, как и почему совершился переход от старой, небольшой сохи к крупной сохе XVI века. Будем надеяться, что любители архивных работ найдут, наконец, в богатых собраниях наших архивов новые документы, объясняющие эту историческую загадку.

______________________

* Иначе отнесся к этому вопросу г-н Дьяконов. Указанную проф. Милюковым связь реформы сохи "с проектом генеральной переписи, предложенным на Стоглавом соборе", он находит "весьма удачной". Но по поводу того же вопроса он обнаруживает и большую неустойчивость мнения. На с.208 г-н Дьяконов говорит: "Благодаря выводам автора может считаться устраненным господствовавшее в нашей литературе со времен Беляева мнение о колебаниях в размерах сох в течение всего XVI века". Затем из архивных документов он приводит любопытные данные о колебании размеров сох, которыми мы выше и воспользовались. После этого на с.217 читаем такое заключение: "Итак, соха, как окладная единица, и во второй половине XVI века, после преобразований 1551 г., представляла значительные колебания и кроме той разницы в ее размерах для земель разных качеств и различных категорий владельцев, какие были установлены в "царевом уложении" (ЖМНП. 1893. Июль). Несмотря на то, что мнение Беляева о колебании сох в течение всего XVI века устранено, соха продолжает колебаться и во второй половине XVI века! Последнее мнение совершенно верно.

______________________

КНИГА и ГЛАВА ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ

Литература предмета

В заключение представлю обзор литературы затронутых мной вопросов. Не мне принадлежит первое слово о деревне, дворе, складниках, бобылях, крестьянской общине и т.д. О них уже давно и много писали. Я не нашел возможным вполне разделить мнения, прежде высказанные, а научная истина должна быть одна. Если она уже возвещена, надо было повторить ее; если я этого не делаю, я, значит, считаю существующие мнения в каком-либо отношении ошибочными и должен указать, в чем заключается эта ошибка. Это тяжелый и неблагодарный труд, но необходимый: без этого нет науки. Нельзя же нагромождать одно мнение на другое, не объясняя, чем нехороши старые. Я не принимаю старых, потому что усматриваю в них некоторые недоразумения. Читатель, наоборот, сравнив мое мнение с оспариваемыми, может найти недоразумение на моей стороне. Он нисколько не проиграет и в этом случае. Из нижеследующего он ознакомится с мнениями, ранее высказанными, из которых и может выбрать для себя любое. Они будут изложены совершенно точно, словами авторов.

Я не ставлю себе задачей исчерпать все существующие в литературе разногласия, но не потому, что выполнение такой задачи было бы бесполезно. Оно выше моих сил. Я ограничусь анализом известных мне разногласий лишь по более крупным вопросам древнего быта. Это даст мне возможность пополнить вышесказанное с некоторых новых точек зрения, которых, по ходу моего собственного изложения, мне не пришлось коснуться.

Я буду приводить чужие мнения в том порядке, в каком шло мое собственное изложение, и начну с труда госпожи А.Я. Ефименко о крестьянском землевладении на Крайнем Севере.

I

В руках автора оказался новый материал*, благодаря которому он нашел возможным "показать с непреложной очевидностью, в чем заключалась сущность поземельного древнего устройства: не будучи общинным в строгом смысле слова, оно тем менее было подворно-участковым, представляя из себя своеобразную форму, из которой могла развиться позднейшая община" (211). Этот материал представляют те веревные книги, содержание которых я приводил выше.

______________________

* Ефименко А. Крестьянское землевладение на Крайнем Севере. Вып. I. 1884.

______________________

На основании выписок из веревных книг г-жа Ефименко делает такое заключение: "Таким образом мы убеждаемся, что деревня была одно поземельное целое. Пашня ее была разбита на смены, а смены на поля или коны, причем каждый двор деревни имел участок непременно в каждом кону каждой смены. Точно так же каждый двор имел участок в каждой пожне, в каждом переложке, в каждой закраине. Даже разные запольные польца, росчисти, новины, обыкновенно, находились в совместном владении всех дворов деревни. Одним словом, этою стороною своей организации деревня представляла ярко выраженный прототип современной общины с общими сменами и обязательным севооборотом"*.

______________________

* С.214. Спешим сделать маленькую поправку. Веревные книги не дают основания говорить о полях и конах; этих слов в них нет. Так же точно автору не следовало бы говорить "о совместном владении дворов" и "обязательном севообороте". В веревных книгах показано не совместное, а раздельное владение каждого двора. Но мы должны признать, что прибавка таких понятий, как кон и совместное владение, облегчает уподобление старой деревни — современной общинной деревне.

______________________

Этой деревенской организации автор дает наименование долевой и полагает, что она "была общим типом старой русской поземельной организации, выросшей на развалинах той последней стадии родового быта, которая называется у юго-западных славян задругой, а на севере — печищем. Долевая деревенская организация может быть сочтена за материнскую форму, которая заключает в себе в зародыше все существенные черты обеих развившихся из нее форм поземельного владения, как общинной, так и подворно-участковой" (225 и след., 230).

Таково мнение г-жи Ефименко о древнем деревенском устройстве. Оно не подворное, а долевое. Из этого долевого развилось и общинное, и подворное.

Что описываемая в веревных книгах деревенская организация представляет общий тип древней русской организации, в этом не может быть никакого сомнения. Но почему она не дворовая? Вот это надо было доказать автору, чего он, однако, не сделал. Да едва ли это и можно доказать. Веревные книги описывают деревни по дворам и указывают земли каждого двора. Принадлежащие каждому двору участки очень дробны, но все же это дворовые участки: они собственность владельцев отдельных дворов. Эти участки возникли из дележа первоначального двора между наследниками его прежнего обладателя. Это признает и автор, хотя выражается немножко туманно, говоря о каких-то развалинах какой-то последней стадии родового быта. Дело гораздо проще. Отец умер, первоначальный двор-деревня разделился между его сыновьями. Получились доли земли в каждом участке и возникли особые дворы. А так как каждый наследник получил свой участок в собственность, то он может его отчуждать. Таким образом, владельцами долей могут быть и не родственники. Все это могло совершаться не только в XV и в XVI веках, но и прежде, и после, и чтобы это действительно совершалось, вовсе не нужно, чтобы распались последние стадии родового быта. Автор сам говорит: "Пока деревня равна двору, что бы ни представлял собою этот двор, все-таки не может быть речи ни о какой сложной поземельной организации. Такая возможность наступает только с момента раздробления первоначального двора, то есть большой семьи, печища" (219). И затем, в виде примера, приводит раздельный акт шести братьев: в дележе был один двор-деревня, после дележа получилась деревня в шесть дворов, или в шесть долей. Так как каждому брату были отведены отдельные участки, то и с разделением не получилось никакой сложной организации, могущей служить прототипом общинного владения; получился самый обыкновенный вид общего, а не общинного владения. Каждый брат владеет своей долей на себя и может ее продавать. Их доли не имеют ничего общего с долями участников общинного владения.

Автор находится в очевидном недоразумении. По веревным книгам каждый владелец деревенской доли имеет клочок в каждой разновидности земли. Это похоже на известное всем нам распределение деревенских земель между крестьянами-общинниками. Но сходство чисто внешнее, по существу же эти доли совершенно различны. Доли веревных книг неравны между собой, они отчуждаются, наследуются и т.д., то есть состоят в частной собственности своих владельцев, если они своеземцы; если же они сидят на государственных землях, то отношение их к этим землям несколько иное, на что мы указали в своем месте; но все же и они распоряжаются. Это внешнее и поверхностное сходство автор принял за сходство по существу, а потому и усмотрел в нем прототип позднейшего общинного владения.

Усматривая в долевом владении прототип позднейшего общинного, автор полагает, что старинные доли имеют все свойства долей сего последнего, что они равны (220) и переделяются; право отчуждать эти доли, которого он не может не признать, существенно противоречит сближению старых долей с долями общинников, а потому он старается представить его в некотором особом свете.

Разберем каждое из этих положений.

Доли участников, говорит автор, равны. Они могут быть равны только в одном случае: если отец умер без завещания, тогда имение его делится поровну между сыновьями. Но если он оставил завещание, он мог назначить детям и неравные участки. Эти участки затем переходят к детям детей. Если они сначала и были равны, при следующем переходе они делаются неравными, ибо трудно думать, чтобы у каждого из сыновей было равное число наследников. С владением крестьян-общинников даже и в том случае, когда доли случайно равны, здесь ровно ничего нет общего.

Общинные земли переделяются от времени до времени. Мы хорошо знаем, при каких условиях это делается. Автор утверждает, что каждый участник в веревной доле мог требовать передела, если находил, что доставшаяся ему доля не соответствует его правам. "Если, — продолжает он, — в родственную схему вложить посторонние элементы, которые постоянно в нее входили, то получается прототип нашего общинного передела" (221).

"Посторонние элементы, входящие в родственную схему" — это посторонние лица, делающиеся через покупку долей, дарение и пр. совладельцами деревни. В пример такого поступления "в родственную схему постороннего элемента" автор и приводит тот "любопытный документ" начала XVII века (1602), который мы уже разобрали на с.66.

Допустим, что наследники, раз поделившись, нашли раздел невыгодным и требуют нового. Кто читал комедию Тургенева "Завтрак у предводителя", тот хорошо знает, какие трудности представляет раздел наследников, как легко они делаются недовольными и как склонны они требовать вечных переделов. Тем скорее надо допустить, что постороннее лицо, приобретя часть в "вопчей" деревне, будет еще менее сговорчиво, чем братья и другие родственники; наконец, допустим, что на практике возникают бесконечные споры о новых переделах. Что же будет общего в этих переделах наследников, если они и будут допущены, с переделами крестьян-общинников? Ровно ничего, кроме слова передел. Это опять недоразумение*.

______________________

* Раздел наследников — дело величайшей трудности; во все времена он был источником всяких недоразумений и вражды между родственниками. Это хорошо понималось и у нас в древности, а потому принимались меры к тому, чтобы раз произведенный раздел потом уже не переделывался. "Соучастники дележа договаривались вперед лишними землями друг друга не уравнивать, не переделиваться и не переравниваться, нового делу друг на друге не спрашивать ни им самим, ни детям их". Берем это свидетельство у г-жи А.Ефименко (221).

______________________

Вопрос "о переделах для уравнения владений" чрезвычайно занимает г-жу Ефименко, что очень понятно; это вопрос для нее чрезвычайной важности. Она возвращается к нему на с.227. Здесь автор обращает внимание читателя на выражение древних памятников: "уравниваться по купчим крепостям" и для доказательства своей мысли о переделах приводит извлечение из дела конца XVII века о таком уравнении. Двое крестьян деревни Настасьиной требовали от двух других совладельцев той же деревни "равности орамых земель и сенных покосов". Совладельцы им отвечали: "По старым крепостям ровняться готовы". Вследствие этого отправлены были на место старожильцы с письменными крепостями, купчими и дельными и сравнили земли "в правду по Евангельской заповеди Господни". Что это такое? Владельцы общей деревни владеют своими участками по крепостям. С течением времени произошло нарушение границ этого владения. Двое совладельцев требуют их уравнять. Не беремся решать, что они понимают под своей "равностью". Мало ли чего могут домогаться истцы! Но суд, согласно с заявлением ответчиков, приказывает развести межи по купчим крепостям и раздельным актам. Что здесь общего с уравнением участков общинных владельцев и их переделами? Ровно ничего.

Право дольщиков отчуждать свои доли не может подлежать никакому сомнению. Оно хорошо известно г-же Ефименко. Но это право не укладывается в рамки позднейшего общинного землевладения. Как же быть? Это проявление права частной собственности г-жа Ефименко пытается ослабить таким соображением: "Но и при продаже выделенного деревенского участка все-таки продается не такая-то определенная земля, находящаяся в таких-то межах, а лишь идеальная доля или доли" (224). Это утверждение ни на чем не основано и совершенно непонятно. Всякий продает только то, что он имеет; если он имеет идеальную долю, он продает идеальную долю; если произошел раздел, владелец продает, что ему досталось по разделу, и при купчей передает покупщику и свою раздельную грамоту. Сама же г-жа Ефименко приводит извлечение из только что упомянутого нами дела конца XVII века, в котором старожильцы ходят по межам не только с купчими, но и с "дельными", то есть с раздельными актами, по которым спорщики владеют своими участками. Да и что же это был бы за порядок, если бы с каждым отчуждением раздельные акты уничтожались? При таком порядке и жить было бы нельзя. Здесь опять довольно крупное недоразумение.

Нарисовав картину древней деревни, прототипа позднейшей общинной деревни, с равными долями, с правом передела и т.д., г-жа Ефименко не могла обойти молчанием складников и сябров. Она говорит о тех и других, но о складниках больше, чем о сябрах, которых касается лишь мимоходом.

Мы уже знаем, что долевая организация старинной деревни развивается у г-жи А.Ефименко "на развалинах той последней стадии родового быта, которая называется у юго-западных славян задругой, а на севере — печищем". В этом утверждении г-жа Ефименко довольно близко подходит к мнению, давно уже высказанному о нашей современной общине бароном Гакстгаузеном.

Деревня, родоначальница общинной, представляется г-же А.Ефименко "кровной, родовой клеточкой" (222). Вот в этой-то кровной, родовой клеточке и возникает складство, "всецело сохраняя старую кровную схему". Оно трех видов. Первый вид представляет явление искусственной семьи, образчик которой дает "любопытный документ начала XVII века (1602)", нами уже разобранный. Мы видели, что здесь договор об общем хозяйстве, в котором слово складничество даже и не упомянуто, был принят автором за случай образования искусственной семьи. Тут нет искусственной семьи и никакой "кровной схемы". Два человека живут в одной деревне и ведут общее хозяйство. Они, конечно, положены в одну обжу, и в этом смысле складники.

"Складничество иного типа (второй вид) представляют посторонние элементы, вошедшие не в семью, а в кровную родовую клеточку деревни; оно было развито в высшей степени". Возникает оно в силу приобретения покупкой и другими способами долей деревни посторонними людьми. "В этом случае, — говорит автор, — союз родственников замещался союзом складников, соседей, сябров, сохраняя под собою всецело старую кровную схему" (221—225). Это совершенно верно. Всякий, приобретавший долю или жребий деревни и попадавший, таким образом, в ту же обжу или соху, становился складником совладельцев; только кровная схема тут ни при чем. Складничество обусловливалось здесь не родством, которого и не было, а положением в одну обжу.

Сябр в приведенной цитате поставлен рядом со складником, он отнесен к союзу не родственников, а посторонних лиц. Это неправильно и по отношению к сябрам, и по отношению к складникам. Мы видели, что и сябрами, и складниками могут быть и родственники, и посторонние лица.

А вот третий вид складничества. "Мы уже говорили выше, — читаем у автора, — что при разделении кровного союза родственники почти никогда не делились некоторыми видами угодий, а оставляли известную часть их в нераздельном пользовании" (228). Владельцы этих нераздельных угодий и суть складники. Это можно допустить, но и здесь складники не потому, что не разделили угодий, а потому, что живут в одной деревне. Они были бы складники и в том случае, если бы разделили угодья.

В доказательство своих взглядов на существование трех видов складничества автор не привел ни одного документа, из которого было бы видно, что складником называется человек потому, во-первых, что ведет с другим общее хозяйство; во-вторых, что купил часть чужой деревни; в-третьих, что не разделил общих лугов. Полагаем, что и нельзя привести такого документа: во всех трех случаях нет никакой складчины. Назвать который-либо из этих случаев складчиной было бы противно смыслу слова. Складываются у них только подати, а потому они все одинаково и складники*.

______________________

* "Нераздельное пользование угодьями, — говорит г-жа А.Ефименко, — называется на языке северных актов складством, соучастники его — складниками" (229). К сожалению, она не приводит и не указывает ни одного из этих любопытных северных актов. Но что у складников, как однодеревенцев, могут быть общие угодья, это дело довольно обыкновенное, только тут нет никакой складчины.

______________________

В только что приведенной цитате есть выражение, которое нельзя пройти молчанием; оно многое объясняет в нашем споре. "При разделении кровного союза, — говорит автор, — угодья не делятся". А когда же это делится кровный союз, и каковы его части? Например: союз родителей и детей? Никогда! Не кровный союз делится там, где выше автор говорит о дележе, а имущество (кровных) родственников. Мы указали несколько недоразумений автора; теперь все их можно свести к одной причине, некоторой неясности юридических понятий, в данном случае очень понятной, и которую никто в вину г-же А. Ефименко не поставит. Несмотря на некоторые недоразумения, она совершила очень почтенный труд, который пользуется вполне заслуженной известностью и имеет немало последователей.

Кровные союзы могут только уничтожаться, а не делиться на части. Спрашивается, что же было в нашей старой деревне кровного, что постоянно заставляет г-жу А. Ефименко говорить о ее кровном характере, хотя бы она была населена даже и не родственниками, а посторонними лицами? Мне кажется, предполагаемое происхождение долей, и только. Одним из самых обыкновенных способов возникновения долей деревни, этого первоначального целого, которое потом делится на половины, трети и т.д., является дележ деревни между детьми ее устроителя. Вот и все кровное, что есть в долевой организации автора, то есть первоначально доли принадлежат родственникам; но эти родственники владеют своими долями совершенно на тех же основаниях, как и посторонние лица, то есть общее владение, возникающее из дележа наследства, нисколько не отличается от всякого другого общего владения, как бы оно ни возникло. А с другой стороны, раздел наследства есть ли единственный способ возникновения первоначальных долей? Конечно, нет. Деревня может быть устроена не одним хозяином, а двумя приятелями, но не родственниками. При этом условии с самого начала будут две доли и не непременно равных, так как участие учредителей может быть и неравное. Профессор Лучицкий приводит пример устройства мельницы четырьмя сябрами, причем половина дохода шла одному, казаку Гарбузу, а трое остальных, родные братья Яценко, получали каждый по 1/6, а вместе тоже половину. Итак, особенно настаивать на исключительно кровном характере первоначальной деревни и ее долей едва ли есть достаточное основание. Она исстари могла возникать в силу совокупной деятельности посторонних людей, не родственников.

II

Перехожу к исследованию профессора Лучицкого "Сябры и сябреное землевладение в Малороссии"*.

______________________

* Сев. вестн. 1889. №№ 1 и 2.

______________________

Автор ставит себе гораздо более тесную задачу. Предмет его исследования — сябры и их землевладение в некоторых местностях Малороссии XVIII века. Мы привели уже мнение автора о том, что тогда разумели малороссы под словом сябр (прим. на с.66). Но далее автор говорит, что слово сябр имело и иной смысл, и посвящает свою статью расследованию этого иного смысла. С точки зрения этого иного смысла, слово сябр представляется далеко не таким простым: "Лишь мало-помалу и с большим трудом автору удалось собрать некоторую, сравнительно весьма незначительную часть данных, способных пролить свет на организацию сябринного землевладения, имеющую большой интерес и значение не для одной только истории Малороссии, но еще, быть может, гораздо большее для истории последовательной смены форм землевладения вообще" (I. 70). Итак, владение сябров не есть просто весьма обыкновенный вид общей собственности, а некоторая особая форма землевладения, занимающая свое определенное место в истории последовательного развития этих форм.

"Сябринное землевладение, — говорит автор, — основано на родственном кровном начале... Это начало кровной связи, лежащее в основе сябринного землевладения, выступает во всех тех весьма многочисленных случаях, где мы с ним встречаемся... Всякий раз, когда дело идет о сябринных участках, они носят в актах совершенно ясное и определенное название, прямо указывающее на родовой характер сябринства. Везде встречаем совершенно одинакие выражения: отчина, вутчина, вутчицкие, сябринские части. Это землевладение обязано своим возникновением распадению единой и цельной сложной семьи..." (I. 85—87; II. 49).

Вот в чем заключается отличительный признак этой особой исторической формы землевладения: сябры — родственники. Теперь припомним, что автор говорит в начале своего исследования. Он приводит там иное значение слова сябр, по которому сябр — простой пайщик, участник в общем владении, а таковым может быть и не родственник. В пример автор привел известных уже нам казака Гарбуза и братьев Яценко. Он полагает, что этот пример "особенно рельефно обрисовывает характер и смысл сябринства" (I. 74). Итак, сябрами могут быть родственники и не родственники; и то, и другое особенно характерно для сябринства. Сябринное землевладение, следовательно, не непременно основано на родственном, кровном начале. Для того, чтобы выяснить себе, что такое сябр, надо взять черты, принадлежащие всем сябрам, а не сябрам только родственникам. Черты, всем принадлежащие, и будут характерны для сябра вообще. Можно быть сябром, не будучи родственником; следовательно, родственное, кровное начало не есть отличительный признак сябринства.

Затем автор приводит иные черты, характеризующие сябринское землевладение, как особую историческую форму. Так как такая форма, за безразличием сябров-родственников и не родственников, исчезает, то мы могли бы и не рассматривать характерные черты несуществующей формы. Но мы на них остановимся, потому что автор строит свое здание на новом архивном материале, до сего времени не обнародованном, и придает ему особое значение.

Кровное сябринное землевладение, как мы уже знаем, автор выводит из распадения семьи, при чем, конечно, происходил раздел имущества. "Но, — говорит автор, — в то время, когда при разделе обыкновенного имущества дело шло о разделе бесповоротном, о переходе паев в полную собственность отделившегося лица, при разделе сябринном мы наталкиваемся на явления совершенно иного характера. Сходный по форме, сябринный раздел резко различался по существу от чисто родового раздела в его позднейшей форме. И прежде всего раздел сябринный, или поддел, не уничтожал общности имущества. Земля по-прежнему оставалась и после раздела в общем владении, считалась общею, носила именно это название" (II. 38).

Вот новая особенность сябринного землевладения: разделенные земли продолжают оставаться в общем владении. Что же это за раздел? Сябринный раздел, утверждает автор, резко различается от родового раздела. Родовой раздел есть, конечно, раздел родового имущества. А какое имущество делят сябры? Автор утверждает, что сябры произошли из распадения сложной семьи, стало быть, они делят имущество, доставшееся от предков, то есть тоже родовое. Выходит, что родовое не есть родовое. Но автор прибавляет "родовой раздел в позднейшей форме". Это надо было бы пояснить. Без пояснения читатель должен оставаться в совершенном недоумении, что это за разделы родового имущества в древнейшей и позднейшей форме, и каким образом имения сябров, полученные от родителей, не суть родовые. Нет ли тут какого-нибудь недоразумения?*

______________________

* На с.37 т. II автор приводит случай "раздела родового имущества". Это настоящий раздел, при котором "знаки крестовые на земле положены". Раздел произвели два брата и три сестры, которые до того времени, по словам автора, жили совместно и совокупно. Они, конечно, сябры. Они делят "родовое имущество", а потому у них настоящий раздел с особыми межами. У сябров же, утверждает автор, нет настоящего раздела. Мы находимся в каком-то заколдованном круге, из которого нет выхода.

______________________

Автор говорит совершенно определенно, что сябринный раздел есть раздел, который ничего не делит, а все остается по-прежнему в общем владении. Это трудно понять, но автор утверждает: "Бесконечный ряд актов, относящихся к сябрам, не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения... Вот что читаем, — продолжает он свои доказательства, — в одной купчей с. Неданчич, купчей, относящейся уже к концу XVIII века, к 1782 г.: "Продаем земли наследние, нам спадите, которое наши части поименовать и смежности написать за неимением с сябрами правной разделки невозможно. И это повторяется постоянно, — продолжает автор, — в описях говорится, что все сябры имеют участие в нераздельных сябринных угодьях" (385).

Теперь все ясно. Тут чистое недоразумение. Продавец 1782 г. не может обозначить границ, потому что "правного раздела еще не было произведено", он продает свою идеальную часть, а не выделенную. Автор не различает идеальной части от части, отведенной в натуре, а люди XVII века это различали. Он говорит о разделе, где раздела еще не было, а продолжалось общее владение идеальными частями. Эти идеальные части могли, однако, продаваться, как и у нас. Итак, архивные материалы не дали автору ничего нового; они подтверждают только то, что мы и раньше могли знать.

