В.И. Сергеевич
Лекции и исследования по истории русского права

СОДЕРЖАНИЕ

Глава вторая. Государственное право

Глава четвертая. Гражданское право

Отдел первый. Союз мужа и жены

I. Введение — Общинный брак — Личные отношения супругов — Имущественные отношения супругов — Установление браков — Прекращение брака

II. Союз родителей и детей. Личные и имущественные отношения родителей и детей — Установление союза родителей и детей — Прекращение

III. Опека. Влияние римского права — Правила русских памятников

Отдел третий. Наследственное право

II. Наследование без завещания. В нисходящей линии — в восходящей — в боковых — наследование супругов — судьба выморочного имущества — мнение Неволина — последствия принятия наследства. Московские порядки — Наследование по завещанию — Наследование по закону

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИСТОЧНИКИ ПРАВА

Внешней историей права называется история источников.

Под источниками права можно разуметь те силы, которые производят право. С этой точки зрения источником права будет, например, законодательство, как сила, создающая закон. Но под источником права можно разуметь и продукт этой силы, в данном случае самый закон; это на том основании, что судья берет норму для решения известного случая прямо из закона, который является для него источником права отдельных лиц.

Эти две точки зрения не исключают, а взаимно пополняют одна другую. Второе воззрение имеет дело с готовыми уже нормами, на основании которых разрешаются сталкивающиеся притязания сторон. Первое идет глубже, к самому источнику этих норм, и имеет целью показать, как возникли эти нормы.

Для историка обе точки зрения одинаково обязательны. Он не может ограничиться одним только собиранием норм обычного или законодательного права, он должен остановиться и на самом порядке их возникновения.

Для истории нашего древнейшего, а может быть, и всякого древнейшего права выяснение этого порядка имеет особенное значение. Продуктов деятельности, созидающих право сил, от этого времени сохранилось очень немного. Право, действовавшее в глубокой древности, вовсе не может быть восстановлено во всей его полноте. Мы можем составить себе определенное понятие только о некоторых сторонах древнего юридического быта. Этот недостаток сведений по древнему праву может быть несколько восполнен общей характеристикой творческих сил, его созидавших. Очерки самого права, конечно, не сделаются от этого полнее; но общее состояние юридического быта значительно выяснится.

Уяснив вопрос, какие в данное время существуют силы, созидающие право, мы этим самым облегчаем себе разъяснение самого права. Эти силы, созидающие право, в разное время различны и стоят в связи со всем бытом общества.

От источников права надо отличать источники истории права. Под этим последним названием разумеют все письменные памятники, в которых можно найти указание на действовавшее в известное время право. Сюда относятся, например, летописи, разные сборники юридического материала, разные юридические документы, как, например: судные списки, духовные завещания, разные грамоты и пр.

I. Обычай

Самым первым и самым главным в древности источником права являются обычай как творческая сила и обычное право как продукт этой силы.

Под обычаем во втором смысле разумеют такое право, нормы которого применяются к отдельным случаям в силу согласного убеждения действующих лиц в необходимости подчиняться им. Имея источником согласное убеждение отдельных лиц, обычай не имеет личного происхождения, он безличен, в противоположность закону, который всегда издается определенным законодателем; обычай выходит из народа как безличной массы, все так думают и все так поступают. Будучи безличным, обычай не имеет определенного видимого начала; мы можем заметить его существование только тогда, когда он уже сложился, когда люди уже действуют сообразно с ним. Наличность обычая проявляется в том, что известные юридические действия совершаются постоянно по единообразной норме. Например: вступление в брак в известной местности совершается при соблюдении известных, постоянно повторяющихся условий и форм, след., этим актом управляют одни и те же нормы. От единообразных действий, постоянно повторяемых в одних и тех же случаях, мы приходим к убеждению о существовании единообразных норм, которые осуществляются в этих действиях. Чтобы доказать, что в данное время действует известный обычай, нужно привести ряд единообразных действий, определяемых одним каким-либо юридическим началом. Это один способ. Но, если нельзя собрать такого ряда, в таком случае его может заменить свидетельство достоверных людей о действующих в их время нормах права. Если нет повода думать, что свидетельствующее лицо говорит ложно, то его показание может иметь совершенно такое же значение, как и ряд единообразных действий.

Теперь займемся другим вопросом: как возникает обычное право! Старая школа говорит, что оно возникает из привычки поступать известным образом. Новая — допускает, что отдельный человек, часто поступая известным образом, может, наконец, получить привычку действовать именно так, а не иначе, но находит совершенно немыслимым, чтобы из повторения отдельных действий, в основе которых нет ничего общего, могло возникнуть общее народное убеждение о праве, а потому считает необходимым принять, что в основе согласных действий отдельных лиц лежит не только их личное (бессознательное) убеждение, но и общенародное (Пухта). Привычка, с этой точки зрения, предполагает уже существование некоторой общей юридической нормы, лежащей в сознании народа. Эта норма, определяя характер действий отдельных лиц, и созидает обычное право. Сила, производящая обычай, есть, следовательно, народное сознание, которому, естественно, соответствует народное (национальное) право.

Такой взгляд на обычное право сделался достоянием немецкой науки, затем он перешел и в нашу литературу.

Рядом с обычаем Пухта ставит еще два источника права: законодательную деятельность и деятельность юристов. Они, по его мнению, имеют один корень с обычаем. Государственная власть есть только внешний орган для выражения общей воли народа. Она должна распознать эту общую волю и выразить. Она делает это путем законодательства, которое определяет, в чем состоит народное убеждение о праве; это определение и есть закон. Деятельность законодателя носит, сравнительно с обычаем, более формальный характер: законодатель не может иметь своего особого правового сознания, он берет его из народного духа.

Третий источник — ученая деятельность юристов, представляется, на первый взгляд, не народным. Научное убеждение человек имеет не как член народа, но как особь; таким образом, народный дух не является здесь творческой силой. Но, говорит Пухта, наука права имеет дело с национальным предметом, поэтому она станет только тогда действительно наукой, когда будет рассматривать свой предмет как народный; это и значит рассматривать его "в его истине".

Только в этом случае наука будет иметь производительную силу. Юристы, если хотят иметь влияние на образование права, должны действовать как представители народа.

Таким образом, всякое право национально, и настоящий его источник один — народное убеждение.

В последнее время появляется сомнение в верности такого взгляда на происхождение обычного права. Он предполагает существование единого обычного права у каждого народа. В действительности же исторические памятники древнейшего времени не знают обычаев, которые были бы действующим правом целого народа; они имеют дело с дробными обычаями отдельных местностей, которые являются объединенными в пределах одного или нескольких племен, а никак не целого народа. Наш начальный летописец различает, например, обычаи полян от обычаев древлян, у радимичей, вятичей и северян он находит один обычай, но этот обычай не во всем совпадает с обычаями двух прежде названных племен. То же явление представляет в древности и Германия. Каждое отдельное германское племя живет и судится на основании своего племенного права. Древние источники не знают общегерманского права, им известно только право отдельных племен: франков салических, рипуарских и т.д. Между обычными правами отдельных племен встречаются некоторые сходства в частностях. Но такие отдельные сходства можно найти между правами совершенно различных народов. Эти сходства, следовательно, нет надобности выводить из единства народного духа. С дальнейшим движением истории право отдельных германских племен объединяется; но это объединение вовсе не есть результат возникновения самостоятельного общегерманского права, которое явилось бы выразителем общенародного убеждения германцев; объединение достигнуто путем победы племенного права салических франков над правами других германских племен (Rudolph Sohm. Fraukisches Recht und Romisches Recht. 1880 г.).

Это несоответствие с историческими фактами давно было замечено немецкими учеными и вызвало некоторые поправки к господствующему учению. Так, например, Кирульф согласен, что в основании обычая лежит "общее мнение", но не целого народа, говорит он, а "определенного круга людей" (Theorie des gemeinen Civilrechts. 1839. С. 9 и сл.). Эта поправка подрывает всю теорию. "Определенный круг людей" ведь есть нечто совершенно неопределенное; у этого-то неопределенного субъекта мы должны предполагать свое общее мнение о праве. Откуда же оно? Почему один круг людей проникнут одним общим убеждением, а другой — другим? Сторонники общенародного убеждения в доказательство своей мысли обращаются к сравнению: общее убеждение о праве, говорят они, так же точно присуще народу, как и народная речь. В пользу общего мнения о праве у "определенного круга лиц" нельзя привести даже этого, в сущности, ничего не доказывающего, сравнения.

Древние памятники, как мы видели, говорят о племенных обычаях. Не следует ли понятие племени поставить вместо понятия народа (нации) и выводить обычай из общеплеменного убеждения о праве? Тоже нет. Какое-либо убеждение, и, следовательно, убеждение о праве, может иметь только отдельный человек. Об убеждении народа или племени можно говорить только как о сумме убеждений отдельных лиц.

Из индивидуального убеждения, проявляющегося в действиях отдельных лиц, и надо выводить обычное право, а следовательно, и первое право, возникшее в истории.

Но обычное право есть некоторая совокупность общих норм, исполнение которых считается обязательным; бытие этих норм проявляется в ряде единообразных действий. Как же могли возникнуть такие общие нормы из действий отдельных лиц, выражающих только их индивидуальное убеждение и, может быть, вовсе между собой несогласных?

Общие нормы возникают из действий отдельных лиц не всегда и не непременно, а только при наличности некоторых благоприятных для того условий. Разные люди, при единстве интересов и сходстве условий жизни, могут в одинаковых случаях поступать одинаково. Одинаковые поступки являются вследствие сходства характеров, потребностей и всей обстановки жизни. Если условия деятельности этих людей в течение более или менее продолжительного времени остаются те же, является последовательный ряд одинаковых действий в одинаковых случаях. Первоначально эти согласные действия совершенно совпадают с волей действующих лиц и прямо ею условливаются. Но, по мере их накопления, они сами начинают оказывать давление на волю и определять ее направление. Этому способствует, с одной стороны, желание оставаться верным самому себе (раз принятому способу действия), с другой — пример других людей. Возрастающие поколения, прежде чем начнут действовать самостоятельно, наблюдают действия старших; их личная воля слагается под влиянием установившихся уже способов действия взрослых людей. "'Так поступали отцы, так поступаем и мы", — это общечеловеческая черта. Нежелание выделяться своими действиями из среды других людей имеет весьма важное влияние на поступки человека. Русская пословица недаром говорит: "Вперед людей не забегай, а от людей не отставай!" или: "Как люди, так и мы!", "Не нами уставилось, не нами и переставится ". Обязательность обычая возникает, следовательно, в силу присущего человеку свойства следовать раз намеченному пути. Тут есть что-то общее со свойством физических тел, известных под именем инерции.

Итак, обычное право возникает благодаря действию двух сил. Во-первых, индивидуального сознания насущных интересов человека, под влиянием которого определяется тот или другой способ его действий. Это — начало самоопределения (автономии). В его основе — личный интерес, личное усмотрение о том, что должно быть при данных условиях, а не отвлеченная идея правды или справедливости. Но самоопределение само по себе не творит еще обычного права. Из него возникают только отдельные действия, известная практика. Если действия личной воли разных лиц будут одинаковы в одинаковых случаях и их накопится значительная масса, возникает вторая сила, побуждающая всех знающих о существовании известного образа действия, известной практики — действовать так же (Adickes 52, 90). Это инертная сила обыкновения. Образ действия, избранный некоторыми, всегда более энергичными людьми, становится общей нормой, обычаем благодаря тому, что другие привыкают, более или менее пассивно, действовать так же. Некоторая практика переходит в повальный обычай потому, что путем пассивного подражания действиям передовых людей слагается убеждение о необходимости всем действовать именно так, а не иначе.

Обычай идет не от общего, а от индивидуального убеждения, но становится более или менее общим. Говорим "более или менее" потому, что убеждение каждого, исполняющего обычай, в истинности, справедливости и разумности его оснований вовсе не нужно для действия обычая. Нужно только общее убеждение в необходимости действовать согласно с господствующей практикой. При этом условии люди будут подчиняться обычаю, хотя лично тот или другой из них может и не иметь соответствующего убеждения. "Повальный обычай, что царский указ", — говорит русская пословица, т.е. обычай так же обязателен, так же связывает волю, как и указ. Но исполнение указа не стоит в зависимости от личных убеждений исполняющего о праве и справедливости. Точно так же и исполнение обычая — обязательно, независимо от того, убежден ли исполняющий в его пригодности или нет. "Против обычая не спорь!", — говорит другая пословица, т.е. исполняй обычай, хотя бы он казался и неуместным.

Наличность соответствующего убеждения всех и каждого не есть необходимое условие действия обычая. Но отсутствие такого убеждения есть зерно разрушения сложившегося обычая. Люди слабые будут действовать по обычаю, хотя и не убеждены в его целесообразности; наоборот, люди энергические могут восстать против пассивного подчинения обычаю, не соответствующему их воззрениям. Действуя по-своему, изо дня в день нарушая обычай, они могут положить начало образованию нового обычая, который с течением времени и при наличности благоприятных условий может вытеснить старый. "На обык есть перевык", — говорит русский народ; или: "Бык, да и тот отвык!"

Возникновением обычного права из индивидуального усмотрения, путем навыка, объясняются и многие особенности этого права. Обычное право возникает не в народе (нация) и даже не в племени, а в каждой группе людей, ведущих совместную жизнь и имеющих возможность влиять друг на друга своими действиями. "Что город, то норов, что деревня, то обычай", — говорит русская пословица, или еще резче: "У Сидора обычай, а у Карпа — свой". Эти пословицы выражают всемирный факт. Ограничимся еще только одним примером. Во Фландрии, говорит Варнкёниг, до самого присоединения ее к Французской республике не было общих обычаев; эта страна знала только местные права. Так называемое jus commune Flandriae до введения римского права состояло из некоторых общих основных начал, которые совершенно так же встречаются и во всех других странах.

Эти явления, необъяснимые с точки зрения общенародного убеждения, совершенно понятны с нашей. Если условия жизни неодинаковы, то в пределах одного и того же народа и даже племени могут возникнуть разные обычаи. Объединение их возможно только после долгой совместной исторической жизни и при наличности особенно благоприятных для того условий. Если таких условий не будет, история одного и того же народа и даже более мелких, племенных и местных его подразделений должна будет иметь дело с совершенно разными началами права. Наоборот, при сходстве условий жизни сходные обычаи могут возникнуть у народов, вовсе не родственных и не имевших случая оказывать какое-либо влияние друг на друга.

Если обычай идет от действий отдельных лиц, то понятно, что первыми деятелями обычного права были люди энергические и сильные, а первоначальное обычное право — правом сильного. При отсутствии общественных учреждений, которые определяли бы права частных лиц и охраняли их, определение и охранение прав в начале истории было делом частного усмотрения. В то время как слабый человек поневоле должен был уступать сильному, сильный мстил за нанесенную ему обиду и обращал слабого врага в рабство. Это институты древнейшего права, но это право есть право сильного и бесправие слабого. Кто от природы был поставлен в наименее благоприятные условия, чтобы отстаивать свою личность, тот имел право лишь на столько, на сколько это нравилось сильному. В связи с этим во всех первоначальных обществах стоит зависимое положение женщин и почти бесправное положение малолетних детей. От воли отца зависело, признать за новорожденным право на существование или нет; в последнем случае он мог оставить его на произвол судьбы и даже убить. Почему? Так ему нравилось при данных условиях, и это было его право.

Отдельные действия предшествуют образованию норм обычного права. Для того чтобы образовался обычай, связывающий частную волю, в памяти людей должен уже накопиться настолько значительный материал сходных прецедентов, чтобы воля была подавлена этим материалом. Только при этом условии возникает "повальный обычай", обязательный, по русской пословице, как царский указ. Обычай, следовательно, при всей его древности, не есть первоначальная норма, которой управляются действия людей. Что же было до обычая? Автономные действия, самоопределение в форме самоуправства. Отсюда, в начальной истории права каждого общества надо предполагать великую безурядицу. Ясные следы этого первоначального порядка вещей можно наблюдать и в исторические времена и притом весьма уже поздние.

И царский указ не всегда строго исполняется. На практике всегда можно встретить частные отступления от него, вызываемые, между прочим, домогательством заинтересованных лиц. Такие отступления составляют нарушение указа; в них проявляется, однако, торжество частной воли, стремящейся к самоопределению. Если указ обходится, тем легче встретить случаи обхода обычая, который вовсе не сформулирован и держится единственно соблюдением. Отсюда, хотя обычай доказывается фактами его применения в случаях действительной жизни, то наличность действий, не согласных с обычаем, еще не может быть приводима как доказательство несуществования самого обычая. "Может быть господствующий обычай (повальный) и при наличности частных перерывов и противоречий" (Kierullf, 11). Мы коснулись здесь самой слабой стороны всякого обычного права. Если обычай, не всеми и не всегда соблюдаемый, есть тоже обычай, — где же граница между обычаем сложившимся и отдельными автономными действиями, которые могут перейти в обычай, но еще не перешли? Твердой границы, действительно, нет. В период господства обычного права право установившеесл и только возникающее, право действующее и вымирающее стоят всегда рядом. Особенность этого периода состоит в том, что тогда действует не только право, которое мы называем положительным (positives Recht), но и нежные побеги еще только возникающего права, еще нуждающегося в общем признании, до которого оно может и не дорасти. В древности не всякое действующее право есть положительное (Adickes, 30). Эта особенность отразилась и на порядке древнего суда. Старые судьи не только применяли уже сложившееся и общепризнанное право, но иногда и сами отыскивали его вновь. Немецкие шеффены в тех случаях, о которых обычай умалчивает, должны были судить согласно тому, что им казалось наиболее справедливым и лучшим. Нет надобности думать, что шеффены в этих случаях всегда сочиняли право совершенно вновь; они могли и, конечно, действительно пользовались известной им практикой, которая еще не успела перейти в непререкаемый обычай. Их личное участие в большинстве случаев состояло только в выборе того именно способа действий из многих практиковавшихся, который наиболее совпадал с их личными воззрениями.

Вопрос о свойствах обычая — далеко не праздный. То или другое понимание их всегда определяет и отношение исследователя к историческому материалу. Если он будет отправляться от народного убеждения, которое по необходимости мыслится как единое, или от природы вещи, которая представляется философскому уму также единой, он будет искать общих обычаев и не будет в состоянии ориентироваться в том разнообразии начал обычного права, какое всегда представляет действительность; он будет доискиваться строгой определенности единых норм в периоды, когда в полном ходу индивидуальное самоопределение, еще не успевшее выработать обычая. Наше право весьма долгое время и уже на глазах истории оставалось в этом состоянии недостаточной определенности, выражавшемся в единовременном действии разнообразных начал обычного права и в разгуле индивидуального самоопределения. Даже в Московском государстве мы встречаемся с проявлениями частной автономии, и правительство Московского государства нередко признавало эти проявления и в своих указаниях санкционировало их.

Образование права в каждую историческую эпоху имеет свои характерные особенности, отражающие дух эпохи и ее воззрения на право. Смотря на прошлое глазами нашего времени, мы не всегда отдаем должное этим особенностям; наоборот, мы бываем весьма склонны видеть в прошлом те же явления, к которым привыкли и в окружающей нас действительности. Такой невольный перенос настоящего в давно прошедшее замечается у тех исследователей, которые известные нам в современном юридическом быту понятия "закона" и "законодательства" применяют к объяснению явлений в области образования права XIV, XIII и еще более отдаленных веков.

Так, Мацеевский в своей истории славянских законодательств высказал мысль, что в словах начальной летописи о быте славянских племен, поселившихся в пределах современной России: "Имяху бо обычаи свои, и закон отец своих, и преданья" надо видеть указание на деление права по различию его источников, т.е. что летописец противополагает здесь закон обычаю и что славянские племена еще при первом вступлении их в историю знали не только обычаи, но и законы. Несмотря на то, что Снегирев еще в 1842 г. заметил, что "Нестор Печерский давние обычаи и предания именует законами отец", взгляд Мацеевского продолжает держаться в нашей ученой литературе. И.И. Срезневский применил его к объяснению выражения Олегова договора с греками 911 г. о клятве Русских: "Мы же кляхомся... по закону и по покону языка нашего". По закону и по покону он предлагает переводить римскими понятиями: lege et consuetudine. Таким образом, наши предки с X уже века употребляют слово "закон" в смысле продукта законодательной деятельности; они отличают его от обычая совершенно так, как мы делаем это теперь.

Очень трудно думать, чтобы так было в действительности, чтобы с X уже века у нас существовала определенная законодательная власть, которая творила право по своему усмотрению. Но слово "закон" действительно употребляется в древнейших памятниках нашей письменности рядом с обычаем. Что же оно означает?

Оно означает те же обычаи. Наш начальный летописец упоминает не одни только "законы отцов", но и "обычаи отцов". Слова "законы" и "обычаи" заменяют у него одно другое. Предания, идущие от отцов, он без различия называет то обычаями, то законами. Эти законы и обычаи имеют у него один и тот же источник: деятельность отцов.

"Имяху бо обычаи свои, — говорит летописец, — и закон отец своих, и преданья, кождо свой нрав. Поляне бо своих отец обычай имут кроток и тих, и стыденье к снохам своим, и к сестрам, к матерям, и к родителем своим, к свекровем и к деверям велико стыденье имеху. Брачный обычай имяху... А древляне живяху зверинским образом, живуще скотьски, убиваху друг друга, ядяху все нечисто... И родимичи, и вятичи и север один обычай имяху: живяху в лесе, яко же всякий зверь ядуще все не чисто, срамословие пред Отьци и пред снохами, — браци не бываху в них, но игрища межи сел, схожахуся на игрища, на плясанье, и на вся бесовские игрища. А кто умряше, творяху тризну над ним... се же творяху обычая кривичи, прочий погании, не ведуще закона Божья, но творяще сами себе закон".

Все место летописи представляет образчик столь свойственного древнему языку многословия. Летописец не ограничивается выражением: "Древляне живяху зверинским образом", но добавляет: "живуще скотски"; или далее, сказав, что у радимичей и других племен были игрища между сел, он спешит прибавить: "схожахуся на игрища, на плясанье", и затем еще раз повторяет: "и на вся бесовские игрища". Подобно этому и выше он не находит достаточным сказать, что у каждого славянского племени были свои обычаи, но прибавляет: "и законы отец своих, и преданья, кождо свой нрав"; а далее: "поляне бо своих отец обычай имут". Совокупность этих слов служит ему введением к дальнейшему описанию внутреннего быта славянских племен. В этом описании он подряд, без всякого различия, говорит о нравах славян, в тесном смысле этого слова, об образе их жизни, о пище, о юридических обычаях (порядок брака) и, наконец, о религиозных обрядах. Он передает все, что известно о быте славян, но без всякого обособления внешней обстановки жизни от нравов и юридических обычаев, а этих последних от религиозных обрядов. Все собранные им черты суть для него одинаково обычаи, законы отцов и преданья. Можно ли при таком смешении нравов, права и религии думать, что в области права он различает уже обычай от закона и в том именно смысле, как можем различать их мы?

Слово "закон ", как и слово "покон ", означая одинаково обычай, происходят от слова "кон", которое значит начало, а вместе с тем предел, границу и некоторое определенное место в известных границах, напр.: поставить бабки или деньги на кон, взять карту с кону. Предлог "за" с винительным падежом выражает предел движения, напр.: солнце скрылось за тучу; употребляемый слитно, он придает слову значение границы, предела: забор, запруда и проч. Предлог "по" имеет то же значение: по гроб буду помнить; простонародное выражение — потуда. — Отсюда, в словах "закон" или "покон" полагается граница человеческой деятельности или свободы; закон и покон есть тот порядок, которому человек должен подчиняться в своих действиях. Но и обычай есть тоже порядок, подчинение которому обязательно; а потому обычное право представлялось со всеми признаками закона, т.е. границы, и может быть названо законом. Как закон = покону, так закос = покосу.

В древнее время были в употреблении ссылки и на неписаное право, на живой, всем известный обычай. С такими ссылками встречаемся в истории франкского права. Некоторые редакции Салического закона и другие документы того же времени делают ссылки на lex salica, а между тем ни в одной редакции этого закона нет постановлений, соответствующих ссылкам. Ясно, что в существующие редакции Салического закона этот закон не перешел весь без остатка и что ссылки на lex salica имеют в виду не писаное право, а живые народные обычаи, которые послужили материалом для издателей салического закона, но не исчерпаны ими вполне. В связи с этим стоит тот важный для нас факт, что слово "lex" в средневековых германских памятниках употребляется далеко не в том тесном смысле, какой оно имело в Риме. В средневековой латыни оно обозначает не только закон, но и обычай. Lex salica поэтому не есть непременно закон или писаное право, это живой народный обычай, нигде не записанный (Pardessus и Zoepfl). To же могло быть и у нас. Это предположение не заключает в себе ничего невероятного, так как и у нас слово "закон" так же означает обычай, как у германцев латинское слово "lex". На эти живые, всем известные обычаи — договоры с греками и ссылаются.

Противоположное мнение основывается, главным образом, на сходстве статьи договоров о штрафе за удар мечом или каким-либо орудием с соответствующими постановлениями Русской Правды. Но это сходство, если сравнивать статьи Русской Правды в целом их составе со статьями договоров, далеко не так близко, чтобы можно было видеть в Русской Правде источник постановлений договоров. По Русской Правде, денежный штраф за удар мечом назначается в том случае, если обиженный не отомстит за нанесенное ему оскорбление. По Русской Правде, значит, обиженный мог мстить; в соответствующей же статье договоров о мести вовсе не упоминается. Далее, в договорах есть и такие ссылки на "русский закон", которые вовсе не оправдываются известными нам редакциями Русской Правды. Такова, например, статья договора 945 г., по которой русский человек, поработивший грека с корабля, выброшенного на мель, подлежит ответственности по "закону русскому" и греческому. Русская Правда ничего не знает о таком случае. Ссылки договоров на "русский закон" и у нас шире известных редакций Русской Правды — явление совершенно аналогичное тому, которое представляют ссылки памятников древнего франкского права на Салический закон. "Русский закон" договоров с греками и начальной летописи — эхо русский обычай, из которого только очень немногое вошло в договоры и писаную Русскую Правду.

Когда же и как слово '''закон "разошлось в смысле со словом "обычай "?

Это случилось, когда на Руси начало распространяться византийское право. Переводчики греческих книг встречали слово "nomos" в смысле императорских постановлений. Перевести это слово на русский язык "обычаем" было неудобно, так как греческое право вносит новые начала, к которым у нас не было привычки; слово "закон" этого неудобства не представляло, им и стали переводить "nomos". Извлечение из постановлений императора Юстиниана носит в кормчих книгах наименование: "Юстиниана царя закон". Судебник царя Константина назван "судебником греческого закона". Откровенному учению присваивается название "закона Божия", закона христианского; и в наше время народ говорит: "принять закон, жить в законе", т.е. вступить в брак, состоять в браке. Слово же "покон " до сих пор народ наш употребляет в смысле обычая. Но, выражая границу деятельности, оно может употребляться и для обозначения княжеских распоряжений. В этом смысле встречаем его в Русской Правде. В ст. 7 Троицкого списка говорится, что при Ярославе были такие-то "поконы вирные". В списке Академическом в ст. 42 в этом же месте написано "поклон" вместо "покон". Это простая описка. В конце же статьи читаем: "то ти урок Ярославль", т.е. вышеприведенные поконы вирные установлены Ярославом.

Для обозначения древнего права кроме слов "закон" и "покон" у нас были употребительны еще выражения "пошлина" и "старина".

"Пошлиной" называется все то, что пошло издавна, из старины: "А дворяном твоим, княже, ходити по пошлине, како пошло исперва"; а "от Смоленска чистый путь до Риги, а не надобе им ни вощец, ни мыто, а на Волоце, како то есть пошло". Эта пошлина имеет, конечно, свое начало. Всякий порядок пошел от отдельного случая; моментом, определившим тот или другой способ действия в известном случае, была чья-либо личная воля, может быть, даже воля князя; но этот порядок становится правом не потому, что так хотело известное лицо, а потому, что он соблюдался целым рядом лиц. Только в силу соблюдения делается он обязательным. Ссылаются не на лицо, которое так поступило, а на соблюдение из старины. Всякая пошлина есть старина.

Весь порядок княжения в Новгороде представлялся людям того времени пошлиной и стариной. Князья обязываются держать Новгород в старине, по пошлине. Всякое отступление от старины, хотя бы оно произошло и по воле князя, новгородцы рассматривают как нечто противозаконное, как насилие и домогаются возвращения к установившимся обычаям. В их договорной грамоте с Ярославом Ярославичем Тверским читаем: "А пожне (сенокосы), княже, что пошло тебе и твоим мужем, то твое; а что был отъял брат твой Александр пожне, а то ти, княже, не добе". И затем прибавляют: "А что, княже, брат твой Александр делал насилие в Новгороде, а того ся, княже, отступи".

Конечно, это старина переменчивая, как и всякое право. Языческие обычаи брака, о которых говорит начальный летописец, изменились под влиянием христианства. Новгородская старина так же должна была измениться, как скоро нашелся ряд князей, последовательно действовавших насилием в духе князя Александра, на которого жалуются новгородцы.

В Пскове была также своя старина. Князь-наместник, садясь на княжение, целовал ко Пскову крест на вече на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских.

Но это пошлое, старинное право не есть особенность одного Новгорода или Пскова. Оно было известно и всей Русской земле. "Новгородцы бо изначала, — говорит летописец, — и смоляне, и кыяне, и полочане, и вся власти якоже на думу на веча сходятся". То, что было изначала во всех волостях, есть, конечно, их старина, пошлина, обычай. Такая старина была во всех волостях.

Вся жизнь древних княжений определялась обычаем. Частные и государственные права подчинялись его действию: права князей и народа, право наследования, мести, выкупа, право собственности и т.д. — все было основано на обычае.

И в Москве обычай продолжает действовать, не только сохраняя то, что прежде сложилось, но и являясь творческой силой, которая созидает вновь нормы права.

Московские государи не обходятся без старины. Великий князь московский Иван Васильевич 4 февраля 1498 г., при торжественном назначении преемником своим внука Дмитрия, обратился в Успенском соборе к митрополиту Симону со следующей речью: "Отче митрополит! Божиим изволением, от наших прародителей великих князей старина наша оттоле и до сих мест: отцы наши великие князья сыновьям своим первым давали великое княжение: и я было своего сына первого, Ивана, при себе благословил великим княжением; и Божья воля сталась, сына моего Ивана в животе не стало, у него остался сын первый Дмитрий, и я его ныне благословляю при себе и после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским, и ты бы его, отче, на великое княжение благословил".

Почему князь, столь могущественный, как Иван Васильевич, не довольствуется простым заявлением воли своей о порядке престолонаследия, а находит нужным оправдывать ее ссылкой на старину? Иван Васильевич, конечно, мог назначить своим преемником внука и не ссылаясь на старину. Но такое назначение было бы только выражением его личной воли. Князь хотел утвердить свое распоряжение на основании более прочном и стойком; таким основанием представлялась ему одна старина, о которой он и возвестил торжественно в присутствии духовенства и всенародного множества. Старина, следовательно, и в Москве была надежнее личной воли князя.

Иван Васильевич — не единственный пример. Сын его, великий князь Василий, находясь при смерти, сказал жене своей: "Благословил я сына своего Ивана государством и великим княжением, а тебе написал в духовной грамоте, как писалось в прежних грамотах отцов наших и прародителей, как следует, как прежним великим княгиням шло". Нам все равно, действительно сказал эти слова великий князь или летописец заставил его так сказать. И в том, и в другом случае вывод один: люди XVI в. признают долженствующим быть то, что делалось до них; как писали прародители, так и им писать следует.

Иван Грозный, возымев намерение венчаться на царство, так объявил об этом митрополиту и боярам: "По твоему, отца своего митрополита, благословению, и с вашего боярского совета, хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш великий князь Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились', и я так же этот чин хочу исполнить и на великое княжение сесть". Чтобы вступить на царство, Грозному понадобились прецеденты и из самой почтенной древности, с Владимира Мономаха. Когда царь говорил эти слова, ему было всего 16 лет; можно думать, что они были ему внушены. Это ничего не изменяет в существе дела. Если царь говорил под чьим-либо влиянием, это служит все же указанием, что в представлении людей Московского государства понятие о долженствующем быть соединялось со стариной. Приступая к составлению нового Судебника, царь благословился у митрополита и всего освященного собора "судебник исправити по старине". Все содержание Судебника представляется Ивану Грозному стародавним обычаем, а вовсе не актом его личного усмотрения. Таким же стародавним обычаем представляется ему и вся его политическая деятельность. В переписке с Курбским он дает такое объяснение своим самовластным действиям: "Самодержавства нашего почин от великого князя Владимира, мы родились на царстве, а не чужое похитили". Российские самодержавцы изначала сами владеют всем царством, а не бояре и вельможи. Доселе русские владетели не давали отчета никому, но повальны были подвластных своих жаловать и казнить, а не судились с ними ни перед кем". Таким образом, и Иван Грозный не создал в Москве самодержавия: если он царствовал самовластно, казнил по усмотрению, то только потому, что так было исстари, так пошло от Владимира Святого.

Указывая на такое значение обычая, мы вовсе не утверждаем, что в Московском государстве действуют одни старые обычаи. Из сказанного следует только, что значение права, в смысле обязательной общей нормы, признается, прежде всего, за обычаем: правом считается то, что освящено соблюдением. Это — первоначальное воззрение; но оно живо еще и в XVI в. Признание за волей Государя способности творить право — явление вторичное, оно возникает на глазах истории и развивается весьма медленно. Еще в XVI в. великие князья московские находят нужным оправдывать свои распоряжения ссылкой на старину. Ясно, что еще нет сознания о том, что воля их, как субъекта верховной власти, творит право. В Московском государстве самые важнейшие вопросы государственного быта не были определены уставами. Московские великие князья, когда зашла речь о престолонаследии, о правах князя, ссылаются на старину, а не на устав. То же надо сказать и о порядке государственного управления. Не только княжеская дума, но даже и царская не имеют устава. Если князья не спешат со своими определениями по вопросам, так близко их касающимся, то что же сказать о гражданском и уголовном праве? Понятие собственности, способов ее приобретения и утраты, наследства, все семейные отношения, понятие о возникновении обязательств из договоров и правонарушений, понятие о том, что убийство и татьба суть преступления и подлежат наказанию, — все это такие понятия, которые возникли из обычаев и существовали гораздо ранее, чем появились князья Рюриковичи.

II. Уставная деятельность князей

Второй источник права составляют княжеские уставы. Одним из главных предметов деятельности князей был суд. По общему правилу, судом ведал сам князь, но, не будучи в состоянии везде судить сам, он посылал своих мужей для производства суда, а сам определял, каким образом им судить, какие делать взыскания и проч. В виде исключения князья жаловали различные привилегии отдельным лицам, напр., освобождали их от суда своих мужей и от даней. На эти привилегии выдавались грамоты. К числу постановлений князей относятся, далее, их духовные завещания, в которых они распоряжались своим имуществом и определяли порядок преемства престола. Наконец, князь как представитель силы завоевывает волости и как победитель налагает на побежденных условия подчинения, облагает их повинностями. Таковы предметы, которых касается древнейшая княжеская уставная деятельность. Распоряжения князей и царей не носят еще наименования закона, для них существуют другие названия: устав, урок, позднее — указ, уложение.

Устав — древнейшее слово. По летописи уже Ольга, идя к Новгороду, "уставила по Мете погосты и дани". Она же, покорив древлян, поехала по древлянской земле, "уставляще уставы и уроки". По смерти Ярослава сыновья его собрались и "'уставили" судить на тех же основаниях, на каких судил и отец их.

Слово "урок " встречается в Русской Правде в смысле установления. В Академическом списке сказано, что платеж вирнику есть "урок Ярославль". В договорной грамоте великого князя рязанского с братом читаем: "А мне, великому князю, в душегубстве и в разбое... твоих людей судити и казнити воля во всем. А на ком урку что яз, великий князь, продажи своему наместнику, и в том уроце твоему третчину треть". Уркать — урекать = назначать.

Указ — есть приказ князя, уложение — его установление. Первоначально уставы — были словесные распоряжения князей. С распространением грамотности их стали записывать, но для памяти, а не потому, что письменная форма была необходима. От письменной формы распоряжениям князей стало присваиваться наименование грамот. Отсюда — уставные грамоты, жалованные грамоты, память и проч.

Но эти древнейшие продукты княжеской уставной деятельности не обладали вполне признаками современного закона. Закон действует до его официальной отмены, княжеские же грамоты, уставные и жалованные, нуждаются в последовательных подтверждениях преемников того князя, которым они даны. Закон в наше время публикуется во всеобщее сведение; княжеские же уставы доводились до сведения только тех лиц, которых они непосредственно касались. Древнейшие указания на публикацию едва ли древнее XVI в.; но и в это время объявление указов народу не составляло общего правила, а применялось только к некоторым из указов. По содержанию большинство дошедших до нас от древнейшего времени княжеских грамот представляют не общие нормы права, имеющие действовать на пространстве всего княжения, а частные распоряжения, определяющие права и льготы отдельных лиц или отдельных общин. Только с конца XV в. замечается объединяющее направление законодательства. Прежде всего оно выразилось в судных грамотах вольных городов Пскова и Новгорода, затем уже и в московских Судебниках 1497 и 1550 гг. Но и Судебники не уничтожают прежде данных уставных грамот, а допускают их существование наряду с собой. Судебник действует только там, где нет уставных грамот, и по вопросам, не разрешенным грамотами.

Но Судебники и грамоты далеко не содержат всего права, действовавшего в их время.

Московское государство управлялось не законами, в настоящем смысле этого слова, а усмотрением; не уставы и уложения государей предшествуют практике, а практика уставам. В уложения и судебники заносится то, что уже выработалось практикой. Это и разумел Иван Грозный, когда брал благословение у митрополита и всего освященного собора "исправить судебник по старине".

Ни одно уложение не передает всего действовавшего в старое время права. Да мы и думать не можем, чтобы московское правительство могло даже желать точно определить в каком-либо уставе начала своей деятельности. Это стеснило бы его усмотрение, да и самая задача эта совсем не была в духе времени. Читая древние уложения, надо всегда помнить, что остается еще некоторый плюс, действовавший на практике и существенно пополнявший эти уложения, но нам неизвестный. Первый Судебник, например, запрещает посулы, но не определяет никакого за них наказания. Значит ли это, что взяточничество не наказывалось в XV в.? Едва ли. Невозможно допустить, чтобы такой Государь, как Иван Васильевич, или сын его Василий, не опалялся, когда узнавал о нарушении воспрещения брать посулы, и не наказывал ослушников. Второй Судебник определяет уже и наказания за принятие посулов. Мы думаем, что эти наказания не вновь установлены вторым Судебником, а практиковались и ранее первого Судебника, но не были в него записаны.

Но раз Судебник определил наказания, значит ли это, что не излагалось других наказаний, помимо перечисленных в Судебнике? Опять — едва ли. Судебник определяет за взятие посулов, между прочим, и торговую казнь, но для низших чинов судебного ведомства, начиная с подьячего; дьяки же, бояре и окольничие торговой казни не подлежали. А иностранцы рассказывают, что при царе Борисе и дьяков, не пользовавшихся особенным расположением власти, возили по городу и секли, привесив им на шею мешок со взяткой (Соловьев. VIII. 61). Так называли не всех дьяков, а только тех, которые не пользовались расположением власти. Отсюда должно заключить, что так действовали не на основании какого-либо неизвестного нам уложения, отменившего постановления Судебника, а на основании усмотрения.

Приведем еще пример. Наш первый юридический сборник, Русская Правда, почти совсем не знает государственных преступлений. Древнейшему времени известны, главным образом, преступления, направленные против прав частных лиц. Это совершенно понятно и объясняется тем, что слабое при своем возникновении государство не успело еще прийти к сознанию своих специальных интересов и подумать об установлении особых мер для их охранения. С течением времени, однако, и именно по мере того, как развивалась идея государственности, такая особая охрана возникла. Спрашивается, как же появились виды государственных преступлений и определилась мера их наказуемости? Начали ли князья с установления состава этих преступлений и определения наказаний за разные их виды? Нисколько. Князья наказывают преступников этого рода по усмотрению, ничего не определяя законодательным путем. Здесь господствует такой же произвол, как в былые времена в частной мести. Для примера остановимся на государственных преступлениях в тесном смысле этого слова. По этим преступлениям и суд-то не всегда имел место. Дело нередко решалось без всяких форм суда: князь "опалялся" и назначал по своему усмотрению наказание.

Первое общее указание на преступления этого рода можно видеть только в Судебниках. Но относящееся сюда определение Судебников сделано как бы мимоходом; оно так кратко, что не дает никакого понятия о действительном положении дела. О государственных преступлениях Судебники говорят, перечисляя преступления против частных лиц и церкви. "А государскому убойце и коромольнику, церковному татю, и головному, и подметчику, и зажигальнику, ведомому лихому человеку, живота не дати, казнити его смертною казнию", — говорит первый Судебник. "Государский убойца" не есть убийца князя, это убийца своего господина, так как государь, на языке того времени, означает вообще господина. К государственным преступлениям можно относить только одно выражение: "коромольник". Но и это выражение не имеет точно определенного и специального значения какого-либо вида государственных преступлений. Переводчик Градских законов воспользовался этим словом для передачи слова "turba ", которое он перевел так: крамольницы, или мятеж творящие. Но в XVI, а, может быть, и в XV в. и даже ранее это слово стало употребляться не в одном только смысле мятежа. В указе 1582 г. крамола употребляется в смысле ябеды. Крамольник тот, кто лжет на суде, говорит не по делу, продает своего доверителя, возбуждает дела, уже решенные, и пр. Если это будет лихой человек, если он продаст своего доверителя и так будет вести дело, что его обвинят, в таком случае он подлежит смертной казни. Слово "крамола" не имеет, следовательно, специального значения мятежа или измены в смысле государственного преступления; оно обозначает и проступок частного поверенного, нарушившего данную ему доверенность. Статью Судебников можно понимать и в этом последнем смысле, вовсе не относя ее к преступлениям государственным. Но в указе 1582 г. есть и такое выражение: "А назовет (ябедник, крамольник или составщик) кого вором, а убивства или крамолы и рокоша на Царя Государя не доведет, и того самого казнити смертию". Здесь крамола поставлена рядом с рокошем, т.е. с восстанием. Ввиду любви старого языка к повторениям можно думать, что крамола употреблена здесь в смысле мятежа, а слово "рокошь" служит только для усиления этого понятия. Таким образом, указ 1582 г. одинаково употребляет слово "крамола" для обозначения как преступлений против частных лиц, так и преступлений против государства. Если мы ввиду этого допустим, что и Судебники разумеют под крамолой не только преступление против частных лиц, но и государственное, именно измену и восстание против царской власти, то все-таки понятие этого государственного преступления является не обособленным от измены частному доверителю и карается нисколько не строже. Второй Судебник к "коромольнику" прибавляет еще "градского сдавца", т.е. военачальника, сдавшего город прежде истощения всех средств защиты. Вот и все. Преступления против жизни главы государства, его здоровья, личной неприкосновенности, оскорбление его словом и т.д. — вовсе в Судебниках не упоминаются. В XV и даже XVI в. государственные преступления, судя по Судебникам, отличаются чрезвычайно слабым развитием. Те, о которых упоминают Судебники, наказываются не строже, чем такие же действия, совершаемые против частных лиц.

Так ли было в действительности? Совершенно наоборот. Действительность представляет государственные преступления в значительном развитии, но не на основании уставов, а путем практики. И до, и после Судебников московские князья карают такие действия, которые нельзя подвести не только под Судебники, но даже и под Уложение 1649 г., сделавшее в этом отношении большие успехи, и карают такими казнями, которых нет ни в каком уставе. Наши летописи полны указаний на эту практическую деятельность московских государей, благодаря которой сложилось чрезвычайно широкое понятие о государственных преступлениях, господствовавшее в XV и последующих веках. Мы не будем приводить практики из второй половины царствования Ивана Грозного; произвольность ее достаточно известна. Ограничимся несколькими примерами из царствования государей, деятельность которых не доходила до такого необузданного самоуправства.

В 1471 г. великий князь Иван Васильевич опалился на Борецкого и еще трех новгородцев и велел казнить их смертью за то, что они за короля задаваться хотели. На каком это основании? Новгородцы были в договорных отношениях со своими князьями. На основании договоров у них княжили то тверские, то московские князья; могли княжить и литовские, так как в выборе князя они были вольны и обязательства — постоянно признавать своими князьями князей тверского или московского дома — на себя не принимали. Впервые такое обязательство встречаем в договоре с Иваном Васильевичем, заключенном в 1471 г., уже после того, как было обнаружено намерение Борецких задаться за короля. Но и в этом договоре смертной казни за намерение отступить от московских государей не положено. Почему же наказаны были четыре новгородца за намерение задаться за короля и именно смертной казнью? Так нравилось великому князю, это дело его усмотрения.

В 1499 г. великий князь Иван Васильевич заключил в тюрьму двух псковских посадников, бывших в числе послов от Пскова, по поводу назначения великим князем особого князя Новгороду и Пскову в лице сына его Василия.

Послы просили не назначать Пскову особого от Москвы князя. В чем тут московский Государь усмотрел преступление? Единственно в смелости говорить против его распоряжения. Было ли каким-либо уставом запрещено возражать князю? Никаким. Наоборот, мы знаем, что тот же Иван Васильевич даже любил "встречу"*. А здесь возражение псковичей не понравилось ему, и он опалился. Это опять дело его усмотрения.

______________________

* Встреча — возражение. Так назывались и те возражения, которые делали советники князя на его мнения.

______________________

В 1497 г. великий князь казнит мучительными казнями, о которых не знает изданный им Судебник, сторонников сына своего Василия и противников внука Дмитрия, а в 1499 г., наоборот, сторонники Дмитрия приговариваются к смертной казни; года два спустя и сам Дмитрий, венчанный наследник престола, заключается в тюрьму, где и умирает. В чем могла состоять его вина, и какой суд осудил его? Все решено усмотрением великого князя*.

______________________

* Вот как описывает летописец поводы казни сторонников князя Василия: "По дьявольскому наваждению и лихих людей совету всполеся князь великий Иван Васильевич на сына своего князя Василия, да и на жену свою на великую княгиню Софью, да в той вспалке велел казнити детей боярских: Володимира Елизарьева, сына Гусева, да князя Ивана Палецкого Хруля, да Поярка, Рунова брата, да Щавия Скрябина, сына Травина, да Федора Стромилева, дьяка введеннаго, да Афанасия Яропкина, казниша их на леду, головы им ссекоша, декабря 27-го". Воскр. С. 234. Иначе передает это событие приводимый Карамзиным Ростов, лет.: "Он (Василий) сведал от дияка, от Ф. Стромилова, то, что отец его хощет жаловати великим княжением внука своего, и нача думати князю Василию второй сатанин предотеча Афанасий Ропченок. Бысть в думе той и дьяк Ф. Стромилов и Поярок, Рунов брат, и иные дети боярския, а иных тайно приводили к целованию на том, что князю Василию от отца своего отъехали, великого князя казну пограбити на Вологде и на Белеозере, и над князем Димитрием, над внуком, израда учинити. И сведав то и обыскав князь великий злую их мысль; и велел изменников казнити. Казниша их на Москве реке, пониже мосту, шестерых: Афанасию Ропченку руки да ноги и голову, а Поярку руки и голову... (остальным головы отсекли). И в то время опалу положил на жену свою, на Софью, о том, что к ней приходиша бабы с зельем, и обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити" (их утопили в Москве-реке ночью). Дума, злая мысль против великого князя, наказывается смертной казнью гораздо прежде, чем это вошло в уставы.

______________________

Так же произвольно ссылают, заключают в тюрьмы, казнят торговой казнью и лишают жизни правительница Елена и бояре в малолетство Ивана Грозного. Иван Грозный вырос в этой практике. Произвол в наказании государственных преступников он должен был рассматривать как дело самое обыкновенное. Еще 13-ти лет он приказывает псарям своим схватить неугодного ему первосоветника царского, князя Андрея Шуйского. Псари убили Шуйского. Года два спустя Афанасию Бутурлину режут язык за невежливые слова. Преступления невежливым словом не знает даже Уложение. При царе Федоре вдовствующая царица Марья была лишена свободы, пострижена в монахини и заключена в Выксинскую пустынь за недостаточный надзор за сыном своим, царевичем Дмитрием, который, играя ножом, в припадке падучей болезни сам закололся. Опять преступление — неизвестное ни одному уложению. Царь Борис опалился на Богдана Вельского и велел своему врачу вырвать его длинную и густую бороду. За что? Историки не знают (Соловьев. VIII. 64). Но в чем бы ни провинился Вельский, наказание, которому он подвергся, не установлено ни одним уложением. Это московская практика. В 1547 г., в Петров пост, псковичи послали к Ивану Грозному, тогда еще 17-летнему юноше, 70 человек послов с жалобой на Турунтая, наместника псковского. Жалобщики били челом Государю на сельце, на Островке. "И государь опалился на пскович сих, — рассказывает летописец, — безчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороды и волосы, да свечи зажигал, повелел их покласти нагих по земли".

Судебники и Уложение 1649 г. вычисляют множество случаев употребления пытки, но нигде не говорят о применении ее к расследованию политических преступлений; а между тем она постоянно применяется к делам этого рода и в таких формах, какие только приходили в голову человеческой изобретательности.

Внешний вид уставов. В древнейшее время письменная форма устава не была необходима. Довольно было словесного приказа. С течением времени их стали записывать для памяти, и назывались они "памятями" или "грамотами". Подписи князя не требовалось. Обыкновенно подписывался дьяк, писавший грамоту. В важных случаях прикладывали печать. На договорах князей между собой иногда подписывался митрополит*.

______________________

* Проф. Загоскин на с. 82 своего сочинения об уставных грамотах говорит, что князья и цари подписывались на уставных грамотах. Действительно, на обороте грамот или в конце их иногда написано: "князь..." такой-то. Но это, по всей вероятности, не подпись князя, а пометка имени князя, давшего грамоту, сделанная писцом, а, может быть, и тем лицом, кому дана грамота. К сожалению, издатели грамот, в которых встречаются такие пометы, не говорят, какой рукой они сделаны — той же, какой писана вся грамота, или иной.

______________________

III. Договоры

Третий, также очень обильный источник возникновения права в древнее время составляет соглашение договаривающихся сторон касательно начал, имеющих определять их взаимные отношения. Договор в этом смысле выходит за пределы известных нам в современном гражданском быту договоров. Эти последние определяют отношения сторон на основании существующего уже права. Нового права они не созидают, а только применяют действующее к известным лицам и отношениям. В древнее время роль договоров была гораздо шире, они не применяли только известное уже право, а устанавливали его вновь.

Эта особенная роль договоров в древнее время стоит в тесной связи с отсутствием законодательной власти в настоящем смысле этого слова и с преобладающим образованием права путем обычая. Обычай, как мы видели, идет от действий автономной воли частного человека. Та же автономная воля во всех тех случаях, которые не определены еще обычаем или относительно которых он не ясен или спорен или, наконец, когда он ей не нравится, и она желает отступить от него, — определяет свои отношения соглашением и этим путем творит новое право. Это древнее свое значение договоры сохранили и в настоящее время, но только в международных отношениях. Здесь они по-прежнему творят новое право. И причина, вызывающая это, прежняя: отсутствие законодательной власти. Область действия договоров как источников права в древнее время была гораздо шире. Они встречаются с этим творческим значением не только в международных сношениях, но и внутри государства: разные составные его элементы определяют свои отношения путем договоров. В Германии, например, такие договоры заключаются между сословиями (Landstande) и государями (Landesherren), в Англии между королями и рыцарством, у нас — между городами и князьями. Но и это еще не все. Даже отдельные лица, определяя свои частные отношения путем договоров, творили для себя новое право, неизвестное обычаям и уставам.

Но договоры имеют для нас и другое значение. Иногда они определяют отношения сторон на основании существующего уже обычного права. В этом случае нет творчества нового права; договоры только формулируют и скрепляют соглашением уже существующее. Но зачем же нужно скреплять существующее право? Необходимость такого формулирования и скрепления обусловливается некоторой, свойственной всякому обычному праву, неопределенностью. Обычное право познается из отдельных действий, из соблюдения, но оно не формулировано в очные положения. При этом условии, естественно, понимание начал обычного права может быть спорно. Чтобы поставить его вне споров и сомнений, оно формулируется договорами и скрепляется обоюдным соглашением сторон. Здесь мы имеем дело с конкуренцией двух источников: обычая и соглашения.

Наконец, договоры содержат в себе иногда и просто указания на существующие порядки, ничего относительно их не установляя.

В наших древних памятниках договоры называются: миром, рядом, докончанием, целованием. Олег посылает мужей своих "построити мира и положити ряд межю русью и грекы".

Мы имеем несколько видов договоров: 1) договоры русских князей как представителей русской земли с иностранными государствами; такие договоры называются международными; 2) договоры между князьями различных русских областей, договоры междукняжеские; 3) договоры между составными элементами одной и той же волости, между народом и князем.

IV. Вечевые постановления

Четвертый источник права составляют постановления веча. Древнейшие из них до нас не дошли; только в летописях находим краткие указания на вечевые постановления относительно условий призвания князей, заключения мирных договоров и проч. Дошли до нас только вечевые грамоты Пскова и Новгорода.

Точное определение времени составления Псковской судной грамоты представляет большие затруднения. В начале грамоты сказано: "Ся грамота выписана из вел. кн. Александровы грамоты, и из князь Константиновы грамоты, и из всех приписков псковских пошлин по благословению отец своих, попов всех 5 соборов и священноиноков, и дияконов, и священников, и всего божия свящества, всем Псковом на вечи, в лето 6905".

6905 год есть 1397. Но пятый собор в Пскове был учрежден только в 1462 г. Это противоречие можно примирить двумя предположениями. Во-первых, тем, что переписчик XV в., снимавший копию с грамоты после 1462 г., когда в Пскове было уже 5 соборов, счел ошибкой то, что в грамоте говорится о меньшем числе их, и написал: "5 соборов". Во-вторых, тем, что грамота могла быть составлена действительно после учреждения 5-го собора и в год написания грамоты вкралась ошибка от небрежности переписчика. Он написал 'эце вместо того, чтобы написать ,зцое. В первом случае год составления грамоты будет 1397, во втором — 1467.

Затем возникает вопрос, кто были эти князья, Александр и Константин, грамоты которых вошли в состав Псковской? В Пскове встречаются два князя Александра: Александр Невский † 1263 и Александр Михайлович Тверской † 1399. Более вероятия приписать грамоту первому. Митрополит Киприан, живший в XIV в., в послании своем к новгородцам называет Александра, упомянутого в Псковской грамоте, великим князем. Это и служит основанием для заключения, что Александр грамоты есть Александр Невский. Мит. Киприан не почтил бы Александра тверского именем великого князя, так как он находился во враждебных отношениях с московскими князьями и был ими гоним и преследуем. Древнейшие основы Псковской грамоты восходят, таким образом, к памятнику первой половины XIII в.

Относительно князя Константина мы имеем еще более смутные сведения. Этот может быть Константин Дмитриевич † 1433, брат вел. кн. московского Василия Дмитриевича.

Текст Псков, суд. грамоты дошел до нас в одном только списке. Он издан Мурзакевичем с facsimile, перепечатан с примечаниями в хрестоматии Буданова. В Акт. Экспед. напечатана небольшая часть грамоты, извлеченная из летописи, хранящейся в московской синодальной библиотеке. По недосмотру она названа новгородской записью о церковном суде (Т. I. № 103).

Псковская грамота содержит богатый материал для изучения гражданского права, уголовного и судопроизводства. Прекрасное исследование о гражданских законах Псковской судной грамоты написано проф. Энгельманом.

Относительно возможных в будущем изменений в грамоте установлен такой порядок: "А которой строке пошлинной грамоты нет, и посадником доложити города Пскова на вече, да тая строка написать. А которая строка в сей грамоте не люба будет господину Пскову, ино та строка вольно будет выписать вон из грамоты" (ст. 108).

Новгородская судная грамота была составлена тоже на вече. Об этом говорится в самом ее начале: "Доложа господы великих князей, великого князя Ивана Васильевича всея Руси и сына его, великаго князя Ивана Ивановича всея Руси, и по благословению нареченного на архиепископство великаго Новагорода и Пскова священно-инока Феофила, и покончаша посадники ноугородские, и тысяцкие ноугородские, и бояря, и житьи люди, купци, и черные люди, вся пять концов, весь государь великий Новгород на вече, на Ярославле дворе". Первая строка приведенной надписи не принадлежит к первоначальному составу грамоты. Эта надпись была сделана после 1471 г. В 1471 г. в Новгороде возникла мысль отложиться от вел. кн. московского и задаться за вел. кн. Литовского. Начатая по этому поводу война с Новгородом кончилась в пользу вел. кн. Ивана Васильевича. В заключенном после этой войны мире находим такое условие: "А что грамота докончальная в Новгороде промеж себя о суде, ино у той грамоты быти имени и печати великих князей". В первоначальной редакции Новгородской судной грамоты, следовательно, имени великих князей не было. Она была составлена новгородцами только "промеж себя", без утверждения великих государей. Переписка грамоты на имя великих князей совершилась в 1471 г. или в следующем. Но когда была составлена грамота на вече, этого мы не знаем. Можно думать, что это произошло около полвины XV в. Если бы грамота была очень старая, московский князь едва ли бы обратил на нее внимание и стал требовать переписки ее на свое имя.

Новгородская грамота дошла до нас тоже в одном только списке и, к сожалению, неполном. Она не имеет конца. Дошедшая до нас часть содержит постановления об организации и порядке суда. Список, напечатанный Карамзиным (Т. V. Пр. 404, и в Акт. Арх. Эксп. Т. I. № 92), имеет в своем основании один и тот же оригинал.

V. Византийское право

Принятие христианства имело своим необходимым следствием перенос в Россию памятников византийского церковного права. Для потребностей церковного управления к нам получили доступ два греческих номоканона: в 50 титулов и в 14. Номоканон в 50 титулов составлен из двух сборников, приписываемых Иоанну Схоластику (VI в.). Первый из этих сборников — канонического содержания: это свод церковных правил, расположенный в 50 титулах; второй — сборник светских законов по делам церковным; он заключает в себе выборку из разных новелл и состоит из 87 глав. Второй, позднейший по времени номоканон в 14 титулов, приписываемый патриарху Фотию (883), также состоит из канонов и светских законов. В IX в. этот номоканон был только пересмотрен и дополнен постановлениями шестого и седьмого Вселенских соборов и соборов, бывших при Фотии; первоначальную же редакцию его относят ко второй четверти VII в.

Ввиду зависимости нашей церкви от константинопольской она должна была подчиняться тем же правилам, какие действовали в церкви греческой, а потому греческие номоканоны и признавались у нас действующим церковным правом. Русские епископы во всех случаях, восходивших на их решение, обращались за ответом к номоканону. По вопросу о правах усыновленного митрополит Киприан отвечал: "И аз, воззрев есмо в номоканун, да изнашел есми правило..." Наши канонисты думают, однако, что до митрополита Кирилла II в славянском переводе у нас существовали и употреблялись номоканон в 50 титулах и номоканон в 14 титулах, но в древнейшей до-Фотиевской редакции. Фотиев же номоканон сделался у нас известен в славянском переводе только со времени получения из Болгарии нового списка Кормчей, о чем митр. Кирилл и заявил на Владимирском соборе 1274 г. Павлов, Первоначальный славяно-русский номоканон.

Помимо памятников церковного законодательства у нас были известны и византийские сборники светского права: Эклога и Прохирон.

Эклога издана в 741 г. импер. Львом Исаврянином и сыном его, Константином. В истории византийского права Льву Исаврянину принадлежит роль смелого реформатора (Васильевский в Ж. М. Н. Пр. за 1878 г. № 10-й). Преобразования его имели место в области религиозной и гражданской. В области религиозной он не касался догматов, а только внешнего проявления религиозного чувства: икон, мощей, монастырей. Он ограничил число монастырей, отнял у духовенства общественное обучение и подчинил общим налогам церковные имущества. В области гражданской законодательство его коснулось крестьян, положение которых он улучшил; семейного права, постановления которого он старался привести в согласие с воззрениями церкви на брак, и, наконец, уголовного права.

Важнейшим памятником законодательства имп. Льва является Эклога. Она носит такое заглавие: "Избрание законов вкратце, учиненное Львом и Константином, мудрыми и благочестивыми царями, из институций, дигест, кодекса и новых постановлений великого Юстиниана, с исправлением в смысле большого человеколюбия". Повод к изданию этого сборника объяснен в предисловии так: "Законоположения прежних царей содержатся во многих книгах и заключающийся в них разум для одних трудно постижим, а для других и совершенно недоступен... Посему мы сочли приличным, чтобы в этой (одной) книге частью сообразно с тем, что содержится в тех книгах благоприличного, частью сообразно с тем, что мы вновь постановили, были более ясно и кратко изложены решения относительно дел, чаще всего встречающихся...".

Эклога состоит из 18 титулов, или граней. Первые 16 посвящены гражданскому праву. Правила о браке и приданом помещены в трех первых титулах, в 4-м речь идет о дарении, в 5 и 6-м — о наследовании по завещанию и без завещания, в 7-м — об опеке и попечительстве, в 8-м — об отпущении рабов на волю, в 9 и 13-м — об обязательствах, в 14-м — о свидетелях, в 15-м — о взаимообразных сделках, в de castrense peculio vel quasi castrense. Уголовное право содержится в 17-м титуле, в 18-м речь идет о разделении военной добычи.

Обещание предисловия, в котором возвещено исправление прежнего законодательства, всего более оправдывается постановлениями о браке. Здесь наблюдается некоторое стремление возвысить положение жены в семье: для вступления детей в брак необходимо и ее согласие. Отменяется конкубинат: с конкубиной надо вступить в брак или отпустить ее. Случаи развода очень стесняются. Наконец, дозволены браки между лицами разных исповеданий. Важные изменения встречаются и в наследственном праве. После смерти мужа все права его по отношению к имуществу и детям переходят на пережившую его жену: дети должны состоять в ее воле и во всем ей подчиняться. Родителям дано право наследовать раньше боковых родственников. Уголовный титул изобилует телесными наказаниями и даже членовредительными, но и в нем замечается некоторое движение вперед: телесные наказания заменяют иногда смертную казнь, которая назначалась прежними законами.

Реакция против реформаторского направления, выразившегося в законодательстве Льва Исаврянина, началась уже при имп. Льве Хозарском. Во главе партии ненавистников нового направления выступила имп. Ирина, стоявшая на стороне обрядности, икон и монахов. Но реформы возбуждали противодействие не при одном только дворе. Монахи, простой народ и особенно женщины с ужасом отвращались от нововведений, которые, казалось им, подрывали самые основы христианской веры.

Борьба старого с новым продолжалась около 100 лет. Противники реформ не ограничились восстановлением поклонения иконам: они шли против всех нововведений Эклоги. В царствование Василия Македонянина многие из них были не только отменены, но и осуждены. В отмену Эклоги Василий Македонянин издал новую ручную книгу законов — Прохирон. Мотивы издания так объяснены им во введении: "Скажет кто-нибудь: так как наши предки оставили нам нечто подобное, то почему бы не успокоиться на этом сокращении и зачем было прибегать нам ко второму избранию?.. Следует знать, что это так называемое руководство содержало не столько избрание, сколько извращение добрых законоположений, допущенное намеренно собирателем... посему еще нашими предшественниками это прежнее руководство было отвергнуто, хотя и не вполне, а сколько это требовалось".

Этот второй сборник, составленный в 870 г., есть возвращение к началам Юстинианова права; только в области уголовного законодательства он повторяет Эклогу.

Прохирон действовал до падения Восточной империи. Но, несмотря на формальную отмену Эклоги, ею продолжали руководствоваться и после издания Прохирона. В греческих сборниках сводов церковных постановлений наряду с правилами святых отцов и учителей церкви помещались и оба краткие руководства: Прохирон и Эклога. Знаменитый Флорентийский кодекс, содержащий греческий номоканон, заключает в себе и лучший список Эклоги.

Возникает вопрос, с какого времени эти сборники сделались известны у нас? В греческих оригиналах они, конечно, находились в руках первых епископов греков. Что касается славянских переводов Эклоги и Прохирона, то наши древние кормчие содержат в себе не полные переводы этих памятников, а только переводы некоторых отрывков из них. Такое состояние дошедших до нас древнейших кормчих не мешает, однако, проф. Павлову утверждать, что в состав первоначального славяно-русского номоканона, несомненно, входили Эклога Льва Исаврянина и Прохирон Василия Македонянина (81). Это предположение почтенного ученого подтверждается и составом Пространных списков Русской Правды, некоторые статьи которых могут быть объяснены лишь действием в нашей практике соответствующих этим статьям правил Эклоги. Влияние на практику церковных судов постановлений Эклоги можно, однако, допустить и при наличности в первое время одних греческих текстов.

Полный перевод Прохирона находится в сербской Кормчей, полученной митр. Кириллом из Болгарии. В печатной Кормчей помещены Прохирон под названием Градских законов и Эклога под заглавием: "Леона царя премудрого и Константина верною царю главизны о совещании обручения, и о брацех, и о иных различных винах". Прохирон составляет 48-ю главу печатной кормчей, Эклога — 49-ю.

В русском переводе Эклоги есть некоторые отступления от оригинала. Перевод состоит не из 18, а только из 16 зачатков, или титулов. Эта разница произошла оттого, что 12-й титул об эмфитевзисах выпущен; 17-й же присоединен к 18-му. Затем есть разница и в порядке расположения титулов.

Влияние светских византийских сборников на русское право, главным образом, обусловливалось подсудностью духовным судам вопросов брачного права и права наследственного. При решении этих вопросов духовенство, конечно, обращалось не к народным обычаям, а к постановлениям византийских императоров. Эта практика церковных судов и оставила свой след в Пространных списках Русской Правды.

Кроме указанных византийских сборников в русских кормчих находится еще юридический памятник, известный под именем "Закона суднаго людем", или "Судебника царя Константина". Существуют две редакции закона судного: Пространная и Краткая. Краткая — есть славянская переработка 17-го титула Эклоги с небольшими заимствованиями из других титулов. Пространная заключает в себе, кроме того, еще извлечения из законов Моисеевых.

VI. Ханские ярлыки

К числу источников права относятся также ханские ярлыки. Княжения русские были завоеваны татарами, под влиянием которых произошли изменения в некоторых областях права. Татары во время своего господства считали русскую землю своим владением и на этом основании распоряжались ею, как хотели. Волю свою они выражали в ярлыках, которые давали князьям и духовенству. Ярлыки, даваемые князьям, касались определения прав князей на известный стол. Князья нередко спорили о княжении в том или другом городе и прогоняли друг друга. Не имея возможности одолеть противника своими собственными силами, они обращались за помощью в Орду. Орда признавала за известным князем право на известный стол и выдавала ему ярлык на княжение. Об этих ярлыках говорится во многих местах летописи, но ни одного из них к нам не дошло. Другой род ярлыков — это ярлыки, даваемые духовенству (митрополиту, епископам и т.п.). Завоевав Русскую землю, татары, однако, не преследовали православие и русское духовенство, они покровительствовали ему и просили усердно молиться Богу за них. Вследствие такого отношения к духовенству татары выдавали ярлыки епископам и митрополитам, в которых освобождали их от дани, признавали за ними право суда в принадлежащих им владениях, запрещали баскакам (татарским чиновникам) въезжать в имения духовенства и проч. Ярлыки, даваемые духовенству, сохранились до нашего времени. Они собраны и напечатаны Григорьевым. Приводим для примера ярлык, данный митрополиту Ионе: "Тайдулино слово. Где сей Иона митрополит, молебник, за нас молится от первых добрых времен и доселе, також и иные церковные молебны, ино не надобе им никоторая пощлина и не емлют у них ничего, занеже они молитву творят за нас Богу".

Особенно важен ярлык, данный первому русскому митрополиту, поставленному после разорения Киева, Кириллу, основавшему православную епископию в столице ханов; он получил от Менгу Темира жалованную грамоту такого содержания: черное духовенство и белое, а также сыновья и братья последнего (живущие в одном доме) освобождаются от всяких даней и повинностей денежных и натуральных. Церковные земли и люди объявляются неприкосновенными. На церковных людей, к которым причислены мастера и всякие слуги и работники, не могут быть возложены никакие службы и работы светскими властями. Все принадлежности богослужения объявлены неприкосновенными. За хулу против православной веры возвещена смертная казнь. То же наказание угрожает и за всякое нарушение предоставленных духовенству привилегий (Рум. собр. II. № 2). С таким ярлыком в руках русское духовенство не только было независимо от местной княжеской власти, но даже ограничивало ее. Не только татарские баскаки, но и русские князья не могли облагать духовенство повинностями, не могли касаться его вод и земель, не могли проявлять свою власть над его слугами и работниками. Переселение митрополитов на север совпадает с моментом формального признания полной независимости духовенства от русской светской власти. Это привилегированное положение вспоминалось нашему духовенству еще в XVI в. Когда при вел. князе Иване Васильевиче был возбужден вопрос о секуляризации церковных имуществ, духовный собор, обсуждавший этот вопрос, в своем ответе царю, между прочим, говорит: "Мнози и от неверных и нечестивых царей в своих царствах от св. церквой и от свящ. мест ничто же не имаху, и недвижимых вещей не смели двигнути, и судити, или поколебати... и зело по св. церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Российском вашем царствии, и ярлыки давали" (Карамзин. VI. Пр. 622). Независимое положение, упроченное за духовенством ханскими ярлыками XIII в., служит ему средством в борьбе с московскими вел. князьями даже в XVI.

Русская Правда

Этот памятник древнейшего русского права был открыт Татищевым в Новгородской летописи письма исхода XV в. Татищев оценил его важность, выписал из летописи, перевел, снабдил примечаниями и представил в 1738 г. в Академию наук. Там Русская Правда оставалась без движения почти в течение 30 лет, и только Шлёцер отдал ей должное и впервые напечатал в 1767 г. С этого времени она сделалась предметом изучения.

Списки Русской Правды находятся в новгородских летописях, в кормчих книгах и в сборниках разного рода статей, которые содержат в себе, между прочим, и целый ряд юридических памятников, например: Судебник царя Константина, извлечение из книг Моисеевых, договор смоленского князя Мстислава с немцами, Устав о мостовых и пр., а между ними и Русскую Правду. Некоторые из сборников этого рода носят наименование "Мерило Праведное".

В настоящее время известно более 50 списков Русской Правды. Перечислим важнейшие из напечатанных в порядке древности письма тех рукописей, в которых эти списки были найдены.

Список Синодальный находится в Кормчей, принадлежащей московской Синодальной библиотеке. Из предисловия Кормчей видно, что она написана в конце XIII в. повелением новгородского князя Дмитрия и "стяжанием боголюбивого архиепископа новгородского Климента" и положена в Софийской новгородской церкви "на почитание священником и на послушание крестьяном и собе на спасение души". В этой Кормчей, после уставов вселенских и поместных соборов, находятся статьи, относящиеся к России; среди них помещена и Русская Правда под заглавием: "Суд Ярославль Володимирица". За Русской Правдой идут: Устав Св. Владимира о церковных судах и Устав новгородского князя Святослава о десятинах. Рукопись Синодальной кормчей по письму относят к исходу XIII в.

Этот список напечатан в I томе Русских Достопамятностей за 1815 г., перепечатан проф. Мрочек-Дроздовским в его Исследованиях о Русской Правде (Вып. II. 1885 г.), и принят в основание систематического издания Калачова в его исследовании о Русской Правде 1846 г. Это древнейший список Правды по письму. Он может служить одним из образцов древнейшей по письму ее редакции, но далеко не лучшим. Переписчик этого экземпляра имел под руками оригинал со значительными описками и присоединил к ним новые.

Гораздо лучше этого списка некоторые позднейшие. Из них относятся к тому же роду списков: Троицкий — он находится в сборнике, известном под именем "Мерила Праведного" и принадлежащем библиотеке Троицко-Сергиевской лавры. Сборник писан уставом конца XIV в. Русская Правда помещена здесь вслед за статьей "О церковных людех и судех". Список этот напечатан Калачовым в его издании 1847 г. Русской Правды по четырем спискам.

Список Пушкинский; он находится в сборнике разных юридических статей, принадлежащем графу Мусину-Пушкину, и помещен здесь под заглавием: "Суд Ярослава князя и устав о всяцих пошлинах и о уроцех"; конец его непосредственно сливается с так называемым Судебником царя Константина. Рукопись этого сборника, по мнению Калайдовича, принадлежит XIII в., а, по мнению Строева, к которому присоединился и Калачов, к концу XVI. Она напечатана в Русских Достопамятностях (Т.П. 1843 г.) Дубенским, который приложил к своему изданию и объяснительный словарь речений Правды. Этот список относится к одной редакции с двумя предшествующими и замечателен многими вариантами, из которых особенно важен вариант к статье о наследовании, который один дает возможность правильно ее истолковать.

Весьма близок к этому списку, но в некоторых отношениях исправнее его и ближе к первоначальному оригиналу, список Археографической комиссии, написанный в середине XV в. Он находится в рукописи, содержащей в себе родословия русских князей, списки новгородских посадников и тысяцких, списки русских митрополитов, летопись Акима, епископа новгородского, и несколько юридических статей, среди которых и Русскую Правду, которая помещена между церковным уставом Всеволода и Судебником царя Константина. Список этот напечатан в приложении к Новгородской летописи по Синодальному харатейному списку.

Карамзинский список принадлежит к тому же разряду, но содержит в себе много добавочных статей. Он находится в Новгородской летописи, писан почерком XV в. и напечатан в издании Калачова 1847 г.

В упомянутом сборнике Археографической комиссии находятся еще два других списка Русской Правды более древней ее редакции.

Они помещены в самом тексте летописи под 1016 г. после описания войны Ярослава Владимировича со Святополком, за словами: "Ярослав иде Кыеву и седе на столе отца своего Володимира нача вое свое делити: старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородьцем по 10 всем; и отпусти я домов вся, и дав им правду и устав списав, тако рекши им: по сей грамоте ходите, яко же списах вам, такоже держите".

К этому же второму роду списков относятся: список, впервые открытый Татищевым, и так называемый Академический, находящийся в Новогородской летописи, приналежащей Академии наук. Рукопись этой летописи по письму относится к концу XV в., а потому она немного моложе Археографической. Первое издание Шлёцера сделано с этой рукописи. Академический список Правды был вновь напечатан Калачовым в издании 1847 г. Татищев имел под руками какой-то другой список этой Правды, до нас не дошедший, из которого и привел два важных варианта. Они воспроизведены у Калачова.

В заключение укажу на список князя Оболенского; он взят из кормчей письма середины XVII в. Русская Правда помещена здесь под заглавием: "Суд Ярославль Володимеричя указ". Этот список служит образцом самой поздней редакции Правды; он напечатан Калачовым в изд. 1847 г.

Издания Синодального, Пушкинского и Археографического списков представляют точное воспроизведение подлежащих рукописей. Таково же издание Русской Правды и проф. Мрочек-Дроздовского по спискам Синодальному, Чудовскому и некоторым другим. Издатель приложил к своему труду и объяснительный словарь, дополняющий словарь Дубенского.

Кроме таких изданий, точно воспроизводящих памятник, мы имеем еще целый ряд изданий, приспособленных для учебных целей. В таких изданиях Русская Правда делится на статьи с нумерацией. Калачов еще в 1847 г. напечатал Правду по четырем характерным спискам: Академическому, Троицкому, Карамзинскому и по списку кн. Оболенского с делением их на статьи. Проф. Владимирский-Буданов в своей хрестоматии воспроизводит из этого издания Русскую Правду по спискам Академическому и Карамзинскому, а в примечаниях под текстом дает опыт "хрестоматии историко-юридической литературы, относящейся к памятнику". В этом издании можно найти, таким образом, не только два текста Русской Правды, но и высказанные в литературе мнения в целях ее толкования.

Всего более отступает от текста рукописей издание Калачова, сделанное им в 1846 г., в его Исследованиях о Русской Правде. Русская Правда не только делится здесь на статьи с нумерацией, но содержание ее приводится в систематический порядок и печатается в искусственной последовательности, а не в той, какая соблюдается в рукописях. Издатель дает сперва статьи, относящиеся к государственному праву, потом к гражданскому, затем к уголовному и, наконец, к процессу. Деление права на государственное, гражданское, уголовное и процессуальное было совершенно не известно составителям Правды. Применение нашей современной системы к изданию древнего памятника лишает его своеобразного колорита и ни в каком случае не заслуживает подражания. Достоинство этого издания не в его системе, а во множестве приводимых автором вариантов. В основание издания положена рукопись Синодального списка, а в примечаниях с величайшим трудолюбием и вниманием собраны варианты из 50 списков, бывших в распоряжении автора. Без пользования этим изданием невозможно изучение Правды.

Первое деление изданных списков Русской Правды на статьи было сделано еще Татищевым. Открытый им список древнейшей Правды он разделил на 35 статей; в этом виде список этот и был напечатан Академией наук в 1786 г. в т. I Продолжений Древней Российской вивлиофики. Списки древнейшей по письму редакции впервые были разделены на статьи в издании дерптского проф. Тобина. Этот опыт древнейшего деления Правды на статьи в нашей литературе не удержался; он был вытеснен делением, предложенным Калачовым в его систематическом издании Правды, которое потом перешло и в его издание Правды по четырем спискам 1847 г. Это деление принято в изданиях Утина и Лазаревского, Владимирского-Буданова и др.

Деление такого памятника, как Русская Правда, на статьи есть дело большой трудности и большой важности. В делении на статьи выражается понимание смысла памятника. Что издатель соединил в одну статью, то, значит, относится к одному предмету; что он разделил, — то к разным. Но этим еще не исчерпывается возможное зло ошибочного деления. Принятое деление может оказывать влияние на позднейшие исследования. Исследователь может принять существующее деление не как выражение понимания издателя, а как нечто принадлежащее самому памятнику, и толковать статьи именно в той совокупности и раздельности, в какой они явились у издателя. Правильное деление может явиться только в результате полного объяснения Русской Правды, а никак не предшествовать ему. Вот почему к существующим делениям надо относиться с большой осторожностью. Они допускают изменения.

Эверс в своем исследовании о древнейшем русском праве следовал делению Татищева; новые издатели предпочли Калачовское, но никак нельзя сказать, чтобы все Калачовские отступления от старого деления были шагом вперед.

Деление Тобина очень сложно. Он, во-первых, делит по заголовкам. Таких статей у него 88. Затем каждую из таких нередко очень больших статей он подразделяет на мелкие. Таких мелких у него выходит до 214. Деление по заголовкам, конечно, совершенно лишнее, и позднейшие издатели хорошо сделали, что его оставили. Но в делении на мелкие статьи у Тобина есть много, что следовало бы восстановить. Им было предложено весьма основательное деление статей: 1, 15, 17, 23, 85, 88, 95 и некоторых других, на которое позднейшие издатели совсем не обратили внимания.

В своем систематическом издании Правды Калачов пользовался 50 списками. В действительности их сохранилось гораздо больше. По словам Строева, число списков Правды доходит до 300. Калачов, этот большой знаток рукописей Правды, выражает, однако, сомнение, чтобы можно было еще найти списки с важными и нам неизвестными особенностями.

Для того чтобы изучать Правду, необходимо классифицировать ее списки. На вопросе о классификации первым остановился дерптский проф. Тобин в его Sammlung kritisch bearbeiteter Quellen der Geschichte des Russischen Rechtes. B. I. Die Prawda Russkaia. 1844. Все списки Правды он делит на две фамилии по различию их объема и содержания. Первую фамилию составляют краткие списки, находимые в древних новгородских летописях; вторую — все остальные, пространные. Калачов в своем исследовании о Русской Правде значительно отступил от этой классификации и предложил новое основание деления. Он делит списки Русской Правды на 4 фамилии, но не по различию списков, а по различию тех памятников, в которых они находятся. К первой фамилии он относит списки, находящиеся в древнейших летописях, Новгородской и Ростовской. Это будут краткие списки. Первая фамилия Калачова случайно совпадает с первой фамилией Тобина. Ко второй Калачов относит списки кормчих, так назыв., Кирилловского разряда и близко подходящих к ним древних сборников, известных под именем Мерила Праведного; к третьей — списки позднейших (софийских) временников; к четвертой — списки позднейших сборников отдельных статей весьма различного содержания. Разделив все списки Русской Правды на четыре фамилии, автор указывает затем сходства и различия между ними. Списки первой фамилии существенно отличаются по объему и содержанию от списков трех последних. Спрашивается, так ли велики различия между списками трех последних фамилий, чтобы из них можно было сделать разные фамилии? В ответ на это вот что читаем у Калачова: "Текст списков второй фамилии, отличающийся довольно ясно от текста списков первой фамилии, не представляет никаких существенных различий от текста двух последних фамилий. Следовательно, за исключением списков первой фамилии текст рукописей второй фамилии можно признать за общий всем спискам Русской Правды". Если нет существенных различий между списками трех последних фамилий, если текст рукописей второй фамилии можно признать за общий всем спискам Русской Правды, то нет основания делить эти списки на три фамилии. Они составляют одну фамилию, а существующие между ними различия могут дать повод лишь к подразделению этой фамилии на некоторые подфамилии. Итак, когда дело дошло до подробностей, автору самому пришлось признать, что его 2-я, 3-я и 4-я фамилии по отношению к первой представляют только одну. Это есть необходимое следствие того, что он избрал неправильное основание деления. Списки должны делиться на фамилии по различиям, которые свойственны им, а не по различию памятников, в которых они находятся. В разных памятниках могут находиться однородные списки, как и оказалось в действительности. Классификация Калачова считается, однако, правильной и до наших дней. Ее придерживается, например, проф. Мрочек-Дроздовский.

В третьем издании настоящей книги я держался Тобиновского деления на две фамилии, прибавив к ним третью, позднейшую, которая ушла от внимания дерптского профессора потому, что списки этой фамилии не были тогда изданы и остались ему неизвестны. Сделав в 1904 г. собственное издание Правды и ознакомившись для этого с рукописями, я пришел к убеждению, что мы имеем не 3, а 4 фамилии, или редакции, Правды. Под такими редакциями, или фамилиями, я разумею совокупность памятников, носящих общее название Русской Правды, или Правды Русской земли, но различных по объему, содержанию, расположению статей и очень нередко самой их формулировкой. Каждая такая редакция сохранилась в нескольких однородных списках, представляющих иногда некоторые более мелкие различия. Эти более мелкие различия списков, по мнению Калачова, могут дать повод к образованию в отдельных редакциях еще особых видов Правды. Доселе изданные списки Правды отдельных ее редакций не представляют таких существенных различий, чтобы были достаточные основания образовать особые подвиды в редакциях этого памятника.

Издатели рукописных списков Правды, о которых речь была выше, при всей точности их превосходных изданий не обращают, однако, большого внимания на некоторые особенности рукописей, которые имеют значение. Я разумею буквы, писаные киноварью. Старинные писцы, как и современные писатели, каждый имеет свои особенности. Тем не менее старое письмо имеет общие характерные признаки, которыми отличается от современного. Эти признаки хорошо известны, и мне нет надобности перечислять их. Я остановлюсь только на одном различии старого и нового письма, имеющем значение в данном случае. В наше время существуют абзацы, которыми писатели и пользуются для расчленения отдельных мыслей. У некоторых это расчленение доходит до того, что чуть ли не каждое предложение начинается с новой строки; у других целые страницы идут одна за другой без всяких абзацев. Для расчленения крупных отделов одного и того же труда новыми строками не довольствуются, а делают значительные отступления от последней строки, а иногда новый отдел начинают с новой страницы, оставляя предшествующую недописанной. Перед новыми отделами ставят заголовки в особых строках и особым шрифтом. Все это очень облегчает понимание написанного и напечатанного. Но ничего подобного не встречаем в старых книгах. Есть кормчие, Мерила Праведные, летописи, написанные с начала до конца в одну строку. Совершенно разные статьи следуют одна за другой не только без отступления, но в ту же строку. Дороговизна писчих материалов, по всей вероятности, была причиной такой бережливости места. Но это не значит, что старые писцы ничего не различали и все сливали в безразличную массу. У них были свои способы расчленения — это киноварь. Где мы сделали бы абзац, там старый писец начинает слово с красной буквы. Летописец излагает свои известия по годам. В современных печатных изданиях летописи каждый год начинается с новой строки; а в рукописях он пишется в строку, но буква "В" в первом слове "В лето" — красная. Для большей ясности и первая буква начинающегося изложения — тоже красная. Летопись, кроме расчленения по годам, допускает и другое расчленение по предметам. При изложении текущих событий года могут встретиться выдающиеся события, нуждающиеся в особом выделении. Летописец пишет и их в строку, но с красной буквы, а иногда, для большей ясности, выписывает киноварью и несколько первых слов, например: Убиение Бориса и Глеба, Начало княжения Святослава и пр. То же самое наблюдаем в кормчих и Мерилах праведных. Там соединены в одном месте совершенно различные памятники. Все они обыкновенно пишутся в ту же строку, но расчленяются киноварными буквами, а иногда и целыми речениями. Случается, что красные буквы и заголовки приходятся с новой строки: они пишутся в этих случаях не с отступлением вправо, как это делаем мы, а влево; таким образом, красная буква выступает влево из ровного ряда черных — левой стороны страницы. Правая же сторона страницы заканчивается неровно, здесь строки то длиннее, то короче. Страница рукописной книги имеет, следовательно, совсем другой вид, чем страница печатной.

Делать расчленения при помощи киновари не так легко, как расчленять абзацами. Для этого надо положить перо, которым писал, взять другое и погрузить его не в чернила, а в киноварь; а потом опять переменить перо и погрузить его не в киноварь, а в чернила. Это весьма сложная операция и требует особого внимания; иначе легко можно перемешать киноварь с чернилами. Вот почему писцы для киноварных букв оставляли место и заполняли его после, а иногда и забывали заполнить. Мы имеем список Правды без буквы П, — написано "равда", но место для "П" оставлено. Наряду с книгами, богато украшенными киноварью, есть книги, в которых красные буквы встречаются редко. Это то же, что наши книги без абзацев. Читателю предоставляется разбираться, как ему угодно. — Забота о сохранении места также не у всех писцов одинакова. Рязанская кормчая написана в два столбца и довольно разгонисто. Новые статьи начинаются иногда с новой строки, хотя было место и на предшествующей. Наоборот, Кормчая 1516 г. из библиотеки гр. Толстого написана очень тесно. Недописанных строк совсем нет. Красные заголовки всегда пишутся в строку.

Такими красными буквами различены в летописи и два списка Татищевской Правды. Особенно яркое различие сделано в Академическом списке летописи. Первая Правда идет здесь в строку после приписываемого Ярославу обращения к новгородцам: "По сей грамоте ходите; яко же списах вам, тако же держите", но отделена от них красной буквой и особым знаком. В конце этой Правды такой же знак*. Вторая Правда начинается не только с красной буквы, но и с новой строки, хотя в предшествующей оставалось довольно места для написания слова "Правда". Но и этим ясным расчленением летописец не удовольствовался. На левом поле бумаги против начала первой Правды он написал "зри", такое же "зри" стоит и против начала второй Правды. Летописец, значит, хорошо понимал, что он вносит в летопись. Он вносит в нее два совершенно различных памятника. Первый он приписывает Ярославу, второй был уже раньше, в попавшем в его руки документе, приписан его сыновьям. Летописец заметил это, а потому и нашел нужным второй документ отличить не только красной буквой, но новой строкой и особой припиской на стороне. Этот второй документ не относится к тому году, под который он занес первый, и он сделал новое совершенно необычное расчленение, чтобы читатель обратил особое внимание на этот необычный в летописях документ и не смешал двух Правд**.

______________________

* Он состоит из трех точек . :, за которыми следует изображение, похожее на цифру 4.
** Первые 60 стр. летописи писаны одной рукой, с оборота 60 стр. начинается другая. На этих первых страницах заметка на поле "зри" встречается еще два раза: на 36-й против начала перечисления русских митрополитов и на 38-й против начала рассказа об убиении Бориса и Глеба. В дальнейшем изложении событий такой заметки более нигде не встречается. — Иначе объясняет это "зри" Калачов. "Без сомнения, — говорит он, — это "зри" указывает на сходство относительно содержания следующих за каждым из них статей между собой". Это очень сомнительно: между следующими за "зри" статьями больше различия, чем сходства. Первые статьи второй Правды, против которых поставлено "зри", не повторяют, а дополняют статьи первой Правды.

______________________

Сличение Новгородских летописей типа московского Синодального списка дает возможность документально решить вопрос и о подлинности относящегося до Ярослава известия: "И дав им (новгородцам, помогавшим князю в войне со Святополком) Правду и устав списав, тако рекши им: по сей грамоте ходите; яко же списав вам, такоже держите". Мы имеем несколько копий этого типа летописи. Древнейшая и ближайшая ко времени написания оригинала есть московская Синодальная. Известия, относящиеся к годам с 1016 по 1200-й, по заявлению издателя, написаны почерком начала XIII в. В этом древнейшем списке приведенных слов нет, а также нет в нем и Русской Правды. Надо думать, что ни того, ни другого не было и в оригинале. Следующие по времени списки сохранились от середины XV в. (Археографической комиссии) и от второй его половины (Академический). В них есть и Русская Правда, и известие о том, когда и при каких обстоятельствах дана она новгородцам. Так как эти два очень близкие по времени списка различаются тем, что в позднейшем есть многозначащее слово "зри", а в более раннем нет, то надо думать, что эти списки не произошли один от другого и что Русская Правда впервые занесена в летопись не в один из этих списков, а несколько ранее. Предостережение "зри", конечно, поставил не переписчик, а тот писец, который внес впервые в летопись этот новый материал; обогащая летопись необычным материалом, он и нашел нужным обратить на него особое внимание читателя. Это случилось, следовательно, не ранее середины XIII в. и не позднее начала XV. Итак, первая редакция Правды могла быть составлена еще при Ярославе, ходила по рукам не менее двухсот лет, а, может быть, и значительно больше, прежде чем нашла себе вечный приют в Новгородской летописи. В руки летописца попал документ, в котором не значилось никакого имени князя, это была "Правда Русская" и ничего более. Вместе с этой Русской Правдой в его руки попала и другая Правда, в которой было написано, что она дана Русской земле, когда совокупились сыновья Ярослава. Летописцу надо было занести в свою летопись обе Правды. Куда же? Мог он в середине XIII в. знать, что сказал Ярослав в 1016 г. новгородцам? Конечно, нет. В летописи, которую он переписывал, этих слов не было. Но вторую Правду дали сыновья Ярослава, это написано в самой Правде; отсюда легко было заключить, что первую дал их отец. Так возникла легенда о Ярославовой Правде. Ей поверил даже такой тонкий и проницательный критик древних памятников, каким был Шлёцер. Это понятно: он не видал Синодального списка летописи и мог думать, что известие о даровании Правды новгородцам принадлежит оригиналу летописи.

Итак, открытый Татищевым список дает две разных редакции Правды: древнейшую, которая не упоминает ни об одном князе, и вторую по ней, которая говорит о сыновьях Ярослава. — В настоящее время все видят в этих двух Правдах одну; но так было не всегда. Первый издатель Правды, знаменитый Шлёцер, так много сделавший для объяснения начальной летописи, посмотрел на дело иначе. В Татищевском списке он увидал не одну, а две Правды, и в этом виде напечатал их в 1767 г., приписав первую Ярославу, а вторую сыну его Изяславу. Такая точка зрения совершенно соответствовала и самому содержанию памятника. Первая его половина сохранила черты гораздо более глубокой древности, чем вторая. Взгляд Шлёцера проводит и Эверс в своем превосходном труде о древнейшем русском праве (1826). Он различает там Ярославову Правду в ее первоначальном виде от Правды сыновей Ярослава, которая составляет, по его мнению, второй по времени памятник нашего законодательства. Характеристику нашего древнейшего права он делает на основании только одной первой Правды. На этой точке зрения стоит и Рейц, давший нам первый опыт истории русских государственных и гражданских законов (1829).

Третью редакцию Правды составят списки Синодальный, Троицкий*, Пушкинский и им подобные; четвертую — список кн. Оболенского и ему подобные.

______________________

* Пользуюсь случаем исправить опечатку моего издания Правды. На с. 8 в заглавии надо читать: конца XIV в., а не XV.

______________________

Эти четыре редакции, или фамилии, существенно между собой различаются по времени составления, содержанию, объему и т.д.

Сперва о времени возникновения разных редакций.

Первая фамилия Правды не содержит в себе никакого указания на князя, при котором была составлена. В заголовке следующей за ней, второй, говорится, что эта вторая редакция была составлена при сыновьях Ярослава. Отсюда можно заключить, что первая старее. На эту мысль наводит и ее содержание: оно более архаическое, чем другие фамилии. В этой первой редакции есть пять статей (1,2, 6, 7, 10), в которых речь идет о мести, и княжие мужи не выделены еще от мужей вообще; в Правде третьей редакции о мести говорится только в двух статьях (1 и 2), где появляются уже и княжие мужи. Первая редакция Правды вместо "кун" употребляет слово "скот" и, таким образом, дает указание на обращение скота в смысле меновой единицы (20); это древнейший порядок вещей; Правда третьей редакции вместо скота говорит уже о кунах (59). Наконец, в этой древнейшей Правде есть статья (23), которая Правдой третьей редакции приписывается Ярославу (88). Итак, Правда первой фамилии содержит в себе более глубокие следы древнейшего права всех народов, а так как в ней есть статья, принадлежащая Ярославу, то можно думать, что она была составлена в его время или скоро по его смерти.

Вторая редакция Правды была составлена при сыновьях Ярослава. Но указной деятельности этих князей принадлежат не все ее статьи, а не более четырех первых. Пятая статья передает судебное постановление, произнесенное одним из сыновей Ярослава Изяславом; двадцать четвертая же статья содержит в себе постановление, сделанное еще самим Ярославом. Мы имеем возможность определить, к какому времени относится совокупная указная деятельность сыновей Ярослава. Ярослав умер в 1054 г., и с этого времени началось княжение его сыновей в назначенных им отцом уделах; а в 1073 г. Изяслав был уже изгнан из Киева братьями Святославом и Всеволодом. Следовательно, статьи, принадлежащие указной деятельности всех трех князей, и 5-я возникли между 1054 и 1073 гг. Весь памятник мог быть составлен не позднее последней четверти XI в., когда еще были в действии распоряжения Ярослава. Статья 24-я, говорящая о вирах Ярослава, заканчивается так: "То ти урок Ярославль". Ярославовы виры приводит и третья редакция, но не как действующее право, а как прежде действовавшее. Их перечислению она предпосылает такое замечание: "А се покони вирнии были при Ярославе".

По объему эти две редакции самые краткие. Каждая из них составляет менее 1/6 Правды третьей редакции.

Списки Правды двух первых редакций находятся в Новгородской летописи. Они дошли до нас в очень небольшом числе: Калачов насчитывает только 5 таких списков. По объему они самые краткие; по содержанию совершенно между собой различны и имеют только одну общую статью: 4-я ст. древнейшей фамилии перешла в 11-ю второй. — В отдельных списках первой редакции есть важное различие в ст. 22-й; во второй редакции такое же различие в ст. 5-й, а ст. 20-я находится не во всех списках. Этим и исчерпываются существенные различия в содержании отдельных списков.

Место составления Правды двух древнейших редакций определяется их названием: это Русская Правда, или Правда Русской земли. Так называлась в это время Киевская волость. Обе редакции составлены в Киеве.

Третья Правда по времени составления моложе Правды второй редакции. В начале ее находим указание на второй съезд сыновей Ярослава Мудрого, состоявшийся после первого, о котором была речь во второй редакции Правды. В четвертой статье читаем: "По Ярославе же паки совкупившеся сынове его" и т.д. Для этих двух съездов, как мы уже знаем, можно отвести небольшой промежуток времени в 20 лет. Второй съезд мог произойти не позднее 1073 г. Начавшись во второй половине XI в., накопление материалов, вошедших в состав этого памятника, продолжалось довольно долго. В середине помещен устав о процентах Владимира Мономаха, который был составлен "по Святополце", т.е. после смерти Святополка. Если время составления Мономахом устава о процентах редактор обозначает временем смерти кн. Святополка, то, надо думать, смерть эта была у всех еще в памяти, а потому время этой записи надо отнести ко второму десятилетию (Святополк t 1112) XII в. Вот и все данные, которые мы имеем для определения времени накопления материалов для списков этой фамилии.

Статья 4-я, говорящая о втором, по смерти Ярослава, съезде его сыновей, и 65-я, определяющая время составления устава Владимира Мономаха о процентах — смертью князя Святополка, наводят на мысль, что составители этих статей были современниками упоминаемых в них событий. Возникает вопрос: это разные лица или одно и то же? Одинаковое определение времени события смертью князя предшественника в 4-й и в 65-й статье дает основание думать, что обе статьи написаны одной рукой. Но возможно ли это допустить? Крайний срок, когда мог состояться второй съезд Ярославичей, будет 1072 — 1073-й г г.; первый год, когда, по смерти Святополка, Владимир мог составить свой устав о процентах, будет 1113-й. Оба события, на которые ссылается Правда, разделены промежутком времени в 40 лет. Это такое время, которое легко может обнимать память одного человека. Если составителю Правды в 1073 г. было 25 лет, в 1113 ему было только 65; он мог быть свидетелем обоих событий и сам записать свои воспоминания. Не представляется, таким образом, ни малейшей несообразности приписывать составление Пространной Правды труду одного и того же человека. Нет, однако, необходимости думать, что он работал над ней в течение всей своей жизни, с 25 лет и до глубокой старости. Гораздо вероятнее допустить, что он приступил к своему труду уже в почтенном возрасте, после смерти Святополка. Он захотел пополнить старые Правды умудренный опытностью многих лет. В этом труде ему не раз приходилось обращаться к событиям своей молодости. Статья 4-я — не единственный пример таких воспоминаний. Воспоминание о старине находим и в статье 88-й. Автор воспроизводит в ней 22-ю статью первой редакции о последствиях удара, нанесенного холопом свободному мужу, но дополняет ее замечанием, что убийство холопа, о котором говорит статья, установлено Ярославом, а сыновьями его оно было отменено. Да и весь конец Пространной Правды никак нельзя рассматривать как новое право, возникшее в XII в. Мы находим, например, там статью о том, что сестры при братьях — не наследницы. Это, конечно, исконный народный обычай. Таковы же и многие правила о рабах, помещенные в самом конце Правды. Статьи о наследстве, заимствованные из Эклоги, тоже не новость XII в.; византийское право сделалось предметом заимствования с Владимира св., и занесенная в Правду практика есть, конечно, практика XI в.

Составление Пространной Правды должно быть отнесено к самому началу XII в.; новый же материал, в нее вошедший, за небольшими исключениями, никак не моложе XI в. В 20 — 30-х годах XII в. оригинал Правды мог уже поступить в оборот и сделаться предметом списывания.

Свидетель смерти киевского князя Святополка, хорошо знающий участников второго съезда сыновей Ярослава и совещания Мономаха в Берестове, жил, надо думать, в Киеве, где и составил свою Правду. Третья редакция Правды также должна принадлежать матери городов русских, как и две более древних.

Эта третья Правда дошла к нам в очень многих списках. Калачову было известно более 40. Они находятся в кормчих, в Мерилах Праведных и подобных им сборниках и в позднейших новгородских летописях. Важных различий между отдельными списками немного. К более крупным можно отнести варианты, встречающиеся в статьях: 16, 36, 67, 84, 105, 115, 119, 121, 122, 152. Все остальные суть описки переписчиков. Некоторые списки имеют лишние против других статьи, но число лишних статей невелико и не дает повода предполагать особую редакцию. Это дополнения к той же основной редакции. Так же несущественны и перемены в последовательности статей. Это небольшие перестановки, объясняемые невниманием переписчика*.

______________________

* Только в Синодальном списке эти перестановки достигают значительного размера. Они начинаются после 49 статьи (по Троицкому сп. в издании Калачова) и обнимают собой целые ряды их до 102-й, с которой восстанавливается общий порядок с другими списками. Но и эти отступления надо относить к невниманию переписчика, а не к наличности памятника особой редакции. Переписчик Синодального списка имел под руками оригинал совершенно того же типа, как и тот, с которого списан Троицкий список, но перепутал последовательность статей. Что первоначальная последовательность статей искажена в Синодальном списке, а не в других, это следует из того, что последовательность Синодального списка составляет его особенность и нигде не повторяется. Наоборот, последовательность Троицкого списка повторяется во всех списках этой обширной фамилии с небольшими лишь иногда отступлениями. Это и дает право последовательность Синодального списка считать искажением первоначального порядка.

______________________

Самое большое различие в содержании представляет Карамзинский и однородные с ним списки. После ст. 64 там помещено 17 статей, представляющих расчет прибыли, которая должна получиться по истечении известного числа лет от данного количества самок известного рода скота. Например: "А от 20 овец и от двою приплода на 12 лет 90.000 овец, и 100 овец, и 12 овец, а баранов 90.000, и 100, и 12 баранов, а всего баранов и овец на 12 лет 180.000 и 200 и 23. А овца метана по 6 ногах, а баран по 10 резан. А за то за все коунами 40.000 гривен и 5.000 гривен и 50 гривен и 5 гривен и 40 резан. А на тех овцах и на баранах роун 300.000 и 60.000 и 400 и 40 и 6 роун; а на тех роунех коунами 7.000 гривен и 200 гривен и 8 гривен и 40 резан и 6 резан. А роуно чтено по резане". Оканчивается эта вставка статьей "О сиротьем вырядке" такого содержания: "А жонка с дочерью, тем страда на 12 лет по гривне на лето, 20 гривен и 4 гривны кунами". Статьи эти, представляя какой-то хозяйственный расчет, практическое значение которого совершенно ускользает от нашего понимания, не имеют ни малейшего отношения к праву, а потому и не подлежали бы включению в Русскую Правду. Переписчик, вставивший их в Русскую Правду, очевидно, не знал, что делал. Вставка эта находится в списках не старее XV в. и отсутствует в более древних. Она важна для нас в том отношении, что свидетельствует о возможности вставок в середине памятника после того, как редакция его уже установилась.

Вставку о хозяйственном расчете приплода скота, переходящую в расчет прибыли сеяной ржи, овса и сена, я не отношу к содержанию Русской Правды. Но так поступают не все исследователи. Пример старого переписчика нашел подражателей и среди новых ученых. Калачов относит статьи о приплоде к понятиям гражданского права. Печатая их в своем систематическом издании Правды, он предпосылает им такое толкование: "К договору найма должно также отнести целый ряд статей, который указывает на отдачу хозяином в чужие руки земли, хлеба, скота и пчел на 12 или 9 лет, с вычислением приплода или прибытка, происходящего от них по истечении определенного времени". Итак, это правила найма земли, скота и т.д. Едва ли нужно доказывать, что эти статьи не имеют ни малейшего отношения к договору найма. Вычисленная же прибыль совершенно фантастична.

Возникает вопрос об отношении списков третьей фамилии к двум первым. Списки третьей фамилии составляют самостоятельную редакцию. Есть основание думать, что составитель оригинала этой фамилии имел перед собой оба древние списка. На это наводит ст. 4: "По Ярославе же паки совкупившеся сынове его" и т.д. Какой новый съезд сыновей Ярослава имеет здесь в виду составитель Правды? Он говорит о съезде трех старших сыновей Ярослава с целью определения порядка суда. О таком же съезде идет речь и во второй Правде. Надо думать, что составитель списков третьей фамилии знал это, а потому свой съезд и называет вторым съездом. В ст. 12-й он перечисляет "покон вирный", о котором речь идет и в 24-й ст. второй Правды. Там, в конце статьи, сказано, что эти сборы определены Ярославом. Можно думать, что составитель 12-й ст. читал это, а потому своему перечислению тех же сборов предпослал такое замечание:

"А се покони вирнии были при Ярославе". Он воспроизводит здесь статью более древней Правды и только.

Но он не только списывает, он совершает акт умственной работы, дополняя правила древнейшей Правды новыми более поздней редакции, второй. Свою 1-ю ст. он берет из древнейшей (1-я же), 2-ю — из более поздней (1-я и 4-я), а 3-ю опять из древнейшей (3-я же), и, таким образом, дополняет в подлежащем месте древнейшую Правду новым постановлением сыновей Ярослава.

С внешней стороны списки этой Правды тем отличаются от списков Правды древнейшей, что имеют в середине заголовки, написанные то в строку, то отдельной строкой. Сама Правда в целом также имеет особый заголовок, который пишется над текстом. Заголовки эти различны. В Синодальном и Троицком списках: "Соуд Ярославль Владимирица", в Карамзинском: "Оустав великого князя Ярослава Владимерича о суде. Соуд о душегубстве" и т.д. За этим заголовком, но уже в строку, идет другой: "Правда роусьская".

Заголовки, которые встречаются в середине памятника, не имеют ничего общего с заголовками, которые делаются в наше время. В наше время наличность заголовка обусловливается разделением законодательного материала на отделы. Не то в эпоху составления Правды. Законодательный материал того времени вовсе не систематизировался и не сводился в отделы по различию содержания. То, что идет за заголовком, не есть особый отдел, соответствующий заголовку. Заголовку соответствуют, нередко, только несколько первых строк, а затем речь идет о предметах другого содержания. Например, перед ст. 108 стоит заголовок "О гумне"; но только три первых строки относятся к этому заголовку. В конце же третьей строки речь идет о повреждении скота, а затем с новой строки, но без нового заголовка, помещена процессуальная статья о послухах, которая без красной строки переходит в перечисление пошлин с железного. За заголовком "О гумне" и следующими за ним статьями разного содержания следует заголовок "О жене", но и к нему относятся только две строки; а в следующих речь идет уже о последствиях убийства холопа и раба. Заголовки Русской Правды представляют, таким образом, нечто совершенно случайное и относятся к одной следующей статье, а не к отделу. Составитель Правды то делает заголовок, то нет. Когда делает, то, обыкновенно, обращает в заголовок первые слова следующей статьи. Например, 21-я ст. начинается так: "А иже свержет виру" и т.д. Перед ней заголовок: "Аже свержет виру"; 7-я "Аже закуп бежит от господы", перед ней заголовок: "Аже закуп бежит". Иногда заголовок выражает некоторое обобщение мысли первой строки следующей за ним статьи. Например, статья 68-я начинается так: "Аже кто многим должен будет" и т.д., а заголовок: "О долзе".

Возникает вопрос, как возникли эти заголовки: до составления текста, вместе с ним или после? Из трех возможных предположений можно допустить только последнее. Чтобы сделать такие заголовки, примеры которых я только что привел, надо иметь перед собой уже готовые статьи.

Заголовки, представляющие обобщение, свидетельствуют о большей работе мысли списателя, чем те, в которых находим простое повторение первых слов следующей за ними статьи. Список, в котором заголовки обобщены, надо считать по написанию позднейшим. Сперва, конечно, в заглавие обращали подлинные слова статьи, а при дальнейшем переписывании стали вдумываться в это повторение первых слов и заменять его обобщением.

Калачов, рассматривая подлинные рукописи Правды, заметил, что в некоторых кормчих эта Правда составляет не одну главу, а две, т.е. является не в виде одного памятника, а двух. Вторая глава начинается уставом князя Владимира Всеволодовича о процентах. Начало этой второй главы украшается киноварью, а иногда переносится на следующую страницу с оставлением пробела на странице предшествующей. Это наводит его на мысль, что "вторая половина Русской Правды (с устава Владимира) могла быть присоединена к первой не во время составления ее первоначального текста, а гораздо позже, и что обе они сами по себе составляли сперва нечто друг от друга отдельное". Твердых основ предположение это не имеет. Разделение на две главы свидетельствует только о том, что лица, вносившие Правду в кормчую, были знакомы с византийскими юридическими памятниками, которые делились на главы. Они и применили это разделение к Правде. В конце второй главы в некоторых списках написано: "До еде слово о Правде Русской". Итак, и эти переписчики считали обе главы Правды одним памятником. Правда в списке Карамзинском оканчивается так: "По си место Соудебник Ярославль", т.е. не два отдельных памятника, а один.

Думать, что первоначально возникла не одна Пространная Правда, а два разных памятника и под разными заглавиями, не допускает и самое содержание Правды. Во второй ее половине, следующей за уставом Владимира, мы встречаем целый ряд статей, которые входили уже в древнейшую Правду XI в. Трудно объяснить, почему потом их понадобилось внести в устав Владимира, а не в Русскую Правду, которая существовала ранее этого устава. Заголовок "Устав Владимира", как все заголовки более позднего происхождения, чем следующая за ним статья, и относится-то он только к этой одной статье. Выделение Устава Владимира есть дело списателей кормчих, а не первоначального составителя Правды.

До какой степени переписчики искажали первоначальный текст списываемого памятника, видно из Кормчей, хранящейся в библиотеке московского Успенского собора под № 173, письма конца XVI в. (Калачов. 63). Русская Правда разделена там на две главы по двум отделам, о которых говорит Калачов. Но впереди помещена вторая глава под заглавием "Устав великого князя Владимира", а потом уже первая, Суд Ярослава, Правда Русская. Почему? Перед этим уставом в кормчей написан церковный устав Св. Владимира. Переписчик, надо полагать, был человек к своему делу внимательный и перечитывал прежде то, что потом переписывал. Списав церковный устав Св. Владимира, он стал читать далее. Прочел главу I "Суд Ярославль Владимирович", затем главу II "Устав великаго князя Владимира" и нашел неправильность расстановки памятников. Великого князя Владимира он принял за Владимира Святого, давшего церковный устав, который он только что переписал. Ясно, этот другой устав Владимира надо поместить вслед за первым; а суд Ярослава надо поместить после, так как Ярослав княжил после Владимира. Никакой нет даже надобности соединять их вместе, вот почему за уставом Владимира (т.е. второй главой Русской Правды) он поместил несколько статей другого содержания, а потом уже принялся переписывать Суд Ярослава, т.е. первую главу Русской Правды. Таким образом, из Русской Правды получилось два совершенно отдельных памятника. А причина в том, что один переписчик, знакомый с порядком деления на главы юридических памятников Византии, перед уставом Владимира о процентах поставил: II глава. Следующий переписчик украсил это надписание киноварью; а совершенно добросовестный и внимательный к своему делу переписчик Успенской кормчей сделал из этого устава совершенно отдельный памятник*.

______________________

* Такого рода работа над Русской Правдой продолжается и в наши дни в изданиях Археографической комиссии. Почтенный издатель Новгородской летописи по Синодальному харатейному списку имел под руками и список, принадлежащий Археографической комиссии. В этом списке кроме летописи был еще целый ряд статей разнообразного содержания и между ними — Русская Правда. Списком летописи издатель воспользовался для пополнения харатейного списка; добавочные же статьи напечатал в конце тома в виде особого приложения. Он напечатал эти добавочные статьи в том порядке, как они находились в рукописи, и с теми заглавиями, какие там были, прибавив от себя нумерацию этих статей по рукописным заголовкам. Устав великого князя Ярослава, имеющий и второе заглавие "Правда Русская", оказался под № XVII, а "Устав Владимира Всеволодовича", т.е. та же Русская Правда, под № XVIII. К этому последнему номеру почтенный редактор припечатал весь Судебник царя Константина по той причине, что в оригинале ему недоставало начала и особого заголовка. Таким образом получились в печати два совершенно новых памятника: под № XVII — Русская Правда Ярослава, оканчивающаяся 64-й статьей, под № XVIII — устав Владимира Всеволодовича, включающий в себя статьи Русской Правды с 65-й до конца и весь Судебник царя Константина. Полагаем, что такое издание может привести в некоторое затруднение неопытного читателя.

______________________

По объему Правда III редакции более чем в шесть раз превосходит каждую из более древних, тем не менее не все их содержание вошло в нее. Из древнейшей Правды не вошло две статьи (6 и 10), из второй — три (5, 20, 23); да и те, которые вошли, иногда вошли не целиком, а с опущением некоторых частей. Составитель третьей Правды выбирал. Особенно любопытен в этом отношении пропуск 6-й и 10-й статей древнейшей Правды. По ст. 6-й допускается месть за кровавые раны. Правда третьей редакции за такие раны полагает денежное вознаграждение (31-я ст.) и о мести не говорит. Надо думать, что составитель заметил это и опустил 6-ю ст. во избежание противоречия. То же сделал он и со ст. 10-й, дозволяющей детям "смирять" того, кто нанес отцу их такое повреждение ноги, что тот стал хромать. "Смирять" — значит, в данном случае, бить; а при бое можно и убить. Это будет тоже месть. Составитель не механически списывал, а производил умственную работу.

Статьи второй редакции, 5-я и 20-я, находятся не во всех ее списках, а потому и могли быть ему неизвестны. 23-я статья, тоже не вошедшая в третью редакцию, говорит о разных сборах в пользу органов суда. В его время эти сборы могли измениться.

Четвертую фамилию Правды составляют списки, по объему средние, по времени составления — самые поздние. Образцом их может служить список князя Оболенского, напечатанный в первый раз у Калачова в издании Русской Правды 1847 г. Он взят из Кормчей письма второй половины XVIII в. и носит такой заголовок: "Суд Ярославль Владимерича указ", за которым следует, как и во всех списках: "Правда Русская".

Нельзя не пожалеть, что издания Новгородских летописей 1879 и 1888 г г. вышли без оглавлений. Хорошо составленное оглавление вовсе не лишняя вещь. Если бы почтенный творец двух новых уставов приступил к составлению оглавления, он, может быть, усмотрел бы, что он в самом деле напечатал.