Еще особенность. Решив, что раздел не есть раздел, автор говорит о ежегодных переделах в сябринных нераздельных землях (II. 42—44). Это можно допустить, но это не представляет ни малейшей особенности, которая давала бы повод говорить о какой-либо вновь открытой стадии исторического развития в области землевладения. В чем тут дело? Наследники не разделили доставшейся им земли, пользуются ею сообща; как же им ею пользоваться? Это можно сделать на множество разных способов. Они могут сообща обрабатывать землю и делить продукт, а могут временно взять участки в разных местах и обрабатывать их за свой счет; а так как качество участков может быть неодинаково, то они могут меняться ими от времени до времени. По нашим памятникам, общими лугами владельцы пользовались погодно. Такой же случай, в доказательство своей мысли, приводит и почтенный автор. Один из сябров закладывает свой пай сенокоса: "кои сенокосы каждый год хотя между сябрами порознь". Совершенно, что у нас. На этом основании автор и делает свое заключение о ежегодных переделах "по крайней мере в некоторых сябринных ассоциациях". Это, конечно, заключение ошибочное: луга могут переходить из рук в руки ежегодно, а не пашенные земли при трехпольном хозяйстве. Итак, способы пользования общими землями могут быть различны, но они имеют место, пока земли не разделены. Автор же совсем не допускает раздела. Это недоразумение. Его материалы говорят о несостоявшемся еще разделе. Одно такое свидетельство мы уже привели, а вот другое, там же. Кто-то продает доставшуюся ему четвертую часть в поле пахотном, сенокосах, озерах, дубравах и т.д., "чего всего по ясным смежникам за неразделом показать невозможно". Раздел не произведен, а потому и невозможно продавцу меж показать. Но отсюда следует, что раздел общих земель возможен и в Малороссии. В случае "правного" раздела, конечно, никакого уже передела не бывает, потому что в нем нет более надобности. Словом, везде, как у нас в Новгороде, и нигде нет невозможной формы землевладения с разделом, который ничего не делит.

Автор и еще возбуждает некоторые вопросы для выяснения этой совершенно новой формы сябринного землевладения. Например. "Спрашивается теперь, — говорит он, — каков же был размер той идеальной доли пользования, которая принадлежала каждому из членов сябровства?" (II. 45) и отвечает на этот вопрос, а мы будем утверждать, что такого вопроса и поставить-то нельзя. Сябры-родственники получают свои земли от распадения сложной семьи. Допустим, как желает автор, что они остаются при идеальных долях и производят только такой раздел, который ничего не делит. Величина их доли в каждом отдельном случае будет разная, ибо она определяется следующими двумя всегда разными условиями: количеством доставшегося имущества и числом наследников. Если осталось два наследника, то у каждого будет по 1/2 наследства, три — по 1/3, четыре — по 1/4 и т.д. Если один из этих наследников умрет, то у его наследников будут дроби от этих дробей. Во втором поколении получится великое разнообразие размера частей и совершенно случайное, которое никак нельзя определить вперед по каким-либо общим основаниям.

Взгляд профессора Лучицкого на сябров не совершенно совпадает со взглядом г-жи А. Ефименко. Оба согласны, что это совладельцы; но затем они далеко расходятся. У г-жи А.Ефименко сябры не родственники, а посторонние лица, приобретающие доли в деревне, "этой кровной ячейке". У профессора Лучицкого это кровные родственники. Нельзя не пожалеть, что он не обратил внимания на это коренное разноречие с автором, заслугам которого отдает должное признание (42).

III

И третий ученый, говоривший о сябрах, видит в них совладельцев.

Г-н Лаппо-Данилевский не занимается специально исследованием о сябрах. Его перу принадлежат "Критические заметки" по поводу сочинения покойного профессора Варшавского университета, А.И.Никитского "История экономического быта Великого Новгорода". В этих заметках, напечатанных в 1889 г., критику пришлось коснуться сябров и складников. Он говорит о них с величайшей осторожностью, что не мешает ему, однако, предложить целый ряд выводов для характеристики особенностей сябринского землевладения.

Все согласны, что сябры совладельцы. Но этим простым ответом наши историки не довольствуются. Они ищут глубоких исторических корней этого явления и думают, что эти совладельцы владеют не так, как совладельцы вообще, а с какими-то особенностями. Несвободен от этого увлечения и третий автор, к разбору мнений которого мы теперь и приступаем.

В складниках профессор Лаппо-Данилевский усматривает разновидность сябров. "Это ассоциации, — говорит он,— которые имеют между собой много общего" (27). Останавливаясь на вопросе об условиях возникновения этих ассоциаций, он полагает, что эти условия с течением времени менялись. "С известною долею вероятия, — говорит автор, —можно предположить, что в основе сябринства и складства лежали первоначально родственные отношения". "С течением времени подобного рода товарищества стали слагаться и на другой почве" (24). На с.28, на которую автор здесь ссылается, читаем: "Союзы сябров и складников легко приравнять к поземельной артели". Таково другое основание, развивающееся с течением времени.

Что касается первого основания — "родственных отношений", то для выяснения его исторических корней автор обращается к римским юридическим древностям. Указав на факт совокупной продажи общего имущества братьями и другими родственниками, автор продолжает так: "Но перечисление (в купчих) таких лиц (братьев и других родственников), которые могли быть его (продавца) совладельцами в момент совершения договора, невольно вызывает вопрос: не были ли они не только дееспособными, но и правоспособными контрагентами заключаемой сделки? Не были ли они sui heredes в древнейшем смысле этого термина, не почитались ли "etiam vivo patre quodammodo domini"? (18). Вот в какую глубь веков заводят автора наши купчие, совершаемые от нескольких совладельцев, т.е. сябров. Но надо отдать ему справедливость; он здесь еще осторожнее, он и предположительно не решает вопроса, а говорит только, что вопрос возникает невольно.

Сколько мы знаем, почтенному автору до сих пор еще никто не ответил на этот невольный вопрос. Мы позволим себе сделать первую в этом роде попытку. Но прежде необходимо исправить ошибку, вкравшуюся в первый вопрос. Дееспособность обусловливается правоспособностью, а не наоборот; правоспособным человек делается от рождения (если он не раб и пр.), дееспособным же он становится с течением времени, когда наступают те условия, последствием которых является дееспособность. А потому, если уже автор непременно хотел предложить свой невольный вопрос, надо было сказать: не только правоспособными, но и дееспособными, а не так, как он говорит по недостаточному, конечно, знакомству с этими терминами.

На этот первый вопрос отвечаем так: из того, что человек совершает какой-либо акт, нельзя еще делать заключения ни о его правоспособности, ни о его дееспособности. Акт продажи и пр. может быть совершен и лицом, не имеющим ни того, ни другого. В данном же случае вопрос о правоспособности и дееспособности совершенно неразрешим. Мы имеем много актов, где поименованы участники, но ни в одном случае мы не знаем, достигли они совершеннолетия или нет, были они в здравом уме или нет и т.д. Скажем более, мы даже хорошо не знаем, чем обусловливалась в то время дееспособность лиц. Поставленный автором вопрос неразрешим. Даже понять трудно, почему он нашел нужным спросить, были ли право- и дееспособны никому неизвестные лица, имен которых он и сам не приводит. Не все ли это равно?

На второй вопрос надо тоже отвечать отрицательно. Институт "своих наследников" чисто римский; у нас ничего подобного не было. Если мы даже и допустим, что и у нас были "необходимые" наследники в римском смысле, то все же ничего не получится для уяснения возбужденного автором вопроса. Римские sui heredes по смерти наследодателя могли разделиться, как и наши. Их общее владение так же легко прекращалось, как и наших сонаследников.

На третий вопрос, по отношению к древнему русскому праву, отвечают различно. Есть исследователи, которые думают, что у нас в древности собственность принадлежала не отцу семейства, а семье. Мы не разделяем этого мнения и имели не раз случай в этом смысле высказаться. Но дело не в этом, а в том, какая же тут связь с сябрами? Мы не имеем ни одного документа, где бы сыновья были названы сябрами отца. Сябрами называются, между прочим, и родственники, но родственники, оказавшиеся налицо за распадом семьи, то есть по смерти отца (или отцов, родных братьев, живших не в разделе), а не при его жизни. Но автора занимает не этот спорный вопрос истории русского права, а изречение римского юриста. Римские юристы говорят, что дети при жизни родителей считались quodammodo domoni, но те же юристы хорошо знают, что вполне хозяевами дети становились только по смерти отца. А пока отец был жив, то, по древнейшему праву, он имел неограниченную власть не только над имуществом, но и над детьми, и имел право лишить их наследства. Нет возможности найти какую-либо связь между приводимой автором цитатой и нашими совладельцами, которые продают свою собственность.

"Невольно" поставленные автором вопросы не имеют ни малейшего отношения к нашим сябрам и складникам; а приводимые им латинские цитаты выписаны из книги, которая не имеет ни малейшего отношения к вопросам автора*.

______________________

* В сноске к разбираемому месту автор говорит: "Вопрос этот (?), кажется, до сих пор окончательно не выяснен в древнегерманском праве, хотя и решается утвердительно в англосаксонском" (см.: Holmes O.W. The Common law. P. 342, 344, 346). Нас чрезвычайно заинтересовало это указание на разработку поставленного им вопроса в западной литературе, и мы последовали совету автора и посмотрели в Гомса. На указанных страницах Гомса мы нашли обе латинские цитаты нашего автора и указание на споры немецких ученых, только спорят они о другом. В главе, из которой взяты приведенные в ссылке нашего ученого страницы, Гомс занимается вопросом о том, как объяснить переход долговых обязательств от лиц, их заключивших, к третьим, и полагает, что этот переход в римском праве совершился чрез посредство универсального наследования. Вот по какому поводу он приводит на с.342 те цитаты римского права, которые находим и у нашего автора. Затем, на с.346, Гомс говорит: "Английский наследник (в недвижимостях) не есть универсальный сукцессор. Каждый клочок земли достается ему, как отдельная и специфическая вещь. Тем не менее в этой стесненной сфере он, несомненно, представляет лицо своего предка. Разные мнения были высказаны о том, замечается ли то же самое в древнегерманском праве или нет. Доктор Лабанд говорит — да, Зом высказывает противоположное мнение" и т.д. Немецкие ученые спорят, да не о том. Наш автор совсем не понял, о чем идет речь в английской книге.

______________________

Родственные отношения — это первоначальная основа. С течением времени, утверждает автор, такие же товарищества начинают слагаться на артельных началах, то есть на началах договора. Что общее владение сябров возникает двояко: путем наследования и договора, это совершенно верно; но что второй способ появился лишь с течением времени, это догадка, в пользу которой нельзя привести никаких положительных данных. Можно думать, что захваты земель и их возделывание двумя и более приятелями столь же древни, как и установление какого-либо определенного порядка наследования, если еще не древнее.

Предполагаемая автором последовательность явлений сильно колеблется и им самим. На с. 27 читаем: "Ассоциации сябров и складников, может быть, различались друг от друга скорее способом приобретения земельного имущества, чем пользования им. Сябры владели сообща унаследованною землею. В основе складства лежит, напротив, по-видимому, обоюдостороннее соглашение, направленное на приобретение имущества общими средствами".

Когда же это они так различались? Надо полагать, что здесь указано постоянное различие сябрства и складства, а если так, то и в древнейшее время общее владение возникало не только из наследства, но и из договора, что и будет верно, но только несогласно с указанной автором последовательностью явлений: утверждаемое автором на с. 24 трудно согласить с тем, что он говорит на с. 27.

Мнение автора о различии сябрства и складничества грешит и в другом отношении. Оно несогласно с нашими памятниками. Он утверждает, что сябры владеют наследованными от предков землями; а наши источники называют сябрами и не родственников, которые могли наследовать земли предков, а совершенно посторонних людей, волостных крестьян и монастыри; они сябры, но, конечно, не наследовали свои земли от общих предков.

На с. 24, там же, где автор утверждает, что в основе складства первоначально лежали родственные начала, читаем: "Известны также весьма любопытные случаи перехода семейного союза в складство". Чрезвычайно оригинальная мысль: семейный союз переходит в товарищество! К сожалению, автор не объясняет, что это за переход и как он происходит. По-видимому, он считает это самым обыкновенным делом, а потому ограничивается указанием своих источников, и только. Он делает ссылку на г-жу Ефименко, у которой будто бы на с.222 приведен любопытный случай перехода семейного союза в складство, на исследование профессора Лучицкого о сябрах и на Рус. ист. б-ку (Т. ХIV. С.339 и 602).

У г-жи Ефименко на с.222 изложен тот "любопытный документ начала XVII века (1602)", о котором мы уже не раз говорили. Это договор о ведении общего хозяйства*. У профессора Лучицкого само слово складство, кажется, ни разу не употребляется; он говорит только о сябрах и ничего не знает о переходе семьи в складство. В "Рус. ист. б-ке" на с.339 напечатана явка Васки Ярополова "на брата своего и на складника, Федора Незговорова, в том, что он вытравил за рекой его овес и причинил ему великие убытки". На с.602 напечатана другая явка Тимофейки Григорьева на складника своего на Коробицу да на его родных племянников в том, что они сына его, Мишку, "почали бить поленом по хребту и по ногам, и бив его, едва жива оставили, да живот пограбили на пол третья рубля денег, да с головы шапку в пол-сема алтына" и т.д. Тут тоже незаметно никакого перехода семейного союза в товарищество. Может быть, все это опечатки? Но допускаемый автором в тексте переход семейного союза в товарищество, конечно, не опечатка. И вот по поводу этого утверждения мы считаем нелишним сказать, что это нечто совершенно новое и до сего времени в науке неслыханное.

______________________

* Автор "критических замечаний" проявляет несколько излишнюю беззаботность по отношению к мнениям своих предшественников. Он утверждает, что г-жа Ефименко на с.222 приводит "любопытный случай перехода семейного союза в складство". А г-жа Ефименко, приводя этот любопытный случай, говорит совсем другое: это не переход семьи в складство, а образование новой искусственной семьи. Эти два мнения взаимно исключают одно другое. Но автор не нашел нужным высказаться по поводу этого разногласия. Если на основании одного и того же памятника можно говорить и да и нет, то что же такое будет наука? Не может же автор думать, что его мнение и мнение г-жи Ефименко согласны.

______________________

До сих пор в науке шла речь о юридической конструкции семейного союза, о его возникновении и прекращении и только; о переходе семейного союза в какие-либо товарищества, в акционерные общества и т.д. никто никогда еще не говорил, и можно думать, что это нечто невозможное, а потому было бы лучше, если бы и наш автор о таком переходе не говорил и не вводил бы читателя в заблуждение.

Краткость есть великое достоинство ученого, но у г-на Лаппо-Данилевского она переходит в прискорбную недосказанность, порождающую одни недоумения. На с.25 он дает такую характеристику сябровского землевладения: "Сябры представляются нам товариществом, которое владеет землею в одной меже. На эту землю сябры имеют, по-видимому, одну "копную (общую) грамоту"; каждый сябр пользуется, однако, своим участком земли, но распоряжаться им, помимо всего товарищества, не может. Поэтому на суде "все сябры становятся на одном месте", хотя крест целовать должен один "во всех сябров", то есть за все товарищество".

Для автора все это, надо думать, ясно и не требует доказательств, но для читателя тут, — что ни утверждение, то большой вопрос. Сябры, как уже знает читатель, владеют, по мнению автора, унаследованною землею; в этом случае нет никакого "товарищества", они случайные совладельцы; почему же автору все сябры представляются товариществом?

"Продавать, — говорит автор, — нельзя без согласия всех"; а что нам делать с теми купчими сябров, которые совершаются без малейшего указания на согласие всего товарищества? Но автор допускает, что "продать можно с согласия товарищества". Прекрасно; сябр продал свой участок и выдал покупщику купчую; у покупщика будет особая купчая, а автор утверждает, у всех — одна.

Если сябры случайные совладельцы, что допускает и автор в другом месте, а не здесь, то как может такой случайный совладелец на суде целовать за всех? Он может их всех выдать противной стороне, так как интересы случайных совладельцев далеко не всегда совпадают? А автор это утверждает, ссылаясь на Псковскую судную грамоту, выражение которой приводит в кавычках: "Все сябры становятся в одном месте". По-видимому, он понимает, что это значит "стать в одном месте", а в действительности это место совершенно непонятно, и автор оказал бы услугу науке, если бы объяснил его.

К недоразумениям своих предшественников автор только прибавил целый ряд новых, ничего не объяснив.

IV

Самый старый вопрос, которого я коснулся, это вопрос о происхождении современного общинного землепользования (землевладения) крестьян. Он поднят был более сорока лет тому назад и до настоящих дней продолжает разделять наших ученых на два лагеря, сторонников исконной древности этой формы крестьянского землевладения и их противников. Честь постановки вопроса принадлежит Б.Н. Чичерину. Отправной точкой послужили ему мнения, высказанные бароном Гакстгаузеном и Тенгоборским о происхождении современной крестьянской общины. Оба автора приводят ее в связь с древнейшим патриархальным бытом славян. Профессор Чичерин ставит себе задачу исследовать, действительно ли так далеко восходят корни современной поземельной общины, и дает на этот вопрос отрицательный ответ. По его мнению, крестьянская община в современном ее виде не есть исконное явление нашей истории, она возникла весьма поздно, на глазах истории и в силу правительственных распоряжений. Противником его выступил профессор Беляев. Он доказывал, что современная община может быть наблюдаема в памятниках XVI и даже XV веков, а корни ее восходят к самой глубокой древности, но искать их надо не в патриархальной собственности, а в собственности договорных общин*.

______________________

* Статьи Чичерина были напечатаны в "Русском вестнике" за 1856 г. (Кн. 3, 4 и 12) и перепечатаны в его "Опытах по истории русского права"; Беляева — в "Русской беседе" за тот же год (Кн. 1 и 2).

______________________

Оба автора много потрудились на поприще изучения нашей истории и много сделали для разъяснения ее судеб. С именем каждого из них соединяется представление о цельном взгляде на наш древний исторический быт. Изучение их трудов, в которые они вносили много знания, искреннее убеждение и глубокую любовь к делу, всегда будет поучительно. Кто же из них прав и кто заблуждался в этом споре о происхождении современной поземельной общины? Оба были правы, и оба заблуждались.

И правда, и заблуждения их объясняются тогдашним состоянием наших источников. Главный материал, на основании которого мог быть разрешен вопрос, новгородские писцовые книги, тогда не был еще известен; была напечатана только вторая половина описи Вотской пятины. И Чичерину, и Беляеву пришлось основываться на иных материалах, которые, однако, получают полную ясность только из писцовых книг. При такой неполноте материала каждому из авторов приходилось прибегать к области догадок и дорисовывать неполную картину на основании своих общих представлений о характере нашего древнего быта.

Профессор Чичерин не отрицает древности поземельных общин. "Я не отвергаю, — говорит он, — исконное существование общины в России. Общины всегда были, есть и будут, у нас, как и везде" (140). Но, останавливаясь на особенностях нашей современной общины, он проводит резкую границу между ней и первоначальной, которая, как он думает, была везде. "В настоящее время, — читаем у него, — каждый член сельской общины обязан платить подати и нести повинности наравне с другими, для чего ему и дается равный с другими участок. В древней России, напротив того, мы видим отношения совершенно свободные. Община не имела никакой власти над членами; последние не имели никаких обязанностей, пока не получали во владение известного количества земли, соразмерно с которым и несли тягло. Величина участка определялась не общим наделением, а свободным договором, предложением и требованием. Новый поселенец или брал предложенную ему землю, или выбирал себе пустой участок по желанию и выговаривал себе льготы, величина которых зависела также от предложения и требования: чем тяжелее было для общины лежавшее на земле тягло, тем труднее было перезвать к себе новых поселенцев, которые бы помогли ей в уплате, тем большие выгоды она, разумеется, им предоставляла" (97). "Передел земли может установиться только тогда, когда земли становится мало, и люди не могут уходить с места и искать новых поселений. Но в то время, о котором мы говорим, земли было вдоволь, люди же не только свободно уходили с места, но постоянно переходили с места на место. Как же тут образоваться переделу" (99). "Если московские князья в договорах своих обязывались не покупать земель черных людей, находившихся в общем их владении, то, значит, последние имели право их продавать" (103). Позднее "запрещено было тяглые дворы продавать беломестцам. А несмотря на это, тяглые люди продолжали продавать свои дворы и участки беломестцам, общины продолжали на это жаловаться, и правительство нередко узаконяло такое нарушение закона, потому что оно было слишком глубоко вкоренено в нравах. Продажи эти совершались, собственно, отдельными лицами, против воли общин и даже без их ведома (104). "Одним словом, в прежнее время князь, община и отдельные крестьяне распоряжались землями свободно, тогда как теперь мы видим совершенно противное: теперь казенные земли приписаны к общинам, как постоянное их владение; общины не могут ни меняться ими, ни продавать их; отдельные крестьяне лишены права распоряжаться своими участками. В чем же сходство старого быта и нового?" (106). "Итак, если, с одной стороны, общины могли свободнее распоряжаться пустыми участками, нежели в настоящее время, то, с другой стороны, тем же правом пользовались и отдельные члены; существенной же черты нынешнего сельского быта— подчинения личного владения общинному, мы в Древней Руси не находим" (108).

Нельзя лучше изобразить различия между поземельной общиной, возникшей в конфискованных Великим князем Иваном Васильевичем частных владениях, и современной. Но на конфискованных землях зарождаются первые права поземельной общины, а потому совершенно прав и И.Д.Беляев, когда говорит: "Община не только раздавала участки своих земель крестьянам, но и защищала свои земли от присвоения их посторонними людьми или ведомствами, подавала челобитные судьям или государю, тягалась за свои земли на суде и вообще была хозяином своих земель" (I. 112).

В приведенных нами извлечениях оба автора совершенно правы. Находившийся в их распоряжении материал дает основание говорить и о наличности некоторых прав общины на конфискованные и предоставленные в их пользование земли, и о неполноте этих прав, так как отдельные члены общины, на имя которых были записаны их участки, распоряжались ими самостоятельно. Не имея под руками старых новгородских писцовых книг, оба автора и не подозревали, что изучаемые ими явления самого недавнего происхождения, что они возникли не ранее XIV века на конфискованных у частных владельцев землях. Новорожденная община не успела еще выработать никакой определенной организации, и нет возможности точно разобраться в полномочиях общины и провести определенную границу между ее правами и правами ее отдельных членов, а потому совершенно справедливо и то, что говорит о правах отдельных членов общины Б.Н. Чичерин, и то, что мы выписали из статьи И.Д. Беляева о правах целой общины. Случалось и то, и другое. И профессор Чичерин не отрицает, что община могла защищать судом приписанную к ней землю, но причину этого видит единственно в царском тягле (106); и профессор Беляев не отрицает, что отдельные члены общины продают земли, но думает, что они продают не общинные земли, а свои собственные (I. 118). Отсутствие положительного материала породило догадки и неразлучные с ними ошибки и недоразумения.

Что профессор Чичерин не отвергает исконного быта поземельной общины, и не только у нас, но и везде, это неудивительно. В половине истекшего столетия таково было господствующее мнение и в западной литературе, с которой наш автор был хорошо знаком. Допуская исконное бытие общины, он делает только уступку господствующему направлению науки, некоторые представители которого шли гораздо далее его. Сделаем небольшой экскурс в западную литературу того времени. Это было время глубокой веры в древность поземельной общины даже в том виде, в каком она наблюдается теперь у нас. Лет 60 тому назад преобладало мнение, что у германцев с древнейших времен существовала "марка" в смысле общинной земли. Одним из самых крайних представителей этого направления был Маурер, из давший в 1856 г. "Введение в историю марки", а вслед за тем и самую историю марки. Автор с особенной любовью останавливается на мысли о том, что общинное владение в самом строгом смысле этого слова было первоначальной и самой распространенной формой поземельных отношений в Германии. Во время, предшествовавшее Великому переселению народов, в общинном владении, по его мнению, состояли не одни только леса и луга, но и поля. Общее поле делилось на участки по числу членов общины; каждый из них получал по равному участку. Чтобы это первоначальное равенство не нарушалось с течением времени, были ежегодные переделы. Таким образом, общинное устройство обеспечивало каждому германцу постоянное и одинаковое участие в пользовании землей. Этот исконный порядок подвергся существенному изменению в период Великого переселения народов. На новых местах поселения общинный элемент представляется значительно ослабевшим. Поля стали поступать в частную собственность, общение же удержалось только за лесами и лугами. С того же времени появилось и неравенство в распределении земель. Вместе с этим и значение общины, как административное, так и поземельное, начало падать.

Нельзя идти далее в защите исконной древности современных порядков русского общинного землевладения, хотя автор о них и не говорит.

Два года позднее появилось исследование по истории сельского населения во Франции Дереста де ла Шаванна, в котором он касается и России. Найдя у германцев, времен Цезаря, общинное хозяйство с правильным ежегодным переделом земель, он продолжает: " Это учреждение всего долее удержалось на востоке и севере Европы. Его следы очевидны в государствах скандинавских. Оно поддерживается и теперь в некоторых провинциях России, в которых и до сих пор неизвестна частная собственность. Возникновение общины объясняет ее управление. Начальник занимает место отца. Другие члены общины относятся к нему, как дети. Он определяет каждому степень его участия в общих доходах. Эта простота устройства долгое время существовала у галлов и кельтов в Великобритании; она встречается теперь у таких народов, которые, как, например, русские, стоят ближе, чем мы, к древним преданиям: каждая из их общин и теперь еще управляется старостою или патриархом, который, при содействии совета, определяет каждому его участок и работу".

Исконную древность общинного землевладения признают: Рошер, Вайц, Зом, Лавле, Мэн, Гарсонне и много других крупных представителей западной науки. Это направление и до сих пор еще пользуется значительным авторитетом в нашей литературе.

В восьмидесятых годах французский ученый, Фюстель де Куланж, поставил себе ту же задачу, над которой 30 лет ранее его работал русский профессор, Б.Н. Чичерин. В статье, посвященной германской марке, он дает ответ на вопрос: в самом ли деле древность германской марки восходит так далеко, как обыкновенно об этом думают? Он дает на этот вопрос отрицательный ответ. Германская поземельная марка не есть исконное явление немецкой истории, она возникла сравнительно поздно, не ранее XII века. Статья Фюстель де Куланжа написана с тем глубоким знанием дела и с тем мастерством изложения, каким отличаются все его труды. Приведем главные его положения.

Ни один древний автор, касавшийся событий первых столетий Средних веков, ничего не знает о деревенских общинах, которым принадлежали бы земли на общинном праве.

Первоначальный смысл слова марка — знак, примета (signe, marque). В памятниках VI века оно употребляется для обозначения границы государства и частных владений. Оно синоним латинского terminus. В памятниках VI и VII веков оно никогда не употреблялось для обозначения общинных земель. В памятниках VIII и IX веков слово марка, продолжая обозначать границу, начинает употребляться и для обозначения всего того, что находится в границах, т.е. целого владения. Так, пограничные территории называются марками: marca Hispanica. Также марками называются и частные владения. И в этом отношении слово марка синоним со словом terminus, которое тоже служит для обозначения не только границы владения, но и целого владения. Эти владения наследуются, продаются и т.д., они— частная собственность. Не следует думать, что в применении к частному владению словом марка обозначают только земли необработанные, леса, пастбища. Оно обозначает безразлично и обработанные, и необработанные земли. В этом смысле марка синоним виллы; а вилла обозначает частную собственность. Большинство людей, населяющих марку-виллу, рабы. В числе сотен документов, в которых марка означает виллу, нет ни одного, где бы она означала общинную землю. Нигде нет ни малейшего намека на раздел земель марки среди населения.

Но есть земли общие (communaux, communia). Что это? Земли каждого частного владения делились на три части. Одна обрабатывалась на господина; другая сдавалась в пользование разных лиц, рабов и свободных, и на разных условиях. Затем оставались невозделанные земли. Эти земли предоставлялись владельцем в безраздельное пользование людей, которые сидели в его вилле, рабов и свободных, для разных целей (выпуска скота, корма свиней желудями и пр.) и на разных условиях. Сам владелец тоже пользовался этими землями. Вот это и суть те общие земли, о которых говорят памятники. Они входили в состав частной собственности. Но они до XIII века не называются марками, это communia, а не марка. Это — общее пользование населением виллы землями господина, которое он признал за благо им предоставить.

Наконец, памятники говорят и об общей собственности в недвижимостях. Были общие земли, общие леса. Это земли и леса, которые принадлежали, например, двум братьям, владевшим нераздельно одной виллой, или и двум посторонним лицам, виллы которых были смежны, а леса не разделены. В первом случае вся вилла общая, во втором — леса общие, пока не состоится раздел.

Автор заключает свое исследование так: на пространстве семи веков, с V по XII столетия, не встречается никаких указаний на то, что марка обозначает землю, принадлежащую всем*.

______________________

* Fustel de Coulanges. Recherches sur quelgues probtemes d’histoire. 2-e изд. 1894. III. De la marshe germanique. К вопросу о древнейшей форме землевладения у германцев относится и другая его статья (там же; II. Recherches sur cette question: Les Germanis connaissaientils la proprietd des terres?). Второй том его "Истории политических учреждений древней Франции: L’alleu et le domaine rural" представляет богатейшее исследование поземельных отношений в эпоху Меровингов.
С западной литературой сторонников исконной древности общинного землевладения я познакомился еще в 1864 г. Труды их показались мне неубедительными. Разбирая сочинение Маурера в статье, напечатанной в "Журнале Министерства народного просвещения" за 1864 г. (ч. СХХV), я доказывал, что действительный ход развития общинного землевладения был совершенно обратный тому, какой принимает этот автор. Маурер и другие сторонники рассматриваемого взгляда полагают, что черты общинного хозяйства, наблюдаемые в XII веке, составляют лишь слабый остаток господствовавшего в древности хозяйства. В действительности же общинное хозяйство с регламентацией общинного пользования в Западной Европе не составляло исконного явления, а вновь возникло в длинный промежуток времени с X по XVI век. Возражая в этом направлении Мауреру, я почти исключительно пользовался тем материалом, который приведен у него, и с полным доверием принял его положение о том, что население марки владело землями. Но я утверждал, что это владение первоначально не было общинным, и что черты общинного хозяйства появляются не ранее X века. — Фюстель де Куланж так хорошо обставил свои положения документальными данными, что мнения противоположные, основанные единственно на догадках, должны быть оставлены. Но еще в шестидесятых годах Фюстель де Куланж держался мнения, очень близкого к мнению Маурера: у германцев земля не составляла частной собственности, участки распределялись между членами рода для обработки и переделялись (La cite antique. Пер. Е. Корша. 73 и след.).

______________________

Возвращаемся к профессору Чичерину. Он не отвергает общины. Он доказывает только, что "с течением времени изменялась у нас форма общинного быта. Сначала была патриархальная община, потом владельческая и, наконец, государственная". Вот какую длинную историю пережила наша община! Рассмотрим отдельные стадии ее развития.

Вот что говорит автор о древнейшей из них. "У нас нет положительных известий о древнейшем общинном устройстве нашего отечества. Но общая аналогия и ближайшее родство с другими славянскими племенами делают весьма вероятным предположение, что и у нас существовали те же гражданские формы, как и у других. Самое разделение русских славян на племена указывает на господство естественной, кровной связи между людьми. Где народное единство основывается на союзе племенном, там все гражданские отношения вытекают из отношений естественных, или патриархальных. С племенем неразлучен и род; это меньшая его единица. А где есть род, там есть родовая собственность. Это общий факт, который получает подтверждение и в русской истории. Нераздельная собственность, какую мы видим первоначально в княжеском роде, дает нам право думать, что то же существовало и в остальных. При том же у нас до сих пор сохранились остатки родовой собственности в выкупе родовых имуществ" (6).

От почтенного автора не укрылась слабость собственной его аргументации, а потому во второй статье о том же предмете он говорит: "Впрочем, за исключением скудного летописного свидетельства (живяху кождо с своим родом и на своих местех, влодеюще кождо родом своим), у нас не осталось никаких известий о внутреннем быте древней патриархальной общины. Потому, при сравнении ее с позднейшею, мы можем ограничиться только догадками и общими указаниями" (95).

Итак, автор сам признает, что, помимо скудного летописного известия, у него ничего нет, кроме догадок и общих соображений.

Приведенное место летописи действительно не дает никаких оснований к каким-либо выводам о древнейших формах землевладения. Даже о самом роде нельзя из него сделать никаких точных заключений. Что родственники живали вместе и что старшие главенствовали над младшими, это вне сомнения. Но какие степени родства охватывала эта связь, и в чем именно и как выражалось владычество старших, это остается совершенно неизвестным. Может быть, власть старших простиралась только на тех лиц, которые добровольно ее признавали. При той необузданности нравов, какой отличаются, обыкновенно, люди на первых ступенях исторического развития и какой должны были отличаться наши предки в VIII, IX, X веках, это очень возможно. А раз мы это допустим, мы получим и случаи разделения рода, и жизни родственников в разных местах, хотя летописец и говорит, что каждый жил со своим родом в одном месте. Род его в этом случае будет небольшая величина, немногим больше семьи*. Да и, действительно, как мог старший родственник целого рода удержать при себе всех младших, если они не желали ему подчиняться? И в наше время дети уходят от родителей, а в начале истории, когда, по словам летописца, люди жили зверинским образом и убивали друг друга, такие разрывы кровных связей должны были совершаться гораздо легче. Закон исторической эволюции в том и состоит, что всякие общественные связи, в начале истории слабые, только с течением времени укрепляются; рассыпанность и разрозненность людей, характеризующая доисторический быт, на глазах истории переходит в сплоченность и связанность, а не наоборот. Это касается и родственных связей.

______________________

* Современные нам кочевые племена не всегда живут большими родами. Вогулы кочуют небольшими семьями. Поселки их состоят из трех, много пяти юрт, и очень удалены друг от друга. У карагасов каждая семья живет отдельно одна от другой. Буряты живут тоже отдельными семьями. Обработанные участки земли переходят по наследству.

______________________

Из скудных свидетельств начального летописца о том, что русские славяне жили родами и племенами, автор делает заключение о наличности у них родовой собственности. Вот и все, на чем утверждается его патриархальная община. О патриархальной общине говорят очень многие, но никто не взял на себя труда выяснить, что это такое. Кто в патриархальной общине субъект родовой собственности, как отдельные члены родовой общины ею пользуются, каковы права патриарха и каковы его отношения к отдельным членам? Напрасно будем искать точных ответов на эти вопросы. Не дает их и профессор Чичерин. Он ограничивается указанием только одного признака: "родовая собственность нераздельна". Довольно неопределенный признак. Автор не нашел даже нужным пояснить, что тут не делится, пользование или самая собственность? По всей вероятности, он разумеет неделимость собственности, а не пользования. Это тот же признак, которым отличается и современная крестьянская община. Там нет частной собственности, нет наследования, нет права распоряжения у отдельных лиц. То же, следовательно, и в патриархальной общине. Кто же определяет там меру пользования отдельных членов рода и кто всем управляет? Об этом ничего неизвестно. Остается гадать. Один родоначальник не может всем управлять, ибо у него, можно допустить, если не прямо противородовые симпатии, то желание предоставить любезным ему членам рода более преимуществ, чем нелюбезным. Поэтому, надо думать, что родовою собственностью управляет целый род в совете своих представителей. А это предполагает весьма сложную организацию рода, причем патриархальный характер первоначальной общины утрачивается, и она близко подходит к современной крестьянской. В ней надо будет и переделы допустить. Как иначе уравнять возникающее с течением времени неравенство? Таким образом, правильно развивая допущенное им произвольное предположение, профессор Чичерин в начале истории должен бы был допустить то, что отвергает для XV и XVI веков*. На чем основано допущение им у нас в древности поземельной общины? "На общей аналогии и родстве с другими славянскими племенами". Общая аналогия, после исследований Фюстель де Куланжа, очень много теряет в своей доказательности. У других славян мы встречаем задружное владение, т.е. владение расширенной, большой семьи, которую иногда называют семейной общиной. Но эта семейная община владеет не "нераздельной собственностью", а подлежащей разделу. Каждый член задруги, если желает, может выйти из ее состава и получить свою часть. Это совсем другое. Но и такая семейная община весьма позднего происхождения. Ее не было еще в XIV веке. С южнославянской задругой случилось то же, что с русской крестьянской общиной: явление новой истории перенесли в седую древность**.

______________________

* Мнение о том, что родовой патриархальный быт предшествовал государственному, можно назвать общепризнанным в науке. Но что это за быт и какие в нем поземельные отношения, это очень неясно и в западной литературе, представляющей очень разнообразные решения этого вопроса. Причина, конечно, в скудости данных. В римских древностях едва ли не всего более сохранилось следов родового быта. Но там нет указаний на нераздельность родового имущества. По законам XII таблиц, родичи (gentiles) призываются к наследованию. Из этого следует, что имущество принадлежит не роду, а отдельным его членам, между которыми и делится. Оно наследуется сперва ближайшими родственниками (sui heredes), потом следующими за ними, наконец, более отдаленными, родичами (gentiles). Род распадается на отдельные семьи, из которых в каждой есть своя линия наследников. "Отношения естественные или патриархальные", на которые ссылается автор, вовсе не требуют, следовательно, нераздельности имущества.
** Peisker J. Forschungen zur Social-und Wirtschlaftsgeschichte der Slaven. Die serbische Zadruga. 1900. — Заслуга правильной постановки этого вопроса и основательного его решения принадлежит известному сербскому ученому Стояну Новаковичу.

______________________

Третье основание — "нераздельность княжеских владений". Это чистое недоразумение, навеянное теорией родового быта. Княжества не состояли в общем нераздельном владении рода Рюриковичей. С самых древних времен каждый князь владел отдельным княжением в определенных границах. Эти отдельные владения князьям нередко удавалось предоставлять в наследство и своим детям (Древности. Т. ІІ. С.158—164).

До какого времени, по мнению автора, простирается господство этой патриархальной общины, свойства которой никому неизвестны, и почему они исчезли без следа? "С пришествием варяжской дружины, с коренным переворотом всего общественного быта, — отвечает автор, — не могла сохраниться прежняя патриархальная община". "Дружинное начало разрушило прежнюю родовую связь" (94). Не один автор придает такое значение событию 861 г.; он имеет много сторонников. И все-таки это очень сомнительно. Неужели до 861 г. все русские славяне жили совершенно мирно своими родами на родовых землях, переделяли между собой пользование родовой собственностью, спокойно ее возделывали, и никто из них не уходил с места, не составлял разбойничьих шаек и не предавался грабежу мирных жителей? Это трудно допустить. А если мы правы, то варяги принесли к нам менее нового и неизвестного, чем обыкновенно думают.

Но допустим, что угодно профессору Чичерину. Славяне мирно жили в патриархальных общинах, никаких дружин и насилий не было. Все это пришло с варягами. Мог ли их приход изменить патриархальный быт? Нисколько. Ведь варяги не вошли в состав бесчисленных родов, населявших Русскую землю: их для этого было слишком мало; да едва ли у них могло быть и такое намерение. Они могли дать только пример дружинной жизни, возбудить желание им подражать. Некоторые члены родов, до варягов мирно занимавшиеся возделыванием родовой собственности, могли пойти в дружинники. Вот и все. Остальные остались при своих мирных занятиях в патриархальных общинах. Кажется, таковы должны были быть действительные последствия прихода варяжских дружин. Если даже варяжские князья, по мнению автора, применили славянские порядки к княжескому владению, то есть полное основание думать, что эти порядки в жизни не могли исчезнуть, а были усвоены и варягами. Вот к чему приводит логическое развитие положений автора. Никак нельзя думать вместе с ним, что варяжские дружины разложили патриархальную общину, а варяжские князья, наоборот, усвоили себе ее порядки.

Русская правда, написанная в самом начале XII века, но содержавшая в себе право XI, X веков и еще более отдаленной древности, ничего не знает ни о патриархальной, ни о какой другой общине; она говорит только о частной собственности, которая делится и наследуется, а потому надо думать, что никакой патриархальной общины и не было. Была общая собственность членов семьи и даже членов рода, которая при желании могла делиться, и только.

За патриархальной следует у автора община владельческая. "Прежняя родовая связь исчезла, — говорит он, — община не была уже союзом лиц, соединенных естественным происхождением и общими патриархальными интересами; это был союз лиц, соединенных общими повинностями в пользу землевладельцев" (24).

Такой общины тоже не было. Из писцовых новгородских книг мы знаем, что землевладельцы сдавали свои земли не общинам, а отдельным крестьянам, и что повинности в пользу их несло каждое отдельное хозяйство — деревня, а не вся волостная община, о которой тогда и понятия никто не имел. Это утверждение опять основывается на незнакомстве с новгородскими писцовыми книгами, которое, конечно, нельзя поставить в вину автору.

Наконец, возникает современная поземельная община. Возникновение ее автор приписывает правительственным мероприятиям, а потому и называет ее государственной. Это мнение автора надо принять. Но автор не заметил первых моментов возникновения нашей общины, а потому и относит их к слишком позднему времени. Он полагает, что "настоящее устройство сельских общин вытекло из сословных обязанностей, положенных на землевладельцев конца XVI века, и преимущественно из укрепления их к местам жительства и из разложения податей на души" (57). Таким образом, зарождение современной общины не восходит у него далее XVI века (43—45). Мы полагаем, что история ее началась гораздо раньше. В новгородских пятинах первые основы землевладения крестьянских общин заложены в конце XV века, а в других владениях московских князей и того ранее. Точно определить это время нельзя. Можно только утверждать, что возникновение землевладения крестьянских общин идет рука об руку с развитием территории Московского государства и частной земельной собственности московских князей. Как бы ни возникала эта частная собственность, путем купель или конфискации, если только она не отдавалась служилым людям, она предоставлялась в оброчное пользование крестьян и на ней возникало владение крестьянских общин, о котором крестьяне выражались так: земля царя и великого князя, а нашего владения. Первые такие опыты могли возникнуть уже в конце XIV века.

Далеко не так сложно мнение профессора Беляева. Он верит в исконное существование современной поземельной общины крестьян, вот и все.

Профессор Беляев разделяет мнение своего предшественника о том, что современной общине предшествовала родовая. Но эта родовая община, по его мнению, уступила свое место договорной задолго еще до прибытия варяжских дружин (110). Немудрено, что профессору Беляеву свойства этой родовой общины еще менее известны, чем профессору Чичерину. Что же касается договорной, то она имеет у него все свойства современной. Крестьянская община есть собственница своих земель, и только тем отличается от других собственников, что "кажется, не имела права продавать свои земли без особого разрешения" (122). У отдельных членов только пользование землями. Продавать общинных земель они не могут, передавать их по наследству тоже. Если в памятниках говорится о продаже крестьянами земель и о переходе их по наследству, то это относится не к общинным землям, а к землям, принадлежавшим им на праве частной собственности. Переделы земель также происходили, хотя и не с самой глубокой древности, а "в общинах средневековой России" (117).

Все эти положения доказываются ссылками на памятники конца XV, XVI и даже XVII веков. Мы уже знаем, что эти ссылки оправдывают некоторые из мнений автора. Но из них никак не следует, что так было с древнейших времен. Из писцовых же книг видно, что все это нововведения. Всего менее посчастливилось автору с доказательством переделов. Из раздачи общинами пустых участков вновь приходящим крестьянам он заключает к праву общин производить переделы!

Малое знакомство с писцовыми книгами и здесь главная причина недоразумений. Полемика же автора против некоторых положений профессора Чичерина превосходна и едва ли не лучшее, что вышло из-под его пера.

Профессор Беляев утверждает, что родовая община сменилась договорной, но не объясняет, как это случилось. Мы не можем придумать никаких причин, которые бы объяснили возникновение договорной поземельной общины. Нам понятно возникновение по договору обшей собственности. Два-три человека могут составить общество для очистки земли от леса и потом владеть ею сообща, пока не разделят. Одному человеку нельзя справиться с трудным делом вырывания корней, а потому и понятно соединение для этой цели нескольких лиц. Также понятно соединение даже большой массы людей, целой "волости", для постройки города в видах общей безопасности и охраны. Не отрицаем мы и соединения значительных масс людей для целей охоты на зверя и рыбу. Но зачем бы им соединяться для обработки земли? Организация такой обработки большой массою людей дело чрезвычайно трудное и легко может вести ко множеству споров и пререканий. Такая обработка легче дается одному, много двум-трем приятелям. Нельзя не пожалеть, что почтенный автор не высказался, какие же это причины вызвали образование договорной общины в то время, когда на ней не лежали еще никакие повинности, а земли было более, чем нужно.

Принял в этом интересном споре участие и автор "Истории России с древнейших времен", С.М. Соловьев*. Статья его отличается значительным сочувствием к общему направлению проф. Чичерина и очень резкими замечаниями по адресу профессора Беляева. Но почтенный историк не находит возможным присоединиться ко всему, что говорит и Б.Н. Чичерин. Он находит совершенно ошибочным его мнение о том, что князья Рюриковичи, завоевывая Русскую землю, обращали ее в свою собственность**. Его возражения идут и дальше.

______________________

* Рус. вестн. 1856. Т. VI. С.285.
** Такое мнение профессор Чичерин действительно высказывает (9, 66 и след., 72, 75). Эта мысль очень занимает его, и он возвращается к ней несколько раз, развивая и дополняя. Кажется, она наделала ему немало хлопот. В конце концов он приходит к такому заключению: "Право собственности князя на частные земли состояло в сущности в праве суда и дани" (79, 82). Право суда и дани, конечно, не есть проявление права собственности. Таким образом, автор нашел нужным отказаться от того, что выше несколько раз утверждал.

______________________

Очень понятно, что творец теории родового быта князей Рюриковичей с совершенным сочувствием относится к мысли о том, что первоначально была у нас родовая община. Но ему не нравится раннее ее исчезновение с приходом варяжских дружин. "Совершенно справедливо, — говорит он, — что сельская община не могла оставаться на той ступени, на которой она находилась в IX веке; но из этого еще нисколько не следует, чтобы в продолжение своей исторической жизни русская сельская община потеряла все черты, которые могли бы напоминать нам о ее первоначальном виде" (301).

Какие же черты сохранились от древнейших дорюриковских времен до наших дней? Автор разделяет мнение профессора Чичерина, что община из родовой сделалась гражданской. Что же перешло из родовой общины в гражданскую?

Переделы! Из этого видно, что почтенный историк, хотя и не дает описания патриархальной общины, отправляется от той же догадки, какую и мы сделали, исходя от единственного признака патриархального владения, указанного профессором Чичериным. Уже до Рюрика земли переделялись, и патриархальная община имела все черты современной. И это при наличности совершенно иных условий быта! С.М. Соловьев так и думает, что переделы именно были вызваны условиями первоначального быта, совершенно на наш не похожего. "Земель было много, — говорит он, — поэтому она теряла свою ценность, стремление приобретать ее в неотъемлемую собственность ослаблялось, образовался взгляд на землю как на общее достояние, наравне с воздухом и водою, а при таком взгляде становится легким всякое изменение в земельных участках" (302). Вот как возникли переделы, очень уж много было земли!