В этой редакции Правды есть только одна новая статья (16-я), не встречающаяся уже в рассмотренных. Четвертая фамилия предоставляет извлечение из более старых списков с изменениями и большими пропусками. Этим определяется и время составления этой редакции: это позднейшая редакция. Этот вывод подтверждается и относительной новизной некоторых изменений старых статей и тем обстоятельством, что в этой Правде не упоминается имени ни одного князя. Составитель этой редакции имел перед собой старые редакции, из которых и брал материал для своего труда; в них упоминается: Ярослав, его сыновья и Владимир Мономах; ни одно из этих имен не перешло в его список. Это, кажется мне, указывает на то, что ни с одним из этих имен не соединялось у него никакого определенного представления. Эти имена ничего ему не говорили. Вот почему надо думать, что эта редакция могла возникнуть в XIII в. и никак не ранее конца XII.

Списки четвертой редакции находятся в кормчих. Калачову известны только два таких списка.

Скажу несколько слов об отношении редактора этой Правды к тому материалу, который у него был под руками. Он пользовался первой и третьей редакцией. Первые три статьи по содержанию и последовательности соответствуют трем первым статьям списков первой фамилии, но изменены. Все остальное взято из списков третьей фамилии с сохранением последовательности, но с изменениями и большими пропусками. Эти пропуски не случайны, они обнимают целые отделы, а потому представляют большой интерес, возбуждая вопрос о причине пропуска. На вопрос этот можно отвечать только гадательно и то не всегда. В некоторых случаях мы, кажется, имеем дело с составителем, который опускал все архаическое, потерявшее для него значение и смысл.

Как и все его предшественники, он начинает Правду со статьи, допускающей месть и замену ее выкупом. Первая статья первой редакции знает один выкуп — 40 гривен, вторая и третья статья третьей редакции, по различию убитых, упоминает выкуп в 40 и 80 гривен. Весьма вероятно, что практика, применяясь к бесконечному различию лиц, знала и другие размеры выкупов. Это и выражает составитель сокращенной Правды. Сказав, что за голову берут 80 гривен, он прибавляет: "Любо разсудити по мужи смотря". Кроме статей, говорящих о размерах виры, в Пространной Правде есть ряд статей, озаглавленных "О княжи мужи", в которых определяется плата за убийство разных лиц. Сказав в первой статье, что плата берется "по мужи смотря", редактор четвертой Правды нашел последовательным выпустить это детальное перечисление плат как излишнее.

Затем он выпустил все статьи, в которых идет речь об испытании железом, статьи о процентах, статью, не допускающую раба к свидетельству, статьи об огнищанине и смерде, статью "О заднице смерда", статью об уроках городнику и мостнику и все статьи о судебных пошлинах.

Можно допустить, что статьи эти, за последовавшим изменением нашего права, представляли для составителя совершенно непонятный материал, а потому и были им опущены.

Но такой же остракизм постиг статьи о закупе, статью о наследстве после смерти мужа, статьи о наследстве после смерти матери и, наконец, статью о подсудности князю споров о наследстве. Трудно думать, чтобы статьи о личном найме (озаглавлены в Правде — "О закупе"), не заключающие в себе ничего архаического, не имели уже практического значения в период составления третьей редакции; что касается статей о наследстве после смерти супругов, то отголосок статей Правды раздается еще в наказах депутатов Екатерининской комиссии. Точно так же не подлежит сомнению и проходящее через всю нашу историю право князя производить суд в делах по наследству. Опущение этих статей составляет загадку. Предположение, что мы здесь имеем дело не с сокращением Пространной Правды, а с более древней ее редакцией, в которую еще не были внесены статьи, считаемые нами выпущенными, — недопустимо потому, что статья 2-я этой редакции, несомненно, имеет более поздний характер, чем редакция той же статьи в списках первой и третьей фамилий.

Перехожу к вопросу о делении Правды на статьи. Оно встречается и в рукописях, но не во всех списках. Правда двух древнейших редакций на статьи не делится. Деление встречается только в списках Пространной Правды, но не во всех в одинаковой мере. Производится оно написанием киноварью первой буквы новой статьи. Всего более таких статей, начинающихся с красной буквы, я заметил в Троицком списке, их там 53. Некоторые статьи совершенно совпадают со статьями Калачовского деления. Первые пять статей Калачова и в Троицком списке отмечены киноварью; 6-я слита с 5-й; но 7-я и 8-я опять, как и у Калачова, разные статьи и т.д. Можно думать, что эти первые опыты деления Правды на статьи возникли под влиянием памятников греческого законодательства. Непосредственно перед Правдой в Мериле Праведном помещены грани Градского закона (конец вырван). Грани разделены на статьи, и каждая начинается с красной буквы. То же писец сделал и с Русской Правдой, только нумерацию не проставил. Ввиду того, что две древнейшие редакции на статьи не делятся, трудно думать, чтобы и оригинал Пространной Правды был разделен на статьи. Это, по всей вероятности, дело переписчиков, хорошо знакомых с внешним видом памятником византийского законодательства. Для деления Правды на статьи самим составителем требовались с его стороны гораздо большая обработка отдельных статей и округление их содержания; он не нашел даже нужным свести в одно место предметы однородные. При таком способе писания ему и в голову не могла придти мысль о делении его заметок на статьи. Рукописное деление, различное в разных списках и, конечно, не принадлежащее оригиналу, для нас не имеет большого значения.

Но нужно ли делить Правду на статьи, если в оригинале этого деления не было? Думаем, что в издании, имеющем своей задачей выяснить юридическое содержание Правды, это необходимо. Составителям Правды пришла гениальная мысль собрать нормы действовавшего в их время права. И они это сделали, но как? Они изложили знакомое им право не только без разделения на статьи, но даже без знаков препинания, которые мы считаем необходимыми для уразумения смысла написанного. В настоящее время и ученые люди собственные свои мысли излагают с такими "обмолвками и недомолвками", что бывает трудно разобрать, что они, собственно, думают. Составители Правды были в гораздо более трудном положении. Они излагали не собственные мысли, а народные обычаи, судебную практику, княжеские уставы. Уловить настоящий смысл всего этого — дело нелегкое, а изложить всем понятно — еще более трудное. Они писали для своих современников, многое считали хорошо известным, а потому многое и не договаривали. То, что они написали с неизбежными "обмолвками и недомолвками", дошло до нас в поздних копиях, искаженных переписчиками. В списках Правды встречаются повторения, пропуски и недописки, формулировка юридических мыслей оригинала не всегда ясна. К ней надо подходить со знанием особенностей древнего права. Такое знание может дать руководящую нить для соединения некоторых предложений в одно целое и для расчленения других, чтобы мысль оригинала выступила ясно. Мы уже видели, что потребность в делении Правды на статьи почувствовали еще писцы XIV в. С XVIII в., когда началась ученая обработка Правды, эта потребность значительно возрастает. В настоящее время мы имеем несколько опытов деления Правды на статьи. Древнейший принадлежит Татищеву. Его деление было принято Шлёцером и Эверсом. Следующий опыт был сделан Тобиным. Он не нашел последователей, хотя многое разделено у него очень хорошо и заслуживает быть удержанным. Последний — принадлежит Калачову и в настоящее время принят всеми новыми издателями. Деление необходимо как руководство к пониманию Правды.

Приступая к опыту нового деления, в котором я воспользуюсь всем хорошим, что есть в трудах моих предшественников, я вижу ясно все трудности предстоящего мне дела. Правильное деление Правды обусловливается правильным пониманием ее содержания. А такое понимание составляет задачу, может быть, еще не вполне разрешенную современной наукой.

Издание Правды с неправильным делением гораздо более вредно, чем издание без всякого деления. Особенно вредно соединение в одной статье таких норм, которые не имеют никакого отношения одна к другой. Такая статья толкуется исследователями как одно целое, а потому выводы получаются совершенно ложные. От такого толкования не ушел даже Неволин, этот осмотрительнейший исследователь, далекий от всяких фантастических увлечений и великий знаток памятников нашего древнего права. Так неотразимо действует на направление мыслей исследователя "статья" законодательного памятника! Менее опасно разделение одной мысли на две статьи, но и такого деления надо избегать...

Я буду держаться такого правила: каждая отдельная мысль должна быть выражена в особой статье; то, что говорится в ее развитие, может войти в ту же статью. В списках Правды нередко разные статьи соединяются союзами "а" и "но". Признаком единства статьи я буду считать не эти союзы, нередко стоящие не на месте, а действительное единство мысли. Следуя этому правилу, мне придется многие статьи ныне принятого деления разделить, а некоторые соединить.

Приведу несколько примеров, чтобы сделать ясными основания моих перемен.

У Калачова в списке Академическом напечатано:

"33. А иже межу переореть любо перетес, то за обиду 12 гривне.

34. А оже лодью украдеть, то за лодью платити 30 резан, а продажи 60 резан".

Тут разделены две статьи, которые надо соединить, потому что в 33-й ст. мысль не договорена. По второй Правде преступления ведут за собой частное вознаграждение и штраф в пользу князя; 33-я же статья говорит только о частном вознаграждении. Если мы соединим ее с последующей, продажа будет относиться и к нарушению межи, и мысль оригинала будет передана верно. На том же основании надо соединить в одну ст. 35, 36 и 37-ю того же списка и ст. 75, 76, 77 и 78-ю Троицкого списка по Калачовскому изданию.

У Татищева и Калачова в том же списке находим такую статью:

"9. Аще ли ринеть муж мужа любо от себе любо к собе: 3 гривне; а видока два выведеть, или будеть вараг или колбяг, то на роту".

Некоторые из наших ученых из этой статьи выводят заключение: "Личное оскорбление должно быть доказано посредством двух видоков (свидетелей), но для варяга или колбяга делается исключение, они могут доказывать присягою, по трудности найти послухов в чужой земле". Толкователь рассматривает эту статью как одно целое и в таком смысле и объясняет ее.

С объяснениями его, однако, очень трудно согласиться. Почему личное оскорбление доказывается только свидетелями? Если не было свидетелей, у нас обращались к другим доказательствам: к послухам, судам Божиим, присяге. Это общее правило: чтобы оно не действовало в личных оскорблениях, этого ниоткуда не видно. Так же трудно допустить и "исключение", сделанное в пользу варяга и колбяга. Насколько приведенное толкование расходится с нашей старинной практикой, видно из более подробной статьи о том же предмете некоторых списков Пространной Правды. Там читаем:

"Аще ли пхнеть муж мужа любо к себе любо от себя, любо по лицу ударит, или жердию ударит, а без знамения, а видока два выведут, то 3 гривны продажи".

"Оже будет варяг или колбяг, крещения не имея, а будет има бой, а видока не будет, ити има на роту по своей вере, а любо на жребии, а виноватый в продаже, во что и обложат".

Свидетели доказывают, если они есть: варяг и колбяг тоже могут обращаться к свидетельским показаниям; а если свидетелей нет, они доказывают наличность обиды присягой по своей, конечно, вере.

Та же мысль, но не так полно, выражена и в Правде четвертой редакции:

"Если кто кого пхнет или ударит, если будет боярин... или варяг, крещения не имея... аще видока не будет, ити им на жребий..."

Вышеприведенная 9-я ст. Калачовского издания дошла до нас в очень несовершенном виде. В ней речь идет сперва обо всем населении, потом о варягах и колбягах; но многое не договорено. Чтобы не вводить читателя в заблуждение, ее надо разделить на две статьи. В первой речь будет идти о последствиях толчков для всего населения, во второй о том, что варяги и колбяги допускаются тоже к присяге. Недоговоренность останется, но читатель не будет иметь лишнего побуждения рассматривать постановление второй статьи как исключение.

То, что первая статья соединена со второй союзом "а", не должно нас смущать. Союзы в Правде стоят иногда совсем не на месте. Вот совершенно ясное тому доказательство. В Калачовском издании Троицкого списка есть такая статья:

"94. Аче же и отчим приимет дети с задницею, то такоже есть ряд, а двор без дела отень всяк меншему сынови".

Первое предложение говорит об ответственности отчима в том случае, если бы он взял на себя права и обязанности опекуна; вторая — о правах младшего сына в порядке наследования без завещания. Оба предложения не имеют между собой никакой связи, они говорят о совершенно разных вещах и их не следовало бы соединять в одной статье, а между тем они связаны союзом "а". Такие неуместные союзы могли попасть в рукопись по невниманию переписчиков; а, может быть, эти союзы имели в старину несколько иное значение, чем то, какое мы им придаем.

В Калачовском издании Троицкого списка напечатана такая статья:

"15. Аще будет на кого поклепная вира, то же будеть послухов 7, то ти выведуть виру; паки ли варяг или кто ин, тогда; а по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене не ведают, ни знают его".

Здесь соединены три совершенно различных мысли, из которых средняя еще и не договорена. Уже Тобин выделил совершено правильно третье предложение в особую статью. Я иду далее и из второго предложения делаю также особую статью. Получается не полная статья, но она имеет неполный смысл и в Калачовском издании. Поставленная в середине и тем приведенная в связь с началом и концом статьи, которые и между собой-то не имеют никакой связи, она только затрудняет понимание предшествующего и последующего.

В целом мое деление дает более статей, чем общепринятое. Троицкий список в издании Калачова распадается на 115 ст., в моем, с 6 статьями, добавленными из других списков, на 159; Академический у Калачова — на 43, у меня — на 50; кн. Оболенского у Калачова — 55, у меня — 68. Для сопоставления статей Калачовского издания с моим к изданию приложена особая таблица.

В заключение этого отдела о различии фамилий Правды обращу внимание читателя на различие отдельных списков Правды третьей фамилии. Каждая фамилия предполагает один первоначальный оригинал, с которого делались позднейшие списки и, конечно, с переменами. Для следующих переписчиков оригиналами служили эти списки и т.д. Дошедшие до нас списки представляют работу не первоначальную, а копии позднейших переписчиков. Которая же из них ближе к оригиналу?

Для решения этого вопроса необходимо иметь под руками самые списки. К сожалению, их напечатано очень немного. Только относительно напечатанных уже списков можно представить некоторые по этому предмету соображения.

Сравнивая разные списки 3-й фамилии, мы должны придти к заключению, что все они идут от одного первоначального текста, но различаются от него описками в отдельных словах, пропусками, изменением последовательности статей и вставками. Описки и пропуски — суть случайные искажения первоначального оригинала; в списках этой редакции нет намеренных пропусков; все они произошли от невнимания переписчиков. Намеренные пропуски составляют характерную черту списков 4-й фамилии. Если заполнить эти ненамеренные пропуски, мы получим полный текст первоначального оригинала. То же надо сказать и об изменении последовательности статей. Вставок немного. Они, конечно, внесены с намерением пополнить Правду и свидетельствуют о позднейшей над ней работе.

Пропуски и вставки дают материал для суждения об относительной близости списков к первоначальному тексту. Древность рукописи не имеет в этом отношении решающего значения. Список, по письму более древний, может более удаляться от оригинала, чем список по письму более молодой.

Рассмотрим с этой точки зрения напечатанные списки.

В Троицком списке пропущено начало статьи 152-й. Совершенно такой же пропуск есть и в списке Чудовском*. Ясно, что оба эти списка списаны с одного оригинала, в котором уже была эта описка, или Чудовский списан с Троицкого, но не наоборот. Троицкий не мог быть списан с Чудовского (или его более древнего оригинала) потому, что в последнем есть искажение, не перешедшее в Троицкий. Статья 89-я Чудовского списка до конца не дописана, а прерывается заголовком следующей статьи: "О бороде", написанном в строку. За этим заголовком следует пропущенное окончание предшествующей статьи, а затем уже речь идет и о бороде. Итак, Троицкий список ближе к оригиналу, чем Чудовский.

______________________

* Этот список напечатан в исследованиях о Русской Правде Мрочек-Дроздовского П. М. Он находится в кормчей книге, писанной полууставом в конце XV в., как видно из послесловия. Русская Правда помещена здесь за статьями "О послушестве", а после нее написано "Слово Сирахово на немилостивые цари и князи".

______________________

Обе указанные описки Чудовского списка принадлежат еще Крестининскому* и Синодальному спискам. Но эти списки прибавили к ним и свои описки, нигде более не встречающиеся. Крестининский список, однако, лучше Синодального. У него к опискам Чудовского прибавился только пропуск конца 92-й статьи и начала 93-й, который очевиден и не может смутить исследователя. Синодальному же недостает трех статей — 18, 19 и 20-й, да, кроме того, перепутана последовательность очень многих статей. Так как порядок статей Синодального списка нигде более не повторяется и не может быть сведен к какому-либо определенному намерению, то и надо думать, что это вина рассеянности переписчика**.

______________________

* Крестининский список напечатан в т. III Продолжений к Древней Российской вивлиофике. Автор выписал его из кормчей, написанной "старинным хорошим уставным письмом". Ближе времени написания кормчей он не определяет. Эта кормчая была положена в церковь Благовещения в Сольвычегодске Семеном, Максимом и Никитой Строгановыми. По исследованию Тобина, это могло случиться только между 1590 и 1616 г г., но рукопись могла быть написана лет на сто ранее.
** Что отступление от порядка Троицкого списка есть результат рассеянности писца, а не сознательной мысли, это видно из следующего. До 65-й статьи Синодальный список следует порядку Троицкого; за 65-й в нем идет не 66-я, а 71-я и 72-я, за которой не 73-я, а 89-я. Статьи 65-я и предшествующие до 58-й говорят об обязательствах из договоров, о займе, поклаже, о размере процентов, 66-я и 67-я — о несостоятельности, 68, 69 и 70-я — о порядке уплаты долгов в случае конкуренции кредиторов. Все статьи с 58-й по 70-ю относятся, таким образом, к одному предмету. Синодальный список не только нарушает эту однородность юридической материи вставкой 71 и 72-й ст. о закупе, в которой речь идет о последствиях дозволенного и недозволенного ухода закупа от господина; но статьи с 66 по 70-ю отделяет от предшествующих вставкой 32-х статей (89 — 99, 115 — 125, 131 — 141), в которых речь идет совершенно о других предметах, не имеющих никакого отношения к обязательствам из договоров. О закупе Русская Правда говорит в пятнадцати статьях (71 — 86). Перемещая первую статью (71), Синодальный список и здесь только портит порядок Троицкого списка, так как после 71-й статьи перескакивает к 89 — 99-ым, которые ничего не имеют общего с закупом; к закупу же возвращается после ряда статей разнообразного содержания. Переписчик Синодального списка, или его оригинала, был чрезвычайно невнимательный человек.

______________________

Синодальный список, древнейший по рукописи, — не есть, следовательно, ближайший к первоначальному оригиналу. Ближе его Чудовский и Крестининский, а еще ближе Троицкий. Среди этих четырех списков оригинал Троицкого будет древнейший; с него списан оригинал Чудовского, но с новой ошибкой; с оригинала Чудовского списаны Крестининский и Синодальный и опять с новыми ошибками. Оригиналы, о которых мы говорим, до нас не дошли, дошли только позднейшие списки с них, содержащие, конечно, и новые против оригиналов описки.

Но могут быть списки еще более близкие к первоначальному тексту, чем Троицкий. Это — все те, в которых не будет не только что указанных пропусков, но и никаких других. К сожалению, таких списков мы не имеем. Все напечатанные списки имеют свои пропуски; между ними нет ни одного, о котором можно было бы сказать, что он стоит к первоначальному тексту ближе Троицкого. О лучшем из них можно только сказать, что он находится на той же ступени отдаления от оригинала, как и Троицкий.

Среди таких списков первое место принадлежит списку Археографической комиссии. Он не имеет ни одной из указанных нами описок, как и все те списки, о которых будет речь ниже; но у него есть свои описки. Ему недостает конца 10-й статьи, начала 11-й и 17-й; 16-я опущена целиком, попорчено начало 102-й, а в 106-й недостает лебедя и журавля; не говорим о более мелких описках, от которых не свободен ни один список. Но этот список имеет и выдающиеся достоинства. Он сохранил единственно правильное чтение статей 115, 119-й и 120-й, представляющих камень преткновения в толковании Правды и совершенно искаженных в четырех нами рассмотренных уже списках*. Список этот, далее, не имеет ни одной позднейшей вставки; последовательность статей соответствует последовательности большинства списков, за единственной перестановкой 139-й статьи на место 140-й и обратно.

______________________

* Статья 115 по Арх. сп.: "Аще убиеть кто жену, то темже судом судити, якоже и мужа. Аще будет виновата, то пол виры" и т.д. Статья 119: "Аще в боярьстей дружине, то за князя задниця не идет".

______________________

Ближайшим к нему является список Пушкинский. Он находится в более древней рукописи, чем Археографический, а потому и не мог быть с него списан; но он списан с общего им обоим оригинала. Это доказывается общим пропуском статьи 16-й, одинаковой опиской в начале статьи 17-й и совершенно одинаковой редакцией статей 115, 119 и 120-й. К этим общим признакам Пушкинский список присоединил свои особенности, из которых важнейшие: пропуск 139-й и конец 142-й статьи и две вставки новых статей: после 113-й "О коне" и 155-й — "О копьи". Последняя взята из Краткой редакции Правды, в другие списки Пространной редакции эта статья не вошла.

Эти два списка представляют вторую ветвь списков, пошедших от первоначального текста Правды. В их оригинале уже были встречающиеся в них описки, а потому они никоим образом не могут быть ближе Троицкого к первоначальному тексту. Пушкинский же список, хотя и находится в более древней рукописи, более удален от оригинала, чем Археографический, ибо имеет лишние против него вставки.

Третью ветвь представляют списки Карамзинский, Софийский, Беляевский*. Эти три списка тоже имеют общие им всем признаки, что позволяет думать, что и они пошли от одного оригинала. Общие признаки состоят в одинаковой редакции ст. 115-й, 119-й и 120-й** и в одинаковых вставках. Они имеют лишнюю статью после 23-й "О ссудных кунах", целый ряд лишних статей о прибыли скота и, наконец, три общих добавочных статьи в конце. Оригинал, от которого пошли эти списки, судя по редакции 115-й ст., родствен оригиналу списков второй ветви, но отступает от него в редакции ст. 119-й и 120-й. К опискам оригинала каждый список прибавил свои: Карамзинский пропустил 141-ю ст., Софийский — 140-ю, Белявский перенес на другое место шесть статей (115 — 120).

______________________

* Софийский список напечатан Строевым в редактированном им Софийском времяннике. Для этого издания он воспользовался двумя списками Русской Правды письма XVI в.; один взят из Воскресенской рукописи, другой из Толстовской. Русская Правда помещена под 1019 г. после описания победы Ярослава над Святополком. За ней следует Устав Ярослава "О мостех", а потом Судебник царя Константина.
Беляевский текст напечатан в исследованиях Мрочек-Дроздовского П.Н. со списка, найденного в рукописях Беляева И.Д. По описанию этих рукописей, сделанному Викторовым, это новый список, приготовленный покойным профессором для издания. Ни на нем, ни при нем не оказалось, однако, никаких заметок о том, откуда он списан. Таким образом, происхождение списка остается совершенно не известным; что же касается его текста, то, зная уважение и великую любовь, которые питал покойный ко всем остаткам старины, я могу утверждать, что список сделан с сохранением всех особенностей оригинала и без малейших изменений его или дополнений.
** Редакция ст. 83-й — общая со списками второй ветви, статья же 86-я читается так: "А иже в боярех или же в боярьстей дроужине, то за князя задница не идет".

______________________

Оригинал списков третьей ветви, ввиду искажения статей 119 — 120 и многочисленных вставок, надо считать более удалившимся от первоначального текста, чем оригинал списков второй ветви. А потому из всех до сего времени напечатанных списков наиболее близким к первоначальному тексту надо считать Троицкий и Археографический.

Из сказанного следует, что прежде чем Русская Правда была занесена на страницы одного из древнейших памятников нашей письменности, списки ее имели уже свою долгую историю и в Синодальную кормчую попал далеко не первый и не лучший из этих списков. Тогда уже были налицо не только оригиналы Троицкого и Чудовского списков, но и оригиналы Археографического списка и, может быть, Карамзинского и ему подобных.

Сличая разные списки Русской Правды Пространной редакции, надо прийти к заключению, что после того, как их текст сложился в самом начале XII в., над ним не происходило более никакой серьезной работы; он только переписывался в раз установившейся форме и ничего более. Вставки новых статей большого значения не имеют, потому что они очень незначительны и представляются чем-то случайным. Вставка 17 статей о приплоде скота есть плод непонимания смысла этих статей. Прибавка четырех статей в конце списков третьей ветви — есть чисто внешняя пришивка. За этим остаются только две дополнительных статьи, внесенных в текст Правды: одна в списке Пушкинском, другая — в списках третьей ветви. Вот и все. На этом основании можно сказать, что текст Пространной Правды, сложившись в XII в., затем не подвергался никакой переработке. Несомненный опыт переработки Правды представляет ее четвертая редакция. К сожалению, цели этой переработки готового уже материала представляют темную историческую загадку.

За много веков, в течение которых переписывались списки Пространной Правды в разного рода памятниках, работа списателей сосредоточивалась единственно на заголовках; они делают новые заголовки и обобщают уже существующие. Чем более список переписывался, тем более в нем новых заголовков и их обобщений. Любопытно в этом отношении сравнение Синодального списка с Карамзинским. Их разделяет промежуток времени более ста лет. Список Карамзинский прошел, конечно, через большее число рук, чем Синодальный. Благодаря этому он имеет девять лишних заголовков*.

______________________

* Девять лишних заголовков находятся перед статьями: 2, 13, 18,24, 28, 30,44, 66 и 88-й (нумерация по Троиц, списку). Это значительная прибавка к 52-м заголовкам Синод, списка.
В некоторых списках над старым заголовком надписывается новый. Пример этому дает Археографический список. В оригинале ст. 65-я имела уже заголовок: "А се устав Володимер Всеволодовича", который, с некоторыми вариантами, встречается во всех списках. Но переписчик Археографиче ского списка этим не удовольствовался, а написал над ним новый "Устав Володимер Всеволодича". Таким образом, получился двойной заголовок, что и ввело в заблуждение почтенного издателя этого списка.
Пример такого же второго заголовка представляет, конечно, и общий заголовок списков третьей редакции: "Суд Ярославль Володимеричь", или в более распространенной форме: "Устав великого князя Ярослава Володимерича о судех. Соуд о душегубьстве". Он везде написан над кратким заголовком: "Правда Русская", списанным с Краткой редакции, конечно.

______________________

На этом примере мы можем наблюдать возникновение заголовков после того, как статьи были уже написаны. Но отсюда не следует, что первоначальный текст вовсе не имел заголовков и все они возникли в копиях с него. Составитель первоначального текста имел уже перед собой готовые статьи Краткой Правды. Составляя свою Пространную редакцию, он мог уже начало готовых статей выписывать в заголовки*.

______________________

* Из статей Краткой редакции, перешедших в Пространную, имеют в этой новейшей редакции заголовки: 10 (26), 19 (3), 26 (41), 30 (68) и 31 (71) — в скобках ст. Троицкого списка.

______________________

Среди большого числа заголовков встречаем и более обобщенные. Приведем несколько примеров. В Синодальном списке заголовок 31 -и ст. только повторяет первые слова статьи: "Оже придет кровав муж", в Карамзинском же читаем: "О муже кроваве"; то же в ст. 58-й: по Синодальному "а оже кто скота взыщет", по Карамзинскому "о запрении кун", и т.д. Особенно любопытно изменение заголовков в ст. 71, 73, 76 и 84-й. Все эти статьи говорят о закупе, а потому каждой из них Синодальный список дал особый заголовок: "О закупе", который повторяется четыре раза. Списатель Карамзинского списка нашел это совершенно излишним и оставил заголовок только перед 71-й ст., а перед остальными опустил. Совершенно так же поступил он, опустив заголовок 56-й ст., удовольствовавшись заголовком к ст. 53-й. Из всех переписчиков Правды переписчик Карамзинского списка (или его оригинала) представляется нам самым рассудительным и вдумчивым. Но и его умственная работа шла недалеко. Он нашел нужным опустить лишние заголовки и хорошо сделал; но написать подряд все статьи о закупах, перенеся на другое, более приличное место, статью о холопе, которая попала в середину статей о закупе и нарушила их цельность, это было выше его средств.

Ни древность списков, ни предполагаемая близость их к первоначальному тексту еще не решают вопроса о лучшей редакции отдельных слов и речений Правды. Для выбора настоящего чтения нужно особое исследование по каждому отдельному слову. При этом лучшие чтения могут оказаться сохранившимися в разных списках. Статья 16-я, например, лучше сохранилась в списках первой ветви, ст. 115-я — в списках второй и третьей, 119 и 120-я — только в списках второй и т.д.

Перехожу к обзору содержания Правды. Сделать это, однако, труднее, чем может показаться на первый взгляд. Всего легче было бы указать, что такие-то статьи относятся к уголовному праву, такие-то к гражданскому, такие-то к процессу и т.д. При этом пришлось бы одну и ту же статью отнести в две, а иногда в три разных рубрики, так как случается, что одна и та же статья говорит об уголовном материальном праве, о процессе и проч. Это, конечно, не беда, но беда в том, что такое указание, по его общности, дало бы очень слабое понятие об особенностях содержания древнего юридического памятника. Необходимо поэтому обозначить содержание несколько подробнее.

Две древнейшие Правды говорят только о материях уголовных и о процессе. В них к убийству относятся семь статей, к отнятию членов — три, к нанесению ран — три, к обидам действием — семь, к кражам — четыре, к разным иным нарушениям имущественных прав — четырнадцать, к порче межевых знаков — одна, к запрещенному самоуправству — одна, к процессу — семь; судебные пошлины определены в трех. Одна статья определяет плату мостовщикам. Юридический характер ее сомнителен. Едва ли она содержит в себе общее правило, т.е. таксу мостовых работ вообще. Не есть ли это обобщение одного определенного подряда на мостовые работы, сделанное составителем? Две древнейших Правды имеют, таким образом, своим предметом исключительно уголовное право; из 50 статей только десять посвящены другим предметам, процессу и судным пошлинам; но и эти статьи, кроме двух, стоят в связи с уголовными материями. Из статей двух Кратких Правд можно, однако, делать заключения к состоянию людей, т.е. по вопросам государственного права; но этих вопросов Правда касается случайно, говоря о правонарушениях.

Несравненно богаче содержанием Пространная Правда. Убийству в ней посвящено девятнадцать статей, отнятию членов — две, ранам — пять, оскорблению действием — одиннадцать, кражам — двадцать три, поджогу — одна, иным нарушениям имущественных прав — восемнадцать, порче межевых знаков — три, запрещенному самоуправству — одна; одна статья дает оценку домашнего скота и молока, по которой должны определяться убытки в случае кражи; к договорам — двадцать три, к наследству — девятнадцать; к опеке — две, к процессу — двадцать одна; судебные пошлины определены в десяти статьях; кроме того, есть еще две статьи об уроках городнику и постнику. О действительной принадлежности их к составу Правды можно высказать то же сомнение, какое мы высказали относительно ст. Краткой редакции*.

______________________

* В списках третьей ветви есть еще статья (134. Карамзин), озаглавленная: "О городских мостех осменныки поплата". Она представляет раскладку повинности мостить Новгород, и есть, собственно, полицейское мероприятие, возникшее, вероятно, по соглашению отдельных улиц и концов Новгорода. Эту статью, конечно, нельзя относить к содержанию Правды. В некоторых памятниках эта статья встречается в виде отдельного устава совершенно вне связи с Правдой.

______________________

Таким образом, Пространная Правда кроме статей права уголовного содержит в себе еще целый ряд статей по материям гражданским. Из нее мы узнаем о поклажах, процентах, последствиях несостоятельности, об отношениях нанимателей к работникам, о способах установления рабства, о наследстве, опеке и т.д.

Правда средняя не представляет кроме одной статьи ничего нового; это выбор из статей более древних редакций. Она замечательна своими изменениями старых статей и особенно своими пропусками, на что было уже указано.

Перехожу к вопросу о характере содержания разбираемого памятника с точки зрения его происхождения. Здесь надо рассмотреть, во-первых, какое право содержится ъ нашем памятнике — туземное или пришлое со стороны; во-вторых, если это право туземное, — то какое именно: обычное или уставное княжеское, и, наконец, третье, как это право было собрано в один памятник, официальным путем или частным.

Первые исследователи Правды, заметив сходство многих институтов этого памятника с такими же институтами западных народов, думали, что Правда содержит в себе заимствованное право. Шлёцер полагал, что содержание Правды заимствовано у датчан и шведов. Ему возражал Эверс, указывая на то, что сборники датские и шведские составлены позднее Правды, а потому и не могли служить ей источником. Но и Эверс считал содержание Правды местным продуктом; он полагал, что оно извлечено из сборников салического и рипуарского права. Того же мнения держался и Погодин: месть, выкуп, суд двенадцати граждан — все это не славянский, а скандинавский закон, утверждал он. Современная наука оставила взгляд, в силу которого всякое сходство предполагает заимствование. Она знает, что сходные институты встречаются у народов, которые никогда не были ни в каких между собой сношениях и ничего не могли поэтому друг у друга заимствовать. Сходные институты права возникают в силу единства условий быта, которые могут иметь место у весьма многих народов, особенно на первых ступенях их исторического развития. Вследствие этого такие институты, как месть и выкуп, наблюдаются у всех первобытных народов, не будучи никем из них у кого-либо заимствованы. Современная наука не отрицает, однако, и заимствований; они появились у нас не с Петра Великого, а встречаются в отдаленной древности; но наличность их должна быть всякий раз доказана; должны быть указаны взаимные сношения двух народов, из которых один заимствовал у другого, и путь, которым шли заимствования.

Туземное право, занесенное в Русскую Правду, по происхождению своему является, главным образом, обычным; а потому содержание Правды далеко заходит в глубь веков и гораздо древнее того времени, когда было записано. Месть, выкуп, институт рабства, устранение сестер при братьях от наследования — все это исконные народные обычаи, которые соблюдались задолго до призыва Рюриковичей. В Русскую Правду внесены и княжеские уставы, но уставной деятельности князей принадлежит в ней сравнительно немного. Законодательная деятельность развивается поздно, на глазах истории, первоначально же все народы живут по обычному праву. Таково содержание и так называемых варварских законов; в них нередко встречаются королевские уставы, но и они не всегда содержат в себе новое право, а в очень многих случаях только формулируют обычное (Brunner. Deutsche Rechtsgeschichte. I. 286). То же надо сказать и о содержании Русской Правды. Для распознавания княжеских уставов имеется только один твердый признак: упоминание в самом тексте Правды о том, что такая-то статья составляет устав такого-то князя.

Содержание Русской Правды, таким образом, не выписано из какого-либо иностранного сборника; оно представляет отражение современной составителю русской обычной и уставной практики. Но так как эта практика руководилась не местными только обычаями, но и иноземными уставами, то наряду с русским правом в Русской Правде отразилось и иноземное. Влияние иноземного права заметно в двух направлениях: с севера и с юга. Призвание варягов открыло к нам доступ скандинавскому праву. Варяжские князья, как судьи, не могли не применять начал привычного им права. С принятием христианства духовенство получило право суда в некоторых делах. Оно совершало свой суд по византийским сборникам. Таким образом открылся путь для проникновения в сознание русских людей начал скандинавского и византийского права.

Источники, которыми пользовался составитель Правды, сводятся к двум: к судебной практике и княжеским уставам.

Ввиду преобладания в древнее время обычного права над уставным и княжеские суды руководствовались обычаями. Эти обычаи, проявлявшиеся через посредство судебной практики, составитель и записывал: первая статья всех редакций Правды говорит о мести. Историки, которые видят в Правде официальное издание, в пояснение этой статьи утверждают: Ярослав дозволил первой статьей месть. Что бы это значило? Ярослав княжил от 1015 до 1054 г. До него, значит, месть не была дозволена? Невозможное предположение. До начала XI в. у нас не было мести; а в первой половине этого века Ярослав, второй христианский князь, любивший до излиха книжное просвещение (т.е. христианское) и монашескую жизнь, дозволяет месть! Месть была правом искони и, конечно, не была заимствована, а жила в нравах. О мести, как о действующем праве, говорит даже редактор списков четвертой фамилии, которая едва ли моложе XIII в. Откуда взялась эта первая статья, утверждающая, что в случае убийства брат мстит за брата, сын за отца, отец за сына, дядя за племянника? Составитель записал то, что происходило в окружавшем его обществе, но далеко не исчерпал существа дела. Формулировать явления окружающей жизни дело очень трудное и далеко не под силу автору, а потому он частью переговорил, а частью недоговорил. Что эта статья есть отзвук судебной практики того времени, на это указал еще Калачов. Таковы все статьи о мести и многие другие.

Иногда автор вносит в свой сборник отдельные судебные* решения по частным случаям. Такова вторая половина статьи 5-й второй редакции Правды: "А конюх старый оу стада 80 гривен, яко оуставил Изяслав в своем конюсе, его же оубиле Дорогобоудци". Здесь мы имеем старого конюха, который пас стадо дорогобужцев, которые его убили, и князя Изяслава, который судил это дело. Это отдельный случай княжеского суда, который вовсе не имеет значения общей нормы. Старый пастух лошадей, конечно, был раб; князь взыскал за него 80 гривен потому, что был очень раздражен этим убийством, а не потому, чтобы такое взыскание, обыкновенно, налагалось за убийство людей этого рода. Указание на отдельный случай судебного решения находится и в 12-й ст. того же списка. Говоря о краже, она приводит случай кражи, в котором участвовало 18 воров.

Широко черпая из судебной практики, составитель не мог обойти и применявшихся у нас начал чуждого права.

Наказание возникает сперва в форме частного вознаграждения лица пострадавшего. С течением времени начинает карать и государство. Наказания, налагаемые на преступников представителями государственной власти, сперва имеют характер частных кар, т.е. выражаются в выкупе. Возникает, таким образом, вопрос об определении меры выкупа. Единицы выкупа, встречаемые в Правде, совпадают в некоторых случаях с таковыми же германских народов. Так как платежи в пользу князя возникли при первых князьях, то можно допустить, что они были определены согласно скандинавскому праву.

Уже в Правде древнейшей редакции находим статью, объясняемую на основании Моисеевых законов, сделавшихся известными из византийских сборников; такова 53-я статья об убийстве вора, которого связали и продержали до света. В Пространной же Правде находим целый ряд статей, заимствованных из византийского права. Таковы статьи о наследстве и опеке (117, 118, 122 — 124, 129 — 132, 136 — 137-я и др.). Но надо думать, что автор познакомился с византийским правом не в его сборниках, а в его применении к отдельным случаям. Как он был знаком с практикой светских судов, так он знал кое-что и из практики духовных. Эту практику он и занес в Правду. Византийское право было ему известно не из первых рук; он не списывал Эклогу и, может быть, никогда ее не видал; он знал только судебную практику, основанную на Эклоге. Этим и объясняются неясность и спутанность его статей.

Кроме судебной практики составитель Правды пользовался еще княжескими уставами и заносил содержание их своими словами в свой сборник. Так составлены во второй редакции статьи: 1 — 3 и 24-я; а в третьей: 4, 65, 87 и 88-я.

Таковы источники Правды. Приурочивая их к судебной практике и княжеским уставам, мы, однако, не можем в каждом отдельном случае указать происхождение статьи. К княжеским уставам мы относим статьи, в которых прямо указан этот их источник. Но могут быть статьи того же происхождения без указания их источника. Статьи 87 и 88-я Пространной Правды говорят, что Ярослав уставил убить раба, ударившего свободного мужа. В Правде Краткой есть статья (23) об убийстве раба за удар свободному мужу, но без ссылки на устав Ярослава. Очень, однако, вероятно, что она взята из устава этого князя, на который ссылается Пространная Правда.

Переходим к последнему вопросу о происхождении Русской Правды. Первые исследователи этого памятника думали, что он представляет официальный сборник. Такого мнения держались: Татищев, Шлёцер, Болтин, Карамзин. Мнение это дожило и до наших дней. В его пользу высказываются: Тобин, Погодин, Беляев, Ланге. Разница между старыми и более новыми исследователями состоит только в том, что первые всю Правду приписывали законодательству Ярослава; последние обратили внимание на то, что Правда знает не одного Ярослава, но сыновей его и Владимира Мономаха. Это привело их к мысли, что она есть результат последовательной законодательной деятельности целого ряда упоминаемых в ней князей. Г. Иловайский нисколько не сомневается, что это Ярослав в ст. 1-й Правды дозволяет месть, т.е. узаконивает; что сыновья его пересмотрели Правду, изменили и дополнили ее; и что Владимир Мономах предпринял новый законодательный пересмотр Правды. Но с начала текущего столетия стало высказываться и противоположное мнение о Правде как частном сборнике. Такой взгляд встречаем у Розенкампфа, Полевого, Морошкина, Калачова. Из двух приведенных мнений мы считаем правильным — второе. Вопрос этот далеко не праздный. Решение его имеет существенное значение для понимания Правды. Если она — плод законодательного труда целого ряда князей, последовательно дополнявших и исправлявших законодательство своих предшественников, то этим уже определяется и время происхождения ее статей и взаимное их отношение. Если это частный сборник, то он не дает нам ни того, ни другого, ибо частное лицо могло записывать известные ему нормы и не в хронологическом порядке их возникновения.

Рассмотрим основания, приводимые в пользу первого мнения. Оно покоится на заголовках памятника, упоминающих имена князей, и на свидетельстве летописи о том, что Правда дана новгородцам великим князем Ярославом.

Мы уже знаем, что заголовки нельзя считать принадлежащими первому составу Правды. Списки первой фамилии не приписываются никакому князю. Их заголовок — "Правда Русская" и только. Ярослава в заголовке нет; не упоминают о нем и отдельные статьи. Имя этого князя упоминается только в конце 42-й статьи. Текст памятника не дает, следовательно, никакого основания говорить, что Ярослав издал первую Русскую Правду.

Но Новгородская летопись приписывает эту редакцию Ярославу и указывает год и случай, когда и почему она была им написана. Татищев дал полную веру этому известию и заключительные слова Ярослава предпослал своему изданию Правды. Я уже имел случай указать выше, что эти слова не принадлежат оригиналу летописи, а внесены в нее позднейшим переписчиком.

Хотя списки третьей фамилии начинаются видоизмененным повторением 1-й статьи списков первой редакции, ничего не знающей о редакторстве Ярослава, хотя за этой первой следует четвертая статья, свидетельствующая о смерти Ярослава, тем не менее эти списки приписываются в заголовке князю Ярославу. Заголовок этот, конечно, не может принадлежать первому составителю, который отправляется от текста Правды, не приписанной Ярославу, и сейчас же начинает говорить об изменениях, произведенных в суде Ярослава его сыновьями. Он — также дело вторых рук. С ним надо сопоставить заключительное слово некоторых списков: "По си место судебник Ярославль". Таким образом, вся Пространная Правда, от начала до конца, приписывается законодательству Ярослава. Заголовки и заключительное слово, конечно, не дело рук первого составителя, который хорошо знал, откуда он брал свой материал, а позднейших переписчиков.

Также не доказывают официального происхождения Правды и имена других князей, в ней упоминаемых. В списках второй фамилии есть известный уже нам заголовок: "Правда оуставлена Роуськой земле, егда ея свокоупил Изяслав, Всеволод, Святослав" и т.д. Но еще Калачов высказал сомнение, чтобы сыновьям Ярослава можно было приписать все содержание Правды, следующее за этим заголовком. Им можно приписать только первые четыре статьи, трактующие об одном и том же предмете: о последствиях убийства огнищанина. Следующая за ними пятая статья — есть судебное решение, постановленное одним из сыновей Ярослава, Изяславом. Статья 24-я приписана самому Ярославу.

Упоминаются те же сыновья Ярослава и в Пространной Правде; но здесь имена их приводятся не в заголовке некоторого отдела или части Правды, а в отдельной статье, которая говорит, что они, по смерти отца, отложили убиение за голову, а во всем остальном определили судить так, как судил Ярослав. Это есть известие о том, что произошло на втором съезде сыновей Ярослава и только. Исследователи, которые видят в Правде официальную работу, ставят эту статью в связь с последующими статьями. Чего с этой точки зрения мы должны ожидать в последующих статьях? Так как приведенная статья говорит, что за исключением убиения за голову, замененного кунами, во всем остальном сыновья Ярослава судили согласно правилам отца, то в последующих статьях мы должны были бы ожидать изложения правил суда Ярославова. А в действительности как раз наоборот. Следующая статья есть повторение второй статьи I и IV Правды, представляющей нововведение сыновей Ярослава: они стали взыскивать 80 гривен за убийство княжих мужей. Итак, статья 2-я ни по форме, ни по содержанию не есть заголовок следующих за ней статей и не стоит с ними в связи.

Сыновья Ярослава упоминаются еще в статье 88-й. Им здесь приписывается некоторое изменение правил Ярослава, которое тут и приводится. Таким образом, и здесь сыновья Ярослава имеют отношение только к этой одной статье.

Кроме сыновей Ярослава Пространная Правда упоминает еще Владимира Мономаха (65), и это опять дает повод утверждать, что Владимир Мономах пересмотрел Правду Ярослава и его сыновей и дополнил ее. Из текста Правды этого вовсе не следует. Статья 65-я говорит, что, по смерти Святополка, Владимир Всеволодович созвал дружину свою и сделал постановление о процентах и только. Мономах является здесь не редактором новой Правды, а издателем специального указа о процентах. Переписчики дали этой статье заголовок: одни — "А се оустави Володимир", другие — "Оустав Володимер Всеволодича", третьи, по примеру византийских юридических памятников, поставили: "II глава. Устав великого князя Владимира" и, наконец, совсем отделили все следующее за этим заголовком от начала Ярославовой Правды. Таким образом, старые переписчики первые высказали мнение, что Ярослав начал издавать Правду, а Мономах пересмотрел ее и сделал к ней дополнение. Но они не заметили, что списки, упоминающие о Владимире, в то же время всю Правду приписывают одному Ярославу. Это прямое противоречие.

Итак, мнение историков об официальном происхождении' Правды есть только повторение того, что говорили об этом предмете старые составители летописей и переписчики кормчих и Мерил Праведных, и не имеет в свою пользу никаких научных оснований. Правда и по форме своей, и по содержанию должна быть приписана труду частного составителя. Мы хорошо знаем, как писались древние княжеские уставы. Они писались от имени князя и приводили это имя не в заголовке, а в тексте: "Се аз, князь такой-то, дал, пожаловал, уставил", и проч. Так начинаются и церковные уставы Владимира и Ярослава. В дошедшем до нас виде они, конечно, не подлинные, но их составители хорошо знали, как сочиняются подобные документы, а потому в их внешней форме и надо видеть сохранение традиционных порядков. Ничего подобного не представляет ни один список Правды; она не княжеский устав, а памятник своего рода: Русская Правда.

По содержанию труднее распознать частное собрание от официального издания, так как и то, и другое одинаково содержат нормы права; но и в этом отношении текст Русской Правды носит явные следы частной работы. Составитель сообщает сведения о содержании княжеских уставов, но из того, как он это делает, ясно видно, что текст сообщаемого принадлежит не самому законодателю, а частному лицу, сообщающему о законе то, что ему известно. Например, в ст. 4-й читаем: "По Ярославе же паки совкупившеся сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша оубиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все, яко же Ярослав судил, такоже и сынове его оуставиша". Это не устав сыновей Ярослава, а сообщение о нем знающего человека. Или ст. 88-я: "А се иже холоп оударит свободна мужа... то Ярослав оуставил оубити и: но сынове его, по отци, оуставиша на куны"... Здесь, в одной статье, знающий человек соединил новое и старое право.

Помимо рассмотренных вопросов некоторые исследователи возбуждают еще вопрос о системе распределения юридического материала в Правде. Вопрос о системе едва ли возможен; составитель, конечно, не расчленял права на какие-либо виды, а потому и не мог положить какую-либо систему в основание распределения своего материала. Все, что можно заметить в порядке расположения статей, заключается в том, что все редакции Правды начинаются с убийства, а потом переходят к более мелким правонарушениям. Это, конечно, потому, что убийство, как самое крупное преступление, прежде всего привлекало к себе внимание наблюдателя. Но здесь и оканчивается некоторый определенный порядок, который можно возвести к началу важности преступлений. В первой редакции Правды 4-я и 5-я статьи — процессуального порядка: они говорят о доказательствах кровавых или синих ран, а 6-я определяет штраф за такую рану. Следующие статьи говорят о последствиях обиды действием и телесных повреждений. Итак, с 4-й статьи автор переходит к телесным повреждениям и обидам действием, но не только не располагает их в порядке нисходящей важности, но даже не исчерпывает их в этом месте, а переходит к другим предметам и возвращается к ним только в конце, в статьях 22-й и 23-й. Если бы он начал с убийства в сознательном намерении говорить о преступлениях в нисходящем по их важности порядке, то за убийством следовало бы говорить о таких телесных повреждениях, которые имеют последствием потерю члена: руки, ноги, пальца и проч., затем следовало бы говорить о ранах кровавых и синих и, наконец, об обидах действием. У него же порядок совершенно случайный. Отнятие члена и с точки зрения людей XI в. более тяжкое преступление, чем обида действием, ибо карается полувирьем, а обида действием только 12 гривнами, тем не менее, обида действием идет впереди потери члена. Ясно, что, начав с убийства, составитель вовсе не имел в виду идти в нисходящем порядке. Убийство поражает воображение сильнее всех других преступлений, а потому составитель с него и начал. Так же поступил и составитель Пространной редакции. За статьями об убийстве он приводит Ярославов устав о судных пошлинах; за ним идет определение частного вознаграждения за убийство несвободных людей, потом одна процессуальная статья, одна о судебных пошлинах, еще одна процессуальная и, наконец, об обиде действием, отнятии члена и т.д. в порядке первой редакции. Вопрос о системе не представляется нам существенным и нуждающимся в каких-либо изысканиях*.

______________________

* Мысль о наличности некоторой системы в расположении статей Правды имеет много сторонников в нашей литературе, но самым горячим ее приверженцем является московский профессор Мрочек-Дроздовский П.Н. Он находит систему не только в первой редакции Правды, на что многие и давно указывают, но и во второй, и в третьей. Вот его мнение. Основная система Правды прежде всего выразилась в древнейшей части Кратких списков (он признает три редакции и приводит статьи по изданию Калачова 1847 г.), в первых 17 статьях, которые он называет Правдой Ярослава. Вторую половину этой Правды он считает "дополнениями", сделанными сыновьями Ярослава. Эти дополнения расположены в той же системе, но чтобы ее открыть, оказалось нужным разделить эту часть Краткой Правды на три отдельных дополнения: первое от 18 до 27-й ст., второе от 28 до 30-й, третье от 31 до 41-й. В каждом из этих дополнений, утверждает автор, статьи расположены в порядке первых 17. Ту же систему находит он и в Пространной Правде, которую, для доказательства этой мысли, оказалось тоже нужным разделить на "собственно распространенную Правду", ст. 1 — 94-я и два к ней дополнения: первое от 92 до 101 и второе от 102 до 115-й. Каждая из этих трех частей составлена также по системе первых 17 статей. Подробное изложение этого чрезвычайно сложного построения Правды с пятью дополнениями занимает 23 страницы в предисловии ко II выпуску исследований о Русской Правде. Можно подумать, что автор имел в виду Свод законов с его продолжениями.

______________________

Последний вопрос, на котором надо остановиться, есть вопрос о практическом значении Русской Правды. Некоторые исследователи полагают, что она имела в свое время важное практическое значение, т.е. что она служила руководством при решении дел; подтверждение этому мнению находят в том, что Правда усердно вписывается в летописи, кормчие, Мерила Праведные. А так как списки Русской Правды весьма часто встречаются в таких памятниках, то отсюда и заключают к большому ее практическому значению в древности. С этим мнением трудно согласиться. До нас не дошло ни одного указания на то, чтобы кто-нибудь пользовался Русской Правдой при решении практических вопросов права, о пользовании же византийскими сборниками мы имеем указания. Повторяющееся переписывание Правды в разных сборниках ничего не доказывает. Ее переписывают не только в XIV и XV вв., но даже в XVI и XVII. А кто же решится утверждать, что Русская Правда имела практическое значение в XVI или XVII в.? Практическое значение Правды в свое время, т.е. в XI — XIV вв., предполагает решение судных дел на основании писаного права и соответствующее распространение среди судей грамотности. Ни то, ни другое предположение недопустимо. Дела решались на основании местных обычаев, глашатаями которых были судные мужи, присутствовавшие на суде княжеских чиновников. Епископы при решении подлежащих их суду дел раскрывали кормчую и отыскивали в византийских сборниках подходящее правило. Княжеские же судьи — не Русскую Правду раскрывали, которую они и прочесть-то не умели, а обращались к присутствующим на суде старостам, целовальникам и добрым людям, без которых они и суда производить не могли.

В настоящее время Русскую Правду читают люди, интересующиеся нашими древностями. Их очень немного. А кто читал Русскую Правду в древности? В старину нелегкое дело было читать книги. В наше время всякий может выучиться читать книги. В древности это было занятие, доступное только выдающимся умам. Представьте себе рукопись, написанную хотя и четко, но со словами, не вполне написанными, а под титлами, — со словами, не отделенными одно от другого, а поставленными слитно и без знаков препинания. Не только слова не отделены друг от друга и придаточные предложения от главных, но и главные от главных. Где прекращается мысль автора, что с чем слить и что от чего отделить, на это нет ни малейшего намека в рукописи. Это все дело самого читателя. Современная книга дает читателю каждую мысль автора, изложенную отдельно от других; в старой книге читатель должен был сам раскрыть мысль автора. Много ли таких читателей? Старые грамотеи были люди большого ума.

В наше время человек, выучившийся читать, может читать всякую книгу. Не то было в старину. Тогда мало было постигнуть механизм чтения, это не давало еще ключа к пониманию написанного. В старину учитель должен был научить разделять слова и предложения, он должен был знакомить ученика с содержанием книги. В старину учились читать не книги вообще, а известную книгу: Псалтырь, Часослов и проч. Учение читать переходило в заучивание книги на память. Выучившийся читать Псалтырь мог не справиться с другой книгой. И теперь еще кое-где продолжают учиться читать известную книгу, Псалтырь и проч.

Кому было нужно в старину учиться читать Русскую Правду? Учиться читать священные книги нужно было всем, их читали и знали даже на память. А Русскую Правду? Кому она была нужна? Практического значения она не имела, а потому едва ли кто учился читать ее. С нею имели дело только переписчики книг, эти светочи нашего древнего просвещения. Они и сохранили ее до наших дней.

Но такое решение вопроса не лишает ли Правду значения для науки? Нисколько. В Правде отразилось современное ей право, и она составляет почти единственный источник для его изучения.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПРАВО

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ
Устройство

Некоторые историки середины прошлого века думают, что речь о государственном устройстве может быть в России только с XII в., до этого же времени государства не было, а был родовой быт. Так, С. М. Соловьев, Кавелин относят зарождение государственных начал ко времени Ивана III. Для разрешения этого вопроса необходимо условиться, что нужно понимать под государством? — Государство — это такой союз людей, который вышел за пределы рода: несколько родов, образующих племя, могут уже положить начало государственной жизни. Следующие три признака существенны для бытия государства: 1) некоторая территория; 2) народ, живущий на этой территории; 3) общая власть, которая соединяет этот народ в одно целое.

В понятие о государстве нельзя вносить качества организации. Ошибка упомянутых историков в том заключается, что они в понятие о государстве вносят признак хорошей организации. С этой точки зрения американец, например, не назовет Турцию государством, а, между тем, Турция все-таки государство. Итак, понятие о государстве не зависит от его хорошей или дурной организации, поэтому и о Русском государстве можно говорить с самого древнего времени, еще до князей-Рюриковичей. Где есть налицо указанные три признака, там есть и государство. Относительно того, что древний быт России подходит под понятие государства, мы имеем достаточно указаний. Так, в летописи есть свидетельство о признании князей новгородцами: славяне, кривичи и чудь собираются и решают призвать князя; эти племена населяли известную территорию и собирались для обсуждения общих вопросов. О древлянах имеем свидетельство, относящееся к X в. Известна история убийства Игоря, мужа Ольги. Рассказывая об этом, летописец говорит, что после смерти Игоря древляне посылают к Ольге послов с предложением ей выйти замуж за князя Мала. Их послы говорят: "Посла нас Деревьска земля", причем под землей они разумели, конечно, территорию и народ: послал их народ, населяющий Деревскую землю. Возьмем еще пример. Когда козары напали на киевлян и потребовали от них дани, то, говорит летописец, "сдумавше же кияне и вдаша от дыма меч". Кияне занимали известную территорию; этой территории угрожает другой народ и требует дань. Вследствие этого требования кияне собираются и соглашаются платить известную дань. Этих указаний достаточно, чтобы убедиться, что мы с древнейшего времени имеем уже дело с государствами.

I. Территория

См. т. I Древностей. С. 1 — 101

Рассмотрим, на каких основаниях делаются новые приобретения к Московской территории и как приобретенные части соединяются?

Существуют два способа присоединения.

Первый способ, инкорпорация, состоит в том, что вновь присоединяемые части входят в состав государства как его провинции. Этому способу поглощения, когда присоединенная часть входит как бы в плоть и в кровь государства, противополагается:

Второй способ — соединение государств.

Различают два вида соединения: личное и реальное. Под личным разумеют соединение двух государств под властью одного правителя, причем оба государства могут иметь различное устройство. Этот вид соединения самый слабый и притом обыкновенно происхождения случайного — путем избрания чужого государя на освободившийся престол, напр.: соединение Германии и Испании при Карле V. Такое соединение продолжается, пока жив избранный государь. По смерти его соединение прекращается. Личное соединение может иметь и другую причину. Допустим, что царствующие династии двух разных государств, которые имеют разный порядок престолонаследия, состоят между собой в родстве. Несмотря на разные порядки престолонаследия, может, однако, случиться, что в данный момент на престол одного из двух таких государств, по законам его, должно будет вступить такое лицо, которое уже занимает престол в другом. Так, например, случилось в 1714 г., когда курфюрст ганноверский Георг-Людовик, родственник царствующего дома в Англии, должен был вступить, на основании английских законов престолонаследия, и на английский престол. В его лице Англия соединилась с Ганновером не по избранию, а в силу случайного совпадения разных законов о престолонаследии в одном лице. После Георга I на престол обоих государств вступил Георг II, затем Георг III и, наконец, Вильгельм IV. Все эти государи были, вместе с тем, и ганноверскими курфюрстами, так как законы о престолонаследии того и другого государства продолжали совпадать. Но после смерти Вильгельма IV оказалась разница между законами. По законам Англии на престол могла вступить, в данном случае, женщина, по ганноверским законам преимущество принадлежало мужской линии, и должно было вступить на престол лицо мужского пола, а не женского. Так как Вильгельм IV не оставил сыновей, ближайший же к нему брат оставил дочь, Викторию, то она и вступила на английский престол; на ганноверский же престол вступил дядя королевы Виктории, младший брат ее отца, Эрнст-Август, последний сын короля Георга III. Таким образом, в рассматриваемом случае соединение произошло в силу совпадения правил законного наследования в одном лице и прекратилось, как скоро правила разошлись.

Второй вид, реальное соединение, соединение не случайное, а на законе основанное, и более прочное, чем личное. Тут не только один общий государь, но могут быть и общие учреждения. Напр.: в Швеции и Норвегии для избрания новой династии, в случае прекращения царствующей, существует особое общее учреждение.

При образовании территории Московского государства соединения большей частью происходят на основании инкорпорации. Москва поглощала все то, что приходилось ей присоединять. Но с большими уделами московские князья иногда делали это не сразу. Так, присоединив Тверь, великий князь Иван III посадил там своего сына Ивана, который носил титул великого князя тверского до своей смерти, и только после его смерти Тверь слилась с Москвой. В XVII же веке присоединение Малороссии произошло по началам соединения государств.

На юго-западе России с давних пор совершалось объединение русских волостей, а в том числе и Малороссии, под властью Литвы. При Ягайле в 1387 г. Литва соединилась личной унией с Польшей; при преемниках его это соединение перешло в реальное. Вместе с Литвой присоединена была и Малороссия. В середине XVII в. Малороссия переходит к Москве. Виновниками этого были казаки. Что же такое казачество и на какой почве оно возникло?

Когда Малороссия вместе с Литвой соединилась с Польшей, в Малороссию перешли и польские учреждения, а в том числе и разделение населения на три класса: шляхту, городское сословие и крестьян. Шляхта Литвы, получившая одинаковые права с польской шляхтой, имела преимущественное перед другими двумя сословиями право участия в сеймах и владения крестьянами. Крестьяне были порабощены панами. Среднее же сословие, городское, имело свои особые права; короли давали городам так называемое магдебургское право. Эти города представляли как бы маленькие республики, они имели свое собственное управление, суд, а иногда и войско. Горожане имели право выбирать в магистрат председателя бургомистра и к нему советников — райцев; выбирали судей — лавников и председателя их — войта, полицейских чиновников — дозорцев; город имел свои герб, печать, пользовался правом беспошлинной торговли, был свободен от воинской повинности, постоя и проч. Это магдебургское право, впрочем, не всегда строго применялось: случалось, что короли сами назначали войтов и даже сажали по городам своих воевод и старост.

При таких важных преимуществах шляхты и горожан сельское население было очень подавлено, отчего, естественно, возникали неудовольствия. Недовольные уходили в пограничные местности и там жили всякими вольными промыслами, а, между прочим, и войной, делая набеги на татар и турок. Эта вольница и называлась казаками (казак — слово татарское, значит: бродяга, вольный человек). Число этой вольницы постоянно пополнялось крестьянами, бегавшими от притеснений шляхты*. Эта вольница соединялась под властью выборных начальников. Притоном малороссийских казаков служили несколько островов ниже порогов Днепра. Там была Запорожская Сечь. Во главе Сечи стоял выборный кошевой атаман (кош — стан), а обитатели ее делились на несколько куреней с куренным атаманом во главе. Казаки не любили, чтобы кошевой кичился перед ними, а потому у них существовал обычай, по которому вновь выбранного кошевого мазали грязью.

______________________

* Относительно происхождения казачества есть и другое мнение, по которому казаки представляют остатки древнеславянских общин. Так думал одно время и В. Б. Антонович, но потом и он стал смотреть на казаков как на новое военное и землевладельческое сословие, зародившееся в конце XV в., противоположный взгляд на казаков как на исконное землевладельческое и земледельческое туземное южно-русское население поддерживается и теперь И.М. Камыниным и Н.П. Дашкевичем. Против правильности этого взгляда М.К. Любавский приводит, между прочим, любопытную грамоту вел. кн. Александра от 1499 г.: "Теж, которые козаки с верху Днепра и с инших сторон ходят водою на низ, до Черкас и далей, а што там здобудут, с того со всего воеводе десятую долю мают давать", и говорит: "Казаки вольный сбродный люд, который стягивался у Черкасс и Канева, поступал в работники к местным жителям, а большинство занималось рыбной ловлей, охотой, пчелами, с чего платили дань старостам Канева и черкасскому. Эти ловли назывались уходами, а казаки — уходниками. Они живились и на счет татар. Земли, на которых они садились, они освояли путем заимок; но дани с них не платили" (Ж. М. Н. Пр. 1895. VII).

______________________

Военные набеги казаков заходили далеко, они нападали на татар в Крыму и даже бывали под Константинополем. Пока казаки не вредили Польше, она их терпела, и нередко шляхта даже пользовалась ими, призывая в состав своих дворовых людей; но когда поведение их ставило Польшу в неловкое положение перед Турцией и когда панам приходилось опасаться, что они останутся без крестьян, так как число казаков все увеличивалось беглыми крестьянами, польское правительство обращалось к мерам ограничить эту вольницу: пришли к мысли, что нужно допустить существование казаков наряду с другими тремя сословиями, но с тем, чтобы число казаков не увеличивалось произвольно.

Король Сигизмунд-Август первый учредил реестровых казаков, которые подчинялись коронным гетманам. Позднее Стефан Баторий дал им правильное устройство, ограничил их число 6.000 человек и разделил на полки, которые приурочил к городам. Казакам (реестровым) назначено из казны жалованье, а начальнику их, гетману, отдан город Трехтемиров с доходами. Гетман, таким образом, приравнялся к высшим польским чинам — старостам. Но эти меры не удовлетворили вольницу. Правда, образовался класс умеренных казаков, связанных с правительством, именно реестровые казаки, но их было немного; большинство, не попавшее в реестр, продолжало быть недовольным.

Началась борьба польского правительства с недовольным казачеством, которая еще осложнилась религиозными несогласиями. Преобладание католицизма в Польше повело к преследованию православия, господствовавшего в Малороссии. Гонение православных вызвало их восстания, которые подавлялись с величайшей жестокостью. Предводителей восстания колесовали, жарили живьем; вольница платила тем же. Борьба Польши с населением Малороссии велась с переменным счастьем. В случае военного успеха казаки выигрывали, число реестровых увеличивалось, и они получали разные преимущества; в случае неудачи права их ограничивались. Так было и при Богдане Хмельницком. Наконец, он решил обратиться к покровительству православной Москвы. В 1649 г. он бил челом Алексею Михайловичу, чтобы был царем и самодержцем. Московский Государь отклонил предложение Богдана, находя, что о присоединении Малороссии может идти речь только в том случае, если бы Польша признала ее независимой. Этот вопрос был снова возбужден в 1652 г. Малороссийские послы снова просили московского Государя принять их под свою высокую руку. "Если же царское величество не желает нарушить мира, — говорили они, — то пусть дозволит перейти всем казакам на свои порубежные земли около Путивля".

Московское правительство, понимая неудобство такого близкого соседства казаков с Польшей, предлагало им места за Доном, но казаки отклонили это предложение.

В 1653 г. между Москвой и Польшей возникли переговоры о религиозных притеснениях в Малороссии. Польское правительство отвечало, что православная вера в Малороссии не преследуется, а что казаков удерживают только от самоуправства. Вскоре после этого Алексей Михайлович, посоветовавшись с Земским Собором, решил принять Малороссию под свою высокую руку и отправил к гетману послов с вестью об этом решении. Гетман собрал Раду в Переяславле, на которой объявил, что четыре государя хотят обладать Украиной: "Турецкий султан, король польский, хан крымский и российский самодержец согласны принять Украину под свою высокую руку. Но кроме его (т.е. российского самодержца), — говорил гетман, — не обрящем нигде тишайшего пристанища. Кто с нами не соглашается, куда хочет, вольная дорога!" На эту речь гетмана громада отвечала: "Лучше желаем быть под царем московским православным, нежели ненавистникам Христовым достаться!" Так решено было на Переяславской Раде соединение с Москвой.

Московский Государь обещался сохранить все особенности Малороссии, т.е. оставить Раду, право избирать гетмана и всю войсковую старшину; местное управление оставалось по-прежнему в руках выборных органов. Казацкое войско также сохранено, причем была определена довольно высокая его цифра, а именно 60 Тыс. реестрового войска. Малороссия сохранила за собой даже право иностранных сношений, а именно, было установлено, что малороссийские власти принимают к себе послов, и если послы приходили с добрыми вестями, то малороссийские власти как принимают их, так и отпускают от себя (след., самостоятельно ведут переговоры); а если они придут с нехорошими вестями, то малороссийские власти должны их задержать и известить московское правительство. Местные власти сохранили за собой право собирать всякие сборы по старому порядку. Эти сборы поступают в казну московского Государя через посредство тех чиновников, которые для этого будут назначены государем. Московские чины не собирают сами сборов, а только принимают уже собранное местными выборными органами.

Из этих сборов Государь обещал назначить жалованье малороссийскому войску. Таким образом, Малороссия не была присоединена как провинция, как были присоединены, напр., Тверь, Рязань и другие княжения. Малороссия осталась особенным государством со своим особенным устройством, со своим войском, со своим законодательством и даже с правом сношения с иностранными государствами.

Спрашивается, под какое понятие можно подвести это соединение — под понятие личного или реального соединения? Если принять во внимание те условия, на основании которых Малороссия присоединилась к России, и жалованную грамоту, данную Малороссии, то характер этого соединения легко уяснится. В жалованной грамоте говорится: "Малороссия принимается под Нашу высокую руку и обещается служить Нам, сыну Нашему и наследникам". Отсюда видно, что присоединение имело характер личный, а не реальный. Малороссия не соединилась с Московским государством, а только признала своим Государем царствующего в Москве Государя с его потомством. Это случай личного соединения в силу избрания. Но так как избран был московский Государь с его потомством, то соединение должно было продолжаться до тех пор, пока будет продолжаться потомство Алексея Михайловича.

Гетман и полковники просили, чтобы московский Государь присягнул на жалованной Малороссии грамоте. Но в Московском государстве этот старый обычай давно уничтожился, и московский Государь отказался присягнуть: "Подданные, — отвечали послы, — повинны присягать, царское же слово переменно не бывает". Согласие на соединение с Москвой не было так единодушно, как можно заключить из приведенного выше описания Переяславской Рады. Были недовольные даже среди духовенства. Современник рассказывает, что когда в Киеве встречали московских послов, духовенство плакало, а митрополит киевский вначале даже запретил своим людям присягать царю. Объясняется это тем, что духовенство Малороссии было проникнуто идеями польского быта и боялось подчинения московскому, на которое смотрело свысока, считая его менее образованным. Позднее, когда московский воевода хотел укрепить Киев стеной для защиты от поляков, митрополит был против этого и даже готов был силой ему противиться. На убеждения воеводы митрополит отвечал, что гетман мог подчиняться Москве, но духовенство никому не подчиняется: "Оно живет о себе, а не под какой-либо властью". Далее, и запорожцы не хотели присягать, но гетман заявил, что в Сечи живут люди маленькие, нечего на них смотреть. Самые условия присоединения были таковы, что легко могли привести Малороссию к столкновению с Москвой. Есть даже основание думать, что в Москве не понимали настоящего смысла условий присоединения, а может быть, и не хотели понимать. В жалованной Малороссии грамоте, которой подтверждаются прежние права и вольности, встречаемся и с такой фразой: "... и во всем быть в нашей государской воле и послушании на веки" (П. С. 3.№119. 1654).

Рознь между Малороссией и Москвой обнаружилась очень скоро.

Присоединение Малороссии повело к войне России с Польшей. В этой войне Россия пользовалась силами Малороссии и помощью Швеции, приставшей к союзу стараниями Хмельницкого. Война была удачна для Московского государства, но она скоро окончилась благодаря посредничеству германского императора Фердинанда III, послы которого открыли Алексею Михайловичу виды на возможность быть призванным на польский престол. Это сделало Алексея Михайловича сговорчивым, и он заключил мир с Польшей. К ускорению мира привело и некоторое соперничество между Швецией и Москвой. Швеция своими военными успехами возбудила опасения Москвы. Московское государство, заключив мир с Польшей, обратило свое оружие против Швеции, своей прежней союзницы. Между тем Богдан Хмельницкий продолжал воевать с Польшей, а со Швецией находился в дружественных сношениях. Алексей Михайлович требовал, чтобы Малороссия заключила мир с Польшей и помогала ему против Швеции. Богдан Хмельницкий не доверял миру с Польшей и, ввиду ее стесненного положения, думал совершенно ее уничтожить. Но Московский царь настоял на заключении мира. Тогда открылись переговоры, на которые не допустили послов Хмельницкого, и мир был заключен без его участия.

Это очень оскорбило гетмана. В самом казачестве возник антагонизм мелких людей со старшиной. Рядовые казаки говорили, что, настаивая на войне, старшина хочет их головами добыток свой увеличить, и выразили желание, чтобы Московский царь прислал в Малороссию своих воевод, чем московское правительство и не преминуло воспользоваться.

Но это случилось уже после смерти Хмельницкого, который умер вскоре по заключении мира с Польшей. После него гетманом был выбран Выговский. При нем произошло одно обстоятельство, показавшее, как понимало московское правительство свои отношения к Малороссии. Выговский в грамоте, посланной в Москву, назвал казаков "вольными подданными". Выражение "вольные подданные" в Москве поправили на "вечные подданные", а гетману сделали выговор.

Выговский, сторонник польских порядков, стал стремиться к новому соединению с Польшей. В Малороссии образовались две партии: польская и московская.

На правом берегу Днепра получила перевес первая партия, и эта часть Малороссии снова признала над собой власть польской короны. Левый берег остался за Москвой, он имел своего гетмана — сперва Юрия Хмельницкого, а затем Брюховецкого, при котором произошло существенное отступление от пунктов первого соединения в смысле усиления власти Москвы. Брюховецкий был вызван в Москву, где его очень хорошо приняли, ласкали и возвели в звание боярина. В акте пожалования Брюховецкого боярским званием говорится, что Брюховецкий "челом ударил ему, Великому Государю, чтобы он, Великий Государь, пожаловал, велел те городы с слободами и с уезды принять, и указал бы он, Великий Государь, в тех городах быть и доходы всякие собирать своим государевым боярам и воеводам, кроме войска запорожскаго казацкаго; а войско запорожское и войско-выя всякия дела ведать ему гетману по-прежнему, как о том положено в договорных статьях". Поэтому с Брюховецким приехали из Москвы царские воеводы во все малороссийские города, московские сборщики всяких доходов и пошлин и писцы для переписи народа. Эти новости вызвали большое неудовольствие и на левой стороне Днепра. В Переяславле вспыхнуло восстание, и гетман правой стороны Дорошенко был признан и на левой стороне Переяславской Радой. Война с Польшей приняла, между тем, невыгодный для Москвы оборот. Военные действия были прекращены Андрусовским миром (1667), по которому правый берег Днепра отошел к Польше, а город Киев должен был оставаться за Москвой только в течение двух лет, после чего он также присоединялся к Польше. Этим договором Московский государь освятил разделение Малороссии, что вызвало множество противников, в числе которых главным был гетман Дорошенко, который об Андрусовском договоре выражался так: "Андрусовским договором государи разорвали на части Украину". Он высказал решительное желание не отдавать Киева и составить из Малороссии одно целое. Преследуя эту цель, Дорошенко не останавливался перед тем, кто будет Государем. Ему было совершенно все равно: соединить ли Малороссию с помощью России или Турции. Поэтому он вступил в переговоры с Турцией и с ее помощью начал войну. Русским пришлось иметь дело с поляками и с турками. Русское оружие имело преимущество, и в 1674 г. последовало новое присоединение к России 10 полков правого берега Днепра. При этом вторичном соединении были сделаны некоторые изменения в пунктах Хмельницкого Б., которые вновь легли в основу соединения, а нововведения Брюховецкого были отменены. Изменения касались главным образом иностранных сношений, а именно, в 1674 г. Малороссия была лишена права иностранных сношений на том основании, что "от этого чинятся многие ссоры в малороссийском народе". За исключением иностранных сношений все остальное было оставлено согласно статьям Хмельницкого Б. (избрание гетмана, местное самоуправление, свое особенное войско и т.д.). Но и относительно иностранных сношений у Малороссии осталась некоторая тень самостоятельности. Это видно из того, что в тех случаях, когда переговоры с иностранными послами касались Малороссии, то Московское государство обязано было сообщить об этом Малороссии. Таково второе соединение Малороссии с Москвой.

Дальнейшая история отношений Малороссии к Москве состоит в том, что русское правительство все более и более входит во внутреннее управление Малороссии и, наконец, совершенно ее инкорпорирует. Окончательный процесс слития происходит в императорскую эпоху. Еще в XVII в. стали доходить в Москву из Малороссии жалобы на неправильные действия местных выборных властей. Гетманы устанавливали, например, новые подати и повинности, которые были противны старым обычаям и являлись излишней тягостью для низшего класса. Жалобы на неправый суд и произвольные действия полковников и генеральной старшины раздавались и в XVIII в. Кроме этой внутренней неладицы решительным толчком к вмешательству русского правительства в дела Малороссии послужила измена Мазепы, хотя непосредственно она и не повела еще к отмене малороссийских вольностей.

II. Население

См. т. I Древностей. 102-594.

Местничество

Изучение местничества крайне затруднительно: это один из малоразработанных вопросов русской истории, во-первых, потому, что в 1682 г. масса документов о местничестве была сожжена, и, во-вторых, потому, что местничество не дожило до конца своего развития, а находилось все время в процессе сложения.

Все рассмотренные чины и должности жаловались Государем. Не должно, однако, думать, что московские государи были совершенно свободны в раздавании чинов и наград: они должны были руководствоваться установившимися обычаями и правами, которые принадлежали служилым лицам. Эти-то обычаи, которые ограничивали свободу государей в назначении чинов, и выразились в местничестве.

Местничество было правом служилого человека отказаться от чина, от должности и всякой награды, которые он находил ниже своей отеческой чести. Права требовать назначения на известное место или известной награды никто не имел, но право отказаться от должности или награды, не соответствовавшей отеческой чести, имели все, за кем таковая честь признавались.

В основе местничества лежит представление об отеческой чести. Каждое служилое лицо, поступая на службу, приносило с собой определенную честь, которая не ему лично принадлежала, а слагалась мало-помалу и передавалась по наследству от прадеда, деда и отца, почему она и называлась отеческой*. Государь должен был сообразоваться с этой честью. Понятие отеческой чести по большей части относительное, т.е. служилый человек отказывался от назначения на известное место не в силу того, что должность сама по себе не соответствовала его отеческой чести, а в силу того, что место рядом с ним или выше будет занимать такое лицо, предки которого по службе стояли всегда ниже его предков.

______________________

* У римлян homo novus — в политическом смысле человек, который первый из своего рода стал занимать высшие государственные должности. У них также были виды высшей служебной чести и низшей.

______________________

Но бывали случаи безотносительного отказа от должности, когда предлагаемая должность сама по себе считалась несогласной с отеческой честью. Так, Головин отказывался от чина окольничего на том основании, что никто из предков его ниже боярина никогда не бывал. В 1625 г. князь Пронский был назначен ехать в дворянах вместо окольничего. Пронский отказался, говоря, что Пронские и в прямых окольничих никогда не бывали. В 1629 г. одного из кн. Хованских и Пушкина послали в Вязьму готовить запасы для войск. Оба обиделись, потому что такое назначение не получал никто, кто был бы "в версту с ними", т.е. равен им по отеческой чести.

Каким образом возникло местничество, имеются ли аналогичные явления в других государствах или это есть особенность Московского государства? Корень местничества общечеловеческий. В местничестве дело состоит в том, что сыну вменяется в заслугу служебное положение отца и других восходящих. Весьма естественно со стороны отца стремление упрочить за сыном то положение, которым он сам пользовался; так же естественно и со стороны сына желать достигнуть положения отца. Первый слабый зародыш этого явления можно наблюдать в княжескую эпоху, в особом разряде лиц, именовавшихся детьми боярскими. Бояре сообщают свое выдающееся положение и своим детям. Посадники в Новгороде и Пскове, выбиравшиеся из богатых и лучших людей, даже и после того, как оставляли должность посадника, все-таки занимали передовое положение и назывались "старыми посадниками". Это привилегированное положение переходило и на детей их, которые составляли в обществе как бы особенный разряд лиц под именем детей посадников. Положение отцов необходимо бросает некоторую окраску и на положение детей. В княжеский период встречаемся и со случаями перехода должности отца к сыну. При Ярославе упоминается воевода Вышата, а позднее в качестве воеводы сын его, Ян. У Владимирских князей встречаемся с целым рядом нисходящих одной и той же фамилии, которые занимали место воеводы. У Андрея Боголюбского был воевода Борис Жирославич, у брата его, Всеволода Юрьевича, несколько позднее встречается в том же звании Михаил Борисович, сын Бориса Жирославича; у Юрия Всеволодовича, сына этого Всеволода и племянника Андрея Боголюбского, — Жирослав Михайлович, внук Бориса. С подобным же стремлением перенести на детей служебное положение родителей встречаемся и в Западной Европе: оно выразилось там в наследственности должностей; должности судей (графы) и местных правителей (герцоги, маркграфы) закрепились за нисходящими лицами графских и герцогских фамилий. У нас не самые должности сделались наследственными, а честь, которую они доставляли служилому человеку.

И на Западе Европы мы встречаем споры из-за мест. Так, когда невеста Филиппа II Испанского Елизавета Французская отправлялась в Испанию, ее сопровождали знатные французские дамы, между прочим, графиня Pie и др. На границе Испании невесту встречали испанские знатные дамы с графиней Уреньей во главе. Спор между двумя графинями из-за места дошел до драки между их слугами. При погребении дона Карлоса (сына Филиппа) между сопровождавшими погребальную процессию также возник спор из-за мест*.

______________________

* Аристотель. Афинск. Полития. "Симпатии к знатным не помешали высказывать неодобрение тому, что начальство над войском (серед. V в.) поручалось людям неопытным благодаря только их происхождению, "славе предков" (Бузескул. 175).

______________________

Местничество вырабатывалось у нас под влиянием двух сил — обычая и княжеской власти. Обычай слагался практикой служилых людей; княжеская власть являлась силой, ограничивающей развитие местничества.

Что же такое отеческая честь? Раз приобретенная предками, переходила ли она неизменно ко всем потомкам или должна была поддерживаться постоянной службой? Несомненно, что отеческую честь нужно было поддерживать постоянной службой; если кто не служил или отъезжал к другому князю, он умалял этим свою честь. Так, в 1501 г. Зюзин в споре о местах говорил: "Мне до Бахтеяра дела нет, так как Бахтеяр отъезжал в Литву и место свое проездил". В 1609 г. Лыков, в споре с Пожарским, следующими словами доказывает свое первенство: "И по вашему государеву уложению, кто от вас, государей, отъезжал, ино им и в своем роду счету вы, государи, не давали кому они в версту".

Отеческая честь, следовательно, состоит из двух элементов: родового и служилого. Родовой элемент имеет значение не только в пределах рода, но и в столкновении с лицами других родов. Он измеряется по родословцу, которым определяется степень удаления от родоначальника: родословцу присваивалось у нас в старину наименование лествицы. Все члены рода по лествице находились в известном отношении родового старшинства. Это старшинство определялось счетом "по лествице". Но этим еще не определялись служебное положение лица, его служебная честь. Она определялась "по разряду", т.е. по тем назначениям на места, которые давались известному лицу из Разряда (приказ) и отмечались в его списках. Это два разных счета: можно быть высоким по родословцу, по лествице, и низким по разряду, и наоборот.

Счет по лествице находится в постоянном соприкосновении со счетом по разряду. Объясним это на примере. Лицо X в роде А занимает 5-е место от родоначальника. По разрядам он равен лицу Z в роде В. Отсюда все родственники X, занимающие по лествице место выше его, будут выше и лица Z; все, кто ниже X, будут ниже Z. Если бы Z был назначен на место ниже кого-либо из этих последних, он может ссылаться на свое равенство по разряду с X и "утягивать" им его младших родственников, и наоборот.

При спорах не все, однако, ссылки на разряды имели одинаковое значение. Предпочтение отдавалось позднейшим разрядам перед древнейшими. Вельяминов в споре с кн. Вяземским говорит: "По вашему царскому указу, искони во всех родах, кто напослед перед кем потерял, тот тому и виноват". "Потерял" — по службе, по разрядам, т.е. кто в последнее время не занимал первых мест, тот потерял перед тем, кто такие места в последнее время занимал, хотя бы предки его были по службе и выше. А это значит, что отдается предпочтение личной службе и службе ближайших родственников перед дальнейшими. Вот почему судьи говорят тем, кто в доказательство своих местнических прав ссылается на службу отдаленных предков, а не ближайших: "Твои случаи застарели" и отказывают в челобитье.

Самое слово "отеческая честь" показывает, что внимание, главным образом, обращалось на служебное положение ближайших родственников.

Вследствие этого члены одного и того же рода могли иметь разную служебную честь.

Так, Измайловы, хотя и принадлежали к одному роду с Кавериными, тем не менее не считают себя в версту с ними, а говорят, что они от Кавериных "разошлись далече" по службе. Лыков в споре с Пожарским, между прочим, говорит: "Пожарский ставит отца своего по лествице (т.е. по родству в противоположность счету "по разряду" или по службе) выше многих Стародубских и Ряполовских (все они одного рода), а своих ближайших родителей, деда и отца, по худобе, ни в каких случаях не подает и в Разряде они не велики". В доказательство того, что в местнических спорах лучше было ссылаться на ближайших родственников, а не на дальнейших, с которыми, по Разряду, спорящие могли давно уже разойтись, Лыков приводит практику других родов, князей Воротынских и Звенигородских. Звенигородские по родословцу большие люди, так как произошли от третьего сына Михаила Черниговского, и Одоевские и Воротынские, происходящие от пятого сына того же князя, меньше их; но Звенигородские на них не ссылаются, так как в "разряде перед младшими потеряли". Поэтому и существовало право: "Худые роды с добрыми по родословцу лествицею не тяжутся, а тяжутся, по случаям, разрядами". Счет по разряду получает полный перевес перед счетом по лествице. Счет по лествице отпадает, он не ведет более к утягиванию: считаются только ближайшими случаями службы. "Худые роды" в приведенном месте означает худые по службе, а не по родословцу; по родословцу они велики, но по разрядам малы. И, наоборот, "добрые роды", о которых здесь идет речь, суть добрые — по разряду, а не по родословцу. О князьях Звенигородских читаем: "Звенигородские по родословцу велики, а лествицею Воротынских и Одоевских не бесчестят и в судах ими не тяжутся, а тяжутся своими ближними да разряды". То же и в Ростовских князьях: "Приимковы и Бахтеяровы лествицею Катыревыми и Буйносовыми не тяжутся". Приимковы и Бахтеяровы происходят от старшего брата кн. Федора, а Катыревы и Буйносовы от младшего, Константина; по лествице Приимковы и Бахтеяровы старше, но по разряду — моложе, а потому и не утягивают своих противников младшей линией. Для них их родство не приносит уже пользы в местнических спорах. Князь Лыков сам признает, что "Одоевские живут в разрядах везде больше их", а он по лествице старше, он от четвертого сына св. Михаила Черниговского, а Одоевские от пятого.

Различие в чести членов одного и того же рода вызывалось очень различными причинами. Кроме отъезда и добровольного уклонения от службы такое различие происходило иногда от уступчивости, вызываемой отношениями дружбы членов одного рода к членам другого. В конце XVI в. князья Иван Сицкий и Александр Репнин Оболенский находились в большой между собой дружбе (были великие други). В 1598 г. они оба были назначены на службу в полки и Сицкий выше Оболенского. Оболенский по дружбе принял это назначение и не бил челом об отечестве, хотя оно этим назначением и было умалено. Другие члены рода Оболенских не захотели примириться с таким умалением их отеческой чести и уполномочили князя Федора Ногтева-Оболенского бить челом об отечестве за всех князей Оболенских. На это челобитье последовала такая резолюция: "Что князь Александр Репнин был на государеве службе в его государеве походе с князем Сицким по дружбе и князь Александр Репнин князю Ивану виноват один, а роду его, всем князьям Оболенским, о том порухи в отечестве нет никому". Благодаря этому в роде Оболенских образовалась ветвь с меньшей отеческой честью.

На преимущество, которое в Москве имела действительная служба перед родовитостью происхождения, указывает и спор кн. Волконского с Головиным. О родовитости князей Волконских не может быть никакого сомнения: они идут от пятого сына Михаила Черниговского. Головины же происходят от грека, крымского выходца. А между тем на челобитье Волконского последовала такая резолюция: "По государеву указу неродословным людям с родословными суда и счету в отечестве не бывало". Как же это так, потомок Михаила Черниговского оказался менее родословным потомка выходца грека, который и в Москву-то прибыл всего в 1391 г.? Это родовитость не по лествице, а по разряду. Потомки выходца — давно на службе московского Государя, в XVI в. они служат в окольничих, а с 1616 г. достигают уже боярства. А Волконские появляются в крупных чинах только в XVII в. В Шереметевской книге встречаем только в 1616 г. первого Волконского, Григория Константиновича, в звании окольничего. Вот что значит родословность Головиных и неродословность Волконских. Волконские, надо думать, не очень спешили стать в ряды московских служилых людей.

Надо думать, что служилая честь слагалась обыкновенно на военной службе в должностях воевод. На это указывает то, что при спорах о чести обыкновенно ссылались на службу предков в ратных воеводах: военная служба составляет основание служилой чести. С развитием двора московских государей начинает выдвигаться и придворная служба.

Честь разных родов была чрезвычайно различна.

Первый разряд составляют роды, члены которых бывали только боярами.

Второй разряд образуют роды, члены которых бывали боярами и окольничими.

Третий — роды, члены которых бывали окольничими и в низших должностях*.

______________________

* Фамилии этих трех перворазрядных родов приведены в т. I Древностей. С. 440 и сл., 463.

______________________

Четвертый — роды, члены которых не поднимались выше мелких придворных должностей — стольников и стряпчих.

Пятый — роды, члены которых служили с городом.

Различие между перворазрядными родами и мелкими было так очевидно и ясно, что не допускалось никаких споров между людьми знатными и худородными. Например: Погожеву, который в 1613 г. бил челом на Плещеева, дан такой ответ: "Неделом бьешь челом, доселева такие не родословные люди, дети боярские, на таких родословных людей не били челом". Плещеевы с XV в. бывали уже в окольничих и боярах, а Погожевы — городовые дети боярские.

Погожеву же в 1616 г. отказано в челобитье на кн. Борятинского на том основании, что он "ни в воеводах, ни в головах, нигде не бывал, ни в каких чинах".

Кн. Ромодановские и на суд не пошли с Леонтьевыми на том основании, что им невозможно судиться с Леонтьевыми, людьми неродословными, коширянами. На том же основании Плещеевы не находили возможным отвечать на суде Пушкиным.

Члены родов перворазрядных никогда не бывали окольничими, но стольниками и стряпчими бывали. По московским понятиям эти сравнительно низшие придворные должности не умаляли чести; должность же окольничего низводила род во второй разряд. Быть возницей, сидеть на козлах государева экипажа и стоять у крюка — также не вело к умалению чести и не мешало быть впоследствии окольничим и даже боярином. Так, в 7183 (1675) г. мы видим возницей Федора Петровича Салтыкова, а спустя 8 лет он был уже боярином. На козлах же сидел князь Юрий Андреевич Сицкий, в роде которого, в период времени с 7067 по 7152 г., было 6 бояр, в том числе его отец и сын.

Причина такого различия между чином окольничего и следующими за ним низшими чинами для меня не ясна.

Если кто с кем бывает "безсловно", т.е. без возражений, то ему с тем "не сошлось", т.е. спор между ними не допускался. Спор возможен только между лицами, кому с кем "сошлось". Эти суть "местники" между собой. Если, по рассмотрении спора, окажется, что они равны, им дается "невместная грамота". Такая же грамота дается и тому челобитчику, который докажет, что он больше своего противника. Так, Алексей Михайлович пожаловал Михаила Михайловича Салтыкова "невместной грамотой", по которой род его признавался выше рода Сицких "многими местами".

Но в Московском государстве были и такие служилые чины, для которых местничество было недоступно. Это — дьяки. Чин их считался "худым", а они людьми "неродословными" и счету им не давали: они должны были служить, где Государь укажет*.

______________________

* О дьяках подробно говорится в т. I Древностей. Глава четвертая.

______________________

Посмотрим теперь, как относилось правительство к местническим спорам. Деятельность правительства была двоякая: 1) оно регулировало местнические отношения своими указами, и 2) оно было судьей в местнических спорах.

Существовали правила, определявшие, какая степень родства стоит выше другой и насколько какое служебное место было почетнее других. Из родных братьев старший считался одной степенью выше следующего и т.д. Сравнительно с отцом сын стоял на четвертом от него месте; он, следовательно, был равен своему четвертому дяде. Есть известие, что последнее правило установлено указом царя Ивана Васильевича.

Местнические споры происходили обыкновенно на почве военной службы. Поэтому определена была честь полков и мест воевод. Взаимное отношение полков было таково: первое место занимал "большой полк", второе — "правая рука"; полки "сторожевой" и "передовой" занимали третье место и были равны между собой; последнее место принадлежало "левой руке". Равенство сторожевого полка с передовым установлено также указом царя Ивана Васильевича. Но служилые люди не совсем были согласны с таким определением; им казалось, что служба в передовом полку почетнее службы в сторожевом.

В каждом полку было 2 — 3 воеводы, также поставленных в определенное соотношение. Так, первый воевода большого полка был одним местом выше первого воеводы правой руки, двумя местами — первого воеводы передового полка и т.д. За первыми воеводами идут вторые воеводы в такой же постепенности. Для сокращения споров Иван Васильевич приказал, что второму воеводе большого полка нет дела с первыми воеводами передового и сторожевого полков, воеводам передового и сторожевого полков меж собой счету нет и проч. Но, несмотря на эти указы, воеводы продолжали считаться и в запрещенных степенях. Это делало необходимым повторить указы царя Ивана. Они были подтверждаемы при последующих государях.

В 1603 г. царем Борисом указано быть без мест при встречах и сказках (объявлении о назначении кому-нибудь должности). Тогда же установлено, что не должно быть споров, если за обедом сидят за разными столами.

Что местничество и в XVII в. находилось еще в периоде сложения, на это указывают следующие челобитные.

В 1616 г. князь Тюфякин послан звать английского торгового человека Джона Мерика к столу, а князь Волконский сказывал Мерика царю при представлении. Тюфякин, боясь быть ниже Волконского, подал челобитную. На это государь приказал, что "тому окольничему, который звал, до того, который сказывал, дела нет".

Далее, царские указы часто ставят иноземцев выше служилых русских людей. Встречаемся, например, с таким явлением: в полки назначаются воеводы русские, по 2 и по 3 человека, а выше их в те же полки назначаются татарские цари и царевичи, которые хотя воеводами и не названы, но поставлены выше русских воевод. Отсюда возникали столкновения между русскими людьми и татарами. Князь Вяземский говорит: "В том государева воля, и не в нашу версту живут с татары; Воротынские бывали с татары" (т.е. ниже их). Шереметев в 1613 г. жаловался, что из них никто не бывал ниже Сулешовых. Но Государь указал, что по иноземству Шереметеву можно быть с Сулешовым.

Цари проводят в первые ряды служилой чести своих свойственников. Так делал Борис, про которого говорили, что ему "воля была по свойству своих выносить". Подобные случаи встречаются и при Романовых. В 1614 г. Лыков заявил, что он готов лучше умереть, чем стать меньше Ивана Никитича Романова: если же Государь захочет поставить Романова выше его по родству, то в том государева воля. Государь же не захотел ссылаться на родство и указал, что Романовым можно быть выше Лыковых "по многим мерам". Но Лыков не подчинился, за что был обвинен в измене.

Чтобы прекратить споры, цари нередко на походах, свадьбах и т.п. объявляют назначения без мест. Такую меру они принимали или сами, или после предварительного совещания с боярами. Но эти меры не всегда достигали цели. Так, князь Иван Голицын, несмотря на царский указ "быть без мест", не захотел на царской свадьбе сесть ниже князей Ивана Шуйского и Дмитрия Трубецкого, за что и был сослан с лишением поместий и вотчин.

Кодифицированы правила местничества никогда не были. В Уложении находим только одну статью, которая упоминает о местничестве. В ст. 24 гл. X говорится: "Буде который судья начнет не ездить в приказ своим упрямством, не хотя в том приказе быть, кроме отеческих дел и не по болезни, учинить ему наказание, что государь укажет". "Отеческие дела" и суть местнические счеты, которые, таким образом, извиняют неявку на должность.

Деятельность правительства, кроме того, состояла в разборе местнических споров. Поводом к разбирательству бывала челобитная. Как скоро последовало назначение, не согласное с чьей-либо отеческой честью, обиженный не ехал на должность, не шел благодарить царя и бил челом о суде или обороне. Челобитье об обороне подавалось в том случае, когда не "сошлось". В этих случаях не было надобности просить о суде и счете; суд, с кем не сошлось, был унижением; считалось приличным просить только об обороне. Всякая челобитная немедленно вызывала встречный иск, так как если обвиняемый молчал, то являлось предположение, что он согласен с обвинителем и считает себя меньше его.

Получив челобитную о суде, правительство назначало суд, который действовал обыкновенным судным порядком. Судьей нередко бывал сам царь; обыкновенно же для суда назначался боярин с дьяком или окольничий. В XVII в. суд нередко поручался коллегии думных людей.

При решении местнических споров судебным порядком судьи должны были выслушать заявления сторон, проверить их на основании данных разряда и степени родства и произнести приговор о том, кто из спорщиков выше отеческой честью, кто ниже. Этот приговор, однако же, не всегда можно было сделать. Спорили нередко люди, служебная деятельность которых не соприкасалась. Если бы она соприкасалась, т.е. если бы спорщики проходили службу на виду друг друга, то решение спора не представляло бы затруднений. Их отношение было бы совершено ясно: они или равны между собой, или не равны и соответственно этому и занимали места: один выше, другой ниже. Если бы их назначили не согласно с существующей и всем известной практикой, разрешение дела было бы легко. Совершенно в другом положении находились судьи, если не только спорщики лично, но и никто из их родственников не стоял на службе рядом, а потому в свои расчеты вводили лиц чужих фамилий как промежуточные звенья, соединявшие их с противниками. В 1602 г. возник спор между Юрием Пильемовым, рода Сабуровых, и кн. Федором Лыко, рода кн. Оболенских. Пильемов доказывал, что он гораздо выше Лыко. На первом месте, в доказательство своего иска, он приводит службу своего прапрадеда Ивана Федоровича Сабурова. Но и этот Сабуров не служил ни с кем из рода Лыко, а служил в 1477 г. его младший (четвертый) брат, но не с Лыко, а с Василием Федоровичем Симским и по разряду был выше его на одно место. Отсюда следует, что Иван Сабуров был выше Симского на 5 мест. В. Симский служил в том же году вместе с Ф. Д. Хромово-Свибловым и был выше его на 2 места. А этот Хромово-Свиблов служил в то же время с кн. И. В. Оболенским и был на 4 места его выше. Прапрадед же Федора Лыко (ответчика) И. В. Лыко был глаз в глаз равен младшему брату этого В. Оболенского (четвертому) и, следовательно, тремя местами ниже своего старшего брата. Таким образом, если сосчитать все "выше", прапрадед истца был на 12 мест* выше прапрадеда ответчика. И это не единственное доказательство Пильемова. Далее он приводит такие же сложные сопоставления из службы прадеда своего деда и отца. Ответчик делает то же. Перечисление этих служебных назначений, соединяющих предков Ю. Пильемова с предками Ф. Лыко, занимает в печатном издании целых 16 страниц. Судебного приговора по этому делу нет. Оба спорщика ссылаются на разряды и просят проверить их ссылки. В то время все, заинтересованные охраной своей отеческой чести, вели свои разрядные записи и, конечно, в своих ссылках не лгали. Там могли быть ошибки, как и во всяких человеческих делах; но в целом и та и другая сторона говорили правду; в одних случаях был выше Ю. Пильемов, в других — Ф. Лыко. Что же мог постановить суд? Самый лучший для него выход из этого затруднительного положения — тянуть дело. До нас дошло несколько таких неоконченных дел.

______________________

* В другом месте Ю. Пильемов насчитывает 13 мест для тех же лиц.

______________________

Вот почему в XVII в. вошло в обычай, прежде чем назначить суд по челобитной, приказывать по данному делу "сидеть боярам", т.е. подвергнуть дело предварительному рассмотрению с целью решить вопрос о дальнейшем его направлении. А дальнейшая судьба дела могла заключаться: 1) в отказе без суда; 2) в назначении суда; 3) в решении дела сыском. В последнем случае решение дела значительно упрощалось, так как судьи не рассматривали доказательств, приводимых сторонами, а решали дело на основании тех справок, которые сами делали в Разряде. При этом они могли основать свои решения на любых данных. Этот порядок, дававший полный простор произволу судей, не нравился лицам заинтересованным. Они нередко роптали на то, что им суда не давали, а решали дело сыском.

Можно думать, что местнические споры были не очень немногочисленны, не все доходили до суда и не очень затрудняли правительство.

Валуев делает попытку определить число случаев местнических споров и находит, что при Иване Грозном приходилось три случая в год. В разрядах конца XV в. есть указание, из которого видно, что князья, назначая воевод на службу и опасаясь задеть чью-нибудь отеческую честь, прибавляли: "...а если такому-то лицу стать с таким-то невместно, то пусть станет, где ему пригоже". Это показывает, что в древности всякий знал свое место, князья даже и не находили нужным точно определять, где кому стать со своим отрядом. В одном расписании воевод конца XV в. читаем: "А не похочет князь Дмитрий с братом своим князем Семеном быти вместе в передовом полку, и князю Дмитрию быть, где пригоже", или: "А князю Семену и брату его князю Ивану Перемышльскому стати подле передового полка направо или налево, где похотят". Из этого видно, что в XV в. местничество не вносило в ход дел больших неудобств.

Не особенно велико число споров и в XVII в. Так, в 1627 г. подано было за весь год 10 челобитий; из них по пяти — прямо отказано; по трем — велено дать суд после службы; по одному делу распорядились челобитчика посадить в тюрьму без суда; одну челобитную велено записать в Разряде. В 1628 г. было 13 дел, из них 9 челобитчикам отказано; по двум делам дан суд; одному приказано служить, а после обещан суд; и по одному делу записать в Разряде. Это те же три дела в год, что и в XVI в.

Решение суда объявлялось словесно (сказка). Сказка делалась на одном из крылец дворца или на паперти Благовещения.

К каким же последствиям приводили споры о местничестве? Если оказывалось, что челобитчик был прав и что ему невместно было служить с каким-то другим лицом, то этих лиц разводили, т.е. один оставался на данном месте, а другой получал другое назначение. Если, напротив того, оказывалось, что челобитчик неправ, он подвергался наказанию. Наказание это было двоякое, так как и вина была двоякая. Первая вина его состояла в том, что он ослушался Государя; за это его заключали в тюрьму или били батогами, кнутом и лишали поместьев и вотчин и заставляли служить в низших чинах. Вторая вина заключалась в оскорблении того лица, с которым он не хотел служить; он должен был дать удовлетворение обиженному. Это удовлетворение состояло в выдаче виновного головой оскорбленному. Это не была выдача головой в настоящем смысле слова, т.е. отдача человека в заработки для удовлетворения долга. Здесь не было поступления на службу, а выдача головой состояла в том, что виновный с государевым послом должен был придти в дом обиженного и просить у него прощения. Обыкновенно обидчик этого добровольно не делал, и его связанного везли силой в дом обиженного. Сопровождавший обидчика пристав сообщал о решении суда, а обиженный благодарил Государя, чем эта сторона наказания и исчерпывалась.

Надо обратить внимание на ту особенность местничества, что если Государь "опалялся" на кого-либо и посылал его в какой-нибудь ничтожный город воеводой, давал ему в наказание место, которые было несогласно с его отеческой честью, то это, по московским понятиям, не вело к умалению чести, так как это была не вольная служба, а по приказу Государя. Таким образом, при местнических счетах принималась во внимание только та служба, которая бралась добровольно, а не та, которую давали в наказание.

Размер кары вполне зависел от усмотрения Государя. Иван Грозный, например, мягко относился к местническим спорам и сам любил их разбирать; кроткий же Федор, наоборот, относился очень строго и нередко наказывал без суда. Он действовал так, конечно, по указаниям Бориса, а Борис, достигнув престола, относился довольно мягко к спорщикам. В XVII в, ослушников не только наказывают и иногда весьма сурово, но даже начинают употреблять по отношению к ним насилие. В 1615 г. Вельяминова послали в Калугу собрать продовольствие для войск и сдать его князьям Черкасскому и Троекурову. Князю Черкасскому он сдал бы с удовольствием, так как род Вельяминовых, бесспорно, ниже рода Черкасских, но Троекурову — не хотел; тогда приказали сковать Вельяминова, и в таком виде он поехал собирать и сдавать продовольствие.

Местничество, несомненно, ограничивало правительство, но вред его не был так велик, как многие думают. Правительство не было обязано назначить таких-то именно людей на такие-то должности, если старые роды ему не нравились, оно могло назначать новых людей; новые люди постоянно и назначались, и легко доходили до самых верхов служебной лестницы. Неудобства отказа были невелики: назначались в один и тот же полк, обыкновенно, 2 — 3 воевод; если один отказывался, оставались другие. Отказ делался при самом назначении, всегда было время заменить отказавшегося другим. Местничество было даже полезно. Эта польза состояла в том, что забота об охранении отеческой чести поощряла служилых людей к постоянной службе. Уважение правительства к местническим счетам поддерживало в боярских родах связь с государством и поощряло детей не отставать от отцов в услугах ему. Судьба Московского государства, его успехи сливались с личной судьбой и успехами служилых людей. Но в праве отказа от службы, несогласной с честью, еще жил остаток старинной воли служилых людей, что и вызывало энергический протест со стороны правительства, выразившийся в насилии над непокорными. В таком насилии не было ни малейшей надобности. Надо было только строптивых служак оставлять без новых назначений. Это повело бы к их "захуданию", они без всяких насилий и шума выбыли бы из рядов высших чинов. Но места их пустыми не остались бы. Не умея мирно справиться с этим обычаем, правительство вынуждено было отменить его в законодательном порядке, что и случилось при Федоре Алексеевиче на Земском Соборе в 1682 г.

Любопытно, что Государь не находил возможным отменить местничество просто указом, а счел необходимым посоветоваться со служилыми людьми и духовенством; он справедливо думал, что для отмены общего обычая необходимо согласие всех служилых людей, которых он касался. Это случилось таким образом. В 1681 г. князю Вас. Вас. Голицыну с выборными людьми поручено было рассмотреть неприятельские военные хитрости и ввести в наше войсковое устройство то, что окажется полезным. Комиссия эта решила ввести к нам деление полков на роты (die Rotte) вместо сотен, считая в каждом полку по 6 рот, а в роте по 60 человек. В роты постановлено было брать по человеку с 25 дворов. Начальниками рот определено было быть ротмистрам и поручикам вместо голов из стольников, стряпчих и дворян. Это нехитрое предложение было принято и приказано составить список, кому быть в ротмистрах и поручиках. Когда список составили, оказалось, что из рода кн. Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шейных, Троекуровых, Лобановых-Ростовских, Ромодановских и иных никого не написано за малолетством. Вследствие этого для записанных возникло опасение, как бы служба в новых чинах не послужила им в укоризну и не причинила потерки. Во избежание этой опасности и возникла просьба выборных, чтобы как эта служба, так и все другие были без мест. Это решение их в форме челобитной было представлено Федору Алексеевичу, который передал его на обсуждение бояр и духовенства и просил их чистосердечно сказать, полезно ли местничество? Бояре и духовенство также высказались в пользу отмены. Вследствие этого и последовал указ, которым повелевалось "всяких чинов людям быти в Москве в приказах и в полках и в посольских делах и везде без мест". С этого времени местничество перестало уже быть правом. Но как явление чисто бытовое оно продолжало еще долго жить в нравах. До отмены местничества каждый открыто говорил, что такое-то назначение ему невместно, а после отмены ссылались на болезнь и тому подобные причины. Любопытный пример в этом отношении можно представить из времени царствования государей Ивана и Петра. В 1691 г. к столу великих государей приказано быть Льву Кирилловичу Нарышкину и князю Григорию Александровичу Козловскому. Не смея прямо отказаться, Козловский отвечал, что приедет, а между тем приходит обеденное время, а Козловского нет. Во дворце поняли, в чем дело, и послали к нему гонца с приказанием, чтобы непременно ехал. На этот раз Козловский отвечал, что за болезнью приехать не может. Этим, конечно, не удовлетворились "наверху", и государи послали третьего гонца с приказанием заложить карету и привести его силой, если не захочет приехать добровольно. Но Козловский это предвидел и припрятал карету с лошадьми, гонцу же сказал, что кареты и лошадей у него нет, а сам он по болезни быть не может. Государи послали четвертого гонца с приказанием привести его хотя бы в телеге. Козловский противился и этому, но его силой посадили в телегу. Приезжают к дворцу, Козловский нейдет с телеги; его на руках сносят; он падает и не хочет идти, его ведут под руки. Приводят к столу, он не хочет сидеть за столом и валится на пол, его поддерживают с обеих сторон. Это, конечно, не прошло Козловскому даром; он был лишен поместьев и боярства и сослан в отдаленный городок.

Впрочем, сам Петр Великий, обращавший такое внимание на личные заслуги, награждал иногда детей за службу отца. Сын иркутского воеводы, Николаев, был назначен в 1689 г. воеводой, "не взирая на его несовершеннолетие за службы его отца". Начала местничества живут и в окружающем нас обществе, но только в иной обстановке.

III. Верховная власть

Учение о верховной власти есть учение о той форме правления, которая господствовала в рассматриваемую эпоху. Относительно этого вопроса в нашей литературе существуют различные мнения. Нередко высказывается мысль, что в древней России великие князья имели такую же неограниченную власть, какая принадлежит теперь императорам, а несколько раньше принадлежала московским царям. Это воззрение не научное; в основе его лежит та ошибка, что исследователи переносят в древнее время понятия своего времени. В действительности абсолютная самодержавная власть в том виде, в каком она принадлежала императорам до начала XX в., а прежде московским царям, никогда не является на первых ступенях развития государств, а всегда есть результат продолжительного исторического процесса. Иначе это противоречило бы закону солидарности явлений: в древнее время нет тех условий, при коих может возникнуть такого рода власть. Власть неограниченная имеет в своем распоряжении много органов, непосредственно от нее зависящих, имеет войско, на которое может всегда опереться, в древности же народ сам составлял войско и не был обязан всегда поддерживать князя.

Для того чтобы сделать понятными особенности нашей древней формы правления, необходимо сказать несколько слов о том, какие бывают формы правления вообще. Формы правления, наблюдаемые в действительной жизни, бывают очень разнообразны. Чтобы ориентироваться в этом разнообразии, необходимо эти формы классифицировать. Опыт классификации дан был уже Аристотелем. Следуя за ним, положим в основание деления численный состав субъекта верховной власти, т.е. лица, для которого верховная власть составляет его самостоятельное право. Таким субъектом верховной власти может быть, во-первых, отдельное физическое лицо, в руках которого сосредоточивается вся власть, — в этом случае мы имеем монархическую форму правления; во-вторых, совокупность нескольких физических лиц, лучших, — в этом случае мы имеем аристократическую форму, и, наконец, в-третьих, верховная власть может принадлежать всему народу, — - в этом случае мы имеем дело с демократической формой правления. Таким образом, верховная власть может составлять самостоятельное право или одного лица, или нескольких, или, наконец, всего народа. Но легко заметить, что не всякое государство подходит под эти формы; так, напр., в Англии верховная власть принадлежит и королю, и лордам, и народным представителям, заседающим в нижней палате. Подобные явления делают необходимым прибавить к перечисленным, простым формам еще сложные, в которых верховная власть принадлежит не одному какому-нибудь элементу, а нескольким, напр., монарху и аристократии вместе, или монарху, аристократии и народу вместе. Сложные формы правления подразделяются соответственно тому, какие простые формы в них входят. Под эти формы правления можно подвести все существующие в действительности.

Переходя к устройству наших древних княжеств, нужно заметить, что мы встречаемся здесь не с простой, а со смешанной формой правления, в которой участвуют два элемента, а именно: монархический в лице князя, и народный, демократический элемент в лице веча.

1) Вече. См. т. II Русск. юридич. древностей. С. 1 — 160.

2) Князь

Общая характеристика княжеской власти. Во всех русских волостях заметна потребность в едином представителе власти. Таким представителем власти является князь. Некоторые исследователи говорят, что слово "князь" не русского происхождения, а заимствовано нами у скандинавов. Это мнение не может быть принято. Срезневский И. И. в сочинении "Мысли об истории русского языка". С. 131 — 135, раскрывает это заблуждение. Слово "князь" чисто славянское и встречается в различных значениях. Князь означает господина, владетеля, старосту, священника и проч., и теперь еще в народе новобрачных называют князем и княгиней. В вопросе о правах князя наши исследователи также расходятся. Некоторые из них переносят современные представления в старые времена и говорят, что наши князья с самых первых времен являются неограниченными государями. Такого мнения держится, напр., Соловьев* и др. В подтверждение ссылаются на выражения источников, в которых встречается такое место: "И бысть такой-то князь самовластец в русстей земли". Многие выражения древних источников нельзя понять, не разобрав, при каких обстоятельствах они были употреблены. Это выражение встречается два раза, а именно: один раз летописец употребляет его относительно Ярослава Мудрого, а другой раз относительно Андрея Боголюбского. Дело в том, что слово "самовластец" было употреблено летописцами не в том смысле, в каком употребляется теперь самодержец. В первый раз самовластцем был назван Ярослав Мудрый, сын Владимира Св., и вот при каких обстоятельствах. В последние годы своей жизни Ярослав не один княжил в Русской земле, а вместе с братом своим Мстиславом. Мстислав прежде был в Тмутаракани, но ему не нравилась эта волость, и потому во время отсутствия Ярослава из Киева (он ездил в Новгород) Мстислав подступил к Киеву и потребовал, чтобы киевляне признали его князем. Киевляне, однако, отказались его принять, и Мстислав, не захотев брать Киев силой, отправился в Чернигов, где его охотно приняли, "отворили ворота" и посадили на столе. Таким образом, Мстислав сделался черниговским князем и весьма близким соседом Ярослава. Узнавши об этом, по возвращении своем из Новгорода Ярослав объявил войну Мстиславу, которая кончилась в пользу последнего. Но Мстислав не захотел вполне воспользоваться своей победой и оставил Ярославу Киев. Таким образом, Ярослав сидел в Киеве, а Мстислав в Чернигове. Когда Мстислав умер, его Черниговская волость перешла в руки Ярослава. Вот, передавая это-то известие, летописец и говорит: "И бысть самовластец в русской земли". Таким образом, летописец употребляет это выражение в том смысле, что Ярослав остался одним князем в Приднепровье. "Самовластец" характеризует здесь власть Ярослава по отношению к совместной власти Мстислава, а не по отношению к правам народа: со смертью Мстислава власть Ярослава не стесняется более властью другого князя; отношения же его к народу остались прежние.

______________________

* Отношение Новгорода к вел. князьям. С. 76 и 78.