Нельзя сказать, чтобы эта аргументация была сильна. Но почтенный историк совершенно последователен. Непонятно только, почему он прямо не присоединяется к профессору Беляеву. В защите древности современной общины он идет даже далее его. У Беляева переделы только в средневековой России, у него они были еще до Рюрика. Что же касается того, что гражданской общине предшествовала родовая, то этого не отрицает и Беляев. Разница только во времени. Соловьев гораздо ближе к Беляеву, чем к Чичерину, но это осталось для него тайной, а профессор Беляев подвергся резким укоризнам вместо выражений сочувствия. Таково влияние ученых "кружков": Соловьев и Беляев принадлежали к разным.

V

Вопрос, возбуждаемый профессором Чичериным, остался спорным и после напечатания новгородских писцовых книг. Но из двух разобранных нами мнений большее сочувствие встречает в новой литературе мнение Беляева и Соловьева. В пользу древности современной общины высказываются и авторы новых самостоятельных исследований вопроса, г-н П. Соколовский и г-жа А. Ефименко. Мнение г-жи А.Ефименко мы уже имели случай привести и разобрать выше; теперь приведем и рассмотрим мнение г-на П.Соколовского, имеющее весьма многих последователей.

Перу г-на Соколовского принадлежат два труда, появившиеся почти одновременно: "Очерк истории сельской общины на севере России" и "Экономический быт земле дельческого населения России"*. Они дополняют друг друга.

______________________

* Первый труд появился отдельным изданием в 1877 г., второй я читал в книжках журнала "Историческая библиотека" за 1878 г.

______________________

Г-н П. Соколовский внимательно изучил и старый материал, и вновь напечатанный, и составил прекрасную картину сельской общины в XVI и XVII веках, которая нуждается лишь в незначительных поправках; но от его добросовестной ученой пытливости ускользнуло одно очень важное обстоятельство. Он не заметил, что описываемая им крестьянская община только что возникла на землях, конфискованных у частных собственников и предоставленных в прекарное владение и пользование крестьян. Крестьянские общины распоряжаются своими землями, они меняют их, отдают участки новым поселенцам, у них есть общие луга, леса, озера, они защищают свое владение на суде и т.д.; все это верно, но все это со вчерашнего дня и на землях, которые составляли частную собственность новгородских бояр и бояришек, а Иваном Васильевичем оставлены за крестьянами. Г-ну же П. Соколовскому все это представляется стародавним, исконным явлением.

Вот подлинные его слова. Он начинает с догадок.

"Земля, занимаемая каким-либо племенем, по-видимому, принадлежность всего племени, она его собственность. Черные земли (то есть крестьянские общинные) были первоначально единственным видом земель в России. С течением времени право на землю переносится на князей. Когда и вследствие каких влияний совершилось у нас такое перенесение права на землю с народа на государя, это неизвестно. Но с XV—XVI веков она уже называется государевой землей. Татарское завоевание немало содействовало если не возникновению, то развитию такого взгляда. Поместья возникли из черных земель, а вотчины из поместий. До самой половины XVIII столетия у нас не существовало частной поземельной собственности. Частные лица, общины имели на нее лишь право более или менее постоянного владения, собственником же ее признавался государь. Происхождение общины, ее зародыш таится в дали доисторических времен. В пределах исторического времени не могла выработаться такая сложная и стройная форма взаимных отношений. Первоначально волости представляли союзы погостов, сел и деревень, вообще селений, связанных между собой общинным владением землей. До XV—XVI веков в источниках можно найти лишь самые неполные и отрывочные данные об общине. Дошедшие же до нас данные относятся к тому времени, когда разрушение волостных общин было в большинстве местностей совершившимся фактом"*.

______________________

* Экон. быт. С.5, 56, 57, 60, 77, 123, 127 и 136.

______________________

Автор последовательно и полно развил здесь знакомую уже нам точку зрения. Западные ученые в явлениях общинного землевладения германцев XII века видят лишь слабые остатки широкого развития этой формы, господствовавшей у них еще до Великого переселения народов; то же и у нашего автора: русская поземельная община возникла в доисторические времена, мы наблюдаем ее в период вымирания.

Из области догадок, в пользу которых нельзя привести никаких доказательств, перейдем к описанию общины по памятникам XV—XVI веков, но остановимся только на тех частях описания, которые нуждаются в некоторых поправках. Мы не отрицаем крестьянской земельной общины, созданной московскими князьями на принадлежавших им землях; на этих землях у крестьян появились общие луга, леса и озера, они распоряжаются ими и защищают их на суде; мы ничего этого не отрицаем, а потому и не имеем надобности возражать в этих пунктах автору.

Но он идет далее. Полагая, что наблюдаемые у нас явления общинного владения составляют остаток глубокой старины, он утверждает, что еще в XV веке погосты, села и деревни были связаны общинным поземельным владением в одно целое — в волость. "Земледельческое население Северной России, — говорит он, — в XV—XVI веках жило не в одиночку, не на подворных участках, а группировалось в общества, называвшиеся выставками, починками, деревнями, селами, сельцами, погостами и т.д. Союз нескольких таких выселков, составлявших волость, назывался нередко "волостью-выставкой" или "выставкой-погостом". Это утверждение он сопровождает пятью ссылками на Приложение к исследованию Неволина о пятинах. По этим ссылкам можно подумать, что у Неволина приведены документы, указывающие на союзы выставок, починков, деревень и т.д. Ничего такого нет у Неволина. Излагая содержание писцовых книг, он приводит и содержащиеся в них указания на погосты, выставки, деревни и т.д., но чтобы они составляли поземельные союзы, на это нет ни одного указания. Деревни, починки, а в позднейших книгах выставки описываются как совершенно отдельные поселения. Новые поселки сперва садятся на льготе и ничего не платят, а по истечении льготных лет платят каждый особо за себя. С конфискации, как было указано, это меняется, и возникает обложение по волостям, т.е. по прежним частным владениям. Но это новость, а не старина. Некоторые выставки уходили от своих метрополий за 50, 70 и даже за 80 верст (Неволин. 107). Как же было тут возникнуть поземельной общине?

"Погосты Новгородской губернии, — продолжает автор, — составляли прежде общины, т.е. поземельные союзы поселков, следы которых находим еще в XV и XVI веках". И опять ссылки на источники, писцовые книги и иные.

Выше мы имели случай говорить о погостах и не нашли там никаких следов общинного владения. На каком же основании почтенный автор утверждает, что "погосты прежде составляли общины, то есть поземельные союзы поселков, следы которых находим еще в XV—XVI веках"? (Очерк истории сел. общины. 77).

Вот его основания. Ввиду важности их для решения спорного вопроса мы должны остановиться на каждом из них особо.

"Земли, — говорит он, — состоящие в общем владении погоста, нередко описываются в писцовых книгах; так, у Неволина (Прил. 339) описываются порозжие земли и угодья погоста".

Здесь автор ссылается на писцовую книгу конца XVI века (1582—1583). Но там нет того, что ему угодно было прочитать. Там речь идет "о порозжих землях царя и великаго князя, что были в поместьях за детьми боярскими", и затем приводится итог: "И всего в Покровском погосте порозжих земель..." Эти земли находятся в погосте округа, но они не принадлежат погосту, и такого субъекта прав, как погост, у нас никогда не было.

Далее у почтенного автора читаем: "Рутинский погост отдан жителям соседнего рядка Селищо для пашни на разъем за оброк в волость — гривну и 5 денег".

Это опять большое недоразумение. В приведенной цитате что ни слово, то ошибка. Мы должны привести подлинное место источника. Подробный анализ его даст интересную картину погоста-места.

"В Рутинском погосте великаго князя волость оброчная Ивановская Маркова. Сельцо Поречье". Идет перечисление дворов. "А на погосте у Егорья Св. дворы Ивановские же Маркова, на великаго же князя жеребьях, 8 дворов. А позему дают великому князю 3 гривны и 4 деньги. Да те же рядовичи пашут селищо* на разъем, а дают с него оброку в волость гривну и 5 денег".

______________________

* Т.е. пустую деревню. Селище и теперь, между прочим, значит: гладко выгоревшее или уничтоженное, снесенное селение, остатки жилого места (Даль).

______________________

Неволин выписал это (200) из описания Деревской пятины, теперь уже давно напечатанного. Дело идет о волости, принадлежавшей Ивану Маркову и конфискованной великим князем. Крестьяне этой волости платили доход Маркову с каждой деревни особо. После конфискации, как это обыкновенно тогда делалось, подворный доход господину заменен общим оброком со всей волости в пользу князя. Волость означает здесь — бывшее имение Маркова, не больше.

Погостская церковь Св. Григория была выстроена на общей земле, принадлежавшей прежде четырем владельцам: Ивану Маркову, у которого на погосте было 8 дворов, Григорью Кобылину, у которого там было 3 двора крестьян, да 3 двора непашенных людей, Якиму Ананьину, у которого было 10 дворов пашенных и непашенных людей, и, наконец, Ивану Самсонову, у которого было 7 дворов поземщиков. Это был очень населенный погост; жители его построились рядами и образовали целые улицы. Земли всех перечисленных владельцев в Рутинском погосте были конфискованы на государя, но за ним остались только земли Маркова, а земли остальных владельцев были отданы в поместья: Кобылинские — князьям Кропоткиным, Ананьинские — Костянтинову, Самсоновские — Отяеву, к ним же пошли и их погостские дворы. Таким образом, и после конфискации погост-место остался в общем владении, и тоже четырех владельцев: князя и трех помещиков*. Но у великого князя только марковские дворы. Это и значит "на жеребьях великаго князя". За великим князем остались 8 дворов непашенных, где жили поземщики. Эти поземщики (рядовичи) арендовали селище, стали его пахать на разъем, то есть кому сколько понадобилось, и за это, кроме позема, должны были платить оброк, как и все крестьяне великого князя. Этот оброк они платят в волость, так как великий князь имеет дело не с отдельными дворами или деревнями, а с целой волостью, то есть с целым имением Маркова.

______________________

* В краткой описи Неволина всех этих сведений нет; мы берем их из писцовых книг.

______________________

Говоря коротко, дело состоит в том, что несколько поземщиков, живущих на погосте, нанимают конфискованную великим князем землю, кому сколько нужно (на разъем), и платят за нее оброк в волость, как и все крестьяне, сидящие на землях великого князя. О погосте, кому-то отданном для пашни, и речи нет.

Господин же П. Соколовский прочел совсем другое: у него весь Рутинский погост отдан жителям соседнего рядка Селище для пашни!

Несмотря на то, что автор читает совсем не то, что написано, он имеет много последователей*, а потому мы должны продолжать.

______________________

* Для примера укажем на г-на Лаппо-Данилевского (Организация прямого обложения. С.77 прим.) и г-на Папкова о погостах. (Рус. вестн. 1898. XI. С.63).

______________________

На той же странице, после только что разобранного места о погостах, читаем: "Стремление организоваться в подобные (?) поземельные союзы было так всеобще, что даже сотни и десятки, имевшие первоначально чисто военное значение, развивались в волостные общины. Так, например, Сумерская волость, населенная пахотными солдатами, составляла прочно организованную общину". Затем приводится выписка из сотной, данной в 1627—1628 гг. крестьянам Сумерской волости, из которой видно, что оброком облагается целая волость, а не отдельные дворы-деревни, что у волости есть угодья, рыбные ловли и т.д. Все это совершенно верно. Можно только сожалеть, что автор доказывает такие права волостей ссылкой на документ XVII века. Он мог бы найти совершенно однородные явления в писцовых книгах конца XV века. Но он там увидал бы, что это новые явления, которые только что возникли после конфискации, и что до конфискации волостями в новгородских пятинах назывались владения частных лиц, а не общин.

Несколько строк далее читаем: "Сумерская волость не была одиночным явлением. Великокняжеская волость Морева, Велела, Холмский погост, судя по делению на десятки, обнаруживают военное происхождение, но в то же время образуют волостные общины. Земли каждого десятка, в которых было от 6 до 16 поселков, состояли в общем владении всех его жителей и назывались десятскими землями".

Выше мы уже имели случай обратить внимание читателя на особенность описания деревень в волостях Морева, Велела и в погосте Холмском. Но эта особенность не в том, в чем видит ее почтенный автор. Земли вовсе не состоят в общем владении всех жителей десятка. Крестьянские участки описываются здесь, как и во всех пятинах, по деревням; каждая деревня, как и везде, составляет особое целое, имеет свой особый посев и особо платит с него доход. Нет ни малейших следов общего владения землями всех деревень десятка.

Особенность описания состоит в том, что не указаны прежние владельцы, ново- и старо- сведенные новгородские бояре и бояришки, и что деревни описываются не по их владениям (волостям), а по десяткам.

Почтенный автор думает, что деление на десятки обнаруживает военное происхождение этих волостей и погоста. Это чрезвычайно рискованное утверждение. Во всех писцовых книгах конца XV века слово волость имеет всегда один и тот же смысл: это совокупность деревень, состоящих в частном владении светских лиц и духовных учреждений. Ни о каком военном происхождении этих волостей и речи быть не может. Мы знаем, что такое погост; о военном происхождении Холмского погоста также не может быть никакой речи. Предположение автора о военном происхождении двух волостей и одного погоста ни в каком случае не может быть принято. Что же представляет собой распределение по десяткам деревень в этих местностях, которое нигде более не встречается?

Этот вопрос мы ставили выше и ввиду того, что такое деление на десятки нигде более не встречается, мы полагали, что объяснение ему надо искать в каких-либо особенностях этой местности. Такая особенность нашлась, и нами указана в своем месте (с.106—107 прим.). Деление на десятки введено, по всей вероятности, временным владельцем этих волостей и погоста, князем Бельским. Это остаток его личных хозяйственных распоряжений. После его ухода (опись была сделана, когда князь Бельский был уже переведен в другое место), осталось только введенное им наименование, самое же деление на десятки не сохранилось. Десятки распались, отдельные деревни десятка розданы в поместья разным лицам. В момент описания десятков уже нет, а почтенный автор думает, что они не только продолжают существовать, но даже владеют сообща землею.

На той же с.77 автор ссылается и еще на один документ, который приведен и в сочинении Неволина (104). В своем исследовании о пятинах и погостах Неволин говорит, что "в погостах были земли, состоявшие в общем владении всех жителей погоста". Что в погостах были земли, состоявшие в общем владении, это совершенно верно; но что они состояли в общем владении всех жителей погоста, это обмолвка или очень неточное выражение. Выше мы представили разбор полного описания Рутинского погоста. Земли этого погоста состояли в общем владении четырех собственников, из которых на погосте никто и не жил. На погосте, кроме причта, жили только арендаторы земель этих собственников, которые вовсе не были их совладельцами. Для доказательства своей очень неточно выраженной мысли Неволин, кроме писцовых книг, ссылается еще на одну мировую, напечатанную в АЮ. Она без года, но издатели относят ее к XV веку. Г-н П. Соколовский видит в этом документе доказательство не общего, а общинного владения (полагаем, он различает эти два вида владения).

Документ начинается с челобитья князю:

"Бил челом староста Азик, и Харагинец, и Ровда, и Игнатец, приехав от своей братьи, на Василья на Матвеева".

Но, идучи к суду, они помирились на том, что

"Шенкурский погост и земли Шенкурскаго погоста до Ростовских меж — Василью и в веки. А взял Азик с своею братьею у Василья 20 000 белки, а пополнки 10 рублей".

Мировая состоялась о землях, лежащих в Шенкурском погосте-округе и на Шенкурском погосте-месте. Все эти земли, принадлежавшие истцам и их братьи, поступают в частную собственность Василья, ответчика. Но кто были истцы, которые уступили свои земли? Г-н Соколовский желает в старосте Азике, Харагинце, Ровде и Игнатце с братьею видеть представителей общины. Это очень сомнительно. Представители общины всегда говорят, что они действуют от имени всех крестьян, эти же являются уполномоченными только от своей братьи. Они, может быть, и сами между собой братья, да еще осталось несколько братьев дома. Здесь речь идет, следовательно, об общей земле нескольких совладельцев, частью родственников. Их земля находится в разных местах Шенкурского погоста, на их же земле выстроена и церковь погостская, все эти земли они и передают Василью. Что один из них староста, это еще не доказывает, что он общинник, а не частный владелец. Мы видели уже старосту-своеземца.

Приведенными данными в пользу мнения, что новгородские погосты и волости еще в XV—XVI веках сохранили следы того, что прежде они были поземельными крестьянскими общинами, автор не ограничивается; на с.82 (Очерк истории) он говорит: "Мы постараемся собрать всевозможные данные для доказательства повсеместности существования деревенской общины, так как относительно этого пункта высказывалось в литературе особенно много сомнений. За исключением усадьбы, находившейся и тогда, как и теперь, в подворном пользовании, вся земля состояла не только в общинном владении, но и в общинном пользовании".

Прежде, чем идти далее, автору надо было бы доказать, что старые деревни представляли общины. Таких доказательств он не дает, да их и нельзя дать, так как старинные деревни населены или родственниками, которые владеют своими участками по праву наследства, или посторонними лицами, которые арендовали свои участки у землевладельца. И те, и другие могут уйти со своих участков и поселиться на новых. Население старой деревни, следовательно, не имеет ничего общего с населением деревни современной. Тогда еще не было деревенской общины, а могло быть только общее владение нескольких арендаторов или сонаследников.

Не считая нужным доказывать, что старинные деревни представляли общины, автор доказывает, что они владели землями на общинном праве. Вот эти доказательства: 1) припуск одной деревни к другой, 2) наличность полей, обрабатываемых сообща, 3) равенство подворных участков.

Припуск земель одной деревни к другой, как мы знаем, встречается уже в старых новгородских писцовых книгах. В них говорится иногда о припуске помещиками земель пустых деревень в поле к той деревне или селу, в котором они сами живут. Например:

"Селцо на Белом озере, а в нем двор Иванов (помещика), двор человек его Борзой; да к тому же селцу Иван припустил в поле деревню Куплино; а на Ивана сеют" и т.д.

Сказано, припускается "деревня", но это пустая деревня — это видно из того, что в ней дворы крестьян не указаны. И так во всех случаях, которые мы заметили*. А о князе Бор. Сем. Горбатом и прямо сказано: припустил к себе в поле, к селцу Гора, где сам живет, две деревни и пашет их своими людьми. Припуск деревень есть увеличение своей запашки на счет пустых земель. То же могли делать и крестьяне с согласия землевладельца; для них это является увеличением количества арендуемой земли. Один такой случай мы уже указали в Деревской пятине (I. 509). То же происходит и в XVI веке, на писцовые книги которого автор и ссылается. Там тоже речь идет о припуске пустых деревень к жилым, нередко так и говорится. А иногда говорится, как в новгородских книгах, о припуске деревни к деревне, но что дело идет о припуске незаселенной земли, это видно из того, что число дворов показывается в одной только деревне, именно в той, которой делается припуск, а не в припускаемых. Например:

______________________

* Новг. писц. кн. II. 25, 57, 211, 248, 558.

______________________

"Деревня Скокова, да в ней же припущена в пашню деревня Усища, да деревня Селивановская, до деревня Онтоново, а в ней крестьян 16 дворов да двор пуст" и т.д.

Шестнадцать дворов — все находятся в деревне Скоково, а не в 4 деревнях вместе. Пустая деревня продолжала называться деревней, как пустошь продолжает иногда называться пустошью, хотя там уже есть население. В писцовых книгах встречаются случаи припуска пустоши к пустоши; конечно, та пустошь, к которой делается припуск, имеет уже население, а называется по-старому*. И в XVI веке припуск есть увеличение количества земли одной деревни на счет другой, ненаселенной, и ничего более. Он не имеет никакого отношения к порядку крестьянского землевладения; оно остается каким было, а какое оно, этого из "припуска" не видно.

______________________

* Последние два примера мы взяли у г-на Соколовского (Экон. быт. 159, 160).

______________________

Иначе думает автор. Он полагает, что в припуске два, три, четыре селения соединяли свои поля вместе и "что такого соединения полей различных деревень не могло бы происходить так часто, как это было в XVI веке, если бы право распоряжения землей принадлежало не всей совокупности жителей поселка, а отдельным дворам, т.е. если бы не было общинного пользования землей" (Экон. быт. 158, 160). По мнению автора, следовательно, припуск совершается потому, что крестьяне суть общинники и, как таковые, сами распоряжаются своей землей, соединяют и разделяют свои общинные участки.

Автор в истинности своего мнения убеждается из того, что соединение полей происходит "так часто". А если бы не так часто? Это очень плохое основание. Да и как решить, что очень часто? Никакой статистики для того времени у нас нет. От неверно понятых источников, в которых автор усмотрел соединение двух населенных деревень, когда речь идет о припуске пустой деревни к населенной, он заключил к тому, что право распоряжения землей принадлежит всему населению, общине крестьянской. Допустим, но спросим, о каких это крестьянах идет речь в тех памятниках, которыми автор пользовался, и в какое время?

Известия о припуске деревень очень многочисленны. На указанных мною страницах (150—160) автор приводит 28 случаев такого припуска. Из них 9 случаев имели место на помещичьих землях, 18 на монастырских и только один на бывшей помещичьей, отданной крестьянам в оброк. Что касается времени припуска, то четыре случая произошли в 1577—1578, два — в 1584—1586, двадцать один в 1592— 1593 и один в 1595—1598*. Итак, все случаи припуска, кроме одного, имели место на владельческих землях, а на не землях царя и великого князя, предоставленных крестьянам в прекарное владение. Громадное большинство из них (22) произошло после отмены Юрьева дня. Если мы пойдем по стопам автора, то должны будем признать, что в поместьях и монастырских вотчинах "распоряжались землями" не владельцы, а вся совокупность жителей поселка, и что такое их право существовало и после прикрепления их к земле. Полагаем, что и сам автор остановился бы перед таким заключением, если б, выбирая сведения о припуске, обратил внимание на то, в каких имениях этот припуск совершается и в какое время. На владельческих землях нигде и никогда не принадлежит никакое "право распоряжения" крестьянам, везде распоряжается господин**. А после прикрепления он распоряжается не только землей, но и лицом своих крестьян. В это время развилась барщина и мера надела крестьян землей совершенно зависела от усмотрения господина. Упоминаемые в писцовых книгах XVI века припуски, конечно, совершались по приказу землевладельца и в его интересах.

______________________

* Автор ссылается на следующие с. I отд. писц. кн. XVI века, изданной под редакцией Калачова, которое тогда уже было ему известно, а на свет появилось только в 1895: 123, 268 (1584—6), 278 (1593—4), 370, 553, 560, 585 (1577—8), 633 (1595—8), 664, 678, 683, 687, 690, 709, 710, 711, 726, 763, 767, 775 (1592—3), 787—791 (1592—4), 816, 833, 838, 845, 895 (1592—3).
** Богатые монастыри предоставляли иногда своим крестьянам право менять между собой свои дворы и земли и даже продавать их, тоже между собой, но с доклада приказчику, а не своевольно (АЭ. I. № 258. 1561. Грамота Соловецкого монастыря крестьянам).

______________________

Покончив с припуском, почтенный автор переходит к общей обработке небольших участков земли всеми жителями деревни. Такие случаи записаны в писцовой книге 1592—1593 гг. земель Троице-Сергиева монастыря*. Мы не встретили указаний на такую общую обработку нигде в другом месте; она не встречается даже в других вотчинах того же монастыря. Все это вместе с поздним появлением такой обработки указывает на исключительный ее характер и не дозволяет видеть в ней даже в последних годах XVI века общего явления. Тем не менее указания эти имеют большую важность, и мы остановимся на них.

______________________

* Писц. кн. под ред. Калачова. I. 731—787.