______________________

Совершенно в таком же смысле употреблено слово "самовластец" и в рассказе об Андрее Боголюбском. Юрий, умирая, не хотел, чтобы старший его сын Андрей был его преемником, и потому просил горожан, чтобы они признали своими князьями младших его сыновей. Ростовцы и суздальцы обещали это сделать, но после смерти Юрия отступили от данного обещания и признали князем старшего сына его, Андрея. Описывая это событие под 1162 г., летописец говорит, что Андрей выгнал своих братьев и епископа Леона из Суздаля: "Се же сотвори, хотя самовластец быти". В этом месте слово "самовластец" употреблено в том же смысле, в каком оно было употреблено по отношению к Ярославу. Андрея избирают князем, и он изгоняет своих противников, братьев и племянников, и епископа, и мужей отца своего, которые, по всей вероятности, разделяли мнение Юрия и не любили Андрея; изгоняет их для того, чтобы обеспечить свое положение. Он, естественно, опасался, чтобы его братья и племянники не наделали ему хлопот, не прогнали его из Суздаля, а потому и предупредил их. В этом смысле летописец и говорит, что это сделал Андрей, "хотя самовластец быти", т.е. желая остаться один в Ростове и Суздале, а вовсе не в смысле изменения характера своей власти по отношению к народу. Он избавился только от соперников, которые могли сократить его власть в отношении пространства, захватив несколько городов, как это сделал Мстислав при Ярославе.

В доказательство мысли, что князья наши пользовались неограниченной властью, тот же историк приводит* еще и другое выражение источников, а именно ссылается на то, что в источниках говорится, что князь сел в таком-то городе "на всей своей воле"', так, напр., новгородцы приняли Ярослава "на всей его воле", отсюда выводят, что народ принял князя как абсолютного, неограниченного Государя. Из некоторых мест источников видно, что князей принимают не только на всей их воле, но и на всей воле народа. Князь Игорь, брат Всеволода, из рода черниговских князей, был принят в Киеве "на всей воле киевлян", как говорит летопись. Неужели последнее выражение нужно понимать в том смысле, что киевлянам принадлежит неограниченная власть, между тем как князь не имеет никакого значения? Понятно, что нет. Из сказанного о вече (т. II Древностей) должно быть ясно, что не только князь, но и всякий простой человек, всякий "людин" имел свою волю и что в древности нельзя себе представить свободного человека без воли, — всякий имел волю и, насколько было возможно, осуществлял ее. При таком порядке вещей нельзя допустить, чтобы князь не имел никакого значения. Следовательно, указанное выражение имеет какой-либо другой смысл. Принять князя "на всей его воле" — значит принять князя на всех тех условиях, которые он предложил; с другой стороны, сесть "на всей воле горожан" — значит сделаться князем, принявши без изменения условия, предложенные городом.

______________________

* Отношения Новгорода к вел. князьям. С. 77.

______________________

Все социальное положение, все условия тогдашнего времени решительно не благоприятствовали образованию абсолютной власти. Пока весь народ был вооружен, пока войско не специализировалось и не поступило в заведование князя, не могла образоваться абсолютная власть. Народ составлял главную силу князей, которые поэтому необходимо должны были вступать с ним в соглашение.

Внешняя обстановка жизни древнейших князей мало чем отличалась от обстановки окружавших князя людей. Мы имеем любопытное свидетельство о Святославе, записанное греками. Святослав вел войну с греками и первоначально удачно, но потом потерпел поражение и вынужден был заключить невыгодный мир. По заключении мира он имел свидание с Иоанном Цимисхием. Вот как оно описывается: "Они свиделись на берегу Дуная. Цимисхий явился на коне, покрытый своим позлащенным вооружением, а за ним следовал отряд всадников в блестящих доспехах; Святослав же приехал в ладье, в простой белой одежде, и сам греб веслом, наравне с другими гребцами. Греки с удивлением смотрели на русского князя. Он был среднего роста и строен, но мрачен и дик видом; имел грудь широкую, шею плотную, голубые глаза; брови густые, нос плоский, длинные усы, бороду редкую и на голове один клок волос в знак его благородства; в ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином. Император сошел с коня. Святослав не выходил из ладьи, он через переводчика переговорил с Цимисхием и затем отъехал". В этом свидетельстве любопытно, что Святослав греб наравне со своими спутниками и даже одеждой не отличался от них. Вся обстановка жизни Святослава указывает на быт, близкий к быту народа. Вот что говорится об этом князе в летописи: "Походы свои он совершал налегке, ходил быстро, подобно барсу; он не имел ни станов, ни обозов; питался кониной, мясом диких зверей и сам жарил его на углях, презирал холод и ненастье, не знал шатра и спал под сводом неба; войлок подседельный служил ему вместо мягкого ложа, седло — изголовьем". Это не единственный пример отсутствия обособления правителя от управляемых. То же самое видно и из "поучения" Владимира Мономаха, оставленного им своим детям. Относительно домашней жизни Владимир Мономах говорит: "В дому своем не ленитеся, но все видите... не зря на тиуны и на отроки, да не посмеются приходящие к вам дому вашему и обеду вашему". Князья, значит, входили во все мелочи домашнего хозяйства. Относительно поездок князей по своей волости для сбора дани и т.д. Владимир говорит: "Ходяще путем по своим землям не давайте пакости деяти отрокам, ни своим, ни чужим, ни в селех, ни в житех, да не кляти вас начнут". В поучении описывается день князя. "Первое, говорит Владимир, надо сходить в церковь, да не застанет вас солнце на постели. Такс бо отец мой деяшеть блаженный и вси добрые мужи свершенш, заутреннюю отдавши Богови хвалу". Затем, говорит он, "садитесь думать с дружиною или людш оправливати" (т.е. производить суд). После этого можно отдохнуть: "Спанье есть от Бога присуждено полудне, от чина бо почивает и зверь, и птица, и человецы". Далее Владимир Мономах говорит о княжеской охоте: "Если у вас нет дел, то поезжайте на ловы". Охота была одним из любимейших занятий князей. О своей охоте Владимир Мономах передает, что он "конь диких своими руками связал в пущах тридцать". "Тура мя два, продолжал он, метала на розех и с конем, олень мя один бол (бодал) и два лоси, один ногами топтал, другой рогами бол, вепрь ми на бедре меч отял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедра и конь со мною поверже... Еже было творити отроку моему, то сам семь створил дела, на войне и на ловех, ночь и день на зною и на зиме, не дая себе упокоя, на посадники не зря, ни на биричи, сам творил, что было надобе, весь наряд и в дому своем, то я творил семь, и в ловчих ловчий наряд сам есмь держал, и к конюсех, и в соколех и в ястребех. Тоже и худаго смерда и убогые вдовице не дал есмь сильным обидети и церковнаго наряда и службы сам есмь призирал". Домашний обиход князя еще не имел царской обстановки: князь все делал сам.

В каком же отношении находились эти два элемента власти: князь и народ?

Во взаимных отношениях князя и веча проявляется то же общее начало, которое мы наблюдали во взаимных отношениях составных частей как одного и того же веча, так и разных пунктов поселения одной и той же волости, городов и пригородов: между князем и вечем должно быть единение, одиначество*.

______________________

* Именно такое выражение находим в договорной грамоте вел. кн. Дмитрия Ивановича и князя Владимира Андреевича с Новым городом: "Се приехали ко мне, к великому князю Дмитрию Ивановичу... (следует перечисление послов новгородских). Кончал есмь с своими мужи в одиначество, целовали есмы крест с своим братом" и проч. (А. А. Э. Т. I. № 8).

______________________

По отношению к этому началу единения или соглашения народа и князя необходимо различать два момента: момент призвания князя и его последующую деятельность. В момент призвания народ и князь заключают между собой ряд, т.е. соглашение об условиях, которые кладутся в основание будущему княжению*. В течение самого княжения могло возникнуть множество вопросов, подлежавших решению веча и князя. По этим вопросам были необходимы новые соглашения. Наша древняя история представляет не один пример таких соглашений. Самые могущественные князья нуждались в них. Мы не впадем в преувеличение, если скажем, что степень могущества князя была в прямом отношении с количеством "людей", стоявших на его стороне, бывших с ним в одиначестве, соглашавшихся с его мнениями.

______________________

* Об этом идет речь в т. II Древностей. С. 80 и след.

______________________

Приведем несколько примеров таких соглашений народа и князя.

Равноапостольный князь Владимир решается на принятие христианства не иначе, как испросивши совета бояр своих и старцев градских и получив согласие всех людей. Летописец так рассказывает об этом: "Созва Володимер боляры своя и старци градские, и рече им: се приходиша ко мне болгаре, рекуще: приими закон наш; по сем же приходиша немци, и ти хваляху закон свой; по сих придоша жидове. Се же после же придоша греци, хуляще вси законы, свой же хваляще..." и т.д. Отчет свой о сделанных ему предложениях лицами разных исповеданий князь Владимир заключает таким обращением к боярам и старцам: "Да что ми ума придаете, что отвещаете?" — "И реша, — продолжает летописец, — бояре и старци: веси, княже, яко своего никто же хулит, но хвалит; аще хощеши испытати гораздо, то имаши у собе мужи; послав, испытай когождо их службу, и како служить Богу... И бысть люба речь их князю и всем людям", — заключает летописец. Послы, отправленные согласно этому решению, дали предпочтение греческому исповеданию, которое и было принято. Та светлая память, которую народные былины сохранили отдаленнейшему потомству о ласковом князе Владимире, и похвалы, расточаемые ему летописцем, должны быть объясняемы именно тем уважением, с которым этот князь относился к народной воле и его желанию действовать согласно с ней.

Известно, какой любовью пользовались у киевлян правнук Владимира Святого, Владимир Мономах, и его род; объяснение этой привязанности надо опять искать в том единении с народом, которым отличались упомянутые князья. О сознании необходимости такого единения самим Владимиром Мономахом мы находим указание под 1096 г. Желая положить конец распре с Олегом черниговским и условиться об обороне Русской земли от половцев, Владимир Мономах и Святополк Изяславич посылают к Олегу такое приглашение: "Пойди Кыеву, да порядок положим о Русской земле пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших и пред людьми градскими, да быхом оборонили Русскую землю от поганых". Таким образом, горожане вместе с духовенством призываются к участию в ряде князей.

Для применения этого начала взаимных соглашений к ежедневно возникающим вопросам общественной жизни была необходима значительная доля уступчивости как со стороны князя, так и со стороны веча, умеренность в проведении собственной воли, готовность отказаться от раз предположенной цели, как скоро достижение ее было невозможно без нарушения существующего единения.

Летописи сохранили нам несколько примеров такой политики. Так, про Ярополка Святославича летописец рассказывает, что он любил христиан, но сам не крестился "народа ради". В 1015 г. Ярослав перебил многих из нарочитых мужей новгородских в отмщение за то, что они участвовали в осуждении и казни находившихся у него в услужении варягов. Не прошло и дня после этого избиения, как ему понадобилась помощь тех же новгородцев для войны со Святополком киевским. Ярослав созвал вече, со слезами на глазах высказал раскаяние в своем недавнем поступке и просил новгородцев пойти с ним к Киеву. На эту речь князя вече отвечало: "Аще, княже, братья наша изсечена суть, можем по тебе бороти". Таким образом, новгородцы оказывают поддержку Ярославу, несмотря на то, что имели против него важную причину неудовольствия. В 1097 г. владимирский князь Давыд Игоревич очень не хотел выдавать своих помощников в ослеплении Василька, Турядка, Лазаря и Василя, но уступил воле владимирского веча, когда оно поставило в зависимость от этой выдачи свое решение защищать Давыда от угрожавших ему князей. В 1102 г. Владимир Мономах и Святополк договорились вывести из Новгорода Мстислава Владимировича и посадить там сына Святополка. Новгородцы не согласились на эту смену, и князья уступили им. Подобно этому Изяслав Мстиславич, не получив поддержки киевского веча в войне с Юрием 1147 г., — отправляется на помощь к черниговским князьям с одними только охотниками, не принуждая народ к походу. В 1216 г. Юрий Всеволодович, прибежав во Владимир после несчастной для него Липецкой битвы, созывает вече и предлагает затвориться в городе. Владимирцы, понесшие большие потери на липецком поле, не находят возможным продолжение борьбы. Князь уступает им и просит только, чтобы они не выдали его противникам, а дали ему самому выйти из города. На это владимирцы согласились. В 1266 г. Ярослав, переяславский и новгородский князь, прибыл в Новгород с литовскими полками для того, чтобы идти войной на Псков, который только что признал своим князем Довмонта Литовского. Новгородцы не согласились на этот поход, князь уступил и отослал назад свои полки.

При возможном столкновении веча и князя последний не всегда являлся совершено одиноким: на его стороне могла быть более или менее значительная часть веча, составлявшая его партию. При слабости собственных сил князя, столь характерной для древнейшего периода нашей истории, эта возможность опереться на одну из вечевых партий составляет для него главнейшее условие успеха.

Исход борьбы, смотря по отношению сил, выпадал или в пользу князя и его партии, или в пользу их противников. Но иногда к военным приготовлениям приступали только как к средству устрашить противника и узнать, есть ли у него решительное желание отстаивать свое мнение с оружием в руках. Если такое желание действительно оказывалось, сторона, возбудившая рознь, нередко обращалась к мирным средствам и вступала в новое единение. Чрезвычайно любопытный пример этому находим под 1220 г. Князь Всеволод был недоволен новгородским посадником Твердиславом и хотел сменить его, хотя за ним и не было никакой вины. По этому вопросу новгородцы разделились: одни стали на стороне князя, другие — посадника. Так как никто не хотел уступить, то противники съехались на Ярославовом дворе, вооруженные как на рать, и выстроились друг против друга в боевом порядке. "Князь же, — продолжает летописец, — узрев ряды их (сторонников Твердислава), оже хотят крепко живот свой отдати, и не поеха, но приела владыку Митрофана со всеми добрыми повестьми. И сведе и владыка в любовь, и крест целова и князь и Твердислав. Богом и св. Софию крест возвеличен бысть, а дьявол попран, а братья все вкупе быша". В этом деле на стороне князя было немало новгородцев, но посадника поддерживали два конца, а потому исход вооруженной борьбы мог быть весьма сомнителен, что и заставило князя прекратить миром только что возникшую рознь.

Если исход борьбы был в пользу князя, он оставался на занимаемом им столе, а побежденная партия должна была подчиниться воле победителя, часто очень суровой.

Если перевес был на стороне партии веча, противной князю, последний лишался стола. Так, напр., когда Изяслав не согласился с решением киевского веча, высказавшегося в пользу продолжения войны с половцами, киевляне освободили из заключения полоцкого князя Всеслава и посадили его на столе; Изяслав же принужден был бежать. В 1136 г. новгородцы, недовольные управлением Всеволода, показывают ему путь; то же самое делают они с Ростиславичами в 1154 г. и с Ярославом Всеволодовичем в 1270 г. В 1175 г. смольняне изгоняют Ярополка; в 1176 владимирцы и переяславцы — Мстислава и Ярополка Ростиславичей и т.д.

Изгнание, впрочем, не всегда было последним актом враждебного столкновения князя с вечем. Изгнанные князья нередко находили поддержку в других волостях и с их помощью мстили за свои обиды. Эта новая, на этот раз внешняя, война приводит опять к новым комбинациям, смотря по отношению сил.

Личность князя обыкновенно оставалась неприкосновенной, как бы далеко ни заходила рознь между ним и вечем. Самые крайние желания недовольного князем веча состояли в том, чтобы князь оставил волость. Это общее правило подвергалось только одному ограничению: князь присуждался иногда к временному заключению. Но это делалось ввиду безопасности, до приезда нового князя или до управы с другими князьями, поддерживавшими сторону изгоняемого; если бы князю была предоставлена свобода до окончательного установления нового наряда, это могло бы повести к усилению его партии.

Нельзя сказать того же об имуществе князя и личности его ближайших приверженцев и слуг. Имущество изгоняемого князя подвергалось иногда грабежу. Так поступили, напр., киевляне в только что приведенном примере с имуществом князя Изяслава. В 1158 г. те же киевляне, в отмщение князю Юрию, с которым они никогда не умели ужиться, грабят по его смерти двор его и избивают приведенных им с собой суздальцев.

Изгнание было весьма обыкновенным исходом борьбы, кончавшейся не в пользу князя, но не необходимым. Потерпев поражение, князь мог войти в новое единение с вечем. Пример этому находим под 1173 г. Известны смуты, которые происходили в Галиче по поводу особого покровительства, оказываемого князем Ярославом "Настаське" и "Чагровой чади". Несправедливость князя к своей жене и сыну привела к разрыву с народом и совершенному торжеству последнего: князь был взят, Чагрова чадь избита, Настаська сожжена, сын ее сослан в заточение. Но народ не пошел далее того, что было нужно для устранения причины зла, и снова уладился, по выражению летописца, с князем Ярославом. Нового единения с народом хотел достигнуть и новгородский князь Ярослав Всеволодович, когда противной ему партии удалось получить перевес на вече и "исписать на грамоту всю вину его". В ответ на требование веча выехать из Новгорода он шлет к нему послов с поклоном и такими речами: "Того всего лишуся (т.е. того, что взял несправедливо), а крест целую на всей воли вашей". Новгородцы не согласились, и князь принужден был выехать. Эта готовность князей покончить новым единением разделившее их с народом несогласие объясняет нередкий в нашей древней истории факт вторичного призвания раз уже изгнанного князя.

Как князья не оставались одинокими в своей борьбе с вечем и нередко находили опору в одной из партий, на которые разделялся народ, так точно и вече в борьбе с князем нередко находило помощь в других князьях. В 1068 г. киевляне, оставленные своим князем Всеславом, при вести о приближении с польской помощью только что изгнанного из Киева Изяслава Ярославича составляют вече и шлют приглашение к братьям изгнанного, Святославу и Всеволоду. Эти князья, отказываясь от предложенного им стола, дают такое обещание киевлянам: "Мы пошлем к брату своему: если пойдет на вас с ляхи губить вас, то мы выдем противу ему ратью, не дадим погубить града отца своего; аще ли хощет с миром, то в мале придет дружине!" В надежде на эту помощь киевляне успокоились и приняли Изяслава. В 1148 г. Изяслав Мстиславич, придя в Новгород, созывает вече и держит такую речь: "Се, братье! сын мой и вы при-слалися есте ко мне, оже вы обидит стрый мой, Юрий: нань семь пришел семо, оставя Русскую землю, вас деля и ваших деля обид. А гадайте, братье, како нань пойти, а любо с ним мир возмем, паки ли с ним ратью кончаемы". Новгородцы захотели войны, и волость Юрия была опустошена. Подобно этому Мстислав Мстиславич приходит в 1210 г. на помощь Новгороду, "слышав насилье от князь". В 1211 г. Даниил, призванный галицкими боярами, против которых замышляли недоброе галицкие князья Игоревичи, такими речами убеждает передаться на свою сторону граждан Перемышля, еще остававшихся за последними: "Почто стоите при том князи, иже обиде вас много? Я ваш князь, на него приидох вам в помощь".

Таким образом, в отношениях князя к вечу проявляются те же начала единения и розни, которые проникают всю нашу древнюю жизнь. Для правильного понимания этих отношений необходимо обратить внимание на следующее.

Во-первых, война никогда не ведется против князя вообще, как формы государственного быта, она ведется только против отдельных личностей княжеского рода; самый же принцип княжеского правления остается незыблемым. Нашей истории вовсе не известен антагонизм князя и народа, стремление последнего распространить свои права на счет прав князя. Народ сознает свою неспособность устроиться без князя и понимает необходимость дать ему высокое положение в своей среде, без чего не было бы возможно достижение целей призвания. Князь есть народная власть.

Во-вторых, при нелюбви древней России к строго выработанным формам, при малом понимании их важности в отношениях народа к князю преобладает характер доброго доверия. Соблюдение вечевых порядков не представляется настолько необходимым, чтобы без него не было возможно никакое совокупное действие князя и народа. Князь, пользующийся популярностью, может, напр., выступить на войну во главе сильного народного войска и без постановления веча. Ему довольно посоветоваться со своими боярами и затем послать биричей звать народ; если князь пользуется расположением народа, народ пойдет, хотя бы война преследовала исключительно личные цели князя; тем более, когда война задумана в интересе самого народа, напр., для отражения половцев и под. По существу, такая война носит на себе характер того же единения народа с князем, которое составляет необходимое условие всякого совокупного действия их; но со стороны формы народ является только исполнителем чужого решения. Эта возможность вести войну с помощью народных сил, но помимо вечевого решения, давала князю большую свободу действия и немало способствовала усилению княжеских усобиц, которые, таким образом, ускользали от постоянного контроля более спокойной половины населения. Призванный для отправления правосудия, князь не только судил, но и установлял сам формы своего суда и размеры продаж и вир. Народ же высказывался по этим вопросам только в чрезвычайных случаях, когда постановления князей противоречили его справедливым ожиданиям. Так, напр., чрезмерная высота продаж и вир возбуждала протесты веча, а иногда приводила к изгнанию князя.

Взаимные отношения князей. См. т. II Русск. юридич. древностей. С. 150 — 335.

Власть московских государей

Уяснить тип власти в Московском государстве представляется весьма трудным, так как узаконений, дающих точные определения верховной власти, в это время не было, а все держалось на обычае живом, подвижном и нелегко уловимом. В Московском государстве мы еще встречаемся с некоторыми отголосками старого порядка вещей, с некоторым участием народа в государственных делах, которое выразилось в форме Земских Соборов. Рядом с этим остатком старины власть московских государей постоянно усиливается и достигает необычайного развития. Это и затрудняет точное формулирование характера власти московских государей: с одной стороны, участие народного представительства, с другой — крайнее развитие единоличной власти. Это последнее начало получило, однако, перевес; в XVIII в. имеем уже дело единственно с абсолютной властью императоров. В царствование Петра Великого понятие неограниченной самодержавной власти переходит в закон и получает точное определение.

Приступая к подробностям, надо указать на те влияния, при которых шло усиление царской власти московских государей. На этот вопрос давно обратили внимание наши историки и, кажется нам, правильно на него ответили. Это явление многопричинное. Рост царской власти обусловливается: 1) учением духовенства о божественном происхождении власти; 2) проповедью духовенства о повиновении и покорении властям. Это две самых древних причины. Действие их началось с принятия христианства. С возникновением Московского удела к этим причинам присоединяется 3-я: перенос метрополия в Москву, сделавший этот город религиозным центром России. Пребывание митрополита в Москве выгодно отличило московского князя от всех других; а естественная с этого времени близость его с митрополитом и масса общих интересов должны были способствовать усилению его власти. В своих собственных интересах митрополит должен был поддерживать вел. князя московского. В-четвертых, имеет значение и причина, отмеченная Карамзиным в известном выражении: "Москва обязана своим величием ханам". В-пятых, политика таких московских государей, как Дмитрий Донской, Иван Васильевич, его сын и внук, царь Иван. Благодаря их гению и дальнозоркости возникает идея неделимости великого княжения, княжеская казна наполняется деньгами, границы Московского государства расширяются и получается возможность установить обязательную службу помещиков и вотчинников. В-шестых, надо признать и мысль Соловьева: для возвышения московских князей над другими "нужна была помощь преданий империи: эти-то предания и были принесены в Москву Софиею Палеолог". Но мысль эта мало у него разработана и, может быть, не совершенно точно выражена: Иван Васильевич и до брака на греческой царевне пользовался не меньшей властью, чем после брака; приезд греческой царевны не мог усилить его власти. В-седьмых, прекращение династии Рюриковичей и всенародное избрание новой положило конец уделам и навсегда закрепило мысль о едином государстве и едином государе. Благодаря этому власть царей новой династии поднимается на высоту, недостижимую для царей династии Рюриковичей.

Власть московских государей является результатом вековой работы нашей истории.

В княжескую эпоху власть князя рассматривалась как власть светская, но уже и тогда духовенство высказывало мысль, что княжеская власть происходит от Бога. В Московском государстве это воззрение делается господствующим, и государи не только наследственные, но даже и избранные соборами производят свою власть от Бога, называя себя богоизбранными государями. Точка зрения духовенства такая: как единый Бог есть творец всего, так точно должен быть и один Государь; единому Богу на небе соответствует единый царь на земле. Царь рассматривается как покровитель православной веры.

В этом смысле и поучает духовенство. Так высказался московский митрополит Филипп по поводу желания новгородцев "задаться" за Короля Польского и великого князя литовского Казимира. В конце XV в. в Новгороде возникла партия, во главе которой стояла Марфа Борецкая, вдова посадника, женщина крайне честолюбивая; будучи недовольна московскими порядками, она хотела провести в новгородские князья Польского Короля. Этой партии удалось получить перевес на вече и она отправила посольство к Польскому Королю с приглашением сделаться новгородским князем и прислать своего наместника. По поводу этого посольства к Королю, исповедующему римско-католическую веру, митрополит Филипп написал послание к новгородцам. Он увещевает их не переходить к латинскому государю, потому что "святыми отцами заповедано с латинянами ничего общего не иметь". "И православная церковь константинопольская, — продолжает он, — пока оставалась верною православию, стояла непоколебимою и сияла, как солнце, а как соединилась с латинянами, так и впала в руки поганых; не в турецких ли руках она находится и ныне? Вы знаете из примеров, бывших прежде, что всякое отступление от веры ведет к разрушению государства, к этому ведет и непокорность богоподручному государю (т.е. православному). Бога бойтесь, царя чтите, Божий бо слуга есть". Итак, необходимо признавать московского Государя, так как это Государь православный; отпадение от него разрушит и церковь, и государство. Некоторые духовные писатели идут еще дальше в этом отношении: они рассматривают русских государей как наследников православных константинопольских императоров; как православная церковь едина, так точно и русский Государь, по их мнению, должен быть над всеми государями Государь. Такого рода мысль высказывается, напр., в послании старца псковского Елеазарова монастыря. "Рим и Константинополь пали, — говорит он, — первый от ереси, а второй от меча поганых. Взамен павших царств служит русская церковь, русское царство. В русском царстве совокупились и сложились все прежние государства. 'Русский царь есть браздодержатель всех престолов. Подобно тому, как московская Успенская церковь есть одна во всей вселенной, так точно должен быть и один государь во всей вселенной". Московский Государь представляется преемником величия и славы римских императоров. Ему должен принадлежать "титул Августа и скипетр Константина". "Удельные князья должны быть в полном у него подчинении; их власть должна быть настолько ниже его власти, насколько власть всемирная выше власти какого-нибудь мелкого удельного князя". Ввиду таких воззрений нельзя удивляться, что в некоторых древних памятниках русские государи прямо производятся от римских кесарей.

Мысль о том, что род Рюрика происходит от Августа, встречается в Степенной книге*. Там находим такую родословную Рюрика: "Самодержавное царское скипетроправление, иже начася от Рюрика, иже бе от племени Пруссова, по его же имени русская земля именуется; Прусс же брат бысть единоначальствующего на земле римского Кесаря Августа".

______________________

* Степенная книга есть переработка летописного материала. Название свое она получила от того, что излагает русскую историю по степеням князей, т.е. по их последовательности. Она составлена в XIV в. митрополитом Киприаном. Киприан, серб по происхождению, известен как собиратель, исправитель и переводчик священных книг. Он внес в исправленные им книги много особенностей сербского языка, с его времени сербский элемент в нашем языке усилился. В XVI в. Степенная книга была переработана митрополитом Макарием, составителем Четьи-Минеи.

______________________

Согласно с указанным воззрением духовенства на значение Государя у нас выработался в XVI в. такой титул московского царя: "Благородный, христолюбивый, вседержавный, превысочайший, всесветлейший, Богом избранный государь, самодержец вечный, истинный наставник христианской веры, браздодержатель святых божьих церквей, престолов всех епископов и, наконец, мудрый кормчий великого корабля всего мира". Любопытно, что Государь рассматривается даже как истинный наставник веры, а не только как покровитель церкви.

Но отсюда нельзя делать заключения, что русское духовенство, проводя такой взгляд на значение Государя, считало его власть совершенно произвольной; думало, что Государь не имеет никаких обязанностей. Ставя Государя на такую высоту, оно считало его обязанным действовать в духе православной церкви. В сочинениях духовенства того времени часто говорится об обязанности Государя действовать в духе христианского учения. В этом отношении весьма характерно послание Кирилла, основателя Кириллобелозерского монастыря. Обращаясь к Василию Дмитриевичу, он говорит: "Сподобился, если великие власти, но зато на тебе большой труд лежит и ответственность"; само собой разумеется, что под ответственностью разумеется здесь ответственность перед Богом, а не перед людьми. Такие же мысли находим и в поучении архиепископа ростовского Вассиана, духовника великого князя Ивана Васильевича. Вассиан обратился к великому князю по поводу вторжения Ахмата. Ахмат быстро подвигался к Москве, и Иван Васильевич хотел его встретить с оружием, но, в конце концов, склонился к мнению тех, которые советовали ему удалиться в безопасное место, отправив войско против Ахмата. Имея в виду это намерение Ивана Васильевича, Вас-сиан пишет к нему послание, в котором говорит: "Не слушай злых советов; что тебе советуют? что внушили тебе твои приближенные? повергнуть щиты свои и этим окаянным предать христианство и отечество, а после, как бегунцу, скитаться в чужих землях! Помысли, государь, из какой славы до какого бесчестия хотят довести твое царство, сколько народу погибнет, сколько церквей божиих останутся разоренными и оскверненными. Убойся, от твоих рук Бог взыщет кровь людей русских! И куда хочешь бежать, где воцаришься и кому оставишь свое царство? Оставь свое намерение, возмогай о Господе, Бог силен и не в конской силе". Старец псковского монастыря Филофей пишет к Василию: "Подобает царствующему государю держать свое царство с великим опасением. Бойся Бога, не уповай на злато, богатство и славу: все, что здесь собирается, на земле и остается. Богатство не в сокровищах заключается, а в помощи требующим и нуждающимся".

Духовенство сознает за собой обязанность делать поучения царям, и государи выслушивают такие поучения. Сознавал эту обязанность духовенства и Иван Грозный; он просил Стоглавый собор "воспретить ему без всякого страха", если он будет "супротивен божественным правилам: да жива будет душа его". Во время казанского похода в царском войске возникли беспорядки: войско предалось грабежу, пьянству и всякого рода излишествам. Распущенность эта коснулась и приближенных к Государю лиц, и самого царя, который, как известно, не отличался сдержанностью. Слух об этом дошел до митрополита Макария, и он обратился к Государю с обличительным посланием, в котором указывал на гибель Содома и Гоморры и советовал ему соблюдать четыре евангельских заповеди: храбрость, мудрость, правду и целомудрие. Это послание было принято Иваном с благодарностью, и он счел нужным выразить это Макарию в таких словах: "Писал еси, господине, к нам, научая нас престать от греха и утверждая по благочестию побороти, и мы, господине, на твою грамоту челом бьем на просвещенных твоих словесах".

Некоторые отечественные писатели усматривают гармоническое соединение церкви и государства в России; они полагают, что мы избегли тех враждебных столкновений, какие были в Западной Европе, между светской и духовной властями. С таким взглядом согласиться трудно: и у нас дело не обошлось без серьезных столкновений. Признание за православной церковью свойства государственной церкви, а за представителями ее качеств публичной власти — не могло не возбудить вопроса о том, какое же существует отношение между этими двумя властями: светской и духовной. При невозможности двоевластия вопрос этот должен быть решиться в пользу подчинения духовной власти светской или наоборот. Оба решения невыгодны и для церкви, и для государства. При подчинении государства церкви церковь берет на себя не свойственное ей заведование делами мира сего; при подчинении церкви государству государство принимает на себя столь же не свойственное ему заведование делами веры. Но, прежде чем наша история пришла к окончательному решению этого вопроса, она пережила ряд столкновений двух властей.

Сами князья ставили иногда духовное звание выше светского, иноческий чин выше княжеского. Митрополиты же нисколько в этом не сомневались. Вот почему многие князья постригаются перед смертью в монашество. Великий князь Василий Иванович, чувствуя приближение смерти, пожелал принять иноческий чин; брат его, князь Андрей Иванович, и дворецкий Василия не хотели допустить к нему митрополита для совершения обряда пострижения. Митрополит Даниил настаивал на исполнении воли умирающего, угрожал Андрею лишением благословения в сей жизни и в будущей и произнес следующие знаменательные слова: "А того тебе у меня не отнята, зане же сосуд серебрян добро, а позлащен — того лучше". Принятие иноческого чина — это и было позлащение.

В торжественных случаях даже в XVII в. существовали обряды, в которых царю отводилась служебная роль по отношению к патриарху. В Вербную субботу царь ведет под уздцы осла, на котором сидит патриарх; на панихидных обедах царь подает собственноручно патриарху яства и питье.

Духовенство, в силу принадлежащей ему власти "вязать и разрешать", является судьей князей. Были случаи отлучения князей от церкви после их смерти. Так, Игнатий, епископ ростовский, осудил князя Глеба Васильковича и приказал изринуть тело его из церкви (1280). Хотя митрополит и не одобрил этого распоряжения, но этим существо дела нисколько не изменилось, так как митрополит сам признал за епископом право исправлять князя при жизни.

Хотя царь, как видно из вышеприведенного титула, и называется наставником православия, но та же роль и, конечно, еще в большей мере принадлежит духовенству. Могли быть столкновения между светским учителем веры и духовенством. Они, действительно, встречались, и кончалось это не всегда в пользу князя. Такое столкновение было у Ивана III с митрополитом Геронтием. При освящении Успенского собора в Москве митрополит обходил церковь против солнца, а великий князь утверждал, что нужно ходить посолонь. Митрополит разгневался и уехал из Москвы в Симонов монастырь. Царь должен был покаяться в своей ошибке и бить челом митрополиту о возвращении.

Другое столкновение, но в гораздо сильнейшей степени, было между Иваном Грозным и митрополитом Филиппом. Филипп происходил из рода Колычевых; он обратил на себя внимание всей России святостью жизни. Будучи приглашен из Соловецкого монастыря в Москву для занятия митрополичьего престола, он поставил условием уничтожение опричнины. Убеждаемый духовенством, он решился, однако, принять кафедру при существовании опричнины, но пользовался всяким случаем для публичных поучений царя с целью воздержать его от совершаемых им жестокостей и несправедливостей. Царь, выведенный из терпения, назначил суд над митрополитом; суд лишил его сана и приговорил к заключению в монастырь, где он, говорят, и был задушен Малютой Скуратовым. Столкновение, таким образом, окончилось в пользу царя, но это было частное решение отдельного случая, а не принципиальное; отношения светской и духовной власти продолжали оставаться невыясненными. Последовавшие события скорее усилили трудности положения, чем сгладили их. Отец Михаила Федоровича был сделан патриархом и стал писаться наравне с сыном Великим Государем. Челобитье князя Петра Репнина дало повод Михаилу Федоровичу высказаться об отношении государя-царя к государю-патриарху: "Каков он — государь, таков и отец его, их государское величество нераздельно". Это формально признанное царским указом двоевластие. Прецедент чрезвычайно опасный и не оставшийся без печальных последствий: патриарх Никон также писался Великим Государем. Будучи еще новгородским митрополитом, он настоял на перенесении мощей митрополита Филиппа в Москву. Царь должен был по этому случаю принести торжественное покаяние в грехах прадеда своего, царя Ивана. Призванный в 1652 г. на патриарший престол, Никон долго отказывался. Царь пал перед ним на землю. Примеру его последовали и окружающие. Стоя на коленях и обливаясь слезами, Алексей Михайлович молил Никона принять избрание. Новгородский митрополит, наконец, уступил всеобщему молению. Но, принимая патриарший престол, он предложил свои условия. Обращаясь к предстоящим, он спросил: будут ли они почитать его как архипастыря и отца и дадут ли ему устроить церковь? Все клялись, что будут и дадут. При такой унизительной для светской власти обстановке вступил Никон на патриарший престол. Взгляд его на власть патриарха с полной ясностью высказался, когда между ним и царем возникли недоразумения. Никон был последователен. В объяснении на обвинительные пункты он писал: "Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство помазуются. Явлено много раз, что священство выше царства..." Предстоящий суд на Соборе с участием вселенских патриархов не очень устрашал Никона. "Дайте мне только дождаться собора, — говорил он, — я великаго государя оточту от христианства; уже у меня и грамота заготовлена". Суд осудил патриарха, но не разрешил вопроса об отношении двух властей. Этот вопрос был разрешен Петром уничтожением патриаршества и подчинением церкви государству.

Спрашивается, каким образом духовенство смотрело на Государя в том случае, когда он вел себя в противность предписаниям православной церкви? Считало оно возможным в этом случае сопротивление светской власти? По отношению к этому вопросу преобладающее мнение духовенства состояло в том, что Государю нужно оказывать безусловное повиновение, если бы даже он вел себя несогласно с требованиями христианского учения. На вопрос о том, всякий ли царь, даже и нечестивый, поставлен от Бога, встречаем такой ответ: "Недостойный царь поставляется за недостоинство людей, по злобе их, по Божию попущению и хотению. Если видишь недостойного царя, не дивися, поучайся и веруй, что по беззаконию нашему нашим мучителям предаемся". Иное воззрение высказал Иосиф Волоколамский; он находил возможным сопротивление недостойному царю и приводил в доказательство пример трех вавилонских отроков, которые не только не покорились велениям царя, но даже "врага беззаконника нарекоша его"*.

______________________

* Вопрос об отношении светской власти к духовной полнее изложен в т. II Древностей. С. 518 — 622.

______________________

Как сами государи смотрели на свою власть? Узаконений, которые давали бы определение власти, не было; мы встречаемся только со случайно высказанными взглядами государей на их власть. Такие заявления имеем от Ивана III и внука его, Ивана Грозного. Иван III высказался в известных переговорах с Новгородом. После покорения Новгорода новгородцы нашли нужным спросить: "Как государь желает в Новгороде государствовати?" Иоанн отвечал: "Вечу не быть, посадникам не быть; волостям быти, селам быти". "Вечу не быть, посадникам не быть" — это означает отмену старого вечевого порядка и выборных представителей власти. Под выражением "волостям быти, селам быти" разумеется то, что государь требовал, чтобы в его частную собственность были выделены волости и села, которые он мог бы раздавать своим служилым людям на условии службы. В Новгороде соглашаются на это, но просят, чтобы условия, предложенные великим князем и принятые новгородцами, были скреплены крестным целованием. Иван III отказывается от крестного целования: Государь не обязывается перед подданными крестным целованием*.

______________________

* Переговоры, происходившие между Иваном Васильевичем и Новгородцами, подробно изложены в т. II Древностей. С. 41 — 49.

______________________

Воззрения на власть, которые были высказаны Иваном IV, находим в его переписке с Курбским. Эта переписка происходила после того, как царь удалил от себя своих прежних советников, Сильвестра и Адашева. Князь Курбский, опасаясь смерти, бежал в Литву, оттуда писал Ивану Грозному письма, которые были наполнены упреками царю в том, что он отступил от старых обычаев и стал управлять самовластно, не слушая бояр и советников. В письме Курбского любопытно то место, где он говорит, что Иван Грозный избил всех Богом данных ему советников. По воззрениям того времени не только Государь дается Богом, но и бояре, советники Государя, даны ему Богом.

В своем ответе царь исходит из той христианской мысли, "что земля правится Божиим милосердием, и Пречистыя Богородицы милостью, и всех святых молитвами, и родителей наших благословением, и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводами". Из этого божественного порядка возникает для христианского Государя задача привести подданных своих к познанию истинного Бога. Таков христианский идеал царя Ивана Грозного. Этот Богом поставленный царь, долженствующий дать торжество христианской истине, сам лично управляет своим государством, а не подчиняется своим советникам. Христианский Государь волен жаловать и казнить своих подвластных, и так всегда было на Руси. Но эти казни- и милости — не произвол. Русские Государи благим воздают благое, а злым злое. Они казнят только злодеев, но где же их любят и милуют? Мук же, гонений и смертей многообразных ни на кого не умышляют. Эту власть, которая имеет в христианской вере предустановленную цель, царь называет самодержавной. Самодержавие Грозного обозначает самостоятельность власти по отношению к советникам, боярам и вельможам, а не право делать что угодно, ибо цели власти даны истинной верой. При Иване Грозном возникают у нас Земские Соборы. События, предшествовавшие учреждению опричнины, показывают, что царю нужно было что-то вроде согласия народа даже на учреждение опричнины и предварительное одобрение народом последовавших затем казней и убийств. Царь получил это одобрение. Это случилось так.

3-го декабря 1564 г. он со всем семейством выехал из Москвы в село Коломенское, а оттуда в село Тайнинское. Выезд этот был не похож на прежние. Царь взял с собой всю казну, иконы, многих бояр, дворян и приказных людей. В Москве все были в недоумении. Ровно через месяц это недоумение разрешилось: царь прислал из слободы список, в котором описаны были измены боярские, воеводские и всяких приказных людей. К гостям же, к купцам, посадским людям и ко всему православному христианству Москвы царь прислал особую грамоту и велел ее перед всеми прочесть. В ней он писал, чтобы они никакого сомнения не держали, что гнева на них и опалы никакой нет. Когда эта грамота была прочтена, между народом раздались рыдания и вопли: "К кому прибегнем, кто избавит от нашествия иноплеменников?" Была составлена ответная грамота, в которой народ просил царя не оставлять Москвы, а что касается до изменников, "то, говорилось в грамоте, мы за них не стоим и готовы их истребить". Государь принял народное челобитье, но с тем, чтобы на всех изменников опалы класть, а иных казнить и имение отбирать, чего ради учредить опричнину. Определены были города и волости, с которых доходы шли на государев обиход, на жалованье боярам, дворянам и всяким людям, которые будут в опричнине. Опричникам поместья были даны в тех городах, которые взяты в опричнину, а вотчинники и помещики, которым не быть в опричнине, из этих городов выведены и получили земли в других местах. В самой Москве были взяты некоторые улицы и слободы, и в них велено было жить только опричникам. Старые вельможи остались при своих старых должностях, но обязаны были в важнейших случаях обращаться к царю за указами. Устроив опричнину, Иоанн поселился в Александровской слободе. Пошли казни и всякие бесчинства. Ограничимся немногими примерами. Рассказывают, что в 1567 г. некоторые из важнейших бояр: кн. Вельский, Мстиславский, Воротынский и конюший Иван Петрович Федоров получили грамоты от Польского Короля Сигизмунда с подговором изменить Московскому государю. Эти письма бояре представили царю с ответом, который просили передать Королю. Были ли эти письма действительно от Польского Короля или подосланы самим Грозным, чтобы испытать бояр, во всяком случае, измены со стороны бояр не было. Несмотря на это, Иоанн дал ход своему гневу. Сперва он принялся за конюшего, призвал его к себе, велел одеться в порфиру, посадил на трон и после многих издевательств сам пронзил его кинжалом. Тогда же были казнены и многие другие бояре: князь Куракин, Ряполовский, три князя Ростовские, Пронский и Щенятев. В 1568 г. опричники, во главе которых были кн. Вяземский и Малюта Скуратов, напали в Москве, ночью, на дома бояр и купцов; схватили их жен и девиц и вывезли за город в свою стоянку; царь принимал во всем этом участие. Натешившись вдоволь, увезенных развезли обратно по домам.

Вслед за усилением царской власти появляются и первые попытки к ее ограничению.

Описывая полезную деятельность Сильвестра и Адашева в первые годы царствования Ивана Васильевича, кн. Курбский говорит:

"Отгоняет (Сильвестр) от него (от царя) оных предреченных прелютейших зверей, сиречь ласкателей и человекоугодников... и присовокупляет к себе в помощь архиерея (Макария) онаго великого города, и к тому всех предобрых и преподобных мужей, презвитерством почтенных.... Собирают к нему советников, мужей разумных и свершенных, во старости маститей сущих, благочестием и страхом Божиим украшенных; яко без их совету ничего же устроити или мыслити.... И нарицались тогда оные советницы у него избранная рада. Воистину по делом и наречение имели, понеже все избранное и нарочитое советы своими производили, сиречь: суд праведный, нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому... и к тому воевод, искусных и храбрых мужей, сопротив врагов избирают, и стратилатские чины устрояют".

Итак, у молодого царя были опекуны, которые удалили от него людей вредных и окружили его хорошими. Эти хорошие люди составили "избранный его совет", без которого он ни делать, ни даже мыслить ничего не мог.

Ограничение своей власти новыми любимцами и "избранной радой", состав которой ему навязывали, подтверждает и царь. В его ответе на первое послание Курбского читаем:

"И того в своей злобе не мог еси разсудити, упрекает он Курбского, нарицая благочестие, еже под властию нарицаемого попа и вашего злочестия повеления самодержству быть!" "Или мниши сие быти светлость благочестивая, еже обладатися царству от попа невежи, от злодейственных, изменных человек и царю повелеваемому быт".

А далее, в том же письме, находим место, во всех частностях подтверждающее выше сделанную выписку из сказания Курбского:

"Тако же Селивестр и со Алексеем сдружился и начата совеговати отай нас (тайно), мневше нас не разсудных суша. И тако, вместо духовных, мирская начата советовати, и тако по малу всех вас, бояр, начата в самовольство приводити, нашу же власть с нас снимающе и в противословие вас приводяще, и честию мало вас не с нами ровняюще.... По сем же от прародителей наших данную нам власть от нас отъята".

Итак, организованный Сильвестром и Адашевым совет похитил царскую власть, царь был в нем только председателем, советники решали все по своему усмотрению, мнения царя оспаривались и отвергались; должности, чины и награды раздавались советом. Это говорит царь, это подтверждает и противник его кн. Курбский.

Но избранная Рада не ограничилась одной практикой, ей удалось оформить свои притязания и провести в Судебник ограничение царской власти. В статье 98 Царского Судебника было постановлено:

"А которые будут дела новые, а в сем судебнике не писаны, и как те дела, с государева докладу и со всех бояр приговору, вершатца, и те дела в сем судебнике приписывати".

Для пополнения Судебника новыми законодательными определениями требуется приговор "всех бояр". Это несомненное ограничение царской власти и новость: царь — только председатель боярской коллегии и без ее согласия не может издавать новых законов. Жалобы Грозного были совершенно основательны. Требование Судебника о приговоре "всех бояр" относится к будущему и, конечно, никогда не было приведено в исполнение; в настоящее же время царя ограничивал не совет всех бояр, а только некоторых. В составлении Судебника принимали участие не все бояре. Во вступлении к нему сказано: "И великий князь Иван Васильевич вся Руси и с своею братьею и с бояры сей судебник уложил".

Из кого же состоял этот совет, продиктовавший ограничение царской власти? Судя по тому, что Курбский называет его "избранной радой", надо думать, что в состав его входили не все думные люди, а только некоторые из них, избранные. Во главе этого совета стояли поп Сильвестр и окольничий Алексей Адашев. Кто другие члены и сколько их было, этого с точностью мы не можем сказать. Царь называет еще только трех: кн. Андрея Курбского, боярина с 1556 г., кн. Дмитрия Курлятева, боярина с 1549 г., и кн. Ростовского Семена, о котором Шереметевская боярская книга ничего не знает. Курбский, кроме митрополита Макария и нескольких пресвитеров, упоминает только о трех Морозовых, "почтенных сигклитским саном": Михаиле, пожалованном окольничеством в 1548 и боярством в 1549 г., Владимире, получившем звание окольничего в 1550, и Льве, прозванием Салтыков, — оружничем с 1550 и окольничем с 1553 г. Но мы не можем утверждать, что этими членами и ограничивался состав рады; есть указания и на других. С падением Сильвестра и Адашева пало и значение избранной рады. Следующая такая же попытка относится ко времени, последовавшему за смертью Федора Ивановича.

Есть основание думать, что бояре хотели ограничить уже Бориса. Царю же Василию Шуйскому был предложен ряд пунктов, которые он и утвердил присягой. Пункты эти следующие: он обязался никого не предавать смерти, "не осудя истинным судом с бояры", и не отбирать имения у родственников преступников, если они не участвовали в преступлении. Еще более важные ограничения были предложены польскому королевичу Владиславу. Изменения судных обычаев и судебников он должен был делать не иначе, как с согласия бояр и всей земли. Для увеличения налогов требовалось согласие думы. Пункты, принятые Шуйским, были приняты и Владиславом. С Михаила Федоровича тоже была взята запись, но она до нас не дошла. Котошихин говорит, что со всех выбираемых царей брали записи; только с одного Алексея Михайловича не взяли, так как "разумели его гораздо тихим".

Воззрение на власть Государя как на власть абсолютную еще не сложилось окончательно в Московском государстве. Одни из Государей проводили это воззрение с большей энергией, другие слабее, но в законе оно еще не было выражено, а потому и было предметом полемики в переписке Грозного с Курбским. Рядом с властью, принадлежавшей Государю, встречаемся еще и с некоторой долей участия подданных в верховной власти. Это участие проявлялось в форме Земских Соборов, к рассмотрению которых теперь и приступаем.

Земские Соборы

Учреждения европейских государств в Средние века представляют многие черты сходства, несмотря на глубокое различие политической жизни тех народов, у которых это сходство наблюдается. Мы сопоставим особенности Земских Соборов Московского государства с тем, что нам известно о французских Генеральных Штатах и о первоначальном виде английского представительства за первые сто лет его существования. Сходства этих учреждений так многосторонни, что никак не могут быть приписываемы случаю, а должны быть объясняемы действием одинаковых причин*. Действие одинаковых причин обнаруживается уже в сходстве условий, при которых возникли представительные учреждения в трех названных государствах.

______________________

* На однородность наших Земских Сборов с подобными же учреждениями Западной Европы указано уже Чичериным В. Н. в его книге "О представительстве". С. 355. К сожалению, почтенный автор ограничивается одним кратким указанием на сходства в начале отдела, посвященного Земским Соборам в России, почти не возвращаясь к ним в дальнейшем изложении.

______________________

В истории многих народов наблюдается такой момент, когда первичные народные собрания (племенные, у нас вечевые) переходят во вторую стадию своего развития, в которой получают характер представительных учреждений. Этот момент совпадает с переходом племенного устройства в народное (народ — как совокупность отдельных племен) и соответствует образованию более крупных государственных тел. По мере того, как территория государства расширяется, первичные народные собрания теряют под собой почву и мало-помалу вовсе выходят из употребления. Это явление вымирания древнего народного учреждения условливается некоторыми общими причинами, к которым могут присоединиться и частные, составляющие особенность каждого отдельного государства. Между общими причинами важное значение принадлежит уже самому факту отдаленности места собрания, которое теперь одно для всего объединенного государства, и проистекающая отсюда затруднительность переезда. Но к этой причине присоединяется и другая, имеющая едва ли не большее еще значение. Она состоит в том, что самый интерес к народным собраниям ослабляется. Расширение государства вызывает осложнение его отправлений, а вместе с этим возникают такие вопросы, которые могут быть мало понятны всей совокупности свободных жителей каждой отдельной местности. Эти причины и приводят, с течением времени, к изменению первоначального характера народных собраний; из личных, на которых каждый присутствует в силу лично ему принадлежащего права, они переходят в представительные, члены которых посылаются избирателями, в силу предоставленного этим последним права принимать участие в народных собраниях через посредство своих выборных*. Впрочем, это изменение идет не далее действия причины, им вызванной. Если в составе нового государства оказываются лица, положение которых допускает поголовное участие в новых собраниях, они призываются к ним лично, по-прежнему, а не через представителей.

______________________

* По отношению к рассматриваемому вопросу империя Карла Великого представляет образчик переходного состояния. Народные собрания в первичной форме оказываются не соответствующими громадным размерам империи; начала же представительства она не успела еще выработать, так как недоставало второго условия, необходимого для его появления, именно — национального единства. В силу этого мы встречаемся со следующим переходным явлением: рядом с общими народными собраниями, в старой форме, существуют местные народные собрания по отдельным областям, на которых и предлагаются к принятию новые законы, долженствующие служить пополнением местных народных законов.

______________________

Согласно действию этих общих причин представительные учреждения Англии, Франции и Московского государства возникают в такое время, когда в силу новых условий, при которых сложились эти государства, народные собрания сделались невозможными в их первичной форме. В России первое собрание выборных было созвано около 1549 г., во Франции — в 1302 г., в Англии то же явление совершилось в два приема, разделенных один от другого значительным промежутком времени: первое собрание выборных от рыцарей относится к 1214 г. и выпадает на царствование Ивана Безземельного; первое же собрание выборных от городов относится к 1264 г. и выпадает на царствование Генриха III.

Ближайшие причины созвания первых выборных заключались в следующем.

Распространение пределов Московского княжения, начавшееся с XIV в., достигает к царствованию Ивана Грозного значительных размеров. Москва поглощает к этому времени почти все княжения, прилегавшие к ее границам, и образует, сравнительно, весьма крупное государственное тело. Это дело объединения совершается благодаря промыслам Дмитрия Донского, Василия Дмитриевича, Ивана Васильевича и Василия Ивановича и тому новому порядку в распределении уделов между сыновьями московского Государя, начало которому положено политической прозорливостью Дмитрия Донского. В деле объединения Русской земли деятельное участие принимали и московские бояре. Не составляя политического целого с определенными правами, московские бояре распадались на партии, которым удавалось, благодаря благосклонности московских государей, оказывать сильное влияние на дела управления. В малолетство Грозного боярское правление достигло высшей степени самовластия и своими несправедливостями вызвало народную смуту, одним из кровавых эпизодов которой было убиение в московском Успенском соборе Юрия Глинского, родного дяди Государя. Иван Грозный вознамерился положить конец злоупотреблениям боярского правления. В 1549 г. (или около) он созывает в Москву выборных из городов от людей всякого чина и объявляет им, что с настоящей минуты он будет сам "судья и оборона" своему народу, что в предшествовавших злоупотреблениях виноваты бояре, а он неповинен в пролитой ими крови. Мысль Государя совершенно понятна. В малолетство Ивана бояре действовали его именем: народ легко мог приписать их действия воле царя и отшатнуться от него. Чтобы предупредить это возможное последствие боярского самоуправства, он указывает народу настоящих виновников его бедствий и угрожает воздать им по делам их. Отрекаясь от бояр, царь, естественно, ищет опоры в народе. Такова мысль нашего первого Собора.

Что сделали предшественники Ивана Грозного для России, то было сделано предшественниками Филиппа Красивого для Франции. При восшествии на престол Гуго Капета Франция достигла величайшей степени политического разложения, начавшегося по смерти Карла Великого. Значение королевской власти пало. Административные округи империи Карла Великого обратились почти в самостоятельные государства, которые стояли только в номинальной зависимости от французских королей. Только путем долгого исторического процесса, благодаря энергической приобретательной политике Филиппа-Августа и Людовиков VIII и IX, французским королям снова удалось соединить в своих руках значительные владения и обуздать своеволие феодальных господ. Рядом с этим шло освобождение городов. Французские короли, взяв под свое покровительство городское население, среди которого обнаружилось стремление высвободиться из-под гнета феодальной власти, помогли образованию третьего сословия как новой политической силы, дотоле не имевшей никакого значения в государстве. При восшествии на престол Филиппа Красивого Франция представляется в значительной степени объединенным государством, свободное население которого состоит не из одних рыцарей: наряду с ними значительной долей самостоятельности пользуются и городские общины. Филипп Красивый, энергически продолжавший приобретательную политику своих предшественников, крайне нуждался в деньгах и добывал их самыми произвольными средствами. Не довольствуясь тем, что принесла ему конфискация еврейской собственности, новые тяжелые налоги и произвольное изменение ценности монеты, он обратил свои взоры и на имущество духовенства: все свободные духовные бенефиции были отобраны в пользу короны, а остальное имущество духовенства было обложено высоким налогом. Эти крайние меры вовлекли Филиппа в столкновение с папой Бонифацием VIII. В 1302 г. папа издал грозную буллу, которой созывался в Риме собор для суда над королем. В ответ на это объявление войны духовной власти против светской Филипп созывает депутатов, в состав которых входят феодальные господа, духовенство и горожане. Мысль французского короля понятна; в предстоящей ему борьбе с духовной властью, которая имела немало союзников даже в пределах его собственного государства как среди светской аристократии, так и духовенства, — он желает опереться на содействие всего народа.

Объединение Англии совершилось гораздо ранее объединения России и Франции. Уже в самый момент завоевания ее норманнами она представляла значительное политическое тело. Но единство Англии при Вильгельме Завоевателе было чисто внешнее. Разнородные элементы, вошедшие в состав нового государства, составляли одно целое только благодаря военному преобладанию норманнов. Чтобы племенная рознь саксов, датчан и норманнов улеглась и из этих чуждых друг другу элементов образовалась единая нация, нужно было значительное время. Этот процесс умиротворения делает заметные успехи к царствованию Генриха III. К этому времени Англия теряет характер вооруженного лагеря; к этому времени получают некоторое значение и города, находившиеся с самой эпохи завоевания в безусловной зависимости от своих феодальных господ*. Благодаря тому обстоятельству, что политическое объединение Англии совершилось ранее национального, представительные учреждения этой страны возникли в два приема: сперва призывались представители от рыцарей, которые одни и составляли, по счастливому выражению Гизо, политическую нацию Англии: только некоторое время спустя к ним присоединились выборные от городов.

______________________

* Освобождение городов является в западных государствах одним из условий образования представительства. Этого условия не замечаем в Московском государстве. Различие это объясняется иным положением наших городов: они не находились в феодальной зависимости, а всегда стояли в непосредственных к Государю отношениях. Об освобождении их поэтому у нас не могло быть и речи.

______________________

В силу обычаев феодального права все непосредственные вассалы короля могли принимать лично участие в собраниях королевского двора как для суда, так и для решения всяких других вопросов публичного характера. Но в Англии подобное поголовное собрание всех рыцарей не было осуществимо и по значительному их числу, и по значительному пространству государства. К этим причинам скоро присоединилась еще новая: из общей среды рыцарей выделилось несколько сильных баронов, которым, естественно, должно было принадлежать преобладающее влияние на дела в ущерб слабому личному голосу мелких рыцарей. Таким образом, на деле, в заседаниях королевского двора принимали участие только сильные бароны да духовенство. Эти-то сильные бароны в соединении с высшим духовенством и начали ту знаменитую борьбу с Иваном Безземельным, которая завершилась появлением на свет Великой Хартии свободы. Еще в 1213 г. бароны собрались в Лондоне для предварительного совещания, на котором была прочитана и принята с восторгом давно забытая грамота Генриха I. В следующем году они собрались во второй раз и приняли решение добиться от короля подтверждения грамот его предшественников. Узнав о враждебных ему намерениях баронов, король Иван созывает в 1214 г. свой королевский двор в Оксфорде, на который приглашает явиться и представителей мелкого рыцарства, по четыре человека от графства. Это первый достоверный случай представительства в Англии, основная мысль которого совершенно тождественна с основной мыслью первого московского Земского Собора и первого собрания Генеральных Штатов во Франции; ввиду подготовляющегося восстания баронов Иван Безземельный хотел привлечь на свою сторону мелкое, но многочисленное рыцарство. Попытка его, однако, не имела успеха. Восставшие бароны стояли за начало правомерности в государственном управлении; они защищали не личные только свои интересы, но и интересы всего государства; на их стороне были истинные пользы Англии, а потому рыцари графств присоединились к ним, а не к королю. Этим-то оригинальным отношением королевской власти и подданных и объясняются те особенности в истории английского парламента, на которые будет указано впоследствии. Царствование Генриха III, сына и преемника Ивана Безземельного, было не менее бурно. Он то подтверждал грамоты своих предшественников, то нарушал их. Имея постоянно против себя баронов, стоявших на почве грамот, он не раз, по примеру своего отца, созывал представителей мелкого рыцарства, думая опереться на их содействие. Но надежды его, пока дело баронов было делом всего государства, так же мало оправдывались, как и надежды его отца. В 1264 г. бароны разбили королевские войска и захватили в плен самого Генриха III. Граф Лейчестер, стоявший во главе восставших баронов, возвратил королю свободу, но с тем, чтобы держать его в фактической от себя зависимости и управлять его именем. Этот захват власти не мог найти себе сочувствия даже среди баронов. Граф Лейчестер понимал, что ему придется выдержать борьбу со своими прежними сторонниками. Не рассчитывая более на их содействие, он решился искать опоры среди городского населения. В декабре 1264 г. он созывает именем короля парламент, на который приглашает вместе с представителями графств и представителей городов. Это первый достоверный случай приглашения в английский парламент выборных от городов. Обращение Лейчестера к выборным от городов так же мало помогло ему, как и обращение Ивана Безземельного к выборным от рыцарства. Бароны, не желая быть орудием личных целей Лейчестера, соединились с королем, и Лейчестер должен был пасть. Но сделанное им нововведение не погибло для Англии. Проницательный ум Эдуарда I, преемника Генриха, не мог не заметить и не оценить той силы, которую придавала королевским решениям возможность подкрепить их согласием выборных от всего государства. Вот почему в продолжительное и исполненное военных тревог царствование свое Эдуард I постоянно обращался к созванию представителей не только графств, но и городов.

Таковы условия, при которых возникли представительные учреждения Англии, Франции и Московского государства. Факт возникновения их крайне знаменателен. Объединение каждого из этих государств есть, по преимуществу, дело личной политики их государей. Но государи не смотрят на объединенный ими народ, как на пассивную массу; при всех трудных случаях они сами обращаются к этому народу, как к живой силе, и ищут в единении с ним опоры для своих действий.

Эти вторичные народные собрания не имеют писаной конституции, чем они и отличаются, между прочим, от третичной формы, получившей доступ со времени первой французской революции почти во все государства Европы и Америки. Современный английский парламент, последовательно развившийся из тех первых собраний выборных, которые созывались Иваном Безземельным и Генрихом III, не имеет и теперь писаного устава, который исчерпывал бы его права. Все спорные вопросы относительно его прав, на которые нет ответа в статутах, и в настоящее время решаются на основании прецедентов, т.е. парламентских обычаев, выразившихся в парламентской практике. Не имея возможности обратиться к писаным уставам, мы должны все наши выводы о правах представителей, порядке их созвания, составе народных собраний, порядке занятий, решении дел и пр. делать, единственно, на основании свидетельств, относящихся к практике этих собраний. В этом заключается немалая трудность дела.

О нашей отечественной практике сохранилось очень немного свидетельств. Насколько не полон дошедший до нас материал, можно судить по следующему примеру. С 1549 г. по день кончины Алексея Михайловича в Москве было созвано до 17 Соборов. Для выбора представителей на каждый такой Собор посылались царские грамоты в города. Число этих призывных грамот должно быть весьма значительно. Найдено же их и отпечатано только три: в Пермь Великую от 1616 г., в Галич от 1619 г., да в Новгород того же года; к этому небольшому числу грамот проф. Латкин присоединил еще две: в Устюжну от 1619 г. ив Крапивну от 1651. Но, помимо того, что не все следы древней соборной жизни уцелели, — те свидетельства, которые дошли до нас, далеко не с одинаковой полнотой останавливаются на всех вопросах соборной практики. Один из главных материалов, находящихся в наших руках, составляют официальные протоколы соборных заседаний. За то же время мы имеем семь таких протоколов, но и они с достаточной полнотой приводят только обращение царя к выборным; ответы же выборных людей только в некоторых протоколах изложены вполне, в других же все дело ограничивается краткой передачей существа ответа. Что же касается вопросов о порядке выборов, порядке заседаний, подачи мнений и пр., то официальные протоколы касаются всего этого лишь мимоходом. Ввиду такого состояния источников мы не берем на себя задачи дать полную картину соборной жизни. Предоставляя это позднейшему времени, когда имеющийся у нас материал может пополниться новыми открытиями, мы остановимся только на некоторых наиболее существенных вопросах.

Один из любопытных вопросов, относительно которого имеющийся у нас материал проливает довольно совета, есть вопрос о составе наших Соборов*.

______________________

* Но и здесь мы должны сделать оговорку: практика наших Соборов по некоторым вопросам была очень разнообразна, и мы никак не можем сказать, чтобы не делалось иногда отступлений от того порядка состава Соборов, который мы изложим как общий. Собор 1642 г. по своему составу представляет пример такого отступления; но в чем именно оно состояло, это не представляется нам совершенно ясным (Ср. Чичерина Б.Н. О представительстве. С. 373 и сл.). Но здесь не обращено внимания на то, что в списке выборных людей, представленном в Посольский приказ, не упомянуты некоторые города, представители которых, однако, были на Соборе и подавали свои мнения. Не приехали ли они из своих городов позднее, по обыкновенным призывным грамотам?

______________________

Говоря о составе Земских Соборов, необходимо различать состав их в идее от состава их в действительности. По идее, которая выражалась как во взгляде московских государей на Соборы, так и в сознании самого народа, — на Земские Соборы созывается вся земля. Иван Грозный в 1549 г. приказывает созвать "свое государство", т.е. все государство. Михаил Федорович совещается "с людьми всяких чинов* всего Московского государства" (Рум. собр. III, 57); ссылаясь на соборное определение, он говорит о приговоре "всей земли" (А. Э. III. 68); на известные предложения английского посла Джона Мерика царь отвечал, что такого дела решить без совета всего государства нельзя ни по одной статье (Соловьев. IX. 125). Подобно этому и Алексей Михайлович собирает выборных из всех городов (Рум. собр. III. 129). Та же мысль об участии на соборе всего государства присуща и сознанию самого народа. Он высказывается в актах избирательных Соборов, на которых действовал один народ, без участия государя. Избирательный Собор 1598 г. называется Собором "духовенства, бояр, дворян, приказных людей, воинства, гостей и всех православных крестьян царствующего града Москвы и всея русския земли", или в другом месте "и всех православных крестьян со всем народом всея земли Российского государства". Подобно этому избирательный Собор 1613 г. называется Собором "всяких людей всяких чинов всего великого Российского царствия". По представлению людей Московского государства Государь избирается приговором "всей земли".

______________________

* Названием "чин" в Московском государстве обозначался каждый разряд свободных людей, который имел какие-либо права и обязанности, отличавшие его от других разрядов. В этом смысле и крестьяне составляли чин.

______________________

Хотя участие всей земли и не всегда имело место на деле, в этой мысли высказывается действительное сознание эпохи, а потому мы одинаково встречаемся с ней и в памятниках английского и французского права. О постановлениях английского парламента 1275 г. говорится, что они изданы королем Эдуардом по совещании с королевским советом и с согласия духовенства, баронов и всего государства. Подобно этому представители третьего сословия, созванные Филиппом Красивым, обращаются к нему в таких выражениях: "Народ вашего государства, — говорят они ему, — просит вас" и пр.*

______________________

* Это совещание Государя "с целым народом" есть, конечно, остаток первичной формы народных собраний. В Англии, при королях саксонской династии, когда давно уже вышло из употребления поголовное собрание всего народа, но, с другой стороны, начало представительства еще не выработалось, во вновь издаваемых законах, тем не менее, говорится, что они изданы tola plebis generalitate ovante. Любопытно, что заключение Witena Gemot'a 934 г., на котором присутствовали: король, четыре принца, два архиепископа, семь епископов, четыре аббата, двенадцать герцогов и пятьдесят два тана, а всего девяносто два человека, — рассматривается как принятое всем народом Kemble The Saxons in England, II. 199 и сл. Нечто подобное, как увидим ниже, встречается и у нас.

______________________

Таков взгляд эпохи возникновения представительных учреждений на их состав: вся земля должна оказывать содействие своему Государю. Мысль совершенно верная, но как осуществить ее? Как собрать все Московское государство и совещаться с ним? Правильное осуществление этой мысли составляет труднейшую задачу не только для московской России, но и для современной теории государственного права. Известно, что вопрос о такой организации представительства, при которой оно служило бы верным отражением всего государства, и до сих пор еще не нашел удовлетворительного разрешения в науке государственного права. Ввиду этого мы не будем удивляться, что при первом своем возникновении он разрешался весьма несовершенно не только у нас, но и в других европейских государствах.

В Московском государстве этот вопрос разрешался следующим образом. Новое начало представительства, как уже выше было замечено, шло не далее причины, его вызвавшей; те разряды лиц, которые могли собираться поголовно, призывались и на Земские Соборы лично, а не как представители. Состав Земских Соборов определялся, таким образом, на основании двух разных начал: одни члены призывались поименно*, другие как представители своих избирателей.

______________________

* Слово "поименно" употребляем мы не в том смысле, что призывались все без исключения, а только в противоположность к выборному началу. Государь мог и не пригласить того из призываемых без выбора, присутствие которого ему не нравилось.

______________________

В состав Собора входит, во-первых, сам Государь. В соборном протоколе 1653 г. читаем: "Государь был для собора в грановитой палате". Участие Государя не ограничивается произнесением речи, которой он открывает заседание Собора; он выслушивает на Соборе же ответ выборных людей на свою речь и на Соборе же постановляет и свой приговор. В протоколе Собора 1621 г. читаем: "Был у государя собор в золотой в большой в грановитой палате... А говорил великий государь на соборе... И всяких чинов люди Московского государства били челом на соборе государю...". Или в протоколе 1618 г., после такого же описания ряда соборных действий, читаем: "И проговорил государь... со всяких чинов людьми Московского государства..." Иногда Государь не присутствует лично при указанных соборных действиях; в таком случае его заменяет в заседаниях Собора особо назначенное для сего лицо. Но существо дела от этого не изменяется.

Затем из официальных протоколов видно, что в состав Земских Соборов призывались, обыкновенно, все чины, на которые распадалось тогда свободное население Московского государства. Они перечисляются в следующем порядке:

1) Духовенство. Высшие чины духовенства: патриарх, митрополиты, архиепископы, епископы и монастырские власти приглашались поименно* и, ввиду преобладающего значения церкви в то время, в очень значительном числе. Низшие чины духовенства принимают участие в качестве выборных людей. К этой категории относятся члены белого духовенства и, кажется, монастырские старцы. Приглашаемое на Земские Соборы духовенство нередко обозначается в памятниках общим именем "всего освященного собора". Таким образом, в состав Земского Собора входил "собор духовенства", состав которого ближайшим образом определялся церковными обычаями и постановлениями. Церковные Соборы гораздо древнее светских. Они известны с первых времен принятия христианства. Можно допустить, что практика их также оказала влияние на появление Соборов светских.

______________________

* В акте избирательного Собора 1613 г. упоминаются, однако, четыре выборных настоятеля разных монастырей; а в акте Собора 1682 г. все власти названы выборными. О порядке этого избрания не имеем никаких сведений.

______________________

2) Служилые люди, а) Высшие разряды служилых людей. Сюда принадлежали: бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки. Все они — возможные члены государевой думы. Они призывались как думные чины, по должности. Наряду с ними также по должности призывались некоторые высшие должностные лица: конюший, дворецкий, казначей, печатник, кравчий и под. б) Низшие разряды служилых людей. К этой категории относились, во-первых, служилые люди по городу Москве: стольники, стряпчие, московские дворяне и жильцы, а иногда и московские приказные люди. Во-вторых, городовые (т.е. не московские) служилые люди. Сюда относились — городовые дворяне, а иногда и последний разряд служилых людей: городовые стрельцы, пушкари, казаки и пр. Все эти чины призывались по выбору.

3) Последний разряд составляют разные чины тяглых людей. К этому разряду принадлежали, во-первых, разные виды торговых людей, известные под общим именем посадских. Посадские люди были устроены в слободы и сотни, которые вообще носили наименование чертных сотен и слобод; лучшие же из них назывались гостиной и суконной сотней. Торговые люди несли особые службы по сбору государевой казны в таможнях, кабаках и пр. Лучшие из них жаловались за эти службы званием гостя. Все разряды торговых людей представлялись своими выборными. Во-вторых, к этому же разряду тяглых людей принадлежат крестьяне, упоминаемые в соборных актах под именем уездных людей. Период возникновения Соборов совпадает у нас с периодом прикрепления крестьян. Зависимые крестьяне, конечно, не могли призываться к участию в Соборах. Если мы встречаем указание на участие уездных людей, то эти свидетельства, по всей вероятности, относятся только к тому незначительному числу крестьян, которое оставалось еще свободным. Да и в этом ограниченном смысле уездные люди присутствовали только на самом полном избирательном Соборе 1613 г. Но это исключение крестьян пополнялось до некоторой степени представительством посадских, которые, в большинстве случаев, были те же крестьяне, так как резкого различия между городскими и уездными жителями в это время еще не было, и посадские, кроме торговли, занимались также земледелием; они могли, следовательно, представлять интересы и всего крестьянства.

Несомненные черты сходства с нашими Земскими Соборами встречаем в составе английского парламента и французских Генеральных Штатов как по отношению к основаниям призвания, так и по отношению к самим разрядам призываемых лиц. Эти сходства тем Поразительнее, что социальное положение разных общественных групп, на которые распадалось население Англии и Франции, очень отличалось от социального положения наших групп. Служилые люди западных государств принадлежали к разным чинам феодальной лестницы, права и обязанности которых по отношению к королю определялись ленным правом, вовсе не известным России. Городское же население имело корпоративное устройство с весьма широкими правами самоуправления, чем оно так же существенно отличалось от наших посадских. Общественные группы Франции, отличаясь от наших, в свою очередь, отличаются и от английских. Несмотря на все эти различия, мы легко можем узнать в составе представительных учреждений этих государств разряды лиц, напоминающие те, которые призывались на московские Соборы. Но не то же ли явление наблюдаем и теперь? Социальное положение английских лордов и английского джентри не повторяется ни в одном государстве Европы; это не помешало, однако, Бадену, Бельгии, Италии, Пруссии и многим другим государствам Европы устроить у себя представительство в форме английских учреждений. Общая всем государствам цель каждым из них достигается средствами, какие у него под руками.

В Англии по личному приглашению призывались высшие чины духовенства и великие бароны (barones majores). В силу начал ленного права они составляли постоянный совет короля по делам законодательства, управления и суда (magnum consilium и curia regis). До возникновения представительства они были единственными советниками короля. В этом их некоторое сходство с нашими боярами, окольничими и думными людьми. Во Франции призывались по должности члены Тайного королевского совета и члены Государственного совета, следовательно, тоже постоянные советники короля и, кроме того, некоторые высшие должностные лица, как, например, канцлер, государственный секретарь и пр. Все другие разряды лиц призывались во Франции по выборам: духовенство, дворянство и третье сословие, в состав которого входят не одни только горожане, но и свободное сельское население. Впрочем, распространение представительства на жителей сел есть дело успеха времени и дальнейшего высвобождения городского и сельского населения из-под безусловной зависимости феодальных господ. Первоначально же к представительству допускались только так называемые "хорошие города" (les bonnes villes, les villes murees), которые пользовались особыми привилегиями и составляли единственный вид свободного населения Франции. В Англии путем выборов в состав парламента входили: дворянство в качестве представителей графств, и горожане в качестве представителей городов. Сельское население ввиду его зависимости от феодальных господ и в Англии первоначально не имело участия в представительстве. Да и потом, по мере его освобождения, могло участвовать разве только активно в выборах, и то под сильнейшим нравственным давлением местного дворянства.

Перехожу к вопросу о числе представителей и порядке их выборов. В деятельности наших государей с совершенной ясностью выступает одна цель, которую они постоянно преследовали. Они заботились, чтобы каждый чин имел своего представителя, чтобы не осталось в государстве разряда свободных лиц не представленного. Все официальные протоколы указывают на приглашение всяких чинов людей. Но едва ли можно утверждать, что правительство считало безусловно необходимым иметь представителей от каждого чина из каждого отдельного пункта населения. Правда, источники говорят о выборных от всех чинов и городов, но вместе с тем мы имеем примеры Соборов, на которых были представлены далеко не все местности государства. Вводя всюду единообразные московские порядки, правительство, естественно, склонно было думать, что люди одного и того же чина стоят в одинаковых условиях, где бы ни жили, а потому с его точки зрения посадские известного города легко могли представлять интересы посадских людей вообще, и, в крайнем случае, Собор мог состояться, если бы на нем были только посадские города Москвы. Рядом с заботой о представительстве всех чинов обращалось некоторое внимание и на то, чтобы пункты более населенные были сильнее представлены; но эта последняя забота осуществлялась еще в крайне несовершенном виде. Установление сколько-нибудь определенного отношения между числом избирателей и числом представителей не могло быть задачей того времени уже и потому, что решение по большинству голосов не было практикой наших Земских Соборов.

Согласно с административным делением Московского государства каждый город с уездом составлял особый избирательный округ, за исключением одного Новгорода, где каждая пятина приравнивалась к городу. В пределах этого округа выборы производились каждым чином особо. Московское представительство было, таким образом, сословным представительством. Определение числа представителей зависело каждый раз от усмотрения правительства и определялось им, хотя и не всегда одинаково, но, кажется, без особенно резких колебаний. В 1619 г. было предписано прислать от духовенства по 1 выборному, от дворян по 2, от посадских по 2. В 1648 г. для представителей от дворян было принято во внимание различие больших и малых городов: из больших требовалось прислать по 2 представителя, из малых по одному, новгородские пятины были приравнены к малым городам. Но что разуметь под большими и что под малыми — это не было определено и, вероятно, представлялось усмотрению воевод или даже самих избирателей. Последнее предположение не должно казаться невероятным. Заботясь, главным образом, чтобы были представлены все чины, правительство мало придавало значения числу депутатов, и мы имеем прямое указание на то, что оно предоставляло иногда усмотрению самих избирателей — прислать одного выборного или двух*. В том же 1648 г. посадских требовалось прислать по одному из города, а в 1616 г. пермскому воеводе предписывалось прислать трех посадских. Но мы не знаем, была ли эта цифра общей для всех городов или относилась только к Перми Великой. Относительно числа городовых стрельцов, пушкарей и других разрядов низших служилых людей не имеем указаний.

______________________

* А. Э. Ш. 105. Для избирательного Собора 1613 г. даже вовсе не было определено число представителей, а предписывалось избрать "сколько пригоже".

______________________

Приведенные цифры не относятся к городу Москве, представительство которого всегда определялось особо. "Царствующий град Москва" пользовался совершенно особым положением в Московском государстве как по числу населения, так и по экономическому его значению. Если Новгород посылал столько же представителей, сколько пять других городов, то Москва, в состав населения которой входило большое число чинов, по всей вероятности, посылала еще более. В 1648 г., когда большие города приглашались прислать по 2 дворянина, Москва должна была выставить по 2 человека из стольников, стряпчих, дворян и жильцов, итого 8 представителей на 2 городовых. По отношению к посадским эта разница еще больше. Все города должны были прислать по одному выборному; Москва же должна была дать: 3-х гостей, по 2 человека из гостиной и суконной сотни и по одному из каждой черной сотни и каждого посада. Посадов и черных сотен в Москве этого времени нам известно не менее 13; таким образом, на одного посадского городового Москва должна была выбрать, по крайней мере, 20 человек. Это свидетельство должно пополнить известием от 1642 г. На Собор этого года Государь велел призвать выборных из многолюдных чинов числом от 7 до 20 человек, из малолюдных — от 2 до 6. Разные чины московских служилых людей, сравнительно с городовыми, были, конечно, многолюдные. По этому расчету число представителей стольников, стряпчих, дворян, жильцов и других московских чинов легко могло простираться до 50 человек и даже более.

Самые выборы происходили в следующем порядке. Предписание о выборах делалось от имени Государя на имя местного городского начальника: воеводы или губного старосты. По получении предписания ему предписывалось собрать всяких чинов людей в церковь, прочитать царскую грамоту и затем велеть им произвести выборы по чинам, т.е. каждый чин должен выбрать представителей из своей среды*. Принадлежностью к чину решался вопрос как активного, так и пассивного избирательного права: все, входящие в состав чина, — и избиратели, и избираемые**. Правительство брало на себя только определение нравственных качеств избираемых, которое и делалось, обыкновенно, в призывных царских грамотах и притом соответственно цели призвания. Это должны быть "добрые и разумные люди, с которыми можно было бы поговорить" (Рум. соб. III. 113), или "добрые и смышленые, которым государевы и земские дела за обычай" (А. Э. IV. 26); они должны "уметь рассказать обиды, насильства и разорение, и чем Московскому государству полниться, и ратных людей жаловать, и умели бы устроить Московское государство, чтобы пришли все в достоинство" (А. Э. III. 105). — О состоявшихся выборах составлялся особый список (протокол), который подписывался всеми избирателями (А. Э. III. 105 и IV. 27) и присылался в Москву в Посольский приказ (Рум. соб. III. 113), куда должны были явиться и сами представители (А. Э. Ш. 77), а иногда в Разряд. Выборные, отправляясь в Москву, должны были взять с собой "запасы" (А. Э. IV. 27), по всей вероятности, все нужное для их продовольствия. На кого падали издержки этих запасов, не имеем указаний; вероятно, они раскладывались на всех избирателей как повинность***.

______________________

* Беляев (Речи и отчет Москов. универ. 1867 г.) думал, что выборы производились всем местным обществом без различия сословий. Это мнение он основывал на протоколе избирательного Собора 1613 г. и на царской грамоте 1616 г. говорит о присутствии на Соборе разных чинов; в царской же грамоте 1616 г. прямо предписано произвести выборы из посадских людей. Далее, подтверждение своему мнению Беляев видел в том, что из Переяславля-Рязанского выборным на Соборе 1613 г. был только игумен Львова монастыря, Игнатий, следовательно, заключает он, игумен был выборным от всех сословий Переяславля-Рязанского. Но, во-первых, игумен Игнатий даже и не назван выборным; во-вторых, из того, что он один был из Переяславля-Рязанского, вовсе еще не следует, что он был выбран всеми сословиями. На Соборе 1613 г. многие города вовсе не были представлены. К их числу принадлежит и Переяславль-Рязанский, который не прислал ни дворян, ни посадских.
** В протоколе 1642 г. от права участия в выборах не исключены и самые бедные; там прямо сказано, что выборы должны быть произведены из лучших, средних и младших людей. В грамоте же 1616 г. (А. Э. III. 77) говорится только о лучших и средних, а младшие опущены, хотя выбрать следовало и 3-х человек. Надо думать, что, обыкновенно, в каждом чине выбирались лучшие люди, т.е. богатейшие. Хотя бедные не были лишены ни активного, ни пассивного права, но в их среде едва ли можно было найти охотника ехать в Москву.
*** Вот образец призывной (повторительной) грамоты 1651 г.: "От ц. и в. к. Алексея Михайловича всея Руси на Крапивну, Василью Астафьеву. Писано от нас к тебе наперед сего, и велено выбрать из соловлян лучших дворян, двух человек, да посадских, лучших же людей, двух человек, и прислать к нам, к Москве, на срок, на сборное воскресенье ныняшнего 159 году, для нашего царственнаго, великаго и земскаго и литовскаго дела. И как к тебе сия наша грамота придет, и ты б наш указ соловлянам дворянам и детям боярским сказал, что б они, по прежнему и по сему нашему указу, выбрали дворян лучших людей, двух человек из себя, да из посадских людей, двух же человек, тот час и прислали к указному сроку, чтоб нашему и земскому делу мотчания не было. А кого имена дворяне и дети боярские, по нашему указу, из себя выберут, и ты б о том отписал и имена их прислал к нам, к Москве, в Разряд. Писано в Москве лета 159-го января в 31-й день" (Латкин. Матер, для истории земских сборов. 91).
Образец отписки местного воеводы по поводу произведенных выборов: "Государю, Царю и вел. князю Алексею Михайловичу веса Русии холоп твой Аверкейко Опухтин челом бьет. В нынешнем, государь, в 159 г. февраля в 19 день прислана в Арзамас твоя, государева, царева и вел. князя Алексея Михайловича веса Русии грамота из Разряда ко мне, холопу твоему. А по той твоей грамоте велено мне, холопу твоему, в Арзамасе выбрать лучших дворян, двух человек, да посадских людей лучших, двух человек, а выбрав велено прислать к тебе, государю, к Москве, на срок, на сборное воскресенье нынешняго 159 году для твоего государева царственного, великаго и земскаго и литовскаго дела. А кого, государь, имена дворян и посадских людей я, холоп твой, выберу, и о том, государь, велено отписать к тебе, государю, к Москве. И по твоему, государеву, цареву и вел. князя Алексея Михайловича веса Русии указу, из арзамасцев дворян выбраны два человека: Иван Товарищев да Степан Щукин, а из посадских, государь, людей выбраны два же человека: Макар Архипов да Елисей Сорников. И по выбору, государь, тех дворян и посадских людей, выслал я, холоп твой, к тебе, государю, царю и вел. князю Алексею Михайловичу веса Русии, к Москве, и велел, государь, тем выборным дворянам и посадским людям явиться в Разряде твоему, государеву, думному дворянину, Ивану Афанасьевичу Гавреневу, да твоим, государевым, дьякам: думному Семену Заборовскому, да Григорью Ларионову, да Ивану Северову. А к сроку, государь, те выборные люди не высланы, потому что твоя, государева, грамота прислана ко мне, холопу, после того указного срока" (Там же. С. 92).
Но воеводы не всегда правильно понимали царские призывные грамоты и иногда сами выбирали депутатов, о чем и писали в своих отписных грамотах: "Я, холоп твой, выбрал такого-то". За это они получали выговор. На такой отпиской грамоте крапивенского воеводы дьяк Заборовский сделал следующую помету: "159 г. февраля в 28 день; послать грамоту с осу-дом к Василью Астафьеву. Послана к нему грамота, велено дворянам промеж себя выбрать дворян добрых, а не ему выбрать, и за то его осудить гораздо" (Там же. С. 267).

______________________

С подобными же порядками относительно определения числа представителей и подробностей выборов встречаемся и на Западе.

Это и понятно. Там, как и у нас, начало представительства своим возникновением обязано личному действию государей, а потому, естественно, число представителей и порядок их избрания зависел первоначально также от усмотрения Государя. Даже в Англии до 1406 г. короне принадлежало неограниченное право определять как округ избирателей, так и свойства представителей. Следствием этого было то, что не только представители в разное время призывались в разном числе, но даже самое право прислать представителя то предоставлялось известному городу или графству, то нет (Сох. 81 и сл.). Согласно со всем строем средневекового государства представительство Франции и Англии было также сословное; в Англии графства присылали рыцарей, города — горожан; во Франции духовенство, дворяне и третье сословие выбирали каждое отдельно и из своей среды. Обыкновенное число представителей также близко подходит к нашему: в Англии графства присылали по 2 выборных, города от 1 до 2; во Франции каждое сословие по 3 на избирательный округ. Предписание о производстве выборов посылалось на имя местного представителя власти, в Англии — на имя шерифа, во Франции — на имя бальи. В этих предписаниях обозначаются, обыкновенно, и нравственные свойства избирателей. В Англии требуется, чтобы это были умные и даже самые умные люди; во Франции — люди доброй нравственности и опытные в делах.

Такова практика наших Соборов относительно их состава и порядка созвания выборных людей. В заключение нам остается сказать еще несколько слов по поводу числа, в каком выборные люди являлись на соборные заседания. По отношению к этому вопросу встречаемся со следующим фактором: выборные люди являлись не только в меньшем числе против приглашения, но иногда даже в большем. Первое явление весьма обыкновенно и известно не одному Московскому государству. Но если и в настоящее время, при всех удобствах сообщения и жизни в столичных городах слышны жалобы на не всегда ревностное исполнение депутатами своих обязанностей, то тем менее должны мы удивляться указанному факту в древнее время, когда переезды соединялись с затруднениями, нам вовсе неизвестными. — Самым полным по своему составу был Собор 1648 г. В нем приняли участие 73 города, прислав 143 дворян и 77 посадов (не считая московских), прислав 83 посадских, а с московскими торговыми людьми всех представителей третьего сословия было 98 человек. Но и при этом сравнительно полном составе не все города воспользовались предоставленным им правом. Некоторые вовсе не прислали, и в этом числе встречаемся с такими значительными городами, как Кострома и Серпухов, которые не дали дворян, и Нижний Новгород и Рязань, которые не дали посадских; другие, хотя и прислали, но в меньшем числе, чем могли. К этой последней категории относятся, между прочим, Псков, Владимир и Нижний Новгород, которые прислали по одному дворянину, когда должны были прислать по два*. В призывной царской грамоте в Пермь Великую от 1616 г. до нас дошли даже жалобы правительства на неприсылку выборных людей: "Послана к вам наша грамота наперед сего, — пишет в Пермь Михаил Федорович, — а велено вам прислать к нам, к Москве, для нашего великого и земского дела на совет пермичь посадских лучших и средних трех человек, добрых и разумных и по-стоятельных людей, тотчас не мешкая ни часу. И вы тех выборных людей к нам и по ся места не присылывали"**.

______________________

* На Соборе 1642 г. приняли участие только 42 города, прислав 113 дворян; Москва же была представлена 48 выборными служилых чинов. Но и на этом Соборе не все приглашенные воспользовались предоставленным им правом: Новгород прислал двух дворян вместо пяти. Посадские же явились только от 14 черных сотен и слобод, из которых 12, несомненно, московских и только две, может быть, не московские. Подобно этому на Соборе 1566 г. упоминаются только торговые люди смоленские да московские. Дворян же этого Собора нельзя считать только московскими. Не имея призывных грамот на эти два Собора, мы не можем с полной уверенностью сказать, что посадские люди не явились на эти Соборы по их вине; может быть, при составе этих Соборов правительство сделало отступление от обыкновенного порядка.
** Насколько трудно было прислать из некоторых городов депутатов из посадских, видно из следующих воеводских отписок: "А посадских, государь, людей в Козельску нет ни одного человека... А посадских, государь, людей на Ливнах нет, акроме бобылей и дворников"... То же — в Мценске и Севске (Латкин. Материалы. С. 106, 108, 112, 123).

______________________

В Западных государствах, Англии и Франции, можно было бы ожидать более ревностного отношения представителей к предоставленным им правам как по сравнительно меньшему пространству этих государств, так и по высшему уровню культурного развития их жителей. Но и там трата времени, трудности и издержка переездов, а частью, конечно, и близорукое предпочтение своих личных дел делу общественному давали себя чувствовать. Даже в Англии многие города и местечки прямо отказывались посылать депутатов, не желая брать на себя издержки, соединенные с их избранием. Неявка депутатов происходила в таких размерах, что правительство нашло даже нужным установить штраф за неявку. К этому присоединялись еще злоупотребления шерифов: они самовольно задерживали королевские предписания о выборах и не доставляли их в те города и графства, куда они были адресованы.

Любопытное указание на присылку депутатов в большем числе, чем было предписано, находим в актах Собора 1648 г. Данные этого Собора, относительно которого нам известно и число приглашенных, и число явившихся, особенно любопытны в следующих двух отношениях: они подтверждают вышевысказанную мысль о том, что московское правительство не придавало никакого значения числу представителей; кроме того, они дают ключ и к разъяснению некоторых цифр наших избирательных Соборов. На Собор 1648 г. большие города должны были прислать по два дворянина, малые — по одному, новгородские пятины были приравнены к малым. А между тем пять городов прислали по три дворянина и в их числе гор. Тихвин, возникший не ранее XVI в. и едва ли успевший к 1648 г. сравняться с большими городами. Новгород вместо пяти прислал семь дворян, а некоторые другие города вышли и еще далее из размеров, предписанных правительством: Мценск прислал пять дворян, Рязань — восемь. То же делают и посадские: московская конюшенная слобода прислала трех выборных вместо одного. Но все эти лишние представители допускаются к участию в соборном деянии и наравне с другими скрепляют Уложение своей подписью. Этим же равнодушием Московского государства к числу надо объяснять и то обстоятельство, что сравнительно ничтожные города, как, напр., Алатырь, Арзамас, Ливны, Атамар и другие подобные, прислали по два дворянина, что приглашались сделать только большие города. По всей вероятности, вопрос о том, скольких послать: одного, двух или восемь, решался наличностью охотников поехать в Москву. Если их было много, выбирали более, чем требовало правительство; если их было мало, посылали одного, хотя город был и большой. — Ввиду приведенных соображений нам становится понятной цифра московских стольников, стряпчих и дворян, явившихся в числе 112 человек на избирательный Собор 1613 г. Избиратели приглашались произвести выборы для этого Собора из лучших людей "по сколько пригоже". Если из Рязани в 1648 г. поехали в Москву 8 выборных вместо двух, можно ли удивляться, что среди московских служилых людей, которые и без того всегда находились в Москве или сравнительно в не дальнем от нее расстоянии, оказалось 112 охотников быть на Соборе и притом по такому важному поводу, как избрание Государя? Этим же объясняется и крайнее преобладание московских служилых людей на избирательном Соборе 1598 г. Что касается последнего избирательного Собора 1682 г., то он состоялся в древней форме веча города Москвы. Царь Федор Алексеевич скончался 27 апреля, в 12 часу дня, и в тот же день состоялось избрание ему преемника. На это избрание могли быть призваны и, конечно, без всякого выбора только московские чины, да те из городовых, которые случайно были в Москве. Тем не менее избрание Петра Алексеевича называется "избранием всего Московского государства"*.

______________________

* Ср. выше. С. 172. Примеч. Подобно избранию Петра низложение Шуйского тоже состоялось на московском вече. Шуйского просили оставить свое государство люди Московского государства, которые в то время были на Москве.

______________________

На этой второй ступени исторического развития участия народа в государственных делах собрания представителей, как у нас, так и в Западной Европе созывались не периодически, в определенные законом сроки, а всякий раз по особому усмотрению Государя и всего чаще в минуты кризиса, когда обыкновенные средства управления оказывались недостаточными. У нас с наиболее живой соборной деятельностью встречаемся в царствование Михаила Федоровича, в эпоху, непосредственно последовавшую за смутным временем, когда восстановление внутреннего порядка, глубоко потрясенного самозванцами, и борьба с иноземцами, еще занимавшими многие части русской территории, требовали напряжения всех сил государства. По имеющимся у нас данным, число общих соборов с 1549 по 1658 г. (год созвания последнего Собора от всех чинов) простирается до 17. Между отдельными царствованиями они распределяются следующим образом: при Иване Грозном — 2, при Василии Шуйском — 1; при Михаиле Федоровиче — 10, при Алексее Михайловиче — 4. При Федоре Алексеевиче было созвано 2, но не всенародных. Кроме того, мы имеем еще 6 избирательных Соборов и один, определивший низложение Шуйского*.

______________________

* Число Соборов, созванных Михаилом Федоровичем, определяется в нашей литературе весьма различно. Аксаков (Русск. Беседа. 1856 г. IV), С. М. Соловьев (Русск. Вести. 1857 г., апрель) и Б. Н. Чичерин считают 12; Беляев только 7. Ввиду этого мы находим не лишним указать годы известных нам Соборов и акты, в которых есть на них указание: 1613 г. А. Э. III. 4: 1614 г. кн. разряд. 1.2; 1616 г. А. Э. III. 81; 1618 г. Рум. соб. III. 40; 1619 г. Рум. соб. III. 47; А. Э. III. 105; 1621 г. Рум. соб. III. 57; 1633 г. А. Э. III. 213 и 242; 1634 г. Рум. соб. III. 99 и А. Э. III. 242; 1637 г. А. Э. III. 275 и 1642. Рум. соб. III. ИЗ. Есть указание, что в 1681 г. Федор Алексеевич вызывал в Москву выборных. А. И. V. № 83.

______________________

Как право созвания исключительно принадлежало государям, так от их же усмотрения зависело и определение поводов, по которым они находили нужным вступить в совещание с выборными людьми. Так у нас, так и на Западе. Самые поводы также общи у нас с западными государствами. Всего чаще созываются представители с целью получить от них денежное вспоможение для пополнения истощенной казны. В связи с необходимостью денежных пожертвований им предлагаются и вопросы о мире и войне. Наконец, они созываются и для обсуждения мер относительно устроения земли вообще; сюда относятся и законодательные вопросы. В этом последнем отношении особенно любопытны призывные грамоты 1619,1648,1681 и 1682 гг. По призывным грамотам 1619 г. выборные люди созывались "устроить Московское государство", еще не поправившееся от последствий смутного времени. Собор 1648 г. был созван для того, чтобы "государевы и земские дела утвердить и на мере поставить, чтобы Московского государства всяких чинов людям, от большего и до меньшего чину, суд и расправа была во всяких делах всем ровна". Собор торговых людей 1681 г. должен был рассуждать о средствах уравнения податей и служб тяглых людей. Наконец, Собору служилых людей 1682 г. был предложен вопрос о лучшем устроении рати. Но выборные люди не ограничивались ответом на предложенные им государем вопросы. Они обращались в почтительной, по понятиям того времени, форме челобитий и с самостоятельными заявлениями о своих нуждах. Собор 1621 г. был созван по поводу войны с Польшей. Служилые люди воспользовались этим случаем, чтобы просить Государя "разобрать службу", т.е. произвести поверку служилых людей, чтобы избылых от службы не было. Несколько просьб и жалоб на злоупотребления разных органов местного и центрального управления было высказано на Соборе 1642 г. Чины Собора 1648 г. также подавали Государю свои челобитные. С таким же обычаем встречаемся и в Западных государствах. В Англии представители обращаются к королям с петициями. Относительно Франции мы знаем, что обращения выборных к королям в форме жалоб (doleances) делались ими с преклонением колен. При какой обстановке подавались наши челобитные, из актов Соборов не видно.

Переходя к порядку заседаний, прежде всего надо заметить, что как у нас, так и в Западной Европе эпоха возникновения представительства совпадает с эпохой образования сословий. По закону солидарности единовременно существующих явлений сословность должна была отразиться и на представительстве. Как мы уже видели, выборы были исключительно сословные; та же сословность проникла и в самые палаты заседаний и определила их порядок, хотя и не в одинаковой мере у нас и на Западе.

Практика наших Соборов относительно порядка заседаний не выработалась в одну определенную форму и была очень разнообразна. Смотря по намерениям правительства заседания наших чинов получали то тот, то другой вид.

С некоторым единообразием встречаемся мы только в порядке открытия Соборов. Заседания наших Соборов, как и западноевропейских, открывались, обыкновенно, самими государями. Все члены Собора, без различия чинов, сходились для этой цели в одну палату*. Открытие совершалось речью, в которой излагались поводы собрания и вопросы, подлежащие его решению. Речь эта нередко произносилась самим Государем, а иногда читалась в его присутствии особо для того назначенным лицом. Отступление от этого порядка представляют Соборы 1648 и 1682 гг.: члены их выслушали государеву речь порознь и только высшие — в присутствии самого Государя.

______________________

* Заседания Соборов происходили обыкновенно во дворце, но в разных палатах или залах. Иногда Соборы созывались в большой Грановитой палате, иногда в столовой избе, иногда в Ответной палате и пр.

______________________

Что касается самого хода совещаний, то в Западных государствах каждое сословие обсуждало предложенный вопрос отдельно. Первоначальный порядок заседаний является, таким образом, в форме трех отдельных палат: палаты духовенства, дворянства и третьего сословия. В Англии в состав палаты дворян одинаково входили как большие бароны, призываемые лично, так и мелкие рыцари, выбранные от графств. Это разделение прежде всего условливалось особенностями образования сословий в Западной Европе. Члены третьего сословия, только что освободившиеся из-под неограниченной власти феодальных господ, не могли, конечно, заявлять притязаний на места рядом со своими недавними повелителями. Затем оно поддерживалось тем обстоятельством, что сословному различию лиц соответствовало различие собственности и, следовательно, повинностей. Благодаря этому последнему различию третье сословие не могло принимать участия в обложении дворян, так как предметы обложения были другие, и наоборот. Таким образом, вопрос о денежном вспоможении — один из наиболее частых поводов к собранию представителей, не мог решаться всеми вместе, а непременно требовал разделения. Так как каждое сословие, входившее в состав парламента, говорило только за себя, то иногда для решения вопросов, касавшихся известного сословия, короли ограничивались сознанием представителей одного этого сословия. Даже в Англии встречаемся с совещаниями королей то с представителями только торговых людей, если вопрос касался только их интересов, то с представителями одних рыцарей, если дело шло об интересах дворян. Неудобства этого порядка, состоявшие в том, что за сословиями почти не было видно государства, — несомненны, но при том направлении, которое приняла средневековая история, они были неизбежны. В Англии это разделение на три палаты начинает выходить из практики только около середины XIV в., когда члены высшего духовенства сливаются с великими баронами в одну палату лордов, а рыцари, выбранные от графств, вместе с представителями городов составляют одну палату общин. Это изменение, положившее начало вошедшей ныне во всеобщее употребление системе двух палат, вызвано тем фактом, что мелкие рыцари, по общественному своему положению, были гораздо ближе к представителям городов, чем к большим баронам. Но изменение это совершилось не разом: прежде чем слиться в одно целое с выборными городов, мелкие рыцари заседали иногда отдельно и от них, и от баронов. Во Франции раздробление на три палаты удержалось до первой революции.

В Московском государстве образование сословий шло иным путем, чем в Западной Европе. Посадские люди никогда не были в зависимости от дворян, а потому у нас не могло представляться невозможным, с точки зрения сословных приличий, соединение всех членов Собора для совокупного ответа на речь Государя. Что некоторые Соборы действительно отвечали на вопросы Государя без всякого разделения, это надо вывести из встречающегося в некоторых соборных протоколах приглашения чинам ответить на предложенный вопрос "порознь". Если ответ порознь надо было именно предписать, то, конечно, когда этого предписания не было, чины отвечали без разделения. Этот вывод находит себе и прямое подтверждение в официальных описаниях некоторых соборных совещаний. В соборном протоколе 1618 г. по изложении царской речи читаем: "И государю царю великому князю Михаилу Федоровичу говорили на Соборе митрополиты, архиепископы и бояре... и всяких чинов люди Московского государства, что они..." и пр. Или в соборном протоколе 1621 г., также после речи Государя, читаем: "И митрополиты, и архиепископы, и бояре... и торговые и всяких чинов люди Московского государства били челом на Соборе государю" и проч.

Но из того, что ответ давался всеми вместе, еще не следует, что он выработан был без разделения на сословия. Хотя образование сословий совершалось у нас при иных условиях, чем на Западе, тем не менее и у нас возникли весьма важные сословные различия, которые отразились на всем быте населения. Кроме того, высшие чины духовенства и служилых людей, постоянных советников Государя, и по положению своему в обществе стояли неизмеримо выше не только посадских, но и дворян. На Соборе 1642 г. дворяне некоторых городов так выражаются о боярах: бояре наши вечные господа и промышленники. Ввиду этих различий трудно допустить, чтобы дворяне и посадские, хотя они были и в одной палате, стояли, смешавшись с боярами и епископами, и таким образом договаривались об общем ответе. По всей вероятности, чины Собора занимали места по сословиям, и сперва члены каждого сословия переговаривались между собой, а потом уже одно сословие, как целое, сносилось с другими; при этом, надо думать, мнение высших чинов имело преобладающее значение. Но если вопрос касался только интересов отдельного сословия, то и у нас необходимо допустить исключительно сословный ответ и по тем же причинам, как в Западной Европе. В рассматриваемое время у нас тоже сословному различию лиц соответствовало различие собственности и повинностей. Дворяне несли общеобязательную военную службу, посадские — тяглую, повинности духовенства, в свою очередь, отличались от повинностей дворян и посадских. Поэтому все вопросы о денежном, например, вспоможении и у нас должны были решаться каждым сословием порознь. Подтверждение этому выводу находим в царских грамотах, писанных на основании соборных определений, из которых мы знаем, что дворяне, посадские и духовенство облагались иногда различно: посадские, например, дают пятую деньгу с промыслов, духовенство — свои келейные и домовые деньги, дворянство обязывается дать кто что может, по особой росписи, в которой каждый дворянин обозначал, что он может дать. Если общий ответ о войне, денежном вспоможении и пр. дается всеми вместе, то частности о способах участия в трудах войны обсуждались каждым сословием отдельно. Образчик этому находим в протоколе Собора 1621 г. После вышеприведенного общего ответа в протоколе находим указание на ответы по сословиям: духовенство вызывается молиться Богу о покорении под ноги Государя всякого врага и супостата, служилые люди — биться с врагами, не щадя голов своих, посадские — дать денег.

Различие повинностей сделало, таким образом, и у нас необходимым обсуждение вопроса о способах вспоможения правительству каждым сословием особо. Но этим не ограничивается сходство наших порядков с западными. Различное общественное положение духовных властей и высших чинов служилых людей по степени приближения их к Государю и у нас, подобно Англии, проявилось в том, что иногда бояре, окольничие и думные люди вместе с духовными властями составляют одно заседание*, а выборные дворяне и посадские свое особое. Пример этому дает Собор 1648 г. Из официального протокола этого Собора видно, что заседания его, продолжавшиеся более трех месяцев (начались 5 октября 1648 г., а окончились в январе 1649 г.), происходили в двух разных палатах: в одной находились Государь, духовные власти, бояре, окольничие и думные люди; в другой, в Ответной палате, собирались все выборные люди, как дворяне, так и посадские. Но, хотя все выборные люди и находились в одной палате, они не составляли, однако, одного целого: челобитные, которые они подавали Государю в течение этого Собора, писались особо от дворян, особо от посадских, хотя по содержанию в некоторых пунктах они и были одинаковы (А. Э. IV. 32).

______________________

* Свидетельство Флетчера (The history of Russia. Chap. VII) исключительно относится к этой высшей палате. Указав, что в состав ее входили: сам царь, его постоянные советники числом около 20, и чины духовенства в том же числе, Флетчер продолжает: "As for burghers or other to represent the communaltie, they have no place there: the people being of no better account with them then as servants or bondslaves, that are to obey, not to make laws, nor to know any thing of public matter before they are concluded". Из предшествующего мы знаем, что в общем это суждение неверно; но в боярское правление Федора Ивановича, когда Флетчер был в России, представители дворян и городов, по всей вероятности, не созывались.

______________________

Сословность, определившая порядки наших соборных заседаний, проявилась с еще большей резкостью в том, что для обсуждения вопросов, исключительно касавшихся только одного сословия, созывались и у нас, как в Англии, только представители этого сословия. Указания на такие неполные соборы встречаем в царствование Михаила Федоровича, Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. Хотя по вышеприведенному мнению Михаила Федоровича на предложение английского посла, Джона Мерика, нельзя было отвечать без совета всего государства, но, в действительности, ответ был дан только по совещанию с торговыми людьми. Это объясняется сословной разрозненностью Московского государства: и на общем Соборе, если бы он был созван по этому поводу, мнение о торговых делах могли дать только посадские люди, так как они преимущественно занимались делом торговли. Как на общих Соборах торговые люди отказывались подавать мнение о военных вопросах, ссылаясь на то, что они люди неслужилые и службы не знают, так могли бы и дворяне, призванные судить о торговом вопросе, отказаться подать свое мнение, ссылаясь на то, что они не торговые люди и торговых дел не знают. Подобно Михаилу Феодоровичу и Феодор Алексеевич для решения вопроса о средствах уравнения податей и служб тяглых людей созывает только представителей посадов, а для решения вопроса о лучшем устройстве военной службы — только представителей служилых чинов, дворян, стольников и пр. Этот последний Собор любопытен в том отношении, что он так же, как и Собор 1648 г. состоялся в форме двух палат. Одну составляли выборные люди служилых чинов, собравшиеся 24 ноября (или несколько дней позднее); повод к собранию был им объявлен особо назначенными боярами, которым поручено было руководить и совещаниями выборных. Другую палату составили: духовенство, бояре, окольничие и думные люди, заседание которых открылось 12 января в присутствии самого Государя и месяца два позднее собрания выборных людей, когда эти последние пришли уже к решению предложенного им вопроса. Но как на Соборе 1648 г. дворяне и посадские не составляли одного целого, так и на Соборе 1682 г. духовные власти и члены государевой думы не сливаются в одно: хотя речь Государя они слушают и вместе, но ответ на нее дают порознь.

От описанных соборных порядков, которые определялись сословностью Московского государства и в существе сходны с западноевропейскими, надо отличать порядки тех Соборов, чинам которых прямо предписывалось отвечать на речь Государя — "порознь". Такие предписания мы имеем для Соборов 1566, 1642 и 1653 гг., на которых обсуждались сложнейшие вопросы внешней политики: на первом — продолжать ли Ливонскую войну или согласиться на мир, предложенный Польским Королем; на втором — принять ли от донских казаков взятый ими у турок Азов; на третьем — принять ли Малороссию в подданство и начинать ли войну с Польшей? Ввиду особой трудности этих вопросов правительство обращалось к чинам не с целью придти к соборному их решению, а только для того, чтобы узнать их мнения, оставляя за собой самостоятельное решение вопроса. Судя по дошедшим до нас ответам, подача мнений порознь могла идти даже далее деления на чины. Не только каждый чин мог дать свой ответ, но и каждый выборный, думающий несогласно с другими, мог подать свое особое мнение. Это было совершенно согласно и с намерениями правительства, которое хотело только узнать отдельные мнения. В акте Собора 1653 г. встречаем такое выражение: а "стольники и стряпчие и дворяне московские... допрашиваны ж по чинам, порознь". Подача мнений происходила, таким образом, в форме допроса, причем, конечно, не могло быть обойдено ни одно разноречие. В случаях приглашения отвечать порознь ответы давались обыкновенно письменно. Для этой цели к чинам назначались особые дьяки, на которых, вероятно, и лежала письменная редакция ответа.

Факт постановления приговоров Соборами не может подлежать никакому сомнению. В царской грамоте от 1615 г. читаем: "По нашему указу и всей земли приговору велено со всех городов сбирати деньги"; или в царской грамоте от 1616 г.: "А с вас, с Максима и с Никиты и с Андрея и с Петра (Строгановых), власти и всех городов выборные люди приговорили взять 40 т. рублев"; или в царской грамоте 1634 г.: "И в прошлом 1635 г. по государеву указу и с соборного уложения сбирано на жалованье ратных людей..."; или в царской грамоте от 1637 г.: "И мы, великий государь, приговорили на соборе... стояти со всеми ратными людьми"... Но, признавая факт соборных постановлений, необходимо сделать оговорку с целью ввести его в должные границы. Соборные приговоры являются плодом заседаний не всякого Собора; чины некоторых Соборов, не приходя ни к какому общему решению, ограничивались одной подачей мнений. Это различие Соборов, решающих и только подающих мнения, зависело от намерений правительства. Если Государь хотел только осветить свое решение мнениями чинов, их мнения собирались в форме допроса отдельных чинов и даже лиц, как на Соборе 1642 г.; если, наоборот, Государю нужно было решение Собора, совещания получали форму соответственно этой цели: ответы давались или всеми чинами совокупно, или отдельными сословиями, смотря по характеру вопроса, как на Соборах 1621, 1648 и 1682 гг.

Из приведенных только что мест царских грамот видно, что существенным элементом решения является участие в нем воли самого Государя: "Мы, великий государь, приговорили на соборе...; по нашему указу и всей земли приговору"... Отсюда, нет государевой воли, соглашающейся с приговором всей земли, нет и соборного приговора. Но как возникал самый приговор земли? Отбирались ли голоса, и если отбирались, то каким порядком? Если оказывалось разногласие, то какое число голосов принималось за решение сей земли? Наши памятники не содержат ни малейшего указания на возможность разделения голосов и на решение каким-либо большинством. Надо думать, что решение было всегда единогласное, что оно являлось плодом соглашения всех. Это мнение подтверждается практикой избирательных Соборов, которая в этом случае не могла представлять исключения из общих обычаев. В акте избрания Бориса Федоровича говорится, что он был избран единогласно. Михаил Федорович избран единомысленно, т.е. тоже единогласно, ибо в случае разделения голосов избрание не могло быть названо единомысленным. Само собой разумеется, что это единогласие получалось не сразу; ему предшествовали споры и разногласия. Из акта избрания Михаила Федоровича знаем, что, прежде чем пришли к единомыслию, "всякие люди говорили с великим шумом и плачем". Относительно избрания царя, по смерти Федора Алексеевича, духовенством и членами думы решено было, чтобы "тому избранию быть общим согласием всех чинов Московского государства людей". Самое избрание названо также единогласным. Наконец, и в других случаях Московское государство не знало решения большинством. Выборы губных старост и целовальников производились тоже единогласно: избиратели приглашались выбрать их, "свестяся все за один". В этом же смысле соглашения всех надо понимать и выражение, употребленное в акте Собора 1682 г. Отменяя местничество, Федор Алексеевич говорит, что он делает это "общим советом всех", т.е. выборные служилые люди, духовенство и члены государевой Думы высказались в пользу отмены местничества без всякого разногласия.

Если дела решались без разделения голосов, то, понятно, никакого счета голосов и не было. Вопрос обсуждался до тех пор, пока не приходили к какому-либо соглашению, и затем это соглашение, как совет всех, подносили на усмотрение Государя. Поднесение это совершалось также в почтительной форме челобитья. На Соборе 1621 г., на речь царя, в которой он изложил "неправды и крестопреступления искони вечного врага Московскому государству польскаго и литовскаго Жигимонта короля", члены Собора "били челом государю, чтобы он за святые божий церкви и за свою государскую честь и за свое государство против недруга своего стоял крепко". Подобно тому в 1682 г. выборные служилые люди, которым был предложен вопрос о лучшем устройстве военной службы, бьют челом, чтобы служба была без мест. — За челобитьем чинов Собора, если Государь принимал это челобитье, следует соборный приговор, Соборное Уложение или приговор Государя на Соборе.

Краткий, но полный перечень существенных моментов всего соборного производства сохранили нам протоколы Соборов 1618 и 1682 гг. Собор 1618г. открывается речью Государя, в которой, изложив повод созвания выборных (приближение к Москве польского королевича Владислава), он объявляет им, что, призвав на помощь московских чудотворцев, обещался в Москве в осаде сидеть и с литовскими людьми биться. Затем Государь обращается со следующим увещеванием к чинам: "И вы бы, митрополиты, архиепископы, бояре, окольничие, стольники, дворяне и всяких чинов люди за православную веру, за государя и за себя в осаде сидели и против польских и литовских людей стояли крепко и с ними бились". На это чины Собора отвечают, что они "все единодушно дали обет Богу за православную христианскую веру и за него, государя, стоят и с польскими и литовскими людьми битися до смерти, не щадя голов своих". За этим ответом следует соборный приговор: "И приговорил государь со властьми, с бояры и со всяких чинов людьми Московскаго государства: быти на Москве в осаде боярам, окольничим и думным людям..." Тем же порядком шло и решение вопроса о лучшем устройстве военной службы. Вопрос этот сперва был предложен выборным от служилых людей. Так как он не мог быть решен немедленно, да и не нуждался в таком спешном решении, выборным предоставлено было время обсудить его и об ответе их приказано было доложить Государю. Как скоро выборные чины сошлись на одном ответе и вошли к Государю с ответственным челобитьем, Государь передал это челобитье духовным властям и членам своей думы. По принятии его теми и другими последовала отмена местничества "со общаго совета".

Последствия решения состояли в исполнении соборного приговора. Для этой цели писались особые царские грамоты со ссылкой на соборное определение. Особенно любопытны две царские грамоты в Галич и Новгород от 1619 г., указывающие на весьма широкую деятельность Соборов, направленную к устроению земли, в чем так нуждалось Московское государство после разгрома смутного времени. Этими царскими грамотами, составленными на основании соборного приговора, предписывалось: 1) во все города, которые не были разорены, послать писцов; а которые города были разорены, в те послать дозорщиков добрых, приведя их к крестному целованию и, дав им полные наказы, чтобы они писали и дозирали правду, без посулов; 2) посадских людей украйних городов, которые живут на Москве и по другим городам, сыскивая, отсылать в те города, где они жили, прежде всего, и льготы им дать, смотря по разорению; 3) посадским людям, которые заложились за епископов, бояр и всяких чинов людей, быть по-прежнему, где были наперед сего; а на тех людях, за кем они жили, сыскав, доправить всякие подати за прежние годы; 4) на сильных людях, во всяких обидах сыскать боярам таким-то; 5) во всех городах сыскать и выписать, сколько должно поступать денежных и хлебных запасов по окладу; что в приходе, что в расходе, и что в доимке осталось, и что от разоренья запустело; 6) что каких сел и деревень роздано в поместья и в вотчины, и что с них было каких доходов; 7) что по окладу осталось всяких доходов денежных и хлебных и на какие расходы те доходы указаны, и что за расходом останется; наконец, 8) из всех городов для ведомости и устроения прислать к Москве выборных людей, добрых и разумных, которые умели бы рассказать обиды и насильства и разорения и устроить Московское государство*.

______________________

* А. Э. III. 105. Рум. собр. III. 47. До нас дошло, если не ошибаемся, семь исполнительных грамот; пять из них касаются денежного сбора. Кроме того, мы имеем 3 исполнительных грамоты от имени духовенства и одну от имени Собора непосредственно. Но это, конечно, отступление от обыкновенного порядка, объясняемое особенностями смутного времени; все эти грамоты 1613 и 1614 гг.

______________________

Относительно продолжительности деятельности выборных людей одного созыва и порядка закрытия Соборов источники не дают никаких указаний. Мы имеем, однако, полное основание утверждать, что деятельность выборных не всегда ограничивалась одним соборным заседанием, что иногда они принимали участие в нескольких соборах и оставались, таким образом, в Соборе в течение года и даже более. В соборном протоколе 1634 г. читаем: "В прошлом 1633 г. государь царь и великий князь Михаил Федорович объявили вам на первом соборе...". Это, следовательно, второй Собор для тех же выборных. Весьма вероятно, что первые Соборы в царствование Михаила Федоровича состояли из выборных людей избирательного Собора 1613 г., а Собор 1618 г. из выборных людей призыва 1616 г.* — Закрытие Собора и распущение выборных совершенно, конечно, зависели от усмотрения Государя.

______________________

* Б.Н. Чичерин думает, что Собор 1618 г. был составлен только из московских людей, потому что 8 сентября была получена весть о приближении к Москве польского королевича Владислава, а 9 сентября был уже собран Собор для принятия мер обороны. Но в приложенной к протоколу росписи, кому где быть для встречи приближающегося неприятеля, перечисляется множество городовых дворян, которые находились в Москве не случайно, а по службе. Это обстоятельство только подтверждает предположение, что в Москве могли находиться и выборные для Собора люди призыва 1616 г., которые и принимали участие в Соборе 1618 г.

______________________

Переходим к вопросу о значении наших Соборов с точки зрения права. Русский человек и теперь не очень любит строгие определения права и мало склонен облекать свои действия в точные юридические формы; ему более по душе не юридическая область доброй веры. Точные юридические определения еще менее были в духе людей московской эпохи. Наши государи нуждались в содействии русской земли, они пользовались им в форме Соборов; этим все и исчерпывалось. Никто не думал закрепить это содействие в какие-либо определенные нормы закона. Некоторые из исследователей нашей старины, исходя из тех верных положений, что никакой указ не обязывал московских государей созывать Соборы, что они обращались к ним только в крайних случаях, что они могли принять решение и независимо от того, как высказался Собор, приходят к заключению, что наши Соборы имели только совещательное значение, что правительство, обладая скудными средствами и плохо зная силы страны, искало в них совета и опоры, но нисколько не связывалось их мнениями. Такой взгляд едва ли может быть принят. Понятие совещательного учреждения — новое, оно незнакомо не только Московскому государству, но и ни одному из западных на той же ступени развития, и мы не имеем никакого основания допустить, чтобы люди московской эпохи смотрели на Соборы с этой точки зрения. Чтобы иметь сколько-нибудь твердую точку отправления при решении этого вопроса, мы приведем несколько фактов, из которых можно будет вывести заключение о взглядах московских государей на Соборы.

Что происходило на первом Соборе, созванном Иваном Грозным? Из деяний этого Собора нам известна только речь царя, произнесенная им на Лобном месте, в присутствии собранного им государства "из городов всякого чина". Обратившись к митрополиту, Государь сказал: "Молю тя, святой владыко, будь помощник мне и любви поборник; знаю, ты желаешь добрых дел и любви. Тебе известно, владыко, что остался я после отца моего четырех лет, а после матери — восьми; родители не могли воспитать меня, а сильные мои бояре и вельможи не радели обо мне и были самовластны, так как некому было воздержать их: они предались хищению и обижали народ. Я же был как бы глух и не слышал, и не было в устах моих обличения, по причине юности моей и пустоты. Они же властвовали... О, неправедные лихоимцы и хищники и неправедный суд творившие! какой дадите ныне ответ нам за ту кровь, которую вы пролили? Я чист от сея крови. Ожидайте воздаяния своего". Затем, поклонившись на все стороны, царь продолжал: "Люди Божий и нам дарованные Богом! молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Ныне прежних обид и разорений и налогов исправить невозможно, замедления ради юности моей и пустоты и беспомощества, и неправд ради бояр моих и властей, и бессудства их неправедного, и лихоимания, и сребролюбия. Оставьте взаимную вражду. Отныне же я сам буду, насколько в силах моих, судья вам и оборона". Если бы юный царь Иван Васильевич думал, вместе с некоторыми исследователями нашей старины, что в мнении народа для него нет ничего обязательного, он не обратился бы к нему с торжественным разъяснением причин неурядиц, которыми отличалось правление государства в его малолетство; у него не было бы побуждений сказать: я неповинен в той крови, которую проливали бояре. В начале XVII в. Михаил Федорович не раз обращался к Соборам с просьбой "дать денег" и затем собирал определенное Собором вспоможение, ссылаясь на его приговор. Это также выходит за пределы простого совещания*. Далее, Алексей Михайлович важнейший законодательный акт своего царствования облекает в форму Соборного Уложения. Мы не будем теперь останавливаться на вопросе о том, принимали ли чины Собора 1648 г. участие в составлении самих статей Уложения или нет; мы возьмем из их деятельности только то, что всеми признано: они подписали Уложение. Но что значит подписать что-либо или, как тогда говорили, приложить свою руку? Приложить руку к делу значит принять участие в его совершении, в данном же случае — согласиться. Так именно понимали значение подписи люди Московского государства. Мы имеем челобитье чинов Собора 1648 г., в котором они просят Государя, чтобы были отобраны у монастырей, протопопов и попов те вотчины, которые они приобрели после Собора 1580 г. (этим Собором такие приобретения воспрещались). Обязательность постановлений Собора 1580 г. для духовенства своего времени они выводят из того, что "власти к тому приговору и руки свои приложили, что им и впредь, кто по них иные власти будут, никаких земель в монастыри не имать" (А. Э. IV. 33). Другой вопрос, добровольно было это согласие или нет? По краткости официального протокола Собора 1648 г. и скудости других известий мы не можем ответить на него с надлежащей полнотой. Есть основание думать, что для некоторых чинов, по крайней мере, это согласие не было добровольным. Мы имеем заявление патриарха Никона, в котором он так выражается о Соборе 1648 г.: "И то всем ведомо, что собор был не по воли, боязни ради междоусобия от всех черных людей, а не истинные ради правды". Но это не изменяет существа дела: члены Собора могли действовать под какими-либо влияниями, которые и определили направление их воли; но самый факт согласия остается несомненным. Вместе с этим вне спора и то, что Алексей Михайлович находил нужным их согласие для издания Уложения. Наконец, отмена местничества совершилась также при участии выборных "общим советом всех". Мысль, руководившая правительством в этом случае, совершенно понятна. Местничество, возникнув в силу обычая, охватывало все разряды служилых людей и так глубоко проникло в жизнь, что отмена его могла иметь надлежащую силу только благодаря соглашению всех. Ввиду приведенных фактов едва ли можно сомневаться, что значение московских Соборов не исчерпывается понятием совещательного учреждения: оно идет далее, хотя никакой указ формально и не признавал за ними того положения, которым, в действительности, они пользовались. Понятие абсолютной власти, во всей свое теоретической ясности и последовательности, окончательно сложилось у нас только в царствование Петра I. Московская эпоха по отношению к этому вопросу являет еще переходное состояние. В качестве эпохи переходной она и представляет одновременное существование разнообразных начал. Не может подлежать никакому сомнению, что московские государи признают за собой право действовать и помимо Соборов; этим правом они пользуются и в эпоху Соборов. Но рядом с этим они признают что-то и за народом, в силу чего и обращаются иногда к его согласию. С исторической точки зрения это "что-то" есть слабый остаток порядков княжеской эпохи, когда князь и народ, по особенностям быта того времени, находились в несомненной друг от друга зависимости.

______________________

* В подкрепление нашей мысли нам приятно сослаться здесь на мнение Чичерина Б. Н., который тоже находит, что в царствование Михаила Федоровича Соборы имеют уже не чисто совещательный характер (О представительстве. 370).

______________________

С такой же неопределенностью юридического значения представительства встречаемся и в Западной Европе. С точки зрения формального права, участие представителей одинаково не признано ни по отношению к законодательству, ни по отношению к взиманию податей. Но на деле к ним обращаются с просьбами дать денег, и они дают деньги, а иногда их содействием пользуются и при издании законов. Во Франции эта неопределенность осталась постоянным признаком деятельности Генеральных Штатов. Иначе в Англии. Благодаря особенности английского характера, который крепко держится того, что раз вошло в практику жизни, вследствие чего все развитие английской истории отличается постепенностью и отсутствием резких скачков, неопределенность продолжалась недолго. Уже в 1297 г. король Эдуард I принимает на себя обязательство не налагать податей иначе, как с общего согласия архиепископов, епископов, графов, баронов, рыцарей, горожан и всех свободных людей королевства. Его преемник, Эдуард II, в 1322 г. делает еще шаг в этом направлении. Он соглашается не издавать никаких постановлений касательно прав короля и его наследников, прав королевства и всего народа — иначе, как с согласия духовенства, графов, баронов и представителей общин. В каждом из этих статутов встречаем выражение: "как это и прежде было в обычае". Итак, это закрепление предшествовавшей практики. Не должно, однако, думать, что эта практика не имела исключений. Король Эдуард I в 1281 г. собственной властью отменил часть парламентского статута, изданного в 1278 г. И это, конечно, не единственный случай. Таким образом, и в Англии, как у нас, короли то пользуются содействием народа, то нет. Даже и после формального признания королями прав представителей случаи нарушения ими этих прав не составляют редкости.

Права английских выборных, предоставленные им статутами 1297 и 1322 гг., гораздо древнее практики XIII в. Они представляются лишь дальнейшим развитием старых порядков феодальной эпохи и применением их к новому началу представительства. В силу обычаев ленного права обязанности вассалов к королю были определены как относительно размеров военной службы вассалов, так и денежного вспоможения, которое они должны были оказывать своим государям. Но английские короли не всегда держались в пределах ленных обычаев. Отсюда возникает ряд столкновений между королями и баронами. Результатом этих столкновений являются грамоты, в которых короли подтверждают права своих вассалов. В ряду этих грамот первое место, не по времени, а по значению, принадлежит хартии Ивана Безземельного, царствование которого отличалось особенно необузданным произволом. Эта хартия, известная под именем Великой, содержит в себе, рядом с подтверждением всех феодальных прав баронов, как они определялись существовавшими до того времени обычаями и прежними королевскими грамотами, еще следующее постановление: король обязывается в тех случаях, когда расходы его не могли быть покрыты обыкновенными доходами, удовлетворять нуждам королевской казны не иначе, как по совету архиепископа, епископов, графов, баронов и всех своих непосредственных вассалов. Вот где начало позднейших прав английских представителей. Когда возникло представительство свободных городских общин, оставалось только распространить это готовое уже начало и на городских выборных. Это нетрудно было сделать ввиду высокого политического такта английских баронов. Уже в Великой хартии они выступают представителями интересов не своего только сословия, а всего государства, и выговаривают весьма важные гарантии личной свободы для всего населения королевства. Английские короли не противились этому распространению прав баронов на все представительство, из которого они умели сделать удобное орудие управления страной. Возникновением своим представительство везде обязано личному действию государей — но твердый юридический характер это учреждение получило только в Англии и притом благодаря особому складу английского ума и особому ходу английской истории, причем на долю королей выпадает не столько инициатива, сколько благоразумная уступчивость.

В заключение нам необходимо остановиться на оценке деятельности наших Соборов с точки зрения политики. Может быть, ни один из вопросов, относящихся до Соборов, не подвергался столь разнообразному решению, как этот. В то время как одни исследователи видят в наших Соборах идеал, к которому должны стремиться государственные учреждения, другие приходят к заключению, что Земские Соборы никогда не могли сделаться существенным элементом государственной жизни, что они даже не могли дать правительству ни помощи, ни совета.

Оба мнения одинаково — крайности.

Наши Соборы — не идеал, потому что мы наблюдаем в них представительные учреждения в зародышном их состоянии. Нужно было еще многое, чтобы из них выработалось правильное государственное учреждение. Но также несправедливо, что они не могли дать правительству ни помощи, ни совета.

Обратимся к фактам.

История наших Земских Соборов показывает, что они всего чаще собирались в самый критический период жизни Московского государства. Самое большое число Соборов выпадает на царствование Михаила Федоровича, когда Россия должна была бороться с величайшей неурядицей, наследованной от смутного времени. В годину общего бедствия, при всей трудности своего положения, правительство не усомнилось обратиться к содействию выборных людей. Чем же заявили себя эти выборные? Затруднили ли они ход правительственной деятельности? Этого никто не скажет. Если Михаил Федорович в продолжение всего своего царствования созывает Соборы, то мы можем, кажется, заключить отсюда, что они не затрудняли, а облегчали его деятельность. Что иначе могло бы заставить его обращаться к созванию выборных? Изо всех имеющихся у нас данных мы можем вывести только одно заключение: выборные люди стояли в уровень с их высоким призванием и хорошо понимали потребности своего времени; они без всякой розни соединились у престола избранного ими Государя и не жалели ни жизни, ни имущества для спасения отечества. Одной патриотической деятельности Земских Соборов начала XVII в. уже довольно, чтобы Россия всегда вспоминала о них с благодарностью.

Но Михаил Федорович обращался к Земским Соборам не в крайние только минуты, когда для спасения отечества требовалось напряжение всех сил государства. Он обращался к совету земли и для решения обыкновенных, текущих вопросов государственной практики. Мы знаем, что на предложение английского посла Джона Мерика царь отвечал, что такого дела нельзя решить без совета всего государства. На деле, по объясненной выше причине, было созвано не все государство, а только торговые люди. Совет торговых людей был принят Государем, и на его основании был составлен ответ английскому уполномоченному. С нашей точки зрения, важно не содержание ответа, а то, что правительство приняло мнение торговых людей: они, значит, могли дать ему полезный совет.

Эта полезная деятельность выборных людей переходит и в царствование Алексея Михайловича. К составлению важнейшего памятника своего царствования, Соборного Уложения 1649 г., этот Государь приступает по челобитью стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов, дворян и детей боярских всех городов, гостей и гостинной сотни и всяких чинов торговых людей. Это мы знаем из грамоты новгородского воеводы губному старосте Обонежской пятины (А. Э. IV. 27), которою ему предписывалось, согласно царской грамоте, произвести выборы для Собора 1648 г. Во введении же к Уложению 1649 г. говорится, что Государь, июня 16-го дня 1648 г., приказал составить Уложение, посоветовавшись только с духовенством, да членами своей думы. Сопоставляя это свидетельство с вышеприведенным, надо придти к такому заключению: Государь предложил на обсуждение духовенства и членов своей думы челобитья выборных людей и, по одобрении его ими, приказал приступить к составлению Уложения. Таким образом, вопрос о составлении Уложения обсуждался тем же порядком, как и вопрос об отмене местничества: сперва он рассматривался выборными чинами, а затем духовенством и царской думой. Но как возник он у выборных, было ли это их самостоятельное челобитье, поданное по собственному побуждению, или они были созваны на Собор и Государь предложил им какой-либо вопрос, который и привел их к мысли об Уложении, мы не можем сказать. Как бы то ни было, не может, однако, подлежать сомнению, что мысль о составлении нового Уложения возникла у выборных людей. Этот вывод, на первый взгляд, может показаться маловероятным, но он совершенно согласен с московским порядком вещей. Неудобства, проистекающие от неопределенности закона, его неполноты, непоследовательности, неясности, должны были чувствоваться выборными людьми гораздо сильнее, чем боярами, окольничими, думными людьми и другими приближенными к Государю лицами, которым недалеко было идти для разрешения всех возбуждаемых законом сомнений. Для городовых же людей это разрешение являлось в форме московской волокиты, которая была для них пуще татарского погрома. Понятно, для них вопрос о приведении законов в порядок был самым настоятельным, тогда как для бояр, окольничих и других сильных людей всякая неясность закона в то темное время могла быть даже полезна. Уложение 1649 г. действительно отменяет некоторые установившиеся в XVII в. помимо государевых указов порядки, выгодные сильным людям и невыгодные казне и людям мелким.

Но этой челобитной выборных не ограничивается их участие в деле составления Уложения. Представители, собранные на Соборе 1648 г. с целью государево земское дело утвердить и на мере поставить, — подавали, как обыкновенно, челобитные, которые, по принятию их Государем, и вносились в Уложение. Из 40 статей XIX главы Уложения "О посадских людях" — 17 (1, 2, 5 — 18, 39) составлены почти буквально по челобитным выборных людей*. Иногда в самих статьях Уложения находим указание на их происхождение из челобитных. О монастырском приказе читаем, что Государь указал ему быть особо по челобитью стольников, дворян и посадских людей. Особенно любопытное указание на участие выборных людей в составлении статей Уложения находим в ст. 42 главы XVII: "А ныне государь, советовав с отцом своим, патриархом, с митрополиты и епископы, и говоря с своими бояры, с окольничими, с дворянами московскими и городовыми, указал и собором уложили...", за этим следуют уложенные статьи. Ясно, что Собор 1648 г. подходит к разряду тех Соборов, результатом которых были соборные приговоры. Сколько всего было подано челобитных чинами Собора 1649 г. и в какой мере вошли они в Уложение, — вопрос этот едва затронут нашей литературой. Но что чины Собора принимали участие в самом составлении статей Уложения, в этом не может быть сомнения**.

______________________

* К сожалению, это челобитье известно нам не в оригинале, а из двух выписок, одна из которых находится в переписной книге сыскных дел (А. Э. IV. 32), а другая в наказной памяти Колычеву (А. Э. IV, 36). Эти челобитные докладывались Государю боярами, кн. Одоевским и кн. Прозоровским, окольничим кн. Волконским и дьяками, Леонтьевым и Грибоедовым, т.е. теми же самыми лицами, которым поручено было собрать весь необходимый материал для составления Уложения.
** Указание на это участие находим и во введении к Уложению: "А на которые статьи в прошлых годах, прежних государей в судебниках указу не положено и боярских приговоров на те статьи не было, а те бы статьи по тому же написати и изложити, по его государеву указу, общим советом" и т.д. См. проф. Загоскина, он подверг этот вопрос подробному расЪмотре-нию, в результате которого пришел к выводу, что при участии выборных составлено 82 статьи; г. Мейчик представил некоторые поправки к этому выводу; см. также проф. Латкина. Земские Соборы. С. 223 и след, (он присоединяется к мнению проф. Загоскина).

______________________

Уложение не единственный памятник, свидетельствующий о влиянии челобитных на указную деятельность Алексея Михайловича. В 1649 же году последовал царский указ, которым дозволялось английским купцам приезжать для торга только в Архангельск, въезд же во внутренние города воспрещался (Рум. соб. III. 138). Этот указ последовал в ответ на челобитье торговых людей разных городов от 1646 г. (А. Э. IV. 13), в котором они именно просят о таком воспрещении. Многие мотивы указа 1649 г. прямо списаны с челобитья торговых людей. Эта челобитная подписана 126 торговыми лицами разных городов. Здесь есть казанцы, нижегородцы, ярославцы, костромичи, суздальцы, муромцы, псковичи, белозерцы, холмогорцы и иные многих городов люди. При каких условиях возникло их челобитье — не знаем.

Ввиду приведенных фактов, мы думаем, нельзя утверждать, что выборные люди не могли дать московскому правительству ни помощи, ни совета. Сторонники этого мнения особое внимание посвящают Азовскому собору и из обзора его действий приходят к заключению, что на этот памятник древнего земства грустно смотреть; по их мнению, он не делает чести тогдашнему обществу по отсутствию в нем политической мысли и по наивно высказанным эгоистическим стремлениям сословий. Остановимся и мы на деятельности Собора 1642 г.*

______________________

* При чтении мнений чинов Азовского собора надо иметь в виду, что это не подлинные мнения, а только извлечения из них, может быть, и очень близкие к оригиналу. Подлинные мнения были, конечно, снабжены рукоприкладством; здесь же подписей нет. Но и это извлечение показалось кому-то слишком длинным, а потому в протоколе за ним следует еще более краткое.

______________________

Для правильного суждения о деяниях Азовского собора, прежде всего, необходимо обратить внимание на форму, которая придана была его заседаниям. Государь приказал чинам Собора отвечать за его речь порознь. Михаил Федорович, обращаясь к Собору, не имел, следовательно, намерения придти к соборному приговору, а желал только получить мнения членов. Эта задача Собора объясняется сложностью предложенного ему вопроса. Дело шло об удержании Азова, а удержание Азова должно было вовлечь Московское государство в войну с Турцией, которая могла затянуться на много лет. Сколько трудностей представлял азовский вопрос, видно уже из того, что удержать Азов за Россией не суждено было и Петру Великому, при всей его энергии; с Азовом России удалось порешить только во второй половине XVIII в. Итак, подача мнений порознь чинами Собора 1642 г. не есть признак упадка соборной жизни. Она условливалась сложностью вопроса и прямо была предписана правительством. Такого же рода ответы порознь встречаем в подобных же случаях и прежде, в XVI в. (Собор 1566 г.), и позднее (Собор 1653 г.).

Чинам Собора было предложено два вопроса — первый: принять ли Азов от донских казаков? и второй: если принять, то какими средствами держать его? Подлинные слова вопроса очень любопытны; в них содержится уже ясное указание на все трудности дела. Вот они: "Принять ли Азов и стоять ли за него, и ратных людей посылать ли против турских и крымских, и казанских татар, и разрыв с ними чинить ли? Будет Азов город принят, то многие ратные люди будут надобны в Азов, и в польские, и в украйные города: и на городовое азовское дело и ратным людям на жалованье деньги надобны будут многия ж, и хлебные, и пушечные, и всякие запасы надобны не на один год, потому что война бывает у турских людей не по один год, и такие великия деньги и многие запасы на те годы где имать?".

Несмотря на весьма неудобный порядок занятий Собора, который вовсе не способствовал тому, чтобы чины выработали какое-либо одно мнение, — мнения большинства членов во всех существенных пунктах до такой степени согласны между собой, что нам стоит только сосчитать голоса, чтобы получить весьма солидное большинство в пользу одного определенного порядка действий. Всего был допрошен 181 выборный, не считая духовенства, число которого неизвестно, но, судя по другим Соборам, едва ли могло превышать цифру 25. Никто, конечно, не будет ожидать, чтобы все члены Собора отнеслись с одинаковым вниманием к своему делу; этого мы не встретим и ни в одном современном собрании представителей; позволительно желать только, чтобы большинство их взвесило все стороны вопроса и дало ответ, согласный с истинными пользами государства. Этому желанию чины Азовского собора совершенно удовлетворяют. На первый вопрос, принят ли Азов от донских казаков или нет, — духовенство и 43 выборных (10 стольников, 20 московских дворян, 4 голов стрелецких и 9 городовых дворян) не дают своего определенного мнения, предоставляя решение воле Государя: "А в приимке города Азова, в том его государева воля", — говорят они. Духовенство мотивирует свой ответ тем, что ему это дело не за обычай. Все остальные выборные, 138 человек (106 дворян и 32 посадских), решительно высказались, что Азов надо принять и с турецким султаном разорвать. Мнения 138 выборных весьма достаточно мотивированы, хотя и не всеми совершенно одинаково. Чисто политических мотивов они приводят два. Это, во-первых, неправды турецкого и крымского царей. На этот мотив указывают 43 дворянина и 32 посадских. Некоторые из них говорят коротко: "И тебе государю велеть Азов у донских казаков принять и с турским, и с крымским царем разорвать, за их многую перед тобой неправду, что они, шертвовав тебе, государю, многую неправду чинили и про ту их неправду известно тебе, государю". Два московских дворянина, Никита Беклемишев и Тимофей Желябужский, останавливаются на этих неправдах с большей подробностью: "Всегда, — говорят они, — крымский царь государю шерть свою давал на том, что войне от крымских людей в государеве земле не быть, и он через шерть свою лгал, по вся годы крымские и азовские татары государевы украйные города воевали и, в Азов православных крестьян приводя, продавали в свои же бусурманския орды в порабощение, а он имал с того полону пошлины от девяти десятого человека; да он же крымский царь чрез свою шерть в прошлых годах, как было у государя с польским королем развратье и стояли его государевы ратные люди под Смоленском, и он, сведав то, послал в государеву землю царевичев с крымскими людьми войною" и т.д. Весьма близко к этому мотивируют свое мнение гости и посадские люди: "А как, государь, Азов был за турским царем, — говорят они, — и в то время в украйных городах турские, и крымские, и ногайские татары ходили войною по вся годы безпрестани, и кровь крестьянскую проливали многую и в полон сводили крестьянскаго народа много же, а в том Азове тех полоненных людей продавали и в свою, и в иныя многия земли, и крестьянской православной вере наругались, и в те годы твои государевы украйные городы и с уезды пустели". Второй мотив состоял в следующем. Московскому государству необходимо владеть Азовом для того, чтобы держать в своих руках ногаев и других кочевников южных степей. На этот мотив указывают 65 дворян. Вот как выражаются по этому поводу 63 городовых дворянина: "А хотя и отдати Азов, тем бусурманов не утолить и не удобрить и войны, и крови от крымских и от иных поганых бусурманов не укротить, а турских бусурманов только пуще тою отдачею на себя подвигнута. А лучше, государь, что Азов тебе, государю, и всей земле принять и крепко за него стоять, а ногаи, государь, кочуют ныне на твоей государевой земле от Азова не далече; а за кем будет Азов, тому они будут и служить. А только, государь, он будет за турским, и они будут твою государеву вотчину пленить и пустошить".

К этим двум присоединяется еще третий мотив не политического, а религиозного свойства; он состоит в опасении, как бы не навесть отказом от Азова на всероссийское государство гнева Божия, так как казаки заняли Азов изволением вышнего Бога. Так высказываются все городовые дворяне, подавшие мнение в пользу принятия Азова. Ссылка на такое чисто религиозное соображение не удивит нас, если мы припомним, что дело происходило в царствование Михаила Федоровича, соправителем которого много лет был святейший патриарх Филарет. Городовые дворяне заслужили бы упрек в отсутствии политического смысла только тогда, если бы они привели один этот мотив, но они приводят его вместе с мотивами чисто политическими, вполне исчерпывающими дело. Зная благочестивое настроение царя, они только усиливают этим сопоставлением значение своих политических соображений.

Сто тридцать восемь выборных, высказавшихся в пользу войны, выражают свое мнение в самой мягкой форме. Многие из них, прежде чем высказать собственную свою мысль, говорят, что решение вопроса зависит от государевой воли. Так выражаются Беклемишев, Желябужский, гости и посадские люди. Можем ли упрекать их за это? Наоборот, мы видим в этом глубокое понимание тех условий, среди которых они призваны были действовать.

Первый вопрос получил, таким образом, совершенно ясное и верно мотивированное решение значительного большинства членов собора. Действительные пользы России именно состояли в удержании Азова. Это оправдывается и всем последующим направлением нашей политики за целое столетие: Петр Великий стремился к Азову, но по неблагоприятно сложившимся обстоятельствам должен был отказаться от него; позднее в том же направлении действовала Екатерина Великая и окончательно закрепила Азов за Россией. Если мы с признательностью относимся к стремлению этих государей на юг, то с такой же признательностью должны относиться и к деятельности Собора 1642 г., мнения которого предопределили это стремление. Переходим ко второму вопросу. Вопрос о средствах удержания Азова был разработан чинами, высказавшимися в пользу этого удержания, с не меньшим вниманием. Вопрос этот, естественно, распадается на несколько отдельных. Дело идет не только об удержании Азова, но и о войне с турками, которые на занятие Азова московскими людьми могли ответить вторжением в пределы Московского государства. Далее, для удержания Азова и для войны с турками нужны войско и денежные средства. Таким образом, решению чинов Собора подлежали четыре отдельных вопроса. Они и действительно останавливаются на каждом из них, хотя и не все в одинаковой мере. Посадские судят только о денежных средствах, так как дело военной службы им мало известно. Городовые дворяне дают мнение как о деньгах, так и о военных силах, ибо они несут личную военную службу и помогают деньгами. При обсуждении этих мнений надо иметь в виду особые условия Московского государства и с точки зрения этих условий произносить свой приговор: упуская из виду особенности тогдашних порядков, мы легко можем обвинить чинов Азовского собора в том, в чем они нисколько не виноваты. Московские люди, высказывая свое мнение о способах удержания Азова, стоят на почве Московского государства и действовавших в нем порядков. Они не вводят никаких реформ (в чем, ввиду предложенного им вопроса, и упрекнуть их нельзя), а ограничиваются указанием тех средств, которые были под руками.

Держать Азов они предлагают теми же донскими казаками, которым удалось отбить его у турок (на что изъявили готовность и сами донцы), послав им на помощь охотников, солдат и стрельцов. Это мнение всех городовых дворян, высказавшихся в пользу принятия Азова, а также и 10 стольников и 20 московских дворян, сославшихся на волю Государя. Дворян Московского государства упрекают за этот совет.

Говорят, что они указывают на охотников и солдат, а сами пойти в Азов не вызываются. Этот упрек покажется основательным только тому, кто упустит из виду, как было устроено это дворянское войско. Людям же Московского государства, которые это хорошо знали, не могла и в голову придти мысль о постоянном держании Азова дворянами, так как эта задача не соответствовала характеру дворянского войска. Дворяне, выходя в поход, выводили с собой людей своих в полном вооружении и на конях. Во все время похода они должны были содержать себя, людей и лошадей на свои собственные средства. С этой целью они везли за собой на особых вьючных лошадях все необходимое продовольствие. Если оно истощалось, они должны были покупать его на свои же деньги. Такое войско, естественно, могло действовать только в течение сравнительно небольших промежутков времени. Это, конечно, большое неудобство, но оно было свойственно и всем другим государствам Западной Европы, войска которых тоже в свое время состояли из воинов-помещиков. Обязанность обладателя рыцарского лена — выставить тяжеловооруженного человека и содержать его во время похода на свой счет — обыкновенно, ограничивалась, по тем же соображениям, 40 днями в году. Употребить этих помещиков-воинов на постоянное занятие Азова значило оставить их без всяких средств. Ввиду этого дворяне и предлагают для постоянного занятия Азова такой разряд войск, который содержался государевым кормовым и денежным жалованьем. Это охотники, входившие в состав солдатских, стрелецких и рейтарских полков.

На пополнение такого войска дворяне предлагают взять даточных людей, прибавляя: "опричь наших крепостных и кабальных". Эту оговорку тоже ставят в упрек городовым дворянам, усматривая в ней наивную щедрость на чужой счет. В действительности же в этой оговорке отразился только обыкновенный порядок Московского государства, который перешел и в Уложение 1649 г. Обязанность выставлять даточных лежала, обыкновенно, на тех вотчинниках и помещиках, которые лично не могли выходить на службу. Сюда относились: патриарх, монастыри, вдовы, сироты и пр.; их даточные распределялись по рейтарским и солдатским полкам. Служилые же дворяне только тогда давали даточных, когда за старостью и болезнями не были способны сами выступить на войну. В противном случае, выходя на войну лично, они выводили с собой и людей своих. Брать с них даточные значило бы брать с них вдвое против других.

Таково мнение чинов относительно занятия Азова. Относительно возможной войны с турками городовые дворяне предлагают собрать все государство, — обыкновенный способ встречи неприятеля в Московском государстве, т.е. они предлагают призвать всех, на ком лежала военная служба, следовательно, и их. Указывая на это обыкновенное средство, они просят предварительно потребовать у всей земли роспись, сколько за кем крестьян, чтобы можно было каждого обложить службой соответственно его силам. Пространное мнение об этом дворян Суздаля и других городов, в числе 41 человека, с которым в существе сходно и мнение дворян мещерских, коломенских и других городов, в числе 63 человек, оканчивается такими словами: "И тут будет вся твоя государева земля готова против таких нечестивых бусурман нашествия".

Наконец, что касается денежного и хлебного жалованья, то и здесь городовые дворяне различают потребности настоящей минуты, именно содержание людей, которые будут посланы в Азов, от потребностей войны, которая может возгореться с Турцией. Для удовлетворения первой потребности они предлагают собрать хлеб с украйных городов, по близости их к Азову, "для скорого поспешения", как они выражаются; а затем предлагают вести войну средствами всего государства, собирая со всех, без выбора: "А хлебных запасов вели, государь, взять со всей государевой земли, со всех без выбора, и тут, государь, запасов ратным твоим людям будет много, не на один год". Но в этом случае они предлагают производить сбор сообразно средствам каждого, облагая богатых людей, соответственно их многим поместьям и животам. Ту же мысль, чтобы все несли тягости войны, высказывают и посадские люди. Они просят, чтобы повинности были наложены "на всю землю и на всяких чинов людей, чтобы никто в государевой земле в избылых не был".

Чинов Собора упрекают в том, что они не указывают, сколько же именно должно с них взять, а ссылаются на усмотрение Государя: "Что ты, государь, укажешь положить на свою государеву землю". Действительно, такие указания, если и не отсутствуют совершенно, то, во всяком случае, их очень мало. Но точное определение суммы всех издержек предстоящей войны и не могло быть сделано: нельзя было, конечно, предвидеть, во что эта война могла обойтись. Решаясь на нее, чины Собора берут на себя и все издержки, заботясь о том только, чтобы они равномерно падали на всех и чтобы избылых не было. Затем, порядок участия в этих издержках каждого отдельного чина не представлялся людям XVII в. в такой степени неопределенным, как он может представляться нам; рассматриваемый случай участия всех в издержках войны не есть первый. Московские люди в царствование Михаила Федоровича не раз призывались к такому участию. Предшествовавшая практика установила уже, до некоторой степени, и размеры этого участия. Так, с посадских людей оно определялось пятой деньгой с животов и промыслов. Дворяне приносили по совести, что могли, для чего представляли особые росписи. Эта практика имелась, конечно, в виду чинами Собора. В мнении же, поданном городовыми дворянами, встречаемся даже с попыткой определения их служебных и денежных повинностей. Они просят, чтобы количество дворов, с которых должно было выводить вооруженного человека на содержание помещика, было определено единообразно для всех. Мерой такого определения они просят принять 50 дворов. У кого было более этого количества, с того предлагают брать деньги, у кого менее, тому просят давать в помощь денежное жалованье.

Мы привели существенные черты ответов чинов Собора на царские вопросы, но не исчерпали всего их содержания. Как в Западной Европе, так и у нас собрания представителей всегда давали повод к принесению жалоб на недостатки современного порядка и злоупотребления органов управления. Порядки Московского государства в XVII в. представляли очень много темных сторон; в злоупотреблениях администрации недостатка также не было. Не останавливаясь на сколько-нибудь подробной характеристике недостатков управления московской эпохи, ограничимся указанием на крайнюю неравномерность повинностей. В то время как высшие московские чины, богато одаренные поместьями, почти не чувствовали тягостей службы, на городовых дворян обязанность службы падала крайне тяжелым бременем. Как разнилось положение служилых чинов, видно из челобитной городовых дворян, поданной ими за год до Азовского собора. Из этой челобитной узнаем, что братья, племянники, дети и внуки городовых дворян, не хотя с ними государевой службы служить и бедности терпеть, кидают свои поместья и вотчины и бьют челом в боярские дворы, окольничим, стольникам, дворянам московским и иным людям дают на себя служилые кабалы и женятся в их дворах на крепостных женках и девках. Таким образом, были дворяне, которые считали для себя более выгодным поступить в крепостную зависимость других дворян, чем пользоваться поместьями и нести с них государеву службу. Значит, оделение поместьями и служба с них были крайне неравномерны. Ввиду этого можно ли винить городовых дворян, что, рассуждая о средствах ведения войны, они особенно указывают Государю на бояр и ближних людей, которые пожалованы многими поместьями "против их чести и тебе, государю, их службы", прибавляют они почтительно; указывают на свою братию служилых людей, которые назначаются к корыстным делам; указывают на дьяков и подьячих, которые "пожалованы государевым денежным жалованьем и поместьями и вотчинами, и, будучи беспрестанное у государевых дел и обогатев многим богатством, неправедным своим мздоимством, накупили многие вотчины и домы строили многия палаты каменные такия, что неудобь-сказаемыя", указывают на все это и просят обложить эти чины против домов их и пожитков, а с вотчин и поместий взять конных ратных людей. Подобно этому они делают особое указание на патриаршие и монастырские имущества. Здесь за них и самый закон. Соборным определением 1580 г. было воспрещено отдавать по душе вотчины в монастыри. Несмотря на это, монастыри продолжали приобретать их в ущерб служилым людям. Дворяне были вправе указать на этот источник государственных средств; они вправе были сделать даже более: они могли просить, как чины Собора в 1648 г., отобрать все эти приобретения, сделанные в нарушение закона, и раздать им в поместья. Но дворяне Азовского собора, несмотря на предстоявшую им войну, поступили сдержаннее дворян Собора 1648 г.: они просят, чтобы их бедных, разоренных, беспоместных и малопоместных Государь велел взыскать своей милостью поместным и денежным жалованьем, но об отобрании монастырских вотчин не говорят.

Подобно тому, как городовые дворяне жалуются, что они разорены московской волокитой и неправедными судами больше, чем крымскими и турскими басурманами, жалуются и посадские люди на тягость своей тяглой службы, на тягость повинностей, на конкуренцию иностранцев, на обиды воевод. "А торжишки, государь, — говорят они, — стали у нас гораздо худы, потому что всякие наши торжишки на Москве и в городах отняли иноземцы; а в городах всякие люди обнищали и исхудали до конца от твоих государевых воевод". Возможность таких прямых заявлений и составляет одну из хороших сторон созвания выборных людей. Откуда же и узнать было московскому Государю истину о положении дел в государстве, как не из этого непосредственного общения с представителями земли? Мы упрекнули бы этих выборных XVII в., если бы жалобы их были неосновательны. Но справедливости их, судя по всем современным известиям, нет ни малейшего основания заподозрить. При этих условиях чины Азовского собора заслужили бы осуждение, если бы скрыли от правительства настоящее положение дел и тем ввели его в заблуждение.

Ввиду, несомненно, бедственного положения страны, которое сознавалось всеми чинами Собора, мнение большинства об удержании Азова получает, в наших глазах, особенно высокое значение. Азовский вопрос был решен ими не с эгоистической точки зрения кошелька, ибо с этой точки зрения всего лучше было бы отказаться от обладания Азовом и войны с турками, а с точки зрения истинных польз и нужд Московского государства.

Любопытно, что наиболее выработанное мнение подано большинством городовых дворян (104 из 112), за которыми следуют все посадские (32 человека). Стольники же (10 человек) и все московские дворяне (22), за исключением двух, почти по всем вопросам ограничились ссылкой на волю Государя. А между тем эти два последние разряда находились в особой близости ко двору Государя и были по преимуществу взыскиваемы царскими милостями. Придворная жизнь, как видно, не вела в Московском государстве к развитию политического смысла. Приведенное выше мнение посадских людей о причинах удержания Азова особенно знаменательно. Из предшествующего мы знаем, что посадские люди Азовского собора состояли едва ли не исключительно из московских сотен, для них лично указанные ими невыгоды потери Азова, по их отдаленности от этого города, могли быть всего менее чувствительны, тогда как издержки войны падали и на них. Это не помешало им, однако, подать мнение с точки зрения общих нужд Московского государства, а не своих личных.

Подведем итоги.

Всех членов, подавших мнения, было 181, а с духовенством 206. Из них:

1) По вопросу о принятии Азова и войне с турками за принятие Азова и войну с турками высказалось 138 человек. Отказались дать свое мнение 43 человека служилых людей и 25 духовных особ, — последние, ссылаясь на то, что это дело им не за обычай; всего 68 человек.

2) По вопросу о средствах удержания Азова, — за удержание его донскими казаками и охотниками, состоящими на государевом жалованьи, высказалось 136 служилых людей. Остальные 13 сослались на волю Государя; духовенство и посадские также не высказали своего мнения на том основании, что дела этого рода им не за обычай; всего 70 человек.

3) По вопросу о способах ведения войны с турками изъявили готовность лично принять в ней участие 129 служилых людей, из числа которых 104 человека представили подробное мнение о ведении этой войны силами всего государства. Не подали мнения 20 служилых людей, все посадские и духовенство на том же основании; всего 77 человек.

4) По вопросу о денежных средствах для войны изъявили готовность нести издержки войны — 163 человека, в том числе все духовенство и все посадские: 138 человек из числа этих 163 высказались, кроме того, в пользу равномерного распределения издержек войны на все государство. Не подали мнения, ссылаясь на волю Государя, 43 служилых человека.

Если мы из этих итогов исключим цифры тех членов Собора, которые по особенностям своего сословного положения не могли иметь своего мнения о некоторых из предложенных Собору вопросах, то получим следующий результат голосования: по первому вопросу 138 голосов против 43; по второму — 136 против 13; по третьему — 129 против 20; по четвертому — 163 против 43. Во всех этих четырех случаях меньшинство дало не отрицательные ответы, а только отказалось от подачи своего мнения, наперед присоединившись к мнению правительства*.

______________________

* Выскажись Государь в пользу войны, мы имели бы наглядный пример единогласного соборного решения.

______________________

Такое голосование может сделать честь патриотизму любого собрания представителей.

Несмотря на патриотический ответ чинов Собора 1642 г., Михаил Федорович не нашел возможным подвергнуть изнуренную страну опасностям новой войны и приказал донским казакам очистить Азов. Это распоряжение царя не изменяет существа дела: значительное большинство членов Собора высказалось в духе истинных нужд России и, в этом смысле, навсегда решило азовский вопрос; но время не представляло достаточных средств для исполнения решения. Позднейшая политика наших государей оправдывает мнение чинов Азовского собора и служит ему лучшей похвалой.

Земские Соборы Московского государства представляются, несомненно, полезными как средство непосредственного общения Государя с землей: из челобитных выборных людей государи прямо знакомились с потребностями страны, недостатками управления и злоупотреблениями органов администрации. Из предшествовавшего мы видели, что московские выборные люди стояли в уровень с тем высоким призванием, с которым московские государи обращались к ним. Отчего же Соборы вышли из употребления? Отчего Алексей Михайлович, обращавшийся в первые восемь лет своего продолжительного царствования не менее четырех раз к содействию выборных людей, в остальные 23 года не созвал ни одного Собора?

Если бы подобный вопрос был нам предложен относительно французских Генеральных Штатов, которые перестают созываться уже в первой половине XVII в., мы, не затрудняясь, сказали бы, что вина падает частью и на самих выборных людей. Благодаря легкой впечатлительности и порывистости французского характера, Генеральные Штаты уже в первой половине XTV в. начинают заявлять притязания с целью расширить свою власть насчет королевских прав: они начинают вмешиваться в определение личного состава королевского совета, требуют, чтобы их челобитные принимались без всяких изменений и непременно получали силу закона; они, наконец, поднимают вопрос о народном верховенстве. Для проведения подобных нововведений они пользуются самыми критическими минутами Французского государства, как, например, в 1356 г., когда король был взят в плен. Этим резким стремлением к расширению своей власти они, естественно, вызвали французских королей на борьбу, результатом которой было не дальнейшее развитие Генеральных Штатов, а их смерть и та нелюбовь к идее народного представительства, которая сделалась семейным чувством членов французского королевского дома.

Г-жа Кампан в своих мемуарах рассказывает, что раз вечером, в кабинете Людовика XV, происходил разговор по поводу некоторых затруднений, которые тогда испытывало французское правительство. Один из присутствующих высказал мысль, что затруднения эти должны привести к созванию Генеральных Штатов. Король, обыкновенно спокойный, при этих словах быстро оживился, взял виновника их за руку и горячо сказал ему: "Милостивый государь, никогда не повторяйте этих слов. Я не пылкий человек, но если бы я имел брата и он был способен дать мне подобный совет, то, не медля ни минуты, я пожертвовал бы им для спасения монархии и спокойствия королевства".

Людовик XV очень ошибался. Для спасения монархии во Франции именно не следовало прерывать общения с представителями народа. Но, если короли поддались чувству малодушного страха и удалились от народа, мы все-таки должны признать, что к такому печальному исходу они были вызваны враждебными монархическому началу партиями в среде самих Генеральных Штатов.

Но отчего же Алексей Михайлович не созвал ни одного Собора в течение последних 23 лет своего царствования? Были ли у нас враждебные царской власти партии? Таких партий на наших Соборах никогда не было. Московские выборные люди всегда отличались преданностью монархическому началу и не обнаруживали ни малейшего стремления выйти из тех границ, которые указывались им волей государей; они всегда стояли на почве установившихся порядков; свои жалобы они приносили в самой почтительной форме. Их деятельность никак не могла казаться опасной нашим государям, которым должны быть совершено чужды страхи, погубившие французский королевский дом. Наконец, чины Московского государства никогда не оказывались враждебными тем реформам, которые вызывались благом государства. Доказательство этому имеем в Соборе 1682 г., который решил отмену права местничества, столь дорогого для больших московских родов.

На поставленный выше вопрос некоторые писатели отвечают: Соборы вышли из употребления потому, что не носили в себе задатков жизни, они исчезли вследствие внутреннего своего ничтожества. Писатели этого направления, для доказательства своей мысли, выбирают Азовский собор и на нем стараются демонстрировать признаки этой естественной смерти. Мы видели, что эти усилия напрасны. Россия может гордиться деяниями Азовского собора. Только люди, преклоняющиеся перед всяким совершившимся фактом, будут искать вину смерти известного учреждения исключительно в свойствах самого учреждения: умерло — значит не носило в себе условий жизненности. Мы не разделяем этого мнения, которым можно оправдать всякую победу, какие бы силы и побуждения за ней ни скрывались. Если учреждение перестало существовать, то, конечно, были причины, которые привели его к смерти. Но отсюда еще не следует, что они лежали в самом учреждении.

Московские Соборы не сами собой появились на свет, не сами собой и исчезли. Они призваны к жизни волей государей; перестали действовать потому, что государи перестали их созывать. В жизни Соборов, как мы видели, не было ничего, что бы могло не нравиться самим государям. Наоборот, в патриотической деятельности их наши государи всегда находили поддержку всем своим благим начинаниям. Соборы всегда стояли на страже блага и безопасности государства. Если государи перестали созывать Соборы, то причину этого надо искать в сторонних влияниях, которым было выгодно представить Соборы как учреждение бесполезное. Кто же мог влиять в этом смысле на волю Алексея Михайловича? Кому деятельность выборных людей могла быть неприятна?

Из того, что мы знаем о деяниях Соборов 1619 и 1642 гг. и из челобитных Собора 1648 г., деятельность выборных должна была не нравиться боярам, окольничим, ближним и приказным людям и едва ли не всего более — духовным властям.

Выборные люди указывают на злоупотребления органов высшего московского правительства, они говорят о московской волоките и неправедных московских судах, которые для них пуще татарского погрома. Они указывают на целые слободы, которые построены боярами в городах и около, в которых живут их ремесленные и торговые люди, ремеслами и торговлей занимаются, а государевых податей не платят. По их челобитью эти слободы отбираются на Государя. Духовенство также не было оставлено ими в покое. Оно также владеет слободами в городах и около: мало того, несмотря на запрещение Собора 1380 г., оно продолжает приобретать вотчины по душе. Выборные люди 1648 г. просят, чтобы эти новые приобретения были отобраны и розданы им в поместья. По их челобитью городские и подгородные слободы патриарха, митрополитов и других взяты на Государя, запрещение приобретать вотчины по душе вновь подтверждено Уложением, а о приобретенных уже вотчинах приказано собрать справки. Могла ли такая деятельность мелких городовых дворян и посадских нравиться сильным ближним людям и сильному духовенству? На Соборе 1642 г. было небольшое число городовых дворян (9 человек), подавших отдельные от остальных мнения. Мнения эти, при всей их краткости, в свою очередь, знаменательны. Три владимирских дворянина на вопрос об удержании Азова говорят: в том волен Государь и его бояре; на вопрос, где взять средства, отвечают: где Государь укажет и его государевы бояре; наконец, заявляя о своей бедности, они прибавляют: о бедности нашего города ведомо ему, Государю и его государевым боярам. Везде бояре поставлены рядом с Государем, их воля рядом с его волей. Шесть остальных дворян называют бояр "своими вечными господами промышленниками". Это смиренное указание на могущество бояр, которые всегда и во всем прикрывались именем царя, едва ли могло быть приятнее указания на их свободы. Высшие чины и духовные власти имели слишком много причин, чтобы удерживать Алексея Михайловича от созвания выборных людей, а как постоянные советники Государя они имели и много средств под руками, чтобы выставить Соборы как учреждение, ни на что не нужное. Этим влиянием и следует объяснить тот факт, что Соборы исчезли из нашей государственной практики. Для борьбы с боярами были они созваны в первый раз. На злоупотребления бояр указывают они и при Алексее Михайловиче. Но борьба эта велась неодинаковым оружием и не при равных условиях: бояре были ближе к царю и успели, наконец, удалить от лица его представителей земли.

Порядок преемства престола в Московском государстве

Наука различает монархию наследственную и избирательную. В наследственной право на престол принадлежит членам известной династии и переходит от одного из них к другому в определенном порядке, независимо от усмотрения царствующего Государя. В избирательной — назначение Государя зависит от воли избирателей.

Эти два порядка преемства в полной своей чистоте и определенности не сразу появляются в истории. Весьма продолжительное время мы наблюдаем некоторую недоразвитость и смешение заключающихся в них начал. Так, если на престоле и встречаем ряд членов одной фамилии, сменяющих друг друга, то эта смена происходит не в силу существования определенного порядка преемства этих лиц, а по каким-либо другим причинам, например, в силу назначения царствующего Государя или в силу избрания народом. Обособление этих двух порядков есть результат продолжительного исторического процесса, и у нас оно совершилось крайне медленно.

В Московском государстве слагается уже представление о наследственности монархии*. Это представление возникает благодаря тому, что Московское княжение дает целый ряд случаев, в которых престол без всяких споров переходит к сыну или брату царствующего князя. Этот ряд счастливых случаев наблюдаем от смерти Даниила Александровича (1303) до смерти Василия Дмитриевича (1425): в течение 122 лет Московское княжение спокойно переходит от отца к сыну или брату умершего князя. Вследствие этого и слагается идея наследственности, но в очень общих чертах, без определенного порядка преемства, а, следовательно, и без признания за известным лицом царствующей фамилии самостоятельного права на престол. Московские князья смотрели на свои княжения как на долженствующие перейти, по их смерти, к их нисходящим. Но что кому дать, и поровну ли, или одному больше, другому меньше, это было делом их усмотрения и определялось, обыкновенно, духовной грамотой. Право наследника устанавливалось, следовательно, усмотрением царствующего Государя. Последний нисколько не считал себя связанным правами своих наследников. Наоборот, он признавал за собой право делать между ними выбор. По воззрению московских князей, если престол и переходит от отца к сыну, то не в силу самостоятельного права сына на престол, а в силу воли отца; вот относящийся сюда случай. У Ивана Васильевича было несколько сыновей. Старший Иван умер еще при жизни отца (1490 г.), оставив сына Дмитрия. Старший сын, пока был жив, считался преемником престола; по его смерти преемником считался не внук Ивана Васильевича, Дмитрий, а его второй сын, Василий. В течение целых восьми лет Иван считал своего второго сына наследником, но потом изменил свои отношения к нему, заключил его в тюрьму, а наследником назначил внука. Но и внук сохранял за собой это звание не более 4 лет. Иван Васильевич помирился с сыном; первым следствием примирения было то, что, продолжая еще считать внука наследником московского престола, он назначил сына великим князем новгородским и псковским. Узнав об этом, новгородцы и псковичи пришли в смущение и отправили посольство к Ивану Васильевичу, выражая сожаление, что им назначен особый от Москвы князь. Они опасались, что впоследствии это может повести к борьбе московского Государя с новгородским князем. Иван Васильевич ответил посольству: "Разве я не волен в сыне или внуке: кому хочу, тому и даю царство". Это право назначать себе преемника крайнее выражение свое получило при Петре, устранившем единственного своего сына от престола. Неудовольствие, которое эта мера вызвала в народе, указывает, что идея наследственности в сознании народа имела тогда более глубокие корни, чем в сознании императора. Итак, Московское княжение составляет вотчину потомков великого князя Александра Невского, но порядок преемства всякий раз определяется усмотрением царствующего Государя. Это усмотрение определяется очень многими условиями: соглашением с другими князьями, успехами в Орде и пр., по мере усиления власти московских князей оно становится более и более свободным от воли других князей и от Орды. В грамотах, оповещающих народ о восшествии на престол нового Государя, обыкновенно ссылаются на то, что Государь назначен своим предшественником. Так, сын Грозного, Федор, говорит: "Старина наша и до сих мест: отцы сыновьям своим давали царство и великое княжение, а отец мой, умирая, благословил меня и велел сесть на царство"; Алексей Михайлович: "Учинились мы на Владимирском и на Московском государстве и на всех великих государствах великого царствия по приказу отца нашего и по крестному целованию бояр и всяких чинов людей"; Федор Алексеевич: "А отходя от сего света отец наш блаженной памяти Великий Государь Алексей Михайлович скипетро-державство свое пожаловал, приказал свое царствие, великий престол, сыну своему, и по его благословению и приказу святый патриарх московский благословил нас на тот царский престол". Итак, государи московские назначаются на престол волей своих родителей. В XVI в. это была уже старина.

______________________

* Порядок распределения волостей между князьями в период уделов изложен в т. II Древностей. С. 261 — 334.

______________________

В Москве, кроме занятия престола по завещанию, встречаемся еще и с избирательным началом. Избрание имело место не только в тех случаях, когда Государь не оставлял после себя наследника, но и тогда, когда наследник был налицо. Так, Алексей Михайлович был назначен отцом и избран (Котошихин. С. 4 и 104). По смерти Федора Алексеевича остались два его брата, Иван и Петр, из которых Петр и был избран на царство. Тем необходимее было избрание по прекращении царского потомства; так были избраны: Борис Годунов, Василий Шуйский, Владислав Польский и Михаил Романов.

В Московской России избрание государей происходило на Земских Соборах, которые по своему составу совершенно походили на обыкновенные Соборы, но по власти, которую они имели, хотя и временно, они весьма от них отличались. Созываются они, естественно, не Государем, а боярами, к которым в этом случае присоединялись патриарх и высшее духовенство. Но едва некоторая часть призываемых съезжалась, дальнейшие меры о пополнении Собора принимали уже съехавшиеся. Главная особенность избирательных Соборов состояла в том, что они, как действовавшие без Государя, до времени его избрания пользовались полной властью: они принимали всякие меры, необходимые для безопасности государства, и устанавливали иногда временное правительство.

Избирательные Соборы признают за собой право предлагать условия избираемому Государю. Такие условия были предложены Василию Шуйскому и Владиславу Польскому и были ими приняты. Шуйский согласился не производить суда без бояр и у жены и родственников обвиняемого не отбирать имущества, если они непричастны к вине. Последняя статья вошла в Уложение. Шуйский обещал соблюдать эти условия, в чем и целовал крест. Принятые царем условия были разосланы по всему государству вместе с крестоприводной записью. Еще более важные условия были предложены Владиславу, а именно: 1) всякий раз, когда он захочет ввести какое-нибудь изменение в законах, он должен созывать Земский Собор; 2) при введении новых налогов требовалось согласие боярской думы; 3) по отношению к суду предложены были те же ограничения, что и Шуйскому.

У Котошихина читаем: "Как прежние цари, после царя Ивана Васильевича, обираны на царство, и на них были иманы письма, что им быть не жестоким и не палчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что, и мыслить о всяких делах с боярами и с думными людьми сообча; а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делати" (104). С Алексея Михайловича такого письма не было взято. Котошихин объясняет это так: "А нынешнего царя обрали на царство, а письма он от себя не дал никакого, что прежние цари давали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивысшее пишется "самодержавием" и государство свое правит по своей воле. И с кем похочет учинить войну и покой, и что кому по дружбе отдать, или какую помощь чинить, или иные всякие великие и малые своего государства дела похочет по своей мысли учинить, с боярами и думными людьми спрашивается о том мало, в его воле, что хочет, то учинить может; однако, кого из бояр и из думных и из простых людей любит и жалует, спрашивается и советуется с ними о всяких делах. А отец его блаженной памяти царь Михаил Феодорович, хотя "самодержцем" писался, однако, без боярского совета не мог делать ничего".

Но в Москве избрания не всегда происходили на Соборах, правильно составленных. В некоторых принимали участие только московские люди, толпа, которая собиралась у Красного крыльца без всяких выборов.

ОТДЕЛ ВТОРОЙ
Управление

Управление имеет задачей осуществление целей государственной жизни; оно должно избирать для этого наиудобнейшие, при данных условиях, средства. По современным взглядам правительственная деятельность должна исходить из закона; поэтому говорят, что управление подзаконно, т.е. подчинено закону. Если сравнить деятельность судей с деятельностью правительственных органов, то между ними окажется некоторое различие. Судьи только применяют закон; правительственным же органам, по невозможности все определить законом в области управления, предоставляется некоторая свобода усмотрения; в известных случаях предоставляется даже право устанавливать обязательные нормы в области своей деятельности. Но в том и другом случае они должны руководствоваться законом. В законе определен предел их полномочий, из которого они не должны выходить. Поэтому и говорят: управление должно быть законосообразно, закономерно, а не произвольно. Но это взгляд нашего времени. Он выработался долгой исторической жизнью. Первоначально же мы везде наблюдаем почти обратное отношение, т.е. управление господствует надо всем, ему должны уступать всякие права. Это мы встречаем как в средневековых государствах Запада, так и у нас. Можно думать, что у нас господство управления было еще сильнее, чем на Западе. Его усмотрению все должно было подчиняться: и имущество частных лиц, и их жизнь. Чтобы казнить кого-либо в Москве, вовсе не требовалось, чтобы известное деяние наперед было воспрещено законом под страхом смертной казни. Довольно, если Великий Государь находил, что казнить нужно. Усмотрение шло впереди всякого закона. Принцип неприкосновенности частной собственности в древности вовсе не был правительством признан, и государи нарушали его всякий раз, как только находили это нужным. Надо было, напр., устроить какой-нибудь "ям", т.е. почтовую станцию, и Великий Государь предписывал взять частную собственность для устройства яма. Василий Иванович пишет своему чиновнику: "А ты бы ехал на Георгиевское, да и на ямском дворе хоромы велел поделать, да земли бы отмерил к ямам, ямщикам на пашни, чья земля ни будет, которая пришлась в круг яма". Из этого, конечно, не следует, что частной собственности в Москве не было и все принадлежало Государю. Из этого следует только, что управление все могло. Оно было сильнее всяких прав.

Вторая характерная черта древнего управления состоит в том, что оно не было систематизировано, все зависело от личного усмотрения, от особенностей данного случая, вследствие чего управление было чрезвычайно разнообразно по местности, времени, случаю. Некоторое улучшение появляется только с Петра Великого, который задался мыслью организовать управление на более точных и единообразных началах.

В-третьих, московское управление было проникнуто началами так называемого полицейского государства. В науке различают: 1) правовое государство, которое устанавливает только нормы права и не берет на себя никаких забот о частном благополучии подданных, и 2) полицейское государство, которое не только устанавливает нормы права, но и берет на себя заботу о благополучии подданных. И то, и другое государство есть теоретическое обобщение, их нет в действительности; но действительные государства более или менее приближаются к тому или другому типу. Московское государство представляет крайность второго типа, хотя и в очень узкой форме. Для блага подданных оно воспрещает им курить и нюхать табак, брить бороду, пить водку более указанной меры, с той же целью предписывает ходить в церковь, известное число раз в году говеть и приобщаться Святых Тайн. Имеем указания, что оно иногда даже приискивает холостым людям жен. От XVII в. осталось предписание пашенным крестьянам Томского воеводства, в котором им, под страхом великой пени, приказывалось выдавать своих дочерей замуж за ссыльных преступников, чтобы тем унять этих преступников от бегов и укрепить их на тех местах, куда они были сосланы, так как им жениться, опричь тех дочерей пашенных крестьян, не на ком.

Наконец, последняя характерная черта управления состоит в том, что в древности государственное управление сливается с частным управлением княжеского дома. Государь есть представитель всего государства, но он и частное лицо, имеющее свой дом и свое имущество. В Московском государстве, как и в Западной Европе, управление государством происходит в форме управления частной государевой собственностью. Государевы дворецкие, конюшенные, ясельничие, ловчие и т.д., заведуя первоначально его двором, конюшнями и забавами, были, вместе с тем, и сановниками государства. Таково же происхождение западных майордомов, маршалов и т.д.

I. Правительственное деление

На всем протяжении нашей истории до уничтожения уделов каждое княжение составляет отдельную, самостоятельную правительственную область.

Полная независимость управления отдельных княжений нарушается только к концу этого времени. Впрочем, и это нарушение имеет крайне частный характер; оно встречается в одном только завещании великого князя московского Ивана Васильевича, относится только к тем уделам, которые он назначил своим сыновьям, и далеко не обнимает всех отраслей управления. Это ограничение правительственной деятельности отдельных княжений касается, во-первых, права делать монету; во-вторых, права суда в делах, возникающих из душегубства. По отношению к первому вопросу — право делать монету Иван Васильевич предоставил только старшему сыну, вел. князю московскому, Василию Ивановичу. Что же касается до суда по делам о душегубстве, то младшие сыновья завещателя имели такое же право решать их окончательно в своих уделах, как и их старший брат в своем, за следующим исключением. В состав уделов, назначенных младшим сыновьям, вошли, между прочим, такие участки, которые при вел. князе Иване тянули душегубством к городу Москве; в этих участках суд о душегубстве и по смерти Ивана Васильевича должен был ведать московский князь Василий Иванович, а не его младшие братья, на долю которых они достались.

Отдельные княжения в правительственном отношении делились на волости или уезды и станы, и на города. Волости и уезды в этом втором смысле не синонимы княжества, а их подразделение*.

______________________

* Слово "волость" в древности имело очень широкое значение. Все, что находилось под чьей-нибудь властью, было его волостью. Отсюда: княжение — есть волость князя, а он волостель; административное деление княжения — тоже волость, а правитель такой волости — волостель; даже частное владение в новгородских писцовых книгах называется волостями и волостками, но владельцы этих частных волостей не называются волостелями, а боярами и бояришками, если у них небольшие волости.

______________________

Деление княжений на волости или отдельные административные округа, которые поручались ведению особых мужей, встречается в глубокой древности. О первом новгородском князе Рюрике говорится, что он роздал волости мужам своим. Это разделение Новгорода на волости сохранилось до позднейшего времени. Во всех новгородских грамотах находим особые статьи, в которых говорится о новгородских волостях, как об административном делении Новгорода. В древнейшей из них читаем: "Что волостей всех новгородских, того ти, княже, не держати своими мужи, но держати мужи новгородскими; а дар имати тебе от тех волостей. А без посадника тебе волостей не раздавати. А без вины ти мужа волости не лишати. А се волости новгородския: Волок, Торжок" и пр.

То же деление находим и в других княжениях. Так, Густинская лет. упоминает о галицких волостях, которые так же, как и новгородские, раздаются галицким мужам. Под 1176 г. упоминаются черниговские волости Лопастна и Сверилеск; а под 1213 г. находим такое место: "И повоева все волости черниговския по Днепру державы Всеволодовы". О разделении киевского княжения на волости сохранилось свидетельство под 1195 г., где упоминается одна из киевских волостей, выделенная Рюриком зятю своему Роману; эта волость называется "лепшею волостью", т.е. лучшей сравнительно с другими киевскими волостями. Под 1211 г. сохранилось указание на такое же деление Владимирского княжения: Всеволод Юрьевич, желая передать по смерти своей владимирский стол второму сыну, Юрию, созывает бояр своих из городов и волостей. Под 1476 г. упоминается псковская волость Гостятино, а под 1441 г. читаем, что псковский посадник Тимофей поехал "с волостьми" ставить город Опочку.

С XIV в. по мере того, как слово "волость" все реже и реже употребляется для обозначения целого княжения, за ним упрочивается значение составных частей удела или княжества. Только в таком смысле встречается оно в завещаниях и договорах московских князей. Из этих памятников видно, что все княжения, мало-помалу вошедшие в состав Московского государства, подразделялись на волости; великие князья московские, назначая эти княжения в уделы своим сыновьям, к имени главного города, которым прежде обозначалось то или другое отдельное княжение, всегда прибавляют: "и с волостями", например: "Можайск со всеми волостями", "Коломну со всеми коломенскими волостями"; "Галич со всеми волостями", "Белоозеро с волостями"; в тех же выражениях говорится о Владимире, Переяславле, Костроме, Суздале, Нижнем, Муроме, Твери, Рязани, Пронске, Переяславле Рязанском и пр.

______________________

* О деревнях и селах речь идет в т. III Древностей. С. 42 — 72; о путях — в т. I. С. 376 — 382.

______________________

Назначая волости, князья переносили на своих преемников право отправлять известные функции княжеской власти, а не свою частную поземельную собственность, для обозначения которой были употребительны выражения — "село", "деревня", "пути"'. Волость была правительственным округом, от нее заимствовал свое имя и чиновник, которому она поручалась в заведование, волостель. В договорной грамоте великого князя тверского Михаила Борисовича с московским великим князем Иваном Васильевичем читаем: "А кто имет холопа или должника, а поставит перед волостелем, в том ему вины нет; а выведет из волости, а перед волостелем не поставит, в том ему вина" (Р. С. Г. и Д. Ч. I. № 88). В жалованной грамоте Василия Дмитриевича митрополиту Фотию читаем: "Освободил отцу своему Фотию... купити в (волости) Талше деревню Яковльскую волостную: а что доселя та деревня тянула судом и всеми пошлинами к волости, к Талше, и нынечь та деревня потянет судом и всеми пошлинами к отцу моему Фотию... опроче дани моей и яму к волости ей не тянута ни чем" (А. А. Э. Т. I. № 20). В других жалованных грамотах весьма обыкновенная такая статья: "А волостель ведает своих людей волостных и в правде и в вине..." (см. там же. №№ 41, 52, 53 и др. и в А. И. Т. I. № 49 и др.). В Москве волости так же раздавались мужам, как в Новгороде и в Галиче. В уста умирающему Дмитрию Ивановичу летописец влагает следующие прощальные слова к боярам: "С вами царствовал... под вами грады держах и великия власти" (Воскр. 1389 г. Ср. еще Новгор. IV. 1447 г., где плен и ослепление великого князя московского, Василия Васильевича, объяснены его привязанностью к татарам, которым он раздавал города и волости в кормление).

В княжеских завещаниях села, как частная собственность князя, обыкновенно противополагаются волостям. Так, в завещании Ивана Даниловича после перечисления городов и волостей, назначаемых им второму сыну, Ивану, следует особая рубрика: "а се села", и затем уже идет перечисление сел, назначаемых им тому же сыну. В том же порядке идет и назначение удела третьему сыну, Андрею: "А се дал есмь сыну своему Андрею: Лопастну, Северьску, Нарунижьское, Серпохов, Нивну, Темну, Голичичи, Щитов, Перемышль, Растовец, Тухачев; а се села: Талежское, село Серпуховское" и пр. При назначении удела старшему сыну, Семену, хотя и опущена рубрика "а се села", но все-таки села перечислены отдельно, после волостей. В завещании Дмитрия Ивановича выражению: "а из московских волостей" противополагается выражение "а из московских сел". Есть волость Руза, впоследствии город, и есть село Рузьское, точно так же есть волость Серпохов, впоследствии город, и село Серпоховьское (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. 33 21 и 22). Московские князья владели громадной поземельной собственностью, но им принадлежали далеко не все села и деревни, входившие в состав волостей. В договоpax князей нередко встречаем обоюдное обязательство "сел и деревень в таком-то уделе не купити". Оно не может относиться к селам и деревням, принадлежавшим самому князю; здесь дело идет о селах и деревнях, принадлежавших боярам, вольным слугам и вообще частным лицам; эти села и деревни, наряду с княжескими селами, составляли округ волости*.

______________________

* С завоевания Новгорода в 1478 г. взятые Иваном Васильевичем волости у новгородцев сделались его частной собственностью, которая стала раздаваться в поместья. Отсюда у частных лиц появляются части волостей и волостки; это частные владения, а не административное деление.

______________________

Волости обозначаются обыкновенно именем главного пункта поселения, в котором, по всей вероятности, и имел свое местопребывание волостель. К этим главным поселениям приписывались менее значительные села и деревни, что вместе составляло округ волости. Волостель для отправления правительственных действий имел право ездить по всему округу своей волости. В силу этого волости и в этом втором смысле также присваивается наименование уезда. Указание на это находим в завещании Ивана Даниловича Калиты. При исчислении можайских и коломенских волостей, назначаемых им старшему сыну Семену, упоминается волость Похряне; а несколько далее при исчислении сел, передаваемых тому же князю на праве частной собственности, читаем: "Село на Северце, в Похрянском уезде".

Волостям противополагаются города, составляющие по отношению к ним соразделение княжества. К городу приписываются иногда окружающие его села и деревни, с которыми он и составляет особый правительственный округ. Власти имеют пребывание в самом городе, а приписанные к нему места составляют их уезд. Указание на существование особых городских уездов находим, между прочим, в Новгр. лет. под 1403 г., где читаем: "А в Новгородском уезде за 50 верст (а по другим спискам за 8) от Великого Новгорода благословением владыки Иоанна постави Порфирий Инамский церковь древянну" и пр.*

______________________

* Новгор. III. 1403 г. Сюда же относится встречающееся в княжеских завещаниях выражение: "Московский городской уезд". Московский городской уезд состоял из сел "на Москве" или "у Москвы", которым противополагаются "московские села", т.е. села в московских волостях (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. I. №№ 24, 86, 144).

______________________

Противоположность города и волости могла обнаружиться весьма рано, но с полной определенностью отразилась она в памятниках только с XIV в. В завещаниях московских князей города постоянно называются отдельно от волостей; только самые незначительные из них, городки, перечисляются вместе с волостями*. В других памятниках того же времени постоянно различаются городские люди и волостные, как принадлежащие к разным ведомствам**. В установкой Белозерской грамоте конца XV в. выводная куница определяется в одинаковом размере как за переход девицы от одной волости в другую Белозерскую волость, так и за ее переход из волости в город и обратно, что указывает на то, что город составлял такой же административный округ, как и волость. — Уезды волостей и городов были далеко не одинаковы по своим размерам и нередко изменялись: несколько волостей соединялись в одну, если хотели доставить лицу, которому они поручались в заведование, более значительное содержание; в противном случае большая волость дробилась на несколько мелких.

______________________

* В завещании Дмитрия Ивановича, напр., между звенигородскими волостями назван "Руза городок", между московскими — "Шерна городок", в завещании Василья Васильевича в числе коломенских волостей находим "городок Брашеву"; в завещании Ивана Васильевича между дорогобужскими волостями стоит "Лучин городок", а между шохонскими — "городок Княжичи". Негородские волости по мере усиления главного поселения переходят в городские. Так, в завещании Ивана Даниловича Серпухов — просто волость, а в завещании внука его, Владимира Андреевича, это главный город удела, к которому приписываются другие волости. То же повторилось с Звенигородом и некоторыми другими волостями.
** В жалованной грамоте звенигородского князя Юрия Дмитриевича Савво-Сторожевскому монастырю читаем: "А прав ли, виноват ли городской или волостной человек, и он в правде и вине наместником моим и волостелям...; а игумен с братнею в городнаго и волостнаго человека не вступаются". В жалованной грамоте углицкого князя Троицкому Сергиеву монастырю читаем: "А случится суд сместной городским людям или волостным с монастырскими, и мои наместники углицкие или волостели кинельские... судят, а игуменов приказник с ними же судит" (А. И. Т. I. №№ 15, 74. Ср. еще там же № 83 и в А. А. Э. Т. I. №№ 44, 51, 111 и др.).

______________________

К концу рассматриваемого периода для обозначения волости начинает входить в употребление новый термин — "стан". Что стан в смысле административного округа есть не что иное, как другое наименование волости, это видно из сличения двух дошедших до нас Белозерских грамот и из некоторых мест княжеских договоров и завещаний. В начале уставной Белозерской грамоты читаем: "Пожаловал своих людей белозерцев, горожан и становых людей и волостных всех белозерцев"... А далее, где говорится о корме наместнику и о распределении белозерских мест между подведомственными ему чиновниками, упоминаются только горожане и становые люди, город и станы. Так как наместнику поручалась вся Белозерская земля и корм шел ему со всех белозерцев, то опущение волостей и волостных людей в этих двух случаях может быть объяснено только предположением, что волости и станы суть два разных названия для обозначения одного и того же правительственного деления*. Как станы в Белозерской грамоте употребляются вместо волостей, так и наоборот, волости — вместо станов. В конце разбираемого акта читаем: "А кто даст дочерь за муж, из города в волость, или из волости в город, или из волости в волость, и он даст за выводную куницу — алтын". Здесь не упоминаются станы, но вовсе не потому, чтобы переход девицы из одного стана в другой или из стана в волость и в город, и наоборот, не условливал выводной куницы: она не бралась, как показано несколько ниже, только в случае замужества в пределах одного и того же города, стана или волости. В этом случае, следовательно, волостями названы станы. Указание на такое же значение стана находим и в завещании серпуховского князя, Владимира Андреевича. Двум своим сыновьям, Семену и Ярославу, он отказывает "Городец на Волзе и станы на полы". Несколько далее, при перечислении станов встречаемся со следующими именами: Белогородье, Юрьевец, Корякова слобода и Чернякова. А в договоре великого князя Василия Дмитриевича с Владимиром Андреевичем, по которому последний и приобрел Городец, означенные четыре места поименованы под рубрикой "городских волостей". В рассматриваемый период новый термин употреблялся далеко не повсеместно: в княжеских завещаниях и договорах им пользуются почти исключительно для обозначения правительственных подразделений Московского удела; в других же уделах, Можайском, Коломенском, Владимирском, Переяславском и пр., упоминаются только волости.

______________________

* "Взоежжаго корму горожане и становые люди наместником нашим на взоезд что кто принесет, то им взяти... А наместником нашим у них держати в городе и во станех два тиуна, да десять доводчиков, во станех десять доводчиков да два в городе"... А ниже в статьях о душегубстве снова упоминаются не только город и станы, но и волости.

______________________

Города и волости делятся, в свою очередь, на более мелкие правительственные единицы — сотни, потуги и погосты, которые ведались особыми чинами в лице сотских и старост.

Сотни, под которыми никак нельзя разуметь действительной арифметической сотни, представляют одно из древнейших делений, которое было вызвано первыми потребностями военного и финансового управления. В Киеве сотские упоминаются еще при Владимире Святом, который приглашал их на свои придворные пиры вместе с боярами, гридями и нарочитыми людьми. О разделении Новгорода (самого города) на сотни встречаем первое известие в Уставе о мостовых, приписанном к Пространной Русской Правде.

Погост был, собственно, сельским делением новогородским. Погостом называлось, во-первых, место, на котором стоят церковь и дворы церковнослужителей, и, во-вторых, некоторый округ, составлявший одну податную единицу*. Потугами в Новгороде назывались округа, имевшие податное значение. Это может быть только иное наименование и для погоста, и для сотни. Потуг — от тягла, а все эти мелкие единицы — тягловые.

______________________

* О погостах подробнее сказано в т. III Древностей. С. 79 — 87.

______________________

Русская Правда в смысле административной единицы упоминает вервь, члены которой составляют в этом отношении одно целое. Административное значение верви видно из того, что члены верви должны были выдать преступника или отвечать за совершенное им преступление.

Относительно происхождения слова "вервь" мы имеем два мнения. Некоторые исследователи (Погодин) говорят, что слово это занесено к нам норманнами; они сближают его с норманнским словом "hwarf, означающим также округ. Другие (Соловьев, Миллер) производят слово "вервь" от веревки; на этом основании думают, что вервь составляла округ, границы которого определялись измерением веревкой. Действительно, в источниках есть указание, свидетельствующее о том, что веревка (вервь) употреблялась у нас как единица земельной меры; так, напр., говорится: "а той земли на три доли достанется двадцать три веревки". Трудно, однако, допустить, чтобы в древности все верви были точно обмерены. Огороды и пахотные земли, может быть, измерялись уже с древнейших времен; но леса и луга не измерялись даже и в сравнительно позднейшее время; этих угодий было очень много, и каждый пользовался ими в таком размере, в каком чувствовал потребность.

Вервь, несомненно, славянское слово. Оно известно хорватам и означает у них связь родства. В Полицком статуте члены родовых союзов называются "вервными братьями". Это вервники. У нас в том же смысле употреблялось еще слово такого же происхождения — ужик, от уже — веревка. "Да судит сонм между убившим и ужиком крове", то есть, и родственником по крови. Ужик, таким образом, равен вервнику. У нас, как и у римлян, родственная связь получила свое название от веревки, ужа (уже), шнура — Нпеа; то же у французов la ligne (Себестианский. Круговая порука). Что же такое вервь? Мы держимся старого мнения, что общество развивается из индивидуального брака, семьи, которая переходит в род и племя. С возникновением оседлости эти родственники садятся на землю вместе. Это и будет вервь. От союза родства название переносится на занимаемую им территорию и удерживается за ней и тогда, когда о родстве занимающих ее людей и памяти никакой не сохранилось. Вервь Русской Правды — административная единица, население которой ничего не помнит о единстве своего происхождения и, конечно, заключает в своей среде и пришлецов-чужеродцев. Все они называются просто "людие" (III ред. 11).

Как была велика вервь и в каком отношении стояла она к делению на городские и волостные уезды и к их подразделениям, мы не знаем. Мнение о том, что вервь равнялась посадничеству, т.е. городскому кругу, есть только предположение. Подробное описание верви, предлагаемое Пешковым, все основано на одних гаданиях.

Нашу вервь сближают некоторые исследователи с учреждением, существующим у западных славян и известным под именем задруги. Относительно южнославянской задруги мы имеем весьма любопытный материал, изданный проф. Новороссийского университета Богишичем, составившим сборник черногорских и южнославянских обычаев под заглавием "Сборник правовых обычаев южных славян". В том виде, в каком представляется задруга по этому сборнику, ее трудно сближать с нашей вервью. Богишич составил программу вопросов, касающихся задруги (ее состава, отношения членов и пр.), и разослал ее в разные местности с просьбой дать ответы. Собранный им материал очень любопытен, но пользоваться им надо с осмотрительностью. Народ и интеллигенция часто плохо понимают друг друга. Эта трудность понимания проявилась и в данном случае. Богишичу давались иногда ответы совсем не в том смысле, как он спрашивал. Вместо того, чтобы указать на правовые обычаи, в ответах указываются нередко одни факты. Поэтому, прежде чем делать выводы, следует критически разобрать напечатанный материал.

На основании ответов, собранных у Богишича, задруга представляется свободным соединением родственников. Положим, что по смерти отца осталось несколько его взрослых детей и внуков, которые вместе составляют 15 — 20 человек. Допустим, что эти близкие родственники не разделят между собой оставшееся после смерти отца имущество, а, оставаясь жить вместе, будут пользоваться им как общей собственностью. Это и будет задруга. Для общего управления имуществом задруги назначается особенный представитель, носящий название "домачина", или "старейшина". Для управления и распоряжения женскими работами назначается домачица, обыкновенно жена домачина. В состав задруги входят только родственники, а посторонние лица не допускаются, кроме некоторых исключительных случаев. Домачин действует под контролем членов задруги, которым он отдает отчет во всех своих хозяйственных распоряжениях; без совета членов задруги он не может ни купить, ни продать недвижимого имущества, а если покупает какие-нибудь мелкие вещи, то в том предположении, что члены задруги одобрят потом его покупку. Права суда над членами задруги у домачина нет. Он может только малолетков по своему усмотрению наказывать. Если же он недоволен кем-либо из взрослых, то должен призвать всех членов задруги и предложить свое мнение относительно провинившегося на общее рассмотрение. Если члену задруги не нравятся господствующие порядки, то он может требовать выдела своей части из общей собственности и выйти из задруги. Соответственно этому и домачин может, с согласия всех членов задруги, выделить известного члена и выключить его из задруги. Таким образом, каждый член состоит в задруге до тех пор, пока ему и задруге это нравится. В последнее время у южных славян заметна склонность к выделу из задруги. Причиной этого, по большей части, являются жены членов задруги, которые ссорятся между собой, возбуждают между мужчинами взаимные неудовольствия и, таким образом, дело доходит до раздела. Домачин не всегда избирается членами задруги; нередко умирающий отец призывает старшего сына или одного из младших и делает его еще при своей жизни домачином; а случается, что после смерти отца один из более энергичных членов семейства, без формального согласия со стороны других членов задруги, начинает заведовать всем хозяйством. В этом последнем случае предполагается молчаливое согласие со стороны остальных членов задруги.

В таком виде представляется южнославянская задруга; ее трудно сближать с нашей древней вервью. Мы не имеем никаких указаний на то, что наша вервь была семейной общиной. Скорее, есть основание думать, что она была территориальной общиной, в состав которой входили, по общему правилу, не родственники только, а все члены общины. Южнославянская задруга и сама не древнего происхождения. Она не старее XV в.

Все, что находилось в пределах княжества, подлежало ведению общих судебных и административных учреждений этого княжества; исключения (иммунитеты) допускались только в силу особого пожалования, в форме завещания или жалованной грамоты. Такие исключения обыкновенно состояли в освобождении известного округа от княжеских даней, пошлин и повинностей и от суда княжеских чиновников, права и обязанности которых переходили в таком случае на те лица, в пользу которых устанавливалось исключение. Освобождение от суда и даней было или полное, или с ограничениями; в последнем случае в ведении княжеских чиновников обыкновенно оставлялись душегубство и разбои, из повинностей же — в пользу князя выговаривались иногда дань и ям, иногда одна дань и пр.*

______________________

* О льготных владениях и льготниках речь идет в т. III Древностей. С. 291 — 308.

______________________

Исключения делались в пользу княгинь, монастырей и церквей и частных лиц.

Дошедшие до нас жалованные грамоты не восходят далее XIV в.; все они писаны от имени князя, в исключительном заведовании которого находились суд и дани*. В чью пользу раз установилось исключение, тот пользовался им как своим частным правом и мог в принадлежащем ему округе устанавливать новые исключения — от своего суда и своих повинностей. Примеры таких вторичных исключений находим в жалованных грамотах княгинь и митрополитов.

______________________

* Только в Новгороде, где долее сохранились вечевые порядки, встречаем ограничение права князей раздавать жалованные грамоты. В Новгородских оговорных грамотах весьма обыкновенно следующее условие: "А без посадника ти, княже... грамот не даяти" (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. I. № 9. Ср еще А. А. Э. Т. I. № 42, 62).

______________________

Таково было правительственное деление русских княжений. Оно представляет три степени округов, каждому из которых соответствовали особые органы управления. Высшую степень составляют княжение, волость, удел или уезд; затем следует подразделение княжений на города, волости, станы или уезды; эти последние, в свою очередь, делятся на сотни, потуги и погосты.

Московское деление не представляет однообразия. Вначале находим древнее деление на города и волости. Но волости мало-помалу исчезают. Исчезновение волостей, т.е. сельских округов, стоит, может быть, в связи с закреплением большинства сельского населения, которое не нуждалось более в особых органах управления — волостелях. Остается деление на города с их уездами. Рядом с городскими округами стоят области или земли, которые состоят из совокупности городов, имеющих свой местный центр в своем главном городе. Таковы: Вятская земля, Двинская, Важская, Псковская, Рязанская, Новгородская и др. Новгородская область, напр., составляла совокупность городов с Новгородом во главе, который сносился с Москвой непосредственно; другие же новгородские города сносились с Новгородом, а не с Москвой. Города, в свою очередь, подразделяются на более мелкие единицы: сотни, станы, слободы, погосты и пр. Некоторые области делились на трети, на четверти; напр., Важская земля, как особенный административный округ, делилась на четверти; Новгород на пятины.

В Московском государстве возникают еще деления со специальными целями. 1) Деление на губы; это судебные округа. Размер их был очень различен. Первоначально он не имел никакой определенности. Кто просил о губных учреждениях, тот и получал их. Если просила одна волость — она и составляла губу. Но позднее, по мере того, как губные учреждения распространялись, губное деление, кажется, совпало с делением на города с уездами. 2) Деление на разряды — это специально военное деление. Под разрядом разумеется совокупность городов, имеющих свой центр. В случае войны в центральном пункте разряда собирались все служилые люди этого разряда; таков был разряд новгородский, казанский, рязанский и др.

Льготные владения в течение XVII в. выходят из употребления.

II. Органы управления

Наши источники говорят, главным образом, об органах княжеского управления; но рядом с княжеским управлением существовало и самоуправление общин. Управление князя, поскольку князья занимали столы по призванию народа или с его согласия, представляется в значительной степени народным. А потому и князь, заключивший с народом ряд на княжение, может быть рассматриваем тоже как орган самоуправления княжества.

Во главе всего управления княжества стоял князь. Князь управляет лично, т.е. принимает непосредственное участие во всех делах управления. Это видно из поучения Владимира Мономаха. Личного княжеского управления, обыкновенно, желал и сам народ, исходя из той мысли, что князья, как лица, поставленные выше партий, могли быть беспристрастнее всяких других правителей.

Указания на отправление правосудия самим князем очень нередки в наших источниках, в которых и самая правда называется "княжей правдой"*.

______________________

* Летописец, сетуя на неурядицу последних годов княжения Всеволода Ярославича и сделанную им перемену в своих советниках, последствия этой перемены характеризует так: "И людем не доходити княже правды". Лавр. 1093 г. В пример личного отправления суда князем см. Ипат. 1146 г.: "Аще кому будет нас обида, — говорят Киевляне Игорю, — то ты прави". О Константине Новгородском читаем: "Поча ряды правити", что объяснено словами пророка: "Боже! суд твой цареви дажь и правду твою сыну цареви, судити людем твоим в правду", Лавр. 1206 г.; в похвале Всеволоду Юрьевичу владимирскому сказано: "Суд судил не лицемерен"... Лавр. 1212 г.; о сыне его, Ярославе, читаем: "Судившу Ярославу тако", Лавр. 1229 г. В духовной грамоте великого князя московского, Семена Ивановича, читаем: "А что буди судил когда в великом княжении и в вотчине своей на Москве, или мои бояре... а того вы, братья моя, не восчинайте" (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. I. № 24). В жалованной грамоте великого князя московского, Василия Васильевича, Марье Копниной читаем: "Ино их сужу яз сам князь великий"... (А. А. Э. Т. I. № 44. Ср. еще там же №№ 45, 111, 126 и др. В Судебнике 1497 г. см. ст. под рубрикой "О великом князи"; в А. Ю. №№ 1, 17).

______________________

На войне князь, обыкновенно, первый начинал бой и своим примером поощрял воинов во все его продолжение. Его личное участие в битве было положительно необходимо для успеха самого дела: в отсутствие князя воины "не крепко бьются"*. Когда воеводы Дмитрия Ивановича Московского перед началом знаменитой донской битвы советовали своему князю не биться впереди, но стать сзади или на крыле, он отвечал: "Как скажу вам: братие! потягнем вкупе съединаго, а сам почну лице свое укрывать, или хорониться на заду? Как хочу словом, так и делом напереди всех главу свою положити за свою братию и за вся християне". — "Да яко же рече, тако и створи", — прибавляет от себя летописец, — "бияше бо ся с татары тогда, став наперед всех..."**.

______________________

* Ипат. 1152 г. Ср. еще там же 1151 г. Во время войны Юрия с Изяславом воины последнего не отстояли брода на Днепре; летописец так объясняет это: "Бе бо в то время послал (Изяслав) сына своего Мстислава в Угры, да тем не тверд ему бе брод, зане не бяшет ту князя, а боярина не вси слушают". В Воскр. под 1220 г. при описании взятия болгарского города Ошеля читаем: "И потече сам князь преди всех ко граду; видевше же его вой вси устремишася ко граду борже, и посекоша тын и оплоты" и т.д. В Лавр, под 946 г. находим следующее обращение воевод Святослава Игоревича к воинам перед началом битвы с древлянами: "Князь уже почал, потягнете, дружина, по князе".
** Воскр. 1380 г. Отступления от этого порядка, объясняемые личным характером князя, встречаются и в древнее время. Так, в похвале Ярославу Галицкому читаем: "Где бо бяшеть ему обида, сам не ходяшет полкы своими, но посылает я с воеводами" (Ипат. 1187 г.).

______________________

Внешняя обстановка жизни русских князей значительно изменилась к концу удельного периода, но существо дела осталось то же: последний московский великий князь, Василий Иванович, также управлял сам, как его отдаленный предок, великий князь киевский, Владимир Мономах. Чрезвычайно любопытный документ в этом отношении представляет грамота Василия Ивановича к Давыду Сырневу, из которой видно, что великий князь московский непосредственно сам делал указания не только относительно размеров почтовых изб и конюшен и способа постройки моста на почтовой дороге, но даже и относительно употребления полусгнивших досок и бревен, оставшихся от старых почтовых хором. Понятно, однако, что князь, соединяя все ветви управления в своих руках, не мог обходиться без помощников. И, действительно, с древнейших времен мы встречаем указания на существование второстепенных властей, ведению которых поручались отдельные отрасли управления и суда. Систематическое деление органов управления на центральные и местные может быть применено к нашей древней администрации только с оговоркой. Единственную центральную власть составлял князь и его думцы. Но князь не был исключительно центральной властью. Наряду с назначаемыми им местными правителями он удерживал в непосредственном своем ведении известный округ, к которому был совершенно в таком же отношении, в каком местные правители к своим округам; он представлял в этом округе местную власть. Этот старый обычай едва ли вышел совершенно из употребления и в XVII в. Кроме того, несмотря на существование местных судей, князь мог всякое дело потребовать к своему собственному суду, а в древнейшее время, при объезде князем волостей присутствие его в известной области исключало всякую местную власть. — С этой оговоркой мы будем рассматривать князя и его думцев как центральные органы управления. К местным органам будут относиться: во-первых, сам князь, затем: посадники, наместники и волостели с зависевшими от них чиновниками, сотские и старосты; разного рода приказные люди, получавшие специальные назначения от князя; разного наименования пошлинники, назначавшиеся для сбора княжеских пошлин и даней; наконец, для заведования государственным и частным имуществом князя служили: дворские казначеи, ключники, дьяки, посельские и путные бояре.

Князья ведали, обыкновенно, государственные дела в форме своего частного хозяйства; их слуги, в частном смысле этого слова, служили, вместе с тем, и органами управления, были слугами князя в государственном смысле слова.

Переходим к рассмотрению отдельных органов управления.

Княжеская и царская дума

Существование княжеской думы с древнейших времен нашей истории не подлежит ни малейшему сомнению. Памятники постоянно говорят о думе князей с мужами, боярами, духовенством, городскими старцами и т.д. Но как надо понимать эти свидетельства памятников? Была ли княжеская дума постоянным учреждением, с более или менее определенным составом и компетенцией, или это только акт думания, действие советования князя с людьми, которым он доверяет?

В литературе господствует первое мнение; тем не менее справедливо только второе. Свидетельства источников домосковского времени очень немногочисленны, кратки и отрывочны. Этим, конечно, объясняется то, что они были поняты в привычном для нас смысле, а не в том особенном, который составляет характеристику древнего времени. Мы думаем, что цельное и последовательное объяснение всех дошедших до нас мест источников, относящихся к думе, возможно только с указанной нами второй точки зрения.

В наших древних памятниках слово "дума" употребляется в значении мысли, намерения, плана действия.

В Ипатьевской летописи читаем:

"Том же лете переступи крест Володимир Мьстиславич: начашася слати к нему Чагровичи, Чекман и брат его, Тошмак, и Моначюк; Володимир же, рад быв думе их, и посла к Рагуйлови Добрыничю и к Михалеви, и к Завидови, являя им думу свою" (1169).

Князь не был обязан с кем-либо совещаться, он советуется во всех тех случаях, когда находит нужным и желательным: во всех остальных он действует один. Согласно с этим памятники говорят то о действиях князя с совета бояр, митрополита и т.д., то о действиях его без всякого совета.

В Русской Правде есть свидетельства на указную (законодательную) деятельность князей без содействия какого-либо совета: так, Ярослав установил размер доходов вирников (II ред. 24) и смертную казнь раба за удар свободному мужу (I ред. 23, III — 88), а сыновья его заменили смертную казнь более легкими наказаниями. В княжеские договоры XII в. вносилась статья о смертной казни дружинников за измену князю (Ипат. 1177), и никто, конечно, не будет утверждать, что княжеские договоры заключались не иначе как с формального согласия какого-либо совета.

Выдача жалованных грамот без думы с боярами и другими советниками, несмотря на то, что ими предоставлялись пожалованным очень важные права, была, надо полагать, весьма обыкновенным явлением в нашей древности.

Но совершенно в таких же случаях князья нередко обращаются к "думе" со своими мужами. Так та же Русская Правда приводит распоряжения сыновей Ярослава о размере вир и порядке суда, принятые ими при участии мужей (II ред. заголовок, III — 4); точно так же при участии "думы" состоялось постановление Владимира Мономаха о процентах (III ред. 65). Жалованная грамота Ростислава Мстиславича смоленской епископии дана была по думе "с людьми своими" (Доп. к А. И. I. № 4. 1150).

Так как дела, подлежавшие решению князя, обнимали всю область управления и суда и по свойствам своим были очень различны, то понятно, что и советники, к которым князю приходилось обращаться, были также различны. Он совещается то со всей дружиной, то с некоторыми только ее членами, то с духовными лицами, то с людьми неслужилыми, то, наконец, и с теми, и с другими, и с третьими вместе. Кроме личного усмотрения князя выбор советников обусловливался всякий раз особенностями случая.

А были в древности и такие князья, которые вообще не любили никаких совещаний. О галицком князе Владимире летописец говорит: "Бе бо любезнив питию многому и думы не любяшеть с мужми своими" (Ипат. 1188).

Переходим к вопросу об отношении князя к его думцам.

Пока служба была вольная и князь не мог приказывать своим вольным слугам, думцы князя могли в значительной степени ограничивать его усмотрение. Князю надо было убеждать думцев в целесообразности своих намерений. Общее действие было возможно только тогда, когда думцы соглашались с князем.

Таким образом, совещание с мужами было для князя необходимо в тех случаях, когда он хотел воспользоваться содействием членов своей дружины. Бояре Владимира Мстиславича отказались помогать ему потому, что князь сам решил отправиться в поход, не посоветовавшись предварительно с ними. Не менее любопытным примером в этом отношении служат переговоры Владимира Мономаха с князем киевским Святополком относительно похода на половцев. Летописец так передает их: "Вложи Бог Владимиру мысль благу пойти на половцев". Когда эта мысль у него возникла, Владимир сообщил ее другим князьям и, между прочим, киевскому великому князю Святополку. Святополк тотчас же поведал об этом дружине, но дружина была против похода на том основании, что поход этот уничтожит пашни смердов. Вследствие этого Святополк приглашает Владимира на съезд: "Да быхом ся сняли и подумали быхом с дружиною". Ясно, что как Владимир, так и Святополк не считали удобным предпринять поход без согласия дружины. "И прииде Владимир, — продолжает летопись, — и седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Владимир со своею. И бывшу молчанию, и рече Владимир: брате, ты еси старый, почни глаголати, како быхом промыслили о Русской земле. И рече Святополк: брате, ты почни. И рече Владимир: како я хочу молвити, а на мя хотят молвити твоя дружина и моя, рекуще: хощет погубити смерды и ролью смердом; но се диво ми, брате, оже смердов желуете и их коний, а сего не помышляюще, оже на весну начнет смерд тот орати лошадью тою и приехав половчин ударить смерда стрелою и поиметь лошадь ту и жену его, и дети его, и гумно его зажжет; то о сем чему не мыслите? И рекоша вся дружина: право, воистину тако есть. И рече Святополк: се яз, брате, готов есмь с тобой". Таким образом, дружину надо было убеждать согласиться с мнением князя. Святополк решается на поход лишь после того, как дружина его высказалась в пользу похода.

Но эта зависимость князя от думцев была не безусловная. Князь не был обязан действовать только с согласия думцев. Он мог действовать и без всякой думы. Если думцы не соглашались с мнениями князя, он мог действовать и без них, на свой собственный страх, если, конечно, у него было достаточно для этого сил. Этом и объясняются свидетельства летописи о совещаниях то с одним милостником Кочкарем, то с младшими людьми помимо старейших и т.д.

Эта княжеская дума переходит и в Московскую Русь, незаметно возникающую на развалинах Древней Руси. Но Москва все древнее переделывает на новое, переделала она и думу княжескую.

Первая и существенная перемена произошла в области отношений думцев к московскому Государю. Московские государи превратили вольных слуг в невольных и тем коренным образом изменили положение своих советников. С того момента, как право отъезда утратило свое практическое значение, думцы великих князей московских из вольных слуг, которые могли соглашаться с ними и не соглашаться, обратились в покорных исполнителей воли своих государей.

Дума московских государей, по общему правилу, не состоит из лучших только людей в старом смысле этого слова, в нее вводятся и маленькие люди, дворяне и дьяки; тем не менее вся совокупность государевых думцев и в XVII в. продолжает называться "боярами" — так живуча старина!

Московские князья не менее удельных могли всякие дела делать одни, не спрашивая ничьего совета. Они совещались с думными людьми только тогда, когда сами этого хотели. В этом отношении они были еще свободнее своих предшественников. Тем нужно было согласие вольных слуг, если они хотели воспользоваться их содействием, а потому им приходилось убеждать их; московские государи имеют дело с обязанными слугами, им нет надобности убеждать их, они приказывают им. Мы имеем массу единоличных актов московских государей по всем вопросам законодательства, суда и управления, в которых и речи нет о каком-либо совете.

Василий Дмитриевич любил совещаться с одним советником, Ив. Фед. Кошкой; число обыкновенных советников его правнука, вел. кн. Василия Ивановича, не превышает двух. Это известно из тайной беседы Берсеня-Беклемишева с Максимом Греком. "А ныне деи, говорил Берсень, государь наш запершися сам третей у постели всякия дела делает". Этот все решающий совет двух лиц у постели не был, конечно, советом думы-учреждения, а был советом думцев, который мог состоять из двух, и из трех, и из пяти лиц, смотря по желанию князя.

В царствование Федора Ивановича вопрос о думе оставался в том же положении, в каком он был при его предшественниках. Об этом с совершенной ясностью и точностью свидетельствует Флетчер. Он знает о существовании думных чинов и приводит общую их цифру, хотя и не очень точную. Затем он говорит, что в заседания думы приглашаются далеко не все думные чины, а человек пять или шесть, которые и решают все дела вместе с Борисом Годуновым. Иногда призывают и большее число*. Это вернейшая картина нашей московской думы! Но где же царь? Федор Иванович государственными делами не занимался и бы царем только по имени; в его время государством управлял Борис Годунов. Описанная Флетчером дума есть дума по подбору Годунова. Можно думать, что отношения Годунова к государевым думцам не были так свободны, как отношения к ним самого царя; но, действуя именем царя, и он мог довести до нуля свою зависимость от думцев и менять их по произволу.

______________________

* Fletcher Russia at the close of the XVI century. Chap. XI.

______________________

Михаил Федорович дает указы то единолично, то по совету с "бо-яры"; но в последнем случае он сам решает, надо ли советоваться, и всякий раз сам подбирает себе советников. Совершенно однородные дела царь решает то один, то с советом.

Об Алексее Михайловиче Котошихин говорит:

"А нынешнего царя обрали на царство, а письма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивысшее пишетца "самодержцем" и государство свое правит по своей воле. И с кем похочет учинити войну и покой и, по покою, что кому по дружбе отдати, или какую помочь чинити, или и иные какие великие и малые своего государства дела похочет по своей мысли учинити, з бояры и з думными людми спрашиваетца о том мало, в его воли что хочет, то учинити может. Однако, кого из бояр, и из думных, и из простых людей любит и жалует, спрашивается и советует с ними о всяких делах" (104).

Вот новая картина думы, совершенно однородная с той, которая нарисована Флетчером. Царь всем управляет, сам советуется, с кем хочет, и не с одними думными людьми, а и с простыми.

Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о том, как пользовались московские государи советами своих думцев.

Управление и суд в Московском государстве, как и в удельное время, были личным делом Государя. Он сам судил и управлял непосредственно, это его право. Управление и суд переходили в другие руки только по уполномочию царя. Государевы думцы при отправлении правительственных действий царем лично являются только его помощниками, действующими по его приглашению.

Деятельность их прежде всего проявляется в том, что они присутствуют при исполнении Государем его обширных полномочий по отправлению суда и управления. Государь не может знать всего. Прежде чем высказаться по тому или другому вопросу, ему надо иметь перед собой все необходимые справки. Для этого около него должны всегда находиться люди, которые могут представить нужные сведения. Этой цели до некоторой степени удовлетворяют уже докладчики дела; и мы знаем, что московские государи дают свои указы на основании доклада нескольких дьяков, или боярина и дьяка, окольничего и дьяка и т.д. Но они далеко не всегда довольствуются разъяснением дела докладчиками; весьма нередко они обращаются к думцам и совещаются с ними, прежде чем решить дело. О решениях царя, состоявшихся после такого совещания, памятники говорят: "Царь указал, проговоря с бояры".

Эти разговоры царя с боярами, обыкновенно, происходят во время доклада царю дел. При докладах, хотя и не всегда, но весьма часто, присутствуют бояре.

Государь сам слушает дела и для этого у него бывает сиденье с боярами. Явление старое, но слово новое. В летописных известиях XII в. речь идет "о думе" с боярами, в Москве говорят о "сиденьи" с боярами. Так как бояре присутствуют при докладе, то Государь приказывает иногда доложить ему и боярам; в тех же разрядах читаем:

"И по расспросным речам ея, Фенкиным, доложить ему, боярину, себя великого государя и бояр, как вел. государь изволил сидеть с бояры за своими, вел. государя, делами" (1429).

Но иногда дело оказывается столь сложным, что его нельзя бывает по первому докладу обсудить и решить. В этих случаях, выслушав дело, Государь приказывает боярам обсудить это дело в особом заседании и потом еще раз ему доложить. Любопытный образчик такого двойного доклада и слушания записан в Дворцовых разрядах под 1675 г.

"Того же году апреля в 26 день, указал великий государь боярину, Ивану Богдановичу Милославскому, внесть к себе, вел. государю, дело в доклад думного дворянина А.С. Хитрово... И боярин, Иван Богданович, по указу вел. государя, то дело взносил к нему, вел. государю, и его вел. государя по тому делу и по очной ставке докладывал. И вел. государь того ж числа того дела слушал с бояры и указал еще бояром слушать и доложить себя, великого государя, иным временем, как у него, вел. государя, будет сиденье с бояры".

Из приведенных мест видно, что сиденье царя с боярами даже в конце XVII в. имело место не в определенные дни и часы, а по мере надобности. Доклады же делались царю постоянно. Многие из них приходилось царю слушать в такие моменты, когда при нем вовсе не было бояр. Можно думать, что дьяки и члены приказов, от которых шли доклады, любили докладывать именно в отсутствие бояр. Они являлись в этих случаях единственными советниками Государя. Это были высочайшие доклады с глазу на глаз. Они в высокой степени возвышали значение докладчика. Государи давали указы и по таким докладам, но не всегда. Иногда, выслушав дело, они приказывали доложить его боярам и потом, с боярским приговором, вновь доложить дело себе.

Вот пример такого осторожного отношения московских государей к лицам, имевшим право высочайшего доклада:

"1636 года декабря в 15 день государя царя великого князя Михаила Феодоровича докладывал думный дьяк, Михаиле Данилов, о поместных и вотчинных статьях, и государь царь и великий князь Михаил Феодорович указал: тех статей слушать бояром, а что о тех статьях бояре приговорят, и о том велел государь доложить себя, государя" (Владимирский-Буданов. Хрестоматия. Т. III. 247).

Таков порядок разъяснения дела и подготовки его к царскому решению при участии государевой думы. Царь постановляет решение и дает свой государев указ или, единственно, на основании доклада правительственных лиц, дьяков, бояр и других приказных докладчиков, или выслушивает предварительно своих думцев, "бояр". Этим объясняется и разная форма указов: в одних виден след соучастия "бояр", в других нет.

Если доклад происходит без бояр, в таком случае Государь, по выслушании дела, дает свой указ докладчику прямо к исполнению, например:

"Лета 7060 октября в 15 день царь и великий князь Иван Васильевич сего докладу слушал и приказал казначеем"... (А. И. I. № 154. XVI. 1560).

Если на докладе присутствовали бояре, то царь давал приказ боярам, на основании которого они составляли приговор, например:

"В 81 году октября на 9 день, по государеву цареву и великого князя приказу, преосвященный Антоний митрополит, архиепископы и епископы и весь освященный собор, и бояре, князь Иван Федорович Милославский, и все бояре, приговорили"... далее излагается указ о наследовании в вотчинах княженецких и жалованных (А. И. I. №164. XIX. 1573).

Итак, боярский приговор составляется на основании государева указа. Царь, выслушав доклад и все необходимые справки для разъяснения дела, высказывает свою волю, как делу быть; если при докладе были бояре, они формулируют царскую волю, это и есть боярский приговор. Это и значит: "Царь указал, бояре приговорили". Понять эти слова в смысле указания на коллегиальный порядок решения дел в думе, причем царю принадлежит лишь роль председателя, не представляется ни малейшей возможности. Такой порядок решения дел в думе противоречил бы всем условиям быта Московского государства. Бояре думцы — слуги московских государей, обязанные им своим выдающимся положением. Государь может призвать и не призвать их в думу, поэтому никак нельзя допустить, что они имеют решительный голос при рассмотрении государственных вопросов*.

______________________

* Единственное отступление от высказанного в тексте положения можно наблюдать только в кратковременный период господства "избранной рады" Сильвестра и Адашева. Она имела целью сделать царя только председателем своего совета. И можно допустить, что иногда и достигала этого. В выражениях указа 1556 г. можно видеть пример осуществления желательного для избранной рады порядка: "Лета 1064 августа 21 приговорил государь царь и великий князь Иван Васильевич со всеми бояры". Эта форма совершенно соответствует порядку, установленному ст. 98 Ц. Судебника.

______________________

Об отношениях великого князя Ивана Васильевича к своим думцам мы имеем характерное свидетельство Берсеня-Беклемишева: "Князь великий, говорит он, против себя стречю любил и тех жаловал, которые против его говаривали". "Стречя", или "встреча" — означает возражение. Итак, Иван Васильевич любил выслушивать возражения и даже жаловал тех, кто их ему делал! Об этом не пришлось бы говорить, если бы членам думы принадлежал решающий голос. В этом случае у них было бы право не только возражать, но и решать против воли царя. Берсень же, сравнивая Ивана Васильевича с его сыном и преемником, в похвалу первому говорит вышеприведенную фразу. По московским понятиям, и то хорошо, если царю можно возразить. Надо думать, что Ивану Васильевичу редко приходилось выслушивать возражения, если он за них даже жаловал. Иначе относился к думцам Василий Иванович. Герберштейн говорит о нем: "Между советниками великого князя никто не пользуется таким значением, чтобы осмелиться в чем-нибудь противоречить ему или быть другого мнения" (28). С этим согласны и отечественные свидетельства. Тот же Берсень говорит: "Государь упрям и встречи против себя не любит; кто ему встречу говорит, и он на того опаляется". Берсень испытал это на себе. Когда в думе шла речь о Смоленске, он возразил Государю, "и князь великий, рассказывал он по этому поводу Максиму Греку, того не полюбил да молвил, пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси"*.

______________________

* А. А. Э. 1.№172.

______________________

Таковы могли быть последствия неосторожных споров думных людей с московскими государями. Думные люди не решали государственных дел, а только отвечали на вопросы государей и исполняли их указы. Сильвестр и Дашев сделали попытку превратить Государя в председателя думы. Нововведение это было кратковременно и кончилось опалой реформаторов. Иван Грозный увидал в нем нарушение своих существеннейших прав. Роль думы в XVII в. совершенно верно определена современником. Описав, как думные люди рассаживаются в думе по отечеству, Котошихин говорит:

"А лучится царю мысль свою о чем объявити, и он им, объявя, приказывает, чтоб они, бояре и думные люди, помысля, к тому делу дали способ... и они мысль свою к способу объявливают..." (II. 5).

Итак, царь высказывает "мысль", т.е. намерение свое, свою волю, а боярам приказывает приискать способ осуществить эту мысль; этим исполнением царской мысли и исчерпывается вся деятельность государевой думы, заседающей в присутствии царя.

Но государи могли дать своим думцам и большие полномочия, если находили это нужным, и они делали это. Они уполномочивали, например, бояр составить приговор по известному делу, в особом заседании, в котором сами не присутствовали. Это было в тех случаях, когда дело отличалось большой сложностью и не могло быть разрешено немедленно. Такие приговоры, составленные одними боярами, Государь приказывал потом доложить себе.

Итак, государевы советники или присутствуют на докладах приказных правителей царю и, по его запросу, подают мнения о предметах докладов и затем, по указу царя, составляют приговоры, или, тоже по указу царя, имеют свои особые заседания и составляют проекты новых законов, которые приводятся в исполнение опять-таки по указу царя.

Ввиду такой роли думы не представляется ни малейшей надобности останавливаться на вопросе о ее компетенции. Дума делает все то, что ей будет приказано сделать Государем, и не делает ровно ничего, если Государю не будет угодно приказать ей действовать. А это значит, что дума не имеет никакой "своей" компетенции.

Но в русской литературе существуют взгляды, отличные от только что нами высказанного.

Проф. Владимирский-Буданов в примечаниях к изданию древних русских памятников высказывает тот взгляд, что дума мгла своей властью отменять указы, изданные Государем, и приводит в пример боярский приговор 1609 г. 12 сентября. Но дело в том, что перед составлением этого приговора был сделан доклад царю (12 мая 1609 г.), и он обещал переговорить об этом с боярами. Боярский приговор и есть результат этого разговора царя с боярами.

В "Обзоре Истории Русского Права" проф. Владимирский-Буданов так далеко не идет, но и там утверждает, что "понятие о законе, как результате нераздельной деятельности царя и думы, доказывается всей историей законодательства в Московском государстве" (с. 139). Это едва ли. Формула: "Государь указал, бояре приговорили" означает только приговор бояр по указу Государя. "Приговор царя со всеми бояры" есть приговор царя по совещанию с боярами. Предполагать формальную и совместную деятельность царя и бояр нет основания.

Проф. Ключевский в сочинении "О боярской думе" на с. 481 спрашивает: "Приговоры, состоявшиеся в думе без государя, представлялись ли ему на утверждение?" И сам отвечает, что дума не была обязана представлять их царю, а если и представляла, то это был отказ от ее права. С этим согласиться также нельзя. В таком случае нужно было бы допустить, что право законодательства принадлежит думе, а не царю. Точно так же нельзя согласиться с проф. Ключевским и в том, что доклад царю есть доклад на государево имя, вносимый в думу, а не к царю. Из памятников можно привести доказательства тому, что доклад царю, действительно, представлялся ему, а не думе. "145 года декабря в 15 день (1636 г.) Государя царя Великого Князя Михаила Феодоровича всея Руси докладывал думный дьяк Михайло Данилов о поместных и вотчинных статьях. И государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, указал: тех статей слушать боярам; а что о тех статьях бояре приговорят, и о том велел государь доложить себя, государя. И декабря в 16 день бояре тех статей слушали и о тех статьях велели докладывать государя. И декабря в 17 день ц. и в. к. Михаил Феодорович всея Руси, слушав поместных и вотчинных статей и что об них бояре приговорили, указал о тех статьях, а что о которой статье государев указ и боярский приговор, и то писано по статьям" (Влад.-Буд. Хрест. III. 257).