______________________

В сельце Маринино было 32 крестьянских двора. Из них семь дворов сидели на 1/8 выти каждый, шесть на 1/3 каждый, один на 1/2, восемь на 1/4, семь на 1/6, два на 1/16, один на 7/12, "да они же пашут сопча по мере 15/26 выти". Каждый двор, следовательно, занимает не одинаковое количество земли, на которой лежат повинности, а весьма различное; разница эта простирается от минимума—1/16 до максимума 7/12, т.е. в 9 1/2 раз большой участок превосходит маленький. Все же 32 двора пашут "сопча" менее 1/2 выти (I. 748). Выть, обозначая податную единицу, заключала в себе очень разное количество земли. Как были велики приведенные выти, это из описи не видно. Из других описей мы знаем, что размер вытей очень колебался, но чаще встречаются выти в 6, 7 и 8 десятин, смотря по качеству земли. Если применить эту меру к данному случаю, получим на 32 двора общей запашки менее 3—4 десятин в поле. В других деревнях общей запашки больше. В деревне Михайловское-Лопырево на 2 двора, из которых каждый сидел на 1/2 выти, общей земли было 1/2 выти, т.е. немного более, чем на 32 двора в деревне Маринино. В сельце Озерецком было 3 двора, из которых 2 сидели на 1/4 выти каждый, а один на 1/8; в общей запашке была 1/8 выти, т.е. гораздо менее, чем на 2 двора в деревне Лопырево.

Что это за земли, почему они пахались сообща и в чью пользу, и что значит "пахать по мере" — все эти вопросы еще ждут своего объяснения. Но что эта общая запашка не имеет ничего общего с современной крестьянской общиной, об истории которой идет речь, это совершенно ясно и не нуждается ни в каких доказательствах.

"Но самым убедительным доказательством общинного пользования землей, — говорит на следующей странице автор, — служит отсутствие неравенства подворных участков". Отсутствие неравенства означает, конечно, равенство подворных участков. Это до такой степени противоречит источникам, что автор нашел нужным немедленно за этим утверждением допустить и неравенство подворных участков, но небольшое, втрое! Мы имели уже случай говорить о размерах дворовых участков, а потому и не будем более останавливаться на этом "самом убедительном доказательстве". Ни о каком равенстве дворовых участков и речи быть не может*.

______________________

* В "Экономическом быте" на с. 156 автор, в подтверждение своей мысли, приводит несколько данных, из которых видно, что одинаковое число дворов положено в одинаковое число обеж, и отсюда заключает, что дворы имели равное количество земли. Что отдельные дворы нередко могли занимать одинаковое количество земли, этого, конечно, никто не будет отрицать. Но весь способ доказательства автора неверен. Он отправляется от обжи, как показателя количества дворовой земли. Это неправильно. Кто читал писцовые книги, тот знает, что одно и то же количество земли может быть положено и в 2 и в 3 обжи. Во-вторых, из того, что 10 дворов положены в 10 обеж, вовсе не следует, что все дворы занимают по равному количеству земли. Писцовая книга Новгорода приводит итоги по целой деревне, а слагаемые остаются неизвестными. Считать их равными — плохой научный прием. В писцовых книгах XVI века, изданных под редакцией Калачова, иногда показаны земли, на которых сидят отдельные дворы; эти участки то равны между собой, то нет.
Доказательства автора в пользу деревенской общины и г-жа А. Ефименко находит неубедительными. "Только предвзятая идея, — говорит она, — может придать решающее значение хотя бы доводам, сгруппированным г-ном Соколовским в пользу существования деревенской общины", и возражает на каждый из трех его доводов, хотя и с другой точки зрения, чем мы (Крест, землевл. 211).

______________________

Мы не пойдем далее за г-ном Соколовским. Сказанного, полагаем, довольно для характеристики его ученых приемов и того увлечения идеей глубокой древности современного общинного быта, которое нередко мешает ему читать то, что написано в источниках. Но переделов земли и он не усматривает ранее XVII века. Они явились у него как следствие прикрепления крестьян к земле (Очерк истории. 93).

VI

После трудов г-на П. Соколовского и г-жи А. Ефименко вопрос об истории поземельной общины, сколько мы знаем, никем не подвергался самостоятельной разработке. Но его касаются очень многие из наших ученых, заявляя сочувствие то тому, то другому направлению.

Н.Д. Чечулин выступает горячим сторонником древности общинного землевладения. Приведя мнение Б.Н. Чичерина о том, что общинные переделы земель нельзя относить ко времени, предшествовавшему прикреплению крестьян, автор говорит: "Положения Чичерина по этому вопросу опровергнуты многими исследователями" (Города. 118). К сожалению, почтенный ученый не указывает, кем именно, а такое указание было бы особенно важно ввиду того, что и противники профессора Чичерина не находят возможным относить переделы к глубокой древности. По мнению И.Д. Беляева, они возникли "в общинах средневековой России", а по мнению г-на П.Соколовского, не ранее XVII века. Выражая свое сочувствие идее древности переделов, автор приносит и свою дань в подтверждение этой мысли.

В описаниях городских огородов и нив он заметил обозначение их по старому и по новому хозяину, например: "огород попа Антона — Гришинский", "нива Ивана Микифорова —Гавриловская Михайлова". Останавливаясь на причине такого явления, г-н Чечулин приходит к мысли, что такой переход земель от одного владельца к другому мог существовать "несомненно, прежде всего, при общинном землевладении и переделах земель" (117). Таким образом, г-н Чечулин открыл переделы городских земель в XVI веке.

Автор находится в очевидном недоразумении. При переделе земель прежние участки не сохраняются, а из них возникают новые, и обыкновенно, более мелкие; это и есть передел, вызываемый нарождением новых претендентов на общинные земли; вновь возникающие таким образом участки не могли быть названы по старому владельцу, ибо они его не имели; это новые участки, возникшие в силу передела старых. Наименование участка по старому владельцу указывает не на передел, а на переход старого участка к новому владельцу, и только. Автор отмечает и случаи соединения участков нескольких старых владельцев в руках одного нового. Это тоже не передел, это действие сложения, а не деления. Хорошо было бы разъяснить, почему в городах такой переход совершался так часто, как утверждает автор; у него были, говорит он, тысячи таких случаев. К сожалению, автор успокоился на своем предположении общинных переделов городских земель и оставил этот важный вопрос старинного городского землевладения без всякого разъяснения.

Останавливается на происхождении общинного землепользования и г-н Лаппо-Данилевский в своем исследовании об организации прямого обложения. В этом первом своем ученом труде он проявил уже все те свойства, которыми в такой высокой степени отличаются его "Критические заметки". Он и здесь чрезвычайно осторожен. Чтобы не сделать ошибки, он принимает и мнение об исконной древности общины, и мнение о возникновении ее из правительственных мероприятий. Отдел, посвященный крестьянской общине, начинается у него так: "Происхождение крестьянской общины следует, вероятно, объяснять расширением круга родовых отношений, в пределы которых стали мало-помалу входить посторонние элементы, объединяемые уже не столько кровными связями, сколько общими экономическими и духовными интересами" (76). Мнение о происхождении современной поземельной общины из первоначальных родовых отношений высказывается, как мы знаем, очень многими исследователями. Выписанное нами место особенно близко подходит к образу мыслей г-жи А. Ефименко, которая берет на себя труд показать, как "из кровного деревенского союза извлекались его кровные элементы и замещались посторонними" (220, 225 и в других местах). У нашего автора встречаем те же выражения*. Но страницей далее г-н Лаппо-Данилевский присоединяется уже к мнению Б.Н. Чичерина. "Общность экономических и духовных интересов, — говорит он, — была слишком слаба, чтобы образовать более сложные общественные союзы; в то время, когда она лишь подготовляла их образование, последнее осуществилось под влиянием судебно-полицейской и финансовой их зависимости от государства".

______________________

* Г-н П.Милюков относит нашего автора к последователям г-на П.Соколовского (Спорные вопросы. 26). Правда, г-н Лаппо-Данилевский охотно ссылается на г-на Соколовского и принимает даже самые рискованные его положения, например, почти одинаковые размеры подворных участков и припуск деревень (прим, на с.77), а о г-же А.Ефименко здесь не упоминает. Но, чтобы видеть его родство с ее направлением, ссылка на нее и не нужна, автор не только повторяет ее мысль, но даже в ее выражениях. Г-н же П.Соколовский решительно заявляет: "Я старался доказать, что происхождение общины нельзя искать ни в семье, ни в договоре..." (Экон. быт. 125). Он противник происхождения общины из родовых отношений.

______________________

Итак, посторонние элементы, начавшие проникать в круг родовых отношений, могли создать только небольшие союзы "одного или нескольких поселений", но были слабы, чтобы образовать более крупные волостные общины. Большие союзы созданы правительством. Первое утверждение совершенно в духе г-жи Ефименко, последнее в духе г-на Чичерина. Общинное землепользование, следовательно, двоякого происхождения: в маленьких поселениях — это перерождение доисторического патриархального быта вступлением в него посторонних элементов, а в больших волостях это следствие правительственной организации, но не финансовой только, а и судебно-полицейской.

В этом соединении двух противоположных мнений автор проявил не одну осторожность, мы наблюдаем здесь и известную уже нам краткость: автор и здесь не задерживается на ученых вопросах, а скользит по ним с некоторой легкостью. О какой крестьянской общине говорит он? О поземельной или административной? Одна может быть без другой; административная может быть даже древнее поземельной. Этого вопроса почтенный ученый, кажется, не выяснил себе. Судя по началу, у него идет речь о поземельной общине. Деревня г-жи Ефименко, от мнения которой он отправляется, составляет "одно поземельное целое". Ее "посторонние элементы, входящие в родственную сферу", делаются участниками землевладения первоначально "кровной родовой клеточки". Под "более же сложными общественными союзами, осуществившимися под влиянием судебно-полицейской и финансовой зависимости от государства", надо разуметь не только поземельную, но и административную общину, ибо судебно-полицейская зависимость от государства могла создать только административную, а никак не поземельную общину. Итак, автор говорит о разных явлениях, совершенно того не замечая.

Далее, повторяя мнение профессора Чичерина, он существенно с ним расходится, не чувствуя ни малейшей потребности объяснить это. У Чичерина правительство организует поземельную общину независимо от величины и сложности поселков, и это совершенно верно. У нашего автора в больших поселках действует правительство, а в маленьких начала, указанные г-жой А.Ефименко. Но какие поселки суть большие и какие маленькие, какие союзы суть более сложные и какие менее сложны, кто и когда провел между ними границу и в каких документах все это различено, об этом автор ничего не говорит, и это никому неизвестно. Все это — соображения, не имеющие никакого основания в источниках и придуманные единственно для того, чтобы устроить некоторый род перехода от мнений г-жи Ефименко к мнению профессора Чичерина. Думаем, что такое чисто механическое склеивание чужих мнений, взаимно одно другое исключающих, ничего не разъясняет, а может быть причиной многих недоразумений.

Профессор Никитский высказывается решительно и ясно. "Во всяком случае, — говорит он, — если в древности и было общинное владение, оно представляет собою совершенно отличное явление от того, что мы разумеем под общиной в настоящее время"*.

______________________

* Очерки экономической жизни Новгорода (42).

______________________

В осенней (1900) книжке одного ежемесячного издания нам случилось прочитать отзыв о сочинении И.Я. Гурлянда "Ямская гоньба". Автор отзыва, г-н Ч., большой сторонник древности общинного землевладения, говорит, что г-ном Гурляндом найдены новые данные о переделах земель в XVI веке. Мы поспешили сделать справку. Г-н Гурлянд в приложении к своему труду напечатал любопытные рукописи, которые служили материалом для его исследования. На странице, на которую делает указание г-н Ч., читаем:

"И по наказу государева боярина и воеводы... велено... Наугородские ямские слободы московские дороги охотником окологородная десятинная пашня и обежныя земли.., которые земли и сенные покосы и угодья отделены, меж ими поверстати и росписати те земли и сенные покосы и угодья за ними всем поровну" (21 и сл.).

Известие очень интересное, но в нем нет никакого передела, а есть наделение охотников ямских землею по распоряжению правительства. Для устройства ямских охотников отведено некоторое количество земли, которое и велено разделить между ними поровну, так как на них на всех возложены одинаковые обязанности по ямской гоньбе. Вот как появились у нас равные земельные участки, до которых наши общинники доискиваются с таким усердием. Это случилось около 1589 г., и по распоряжению правительства. В другом документе от 1601 г. читаем сперва ссылку на государев указ, на основании которого произведен был дележ государева жалованья ямским охотникам, разных ямских пустошей и полей, а затем самый дедеж:

"И к тому полю тем 20 человекам те три пустоши разделил, пашню и сенокосу, пополосно, ровно и захожие земли тех трех пустошей разделил пополосно, ровно" (103).

Вот откуда полосы, которые тоже очень интересуют г-д общинников и которых в старых новгородских книгах нигде нет. Земли разделены по числу охотников, т.е. по людям, обязанным ямской службой. В случае ухода охотников была возможна новая разверстка земель (текст, 139). Это уже близко к нашим современным порядкам. Но все это новости, и в силу правительственных предписаний. Материал, сообщенный г-ном Гурляндом, чрезвычайно интересен, а потому мы и поспешили им воспользоваться. Но доказывает он совсем не то, что было желательно доказать г-ну Ч.

VII

Г-н М. Дьяконов в своих последних "Очерках из истории сельского населения в Московском государстве" подвергает переработке вопрос о прикреплении крестьян. В первом томе "Древностей" мы указали уже на новое направление в решении этого вопроса. К этому новому направлению примыкает и он. Предполагаемый указ конца XVI века об отмене Юрьева дня не имеет для него решающего значения. Прикрепление крестьян совершилось, по его мнению, ранее, в половине XVI века, и было следствием не правительственных распоряжений, а появления "обычных правил о невыходе тяглых людей с посадов и уездов" и "постепенной утраты права выхода крестьянами-старожильцами, наиболее вероятной причиной прикрепления которых является крестьянская задолженность"*.

______________________

* Формулируем мнение автора словами его "Положений", им самим извлеченных из его книги.

______________________

Итак, не правительство прикрепило крестьян, а они прикрепились сами собой, в силу обычая, который лишил права перехода тяглых крестьян и старожильцев-должников.

В мнении г-на Дьяконова немного нового: что тяглые люди еще в XVI веке считались крепостными, это высказал Б.Н. Чичерин в 1856 г.; что старожильцы не имеют свободы перехода, это утверждал профессор Владимирский-Буданов в первом издании своего "Обзора истории русского права", появившемся в 1886 г.; что задолженность причина прикрепления, это доказывал профессор Ключевский в 1855 г. Нового у г-на Дьяконова только то, что он соединил вместе три причины, тогда как его предшественники довольствовались каждый какой-либо одной. Профессор же Владимирский-Буданов в новом издании своего "Обозрения", настаивая на старожильстве, как причине прикрепления, оспаривает таковое же значение задолженности.

Возникновение крепостной зависимости — капитальнейший вопрос нашей истории, а потому мы никак не можем оставить без тщательнейшего разъяснения всех вызываемых им разногласий. Рассмотрим мнение г-на Дьяконова.

Автор утверждает, что тяглые люди со второй половины XVI века рассматриваются крепкими тяглу и правом перехода не пользуются (9). Такое утверждение вызывает вопрос, что такое тяглые люди? Этому трудно поверить, но это так: автор не находит нужным разъяснить, что такое тяглые люди. Профессор Чичерин, которому он следует, говорит, что такое, по его мнению, тяглые люди. Он считал земли бояр, слуг и духовных учреждений белыми, т.е. "свободными от податей и повинностей, взимаемых князем с тех людей, которые поселились на его собственной земле" (Опыты. 11, 80 и след.). Только эта последняя земля (княжеская) была черная, тяглая, а ее население — тяглые люди. По мнению Б.Н.Чичерина, только они и были прикреплены в половине XVI века; крестьяне частных владельцев продолжали сохранять свободу перехода. Кто же прикреплен, по мнению нашего автора? Об этом можно только гадать.

Профессор Беляев возражал Чичерину и доказывал, что владельческие земли не были свободны от тягла. Он был совершенно прав. Наша древность не знала ни земель, ни владельцев, которые были бы свободны от тягла по общему правилу. Освобождение возникало всякий раз по особой жалованной грамоте, а не по общему праву. Такое освобождение давалось нередко на определенный срок. Тяглыми были все крестьяне, кроме льготных владений, которым даны жалованные грамоты. Да и эти не всегда освобождались от всякого тягла; есть жалованные грамоты, по которым и за ними оставались некоторые повинности, и они были тяглые.

Г-н Дьяконов, конечно, все это хорошо знает. В его книге можно встретить выражения, из которых видно, что и он стоит на этой же точке зрения. Характеризуя бобылей, он утверждает, что они люди не тяглые, в этом их различие от крестьян. Все крестьяне, значит, тяглые люди. Это совершенно верно. Что же получится? В половине XVI века прикреплены все крестьяне. Едва ли, однако, автор найдет этот вывод согласным со своими намерениями. Он доказал больше, чем было ему нужно.

Но доказал ли он?

Профессор Чичерин в доказательство своей мысли сослался на две царских грамоты родным братьям Григорью и Якову Строгановым. В 1564 г. Григорий Аникеевич Строганов бил челом царю и великому князю, а сказывал:

"В Великой Перми, за 88 верст, по Каме реке есть места пустыя, лесы черные и озера дикия, а всего пустаго места 146 верст; а прежде на том месте пашни не пахиваны и дворы не стаивали, и в цареву казну никакая пошлина не бывала". Затем Строганов говорит о своем намерении поставить на том пустом месте городок, а на городке пушки и пищали учинить, для береженья от ногайских людей и других орд, и просит царя и великого князя о дозволении пашню пахать, дворы ставить, людей называть, не письменных и не тяглых, и рассолу искать, и где найдется рассол, варницы ставить и соль варить.

На это челобитье и последовала государева жалованная грамота, в которой Строганову разрешалось все, о чем он просил, да кроме того, давалась льгота на 20 лет от всяких податей и повинностей и въезда княжеских чиновников. Строганову дано право ведать и судить своих слобожан во всем. Такова же и другая грамота Якову Строганову, который нашел рассол еще подальше и просил отвести ему земли еще на 20 верст (Д. к АИ. I. № 117, 119).

Где тут закрепление тяглых людей?

Строганову дана льгота. И частные владельцы давали льготы и даже подмогу деньгами крестьянам, которые садились на пустых местах и брались устроить деревню; то же делает и царь. Но жалуемая им, в надежде будущих благ, льгота, конечно, не должна приносить ему никакого ущерба в настоящем. Поэтому и Строгановы просят о дозволении называть людей не тяглых, и царь только на этом условии и дает льготу. Строганов больше и не просит: он сам хорошо понимает, что не может пользоваться льготой, принимая тяглых людей. Строганов не должен принимать тяглых, но это не значит, что тяглые не могут отходить. Им не сделано никакого воспрещения. В свой срок они могут уйти, они могут забрести и на Каму; но если Строганов их не примет, им придется искать другого места. Но им не возбранено сесть и на той же Каме, только не на строгановской льготной земле; но, сев на Каме, и они могут о льготе хлопотать. Это никому не воспрещено.

Если грамоты Строгановым доказывают прикрепление тяглых людей в половине XVI века, то мы можем также легко доказать прикрепление их в самом начале XV века.

В жалованной грамоте начала XV века, данной нижегородским князем Благовещенскому монастырю, читаем:

"А тутошних людей становых игумен в монастырь не принимает, а кого к себе игумен призовет людей из иного княжения, а не из моей отчины, и тем людем пришлым ненадобе моа дань на 10 лет..."

Причина запрещения принимать "тутошних становых людей" та же: монастырю дана льгота только для новых людей, тутошные же — суть тяглые, они льготой не пользуются, принимать их на льготную землю значило бы причинять князю убыток.

Совершенно то же читаем в жалованной грамоте от 1421 г., данной Великим князем Василием Дмитриевичем митрополиту Фотию:

"А тутошных людей волостных в ту деревню отцу моему, митрополиту, не приимать; а кого отец мой, митрополит, перезовет людей из иных княжений, а не из моего вел. княжения, и тем людем пришлым на 10 лет не надобет им моя дань..."

До нас дошло и еще несколько таких грамот*.

______________________

* АЭ. I. №№ 17, 20, 60, 102. 1410—1476.

______________________

Льготные грамоты XV века различаются в терминах от таковых же XVI века, но по существу совершенно одинаковы с ними. Ни те, ни другие не содержат запрещения выхода тяглым людям. Они запрещают только льготным владельцам принимать к себе на льготные земли тяглых крестьян. Но тяглые крестьяне, конечно, могут уходить и садиться не только на тяглые земли, но и на льготные, если владельцу не запрещено их принимать. Такие льготные грамоты дошли до нас и от XIV, и от XV, и от XVI веков.

В льготной грамоте Отрочу монастырю от 1361 г. читаем:

"Архимандриту Святой Богородицы и игуменом, и попом и дьяконом, и чернецом, и слугам монастырским, и вольным людем, не надобе никоторая моя дань. Тако же и сиротам (крестьянам), кто иметь седети на земли Святой Богородицы Отроча монастыря..., не недобе им ни которая дань".

То же в XV веке. В льготной грамоте Троице-Сергиеву монастырю читаем:

"И кого игумен Спиридоней на тех землях, на Троицких, посадит жити людей, ино тем его людем не надобе им моя дань на десять лет".

И то же в XVI веке. В льготной грамоте Кассиано-Учемскому монастырю читаем:

"И кто у них в тех деревнях и в починкех учнет жити людей, и тем их людем к соцким и к десяцким с тяглыми людми ни в какие разметы не тянуть и пошлин с них не брать"...

Таких льготных грамот без всяких ограничений дошло до нас довольно много. Большинство из них дано духовным учреждениям*. Эта большая щедрость князей к духовным учреждениям, чем к светским людям, очень понятна. Светским людям дают князья льготы в надежде будущего приращения своего дохода и увеличения земных благ, духовным же учреждениям — в надежде вечных благ и Царствия Божия. Вот почему они могут на льготу призывать всяких крестьян, а следовательно, и тяглых. Но такие же льготы даются и светским людям за особые заслуги, надо думать.

______________________

* Они приведены в т. І "Древностей" (с. 365). Из 23 грамот, не содержащих запрещений принимать на льготу тяглых людей, только четыре даны светским лицам.

______________________

На основании сказанного мы можем, кажется, сделать заключение, что профессор Чичерин не доказал своего положения.

Может быть, г-н Дьяконов доказал не доказанное его предшественником? И он этого не сделал.

Он начинает свои доказательства со ссылки на те же две строгановские грамоты, а затем приводит еще "целый ряд" таких же льготных грамот от XVI века*. Совершенно верно, таких грамот можно привести целый ряд; но как бы ни был длинен этот ряд, он не докажет прикрепления тяглых в половине XVI века; он докажет только, что князья, предоставляя льготы, нередко принимали меры к тому, чтобы эти льготы не приносили ни малейшего ущерба их доходам, а в будущем обещали бы еще и прибыль их интересу.

______________________

* Свои доказательства автор начинает с документов, относящихся до посадских людей. Землевладение посадских очень мало разработано. Привлечение их к вопросу о прикреплении крестьян составляет излишнее осложнение этого вопроса. Рассмотрение положения посадских очень отвлекло бы нас от сельского населения, которому посвящена книга автора и наше исследование.

______________________

В одной из приводимых г-ном Дьяконовым грамот читаем:

"А называти ей (княгине Телятевской) крестьян в тое свое вотчину на льготу от отцов детей, и от братей братью, и от дядь племянников и захребетников, а не с тяглых с чорных мест; а с тяглых с черных мест крестьян на лготу не называть".

Чего, кажется, яснее? С тяглых мест нельзя называть на льготу; дело идет только об ограждении интересов князя. Но наш автор в своей книге ограничивается подбором выражений: "называть не тяглых", а на смысл памятника в целом не "обращает внимания*.

______________________

* Автор ссылается на десять льготных грамот, напечатанных в АЭ. I. № 163, 210, 385, в АИ. I. № 147, 215, 295, 301 и в "Акт. о тягл. насел." № 7. 24, 25. — О трех ссылках на рукописи мы ничего не можем сказать, ибо рукописи эти не напечатаны, но, судя по приводимым им выдержкам, они ничего не представляют нового.