Мнение Н.П. Загоскина ближе к истине; у него дума не обладала правом законодательства; она участвует в законодательных вопросах только в силу предоставления ей такого права царем. Но проф. Загоскин слишком высокого мнения об организации думы. Он допускает думские комиссии, которых не было.

Калачов думает, что при думе была канцелярия, которая вела протоколы. Навели его на эту мысль слова одного памятника: "Приказал царь оставить приговор у себя на верху". Вот этот-то "верх" Калачов и считает канцелярией. Но "верхом" называлась та часть дворца, где были комнаты, в которых жил сам Государь; выражение "оставить на верху" значит ничего не более, как то, что царь велел снести приговор к себе в комнату, чтобы просмотреть его*.

______________________

* Более подробное изложение вопроса о думе можно найти в т. II Древн. Там же приведена и разобрана литература предмета. С. 371 — 621.

______________________

Расправная палата

С самых древних времен князь был судьей и лично отправлял дела правосудия. По мере объединения России под властью Москвы отправление суда лично Государем делалось все более и более затруднительным. Но и московские государи продолжают судить сами и в первой инстанции еще в XIV, XV и XVII вв. Не имея, однако, возможности разрешать все дела, предоставленные их личному суду, вел. князья учреждают себе в помощь бояр введенных, которым дают право судить свой суд. Таким образом, возникли особые лица, которые судили "суд великого князя". До Ивана III они судили этот суд единолично; с Ивана III они должны были судить его сам-друг с дьяком. Дальнейший шаг в организации этого высшего суда состоял в учреждении боярской судной коллегии. Когда именно была она учреждена и в каком виде, — это неясно.

От второй половины XVI в. мы уже имеем документальное свидетельство о существовании высшего боярского суда. Под приговором чинов Собора 1566 г. о ливонских делах встречаем такую подпись: "А у бояр в суде яз, Борис Иванович Сукин". Б. И. Сукин был дьяк, из подписи же его следует, что он состоял членом боярского суда. Это не суд приказа, ибо приказов было много и в каждом были свои дьяки; и не суд одного боярина введенного, ибо трудно думать, чтобы единоличный суд боярина введенного назывался "судом бояр". Что же это за суд?

Прежде всего надо заметить, что у нас в древности суд не был отделен от управления: кто управлял, тот и судил, и, наоборот, кто судил, тот мог рассматривать и вопросы управления. Поэтому выражение "суд бояр" нельзя понимать в тесном смысле высшей боярской исключительно судной коллегии. Это была, надо думать, не судная только, а "расправная" коллегия, ведавшая и судом, и управлением.

Такая коллегия возникла у нас в 1564 г. В этом году царь учредил опричнину.

"Государство же свое Московское, воинство, и суд, и управу, и всякие дела земские приказал ведать и делати боярам своим, которым велел быть в земских: князю Ивану Дмитриевичу Вельскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому, и всем бояром. А конюшему, и дворецкому, и казначеем, и дьяком, и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу чинити по старине, а о больших делах приходити к бояром. А ратные каковы будути вести или земские великие дела, и бояром о тех делах приходити к государю" (Александро-Невская лет., у Карамзина. IX. Пр. 137).

Здесь мы имеем дело с первым учреждением особой боярской коллегии, действующей самостоятельно в пределах предоставленной ей компетенции. Эта коллегия имеет свой постоянный состав, определенный указом царя. В нее назначены бояре, которым велено быть "в земских".

Коллегия земских бояр представляет совершенную новость в нашей истории; до 1564 г. ничего подобного у нас не было. Но к той же коллегии царь мог обратиться и за советом и, таким образом, временно превратить ее в свою думу. Такой случай известен нашим памятникам. В 1570 г. земские бояре получили от сибирского царя грамоту, перевели ее с татарского языка на русский и препроводили к царю. В ответ они получили такой приказ:

"И вы б о том поговорили, пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатися, и почему в Сибирь татарин к царю отпущен, и что с ним писано, и в котором году отпущен? Да что ваша будет мысль, и вы б приговор свой к нам отписали..." (А. А. Э. I. № 179).

Приказ этот послан был из Александровской слободы, где, конечно, у царя не было недостатка в советниках; но он нашел нужным посоветоваться с земскими боярами, а не с опричными. Это соединение двух функций в одном и том же учреждении ничего не меняет в существе дела. Советников своих и по учреждении опричнины царь берет, где желает. Но рядом с этим старым явлением возникло новое: коллегия земских бояр, поставленная над приказами; это не дума, а Расправная палата, имеющая власть решать текущие дела суда и управления.

Мы не можем с точностью сказать, до какого года существовала учрежденная Иваном Грозным земская Расправная палата. Ясно только, что она существовала недолго, скорее, менее, чем более десяти лет. Дальнейшее указание на рассматриваемое учреждение находим лишь в Уложении 1649 г., и то довольно нерешительное. В Уложении читаем:

"А спорные дела, которых в приказех зачем вершити будет немощно, взносити из приказов в доклад к государю царю и вел. князю Алексею Михайловичу и к его государевым бояром и окольничим и думным людем. А бояром и окольничим и думным людем сидети в палате и по государеву указу государевы всякие дела делати всем вместе" (X. 2).

Уложение предписывает сидеть в палате... "бояром и окольничим и думным людем" (X. 2). То же говорят и позднейшие указы*.

______________________

* П. С. 3. № 460, 838, 885. С. 1669-1680.

______________________

Надо думать, что члены этой боярской палаты назначались царем из думных чинов особым указом. И мы, действительно, имеем указания на такие назначения. Первое из них дошло к нам от 1681 г. В этом году, в мае месяце, назначены в Расправную палату товарищами к князю Ник. Ив. Одоевскому: трое бояр, трое окольничих, трое думных дворян и двенадцать думных дьяков!

Назначенные в палату члены оставались в этом значении, пока нравилось Государю.

Палата собиралась в определенные дни и часы.

Палата состояла из первоприсутствующего члена и его товарищей. Первоприсутствующий был председателем. В указах, определяющих порядок деятельности палаты, он назывался иногда по имени, об остальных же членах говорилось, как о его товарищах. Так, в указе 1681 г. делается предписание "бояром, окольничим и думным людям, которые сидят в Расправной палате с боярином, со князем Никитой Ивановичем Одоевским, в товарищах"... Первоприсутствующий член палаты назначался также царем.

Что касается ведомства боярской палаты, то нет надобности определять его на основании практики, оно определено в указах. По Уложению все спорные дела, которых почему-либо нельзя было решить в приказах, вносятся к боярам. Таким образом, боярская палата есть высшее в государстве судебно-правительственное учреждение, поставленное над приказами.

Судебные дела назывались у нас еще расправными делами; отсюда возникло официальное наименование вновь учрежденной палаты Расправной палатой.

Степень власти Расправной палаты также определена указами. Уложение говорит, что Расправная палата все государевы дела решает по государеву указу (X. 2). Так же выражаются и позднейшие указы. Приведенный уже указ от 1680 г. предписывает палате по всем в нее поступающим делам чинить государев указ "по его великого государя указу и по Уложению". Палата, следовательно, действует по существующим указам. Ей принадлежит та же степень власти, что прежде (а в некоторых случаях и теперь) принадлежала приказам: она окончательно решает все те дела, которые по указам решить можно. Отсюда следует, что если "бояре" найдут почему-либо невозможным решить дело, они должны доложить о нем государю. Именно такое распоряжение находим в указе от 1694 г. Так как в этом указе сведены вместе все прежние распоряжения о боярской палате и он как бы завершает ее организацию, то мы и приведем из него главные части:

"Великие государи указали: судных и всяких розыскных дел, по которым в приказах судьям указу зачем учинить будет не мочно, или которые и вершены, а на вершенья учнет кто... бить челом и вершенья чем спорить, так же и о иных о каких делах учнет кто... бить челом, и тех из приказов дел и челобитен слушать... бояром и думным людем всем и по тем делам и по челобитным свой великих государей указ чинить по своему великих государей указу, по Уложению и по новоуказным статьям... А которых дел им, бояром и думным людем, зачем без их великих государей именного указа вершить будет не мочно, и по тем делам докладывать великих государей"... (П. С. 3. № 1491).

В этом указе находим и некоторую прибавку к тому, что прежде говорилось о ведомстве боярской палаты: она ведает не одними судными и розыскными делами, но и иными делами, о которых кто-либо начнет челом бить. Под этими иными делами, противополагаемыми судным, надо разуметь все дела, возникающие по вопросам управления.

Приказы

Приказы занимают в Московском государстве то же место, какое позднее принадлежало коллегиям, а теперь принадлежит министерствам. Единообразия в учреждении приказов не было. Даже по составу своему они были далеко не одинаковы. Одни были очень полно составлены, другие, напротив, имели сравнительно немного членов и притом из мелких чинов. В одних заседали бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки; в других окольничие, дворяне и дьяки; в третьих только дворяне и дьяки, а, наконец, были и такие приказы, в которых заседали одни дьяки. Таков Приказ тайных дел. Отсюда не следует, однако, заключать, чтобы Приказ тайных дел был неважен; напротив, по Котошихину, он наблюдал за ходом дел во всех других учреждениях. Что касается времени возникновения приказов, то точно определить его невозможно; есть основание думать, что они стали возникать с конца XV в. Возникали они без всякого общего учреждения, а путем частных приказов: какому-нибудь лицу или нескольким поручается ведение некоторых дел, "приказывается" им ведать этими делами, и возникает приказ, который иногда называется даже именем человека, кому приказано, например, приказ (четь) дьяка Варфоломея. В первом Судебнике говорится: "Послати жалобника (челобитчика) к тому, кому которые люди приказано ведать". Это первое указание на то, что приказы уже существовали. Во втором Судебнике читаем: "А к которому боярину придет жалобник его приказу". Никакой определенной системы не было проведено при учреждении приказов; находили нужным приказать (поручить) известному лицу что-нибудь и он становился во главе приказа. По степени власти приказы занимали сперва первое место после царя, а по возникновении Расправной палаты — после этой палаты. Но и в этом не видим единообразия, по степени власти не все приказы были одинаковы. Приказ Большого Дворца имел под своим ведением Сытенный приказ, Кормовой приказ, Хлебенный, Житенный. Таким образом, и высшее, и низшее учреждение одинаково — "приказ". Рядом со словом приказ для обозначения приказов были употребительны и другие выражения: большой приход, четверть, разряд, казенный двор и т.п.

Что касается ведомства приказов, то нужно заметить, что в Московском государстве обособляются уже разные отрасли дел и поручаются ведению особенных приказов. Так, встречаются судебные приказы, финансовые, военные и т.д. Но это был еще очень слабый зародыш систематического деления учреждения по роду дел. Это деление не проводится строго и последовательно, правительственные приказы ведают и судом, Посольский — управляет городами и т.д.

В состав приказов, обыкновенно, входит несколько членов; дела решали они, по всей вероятности, единогласно*. Этому предположению противоречит выражение, встречающееся в одном из указов Петра Великого. По поводу учреждения коллегий Петр говорит, что в коллегиях все дела будут решаться по голосам, а не так, как было в старых приказах, где что боярин приказывал, то его товарищи исполняли. Отсюда и выводят, что решение дел в приказах зависело от усмотрения старшего боярина. В состав приказов входили лица разных чинов и разного значения по тому доверию, которым пользовались у Государя. Некоторые любимцы назначались единовременно в несколько приказов. Весьма понятно, что такие близкие к Государю люди оказывали на дела решающее влияние. Но это не общее правило, а отступление от того порядка, который надо предполагать ввиду коллегиального состава приказов. Указ Петра надо понимать как жалобу на злоупотребления сильных своим положением людей.

______________________

* У Котошихина написано: "А судити указано в приказах бояром и окольничим, и стольником, и дворяном, и дьяком, кому в котором приказе ведати приказано, всем вместе и без единаго и единому без всех в правду, по святой Евангельской заповеди..." (VII. 38). Это место не совсем понятно. Далее говорится о наказании по Уложению за посулы и о том, что взятки все-таки берут. В целом статья понятна. В ней речь идет о том, чтобы все судили по правде. "Судить всем вместе" — тоже понятно. Все приказы, за исключением Панафидного, имеют коллегиальный состав. Члены и^ меньших чинов называются "товарищами" первого члена и, следовательно, составляют с ним коллегию, а потому и судят "все вместе". Но что значит "судить без единого и единому без всех?" Здесь что-нибудь не дописано, а может быть, пропущено или испорчено. Вместо "без единаго" не надо ли читать "с единаго"? Тогда получится удовлетворительный смысл: "Судить всем вместе с единаго". "Судить единому без всех" тоже вправду — может быть так объяснено. Приказы состоят из нескольких членов. Но в данном заседании мог быть только один, по болезни других, по местническим счетам и пр. В этих случаях он "судит в правду за всех", а решение не откладывается.

______________________

Для удобства рассмотрения отдельных приказов необходимо классифицировать их. Классификация приказов представляет большие трудности. Хотя в организации их и замечается некоторое стремление к разделению дел по их роду, но это разделение не было проведено последовательно. Поэтому, классифицируя приказы по роду дел, надо всегда иметь в виду, что приказы ведают и еще чем-нибудь другим, кроме того, на что указывает их место в классификации. С этой только оговоркой и можно сделать классификацию по роду дел. Но это еще не все. Вместе с приказами, ведомство которых до некоторой степени специализировалось, встречаем и такие, в которых не замечается никакой специализации. Таковы областные приказы, которые ведали порученными им областями во всех отношениях и по всякого рода делам. Таковы, напр., Смоленский приказ, Казанский, Сибирский, Новгородский, Владимирская четь, Костромская и пр. Их нужно выделить в особенную группу под названием областных приказов.

Итак, первую группу приказов составят областные. Они учреждались для заведования целой областью без всякого деления предметов ведомства: они и судят, и войском ведают, и подати собирают, и управляют.

Эти приказы, по всей вероятности, возникали по мере присоединения к Московскому государству новых земель. С течением времени, по мере дальнейшего слияния с Москвой новых владений, ведомство этих приказов суживается: отдельные предметы их ведомства переходят к специальным приказам. Так, например, Сибирский приказ, который первоначально ведал Сибирью во всех отношениях, в конце XVII в. ведает одними сборами и притом только сборами с инородцев, а все другие предметы его ведомства были распределены между специальными приказами.

Все остальные приказы можно разделить на две группы: 1) административные приказы и 2) судебные. Среди административных приказов можно различить еще более мелкие группы: 1) финансовые приказы; 2) военные; 3) Почтовый приказ (ямской); 4) Строительный (каменный); 5) Иностранный приказ; 6) Врачебный приказ; 7) Придворные приказы и 8) Приказ общего надзора.

В настоящее время государство берет на себя не только установление права и его охранение, но и заботу об умственном и экономическом развитии подданных. Оно заводит школы, больницы, оказывает помощь бедным, принимает меры к развитию торговли, фабричной промышленности и пр. Московское государство, хотя слишком вмешивалось в частную жизнь человека, но таких широких целей не имело. Это отразилось и на приказах. В Москве встречаемся с широким развитием некоторых таких ведомств, которым в новых государствах принадлежит весьма скромная роль. Таково, напр., придворное ведомство, интересы которого представлялись восемью приказами. Боевое призвание Московского государства, стремившегося к соединению всех русских земель, выразилось в особом развитии военных приказов, число которых доходило до 10. Немало было и финансовых приказов, зато все остальные отрасли управления были представлены крайне слабо. Строительное дело находилось в ведении Каменного приказа, который заведовал постройкой казенных зданий и едва ли не в одной Москве. Точно так же задачи Аптекарского приказа, который заведовал врачебной и аптекарской частью, были ограничены городом Москвой. "Ямы" существовали для государевых посылок, а не для потребностей населения вообще.

Перейдем к обзору отдельных приказов, но предварительно заметим, что как число их, так и ведомство были очень непостоянны.

Финансовые приказы: приказ Большой казны, Большой приход и Новая четверть. Эти приказы ведали приходом денежной государевой казны, предназначавшейся на общие потребности. Сюда поступали пошлины с гостей, с гостиной и суконной сотни, с тяглых волостных людей (но не со всех), таможенные и кабацкие сборы, мостовщина и пр. Ведомство каждого из этих приказов подвергалось значительным колебаниям. Таможенными сборами ведает то Большой приход, то Большая казна. Новая четверть ведала кружечными дворами. Приказ Большой казны, кроме доходов, ведал Денежными дворами для чеканки монеты, но источники говорят и об особом приказе Денежного дела. Все эти финансовые приказы ведали и судом тех лиц, с которых получали доходы. Таким образом, казначеи, которые хранили государевы доходы, были вместе с тем и судьями. На время войны учреждался особый приказ Денежного и Хлебного сбора; упоминается специальный приказ Немецких кормов. В Печатный приказ поступали пошлины за приложение казенной печати ко всякого рода актам. Счетный приказ занимался проверкой прихода и расхода по книгам приказов и, следовательно, играл роль контроля. Перечисленные финансовые приказы ведали, однако, не всеми доходами; приказам других отраслей управления предоставлялось самим собирать доходы с приписанных к ним городов для покрытия издержек по их специальным нуждам.

Военные приказы. Разряд ведал всякой службой служилых людей и вел разрядные книги, в которые записывались назначения на должности. Но не всякое назначение на должность исходило из разряда, городовые воеводы назначались и другими приказами. Поместный приказ относим к военным на том основании, что поместья, которыми он ведал, служили главным средством обеспечения служилых людей. Но этой военной точкой зрения далеко не исчерпывается значение Поместного приказа. Он не только раздает поместья и ведает всякими спорами, возникающими из обладания ими, но ведает и вотчинами, и решает всякие споры по вотчинному праву. Его можно поэтому отнести и к судным приказам. Но в Москве все приказы ведали судом. Стрелецкий приказ ведал стрельцами (Стрелецкие приказы), их вооружением и содержанием; в приказ поступала особая стрелецкая подать. Он ведал стрельцами и судом, кроме разбоя и воровства с поличным. Иноземный приказ ведал иностранными служилыми людьми. Рейтерский заведовал конницей. Пушкарский — всем, что относилось к пушечному делу (литье пушек, приготовление пороха и т.п.). Оружейный приказ заведовал двором, где приготовлялось оружие. Бранный ведал приготовлением брони, шлемов и проч.

Ни военное, ни финансовое управление не было объединено. Для той и другой цели существовало несколько отдельных приказов, между которыми не заметно, однако, подчинения; всякий приказ ведал своим делом самостоятельно, состоя только в зависимости от Государя и Расправной палаты.

Посольский приказ заведовал иностранными сношениями и имел свою собственную хозяйственную часть; для содержания посольств к нему было приписано пять городов, которыми он ведал в финансовом отношении.

Для выкупа пленных был особый Полоняничный приказ; он ведал пленными и их выкупом.

Аптекарский приказ заведовал врачебной частью, а вместе с тем рассматривал и все судные дела, касавшиеся врачей и аптекарей.

Каменный приказ заведовал строительным "каменным делом", главным образом постройкой дворцов и церквей. Для постройки их мастера брались из всех городов, где только находились люди, знающие каменное дело.

Ямской приказ ведал почтовыми ямами.

Для надзора за всем ходом правления был учрежден, при Алексее Михайловиче, Тайных дел приказ, состоявший только из дьяков и подьячих.

Придворные приказы отличались особенным развитием. Самый главный из них — Приказ Большого дворца: он ведал приходами и расходами, но специальными, для содержания государева двора. Есть основание думать, что кроме Большого дворца в Москве были дворцы и в присоединенных княжениях, которые первоначально имели свое отдельное управление; но при Михаиле Федоровиче управление их слилось с учреждением Большого дворца. Для удовлетворения потребностей государева двора к приказу было приписано более 40 городов с их уездами. Посадские люди и крестьяне этих городов должны были нести особые службы в пользу дворца. С этой же целью к нему были приписаны восемь московских слобод, торговых и ремесленных. Приписные люди косили сено, ловили рыбу для дворца, доставляли все необходимые для жизни продукты, а ремесленники производили все нужные работы. Приказ Большого дворца не только заведовал всеми этими доходами, но и судил приписанных к нему людей. Во главе Большого дворца стоял дворецкий; ему противополагались дворецкие удельных дворцов. Приказу Большого дворца было подчинено несколько более мелких учреждений, которые заведовали разными отдельными частями содержания государева двора. К таким подчиненным учреждениям относились: Житенный двор, где приготавливались хлебные запасы; Хлебный двор, где пекли хлеб; Кормовой двор, где приготавливали кушанье; Сытенный приказ, где делали всякого рода напитки. Во главе этих приказов стояли ключники. В Московском государстве частное хозяйство Государя имело гораздо более общественного значения, чем оно имеет теперь. Всякого рода кушанья и напитки приготавливались тогда не для потребностей только Государя и его семьи, но и для служилых людей. Многие люди получали кушанье со стола Государя, что считалось большой честью, которой очень дорожили. Это называлось "подачей". Такая подача посылалась и "иностранным послам", и служилым большим людям, из которых одни получали стол от Государя постоянно, другие раз в месяц, а большинство — изредка, в большие праздники. Велись особые книги, в которых записывалось, что кому идет. Служилые люди обращали большое внимание на то, чтобы назначенное в подачу непременно было им доставлено. Недоставление подавало повод для жалоб, следствия и суда.

Рассказывают, что ежедневно из государева дворца шло в подачу сто ведер вина и до пятисот ведер пива и меду; в праздники эта цифра увеличивалась раз в пять. Тот же приказ должен был иметь наготове деньги для раздачи бедным. Московские государи любили путешествовать по монастырям и посещать тюрьмы; за ними носили мешки с медными деньгами, они сами раздавали милостыню. Приказ Большого дворца ведал, наконец, судом духовенства; Уложение учредило для этого особый Монастырский приказ.

Был Конюшенный приказ, во главе которого стоял конюший боярин. Помощником конюшего был ясельничий. Этот приказ ведал конюшнями, а так как на содержание конюшен были отведены целые волости и города, то он заведовал также и их управлением и судом.

Казенный двор занимался изготовлением всякого рода сосудов, золотых и серебряных, закупкой бархата, атласа, мехов и других необходимых для наград предметов.

Был Приказ золотых и серебряных дел для заготовления необходимых в дворцовом обиходе золотых и серебряных вещей.

Постельничий приказ, во главе которого стоял постельник, заведовал царской опочивальней. Царская Мастерская и Царицына Мастерская палаты занимались изготовлением платья.

Панихидный приказ ведал поминаниями по усопшим членам царского семейства.

Специальные Судные приказы ведают судом не над всеми лицами. В старину кто кем управлял, тот того и судил; все правительственные приказы судили тех лиц, которые состояли в их ведении. Но были и такие приказы, которые ведали исключительно судом. Правительственные приказы производили не всякий суд; важнейшие уголовные дела им не предоставлялись. Учреждение Судных приказов делает первую попытку обособления гражданского и уголовного суда. Для гражданских дел существовали четыре судных приказа: Владимирский, Дмитровский, Рязанский и Московский. Очень может быть, что эти приказы возникли еще во время отдельного бытия тех княжеств, название которых они носят, а затем продолжали некоторое время существовать и после соединения их с Москвой. С течением времени все они поглощаются Московским судным приказом. Сперва уничтожается отдельное бытие Дмитровского и Рязанского судных приказов, а в 1685 г. и Владимирский сливается с Московским. Эти приказы ведали тяжебными делами служилых людей, помещиков и вотчинников, за исключением споров о поместьях и вотчинах, которые ведались Поместным приказом. Для уголовных дел существовал особый Разбойный приказ. Мы имеем указную книгу Разбойного приказа, из которой видно, что он возник в середине XVI в., при Иване Грозном. Он ведал не всеми уголовными делами, как это мы теперь понимаем, а только разбойными и некоторыми татебными делами. Менее же важные правонарушения рассматривались и судными приказами.

Приказ холопьего суда ведал делами о холопах, т.е. спорами о правах на холопов, а вместе с тем в нем совершались и акты укрепления прав на холопов. Здесь же ведались и дела о беглых крестьянах. Он существует уже во 2-й половине XVI в., а во 2-й половине XVII в. сливается с судными.

В заключение надо остановиться на Земском приказе. Он ведал управлением города Москвы; за пределы Москвы и ее уезда его власть не выходила. Но в этих пределах он ведал всем: полицией, судом гражданским и уголовным и хозяйственной частью. На его обязанности лежало охранение безопасности города от огня и злоумышленников. В его ведении состояли городские ярыжки (пожарные) и решеточные сторожа. Он наблюдал за народными удовольствиями, запрещал и разрешал игрища, устраивал мосты. Для исполнения своих обязанностей имел свои особые доходы. Земский приказ был местным для города Москвы учреждением, а не центральным государственным, как большинство приказов.

Местное управление — приказное

Местные правители, ведению которых поручались отдельные волости, в древнейшее время именовались посадниками. Мы встречаем их при первых князьях по всей России. Так, киевский князь Ярополк, узнав о бегстве за море новгородского князя Владимира, сажает в Новгороде своих посадников, чем и выражается присоединение Новгорода к его киевскому княжению. Так же поступает черниговский князь Олег; отняв у Владимира Мономаха Ростовскую и Муромскую волости, он занимает города этих волостей своими посадниками. В 1175 г. по городам Суздальской земли встречаем посадников суздальских князей Ростиславичей; а несколько ранее, в княжение их предшественника Андрея Боголюбского, города эти ведались его посадниками.

Как в лице князя суд не был отделен от управления, а управление военное — от гражданского, так же точно управление и суд были слиты в лице местных представителей его власти. Одна из главнейших обязанностей посадника заключалась в охранении власти своего князя над вверенной ему волостью. Для защиты ее он ставил "города" и в случае нападения отражал неприятеля силой. Кроме того, находим указания на отправление посадниками суда. О посадниках, назначенных Ростиславичами в суздальские города, летописец говорит, что "они многу тяготу людям створиша продажами и вирами": они, следовательно, судили. Более подробные известия сохранились о суде новгородских посадников. Правительственная и судебная деятельность посадника могла быть ежеминутно прервана князем; как скоро последний приезжал в город, он вступал, обыкновенно, в личное заведование всеми делами. Этим объясняются приведенные выше слова Владимира Мономаха: "Сам есмь створил дела... на посадники не зря, ни на бирючи..." Конечно, применение этого правила к отдельным случаям условливалось степенью личной энергии князя: одни, как Мономах, делали все сами, другие, как Вячеслав, заменяли себя посадниками даже и в таких городах, в которых имели постоянное пребывание.

Право избирать в должности посадников принадлежало князьям. Обыкновенно они назначали своих мужей. Лаврентьевская летопись сохранила следующую характеристику лиц, назначаемых в посадники: "Избра (Владимир Св.) мужи добры, смыслены и храбры, и раздая им грады". Храбрость и знакомство с военным делом были до такой степени необходимыми качествами посадников, что их должности нередко замещались воеводами. Так, Даниил Галицкий роздал города "боярам и воеводам". Подобно этому владимирский князь Ярослав Всеволодович, получив от Батыя Киев, посылает туда посадником воеводу своего Дмитра. Вследствие этого вместо посадника говорилось иногда просто "воевода". В описании осады Галицкой волости, Звенигорода черниговскими князьями находим такое место: "И бе у них воевода, Володимир муж, Иван Халдеевич...".

"Мужи" назначаются посадниками, обыкновенно, но не исключительно; князь был волен назначить кого хотел, и летописи сохранили примеры назначения в эти должности низших слуг князя, его детских*. Кроме служилых людей в должности посадника встречаются очень часто сыновья князя. По чувству естественной привязанности интересы отца никому не были так дороги, как его сыну; а потому понятно, что сыновья назначались даже преимущественно перед мужами.

______________________

* О Ростиславичах Ростовских читаем: "Роздаяла беста посадничества русским детским..." (Ипат. 1175 г.).

______________________

Право князя назначать посадников подверглось с течением времени некоторых изменениям в Новгородской волости. Еще в XII в. новгородские посадники назначались князьями, но со второй четверти этого века встречаются случаи назначения их самим Новгородом, а в начале XIII в. новгородский посадник Твердислав, обращаясь к вечу, высказывает такое общее положение: "А вы, братье, в посадничестве и в князех вольны". Таким образом, с XIII в. и даже ранее новгородский посадник назначался уже не князем, а Новгородом, как и сам князь. Вместе с этим подверглось ограничению и право князя назначать посадников в Новгородской волости. Он назначает их не один, а вместе с новгородским посадником, и не из своих служилых людей, а из мужей новгородских.

Увольнение посадников так же зависело от князя, как и их определение. В источниках нет ни малейшего указания на то, чтобы посадники назначались на определенный срок; они оставались в своей должности до тех пор, пока это нравилось князю. Позднейшая новгородская история представляет и в этом отношении важное отступление. С самого начала XIII в. мы встречаемся здесь с началом несменяемости посадников иначе, как по суду. В договорах Новгорода с князьями это начало выражалось в следующей формуле: "А без вины ти, княже, мужа волости не лишити".

Вместе с тем как посадник новгородский из княжего мужа сделался в полном смысле слова новгородским мужем, для первого входит в употребление новое наименование. С самого начала XIII в. представители князя в Новгороде называются уже не посадниками, а наместниками князя. Наместник, как показывает самое слово, занимает место князя, заменяет его; это тот же посадник, но на этот раз обозначенный по существу представляемой им власти, а не по действию посажения его князем.

Новое имя, потребность в котором первоначально почувствовалась только в Новгороде, мало-помалу сделалось общим термином. С XIV в. мы не встречаем более посадников: назначаемые князем органы местного управления с этого времени носят исключительно наименование наместников и волостелей. Единовременное существование двух разных властей, наместников и волостелей объясняется указанной уже выше противоположностью города и волости как соразделения княжества. Обыкновенно наместники назначались в города и их уезды, а волостели — в волости и их уезды.

Это доказывается, во-первых, наименованиями наместников и волостелей. Первые обозначались обыкновенно по именам значительных городов, служивших нередко местопребыванием для самих князей; мы имеем наместников: углицких, белозерских, городецких, переяславских, ростовских, вологодских, кашинских, муромских, верейских, юрьевских, бежецких, московских, новоторжских, дмитровских, владимирских, устюжских, каширских, суздальских, галицких и пр. Вторые же или вовсе не обозначались никаким прилагательным именем, напр., "наместники московские и волостели...", т.е. волостели московских станов и волостей, или обозначались по имени незначительных поселений, составлявших правительственный центр волости; в последнем случае встречаются волостели: медушские, усольские, кинельские, колсские, или койские, тошенские, лоскомские, ворьские, пироговские, угольские, югские, шубачские, кобылинские, масленские, янгасарские, чухломские, кривандинские, клечанские, вышегородские, ведокурские, мещерские, гороховские, задубровские и пр. Во-вторых, противоположением городских и волостных людей, с одной стороны, и наместников и волостелей, с другой, из которого видно, что городские люди живут в округе, подведомственном наместнику, а волостные — волостелю. В жалованных грамотах это противоположение выражается в следующей формуле: "А прав ли будет, виноват ли — городской человек или волостной, и он в правде и вине наместником и волостелем", т.е. городской — наместникам, волостной — волостелям. Еще с большей ясностью выражена эта противоположность в Судебниках. В первом читаем: "А в который город или волость в которую приедет неделыцик с приставною, и ему приставную явити наместнику или волостелю", т.е. смотря по тому, куда приедет: в городе — наместнику, в волости — волостелю; и во втором: "Лета 1550 месяца июня царь и вел. князь Иван Васильевич всея Руси с своею братьею и с бояры сесь судебник уложил, как судити бояром... и всяким приказным людям, и по городам наместником, и по волостем волостелем...".

Итак, наместники ведают, обыкновенно, городами, а волостели — волостями. Но, как выше было замечено, города и волости не составляли правильного, единообразного деления Русской земли; уезды городов и волостей нередко увеличивались или уменьшались, смотря по требованиям данной минуты. Для доставления большого содержания волостелям и наместникам несколько волостей соединялись в одну или приписывались к городу и увеличивали его уезд. В первом случае в соединенную волость назначался один волостель, во втором — в город и приписанные к нему волости назначался один наместник и одинаково ведал как городом, так и волостью, которые, несмотря на то, что утрачивали значение самостоятельных правительственных округов, продолжали, однако, называться волостями.

Как города и волости составляли соразделение княжества, не зависели друг от друга, так точно не были подчинены один другому и заведовавшие ими чиновники. Волостель пользовался совершенно независимым положением от наместника и наряду с ним состоял в непосредственном подчинении князя.

Предметы ведомства наместников и волостелей не совершенно совпадали между собой. Наместники обладали той же властью, которая прежде принадлежала посадникам: они ведали судом как гражданским, так и уголовным, и местным военным управлением. Вследствие этого наместники, так же, как и посадники, назывались иногда воеводами. Чрезвычайно любопытное указание на это находим в договорных грамотах князей. В договоре Василия Дмитриевича с Владимиром Андреевичем, в статьях, определяющих порядок выступления в поход, читаем: "А коли ми послати своих воевод, из которых городов...", из этого места следует, что в городах сидели воеводы, которые посылались иногда с войском в качестве его предводителей. При отсутствии всякого разделения гражданской власти от военной нет никакой возможности допустить, чтобы рядом с этими воеводами в городах сидели еще наместники — для суда и других гражданских дел. Эти воеводы и были наместники. Городовые воеводы, которые кроме войны ведали еще и гражданским управлением, естественно, отличались от воевод, назначаемых с исключительной целью предводительства в известном походе. Это различие отразилось и на их наименованиях: первые назывались "местными", вторые "ратными". К имени местного воеводы, как наместника, присоединялось наименование от города, в котором он сидел. Как прежде посадники-воеводы строили города, так теперь это делают их преемники, наместники-воеводы. В Воскресенской летописи под 1408 г. читаем: "Повелением великого князя срублен бысть Ржева город, а воевода (вместо: а наместник) бе (при строении) князь Юрий Козельский да Юрий Васильевич". — Таким образом, для наместника было так же необходимо знакомство с военным делом, как у для посадника. Согласно с этим должности наместников также поручались ратным воеводам, как прежде должности посадников.

Волостели, так же, как и наместники, ведали судом гражданским и уголовным. Обыкновенно им принадлежал наравне с наместниками и высший уголовный суд в душегубствах, разбоях и пр. Но иногда высший уголовный суд вынимался из их ведения и предоставлялся наместнику. Это изъятие не устанавливало, однако, подчинения волостеля наместнику, оно только ограничивало объем деятельности первого в пользу последнего. — Что же касается до местного военного управления, то мы не имеем никаких указаний на то, чтобы оно принадлежало и волостелям. Надо думать, что военное управление исключительно сосредоточивалось в руках наместников и что волостели не имели к нему никакого отношения. Это различие деятельности наместников от деятельности волостелей условливалось тем, что первые сидели в городах, а города и составляли центры местной обороны.

Кроме того, на наместников и волостелей возлагалась еще обязанность "блюсти" людей и некоторые другие заботы по части благоустройства, как, напр., наблюдение за исполнением рабочими людьми установленных сроков перехода от одного владельца к другому и проч.

Наместники и волостели назначались князем и оставались в своих должностях, пока это ему нравилось*. Выбор их, как и выбор посадников, главным образом, делался из высшего разряда слуг, из бояр, рядом с этим встречаются указания и на назначение детей боярских. Число наместников и волостелей не было одинаково: иногда назначался один, иногда несколько. Так как в древней России при решении дел коллегиальным порядком решение по большинству голосов не было употребительно, то при назначении нескольких наместников в один и тот же город надо предполагать или решение дел с "единого", или разделение города на участки, которые и распределялись между отдельными наместниками как особые, независимые один от другого округа. В Москве и других городах, состоявших в нераздельном заведовании нескольких князей, каждый из соправителей назначал своего наместника. По числу соправителей такие наместники назывались иногда третниками; если в руках одного князя соединялось более одной трети, его представитель, в отличие от третчика, именовался просто наместником или большим наместником.

______________________

* Назначение совершалось посредством двух грамот; одна на имя наместника или волостеля, другая на имя города или волости. В последней писалось: "Се яз, князь великий. Иван Васильевич, пожаловал есми боярина своего... городом Володимером. И вы бы, все люди того города Володимера, его слушали, а он вас ведает и судит по старой пошлине, как было преж сего" (А. И. Т. I. № ПО. Ср. еще А. Ю. № 161). — Б. Н. Чичерин на с. 7 "Областных учреждений России XVII в." говорит: "Иногда кормление, бывшее за отцами и дедами, утверждалось за сыновьями, внуками и другими родственниками и принимало характер наследственности". Что должности наместников и волостелей по смерти отцов передавались иногда их сыновьям, это, действительно, случалось и доказывается двумя ссылками, приведенными автором; но чтобы замещение этих должностей принимало характер наследственности, т.е. чтобы они переходили от отца к сыну в силу правил о порядке наследования по закону и, следовательно, помимо назначения со стороны князя, на это нет указаний.

______________________

При князьях, как местных правителях, посадниках, наместниках и волостелях, состояли помощники. Князья, часто отвлекаемые из городов, которые они оставляли в своем непосредственном ведении, то войной, то объездом других городов и волостей, то, наконец, частным своим хозяйством, имели в этих городах особых чиновников, главной обязанностью которых было отправление суда. В древнейшее время эти чиновники назывались тиунами, позднее удерживаемый князем для себя лично суд передавался обыкновенно ведению бояр.

"Мужи" князей, которым нередко поручались весьма значительные уезды с соединением в их руках военной и гражданской власти, также нуждались в помощниках. Мы весьма часто встречаем их при наместниках и волостелях также под именем тиунов. О военном управлении тиунов нет указаний; надо думать, что на них переносилась только одна судебная власть, о чем говорится во многих жалованных грамотах. Что же касается до пространства судебной власти тиунов, об этом предмете нельзя составить себе точного представления. Хотя в жалованных грамотах о суде тиунов говорится в тех же выражениях, как и о суде наместников и волостелей, без всякого против них ограничения, но, так как наши древние юридические памятники далеко не исчерпывают тех предметов, которых им приходится касаться, а, по большей части, ограничиваются только краткими указаниями на то, что считается уже известным, то из этого безразличного упоминания о суде тиунов, наравне с судом наместников и волостелей, никак еще нельзя заключить о том, чтобы последние имели право весь принадлежащий им суд переносить на своих помощников*.

______________________

* Ср. Судеб. 1497 г., ст. под рубрикой "О правой грамоте", где установлен по некоторым делам доклад от тиуна к наместнику или волостелю.

______________________

Право назначения и увольнения тиунов принадлежало тем лицам, при которых они состояли: князь назначал своих, наместники и волостели — своих; но в этом последнем случае князь иногда определял — сколько должно быть тиунов при том или другом из его чиновников*. Хотя тиуны князя и имели много общего с посадниками, но, как показывает их имя, они назначались преимущественно из низшего разряда княжеских слуг и даже рабов. Что касается до наместников и волостелей, они были свободны в выборе своих тиунов и только по отношению к увольнению подлежали одному ограничению, впрочем, исключительно финансового свойства: они не могли менять тиунов ранее года после их назначения. Тиуны ведали судом вместо наместников и волостелей, они заменяли их, а не составляли с ними одной коллегии.

______________________

* А. А. Э. Т. I. № 123. Тиуны наместников и волостелей, обыкновенно, называются "их" тиунами, тогда как чиновники, назначаемые князем, называются "его" чиновниками, т.е. княжескими. Кроме того, о назначении тиунов наместниками прямо сказано в Белоз. уст. гр.

______________________

Управление финансами находилось в непосредственном заведовании самого князя. Для сбора торговых пошлин назначались им особые чиновники — мытники, таможники, пятеныцики и другие пошлинники, которые стояли вне всякой зависимости от наместников и волостелей. Что сборщики этих пошлин не были подчинены местным правителям, видно, во-первых, из того, что всякого рода правительственные распоряжения делались князем прямо на их имя; во-вторых, собираемые ими деньги вносились самому князю или кому он приказывал; в-третьих, жалобы на их неправильные действия подавались князю непосредственно.

В памятниках говорится иногда о наместниках и волостелях как лицах, занимающихся сборами известных доходов. В этих случаях наместники и волостели являются не финансовыми чиновниками князя, обязанность которых состоит в сборе его доходов, а правителями, которым князь жаловал тот или другой доход для увеличения их содержания и которые взимали их на себя. Эти жалованные пошлины вынимались из ведения княжеских пошлинников и собирались особыми сборщиками по назначению своих местных правителей.

Хранением княжеских пошлин и даней и выдачей их по назначению князя занимались особые чиновники, которые одинаково ведали имуществом князя как правителя и его имуществом как частного человека. Первое место между этими чиновниками занимают дворские, или дворецкие, затем следуют — ключники и дьяки.

С начала XVII в. наместники и волостели вытесняются воеводами. И в княжеской России местные управители носили наименование воевод; в отличие от военачальников они назывались местными воеводами. С начала XVII в. замена воеводами наместников и волостелей делается общей. Этой перемене придают иногда слишком большое значение. На наместников смотрят как на людей, получавших только доход от должности, но не несших никаких обязанностей; понятие о должности как об обязанности возникает будто бы только с учреждением воевод. Что понятие должности с течением времени более и более очищается от разных примесей чисто частного характера, это верно; но чтобы должность наместника давалась только в частном интересе служилого человека, это крайность. Наместники получают доход, но определенный наказным списком, а не сколько им угодно. Этот доход получают они потому, что несут известные обязанности: Судебники говорят о суде наместников; мы имеем правые грамоты, в которых суд действительно судит сам наместник. А, с другой стороны, и практика воеводского управления немало страдала недостатками практики наместников. Земские люди XVII в. выставляют деятельность воевод в таком неблагоприятном свете, что и об них можно сказать, что они рассматривали свою должность нередко только с точки зрения своих личных интересов.

Воеводское управление в большинстве случаев было не единоличным, а коллегиальным. В города посылался не один воевода, а с товарищами или с дьяками. Дьяки принимали участие в воеводском управлении. Вместе со своими товарищами или дьяками воевода должен был решать дела единогласно, — им предписывалось "ведать дела вместе без всякой розни".

Степень власти воевод не была одинакова; она была в некоторой зависимости от состава воеводского управления. Воеводы, при которых были товарищи, имели больше власти, чем те, при которых состояли только дьяки. Воеводы ведали всеми отраслями управления. Первой заботой их было военное дело. Приезжая в город, они становились начальниками крепости и всех служилых людей: воевода имел ключи от крепости, наблюдал за исправностью стен и рвов и снабжал ее орудиями; он же наблюдал за исправным состоянием служилых людей. Кроме военных забот на воеводах лежала полицейская часть. Воеводы должны были ловить воров, разбойников и смотреть за тем, чтоб не было опасности от огня. В видах предотвращения пожаров в это время принимали довольно оригинальные меры. В летнее время воспрещалось топить в домах печи для варки кушанья, а потому все печи запечатывались. Для приготовления кушанья дозволялось делать печи в огородах. Но правительство заботилось о предотвращении пожаров в видах собственно казенного, а не общественного интереса. К этому заключению можно придти на основании того, что в тех городах, где не было, напр., казенных построек или пороховых складов, там не принимали и мер для предотвращения пожаров.

Воеводы должны были заботиться о том, чтобы не было беглых. Далее, воеводы были судьями; суд принадлежал им в очень различных размерах. В больших городах, куда посылались воеводы с товарищами, им предоставлялось решать дела до 100 р. и даже до 500 р. По Уложению, воеводы, при которых не было дьяков, вовсе не могли судить вотчинных, поместных и холопьих дел, и в остальных делах давали суд только до 20 р. В решении уголовных дел власть воевод была также весьма различна; большинство не имело права приговаривать к смертной казни, но некоторым предоставлялось и это право, например, воеводам удаленных городов, куда они, обыкновенно, назначались с товарищами. Наконец, на воевод возлагались церковная полиция и полиция нравов. Они должны были заботиться о том, чтобы духовенство исполняло свои обязанности, чтобы архимандриты, игумены и священники поучали народ, не ссорились между собой и не пили; чтобы прихожане посещали церковь и говели своевременно. В связи с этим на воевод возлагалось преследование раскола и всяких старинных языческих обычаев: купаться в гром, смотреть на луну в день новолуния, лить олово и воск и пр. Народные игрища были также под их цензурой. Они должны были запрещать некоторые забавы: игру в мяч, шахматы и карты, пение по ночам и битье в ладони, надевание масок и качание на качелях.

В местах отдаленных, в Сибири, Казани, Астрахани, воеводам предоставлялось и расходование местных доходов на местные нужды: постройку крепостей, покупку запасов, жалованье служилым людям и пр.

Деятельность воевод подлежала контролю. Об употреблении денег они должны были представлять в Москву отчеты, которые там проверялись. Кроме неправильности в отчетах вопрос об ответственности воевод мог быть возбужден в силу неисполнения государева указа и по жалобе местных жителей. В грамотах, в которых определяется порядок деятельности наместников, населению предоставляется не только приносить жалобы на неправильные действия местных властей, но и назначать им сроки явки к суду для ответа по этим жалобам. Понятна важность этого права: разбор судом неправильных действий властей не может быть отлагаем на неопределенные сроки. В Уставной Белозерской грамоте 1488 г. написано: "А кому будет горожаном и становым людям и волостным обида от наместников, и от волостелей, и от тиунов, и от доводчиков, и они сами сроки наметывают на наместников и на волостелей и на их людей".

Что касается последствий ответственности, то они не были точно определены, все предоставлялось усмотрению Государя; указы угрожают воеводам "великой опалой" и просто "опалой". Если деятельность воеводы наносила ущерб частным лицам, то, кроме уголовного наказания, воевода должен был вознаградить убытки, иногда вдвое. Несмотря на ответственность, злоупотребления воеводского управления были довольно часты.

Под воеводами стояли подчиненные им приказные люди. Для военных дел: 1) Осадные головы; название их показывает, что они ведали всем тем, что относится к осаде. 2) Засечные головы; в старину, при приближении неприятеля, первое дело обороны состояло в порче дорог — их делали непроходимыми. С этой целью устраивались засеки, т.е. рубили деревья и заваливали дорогу. Принятие этих мер лежало на обязанности засечных голов. 3) Стрелецкие, пушкарские и казацкие головы — они были начальниками стрельцов, казаков, пушкарей. 4) Для полицейских дел были особенные объезжие головы, которые должны были объезжать улицы и смотреть за порядком; решеточные головы должны были наблюдать за решетками, которыми перегораживались по ночам улицы.

В то время низшие органы управления не были поставлены в правильную зависимость от своих высших; низшие иногда сносились непосредственно с Москвой, обходя своего местного начальника.

Кроме этих постоянных органов были временно командируемы приказные по разным причинам. Иногда местные жители жаловались на воевод, что они не оберегают их от разбойников, что они не смотрят за тем, чтобы беглых не было, и т.п. По таким жалобам посылались особые сыщики, которые должны были переловить всех воров, разбойников и беглых. Для переписи земель и городов посылались писцы сошного письма. В случае неисправной доставки податей из Москвы посылались сборщики.

Назначались воеводы по государеву указу. Воеводская служба была очень выгодной, "корыстной" службой, а потому всегда было много просивших воеводских мест. Получив челобитье о воеводстве, Государь обыкновенно спрашивал в Разрядном приказе, есть ли свободное воеводское место. При определении воевод имели некоторое влияние и просьбы местных жителей: они просили иногда, чтобы Государь назначил к ним такого-то; иногда, чтобы у них оставлен был прежний воевода, прослуживший свой срок, но было при назначении и немало злоупотреблений: нередко эта должность покупалась у влиятельных лиц.

Служба воеводская была срочной, что обусловливалось ее выгодностью. Обыкновенно срок службы был непродолжителен — год, два, иногда до трех лет. Назначая на воеводство, правительство имело в виду, чтобы этой службой могли воспользоваться, по возможности, все заслуженные люди, получившие на войне раны, бывшие в плену, в осаде и т.п.

При назначении воеводы ему давался наказ, в котором определялись его обязанности. Если же воевода посылался далеко и точно определить всю его деятельность, по незнанию всех местных условий, оказывалось невозможно, в таких случаях воеводе предоставлялось поступать и по своему усмотрению.

Содержание органов приказного управления в XV и первой половине XVI в., помимо поместий и денежных окладов, которые они получали в качестве служилых людей, состояло из судных пошлин, которые были очень значительны, и из приношений жителей при приезде наместника или волостеля и затем ежегодно в три больших праздника (Рождество Христово, Светлое воскресенье и Петров день). Размер этих приношений определялся в наказных списках. При Иване Грозном произошла в этом отношении важная перемена; она была вызвана тем, что органы приказного управления злоупотребляли своей властью и брали кормы не по указам, а гораздо больше, чем следует. Ввиду жалоб на эти злоупотребления Иван Грозный отменил наместничий и волостелин корм; он перевел все эти повинности на деньги и приказал взыскивать их в государеву казну. Но эта формальная отмена не уничтожила веками сложившегося обычая делать приношения приказным людям. Эти приношения, теперь уже добровольные, получали воеводы и в XVII в. Кормление перестало быть правом, но продолжало жить в нравах. Имеем указания, что правительство не только знало, что воеводы получают приношения, но само принимало это в соображение. При Алексее Михайловиче один дворянин просил о воеводстве. Царь нашел нужным дать ему место и сделал запрос Разряду: "Есть ли свободный город, где бы можно было нажить 500 или 600 р.?" Ему отвечали, что есть такой город Кострома. Царь дал просителю Кострому. Проживши в Костроме свой срок, воевода опять обратился к Государю с новой просьбой о предоставлении ему воеводского места, говоря, что нажил всего 400 р. Государь, видя, что он брал только то, что ему добровольно приносили, а не вымогал, дал ему лучший город. Таким образом, и в Москве XVII в. быть воеводой значило кормиться.

Выборное управление

Вопрос, насколько самоуправление общин было у нас развито, весьма спорный. Некоторые исследователи (Беляев) думают, что самоуправление было развито в широких размерах; другие, наоборот, все управление считают княжеским (приказным) и отрицают всякую самостоятельную деятельность общин.

Некоторую долю самоуправления общин необходимо признать, хотя мы и не можем точно выяснить ни пространства власти, ни пределов ведомства общинного управления. Что общины что-то делали сами — это доказывается тем, что они имели свои выборные органы, каковы старосты и сотские. Наш древнейший юридический памятник, Русская Правда, дает повод думать, что общинам принадлежала полиция безопасности. 19 статья древнейшей редакции Русской Правды говорит: "А кто взыщет на друзе проче, а он ся запирати почнет, то ити ему на извод пред 12 человек...". Эти 12 человек, может быть, были общинные судьи. Таких же общинных судей надо, кажется, видеть и в 12 мужах, о которых говорит Ярославов договор с немцами. Из других источников знаем, что и суд княжеских чиновников происходил в присутствии добрых людей, т.е. членов общины. Как они брались из общины и какая была их роль на суде, об этом источники умалчивают. Памятники московской эпохи проливают более света на этот вопрос.

С участием людей из народа на суде чиновников с самого древнего времени встречаемся и в Западной Европе. В Германии во главе суда стояли назначенные императором чиновники (графы), но решение произносили не они, а присутствовавшие на суде люди из народа. Они встречаются под разными наименованиями. В самое древнее время они назывались рахимбургами. Это название на латинский язык переводилось словами boni homines, т.е. это были добрые люди, как и у нас. Позднее эти представители народа назывались скабини, из которых потом образовались шеффены. Есть существенное различие между рахимбургами и скабинами; рахимбурги были не постоянными судьями, а лицами, назначенными только для решения известного дела; для каждого дела они вновь избирались. Напротив того, скабини избирались не для решения одного только дела, а для того, чтобы в течение известного времени присутствовать в суде при решении всех дел, какие в это время в данной местности могут случиться. Назначение к суду рахимбургов и скабинов не принадлежало исключительно ни народу, ни графу, а было результатом их совокупного действия. Хотя германские источники и богаче наших, но и в них не все ясно, и исследователи не по всем пунктам согласны. Но, во всяком случае, не подлежит сомнению, что древний германский суд не был судом исключительно королевских чиновников.

Указание на участие добрых людей на суде наших княжеских чиновников находим в договоре Мстислава с Ригой от 1229 г., где читаем, что суд происходит "перед судьями и добрыми людьми". Не лишне обратить внимание на некоторые народные поговорки, их можно объяснить той ролью, которую добрые люди играли в древности на суде: "Оно так, да добрые люди скажут как?" или "Кто добрых людей не слушает, тот Богу спорник" и т.п. Свойства добрых людей определялись в древности так: "Добрые люди душой прямы, животом прожиточны".

В мелких подразделениях княжеств, сотнях, погостах или потугах встречаем сотских и старост. Эти два разные наименования служат для обозначения одной и той же власти. Первое из них заимствовано от древнейшего военного деления на сотни; второе же от свойства самых лиц, которые избирались в сотники или в сотские: это были пожилые люди, старосты. Что сотский и староста только разные наименования одной и той же власти, это ясно из жалованных грамот XVI, XVII вв., в которых сотским и старостам присваивается совершенно одинаковая деятельность.

Первоначальная деятельность сотских, имя которых образовалось совершенно аналогично с именем тысяцких, занимавших первое после князя место в военной администрации, относилась, главным образом, к этой последней области. С течением времени, по мере изменения в составе войска и усиления в нем княжеского служилого элемента насчет народного, военная деятельность сотских и старост должна была значительно сократиться. Область их гражданского ведения, насколько об этом предмете можно составить понятие по памятникам второй половины рассматриваемого времени, составляли: 1) исполнение разного рода натуральных и денежных повинностей, как, напр., сооружение городских укреплений, постройка дворов для князя, наместника и волостеля, наряд подвод для княжеских ездоков — дворов для их остановок и ночевок, наряд людей для косьбы княжеского сена — в помощь княжеским ловчим и проч.; сюда же относятся сбор и взнос кормов наместникам, волостелям и их чиновникам, а также раскладка и сбор всяких повинностей; во всем этом им помогали и особые выборные, целовальники; 2) местная полиция; 3) присутствие на суде княжеских чиновников.

Сотские и старосты были выборные люди, а не назначались князьями или их чиновниками*. О порядке выборов и сроке выборной службы не сохранилось указаний.

______________________

* Что сотские и старосты были выборные люди, заключаем из того, что князья не называют их "своими", как это они делают с наместниками, волостелями и другими чиновниками, которых назначали сами.

______________________

С XVI в. находим более известий о выборном управлении. С выборными людьми встречаемся: 1) на суде наместников и волостелей. По Судебнику 1497 г. эти приказные люди не должны были судить без старосты и лучших людей. Другие памятники говорят о присутствии на суде сотских и целовальников. Как они назначались к суду и какую играли на суде роль, это весьма спорно. Можно думать, что они выбирались местными жителями; староста, несомненно, — выборный человек. Также находим достаточные основания думать, что они были не только свидетелями происходившего или носителями права, но принимали участие и в самом решении дел. Указы XVI в. за неправый суд угрожают смертной казнью не только излюбленным старостам, но и присутствующим на их суде целовальникам. Эти целовальники, значит, судят; заключаем, что то же значение принадлежало целовальникам и на суде приказных людей. Но не можем утверждать, что так было всегда и везде. Изданные судные грамоты постоянно приводят имена судных мужей, бывших на суде, но ни одним словом не намекают на их судебную деятельность. В Двинской летописи говорится: до Никиты Пушкина (начало XVII в.) с воеводами судили выборные, а этот воевода на суде быть им не велел.

2) Выборные люди ведали судом в качестве самостоятельных судей, под именем излюбленных старост, земских судей, волостных судеек. На их суде также сидели целовальники, сотские, лучшие люди. Что касается округа, в пределах которого они действовали, то это были городские и сельские общины. Излюбленные головы или земские судьи ведали судом по Судебникам вместо наместников и волостелей. Указание на такой выборный суд встречаем в памятниках XVI в. Н. В. Калачов на основании имевшихся у него рукописей утверждал, что суд выборных судей в XVII в. еще распространился в некоторых местностях на счет воеводского суда.

3) Суд губных голов и целовальников. На их обязанности лежало преследование лиц, сделавших себе из разбоя ремесло. Они могли преследовать и убийц, но только тех, которые совершали убийство с целью грабежа, поджог с целью грабежа, пристанодержательство, хранение и сбыт награбленного также подлежали их ведению. Губной суд принадлежал выборным головам, старостам и целовальникам; для письменной части при них состоял выборный дьяк. Когда возникло губное управление? Губные учреждения возникли не по общему какому-нибудь указу, а в силу отдельных грамот, которые давались тому или другому месту. Вот почему и нельзя сказать, когда именно были введены губные учреждения и как далеко были распространены. Дошедшие до нас губные грамоты принадлежат к первой половине XVI в.; на этом основании нельзя еще утверждать, что губные учреждения не старее первой половины XVI в. Губные учреждения даются по просьбам местных жителей. В губных грамотах прописываются мотивы, по которым правительство вводит губные учреждения. В одной из таких грамот (Белозерской от 1539 г.) читаем: "Били нам челом всякие люди, что у них разбойники села и деревни разбивают, животы их грабят, села жгут, на дорогах грабят и убивают многих людей до смерти; а многие люди у себя разбойников держат, разбойничью рухлядь принимают. И мы посылали к вам обыщиков своих и от наших обыщиков чинятся вам многие убытки и волокиты с ними велики". В заключение говорится: "Жалуем вам, позволяем самим обыскивать". Государево жалованье состояло в том, что на жителей возлагалась обязанность ловить разбойников, судить и казнить их, а если не будут ловить, они должны были отвечать своим имуществом, которое шло на удовлетворение того, кто потерпел убыток от воров и разбойников; кроме того, Государь угрожал им опалой и смертной казнью за бездеятельность.

Как выбираются губные органы, кто их выбирает и кого выбирают? По отношению к этому вопросу нужно различать XVI век от XVII. Даются губные учреждения по просьбе заинтересованных лиц и возникают, следовательно, только там, где чувствуется в них потребность. Поэтому первоначально губной округ не мог представлять сколько-нибудь единообразной единицы. Выборы производились теми лицами, которые просили губных учреждений; если губные учреждения даны крестьянам или посадским, они и производили выборы из своей среды; если в состав губы входили крестьяне, посадские и дворяне, выборы производились всеми вместе. С течением времени губные учреждения все более и более распространяются, и округ их начинает приближаться к округу города с уездом. В таких округах выборы также производятся всеми вместе. Особенность губных выборов состоит в том, что они всесословные. Это отступление от обыкновенного порядка вещей в Московском государстве. Отсюда можно, кажется, заключить, что губные учреждения возникли прежде, чем произошло сколько-нибудь заметное обособление сословий. Предписывается обыкновенно выбирать лучших людей. Случалось, что и крестьяне избирали дворян.

Так происходили выборы в XVI в. В XVII в. наблюдается некоторое изменение. Целовальники и дьяки избираются только тяглыми людьми, посадскими и крестьянами и из их среды; головы по-прежнему избираются всем уездом.

Число избираемых голов не было определено; в XVI в. оно доходило до десяти на округ, а в XVII — от одного до трех. Головы, целовальники и дьяки выбирались единогласно; обыкновенно так и предписывается, чтобы выборные были избраны "всеми за один, чтобы впредь спору не было". О выборах пишется список, который подписывается избирателями. Несмотря на то, что предписывалось выбрать всем вместе, случалось, что избиратели расходились во мнениях. В таких случаях решало правительство, кому быть в головах, но все-таки предписывало "взыскать выборы" для того, чтобы впредь не было споров, т.е. правительство требовало, чтобы все избиратели руки свои приложили к избирательному списку и чтобы назначенный рассматривался, как бы он был избран всеми. Это надо объяснять следующими причинами. Губные органы должны были платить убытки пострадавшим от разбоев, если не открывали разбойников. Если они оказывались несостоятельными, взыскание обращалось на всех избирателей. Понятно, что такое взыскание не могло быть обращено на всех избирателей, если выборное лицо было избрано не всеми, а только большинством; меньшинство могло сказать: мы его не избирали. Чтобы предупредить это, правительство и приказывало "взыскать выборы". Этим избирательное начало совершенно извращалось; до такой степени мысль о решении большинством была чужда сознанию людей того времени. К такому же точно взысканию выборов обращалось правительство и в том случае, когда, по его мнению, выбран был ненадежный человек. Оно само назначало голову, а выборы все-таки приказывало взыскать. Самое участие в выборах было обязанностью, а не одним только правом. От XVII в. мы имеем указания на существование особенных принудительных мер, направленных к тому, чтобы все являлись на выборы. Меры были оригинальны. Если не являлся на выборы мелкий человек, он наказывался заключением в тюрьму на день или на два; а если не являлся крупный дворянин, то брали его людей и крестьян и держали их в тюрьме до тех пор, пока он не объявится.

Остановимся на ведомстве губных учреждений. Первоначально губные учреждения ведали только разбойные дела, но с течением времени круг их ведомства расширяется. В XVII в. они ведают не только разбойными делами, но и множеством других преступлений, хотя бы они в связи с разбоем и не состояли, а именно: поджоги, убийства, татьбу, совращение из православия, насилия, совершенные над женщинами, непочтение к родителям и т.п.; таким образом, губные учреждения, начав с преследования разбойников, получают мало-помалу в свое ведение большую часть уголовных преступлений. Кроме этой судебной деятельности губные учреждения несли и полицейские обязанности. Они должны были наблюдать, чтобы не было грабежей и разбоев; если приезжал кто-нибудь в губу, они должны были навести справки, кто он, откуда, не вор ли и т.п. Затем, на них лежала некоторая хозяйственная часть, которая находилась в непосредственном отношении к губному судопроизводству. Губные учреждения должны были иметь тюрьму для пойманных воров и разбойников, должны были кормить их, иметь бумагу, чернила и т.п. Для удовлетворения всех этих потребностей они должны были сами собирать средства и сами их расходовать. Средства собирались большей частью натурой. Кроме того, с разбойными делами всегда соединялось разыскивание награбленного, а если награбленное не отыскивалось, то нужно было взять имущество разбойника и из него удовлетворить пострадавших, а остальную часть имущества передать в казну. Это было также делом губных учреждений; имущество разбойников они должны были собрать, сохранить, оценить, продать и из вырученной суммы удовлетворить пострадавших, а остальную часть передать в казну.

Этим не исчерпывалась еще деятельность губных учреждений. Иногда на губных голов, кроме уголовного суда, возлагался еще гражданский суд и некоторые административные обязанности, как, например, сбор доходов, преследование кормчества. В отсутствие воевод на них переходили все обязанности воевод.

Деятельность губных учреждений была ответственная. Ответственность лежала не на одних только выборных, но и на всех избирателях. В случае несостоятельности выборных взыскание переходило на последних.

По дошедшим грамотам видно, что к губным учреждениям обращались в том случае, когда приказное управление было неудовлетворительно. Но и губные учреждения не всегда удовлетворяли избирателей. Встречаемся с жалобами местных жителей и на губных голов. Губные головы должны были держать воров в тюрьмах и ставить при них стражу из местных жителей, соблюдая при этом очередь, чтобы повинность эта распределялась равномерно между всеми жителями губы; а между тем иной губной староста, поймав вора, ставив его в обывательский двор без очереди, заставлял хозяина двора кормить его и караулить, вымогая тем взятку. Случалось, что губные старосты научали воров и разбойников оговаривать богатых людей как своих соучастников опять для взяток. Может быть, подобного рода злоупотребления и были причиной того, что во второй половине XVII в. губные старосты были подчинены сыщикам. Это продолжалось, впрочем, недолго.

4) Последняя форма участия выборных в управлении есть их участие в сборе доходов.

Наблюдение за сбором окладных доходов было делом воевод, а где их не было — губных старост. Самая же раскладка податей, их собирание и доставление куда следует было делом местных жителей, и только в том случае, если они своевременно не отправляли в Москву сборов, из Москвы посылались приказные люди для их взыскания. Всякого рода доходы собирались по раскладке через посредство земских старост, целовальников, волостных судеек.

Особую статью доходов составляли таможенные и кабацкие сборы. Заведование ими поручалось также выборным головам и целовальникам. Так как здесь дело касалось торговли, то выборы предписывалось производить из посадских и торговых людей. Из них выбирались таможенные и кабацкие головы; только целовальников можно было выбирать и из уездных людей. Выборы производились, обыкновенно, на годичный срок. Деятельность таможенных голов состояла в устройстве самых таможен, в осмотре и оценке товаров, сборе таможенных пошлин и преследовании контрабанды. Еще более сложной представляется деятельность кабацких голов. Они обязаны были не только ведать кабацкими сборами, но курить вино, варить пиво и устраивать для того заводы, а для продажи кружечные дворы; хранить вино и пиво и продавать.

Деятельность таможенных и кабацких голов была ответственной. По окончании службы они должны были везти в Москву отчет о своих действиях. Этот отчет проверялся иногда год и больше, а головы все это время должны были жить в Москве. Неудобства этого порядка очевидны. — Все недоборы взыскивались с выборных, а при их несостоятельности отвечали избиратели.

Сбору доходов с питей, таможенных и других косвенных налогов выборными людьми присваивается иногда наименование системы "верного управления". Это потому, что сборы отдаются на веру выборным людям; им верят, что они доставят в государеву казну все то, что действительно получится. Но вера эта не была безусловная. Правительство принимало некоторые меры для предупреждения злоупотреблений. Для того чтобы местные жители не могли войти в стачки с выборными сборщиками, выборы происходили иногда следующим образом: в Серпухове избирали голову, а назначали его в Коломну; в Коломне же избирали голову для Серпухова. Для того чтобы сборщики не скрывали собранных денег, предписан был такой порядок хранения их: кабацкие целовальники не имели права хранить деньги у себя под замком, а им выдавался особый запертый ящик, куда должен был опускаться сбор (вроде копилки). Чтобы контролировать, весь ли сбор с вина был положен в ящик, продавцам выдавали на руки известное количество вина и сообразно с этим количеством требовали вырученных денег. Эта мера была очень обременительна для продавцов: была утечка и усушка вина; случалось, что при разливке вина часть его проливалась, а недочет, как и за проданное, падал на выборных. Это заставляло их прибегать к разным уловкам, чтобы не приплачивать из своего кармана. Иногда вперед определялось, сколько именно выборные люди должны были внести в государеву казну известных сборов. Это определение делалось по средней оценке сборов за два или за три предшествовавшие года. В этом случае выборная система приближалась к откупной и не заключала уже в себе никаких элементов веры.

III. Войско

Рассмотрим составные части княжеского войска, его управление и средства, обеспечивавшие его содержание.

Княжеское войско составлялось из народа, служилых людей и иноземных наемников.

В состав народного ополчения входили все слои населения, начиная с лучших людей или бояр и оканчивая худшими или смердами. Так, в войске Ярослава Владимировича встречаем смердов, а позднее в войске Игоря Святославовича упоминаются черные люди; наоборот, в походе Всеволода Юрьевича на Чернигов принимают участие новгородские мещане и купцы. При описании ночного нападения Даниила Романовича на Бельз читаем: "Боярин боярина брал в плен, смерд — смерда, град — града" (т.е. горожанин горожанина). На помощь к Новому-городку из Пскова выступают: "посадники, бояре и пскович немного" (т.е. горожан в тесном смысле). Великий князь московский Иван Васильевич посылает из Москвы на Казань "сурожан, суконников, купчих людей и прочих всех москвич..."; подобно этому новгородцы в борьбе с тем же князем выставляют против него "купцов, житьих людей и мастеров всяких, плотников и гончаров". В летописях весьма часты известия об обороне городов горожанами, т.е. всем городским населением, еще чаще городское ополчение обозначается общим именем: киевлян, новгородцев, лучан, москвичей, галичан, вятчан и пр.

Участие народа в войске князя условливалось или определением веча, или личным желанием охотников. В первом случае вече во всем его составе нередко обращалось в войско. Если вече находило необходимым войну, оно же определяло и самые размеры военной повинности. Смотря по требованиям обязательств, тягость военной повинности была различна: самый высший размер ее составляло поголовное ополчение; в менее важных случаях к участию в войне призывалась только часть населения.

Право сходиться на вече, как мы уже видели, народ удерживал за собой и во время похода.

Отказ веча принять участие в предложенной князем войне не лишал еще последнего всякой надежды на народное содействие: он мог сделать воззвание к охотникам и воевать с их помощью. Ипатьевская лет. под 1147 г. совершенно ясно различает эти два случая. Когда киевское вече отказало своему князю поднять руку на Владимирове племя, Изяслав Мстиславич обратился к киевлянам с таким воззванием: "А тот добр, кто по мне пойдет!" и собрал, таким образом, множество воинов. Но такие ясные различения весьма редки. В большинстве случаев нельзя определить действительный характер народного ополчения. Надо, однако, думать, что война с помощью народного войска, составленного из охотников, была весьма обыкновенным явлением. Военная добыча составляла один из главных способов обогащения в древнейшее время, и охотников повоевать, что, собственно, равносильно понятию пограбить, было немало, а потому князь, взывавший к охочим людям, едва ли оставался один. С другой стороны, непосредственное обращение к желающим воевать, помимо веча, имело и то удобство, что оно относилось к одним только охотникам, которые и соединялись вокруг князя, тогда как на вече могла получить перевес партия, не расположенная к войне.

По мере уничтожения вечевых порядков и сосредоточения всей власти в руках князя призвание народа к войне становится исключительно правом последнего.

Народное ополчение не составляло постоянного войска. Оно созывалось только на случай войны и распускалось по домам, как скоро война была окончена.

Второй вид княжеских войск составляют служилые люди князя. Мы ознакомились уже с разными наименованиями, которыми обозначался низший разряд княжеских слуг. Согласно с последовательным изменением этих наименований в войсках князя встречаем: в древнейшее время — отроков, детских; в более позднее — детей боярских и дворян. Высший разряд служилых людей также принимал непосредственное участие в составе княжеских войск.

Служилые люди, находясь неотлучно при князе или на его службе, составляют постоянное войско. Ко времени объединения Москвы число такого войска достигло значительного развития. По мере возрастания постоянного войска к народному ополчению князья обращаются только в случаях особенной важности, как, напр., война с Казанью, Новгородом и т.п.

Третий вид войск составляют призываемые князьями в помощь иностранцы — варяги, половцы, татары и проч.

В древнейшее время эти разные виды княжеских войск, взятые отдельно и в соединении один с другим, назывались дружиной. В пример обозначения дружиной народного ополчения укажем на слова Ярослава Владимировича, обращенные к новгородцам: "Заутра же, — говорит летописец, — собрав остаток новгородцев, Ярослав рече: о люба моя дружина; юже вчера избих, а ныне быша надобе (для войны с Святополком)". Под 1036 г. находим пример обозначения дружиной всего войска, из каких бы частей оно ни состояло: "Ярослав выступи из града и исполчи дружину: постави варяги посреде, а на правой стороне кыяне, а не левом крыле новгородцы". Таким образом, народное ополчение из киевлян и новгородцев входит в состав дружины наравне с варягами. Кроме того, то же слово употребляется и в более тесом смысле для обозначения одних только княжеских слуг в отличие их от других составных частей войска. Под 1024 г. читаем: "Мстислав же рече, кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя — цела". Наконец, слово "дружина" обозначает и отдельные разряды служилых людей. Так, Владимир Святой созывает бояр своих и старцев и, обращаясь к мужам, которые были посланы им для изучения разных религий, говорит: "Скажите перед дружиной". Здесь наименование дружиной помимо старцев градских относится только к боярам князя, т.е. высшему разряду его слуг. Такое же словоупотребление находим и под 1169 г. Но иногда слово "дружина" употреблялось для обозначения низшего разряда слуг и именно в отличие его от высшего, которое в таком случае являлось под именем бояр. Так, под 1186 г. читаем: "А дружину Всеволожю повязаша, а жену его ведоша в Рязань и бояр его". В этом же смысле надо понимать и место Лаврентьевской летописи под 945 г.: "Рекоша дружина Игореви: отроци Свенельжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази"... Эта дружина, лишенная всего необходимого и ставящая себя в уровень с отроками Свенельда, состояла, конечно, из самого низшего слоя княжеских слуг.

Итак, слово "дружина" употребляется в очень различном смысле; оно служит даже для обозначения всех воинов князя, к какому бы роду людей они ни принадлежали. Но так как служилые люди князя принадлежат, по преимуществу, к его сторонникам и друзьям, то понятно, что всего чаще мы и встречаем их под этим именем.

Кроме дружины для обозначения войска с древнейших времен было употребительно слово "полк". В отличие полков народных от полков, составлявшихся из княжеских слуг, первые назывались по городам, напр., киевский полк, новгородский, белозерский и пр., вторые по князьям, напр., полк Изяслава, Юрия, Вячеслава и пр. Городовые полки назывались тысячами. Позднее для обозначения войска вообще входит в употребление слово "рать"; полк же встречается только в смысле боевого подразделения рати: большой полк или центр армии, сторожевой или авангард, правая и левая рука.

Что касается до военного управления, то заведование местной обороной находилось в руках посадников и наместников, которым в силу этого и усваивалось наименование воевод. Под их начальством состояло не одно только местное народное ополчение; с целью усиления местных средств в их распоряжение предоставлялись иногда и особые отделы из служилых людей князя.

Центральное военное управление сосредоточивалось в руках самого князя и особых чиновников, известных под именами воевод и тысяцких. Эти оба названия означают, собственно, одну и ту же военную власть. На это указывают такие выражения источников, как, напр.: "Воеводство держащю киевския тысяща Яневи". Таким образом, тысяцкий есть, вместе с тем, и воевода: первое наименование перенесено на него от военного деления на тысячи, второе же от самого рода его занятий. Но в употреблении этих терминов усматривается некоторое различие, условливаемое указанным уже различием в составных частях княжеского войска. Слово "воевода" употребляется в самом широком смысле: так называется всякий военачальник, каким бы разрядом княжеских войск он ни командовал и на какое бы время ни был назначен. Более в тесном смысле употребляется наименование тысяцкого; так называются преимущественно начальники городовых полков или тысяч, откуда и возникло самое их имя. Мы остановимся, прежде, на тех немногочисленных свидетельствах источников, которые характеризуют должность тысяцкого, и затем уже перейдем к остальным воеводам.

Должность тысяцкого есть постоянная должность. Он назначался, непосредственно, вслед за тем, как известный князь добывал себе известный стол, и независимо от того, предстояла война или нет. Согласно с этим характером тысяцких, как постоянных чиновников, источники сохранили указание на существование их в мирное время.

Назначение тысяцкого принадлежало князю, так же, как и увольнение. Раз назначенный, он являлся во главе городовых полков во всех войнах, которые велись в течение его состояния в должности, без всякого нового назначения, в силу того, что он возведен в звание тысяцкого. Тысяцкий назначался для предводительства только тем народным ополчением, которое собиралось по определению веча. Согласно с этим, если князь выступал на войну против воли веча, тысяцкий не следовал за ним, а оставался в городе. Должность тысяцкого не могла пережить тех условий, которые ее вызвали, т.е. веча и зависевших от него городовых полков. Позднейшее указание на существование тысяцких в Москве относится к концу XVI в. В Воскресенской летописи под 1374 г. находим известие о кончине последнего московского тысяцкого, Василия Васильевича Протасьева: эпитет "последний" указывает на то, что по смерти Протасьева московские князья не назначали более тысяцких и довольствовались воеводами. Значение этой перемены уяснится из того, что будет сказано о воеводах.

Должность ратных воевод не была постоянной: они назначались по мере надобности, для предводительства в известном походе. С окончанием войны, для которой они были назначены, сами собой прекращались и данные им полномочия. Предводительству воевод поручались как служилые люди князя, так и охотники из народа. Число воевод было совершенно произвольное и исключительно зависело от усмотрения князя, которому принадлежало их назначение и увольнение. Таким образом, учреждение воевод оставляет гораздо большую свободу князю, чем учреждение тысяцких; в этом различии и коренится объяснение только что указанного уничтожения последней должности.

На подчинение одних воевод другим не находим указаний. Если для одной и той же войны князь назначал несколько воевод, каждому из них давались особый отряд войск и особое поле действия. В случае же совместного назначения, по общему обычаю древней России, они должны были руководствоваться началом единения, действовать "за один муж".

В должности воевод назначались — князья, бояре, мужи, дети боярские окольничие и пр. Должности тысяцких, надо думать, поручались лучшим людям из местных бояр.

Под тысяцкими стояли сотские, а под ними десятские.

Наши древние войска вовсе не были знакомы с требованиями правильной военной дисциплины; подчинение начальникам было далеко не безусловно. Воины сражались не столько по сознанию долга службы, сколько по охоте и воодушевлению, при отсутствии которых не было никакой возможности рассчитывать на успех дела.

В заключение необходимо остановиться на порядке управления военными силами в тех случаях, когда война велась не одним князем, а несколькими союзниками вместе. В древнейшее время, в случае соединения нескольких князей для одного общего дела, каждый из них удерживал начальство над принадлежащими ему войсками. Другая особенность состояла в том, что князьям-союзникам совершенно чужда мысль об учреждении главного начальника, которому принадлежало бы верховное распоряжение над всеми военными действиями. Князья-союзники действовали или по общему соглашению или врознь, каждый за себя, кроме тех случаев, конечно, когда известный князь подчинял себя воле другого князя. В летописных источниках встречаем обычай: посылать одного из князей "ездить на переди". Ездить на переди значило ездить с авангардом для предварительных разведок. Для этой цели избирались князья "бодрые, дерзкие и крепкие на рать". Избрание их, как и все другие распоряжения во время похода, зависело от соглашения всех князей участников. С теми же порядками встречаемся и во времена позднейшие. Начало единства команды одинаково чуждо всем дошедшим до нас княжеским договорам XIV и последующих веков. Каждый из князей-союзников, на основании этих договоров, удерживал за собой право команды своими войсками — лично или через посредство назначаемых им воевод. При отсутствии особых статей, определяющих порядок распоряжения союзными войсками, нет никакого основания допустить подчинение одного союзника другому на случай похода, по крайней мере, для тех князей, в договоры которых не внесено никакого одностороннего ограничения воли одного из договаривающихся в пользу другого. В княжеских договорах встречаем только определение лица, под предводительством которого в известных случаях войска должны были выступать в поход. Из предыдущего мы знаем, какое важное значение имело личное предводительство князя. А потому князья, выговаривавшие в свою пользу содействие других князей, вместе с тем определяли и самые случаи, когда это содействие должно было быть оказываемо под личным предводительством их союзников. Случаи эти определялись различно: иногда союзники обязывались выступать лично в поход только тогда, когда выступал лично и сам нуждающийся в помощи; иногда они предоставляли ему право требовать их личного участия в войне даже и в тех случаях, когда сам он оставался дома и вместо себя высылал сына или воевод.

В договорах встречаем еще одно частное определение относительно назначения воевод для московской рати. Так как Москва находилась в общем владении нескольких князей, то, естественно, между ними возникал вопрос о праве назначения воеводы в эту общую рать. В договоре Боровского князя Василия Ярославича с великим князем Василием Васильевичем право это передано последнему. Где такого условия нет, надо предполагать назначение воеводы по общему соглашению всех князей совладетелей.

Переходим к вопросу о содержании войска. Постоянным содержанием пользовалась только небольшая часть воинов — отроки, гриди, дворяне, словом, только те, кто жил на дворе князя и на его счет. Источники не сохранили никаких подробностей о мере и роде этого содержания. Остальное войско в вечевой период не получало постоянного содержания и вознаграждалось некоторыми случайными выгодами войны, из которых первое место принадлежит военной добыче.

По первоначальному взгляду воевать — значило обогащаться добычей, брать в плен людей, овладевать их скотом и всякого рода дви-жимостями. Возможность легкого обогащения сильно привлекала народ к участию в княжеских войнах. Битвы могло и не быть, но без грабежа дело не обходилось. Он начинался, обыкновенно, вместе со вступлением в неприятельскую землю. Так, при описании похода Андрея Боголюбского на Новгород читаем: "И пришедше только в землю их (новгородскую), много зла створиша (воины Андрея); села взяша и пожгоша и люди посекоша, а жены и дети и имения взяша и скоты поимаша"... И все это — по отношению к мирным жителям, которые не вошли в состав собравшегося в Новгороде войска, а остались дома за своими обычными занятиями. Эти суровые обычаи войны объясняют следующее известие летописи о полочанах. Узнав о походе на них смольнян и новгородцев, полочане так рассуждают на вече: "Не можем стати противу новгородцем и смольняном, аще пустим их в свою землю, то и мир хотя с ними будет, а зла много сделают нам и землю нашу пусту сотворят: пойдем к ним на рубеж". Этот характер войны не изменился и в позднейшее время. Под 1382 г. читаем: "Не помнозех же днях великий князь Дмитрий Иванович посла рать свою на князя Олега Рязанского; князь же Олег сам не в мнозе людей убежа, а землю его до остатка пусту ратнии учинили, пуще ему бысть и татарския рати". Война великого князя Ивана Васильевича с Новгородом описана в следующих выражениях: "Братия же великого князя все с многими людьми, кийждо из своея отчины, поидоша разными дорогами к Новугороду, пленующе и жгуще и люди в плен ведуще. Также и князя великого воеводы тоже творяху, кийждо на свое место послан"; и далее: "Не токмо бо те воевали, кои с великим князем и братиею его, но изо всех земель их пешею ратью ходили на них, а Псковская вся земля от себя их же воевала". Вести такую войну значило "брать землю на щит". "Того же лета, — рассказывает летописец под 1401 г., — на миру, на крестном целовании, князя великого Василия повелением, Анфал Микитин да Герасим Рострига с князя великого ратью, наехав войною за Волок, и взял всю Двинскую землю на щит без вести, в самый Петров день, християн посекли и повешали, а животы их и товар поймали".. . Конечно, не все войны отличались одинаковой суровостью, но эта суровость лежала в существе дела, условливалась особенностями тогдашней военной организации, а потому и составляет отличительную черту наших древних войн. Как скоро народ всей своей массой переходил в воинов, было трудно и опасно отличать мирных жителей от немирных и щадить жизнь и имущество первых. С другой стороны, при малом развитии государственного хозяйства для продовольствия войск во время похода не существовало других средств, кроме собственности неприятеля. Конфискация же ее только в мере, необходимой для обеспечения продовольствия, была невозможна по отсутствию всякой дисциплины в рядах княжеского войска и, кроме того, лишила бы войну всей ее привлекательности в глазах народных масс. Согласно с этим характером наших древнейших войн при выборе пункта для нападения князей занимали не столько стратегические соображения, сколько желание выбрать местность, способную и прокормить воинов, и обогатить их полоном. "Оже пойдем к Новугородку, — думают южные князья, Мстислав, Владимир и Юрий, во время похода на Литву, — а тамо уже татарове извоевали все, пойдем где к целому месту!" Право делать добычу принадлежало всем разрядам княжеских войск, без всякого между ними различия: каждый воин приобретал то, чем завладевал. В мирных договорах князей находим статьи, которыми военная добыча признается собственностью приобретателя. Исключения делаются только в пользу пленных, относительно которых встречаем условия о возвращении их даже и в том случае, если бы они были уже кому и проданы. В мирный договор русских князей, Даниила и Василька, с польскими было внесено условие, по которому обе стороны, в случае войны между ними, обязались не делать пленников.

Второй вид вознаграждения воинов составляли единовременные денежные награды, которые выдавались князьями и, обыкновенно, вслед за окончанием известной войны. Для этой цели назначались или собственные суммы князя, или особые контрибуции, которые выговаривались с побежденных при самом заключении мира. Единовременные награды выдавались всем воинам, без различия рода войск; но понятно, что дружина в тесном смысле, состоя постоянно при князе, имела гораздо более случаев получать такие награды, а потому и обогащалась скорее. Летописи отметили имена некоторых князей, особенно щедрых в этом отношении. Так, о Владимире Глебовиче читаем: "И плакашася по нем все переяславцы, бе бо любя дружину, и злата не сбираеть, но дояшеть дружине".

Для продовольствия войска во время его переходов в пределах собственного княжества встречаем учреждение корма как натуральной повинности, лежавшей на волостных и городских людях. Древнейшее указание на корм относится к XI в. В договорных грамотах князей встречаем условия, которыми князья-союзники обязываются давать друг другу корм при переходе их войск через пределы союзного княжества. Согласно с этим встречаем и учреждение особого чиновника, обязанность которого состояла в наблюдении за собиранием корма для продовольствия союзных войск. Рядом с обязанностью давать корм существовала обязанность отводить квартиры проходящим войскам, давать им подводы и проводников. В некоторых жалованных грамотах встречаются освобождения от этих повинностей.

Обязанность всего населения выставлять ратных людей во время войны переходит и в Московское государство. В крайних случаях дело, как в древности, доходило до всенародного ополчения*. Но Москва пошла и далее, на высшие классы населения, на вотчинников и помещиков она возложила обязанность поголовной военной службы. Все, достигшие 15-летнего возраста, должны были нести военную службу и выводить с собой со своей земли определенное количество воинов вооруженных и с запасом. Первый опыт определения размеров этой обязанности сделан царем Иваном. Он установил обязательную службу с вотчин в таком размере: со 100 четвертей доброй земли надо было выставлять человека на коне и в полном доспехе, а в дальний поход на двух конях. Кто уклонялся от исполнения такой обязанности, должен был платить деньги. Ее должны были нести все вотчинники, как служилые люди, так и их вдовы, дочери и церковные учреждения. Что это было так, подтверждается и указами начала XVII в., стоящими в самой тесной связи с распоряжением Грозного. В 1604 г. состоялось соборное определение, в котором говорится, что ратная повинность, установленная Грозным, "вельми тяжка", а потому на будущее время служилые люди, если сами не могут быть на службе по старости, болезни и проч., должны выставлять "холопа с 200 четвертей с конем и полным доспехом". Тем, кто за ранами и увечьем получит отпуск от службы, дается льгота: они в течение двух лет могут не выставлять холопов. Такая же двухлетняя льгота дается и лицам женского пола, мужья и отцы которых убиты на войне или взяты в плен. Духовные учреждения не пользуются никакой льготой. Если они не вышлют даточных людей, или вышлют, но не в полном доспехе, с них приказано взыскивать по 15 р. за человека, а людей все-таки взять и определить в стрельцы. Это касается митрополитов, архиепископов, монастырей и проч. Довольно скоро, однако, правительство возвратилось к прежнему размеру ратной повинности. В указе Пожарскому от 1617 г. читаем: "А которые дворяне и дети боярские от службы отставлены... и с тех с отставных и со вдов и с недорослей... взяти даточных людей со 100 четвертей по человеку"**. Преосвященный Макарий в своей истории церкви приводит факт сбора ратных людей, пеших и конных, даже не с земли, а с городовых дворов новгородского духовенства для казанского похода в 1545 г. В том же году были привлечены к поставке ратных людей и все крестьяне новгородского владыки. Немало было случаев привлечения к ратной службе даже посадских людей.

______________________

* О всенародной ратной повинности подробнее говорится в т. III Древностей. С. 200 — 214.
** Это определение размера военной повинности надо понимать в смысле определения общей ее нормы. Действительная же повинность могла весьма колебаться в зависимости от хозяйственного положения служилого человека, которое, конечно, очень разнообразилось.

______________________

Служба помещиков и вотчинников в Московском государстве была вечной в том смысле, что они обязаны были служить до тех пор, пока у них хватало сил. Правда, памятники говорят об отставных, но под этим словом нельзя разуметь того, что под ним разумеется теперь. В старину отставными были только те, которые совсем не могли служить по болезни или по старости, или временно увольняемые от службы из-за ран. Тем, которые по старости вовсе не могли служить, выдавалась особенная "память", в которой говорилось, что им разрешается быть в домах, а в городскую службу их не писать и ни в какие посылки не посылать.

Рядом с таким временным войском, народным и дворянским, в Москве было и постоянное, состоявшее из разного рода людей, поступавших в стрельцы, солдаты и другие разряды по вольному найму. С XVII в. начинают вводить для этого вида войск иноземный строй. В 1607 г., по повелению царя Василия Шуйского, было уже сделано извлечение из иностранных военных книг с целью познакомить русских с новыми воинскими хитростями, коими хвалятся Италия, Франция, Испания и другие западные государства. Скопин-Шуйский обучал уже состоявшие под его начальством войска правильному строю по бельгийскому образцу. При Михаиле Федоровиче извлечение Шуйского было пополнено (Карамз. XII. 42. Пр. 166).

Древнейший вид Московского постоянного войска составляют стрельцы; под этим названием они известны со времени Ивана IV, но существовали и раньше. При отце Ивана Васильевича было уже два полка пищальников, конный и пеший. Вольные люди поступали на службу за "поруками". Если поступивший убегал со службы, с поручителя взыскивалось выданное ему оружие и жалованье. В XVII в. встречаемся с рейтарскими и солдатскими полками: рейтары — конница, образованная на иностранный манер; начальниками их были частью иноземцы: памятники говорят о ротмистрах, майорах, а также о стольниках и дворянах.

В Московском государстве встречаемся еще с системой поселения по границам низших разрядов служилых людей. Это, например, сторожевые пограничные казаки, служилое землевладение которых представляет некоторые особенности. Они наделялись очень небольшими участками, по 20 четвертей на человека, с которых должны были нести казачью рядовую службу. Но, если они изъявляли желание нести станичную службу, им прибавляли к прежней даче еще по 30 четвертей. С этих 50 четвертей и небольшого денежного жалованья, по 3 рубля в год, они должны были служить сторожевую станичную службу на двух конях. Эти станичники, несмотря на небольшой надел, оказали Московскому государству большую пользу, ограждая границы его от внезапных набегов и расширяя их, постоянно передвигаясь все далее и далее на юг и восток. Любопытно, что их станичная служба даже в конце XVI в. была вольная. Они обязаны были нести только рядовую казачью службу, а от станичной могли отказаться и в этом случае лишались прибавки, которая давалась новым охотникам.

От этих поселенных правительственных низшего разряда служилых людей, которые назывались казаками и солдатами, надо отличать малороссийских и донских казаков. О первых была речь выше, о вторых скажем теперь. Донские казаки образовались из сброда всякого рода вольных и невольных людей, бежавших частью из Московского государства, частью из Польши и с Востока — татар, калмыков и др. Все недовольные общественными порядками уходили на Дон. Они занимались там грабежом купцов (на Дону перекрещивались торговые дороги из Европы в Азию) и воевали крымских татар. В XVI в. они признали над собой власть московского Государя и с тех пор составляют пограничное население, обязанное защищать

Московское государство. Они выговорили себе разные привилегии и преимущества, которых нельзя было не дать, потому что, в противном случае, они не стали бы служить. Привилегии состояли в том, что они имели собственное управление, свой суд, свое начальство (атаманов) и сносились с Москвой в таких формах, какие приличествуют иностранным державам. Они посылали в Москву послов, а из Москвы посылались подарки всему Донскому войску. Несмотря на признание власти московских государей, Дон продолжал оставаться пристанищем недовольных. Даже преступники, бежавшие на Дон, делались свободными и безнаказанными. Образовалась пословица: "Доном от всяких бед освобождаются"*.

______________________

* Гораздо полнее об организации военной службы в Москве говорится в т. I Древностей. В книге третьей. С. 619 — 688.

______________________

IV. Финансы

Для того чтобы ориентироваться в известиях наших источников о разных видах княжеских доходов, надо установить какую-либо классификацию доходов. Наука финансов различает две больших группы государственных средств. Первую составляют государственные имущества, как, например, леса, земли, фабрики и тому подобные, из доходов которых государство может удовлетворять своим потребностям; вторую — имущества частных лиц, подданных, из которых могут быть выделяемы части в доход государства. Каждая из этих больших групп, в свою очередь, подразделяется. I. Государство, во-первых, может иметь известное имущество на тех же основаниях, как и частные лица, т.е. иметь леса, земли (домены), фабрики и т.п. и пользоваться ими на правах частной собственности; во-вторых, оно может обладать известными источниками доходов в качестве монополиста, устранив от обладания ими всех своих подданных; так, напр., владение лесами, право охоты, горный промысел, соляной и пр. государство может объявить своим исключительным правом. Такой вид государственных имуществ называется регалиями. II. Во второй группе по способу взимания различают: 1) Пошлины — это сбор, взимание которого приурочивается к таким моментам, в которые подданные пользуются услугами правительства. Напр., государство отправляет суд — и при этом берет пошлину с цены решенных дел. Пошлины случайны и малоуравнительны. 2) Разного вида налоги на имущества или доходы частных лиц. Способы взимания этих налогов весьма разнообразны. Наука различает косвенные и прямые налоги. Косвенные налоги падают на потребление. Таковы, например, все акцизные сборы: с табака, вина, таможенные и пр. Они берутся с продавца, но переходят на потребителя. Прямые налоги берутся прямо с имуществ частных лиц, которые для этой цели могут быть подвергнуты оценке, кадастру.

Терминология наших древних памятников отличается значительной долей неопределенности. Одни и те же повинности обозначаются нередко разными наименованиями.

В памятниках встречается, например, слово "дань", и некоторые исследователи думают, что везде под ним разумеется поземельная подать, т.е. один из видов прямых налогов. В действительности, однако, под данью разумеются всевозможные подати; все, что дается в пользу князя, называлось данью. В жалованных грамотах читаем: "А не надобе ему ни которая моя дань: ни мыть, ни мостовщина, ни коня кормить" и проч. Слово "пошлина" имеет совершенно такое же общее значение, под ним также разумеется и мыть, и мостовщина, и корм коня. В жалованных грамотах говорится: "Не надобе ни ям, ни подвода, ни мыть, ни которая пошлина". Все, что пошло из старины, будет пошлиной. Далее в наших памятниках встречается общее наименование "размет", которым обозначается также целая масса повинностей, которые взимаются путем раскладки между членами общины; под разметы подойдет и обязанность "коня кормить". Те же повинности обозначаются словом "проторы"; вследствие платежа дани частное имущество терпит убыток, — отсюда всякая дань есть протор.

Рассмотрим, как возникла впервые общая обязанность платить что-либо в пользу власти. Всякий налог первоначально возникает в форме окупа, платы за мир и спокойствие сильным соседям с тем, чтобы они не воевали, не нападали. Это дань. Наши древние источники сохранили несколько указаний на такой характер первоначального возникновения налогов. Одно из них относится к событиям IX в., а именно летопись говорит о том, как возник платеж дани радимичей Олегу. Олег спрашивает радимичей: кому вы платите дань, а те отвечают: казарам. На это Олег говорит: не давайте казарам, а дайте мне. Действительно, радимичи перестали платить дань казарам и начали платить ее Олегу. "И бе, — продолжает летописец, — Олег, обладая радимичами, а с кривичи и северцы имея рать". Таким образом, с того времени, как радимичи стали платить дань Олегу, они были оставлены им в покое, между тем как с кривичами и северянами Олег вступил в войну, так как, надо думать, они не хотели платить ему дани. Мало того, что Олег не воевал с радимичами, он должен был их защищать, потому что, перестав платить дань казарам, они могли подвергнуться с их стороны нападению. Итак, по первоначальному своему возникновению дань является платой слабого сильному: более сильный нападал на слабого, который, в видах замирения сильного, соглашался платить ему дань. Первая дань проявляется в форме окупа, иногда она дается совершенно добровольно (напр., радимичи соглашаются добровольно платить дань Олегу), а иногда по принуждению. Племена по необходимости должны были избирать одно из двух: или войну, или платеж дани, и избирали последнее, если платеж дани был меньшим злом, чем война.

Все сказанное относится, главным образом, к возникновению дани у покоренных народов. Весьма вероятно, что первоначально только покоренные и платили дань. Но и там, где князья водворялись мирно, было немало оснований платежа повинностей в пользу князя. Князь и здесь защищает от врагов, судит, поддерживает спокойствие и пр.

Перейдем к обзору отдельных видов доходов.

I. Были ли в древнее время государственные имущества, доходы с которых шли на удовлетворение общих государственных потребностей? Трудно допустить, чтобы в глубокой древности в виде общего правила государственные имущества отличались от имущества князя. Князья сосредоточивали в своих руках больше богатства и доходы с них употребляли на общественные потребности, которые едва ли строго различали от своих личных. Они содержали на эти доходы отроков, детских и защищали с их помощью волость. Но эти богатства составляли частную собственность князей, а не государственную их княжений. Первое появление понятия государственного имущества надо, кажется, искать в Новгороде. Новгородские князья не имели права приобретать недвижимых имуществ в пределах новгородской волости. Но в их пользование исстари отводились особые "пожни". Эти пожни не составляли собственности князя, а предоставлялись ему в пользование, пока он занимал новгородский стол. Так понимаем мы слова новгородских договорных грамот: "Тебе, княже, сел не держати, ни купити, ни даром приимати по всей волости новгородской... А пожне, князе, что пошло тебе и твоим мужам, то твое и твоих муж". Эти пошлые пожни упоминаются как в договорных грамотах с тверскими князьями, так и с московскими; они, надо думать, составляют собственность Новгорода, предназначенную для удовлетворения потребностей княжеского двора. Такое различие государственных имуществ и лично княжеских могло быть и в других княжениях вечевой эпохи; но в Московском государстве оно не наблюдается. Там существуют только имущества, принадлежащие князю.

II. Есть исследователи, которые думают, что у нас с древнейших времен рыбная ловля, звериная и птичья охота составляли исключительное право князей; к регалиям причисляют и соляной промысел; трудно допустить в такое отдаленное время существование регалий. Регалии являются гораздо позднее. У князей были "ловища" точно так же, как и у всех частных лиц; если князья владели чем-нибудь, то они владели наряду с частными лицами, а не исключительно. Древляне отвечают княгине Ольге на ее требование о дани: "Рады будем платить медом и шкурами", это указывает на свободный промысел зверем и пчелами. В Русской Правде есть несколько статей, относящихся до охоты, но в них нет ни малейшего намека на то, что охота составляет исключительное право князя. Указаний на регалии в рассматриваемое время не встречается: каждый может иметь и бортные угодья, и рыбные ловли, и соляные промыслы; в Новгороде встречаемся даже со случаями ограничения прав княжеской охоты и рыбной ловли. В грамоте с великим князем Тверским Ярославом читаем: "А на Озвадо ти, княже, ездити лете звери гонить, а в Ладогу, княже, ехати на третие лето. А свиньи ти бити за 60 верст от города. А осетрьнику твоему ездити в Ладогу по отца твоего грамоте".

Некоторые из наших ученых говорят, однако, что в древнее время один только князь был собственником земли. Это мнение впервые высказано Полевым в его "Истории русского народа", а затем повторено, с некоторыми ограничениями, Лакиером в его исследовании о поместьях и вотчинах, профессором Московского университета Морошкиным и др. У нас были случаи завоевания волостей, но наши источники вовсе не дают повода заключать, чтобы при этом вся земля переходила в собственность князей. Такой крупный факт, как полная экспроприация всей земельной собственности в пользу князей, не мог быть не замечен летописцами, не мог не вызвать жалоб и недовольства князьями. Нигде не встречаем, однако, указаний на какие-либо жалобы или неудовольствия; напротив, источники свидетельствуют, что принцип княжеской власти пользовался большой популярностью, чего, конечно, не могло бы быть, если бы утверждение князя в волости сопровождалось таким переворотом. В своем месте были приведены указания источников, из которых видно, что горожане были заинтересованы в охранении волостных земель от опустошений неприятелем, и что князья, которые отказывались защищать эти земли, лишались даже стола. Это усердие горожан в охранении волостных земель было бы совсем непонятно, если бы земли, об охранении которых идет речь, составляли собственность одного князя. В междукняжеских договорах встречаем статьи, которыми князья взаимно обязываются не приобретать земель в пределах чужого княжения. Это условие не имело бы смысла, если бы все земли принадлежали самому князю.

Регалии появляются в Московском государстве; но их далеко не так много, как некоторые думают. Была питейная регалия, но существование горной и звериной подлежит большому сомнению. Питейная регалия состояла в исключительном праве правительства варить пиво и мед, курить вино и продавать их. Частные лица могли только в некоторых случаях пользоваться правом приготовления этих продуктов для себя (но не для продажи) и всякий раз с особого дозволения, которое не требовалось, кажется, только для дворян и детей боярских. Посадские и другие черные люди могли варить пиво и курить вино только в торжественных случаях, как, например, для свадьбы, испросив разрешение правительства. Несмотря на доходность этой статьи, правительство под влиянием духовенства ограничивало иногда потребление вина. Вино запрещалось продавать в Великий пост, в Успенский, а в другие посты по средам и пятницам. Самое число часов продажи было ограничено: продажа вина начиналась не раньше, как спустя 3 часа после восхода солнца, и оканчивалась всегда до захода солнца. Число кабаков также ограничивалось. По указу 1651 г. кабаки можно было устраивать только в больших городах и в больших государевых селах, а в поместных и малолюдных селах государевых нельзя. Наконец, самый размер продажи был ограничен, каждому человеку дозволялось продавать только по одной чарке вина; выпившие чарку должны были уходить; сидеть на кружечных дворах и даже близко к ним воспрещалось.

III. Пошлины. Этот род государственных доходов в древнее время был очень развит, и мы встречаем многие виды сборов, относящихся к этой категории.

1. Первое место между ними занимают судебные пошлины в пользу органов суда. Первое определение судебных пошлин встречается в Русской Правде. Она определяет пошлины с гражданских и уголовных дел. Если дело о земле, то взимается 30 кун, а метельнику 12 векш, а со всех других дел, кому помогут, по 4 куны. Это самое древнее определение пошлин, но с течением времени и, в особенности, с XIV и XV вв. эти пошлины чрезвычайно возросли. В Москве они стали взиматься с цены иска, между тем как по Русской Правде, кажется, пошлины взимались с дела, несмотря на его цену. По Двинской судной грамоте, которая относится к концу XIV в., бралась пошлина с рубля полтина. Это громадная пошлина. По уголовным делам также были весьма значительные пошлины. Так, по Русской Правде с простой виры в сорок гривен судья получал восемь гривен, а с двойной виры, т.е. восьмидесяти гривен, вдвое более, 16 гривен. Если привлекаемый к суду лишался свободы и его заковывали в железа, брали "железное". Здесь же упомянем и о штрафах уголовных, составлявших значительный доход княжеской казны.

Наибольшего своего развития судебные пошлины достигают в XVI в. При взимании пошлины с гражданских дел обращали внимание на то, каким образом окончилось дело: миром или поединком. Самая меньшая пошлина бралась в том случае, когда стороны до постановления окончательного решения заключали мировую сделку (этим хотели поощрить мировые сделки): в случае мира бралось 10 денег с рубля, т.е. 10% с обеих сторон вместе. Это была уже весьма высокая пошлина. Самый большой размер пошлины взимался в том случае, когда стороны оканчивали дело поединком: в пользу судьи брали столько же, сколько получал истец, "противень против истца". Когда дело оканчивалось решением суда без поля, то брали 1/4, a иногда 1/3 цены иска. Пошлины с уголовных дел также получили в XV и XVI вв. большое развитие; в случае душегубства все имущество виновного, за исключением части, которая шла в пользу пострадавших, поступало в пользу судьи. Конфискация всего имущества в пользу судьи, а не князя, можно думать, возникла гораздо раньше XV в. Затем идут пошлины в пользу ездоков и позовников: они получали за вызов ответчика в суд. Если они ходили пешком, то им платили хоженое, а если ездили — ездовое. Размер этих пошлин зависел от расстояния: чем дальше было расстояние, тем большую получали они пошлину. Они же получали железное, если надо было кого заковать в цепи. Во второй половине XVI в. происходит значительное уменьшение размера судных пошлин, а в XVII в. значение их еще более падает. Уложение перечисляет еще довольно много видов этих пошлин, но они далеко не достигают тех размеров, какие имели в XVI в.

2. Пошлина с брака. Эта пошлина платилась при заключении брака как светским, так и духовным властям. Епископ получал особый сбор за то, что выдавал священнику венечную память, в которой предписывалось ему произвести обыск и повенчать. В пользу наместников и волостелей шли пошлины под названием выводной куницы. Размер этой пошлины зависел от того, выдавалась ли невеста в другую волость того же княжения или за рубеж, т.е. в другое княжение. Если ей приходилось остаться в том же княжении, но перейти в другую волость, то волостель получал алтын за выводную куницу; а если ей надо было выехать за рубеж, то волостелю платилось два алтына. С брака платилась пошлина и владычному десятиннику, он получал убрус — полотенце; эта пошлина прежде платилась натурой, но потом ее перевели на деньги и владычный десятник стал получать три деньги.

3. Дорожная пошлина взималась при переправе через мосты, реки и проч. В древнее время мосты и переправы устраивались частными лицами, которые и получали доход за пользование ими. Это не обходилось без злоупотреблений, которые особенно невыгодно отражались на низшем классе населения.

Злоупотребления, которые соединялись со сбором этой пошлины, привели к тому, что взимание ее было взято правительством в свои руки, а затем и вовсе отменено. В 1594 г., в царствование Федора Иоанновича, был издан указ, которым предписывалось взимать мыто на Государя; но половина этого сбора отдавалась владельцам. Едва ли этот указ везде исполняли. По Уложению, сбор этой пошлины дозволяется только тому, кому он был предоставлен жалованными грамотами. С лиц, которые возвращались обратно, брать пошлины было не дозволено. Служилые люди и их запасы были вовсе освобождены от платы дорожных денег. В 1654 г. последовало общее запрещение брать проезжие пошлины.

4. Пошлина с мер и весов. Первоначально наблюдение за мерой и весами было предоставлено духовенству; у него на хранении находились и образцовые весы и меры. Позднее это охранение мер и весов переходит в руки светской власти. Имеем указание от XV в., что князья отсылали печатные меры старостам и целовальникам. При взвешивании бралась пошлина, которая называлась "пуд", или "пудовое", с меры сыпучих тел брали померное или передмер. Размер этой пошлины был значителен и вовсе не сообразовался с трудом весовщика и с издержками на исправное содержание весов. Так, мы имеем указания от XII в. о доходе с веса воску, который (доход) подарил князь Всеволод Мстиславич церкви Иоанна Предтечи на Опоках. Весовщик, свеся 20 пудов, получал 1/2 гривны серебра. Померная пошлина была сравнительно меньше, так, напр., за перемерку воза бралось две деньги.

5. Писчая пошлина бралась в пользу писца, что-либо записывавшего по своей должности. Она бралась во многих случаях. Покупалась, напр., лошадь: покупка записывалась в особую для того книгу (вписывалось имя лица, которое купило, приметы лошади, цвет шерсти и т.д.) и на лошадь клалось клеймо; писец, вписывавший все это в книгу, и получал писчую пошлину, 1/2 деньги. Если покупался раб, размер пошлины был значительно больше, а именно, шесть денег, алтын.

6. Явка бралась в том случае, когда надо было что-нибудь объявить органам управления. Купец, привозивший товар, должен был явиться к установленной власти и объявить, что он приехал из такого-то места и привез такой-то товар; это заявление записывалось и с купца бралась явка. Размер явки зависел от того, откуда приехал купец. Если это был местный житель, с него брали сравнительно маленькую пошлину, а если он приезжал издалека, то платил больше. Если приезжий купец не все привезенное продал и должен был с товаром ехать обратно, он был обязан снова явиться и заплатить новую явку. Явка бралась так же и во многих других случаях. Князь, напр., давал жалованную грамоту, которой освобождался кто-либо от каких-либо повинностей; въезжает к нему в имение сборщик и требует себе помещения, подвод и т.п. Владелец говорит, что имеет льготную грамоту, которая тут же и предъявляется, а за явку грамоты дается пошлина. Судья, приезжавший в деревню, освобожденную от суда, также получал явку.

IV. Последний отдел составляют налоги прямые и косвенные, а) Рассмотрим первоначально косвенные налоги. С видами таких налогов встречаемся с древнейшего времени. Но так как наша система косвенных налогов с татарского нашествия подверглась изменению, то весьма трудно выделить, что явилось под влиянием татар, что свое.

Несомненно, своим сбором надо считать мыто. С мытниками, по летописи, мы встречаемся еще до пришествия татар. Мыто — это древнейшее наименование торгового налога; оно есть уже в Русской Правде, где упоминается о мытниках на рынках, при которых совершались всякие торговые сделки. В ст. 45 III ред. говорится: если кто-нибудь купил что краденое — коня ли, платье или скотину, то пусть выведет два свободных мужа или мытника, которые подтвердят, что он действительно купил, а не украл. Итак, мытник — необходимое в торговле лицо, потому, конечно, что при всякой продаже бралось мыто. Мыто взималось, кроме того, по дорогам, где были устроены заставы для сбора. Для ограничения мест сбора мыта в некоторых княжеских договорах встречаемся с таким условием: "а новых мы-тов тебе, княже, не заводити". Сбор мыта иногда подавал повод к злоупотреблениям. Так, от XVI в. встречаем известие о том, что мыто бралось даже при провозе тела мертвого еврея, и сколько бы застав с ним ни проезжали, при всякой брали мыто; в грамоте, в которой находится это известие, сбор с мертвых тел был запрещен. Относительно размера, в котором бралось мыто, указаний не имеем.

Затем встречаемся с выражением: "мыт и костки". Думают, что костки есть дополнение к мыту, которое бралось при провозе товара; мыто с товара, а костки с проводника, который шел при товаре. От XIII в. сохранилось указание, что с воза брали две векши.

Гостиный, дворовый, амбарный сбор. У нас в старину отводились для торговли особые места, где товары и продавались. Эти места назывались гостиными дворами. Они были устроены для облегчения надзора за продажей. При складе товара в устроенное для этого место брался гостиный сбор, который иначе назывался амбарным, в размере одной деньги с торговца, а иногда и до трех, если торговцев было много и спрос на места был велик.

Затем имеем указания на некоторые специальные сборы с продажи известных товаров, напр., с соли, с продажи лошадей и пр. На сборы с соли имеем указание от XII в.: на море от чрена и от салги брали по пузу. На море, т.е. на морском берегу, где выделывалась соль; чрен — сковорода, на которой вываривалась соль, теперь цирена; салга — котел, в котором варили соль; пузо — мера, которая и теперь встречается; теперь она равна двум четверикам; как была она велика в то время — неизвестно. С рогатого скота брали "роговое" при продаже в количестве трех денег. При продаже раба брали шесть денег.

Со времени завоевания Русской земли татарами есть основание думать, что мыто при торгах заменилось тамгой, но при проездах все еще продолжали брать мыто. Слово "тамга" употреблялось вообще для означения всех торговых сборов, а, кроме того, имело и специальное значение. Специально тамга означала сбор, который брался со стоимости товара, по особой оценке, которая делалась по привозе товара, прежде еще, чем он был сложен: это чисто татарский обычай*. Размер тамги сообразовался с тем, откуда привезен товар, и если товар привозил кто-нибудь из местных жителей, то тамга бралась в самом малом размере, а именно 1/2 деньги с рубля; а с приезжих из другого княжения бралось больше, до четырех денег. В памятниках говорится, что иногда брали тамгу с осмничим — это высшая мера тамги, она доходила до шести денег с рубля и, конечно, возвышала значительно цену товара. В обширном смысле тамгой называются все сборы, которые брались с торговли: пуд, весчее, явка, гостиный сбор, при провозе, вывозе, продаже, складке товара и т.п.

______________________

* См. статью профессора нашего университета Березина "Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева", помещенную в восточном отделении "Записок Археологического Общества". Т. 2.

______________________

К косвенным налогам относятся и еще некоторые другие сборы. Так, напр., торгующий лесом обязан был платить "поплашное" (от слова "плаха"); торгующий мясом платил "поштучное" и т.п. Таким образом, торговля была обложена у нас множеством мелких сборов, которые сопутствовали продавцу на каждом шагу. Это крайнее неудобство проходило через всю древнюю Россию, и только в конце московского времени, по просьбе торгующих людей, эта масса сборов была заменена единым налогом.

В московских памятниках встречаем великое разнообразие торговых сборов. Подробное перечисление их содержится в таможенных грамотах, которые сохранились в большом количестве. Эти таможенные грамоты, рядом с косвенными налогами, перечисляют также разного рода сборы, которые подходят под понятие пошлины, как, напр., явка, пятно и др. К торговым сборам относятся: тамга и мыт, как дополнение к тамге; в памятниках говорится "за мыт к тамге", или "мыт к тамге"; "восмничее", или возмничее (бралось с покупщика, а тамга с продавца); "привязная" бралась за право привязывать на торгах скот к особо устроенным для этого привязям; свальное, подъемное и др. Сборы с торговли брались с продавца и с покупателя, при привозе и при вывозе товаров, при нагрузке и при разгрузке и т.п. В одной грамоте встречаем следующее перечисление сборов с соли: "А кто привезет в Гороховец иногородец соль на продажу и учнет продавать, и таможенникам у них имати тамги с рубля по 4 гривны, за мыт с рубля по одной деньге, вещаго с рубля по 1 деньге, да свального с 10 пудов деньгу, подъемного с конца по 1 1/2 деньги, да привозу с меху по одной деньги, да явки с человека по 2 деньги, да рукознобнаго со ставу по 2 деньги". Вот какую массу разных сборов надо было уплатить тому, кто желал продать хотя бы десять пудов соли. Размер, в котором брались эти сборы, был крайне разнообразен: он определялся или с цены, или со штуки (когда продавался скот или мясо). Наибольший размер сбора с цены была гривна с рубля.

Управление сбором с торгов происходило или через посредство выборных лиц, или через откупщиков; иногда встречаемся и с 3-м способом, а именно, государи дарили сбор тамги в известном месте монастырям; этот дар давался "за милостные деньги", как говорилось в памятниках, т.е. взамен тех денежных выдач, которые давались монастырям для раздачи бедным, а иногда и в виде платы за молебны, которые монастыри должны были служить.

Как выборные органы, так и откупщики и монастыри должны были сбирать пошлины на основании таможенных грамот, в которых размер и случаи, когда нужно было взимать, были определены.

Описанный крайне неудобный порядок был изменен в 1667 г. Новоторговым уставом, который вместо разнообразия мелких поборов установил один общий сбор с торга, 10 денег с рубля, которые, обыкновенно, взимались с продавца при продаже. В некоторых случаях этот сбор взимался в два приема, по 5 денег за раз: первые 5 денег брались с покупщика при покупке, а вторые с того же лица при продаже им купленного товара. Это раздвоение сборов имело место по отношению к тем торговым людям, которые приезжали на рынок не с товарами, а с чистыми деньгами для закупки товара; но и в этом случае для них не было обязательно заплатить при покупке непременно 5 денег, они могли и ничего не платить, но тогда при продаже должны были уплатить разом 10 денег с рубля. Ежели же они уплачивали 5 денег при покупке, то в удостоверение этого получали квитанцию, которую и предъявляли при продаже в доказательство того, что с них надо взять только половину сбора.

Новоторговый устав касается еще торговли иноземцев и вносит некоторое ограничение в права их розничной продажи. По Новоторговому уставу розничная торговля в Москве и городах была запрещена иноземцам. Иноземные торговые люди могли торговать только с местными торговцами, а не с приезжими; только торговые люди Москвы имели в этом отношении привилегию — они могли торговать с иноземцами, где бы с ними ни встретились.

б) Прямые налоги. Эти налоги взимались очень различно: частью деньгами, частью натурой и службой. Подробности об отдельных видах прямых налогов и порядке обложения изложены в т. III Древностей. С. 164 — 384.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. УГОЛОВНОЕ ПРАВО

I. Преступление

Понятие о преступлении в древнее время существенно отличается от нашего. Теперь на преступление установился формальный взгляд: под преступлением разумеется действие, нарушающее установленный государством порядок, а так как порядок этот определяется законом, то преступление есть нарушение закона. Понимаемое в таком смысле преступление есть понятие формальное. Внешняя форма преступного деяния есть всегда насилие или обман. По отношению к человеку, против которого преступное деяние направлено, преступление является всегда с характером принуждения. В насилии принуждение очевидно; обман есть также принуждение воли, но замаскированное. Преступление вменяется человеку в вину; вменение имеет место тогда, когда нарушение закона является результатом сознательной воли совершившего, когда человек хотел достигнуть именно тех преступных целей, которых достиг, когда у него было предвидение последствий совершаемого. Среди нарушений закона различают уголовные правонарушения и гражданские. Человек, напр., может не заплатить долга своего, не сделать того, к чему он по договору обязался. Это тоже нарушение права, но оно не рассматривается как преступление; это гражданское правонарушение. Уголовное правонарушение ведет к наказанию, которое и составляет предмет уголовного права; а гражданские правонарушения к наказаниям не ведут, а только к вознаграждению убытков. Где же, спрашивается, граница между уголовным и гражданским правонарушением? Этот вопрос в науке очень спорный. Один из весьма распространенных взглядов на этот предмет, высказанный первоначально Гегелем, состоит в следующем: уголовное правонарушение отличается от гражданского качеством воли человека. В гражданском правонарушении человек не отвергает правового порядка в принципе. Тут, собственно, спор идет о понимании права. Я не плачу потому, что в мою пользу говорят такие-то и такие-то обстоятельства и такие-то законы (по крайней мере, как я их понимаю); а противник мой говорит, что я должен заплатить на основании таких-то обстоятельств и при таком-то понимании закона. Спорят о праве собственности: один говорит, что известные вещи принадлежат ему по завещанию, а другой, что это завещание незаконно и что он собственник этих вещей на основании наследования по закону. Оба опираются на правовой порядок. Такова особенность гражданских правонарушений. В уголовных правонарушениях дело идет о непризнании правового порядка в принципе. Человек украл, убил, ограбил кого-нибудь, — ни на какой закон сослаться он не может, тут порядок, установленный государством, нарушается в принципе.

В древнее время встречаемся с совершенно иным взглядом на преступление, а именно, преступление рассматривалось как материальное зло. Самое слово "преступление" не было еще известно. На языке Русской Правды преступление носит наименование "обиды". В этом наименовании отражается взгляд на преступление, как на материальный вред. Кто-нибудь "обижен" — т.е. претерпел нечто неприятное, это и есть преступление. При формальном же воззрении — преступление может быть деянием никому не обидным. Статья 6-я I ред. обидой называет нанесение ран.

Уголовные и гражданские правонарушения в древности не различались; всякое правонарушение, как убийство, так и неплатеж долга, одинаково называлось обидой. Статья 20-я I ред. обидой называет неплатеж долга и полагает за это наказание.

Принимался ли во внимание в древности момент сознательной воли? Вопрос этот является весьма спорным. По отношению к нему существуют два воззрения, из которых одно ведет свое начало от немецкого писателя Рогге, автора сочинения под заглавием: Ueber das Gerichtswesen der Germanen. 1820. Этим сочинением он произвел в свое время сильное впечатление. По его мнению, древний человек обращал свое внимание исключительно на материальный вред, а не на участие в деянии воли преступника; пострадавшему от преступления вовсе не было дела до того, хотел ли виновный совершить преступное действие или нет. Это воззрение применяют и к состоянию нашего права эпохи Русской Правды; говорят, что в эту эпоху совершенно не различались преступления, совершенные с сознанием цели совершаемого и без такого сознания; а также не различались преступления, совершенные малолетними и совершеннолетними, умалишенными и людьми, находящимися в здравом рассудке; кем бы ни было совершено обидное деяние и при каких бы то ни было условиях, оно одинаково влекло за собой наказание.

Противоположное этому воззрение высказал Вильда в чрезвычайно важном для истории права сочинении: "Das Strafrecht der Germanen". 1842. Возражая против изложенного мнения Рогге, Вильда говорит, что нельзя отрицать того, что чем ниже человек стоит в своем развитии, тем он более похож на ребенка; при недостаточном умственном развитии он может выражать свое неудовольствие даже по отношению к камню, на который нечаянно наткнулся. Но, продолжает Вильда, все-таки невозможно допустить, чтобы было время, когда человек вовсе не различал деяний по характеру участия в них воли. На какой бы низкой ступени человек ни стоял, он не мог совершенно смешивать деяния случайные и неслучайные. Вильда, однако, не всех убедил, и после издания его сочинения некоторые ученые продолжают высказываться в смысле Рогге; сюда принадлежат: Миттермайер в изданном им учебнике Фейербаха, Бернер и др. Действительно, Рогге совершенно прав, но только его мнение верно по отношению к самой глубокой древности. Некоторые сведения, собранные путешественниками о дикарях, прямо указывают на то, что первоначально человек вовсе не различал случайных деяний от деяний неслучайных. Так, напр., о некоторых дикарях рассказывают, что они мстят не только людям, но животным и даже неодушевленным предметам. Если тигр разорвет человека, то семейство его считается отверженным до тех пор, пока оно не отомстит за смерть родственника и не убьет тигра. Если дерево упадет и убьет кого-нибудь, оно считается виновным и подвергается наказанию, состоящему в том, что его раскалывают в щепки. Следы таких воззрений сохраняются и при некоторой степени развития общественной жизни. Царь Кохинхины выставил к позорному столбу ладью за то, что она плохо исполняла свою обязанность и плывшие в ней потонули. По законам Зороастра собака за укушение лишается правого уха, за повторение — левого, а потом — хвоста, лапы и, наконец, жизни. Указания на остатки таких же воззрений находят и в священных книгах евреев. По законам Моисея, бык, который забодал кого-нибудь, побивался камнями и мясо его не шло в пищу. По этому поводу возникал даже спор о том, как казнить быка: может его убить каждый или следует его судить, а потом подвергнуть наказанию. Ученые талмудисты пришли к тому убеждению, что прежде должен состояться суд. Следы подобных воззрений встречаются и в германских законах. В законах салических франков приводится такой случай: животное забодало кого-нибудь. От хозяина требовалась уплата почти полной виры, как за убийство: он должен был уплатить 3/4 виры или 1/2, а, кроме того, отдать самое животное. В новых списках Салического закона эта статья уже изменена, а именно, хозяин подвергался штрафу только в том случае, если он знал, что животное опасно, и не принял мер, чтобы предотвратить несчастный случай. Во Франции в 1313 г. бык, поколовший человека, был судим и приговорен к повешению. Там же в XVI в. духовные суды приговаривали гусениц, истреблявших посевы, к удалению в течение 6 дней, а в случае неповиновения им угрожали проклятием. У англичан еще не так давно был такого рода случай: лет 70 или 80 тому назад боевой петух ранил полуторагодовалого ребенка, который и умер от раны; петух за это был казнен. Так же в начале прошлого (XVIII) века в Англии состоялась отмена обычая, по которому ответственности известного рода подвергались даже неодушевленные предметы, причинившие человеку какой-нибудь вред. По этому обычаю, напр., колесо, причинившее смерть, отдавалось Богу, т.е. конфисковывалось и продавалось в пользу бедных. Это — факты переживания, запоздалый остаток очень древнего быта, корень которого один с приведенными выше обычаями дикарей. Итак, должно признать, что человек начал с совершенного безразличия между умышленными и случайными деяниями. Объяснение этому надо искать в недостаточном умении первобытного человека анализировать наблюдаемые им явления. Он одухотворял все, его окружающее: и животных, и растения, и воду, и даже камни. По его мнению, они были способны к таким же действиям, какие совершал он, а потому он и их считал виновными. Понятия же умышленности и случайности были совершенно вне сферы его понимания. Но будет неправильным переносить во всей строгости этот взгляд в исторические времена, от которых сохранились древнейшие юридические памятники. В Германии в эпоху, к которой относятся варварские законы, появляется уже анализ деяний с точки зрения воли, хотя еще в очень слабой степени. В Русской Правде также видна уже попытка различать деяния по степени участия в них злой воли. Так, ст. 5,9 и 10-я III ред., говоря об убийстве, соединяют разные последствия с убийством, смотря по тому, какое это убийство. В этих статьях говорится о двух видах убийства, а именно — об убийстве "в разбое" и об убийстве "на пиру", "в сваде", т.е. в ссоре (ст. 1-я II ред. говорит об убийстве "в обиду" в противоположность к убийству "в разбое", о котором идет речь в ст. 2-й). Под убийством в разбое, без всякой ссоры, разумелось умышленное убийство, совершенное с корыстной целью. Такое убийство считалось в эпоху Русской Правды более тяжким преступлением и влекло за собой более важные последствия, чем убийство на пиру ив сваде. В это древнее время пиры сопровождались неумеренным употреблением горячительных напитков. Разгоряченные вином пирующие нередко вступали в драку, которая иногда оканчивалась смертью. Такое убийство влекло за собой более легкое наказание, чем убийство в разбое, потому что убийца не имел намерения совершить убийства, а, будучи в возбужденном состоянии, подрался и нечаянно убил, неосторожно ударив. Есть и еще статьи в Русской Правде, указывающие на различие преступных деяний по степени участия злой воли, — это статьи, относящиеся к кражам домашних животных (ст. 53 и 54-я III ред.). Русская Правда различает кражу из закрытого помещения от кражи "в поле". В первом случае кража наказывается строже, так как, надо думать, здесь обнаруживается больше злонамеренности, воля преступника была упорнее, чем во втором: вору приходилось одолеть некоторые препятствия для того, чтобы украсть из клети (быть может, ломать замок, дверь и т.д.), между тем как во втором случае вор угнал коня с поля, потому что не было к тому препятствий.

Материальный взгляд на преступление начинает изменяться с принятием христианства. Духовенство вносит новое воззрение — формальное, преступление становится нарушением предписаний, именно предписаний церковных. Этот формальный взгляд на преступление нашел свое выражение сначала только в церковных уставах Владимира св. и Ярослава. В уставе Владимира запрещаются многие деяния только потому, что они не допускаются церковными законами, напр., моление у воды, волшебство и проч. Преступлением считалось отправление обрядов языческого богослужения. Эти обряды не причиняли, конечно, никому материального вреда, но исполнение их воспрещалось и наказывалось потому, что они были не согласны с учением церкви. Благодаря тому же влиянию духовенства к воззрению на преступление начинает примешиваться чисто религиозный оттенок: преступление называется "грехом", а преступник "забывателем страха Божия".

Перемена взгляда на преступление совершилась далеко не разом. Формальный взгляд стал обнаруживаться еще в древнейших памятниках, но далеко не успел вытеснить народных воззрений, которые еще слышатся в первых законодательных сводах Московского государства. В Судебниках еще заметен материальный взгляд; преступление носит наименование "лихого дела". Судебники говорят: татьба, душегубство и иное лихое дело. В этом слышится указание на материальный вред. Преступники носят наименование "лихих людей", в этом опять проглядывает материальная точка зрения. Но в позднейших памятниках взгляд на преступление получает чисто формальный характер; под преступлением начинают разуметь "непослушание царской воле", нарушение предписаний власти. В воеводских наказах, после перечисления запрещенных деяний, о преступниках говорится: "А за их непослушание чинить им жестокое наказание, чтобы, смотря на то, другим ослушаться не повадно было". В Уложении читаем: "А буде кто, забыв страх Божий и царское повеление, учнет ему, Государю, в церкви о каких своих делах бити челом, и того челобитчика за то вкинута в тюрьму" (I. 9). Всякое ослушание царской воле есть преступление.

Отношение памятников к деяниям случайным, неосторожным и умышленным. Чтобы понять то, что говорится в древних памятниках о преступном действии, необходимо выяснить состав преступления и указать те признаки, при наличности которых известное деяние считается преступным. Для состава преступления нужно: 1) субъект преступления, т.е. лицо, его совершившее; 2) объект преступления, т.е. предмет, по отношению к которому совершено преступление, а когда преступление получило формальный характер, то под объектом надо разуметь нормы нарушенного права, и 3) необходимо преступное действие. Это действие может быть рассматриваемо с двух сторон: а) со стороны внутренней, насколько в нем проявилась злая воля человека, направленная к достижению преступной цели, и б) со стороны внешней, насколько самое действие выразилось вовне (вполне ли человек совершил то, что хотел совершить, или же не довел своего намерения до конца). Этими тремя признаками определяется состав преступления, при отсутствии одного из них преступления не будет.

I. Остановимся, прежде всего, на внутренней стороне преступного действия. Деяние вменяется человеку в вину, если в нем участвовала его сознательная воля. Для признания человека виновным налицо должны быть два элемента: 1) способность человека понимать им совершаемое и 2) способность его к произвольным действиям. Уголовное право построено на том предположении, что страх уголовной кары может действовать на волю человека и воздерживать его от совершения преступных действий. Если человек, обладающий нормальными способностями, не воздержался от деяния, запрещенного под страхом наказания, это деяние рассматривается как продукт его преступной воли, и он может быть признан подлежащим ответственности. Способность анализировать действия человека, с точки зрения наличности в них преступной воли, в разные времена была различна. В юридических памятниках древнего времени анализ этот еще очень мало развит, в Уложении 1649 г. он делает сравнительно значительные успехи.

Деяния могут быть: 1) случайные; 2) неосторожные и 3) умышленные. Деяния случайные не признаются ненаказуемыми, так как они не составляют последствия проявления человеческой воли. Неосторожные деяния являются последствием неосмотрительности, небрежности. Человек вовсе не желал совершить правонарушение, но был неосмотрителен, т.е. не принял мер, чтобы из его действия не возникло какого-либо правонарушения. Кто-нибудь выстрелил в окно, вовсе не желая убить или ранить кого-либо, а между тем убил прохожего. Не желая совершить убийство, человек, однако, не принял всех мер, чтобы устранить возможные последствия своего действия. Так как при совершении неосторожных деяний человек виновен в том, что не принял всех мер, которые бы устранили возможность преступления, то наука признает подобные деяния наказуемыми, но наказуемыми в разной мере, смотря по роду неосторожных действий. Во-первых, человек может совершить действие, которое само по себе совершенно невинно, но которое имело последствием нарушение чьих-либо прав. Это самая меньшая степень неосторожности, которая граничит со случайностью. Такое деяние ведет сравнительно к наиболее легкому наказанию. Во-вторых, сильнее должна наказываться неосторожность, являющаяся последствием действий, которые сами по себе воспрещены как небезопасные. Стрельба из окна есть действие само по себе запрещенное в видах охранения общественной безопасности. Раны, являющиеся последствием такой стрельбы, наказуются строже, чем те, которые являются последствием невоспрещенных действий. Наконец, в-третьих, могут быть и такие неосторожные деяния, которые являются последствием преступных действий. Человек, напр., подрался и результатом драки была смерть. Это самый тяжелый вид неосторожных деяний, условливающий и наиболее тяжелую ответственность. Виновный в преступлении, совершенном по неосторожности, наказывается не за результат своего действия, ибо он этого результата не желал и не имел в виду, а за неосторожность. Надо еще заметить, что неосторожность возможна не при всех преступлениях: невозможно, наприм., неосторожно украсть или ограбить.

Последнюю категорию действий составляют действия умышленные. Умышленность состоит в том, что у человека было желание достигнуть той цели, которую он достиг; человек хотел убить, украсть и действительно убил, украл. Существенный признак такого рода действий есть полное соответствие между желанием и результатом деяния. Различают две категории умышленных деяний: просто умышленные и предумышленные. В первом случае человеку внезапно приходит мысль совершить преступление; во втором — он заранее обдумывает план преступления. Это различие должно влиять и на меру наказания. Деяния, совершаемые по внезапному умыслу, наказываются слабее, чем деяния предумышленные. В деяниях первого рода преступная воля имеет гораздо меньшее напряжение.

Русская Правда уже различает деяния по участию в них злой воли. Но анализ Правды очень груб. В основу различия она кладет чисто внешние признаки: совершение убийства в разбое и на пиру или в ссоре. Здесь можно видеть различие убийства умышленного и неосторожного: в разбое умышленное, на пиру неосторожное. Но в разбое могло иметь место неосторожное убийство, а на пиру — умышленное. Русская Правда этого не различает.

В первых законодательных памятниках Московского государства анализ преступного действия, по степени участия в нем воли, также еще очень слаб. Судебники различают деяния "нехитростныя" или "безхитростныя"; такие деяния ненаказуемы. Но никаких определений о том, что нужно разуметь под деяниями бесхитростными, в Судебниках нет. Надо, конечно, думать, что под бесхитростными деяниями разумеются деяния, совершаемые без злого умысла. Наказуемы же деяния, в которых есть злой умысел. Это видно из того, что Судебники называют преступников лихими людьми и ведомыми злодеями. Но и здесь способность к анализу составителей Судебников очень еще слаба и близко соприкасается с таковой же составителей Русской Правды. А Русская Правда знает обязательства, при которых преступление всегда подлежит высшей мере наказания, — это если оно совершено в разбое; и, наоборот, знает обязательства, при которых преступление всегда подлежит меньшей мере наказания. Это если оно совершено на пиру или в ссоре. Судебники знают людей, преступления которых всегда подлежат высшей мере наказания. Это — ведомые лихие люди. Они же называются и "ведомыми разбойниками": это значит, что в обществе они известны за разбойников, т.е. таковые признаны обыскными людьми; это близко к тому, что разумеет Русская Правда, говоря о людях, которые стали "на разбой" (III. 5). Таким образом, в Русской Правде и в Судебниках преобладает не индивидуальная оценка преступного деяния, а оценка его по некоторым общим признакам, которые предполагаются присущими известному роду людей. Это люди, которые живут разбоем. В первом Судебнике читаем: "А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомой лихой, — велети казнити смертною казнию" (8). Высшая мера наказания применяется потому, что преступник известен окольным жителям за лихого и облихован ими на обыске. Та же точка зрения держится еще и в Уложении: "А на которых людей языки с пытки в разбое говорят, а в обысках их многие люди назовут лихими людьми, и тех людей по язычным молвкам и полихованным обыскам казнити смертию" (XX. 41). Малая обеспеченность общественной тишины и спокойствия и наличность большой массы людей, которая существовала на счет чужой собственности и безопасности, и были, конечно, причиной, вызывавшей такую огульную оценку людей с преступной волей.

В уставных грамотах XVI в. находим совершенно ясное указание на ненаказуемость за последствия таких событий, в которых воля человеческая была ни при чем: никто не подвергается ответственности, если человек замерзнет, утонет, сгорит, убьется, падая с дерева, кого возом сотрет, или гром убьет, или зверь съест и пр. (А. Э. I. № 181, 234, 240, 324). Во всех этих случаях смерть одинаково называется "делом безхитростным". Термин не очень удачный. Бесхитростно — это неумышленно; в большинстве же перечисленных явлений не только не может быть умысла (за исключением поджога), но нет и неосторожности. Неосторожность можно допустить только в случае с возом, во всех других и виновного нет: смерть последовала от несчастной случайности. Уставные грамоты, следовательно, не могут различить неосторожности от чистой случайности. Терминология очень слаба, но попытка выделить ряд явлений, которые не должно смешивать с преступлениями, заслуживает внимания. Можно думать, что наместники и их тиуны и в этих случаях были не прочь взыскивать с общин плату за голову.

В Уложении встречается еще выражение "лихие люди", но в этом памятнике заметно уже стремление перейти к индивидуальной оценке преступной воли.

Оно различает случайные действия, неосторожные и умышленные, хотя в подробностях и частностях анализ его еще и не очень точен; терминология тоже не очень точная.

О преступлениях умышленных говорится так: "А кто кого убьет с умышления, казнити смертию" (XXI. 72). Но то же понятие обозначается и иначе: "А будет кто по недружбе нарядным делом для задору... кого убьет... казнити смертию". Убить нарядным делом значит убить умышленно. В связи с таким словоупотреблением в Уложении говорится о "нарядных письмах", т.е. о поддельных письмах: здесь тоже умысел (IV. 4). Но анализ умышленных деяний еще очень слаб. Уложение хорошо знает умысел, противополагает его небрежению (неосторожности) и деяниям бесхитростным (случайным), но незаметно, чтобы оно различало деяния предумышленные от просто умышленных. Трудно думать, чтобы практика не шла далее буквы Уложения.

Характер определений — казуистический. В ст. 18 гл. XXII дело идет о таком случае: лошадь изорвала узду, понеслась и задавила кого-нибудь; в этом, говорит Уложение, вины нет; это учинилось без хитрости, без умышления. Статья, судя по приведенному примеру, говорит о чисто случайном деянии, но называет это деяние бесхитростным и, следовательно, не строго различает его от неосторожных, ибо и те бесхитростные. И действительно, в ст. 20 той же главы можно видеть пример смешения неосторожного убийства со случайным. Статья говорит: "А будет кто, стреляючи из пищали или из лука по зверю, по птице или по примете, и стрелой или пулькой убьет кого за горой или за городьбою, или кто каким-нибудь обычаем убьет до смерти кого-нибудь деревом или камнем, или чем-нибудь не нарочным же делом, а никакой вражды у того, кто убьет, с тем, кого убьет, не было и сыщется про то до пряма, что такое убийство учинилось не нарочно, без умышления, и за такое убийство ни кого смертью не казнить и в тюрьму не сажать, потому что такое дело учинилось грешным делом без умышления". Статья заботится только о том, чтобы вражды не было, и совершенно не подозревает, что в описанных обстоятельствах может быть неосторожное убийство. Все, кроме умысла, статья считает случаем и признает ненаказуемым. Но, несмотря на это смешение, Уложение все-таки знает неосторожные деяния и объявляет их иногда наказуемыми. В ст. 223 гл. X читаем: "...а сыщется про то до пряма, что такой пожар от кого учинится нарочным делом или Пастуховым небрежением, и на тех людях за такое пожарное разорение взяти пеню и доправить убытки. А будет такое дело учинится без хитрости, и на нем пени и истцова иску не имати". Пастухове небрежение, от которого произошел пожар в лесу, очевидно, есть действие неосторожности. Виновный наказывается пеней и платит истцовы убытки. Здесь неосторожность (небрежение) отличена от случая (бесхитростно), но зато смешана с умыслом (нарочным делом): тому же наказанию, которому подвергается небрежный пастух, подвергается и тот, кто, по недружбе, нарочным делом зажжет лес. Но есть несколько статей, в которых небрежение ведет только к уплате убытков; даже тот, кто небрежением сожжет чужой двор, платит только убытки (227). Убийство в драке рассматривается как неосторожное, хотя и не названо убийством по небрежению. Что оно именно рассматривалось как преступная неосторожность, следует из того, что оно названо неумышленным, а между тем наказуемо. Наказуемо оно не по достигнутому результату. За убийство умышленное полагается смертная казнь, а за убийство в драке — кнут.

Деяния бесхитростные в Уложении противополагаются умышленным; оно часто приравнивает поступки, совершенные без умышления, к бесхитростным, а хитростными называет — умышленные (X. 224, XXII. 18). Но бесхитростные деяния не всегда признаются ненаказуемыми, как в вышеприведенной статье (X. 223). "Если судья обвинит кого-либо не по суду "без хитрости", он подлежит наказанию, что государь укажет" (X. 10). Это, впрочем, статья исключительная: судья наказывается не за вину, а за неспособность к делу. Бесхитростные деяния будут по Уложению — случайными, небрежные — неосторожными, хитростные, нарочные, по недружбе и нарядные — умышленными.

Рассматривая преступные деяния с внутренней стороны, необходимо обратить внимание на некоторые особенные условия, наличность которых или совершенно устраняет наказуемость совершившего правонарушения или только облегчает меру положенного за противозаконное деяние наказания. Эти условия могут лежать или во внешних обстоятельствах, под влиянием которых человек действовал, или в самом человеке, в состоянии его духа.

К первым будут относиться: 1) состояние необходимой обороны, когда человек, защищая себя, может даже убить другого, и это убийство ему не вменяется в вину. Под состоянием необходимой обороны разумеют защиту себя и других против всякого незаконного нападения. Необходимая оборона может иметь место тогда, когда есть противозаконное нападение. Следовательно, если судебный пристав подвергает правежу или продает имущество за долги, против него нельзя обороняться. Это первый признак необходимой обороны. Второй признак состоит в том, что должна быть наличность опасности, т.е. опасность должна висеть над головой, а не быть где-нибудь далеко. Если, например, кто-нибудь говорит другому, что он его когда-нибудь убьет, то для отражения такой опасности нельзя убить противника, потому что его угроза относится к неопределенному будущему. В разные времена вопрос о средствах обороны решался различно. В XVII и XVIII вв. положение обороняющегося западные законодательства делали очень стеснительным, ему предписывалось соображать свою оборону со средствами нападающего. Эти предписания перешли и в наши памятники XVIII в., составленные под влиянием западных образцов, каковы Воинский и Морской уставы. Наука допускает, что оборона может идти даже до причинения смерти нападающему, против чего бы нападение ни было сделано, т.е. не только тогда, когда нападение производится на жизнь человека, но и на его имущество, честь и т.п.

В древнее время при существовании начала мести не могло существовать необходимой обороны как особого юридического института, потому что месть как более обширное понятие заключала в себе и право необходимой обороны. Кто имеет право мстить, тот может и обороняться. Только с ослаблением мести могла развиться необходимая оборона как самостоятельный институт. Первоначально же месть поглощала в себе оборону. Это видно из ст. 3-й II ред.: "Аже оубьют огнищанина оу клети, или оу коня, или оу говяда, или оу коровье татбы, то оубити в пса место". Это убийство вора есть месть вору, а не оборона от вора, ибо при краже возможны случаи, когда убивать вора совершенно не нужно, напр., вор, увидав хозяина, оставляет украденную вещь и бежит. Статья дозволяет безусловное убийство вора, как собаки. Таково древнейшее русское право.

Статьи 27 и 28-я III ред.: "Аже кто кого оударит батогом, любо чашею, любо рогом, любо тылеснию, то 12 гривен; не терпя ли противо тому оударить мечем, то вины ему в том нетуть" — также не оборона, а месть. Она есть переделка более древней ст. 7-й I ред., по которой за удар батогом и проч. полагается плата в том случае, если обиженный "не настигнет" обидчика, т.е. не догонит его и не отомстит, причем может ударить мечом и даже убить. Удар мечом — не оборона от удара чашей, а месть за обиду.

По мере ознакомления наших предков с византийскими сборниками это безусловное право убивать вора стало подвергаться ограничению. Если хозяин овладел вором и сделал его безвредным, то не мог уже его убить безнаказанно. Такое правило встречается в Моисеевых законах: "Аще в подкопание застанется тать, ти язвнен умреть, несть ему убоя. Аще взыдет солнце нань, повинен есть умрети за него убивый его". Оно перешло в Русскую Правду в такой форме: "Аще оубьют татя на своем дворе, любо оу клети, ило оу хлева, то той оубит; аще ли до света держат, то вести его на княжь двор; а оже ли оубьют, а люди боудоут видели связан, то платити в нем" (II. 17 — 20, III. 49 — 51). На этой ветхозаветной основе русская практика стала выводить свои узоры. В некоторых списках Краткой Правды за приведенной статьей следует такая: "Оже убиен тать, а подымут ноги во двере, ино убит; оли подымут ноги за вороты, то ли платити в нем", т.е., человека, застигнутого во дворе и обратившегося в бегство, нельзя убивать. Признаком бегства служит то, где оказались ноги убитого: "за воротами" или "во двере", надо читать, может быть, "во дворе". Это уже не месть, не убийство во пса место, а оборона: убегающего нельзя убивать.

Уложение допускает оборону в весьма широком смысле; в этом отношении оно стоит на совершенно правильной точке зрения. По Уложению можно охранять всякого рода права: можно обороняться при нападении на жизнь (X. 201), имущество (XXI. 88), честь женщины (XX. 16), при нападении на дом (X. 200); оборона может идти до убийства нападающего не только в том случае, когда охраняется жизнь, но и в том, когда охраняется имущество. По Уложению не только может обороняться тот, против кого произведено нападение, но и другие люди могут помогать ему, а его люди и крестьяне обязаны помогать под страхом наказания. Совершивший в состоянии необходимой обороны убийство обязан был заявить об этом немедленно судье. Все это совершенно правильно. Но ст. 89 гл. XXI Уложения заходит очень далеко. Она предоставляет право хозяину сжатого кем-либо в поле хлеба, с намерением присвоить этот хлеб себе, убить этого человека, если он, застигнутый в поле, не даст себя взять. Это уже переходит границы необходимой обороны, так как вора нет необходимости преследовать, с точки зрения обороны, если он, оставивши взятые вещи, убежал. — Статья 88-я идет в этом отношении еще далее. Она дозволяет вора, схваченного с поличным, убить в доме, где его застали. Это узаконение является совершенным повторением статьи Русской Правды о праве убить огнищанина у коровьей татьбы. Влияние византийского права, ограничившее еще в XII в. право убивать вора на месте преступления, с течением времени исчезло без следа. Уложение возвращается к исконному русскому обычаю, в котором право обороны поглощается более широким правом мести. В этом виде месть доживает до XVII в. Тем более делается сомнительным учение об отмене мести еще в XII в. сыновьями Ярослава.

Новое, что представляет Уложение сравнительно с Русской Правдой, заключается в том, что по Уложению хозяин дома, убивший вора, должен немедленно заявить об этом окольным людям и просить о записке события в приказе.

Уложение ничего не знает и о древней практике относительно убегающего вора, развившейся на почве византийского права. Приведенная статья дозволяет преследовать вора и убить его вне дома, на дороге, на поле, в лесу, если он будет сопротивляться поимке и начнет драться.

2) Рядом с состоянием необходимой обороны известно и другое состояние, при котором совершенное преступление не вменяется в вину: это состояние крайней необходимости, в котором человек находится вынужденным для спасения себя или своего права нарушить чужое; например, для спасения своей жизни от голодной смерти человек крадет съестные припасы. Впервые в нашем законодательстве появляется это понятие только в Воинском уставе; но было высказано мнение, что даже в Русской Правде говорится уже о крайней необходимости. Под это понятие подводят ст. 66 и 67-я III ред. Русской Правды; в первой читаем: "Аже который купец где-либо шед с чужими кунами истопится, либо рать возмет, либо огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнет от лета платити, тако же платить ему, занеже погуба от Бога есть". Если у человека, взявшего взаймы, деньги пропадут, то заимодавец не может обратить его в рабство, а должен удовольствоваться уплатой долга с рассрочкой. Этот случай есть не что иное, как гражданская несостоятельность по стечению несчастных обстоятельств. При состоянии крайней необходимости человек нарушает чьи-нибудь права своим действием, между тем как в приведенном случае купец не совершает никакого действия, нарушающего чужие права, он сам страдает от огня или вражеского нашествия, а потому и не может платить. Точно так же нельзя видеть крайней необходимости и в следующем случае, приводимом из Уложения: "Кого лошадь понесет, а удержать ее будет не можно, и он наскочит на кого-нибудь и задавит, наказания ему не чинить". Здесь все совершает лошадь, а человек бездействует, потому что не может действовать; в казусе Уложения у него даже уздечка изорвалась.

Ко вторым относится: 1) Опьянение. В наше время состояние опьянения подвергается тщательному анализу. Различают состояние полного и неполного опьянения. Под полным опьянением разумеется такое состояние, в котором напившийся совершенно теряет сознание о происходящем. Такое состояние признается невменяемым, ибо у человека отсутствует сознательная воля. При неполном опьянении человек хотя и находится в возбужденном и ненормальном состоянии, но не совершенно лишен сознания о происходящем. Преступное деяние, совершенное в таком состоянии, вменяется в вину, но наказывается слабее, чем преступление, совершенное в нормальном состоянии; неполное опьянение рассматривается как обстоятельство, смягчающее наказание. Но на этом анализ не останавливается; различают еще, при каких условиях человек напился. Может быть, он дошел до состояния опьянения по незнанию свойств вина; а с другой стороны, он мог напиться и для бодрости, сознавая, что без возбуждения вином он не может совершить преступления. Относительно первого рода случаев нет сомнения, что преступление не должно влечь за собой наказания, если опьянение было полное. Что же касается случаев второго рода, то здесь ученые очень расходятся. Одни думают, что если человек напился для бодрости, то хотя бы он напился до полной потери сознания, он все-таки подлежит наказанию, потому что между состоянием его опьянения и его преступным действием есть причинная связь: он сделал то, что хотел. Другие, напротив, находят, что если человек и совершил преступление, то благодаря тому бессознательному состоянию, в которое он пришел по причине опьянения. С этой точки зрения состояние намеренного опьянения рассматривается как обстоятельство, смягчающее наказание, ибо в трезвом виде человек не совершил бы преступления.

Переходя к древним памятникам, надо, прежде всего, заметить, что в древнее время нет указаний на то, чтобы различалось полное и неполное опьянение: есть полное основание думать, что в древнее время такого различия и не делали. Теперь признают его благодаря успехам естественных наук. В древнее же время наука не могла придти на помощь юристам. Не только у нас, но и в других странах нет ни малейшего указания на различие в древности между состоянием полного и неполного опьянения. Древность знает только неполное опьянение, которое никогда не освобождает от вменения, но ведет только к смягчению наказания. Указание на такое смягчающее значение опьянения встречается в очень глубокой древности. По Русской Правде убийство, совершенное на пиру, рассматривается как более легкое преступление сравнительно с убийством, совершенным "в разбое". При этом, конечно, принималось в соображение, что убийство в первом случае было сделано человеком пьяным. Такой же взгляд замечаем и в Уложении, которое противополагает убийство в опьянении убийству с умыслом: "убил пьяным делом, а не умышлением", — говорит Уложение. За убийство, совершенное в пьяном состоянии, Уложение полагает кнут, а за убийство с умыслом — смертную казнь. Но рядом со статьями, проводящими указанное различие, есть одна статья, в которой пьяное состояние поставлено наряду с умыслом. В ст. 17 гл. XXII читаем: "А буде кто с похвальбы или с пьянства или умыслом наскачет на лошади на чью жену и лошадью ее стопчет и повалит и тем ее обесчестит.., и беременная жена от того бою дитя родит мертво" и т.д. Как объяснить это различие? Статья говорит о наезде с похвальбы. Это, конечно, умысел. Опьянение приводится здесь как обстоятельство, сопутствующее исполнению замысла обесчестить чужую жену. Это опьянение для бодрости. Преступление, совершенное при таком опьянении, Уложение и приравнивает к умыслу. Оно, значит, различает условия, при которых человек напился.

3) Состояние раздражения, вызванное лицом, по отношению к которому совершено правонарушение. Об этом говорит Русская Правда. Если на суде выяснилось, что получивший побои и пришедший с жалобой сам начал драку, он не получал никакого вознаграждения, если бы даже был избит до крови: "то ему за платеж, оже и били" (III. 33). В позднейших памятниках об этом нет речи, но нет повода думать, чтобы практика не различала таких случаев.

II. Преступное действие может быть рассматриваемо с внешней стороны, т.е. по мере того, насколько намерение человека обнаруживается вовне. Одной злой воли человека мало для его наказания — нужно преступное действие. Мысль, не перешедшая в дело, ненаказуема. Внешнее действие есть существенный признак преступления. Говоря о действии, необходимо иметь в виду, что здесь разумеется именно действие, а не результат его, так как преступный результат не есть необходимый признак преступления. Результат может почему-либо и не последовать. Воля, переходя в действие, проходит разные ступени. Для того чтобы достигнуть преступной цели, совершить преступление, необходимо бывает сделать некоторые приготовительные действия, напр., купить орудие преступления и проч. Учение о преступном действии с внешней стороны рассматривает ряд последовательных деяний, в которых злая воля переходит в дело, воплощается вовне.

Рассматривая с этой точки зрения проявление злой воли вовне, современная наука выделяет голый умысел, т.е. умысел, еще не перешедший в действие, и признает его ненаказуемым.

Затем она различает следующие стадии обнаружения злой воли.

1) Приготовление. Под приготовлением разумеется поставление себя в возможность совершить преступление. В приготовлении всегда есть внешнее действие. Напр., человек покупает оружие для совершения убийства. По общему правилу, приготовление считается ненаказуемым, потому что трудно установить преступность приготовления. В самом деле, из того, что кто-нибудь купил револьвер или нож, не следует еще, что он желает совершить убийство. Наказуемым признается совершение только таких действий, которые сами по себе воспрещены законом под угрозой наказания.

2) Покушение. Под покушением разумеется начало исполнения. Человек не только приготовился, но и начал совершать что-нибудь такое, что ведет к цели преступления. Покушение есть частичное осуществление преступного намерения, совершение какого-нибудь из тех действий, которые нужно совершить для достижения цели; но самого результата здесь еще нет. При оценке наказуемости покушения обращают внимание на причины, помешавшие преступнику дойти до совершения преступления. Он не совершил преступления потому, что сам не пошел далее, испугавшись последствий. Такое покушение признают ненаказуемым. Но могут быть и другие причины: полиция или посторонние люди могли остановить преступника и не дать ему довести свое дело до конца. Такого рода покушение, остановленное посторонними силами, а не по собственной воле преступника, наказывается, но слабее, чем если бы оно было доведено до конца.

3) Неудавшееся преступление. Под ним разумеется такое деяние, в состав которого вошли все те действия, которые нужны для достижения преступной цели, но результата почему-либо не последовало. Человек купил яд, высыпал в стакан с водой и дал выпить, но смерть не последовала, может быть, от того, что яду было дано меньше, чем нужно, или от того, что по ошибке вместо яду был насыпан сахар и т.п. Неудавшееся преступление наказывается, но слабее, чем преступление, достигшее своей цели. С точки зрения злой воли человек одинаково виновен как в том случае, когда он достиг цели, так и в том, когда он, сделав все нужное, цели не достиг; а между тем в первом случае теория признает его подлежащим наказанию в большей мере, чем во втором. Причина такого различия в том, что во втором случае материального вреда не последовало. Материальная точка зрения, значит, не совершенно еще вымерла.

4) Последняя ступень есть совершение преступления, т.е. достижение самой преступной цели: человек хотел убить и убил. Совершение преступления наказывается в самой большей мере.

Из наших памятников об этих вопросах говорит только Уложение, более древние почти ничего не содержат сюда относящегося. Некоторые историки права в ст. Русской Правды: "Оже ли кто вынезь мечь, а не тнеть, то тъи гривноу положить" (I. 12) усматривают случай выделения покушения от совершения преступления, но не объясняют, на какое же преступление обнажение меча будет покушением. Человек может обнажить меч без желания ранить или убить, а единственно с желанием устрашить, прогнать. Приведенную статью можно поэтому рассматривать не как покушение на неизвестное преступление, а как совершенно самостоятельную обиду, состоящую в угрозе.

Уложение различает: голый умысел, покушение и совершение преступления; что же касается последствий, которые оно соединяет с этими фактами, то оно весьма отступает от воззрений нашего времени. Уложение в двух случаях признает умысел наказуемым. Первый случай относится к преступлениям против Царского Величества. В ст. 1 гл. II читаем: "Буде кто каким умышлением начнет мыслить на государево здоровье злое дело и про злое умышление кто известит и по тому извету сыщется до прямо, что он на Царское Величество злое дело мыслил и делать хотел, казнити смертию". То же наказание полагается и за самое совершение. Эта любопытная черта свойственна не одному только московскому праву: во всей западной средневековой Европе голый умысел против жизни и здоровья Государя и против целости государства вел к совершенно таким же последствиям, как и самое совершение. Но с течением времени этот взгляд был там оставлен. Точно так же голый умысел строго наказывается и в том случае, когда раб помыслит убийство на того, кому служит; но все же легче, чем самое дело, а именно, отсекают только одну руку (XXII. 8). Во всех остальных случаях умысел ненаказуем. Похвальба убить, поджечь — ненаказуема, она ведет только к выдаче опасной грамоты или представлению порук в том, что угроза не будет приведена в исполнение (X. 133, 202).

Уложение знает уже покушение. Указание на это находим в статьях, относящихся к государственным преступлениям. Статья 2 гл. II говорит: "Кто, хотя Московским государством завладеть и государем быть, и для того своего умышления начнет рать собирать, или кто с недруги Царского Величества начнет дружиться и советными грамотами ссылатися, казнити смертiю" — это то же наказание, что и за самое совершение. Уложение различает покушение и еще в одном случае. Если чей-нибудь человек, желая убить своего господина, "вымет какое оружие ", он теряет руку, как и за голый умысел (XXII. 8). Тоже подлежит отсечению руки и тот, кто в присутствии Государя вынет оружие, но никого не ранит и не убьет (III. 4). Но здесь надо видеть не покушение, а нарушение порядка в присутствии Государя, как и в ст. 105 гл. X: "А буде кто перед судьями на кого замахнется каким оружием, а не ранит"*.

______________________

* Для ограждения порядка в местах нахождения Государя Уложение запрещает не только стрелять, но и иметь при себе пищали и луки. За нанесение же раны виновный казнился смертью, как и за убийство (III. 6).

______________________

Наконец, Уложению известно совершение преступления, за что, обыкновенно, назначается самая высшая мера наказания.

На вопросе о прерванном покушении и о преступлении удавшемся и неудавшемся Уложение не останавливается.

III. Субъектом преступления может быть и не одно лицо, а несколько. Отсюда возникает вопрос о мере участия каждого. Эта мера участия может быть очень различна.

Различают участие случайное и необходимое. Необходимое участие имеет место в таких преступлениях, которые могут быть совершены не иначе, как при участии нескольких лиц, каковы, напр., поединок, прелюбодеяние и т.п. Случайным участием, напротив, называется участие нескольких лиц в таком преступлении, которое может быть совершено и одним лицом, но которое в данном случае совершено несколькими, напр., кража, убийство и т.п. Мы будем говорить только о случайном соучастии.

В случайном соучастии различают два вида: главное участие, технически называемое виновничеством, и второстепенное, пособничество. Под виновничеством разумеют такое участие, которое состоит в непосредственном или посредственном совершении действий, входящих в состав преступного деяния. Между главными виновниками различают виновников интеллектуальных и физических. Под первыми разумеют таких лиц, которые непосредственно не прилагали своей руки к совершению преступного действия, но задумали преступление и научили других, как его совершить. Под вторыми — лиц, непосредственно совершивших преступление. Интеллектуальное виновничество имеет место только в том случае, когда: 1) есть умышленность, т.е. интеллектуальными виновниками будут только те лица, которые подговаривали других сделать известное преступление, а не просто только высказывали теоретически свои мысли о возможности преступления; 2) нужно, чтобы действительно было совершено то, к чему побуждали интеллектуальные виновники, в противном случае это будет только приготовление к преступлению. Относительно их наказуемости существует некоторая разница мнений. Одни думают, что интеллектуальных виновников нужно всегда наказывать строже, чем физических; между тем как другие допускают большую строгость наказания только в том случае, когда интеллектуальные виновники по своему образованию могли иметь подавляющее влияние на физических или были их начальниками.

Под пособниками разумеются такие лица, которые, не совершая преступных действий, так или иначе содействовали совершению преступления, напр., сторожили, доставили оружие и проч. Пособники наказываются легче, чем главные виновники.

Кроме участников преступления различают еще прикосновенных к преступлению лиц. Эти вовсе не участвовали в совершении преступления и не содействовали тому, но они слышали, что кто-либо готовится совершить преступление, и не воспрепятствовали, или дали укрыться преступнику, или спрятали вещи, добытые путем преступления, и пр. Отношение их к преступлению, в большинстве случаев, возникает уже по совершении преступления. Различают следующие три вида прикосновенности: попустительство, укрывательство и недонесение. Под попустителями разумеют лиц, которые слышали о готовящемся совершиться преступлении, но не приняли мер к воспрепятствованию. Вторая форма прикосновенности есть укрывательство, которое распадается на множество видов: можно скрыть преступника, следы преступления, украденные вещи и т.п. Побуждения к укрывательству могут быть чрезвычайно различны: сын может укрыть своего отца по чувству любви, пристанодержатель укрывает воров из выгоды. Эти различия влияют и на меру наказания, которая не может быть для всех случаев одинакова. Последний вид прикосновенности есть недонесение о совершенном уже преступлении.

Уложение различает главных виновников и второстепенных; среди главных оно различает физических и интеллектуальных. И тех, и других оно обыкновенно наказывает в одинаковой мере даже в том случае, когда физический виновник был раб и действовал по приказу господина (X. 133; XXII. 7, 12, 10). Есть случай, в котором фактический исполнитель наказывается даже строже интеллектуального виновника. Это за неверное составление судного списка. Дьяк, который прикажет написать неправду, наказывается кнутом; подьячий, который напишет, теряет руку. Эту непоследовательность надо, кажется, объяснять тем, что составители хотели наказать подьячего в том самом органе, который совершил преступление (X. 12): рука писала, она и виновата, ее и отсекали.

Пособников Уложение называет "товарищами". Товарищи наказываются легче, чем главные виновники: за убийство, напр., главный виновник подвергается смертной казни, у товарищей же отсекается только рука или им назначаются кнут и ссылка. Это различие не имело места в преступлениях против величества, где все наказывались одинаково.

Уложение различает разные виды прикосновенности: попустительство, неоказание помощи, укрывательство преступника, награбленных вещей и пр. При оценке последствий прихосновенности надо отличать преступления против Царского Величества от всех других. В первых недонесение о преступлении, угрожавшем Государю, наказывается, как и главное виновничество, смертной казнью. В этом отношении не сделано никакого различия между посторонними людьми и членами семьи. В других преступлениях многие виды прикосновенности были наказуемы, но в очень разной мере. В Московском государстве всякий был обязан оказывать другому помощь в случае опасности. Кто слышал зов на помощь и не шел помогать, наказывался кнутом нещадно (XXII. 59). Пристанодержатели наказывались как разбойники (XXI. 63). За укрывательство татей и разбойников и непоимку их назначалась пеня (XXI. 15, 20, 62). За прием же краденого, хранение и продажу — взыскивались только убытки и назначалась тюрьма, но в том только случае, если виновный не представлял за себя поручителей (XXI. 6).

Московскому государству был известен особый вид укрывательства господами своих людей и крестьян. Если они побьют их сами, а к суду не представят, то помещики лишались поместий и платили истцовы иски, а люди всех других чинов жестоко казнились кнутом и тоже платили убытки (XXI. 79).

IV. Повторение преступлений. Под повторением преступлений разумеют новое совершение одним и тем же лицом преступления, за которое оно уже раз судилось и понесло наказание. Если преступник совершает один раз кражу, другой раз убийство, в третий раз разбой и т.п., это будет не повторение преступлений, а их стечение. Под стечением преступлений разумеют совершение одним и тем же лицом одновременно или разновременно нескольких однородных или разнородных преступлений. К повторению преступлений законодательства не относятся равнодушно. От повторения преступления заключают к испорченности и неисправимости преступника; он был уже наказан и, несмотря на то, продолжает совершать те же самые преступления. В древнее время повторение вело в более крупных преступлениях к крайнему усилению наказания. Оно обыкновенно усиливается и в наше время, но далеко не в той степени.

Наши памятники московского времени смотрят на повторение, как на обстоятельство, указывающее на чрезвычайную испорченность преступника, и потому, при повторении преступлений, сильно увеличивают наказание. Эта точка зрения свойственна как Судебникам, так и Уложению, но в Судебниках возрастание наказаний идет быстрее, чем в Уложении. По первому и второму Судебнику первая кража ведет за собой наказание кнутом, а вторая — смертную казнь. Русская Правда не знает повторений, но оно известно греко-римским сборникам. Может быть, статьи Судебников возникли и не без влияния византийского права, хотя в Судебниках мера наказаний возрастает в сильнейшей пропорции, чем в Градских законах. По Уложению, быстрота возрастания наказания несколько уменьшена. До смертной казни Уложение доходит только при совершении третьей кражи. Первая кража ведет за собой кнут, тюремное заключение на два года и отрезание левого уха; вторая наказывается также кнутом, тюремным заключением на 4 года и отрезанием правого уха; за третью кражу казнили смертью. Разбой, как и более тяжкое преступление, при первом повторении ведет уже к смертной казни; за первый же разбой назначался кнут, трехгодичное тюремное заключение и отрезание правого уха.

Пример совершенно правильного отношения к повторению дает ст. 9 гл. III: "А будет кто Ц. величества во дворе украдет что ни буди в первые, и того бить кнутом. А будет того же татя с краденым поймают в другие, бить кнутом же да вкинуть на полгода в тюрьму. А будет тот же тать пойман... в третье, и ему за то отсечь руки". Здесь предусмотрены случаи не стечения, но повторения в точном смысле этого понятия, как и статьи Судебников. То же и в ст. 8 гл. VII о бегстве со службы. Но две статьи о краже и разбое гл. XXI могут возбудить некоторое недоразумение, нуждающееся в разъяснении.

Статья 9 гл. XXI Уложения говорит, что татя за первую кражу надо бить кнутом, отрезать левое ухо и посадить в тюрьму на два года.

Статья 10 начинается так: "А будет того же татя изымают на другой татьбе" и т.д. Здесь речь идет о повторении в точном смысле слова. Во второй татьбе пойман вор, который судился уже и был наказан. Он наказывается по этой статье за вторую кражу.

Статья 12, говорящая о третьей краже, так формулирована, что может подать повод к смещению повторения со стечением: "А приведут татя, а доведут на него татьбы три или четыре или больши, и того татя казнити смертию". В трех и более кражах может быть обвинен человек, который под судом еще не был. Это будет стечение, которое здесь не строго различено от повторения. Отправляясь же от порядка последовательности статей (9, 10 и 12), надо думать, что редакторы Уложения имели в виду именно повторение, но в ст. 12-й к повторению прибавили и стечение, а потому говорят не о трех только кражах, а о четырех, пяти и т.д.

Статьи 16 и 17-я говорят о повторении разбоя: ст. 16-я о первом, 17-я о втором. Но последняя к повторению присоединяет и стечение нескольких разбоев. По ст. 17-й виновный за второй разбой наказывается смертью. Этому же наказанию подлежал бы он, если бы к повторению присоединилось и стечение; как и вор по ст. 12-й подлежит смертной казни за третье повторение и за стечение, если бы оно имело место.

О повторении речь идет еще в гл. XXV, где говорится о корчемстве и запрещенной продаже табака. В первом случае встречаем совершенно правильное понятие повторения: о стечении здесь нет речи (XXV. 12). За первое корчемство полагается штраф в 5 р., за второе — в 10, за третье — в 20 р. Продажа табака преследовалась гораздо строже. Здесь речь идет "о наказании без пощады под смертной казнию", о битье кнутом на козле, о торговой казни, о рванье ноздрей и резании носов, но последовательность не очень ясна (11 — 16).

II. Наказание

Мы видели, что воззрения древнего времени на преступление существенно отличаются от современных; то же самое наблюдаем и по отношению к наказанию. В настоящее время наказывает государство, и наказание имеет публичный характер; государство принимает преступления на свой счет и само действует против преступников. Всякое наказание состоит в причинении какой-нибудь неприятности преступнику, какого-нибудь страдания. Страдание может быть разное: лишение свободы, телесное наказание и т.п.; но, во всяком случае, виновный страдает теперь по воле государства. Это стоит в связи с тем, что в настоящее время государство всемогуще. В древнее время наблюдаем иной порядок вещей. Первоначально наказание имеет исключительно частный характер; наказывает не государство, а частное лицо, сам потерпевший или его родственники. На этой первой степени своего развития наказание является в форме мести; месть, по времени, первый вид наказания. За местью следует выкуп, в смысле денежного вознаграждения пострадавшему или его родственникам; это тоже частная форма наказания. Только с течением времени, по мере того, как государство крепнет и начинает принимать преступления на свой счет, оно само начинает облагать их наказаниями, и наказания приобретают публичный характер. Но первоначально и публичные наказания имели форму частных: государство брало тоже выкуп. Наказания, как и преступления, не созданы государством — они древнее государства.

Перейдем к подробностям и, прежде всего, остановимся на мести. Что такое месть? Месть есть право пострадавшего или его родственников воздать виновному или его родственникам столько, сколько, под влиянием раздраженного чувства, он находил нужным. Таким образом, месть представляется наказанием чисто субъективным: пострадавший воздает в меру своего разгневанного чувства. Все дело зависит от темперамента пострадавшего, один может быть разгневан ничтожным преступлением гораздо больше, чем другой важным. Месть есть наказание крайне неравномерное или безмерное, так как мера его лежит только в субъективном чувстве пострадавшего. Институт мести чрезвычайно распространен; мы встречаемся с ним у всех народов древнего времени.

Что значит мстить? Мстить — значит нападать на противника, наносить ему удары и убивать. Так по германскому взгляду и по древнему русскому. Когда Ян Вышатич убедился в вине волхвов, он сказал белозерцам: "Мстите своих". "Они же, — говорит летописец, — биша их и взвесиша на дуб". Здесь мы встречаемся с чрезвычайно жестоким видом мести: виновных сперва подвергают всяким истязаниям, а потом вешают.

Месть вызывалась не только убийством, но и всякими другими преступлениями. Любопытный пример представляет история Исава и Иакова, сыновей Исаака. Исав, как старший сын, имел право на первенство. Ревекка, более любившая младшего сына Иакова, устроила так, что старшинство досталось этому младшему, что возбудило негодование со стороны старшего сына, Исава, который возгорелся чувством мести к брату. По этому поводу Ревекка говорит Иакову: "Зачем я должна потерять вас обоих в один день!" — и советует ему уйти. Ясно, что Исав мог убить брата своего Иакова за то, что тот обманом получил от отца благословение, которое принадлежало Исаву как старейшему. В Черногории мстят жениху за отказ от вступления в брак. По Русской Правде можно было мстить за убийство, за нанесение ран (I ред. 4, 5 и 6), побоев (I ред. 7; III ред. 27, 28), за кражу (II ред. 3).

Месть может иметь место как по отношению к чужим людям, так и в пределах собственной семьи. У русских славян месть, кажется, была очень употребительна. На это предположение наводят слова начального летописца о древлянах: "убиваху друг друга". Примером мести между братьями может служить война между детьми князя Святослава Игоревича. Но не только брат брату, жена может мстить мужу и сын отцу. Пример мести мужу и отцу дает семейство Владимира, крестившего Русь. Рогнеда при жизни своего отца не хотела выйти замуж за Владимира, не желая "разути рабынича". Позднее Владимир завоевал Полоцкое княжение, убил отца Рогнеды, а ее взял себе в жены. Таким образом состоялся брак Владимира с Рогнедой. Однажды ночью Рогнеда сделала покушение убить Владимира, но он вовремя проснулся и убийство не состоялось. Летописец так объясняет словами Рогнеды ее попытку убить мужа: "Сжалилась бях, зане отца моего убил и землю его полонил". Значит, Рогнеда желала убить Владимира из мести за отца. Владимир решил казнить Рогнеду и назначил для совершения казни следующее утро. Но когда он пришел в комнату, где была Рогнеда, его встретил малолетний сын его от Рогнеды, Изяслав, с обнаженным мечом в руке и сказал отцу: "Отче, егда один мнишися ходя?"(т.е. не думаешь ли ты, что ты один и что не будет мстителя за смерть моей матери?). Конечно, Изяслава научили, но это ничего не изменяет в существе дела. Его учили тому, что действительно было возможно по понятиям того времени. Месть могла иметь место даже в пределах семьи между самыми близкими родственниками. Если бы и весь рассказ был вымышлен, он все-таки не теряет своей доказательной силы. Вымыслы отражают понятия своего времени.

У евреев месть имела религиозный характер: Иегова мстил за преступления родителей на детях 3-го и 4-го поколения. У германцев месть стоит в связи с родовыми понятиями: это есть обязанность, налагаемая родовой связью.

Из германских источников видно, что наследники убитого не могли вступать в его права до тех пор, пока не отомстили за него. Считалось неприличным занять дома место убитого, пока не была отомщена его смерть; мало того, считалось неприличным показываться в обществе до тех пор, пока убитый не был отомщен. В сагах рассказывается такой случай: когда брат медлил мстить за смерть брата, то мать дала ему пощечину; но когда он и после этого медлил, она подала ему за обедом камень вместо хлеба.

Месть у арабов выходит из всяких границ умеренности и справедливости. Мститель приобретает великую славу и восхваляется в песнях. Мстят по прошествии многих лет, и не всегда самому виновному, а нередко его невинному родственнику и даже лучшему человеку племени. Месть идет из рода в род и оканчивается нередко лишь с истреблением всех противников.

Только с течением времени, когда человечество начинает убеждаться, что такой порядок вещей невозможен, что никакое благоустроенное общество не может существовать при неограниченном господстве права мести, появляются ограничения мести.

Моисею приписывается установление убежищ, куда могли скрываться неумышленные убийцы, которым угрожала месть. В Палестине таких убежищ сперва было 3, потом 6. Скрывшийся в убежище не подлежал мести, а выдавался на суд общины, кроме предумышленных убийц, которые выдавались обиженному. У германцев встречаемся с ограничением мести известным сроком; можно было мстить только в течение года со днем. По прошествии этого срока обиженный не имел права мстить. При установлении этого ограничения, конечно, предполагалось, что по истечении этого срока взволнованное чувство обиженного могло успокоиться. Германскому праву известно также учреждение убежищ. Убежищами служили: церкви, монастыри, целые города и даже частные дома.

Право убежищ в Зап. Европе стоит в связи с законодательством первых христианских императоров. Константин В. объявил все церкви местом убежища. Феодосии II распространил это право и на все здания, принадлежащие церквям. Еще далее пошли папы; они признали все монастыри местами убежищ. Единовременно с этим встречаем и светские места убежищ. В силу жалованных королевских грамот местами убежищ признаются целые города (Лозанна, Тюбинген) и даже частные дома (господские). Такое широкое распространение права убежища повело к злоупотреблениям. Места убежищ стали служить сборищем разбойников, убийц и всяких преступников. Это вызвало ряд ограничений. Злонамеренные убийцы, разбойники и поджигатели были лишены права пользоваться местами убежища.

Скрывшийся в убежище должен был или примириться с обиженным, или предстать на суд. Время нахождения в убежище сначала не было определено, что было очень неудобно для частных домов; эти неудобства вызвали необходимость установить срок пользования убежищем, который был определен в 6 недель и 3 дня. Состоялось примирение или нет, обидчик, по истечении установленного срока, должен был оставить убежище. Вместе с этим для обиженного снова открывалась возможность мести. Германское право определяло, на каком расстоянии от оставленного убежища обиженный мог напасть на обидчика. Но обидчик, конечно, мог спрятаться в новом убежище. Хозяину оставляемого убежища предоставлялось проводить на некоторое расстояние обидчика и охранять его в это время. Обидчик выдавался обиженному, если не успевал примириться с ним или получить судебное оправдание и во время нахождения во втором убежище (Frauenstadt, Blutrache und Todtschlagsiihne).

В наших памятниках встречается указание, что мстить можно было только немедленно после нанесенной обиды. Статья 1-я I ред. Рус. Пр. говорит, что выкуп за удар берется в том случае, если потерпевший "не постигнет" обидчика. Заключаем: если настигнет, можно мстить; если же обидчик сумеет скрыться, месть заменяется выкупом. Статья 28-я III ред. говорит: если кто не стерпит обиды, причиненной ударом, и ответит ударом меча, вины в том нет. Заключаем: если обиженный перенесет оскорбление действием в момент его нанесения, то после нельзя уже отомстить за него ударом меча.

Некоторые исследователи думают, что 1-я статья Русской Правды ограничивает месть. Она читается так: "Аже убьет муж мужа, то мстити брату брата, или сынови отца, либо отцу сына, либо брату чаду, либо сестрину сынови, аще не будет кто мстя, то 40 гривен за голову". Эту статью толкуют в том смысле, что она будто бы перечисляет случаи убийств, в которых допущено было отомщение. Если принять это мнение, то выйдет, что можно было мстить только за отца, сына, брата и дядю, а за остальных родственников нельзя, т.е. нельзя было мстить ни за деда, ни за женщин вообще: мать, сестру, тетку и проч. Такое толкование трудно принять. Под 1070 г. находим в летописи известие о мести за матерей и сестер. Это известие относится ко времени сыновей Ярослава, приведенная же статья старее их. В ней надо видеть примерное перечисление мстителей, а не ограничение случаев мести.

Так как месть есть право, то она осуществлялась гласно, никто не старался скрыть того, что он мстит. На это есть и прямые указания в памятниках западноевропейского права. В законах салических франков есть статья, из которой видно, что головы лиц, убитых в отмщение, отрубались и выставлялись на шесте. Мстители сами выставляли свой поступок напоказ и как бы хвалились им. Салические законы угрожают наказанием тому, кто снимал такую голову с шеста и прятал ее. Действительно, при скрытии головы убийство принимало иной характер; можно было думать, что оно совершено не из мести, а по какому-нибудь преступному побуждению, вследствие чего голова убитого и была скрыта.

Возникнув ранее всяких судов, месть существует значительное время и после того, как появились суды. Прежде чем месть окончательно вышла из употребления, суды признавали ее; при этом надо различать месть досудебную и послесудебную. Первая состоит в том, что мстители, по совершении акта мести, сами являлись в суд и требовали, чтобы совершенный ими акт правосудия был признан судом. По германскому праву мститель по совершении убийства даже должен был требовать суда, который признал бы его ненаказуемым за акт мщения. В противном случае он сам мог быть привлечен к ответу и должен был доказать, что убил по праву (Wilda, 162). Указания на случаи судебного рассмотрения действий мести находим и в наших источниках, а именно, в ст. 27 и 28-й Русской Правды, в которых говорится: "Аже кто кого ударил батогом, либо чашей, либо рогом, либо тылеснию, то 12 гривен; не терпя ли противу того ударит мечем, то вины ему в том ненуть". Из этих статей надо заключить, что обиженный, нанеся удар мечом, сам приходил в суд или вызывался противником и должен был доказать, что удар нанесен в отмщение. Судья, убедившись в этом, оправдывал его: "вины в том нетуть". Это — досудебная месть, она предшествует судебному разбирательству. Некоторые исследователи думают, что месть Русской Правды не предшествовала судоговорению, а следовала за ним. Из приведенной статьи видно, что месть предшествовала судоговорению. 7-я ст. I ред. также указывает на это: "Аще сего (обидчика) не постигнут, то платити ему", т.е. если обидчика не догонят, то брать с него деньги, а догонят, то ему можно отомстить немедленно. В доказательство противоположного взгляда указывают на наказание волхвов 1070 г., которое имело место только после того, как сборщик дани, Ян Вышатич, рассмотрел дело и, обратясь к народу, сказал: "Мстите своих". Это, действительно, случай после судебной мести, но из него нельзя делать заключения к Русской Правде. По Русской Правде месть есть исполнение, предшествующее приговору, а не следующее за ним. Это вторая стадия в истории мести. За ней следует третья. Она состоит в том, что обиженный жалуется суду, и суд, рассмотрев его дело, предоставляет ему право мстить. Это послесудебная месть. Она известна, например, вестготскому праву (Вильда, 167), могла, конечно, встречаться и у других народов, и у нас, как в только что приведенном случае с волхвами, но Русская Правда сохранила указания только на досудебную месть.

Некоторые из наших исследователей, именно те, которые видят сильное влияние на наше право нормандского элемента, думают, что месть не славянского происхождения, а заимствована у скандинавов. Погодин, напр., говорит: "Кровавая месть есть, по преимуществу, закон скандинавский". Это мнение трудно принять: такой институт нельзя заимствовать, человек носит месть в сердце своем.

Вторым наказанием, которое существовало долгое время одновременно с местью, был выкуп, т.е. плата за обиду.

Каким образом могли существовать одновременно два таких не соответствующих друг другу наказания, как месть и выкуп, из которых принцип первого есть пролитие крови за кровь, а принцип второго — плата за обиду деньгами? Выкупы мест хотя и существовали долгое время одновременно, но возникли не в одно и то же время: месть является древнейшим институтом, выкуп возникает позднее, некоторое время существует совместно с местью и, наконец, мало-помалу вытесняет ее совершенно. Первоначально выкуп появился в исключительных случаях. Обиженный по особым свойствам своего характера и по особенностям случая не находил иногда возможным мстить. Вильда приводит из древних германских памятников несколько таких исключительных случаев. Убийца, проникнутый сознанием, что он поступил нехорошо, является к отцу убитого и предлагает деньги за убийство его сына. Отец не желает взять денег, он говорит, что не хочет носить своего сына в кошельке. Тогда убийца кладет свою голову на колени отца и предлагает ему убить его. Отец не решается рубить повинную голову и дело оканчивается тем, что он отказывается от мести и получает в подарок деньги. Таким образом, хотя отец и имел право мстить за своего сына, но, ввиду полного раскаяния убийцы, отказывается от мести и получает деньги. — А, с другой стороны, обидчик не отдавался же покорно в руки мстителя, а силой отражал силу. Между ним и мстителем мог возгореться бой, исход которого мог быть и не в пользу мстителя. Осуществление мести, следовательно, было соединено с опасностью для мстителя, а потому могло повести к компромиссу, результатом которого могло быть примирение на условии подарка со стороны обидчика. В данном случае выкуп является оборотной стороной мести. Путем такого рода исключительных случаев и вошли в практику вместо мести — выкупы. Выкуп, как и месть, есть общее явление, присущее всем народам на известной ступени их развития. У южных славян и теперь еще встречаемся со случаями мести и замены ее выкупом; в Далмации существует даже особый порядок примирения мстителя с нанесшим ему обиду. Это делается таким образом. Виновный обращается к своим родственникам и приятелям и просит их, чтобы они примирили его с обиженным. Они идут к имеющему право мести и просят его простить обидчика. Это повторяется несколько раз. Сначала мститель отказывается от примирения, к нему обращаются вторично и так до трех раз; всякий раз предлагают подарки. Когда, наконец, обиженный согласится, то назначается день примирения. К дому мстителя приходят в этот день 12 женщин (каждая из них несет по младенцу) и говорят: "Мы принесли 12 крестных детей и деньги, которые ты желаешь получить в знак прощения". Мститель отвечает: "принимаю", выходит на улицу и целует одного из детей. То же делают и его родственники. Затем в доме виновного устраивается обед для мстителя и его родственников. Сам виновный не присутствует на пиршестве, но после обеда вползает в дом на коленях, неся на шее ружье, которым застрелил свою жертву, целует ноги и колена мстителя и просит прощения; обиженный снимает ружье и целует убийцу в знак примирения; вслед за тем родственники мстителя и он сам получают подарки. Описанный обряд примирения стоит в какой-то связи с обрядами заключения дружбы при посредстве кумовства; он называется "кумовством примирения". Этим, может быть, и надо объяснять присутствие крестных детей в обряде примирения.

Германское право также знает особый обряд испрошения прощения. Возникновение его приписывают влиянию католической церкви. В силу уставов франкских королей и постановлений церковных соборов убийца исключался из церковного общения, пока не испрашивал прощения. Обряд испрошения был таков. Преступник до начала службы приходил в церковь в особой одежде и с головой, посыпанной пеплом. Он простирался на пол и умолял всех приходящих в храм просить о нем. Местный судья был обязан склонять обиженного к примирению. Затем, по соглашению, назначался день, когда, после церковной службы, убийца и родственники убитого шли к могиле его, которая до отмщения должна была оставаться открытой; виновный должен был три раза просить прощения. Родственники убитого, в знак прощения, передавали ему отрезанную руку убитого, которая сохранялась у них в доме до отмщения, убийца бросал ее в могилу, а родственникам убитого давал деньги, затем происходило со стороны пострадавших обещание вечного мира. Могила убитого зарывалась Поцелуй примирения заключал весь обряд. Это происходило еще в конце XVI в. Плата денег есть выкуп от мести, это деньги крови, das Blutgeld.

В памятниках древнего русского права нет указаний на существование у нас особого обряда примирения. Но от московского времени к нам дошли мировые записи обиженных с преступниками, и эти мировые приносились в свое время в приказы для записи.

В 1640 г. в Белозерске крестьянин Омрос после обедни заспорил со священником Лукой; спор перешел в драку и Омрос убил Луку. На шум прибежал брат убитого, тоже священник, Никандр. Омрос бросился и его резать. Тем не менее, Никандр заключил с Омросом мировую, в которой написано: "И мне (Никандру) впред на Омросе с товарищи (их было двое) не искать, в головных деньгах и в похоронных государю челом не бить, кроме государевых пенных, а пени что государь укажет, а я с детьми то дело отдали Богу судить, в чем я с своими детьми и мировую запись дали Омросу с товарищи" (Соловьев. IX. 453). Здесь обиженный отказывается от права искать денежного удовлетворения за убийство. Это, конечно, не новость XVII в., а остаток того порядка вещей, когда обиженный отказывался от права мести и удовлетворялся деньгами. Можно думать, что так хорошо известный западным славянам и германцам обычай примирения с убийцами на условии денежного подарка был известен и нашим предкам.

В одном памятнике конца XVII в. находим указание на то, что у нас практиковалось и испрошение прощения. В списке с дела 1688 г. читаем: "С иску своем в бесчестьи и увечьи... ныне мы, не ходя в суд, поговоря промеж собой, сыскався в правдах, договорились на том, что приехав мне, Андреяну, в дом отца его, Кондратья, и выдаться ему, Павлу, головою... за его, Павлове, бесчестье, при третьих" (Сергиевский. Наказание в XVII в. С. 282). Договоренная здесь выдача головой есть собственно обряд испрошения прощения, который был очень употребителен в местнических делах. Надо, однако, думать, это тоже не новость, а остаток глубокой древности. Просили прощения не в одном бесчестье и увечье, а, прежде всего, в головничестве. Примирение у нас было формально запрещено только с ворами, схваченными с поличным. Со всеми другими обидчиками, значит, оно допускалось.

Первая статья Русской Правды говорит о мести и выкупе альтернативно и предоставляет обиженному выбор: "Аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривен за головоу". Выражение это нельзя понимать в том смысле, что выкуп берут, когда некому мстить. Если некому мстить, то и выкуп платить некому. Это выражение значит: выкуп платится в том случае, когда нет желающих мстить. Такое понимание подтверждается и статьей договора неизвестного смоленского князя с немцами, в которой читаем: "Оже имуть русина вольнаго у вольное жены в Ризе или на Готьском березе, оже оубьют, и тот оубить; пакы же не оубьют, платити ему 10 гривен серебра" (Русско-Ливонские Акты. Прибавление). Этот договор, современный Русской Правде, дает объяснение не совершенно ясной статье последнего памятника: плату берут, если не убивают виновника преступления. Убить или взять плату и у нас было делом доброй воли обиженного. И у нас, конечно, были раскаивающиеся обидчики, которые просили прощения и предлагали подарки; были и обиженные, которые прощали, отказывались от мести и принимали деньги крови.

С течением времени, по мере смягчения нравов, случаи замены мести выкупом делаются чаще и чаще. Таким образом, прежде чем законодатель мог подумать об отмене мести, выкуп имел уже весьма широкое применение. В Русской Правде есть статья, в которой некоторые исследователи видят указание на официальную замену мести выкупом. 4-я статья III ред. говорит, что после смерти Ярослава сыновья его соединились и отложили "убиение за голову, но кунами ся выкупати". Смысл этой статьи не так бесспорен, как обыкновенно думают. Из летописи мы знаем, что выкуп был известен и раньше сыновей Ярослава. Еще при Владимире Святом брались за преступления виры в пользу князя. Летописец называет обычай этот "устроением дедним и отчим". Княжеские виры, следовательно, были известны еще до Владимира. Обычай же частного выкупа, заменявшего месть, конечно, еще древнее. Все нововведение сыновей Ярослава может состоять только в том, что они окончательно воспретили месть, с которой давно уже конкурировал выкуп. Но и это сомнительно. Под "убиением за голову" можно понимать и не месть, а смертную казнь, введенную под влиянием византийского законодательства. Первый опыт введения такой казни относится к княжению Владимира Святого. Он сделал это по совету епископов. "И умножишася разбоеве, — говорит летописец, — реша епископы Владимиру: се умножишася разбойницы, почто не казниши их? Он же рече: боюся греха. Они же реша ему: ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милованье; достоит ти казнити разбойники". Владимир на основании этого совета ввел казнь. Нововведение это удержалось, однако не долго. Непосредственно за приведенными словами летописец говорит о возвращении Владимира к устроению дедню и отню, т.е. к вирам. Такое же нововведение могло быть сделано и позднее, при Ярославе; сыновья Ярослава могли найти его неудобным и отменить. С этой точки зрения статья получает совершенно удовлетворительный смысл. Она сообщает сведения о порядке княжеского суда:

"По Ярославе же паки совокупившеся сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их, Коснячько, Перенег, Никифор, и отложиша оубиение за голову, но кунами ея выкупати; а ино все якоже Ярослав судил, такоже и сынове его оуставиша".

Смысл статьи следующий: сыновья Ярослава судят так же, как судил их отец, за одним исключением, состоящим в том, что они отложили убиение за голову (т.е. казнь) и стали присуждать выкуп.

При этом понимании конец статьи совершенно соответствует ее началу: все ее содержание относится к судебной деятельности сыновей Ярослава и определяет ее сравнительно с судебной деятельностью умершего Ярослава. Из слов текста: "а ино все, якоже Ярослав судил, такоже и сынове его уставный" следует, что в первой части предложения речь идет также о практике суда Ярослава: "убиение за голову" в смысле казни по суду и есть практика этого суда, а не частная месть. Эту практику князья решили заменить выкупом.

Мы не знаем, в каком году последовала отмена "убиения за голову". Судя по словам статьи "по Ярославе паки совокупившеся сынове его", надо думать, что съезд князей состоялся вскоре по смерти их отца, когда она была еще у всех в памяти. Ярослав умер в 1054 г. Мы не сделаем ошибки, если скажем, что отмена "убиения за голову" произошла никак не позднее первых 10 лет после Ярослава, т.е. не позднее 1064 г. А в 1070 г. Ян Вышатич, муж князя Святослава, участвовавшего в отмене "убиения", выдал ярославских волхвов на месть белозерцам: те их повесили. Слова Яна: "мстите своих" показывают, что частная месть еще существует и не только в сознании белозерцев, но и в его собственном. Если муж Святослава взывает к частной мести, трудно думать, что князь Святослав отменил ее.

Отмена сыновьями Ярослава мести в середине XI в. представляется нам сомнительной еще и потому, что в Зап. Европе месть, как право, существовала в XV и даже в XVI в.

С установлением выкупа преступление погашается как долговое обязательство — уплатой долга. Сравнивая этот способ наказания с местью, надо придти к заключению, что распространение выкупа свидетельствует о значительном смягчении нравов. Неудобство же выкупа состоит в том, что богатому легче уплатить штраф, чем бедному, а, следовательно, наказания поражают виновных неравномерно. Еще вывод: общество, в котором возник и сделался общим правилом обычай выкупа, должно было состоять из людей имущих.

Кому же идет выкуп? Здесь нужно различать время. Первоначально выкуп явился как замена мести, а потому весь шел в пользу мстителя: кто имел право мстить, тот и получал выкуп. Позднее, вместе с усилением государственной власти, и наказание за преступление принимает публичный характер; представители власти должны быть также примирены с преступником. Таким образом, с течением времени стали получать выкуп князь и его органы.

Какое наименование носил у нас в древнее время выкуп? Что касается Кратких списков Русской Правды, то в древнейшем из них для выкупа особенного названия не было, говорилось просто: "столько-то гривен за голову" или "столько-то гривен за обиду". В списках второй редакции встречаем: виру и продажу, а в Пространных: виру, головничество, продажу и урок.

Та плата, которая шла в пользу князя, называлась вирой*. В 29-й ст. III ред. читаем: "Если утнет руку и отпадет рука или усохнет, или нога, или око, то полувиръе, 20 гривен, а тому (пострадавшему) за век (увечье) 10 гривен". Из этой статьи ясно, что полувирье, 20 гривен, шло не самому пострадавшему, а князю. Отсюда заключаем, что и полная вира идет князю. Кроме князя получал плату и пострадавший. В преступлениях убийства плата пострадавшему носит наименование "половничества", в более мелких преступлениях она просто называется платой "самому".

______________________

* Слово "вира" может быть не славянское, а германское. У немцев есть термин — werigelt, weregelt, vere, что значит "цена убитого", от gelt — деньги и wer — человек. Князья-варяги могли ввести в употребление привычный им термин.

______________________

Кроме виры и полувирья в пользу князя шли еще продажи. Так назывались штрафы, которые взимались за все другие преступления, кроме убийства, отсечения ноги или руки, выбитие глаза и пр. Что продажа идет князю, это прямо говорится в Русской Правде: "а князю продажа" (III ред. 46).

Частные лица, пострадавшие от преступлений против собственности, получали вознаграждение, которое в Правде носит наименование урока (III ред. 109 и 116). Под уроком разумеется плата цены вещи в тех случаях, когда украденная вещь не могла быть возвращена лицом (лице), и убытков, причиненных кражей (протор, III ред. 47) или повреждением имущества (III ред. 105). Если кража была совершена рабом, то цена вещи уплачивалась вдвое (III ред. 57); во всех остальных случаях взыскивалась простая цена.

Первая редакция Краткой Правды говорит только о частном вознаграждении: о плате за голову и плате за обиду; виры и продажи в ней не упоминаются. Не может подлежать никакому сомнению, что денежная плата возникла как выкуп мести и что она предшествует денежной плате в пользу князя. Виры и продажи образовались позднее головничества и платы за обиду и по их подобию. Когда же они возникли? Наши памятники говорят, что виры взимались уже при Владимире, но и при нем это не была новость, а устроение дедов и отцов. Итак, плата в пользу власти возникла у нас давно, она многим старее Владимира. Почему же она неизвестна первой редакции Правды? Допустить, что эта Правда была составлена в то время, когда платежи в пользу князя еще не существовали, очень трудно, ибо это было задолго до Владимира. Можно думать, что составителя древнейшей Правды более занимали штрафы в пользу частных лиц, чем штрафы в пользу князя, а потому он и не говорит о них. Наоборот, составителя позднейших списков иногда более занимают княжеские виры, чем головщина, а потому, определяя виру, он умалчивает о головщине.

В период Правды каждое преступление вело к штрафу в пользу власти и к вознаграждению пострадавшего. Но далеко не все статьи Правды говорят об обоих видах платежей. Несмотря на это, платеж под обоими видами едва ли может подлежать сомнению. В Московских памятниках, как увидим, он составляет общее правило.

Можно думать, что платеж в пользу князя, образовавшийся по подобию частного платежа, вначале совпадал с ним и по размерам своим. Эта старина удержалась и в некоторых памятниках московского времени. Но общим правилом она была уже в эпоху Русской Правды*. Правда далеко не содержит в себе всего права своего времени. На основании ее молчания о чем-либо нельзя делать никаких заключений.

______________________

* Частное вознаграждение, по некоторым статьям Правды, не стояло в постоянном отношении к выкупу, платимому князю. При отсечении руки и ноги оно равняется половине княжеской платы, при повреждении пальца и нанесении ран — трети (III ред. 30, 34); при выбитии зуба — Чи (III ред. 93). Размер головничества в ст. 4 Троицк, сп., которая говорит о головничестве, не указан. Но выражение "головничество" можно сблизить с выражением "за голову". В ст. 2-й I ред. говорится: "Аще не будет кто мстя, то 40 гривен за голову". Плата за голову, надо думать, и есть головничество. Таким образом, головничество равняется вире. О плате за голову говорят и некоторые другие памятники, напр., договор Новгорода с немцами 1189 г. и Мстиславов Смоленский договор. И в том и другом под платой за голову надо понимать частное вознаграждение, головничество. В договоре Новгорода только одна статья о побоях, нанесенных женам и девицам, говорит о плате пострадавшей и о плате князю. Каждая из этих плат определена в 40 гр. старых кун. Все остальные статьи упоминают только об одной плате в пользу пострадавшего. Но если князь получал за побои, то в молчании договоров о плате князю в других преступлениях можно видеть только неполноту редакции.
Сличение древнейшего списка Русской Правды с позднейшими наводит на мысль, что "продажа" позднейших списков в древнейшее время имела значение частного вознаграждения. Статья 6-я I ред. о том, кому нанесены побои и раны, говорит: "Оже ли себе не может мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривне, и летцю мзда". Три гривны заменяют здесь месть и составляют частное вознаграждение "за обиду". Соответствующая этой статье 31-я ст. III ред. не говорит о мести, а три гривны называет продажей, т.е. штрафом в пользу князя. Везде, где I ред. говорит о плате за обиду, можно видеть частное вознаграждение. Этот характер платы за обиду удерживается и в некоторых статьях позднейших списков (III ред. 57); но в других плата за обиду называется "продажею" (III ред. 25), т.е. штрафом князю. Развитие княжеских продаж идет в период Русской Правды на счет сокращения частного вознаграждения. Но большого единообразия практики наше древнее право не представляет. Договор Новгорода с немцами конца XII в. говорит как о частном вознаграждении о таких платах, которым Русская Правда присваивает наименование продажи. В Пространных списках Русской Правды плата в 12 гривен нередко называется продажей, а в договоре с немцами она платится "за сором", т.е. пострадавшему. Штрафы и их размеры определялись княжеским судом, причем, конечно, значительную роль играло усмотрение судьи.

______________________

Обязанность платить выкуп лежала на виновном. Кто вызвал месть, тот, естественно, и должен был погасить ее, удовлетворив обиженного. Так — обыкновенно. Но встречаемся с указаниями на участие в платеже выкупа и некоторых других лиц. В германских памятниках есть указание на то, что родственники должны были помогать. Русская Правда говорит об участии членов верви в плате виры. Это участие двух родов. Во-первых, вервь имеет значение как бы страхового общества для лиц, совершивших преступление не предумышленно. С этой целью члены верви могли вкладываться "в дикую виру", т.е. в чужую (делать складчину). Если кто-либо из вкладчиков совершал преступление на пиру или в сваде, остальные помогали ему заплатить штраф из этой складочной суммы. С этой точки зрения члены верви являются добровольным страховым обществом, вступить в которое никто не принуждается, только кто желает, тот и вступает, члены-вкладчики помогают только участвующим, а не принявшие участие должны платить сами (ст. 6 — 11 по III ред.). Во-вторых, община платила еще в том случае, когда виновный в убийстве на разбое не был отыскан. Это обязанность, падающая на всех членов верви (III ред. 5).

В Русской Правде есть статья, которая в одном случае освобождает и вервь от уплаты виры. Эта статья формулирована так: "А по костех и по мертвеци не платить верви (в Кар. "виры"), аже имене не ведают, не знают его". (III ред. 20). Статья не совсем ясная. По общему правилу вервь платит, если преступник есть, но не выдан. Здесь же о преступнике речи нет; освобождение от платежа условливается неизвестностью убитого. Можно подумать, если убит чужой, никому не известный человек, за которого нет мстителя, то штраф не взыскивается, если бы даже преступник был и налицо. Так и понял эту статью Каченовский. Он предлагал читать "о гостях" вместо "по костех": смысл получался такой: иностранца всякий может убить безнаказанно. И в данном случае позднейшие уставные грамоты уясняют нам смысл неясной статьи. Она и в них встречается, но в более ясной редакции. В уставной грамоте Устюжне Железнопольской, данной царем Иваном и переписанной на имя Михаила Федоровича, читаем: "А сыщут у них на посаде убитаго мертваго человека или водою припловет, а не познает его никто, и исца ему и душегубца нет, и крестьяном (верви) в том виры нет и продажи нет" (А. Э. Ш. № 37). И по Русской Правде, конечно, вервь не платила, если не было душегубца и смерть последовала не от вины человека.

Этот порядок денежных пеней держится у нас чрезвычайно долго. Мы встречаемся с ним в уставных грамотах XIV, XV, XVI вв. и даже XVII.

В Уставной Двинской грамоте 1398 г. читаем: "А не найдут душегубца, и они дадут наместником 10 руб.; а за кровавую рану 30 бел, а за синюю 15 бел, а вина противу того". Тут другая терминология и другой счет денег, а суть дела совершенно та же, что и в Русской Правде: наместник занимает место князя и получает его виру за убийство и продажу, за другие преступления, а, кроме того, и пострадавший получает выкуп, который здесь назван виной. Плата пострадавшему уравнена здесь с платой наместнику, по Русской же Правде, взаимное отношение этих плат колебалось; только о вире можно было сказать, что она равнялась головничеству. В Уставной Важской грамоте от 1552 г.: "И те излюбленные головы того душегубца, судят и обыскивают да истцом и с душегубцева живота иск платят". Таким образом, и в XVI в. дело о душегубстве имеет характер гражданского иска, оцененного в известную сумму.

Правило Русской Правды, по которому на общине лежит обязанность поймать и выдать судьям преступника (II ред. 2, III ред. 5), также продолжает жить в XVI в. В Уставной грамоте дворцовым крестьянам 1554 г. читаем: "А не доищутся душегубца, и они дадут наместником и третчиком и тиуном московским виры за голову 4 рубля". В Уставной грамоте Соловецкого монастыря 1564 г. своим крестьянам эта "вера" названа древним термином — головщиной и сказано, что она разрубается по головам, т.е. раскладывается на всех.

Даже термины Русской Правды доживают до XVI в. Но появляются и новые, а значение старых несколько меняется. Двинская грамота знает виру в смысле платежа властям, а частное вознаграждение называет виной; но в другом месте того же памятника вина означает и штраф властям. Вина, следовательно, имеет широкое значение денежного взыскания вообще. Важская грамота вместо "виры" говорит "продажа".

Наказания Псковской судной грамоты в значительной еще степени сохраняют тот же характер. Плата князю носит наименование продажи. Продажа взыскивается за кражу вещей из-под замка, за кражу скота, сена, за разбой, грабеж и убийство. Кроме князя виновный должен был еще удовлетворить и пострадавшего: за бой он платил ему 1 р., за вырывание бороды 2 р., за кражу скота по особой оценке (10, 117, 112), как и по Русской Правде.

В Судебнике 1497 г. существуют частное вознаграждение и штраф в пользу властей; но частное вознаграждение идет впереди штрафа властям. Ведомо лихой человек, виновный в краже, разбое или душегубстве, — казнится смертью, а "истцово" доправляется из его "статка", судьям же идет только то, что сверх того останется (8). А в конце статьи сказано: "А не будет у него статка, чем истцово заплатите, и лихого истцу в его гибели не выдать, а казнить смертью". Из этого надо заключить, что до Судебника 1497 г. такие лихие тоже выдавались истцам, как по статье 10 того же Судебника им выдаются несостоятельные воры, виновные в первой краже, — а не казнились смертью. Вознаграждение пострадавшего, как замена мести, доживает у нас до конца XV в. и существует рядом с публичными наказаниями.

С принятием христианства начинает проникать к нам иноземное право, а вместе с ним и новая система наказаний, а именно: смертная казнь, телесные наказания, болезненные и членовредительные, урезание носа, отсечение рук и т.п. Эта система наказаний принесена из Византии. Первоначально народно-русская система оказывается более сильной, и даже в церковных уставах и в применении к преступлениям, которые внесены греко-римскими постановлениями, встречаемся с выкупом. Преступления взяты из греко-римских сборников, а наказания русские, выкуп. Но мало-помалу новая система пролагает себе путь к полному торжеству.

Первое указание на переход новых наказаний в нашу практику относится к княжению Владимира Св. Мы выше уже имели случай привести его. В вопросе епископов Владимиру: "Се умножишася разбойницы, почто не казниши их?" можно видеть указание на то, что в то время не было публичных наказаний (в византийском смысле), а господствовали месть и выкуп. "Он же, т.е. Владимир, рече: боюся греха" — князь не сознает еще за собой права казнить. На это епископы отвечали ему: "Ты поставлен еси от Бога на казнь злым". Таким образом, вносится новый взгляд на князя как на представителя власти, имеющей божественное происхождение, и обязанного казнить: "Достоин ти казнити разбойников. Владимир же отверг виры и начал казнить разбойников". Итак, Владимир отверг виры и начал казнить разбойников. Эти слова совершенно ясны, но затем в летописи следует продолжение, которое не совсем понятно: "И реша епископы и старцы Владимиру; рать многа, оже вира, то на оружьи и на коней буди", т.е. у нас часто бывают войны, если брать виры, то они пойдут на оружие и на коней. "И рече Владимир: такс буди. И живяше Владимир по устроению отню и дедню".

Спрашивается, как согласить этот конец с началом: прежде говорится, что Владимир отверг виры и начал казнить разбойников, а затем, что Владимир начал взимать виры, подобно тому, как брали его отец и дед? Попытку разъяснения этого места делает Тобин. Он думает, что здесь нужно предположить пропуск, что епископы и старцы имели два совещания с Владимиром. Сперва они сказали ему, что он, как князь, должен казнить разбойников и отменить виры. Князь последовал этому совету; но затем оказалось, что без вир трудно обойтись, так как виры были значительным источником дохода. Вот почему пришлось устроить второе совещание, на котором епископы согласились, что виры брать нужно, потому что войн много; это мнение было принято и князем, и Русь снова возвратилась к устроению отню и дедню. Это объяснение нужно принять.

Мы указывали уже на то, что в ст. 23-й I ред. и 4 и 88-й III ред. можно видеть новый след введения к нам смертной казни Ярославом Владимировичем и отмены этого нововведения его сыновьями. В ст. 88 читаем: "Ярослав оуставил оубити и (т.е. раба, ударившего свободного мужа), но сынове его, по отци, оуставиша на куны: любо бити и развязавше, любо ли взяти гривна кун за сором". Здесь речь идет об уставах Ярослава и сыновей его. Установить месть рабу, как некоторые думают, Ярослав, любитель книжного просвещения и человек, проникнутый христианскими идеями, не мог; да в этом и надобности не было, ибо месть обидчику существовала и до него. Месть — порождение обычая, а не узаконение. Предписать месть нельзя, ее надо носить в сердце. У кого нет мести в сердце, тот и по предписанию не осуществит ее. Ярослав мог узаконить смертную казнь рабу по приговору суда: это будет смягчение права мести обидчику. Сыновья Ярослава пошли дальше и ввели телесное наказание раба, вместо казни, и тоже, конечно, по приговору суда. Но они едва ли были в этом новаторами. Церковный устав Ярослава, объявляя преступными многие деяния, направленные против половой нравственности, назначает за них двоякие наказания; денежные пени в пользу духовной власти и телесные, о которых выражается так: "а князь казнит". Подлинность дошедших до нас церковных уставов сомнительна: но что первые христианские князья давали церкви уставы, в этом сомневаться нельзя; нельзя сомневаться и в том, что с принятием христианства сделались известны и новые преступления: против церкви, половой нравственности и пр., а также и в том, что за эти преступления назначались телесные наказания, как в Эклоге и Прохироне. Итак, византийская система наказаний начинает проникать в нашу практику еще при первых христианских князьях, но не вытесняет народную. Наоборот, даже духовенство находит для себя выгодным брать денежные пени, а потому и применяет их к новым преступлениям. Это совершенно понятно; при скудости доходов первоначальной церкви пени за преступления могли служить ей важным подспорьем.

В Русской Правде находим и другой след влияния греко-римской системы. Оно обнаруживается в статьях, в которых говорится о потоке и разграблении. По Русской Правде потоку и разграблению подлежат те лица, которые наиболее опасны для общественного спокойствия, именно разбойники, поджигатели, коневые тати. В ст. 10-й III ред. говорится: "Будет ли стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платят, но выдадят и всего с женою и с детьми на поток и разграбление". Итак, люди не платят за убийство, совершенное в разбое, и сам преступник не платит, а выдается с женой и детьми на поток и разграбление.

В чем же состоит наказание потока и разграбления? На основании текста Правды это наказание является малопонятным. Для разъяснения его нужно обратиться к памятникам византийского законодательства. Из сличения славянских переводов византийских сборников светского законодательства с оригиналом оказывается, что там, где в оригинале говорится о конфискации и ссылке, для чего употреблялось выражение publicatis bonis relegantor, в русском переводе стоит: "разграблены бывше, да изженутся".

Понятие конфискации переводчики передали словом "разграбление". Это же выражение встречаем и в Русской Правде, где под потоком и разграблением также нужно понимать конфискацию имущества преступника и ссылку его в заточение.

Итак, поток и разграбление есть новый вид наказания, возникший под влиянием Византии. Это не вира, а лишение всего имущества и свободы. Уплата виры освобождает преступника от преследования, а здесь все имущество конфискуется и сам он отдается князю для заточения (поток, поточити).

Эта терминология удерживается у нас и в памятниках XVI и XVII вв. В судной грамоте Устюжне-Железопольской, данной Михаилом Федоровичем по грамоте царя Ивана, читаем: "А кто взыщет пожоги или душегубства или разбои или татьбы..., ино ищее иск заплатити из ответчиковых животов, а что за тем останетбя животов, и то отписати на меня царя и вел. князя". Это конфискация всего имущества. А далее в том же памятнике читаем: "А которые люди учнут искати... боев и грабежов ябедничеством и доведут на них в том, и тех ябедников бити кнутом, а животов их не грабити", т.е. не конфисковывать (А. Э. III. № 36). В нашем древнем праве было чрезвычайно много устойчивости. Язык памятников XVI и XVII вв. может служить к разъяснению выражений Правды.

Духовенство вовсе не ждет, когда постановления византийского права о членовредительных наказаниях перейдут в наши законы, и применяет их по своему усмотрению на том, конечно, основании, что они существуют в законных книгах. Новгородский епископ Лука приказывает в 1053 г. урезать своему рабу нос и обе руки. В 1189 г. киевский митрополит приказывает урезать язык, отсечь правую руку и вынуть очи ростовскому владыке Федору. В 1485 г. арх. новгородский Геннадий предает сожжению еретиков. Обычаю ослеплять, который имел такое широкое применение в Византии, подражают и наши князья. В 1097 г. Давыд, владимирский князь, и Святополк киевский ослепляют Василько, князя теребовльского. В середине XII в. южные князья в своих мирных соглашениях договариваются уже о назначении смертной казни. В Двинской гр. 1398 г. смертная казнь татю за третью кражу есть нормальное наказание.

Таким образом, с очень глубокой древности, с князя Владимира, крестившего Русскую землю, начинается у нас заимствование византийской системы наказаний. Вместе с тем проникает к нам и идея о публичном характере уголовных наказаний. Преступник должен быть наказан не для удовлетворения пострадавшего, а для удовлетворения интересов государства, для торжества права путем искоренения злодеев. Из первого Судебника можно заключить, что еще до конца XV в. у нас преобладала частная точка зрения на наказание, и вор, принадлежавший даже к разряду ведомых лихих людей, выдавался головой пострадавшему от кражи, если у него не было достаточных животов для удовлетворения причиненных им убытков. Судебник впервые предписывает такого вора не выдавать истцу в его гибели, а казнить смертью.

В памятниках XVI в., когда заимствование византийской системы сделало уже значительные успехи, встречаем параллельное применение публичных наказаний и системы выкупов. В губном наказе 1549 г. читаем: "И которого татя поймают в первой татбе, а досудите до вины, и вы бы на том тате, доправя исцовы иски, отдавали исцем, а в продаже тот тать наместнику и волостелем и их тиуном; и как наместники и волостели и их тиуны на тате продажу свою учинят, и вы б, старосты губные, тех татей велели, бив кнутьем, да выбити их из земли вон" (А. Э. I. № 224). Здесь соединены система Рус. Правды и публичное наказание в форме кнута и выбития из земли, которое, надо думать, было известно и более отдаленной древности.

В XVII в. новая система получает у нас решительное торжество. Московское правительство наказывает уже не в частном интересе, а в целях устрашения, для того, чтобы искоренить злодеев.

Влияние Византии на образование жестокой системы московских наказаний не может подлежать сомнению. Но нельзя согласиться с теми, кто утверждает, что без этого влияния мы так и не знали бы жестокости в уголовном праве. Это очень сомнительно. Жестокость берется не из книг, а из нравов. Описанный летописцем порядок мести в Ростовской области представляет величайший пример жестокости: виновных прежде бьют, а потом вешают; а люди, так поступавшие, византийских книг в глаза не видали.

То или другое понимание цели наказания, естественно, должно отражаться и на всех частностях системы наказаний. Рассмотрим эти частности.

1) Одно из существенных свойств наказания состоит в том, что оно должно быть индивидуально, т.е. наказание должно поражать только преступника, а не его родственников. Нет наказаний, которые могли бы вполне удовлетворить этому требованию. Но в древнее время необходимость такого требования и вовсе не сознавалась. По Русской Правде разбойник выдавался на поток и разграбление с женой и детьми. Законодательные памятники Московского государства не говорят о наказании невинных родственников вместе с виновными, но это практиковалось. Достаточно припомнить кровавые расправы Ивана Грозного. Его злоупотребления навели и московских людей на необходимость оградить невинных. В условиях, предложенных царю Шуйскому и им принятых, впервые было постановлено, чтобы у жены и родственников преступника не отбирали имения, если они к его вине не причастны. Это перешло и в Уложение, где сказано: жен и детей и родственников виновного не казнить и вотчин у них не отнимать, если они про измену не ведали. Несмотря на это, и после Уложения случалось, что вместе с виновным наказывали и невинных родственников. Но и в Уложении указанное начало не было проведено совершенно последовательно. Если дворянин убивал чьего-либо крестьянина, то, помимо уголовного наказания, он должен был дать вознаграждение потерпевшему убыток господину. Это вознаграждение состояло в том, что убивший должен был отдать своего лучшего крестьянина с женой его и неотделенными детьми. Для этого крестьянина невольную перемену места жительства можно рассматривать как наказание, которого он не заслужил. Он должен был оставить своих отделенных детей, родителей, братьев и других родственников и, наконец, то место, где он родился. В 1657 г. это постановление было отменено. А в 1680 г. последовал указ, которым повелевалось татей ссылать с женами и детьми, которым 3 года и менее; а в 1682 г. предписано ссылать разбойников с детьми, которые не в разделе.

2) Наказание должно быть равным для всех; при определении наказания должно обращать внимание только на преступное деяние, на меру проявления злой воли, а не руководствоваться сословным положением лица. В московскую эпоху при определении наказания обращали внимание на сословное положение виновного, но Московское государство менее погрешало против указанного требования, чем императорская Россия XVIII в. В Московском государстве не было привилегированных лиц, которые были бы освобождены от некоторых наказаний по их унизительности или мучительности. Сословность в наказаниях отражалась в том, что незнатные люди наказывались в некоторых случаях строже знатных: мелкому человеку кнут, а знатному — батоги, мелкому батоги, знатному — тюрьма и т.д. Например, если холоп, по своему замыслу, зазовет кого-либо к себе на двор и изобьет ослопом, кнутом или батогами, он подлежит за это смертной казни; но если то же сделает его господин, он наказывается только жестокой торговой казнью (XXII. 11, 12). Если холоп или крестьянин убьет холопа же или крестьянина в состоянии опьянения, он наказывается кнутом; а если то же сделает сын боярский, он заключается в тюрьму и платит долги убитого (XXI. 69, 71). В преступлениях более важных такого различия незаметно.

3) Наказание не должно напрасно мучить человека и увечить его тело. Это требование совершенно не известно Московскому государству. Самыми употребительными наказаниями были мучительные, состоящие в причинении человеку физической боли и даже в изуродовании тела. Эта система наказаний стоит в прямой связи с целью устрашения.

4) Наказание должно быть по возможности отменимым и вознаградимым. Это требование стоит в связи с сознанием того, что суд человеческий не непогрешим, что всегда можно опасаться ошибочного приговора, как бы добросовестно судьи ни относились к своему делу. При существовании отменимых и вознаградимых наказаний ошибка суда может быть поправлена. Но это свойство отменимости и вознаградимости не в одинаковой мере присуще всем наказаниям. Отменимы все длящиеся наказания, совершенно вознаградимы только денежные штрафы. В московское время преобладали неотменимые и невознаградимые наказания: смертная казнь и телесные наказания; лишение свободы и денежные штрафы имели очень второстепенное значение.

5) Наказания должны быть делимы. Это требование делимости стоит в связи с бесконечным разнообразием меры виновности. Различная степень виновности необходимо ведет к различию в мере наказания. Отсюда и вытекает требование, чтобы наказание было делимо. В Московском государстве в большом употреблении и неделимые наказания, и делимые, напр., кнут, батоги. Но эти последние не делились, а назначались, обыкновенно, без всякой определенной меры, иногда с прибавкой "бить нещадно".

С точки зрения способов определения законом наказаний различают, во-первых, систему безусловно определенных наказаний; во-вторых, противоположную ей систему абсолютно неопределенных наказаний и, наконец, в-третьих, систему относительно определенных наказаний. Под совершенно определенной системой разумеется точное определение в законе меры наказания за известное преступление. При этой системе судье не остается ничего больше делать, как только удостовериться в том, что такое-то преступление совершено и затем буквально применить наказание, назначенное в законе. Абсолютно неопределенная система состоит в том, что законодатель объявляет известные деяния наказуемыми, но не определяет ни рода, ни меры, ни степени наказания, предоставляя судье все это определить. При этой системе открывается величайший простор деятельности судей в противоположность абсолютно определенной системе. Средину между той и другой занимает система относительно определенных наказаний, которая состоит в том, что законодатель не только объявляет известные деяния наказуемыми, но и определяет род наказания и его minimum и maximum (напр., за такое-то преступление назначается тюремное заключение от 1 до 3 лет), смотря по особенности случая. Эта последняя система и есть самая целесообразная.

Обращаясь к старым памятникам, видим, что в древнейших господствовала система безусловно определенных наказаний, ,напр., в Русской Правде. В памятниках московского времени часто встречаемся с абсолютно неопределенными наказаниями. Они, нередко, предписывают чинить наказание по рассмотрению, как "государь укажет", или "наказати, смотря по вине", или "чинить жестокое наказание, что государь укажет". К таким совершенно неопределенным наказаниям надо отнести также и опалу. Смертная казнь не всегда имела значение безусловно определенного наказания, так как вид ее не всегда определялся статьями Уложения; кнут и батоги назначаются, обыкновенно, без означения меры, но иногда прибавляется: "нещадно" наказать кнутом. Правительство, имея в виду устрашение, еще очень мало заботится о точном соответствии меры наказания мере вины, а потому относительных наказаний, в настоящем смысле слова, почти не встречаем в московских памятниках.

1) Высшей мерой наказания была смертная казнь. В Уложении встречается до пяти видов ее. Но оно не исчерпывает всех видов, употреблявшихся на практике. Московская практика знала обыкновенную смертную казнь и квалифицированную. К обыкновенной можно отнести: отсечение головы, повешение и утопление. Повешение придавало смертной казни оттенок унижения. В Уложении оно применяется к военным людям, перебегающим к неприятелю. К квалифицированной: сожжение, применявшееся по Уложению к богохульникам; закопание живых в землю. По Уложению так наказывали жен за убийство мужей. Современники рассказывают, что в таком положении они иногда мучились в течение трех суток, пока, наконец, не умирали. Им не давали ни пить, ни есть, но позволяли прохожим бросать в яму деньги на покупку восковых свечей. Случалось, нередко, что духовенство печаловалось о них и просило о помиловании. В таком случае смертная казнь заменялась монастырем. Залитие горла расплавленным металлом угрожало по Уложению денежным мастерам за неправильную чеканку монеты. Четвертование совершалось посредством отсечения рук, ног и, после того, головы. Колесование состояло в раздроблении членов тела железным ободом колеса, и затем изуродованного таким образом человека клали на укрепленное горизонтально колесо. Казнь эта завершалась отсечением головы.

Уложение, назначая смертную казнь, во многих случаях не определяет вида казни. Это указывает на то, что в XVII в. не придавали большого значения различию видов и не очень заботились о соответствии между видом казни и степенью вины.

Приговоренные к смертной казни получали духовное напутствие. По Уложению им давали 6 недель для покаяния, после чего они допускались к причастию. Казнь назначалась на 3-й день после причастия. Приговоренному к казни приговор читался публично. К месту казни он шел с зажженной восковой свечей. По праздникам и в дни поминания царских особ не казнили.

В московских указах смертная казнь назначалась нередко только в виде угрозы, а в действительности применялось другое наказание. Пермскому воеводе в 1660 г. было предписано о корчемных продажах заказ учинить под смертной казнью; но далее в том же наказе за кормчество приказано сечь руки и ссылать в Сибирь (Сергиевский. Наказание в XVII в.).

2) Телесные наказания. Они были очень развиты в Московском государстве и употреблялись во множестве случаев. Под телесным наказанием разумеют не только причинение человеку физической боли, но и телесное повреждение. Поэтому они разделяются на два вида: 1) на телесные наказания болезненные и 2) членовредительные.

Под членовредительными наказаниями разумеется отнятие членов (носа, уха, руки). Они применялись у нас, но до Уложения были мало распространены и, по всей вероятности, занесены к нам из греко-римского права. Такого рода наказания особенно развиты в Градских законах. В основе членовредительных наказаний лежит мысль о воздаянии равномерного зла за зло, причиненное преступлением. Выколовшему глаз нужно также выколоть глаз и т.д., по правилу: око за око, зуб за зуб. Статья 10 гл. XXII Уложения говорит: "А буде кто учинит над кем мучительное наругательство: отсечет руку или ногу, или нос или ухо, или зубы обрежет, или глаз выколет, а за такое его ругательство самому ему то же учинити". Среди членовредительных наказаний надо различать самостоятельные и добавочные. Самостоятельными были такие, которые служили воздаянием за совершенное преступление. Добавочные же назначались при других самостоятельных наказаниях. Напр., за первую кражу наказывали кнутом, тюремным заключением и отрезали левое ухо, а за второе были тоже кнут и тюрьма и правое ухо; в этом случае самостоятельным наказанием были кнут и тюремное заключение, а отрезание уха имело добавочное значение, как примета, чтобы можно было узнать судимость человека. Если попадался в краже человек, у которого обрезаны оба уха, то это служило признаком, что он был уже два раза обвинен. Пример самостоятельного членовредительного наказания представляет отсечение ноги и руки за разбой, за убийство в драке и пр.

Болезненные телесные наказания были очень употребительны и по Судебникам и по Уложению применялись ко множеству преступлений. В Московском государстве употребляли кнут, батоги и палки. Кнут составляет самый жестокий вид наказаний этого рода; он употреблялся чрезвычайно часто. Проф. Сергиевский дает такое описание кнута: к короткой рукоятке прикреплялся плетеный кожаный столбец с кожаной петлей на конце; к этой петле привязывался хвост около аршина длины, сделанный из широкого ремня толстой сыромятной кожи. — Есть, однако, указания, что хвост оканчивался и тремя ремнями.

3) Лишение свободы. С лишением свободы встречаемся, во-первых, в виде изгнания из страны, во-вторых, в виде заключения в тюрьму и, наконец, в виде ссылки. Изгнание относится к одному из весьма древних видов. Оно называлось "выбитием из земли". "Выбить из земли" значит выгнать преступника из пределов княжения. С объединением России выбитие из земли заменяется ссылкой. Ссылка в Московском государстве встречается в виде поселения в украйных южных городах, а с присоединением Сибири — в Сибири. Ссылка имела значение колонизации страны. Ссылаемый поселялся или, как тогда говорилось, записывался в чин, в какой придется, т.е. или в казаки, или в солдаты, или в какой-нибудь другой разряд лиц. Тюремное заключение было до смерти и на определенный срок. Относительно самого порядка тюремного заключения надо заметить, что и теперь тюрьмы далеко не совершенно устроены, а в то время они отличались крайним несовершенством. Преступники заключались без разделения по полу, возрасту и по роду преступлений. Содержание их было крайне плохо обеспечено. Обыкновенно, заключенные no-очереди, в количестве двух-трех человек, ходили в кандалах по улицам в сопровождении сторожа и собирали пропитание Христовым именем. Заключенные посылались в кандалах на государевы работы.

4) Лишение чести. К лишению чести относятся наказания или просто устыдительные, или позорящие, или, наконец, такие, с которыми соединяется лишение гражданских или политических прав. К просто устыдительным относятся более легкие формы; к позорящим — более чувствительные посрамления.

К устыдительным в Москве можно причислить выдачу головой, которая применялась в местнических спорах. К позорящим надо отнести торговую казнь, состоявшую в том, что наказуемого возили по площадям и улицам и били кнутом в присутствии всенародного множества. Лишение прав в Московском государстве вовсе не было известно. Бояре и окольничие лишались своих чинов, но прав вообще никто не лишался. Наказанный кнутом и тюремным заключением, по отбытии срока заключения, водворялся в прежний свой чин или, в случае ссылки, записывался в новый, в новом месте жительства. Ссылка была тоже водворением в чин, но на новом месте. В указах нередко писалось "наказать кнутом, да записать в казаки" или "записать в чин, в какой пригоже".

5) Денежные взыскания и конфискация имуществ. Наказания этого рода в Москве не имеют уже того исключительного значения, каким они пользовались прежде, но и в Московском государстве они играют еще весьма заметную роль. Конфискация имущества есть обыкновенное наказание в преступлениях против Царского Величества, где оно постоянно сопровождает смертную казнь. Кроме того, она назначалась за неправые местнические челобитья и за преступления против порядка службы. Пени и мелкие денежные штрафы были очень употребительны, как плата за бесчестие и в некоторых других случаях.

Встречаемся иногда с прибавкой к светским наказаниям некоторой церковной кары. Сюда относятся: публичное наказание в церкви, отлучение от церкви и пр.

III. Виды преступлений

Перейдем к рассмотрению отдельных видов преступлений; но предварительно необходимо установить классификацию преступлений, она облегчит знакомство с частностями.

Всякая классификация есть дело условное, она зависит от того, что положено в основание деления. Мы примем классификацию, весьма употребительную в учебниках уголовного права; а именно, классификацию преступлений по различию нарушенных прав. В области юридической жизни встречаем следующие сферы прав: сфера отдельного лица, семейства, церкви и государства; каждой из них принадлежат свои особенные права. Поэтому совокупность всех преступлений и будет распадаться на следующие 4 группы: 1) преступления против личности; 2) против семейства и половой нравственности; 3) против церкви и 4) против государства. Каждая из этих категорий подразделяется, в свою очередь, на множество мелких групп, смотря по тому, какое именно нарушается право отдельного лица, семьи, церкви или государства. С этой точки зрения:

1) В преступлениях против личности различают: а) преступления против жизни отдельного лица; сюда относятся: разнообразные виды убийств, изгнание плода и пр.; б) преступления против телесной или личной неприкосновенности: нанесение побоев, ран, увечий и пр.; в) преступления против личной свободы: насильственное заключение, похищение женщин и пр.; г) преступления против чести: оскорбление словом, клевета и т.д.; д) преступления против имущества, принадлежащего лицу: повреждение чужой собственности, кража, грабеж, поджог и т.д.

2) Преступления против семьи и половой нравственности также распадаются на несколько мелких групп: а) разные виды любодеяния, обыкновенное, соединенное с насилием, кровосмешение и пр. и б) разные виды преступлений против брака, прелюбодеяние, многобрачие и пр.

3) Преступления против церкви распадаются на следующие группы: а) преступления, известные под техническим названием святотатства, т.е. кража церковной вещи из церкви; б) богохуление или поношение предметов религиозного почитания; в) помеха при отправлении церковного богослужения; г) преступления, имеющие целью осквернение мест погребения: разрытие могил, ограбление их и пр.

4) В преступлениях против государства различается целая масса отдельных видов преступлений, смотря по тому, какое право государства нарушено. С этой точки зрения можно различать преступления против финансовых прав государства, против судебной, военной, полицейской власти государства и пр. Особую группу составят преступления, направленные против целости государства и неприкосновенности особы Государя.

1. Преступления против жизни

Древнее право различает убийства ненаказуемые и наказуемые. Среди наказуемых убийств различаются обыкновенные убийства, квалифицированные, т.е. наказуемые сильнее обыкновенных, а, наконец, и такие, которые наказуются слабее обыкновенных.