______________________

От своего предшественника г-н Дьяконов различается только тем, что знает, что приводимые им запреты не были новостью. "Они ведут свое начало от XV и даже ХIV столетия", — говорит он. Но почему же одни и те же запреты в XVI веке доказывают прикрепление, а в XV и ХIV веках нет? Положение автора не очень удобное. Надо или согласиться с нами, или сделать еще шаг в том же направлении и утверждать, что крестьяне были прикреплены еще в XIV веке. Автор не решается ни на то, ни на другое и ищет выхода в чрезвычайно запутанном объяснении. После только что сделанной выписки он продолжает так: "Но в те века подобные запреты, обращенные к землевладельцам, лишь доказывают, что местные правительства не могли принять прямых мер к ограничению крестьянского перехода". Предположение это ни на чем не основано. Чтобы его сделать, надо было прежде доказать, что в XIV и XV веках правительства, а не землевладельцы стремились к ограничению выхода крестьян. А этого автором не сделано. По его мнению, правительство было бессильно для борьбы с переходами, а по источникам, оно принимало меры для ограничения переходов вовсе не по своей инициативе, а по просьбам владельцев. Льготные же грамоты давались с точно определенной целью и не заключают в себе никаких скрытых мотивов. Грамоты эти выгодны и князю, и пожалованному и не содержат в себе ни малейших указаний на невыгоды вольного перехода. Из них можно даже вывести, что крестьянский переход вовсе не составлял такой язвы, с которой правительству надо было бы бороться. Строганову дана льгота на 20 лет, другим она дается на 5 лет, на 10. Что это значит? Льгота дается для поощрения земледельческой культуры; она дается в том предположении, что вновь пришедшие крестьяне, посидев на льготе 5, 10, 20 лет, останутся и потом на этой земле, но уже с обязанностью нести тягло. Такое предположение можно было сделать только ввиду населения, не очень склонного к бродяжничеству. Правительство его делало. Надо думать, оно не очень страдало от крестьянской свободы.

А далее: "С объединением Руси под главенством Москвы такие косвенные ограничения сделались излишними: в руках московского правительства было достаточно прямых средств, чтобы устранить невыгодное явление выхода из тягла" (7—8).

Это уже и совсем непонятно! Косвенные ограничения сделались излишними, а у нас "целый ряд" таких ограничений "с объединения Руси под главенством Москвы". Никак нельзя понять, почему было излишне запретить Строганову сажать тяглых людей на льготную землю. Ни льгота не была излишней, ни ограничение: льгота способствовала распространению земледельческой культуры на новые места, ограничение избавляло князя от уменьшения получаемых им доходов.

Наконец: "Однако, старое правило, ограничивающее землевладельцев в приеме тяглецов, продолжает существовать в XVI веке. Оно могло сохраниться, как переживание старых порядков; но затем, соответственно изменившимся условиям, должно было мало-помалу получить иной смысл и содействовать выработке и укреплению мысли, что тяглые люди свободой перехода не пользуются даже в границах правил Судебника".

Во-первых, не было "старого правила ограничивающего" и т.д.: было не общее правило, а ряд запрещений для отдельных лиц. А рядом с такими запретительными грамотами был еще более длинный ряд льготных грамот без всяких запрещений, и это от XIV, XV и от XVI веков. Нельзя не пожалеть, что почтенный историк права обратил ряд привилегий в общее правило. С точки зрения теории права, это весьма крупное заблуждение. Общие правила находятся в Судебниках, в жалованных же грамотах содержатся привилегии, и сколько бы их ни было, они никогда не превращаются сами собой в общее правило.

Во-вторых, ограничения получили иной смысл, говорит автор. Никакого иного смысла ограничения принимать крестьян не получили. Они по-прежнему обращены к землевладельцам, а не к крестьянам. А немало было льготных грамот и без таких ограничений.

Перейдем к другому доказательству, но прежде спросим, зачем нужно другое доказательство, если все крестьяне прикреплены уже в силу одного тягла? Надо думать, что автор и не подозревает, что доказал уже прикрепление всех крестьян. Вот что значит говорить о прикреплении тяглых, не выяснив, что такое тяглые. Автор сам не знает, что он доказал.

"Почти одновременно (с тяглыми) право выхода теряют и крестьяне-старожильцы", — говорит г-н Дьяконов во втором положении, извлеченном им из своей диссертации. Эта мысль доказывается на с. 16—31 "Очерков".

Что же такое крестьяне-старожильцы и какое их отношение к тяглым людям, прикрепление которых в половине XVI века уже доказано? Старожильцы, по мнению автора, что-то другое, а не тяглые люди, это ясно из приведенного положения; но что же они такое?

К сожалению, автор этого не знает. Да, по его мнению, едва ли кто и знать это может.

"Обычный институт старожильства, — говорит он, — представляет одно из любопытных, но, к сожалению, мало выясненных явлений общественного быта Древней Руси... В своих основных чертах он заключает много неопределенного и неясного. Дать определенный ответ на вопросы, кто считался старожильцем, в чем заключались особенности их положения, представляется делом чрезвычайно трудным" (16). И далее: "Выше было указано, что в XV веке понятие о старожильстве было довольно запутанным. Та же неопределенность остается и в XVI веке. Только что приведенные грамоты 1577, 1578 и 1592 гг. служат тому наглядным подтверждением. Они же убеждают и в том, что само правительство не имело в руках готового критерия для правильного разрешения споров о возвращении старожильцев на прежние места" (27).

Удивительный "обычный институт старожильства"; суть его никому неизвестна, даже московское правительство не имеет под руками правил для решения споров о старожильцах. Что можем знать мы?

Не будем спорить с автором и признаемся, что и мы не имеем ни малейшего понятия об "обычном институте старожильства"; но мы хорошо знаем, что такое старожильцы.

Это очень простая вещь, не возбуждающая никаких вопросов и недоумений.

Приведем документы.

В жалованной грамоте Благовещенскому монастырю читаем:

"Се яз князь великий... пожаловал есмь архимандрита Спасскаго монастыря с братиею: что их село монастырское да пустоши и кого к себе в то село перезовут людей и тутошних старожильцев, и тем людем не надобе моа дань... на три года: а кого призовут из иных княжений, а не из моей отчины, и тем людем пришлым не надобе моа дань..." (срок не указан по недосмотру писца, но он другой и всегда более продолжительный, чем для своих; это делалось для привлечения населения из других княжений).

На кого здесь простирается льгота? Льгота касается тутошних старожильцев и людей, которых монастырь к себе перезовет из жителей того же княжения и из иных княжений. Кто тутошние старожильцы? Это все крестьяне, которые в момент получения грамоты живут уже в монастырском селе; им противополагаются вновь призванные: "кого перезовут людей"; это будут те, которые придут в село после получения грамоты, это не старожильцы, а новики. Далее, тем и другим противополагаются крестьяне, призванные и из иных княжений, пришлые люди. Этим, обыкновенно, дается более продолжительная льгота.

В грамоте митрополиту Фотию старожильцы противополагаются только призванным из иных княжений; старожильцам дается льгота на 5 лет, а пришельцам из иных княжений— на 15. Старожильцы и здесь — все, кого грамота застала на месте.

Сравнение этих двух грамот показывает, как невнимательно писались в старину грамоты. В первой грамоте тоже идет речь о пришлых из иных княжений, они тоже освобождаются от даней, как и свои пришлые, но в грамоте опущено — на какой срок; во второй грамоте срок указан, но не сказано о своих пришлых. Можно было их принимать или нет? Это остается неясным; такой прием — то допускается, то нет. Допускается иногда даже на льготе.

В грамоте Кириллову монастырю читаем:

"Кто имет жити людей в тех пустошах или кого к себе призовут из иных княжений, а не из нашея вотчины, или кого окупив посадят, и тем людем монастырским, старожильцем и пришлым и купленым, не надобе им моя дань..."

И здесь старожилец противополагается пришлому и купленному, т.е. тоже пришедшему со стороны, а не здешнему старожильцу; он тут не сидел. Старожилец — крестьянин, которого грамота застала в монастырском имении, ничего больше.

В грамоте Троице-Сергиеву монастырю:

"И кого к себе призовут людей жити на те земли старожилцов, которые будут и преж того на них живали, ино им на 10 лет не надобе моя дань; а кого призовут из иных княжений, и тем людем ненадобе моя дань на 15 лет. Також тем людем, которые ныне живут, и пришлым их людям, которых перезовут к себе... не надобе моя дань" (в этом третьем случае срок опущен, а также и квалификация людей, которых призовут; это, конечно, "из моего княжения").

В этой грамоте встречаются две новости. Старожильцы прежних грамот названы здесь людьми, "которые ныне живут", т.е. в момент дарования льготы; это те же старожильцы. Во-вторых, старожильцами названы крестьяне, которые жили прежде да ушли. Они теперь не живут, но прежде жили, а потому могут быть названы старожильцами.

В грамоте Кириллову монастырю пришлые люди из иных княжений названы "новиками", а находящиеся уже налицо "старожильцами", но и те и другие одинаково тянут тот же оброк*.

______________________

* АЭ. I. № 18, 21,23,51; Доп. к АИ. 1. № 193, 201. 1410—1453.

______________________

Полагаем, смысл слова "старожильцы" совершенно ясен: всякий, находящийся уже на месте, по отношению к новику будет старожилец. Это понятие чрезвычайно относительное: только что поселившийся, накануне дарования льготы, будет уже старожилец по отношению к новику, и 20 лет проживший — тоже старожилец. Те же самые льготы, которые выпадают на долю старожильцев, выпадают на долю новиков; то же надо сказать и об обязанностях.

Понятие старожильца, конечно, сложилось не в княжеских грамотах и не для них. Оно житейское и теперь употребляется совершенно в том же смысле, как употреблялось в XV веке: это наши старожилы. Льготным грамотам понадобилось перечислить и исчерпать все виды крестьян, они и говорят о старожильцах, и о новиках, и о новоприхожих, своих и чужих, вот и все. Но старожильцы, конечно, не одни крестьяне, все одинаково могут быть в свое время и новиками, и старожилами. Поэтому, например, свидетели на суде, если вопрос идет о давнем владении, тоже называются старожильцами, как долго жившие и за много лет помнящие люди. Здесь являются старожильцами не одни только крестьяне, а все. Определенного срока старожильства и тут нет. Одни помнят за 20, другие за 40, третьи за 50 лет и т.д. И все они одинаково старожильцы.

Старожилец — житейское наименование людей, находившихся более или менее продолжительное время в известной местности, а не юридическое понятие, не институт права. Спросим теперь, какое отношение старожильцев к тяглым людям?

Старожильцы-крестьяне — суть тяглые люди, кроме тех, кому дана льгота. Крестьянин прежде делается тяглым, а потом становится старожильцем. Это совершенно ясно. Тяглые же у г-на Дьяконова все закреплены уже в силу тягла. Зачем же понадобилось новое закрепление в силу давности, да и что это за давность? В исследованиях автора много неясного. Ему удается осложнить и запутать самые простые вопросы и сделать их совершенно неразрешимыми. Именно это произошло с возникновением крестьянской крепости — вообще, а со старожильством в особенности.

"Старожильцы, — утверждает автор, — теряют право перехода". Почему? Читатель вправе подумать, в силу старожильства. Ничуть не бывало. Старожильство тут не при чем. Наш автор приводит мнение профессора Владимирского-Буданова, высказанное по поводу ст. 75 Псковской судной грамоты: "А старому озорнику возы вести на государя". Киевский профессор, разбирая эту статью, приходит к заключению, что одно долговременное арендование чужой земли ведет к увеличению обязанностей съемщика земли. "Усиление строгости обязательств наемщика земли, в силу одной давности, — говорит он, — есть явление высокого интереса в юридическом и историческом отношениях". Г-н Дьяконов, на основании имеющихся у него данных, пришел к обратному заключению. "Наоборот, — утверждает он, — в отдельных случаях можно указать даже хозяйственные привилегии для исстаринных крестьян и старожильцев" (22), и на той же странице высказывает такое суждение о последствиях старожильства: "Мы не можем указать ни одного факта в подтверждение мысли, что податные обязательства съемщика земли возрастали бы в силу одной только давности (курсив оригинала), и полагаем, что сам по себе принцип давности не мог бы и найти применения в договоре, если бы этому не содействовали обстоятельства побочные, вроде, например, хозяйственной зависимости, задолженности срочного арендатора собственнику земли". Кажется, на основании этих слов мы можем заключить теперь, что старожильство не ведет к крепости. Так это и выражено во втором положении, извлеченном самим автором из его книги: "Наиболее вероятной причиной прикрепления старожильцев является крестьянская задолженность". Стало быть, сколько бы лет крестьянин-арендатор ни оставался на арендуемой им земле, он не теряет предоставленных ему законом прав свободы в силу одного старожильства. А если так, то зачем было и вопрос возбуждать о старожильстве как основании прикрепления? Дело, стало быть, не в старожильстве, а в задолженности.

Перейдем к задолженности. Первый вопрос, который здесь возникает, есть вопрос о связи между задолженностью и старожильством, ибо они, по мнению автора, в соединении ведут к закреплению крестьян. Между задолженностью и старожильством нет решительно никакой связи. Старожилец может и не быть должником. А если он должник, какое влияние имеет на его долг время жительства на земле кредитора? Ни малейшего: сколько бы он ни просидел на чужой земле, это нисколько не меняет его обязательств по займу. Скажем более: в случае неплатежа он подлежит совершенно тем же последствиям, как вновь пришедший и даже совершенно посторонний человек, который сидит на своей собственной земле и занял деньги у соседа.

Пока почтенный автор не докажет, что взыскание долгов обусловливалось сроками старожительства крестьян-арендаторов, читатель будет иметь полное основание думать, что между старожильством и задолженностью нет никакой связи.

В рассматриваемом очерке автор этого вопроса и не касается. Перенеся всю тяжесть доказательства прикрепления старожильцев на задолженность их, автор не находит нужным пояснить, как случилось, что у него ростовая кабала привела даже к худшим последствиям, чем служилая. По служилой кабале человек терял свободу по жизнь господина, а по ростовой он сделался вечным рабом. Как же это случилось? Впервые эта смелая мысль была высказана профессором Ключевским, но встретила немало возражений. Присоединяясь к мнению московского профессора, наш автор не желает знать сделанных ему возражений. Нельзя не пожалеть об этом*.

______________________

* В следующем очерке, посвященном крестьянам-новопорядчикам, автор снова обращается к задолженности и ее последствиям. Предлагаемое там объяснение ограничивается одними гаданиями и произвольными предположениями (см. с. 80).

______________________

Оставляя совершенно в стороне существеннейший теперь для него вопрос о задолженности, автор посвящает еще до 50 с. документам о старожильцах главным образом XVII века, на который из 50 с. пошло 40. После признания автора, что причина прикрепления не в старожильстве, а в задолженности, эта часть исследования теряет всякое значение в том вопросе, о разъяснении которого идет речь: а документы XVII века, которым посвящена большая половина этой части труда, и по времени не относятся к вопросу.

В обработке этих документов о старожильцах встречаемся с тем же недоразумением автора чисто теоретического свойства, на которое уже было указано. С одной стороны, он имеет статьи Судебников, дозволяющих переход без всякого различия тяглых людей, старожильцев и новиков, с другой, — грамоты отдельным лицам, в которых запрещается прием тяглых, выход старожильцев и пр. Разноречие этих документов ставит почтенного ученого в большое затруднение. Он не знает, в чем же заключалось право: на с. 6 он усматривает прямое противоречие между специальными указами и правилами Судебников: на с. 9 тяглые люди на основании льготных грамот "не пользуются у него свободой перехода даже в границах правил Судебника"; на с. 16 высказывается, на этом основании, мнение о неполноте правил Судебника в вопросе о крестьянском выходе. А дело очень просто. Судебники — общий закон, жалованные грамоты — специальный указ (priva lex). Специальный указ отменяет действие общего закона для той местности и лиц, которым дан. Общий же закон действует там, где нет специального указа. Таким образом, общий закон и специальный указ превосходно уживаются рядом. Это хорошо было известно во времена Судебников, они действовали там, где не было особых жалованных грамот. А ученые конца XIX века этого не знают. Нелегко понять, как это могло случиться.

Великий князь Василий Васильевич еще в половине XV века дал жалованную грамоту Троице-Сергиеву монастырю, в которой дозволил игумену не выпускать крестьян-старожильцев из села Присек с деревнями. Это акт прикрепления крестьян-старожильцев в половине XV века, но только старожильцев, т.е. находящихся уже на землях села Присек с деревнями, а не новиков; новики и после этого указа могут садиться на землях села Присек и уходить с них. Судебник 1497 г. дозволяет крестьянский выход. Но он действует там, где нет особых грамот, а потому старожильцы села Присек, прикрепленные в половине века, остаются крепкими и после Судебника. В 1552 г. Великий князь Иван Васильевич, по жалобе становых и волостных крестьян Важского уезда, дозволил им возить на старые места "старых их тяглецов-крестьян безсрочно и безпошлинно". Опять специальный указ, которым отменяется для указанных лиц действие постановлений Судебника, и ничего более, а г-н Дьяконов приводит эти два указа и еще целый ряд им подобных для характеристики старожильства как основания закрепощения, и это после того, как сам отказался от старожильской "давности".

Что право перехода крестьян, предоставленное им Судебниками, продолжает практиковаться и в самом конце XVI века, это подтверждается и писцовыми книгами, на которые мы указали в своем месте. Специальные указы, сколько бы их ни оказалось, отменяют это право только для тех местностей и лиц, в пользу которых даны.

Еще менее права имел автор ссылаться, в доказательство своей мысли, на заявления господ-челобитчиков в исках о возвращении на их земли ушедших крестьян о том, что они "их старожильцы". Мало ли на что ссылаются челобитчики в доказательство своих претензий! Не угодно ли послушать современных адвокатов. Да и суды ведь не всегда правильно постановляют свои решения. Ни то, ни другое не может служить основанием к заключению, что статья царского Судебника перестала действовать в самый момент ее издания или, как думают сторонники г-на Дьяконова, что она была написана после того, как право выхода перестало уже существовать для всех тяглых крестьян*.

______________________

* У. С.Ф. Платонова читаем: "Коренное население тяглой черной волости — крестьяне-старожильцы, застаревшие на своих тяглых жеребьях, с которых они не могли уходить, не получали права выхода и от землевладельца, когда попадали в частное обладание. Прикрепление к тяглу в самостоятельной податной общине заменялось для них прикреплением к владельцу, за которым они записывались при отводе ему земли. Эта крепость старожильцев, выражавшаяся в потере права передвижения, была общепризнанным положением в XVI веке..." (Очерки по истории Смуты. 165). Почтенный автор ссылается и на "Очерки" г-на Дьяконова, и на его статью о крестьянском прикреплении, появившуюся ранее "Очерков", но для черных волостей значительно усиливает его точку зрения. У него появляется там самостоятельная крепость старожильства без всякой задолженности. Новых доказательств почтенный автор не приводит. Он ссылается всего на один документ из "Актов" г-на Дьяконова (Вып. II. № 24). В этом документе речь идет о том, что нельзя перезывать с тяглых мест "на льготу". Выбор сделан не очень удачно: тяглых нельзя перезывать на льготу — только; запрещения же выхода тяглых — нет. О старожильцах тоже не упоминается. Трудно понять, почему почтенный профессор сослался только на этот документ, ничего не говорящий в его пользу.
О прикреплении крестьян частных землевладельцев почтенный автор высказывает самостоятельную мысль. Для них прикрепление к тяглу заменялось прикреплением к владельцу, за которым они записывались при отводе ему земли. Здесь, значит, не старожильство, а записка за владельцем прикрепляла крестьян. Но что это за владельцы, за которыми крестьяне записывались при отводе им земли? Земли отводились помещикам. Отвод земли помещикам встречается уже в XIV веке. Когда же началась записка за ними крестьян? К сожалению, автор этого не объясняет. Думаем, что под своей запиской он разумеет не перечисление крестьян в писцовых книгах. Тогда они были бы прикреплены уже по первым писцовым книгам. Нам известна только та записка крестьян за владельцем, которая установлена Уложением, но в XVI веке такой записки не было. Да и в XVII веке порядные нередко заменяли записку. Не можем не пожалеть об излишней краткости нашего почтенного историка. В 1642 г. дворяне и дети боярские просили царя пожаловать их, велеть "отдавать им их беглых крестьян по писцовым книгам и по выписям без урочных лет". Это челобитье имело своим последствием новый писцовый наказ, в котором говорится, что крестьяне, после переписи 1646 г., будут крепки и без урочных лет, по переписным книгам. Если об этом надо было просить в 1642 г., то потому, конечно, что такой крепости в XVI веке не было. Урочные годы тоже новость, они не старее 80-х годов XVI века.

______________________

Мы должны еще остановиться на четвертом очерке г-на Дьяконова, посвященном вопросу о бобылях. Это весьма объемистый очерк, он занимает более 30 страниц. На с. 221 автор так формулирует суть своего исследования: "Типичною и господствующею формою бобыльства мы считаем бобылей не пашенных и не тяглых, имевших собственную усадебную оседлость". Из этой типичной и господствующей формы бобыльства автор исключает бобылей, поступивших в захребетники и пашенные крестьяне. В 3-м положении, самим автором извлеченном из его труда, к этому определению прибавлена новая черта: "Бобыли в XVI веке имели только усадебную оседлость, собственной запашки или самостоятельного хозяйства у них не было, а потому они не включались в разряд тяглых людей".

Вот что такое бобыли.

Попытка автора — дать общее определение бобылей, хотя бы только для одного XVI века, представляется нам задачей невыполнимой. Она потому невыполнима, что бобыли не составляли одного цельного класса людей со своими особыми признаками. В XVI веке бобылями назывались и люди, которые ходили "меж двор" и питались от мира, и люди, которые арендовали дворы в господских имениях, платили за них оброк и занимались ремеслами. Между теми и другими очень большое расстояние. В XVII веке виды бобыльства еще более осложнились. Исследователь может только описать все эти виды, но должен отказаться от одного общего определения.

Автор дает нам одно общее определение, это "не пашенные люди, у которых есть собственная усадебная оседлость, но собственной запашки и своего хозяйства у них не было, а потому они к тяглым людям не принадлежат".

Ни один из признаков бобыльства, приводимых в обоих определениях, не соответствует делу. У бобылей не было собственной земли, но собственная запашка на арендуемой земле у них встречается. У бобылей Опоцкого монастыря была пашня, которую они пахали наездом из платежа оброка. Наоборот, "собственной усадебной оседлости" у бобылей не было. Их дворы всегда находились на владельческой или княжеской земле, а не на их собственной. "Самостоятельное же хозяйство" было у очень многих бобылей. Двор с огородом и выгоном они нанимали, но вели там свое особое хозяйство, занимаясь ремеслами и промыслами. Рядом с такими хозяйственными бобылями были бобыли, которые бродили "меж двор", а в XVII веке рядились на господские дворы и на господский хлеб. У этих собственного хозяйства не было, а у первых было.

"Бобыли не тяглые люди", — утверждает автор, но и здесь, как и в 1-м очерке, не определяет, что такое тягло. Тягло было разное и лежало оно не на лице, а на хозяйстве, на промысле. Бобыли, обыкновенно, пашенной земли не снимали, а потому в обжи и сохи не клались. Но многие из них вели свое хозяйство и платили подати, которые раскладывались по их животам и промыслам, о чем мы говорили в своем месте.

На связь бобылей новгородских писцовых книг XVI века с поземщиками тех же книг XV века автор не обратил внимания. Также скрылось от его наблюдательности и перерождение юридического положения бобылей; первоначально поземщики и бобыли только съемщики усадеб, а потом является важная прибавка: поступление в бобыли есть поступление на службу, и нередко с пожертвованием прав личной свободы.

Обложение бобылей податями автор относит к XVII веку, а в XVI веке они, по его мнению, люди не тяглые. Но и в XVII веке не все бобыли тяглые. Те, которые ходили "меж двор" и питались от мира, конечно, ничего не платили, ибо у них не было ни "животов, ни промыслов". Да и многие бобыли, поступавшие в частное услужение, делали это, чтобы избежать тягла. Вопрос о бобылях гораздо сложнее, чем это кажется почтенному автору.

VIII

Около года тому назад было высказано совершенно новое мнение о наших льготных владениях. Они были отнесены к разряду "тех институтов, которые в своей совокупности образуют систему феодализма". Почтенный автор, высказавший это мнение, перечисляет институты, образующие систему русского феодализма. Вот они: 1) патронат-закладничество; 2) служба бояр и вольных слуг, ничем не отличающаяся от вассалитета; 3) боярское вотчинное землевладение удельной Руси, заключающее в себе все основные черты ленного (феодального) землевладения; 4) институт иммунитета, т.е. судебные и податные льготы, 5) разделение суверенных прав между крупными землевладельцами удельной Руси, как и на Западе. На основании подробного анализа этих институтов и сравнения их с соответствующими институтами феодализма он "выясняет тожество основных учреждении удельной Руси и феодального Запада". Давно и не раз, но без особого успеха высказывавшиеся мнения о феодализме в Древней Руси возродились снова. Виновник этого возрождения исполнен самых лучших надежд. Один из своих трудов он начинает таким заявлением: "Мой первый опыт сравнительного изучения русского и германского государственного строя Средних веков, закладничество-патронат, был встречен сочувственно критиками и рецензентами. Доказательства существования в удельной Руси патроната под именем закладничества показались довольно убедительными, а г-н Рожков имел даже смелость заявить, что считает основное положение моей статьи вполне доказанным"*. Не удивляемся "смелости" г-на Рожкова, но не можем за ним следовать. Мы уже имели случай высказаться против "закладничества-патроната", а теперь должны высказаться и против "феодальных отношений в удельной Руси". Вопрос о феодализме обнимает очень много предметов; он касается не только служебных отношений, но и поземельных; мы же говорим теперь только о землевладении, и притом о землевладении вообще, о землевладении же служилом речь будет далеко впереди. Мы не считаем удобным выходить из границ нашего труда и разбирать феодальные отношения во всем объеме их содержания; мы остановимся только на двух институтах, относимых автором к феодализму: на патронате-закладничестве, о чем была уже речь в т.І "Древностей" (с.372 и след.), и на иммунитетах, которых нам пришлось коснуться в настоящей главе. Пункты же 2, 3 и 5 отложим до будущего, которое в руце Господней.

______________________

* Павлов-Сильванский Н.П. Феодальные отношения удельной Руси (55 и след., 66); Иммунитет в удельной Руси (2).

______________________

Закладничество-патронат, говорит автор, есть институт, входящий в систему феодализма. Неужели это верно? Мы возражали против сближения нашего закладничества с тем, что Фюстель де Куланж разумеет под институтом патроната; но допустим, что это одно и то же, и спросим, разве патронат, о котором говорит Фюстель де Куланж, а за ним и наш автор, входит в учреждение феодализма? Что такое феодальная система, это довольно известно. И понятно почему. Существует множество памятников, в которых сведены положения феодального права. Спорно и неясно только возникновение этой системы, ее история. Патронат, о котором идет речь, есть учреждение, предшествующее появлению на свет феодальной системы, но вовсе не входящее в систему феодальных прав. С этой точки зрения патронат изучается и Фюстель де Куланжем, и другими учеными, а не как явление феодального строя. Чтобы выяснить появление феодальной системы, западные ученые с величайшим вниманием останавливаются на всех явлениях предшествующей истории, имеющих хотя бы самое отдаленное сродство с феодализмом. В вассалах IX века они усматривают тех товарищей (comites, comitatus) военных предводителей (duces), о которых говорит Тацит; сеньор (senior), термин того же времени, переносит их внимание в историю Древнего Рима, к самому основанию римского сената; говоря о германских бенефициях, они вспоминают римских солдат (beneficiarii), тоже получавших земли, которые назывались бенефициями. Эти исторические сближения имеют полную цену, ибо выясняют все факты, предшествовавшие возникновению феодализма. Но феодальная система возникла никак не ранее конца X века и начала XI века, а потому никто и не видит "институтов, образующих систему феодализма", в тех явлениях, о которых идет речь у Цезаря, Тацита, Григория Турского, в варварских законах (leges barbarorum), капитуляриях Карла Великого и других памятниках времени, предшествовавшего феодализму. Если бы почтенный автор и доказал, что наше закладничество есть то же, что патронат, он этим еще не доказал бы наличности феодализма в удельной Руси.

То же надо сказать и об иммунитетах, или льготных владениях. Что наши льготные владения и западные иммунитеты суть учреждения однородные, это давно известно. Мы видели студенческие лекции еще прошлого века, в которых наши льготные владения называются иммунитетами. Но входят ли иммунитеты в систему феодальных учреждений? Ни одним волоском. Что такое иммунитеты? Это освобождение от суда королевских чиновников и от даней, следуемых королю, жалуемое королем. Иммунитеты, следовательно, предполагают действие королевской власти на всех подданных, которые платят ей повинности и состоят под судом ее чиновников. В период феодализма были ли у королей такие подданные? Такие подданные у королей были только в пределах королевских доменов, а не во всем государстве. Государственный суверенитет был тогда поделен между королем и его вассалами. Королю не шло никаких доходов с земель его вассалов; суд же не составлял права одного короля, а делился между ним и герцогами, графами, виконтами, епископами и мелкими феодалами, которые, однако, не были его чиновниками и не были им пожалованы правом суда и податей. Они узурпировали это право. Королям при феодализме не до того было, чтобы жаловать кому-нибудь льготы. Наоборот, задача политики королевской состояла тогда в ограничении тех прав, которые захватили в свои руки феодалы в период упадка королевской власти. Отношение феодалов и льготчиков к королевской власти ничего не имеет между собой общего. Пожалование льгот есть милость и ни к чему не обязывает жалуемого. Если это духовное учреждение, пожалование делается ради имени Господа и спасения души жалователя; если это светское лицо, оно жалуется за какие-либо оказанные им заслуги. Феодалы, наоборот, состоят в обязательственных отношениях к своему непосредственному сюзерену: они обязаны оказывать ему военную помощь; они его слуги на основании феодального контракта, а льготчик может быть освобожден и от военной повинности. Феодалы делают своему сюзерену в известных случаях и денежные пособия, а льготчик освобождается от всяких повинностей. Итак, иммунитетное право совершенно не укладывается в рамки феодальной системы. Какое же их отношение? Это отношение предшествующего к последующему. Иммунитеты существуют уже при Меровингах. Привилегии, которые давались льготчикам, предварили те права, которые узурпировали феодалы. Тут есть несомненная историческая связь; но иммунитеты не входят в систему феодализма, они не составляют "учреждения феодальной системы".

Итак, патронат, иммунитеты и многое другое, о чем говорит почтенный автор, например, институт коммендации и мундебурдия, все это явления, предшествующие феодализму, а не сам феодализм. Автор разбираемого нами сочинения не говорит, однако, о самом главном предвестнике феодализма, о наследственности должностей. Почему это? Недоумеваем. Этот предвестник был ведь и у нас, хотя в очень слабой степени, на что давно было указано. У нас, следовательно, были, по крайней мере, два предвестника феодализма: иммунитеты и наследственность должностей, но последний в таких минимальных дозах, что и сам сторонник феодализма в удельной Руси их не заметил.

Предвестники были, а был феодализм? Почтенный автор утверждает, что был. "Выясняя тожество основных учреждений удельной Руси и феодального Запада, я отметил, — говорит он, — в своем месте и некоторые черты различия". Итак, феодализм у нас был; удельная Русь представляет тожество с феодальными учреждениями Запада. И время сходится. На Западе полный цвет феодализма наблюдается с конца X — начала XI века до ХIV века; у нас, по словам Н.П. Павлова-Сильванского, с XII века до XV века. Если принять мнение автора, получится картина совершенно непонятного рисунка. Мы должны признать положение, выработанное западной наукой, о том, что возникновение феодализма обусловлено некоторыми предшествующими явлениями. На Западе их довольно много. Это будут: патронат, сеньорат, вассалитет, коммендация, иммунитет, наследственность должностей и пр. У нас, по утверждению автора, феодализм проявился в закладничестве и иммунитетах (мы теперь воздерживаемся от разбора его остальных признаков феодализма). На Западе все предвестники феодализма, с появлением его на свет божий, были им переработаны и в древней своей форме не удержались. Это совершенно естественно и понятно, и иначе и быть не могло. А у нас? Совершенно наоборот, никакого перерождения не совершилось. Иммунитеты существуют в XV, XVI и XVII веках, закладничество тоже проходит через всю древнюю историю, до самого Петра. Как же это? Явления, признанные западной наукой предшествующими, у нас оказываются и предшествующими, и сопутствующими, и последующими! Другие факты также представляют необычайную для феодализма картину. Всеобщая воинская повинность, которая существовала при Меровингах, Карле Великом и его ближайших преемниках, в феодальную эпоху совершенно перерождается; то же надо сказать и о податной повинности. А у нас? Всеобщая воинская и податная повинность существуют в удельное время, несмотря на феодализм; иммунитеты продолжают существовать до XVII века включительно. Все это никак не укладывается в гипотезу о господстве феодализма в удельной Руси. Таких фактов, непримиримых с гипотезой о господстве у нас феодализма, чрезвычайно много. Приведем еще два. В эпоху феодализма королю не принадлежал суд во всем королевстве. А у нас пространная Русская правда, по автору, памятник эпохи полного развития у нас феодализма, знает только княжеский суд. Двинская уставная грамота 1397 г., тоже время феодализма, дана на имя двинских бояр и всех черных людей. В грамоте говорится, что бояре так же, как и черные люди, подлежат суду государева наместника и будут судиться им на основании одних и тех же правил. Как это согласить с утверждением автора о том, что наши бояре удельного времени то же, что западные феодалы? Возможна такая грамота феодальным герцогам, графам, виконтам и баронам? Рисунок русского феодализма у автора очень смутен. Феодализм на Западе произвел такое глубокое перерождение всего общественного быта, следы которого сохранились чуть не до наших дней; русский же феодализм не оставил по себе ни малейших следов, а предшествовавшие ему явления, иммунитеты и излюбленные автором закладчики, сохранились до XVII века! Картина совсем несообразная с подмеченным ходом европейской истории.

Все эти неясности и несообразности легко исчезнут и прояснятся, если мы отбросим гипотезу о феодализме удельной Руси и скажем: у нас были некоторые предвестники феодализма, но очень слабые; феодализма же не развилось, а потому предвестники прошли через всю нашу историю и живы еще в XVII веке. Такое заключение будет совершенно соответствовать наблюдаемой последовательности фактов нашей истории. Предшествующие феодализма были у нас слишком слабы, чтобы произвести те же последствия, какие произошли на Западе, а центральная власть в наших княжествах никогда не падала так низко, как она упала в государствах, образовавшихся на развалинах империи Карла Великого. Из всех предшествующих у нас значительного развития достигали одни иммунитеты; но мы видели, как они были разнообразны и до какого минимума доходили: все пожалованные права ограничивались иногда предоставлением льготчику права суда над пришлыми крестьянами, и то за исключением важнейших уголовных дел; а в повинностях он не пользовался никакими льготами. Важнейшее предшествующее, разложившее империю Карла Великого на отдельные, почти независимые части, наследственность должностей герцогов, графов, виконтов и т.д., — у нас не имело ни малейшего значения.

Несмотря на весь труд, потраченный автором феодальных отношений к удельной Руси, на все сочувствие к нему г-д критиков и рецензентов и даже на всю "смелость" г-на Рожкова, течение русской истории остается в своем прежнем русле. О его боярах — русских феодалах, и их вотчинах — русских феодах мы будем говорить при первом удобном случае; тожество нашей вольной службы со службой феодалов и боярских вотчин с феодами такое же крупное недоразумение, как и причисление патроната и иммунитетов к системе феодальных учреждений.

IX

В конце 1900 г. вышло в свет исследование г-на Н. Рожкова о сельском хозяйстве Московской Руси. Автор проявил необыкновенное трудолюбие. Он не ограничился одним печатным материалом: "главной основой его труда служат неизданные источники". Через его руки прошло такое множество архивного материала, что издать его в приложении к своему труду, в виде оправдательных документов, он нашел "совершенно невозможным". К обработке архивных документов он в широкой мере применяет статистический прием и обогащает свой труд множеством таблиц с вычислением средних цифр разных экономических явлений, например, размеров крестьянской запашки и пр. Эти выдающиеся особенности нового труда вызывают на многие размышления. В интересах науки и последователей г-на Рожкова, число которых весьма значительно, мы считаем необходимым остановиться на его труде, так близко соприкасающемся с содержанием нашей третьей главы.

Кроме богатых ссылок на архивный материал, другую особенность труда г-на Рожкова представляют и сами приемы исследования. Он не довольствуется обыкновенными способами исследования, он стремится достигнуть более точных результатов и выражает свои выводы в цифрах. Ему мало указать на нескольких примерах, каковы были, например, размеры господских запашек, он желает определить их "абсолютные и относительные размеры"; для крестьянских запашек он отыскивает средние величины, сравнивает их изменения в течение века и делает на этом основании заключения о движении крестьянского благосостояния. Эти выводы, выраженные в цифрах, могут быть приняты (и уже приняты) за совершенно точные. Посмотрим на них ближе.

В самом начале главы, посвященной формам и размерам сельскохозяйственного производства, читаем: "Первый вопрос, подлежащий нашему решению, это вопрос о том, существовала ли барская пашня, и если существовала, то каковы были ее относительные и абсолютные размеры?" Чтобы ответить на поставленный автором вопрос, надо знать, сколько у известного владельца было земель вотчинных и поместных, и сколько из этого числа пахал он на себя и сколько отдавал в аренду крестьянам. Имеет г-н Н. Рожков эти данные хотя бы о 20 владельцах XVI века? Он не имеет ни одного такого известия. Как же решать при отсутствии данных поставленный автором вопрос? Он ограничивается приведением нескольких отрывочных сведений о некоторых имениях, в которых упоминаются господские запашки (129 —130). Вопрос поставлен, а ответа автор не дает. Это нас нисколько не удивляет. Мы и не ждали ответа, потому что для него нет данных. Мы даже сомневаемся в возможности когда-либо собрать такие сведения для XVI века. Их надо было бы искать в частных архивах. А есть у нас такие архивы с полными сведениями о том, сколько владельцу принадлежало земель в XVI веке и как он ими пользовался? В писцовых книгах, которые были в руках автора, опись ведется по местностям, а не по владельцам, и выписать из них все владения известных отдельных лиц, при современном состоянии архивов, вещь невозможная. Автор таких выписок и не сделал. Итак, "первый вопрос, подлежащий нашему раз решению", есть вопрос неразрешимый; его и ставить не следовало.

Две страницы далее автор переходит к вопросу о хозяйских запашках на монастырских землях и утверждает, что "по мере приближения к концу века везде заводится редко где существовавшая раньше монастырская пашня. Это показывает, — говорит он в заключение, — таблица на с. 134— 137". Утверждение чрезвычайно решительное, но мало точное: везде заводится монастырская пашня, утверждает автор. Но что же это значит? Каждым монастырем в одном из своих владений или в каждом владении монастырском возникает хозяйская запашка? Это неизвестно, и автор не чувствует ни малейшей потребности это пояснить. Обращаемся к таблице.

Нелегкое дело доказать, что "редко где существовавшая в начале века монастырская пашня в конце его появляется везде". Для этого надо сравнить количество монастырской запашки, если не во всех монастырских имениях, то в значительном их числе в начале и конце века: такое сравнение и покажет возникновение монастырской запашки там, где ее прежде не было, а следовательно, и оправдает заключение автора. Но можно ли сделать такое сравнение? По печатному материалу — нет, его слишком мало. В архивах, может быть, есть такой материал, он не попал, однако, в руки автора. Г-н Рожков составил таблицу, но она ровно ничего не доказывает. Автор приводит сведения о 46 монастырских вотчинах с показанием, сколько было в каждой из них крестьянской и монастырской пашни, и с вычислением процентного отношения. Описи этих вотчин делались в период времени от 1558 г. по 1598 г., но это все вотчины разных монастырей и разные вотчины. Если бы мы имели описание одной и той же вотчины в 1558 и 1598 гг., и если бы в первом описании не было указано монастырской запашки, а во втором было, мы могли бы сделать заключение, что она распространяется. В таблице же автора нет ни одного повторенного описания той же вотчины: у него собраны описания все разных вотчин. Такая таблица ровно ничего не доказывает. Из того, что в некоторой вотчине, по описи конца века, было 12 и более % монастырской запашки, вовсе не следует, что в этой вотчине не было монастырской запашки в 1550 г. или что она была меньше. Автор употребил немало времени на составление своей таблицы, и совершенно напрасно. Нельзя не пожалеть об этом, а еще больше будем жалеть, если его таблица войдет в ученый оборот.

Мы можем пополнить таблицу автора по печатному материалу. У него самый большой процент монастырская запашка дала в вотчине Троице-Сергиева монастыря по описи 1592—1593 гг., —она составляла 29,5% крестьянской запашки. У Златоустовского монастыря, по напечатанной описи 1573 г., в сельце Рассудовском, монастырской пашни было 10 четей, а крестьянской — 12, а у Чудова монастыря, в селе Борисовском, по той же описи, было монастырской запашки 118 четей, а крестьянской — 24. В первом случае монастырская пашня составляет 80 % крестьянской, а во втором более 400 %. Если бы мы следовали ученым приемам автора, мы должны были бы сделать заключение, что с 70-х годов XVI века к концу века размеры монастырской запашки чрезвычайно падают.

Такое же значение имеет и другая таблица, в которой автор выводит среднее количество земли на двор и на одного рабочего крестьянина в центральных местностях Москвы. А между тем автор делает на основании этой таблицы очень серьезные заключения. Вот они: "Просматривая цифры этой таблицы, — говорит он, — легко заметить с 70-х годов XVI века значительное уменьшение средней запашки на крестьянский двор и на земледельческого рабочего: тогда как до этого времени такая запашка очень часто приближалась к нормальной величине выти, нередко даже значительно превышала ее и чрезвычайно редко спускалась ниже 7 четей на двор; с 70-х годов 7 четей на двор встречается только один раз, в остальных же случаях средние размеры пашни на двор и рабочего чрезвычайно низки. Это наблюдение имеет большую ценность (собственные слова автора): оно показывает, что параллельно регрессу в системе земледелия шло и сокращение крестьянской запашки на двор, т.е. крестьянин Центральной Руси делался маломощнее в хозяйственном от ношении, сильно разорялся" (146).

Обратимся к таблице, имеющей, по скромному признанию самого автора, "большую ценность". За исключением 7 вотчин, это те же вотчины, которые приведены и в предшествующей таблице. Для сравнения взято тоже 46 монастырских имений; из них 19 описаны до рокового 1570 г., а остальные после. Самая старая опись сделана в 1556 г., такая одна; большинство описаны в 1562—1563 гг., таких 15; после 1570 г. большинство описано в 1592—1593 гг., таких 20. И здесь ни одно имение не повторяется, это все разные имения. Собственно, для сравнения берется 19 вотчин, описанных до 1570 г., преимущественно в 1562—1563 гг., и 27 — описанных после 1570 г., преимущественно же в 1592— 1593 гг. Спрашивается, в вотчинах, в которых по описи 1563 г. оказалось до 7 четей и более на работника, сколько было в конце века? Этого никто не знает, так как описей конца века для этих вотчин у автора нет. То же надо сказать и о тех вотчинах, которые описаны после 1570 г. Мы знаем, сколько там приходится на работника в 1592—1593 гг., но не знаем, сколько приходилось в 1562—1563 гг. Может быть, среднее было то же, а может быть, и еще меньше.

Для доказательства мысли автора ему надо было бы взять все крестьянское население в начале и конце века, определить среднее на работника в эти два срока и сравнить. При таком приеме действительно получились бы данные, на основании которых можно было бы сделать заключение об увеличении или об уменьшении крестьянских участков. Но такой статистики для XVI века не существует, автор ее не создал; он берет случайно попавшие ему под руку 19 вотчин с населением в 4900 рабочих и сравнивает их с другими 27 вотчинами с населением в 9800 рабочих, и отсюда делает заключение обо всем населении центральных областей Московского государства. На основании такого сравнения нельзя сделать никаких заключений об изменениях в хозяйственном положении крестьян.

Таких таблиц у автора много. Остановимся еще на одной, помещенной на с.68—69. Значение этой таблицы автор объясняет так: "Она наглядно показывает, как все более и более ухудшалась система полевого хозяйства на территории этих уездов. При внимательном просмотре таблицы нетрудно убедиться, что, во-первых, в большинстве названных уездов с замечательной правильностью паровая зерновая система, господствовавшая в шестидесятых годах XVI века, сменяется к концу столетия переложной системой; во-вторых, по мере перехода к переложной системе земледелия везде появляется пашня, паханая наездом: нарушается, следовательно, и севооборот".

Результаты таблицы чрезвычайно серьезные; ею доказывается обратное движение сельского хозяйства, паровая система заменяется переложной. Посмотрим в таблицу. В доказательство того, что чрезвычайно важные выводы автора верны для Рузского уезда, таблица приводит четыре вотчины разных монастырей. Три из них описаны в шестидесятых годах, одна в 1593 г. Пашни наездом нет нигде, перелог есть во всех, но всего более в последней вотчине. На этом основании делается важный вывод для Рузского уезда. Таковы же основания в пользу того же важного вывода и для других уездов. Автор и не подозревает, что собственно надо было бы сделать для того, чтобы доказать его тезисы. Чтобы доказать переход от паровой зерновой системы к переложной, надо было взять все земли уезда и определить в них количество земель, обрабатываемых тем и другим способом в шестидесятых годах и в конце века. Только такое сравнение оправдало бы вывод автора. Оно, конечно, невозможно; такой статистики нет для XVI века. Чтобы хотя несколько приблизиться к выводу, чтобы сделать его хотя вероятным, надо было взять ряд имений, по возможности большой, определить в них количество земли, обрабатываемой тем и другим способом в шестидесятых годах и в конце века. Если бы оказалось, что система паровая зерновая в этих имениях к концу века заменяется переложной, автор мог бы сослаться на такую таблицу. Составленная же им таблица ровно ничего не доказывает, кроме полной его неопытности по части статистических выкладок, совершенно, впрочем, извинительной, ибо изучение статистики для общих историков в наших университетах также не обязательно, как и ознакомление с элементарными понятиями права.

От статистики автора перейдем к источникам, которыми он пользовался. Большинство этих источников он видел один. Почтенный автор хорошо понимает, что это не очень успокоительно для читателя. Источники для историка то же, что природа для натуралиста, их надо иметь в руках и на глазах. Сослаться на то, что они лежат там-то, этого очень мало. Их надо положить перед читателем. Это потому, что errare humanum est. Снисходительный к нашему труду читатель, имевший терпение прочитать все, что мы написали, не раз видел, как ученые читают в источнике не то, что там написано. Почтенный автор старается успокоить читателя указанием на то, что архивы доступны для всех и это облегчает проверку. Спорить не будем, но и в Москву не поедем, а обратимся к более легкому способу проверки, насколько автор правильно читает источники: к сличению его ссылок на печатные источники с тем, что в них напечатано.

Таблица, которая привела автора к вышеуказанным наблюдениям, имеющим "большую ценность" (148—151), ссылается на вотчины Троице-Сергиева монастыря в Дмитровском уезде по описи 1592—1593 гг. По счету автора, в этих волостях было крестьянской пашни 3207,1 четверти. Чрезвычайно точный счет, даже 0,1 доля четверти не забыта. В источнике же написано: "И всего в Дмитровском уезде Троецких вотчин... крестьянския паханыя сер. земли 947 чети без третника, да крестьянския же худые земли 2917 чети с третником, да наемныя паханыя сред, земли 27 чети без третника, да наемныя же паханыя худ. земли 360 чети без полутретника". Таким образом, с наемной землей крестьяне пахали 4241 четь, на целую почти треть более того, что насчитал автор.