По Русской Правде ненаказуемо убийство вора. Вторая ред., ст. 3: "Аже убьют огнищанина у клети, или у коня, или у говяда, или у коровье татьбы, то убити в пса место". В этой статье надо видеть отпечаток древнейшего порядка вещей. Но Русская Правда содержит о воре и другие, более новые статьи, ограничивающие расправу с вором. Статьи 17 — 20: "Аще убють татя на своем дворе, любо у клети, или у хлева, то той убит. Аще ли до света держать, то вести его на княжь двор. А оже ли убьють, а люди будут видели связан, то платити в нем". Ростовский сп. прибавляет: "Оже убиен тать, а подымуть ноги во дворе, ино убит; оли подымуть ноги за вороты, толи платити в нем". Пространные списки повторяют статьи Краткого, но прибавляют, сколько надо платить за убийство связанного вора, надо платить — 12 гр. Особенность ограничений, содержавшихся в новых статьях, состоит в том, что вора можно убить безнаказанно, если он сопротивляется; если же он дал себя связать или бросился бежать и был настигнут и убит за воротами, это уже наказуемое убийство, хотя и слабее. В этом дополненном виде статьи об убийстве вора подходят уже под понятие необходимой обороны. Изменение это произошло под влиянием византийского права. Градские законы (XXXIX. 4) дозволяют "в нощи крадущего убить, если нельзя было без беды пощадить его". Выражение Русской Правды: "аще ли до света держат" указывает на влияние Моисеевых законов, по которым дозволялось убить вора, но только ночью: "Аще взыдет солнце нань, повинен есть (убивший вора) умерети за него". Но в русскую практику Моисеев закон перешел не целиком. Убийство вора, с которым совладали и которого додержали до утра, наказуемо, но слабее, чем обыкновенное убийство: оно оплачивается 12 гривнами.

По Русской Правде всякий мог убить провинившегося перед ним раба, даже чужого. Но и безвинное убиение раба не вело за собой виры, а погашалось уплатой продажи князю в 12 гр. и возмещением убытка господину (III ред. 116). Исключение составляли боярские тиуны, убийство которых оплачивалось обыкновенной вирой в 40 гр. (III ред. 3).

Первое общее запрещение убивать рабов находим в Мстиславовом договоре с немцами: всякое убийство раба ведет к плате гривны серебра. По Двинской грам. ненаказуемо только убийство раба его господином, случившееся во время наказания, как его непреднамеренное следствие.

Германские памятники (Wilda. 702) упоминают еще и другие случаи ненаказуемого убийства. Муж мог безнаказанно убить жену, нарушившую супружескую верность; у кого mundium, тот мог убить подвластную ему девицу, оскорбившую семью любодеянием или браком с рабом. По норвежским законам всякий мужчина, которого заставали с женщиной или девицей, мог быть убит родственниками этой женщины.

В Швеции вовсе было ненаказуемо или наказывалось слабее убийство лиц, которые посвящали себя позорным занятиям. Такими опозоренными считались, напр., нищенствующие и странствующие музыканты.

Наши древние памятники не говорят о безнаказанном убийстве жены, изменившей мужу, но ввиду того, что нам известно о древней супружеской власти, трудно допустить, чтобы убийства этого рода обсуждались как обыкновенные.

Признаки обыкновенного убийства по русскому и германскому праву весьма между собой близки. По германскому праву это убийство, совершенное в гневе и притом явно (Wilda. 705). По Русской Правде обыкновенным убийством можно считать убийство "в сваде", т.е. в ссоре, в раздражении, следовательно, тоже в гневе. К нему приравнивается убийство на пиру, т.е. под влиянием застольного возбуждения. И то, и другое убийство отличено тем признаком, что оно совершено явно ("Но оже будеть убил в сваде или в пиру — явлено") (III ред. 9).

Обыкновенное убийство погашается уплатой головщины и виры в 40 гр. Если виновный вложился в дикую виру, он пользовался помощью со стороны других вкладчиков. В противном случае он один нес всю ответственность. Головщина всегда платилась самим головником.

Убийство, совершенное без гнева, без ссоры, тайно, предполагает злое намерение и составляет по русскому и германскому праву квалифицированное убийство, наказуемое сильнее обыкновенного.

В Русской Правде это будет "убийство в разбое без всякой свады, убийство в обиду". Виновный в таком убийстве подвергается высшей мере наказания.

Русская Правда говорит об убийстве в обиду (III ред. 1), об убийстве в разбое (III ред. 5), и просто говорит о том, если кто "стал на разбои без всякие свады", назначая за это последнее преступление высшую меру наказания, ей известную: поток и разграбление. Что означают эти термины? Об убийце в обиду сказано то же, что о том, кто стал на разбои, за него люди не платят. На этом основании думаем, что убийца "в обиду" есть убийца в разбое, убивший без всякой ссоры (свады), для наживы.

Но что значит "стать на разбой?" Это понятие более широкое, чем понятие убийства. Действительно, можно заниматься разбоем, т.е. насильственным отнятием чужого имущества и без убийства; но можно на разбое убивать, грабить, поджигать и пр. И в этом случае в толковании Рус. Правды нам могут помочь позднейшие памятники. В XV в. высшая мера наказания, смертная казнь, постигала у нас не одних только убийц, но всех ведомых (лихих людей) разбойников и татей и тех, кто у себя разбойников держит и кто в эти притоны приезжает и продает там разбойную и татебную рухлядь, словом, всех, занимающихся разбоем, как ремеслом. Полагаем, что это самое значит и выражение Русской Правды: "стать на разбое". Она подвергает потоку и разграблению не одних убийц, но и разбойников, и воров, и пристанодержателей, как это было и позднее, т.е. тоже лихих людей.

О потоке и разграблении говорит только Пространная Правда. Краткая не знает этого наказания. За убийство в обиду она назначает только 80 гривен, но не допускает для таких убийц складчины. Они должны все платить сами. В случае несостоятельности они, конечно, отдавались в распоряжение пострадавших; это будет выдача головой, термин Русской Правде неизвестный.

В германском праве всякое тайное убийство обозначалось словом "Mord"; в тесном же смысле слово "Mord" означает убийство, сопровождающееся сокрытием тела убитого. К квалифицированному убийству относится и убийство через отравление. Здесь тоже тайна.

У нас об отравлении говорит церковный устав Владимира и, конечно, под влиянием византийского права. Градские законы (XXXIX. 77) говорят об отравлении: "Кто даст зелие пити (si quis potionem dederit) мечем посекается". "Зелейничество" Владимирова устава и произошло, конечно, от "зелия" Градских законов. Наказание за отравление не указано в церковном уставе.

Убийство родственников по германскому народному праву не есть квалифицированное. Оно становится таким только с христианства (Wilda. 714). То же было, кажется, и у нас. Русская Правда об убийстве этого рода вовсе не говорит. Первое указание на него можно видеть во Влад. церк. уставе, хотя и не очень определенное: "Отца или матерь бьет сын или дни". "Бьет" может означать и не убийство, а нанесение побоев. Но глагол "бить" употреблялся и в смысле "убить". В этом значении встречаем его в ст. 23-й I ред. Русской Правды (ср. ст. 88-ю III ред., да и теперь говорят "бить скотину" в смысле убить). За убийство восходящих Градские законы назначают сожжение; за удар отцу или матери Моисеевы законы назначают смерть (2-я кн. XXI. 15). Церковный устав Владимира не определяет никакого наказания. Далее идет церковный устав Ярослава: "Аже сын бьет отца или матерь, да казнят его волостельскою казнию, а епископу в виде". Волостельская казнь — это, может быть, та самая казнь, которую епископы советовали ввести еще Владимиру, т.е. смертная. Но все еще остается не совсем ясным, за что она назначается, за убийство только или, согласно с Моисеевыми законами, даже за побои. Совершенно ясно об убийстве отца говорит Псковская судная грамота (97); но она, кажется, рассматривает это преступление как обыкновенное убийство. Это надо заключить из того, что, назначая за убийство отца продажу князю, она не определяет размера продажи и, следовательно, разумеет обыкновенную продажу.

С убийством супругов германское право соединяло разные последствия, смотря по тому, кто был убит — муж или жена, ибо положение их было разное. Жена состояла во власти мужа, и он мог ее исправлять, т.е. бить. Если он убивал ее без вины, то платил пеню, как и за всякую другую женщину. Если же жена убивала мужа, то она подвергалась смертной казни.

Наши древние памятники об убийстве супругов не говорят. Позднейшие напоминают германское право. Можно думать, что более строгое наказание жены, чем мужа, есть старина, а не нововведение позднейшего времени.

Уложение говорит: 1) Об убийстве восходящих родственников: отца и матери, и об убийстве нисходящих: сына или дочери. Особенность Уложения состоит в том, что эти преступления вели к очень различным последствиям. Если сын убивал отца или мать, он подвергался смертной казни "без всякия пощады"; если же отец убивал сына, то он подвергался только тюремному заключению на год и публичному покаянию в церкви. В Градских законах как за то, так и за другое преступление налагалось одинаковое наказание — смертная казнь. Ясный знак, что крайнее развитие отеческой власти в древней России нельзя приписывать влиянию Византии. Московские памятники делают исключение только для "беззаконных жен", которые наказываются смертью, если будут обвинены в убийстве прижитого ими вне брака ребенка. 2) Об убийстве мужа женой; это убийство рассматривалось как особенное тяжкое преступление; наказывалось оно закапыванием виновной живой в землю по грудь. Об убийстве же жены мужем Уложение умалчивает. Это не значит, что оно не наказывалось. Из других памятников мы знаем, что оно наказывалось, но не только легче, чем убийство мужа женой, но легче, чем даже обыкновенное убийство. В 1664 г. муж убил свою жену за то, что она "воровала блудно", он был за это подвергнут наказанию кнутом; в 1674 г. муж убил жену за то, что она утаила два аршина сукна, ему отсекли левую руку и правую ногу, — жестокое наказание, но все-таки не смертная казнь; и притом было прибавлено: "за то, что убил жену не за великое дело". Отсюда следует, что в Москве допускали даже мысль, что за большую вину муж может убить жену безнаказанно.

Нашему и германскому праву одинаково известны привилегированные лица, жизнь которых пользовалась высшей охраной сравнительно с остальным населением. По законам салических франков к таким привилегированным лицам принадлежали должностные лица и королевские антрустионы: за их убийство взыскивалось втрое более, чем за убийство обыкновенного смертного. По Русской Правде двойная вира (80 гр.) взималась за убийство огнищан, княжих мужей, княжих тивунов, а по ст. 5-й II ред. двойная вира взыскана была даже за убийство конюха-пастуха. Договор Новгорода с немцами, заключенный при кн. Ярославе, к таким привилегированным лицам относит: посла, заложника и попа. Что касается членов княжеской дружины, то приближение к князю равняло тивунов и даже конюхов (по всей вероятности, рабов) с княжими мужами. Не нужно, однако, забывать, что Русская Правда дает практику княжеских судов и, иногда, может быть, очень случайную.

Некоторые германские народные права относят убийство женщины к квалифицированным и назначают за него значительно высшую виру, чем за убийство мужчины; другие — уравнивают убийство женщины и мужчины. В Русской Правде находим по этому вопросу статью, которая возбуждает недоразумение. Статья 115 по Троиц, сп. говорит: "Аже кто убиет жену, то тем же судом судити, якоже и мужа: аже будет виноват, то полвиры, 20 гривен". Эту статью понимают некоторые в том смысле, что за убийство жены берется менее, чем за убийство мужа. Но такое понимание и наводит на сомнение. Из позднейших источников мы знаем, что за бесчестье женщины взыскивалось вдвое больше, а здесь, наоборот, вдвое меньше. История нашего древнего права не представляет резких скачков, а здесь именно оказывается такой скачок. Германские обычаи, которые во многом, как мы видели и еще увидим, весьма родственны с нашими, также предостерегают от такого понимания. Вариант, представляемый Карамзинским сп., дает возможность истолковать статью иначе. Вместо "виноват" там стоит "виновата". Если принять это чтение, статья получит такой смысл: если кто убьет женщину, то виновный подлежит тому же суду (т.е. тому же наказанию), как если бы он убил мужчину; но если женщина сама была виновата, виновный платит только полвиры. Под виной женщины надо разуметь такое ее действие, которым она вызвала гнев мужчины и последовавшее затем убийство. О подобной вине говорит и статья о побоях (III ред. 33). Точно так же и убийца в сваде мог, конечно, доказывать, что убитый вызвал его на драку. Если это подтверждалось, надо думать, он тоже платил полвиры, как и за убийство женщины, о котором говорит только что разобранная статья. Отрывочный и случайный состав Русской Правды достаточно объясняет ее неполноту и недосказанность.

Наше позднейшее право подтверждает приведенное толкование ст. 115 Русской Правды. По Уложению бесчестье женщин оплачивалось дороже бесчестья мужчин. Жене давали вдвое против мужа, а дочери вчетверо против отца (X. 99).

2. Преступления против телесной неприкосновенности

Древнее право чрезвычайно подробно говорит о повреждениях тела, германское еще подробнее нашего; повреждение каждого члена имеет свою особую цену. Вильда думает, что подробности этого рода не составляют признака древности; конечно, нужно было много времени для того, чтобы успела установиться общепризнанная расценка членов человеческого тела.

Разного рода повреждения могут быть подведены под следующие три категории: I. Раны, наносимые оружием, кровавые раны. II. Удары палкой, рукой, синие раны. III. Отнятие члена, руки, ноги, глаза. Существование этих трех категорий заметно как в нашем праве, так и в германском (Wilda. 729).

Русская Правда III ред. в ст. 31-й, говорит: "Аже придет кровав муж или синь", т.е. с кровавой раной или со знаками побоев. Договор Новгорода с немцами 1189 г. упоминает "тяжбу без крови", т.е. дело о синих ранах. Двинская судная грамота различает кровавую рану и синюю рану.

Оценка этих повреждений в разных народных правах, а иногда в одном и том же, очень различна. Порядок возникновения народных обычаев достаточно разъясняет эти различия.

Несмотря на эти различия, встречаем, в силу действия одинаковых причин, и весьма крупные сходства.

Отнятие члена по всех правам считается самым тяжким преступлением. Так и у нас. За потерю руки, ноги, глаза Русская Правда назначает полвиры, да пострадавшему за увечье 10 грив. (III ред. 29). Так же полвиры назначают за эти повреждения и норвежские законы; но в них находим и дальнейший вывод из этого общего правила: за отнятие двух ног платится полная вира. Отнятие пальца и выбитие зуба наказывались легче: за палец гривна, за зуб 12 гр. продажи, а пострадавшему — гривна*.

______________________

* Русская Правда III ред. 30, 93. Наша практика, однако, не была однообразна. Мстиславов договор, как и Русская Правда, назначает полвиры за око, руку и ногу. Но, судя по выражению: "за око 5 гр. серебра" и т.д., надо думать, что эта плата идет пострадавшему, а не князю. По Русской же Правде полвиры идут князю, а пострадавший получает только половину против князя. Мстиславов договор ничего не говорит о плате князю. За зуб он назначает 3 гр. серебра и тоже пострадавшему; Русская Правда назначает потерявшему зуб 1 гривну, а князю 12, которые равны 3-м Мстиславова договора (по ст. 1 этого договора на 1 гривну серебра идет 4 гривны кунами). Это служит новым подтверждением высказанной уже мысли, что в Пространных редакциях Русской Правды размер княжеских вир и продаж соответствует частным вознаграждениям более древних памятников.

______________________

Побои иногда приравниваются к ранам; а иногда ведут за собой двойное против ран наказание. Это объясняют тем, что по древнему взгляду позорнее быть биту, чем получить рану. По датскому праву за удар взыскивается вдвое против раны. У лонгобардов пощечина оплачивается вдвое дороже, чем рана. То же и у нас. За удар мечом, но не смертельный (надо предполагать здесь кровавую рану), Русская Правда назначает 3 гр. продажи (III ред. 34); а за удар мечом не обнаженным, или его рукоятью, или палкой, или каким-нибудь сосудом полагается 12 гр. продажи*.

______________________

* III ред. 25, 27. — Но практика Русской Правды не была постоянна. Статья 31-я III ред. назначает одинаковый штраф в 3 гр. за кровавую и синюю рану; а ст. 36 назначает 3 гр. за удар по лицу и за удар жердью. Так же колебалась и смоленская практика. Рижская редакция Мстиславова договора за кровавую рану назначает полторы гривны серебра (3), за удар батогом вдвое менее; готландская — приравнивает синюю рану кровавой и за каждую назначает полторы гривны серебра. Удар в ухо или по лицу в обеих редакциях наказывается вдвое легче кровавой раны. Двинская грамота совпадает с рижской редакцией, оценивая кровавую рану дороже синей.
Отметим здесь любопытную особенность договора Новгорода с немцами конца XII в. За удар, нанесенный мужчине оружием или колом, договор назначает 6 гривен старых "за рану". Побои же, нанесенные лицам женского пола, оцениваются в 40 гривен. Таким образом, телесная неприкосновенность женщин была ограждена без малого в семь раз выше, чем неприкосновенность мужчин.

______________________

3. Преступления против личной свободы

В германских правах предусматриваются разные виды лишения свободы: человек может быть связан, заперт в его собственном доме и пр. Из наших источников о преступлениях этого рода упоминают договорные грамоты Новгорода и Смоленска с немцами: "А оже мужа свяжут без вины, 12 гривен за сором старых кун". О похищении женщин речь будет ниже.

4. Преступления против чести

Оскорбление чести может быть сделано действием и словом. Германские памятники в этом отношении гораздо богаче русских, в них перечисляется множество таких действий, о которых не упоминают наши.

И нам, и германцам известны следующие оскорбления действием:

"Кто вынез мечь, а не тнеть", гривна кун. Русская Правда I ред. ст. 12, III ред. ст. 26. Оскорбление состоит здесь в угрозе, обнаружившейся в обнажении меча.

Толкание кого-либо от себя или к себе: "Аже попьхнеть муж мужа либо к собе ли от собе, то 3 гривны продажи". Русская Правда, III ред. ст. 41. "Оже упьхньть 3 гривны старые". Догов. 1189 г.

Сорвание платья. Указание на проступки этого рода находим в договоре Новгорода с немцами 1189 г. Там предусматривается случай сорвания повойника с головы чужой жены и изодрание мятели (плаща). Первое оскорбление карается шестью старыми гривнами, второе — тремя.

Наконец, рванье волос с головы и лица. За усы и бороду Русская Правда назначает 12 гривен (I ред. 7, III ред. 109). По германскому праву борода ценится, иногда, в половину против волос на голове. Один из Смоленских договоров с немцами (Русск. Ливон. Ак., Anhang № 11) различает бороду обыкновенного человека от боярина и куноемца. Первая оплачивается 3 гривнами (=12 гривнам Русской Правды), вторая пятью.

Кроме этих оскорблений германское право знает еще бросание в воду, обливание водой, заграждение пути, вход без разрешения в чужой дом и множество видов оскорбления женской чести через прикосновение к руке, плечу, груди и проч.

Оскорбление словом встречается не во всех германских правах, у датчан этого проступка нет. Неизвестно оно и Русской Правде. Первое указание на него находим в церковных Уставах Владимира и Ярослава. Владимиров устав не определяет наказания; Ярославов говорит только о неприличной брани чужих жен и определяет за это плату оскорбленной и епископу в одинаковом размере. Оскорбившему жену великого боярина, кроме платы по 5 грив, золота, угрожает еще княжеская казнь. Наказуемость брани и равенство платы епископу с частным вознаграждением не возбуждает сомнений; нельзя того же сказать о самом размере платы и добавочной княжеской казни, мера их слишком велика.

Из светских памятников об оскорблении словом говорит Двинская грамота: "А кто кого излает боярина... и наместницы судят ему по его отечеству бесчестие", т.е. он получает вознаграждение, смотря по его отеческой чести.

5. Преступления против имущества

а) Кража, тайное заведомо противозаконное изъятие чужой вещи из хранилища другого лица с намерением присвоить ее себе, известна нашим древним памятникам под именем татьбы.

Нашему древнему праву неизвестно различие краж по цене украденного, составляющее особенность германского права. Германское право различает большие и малые кражи по различию цены украденного. Граница между большими и малыми кражами в разных правах определяется различно. В Дании и Швеции кража до полмарки составляет малую, а выше — большую. С этим различием соединяются и важные различия в последствиях кражи. В больших кражах частное вознаграждение доходит иногда до уплаты девяти цен украденной вещи; в малых, кроме простой цены вещи, платится пеня, но не выше шести шиллингов. Из публичных наказаний с весьма древних времен к большим кражам применяется смертная казнь, к малым — телесные наказания. Эти наказания не исключают частного вознаграждения.

В северных законодательствах встречается отступление от общего правила, по которому строгость наказания соразмеряется с ценой украденного. Это отступление касается краж скота и зерна с поля. В некоторых законодательствах за такие кражи назначается смертная казнь, несмотря на цену украденного. Причина такой строгости в легкости кражи с поля и малой охраненности имущества, находящегося в открытом поле.

Что наше древнее право не знает различия краж по различию цены украденного, это видно из Русской Правды. Что бы ни было украдено: челядин, конь, оружие, платье, ястреб, сокол или пес, она назначает одинаковую плату — три гривны (I ред. 15, 17, II ред. 16). Различие цены украденного имеет у нас только процессуальное значение*.

Если судить о последствиях татьбы по новым статьям Пространных списков Правды, не имеющим себе подобных в древнейших списках, то они представляются в следующем виде. Пострадавший получает только то, что у него украдено (татьбу или что погибло), т.е. простую цену украденного и лишь иногда убытки, князь же получает продажу (III ред. 45, 54, 55, 102). Только в том случае, если вор был раб, пострадавший получал двойную цену украденного, а князь — ничего, так как рабы не подлежали продаже (III ред. 57).

______________________

* (III ред. 24). Последствия кражи определяются нашими памятниками различно. Древнейшая Русская Правда знает только частное вознаграждение: украденная вещь возвращается пострадавшему и, кроме того, получает 3 гривны за обиду (ст. 15, 17). Статья 12-я II ред. упоминает плату в 3 гр. 30 резан, а 15 и 16 говорят уже о продаже в 60 резан, г. е. о плате князю.
** В Пространных списках три гривны частного вознаграждения переходят иногда в княжую продажу (III ред., 38 и 106). Любопытна ст. 106, она повторяет ст. 16-ю II ред., но при этом "3 гривны за обиду" превращает в "3 гривны продажи", пострадавшему же назначает гривну: "а господину гривна". Княжеский суд, по-видимому, определял взыскания довольно произвольно. Недаром же летописцы жалуются на то, что княжеские судьи разоряют народ продажами.

______________________

Но эту практику никак нельзя рассматривать как общую. В смоленском Мстиславовом договоре с немцами о последствиях татьбы читаем: "Аже русин или немчичь иметь татя у своего товара, в том его воля, что хочет учинити" (23, 33). Здесь вор предоставляется в полную волю пострадавшего; он может быть даже убит. Эта статья памятника XIII в. близко сходится со статьей о воре древнейшего списка Русской Правды (II ред. 3). Обе статьи предусматривают исключительный случай, поимку вора на месте преступления. Но если в этом, хотя и исключительном, случае право пострадавшего совершенно исключает право князя, то все же трудно допустить, чтобы в кражах, которые обнаруживались после их совершения, пострадавший должен был ограничиться простым вознагражением убытков. Новые статьи Пространной Русской Правды едва ли выражают все русское право.

К предметам, пользовавшимся особой охраной как по русскому, так и по германскому праву, принадлежали лошади. У германцев кража лошади вела иногда к смертной казни побиением камнями. По Русской Правде коневому татю полагается высшая мера наказания, поток и разграбление. Псковск. суд. гр. коневому татю угрожает смертной казнью; та же казнь угрожает и "кромскому татю". "Крама" и по настоящее время обозначает в Литве лавку; нам известно слово " закром " — ларь для ссыпания хлеба. Поэтому в древности "кром-ский тать" мог обозначать татя из запертого помещения. На поле рукописи против "кромской" написано "храмской". Это дает повод думать, что толкователь имел в виду церковного татя. Насколько это верно, остается на его ответственности.

Кража из закрытых помещений и у нас, как и у германцев, наказывалась строже (III ред. 52, 54, 55).

Указаний на различие дневной и ночной кражи в наших памятниках нет. Точно так же наши древнейшие памятники не обращают внимания на повторение краж. Впервые с повторением встречаемся в Двинской и Псковской судных грамотах. По обоим памятникам третья кража, независимо от цены украденного, ведет к смертной казни.

б) Грабеж, похищение вещи посредством насильственного нападения на личность в наше время рассматривается как преступление более тяжкое, чем кража, и потому наказывается строже. Но древний взгляд на грабеж, как это видно из германских памятников, был иной. Воровство и грабеж (Diebstrahl, Raub) ведут за собой одинаковые наказания или, иногда, воровство наказывается даже строже, чем грабеж. По законам алеманов грабеж ведет к двойной плате цены похищенного, а кража к плате 9 цен. Во Фрисландии и в том, и в другом случае взыскивается двойная цена похищенного, но за нарушение мира грабитель платил только 12 шиллингов, а вор полную виру, как и за убийство (Wilda. 860, 914). Эта особенность объясняется тем, что в начале истории, когда каждый полагался только на свои личные силы, тайный вор возбуждал гораздо большее отвращение и более казался опасным, чем тот, кто открыто шел к своей цели. С течением времени взгляд на грабеж должен был измениться. По мере смягчения нравов грабеж должен был превратиться в деяние более отталкивающее и пугающее, чем воровство. Вильда думает, что эта перемена совершилась не без влияния изречения Блаженного Августина, вошедшего в сборники церковного права: "Достоин наказания, кто тайно похищает, но еще более должен быть наказан, кто делает это с прямым насилием".

Наши древнейшие источники не сохранили следа такого взгляда на грабеж. Русская Правда угрожает разбойникам самым высшим наказанием, какое только ей известно, потоком и разграблением (III ред. 10). Здесь можно предполагать влияние духовенства, которое еще Владимиру советовало казнить разбойников. По Псковской судной грамоте "разбой, наход, грабеж" караются продажей, но высшей, чем кража.

в) Недозволенное пользование чужим имуществом. Русской Правде, как и германским памятникам, известно недозволенное пользование чужой лошадью: "Аще кто поедет на чюжом коне, не прошав его, то положити 3 гривны" (I ред. 16). Три гривны имеют здесь значение частного вознаграждения. Эта статья без всяких изменений перешла в Пространные списки Русской Правды. Это указывает на то, что составитель этих списков пользовался очень разнообразно своим материалом, не всегда сводя его к какому-либо единству: в одних случаях он указывает продажи, в других частное вознаграждение.

Германские памятники говорят еще о недозволенном пользовании лодками и другими движимостями.

г) Завладение недвижимостью. Русская Правда говорит о тех случаях, когда завладение чужой недвижимостью соединяется с порчей межевых знаков. Это действие карается высшей мерой продажи, 12 грив. (III ред. 96, 98). О частном вознаграждении Русская Правда не упоминает. Наоборот, в некоторых северных германских законодательствах переместивший межу отдавался иногда в волю собственника земли, и частный интерес устранял, таким образом, публичный. Русская Правда, конечно, не договаривает.

д) Повреждение чужих вещей ведет как по нашему, так и по германскому праву не только к вознаграждению убытков, но и к штрафу. Русская Правда говорит о злонамеренном повреждении скота оружием: "А кто пакощами конь порежет или скотину" и назначает за это высшую меру продажи, 12 грив. (III ред. 109). Еще с большей строгостью относится к деяниям этого рода исландское право, Оно угрожает виновному лишением мира с воспрещением выкупа.

Германскому праву известно еще повреждение изгородей и деревьев: дуба, бука и разных плодовых. Русская Правда упоминает только о порче бортных деревьев и также назначает продажу (3 гр.) сверх частного вознаграждения (III. 100). Статья 24-я III ред. говорит о повреждении оружия и платья.

е) Неисполнение обязательств по древнему праву рассматривалось как преступление и вело к штрафу. По Русской Правде (I. 20) должник, неправильно отрицавший долг, должен был платить за обиду 3 гривны. По древнему германскому праву наследник, отказавшийся уплатить долги умершего на том основании, что ничего от него не получил, должен был уплатить не только весь долг, но и сумму, в восемь раз превышающую долг, если оказывалось, что он скрыл наследство.

ж) Поджог жилого и нежилого помещения ведет, по Русской Правде, к высшей мере наказания: "Аже зажгуть гумно, то на поток на грабежь дом его, переди пагубу исплатившю, а в проце князю поточити и; такожде аже кто двор зажьжеть" (III ред. 108). Псковская судная грамота назначает зажигателю смертную казнь. По германскому же праву поджог рассматривается как особенно важное преступление только в тех случаях, когда он представлял опасность для жизни, напр., поджог ночью дома, в котором спали люди. Такой поджог по последствиям приравнивался к тайному убийству, а виновник назывался Mordbrenner. Поджог же без этих отягчающих обстоятельств рассматривался только как противозаконное повреждение собственности (Wilda, 940). Более близко к нашему праву норвежское, по которому поджигатель лишается мира и теряет все свое имущество.

Уложение также говорит о воровстве, татьбе, краже, мошенничестве, грабеже, разбое, поджоге, порче межи, насильном завладении недвижимостями и повреждении чужой собственности.

Термины "воровство" и "вор" не имеют в Москве специального отношения к преступлениям против имущества: под воровством разумеется преступление вообще, под вором — всякий преступник.

Под татьбой и кражей (X. 222) Уложение разумеет тайное похищение чужого имущества.

Цена похищенного, как и в древнейшем нашем праве, не имеет значения при оценке последствий татьбы.

Уложение знает: 1) обыкновенную татьбу, за которую полагаются (за первую) потеря левого уха, кнут, тюремное заключение на два года, а затем ссылка в украйные города в какой чин пригодится (XXI. 9); 2) квалифицированную, за которую налагается более тяжкое наказание, и, наконец, 3) несколько таких видов татьбы, которые или вовсе не наказываются, или наказываются легче, чем обыкновенные.

К квалифицированной татьбе относится церковная кража, за которую полагается смертная казнь (XXI. 14), и кража лошади на службе, которая карается отсечением руки (VII. 29). Последнее постановление взято из Градских законов (XXXIX. 53).

К ненаказуемой татьбе относится кража из сада яблок и деревьев; эти действия ведут только к вознаграждению убытков (X. 221).

К кражам, наказуемым легче, относятся: 1) кража во дворе Царского Величества (III. 9); 2) кража овощей из огорода (X. 211); 3) кража с поля хлеба или сена (XXI. 89) и 4) рыбы из пруда или садка (XXI. 90). Первая и третья кражи ведут к наказанию кнутом, четвертая — батогами, о второй сказано: "За кражу учинити наказание, смотря по делу".

Было высказано мнение, что грабеж по Уложению является, в противоположность краже, явным, но не насильственным захватом чужого имущества; разбой же есть нападение на лицо с целью захвата имущества. Это мнение едва ли можно принять. В Уложении есть несколько статей, из которых видно, что насилие есть признак не одного только разбоя, но и грабежа. Уложение говорит: "пограбить насильством" (X. 222, XXII. 5). В ст. 30 гл. VII читаем: "А будет кто ратные люди, едучи на государеву службу, учнут ставитися по селом для воровства, и станут грабити и учинят смертное убойство, или женскому полу насильство, или в гумнах хлеб потравят, или из прудов насильством рыбу выловят, или иное какое насильство кому сделают... и тех за смертное убойство и за насильство женскому полу казнити смертию; и за иное за всякое насильство и за грабеж чинити наказание, смотря по вине". Насилие над лицом сопутствует здесь грабежу: "станут грабить и учинять смертное убойство ". То же следует и из ст. 32 той же главы: "А будет кто служилый человек, едучи на государеву службу, приедет к кому на стан по недружбе нарочным делом для задору, и в том меж ними учинится брань и бой, на бою том тот, который приедет на чужой стан насильством, кого убьет, или ранит, или пограбит..." Грабеж, точно так же, как убийство и раны, является здесь следствием насильственного наезда. Но это насилие не непременно должно выразиться в бою или причинении ран. Наезд превозмогающей силы сам по себе может парализовать всякое сопротивление, — бою не будет, но будет грабеж в смысле похищения чужого имущества под угрозой насилия.

В этом смысле надо понимать и ст. 136 гл. X, которая дает возможность отдельно доказывать бой и грабеж*.

______________________

* "А будет кто на ком учнет искати бою и грабежу, и ответчик в бою не запрется, а про грабеж скажет, что не грабил, и на нем велети истцу за увечье и за безчестие доправити против окладу вдвое, а в пене его, что государь укажет. А в грабеже указ им учинити по судному делу, до чего доведется. А будет тот ответчик в грабеже не запрется, а про бой во ответе скажет, что он не бивал, и на нем велеть грабеж доправити против исковой челобитной и отдати истцу. А пени тому ответчику, что государь укажет. А в бою указ учинити по суду же, до чего доведется".

______________________

То же значение насилия имеет грабеж и в Псковской судной грамоте, где читаем: "А истец, приехав с приставом, и возьмет что за свой долг силою, не оутяжет своего истца, ино быти ему оу грабежу..."(67).

Какая же разница между грабежом и разбоем?

Характерный признак разбойника сложился у нас с самой глубокой древности. По Рус. Правде это люди, которые "стали" на разбой; по памятникам XVI в. это ведомые тати и разбойники, которые людей разбивают, держат воровские притоны, покупают и продают разбойную и татебную рухлядь, словом, разбой для них — ремесло; они действуют шайкой. Эта точка зрения перешла и в Уложение. Глава XXI "О разбойных и татебных делах" начинается так: "Которые разбойники разбивают и людей побивают и тати крадут... и такие разбойные и убийственные дела и татебные дела ведать в Разбойном приказе". Многие статьи Уложения говорят о разбойниках, как о лихих людях, т.е. известных злодеях, не раз совершивших преступление, а постоянно совершающих кражи, грабежи и пр. Например: "А на которых людей в обыску скажут, что они лихие люди, тати или разбойники", т.е. известны за таковых (XXI. 35). Или: "Дать его на чистую поруку с записью, что ему впредь не красти и не разбивати и лихим людем, татем и разбойником, приезду к себе не держати" (XXI. 36). Разбой совершают разбойники, т.е. люди, для которых насильственное отнятие чужой собственности составляет род жизни, промысел. Крайнее развитие разбоев в древности и заставило обособить разбой как особый вид насильственного отнятия имущества, крайне опасный для общественного спокойствия. Всякое другое насильственное отнятие имущества, совершенное не разбойниками, есть грабеж. Уложение говорит, например, о грабеже служилых людей "нарядным делом для задору", о грабеже родителей детьми, — это не промысел, служилые люди не живут разбоем.

В разбое, как и в грабеже, есть угроза насилия и самое насилие, но для наказуемости разбоя важно не насилие, а то, что разбой есть промысел. В памятниках, предшествовавших Уложению, эта точка зрения выступает еще с большей силой. Судебники не различают татей от разбойников, если это ведомые лихие люди, т.е. сделавшие промысел из татьбы и грабежа. В Судебнике 1497 г. читаем: "А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство... и будет ведомой лихой, и боярину того велети казнити смертной казнию" (8). Этой статье совершенно соответствуют 59-я и 60-я Судебника 1550 г. Московское государство стремится искоренить ведомых лихих людей, которые живут на счет чужого благосостояния, а как они его похищают, тайно (кража) или явно с насилием (разбой), это безразлично. Воры, но неведомые лихие люди, наказываются легче; по обоим Судебникам за первую кражу они подлежат торговой казни (1-й Суд. ст. 10, П-й Суд. ст. 55).

От этого первоначального безразличия татьбы и разбоя лихих людей Уложение делает отступление. Хотя оно и соединяет в одной главе татьбу и разбой, но карает разбой строже татьбы. Первый разбой ведет к потере правого уха, наказанию кнутом (XXI. 16 не говорит о кнуте, это, конечно, описка) и трехлетнему тюремному заключению, за которым следует ссылка в украйные города; второй разбой карается смертной казнью. Татьба же только третья ведет к смертной казни, за первые же две полагаются кнут, тюрьма, отрезание уха и ссылка.

Грабеж наказывается Уложением легче татьбы. Дети, пограбившие насильством животы родителей, наказываются кнутом нещадно, но тюрьме, ссылке и потере уха не подлежат (XXII. 5). Наказание служилым людям за грабеж полагается, смотря по вине (VII. 30, 32); под этим совершенно неопределенным наказанием надо разуметь кнут и следующие за ним более легкие кары. По ст. 136 гл. X грабеж простой, без особенно отягчающих обстоятельств, сверх вознаграждения убытков, карается только пеней, что Государь укажет. Эта статья перешла в Уложение из Судебника 1550 г., который так же карает грабеж пеней и, следовательно, гораздо легче татьбы*. Насилие само по себе не только не отягощает участь похитителя чужого имущества, а облегчает ее. В этом можно видеть указание на то, что и у нас, как в древней Германии, тайная кража возбуждала большую реакцию, чем открытое и соединенное с насилием отнятие имущества. Вероятно, предполагалось, что человек, прямо идущий к своей цели (но неведомый лихой), имеет достаточные причины отнять силой чужую вещь. В приведенной выше статье Пек. суд. гр. это даже прямо выражено. Но это предположение относится к тому отдаленному времени, когда слагалось первоначальное воззрение на грабеж как деяние менее преступное, чем кража. Уложение сохранило следы этого воззрения как переживание.

______________________

* "А который ищея взыщет бою и грабежу и ответчик скажет, что бил, а не грабил, и ответчика в бою обвинити и безчестие на нем взяти, а в пене несмотря по человеку, что государь укажет, а в грабеже суд и правда, а во всем не обвинити. А скажет что грабил, а не бил, и на тех грабеж доправи-ти, кто скажет грабил, а в пене посмотря по человеку, что государь укажет, а в бою суд и правда. А в иных делах судити по тому же: кто в чем скажется виноват, то на нем взяти, а в пене что государь укажет, посмотря по человеку, а в достали суд и правда и крестное целование".

______________________

Сопоставляя статьи Уложения о грабеже, надо придти к следующему заключению. Уложение знает обыкновенный и квалифицированный грабеж. Обыкновенный — ведет к денежной пене (XX. 136), квалифицированный — к более тяжким наказаниям. К последнему виду грабежа относятся: 1) грабеж служилыми людьми (VII. 30, 32); 2) грабеж детьми родителей (XXII. 5).

Поджог двора ведет к сожжению, а поджог леса только к уплате убытков и пени (X. 228, 223). Первая статья взята из Градских законов, но там различен поджог в городе и вне города; за поджог вне города назначается не смертная казнь, а отсечение руки (XXXIX. 18). У Уложения этого различия нет.

6. Преступления против семейства и половой нравственности

В Русской Правде о преступлениях против нравственности не говорится. Семья древнее государства. Надо думать, что преступления против семьи и нравственности были известны с древнейшего времени, еще до Русской Правды. Из германских памятников видно, что древнейшие народные обычаи уже имели дело с преступлениями этого рода, хотя точка зрения была и совершенно иная, чем та, которая позднее внесена христианством. По народно-германскому воззрению мужчина, виновный в незаконной связи с женщиной, признается виновным, но не в той степени, в какой признается виновной женщина; женщина рассматривается гораздо более виновной, чем мужчина. Нравственная точка зрения вовсе не имела места при обсуждении преступлений этого рода, совершенных мужчинами. Преступление мужчины вызывало месть со стороны родственников пострадавшей. Причина этой мести кроется в том, что виновный вторгался в чужое семейство и нарушал права, которые принадлежали главе семейства. Женщина в древней Германии не пользовалась самостоятельностью: она всю жизнь находилась под властью мужчины, сперва под властью отца, а по выходе замуж — под властью мужа, это их mundium (Mundschaft). Всякое посягательство на женщину есть посягательство на права мундиума. Таким образом, виновный в половом преступлении наказывается не за безнравственность, а за то, что нарушил права опеки. Совсем другой взгляд на женщину. Если она совершала любодеяние, то, по народным воззрениям, она сама делалась бесчестной и наносила бесчестье всей своей семье. Ее ожидало со стороны ее родственников страшное наказание. Она с позором, голая, изгонялась из дома или подвергалась смертной казни. Самое исполнение смертной казни имело крайне суровую форму. Сохранилось описание порядка казни, сделанное еп. Бонифацием; оно относится к саксам, еще не просвещенным светом христианского учения. Виновную задушали или, обнажив до пояса, били и кололи тело ножами до тех пор, пока несчастная не испускала дух. В этом истязании принимали участие не только члены семьи, но приглашались и посторонние женщины. Женщина, виновная в любодеянии, возбуждает негодование как в членах собственной семьи, так и среди посторонних. Иначе народное мировоззрение относилось к мужчине. Здесь реакция возбуждалась только в пределах той семьи, по отношению к которой им совершено преступление: мстят члены того семейства, к которому принадлежит совиновная женщина. Семья, к которой принадлежит сам виновный, вовсе не оскорбляется его поступком. Эти обычаи отразились и на законах. По некоторым законам право убить виновную принадлежало не только тому, у кого mundium, но и его друзьям, а, наконец, и органам власти. По отношению к мужчине такого постановления не было. Эта точка зрения начинает меняться под влиянием Моисеева законодательства. По этому законодательству мужчина рассматривается как совратитель, а потому он должен или жениться, или заплатить штраф. Эта новая точка зрения других была усвоена в некоторых местах Швеции.

Если Русская Правда не говорит о преступлениях против половой нравственности, то следует ли отсюда, что такие преступления русским славянам эпохи Русской Правды не были известны? Трудно думать. Из молчания Рус. Пр. нельзя еще выводить, что таких преступлений не было. По всей вероятности, преступления против семейной нравственности были уже известны, но расправа за них происходила в пределах семьи и, может быть, общины; до суда же княжеского дело не доходило, а потому и молчит о них Русская Правда, стоящая в непосредственном отношении к практике княжеского суда.

После принятия христианства преступления эти были предоставлены суду духовенства, о них упоминается в уставах церковных.

Что преступления против половой нравственности были у нас известны и до принятия христианства, это можно думать на основании некоторых народных обычаев, сохранившихся и до наших дней, напр., совершающееся и теперь во многих местах Малороссии "удостоверение невинности" невесты, и та жестокая расправа, которую учиняют с ней и ее родственники, и новобрачный в случае преждевременной утраты невинности. Эти обычаи, конечно, дохристианского происхождения.

По германскому праву любодеяние вело сперва к мести, а потом к выкупу. Денежное вознаграждение шло не самой женщине, так как она сама соизволила, а тому, во власти у кого она находилась, у кого было право мундиума. Право требовать вознаграждения за рабынь принадлежало господину. По некоторым правам только первое любодеяние считалось преступным и вело к вознаграждению, последующие же не оплачивались.

С принятием христианства преступления этого рода сделались у нас подсудны церковному суду. Владимиров церковный устав упоминает "смильное заставанье", но не определяет последствий. Ярославов устав посвящает простому любодеянию несколько статей (4, 5, 9, 11, 15 и др.). В первой говорит: "Аже у отца и у матери дщи девкою дитяти добудет, обличив ю, понята в дом церковный, а чим ю род окупить". По этой статье любодеяние является преступлением не перед семейной властью, как это было по древнейшему германскому праву, и, по всей вероятности, нашему, а перед общественной властью; ответственным же оказывается не мужчина, вступивший в незаконную связь, а семья девицы, которая не уберегла дочери от соблазна. В других статьях речь также идет о публичном наказании. Памятники светского права говорят о преступлениях этого рода только в соединении с насилием, о чем будет сказано ниже. Любодеяние со своей рабой, по Русской Правде, было ненаказуемо (III ред. 128).

Прелюбодеяние по древнему германскому праву составляло обиду, наносимую мужу женой и ее соблазнителем. Муж по отношению к жене не совершал прелюбодеяния; ему предоставлялось даже иметь конкубину. Обиженный муж имел право убить жену и соблазнителя. По мере смягчения нравов входит в употребление выкуп. Соблазнитель должен был заплатить свою полную виру. С распространением христианства обе стороны уравниваются и для жены возникает иск против мужа, нарушившего супружескую верность. По некоторым законам она имеет право получить денежное вознаграждение с мужа, по 3 марки за каждую неверность; по другим соучастница в преступлении мужа выдается ей для мести. Христианские воззрения смешались, таким образом, с народными.

По нашему древнему праву также только жена была виновата перед мужем в прелюбодеянии, а не муж перед женой. Невинность мужа следует из ст. 128 Русской Правды III ред. Эта статья говорит о муже (в данном случае можно разуметь как женатого, так и холостого человека), состоящем в незаконной связи со своей рабой и имеющем от нее детей. Статья предполагает постоянную связь, продолжавшуюся до смерти мужа. Эта связь не вменяется в вину ни ему, ни рабе. По смерти господина раба получает даже свободу со всеми детьми.

О виновности жены перед мужем надо заключить из смоленских договоров с немцами. В договоре неизвестного князя (Рус. Лив. Ак. II прибавление) читаем: "Оже имуть русина вольнаго у вольное жены в Ризе или на Готьском березе, оже оубьють, и тот оубит; пакы ли не оубьют, платити ему 10 гривен серебра; такоже и немьчицю Смолиньске". Мстиславов договор не говорит о праве убить, но устанавливает совершенно тот же выкуп в 10 гривен, равняющийся обыкновенной вире. О плате князю не говорится; 10 гривен, заменяющие месть, идут, конечно, мужу. Об убийстве жены не говорится. Это понятно, так как в договоре дело идет об определении отношений русских к немцам, муж же и жена принадлежат одной национальности. Но есть полная возможность допустить в данном случае и убийство жены.

С принятием христианства и у нас обе стороны уравниваются в том смысле, что прелюбодеяние мужа сделалось также наказуемым. Но подсудность и мера ответственности были, надо думать, разные. Церковный устав Ярослава говорит только о неверности мужа (ст. 6) и назначает за это платеж епископу и казнь со стороны князя, не определяя меры платежа и способа наказания (Градские законы назначают прелюбодеям телесные наказания, болезненные и членовредительные). Прелюбодеяние мужа ведается, следовательно, органами власти и карается публичным наказанием. О прелюбодеянии жены церковный устав вовсе не говорит. Это не значит, конечно, что оно не наказуется. Оно осталось наказуемым по-прежнему, т.е. мужем.

Изнасилование и похищение женщины, хотя бы и с целью брака, но без согласия ее и родителей, составляет по германскому праву тяжкое преступление. По одним законодательствам оно ведет за собой лишение жизни, по другим выкуп, доходящий иногда до размеров полной и даже двойной виры.

Из наших памятников постановления о насилии встречаются в договорах с немцами Новгорода и Смоленска. По Мстиславому договору насилие свободной женщине целомудренного поведения (ст. 12) оплачивается пятью гривнами серебра, т.е. полувирой; а по безымянному (Рус. Лив. Ак. прилож. II) полной вирой в 10 гривен серебра. Насилие рабе — гривной серебра. Мстиславов договор говорит еще о насилии женщине легкого поведения и назначает ей тоже одну гривну, как и рабе.

В новгородском договоре конца XII в. читаем: "Оже кто робу повергнет насильем, а не соромить, то за обиду гривна; пакы же соро-мить, собе свободна". Первое постановление соответствует такому же смоленского договора: "Оже кто насилует робе, — дати ему гривна серебра". Второе же предполагает, кажется, насилие собственной рабы. Только при этом предположении и понятно ее освобождение. А так как договор определяет отношения русских к немцам, то, надо думать, что русские покупали рабынь-немок, а немцы — русских. В германском праве свобода рабы, как следствие незаконной связи с нею господина, есть уже установление христианской эпохи. Наши памятники не дают возможности ответить на вопрос: освобождение рабы в данном случае практиковалось уже у нас в XII в. или попало в договор по предложению немцев?

В Ярославовом церковном уставе, как и некоторых германских памятниках, насилие слито с похищением: "Аже кто умчить девку или насилить, аще боярская дчи, за сором ей 5 гр. золота, а епископу 5 гр. золота, а меньших бояр гривна золота, а епископу гривна золота; добрых людей за сором 5 гривен серебра, а не умычницех по гривне серебра епископу, а князь казнить". Статья эта представляет соединение языческой практики с нововведениями эпохи христианской. Денежный выкуп за насилие и за похищение есть, конечно, остаток глубокой старины. Статья различает обыкновенное насилие и квалифицированное; за обыкновенное полагается 5 гр. серебра пострадавшей, т.е. полвиры. Этот платеж совершенно совпадает с тем, какой определен в смоленском Мстиславовом договоре. Насилие боярских дочерей есть насилие квалифицированное и ведет к чрезвычайному увеличению штрафа. Ввиду того, что по Градским законам насилие девице, помимо членовредительного наказания, вело за собой вознаграждение пострадавшей, равняющееся трети и даже половине имения виновного, выкуп в 5 г золота не должен казаться невероятным. Назначение штрафа в пользу представителя власти в равном размере с частным вознаграждением встречаем и в других памятниках (Русская Правда и догов. Новгорода с немцами конца XIII в.) и также не представляет ничего невероятного. Прибавление княжеской казни есть уже нововведение христианской эпохи и имеет свой источник в сборниках византийского права (Градск. зак. Тит. XXXIX. Ст. 40, 66 и 67).

Похищение женщин, или умычка, несомненно, составляла обиду и до принятия христианства; но похищение, о котором говорит Ярославов устав, надо выводить не из этой дохристианской практики, а из ст. 40 XXXIX титула Градских законов. Ярославов устав облагает штрафами разных размеров того, кто умчит, и "умычников". Первый плат от 5 грив, серебра до 5 золота, а вторые всегда по гривне. Эти "умычники" суть пособники, помогавшие в похищении, а не главные виновники. О таком же различии главного виновника и помогавших ему говорит и ст. 40 Градских законов. Это не может быть случайным совпадением, здесь надо предполагать прямое заимствование.

Пространная редакция Владимирова устава также упоминает умычку, но не определяет последствий.

Двоебрачие как и у нас, так и в Германии сделалось преступлением с принятия христианства. В Уставе Ярослава читаем: "Аже муж оженится иною женой, со старою не распустився, муж епископу в вине, а молодую в дом церковный, а со старою жити". Еще: "Аже две жены кто водит, епископу 40 гривен, а которая подлегла, ту поняти в дом церковный, а первую держати по закону; а иметь лихо водити ю, казнью казнить его".

Браки в близких степенях родства запрещались в Германии и по народному праву, еще до принятия христианства, хотя в сагах есть указания и на противоположную практику. Об отношении к этому вопросу русских славян до принятия христианства не имеем сведений. По церковным уставам такие браки запрещаются под страхом наказания: "Аже ближний род поймется, епископу 80 гривен, а их разлучить, а епитемью да примут" (Яросл.).

Неестественные пороки воспрещаются церковным уставом Ярослава. Статья 16 этого устава, конечно, возникла под влиянием ст. 74 XXXIX титула Градских законов, хотя греческое наказание заменено русским. Германские юридические памятники обогатились преступлениями этого рода также под влиянием церкви (Wilda. 858).

Уложение очень мало останавливается на преступлениях этого рода. Оно говорит о сводничестве, за что назначает кнут (XXII. 25), и о блуде лиц женского пола. По ст. 80 гл. XX незаконная связь господина с рабой подлежит суду духовной власти. Надо думать, что и все другие преступления этого рода ведались епископскими судами на основании Кормчих.

7. Преступления против церкви

В Русской Правде нет преступлений против церкви. Это объясняется тем, что церковь заимствована нами из Византии, откуда она и принесла церковные постановления уже совершенно готовыми, вносить их в Русскую Правду для составителя не было повода: это было "не русское право". Некоторые правила, касающиеся церкви, встречаются в специальных памятниках, в церковных уставах.

Церковный устав Владимира упоминает следующие преступления: "церковная татьба, мертвецы волочать, крест посекуть, или на стенах режут, скоты или псы и потки (птицы) без велики нужи введет или что не подобно в церкви подеет; моление под овином, в рощении или у воды".

Кража из церкви и нарушение покоя могил через ограбление мертвых тел взяты из Градских законов (XXXIX. 57, 58); ввод животных в церковь — из правил Трулльского собора (Неволин. Т. VI. 279); остальные составляют, может быть, результат отечественной практики, вызванной знакомством с содержанием ветхозаветных книг.

Ярославов устав посвящает очень мало внимания преступлениям против церкви. Он полагает наказание в 12 грив, в пользу епископа и княжескую казнь за пострижение головы и бороды; Пространная его редакция говорит еще о некоторых видах запрещенной еды, например, о еде с некрещеными.

К преступлениям против церкви относится еще и ведьство (ведать, ведун, ведьма), или волхвование и чародеяние. Как наши предки, так и германцы верили в существование людей, одаренных чудесной силой и даром предвидения. Эти знахари, предполагалось, стояли в сношениях со злыми духами и при помощи их могли совершать злые дела. Владимиров устав упоминает о "ведьстве", но не определяет последствий.

В XVII в. преступления против веры занесены уже в светское законодательство, и им дано первенствующее место, им посвящена глава I Уложения. В ст. 1 этой главы говорится о богохульстве, за которое назначается смертная казнь через сожигание; затем речь идет о преступлениях, имеющих целью помешать спокойному течению церковной службы: кто не даст совершить божественной литургии, казнится смертью. Эта глава далеко, однако, не исчерпывает всех преступлений против веры. О совращении из православия говорится в гл. XVII. Виновные в совращении казнились сожжением, а совращенных отсылали к патриарху для обращения.

8. Преступления против государства

К преступлениям этого рода в Русской Правде относится только одна статья. В Пространных списках она читается так: "Аже смерд мучить смерда без княжа слова, то 3 гривны продажи, а за муку гривна кун (103); аже огнищанина мучить, то 12 гривен продаже, а за муку гривна" (ср. II ред. 14). Слово "мука", как видно из переводных памятников, употреблялось в значении казни, т.е. наказания вообще. Приведенная статья, следовательно, запрещает подвергать кого-либо наказанию без повеления князя. Она находится и в Кратких, и в Пространных списках Правды и служит новым доказательством тому, что Русская Правда содержит в себе правила весьма различных порядков. Рассматриваемая статья находится в том же памятнике, где помещены статьи, допускающие месть, и свидетельствует о созревавшем уже сознании неудобств самоуправства.

Что Русская Правда мало знает преступлений против государства, это объясняется тем, что государство в то время было еще в зародыше и преступления против государства только возникали. Древнейшее указание на возникновение этих преступлений находим в летописных рассказах, относящихся к XII в. В Ипат. летописи, под 1177 г., приведено следующее обращение князя Святослава к Роману: "Брате! я не ищу под тобою ничего же, но ряд наш так есть, оже ся князь извинить, то в волость, а муж у голову", т.е. если князь изменит, то он лишается волости, а если простой муж, то он лишается жизни. Это одно из немногих мест для древнейшего времени, в котором можно видеть указание на существование государственных преступлений. Но в чем состоят эти преступления, что значит "извинить муж?" Можно думать, что здесь разумеется преступление против верности князю: служилый человек обещал ему быть верным и не исполнил обещания. "Князь извинит" означает, надо думать, нарушение договора. Оба наказания, отнятие волости и смертная казнь, установлены договором: "А ряд наш таков".

Статьи других древних памятников, как и Русская Правда, имеют в виду только преступления против судебной власти государства.

Двинская судная грамота воспрещает, во-первых, самосуд. "А самосуда четыре рубли; а самосуд то: кто изымав татя с поличным, да отпустит, а себе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд, а опричь того самосуда нет". Эта статья очень ограничивает понятие самосуда. Она воспрещает только примирение с татем, который схвачен с поличным. Со всеми же другими обидчиками, значит, примирение возможно. Этим и объясняются мировые соглашения с виновниками даже в убийстве, о чем речь была выше. То же понятие самосуда удерживается в уставных грамотах XV и XVI вв. На этой точке зрения стоит и Уложение. Оно запрещает не самосуд, а мир (что то же) с ворами с поличным и с разбойниками. Во всех других случаях мириться можно, можно, следовательно, мириться и с убийцами, только не с ведомыми разбойниками. Из статьи видно, что такие мировые приносились для записки в приказ. Во-вторых, продажу сильно. Под этим, вероятно, надо разуметь злоупотребления органов княжеского суда при определении и взыскании продаж.

Еще более развитые постановления, направленные к ограждению судебных прав государства, встречаем в судных грамотах вольных городов. Судебные права государства могут быть нарушены как частными лицами, так и представителями власти. Грамоты принимают меры против тех и других нарушений. По Псковской судной грамоте посадник должен был целовать крест в том, что он будет судить право по крестному целованию, а городскими кунами не корыстоваться, а судом не мстить, не отчитись, а правого не погубить, а виноватого не жаловать, а без неправы (без суда) человека не погубить ни на суде, ни на вече. Князь должен был судить тоже по крестному целованию. Князь и посадник обязывались не брать тайных посулов (подкуп).

Новгородская грамота также требует от судей суда правого по крестному целованию и определяет штраф в 50 р. тому судье, который уедет из города, не окончив суда (28).

Соблюдение порядка на суде со стороны тяжущихся ограждается обеими грамотами. Псковская упоминает об ударе, нанесенном одним из тяжущихся другому "пред господою на суде", как об особом преступлении и назначает за это "продажу князю" кроме уплаты частного вознаграждения (111). С той же целью она воспрещает "ходити на суд помочью" и угрожает "дыбою" и денежным штрафом тому, кто "силою в судебню полезет или подверники ударит" (58). Новгородская судная грамота воспрещает "наводку наводить" (приходить толпой с целью насилия) на судей и тяжущихся и налагает за наводку: с бояр 50 р., житьих 20, а с молодших 10 (6).

Преступления против других прав государства, кроме вышеприведенного летописного известия, встречаются только в Псковской судной грамоте, которая назначает "переветнику", т.е. передающему тайны своих чужим (изменнику), смертную казнь. Это постановление, может быть, родственно со ст. 1-й XXXIX титула Градских законов: "Раздражая на брань ратныя или предавая противным своя — главы усечением мучится".

Судебные функции государства, составляя существеннейшую потребность подданных, прежде всего, выяснились сознанию наших предков, а потому преступления против судебной власти государства обозначились прежде всех других видов государственных преступлений.

В московское время, по мере того, как крепнет государство и власть сосредоточивается в руках государей, виды государственных преступлений весьма развиваются. Первое место между ними занимают преступления, направленные против главы и целости государства. Практика идет здесь впереди законодательства. Определения Судебников далеко не выражают современной им действительности. В Судебниках государственные преступления ни по месту, ни по существу не обособлены еще от других преступлений. Одна и та же статья говорит о ведомых лихих людях: поджигателях, подметчиках, церковных татях, о государском убойце и о крамольнике; второй Судебник прибавляет к этому перечню градского сдавца. Из этих преступников только коромольник (мятежник и изменник) и градский сдавец суть государственные преступники. Государский убойца есть убийца всякого господина (государь = господину, т.е. хозяину). Ко-ромола же могла иметь место и по отношению к частному человеку (измена поверенного своему доверителю), и если этот коромольник оказывался ведомым лихим человеком, то также казнился смертью.

Уложение делает в этом отношении большой шаг вперед. Оно выделяет все государственные преступления в особую главу (вторую) и говорит: во-первых, о преступлениях против жизни Государя, во-вторых, о преступлениях, имеющих целью свергнуть Государя с престола, и, в-третьих, о преступлениях, направленных против целости государства. Но и этим далеко не исчерпана практика того времени. Уложение не говорит, напр., об оскорблении Государя словом, о порицании его действий и пр. Из этого умолчания никак не следует заключать, что подобные факты не влекли за собой наказания. Практика доказывает противное: они наказывались и весьма строго. Преступлениям, направленным против Государя и целости государства, присваивалось наименование великих государевых дел; законодательство, ввиду важности их, относилось к ним с особенной строгостью. В этих преступлениях, как мы уже знаем, умысел не отличался от покушения и совершения, и не делалось никакого различия по степени участия: главные виновники и не донесшие наказывались совершенно одинаково. В особую главу (третью) Уложение выделяет преступления, имеющие своим предметом оскорбление чести государева двора. К этому роду преступлений относилось нанесение бесчестия кому-нибудь на государевом дворе словом или действием, нанесение ран и пр. Преступления, совершаемые на государевом дворе, оскорбляли честь государева двора и влекли за собой более тяжкие последствия, хотя и не все (кража наказывалась даже легче).

За преступлениями против царского величества, целости государства и чести государева двора идет длинный ряд преступлений, направленных против различных прав государства. Четвертая глава говорит о подделывателях государственных актов и печатей, пятая — о нарушении финансовых прав государства денежными мастерами, которые будут лить оловянные деньги или подбавлять свинец в серебряные деньги; глава VII, посвященная службе ратных людей, говорит о преступлениях против порядка службы и т.д. Для ограждения судебных прав государства истцу и ответчику предписывалось, став перед судьями, искать и отвечать "вежливо, и смирно, и не шумно, и никаких невежливых слов не говорить и меж собой не браниться". Виновный в нарушении этого предписания наносил судьям "бесчестье", за что подвергался денежному штрафу. Обнажение оружия на суде вело к батогам, нанесение ран — к наказанию кнутом (X. 105). За неправый суд думные люди теряли честь и платили обиженному штраф в сумме тройной цены иска, а недумные подлежали торговой казни (X. 5).

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ I
Союз мужа и жены

Введение

Брак есть союз мужчины и женщины с целью полового восполнения и единения всей жизни. Существо брака почти не поддается юридическому анализу. Определение закона далеко не исчерпывает здесь дела. Семейство — крайне интимная сфера; возникающие в нем личные отношения не могут быть точно определены законом.

С исторической точки зрения, теперешнее положение женщины представляет значительный успех сравнительно с тем, какое наблюдается в первобытных обществах. В первобытном состоянии положение женщины было крайне приниженное. Самая мрачная сторона жизни многих современных дикарей состоит в совершенном бесправии женщины. У множества диких племен существуют самые грубые отношения мужчины к женщинам; они рассматриваются как низшие существа, почти как домашние животные, и передаются из рук в руки как собственность. Обыкновенную цену женщины составляет мушкет. У некоторых туземцев Северной Америки происходит постоянная борьба из-за женщин; дикари отнимают их друг у друга точно так же, как некоторые животные самку. Путешественники указывают на то, что у некоторых дикарей нет слова "любить". Миссионер XVII в., переводивший Евангелие на один из американских языков, должен был сам составить для них это слово. В Австралии, по свидетельству путешественников, женщины очень редко умирают естественной смертью у тех племен, которые употребляют в пищу человеческое мясо. Обыкновенно их убивают прежде, чем они состарятся, похудеют и сделаются негодными для еды.

Древнейшее положение женщины у предков исторических народов также было весьма приниженное. На это указывают брачные обряды, сохранившиеся до сего времени, и пословицы, в которых должно видеть отражение глубокой древности. Сербы, например, говорят: "Муж, который не бьет своей жены, не есть человек", "Бей змею и жену по голове", "Жену и лошадь бей, если хочешь, чтобы они были тебе покорны". У нас в простом народе даже и теперь встречаем весьма грубые отношения. Ефименко, заметив тяжелое положение женщины в Архангельской губ., говорит, что это явление не славянского происхождения, а заимствовано у финнов. Важен факт, подмеченный автором, а что касается объяснения, то едва ли есть основание выводить из чуждого влияния черту, свойственную всем народам на известной ступени развития.

Но мы сделаем неправильную оценку приведенных фактов, если заключим из них, что грубое отношение к женщинам совершенно исключало у первобытных народов возможность своеобразной любви и привязанности к ним. На языке криев жена называется словом, которое в переводе означает "часть меня самого". Рядом с пословицами, выражающими очень невысокое мнение о женщине ("Уж лаяла бы собака, да не своя", "Худое дело, коли жена не велела", "Не верь коню в поле, а жене в доме", "Красные похороны, когда муж жену хоронит"), русскому человеку известны и такие, в которых воздается должное доброй хозяйке: "Не дай Бог гореть, да вдоветь; "Дай Бог погореть, да не дай Бог овдоветь"; "Не плачет малый, не плачет убогий, а плачет да горюет вдовый".

Древнейший брак не мог заключаться в целях единения всей жизни двух существ. Он рассматривался, прежде всего, как средство удовлетворения потребностей мужчины; женщина служила этим потребностям.

В последнее время вопрос о первоначальной форме брака обратил на себя особое внимание исследователей и получил совершенно новую обработку. Материалом для этого послужили те данные, которые сообщили путешественники, изучавшие быт народов, стоящих на самой низшей ступени развития. Новые исследователи не пришли, однако, к согласному решению вопроса о первобытной форме супружеских отношений; мнения их на этот вопрос очень расходятся. Общее у них можно подметить разве то, что индивидуальный брак они не считают первичной формой, это форма позднейшего происхождения. Что же было вначале? На это даются очень различные ответы. Приведем в самом кратком изложении некоторые из новейших ответов на этот вопрос. Но прежде заметим, что материал, на основании которого делаются новейшие построения, очень шаткий. К свидетельствам путешественников надо относиться с большой осторожностью. Они нередко бывают жертвой и ошибок, и обманов.

Многие исследователи думают, что человечество, прежде чем придти к каким-либо формам брака, хотя бы и очень несовершенным, пережило состояние совершенного отсутствия брака, которое они называют гетеризмом. Этому состоянию гетеризма Леббок "ради приличия" дает название "общинного брака", но не останавливается на этой чисто внешней поправке, а немедленно, вслед за тем, делает определение общинного брака как формы, при которой все мужчины и женщины каждой небольшой общины считаются в супружестве между собой. Хотя эта поправка, сделанная ради приличия, и не может быть названа удачной, так как гетеризм и общинный брак, как определяет его Леббок, не одно и то же, тем не менее, мысль об общинном браке нашла некоторое сочувствие: нередко приходится читать, что пережитое человечеством состояние "гетеризма или общинного брака" бесспорно доказано. Сам Леббок думает, что ему известны "убедительные доказательства" существования общинного брака. Он приводит их. На наш взгляд, они не очень убедительны и далеко не имеют решающего значения.

Первое место среди убедительных доказательств отведено следующему известию. "На Андоманских островах обычай предписывает мужчине и женщине оставаться вместе до тех пор, пока ребенок не будет отнят от груди; после чего им кажется вполне естественным разойтись, и каждый приискивает себе новое лицо для брачного сожития". Приведенный обычай не говорит ни в пользу гетеризма, ни в пользу общинного брака. Из него следует: 1) Обычай поддерживает супружескую связь двух существ в течение известного времени. 2) По истечении этого времени они могут разойтись, но не обязаны к тому и, следовательно, могут продолжать жить вместе, если удовлетворяют друг друга*. Несколько ниже читаем: "Тигуры живут обширными общинами почти в безразличном смешений и даже для тех лиц, которые считаются в супружестве, брачные узы существуют только по имени". Из этого известия следует, что тигурам известны "брачные узы", но распущенность нравов так сильна у них, что эти узы существуют только по имени. Совершенно однородные факты распущенности можно привести и из жизни высокоцивилизованных обществ, к которым никто не будет прилагать теорию общинного брака. Следующие затем три страницы Леббок посвящает извлечению из мемуара Моргана "О происхождении классификационной системы родства" и заключает его следующим выводом: "Легко заметить, что дитя принадлежит здесь целой группе, не имея более близкого отношения ни к своему отцу, ни к своей матери, которые стоят к нему в такой же степени родства, как дядя и тетки; таким образом, у каждого ребенка бывает по нескольку отцов и матерей". Морган различает две системы обозначения родства, систему описательную и классификационную. Описательная принадлежит арийцам и семитам и всем хорошо известна. По Моргану у них надо различать первичные отношения. Это будут: муж и жена, отец и мать, брат и сестра, сын и дочь; дядя и тетка, и вторичные или дальнейшие. Эти дальнейшие степени обозначаются через посредство удвоения наименования первичных степеней. У нас: двоюродные братья и сестры, двоюродные дяди и тетки и пр. У англичан и немцев: grandfather и grandmother, grossvater и grossmutter и т.д. Каждое родственное отношение имеет свое наименование, которым и отличается от других.

______________________

* Спенсер приводит другое свидетельство об андоманезцах: "Отказ незамужней ведет к отмщению со стороны сделавшего любовное предложение". Замужняя, следовательно, состоит в индивидуальном браке.

______________________

Классификационная система принадлежит туранским народам, американским индейцам, малайцам. У них одно название для целой линии (горизонтальной) родственников, что Морган и называет классом родственников. У малайцев, например, таких классов 5: первый составляют братья и сестры известного лица, — родные, двоюродные и т.д., и все они носят одно имя; второй — его отец и мать, их братья и сестры, родные, двоюродные и т.д.; третий — его дед и бабка и их братья родные и т.д.; четвертый — его дети и их двоюродные братья и сестры и т.д.; пятый — его внуки и их двоюродные братья и сестры и т.д.

На Сандвичевых островах все родственники второго класса называются макуа (makua), но для различия мужчин от женщин первых называют малуа-кана, вторых макуа-вагена (кана — мужчина, waheena — женщина). Четвертый класс носит наименование каике (каикее) кана и каике вагена и пр. Таким образом, сыновья и племянники имеют одно и то же название, точно так же не различаются по названию — отцы и дяди*.

______________________

* Westermark (The history of human marriage. 1891) дает превосходную критику новых взглядов.

______________________

Эта особенность родственной номенклатуры и дала повод Леббоку сделать вывод, что у некоторых народов дитя не имеет определенного отца и матери, что у него много отцов и матерей; а затем и дальнейший вывод, что у этих народов, когда возникла эта номенклатура, был не индивидуальный, а общинный брак. Оба заключения неверны. От родственных наименований можно делать заключения к отношениям среди родственников, но нельзя ничего заключить к более широким отношениям целой общины, а, следовательно, и к общинному браку. Что же дает классификационная система в ответ на вопрос о древнейшем браке? Решительно ничего. В полиандрии — ребенок может не знать своего отца, но нельзя себе представить никакой формы брака, в которой ребенок не знал бы матери. Он родился от известной особи, которая его и вскормила. Ребенок должен знать, кто его вскормил; это и будет его мать, которую он никогда не смешает с тетками оттого только, что они называются одним именем с матерью. В наименованиях, с которыми дети обращаются к родителям, по совершенно справедливому замечанию Вестермарка, никак нельзя видеть указания на характер родства; дети называют родителей как представляется возможным их малоразвитому языку. Отсюда, дети Старого и Нового Света обозначают иногда своих родителей чрезвычайно схожими именами. В Европе — пользуются большим распространением mama и papa, дикари Бразилии говорят paia и maia, уругвайцы — papatko и mamko. — У многих других племен для обозначения сына и дочери нет других названий, как мальчик и девочка. От родственных названий нельзя делать никаких заключений к первоначальным брачным обычаям.

Баховен в своем исследовании "Das Mutterrecht" разделяет мнение о первой стадии супружеских отношений в форме гетеризма; но он делает существенное к нему дополнение. По его мнению, женщины, наконец, возмутились состоянием гетеризма и установили форму супружеских отношений, в которой им принадлежало преобладание над мужчинами. На этой второй стадии развития супружеских отношений мужчины оказались в полном подчинении женщинам. Фамильные имена сообщались не отцом, а матерью, права состояния членов семьи определялись по матери, а не по отцу, отцу наследовали не его дети, а дети его сестры, наконец, женщины пользовались и наибольшей долей политической власти. В доказательство этих положений Баховен приводит массу фактов. Еще Геродот говорил о ликийцах, что у них дети называют себя по матери, а не по отцу, что дети, прижитые свободной женщиной от раба, пользовались по матери правами свободы; и, наоборот, дети гражданина, прижитые с рабыней или иностранкой, не пользовались правами гражданства. Путешественники нашего времени открыли у дикарей массу фактов этого рода. У индейцев Гудзонова залива дети носят имя матери. У ирокезов принадлежность к племени определяется по матери, а не по отцу. На островах Дружбы дети наследуют права состояния матери. В Лоанго престол переходит не к детям короля, а к детям его сестры. Даргун, в исследовании "Das Mutterrecht und Raubehe", указывает на то, что явления этого рода можно наблюдать в законах древних германцев. У лонгобардов социальное положение детей определялось по матери; по Lex Salica (в некоторых списках), если умерший не оставлял детей, ему наследовала мать, а не отец; согласно с этим и обязанность платить виру за несостоятельного прежде падала на родственников со стороны матери, а потом уже переходила и на родственников со стороны отца.

Указанные Баховеном факты не подлежат никакому сомнению. Но спрашивается, оправдывают ли они его предположение о возникшей борьбе между женщинами и мужчинами, о победе женщин и их господстве. Приведенные факты могут быть объяснены гораздо проще. Между ребенком и матерью существует гораздо более непосредственная и всем очевидная связь, чем между ребенком и отцом. При легкой расторжимости первоначальных браков отец уходил, а ребенок оставался с матерью. В браках же полиандрических отец был совершенно не ясен, была ясна только мать. В браках полигамических отец так же ясен, как и мать, но каждая из жен живет отдельно со своими детьми. Связь детей с матерью и здесь более тесная. Эта натуральная и более сильная связь ребенка с матерью в первоначальном обществе и могла породить все те особенности, которые навели Баховена на мысль об эпохе господства матерей. Наблюдаемые в наше время у некоторых дикарей черты из тех, что указаны Баховеном, — не только не соединяются с господством женщин над мужчинами, но и над детьми. Власть над детьми принадлежит не матери, а дяде со стороны матери, а иногда и прямо отцу (Даргун).

Эти воззрения перешли и в нашу литературу, но получили у нас своеобразную окраску. Под пером некоторых исследователей этого вопроса первоначальные браки явились чуть ли не наилучшей формой супружеских отношений. Вот какое определение общинного права дает г. Кулишер: это такое состояние, когда продолжительность союза не определена, когда эти союзы могут быть расторгаемы по желанию и когда освободившиеся от брака свободны вступить в новый; вступление и выход из брака совершаются вполне мирным путем и при полном господстве свободной воли обеих врачующихся сторон. "Спаривание", говорит автор об этих браках, имеет место лишь между членами той же общины и вполне мирным путем.

К числу новаторов принадлежит и г. Зибер в его, с фактической стороны, очень интересной книге "Очерки первоначальной экономической культуры". Он определяет общинный брак как свободную любовь и думает, что только с этой точки зрения можно удовлетворительно объяснить все те странные особенности, которые мы наблюдаем теперь в жизни дикарей. Автор приводит много фактов, но без критики и соединяет в одной — явления, относящиеся к разным ступеням культуры, а потому и несоединимые.

Много потрудился над исследованием первоначальных супружеских отношений и М.М. Ковалевский. В своих многочисленных трудах он является горячим и убежденным сторонником нового направления в науке. В начале истории он признает "стадное состояние первобытных человеческих обществ, при котором неизвестны союз мужа и жены, родителей с детьми и родственников друг с другом" (общинное землевладение).

Любопытно, что это новое воззрение слово в слово совпадает с воззрением старых летописцев XI — XII вв. Козьма Пражский говорит о чехах: vivebant enim quasi bruta animalia connubia habentes communia. Совершенно то же говорит и наш начальный летописец, игумен Сильвестр у св. Михаила, о радимичах, вятичах и северянах: "Живяху якоже зверь и браци не бываху у них".

Несмотря на совпадение взглядов писателей столь отдаленных эпох, положение о стадном состоянии, о гетеризме и общинном браке как общей стадии развития, через которую прошло все человечество, — я считаю совершенно не доказанным. Можно допустить, что гетеризм мог быть спорадическим явлением в истории человека и где-нибудь встречается и теперь; но это не дает ни малейшего основания рассматривать его как необходимую ступень в развитии человечества. Допустить это не представляется возможным и на основании свойств человеческой природы. Точкой отправления новых учений служит убеждение в том, что первоначальная жизнь человека мало чем отличалась от жизни животных. Крайне низкое состояние культуры первобытных народов, конечно, не может подлежать никакому сомнению. Но и среди животных нет стадных браков. Птицы (самец и самка) делают общими силами гнездо, общими силами выкармливают детей и, наконец, вместе учат их летать. Пешель (Volkerkunde. 1874. С. 238), со слов одного путешественника, передает факт семейной жизни обезьян. Семейство их состояло из мужа, жены и двух детей разных возрастов. Карл Фохт говорит, что человекообразные обезьяны живут семьями. Тот же образ жизни ведут и гориллы, уединяясь от других семей. Брем рассказывает о них следующее: они устраивают ночлег на ветвях деревьев из веток и листьев; там проводят ночь самка с детьми, самец же остается у основания дерева и стережет жену и детей. Шимпанзе устраивают гнезда, в которых мать разрешается от бремени. Игрунковые приживают 2 — 3 детей; самка носит их повсюду с собой, а когда устает, передает самцу. Вид — тонкотелые — также живут большими семьями, по нескольку детей (это священная обезьяна индусов). Хвостатые живут стадами до 30 штук под руководством старого самца. Но это стадо состоит из отдельных семей. Каждая самка и самец составляют пару, они знают своих детей, защищают их, учат и наказывают (розгами). Животным свойственно чувство ревности и, следовательно, стремление к исключительному обладанию самкой. Низшие стадные животные также не знают стадных браков. В период соединения у самцов развивается страшная ревность, и они овладевают самками с бою. Вот что Брем рассказывает о газелях. Спаривание происходит с конца октября до конца декабря. Самцы громким блеянием вызывают друг друга на бой и дерутся так сильно, что ломают себе рога. Самка отдает предпочтение более сильному, а он не уступит противнику. Победитель следует за каждым шагом своей красавицы, обнюхивает ее со всех сторон, трет голову об ее шею, лижет ей морду и всячески выказывает ей свою любовь. Мать очень любит детей и защищает их. То же наблюдается у серн, оленей, мускусных быков, зубров, косуль, у которых даже самцы иногда ухаживают за детьми. Тот же автор говорит о носорогах: между различными полами устанавливаются дружеские, чтобы не сказать, супружеские, отношения, которые оканчиваются, может быть, только со смертью. Дельфины, раз спарившись, остаются вместе до смерти и плавают, окруженные многочисленным потомством! Для полноты картины необходимо сказать, что не все двукопытные бывают так ласковы к самкам, как газели. Серны грубы с самками и покоряют их силой, если они не поддаются добровольно. Косули так же грубы. Не все самки хороши с детьми. Среди бегемотов встречаются такие, которые невнимательны к детям. Свиньи поедают иногда умерших детенышей.

Если животные знают жену и детей, то на каком же основании можно утверждать, что человек в первобытном состоянии их не знал? Не представляется ни малейшей надобности предполагать для человека такое общее доисторическое состояние, которое не было известно даже животным. Дарвин и Спенсер сомневаются в истинности новых взглядов. Кто говорит об общинном браке животных и людей, тот не знает ни жизни животных, ни жизни людей.

Нет ни малейшего основания предполагать для первоначального общества какую-либо одну форму супружеских отношений. По всей вероятности, тогда были в ходу все и теперь известные формы: и единобрачие, и полиандрия, и полигамия, и совершенно беспорядочные отношения мужчин и женщин. Ввиду физического преобладания мужчины над женщиной эти разные формы возникали в интересах мужчины, а не женщины. Женщина в первоначальных семейных отношениях является одним из предметов собственности. Эта точка зрения одинаково объясняет как возникновение единобрачия, так и возникновение полиандрии и полигамии. У тодасов, жителей Нейльгерийских гор, существуют полиандрия и полигамия — обе формы семейного происхождения. Когда вырастает старший сын, ему берут жену. Когда подрастает следующий за ним, он присоединяется к браку старшего брата и т.д., так возникает полиандрия. Положение женщины — чисто служебное. Но братья весьма скоро перестают довольствоваться одной женой и берут другую. Таким образом, в одной и той же семье — много мужей и много жен.

Чистое многоженство гораздо более распространено, чем чистая и смешанная полиандрия. Но чтобы иметь много жен, надо иметь достаточные средства. Это отличительная черта богатых классов и признак особого достоинства человека. Бедные люди должны довольствоваться одной женой. Итак, многоженству всегда сопутствует единоженство и даже предшествует ему.

Взглядом на жену как на собственность объясняется то, что жены по смерти мужа переходят к их наследникам. У евреев и зулусов жена умершего брата становится женой пережившего; в Конго жены и наложницы делятся между наследниками; у новозеландцев жены отца, по его смерти, переходят к сыновьям. Этим же объясняется и наблюдаемый у некоторых племен обычай временно уступать своих жен друзьям и предлагать их в виде угощения гостям.

Древний брак, служа, главным образом, потребностям сильнейшей стороны, мужчины, не мог быть в той же степени устойчив и неразрывен, как брак народов христианских. Продолжительность брачной связи зависела от усмотрения мужа, который был, имеете с тем, и господином своей жены. Он мог не только отпустить неугодную ему жену, но и продать ее, а в Австралии даже съесть. Но это еще не значит, что первобытным народам вообще не свойственны сколько-нибудь прочные брачные отношения. Если между мужем и женой установилось чувство взаимной привязанности, супружеские отношения, конечно, длились так же долго, как у носорогов, дельфинов и в окружающем нас обществе.

Наряду с приведенными формами брака имели место и часто беспорядочные половые отношения и, по весьма понятным причинам, в пропорции, несравненно превышающей ту, которая встречается в современном нам обществе.

Личные отношения супругов

Наш древний брак, насколько о нем можно судить по некоторым отрывочным и неполным известиям, не есть союз двух равноправных существ: вступая в брак, женщина поступала под власть мужа. В этом удостоверяют некоторые старинные брачные обряды, и теперь сохранившиеся. К таким обрядам принадлежит обряд разувания: молодая должна была разуть своего мужа. Рогнеда не хотела выйти замуж за Владимира по той причине, что он был сын рабыни, а она находила для себя оскорбительным "разути рабынича". В этом обряде выражается взгляд на женщину, как на слугу; это символическое выражение отношения жены к мужу как рабыни. Несомненно, что в X — XI вв., к которым относится приведенное свидетельство, в княжеских и боярских семьях жены не были не только рабынями, но и слугами; но обычай разувания есть остаток древности, показывающий, что было время, когда жена была рабыней мужа. Этот обычай сохранился и теперь на Украине, где новобрачная снимает с мужа сапоги, а он ударяет ее голенищами по спине, что означает его право наказывать жену.

Подчиненность жены мужу выражается и в обычае передачи новобрачной отцом будущему мужу из рук в руки, как передается собственность, о чем говорит Котошихин. В Казанской губернии и теперь новобрачная передается из полы в полу. Здесь совершается как бы передача из рук в руки права собственности. На переход в неволю указывают и другие обычаи, сопровождающие обряд бракосочетания; например, наложение новобрачной повязки на голову. Из народных песен видно, что символом свободы была распущенная, вольная коса, украшенная лентами, символом подчинения — повязка. По малороссийскому обычаю, новобрачная должна противиться наложению повязки. Присутствующие при этом "дружки" мужа, видя сопротивление невесты, кричат: "Бояре, до сабель!" и силой принуждают ее подчиниться. Из подчинения жены власти мужа вытекает право мужа наказывать жену. Это выражается в сохранившемся до сего времени в Костромской губернии обряде: после венчания отец ударяет слегка новобрачную плетью по спине три раза и затем передает плеть новобрачному, который делает то же. В предшествующей главе мы высказали уже предположение, что в случае прелюбодеяния жена могла быть убита мужем безнаказанно.

В связи с подчиненным значением женщины стоит и самая форма брака. Когда жена считалась слугой мужа, форма брака была полигамическая. Указания на полигамию встречаются как в наших памятниках, так и в памятниках западных славян и германцев. Наш начальный летописец говорит, что северяне, радимичи, вятичи имели по две и по три жены. Владимир Святой имел шесть жен и много наложниц. Некоторые из наших исследователей стараются смягчить свидетельство Начальной летописи, утверждая, что если у нас и существовало многоженство, то только в редких случаях, преобладала же моногамия. Но это уже вопрос факта, а не права. Право в том, что каждый мог иметь несколько жен, и если в действительности не все имели по нескольку жен, это объясняется различием экономического положения. Чтобы приобрести многих жен, нужно было иметь достаточные средства, а их имел не всякий.

С принятием христианства взгляд на подчинение жены мужу должен был несколько смягчиться, а во взаимных отношениях супругов должно было проявиться более равенства, чем это было возможно прежде. Это видно из того, что сохранение супружеской верности сделалось обязательно и для мужа. Но принципиально и в христианском браке жена остается под властью мужа. Владимир Мономах в своем поучении детям говорит: "Жену свою любите, но не дайте ей над собою власти".

Из начала зависимости жены от мужа следует, что личное положение жены определяется положением ее мужа, т.е. жена князя становится княгиней, жена боярина — боярыней, крестьянина — крестьянкой, попа — попадьей и т.д. Из этого общего правила древнее право наше знает одно исключение: свободный человек, вступавший в брак с рабыней без ряду с ее господином, не только не сообщал ей свободы, но и сам становился холопом (Русская Правда III ред. ст. 142). Но свобода жены-рабыни могла быть выговорена по соглашению с ее господином.

Законодательные памятники Московского государства не останавливаются на определении личных отношений супругов, которые и сами по себе с трудом поддаются каким-либо определениям. Интимная сфера домашней жизни предоставлялась обычаю. Указы только стороной отражают на себе действие этих обычаев. Из таких указаний законодательных и литературных памятников можно заключить, что жена должна подчиняться воле мужа и что муж имеет право ее наказывать. Иван Грозный велел считать недействительными завещания, в которых жена назначалась душеприказчиком мужа на том основании, что она в воле мужа. В жизни встречались довольно суровые проявления супружеской власти. На это указывает и Домострой Сильвестра, который советует более умеренный способ исправления жен, чем тот, который практиковался. На случаи крайней суровости супружеской власти указывают и юридические акты. В одной поручной записи середины XVII в. жители Тихвинского посада за одного из своих посадских ручаются в том, что он, "живучи за их порукою, жену свою напрасно безвечить не будет, а жить будет, как и прочие посадские живут, без всякого воровства, и усмирять жену будет по вине и по-людски, а не безвечьем".

Имущественные отношения супругов

Об имущественных отношениях супругов наши древнейшие памятники содержат очень немного, и то, что в них внесено, было, может быть, формулировано не без влияния греко-римского права.

Имущественные отношения супругов в римском праве подвергались с течением времени значительным изменениям. Древнейшее состояние этого вопроса было такое: жена, выходя замуж, поступала под власть мужа, становилась как бы его дочерью (filiae loco). При таком браке имущество жены составляло собственность мужа. С течением времени возник свободный брак, т.е. без перехода жены под власть мужа. Это отразилось и на имущественной стороне: имущество жены стало рассматриваться как совершенно самостоятельное. В этом свободном браке все издержки брачной жизни лежат на муже. Еще позднее возникает детальная система: жена или ее родственники приносят приданое (dos) в обеспечение издержек семейной жизни, а муж — предбрачный дар, ante nuptias donatio. Кроме приданого и дара у супругов могло быть и другое имущество, но "приданое" и "дар" составляли брачное имущество, которое находилось в собственности мужа и из доходов которого обеспечивались нужды брачной жизни. Но право собственности мужа на приданое по Юстинианову законодательству было очень ограниченно. Он не мог отчуждать приданое жены без ее согласия. В случае прекращения брака приданое поступало к жене или ее наследникам, предбрачный дар — мужу или его наследникам; впрочем, путем соглашения могли быть приняты меры, чтобы один из супругов получил часть из имущества, принадлежавшего другому. Постановления о детальной системе вошли и в те сборники светского права, которые содержатся в наших кормчих.

Для сравнения укажем еще на систему, которая развилась в германском праве, систему "единения имуществ" супругов в браке (Gutereinheit). Вопрос о юридической конструкции этого единения или общения имуществ спорен. Следуем Герберу (System des deutschen Privatrechts). Брак производит единение жизни, поэтому целям брака должно служить имущество той и другой стороны. Разница этой системы от детальной состоит в том, что здесь целям брака должно служить все имущество супругов, причем цели брака понимаются гораздо шире, чем по римскому праву. Соединенное имущество обеспечивает не одни только издержки по дому и воспитанию детей, но может служить и для промышленных предприятий. Права мужа и жены на это соединенное имущество не меняются в браке: жена — собственница своего имущества, но пока продолжается брак, хозяйничает и распоряжается имуществом муж. Движимое имущество жены он продает без ее согласия; для продажи недвижимого должен иметь согласие жены, кроме случаев крайней нужды. Своим — муж распоряжается неограниченно, как и до брака. С прекращением брака каждая из сторон получала свое имущество, и если оказывалось, что муж употребил часть его не на цели брака, жена имела право на удовлетворение. Некоторые писатели конструируют имущественные отношения супругов в виде Gutergemeinschaft, т.е. в виде общего имущества. Действительно, в некоторых местностях Германии муж не может продавать недвижимостей ни своих, ни жениных без согласия жены, кроме случаев крайности. В случае смерти супругов наличность делится независимо от того, кто сколько принес, а как общая собственность (Вгиппег у Гольцендорфа. I. 181). Таким образом, в германском праве встречаемся с разными формами имущественных отношений супругов.

Но изложенные отношения супругов по германскому праву образовались весьма поздно, никак не ранее XV в. В древнейшее же время они представляются в другом виде. По так называемым варварским законам (leges barbaroram) одному мужу принадлежало право владения, пользования и даже распоряжения тем имуществом, которое жена приносила с собой в брак. По законам бургундов эта система должны была применяться даже к женщинам римского происхождения (Zoepfl. 61.2).

Переходим к русскому праву. Из Русской Правды видно, что родственники (родители и братья), выдавая своих родственниц замуж, наделяли их, как могли (III ред. 125). Жены, таким образом, приносили с собой в брак некоторое имущество. Из Русской же Правды можно вывести, что после прекращения брака имущество жены поступало к ее наследникам даже в том случае, если бы муж что-либо из этого имущества дал своей второй жене. Это следует из той статьи, которая говорит о судьбе имущества матери после ее и мужа ее смерти: "Будут ли дети, то что первое жены (что осталось от первой жены), то возьмут дети матери своея; любо си на жену будет взложил (дал второй жене), обаче, матери своей возмуть" (III ред. 124). В том же смысле высказывается и Псковская судная грамота. Она предоставляет вдове право искать на родственниках своего умершего мужа "скруты своей или платья" (91), т.е. движимостей, с которыми она была выдана замуж.

О судьбе имущества во время брака, о том, кто имел право управлять им и распоряжаться, наши древнейшие домосковские источники не говорят ни слова. Неволин думает, что с древнейших времен у нас существует полная раздельность имущества супругов. Он выводит это из того, что памятники не заключают никакого ограничения относительно права жены распоряжаться своим имуществом. Основание это трудно принять. В памятниках действительно не говорится об ограничении прав жены, но на молчании древних памятников нельзя строить никакой теории, так как они не исчерпывают своего предмета. В церковном уставе Владимира Святого в числе дел, подлежащих церковному суду, упомянуто "пошибание между мужем и женою о животе", т.е. спор между мужем и женой о движимостях. Как же духовенство решало эти споры? Надо думать, что оно решало их по византийскому праву*; а по византийскому праву муж был собственником приданого, хотя и ограниченным. Поэтому сомнительно, чтобы духовенство споры супругов о движимостях решало в смысле признания за женой права неограниченного распоряжения своими движимостями.

______________________

* Из дел бывшего архиерейского архива, находящихся в холмогорском Преображенском соборе, видно, что споры о приданом разрешались архиепископом холмогорским в начале XVIII в. на основании Моисеевых законов, Градских законов и Эклоги; это в XVIII в., после издания Уложения; необходимость обращаться к этим памятникам во времена более древние была еще ощутительней (Ефименко. Приданое по обычному праву крестьян Архангельской губернии. 1873. С. 81).

______________________

Самая возможность тяжб жены с мужем об имуществах возникла у нас, конечно, под влиянием византийского права. Трудно думать, чтобы такие тяжбы допускались народными русскими воззрениями, с точки зрения которых жена состояла во власти мужа, должна была служить ему и могла быть им наказываема. А если это так, то понятно, что имущественные права жены свою первую юридическую конструкцию получили в практике духовных судов и, следовательно, под влиянием византийских начал*. Такое происхождение должна иметь и приведенная выше статья Русской Правды, которая есть не что иное, как своеобразная передача следующего постановления Эклоги: "Такоже и мужеви, во ино совокупление приходящу, ни что же от первыя ему жены прияти. Аще ли суть без возраста дети, тех вещи хранити ему, дондеже совершени будут. Аще ли сии совершени будут, подати им оттоле уже матери их совершенныя вещи" (Кормч. II ч. С. 178).

______________________

* Холмогорец Федор Яким в 1711 г., восставая против иска тещи своей о выдаче ей приданого ее умершей дочери, а своей жены, упоминает "брачного своего дара два полотенца", это, конечно, propter nuptias donatio (Ефименко. Придан, по обычн. праву Арх. губ. С. 79).

______________________

Но хотя первый шаг к ограждению имущественных прав жены и был сделан под влиянием византийского права, это не значит, однако, что имущественные отношения супругов определялись у нас исключительно рамками римской детальной системы. Из памятников московской эпохи видно, что имущественные отношения супругов определялись и народными обычаями, и очень различно.

Вопрос об ответственности жены за долги мужа и по памятникам домосковским решался неодинаково. По договору Новгорода с немцами 1270 г. жена отвечала за долги мужа в том только случае, если ручалась за него. Эту статью можно считать новгородской, а не немецкой на том основании, что по немецкому проекту договора жена должна была ответствовать, безусловно, за долги мужа (Андреевский. О договоре Новгорода с немецкими городами. Ст. XXI). Наоборот, по Псковской судной грамоте вдова изорника отвечала перед господином за долг своего мужа, если и не участвовала в его обязательстве. В Русской Правде о разбойнике сказано: "Выдадять и всего с женою и с детьми на поток и разграбление" (III ред. 10). Вину совершил муж, а ответственность падает на все семейство, конфискуется все имущество, хотя бы что принадлежало и жене. Тот же смысл имеет и ст. 6 договора смоленского князя Мстислава с немцами: "Оже разгневается князь на своего человека,... а отиметь князь все, женоу и дети, оу холопство..."; или по рижской редакции: "Аще князь взвержет гнев на роусина, повелить его разграбите с женою и с детьми..." По готландской редакции жена за вину мужа идет в холопство и, следовательно, лишается своего имущества, по рижской — конфискуется имущество мужа и жены безразлично (ст. 6).

Неволин, утверждая, что по нашему древнему праву жена не отвечает за вину и долги своего мужа, указывает, между прочим, на статью договора Олега с греками, по которой жена убийцы удерживает за собой то имущество, которое принадлежит ей по закону. В этой статье нет оснований видеть русское право. Она имеет в виду не столько ограждение прав русских жен, сколько греческих, и, конечно, составлена греками (см. Приложение в конце книги. Греческое и русское право в договорах с греками). Подтверждение своей мысли Неволин видит и в статье Русской Правды: "Аже холоп крадет кого-либо, то господину выкупати и, либо выдати и с ким будет крал; а жене и детям не надобе. Но оже будуть с ним крали и хоронили, то всех выдати" (III ред. 154). В данном случае невинная жена и дети не выдаются с мужем. Но статья имеет в виду холопов, а не свободных людей. Этим она и объясняется. Выдача с мужем невинной жены и детей увеличила бы только убытки господина, невиновного в преступлении своего раба. Эта статья, следовательно, имеет целью оградить права господина от лишних убытков; а потому в ней скорее есть основание видеть подтверждение, путем исключения, общего правила об ответственности жены и детей за деяния мужа и отца, чем доказательство их безответственности.

Таким образом, наша древняя практика по вопросу об ответственности жены за мужа следует двум разным направлениям. Порядок новгородский возник под несомненным влиянием византийского права*. Во втором направлении надо видеть остаток русских народных воззрений на брак, с точки зрения которых жена не имела ни личной, ни имущественной самостоятельности, а потому и должна была разделять его участь. Ссылку жены вместе с мужем по ст. 10-й III ред. Русской Правды Неволин объясняет тем, что брак ссылкой мужа для жены не прекращался, а потому жена за ним и следует (100). По всей вероятности, он разумеет здесь христианский брак. В таком предположении нет надобности. С мужем ссылаются не только жена, но и дети. В рижской же редакции Мстиславова договора говорится не о ссылке мужа с женой, а о разграблении их, т.е. конфискации имущества мужа и жены. Этого уже никак нельзя вывести из нерасторжимости христианского брака. Все эти правила совершенно удовлетворительно объясняются дохристианскими воззрениями на брак и семейство, по которым жена и дети принадлежат мужу, не имеют независимого от него бытия, а потому и разделяют его участь, как личную, так и имущественную.

______________________

* В Эклоге читаем: "Аще кто имея жену, возмет взаим от некоего, и аще не может сих творити воздания, неповинна будет жена его от пристроя своего подати заимодавцу, аще не обрящется волею в такове долзе поручившися по муже своем" (Кормч. Ч. II. С. 189).

______________________

Мы не хотим этим сказать, что положение жен в древней России было всегда подавленное деспотической властью мужа. Это уже вопрос факта, а не права. Владимир Мономах недаром советует своим сыновьям не давать над собой власти женам*. Были, значит, мужья, которые подчинялись женам. Но, если бы такой муж стал на разбой или заслужил гнев князя по какой другой причине, его жена все-таки была бы лишена своего имущества и последовала бы за ним в ссылку.

______________________

* В том же духе и русские пословицы: "Худое дело, коли жена не велела", "Худо мужу тому, у которого жена большая в дому", "Кто жене волю дает, тот сам себя бьет", "Знай баба свое криво веретено" (Даль. I. 467).

______________________

Памятники московского законодательства XV и XVI вв. на имущественных отношениях супругов мало останавливаются и далеко их не исчерпывают. Многое было предоставлено практике, а практика была очень разнообразна. На основании духовных и рядных можно сделать заключение, что по прекращении брака приданое жены возвращалось к ней или к ее наследникам. Это начало признано и указом 1628 г. (Улож. XVII. 1) в такой форме: "А женам тех умерших, которыя останутся бездетны, давати из животов их мужей четверть да приданое". Но рядом с этим постановлением, только повторяющим правило Эклоги, в том же Уложении читаем: "И после умершаго заемщика тот долг платити жене его и детям, а будет чего на жене и детех взяти будет нечего, и тот достальной долг взяти на порутчиках его, кто будет в лицах" (X. 203). Для того, кто знает постановления Эклоги, действовавшие и в московскую эпоху, эта статья не устанавливает непременно имущественную ответственность жены за долги мужа. Она может быть отнесена к тому случаю, когда, по смерти мужа, оставившего жену и детей, жена управляла всем имуществом умершего. Жена, в этом случае, должна была платить долги умершего из его имущества, а не из своего. Но знали ли Эклогу наши приказные люди XVII в.? Это сомнительно. Как же они применяли эту статью? Из практики того времени знаем, что долги мужа взыскивались с имущества жены (П. С. 3. № 210). Господствовавший тогда способ взыскания даже непременно должен был повести к переводу на жену имущественной ответственности за умершего мужа: жену ставили на правеж и били, пока не уплатит долгов мужа. При таком порядке взыскания весьма естественно, что жены платили и из своего приданого долги мужей. Уложение, таким образом, не дает никаких руководящих начал для определения имущественных отношений супругов. По ст. 1 гл. XVI жена, по смерти мужа, получает свое приданое и 1/4 из движимостей умершего; по ст. 203 гл. X все это могло быть у нее отобрано и, действительно, отбиралось за долги мужа.

Судьба приданого при жизни супругов была очень разнообразна. Есть указания от XIV — XV вв., что имущества супругов были раздельны и жены продавали свои земли мужьям (Ак. Юр. № 71. XXVIII). Это признано и указами XVII в., которые говорят, что жены могут продавать и закладывать свои вотчины своими именами. Рядом с этой раздельностью есть указания и на существование некоторого вида единения имуществ, принадлежавших супругам. В одной рядной муж и жена (вступила во второй брак, а от первого имела дочерей) договариваются выдать дочерей последней от первого брака "из обща", т.е. из общего их имущества (№ 395). Наконец, и это едва ли не всего чаще, муж распоряжается приданым жены вместе с ней. Родители дают приданое не одной дочери, но и ее новобрачному (№ 110. V). Приданые отчины продаются женой вместе с мужем (№71. X). Это вошло и в указы XVII в., которые запрещают мужьям отчуждать женины отчины от своего имени; купчие же крепости за подписями обоих супругов признавались в силе (П. С. 3. 762 и 803).

Византийское право продолжает действовать и в московскую эпоху, но только одни духовные суды применяли его к делам, непосредственно черпая из кормчей; светские же учреждения знали его лишь постольку, поскольку оно отражалось в государевых указах, а потому влияние его на нашу практику и не могло получить решающего значения. Но оно, несомненно, проходило в жизнь, хотя и в очень небольших приемах. В памятниках находим указания, что духовные власти при помощи византийского права старались внести в нашу практику более разумные начала, чем те, которыми руководились приказные люди XVII в. В 1657 г. била челом патриарху Никону вдова нижегородского посадского человека Марфица. Из челобитья видно, что после смерти мужа она стоит на правеже в долгах его, а дворов и животов после мужа ничего не осталось, про что ведомо окольным людям. Было за ней приданое, но муж еще при жизни испродал его в платеж за долги, а иное в заклад отдал. Что осталось из приданого, рублей 50, то уже она отдала за долг мужа, а ныне правят на ней еще более 50 рублев. Просит: ее, вдову Марфицу, пожаловать, тех долгов править на ней не велеть потому, что мужа своего животами она ничем не владеет. Патриарх, выслушав челобитье Марфицы, взглянул в Правильную книгу Леона царя и Константина и нашел там, что жена не подлежит ответственности за мужа, если не поручилась за него. На основании Правильной книги приказывает он послать память в Новгородский приказ. В памяти написано: "Буде она, Марфица, после мужа своего, кроме своего приданого и четвертыя части, что было ей из тех мужа своего животов довелось дать, животами не владеет и в тех кабалах мужа ее (Марфицы) не написана (порукой), и мимо порутчиков на ней, вдове, мужа ея долгов править не велел" (П. С. 3. № 210). Как поступил Новгородский приказ — не знаем. Можно, однако, думать, что он исполнил "приказ" патриарха, не потому, впрочем, что таково было у нас право, как писал патриарх, а потому, что так "приказал" патриарх. Право жен обрисовывается в Московском государстве еще очень смутно, приказ же требует только исполнения.

Установление брака

В глубокой древности брак заключался через похищение. Похищение есть насильственный увод девицы с намерением сделать ее женой. С целью похищения жених и его друзья вступают в открытую борьбу с семейством невесты и его друзьями. Брак через похищение предполагает крайне незамиренное состояние общества. На существование в глубокой древности такого порядка заключения брака находим указания и в жизни теперешних дикарей, и в исторических памятниках цивилизованных народов. У некоторых дикарей происходят настоящие войны из-за жен; в этих случаях мы имеем дело с похищением в первой стадии его развития; это действительное похищение. У других племен, у которых жизнь приняла более спокойное течение, сохранилась лишь память о похищении в брачных обрядах; это обрядовое похищение. Оно встречается не только у дикарей, но было известно и народам историческим*. — У некоторых южных славян поезд жениха, отправляющегося в дом невесты, называется полком, а во главе его стоит тысяцкий. Эти наименования указывают на то, что было время, когда жен доставали войной, когда за невестой действительно отправлялся полк, во главе которого стоял тысяцкий. Въезжая в село, поезжане спрашивают сельского судью: "Можно ли войти в село нескольким чужеземцам?" Судья отвечает: "Пусть войдут, только бы они пощадили стариков и малых детей". В древности, значит, дело не обходилось без жертв. В некоторых местах Германии и до сего времени следы похищения сохранились в брачных играх.

______________________

* Вот примеры обрядового похищения. У москитов Средней Америки пожилые люди сопровождают жениха к дому невесты. Он несет подарки. На стук пришедших двери отворяют с предосторожностями. Невеста не показывается. Жених раскладывает подарки и все бросаются их рассматривать. Этим пользуется жених; он отыскивает невесту и уносит ее, при всеобщем крике женщин, в устроенный нарочно на этот случай недалеко от дома шалаш. Молодые остаются там до вечера, и когда шалаш разбирается, присутствующие находят жениха и невесту в мирной беседе.
В Далмации обрядовое похищение совершается таким образом. Жених с друзьями приходят в дом невесты и обращаются к ее родственникам с такой речью: Мы знаем, что у вас есть нечто такое, что вам не принадлежит. У нас улетела белая голубка, она у вас, мы пришли отыскать ее. Хозяин дома выводит к ним старуху и говорит: не эта ли голубка, которую вы ищете? Боже сохрани, чтобы это была она! — восклицают пришедшие. Это повторяется несколько раз, пока хозяин не выводит, наконец, невесту. Вот голубка, которая у нас улетела! — восклицают жених и его друзья, хватают невесту и выносят для следования в церковь, по дороге встречают родственников и друзей похищенной, которые заграждают путь. Завязывается борьба, которая переходит в переговоры и оканчивается платежом пошлины со стороны жениха. Это повторяется несколько раз, пока не дойдут до церкви.
В Швабии и по сие время сохраняется такой обычай. Новобрачная, выйдя из церкви, убегает и прячется в одном из ближайших домов. Молодой должен ее отыскать и привести в свой дом.
К таким же обрядовым действиям надо отнести взаимное царапание лиц жениха и невесты, воспрещение новобрачной иметь сношение со своими родителями, доказательство вражды между женихом и родителями невесты: они не должны при встрече ни кланяться, ни говорить между собой. Все это встречается у многих дикарей. Встречается нечто в том же духе и не у одних дикарей. В Швабии не принято, чтобы мать невесты показывалась во время свадебного пира. — Все такие факты получают свое объяснение как явления переживания от того далекого прошлого, когда похищение действительно устанавливало враждебные отношения между мужем и семейством похищенной жены.

______________________

Возникновение такого способа установления брака стоит в тесной связи с воинственным (разбойническим) бытом первобытных народов. Войны с целью наживы ведутся не только между разными племенами, но и среди одного и того же племени. Счастливый победитель возвращается с добычей и пленницами. Лучшие из них становятся его женами. В глазах первобытного человека иметь жен, добытых силой своей руки, есть предмет гордости. Это особое отличие людей сильных, храбрых, предприимчивых. Желание сравняться с ними вызывает подражание. Таково одно из условий, которое могло повести к возникновению обычая похищать жен (Спенсер. Основы социологии. 687). Рядом с ним могли быть и другие. Родители и родственники, нуждаясь в готовой рабочей силе, могли не давать своих дочерей и родственниц в замужество даром. Желающему иметь жену надо было или купить ее, или взять силой.

Покупка жен — тоже очень древнего происхождения. Она является, прежде всего, оборотной стороной похищения. Семейство, потерпевшее от похищения, не всегда успокаивается на этой обиде. Оно может собрать силы и с оружием в руках добиваться возвращения похищенной. Между похитителями и потерпевшими может возгореться война. В случае нерешительного ее исхода сторонам ничего не остается, как обратиться к компромиссу. Примирение на условии денежного вознаграждения пострадавшей стороны является самым обыкновенным способом прекращения войны. В таком виде представляется первоначальное возникновение покупки жен. Она должна была появиться в самый разгар действительного их похищения. В наших источниках также находим указания на похищение, О радимичах, вятичах и северянах начальный летописец говорит: "Живяку якоже зверь и браци не бываху в них, но игрища межю селы: схожахуся на игрища, на плясанье и ту умыкаху жены собе, с нею же кто свешашеся". Здесь говорится об умычке, но не в смысле действительного похищения, а только обряда. Радимичи, вятичи и северяне прежде сговариваются с девицей, она дает свое согласие, а потом уже происходит похищение. Такое обрядовое похищение, удержавшееся как переживание, встречается в Славонии и Кроации (Буслаев. Письмо к автору Истории России с древн. врем.), где ему также предшествует соглашение. О древлянах летописец говорит: "Убиваху друг друга и брака у них не бываше, но умыкиваху у воды девиця жоны собе". Некоторые исследователи видят здесь указание на действительное похищение; упоминание же о воде объясняют как намек на удобный для похищения момент в то время, когда девица идет за водой. Это объяснение слишком искусственно. Из других памятников мы знаем, что вода в древности имела религиозное значение. Митрополит Иоанн (XII в., Русск. достопам. I) говорит о браках простых людей (не князей и бояр), что они совершаются без церковного венчания, а через посредство плескания водой. Подобное свидетельство имеем и от конца XIII в. В правиле митрополита Кирилла написано: "Слышахом в пределах Новгородских невесты водят к воде, и ныне не велим тому тако быти и то проклинати повелеваем". На священное значение воды указывает и воспрещение церковного устава Владимира "молиться у воды". Это древнее религиозное значение воды сохранилось до наших дней в народных обычаях. В Архангельской губернии перед приходом жениха на девичник черпают из колодезя кувшин воды и ставят его на полати, но так, чтобы жених пришел под кувшином. У болгар посаженый отец и жених бросают деньги в колодезь, наполненный водой (Буслаев. Там же). Ввиду этих свидетельств в похищении древлянами жен у воды надо также видеть обрядовое похищение, при котором имели место и некоторые религиозные действия "плесканием" воды.

На основании сохранившихся до наших дней брачных обрядов, надо думать, что в языческих религиозных действиях, сопровождавших брак, некоторая роль принадлежала еще и огню. В России и теперь кое-где, в ожидании жениха, перед домом невесты зажигают костры. Жених с поезжанами должны перескочить через эти костры. В Болгарии сват, войдя в избу невесты, загребает уголья в печи, прежде чем приступает к сватовству. У сербов молодая, возвратившись от венца, обходит три раза кругом очага, а затем потрясает горящим поленом во все стороны.

Религиозное освящение брака, следовательно, возникло у нас еще до христианства.

Некоторые исследователи в выражении песни: "Во чистом поле женитися, вкруг ракитова куста венчатися" также усматривают след языческого обряда. Это сомнительно. Здесь, кажется, надо видеть позднейшую пародию на обряд церковного венчания.

О полянах летописец говорит, что у них были брачные обычаи, и затем приводит следующее: "Не хожаще зять по невесту, но приводяху вечер, а завтра приношаху по ней, что вдадуче".

Здесь нет даже обрядового похищения, а родители сами приводят невесту в дом жениха. Вторая половина свидетельства допускает возможность двоякого понимания: 1) на другой день жених приносит родителям плату за невесту; 2) на другой день приносят в дом жениха приданое невесты.

И то, и другое понимание находит подтверждение в наших источниках. Из Русской Правды мы знаем, что братья дают приданое за сестрой. Из начальной летописи видно, что за жен платилось вено. О Владимире Св. сказано, что он "вдасть за вено грекам Корсунь царице деля". И еще: "Вдасть Ярослав сестру свою за Казимира и вдасть Казимир за вено людий 800, яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава". Слово "вено" происходит от глагола венити, который означает "ценить, покупать": "не пять ли птиц вениться пенязема двема". В народных обрядах и до наших дней жених рассматривается как купец, а невеста как товар. В некоторых местах и теперь берется плата за невесту. В Нерехте крестьяне почитают за бесчестие отдать дочь безденежно. Чем выше цена, тем более чести для невесты.

Первое понимание представляется, однако, более вероятным. Трудно объяснить, почему приданое приносится на другой день. Состоя из движимостей ежеминутно нужных, оно должно было сопровождать невесту и даже предшествовать ее появлению в доме будущего супруга. Уплата же вена на другое утро находит себе объяснение в том, что цена за невесту могла вноситься по осуществлении брака, а не прежде. Это находит себе некоторую аналогию в утреннем подарке (Morgengabe) германского права; подарок этот подносился молодой жене утром после первой ночи.

Вот и все, что говорит летописец о брачных обычаях полян. Можно думать, что он не все сказал, что можно было сказать. Если у древлян, которых он ставит ниже полян, брак сопровождался уже некоторыми религиозными обрядами, можно ли думать, что таких обрядов не знали поляне?

Эти приводимые по Полянскому обычаю жены так и назывались "водимыми женами". Летописец, перечисляя жен Владимира, говорит: "и быша ему водимыя", а затем идет перечисление пяти жен. Водимым женам он противополагает наложниц.

Из разобранных мест летописи следует:

1) Дохристианский брак установлялся при посредстве языческих религиозных обрядов. У некоторых племен он сопровождался обрядовым похищением, у других — следов похищения не сохранилось даже и в обряде. В Выгозерской волости Повенецкого уезда у нас и до сегодня происходят в Троицын день игрища, на которых совершаются брачные сговоры между молодыми людьми обоего пола без всякого участия в этом их родителей, что совершенно совпадает с рассказом летописца о браках у радимичей, вятичей и северян (Север. Вестн. 1885 г. № 10. Ст. Приклонского).

2) В брак вступали в возрасте, в котором были уже возможны супружеские отношения. Из свидетельства о радимичах, вятичах и северянах следует заключить, что иногда, по крайней мере, молодые люди сами выбирали себе невест, а молодые девицы — женихов.

3) Следы похищения, сохранившиеся в обрядах, указывают на то, что браку, описанному летописцем, предшествовал более древний, совершавшийся путем действительного похищения. На это действительное похищение встречаем указания и в некоторых обрядах, доживших до нашего времени.

В Тверской губернии перед отправлением поезда жениха в дом невесты жених становится на сковороду, а кругом его размещаются дружки, ставя правую ногу также на сковороду; дружки клянутся: "стоят друг за друга, брат за брата, за единую каплю крови". Что значит здесь сковорода — не могу сказать, но значение клятвы совершенно ясно: в прежнее время, отправляясь похищать невесту, приготовлялись к войне и потому взаимно клялись защищать друг друга до последней возможности.

Хотя наш начальный летописец говорит о похищении только в смысле обряда, но трудно думать, чтобы в описываемое им время у нас не встречалось уже случаев действительного похищения. Умыкание в Сербии (отмица) в смысле настоящей войны дожило до XIX в. Похитители нападают ночью, силой овладевают родственниками невесты, вяжут братьев, отца, а невесту, если она сопротивляется, бьют "как вола на капусте". На помощь к семейству невесты сбегается вся деревня, бывают раненые и убитые. В 1805 г. погибли: брат девицы и один из похитителей. Если похищение удается, похитителей преследуют до их деревни, где они открывают мирные переговоры. Если дело не улаживается миром, обиженные обращаются в суд (Буслаев. Там же).

4) В обряд заключения дохристианского брака входил и взнос платы за невесту. Возникновение такой платы должно относиться к глубокой древности, именно к тому времени, когда еще господствовало действительное похищение. Если сторонники семейства, из которого было совершено похищение, были достаточно сильны, они, конечно, не успокаивались на совершившемся факте, а преследовали похитителей. Для их замирения похитителям надо было предложить выкуп. Так, надо думать, возникло вено, уплата цены девицы, которая по германскому праву равнялась ее вире.