Там же приведены вотчины того же монастыря в Рузском уезде по описи того же года. У автора в этих вотчинах крестьянской земли показано 268 четей. В описи читаем: "И всего... пашни паханыя сер. земли 28 четьи, да пашни же паханыя худ. земли — 287 четьи, да наезжия пашни худ. земли 12 четьи без третника, да перелогу и лесом поросло худ. земли 1255 четьи без третника, лесу пашеннаго 2 десятины".

В итоге без перелогу получится — 329 четей, на 61 четь более, чем у автора.

Там же приведены вотчины того же монастыря в Старицком уезде. По счету автора, в них 589,5 четей. Удивительная точность, не забыты — 0,5! В описи же читаем: "И всего... крестьянской пашни паханой сер. земли 610 чети, да перелогу пашни 232 чети, да лесом поросло 232 чети с осминой, лесу пашеннаго 49 дес., да непашеннаго лесу 32 лес." Подводя итог пашенной земли, получим 891 четь вместо 589, указанных г-ном Н. Рожковым.

Там же далее приведены вотчины того же монастыря в Углицком уезде. По автору, там было 1566 четей крестьянской земли. В описи читаем: "...да служни и крестьянския пашни 1409 четьи, да пашни же паханыя наездом из найму 71 четь, да перелогу пашни 991 четь, да пашни же лесом поросло 516 четьи, да пашни же паханыя худ. земли — 131 четь, да перелогу 70 четьи, да лесом поросло 42 четьи, а всего четвертныя пашни, и перелогу, и что лесом поросло сер. земли 3297 чет. да худ. земли 243 чети". Итог писца не очень точен; мы сделаем свой и не введем в него пашни, поросшей лесом; за этим исключением, получим пашни с наезжей и с перелогом 2672 четьи против 1566 четей автора. Опять разница очень значительная. Но этим не исчерпываются особенности итогов автора. Количество пашни показывается у него иногда менее действительного, а число рабочих более. В рассматриваемых вотчинах у него показано крестьянских дворов: 515, а работников 629, в оригинале же читаем: "6 дворов служних, 477 двор, крестьянских, а людей в них 589 человек". Все другое: всех дворов 483, а людей 589. Если предположить, что писец позабыл показать население служних дворов, то придется на 6 дворов много-много прибавить 12 работников и получится 601 работник, а не 623.

Вот на каких данных основаны "имеющие большую ценность" выводы автора*.

______________________

* Мы брали наши цифры со страниц, указанных самим г-ном Н.Рожковым. Ему следовало бы объяснить, отчего его итоги расходятся с напечатанными, но он этого не сделал: мы не нашли такого объяснения в составленных им таблицах.

______________________

А печатные источники, бывшие у него в руках, действительно имеют большую ценность. С итогами последней описи в них сравниваются иногда итоги описи предшествующей и указывается убыль и прибыль населения, а также и перемены в количестве пашенной земли. Этими сведениями автор не заблагорассудил воспользоваться, а они освещают дело гораздо более его изысканий и таблиц.

В конце описи вотчин Троице-Сергиева монастыря сказано, что в 1592—1593 гг. из пуста в живущее прибыло пашни 338 четей против описи 1586 г. К сожалению, писец не говорит об изменении в количестве населения; но, судя по тому, что число деревень осталось то же, можно думать, что прибавка пашни выпала, хотя отчасти, и на долю прежнего населения. Здесь получается, таким образом, к концу века увеличение крестьянской запашки.

В конце описи вотчин того же монастыря по Углицкому уезду находим указание на то, что в 1592—1593 гг., сравнительно с 1575 г., произошла, наоборот, убыль четвертной пашни на 229 четвертей. Но эта убыль явилась вследствие ухода некоторой части крестьян в другие места, почему их деревни и починки запустели и лесом поросли. Количество же земли, приходящейся на остальных крестьян, от этой убыли нисколько не уменьшилось. Итак, возможно уменьшение площади пахотной земли в известных вотчинах без малейшего уменьшения размеров крестьянских участков. Так далеки "имеющие большую ценность" выводы автора от действительности.

На с. 166 автор говорит о складниках. Он присоединяется к мнению г-жи А. Ефименко, но далее ссылки на новые документы. В актах Холмогорской епархии напечатан документ о распределении работ по поставке стенной ограды в Скрылеве. Издатель актов так его и озаглавил: "Память о том, кому и сколько делать стеннаго огорода в Скрылеве". Наш автор видит в этом документе "дельную память на пашни", а в нем дело идет о постройке стенной ограды! Не легко и печатные-то документы читать*.

______________________

* Рус. ист. б-ка. XIV. № А. LXVIII. Этому документу очень посчастливилось в нашей ученой литературе. Обратил на него внимание и г-н Лаппо-Данилевский и тоже ссылается на него в доказательство того, что "складники иногда уравнивались при дележе" (Критич. заметки. 27). У него идет здесь речь о дележе поземельной собственности складников!

______________________

Если возможна такая свобода выписок из печатных материалов, то что происходит при пользовании рукописным?

Не отрицаем пользы архивных работ. Но к ним надо обращаться уже после того, как исчерпано содержание относящихся к вопросу печатных материалов. Г-н Н. Рожков пошел в архивы немножко преждевременно. Для него есть много неизведанного и в печатных книгах, и не в одних писцовых, понимание которых требует некоторой подготовки.

X

В конце 1902 г. появилось в свет сочинение Дебольского о гражданской дееспособности по русскому праву до конца XVII века. Для ответа на тему, поставленную в заголовке книги, автор нашел нужным перебрать все разряды населения Древней Руси, выясняя их права и обязанности. Между новой книгой и моими исследованиями оказалось множество точек соприкосновения. Книга г-на Дебольского, написанная с большим знанием источников и литературы, испещрена ссылками и на мои "Древности" и "Лекции и исследования". Несмотря на такое внимание, оказанное мне молодым ученым, я не могу войти в разбор всего содержания его труда: это увлекло бы меня далеко за пределы настоящего тома "Древностей". Я ограничусь двумя-тремя замечаниями по вопросам, непосредственно касающимся содержания этого (III) тома или имеющим общее научное значение.

Г-н Дебольский выступает горячим сторонником "союзного строя в древнем обществе". По его мнению, "в древний период русской истории отдельное лицо пользовалось правом не как гражданин и человек, а как член данного родового, племенного или общинного союза" (5). Автор затрагивает, таким образом, чрезвычайно живую, но вместе с тем и очень спорную тему, которая одна могла бы быть предметом целого исследования. Автор уделяет ей две-три страницы. Этого, пожалуй, было бы и много, если бы дело шло только о заявлении своего сочувствия древнему союзному строю. Но автор входит в самую суть дела и приводит доказательства союзного строя русского общества в период Русской правды. Это уже решение вопроса, а не одно платоническое сочувствие.

"Русская правда, — говорит он, — в древнейшем списке ставит условием, чтобы вопрос о сделке и ее эффекте решался 12 послухами. Институты схода и гонения следа, по тому же памятнику, суть такое же привлечение сочленов союза к делу суда и следствия" (4). Что 12 послухов суть члены некоторого союза, родового или общинного, и находятся в союзных отношениях к истцу и ответчику, это надо было бы доказать; автор этого не делает, и докажет ли он это когда-нибудь, это находится под большим сомнением. Доказать же, что сход и гонение следа являют "привлечение сочленов союза (какого?) к делу суда и следствия" — никто и никогда не может. Кто 12 послухов, это неясно, а потому и может быть предметом самых разнообразных догадок; но что свод и гонение следа ничего не заключают в себе союзного, это совершенно ясно и не подлежит ни малейшему сомнению.

На следующей странице в доказательство союзного строя автор приводит мнение Калачова, Аксакова и мое об изгоях, а затем вот что говорит от себя: "Изгои оказываются так чужды всем, что даже не имеют мстителя за себя. Тяжесть положения их такими словами рисуется современным духовным писателем: "И се паки горее всего емлющим изгойство на искупающихся от работы: не имут бо видети милости, не помиловавше равно себе созданнаго рукою Божиею человека".

Мнение автора, что изгои не имеют за себя мстителя, очень сомнительно. Русская правда, на которую он ссылается, этого не говорит. За убийство изгоя она назначает то же наказание, как и за убийство всякого свободного человека. Если за убийство изгоя есть кому получить головщину, то надо думать, у него есть и мстители. Этим опровергается и старинное мнение, что изгои, как исключенные из союза, лишены прав. Приводимые же автором слова духовного писателя рисуют тяжесть положения не изгоя, а господина, который берет с холопов своих большую выкупную плату. Автор так увлечен идеей союзного строя, что почти ничего, кроме этого строя, и не видит.

А вот что в конце книги он сам говорит об этих союзах, наполнявших будто бы всю Русь в начале ее истории: "До нас не дошло никаких следов юридической деятельности этих союзов, мы не имеем ни малейших данных об отношении союза к отдельным входящим в него членам, не знаем, были ли эти союзы автономны" (258). Коротко говоря, мы ничего не знаем о союзах. К этому мнению я охотно присоединяюсь.

Как горячий сторонник союзного строя Древней Руси, автор защищает древность поземельной общины. Ему кажется, что его взгляд на этот предмет существенно расходится с моим. По его мнению, крестьянские общины имели общинные угодья и земли, которые они и распределяли между собой; а я будто бы отрицаю общинные земли и угодья и категорически заявляю, что "даже у позднейшей крестьянской общины не было никаких общественных дел, кроме раскладки оброка и участия в администрации и суде" (303). Это опять не очень верно. Я не отрицаю общинных земель и угодий у позднейших крестьянских общин; я отрицаю их у тех старинных крестьян, быт которых описан в новгородских книгах конца XV века. Но я утверждаю, что с конфискации возникают общинные угодья и земли, которыми крестьяне и пользуются. Это то же, что доказывает и г-н Дебольский. Но между нами есть и разница. Я доказываю, что общинные земли и угодья возникли в конфискованных волостях и волею московских государей: в этом всякий может и сам убедиться из новгородских писцовых книг. Автор же думает, что крестьянская община возникла "естественным путем, а не путем отдачи черным людям земли, отобранной у своеземцев в Новгороде" (299). Что это за естественный путь, создавший крестьянскую общину, этого автор, к сожалению, не объясняет. Акты же XV века, которые он приводит в доказательство того, что общины пользуются и распоряжаются общинными землями, говорят о крестьянах, сидящих на землях царя и великого князя, а не на крестьянских. Эти акты подтверждают нашу мысль о возникновении крестьянских поземельных общин на государевых землях, а не на землях крестьян-своеземцев.

Горячий сторонник союзного строя Древней Руси не мог пройти молчанием вопроса о переделах общинных земель. Он выступает их защитником. Здесь обнаружилась некоторая неопытность молодого ученого: он не имеет ясного представления о том, о каких переделах идет речь в спорах защитников и противников исконной древности нашей современной общины. В этих спорах дело идет о душевых переделах общинных земель. А он в доказательство своих переделов приводит раздельные сделки общих лугов, принадлежащих частью крестьянским общинам, частью монастырям (308). Делятся общие луга между разными совладельцами, в числе которых есть и два монастыря, а не общинные земли по тяглым душам. Таких дележей никто и никогда не отрицал, но они ничего не имеют общего с переделом общинных земель по тяглым душам наших общин XVIII и XIX веков. Как затем распределялись доставшиеся общинам луга между отдельными членами общин, этого из деловых сделок не видно, но есть полное основание думать, что не по тяглым душам, так как их тогда еще и не было.

Прежде чем говорить о дееспособности крестьян, автор нашел нужным пересмотреть всю нашу литературу по вопросу о их прикреплении. По отношению к крестьянам, сидевшим на частных землях, он держится старого мнения, хотя и не без уклонений в сторону новых взглядов: они были прикреплены правительством в последнем десятилетии XVI века (141). О крестьянах же, сидевших на государевых тяглых землях, он высказывает самостоятельное мнение. Он утверждает, что "в половине XVI века состоялось прикрепление тяглых людей", но не к земле, а к тяглу. Это надо понимать так: право перехода с земли на землю они сохранили и могли переходить из волости в волость, из села в село, но только с государевой тяглой земли на другую государеву же тяглую землю, а не на частновладельческую. Вот что значит прикрепление к тяглу, и вот почему автор говорит: "Прикрепление к тяглу не исключает возможности менять и тягло, и место его отбывания" (139). Это новое мнение, не особенно ясно высказанное, суть которого нам удалось выяснить только путем личных бесед с автором, вызывает множество вопросов.

Г-н Дебольский думает, что он только присоединяется к мнению г-на Дьяконова. Это едва ли верно. Г-н Дьяконов говорит, что "со второй половины XVI века тяглые люди рассматриваются крепкими тяглу и правом перехода не пользуются. Что такое правило, однако, не было формулировано в течение всего XVI века. Что ему предшествовала длинная практика". Далее, г-н Дьяконов "не настаивает на строгости правила о невыходе тяглых людей: оно таковым не было" (9—11). Это совсем другое. У г-на Дебольского в половине XVI века "состоялось прикрепление", а у г-на Дьяконова —оно состоялось и не состоялось. Г-н Дебольский говорит только о прикреплении к тяглу, а г-н Дьяконов о прикреплении к тяглу и земле: у него и тяглые крестьяне правом перехода не пользуются. Г-н Дебольский под тяглыми разумеет только государевых крестьян; г-н Дьяконов на определении тяглых не останавливается, но разумеет под ними всех крестьян, за исключением одних бобылей, которых считает не тяглыми.

Вот почему я имею основание считать мнение г-на Дебольского его самостоятельным мнением и не могу не выразить сожаления, что он его не доказал. Ему надо было доказать, что тяглыми были только крестьяне, сидевшие на государевых землях; а все другие — нетяглые. Он этого не сделал. В доказательство своей совершенно новой мысли он приводит только ст.88 царского Судебника. Вот, по его мнению, смысл этой статьи: она регламентирует переход из тягла в тягло; далее, регламентирует условие нарушения договора аренды с землевладельцами: но из нее будто бы не видно, чтобы был дозволен выход из волости за помещика. Итак, содержание статьи регламентирует два вопроса: во-первых, переход из тягла в тягло и, во-вторых, условие нарушения договора аренды земли. Последнюю регламентацию и понять трудно. Закон определяет не порядок составления договоров найма земли, а порядок их нарушения! Удивительное законодательство. Надо ли приводить ст. 88 Судебника, чтобы читатель видел, как действительный ее смысл далек от того, что в ней прочитал наш автор? Полагаем, что в этом нет надобности, она совершенно ясна. В ней речь идет об условиях перехода всяких крестьян из волости в волость, из села в село, и только; она не делает никакого различия между "тяглыми" и "владельческими крестьянами"; и те, и другие могут переходить. Писцовая книга дворцовых крестьян Тверского уезда приводит примеры выхода этих, по автору, "тяглых" крестьян за частных владельцев на нетяглые земли (по автору). Это в конце XVI века, а, по мнению г-на Дебольского, это было запрещено еще в половине века. Г-н Дьяконов гораздо ближе к истине, у него переход тяглых хотя и запрещен, да не строго.

Прекрасную особенность новой книги составляет отношение автора к его предшественникам. Оно, мало сказать, чрезвычайно внимательное, — оно исполнено любви к ним. Он никого не обошел. В его книге все нашли себе место, начиная с Неволина и кончая г-ном Рожковым. У каждого он старается найти что-нибудь такое, что должно быть спасено от забвения и сохранено для потомства. Предшественники г-на Дебольского нередко высказывают мнения совершенно противоположные и исключающие одно другое. И такие нашли себе место в его книге и мирно поставлены рядом. Автор хочет примирить все разногласия; он делает попытку дать нам согласное мнение ученых. Действительно успокоиться на постоянных спорах и противоречиях нельзя. Надо найти выход и прийти к одному мнению. Автор никого не хочет оставить за флагом и приводит все разноречия к единству. Попытка чрезвычайно привлекательная по цели, но едва ли выполнимая.

Вся книга автора полна этих добрых намерений; свою примирительную роль он начинает с первых страниц, на которых речь идет о союзном строе и об изгоях, как доказательстве бесправности человека, исключенного из союза. Такое мнение об изгоях высказывают Калачов и Аксаков. У первого изгой — есть человек, выброшенный из рода за преступление или безрассудность; у второго — он исключен или сам ушел из общины или сословия. У обоих— это отбросы общества, они умалены в своих правах. У обоих есть общее, но есть и капитальное различие, не допускающее объединения: один исходит из родового быта, другой из общинного. Благодаря этому коренному различию вся наша древняя история получает под пером писателей этих двух направлений совершенно разный облик. За Калачовым и Аксаковым автор приводит и мое мнение: у меня же нет никакого исключения ни из общины, ни из рода, и никакого умаления прав изгоев. Автор отбрасывает неудобные для него различия и получает среднее мнение, которого никто не высказывал. Едва ли наука от этого что-нибудь выиграет.

А вот еще пример попытки такого же приведения к одному знаменателю разных мнений. По отношению к своеземцам автор "не усматривает особого противоречия между моим мнением и словами И.Д. Беляева и Н.Д. Чечулина" (132). Я считаю своеземцев собственниками земли, на которой они сидят, а Беляев видит в них новгородских помещиков, сидящих на землях, данных вечем на условии службы. К этому мнению присоединился и г-н Чечулин. Может ли быть большее противоречие в землевладении, как своя и чужая земля? А у автора — это "не особое противоречие".

Это добродушное желание признать научное значение за всеми возможными мнениями не могло не оказать некоторого своеобразного влияния на труд самого автора: собственные его мнения под влиянием этой любезности колеблются, и твердая почва иногда совершенно исчезает под его ногами.

Вот два примера.

Мы уже знаем, что владельческие крестьяне, по мнению автора, были свободны до последнего десятилетия XVI века, когда последовало их прикрепление. Но профессора Дьяконов и Платонов говорят о их прикреплении уже во второй половине XVI века. Г-н Дебольский не может отказать себе в удовольствии дать место в своей книге и этому мнению. "Мы признаем, — говорит он, — вполне справедливым рассуждения профессоров М.А. Дьяконова и С.Ф. Платонова и можем повторить слова первого из них: во второй половине XVI века мало-помалу вырабатывается правило, что крестьяне и вообще тяглые люди, занесенные в писцовые книги или официальные записи, правом выхода не пользуются" (153). Г-н Дьяконов, а вслед за ним и г-н Платонов говорят это о владельческих крестьянах, которые, по мнению г-на Дебольского, сохранили свободу до последнего десятилетия XVI века. Любезность г-на Дебольского приводит его прямо к непоследовательности.

Добродушие автора не имеет пределов: он заносит в свою книгу и мнение г-на Лаппо-Данилевского о том, что духовная грамота, в которой наследникам приказаны кабальные люди, не опротестованная кабальным человеком и без оговорки внесенная в крепостную книгу, становилась источником полной его зависимости от господина. Г-н Дебольский воспринимает это мнение в такой форме: "Есть даже случай завещания кабального холопа, которое, по справедливому замечанию академика А.С. Лаппо-Данилевского, обращало кабального холопа в старинного (полного)" (82). Что такое мнение высказал г-н Лаппо-Данилевский, это неудивительно; но удивительно то, что его мнение повторяет г-н Дебольский. Нашему автору надо было бы знать, что никто не может передать другому более прав, чем сам имеет. И в старину у нас каждый передавал другому только те права, которыми обладал сам. Какие же были у завещателя права на кабального? У него не вещное право на кабального, а право из договора, по которому кабальный обязался ему за долг служить. Кабальный долга не уплатил, и завещатель передает своему наследнику не человека в собственность, а его обязательство, по которому кабальный должен служить наследнику, пока не заплатит долга. Кабальный не имеет ни малейшего основания протестовать, а дьяк — отказывать в записке в крепостную книгу, так как все это случилось до указа 1597 г., существенно изменившего отношение кабальных к их кредиторам. После этого указа нельзя уже было передавать по завещанию долговых обязательств кабальных своим наследникам.

Попытка г-на Дебольского обнять всю литературу своего предмета — составляет большую его заслугу; на будущее время пожелаем ему только побольше разборчивости. Попытка всех примирить, все объединить, всем дать место в науке очень заманчива, но и опасна: плавание между Сциллой и Харибдой не всегда бывает совершенно благополучно.

XI

Из сделанного нами обзора литературы видно, что по некоторым вопросам было высказано два, три, четыре и даже более мнений, взаимно одно другое исключающих. Чем это обусловливается: состоянием предмета или какими-либо иными причинами? Если состояние предмета таково, что изучение его с необходимостью приводит к разногласию, то, значит, нет науки русской истории: каждый исследователь может говорить что ему угодно, и все это будет одинаково хорошо. В обширной области наших древностей действительно есть вопросы, на которые нельзя дать решительного ответа. Это все те, для разрешения которых не имеется подходящего материала и где исследователю приходится довольствоваться одними догадками. Но в таком положении находятся и ученые деятели в области всех других наук, которым приходится обрабатывать данный материал, при условии его неполноты и недостаточности. По всем же вопросам, по которым имеется достаточный материал, решение может и должно быть только одно. Почти все затронутые нами вопросы имеют такой материал, и только поэтому мы и решились писать о них. В чем же причина разногласия? Не в предмете, а в способах исследования и в личных свойствах исследователей. Каковы эти способы и свойства, ведущие к разногласиям, об этом снисходительный читатель может судить сам: мы представили на его благоусмотрение достаточный для этого материал. Во всяком случае это причина устранимая — для будущего, конечно, когда мало-помалу установится правильное чтение источников и распространится более или менее единообразная научная подготовка деятелей, в настоящее время до такой степени отсутствующая, что одни исследователи могут совершенно не понимать других: так далеко расходятся их понятия о том, что такое, например, закон общий и закон местный (priva lex) и каково их взаимное отношение, что такое семейный союз и может ли он переходить в акционерную компанию или нет, что такое товарищество и может оно принимать формы семьи или нет, что такое раздел общего имущества и делит он это имущество или нет и т.д. А это азбука, без которой и приступать нельзя к чтению памятников*. Любители науки древностей могут поэтому не смущаться представленной нами картиной ученых разногласий и продолжать свои изыскания с надеждой прийти к единогласному разъяснению прежде всего тех явлений нашей древней жизни, которые оставили о себе ясный след в памятниках. Эти разъяснения дадут твердую основу и для догадок о временах и явлениях быта, прямые известия о которых навсегда исчезли. Наука должна выделить постижимое от непостижимого, выяснить первое и на основании полученных таким образом данных строить гипотезы о последнем.

______________________

* В нашей ученой литературе было высказано даже мнение, что "как семья превращается в товарищество, так договорное товарищество подчиняется формам семьи". Товарищество принимает формы семьи! Путем образования товарищества, значит, возникают союзы мужа и жены, родителей и детей. Должен признаться, что я этого совершенно не понимаю. А почтенному автору это, конечно, представляется совершенно натуральным, и, наоборот, мое непонимание должно казаться ему непонятным. — Такие различия взглядов объясняют иногда существованием у нас разных ученых школ и различием их научного направления. А я склонен думать, что причина указанных различий не в наличности разных школ и некоторого, следовательно, богатства их, а в недостатке школы: мы мало и плохо учимся.

Впервые опубликовано под названием: "Русские юридические древности". Т. 1. 1890; Т. 2, вып. 1, 1893; Т. 2, вып. 2, 1896.

Василий Иванович Сергеевич (1832-1910) русский историк права, профессора Московского и Санкт-Петербургского университета.

На главную

Произведения В.И. Сергеевича
Монастыри и храмы Северо-запада