На основании наших источников мы не имеем возможности утверждать, чтобы у нас была особая, самостоятельная форма установления брака покупкой жены. В германском же праве брак устанавливался именно покупкой: муж должен был купить право власти (mundium) над женщиной у того лица, которому это право принадлежало до брака. С этой целью он должен был уплатить цену (pretium) женщины, которая, обыкновенно, равнялась ее вире. Покупкой заключенные браки назывались connubia venalia. По народным воззрениям, они считались более обеспечивающими права мужа над женой, чем браки, заключенные без взноса цены женщины (Zoepfl. Deutsche Rechtsgeschichte. С. 584 и сл.).

Хотя наши источники и не говорят о купле жен (Frauenkauf) как особом способе установления брака, но приобретение жен покупкой до такой степени гармонирует с древним взглядом на жену как слугу, что, может быть, и у некоторых русских племен брак устанавливался куплей. Вышеприведенные термины, с точки зрения которых жених является купцом, а невеста товаром, подтверждают это предположение.

С принятием христианства к нам вводится греко-римский порядок установления брака. Римскому браку, обыкновенно, предшествовал сговор, или обручение (sponsalia). Это был гражданский акт, состоявший в том, что стороны, желавшие вступить между собой в брак, давали друг другу обещание действительно осуществить со временем это свое намерение. Для укрепления сговора одна из сторон давала другой задаток (arrha). Неисполнение принятого стороной брачного обязательства вело, по Юстинианову законодательству, для стороны, давшей задаток, — к его потере, а для стороны, принявшей — к возвращению двойной цены задатка. С утверждением христианства верующие стали приглашать духовенство к участию в сговоре путем молитвословия и благословения обручаемых. Постановлением шестого Вселенского собора брак с обрученной другому, при жизни последнего, был приравнен к прелюбодеянию. В 1084 г. император Алексей Комнен повелел считать обручения, сопровождавшиеся священным благословением, равносильными браку и нерасторжимыми. Несколько позднее (1092 г.) воспрещено было при совершении сговоров с молитвословием делать условие о пенях. Постановления императора Алексея, вошедшие в нашу Кормчую (гл. 43), действовали, конечно, и у нас. Профессор Горчаков в приложениях к своему исследованию о тайне супружества напечатал чин обручения и венчания, соблюдавшиеся нашей церковью, один XIII в., другой XIV в. Из этих документов видно, что обручение составляло особый акт от венчания, происходило в церкви, сопровождалось пением и чтением установленных в служебнике молитв и заключалось обменом колец.

Сговор, как гражданский акт, надо думать, был известен и до принятия христианства. Поляне приводили своих дочерей в дом будущего мужа, конечно, в силу предварительного соглашения. Значение акта, равносильного браку, сговор получил уже под влиянием византийских постановлений.

Церковь, получив в свое ведомство заключение браков, должна была применять к ним и все те условия, которые требовались от вступающих в брак каноническими правилами и постановлениями византийских императоров, нашедших доступ в наши Кормчие. Но нет повода думать, чтобы эти правила применялись к русской жизни во всей строгости.

Церковный устав Владимира предоставляет ведомству церкви браки, заключенные в запрещенных степенях родства или свойства ("в племени или в сватьстве поимоуться"). В Уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича (1150) читаем: "А тяж епископских не судити ни кому же, судить их сам епископ... третья тяжа: аще кто поимется чрез закон", т.е. священный, церковный или, по происхождению, вообще греческий. Но постановления греческой церкви о запрещенных браках у нас нередко нарушались: вступали в брак, в противность греческим законам, родственники в 7-й и даже 6-й степени (Неволин. I. С. 192).

Возраст, необходимый для вступления в брак, разными византийскими законами определялся различно. По Эклоге вступление в брак дозволялось: мужчинам по достижении 15 лет, женщинам — 13; по Прохирону — в 14 и 12. Обручение было возможно уже по достижении 7 лет. Но император Лев Философ, после того как среди духовенства обнаружилось уже стремление приравнивать обручение к браку, запретил обручать лиц, не достигших брачного возраста. Эти постановления соблюдались у нас далеко не строго: князья женили своих сыновей 11 лет, а дочерей выдавали замуж даже 8 (Соловьев. III. С. 8).

Византийское право для вступления в брак требует желания брачующихся и согласия их родителей (Кормчая Леона царя и Константина. Глава 49. Зачат.п. 1). Церковный устав Ярослава дает образчик применения русской практикой византийского постановления о необходимости свободной воли вступающих в брак: "Аже девка не восхочет замуж, а отец и мать силою дадуть, а что створить над собою, отец и мать епископу в вине". Выдать дочь замуж против ее воли можно, но если она что-нибудь над собой сделает (повесится, например), тогда только родители ее подлежат ответственности. Этому порядку вещей соответствует и вышеупомянутый древний чин обручения и венчания: ни при обручении, ни при венчании священник не спрашивает врачующихся, своей ли волей вступают они в брак или нет.

Но и в этой нестрогой форме церковный брак применялся первоначально только к князьям и боярам, простой же народ считал церковное венчание ненужным и продолжал совершать браки по языческим обычаям. На это жалуются духовные писатели еще конца XIII в.

Котошихин рассказывает, что в XVII в. вовсе было не в обычае справляться с желанием жениха и невесты вступить в брак. Молодые люди высших чинов венчались, даже не зная в глаза друг друга. Лишь Петр Великий принял меры для обеспечения свободного согласия лиц, вступавших в брак.

Практика XVII в. высказывалась против браков очень престарелых людей. В Московском государстве было весьма распространено мнение, что старики должны думать не о браке, а о спасении своей души. В этом смысле поучало и духовенство. Эта мысль выражена в инструкции патриарха Адриана поповским старостам, в которой предписывалось не венчать вдовцов и вдов престарелых лет, но не было именно определено, какие лета считались престарелыми.

В московское время церковное венчание делается общим правилом, хотя продолжают встречаться и отступления. Так, в XVI и XVII вв. у донских казаков брак заключался иногда без всякого религиозного освящения, а в казацком "кругу". Достаточно было мужчине и женщине явиться в круг и заявить, что они желают вступить в брак; этого было довольно для того, чтобы брак считался заключенным. Но за этими исключениями, по общему правилу, брак заключался церковным венчанием. Для совершения священником венчания требовалось, чтобы желающие вступить в брак принесли ему венечную память, которая выдавалась местным епископом. В этой памяти предписывалось священнику обвенчать таких-то лиц, если нет законных к тому препятствий. Обручение и венчание продолжали составлять два разных акта, разделенных между собой значительным промежутком времени, в течение которого воля обрученных была уже связана данным обещанием. Против этого вооружился Петр Великий.

Прекращение брака

Дохристианский брак не был союзом нерасторжимым. Историки германского права признают, что древний германский брак мог быть расторгнут как в силу односторонней воли мужа, так и по обоюдному соглашению супругов. То же и у нас: церковный Устав Ярослава воспрещает мужу самовольно отпускать жену не потому только, что это воспрещалось правилами греческой церкви, вошедшими в состав наших кормчих, но и потому, что такой способ прекращения брака практиковался у нас с древнейших времен. В статье того же устава: "Аже муж с женой по своей воле распуститься, епископу 12 гривен" (жить по-прежнему, не прибавлено) и в той (8), которая воспрещает жене отпускать мужа по причине слепоты и других болезней, можно видеть указание на развод по соглашению обоих супругов. Рафаил Барберини, иностранный писатель XVI в., приводит и описание порядка прекращения брака по добровольному соглашению. По его словам, муж и жена, желающие прекратить свое брачное сожительство, идут к проточной воде, становятся на противоположных ее берегах и, взяв в руки тонкую ширинку холстины, тянут ее в разные стороны до тех пор, пока не разорвут. Как скоро холстина перервется, брак считается расторгнутым (Снегирев. Русские в своих пословицах. Кн. П. 62). В этом обычае надо видеть след глубокой древности: вода играет роль как при заключении брака, так и при расторжении.

В языческое время в способах прекращения брака встречаемся с весьма характерной особенностью. Смертью мужа брак не прекращался для жены, она должна была следовать за умершим в загробную жизнь. Этот обычай добровольной смерти жены встречается у многих предков современных цивилизованных народов, а также у современных дикарей, и стоит в связи с состоянием религиозных верований и с воззрениями на обязанности жены по отношению к мужу. Первобытный человек иначе смотрит на загробную жизнь, чем мы: он думает, что в загробной жизни ему присущи те же потребности, что и в земной. Вот почему жена и должна была следовать за умершим мужем. У обитателей острова Фиджи и теперь существует обычай сожжения жен. Чем выше стоит лицо в общественном положении, тем большее число жен сжигают после его смерти; кроме жен убивается несколько рабов, лошадей, собак и т.п., а также умершему кладутся все необходимые при жизни вещи в том предположении, что все это нужно будет и за гробом. Есть указание на то, что такой обычай существовал и у предков современных европейских народов, например, у предков дунайских, прибалтийских и русских славян и германцев. Подробности можно найти в сочинении Котляревского: "О погребальных обычаях у древних славян". Жены, обыкновенно, умирают добровольно и даже с охотой, в силу того, во-первых, что со смертью соединялось иногда представление о лучшей участи, и, во-вторых, если бы жена не согласилась последовать за мужем, она оскорбила бы этим всех родных мужа и тем отравила бы свое существование. Относительно русских славян сохранилось свидетельство арабского писателя X в. — Ибн-Фоцлана. Правда, этому писателю пришлось видеть погребение холостого человека, но все то, что говорится о погребении холостого человека, относится, конечно, и к погребению женатого с тем только различием, что при погребении женатого сжигалась жена, тогда как при погребении холостого сопутствовать ему пришлось рабыне. Ибн-Фоцдан рассказывает, что когда умирал русский старшина, то его семья спрашивала рабов и рабынь, кто из них хочет следовать за умершим. В данном случае вызвалась одна из рабынь. Ее отдали на попечение двух девушек, которые кормили и угощали ее. Обреченная на смерть была весела и пела песни. В день, назначенный для погребения, умершего положили в ладью; перед ним поставили кушанья, хлеб, вина и другие припасы. Затем рассекли на две части собаку и положили в ладью, привели лошадей, так же рассекли и положили с умершим. Наконец, привели девушку, которая должна сопутствовать умершему в загробную жизнь. Предварительно ей предложили опьяняющий напиток, она пила и пела прощальные песни, а затем вошла в палатку, поставленную над ладьей, со старухой, которая называлась ангелом смерти. Как только они скрылись в палатке, окружающие подняли шум и крик, чтобы присутствующие не слышали стонов умирающей девушки. Как только окончила старуха свое дело, все было сожжено, чем и заключалась церемония погребения.

Может показаться непонятным, как могли возникнуть обычаи, на первый взгляд, столь не согласные с естественным желанием человека жить. И во времена к нам более близкие человеку приходится испытывать такие настроения, когда смерть представляется ему желанной. Таких примеров много. Во второй книге своей истории Тацит рассказывает о столкновении Императора Отона с Вителием. Войска Отона потерпели решительное поражение, но они горели желанием вступить в новый бой с противником. Императору это было известно; но он не хотел новых жертв. Вечер своего последнего дня он провел спокойно, утешая солдат и убеждая их разойтись по домам; желающим уйти он раздавал деньги. С наступлением ночи он приказал подать два кинжала, попробовал их острие, один положил под подушку и лег спать, под утро послышались в его опочивальне стоны. Прибежавшие люди нашли его мертвым. По его положению было видно, что он налег грудью на кинжал и пронзил себе сердце. При его погребении, прибавляет историк, "некоторые из солдат умертвили себя подле костра "не из сознания вины или страха, а по любви к государю. Да и после того немало смертей того же рода было в Бедриаке, Плацентии и в других лагерях".

В царствование И. Клавдия консуляр, Цецина Пет, был предан суду по подозрению в измене императору. Желая облегчить ему переход от жизни к смерти, жена его, Аррия, схватила кинжал и со словами: "Пет! не больно!" вонзила его себе в сердце. Пет взял из ее рук кинжал и последовал ее примеру.

Если смерть мужа не прекращала брака для жены, то, конечно, языческий брак не прекращался и ссылкой мужа или его изгнанием.

С принятием христианства порядок прекращения брака должен был измениться под влиянием тех новых начал, которые были принесены к нам из Византии.

Римское право допускало развод как по обоюдному соглашению супругов, так и по односторонней воле одного из них. Развод был частным актом, для этого не требовалось судебного решения. Только в видах ограждения нравственности в законе были установлены некоторые невыгодные последствия для того из супругов, который давал повод к разводу, и штрафы на тот случай, когда супруги разводились без достаточных причин. Церковные воззрения на нерасторжимость брака проникали в светское законодательство очень медленно. Хотя Юстиниан и ограничил разводы по взаимному согласию супругов тем случаем, когда оба они пожелают вступить в монашество, но его преемник Юстин возвратился к старому порядку вещей. Церковные воззрения были усвоены светским законодательством только при императорах-иконоборцах. Эклога проводит начало нерасторжимости брака на том основании, во-первых, что Ева была создана из ребра Адамова и, следовательно, составляет с ним одно нераздельное целое; во-вторых, союз Адама и Евы не был расторгнут и после грехопадения; в-третьих, на вопрос фарисеев Иисус Христос ответил: что Бог соединил, того человек да не разлучает (Неволин. I. 243 и сл., Zachariae, 56 и сл.). Эклога допускает развод только в следующих случаях: 1) если жена нарушит супружескую верность; 2) если муж в течение 3-х лет со дня вступления в брак не докажет способности к супружеской жизни; 3) если супруги умышляют на жизнь друг друга; 4) проказа мужа (из законов Моисеевых). Никакие другие причины развода не допускаются. Развода по взаимному соглашению супругов Эклога не признает.

Прохирон представляет возвращение к началам Юстиниановского законодательства. В нем находим гораздо более поводов к разводу. К трем первым поводам Эклоги Прохирон прибавляет: 1) безвестное отсутствие супруга в течение 5 лет; 2) вступление обоих супругов в монашество; 3) если жена, узнав о чьем-либо злоумышлении на царство, не скажет об этом мужу; 4) если жена против воли мужа пирует с посторонними мужчинами или моется с ними в бане; 5) если она, без дозволения мужа, проспит ночь вне дома и не у своих родителей; 6) если посещает, без позволения мужа, конские ристалища и театры. Жена может просить развода: 7) если муж злоумышляет против государства или, зная о злоумышлении других, не донесет об этом; 8) если он торгует честью жены; 9) если он не докажет возбужденного им обвинения жены в прелюбодеянии; 10) если он держит в своем дому конкубину или будет обнаруживать свою связь с посторонней женщиной (Кормч. Глава 48. XI).

Наша древняя практика далеко не усвоила себе приводимого Эклогой начала нерасторжимости брака. Из церковного устава Ярослава видно, что она допускала разводы даже на основании поводов, совершенно неизвестных римскому праву: "Аще ведет жена мужа своего покрасти клеть, или товар, или сама покрадет да иным подасть, или иметь ведати, что хотят церковь покрасти, а она мужу своему не скажеть, — распусти™". Церковный устав перечисляет, однако, не все поводы Прохирона; кроме прелюбодеяния жены и злоумышления ее на жизнь мужа он упоминает еще только о приведенных под №№ 3, 4, 5 и 6. Но трудно думать, чтобы и эти византийские поводы имели в нашей практике применение. Общие бани для мужчин и женщин существовали у нас еще в XVII в. и, конечно, пользование ими не было причиной развода.

Из практики князей знаем, что развод допускался у нас по таким поводам, которые вовсе были неизвестны кормчим. Великий князь московский Семен Иванович развелся со своей женой Евпраксией потому, что она будто бы была испорчена и казалась ему мертвой, когда с ним лежала. Другой московский князь, Василий Иванович, развелся со своей женой Соломонией по причине ее бесплодия. По воле великого князя княгиня должна была постричься. Герберштейн рассказывает, что она очень неохотно подчинилась этому насилию. Она плакала и кричала, когда митрополит в монастыре резал ей волосы; а когда он подал ей куколь, она не допустила надеть его на себя, бросила на землю и топтала ногами. Иван Шихона, приближенное лицо к князю, не только бранил ее за это, но и ударил плетью, сказав: смеешь ли противиться воле Государя и медлить исполнением его приказаний? Когда Соломония спросила, по какому праву он бьет ее, Шигона ответил: по приказанию Государя. Тогда княгиня объявила, что надевает монашеское платье по принуждению, а не по своей воле, и призывала Бога в мстители за эту неправду.

Кроме этих специально княжеских поводов к разводу в Москве встречаем еще один новый, неизвестный византийскому праву; о нем рассказывает Котошихин. Если, говорит он, муж и жена жили не в совете (т.е. не в мире, недружелюбно), если муж бил и увечил жену, то она могла через посредство родственников подать жалобу архиерею, и архиерей назначал суд и следствие: спрашивали людей окольных, и если действительно оказывалось, что муж нехорошо обращался с женой, его отдавали на полгода и более в монастырь для смирения. Если оказывалось, что и после освобождения из монастыря муж снова бил свою жену, то родственники могли опять жаловаться архиерею, который назначал новое исследование. Если при этом обнаруживалось, что муж действительно нехорошо обращается с женой, то давали развод, причем движимости делились между супругами пополам. По прошествии семи лет с момента развода разведенные могли вступить в новый брак.

Брак расторгался ссылкой, но с тем ограничением, что ссылка только для мужа вела к расторжению брака, если жена ссылалась; но если муж ссылался, жена должна была следовать за ним. Если развод совершался вследствие прелюбодеяния жены, она заключалась в монастырь.

Церковный устав Владимира предоставляет "роспусть", т.е. развод, ведению духовного суда. Такую же подсудность установляет и грамота смоленского князя Ростислава. Эти статьи нельзя понимать в том смысле, что с принятия христианства браки расторгаются у нас только по определению духовного суда. В церковном Уставе Ярослава читаем: "Аже пустить боярин велик жену без вины, за сором ей 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота... а князь казнит". Затем идет определение последствий такого же деяния для нарочитых людей и простой чади. Из этой статьи следует, что мужья сами отпускают своих жен. Но если они делают это без достаточного основания, то по жалобе недовольной стороны епископ привлекает их к своему суду. Результатом суда является не восстановление брака, а уплата штрафа и гражданская казнь. Таким образом, и по принятии христианства мужья прекращают браки самовольно, подвергаясь за это только денежным штрафам и еще каким-то наказаниям по усмотрению князей.

Та же живучесть дохристианских обычаев видна и из поучения митрополита Фотия (1410 — 1431. Д. к А. И. I. № 181) священникам и инокам, в котором митрополит жалуется на то, что многие вступают в браки и расторгают их "без всякого рассуждения святительского, правильного". В подобном же поучении священнослужителям неизвестного автора (около 1499 г. А. И. I. № 109) читаем: "На тот брак не ходи, идеже двоеженец или троеженец, или муж жену пустить, или жена мужа пустить без вины, или в племени поймутся, никакоже не ходи". Таким образом, в XV еще веке браки устанавливаются и прекращаются с нарушением принятых церковью правил. К освящению таких неправильных браков приглашаются священники и венчают их. Духовные власти не имеют другого средства борьбы, кроме воспрещения священникам участвовать в заключении таких браков*.

______________________

* Этот порядок вещей продолжается еще в XVIII в. В 1730 г. последовал указ, воспрещающий священникам прикладывать руки к разводным письмам, которые составляли супруги с целью развода. Несмотря на это запрещение, супруги продолжают выдавать друг другу разводные письма и во второй половине XVIII в. В 1770 г. жена малоросса. Григ. Шевченкова дала, по своей болезни, мужу своему увольнительное письмо при свидетелях, в котором дозволяет ему жениться на другой (Лебедев А. О брачных разводах. 27).

______________________

В XVI и XVII вв. донские казаки вступали в брак без церковного освящения и расторгали его самовольно. Обыкновенно дело происходило так: муж, не желавший жить со своею женою, являлся в "круг" и объявлял, что отпускает жену. Этого было довольно для расторжения брака. Находились охотники, которые тут же брали отпущенную себе в жены, в знак чего набрасывали на нее свитку.

II. Союз родителей и детей

Личные и имущественные отношения родителей и детей

У народов на первых ступенях исторического развития дети состоят под неограниченной властью отца. В настоящее время на отце лежит обязанность заботиться о своих детях, он не может их бросить на произвол судьбы или убить, если они обременяют его; напротив, в древности от отца зависело признать за родившимся ребенком право на дальнейшую жизнь или нет. С такими же порядками встречаемся и у современных дикарей. Некоторые из них пользуются своим правом — убивать детей — в широких размерах. Путешественники рассказывают, что на островах Таити более двух третей рождаемых детей убивается родителями. В некоторых местностях существует обычай оставлять в живых только последнего (предположительно) ребенка. В Муррее (Австралия) отец иногда убивает своего маленького сына, чтобы наживить его мясом свои удочки (Спенсер. Основ, соц. I. 69). Причина этому лежит, в значительной степени, в неудовлетворительности экономического положения дикарей: ребенок отвлекает жену от работы и составляет, таким образом, тяжесть, от которой и освобождаются путем убийства. Такие же обычаи находим и у предков европейских народов, стоящих теперь на высокой степени культуры. У древних германцев от воли отца зависело признать за новорожденным право на жизнь или нет (aussetzen, Aussetzung). Новорожденного клали к ногам отца, и если он поднимал его, это значило, что он желал его воспитывать, а если оставлял на полу, то ребенок считался брошенным на произвол судьбы и умирал голодной смертью, если не оказывалось охотников взять его на воспитание. Поднятый ребенок (Hebamme) окропляется водой и получает имя (Grimm. Deutsche Rechtsalterthumer. 455 и сл.). Этот обычай известен был грекам и римлянам. У римлян susceptio — воспринятое. О галлах Цезарь говорит, что они имели право жизни и смерти над своими детьми. Не меньшей суровостью отличалась отеческая власть и у балтийских славян: "Отношения родителей к детям были суровы, даже жестоки; родители полновластно распоряжались жизнью своих детей и могли, если не хотели воспитывать их, убить младенца, особливо дочь, что случалось весьма часто" (Гильфердинг. 43).

Суровое право выбрасывания детей выходит из употребления по мере распространения христианства. Духовенство высказывается против выбрасывания даже уродов. Допускалось бросать в Германии только новорожденных, не имеющих человеческого лица и голоса. Таких относили на кладбище, клали в яму и закрывали камнем, но так, чтобы земли на ребенке не было. В таком положении он оставался, пока не умирал (Wilda. 724).

Историки германского права жалуются на недостаточность источников по вопросам о древнейших личных и имущественных отношениях родителей к детям (Zoepfl. 615). Личные отношения возбуждают, однако, менее недоразумений. Суровое право родителей наказывать своих детей, простирающееся даже до права убить виновного, не подлежит сомнению. По германскому праву отец мог убить дочь за прелюбодеяние. Чешское право предоставляет отцу убить дочь даже в том случае, если она добровольно шла за похитителем. По германскому праву отец мог продавать детей своих в рабство (Pardessus. Loi Salique. 455; Grimm. 461).

Трудно допустить, чтобы наряду с такой строгой личной зависимостью детей от родителей могла развиться имущественная их самостоятельность. Конечно, сын мог что-либо приобрести себе, но историки германского права признают, что отец мог обращать доходы с имущества детей на общие потребности семейства (Zoepfl. 616).

Строгая отеческая власть, свойственная первобытным народам, наиболее полное и точное выражение свое получила в древнем римском праве. Римская отеческая власть (patria potestas) простирается не только на детей, но и на всех нисходящих (внуков и т.д.), которые входят в состав фамилии (агнаты) римского гражданина. Отеческая власть простирается на лицо и имущество состоящих под властью. Власть над лицом крайнее свое выражение имеет в праве отца над жизнью и смертью (jus vitae ас necis) подвластных. Только с течением времени право уголовных наказаний перешло к представителям публичной власти, у отца же осталось право наказаний в менее тяжких случаях.

Власть отца в имущественном отношении состояла в том, что имущественные права подвластных поглощались преобладающим правом главы семейства. Всякое имущество, какое они получали, приобретал (ipso jure) отец. Отец был persona sui juris, дети homines alieni juris. С течением времени и здесь произошли ограничения. Подвластные получили право свободно распоряжаться во время жизни и на случай смерти всем тем, что они приобретали на военной или гражданской службе (castrense vel quasi castrense peculium). По отношению же ко всякому другому имуществу права их были ограничены правами отца. Все, что они получали от отца или сами приобретали на его средства (paganum peculium), рассматривается как принадлежащее отцу и может быть по его усмотрению им отобрано. Приобретенное каким-либо иным способом имущество (bona adventitia), хотя и составляет их собственность, но не подлежит завещательному распоряжению и при жизни отца состоит в его управлении и пользовании.

Законодательство императоров-иконоборцев произвело важные изменения в характере отеческой власти. Оно вводит начало двоевластия в том смысле, что некоторые функции власти предоставляются и матери. По Эклоге согласие на брак детей должно быть дано не отцом только, но родителями вообще. Если отец умирал, мать вступала во все его права и могла быть опекуншей своих детей; если же она вступала в новый брак, она имела право назначить детям опекуна. Вместе с этим имущественные права отца, в случае его смерти, распространялись на мать (Zachariae. Geschichte des griechisch-romischen Rechts. 41, 87 и сл.).

Наши отечественные источники еще беднее германских. Мы не имеем указаний на то, что родители могли убивать детей своих при рождении. Но молчание наших источников, ввиду распространенности этого обычая у других народов и свидетельства иностранных писателей о том, что он практиковался у некоторых славян (Макушее. Сказания иностранцев. 143; Гилъфердинг. История балтийских славян. 43), — не может служить доказательством, что такого обычая у русских славян вовсе не было (ср. Неволин. I. 345).

Из свидетельств источников, приведенных выше, в отделе об имущественных отношениях супругов, видно, что в случае преступления, совершенного отцом, потоку и разграблению вместе с отцом подлежат и дети. Из этого постановления надо вывести, что и у нас дети находились в полной личной и имущественной зависимости от родителей.

Из летописных источников знаем, что отцы решают судьбу своих детей, женят сыновей и выдают дочерей замуж в таком раннем возрасте, когда о личной воле детей не может быть и речи. В рабство отцы продают себя вместе с детьми, а иногда продают одних детей. Только Судебник Ивана IV запрещает отцу-рабу продавать своих свободных детей. До этого воспрещения, значит, отеческая власть рабством отца не прекращалась, и он мог по своему усмотрению распоряжаться судьбой свободного сына.

Нельзя сомневаться в том, что отцу принадлежало право наказывать детей, хотя объема этого права мы и не можем выяснить по недостаточности источников. Источники XVII в. за убийство детей отцом налагают очень слабые наказания. Это, конечно, не нововведение, а отголосок древнего безграничного права отца наказывать детей.

Некоторые из наших исследователей думают, что древняя русская семья отличалась характером двоевластия, т.е. что власть над детьми принадлежала у нас обоим родителям. Это мнение, высказанное Неволиным (I. 314), повторяется и новыми исследователями. Ввиду несомненной и тяжелой зависимости жены от мужа трудно допустить, чтобы ей могла принадлежать равная с мужем власть над детьми*.

______________________

* Единовластие русской семьи хорошо отражается и в пословицах русского народа: "Всякий дом хозяином держится", "Без хозяина дом и сир и вдов", "Не дом хозяина красит, а хозяин дом", "Хозяин в дому, что медведь в бору, что как хочет, так и ворочит", "Хлеб-соль кушай, а хозяина слушай", "В Польше нет хозяина больше", "Хозяин, что чирей, где захотел, там и сел", "Всяк хозяин в своем дому большой" (Даль. И. 90 и сл.).

______________________

Мы уже видели, что начало двоевластия в семье введено в византийское законодательство Эклогой. Несомненно, след влияния Эклоги находим и у нас. По Русской Правде опека по смерти отца принадлежит матери; она заведует всем оставшимся после мужа имуществом, дети должны быть в ее воле: "створити всяко волю ея, а детям не дати воли" (III ред. 132; сравн. Кормч. Леона царя и Константина. Глава 49. Зач. П. 5). Здесь за матерью признана та же власть, какая принадлежит отцу, но после смерти отца и под влиянием византийского права, которым надо объяснять и другую статью Правды: "Будут ли дети, то что первой жены, то то возмут дети матери своея, либо си на жену будет взложил, обаче матери своей возмут" (III ред. 124). Значение этой статьи и ее источник вполне выяснены Неволиным. "Отец, у которого были бы дети от первой жены, не имеет права назначить своей второй жене что-либо из имущества их матери; дети его от первой жены должны получить имущество своей матери, хотя бы он отказал что-нибудь из этого имущества своей второй жене. Здесь принимается, что муж удерживает в своем владении имущество, оставшееся по смерти его жены, но в то же время постановляется, что это имущество принадлежит в собственность детям его от покойной жены, и он не в праве отказать что-либо из него своей второй жене. Это постановление не только по содержанию, но и по способу изложения совершенно сходно с Эклогой" (I ред. 345). Вышеприведенное постановление Правды о подчинении детей матери точно так же соответствует Эклоге и по содержанию, и по форме (Неволин. I. 351).

Церковный устав Владимира предоставил дела о наследстве ведомству духовенства, а потому понятно, что обе статьи Правды, в которых, в связи с вопросами о наследственном праве, речь идет и об имущественных отношениях родителей и детей, определились согласно с постановлениями византийского права, которым руководствовалось духовенство.

Как далеко шло применение начал византийского права и насколько видоизменялось оно под влиянием отечественной практики, об этом, за исключением двух приведенных статей, мы ничего не знаем; судя же по выражению ст. ИЗ Карамз. сп.: "творити всяко волю ея, а детям не дати воли", надо думать, что духовные суды скорее были склонны усиливать отеческую власть, чем ослаблять ее признанием имущественной самостоятельности детей.

Неволин, исходя из того предположения, что у детей могло быть свое имущество, думает, что между детьми и родителями могли быть тяжбы об имуществе, и подтверждает свое мнение ссылкой на церковный устав Владимира, в котором к ведомству духовных судов отнесены дела о наследстве: "Братья или дети тяжються о задницю".

Что у взрослых детей могло быть свое имущество, что это имущество могло служить поводом к спорам и даже ссорам между родителями и детьми, все это очень вероятно. Но наши источники ничего не говорят о судебной охране имущества детей против захвата родителями. Статья Владимирова устава говорит о тяжбах между братьями (после смерти одного из них) или между детьми (после смерти отца), а не о спорах детей с родителями.

Можно думать, что родители еще при жизни иногда наделяли детей из своего имущества. Такое наделение, конечно, совершенно зависело от воли отца и могло быть им уничтожено. Исключение составляет наделение дочерей при выходе замуж. Приданое, конечно, не могло быть взято обратно.

В московскую эпоху не встречаем еще постановлений, которыми бы сколько-нибудь ограничивалась власть отца в личных его отношениях к детям. Отцы представляются неограниченными распорядителями участи своих детей: женят их по своему усмотрению, посвящают их Богу, могут поступить с ними в кабалу и даже продавать детей в рабство. Судебник 1550 г. запрещает только отцу-рабу продавать своих свободных детей в рабство. Право наказывать детей почти не имело пределов, так как за их убийство отец подвергался только заключению в тюрьму на год. Детям не только не было предоставлено право жаловаться на родителей, но за всякую жалобу они подлежали наказанию кнутом, с прибавлением "нещадно". Только при Петре Великом наше законодательство делает попытку ввести власть родителей в некоторые пределы.

В московских памятниках находим указания, что у детей, при жизни родителей, бывает свое имущество, которое они приобретают куплей и другими способами; что родители выделяют части детям из своего имущества и дети живут с ними в разделе; имеем одну купчую, которая написана от имени отца и сына. Но имущественная личность сына не имела никакой законной охраны и вполне зависела от доброй воли отца. Отец мог выделить еще при жизни своей часть сыну, но мог и не выделить, и даже выделенное взять обратно. Отец мог даже распоряжаться кабальными людьми своего сына, — он мог отпускать их на волю (Ул. XX. 106). Серпуховский князь Владимир Андреевич в своей духовной распоряжается даже куплями сына своего Ивана. Его куплю он дает другому своему сыну, Андрею, а Ивану дает вместо того часть в другом месте (Рум. собр. I. № 40). Князья, конечно, не составляли исключения, они делали то же, что и все.

Некоторые выражения источников наводят, однако, наших исследователей на мысль, что в рассматриваемое время имущество принадлежало, собственно, не отцу, а семье в целом ее составе, и дети, по общему правилу, были участниками в этой семейной собственности. В пользу этого мнения приводят довольно употребительное выражение в купчих грамотах: "купил себе и детям", из чего и заключают, что отец покупает не себе лично, а себе и детям. Но это выражение вовсе не значит, что дети были собственниками купленного отцом имущества, что для дальнейшего распоряжения им требовалось их согласие; оно значит только, что отец купил имущество в полную собственность, в прок. Мы имеем купчие грамоты одних и тех же лиц, из которых видно, что то, что куплено себе и детям в прок, потом отчуждается одним отцом, хотя дети у него и были. Такие отчуждения признаются в полной силе. В Юр. Ак. сохранился спор Гаврилки Попова с митрополичьими крестьянами о деревне Васильевской, купле его деда. Оказалось, что дед истца продал эту деревню. Куплена же она была им в прок, себе и детям, а продана только от его собственного имени. Внук не оспаривает правильности продажи, не говорит, что отчуждение недействительно потому, что дети продавца в нем не участвовали. Когда ответчики выложили купчую, истец сказал, "что он того не ведал", и только (№ 12). В Указе 1683 г. прямо объяснено, "что себе и детям" не значит, что дети — сопокупщики. Кто желал купить вместе с детьми, тот должен был поименно означить детей сопокупщиков.

Самостоятельные права детей на имущество развились у нас, надо думать, на поместной почве. Молодые люди с 15-летнего возраста были обязаны уже нести военную службу. Они верстались и получали поместья в отвод от отцов: это имущество не зависело уже от усмотрения отца. Но дело пошло и далее. Не всегда можно было наделять детей особыми поместьями, иногда они припускались к отцовским. В этих случаях дети смотрели и на отцовские поместья как на имущество, имеющее, по смерти отцов, обеспечивать их собственное служебное положение. Мы имеем указания, что дети вмешивались в распоряжения отцов поместьями, если находили их невыгодными для себя, и жаловались на отцов. Московская практика относилась к таким жалобам различно. Иногда она удовлетворяла детей, иногда отказывала на основании Уложения, которое запрещает верить челобитьям детей на родителей (П. С. 3. № 633). Таким образом, жалобы детей на невыгодную для них мену поместий, произведенную родителями, представляют в нашей практике первые случаи, когда имущественным правам детей была оказана судебная защита.

Установление союза родителей и детей

Союз родителей и детей устанавливается: 1) Рождением в законном браке. До принятия христианства у нас различались водимые жены от наложниц, а потому могли различаться и дети, рожденные в браке, от детей, прижитых вне брака. Но соединялись ли какие последствия с этим возможным различием, мы не знаем. Наоборот, есть основание думать, что этому различию не придавали большого значения. Владимир Святой был прижит Святославом от ключницы Ольги, Малуши; полоцкая княгиня Рогнеда называет его рабыничем, т.е. сыном рабы. Раба матери Святослава, конечно, не могла быть его водимой женой, а была наложницей. Но это не мешает Владимиру считаться внуком Ольги (Лаврент. лет. под 968 г.) и занять сперва новгородский, а потом и киевский стол.

С подчинением браков и дел о наследстве церкви различие между законными и незаконными детьми должно было обозначиться резче. Духовенство, несомненно, руководилось постановлениями византийского права. Статья Русской Правды: "Аже будут робьи дети у мужа, то задници им не имати; но свобода им с матерью" (III ред. 128) есть, конечно, опыт применения новых начал к русской жизни. Но и христианские князья не только приравнивали незаконных детей к законным, но даже давали им преимущество. Святополк-Михаил посадил во Владимире сына Мстислава "иже бе ему от наложнице" (Лавр., 1097 г.), а Ярослав Владимирович, галицкий князь, все свое княжение отдал незаконному сыну Олегу Настасьичу, а законному, Владимиру, дал всего один город Перемышль (Ипат., 1187). Эти дохристианские народные обычаи до наших дней сохранились кое-где в Архангельской губернии, где незаконные дети имеют равную долю в наследовании с законными (Ефименко. 53).

В московскую эпоху требования церкви получают все более и более господства; дети, прижитые вне брака, остаются незаконными и в том случае, если бы родители их впоследствии вступили в брак, их не дозволялось усыновлять.

2) Усыновлением. Этот способ установления союза родителей и детей, надо думать, был известен и до принятия христианства. О порядке усыновления и правах усыновленных для этого древнейшего времени в наших источниках нет указаний. В эпоху же после принятия христианства духовенство, при решении вопросов об усыновлении, руководствовалось постановлениями византийского права, как это видно из грамоты митрополита Киприяна от 1404 г. (Акт. Ист. I. № 255). На вопрос бездетной вдовы Феодосии о правах усыновленного ею с мужем "приимычка" он отвечал: "И яз, Киприян митрополит, воззрев есмо в намаконум, да изнашел семи правило: ... яко приимник наследует отца и матерь, приимших его; аще и родныя дети будут у них, и тот ровен с детьми родными, и тому такова же доля; а не будет детей родных, наследует отца и матерь, приемших его, аще будет сын или дчи приимник". Самое усыновление произошло без всякого участия духовенства. Повод к нему состоял в желании иметь наследника, который поминал бы души бездетных супругов. Усыновление в данном случае стоит в связи с религиозными воззрениями, но не только не исключительно с христианскими, но даже менее с христианскими, чем с языческими. При существовании церкви заботу о душе можно поручить ей, что, обыкновенно, и делалось. В языческое же время принесение жертв усопшему составляло исключительную обязанность его детей. В приводимом вдовой Феодосией поводе усыновления можно видеть отголосок глубокой древности. Распространение, согласно Кормчей, на усыновленного прав законных детей, чего именно и хотели усыновители, могло совершенно соответствовать древним народным обычаям. По обычному праву крестьян и теперь усыновленные пользуются всеми правами законных детей (Ефименко. Сбор, юридич. об. Арханг. губ. С. 53).

В Московском государстве усыновление подлежало только одному ограничению: нельзя было усыновлять незаконных детей. На усыновленного переходили все права законных даже в том случае, если усыновляющий имел уже детей. Существовал особый обряд усыновления при участии церкви.

Прекращение

В первобытном состоянии общества дети, достигнув возраста, в котором могут сами о себе заботиться, нередко уходят от своих родителей. Такой способ прекращения союза родителей и детей наблюдают, например, среди дикарей острова Борнео (Спенсер. Осн. соц. I. 69). Это явление объясняется самым характером первобытной отеческой власти, которая сложилась не столько в интересах детей, сколько в интересах отца. По мере возрастания детей и появления в них сознания личных сил отеческая власть, строго применяемая, могла вызывать противодействие с их стороны, могла' порождать взаимные столкновения, которые и приводили к удалению.

Историки немецкого права признают, что германская отеческая власть (mundium) прекращалась для сыновей с достижением совершеннолетия, а для дочерей с выходом их замуж. Но в древнейшее время совершеннолетие определялось не достижением определенных лет, а физической зрелостью индивидуума (Zoepfl. 583, 517), т.е. достижением такой физической и умственной зрелости, при которой строгая отеческая власть могла оказаться неприменимой. Позднее королевскими эдиктами время совершеннолетия было определено годами и за совершеннолетними сыновьями было даже признано право в известных случаях ограничивать волю отца.

Из наших источников видно, во-первых, что совершение отцом важного преступления, которое вело к ссылке или рабству, не разрушало союза родителей и детей: дети следовали за отцом. Действие этого правила применялось, конечно, к детям, которые жили с отцом, не выделились из семейства и не вели самостоятельного хозяйства.

Во-вторых, из Псковской судной грамоты знаем, что сыновья, которые уходили из дома родительского и не кормили отца и мать до смерти, лишались наследства (53). Из этой статьи надо вывести, что и у нас взрослые сыновья прекращали союз с родителями самовольным уходом. Псковская судная грамота соединяет с таким уходом невыгодные для детей последствия, но уход, тем не менее, остается совершившимся фактом. К такому прекращению союза прибегали даже князья, оставляя своих отцов и соединяясь с их врагами (Ростислав Юрьевич). Факты этого рода наводят на мысль, что и у нас достижение детьми физической зрелости, если и не прекращало, по общему правилу, отеческой власти, то должно было вести к ее ограничению и смягчению: родителям, если они хотели сохранить детей в семействе, приходилось считаться с их волей. Но степень этого ограничения всегда зависела от личных свойств сторон: характеры слабые могли до седых волос оставаться под неограниченной отеческой властью, тогда как энергические или завоевывали себе значительную долю самостоятельности, или оставляли отеческий дом. Ярослав Владимирович, сидя в Новгороде, не только вышел из повиновения воле отца, но даже приготовился отразить его силой, призвав к себе на помощь варягов. Только смерть Владимира остановила эти обоюдные приготовления к войне (Лавр. 1015). Случаи враждебных отношений родителей и детей всегда, конечно, составляли исключение, но самая возможность их должна была умеряющим образом действовать на отношения родителей к возмужавшим детям.

В-третьих. По отношению к дочерям власть отеческая прекращалась выдачей их замуж. Это следует из того, что, выходя замуж, они поступали под власть мужа, которая, конечно, исключала власть отца.

В Московском государстве возникает ведение актов, удостоверяющих семейное положение лиц. С первой попыткой к этому встречаемся в 1660 г., когда было предписано духовенству завести книги для записывания рождений, браков и смерти. Кажется, это предписание не было приведено в исполнение.

III. Опека

Древнейшая история знает опеку малолетних и опеку женщин. Опека малолетних есть институт, восполняющий отсутствие отеческой власти. В первое время забота о малолетних есть дело семьи, а не государства; государство только с течением времени приходит к сознанию обязанности заботиться об ограждении их прав.

По германскому праву в опеке состояли не только малолетние сироты, но и взрослые женщины (половая опека). Для тех и других опека есть продолжение отеческой власти (mundium). Опекун представлял опекаемых на суде, управлял их имуществом, выдавал девиц замуж и получал их цену и т.д. В права опекуна, по смерти отца, сам собой (tutela legitima) вступал ближайший агнат (Zoepfl. С. 619 и сл.).

Древнее римское право также знало опеку малолетних и опеку женщин. Первоначально опека была семейным делом, в которое публичная власть не вмешивалась. Опека устанавливалась: 1) Завещанием отца семейства (tutela testamentaria); назначить опекуна своим детям есть логическое следствие прав отеческой власти. 2) Если посмертного распоряжения не сделано, к опеке призывается ближайший агнат (tutela legitima). По мере того, как государство начинает озабочиваться судьбой малолетних, возникает третий способ установления опеки: назначение опекуна представителем власти, претором и проч. (tutela dativa). Древнее право не допускает женщин к опеке, ибо они сами состоят под опекой. В позднейшем праве, хотя половая опека и вышла из употребления, но женщины все же не допускаются к опеке, как они не допускаются и к публичным должностям. Исключение было сделано для матери и бабки.

Это нововведение римского права отразилось и в германском законодательстве тех народов, к которым римские идеи нашли первый доступ. Законы бургундов и вестготов, в нарушение народных германских обычаев, признают за матерью право быть опекуншей своих детей (Zoepfl. С. 620).

Эклога в порядок опеки вносит много нового: 1) Если жена пережила мужа, она удерживает в своей власти как свое приданое, так и все имущество, оставшееся после мужа, и управляет всем домом. Всему имуществу должна быть сделана точная опись; в опись вносилось и приданое жены, и все то, что она могла иметь сверх приданого. Дети не имеют права противиться воле матери или требовать выдачи отцовского наследства. Они должны оказывать ей повиновение. Матери принадлежит право воспитывать детей, выдавать замуж и награждать дочерей приданым по своему усмотрению. Все эти права принадлежат ей, пока она не вздумает вступить в новый брак. При вступлении же в новое супружество она возвращает детям все имущество отца без "оскудения" (Кормч. Леона царя и Константина, Зачаток П. 5. Ср. Leunclavii juris graeco-romani. T. II. С. 103). Но, если мать остается вдовой, она может пользоваться своими правами до самой смерти своей. По достижении совершеннолетия всеми детьми ей предоставляется право выбора: она может, взяв свою часть, освободить детей от своей власти или по-прежнему продолжать управлять всем домом. Таким образом, до достижения совершеннолетия младшим из детей мать даже не может отказаться от управления имуществом покойного мужа (Zachariae. Gesch. 69).

2) Если мать, вступив в новое супружество, не испросит опекуна детям, в таком случае ответственность за все убытки, какие могут оказаться в имуществе детей от первого брака, падает на имущество второго супруга (Кормч. Леона царя и Конст., Зачат. II. 7. Ср. Leunclavii II. С. 105. Гл. 21).

3) Если умерли отец и мать, не назначив в завещании опекуна, в таком случае опека принадлежит церковным учреждениям, а не агнатам или каким-либо иным частным лицам (Zachariae. 106).

Кроме постановлений Эклоги у нас были еще известны постановления Прохирона. Титул XXXVI Прохирона определяет, кому и кем дается опекун (или куратор). Большинство статей этого памятника говорит о tutela dativa. Только последняя статья имеет, кажется, в виду законную опеку: "Ближний сродник приставник бывает; аще же мнози будут тогожде степене, вси приставницы бывают" (Proximus cognatus tutor est; et si plures eundem optinent gradum, omnes tutores fiunt).

Статьи Русской Правды, относящиеся к опеке, носят на себе несомненный след влияния византийского права. Из них видно, что наша практика руководствовалась и Эклогой, и Прохироном, и еще нечто прибавила к ним от себя.

По Русской Правде, если по смерти отца осталась в живых мать, никакого опекуна не нужно. Мать всем управляет. Об опекуне поднимается речь только в том случае, если мать " поидеть замужь " (III ред. 129). В случае вступления во второй брак мать должна возвратить детям от первого брака все имущество их отца. Если что растеряет, должна возвратить из своего (III ред. 131). Это все по Эклоге.

Эклогой же надо объяснять и конец ст. 129: "Аще же и отчим приимет дети с задницею, то тако же есть ряд", т.е. отчим должен . уплатить пасынкам все, что растеряет из их наследства. По Эклоге отчим не может быть опекуном. Но она предусматривает тот случай, когда мать вступит во второй брак, не испросивши опекуна, и возлагает ответственность на имущество отчима за все убытки, которые могут потерпеть пасынки во время второго брака их матери. Эту самовольную опеку отчима и имеет в виду ст. 129. Думать, что отчим, по Русской Правде, мог быть опекуном по общему правилу, невозможно. В ст. 129 читаем: "А мати их поидеть замужь, то кто им ближни будет, тому же дати на руце...". В случае второго брака, таким образом, дети отдаются на руки ближнему родственнику, а не отчиму.

Выражение "дати на руце" напоминает несколько язык Прохи-рона, в котором читаем: и немому дается приставник" или "воеводы вся (omnes municipales magistratus) приставники дают" и т.д. Поэтому в ст. 93 можно видеть указание на участие в установлении опеки органов власти (tutela dativa), что соответствует и Градским законам, и Эклоге, по которой жена в таком случае должна испросить опекуна.

Какие органы власти ведали опекой, об этом можно догадываться. Браки и наследственные дела поручены были духовенству; опека так близко вяжется с теми и другими, что, можно думать, духовенство ведало и опекой. Через его посредство византийские начала и перешли в нашу практику, а из практики в Русскую Правду.

Ведомство опеки духовенством надо, однако, ограничить тем, что оно назначало опекунов и рассматривало жалобы на их деятельность, но наши источники не дают повода допустить, чтобы опека в некоторых случаях, определенных Эклогой, принадлежала непосредственно духовным учреждениям.

Ближние родственники принимают движимое имущество опекаемого при свидетелях: "а товар дати перед людьми" (III ред. 129). Это распространение на всех опекунов того порядка передачи имущества малолетних, какой установлен Эклогой для матери.

Опекуны-родственники должны возвратить принятое имущество в целости со всем приплодом от рабов и скота. Но та прибыль, какую опекун мог получить, пуская в оборот движимости опекаемого, шла в его пользу: "А что срезить товаром тем ли пригостить, то то ему собе, а истый товар воротить им, а прикуп ему собе, зане кормил и печаловался ими" (III ред. 129).

Вознаграждение опекуна римскому праву неизвестно, это наша практика. Даровое исполнение обязанностей опекуна в смысле ответственной должности у нас, надо думать, не оказалось возможным провести.

Время прекращения опеки определялось в Русской Правде не достижением определенного возраста, как по византийскому праву, а донеле же возмогуть", т.е. достижением опекаемыми такой зрелости, когда "будут сами собой печаловати" (III ред. 129).

Об опеке во времена дохристианские мы знаем очень немногое. В источниках есть только одно место, прямо относящееся к опеке: "Умерило Рюрикови, предасть княжение свое Олгови, от рода ему суща, вдав ему сын свой на руце, Игоря, бысть бо детеск вельми" (Лавр., 879 г.). Здесь опека установлена отцом в распоряжении на случай смерти. Опекуном малолетнего назначен родственник. Этот же родственник получил княжение Рюрика, но не в качестве опекуна Игоря, а самостоятельно. Олег сам княжил, а не управлял за малолетнего Игоря. Договор с греками написан от имени Олега, великого князя русского, а не правителя.

В Русской Правде (III ред. 129), по которой tutela dativa возлагается непременно на родственников, можно видеть след народных обычаев, по которым, если отец не назначит опекуна, опека принадлежала ближайшим родственникам (tutela legitima).

На существование половой опеки (tutela mulierum) в наших источниках нет указаний.

Статьи Русской Правды не оставляют сомнения в том, что в делах по опеке у нас применялись постановления византийского права. Но мы не можем утверждать, что они единообразно применялись во всех княжениях и что рядом с византийским правом нигде не действовали русские народные обычаи.

В московское время права, принадлежащие опекуну, несколько расширились сравнительно с теми, какими он пользовался по Русской Правде. Это расширение состоит в том, что опекун не только был обязан заботиться об охранении имущества малолетних, но мог отчуждать это имущество для уплаты долгов. Опекаемые, по достижении совершеннолетия, могли жаловаться на действия опекуна, им вредные.

ОТДЕЛ ВТОРОЙ
Вещное право

Введение

Вещное право имеет своим предметом отдельные вещи, подчиненные господству известного лица. Отношение человека к вещам может быть различно: 1) он может быть собственником вещи; 2) владельцем и, наконец, 3) он может иметь право в чужой вещи. Все эти три института существенным образом различаются между собой.

Под собственностью разумеется право возможно полного господства человека над вещью. В содержании права собственности различают две стороны: положительную и отрицательную. Положительная состоит в праве собственника делать с вещью, что ему угодно; это право идет до уничтожения вещи. В него входит право распоряжаться вещью, т.е. он может продавать, дарить, закладывать свою вещь и т.д. Право собственности, однако, не безгранично. В видах общественного блага могут быть установлены некоторые ограничения собственника: так, он платит правительству известные повинности с собственности; он не может сжечь свой дом, если пожар угрожает опасностью соседу, и пр. Отрицательная сторона права собственности состоит в том, что собственник может устранять воздействие на свои вещи всякого постороннего человека.

Собственность, как всякое право, есть идеальная власть. Внешняя форма собственности есть владение*, хотя владение и не принадлежит к понятию собственности, но служит ей как чувственное ее выражение. Собственник не всегда фактически владеет вещью, он может передать владение другому. Но когда он владеет сам, он владеет с сознанием того, что эта вещь его собственность, у него animus rem sibi habendi; воля его направлена к тому, чтобы владеть вещью на себя и устранять от вмешательства в его владении всякое другое лицо. Владение является симптомом собственности**. Но наблюдение показывает, что владение с наличностью воли владеть на себя, как владеет собственник, может встретиться и не у собственника. Так, владеть может не только тот, кто по ошибке считает себя собственником, но даже вор. Владение, это фактическое отражение собственности, выходит, таким образом, за пределы собственности, существует независимо и отдельно от нее. Но так как владение есть симптом собственности, то гражданский оборот может быть заинтересован в охранении самого симптома. Действительно, римское право выработало особый порядок охраны владения, отличный от порядка охраны собственности. Владение, не вытекающее из собственности, но пользующееся особой охраной, перестает быть простым фактом, оно получает правовой характер и называется юридическим владением. Такого владельца надо отличать от простого держателя вещи (detentor), у которого отсутствует animus rem sibi habendi.

______________________

* Немцы говорят: Eine Sache besitzen heist eigentlich auf ihr sitzen. У римлян possidere идет от sedere и potis.
** Римляне говорили: dominium a naturali possessione coepit.
Если вещь никому не принадлежит, то с овладением ею возникает и собственность; владение непосредственно переходит здесь в собственность. А, с другой стороны, где невозможно владение, там невозможна и собственность. Таковы воздух, звезды.

______________________

Для того чтобы возникло юридическое владение, нужны два условия: 1) материальное господство над вещью и 2) такое направление воли, при котором владелец желает владеть вещью на себя как собственник.

Собственность приобретается: 1) Путем первоначальных способов, когда она впервые возникает в руках известного лица. Сюда относится завладение никому не принадлежащими вещами, например, дикими животными: кто завладел ими, тот и становится их собственником; сюда же относится завладение во время войны всем тем, что принадлежит неприятелю, а также завладение тем, что брошено хозяином. К производным способам относятся все те, при посредстве которых собственность, находящаяся в одних руках, переходит в другие путем продажи, дарения и т.п., причем совершается и сама передача собственности — - традиция (traditio); к производным же способам относится и переход собственности в другие руки в силу судебного решения.

2) Наконец, собственность может быть приобретена еще в силу давностного владения. Посредством давностного владения собственником делается тот, кто при известных условиях владел вещью определенное в законе время.

Эти условия следующие: 1) протечение известного времени, законом определенного; 2) Justus titulus, т.е. законное основание владения. Под законным основанием разумеется всякое такое основание, при посредстве которого, обыкновенно, приобретается вещь в собственность, но в котором, в данном случае, был какой-нибудь недостаток или порок, вследствие чего собственность приобретается не сейчас же, а через известный срок. Такой порок может быть или в лице, напр., вещь передана не ее собственником, а посторонним лицом, которое не имело права собственности в этой вещи; или в самом акте передачи, в котором могла быть сделана какая-нибудь ошибка; 3) владелец вещи должен быть добросовестным владельцем, bona fide; под добросовестностью владения разумеется то, что владелец не знал, что в способ приобретения им вещи вкрался какой-то порок; он должен быть уверен, что приобрел вещь правильно, это и есть добросовестное владение. При наличности этих условий владелец вещи делается ее собственником, несмотря на то, что в акте приобретения была какая-нибудь погрешность. Приобретение в силу давностного владения имеет целью внести начало твердости в гражданский оборот.

При отсутствии этого института положение приобретателя было бы во многих случаях шатким и без его вины, так как он мог и не подозревать, что в способ приобретения вкралась ошибка. Но и интересы собственника, который путем давностного владения теряет свои права, также достаточно ограждены. Если он заботливый хозяин, он не даст истечь времени, которое необходимо для того, чтобы у владельца возникло право собственности. В противном случае он несет естественные последствия своего невнимания к собственным интересам.

Третий вид отношений человека к вещи — это право на чужие вещи или сервитуты. Под правом на чужую вещь разумеется пользование чужой вещью в каком-нибудь частном, определенном отношении. Сюда принадлежит, напр., право прохода по чужой земле, право брать воду из колодца, принадлежащего соседу, и т.п. В этих случаях из прав собственника нечто выделяется в пользу постороннего лица. По содержанию своему право на чужую вещь представляется составной частью права собственности; постороннему лицу предоставляется право пользоваться чужой вещью в том отношении, в каком пользуется ею и сам собственник. Таким образом, права в чужой вещи являются ограничением права собственности. Это ограничение проявляется и в том, что собственник должен: 1) терпеть, чтобы другое лицо в пределах его владений делало то, на что он имеет право как собственник, напр., брало воду в его пруде, прогоняло скот через его поля и т.п.; 2) собственник сам должен воздерживаться от некоторых действий, на которые он имеет право как собственник. Каждый, напр., собственник в пределах своих владений, по праву собственности, может воздвигать здания какого угодно размера и высоты; но иногда собственник обязывается не воздвигать здание выше известной высоты, чтобы тем не закрыть света для своего соседа, и пр.

Таковы три вида отношений человека к вещам, различаемые в наше время. Различали ли в древнейшую эпоху собственность, владение и права на чужие вещи? Эти различия свидетельствуют о большой способности к отвлечению. Уже по одному этому, a priori, трудно думать, чтобы в древности они были возможны. На первых ступенях развития, как у нас, так и у других народов, владение и собственность сливались. Собственник был в то же время и владельцем, а кто владел, тот был и собственником. "В начале истории, говорит Кунце о римском праве, собственность скрыта во владении; наивное чувство человека в состоянии признать наличность собственности только по признакам владения; лишь с течением времени приучается человек понимать собственность в ее чистой идее" (Cursus. 329).

Ясный след того, что в древности и у нас не различали владения и собственности, находим даже в сравнительно поздних памятниках, судных списках XV в. Сторона жалуется на то, что пустошь ее покосили сильно. Судья, выслушав жалобу, спрашивает: "Чьи те пустоши, кто те пустоши косит?" Ответ на вопрос "Чьи пустоши?" должен состоять в разъяснении, кому принадлежат пустоши, кто их собственник; второй же вопрос: "Кто косит?" есть вопрос о факте владения. Но в голове судьи эти два вопроса не различаются, они составляют для него один вопрос, потому, конечно, что, по его взгляду, кто косит пустоши, тому они и должны принадлежать.

Безразличие собственности и владения выражалось в том, что не было и особой охраны владения, различной от охраны собственности. Иск начинался о завладении, а судья в приговоре ставил решение о собственности. Так, и по древнему немецкому праву не было точного различия между собственностью и владением и не было особой охраны владения. Насильно изгнанный владелец должен был доказать свое право владения, а не один только факт насильственного изгнания (Вгиппег у Гольцендорфа. I. 176).

По германскому праву движимая собственность не всегда защищалась абсолютным иском против каждого третьего владельца. Если собственник сам отдал свою вещь другому, он имел иск только против этого другого: "Hand muss Hand wahren" или "Wo du deinen Glauben gelassen hast, musst du ihn suchen". Только при краже иск был абсолютен. Хозяин украденной вещи мог требовать возвращения ее, хотя бы она находилась и у добросовестного владельца. Это последнее правило известно и Русской Правде. Из статей о "своде" следует, что опознавший свою украденную вещь может требовать возвращения ее от каждого владельца и от того, кто купил ее на торге (I ред. 18, 21; III ред. 41,45; ср. Пек. суд. гр. 46, 54, 56, где, кажется, иначе).

В памятниках XIV — XV вв. различаются уже пожизненное владение от собственности и особая охрана владения. Первое различие встречается в Псковской судной грамоте. Пожизненное владение она называет "кормлею". В ст. 72 читаем: "А которому человеку будет кормля написана в рукописании, и грамотами владеть землеными учнет... а продаст тую землю, а доличат того человека, ино ему земля та выкупити, а свою кормлю покрал". Что кормля есть пожизненное владение, это видно из ст. 88 грамоты: "А у которого человека помрет жена без рукописания, а у ней останется отчина, ино мужу ея владети тою отчиною до своего живота, только не оженится; а оженится, кормли ему нет".

Такое различие могло возникнуть само собой, независимо от какого-либо иностранного влияния. Но нельзя не указать здесь на сходство статей Псковской судной грамоты о кормле супругов с указанным выше постановлением Эклоги, по которому, в известном случае, переживший супруг мог пожизненно владеть всем имуществом умершего.

В Новгородской судной грамоте имеем уже статью, в которой сделано различие в охране собственности от охраны владения. 10-я статья говорит о "наезде" на чужую землю (землевладение) и предписывает прежде дать суд о наезде, а потом уже о земле (о праве собственности): "А кто на ком поищет наезда или грабежа в земском деле, ино судити наперед наезд и грабеж, а о земли после суд".

Самое слово "собственность" в древнее время не было известно. Вместо него употреблялись описательные выражения: моя, твоя земля, моя купля, купил в прок, в дернь (от финского deren — firmus, manderen — terra firma; холоп дерноватый). Глагол "купить" в древнее время (как и теперь у крестьян, напр., в Лужском уезде) значил и наем, а потому для обозначения приобретения в собственность надо было прибавить: купил в прок, в веки, себе и детям, купил без выкупа. У немцев также слово "Eigenthum" образовалось позднее, а прежде собственность обозначали словами: eigen, Were, Gewere, от wehren — не допускать, защищать, откуда и Gewehr, оружие. Первоначально Gewere есть необособленное единство собственности и владения, защищаемое судом. С течением времени в этом понятии начинают различать фактическое владение, юридическое владение и даже наследственную собственность (Zoepfl. С. 733 и сл.; Warnkdnig. Franzosische Staats und Rechtsgeschichte. II. 295 и сл., 324 и сл.).

Один из древнейших способов приобретения собственности состоит в завладении вещью, которое проявляется в применении к вещи человеческого труда. Древнейшая собственность заключалась, конечно, в движимостях. Дерево и камень, приспособленные к удовлетворению человеческих потребностей, составляли собственность того, кто их обработал; так же точно животные: кто приручил животное, тот и был его собственником. По отношению к земле освоение проявляется в приспособлении ее к потребностям жизни и сельскохозяйственным нуждам. Что такой способ существовал у нас, на это есть указания в судных списках. Кто успевал доказать, что он косил или пахал известную землю, тот и был признаваем судьей собственником земли. Согласно с этим в древности существовало такое выражение: "Все мое, куда топор, коса, соха ходили", — т.е. где я фактически господствовал, на то у меня и право.

Кроме первоначальных способов встречаемся и с производными: в силу пожалования, по договорам, по наследству и в силу судебного решения. Но в этих случаях для приобретения собственности требовался еще отвод земли по межам, нечто вроде традиции или позднейшего ввода во владение. Приобретаемый участок обходился в натуре по межам, причем иногда ставились грани и копались межевые ямы.

Из судных списков XV в. видно, что было известно уже и приобретение в силу давностного владения. Факт владения в случае спора доказывался показаниями старожильцев, которые заявляли, что "исстари так было", они помнят, что лет 20, 40 или 50 тому назад этот человек косил такие-то луга или пахал такую-то землю. Но срок, по истечении которого давностное владение переходило в собственность, в древности не был точно определен: обыкновенно, ссылаются на много лет, кто сколько помнит. Не находим также указаний, чтобы для приобретения собственности путем давностного владения требовались два другие выработанные римским правом условия, т.е. Justus titulus и bona fides.

Рассмотрим теперь формы древнего землевладения. Этот вопрос решается весьма различно. Писатели родовой школы, начиная с Эвер-са и Рейца, думают, что в древности на Руси не было частной, личной собственности, а была только собственность родовая. К этому мнению примыкают и некоторые новые исследователи, которые думают, что в древности не было личной собственности, а была собственность семейная; в семье же не отец был собственником, а вся семья как одно целое. Неволин высказывается против родовой собственности; он думает, что частные лица с древнейшего времени были собственниками. Для исторического времени, когда родовая замкнутость распалась, мнение Неволина совершенно справедливо. Какие были отношения рода к собственности во времена более отдаленные, на это мы не имеем никаких указаний в наших источниках. В эпоху, к которой относятся древнейшие свидетельства, русские славяне уже вышли из родового быта и собственность по смерти отца делилась, как это видно из ст. 140-й III редакции Русской Правды, которая говорит о дележе наследства между братьями: "Аже братья растяжуться перед князем о заднице", т.е. о наследстве, то "который детьский идеть делить их" и т.д. Следовательно, братья могут делить то, что им досталось по наследству; родственники, значит, могут иметь свою отдельную собственность. Утверждая это, мы вовсе не хотим сказать, что собственность непременно делилась сыновьями после смерти их отца. Братья, конечно, могли жить, если хотели, вместе; в таком случае у них будет общая собственность. Такая общая собственность может быть и не у родственников, если они находят это для себя выгодным. Но такое общение необязательно и продолжается, пока нравится. Если братья найдут, что для них выгоднее отдельная собственность, они могут требовать раздела. Таким образом, члены семьи, по взаимному согласию, могли жить вместе и по смерти отца, подобно тому, как и совершенно чужие люди могли соединяться в товарищества для совместного хозяйства, если они находили это выгодным*.

______________________

* У Даля приведена такая поговорка: "Плачет сын по отцу, что мало денег оставил!". Она не в пользу семейной собственности.

______________________

Другое мнение состоит в том, что первоначально преобладало общинное землевладение. Я подробнее останавливаюсь на этом вопросе в т. III Древностей.

Наконец, наша древность знает общую собственность, которую не следует смешивать с общинной. Древнее время знает случаи соединения людей для целей обогащения путем насилия и разбоя, таковы новгородские повольники; тем более, надо допустить, что люди соединялись для мирной цели совместной разработки диких полей. В руках таких соработников возникала общая собственность с общими угодьями. Такие совладельцы в Псковской судной грамоте называются сябрами (106). Подробнее об этом в т. III Древностей.

Мы видели уже ту преобладающую роль, какая в Московском государстве принадлежала управлению и как управление мало стеснялось правами частных лиц. Нередкие в Москве примеры неуважения правительства к правам частной собственности навели некоторых наших исследователей на мысль, что в древней России и ближайшим образом в Московском государстве частной поземельной собственности вовсе и не было, и вся земля принадлежала московскому Государю. Такое воззрение высказал Лакиер в своем исследовании о поместьях и вотчинах. "Все государство, — говорит он, — есть предмет княжеской собственности". Такого же взгляда держался и Морошкин в исследовании о владении. По его мнению, все, что находится в пределах княжения, есть собственность князя, кроме земель церковных и монастырских. Неволин, до некоторой степени, склоняется к тому же взгляду, но он не думает, что это исконный порядок; так пошло, по его мнению, с монголов. Завоевав русскую землю, татары рассматривали ее как свою собственность. Этот взгляд был перенесен и на московских государей, которые, как преемники ханов, тоже могли быть рассматриваемы собственниками всей земли. Нельзя отрицать, что пример татар мог произвести изменение во взглядах князей не только на государственную власть, но и на частную собственность, но все-таки в изложенном мнении есть значительное преувеличение. Если и совершенно верно, что московские государи не уважали частной собственности и в случае нужды обращали ее на государственные потребности, то это вовсе еще не значит, что они рассматривали всю землю как свою собственность. Малое уважение частной собственности есть обыкновенное следствие развивающегося абсолютизма. То же самое встречаем и на Западе, где право абсолютной власти вмешиваться в права частных собственников сознавалось и высказывалось королями с такой решительностью, на которую в нашей истории нет никаких указаний. Людовик XIV, сказавший: "Государство — это я", написал наставление своему дофину, в котором, между прочим, высказывает следующие мысли: "Все, что находится в пределах наших владений, принадлежит нам; вы должны быть убеждены, что короли суть абсолютные правители и что им, естественно, принадлежит полное и свободное распоряжение всеми имуществами, которые принадлежат как церквям, так и светским людям, с тем, чтобы пользоваться ими, как прилично мудрому хозяину". Это, однако, никому не мешает признавать во Франции бытие частной собственности даже в царствование Людовика XIV. У нас же, как справедливо было замечено, не было даже того общераспространенного на Западе правила, по которому земля, никем не занятая, принадлежит королю. У нас никем не занятая земля была ничья (res nullius), пока князю не вздумается предъявить на нее свои права. Подробнее об этом в т. III Древностей.

Слово "собственность" в московских памятниках еще не употреблялось; то, что теперь называется собственностью, тогда называлось "своим имуществом", "в прок" кому-нибудь принадлежащим. Всякое лицо, которое чем-нибудь владеет "в прок", которое что-нибудь "освоило себе" и распоряжается освоенным, продает, закладывает, дает по душе и пр., и было собственником. Освоить в прок — значит владеть на праве полной собственности. Если же кто-нибудь передавал свое имущество другому не в прок, то говорилось: "В прок тебе не освоить, ни продать, ни подарить, ни по душе отдать".

Вотчины

Слово "вотчина" — очень старинное, но не всегда употреблялось в одном и том же смысле. Первоначально словом "вотчина" обозначалось имущество, принадлежавшее отцу; если имущество принадлежало деду, говорили "дедина". Если отцовское имущество досталось детям, слово "вотчина" указывало на способ приобретения. В этом смысле и княжение, доставшееся от отца, есть вотчина. Так как дети получали от отцов не только земли в уезде, но и городские дворы, лавки и пр., то и эти имущества назывались вотчинами. Позднее в Московском государстве со словом "вотчина" начинают соединять всю совокупность прав, которые принадлежат вотчинникам по отношению к вотчинам. Вместе с этим слово "вотчина" начинает применяться не только к землям, которые дошли от отца, но и к таким, которые приобретены путем купли, дарения, пожалования, если покупщику, одаренному и пожалованному, принадлежали те же права, какие были у вотчинника по отношению к вотчине. Собственно "купленная вотчина" есть бессмыслица, если принимать слово "вотчина" в буквальном смысле; но в приведенном выражении слово "ют-чина" означает сумму вотчинных прав, независимо от способа приобретения. Для обозначения же вотчин в первоначальном смысле стали говорить "родовые вотчины". Каким бы путем ни была приобретена вотчина, вотчинные права, за небольшими исключениями, всегда одинаковы.

Вотчинникам принадлежало право распоряжения вотчинами. Они могли отчуждать их всякими способами, дарственно и возмездно, могли закладывать и пр. В XVII в. обычай дарить при жизни и отказывать на случай смерти все свое имущество посторонним лицам получил такое развитие, что вызвал вмешательство законодателя. Из указов 1679 г. узнаем, что вотчинники, имеющие детей, не только отказывали свои имения чужеродцем, но и при жизни своей дарили их посторонним людям. Такое положение вещей вызывало жалобы со стороны детей и других родственников; эти жалобы и повели к первым ограничениям завещательных распоряжений и дарений. Но ограничения эти коснулись только родовых и выслуженных вотчин; купли же можно было и после указов 1679 г. и дарить, и завещать кому угодно, при наличности детей.

Первое ограничение дарить вотчины и распоряжаться ими на случай смерти последовало в 1679 г. От этого года имеется доклад, сделанный Государю, в котором говорится, что некоторые люди отдают свои выслуженные и родовые вотчины в чужие руки безденежно, а после их смерти дети их бьют челом, чтобы им те вотчины возвратить. Доклад оканчивается вопросом, как поступать в этом случае: возвращать ли вотчины родственникам или нет? Этот доклад был сделан Государю, потому что в Уложении не было никакого запрещения дарить вотчины. На доклад последовала такая резолюция: если подаренные имения уже справлены за теми, кому подарены, то их назад к детям не поворачивать, а оставить за приобретателями; но впредь дарения родовых и выслуженных вотчин не допускать, если у дарителей есть дети и внуки. Право дарения, следовательно, было ограничено для тех, у кого были нисходящие; если же были только боковые родственники, то дарить можно по-прежнему; у боковых родственников есть только право выкупа. В том же году состоялось и другое ограничение: было запрещено завещать родовые и выслуженные вотчины посторонним лицам не только помимо детей, но даже и помимо боковых родственников. Повод к запрещению дали такие же жалобы со стороны детей и боковых родственников, которые были недовольны тем, что родовые и выслуженные имения переходят по завещаниям в чужие руки. Так как Уложение не ограничивало распоряжений на случай смерти, то и был сделан Государю доклад, на который и последовала вышеприведенная резолюция. Право распоряжения купленными вотчинами осталось на прежнем основании, без всяких ограничений. Были и другие ограничения права распоряжения вотчинами, но более специального характера. Таково: 1) Запрещение отдавать свои вотчины "по душе". Несмотря на запрещения, последовавшие в XVI в., отдача "по душе" продолжалась. Жалованные грамоты на вотчины начала XVII в. предоставляют даже пожалованным лицам право отдавать пожалованные вотчины по душе. Составители Уложения нашли нужным подтвердить прежние запрещения. 2) Второе ограничение касается права распоряжения княжескими вотчинами. Служилым князьям воспрещалось продавать свои исстаринные вотчины помимо братьев и племянников и отдавать их в приданое за дочерьми и сестрами. В порядке законного наследования вотчины эти шли только наследникам мужского пола, а в боковой линии не далее 7-й степени родства. При отсутствии таких наследников вотчины шли в пользу Государя. Таким образом, была принята целая совокупность мер к тому, чтобы исстаринные вотчины служилых князей перешли мало-помалу в собственность московского Государя. 3) Наконец, последнее частное ограничение состояло в том, что некоторые лица, имевшие вотчины в известных местностях, не имели права приобретать их в некоторых других. Так, напр., белозерцам запрещено было отчуждать свои вотчины дворянам других городов; служилым людям московского уезда было запрещено приобретать вотчины в украйных городах и пр.*

______________________

* Запрещения эти восходят к самому началу XVI в. Великий князь Василий Иванович не дозволял уже отказывать вотчины в монастыри и продавать их в некоторых городах иногородцам без доклада себе (А. Э. I № 227). Представим подробный анализ относящегося к двум последним ограничениям указа 1562 г. Указ говорит: 1) об исстаринных княжеских вотчинах; 2) о вотчинах жителей некоторых городов: Твери, Торжка, Ярославля, Рязани, Белоозера и Романова, и, наконец, 3) дает распоряжение о вотчинах служилых людей. Постановления его об этих трех видах вотчин неодинаковы. Важные ограничения в праве распоряжения установлены только для исстаринных княжеских вотчин. Князья не могут ни продавать их, ни менять, ни давать в приданое за дочерьми, ни завещать по своему усмотрению. Им предоставлено только право отказывать женам своим некоторую часть вотчины, небольшую. Если бы князь отказал жене всю свою вотчину и вотчина будет большая, такое завещание идет на усмотрение Государя; а если откажет часть, жена владеет ею до живота без особого утверждения Государя. В законном порядке исстаринные княжеские вотчины наследуются только сыновьями; при отсутствии сыновей вотчина берется на Государя. Из изложенного ясно, что постановления указа 1562 г. ограничивают право распоряжения князей только исстаринными вотчинами. Что же касается княжеских купель, то эти ограничения на них вовсе не распространяются.

Обладатели вотчин в уездах особо перечисленных городов сохраняют за собой все права распоряжения, за одним исключением: они не могут отчуждать их — иногородцам. Эти вотчины, следовательно, переходят в женские руки и подлежат дроблению.

Наконец, общее постановление, относящееся ко всяким вотчинам, определяет только признак их выморочности. Они становятся выморочными, если о них не написано завещания и законных наследников не осталось. Законные же наследники ограничены ближним родом. Право распоряжения этими вотчинами ни в каком отношении не ограничено. Их можно продавать, дарить, закладывать, менять, завещать без всяких ограничений.

К этому же вопросу относится и приговор 1572 г. Он говорит о тех "вотчинах княженецких и боярских, которые не давалися в продажу, ни в мену, ни в приданыя, ни роду, ни по душе... и тем вотчинам быти по старому государеву уложению, в тех во всех городах, про которые городы указ государев есть, про ярославские вотчины, и про ростовские, и про оболенские... и про все вотчины княжия такия ж один приговор". Здесь речь идет о вотчинах, которые, в силу прежних указов, не подлежат свободному распоряжению владельцев. До сих мест приговор только повторяет прежние указы. Какие же это вотчины не давались в продажу? Это старинные княжеские, о которых речь шла в указе 1562 г., и, может быть, в других, не дошедших до нас, и боярские, общие указы о которых до нас тоже не дошли. Какие же это боярские вотчины не давались в продажу, т.е. не подлежали отчуждению? Это пояснено в дальнейших словах приговора: "А у котораго боярина такия ж вотчины государского данья, а не из старинныя вотчины, и те вотчины после того, котораго не станет бездетно боярина, а та вотчина по царской грамоте пожалована, и кому какова грамота будет дана, ему и его жене и его детем и его роду, потому и быти. А у котораго в грамоте будет ему одному вотчина написана, и после его та вотчина на государя. А не будет у кого государевы грамоты, и такия вотчины после того, кого не станет, на государя, хотя у кого и дети будут". Итак, здесь речь идет не о родовых вотчинах, а о вотчинах государского данья, т.е. о жалованных. Жалованные вотчины, действительно, не всегда давались в продажу, мену и т.д. Распоряжение ими допускается в пределах прав, предоставленных жалованной грамотой. Были пожалования и с предоставлением полных прав распоряжения; но к таким вотчинам приговор 1572 г. не относится. Он относится только к таким боярам-вотчинникам, которым не было предоставлено право распоряжаться. Ввиду же разнообразия предоставляемых жалованными грамотами прав и самого способа пожалования, которое иногда происходило и без грамоты, приговор и нашел нужным разъяснить, когда вотчина, пожалованная без права распоряжения, возвращается к Государю.

Итак, в приговоре 1572 г. речь идет о старинных княжеских вотчинах, относительно которых только повторяется прежний указ 1562 г., и о жалованных боярских вотчинах, с целью разъяснить, когда пожалованная вотчина подлежит распоряжению вотчинника, когда нет.

Но приговор 1572 г. приведенными положениями не заканчивается. Далее читаем: "А у которых вотчин вотчинники вымрут, и те вотчины вотчинником отдавати ли и по которое колено?" На этот вопрос дается такой ответ: в боковых линиях далее внучат не давать.

О каких вотчинах идет здесь речь? Конечно, о тех же, о которых говорилось перед тем. А перед тем речь шла о жалованных вотчинах, по отношению к которым остался не разрешенным такой случай: вотчина дана известному лицу, его жене, детям и роду; у пожалованного не осталось ни жены, ни детей, остались только родичи. Как же они наследуют — без конца или до известной степени? Это не было еще определено, а потому и поставлен приведенный вопрос в довольно курьезной, но понятной форме: вотчинники вымерли, а между тем спрашивается, по которое колено отдавать вотчинникам? В первом случае вотчинниками названы те лица, права которых совершенно ясны из жалованной грамоты: сам пожалованный, его жена и дети; они перемерли. Во втором — дальнейшие члены рода. Они тоже вотчинники и наследуют после смерти первых, к ним приведенный вопрос и относится.

______________________

Рядом с правом отчуждения вотчин стояло право их выкупа. Рассмотрим, кому принадлежало это право по указам, каких вотчин касалось и при каких условиях имело место.

Право выкупа принадлежало боковым родственникам, за исключением тех, которые подписались свидетелями в акте продажи. Подпись на акте рассматривалась как отказ от права выкупа. Нисходящие не имели права выкупа, как и сам продавец. Боковые родственники допускались к праву выкупа в том же порядке, в каком они допускались к наследованию. Судебник 1550 г. говорит о выкупе вотчин, но не купель (85). Под вотчинами, может быть, надо здесь разуметь родовые и выслуженные. По Уложению купли выкупу также не подлежат, а между тем, в жалованных грамотах писалось: "А буде продаст в чужой род жалованную вотчину, а кто их роду захочет ту вотчину выкупить, и им выкупать по-прежнему уложению, как их родовыя и купленных вотчины выкупают". Отсюда надо, кажется, заключить, что допускается и выкуп купель.

Что касается условий, при которых возможен выкуп, то до 1679 г. выкуп допускался только в случае возмездного отчуждения, т.е. в случае продажи вотчин, а если кто-нибудь дарил вотчину, ее нельзя было выкупать. Эта разница с течением времени исчезает; в 1679 г., в указе, воспрещающем, при существовании нисходящих, дарить вотчины посторонним лицам, боковым родственникам дозволено было выкупать подаренные вотчины. По Судебнику выкупа-тель поставлен был в весьма стеснительные условия. Выкупленную вотчину он не мог продавать, закладывать же мог только своим родственникам. Самый выкуп он должен был сделать на свои деньги, а не на занятые. Это, конечно, было сделано в видах ограждения прав первого покупщика, чтобы выкуп не перешел в перепродажу из выгоды. Первоначально, в XVI в., выкуп вотчин происходил, кажется, не по цене, означенной в купчей, а по оценке, а в XVII в. по цене, означенной в купчей, и, сверх того, приплачивалось по оценке за те улучшения и постройки, которые были сделаны в купленном имении. Срок, в течение которого можно было производить выкуп, был довольно продолжительный, а именно 40-летний. Этот длинный срок был очень невыгоден для покупщика, который в течение целых 40 лет не мог иметь уверенности, что имение останется за ним (Неволин. III. С. 76 и сл.).

Изложенные правила выкупа взяты из Судебника 1550 г. и последовавших за ним указов. Это "указный" выкуп. Указному выкупу предшествовала народная практика. В напечатанных собраниях древних актов находим любопытные указания на бытовую практику, которая во многом отступает от указного выкупа.

Указный выкуп впервые был регламентирован в царском Судебнике 1550 г.; Судебник 1497 г. ничего о выкупе не знает. Бытовой же выкуп практиковался еще до первого Судебника и, конечно, относится к явлениям очень почтенной старины. Приведем здесь дошедшие до нас указания на эту практику.

Удельный верейский князь Михаил Андреевич в 1479 г. поменялся своими деревнями, но условно, удержав за собой право возвратить отданные деревни в течение двух лет. Если он этим правом не воспользуется, тогда противная сторона приобретает деревни в прок. Это тот же выкуп, но выговоренный в пользу одного продавца, а не его родственников (А. до Ю. Б. № 156. VII).

Тот же князь в своей духовной (1486) отказывает монастырям и церквям села и деревни, но с оговоркой: если те села будут надобны вел. князю, он может их выкупить за назначенную цену (Рум. собр. № 121).

То же делают и частные лица. Ефрем Неклюд отказывает в 1500 г. свою отчинку св. Георгию, но если эта землица понадобится его дочери или родникам, они могут ее выкупить за 40 алтын. Наоборот, Николай Рычков в 1517г. отказывает свою деревню в монастырь, но с запрещением выкупа: "Они моим детям, ни племянникам ни врядити, ни вырядите" (Рус. Ист. Библ. XVI. № 1 и 4).

С безусловными запрещениями выкупа делаются продажи и частным лицам. От первой половины XVI в. имеем несколько купчих с условием: "Продал в дернь, без выкупа"*.

______________________

* Рус. Ист. библ. XVI. № 5, 9, 12; Федотов-Чеховский — № 91. А. Ю. № 19. 135. 1508 — 1532.

______________________

Наши вотчинники свободны были писать в акты распоряжения своим имуществом какие угодно условия. Двое князей Кемских купили у дяди своего вотчину с тем, что если "будет им не до земли, и им мимо дядь своих тех земель не продать" (А. Ю. 3 13. 1508).

Этот порядок продолжает действовать и после издания Царского Судебника, и понятно почему: новые законы не скоро делались известными публике в XVI в.

Боярин И. В. Шереметев в 1554 г. купил себе и своим детям "в прок без выкупа" у Мины Лелегина матери его приданую вотчину. Веденный Боярин И. В. Большой Шереметев, конечно, знал содержание нового Судебника, а потому для ограждения своих прав он испросил на такую покупку особую жалованную грамоту (Рум. собр. I. № 170).

Люди, не столь близкие к престолу московских государей, писали купчие с такими же условиями просто по незнанию новых законов. В купчей 1568 г. читаем: "Су аз, Андрей Нечай, Иванов сын, Дураков, с своим сыном, с Никитою, продали есми Ивану, Федорову сыну, Межникову... пол обжи земли... А продали есми ему в дернь без выкупа... А добуду яз Нечай с сыном своим сорок рублев денег на Покров Святей Богородицы 7070 года, и нам Ивану дати под те деревни та сорок рублев денег на Покров же Святей Богородицы, да и за рожь нам дати, за семена, Ивану, за бочку за всякую по 15 алтын на тот же срок, а Ивану отдати ся купчая нам назад и деревня; а не добудем мы тех денег и не дадим Ивану на тот срок, ино ся наша купчая в купчую и отводная в дернь, без выкупа" (А. Ю. № 86).

Здесь право выкупа выговорено только для самих продавцов, но ограничено определенным сроком.

Не стеснялись Судебником и люди, сидевшие на черных государевых землях. Братья Селиверстровы продали Ом. Васильеву отца своего статок, землю вел. князя, а своего владения "в прок без выкупа" в 1571 г., т.е. через 20 лет после издания Судебника.

Так же свободно определялись условия и при безвозмездном отчуждении, по духовным и пр. В 1563 г. кн. Дмитрий Иванович Немой подарил Волоколамскому монастырю село с деревнями "в прок, без выкупа, без отмены". Но затем в дарственной идут такие условия: "1) жить мне в своей отчине до живота; 2) а родятся у меня дети, и то село с деревнями им, а монастырю они дадут 700 р.; 3) а после моего живота, жене моей, брату, племянникам и всему роду до той вотчины дела нет" (№ 115). Здесь право выкупа предоставлено детям дарителя, о боковых же его родственниках и жене прямо сказано, что им даритель такого права не предоставляет.

Таков был обычный выкуп. Он существенно отличается от узаконенного. Царский Судебник впервые предоставляет некоторым лицам право на выкуп, а другим в этом праве отказывает. По обычному выкупу никто не имел права на выкуп; по соглашению же контрагентов сделки оно могло быть предоставлено самому продавцу, его детям и другим родственникам, и даже дальнейшим, помимо ближайших, как это сделал верейский князь, предоставив право выкупа вел. князю, а не сыну.

Судебник не допускает к выкупу родственников, подписавшихся свидетелями в акте отчуждения; а по обычаю и им могло быть предоставлено право выкупа.

Судебник говорит о выкупе только возмездно отчуждаемых имуществ, а обычная практика знает выкуп и имуществ жертвуемых в духовные учреждения.

Указный выкуп может быть совершен в течение 40 лет; срок обычного выкупа всякий раз определяется в акте отчуждения.

Судебник устанавливает право выкупа только для вотчин, а в народной практике и черные государевы земли продаются с оговоркой: "в прок без выкупа", а это предполагает возможность продажи их и с выкупом.

Указный выкуп далеко расходится с обычным. Он предписывает совершенно новые правила, с предшествовавшей практикой не согласные. Сделанное нами сравнение правил того и другого выкупа вполне оправдывает высказанное Неволиным сомнение в древности указного выкупа. Мы имеем полное право сказать, что указный выкуп не старее года издания Царского Судебника.

Что значит обычное старым купчим и потерявшее силу с Судебника 1550 г. условие "купил в прок, без выкупа"? В древнее время для заключения сделки купли-продажи мало было сказать "купил", а надо было прибавить "купил в прок, без выкупа".

Это обусловливалось тем, что слова "купить" и "купля" не имели первоначально того определенного технического значения, какое мы теперь с ними соединяем (купля-продажа). Без указанной прибавки глагол "купить" не обозначал еще такого действия, последствием которого был переход прав собственности из одних рук в другие. Он мог обозначать и всякий временный переход недвижимости из рук в руки: наем, передачу залога во временное пользование заимодавца и пр. Поэтому наймита называли в старину еще и закупом. Вместо "нанимаем землю" и теперь крестьяне Лужского уезда говорят: "купляем землю" (это широкое значение слова "купить" не замечено Толковым словарем Даля).

Так как слово "купить" не имело точно определенного смысла, то и приходилось при каждой купле оговаривать, на каких основаниях недвижимость переходит из рук в руки. Определение этих оснований вполне зависело от воли и соглашения сторон. Если имели в виду отчуждение собственности, говорили: "купил во веки, в прок, в дернь, без выкупа". Такие оговорки весьма употребительны в актах XV и XVI вв. (Неволин приводит их довольно много на с. 61. Ср. 297. Т. III) и встречаются как при продаже вотчин, так и при продаже тяглых земель (А. Ю. № 23. 1571 г.).

Условие "купил" или "продал без выкупа" не было лишением принадлежавшего кому-либо права на выкуп, а обыкновенным для того времени способом передачи прав собственности. Наша древность не знала известного германскому праву ограничения права распоряжения родовыми имуществами*. У нас такое ограничение впервые установлено Цар. Судебником, его новыми правилами о выкупе.

______________________

* Выкуп встречается не только у нас, но и в Германии. Там выкуп применялся к так называемым наследственным имуществам (Erbgut). Владельцы не могли свободно распоряжаться своими наследственными имуществами; они должны были переходить в порядке законного наследования. У наследника было уже право на такое имущество. Право продажи принадлежало владельцу только в крайних случаях, но и в таких случаях владелец должен был предложить, прежде всего, предполагаемому наследнику купить имение. Из этого права первой покупки в Германии и выработалось потом право выкупа в течение одного года со днем. В немецком праве этот институт стоит в связи с ограниченным правом распоряжения наследственными имуществами.

______________________

Возникает вопрос, почему составители Цар. Судебника нашли нужным ввести указный выкуп, существенно изменяющий вековую практику русского народа? На этот вопрос можно отвечать только догадками. Относящаяся сюда статья Судебника начинается так: "А о вотчинах суд. Кто вотчину продаст, и детям его и внучатам до тое вотчины дела нет и не выкупите ее им..." (85). На основании приведенных слов можно подумать, что на практике нисходящие продавца заявляли притязания на выкуп проданных им вотчин, а отсюда возникали споры между ними и покупщиками. Из предшествующего мы знаем, что в 1679 г. дети и родственники умерших просили Государя о возврате им вотчин, подаренных их родителями при жизни или отказанных в завещаниях в чужие роды. Весьма возможно, что 125 лет ранее дети и родственники просили о предоставлении им права выкупа проданных в чужой род вотчин. В удовлетворение этих просьб и последовало указное определение выкупа, но нисходящим право выкупа не было предоставлено, по мотивам строгого подчинения их отеческой власти, и подписавшимся свидетелям ввиду выраженного этой подписью согласия на продажу.

Последовавшие в два приема, в 1550 и 1679 гг., ограничения права распоряжения недвижимости были оба раза вызваны жалобами заинтересованных лиц и составляют продукт законодательства Москвы, а не отголосок глубокой древности, как думают некоторые*. Сопоставление правил обычного и указного выкупа дает возможность точно определить, когда впервые возникло у нас понятие родовых недвижимостей, не подлежащих свободному отчуждению. Оно не старее 1550 г. До 1550 г. всякие вотчины могли продаваться в прок без выкупа. Судебник дает право боковым родственникам выкупать наследственные вотчины. Он содержит в себе и первое определение того, что считать такой подлежащей выкупу вотчиной; это имущество, перешедшее от отца к детям: "А кто напишет свою куплю детям своим после своего живота, ино им та вотчина; то им держати в вотчину, и впредь им та вотчина выкупати по тому ж указу за вотчину". Но Судебник дозволяет выкупать вотчину проданную, а о подаренных кому-либо или по душе отказанных не говорит ни слова: эти вотчины не выкупаются. Первое отступление от этого находим в соборном приговоре 1551 г.: он дозволяет выкупать отданные по духовным в монастыри вотчины, если в духовных кому-либо такое право предоставлено и обозначена цена, которую надо внести в монастырь. Этот соборный приговор ничего не вводит нового, он узаконивает только существующую практику. Эта практика, по словам приговора, восходит к XV в., к княжению Ивана Васильевича, который уже утверждал своими указами такие завещания (А. Э. I. № 227). Дальнейший шаг к обособлению родовых имуществ сделан указами 1679 г., которые запрещают завещать родовые и выслуженные вотчины чужеродцам и предоставляют боковым родственникам право выкупа подаренных в чужие роды родовых и выслуженных вотчин. В этих указах дело идет не об одних только родовых, но и о выслуженных вотчинах. Новое указание на то, как эти распоряжения трудно связывать с первоначальной родовой собственностью, из которой некоторые ученые хотят вывести наш выкуп вотчин. Практика, судя по вышеприведенному выражению жалованных грамот, знала выкуп даже купель.

______________________

* Некоторые из наших исследователей, а именно, сторонники родовой теории, говорят, что право выкупа коренится в родовых имуществах, что прежде существовала не личная, а родовая собственность, а потому, если кто-нибудь продавал имущество, то родственники имели право его выкупить. Против такого объяснения выступил очень основательно Неволин. Так как собственником родовых имуществ был род, — говорит Неволин, — то отдельные лица вовсе не имели права отчуждать их, вотчины могли отчуждаться только родом в целом своем составе. А если имущество продавалось родом, то у отдельных членов рода не могло остаться права выкупа. На с. 69 и сл. (Т. Ill) Неволин развивает свои предположения о происхождении выкупа.

______________________

В заключение обратим внимание на то, что Судебник не отметает и бытовой практики, по которой право выкупа выговаривали старые продавцы в свою пользу и в пользу своих детей. Он предоставляет продавцу вступать об этом в добровольное соглашение с покупщиком.

Законное право выкупа установлено Судебником 1550 г. и развито указами 1676 г.

Вотчинникам принадлежало право сбора мостовых пошлин в пределах их владений. Это право возникало иногда на основании жалованных грамот, а иногда в силу обычая без всяких грамот. Мы уже знаем, что Федор Иванович в 1596 г. взял этот сбор на себя, а вотчинникам выдавал только половину пошлин. Михаил Федорович в 1642 г. дозволил брать пошлины только тем, у кого были грамоты, а в 1654 г. и для них отменил это право.

С прикрепления крестьян к вотчинным правам присоединилось и право на крепостных.

Вотчинники были свободными обладателями своих вотчин только до возникновения обязательной для них службы государству; с этого же времени по 1762 г. они обладали вотчинами на условии службы и лишались их, если уклонялись от исполнения своих служебных обязанностей.

Поместья

Под поместьем разумеется целое имение, т.е. такой хозяйственный участок земли, в состав которого входит известное количество дворовой и пахотной земли, лесов и лугов. Кроме того, в поместья давались иногда и отдельные угодья: рыбные ловли, бобровые гоны и пр. Такие "данные дворы" не называются поместьями, но до некоторой степени им соответствуют. Они давались служилым людям в городах на условии службы. Все споры о данных дворах решались по поместным статьям. Собственником поместья был Государь: помещик — только условный владелец. Между поместными и вотчинными правами первоначально существовало глубокое различие; дальнейшая же история поместий состоит в том, что они понемногу сближаются с вотчинами и, наконец, сливаются с ними. Помещику принадлежало только право пользования произведениями поместных земель, и то временно и условно, пока он служил. Самое же поместье он должен был сохранять в том виде, как получил, и не пустошить, т.е. он не должен был вырубать лесов и переводить крестьян в другие поместья или в свои вотчины. Права распоряжения он не имел. Если помещик пустошил поместье, переводил или разгонял крестьян, поместье у него отбиралось. Вот в чем заключались первоначальные особенности поместных прав. Сближение поместных прав с вотчинными идет довольно медленно: только в императорскую эпоху уничтожаются последние различия между поместьями и вотчинами, и те и другие безразлично соединяются в общем понятии недвижимых имуществ. При Иване Грозном принято за правило: по смерти помещика только в том случае отдавать его поместье постороннему человеку, а не сыну, если сын не годен к тому роду службы, которую нес отец. Это повело к наследственности поместий. За службу отца правительство находило справедливым обеспечить и дочерей его; по смерти отцов им тоже стали нарезать участки. В хозяйственных целях помещикам с течением времени было предоставлено право менять свои поместные земли на поместные же, первоначально для уничтожения чересполосицы. Помещики так воспользовались этим правом, что мена мало чем отличалась от купли-продажи: малоземельные поместья менялись на многоземельные, а в приплату брались деньги. Мена заменяла им и дарение, совершать которое они не имели права. Кроме мены у помещиков возникло право сдачи поместий. Под сдачей разумеется право передать поместье другому лицу с тем, чтобы оно кормило и содержало передавшего поместье. Право сдачи принадлежало женщинам и дряхлым людям, которые не могли сами управлять имением. Девица, выходя замуж, сдавала свою часть поместья мужу. Но и помимо выхода замуж каждая помещица могла сдать свой участок, полученный для прокормления, родственнику с тем, чтобы он кормил ее и содержал; то же делали старики. Сдачей в XVII в. также стали пользоваться для того, чтобы, под видом сдачи, продавать поместья. Правительство воспротивилось этому; в 1683 г. последовало запрещение сдавать поместья за деньги. При Михаиле Федоровиче дозволено было из поместья давать приданое за дочерьми. Уложение дозволило, наконец, продавать поместья, но всякий раз по особому указу Государя. Поместные права, таким образом, сближаются с вотчинными правами.

Тяглые земли

Под тяглыми землями мы разумеем здесь земли вел. князя, данные в прекарное владение крестьян или посадских людей. О них идет речь в т. I. Древностей. С. 251-264 и в т. III. С. 301-313.

Права на чужие вещи

В московских памятниках права на чужие вещи сложились под несомненным влиянием византийского права.

Сервитуты разделяются на личные и реальные. Признак личных состоит в том, что право на чужую вещь принадлежит непосредственно известному лицу; под реальными разумеют такие, когда право на чужую вещь принадлежит не прямо известному лицу, а через посредство недвижимой собственности, напр., поземельного участка. В этом случае право на чужую вещь неотделимо от недвижимости и переходит вместе с ней к каждому владельцу. В Московском государстве встречаемся с теми и другими. Так, ратные люди во время похода могли останавливаться на прилежащих к дороге лугах, которые с этой целью не должны были закрываться ранее Троицына дня; а после Троицына дня они могли пользоваться пространством в три сажени от дороги. Служилые люди, идя на войну, могли въезжать в прилежащие к дороге леса для добычи дров и кольев для постройки палаток. К реальным сервитутам принадлежали следующие. Владелец вышележащего имения мог запретить владельцу нижележащего имения строить плотину, если от этого покрывались водой его луга. К этим сервитутам нужно отнести и права угодий, напр., право владельцев известных имений въезжать в чужие лесные дачи, чтобы рубить лес, ловить в озерах рыбу, иметь бортные деревья и т.п. Это право въезда было весьма точно определено Уложением: так, кто имел право въезда для пчеловодства, тому позволялось устраивать только ульи на деревьях, но самими деревьями он не мог пользоваться, он не мог их рубить и брать для постройки. Если бы даже какое-нибудь дерево сгнило и свалилось, он не имел права взять его в свою пользу, так как ему принадлежало только право бортных угодий.

Кроме того, в Уложении есть и так называемые городские серви-туты; они все заимствованы из римского права. К ним относятся следующие: никто не имел права строить дома на меже своего участка; никто не мог ставить печи к стене своего соседа; никто не имел права сваливать сор и всякую нечистоту и лить воду с крыши своего дома на чужую сторону. Эти ограничения были сделаны в пользу соседних участков; владелец соседнего дома мог требовать, чтобы сосед сломал свой дом, если он пристроен к его дому, чтобы он сломал печку, если она сделана к его стене, и т.п. (Неволин. П. С. 276 и сл.).

Приобретение недвижимостей

Из самых древних московских памятников видно, что для приобретения недвижимости мало было совершить договор купли-продажи или какой-нибудь другой, а надо было еще произвести на месте отвод приобретателю приобретенной им земли. В XV и даже в XVI в. отвод был частным делом сторон. В купчих и меновых грамотах они договариваются о том, кто должен позаботиться, чтобы отвод был сделан. При отводе в натуре обходят межи и, если нужно, копают ямы и ставят столбы. Этот отвод делаетсл в присутствии посторонних людей, конечно, местных жителей. Об отводе пишется отводная грамота.

К этому старинному порядку в XVII в., а, может быть, с конца XVI присоединилось нечто новое. Это новое состоит в том, что для приобретения поземельных прав сделалась необходима справка. Недостаточно было по договору совершить передачу купленной вещи из рук в руки, а нужно было сделать еще справку по книгам Поместного приказа, в которых записывалось, что такой-то человек продал, а такой-то купил. Юридическое значение справки в литературе спорно. Неволин сомневается, чтобы справка была безусловно необходима. Энгельман утверждает противное. В Уложении прямо не говорится, что справка должна непременно иметь место. Но там предусматривается такой случай: один и тот же владелец продал одно и то же имущество двум лицам. Кто собственник имущества — первый или второй покупатель? Уложение решает этот вопрос в пользу того покупателя, который совершил справку, хотя бы купчая его была и моложе. Это дает повод думать, что справка действительно была необходима. Но справка не исключает старого отвода, а дает ему официальный характер. За совершение справки взыскивалась пошлина. Тому, кто справил за собой имущество, давали "отказную грамоту", в которой приказывалось местным властям отказать ему приобретенное. С этой отказной грамотой приобретатель ехал на место. Иногда сверх отказной грамоты давали еще вводную или послушную грамоту, в которой предписывалось местным крестьянам слушаться нового владельца. По приезде совершался отвод земли: местные власти читали отказную и послушную грамоту, обходили приобретенную землю и составляли об этом акт. Этот акт носил также название отказной грамоты. Эта отказная грамота писалась в двух экземплярах, из которых один отдавался приобретателю, а другой посылался в поместный приказ. Справка применялась только к поместьям и вотчинам, государевы черные тяглые земли передавались без справки.

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ
Наследственное право

Существуют два способа открытия наследства: 1) наследование по завещанию и 2) наследование без завещания. Наследование по завещанию имеет место в том случае, когда наследник назначается волей умершего: наследование без завещания, — когда наследник определяется нормами права, независимо от воли умершего; это наследование по закону.

I. Наследование по завещанию

Вопрос о том, были ли у нас известны с древнейшего времени эти обе формы или первоначально господствовала какая-либо одна, а другая явилась позднее, весьма спорен в ученой литературе. Некоторые исследователи говорят, что первоначальной формой наследования у нас было наследование по закону, завещательное же наследование явилось позднее. На этой точке зрения стоит, напр., Никольский и другие; Неволин не затрудняется признать существование завещательных распоряжений в эпоху Русской Правды. Определенное решение этого вопроса, по состоянию памятников, представляет, действительно, значительные трудности. Некоторые места древних источников носят на себе несомненные следы византийского влияния. Такова, например, ст. 13 договора Олега с греками.

Главный материал для решения вопроса дает Русская Правда. В ст. 120-й III ред. говорится: "Аже кто умирая разделить дом свой детем, на том же стояти; паки ли без ряду умреть, то всем детем, а на самого часть дати души". Эту статью понимают в том смысле, что ею уже указаны наследники, что отец волен только в том, как разделить имущество между ними, но устранить их он не может. К этому прибавляют, что и в дележе отец не вполне свободен, так как в ст. 130-й говорится: "А двор без дела отень всяк меньшему сынови".

Против такого понимания надо заметить, что в списке Синодальной Кормчей XIII в. эта статья читается иначе: "Аже кто умирая разделить дом, на том же стояти; паки ли без ряду умрет, то все детям, а на самого часть дати по души". По этой редакции необходимых наследников нет; о разделе дома говорится вообще, без обозначения лиц, между которыми раздел должен произойти. Надо думать, что умирающий мог отказать что-либо и не детям. Это предположение подтверждается и второй частью статьи, в которой сказано: "без ряду умрет, то все детям", т.е. в завещании может быть оставлено и не все детям. Тот же вывод надо сделать и на основании Троиц, сп., в котором вместо: "все детям", сказано: "всем детям"; значит, отец мог оставить и не всем, а кого-либо мог исключить. Из ст. 120-й, следовательно, нельзя выводить обязанности отца разделить свое имущество только между детьми и непременно между всеми детьми.

В Русской Правде есть еще статья о праве матери распорядиться своим имуществом на случай смерти, которая может дополнить вывод, сделанный на основании ст. 120-й. В ст. 138-й III ред. читаем: "А матери который сын добр, первого ли, другога ли, тому же дасть свое; аче и вси сынови ей будут лиси, а дчери можеть дати, кто ю кормить". Отсюда надо вывести, что если и дочь, подобно сыновьям, была нехороша, то мать могла и ее устранить и передать свое имущество дальнейшему родственнику, а, наконец, и постороннему лицу. Относительно матери право устранить всех сыновей — несомненно: Но неужели отец имел меньше прав, чем мать? Надо думать, что и отец мог устранить всех детей от наследства. Это же начало выражено и в Псковской судной грамоте: "Аже сын отца или матерь не скормит до смерти, а пойдет из дому, части ему не взять". Приведенная статья имеет в виду случай смерти родителей без завещания. Но, если сын, произвольно оставивший родителей, устранялся от наследства в силу закона, то неужели отец был обязан в завещании наделять такого сына?

Эта практика сохранилась до наших дней в обычаях крестьян Архангельской губернии. В случае оскорбительных поступков детей родители могут лишить их наследства; между покорными детьми они распределяют наследство по усмотрению (Ефименко. 70,73). В Русской Правде есть статья, из которой видно, что умирающие, обыкновенно, делали распоряжение о своем имуществе: "А материя часть не недобе детем; но кому мати дасть, тому же взяти; дасть ли всем, а вси розделять; без языка ли умреть, то у кого будет на дворе была и кто ю кормил, то тому взяти" (III ред. 135). Приведенная статья указывает законного наследника на тот случай, когда мать сама не сделала распоряжения о своей части, а не сделала она распоряжения потому, что без языка умерла. Не сделать распоряжения на случай смерти и значит умереть без языка; отсюда следует: если человек умирал, сохраняя способность сознательной речи, он всегда делал распоряжение о своем имуществе.

То же начало выражено и в Псковской судной грамоте. В ст. 88-й читаем: "А у котораго человека помреть жена без рукописания, а у ней останется отчина, ино мужу ея владети тою вотчиною..."; в ст. 89-й: "А у которой жены муж помреть без рукописания, и останется вотчина или живот, ино жене его кормится..." О наследственных правах пережившего супруга говорится только в том случае, если умерший не оставил распоряжения. Псковская грамота требует писаного распоряжения, Русская Правда довольствует устным.

Практика князей дает примеры предсмертных распоряжений, в которых они лишали своих сыновей наследства. Частные люди, как и князья, обыкновенно назначали имущество своим детям. Но дети получали имущество родителей не потому, чтобы имели на него право, а потому, что такова была воля родителей. Если такой воли родителей не было, все имущество могло быть отказано и помимо детей: церкви, жене, даже посторонним лицам. От середины XV в. сохранилось послание митрополита Ионы к детям, не повинующимся своей матери. Неповиновение состояло в том, что дети отняли у матери то, что их отец дал ей в "опричнину"; они находили, что он дал ей слишком много. Митрополит увещает их подчиниться воле отца и матери, угрожая, в противном случае, возложить на них духовную тягость (Д. к А. И. I. № 11). Из приведенных выше указов 1679 г. видно, что родители и в XVII в. отказывают свои имущества помимо детей. Только в этом году сделано ограничение родительской воли по отношению к родовым и выслуженным недвижимостям. Практика XII в. доживает до конца XVII.

С принятием христианства дела о наследствах были у нас подчинены ведомству духовенства. Духовенство, конечно, применяло к этим делам постановления византийского законодательства. Разобранные нами статьи ни по содержанию своему, ни по форме не носят на себе сколько-нибудь заметных следов византийского влияния, а потому в них надо видеть русскую народную практику. Право собственника распорядиться своим имуществом на случай смерти не было занесено к нам из Византии. Оно коренное русское. Но с возникновением византийского влияния оно должно было подчиниться ему. Наши источники не дают, однако, возможности выяснить меру этого влияния.

На некоторые соображения наводит выражение ст. 120 "на том же стояти". В нем слышится освящение последней воли умирающего, признание ее кем-то подлежащей к исполнению. Значит, она не всегда исполнялась. Это понятно. Последняя воля не всегда могла нравиться детям умершего. Между ними могла возникать борьба по поводу сделанного умершим распоряжения. До установления сколько-нибудь правильных судов судьба предсмертных распоряжений, если те, в пользу кого они сделаны, не в силах настоять на их исполнении, была весьма шаткая. С подчинением наследственных дел духовенству и распространением обычая приглашать священника для христианского напутствования умирающего последняя воля должна была найти в представителях духовенства официальных защитников. Его влиянию и надо приписывать эту прибавку: "на том же стояти". Духовенство, само нередко принимавшее участие в составлении последней воли (отказы по душе, конечно, надо приписывать его влиянию), не могло же высказываться против святости последней отеческой воли. Можно даже думать, что оно скорее склонно было признавать эту волю безусловно, как понимали ее сами родители, чем с теми ограничениями, каким она подлежала по римскому праву. Старая практика, выразившаяся в ст. 121, признает народный обычай, предсмертный ряд об имуществе, и старается придать ему крепость.

Псковская судная грамота называет завещание "порядною" (грамотой, 13). Это сближает писаные завещания XV в. с "рядом" умирающего, о котором говорит Русская Правда. Можно также думать, что "приказчики" духовных грамот XVI в. возникли под влиянием известных византийскому праву исполнителей воли завещателя (Zachariae. 137). Псковская судная грамота говорит о приказниках (14).

Словесные духовные завещания признавались у нас в силе еще в XVII в. (Неволин. III. 290).

Древнейшее писаное завещание, до нас дошедшее, относится к XIII в. (Христ. Буданова. I. С. 123). В этой духовной не упомянуты свидетели; не всегда упоминаются они и в позднейших духовных.

II. Наследование без завещания

Свидетельства древнейших памятников о наследовании без завещания очень не полны.

Статьи 4 и 13 договора Олега с греками содержат византийское право; они предназначались для действия в Греции*. От них нельзя делать никакого заключения к русскому праву.

______________________

* Подробнее об этом говорится далее в Приложении: Греческое и русское право в договорах с греками X в.

______________________

Статьи Русской Правды отличаются крайней отрывочностью и несовершенством редакции. Некоторые из них передают чисто русское право, другие носят след влияния византийских начал. Статьи того и другого характера перемешаны и нуждаются в выделении.

Наследство носит техническое наименование "задници" или "статка".

1) Наследование в нисходящей линии

Наше русское право, как и древнегерманское, в правах наследования не равняет мужчин и женщин. Согласно с бургундским (Warnkonig. II. 436) оно допускает дочерей к наследованию, только если нет сыновей.

"Аже будет сестра в дому, то той заднице не имати, но отдадят ю за муж братия, како си могут" (III ред. 125). "Аже в боярех либо в дружине... оже не будет сынов, а дчери возьмут" (119, 120).

Этого различия не делают, однако, статьи: 121 — 4, 134 — 5 и 136 — 7. Они говорят о наследовании детей без различия пола. Это, несомненно, византийское начало. Эти статьи повторяют только положения Эклоги: "Аще ли чада будут от вторыя жены, и ключится ему умерети, лесть есть и первым чадом и вторым своего наследити отца, такоже и матере" (Кормч. Царя Леона и Конст. Зачат.п. 7). Статья 124 Русской Правды передает это положение в такой форме: "Будут ли дети, то что первое жены, то то возмуть дети матере своея"; ст. 136 применяет то же положение к детям двух разных отцов, но одной матери: "Аже будуть двою мужю дети, а единое матери, то онем своего отца задница, а онем своего".

Также не различает пола детей и ст. 122: "Паки ли без ряду умреть, то всем детем, а на самаго часть дати души". Упоминание о части на помин души делает несомненным участие духовенства в появлении этой статьи.

Уравнение сыновей и дочерей могло у нас не привиться, но трудно сомневаться в том, что духовенство, следуя византийскому праву, проводило это начало.

Статья о порядке наследования после матери чисто народная: "Без языка ли умреть, то у кого будет на дворе была и кто ю кормил, то тому взята" (134 — 5).

Младший сын имеет преимущество перед старшими: "А двор без дела отень всяк меньшему сынови" (130). Такое же постановление встречается и в некоторых германских законодательствах. В народных обычаях поморских уездов оно сохранилось до наших дней. На Зимнем берегу дом идет младшему сыну, а конь старшему; в Архангельской губернии младший получает только "окладно бревно", т.е. нижний этаж*.

______________________

* Ефименко Н. — Статья Русск. Правды II ред. доселе сохранилась в народной пословице: "Меньшему сыну отцовский двор, старшему новоселье", "Меньшой сын на корню сидит" (Даль. II. 73).

______________________

Наследуют законные дети: "Аже будуть робьи дети у мужа, то задници им не имати; но свобода им с матерью" (128). Это также византийское начало. По народным германским обычаям незаконнорожденные получают иногда наравне с законными; у логобардов — вполовину против законных. Подобные явления встречаются и у нас. У крестьян Архангельской губернии незаконные дети получают равную часть с законными.

Дети, произвольно оставившие своих родителей, не наследуют. Так, по крайней мере, по Псковской судной грамоте (53).

Кроме разобранных статей в Русской Правде есть еще специальные статьи, говорящие о наследстве после смердов и бояр. Эти статьи возбуждают крупные недоразумения.

Заголовок первой статьи в разных списках различен: "О задници. — О смердах. — Аже умреть смерд. — О смердьей задници. — О смердьи статке".

Самая статья читается тоже неодинаково:

117-я: "Аже смерд умреть (в других прибавлено: "без детей", в третьих "безажю"), то задницю князю".

118-я: "Аже будут дщери у него дома, то даяти часть на не; аже будуть за мужемь, то не даяти части им".

Заголовок третьей тоже различен: "О заднице боярстей и о дружьней. — О боярстей заднице и о людстей. — О беззадници. — О задници боярстей".

Текст 119-й: "Аже в боярех либо ("в боярех либо" в некоторых списках нет), в (некоторых прибавлено: "боярстей"), дружине, то ("то" есть не во всех списках) за князя задниця не идет".

120: "Но (не во всех списках) оже не будеть сынов, а дчери возмут(Тр.)".

Не останавливаемся на различии заголовков. Они не всегда дело первой руки, составившей статью. Выясним, прежде всего, условия, при которых князь наследует смерду по ст. 117-й.

Из разных чтений ст. 117-й наиболее верным надо признать чтение списка, напечатанного Дубенским в т. II Русск. Достоп.: "Аще смерд оумреть безажю, то князю задница". Безажю, беззадница, бе-затщина — обозначает отсутствие наследников, по нашему — выморочное имущество. О безатщине говорит и Ярославов церковный устав. Статья 117-я, значит, постанавливает, что выморочное имущество смердов идет князю; она, следовательно, содержит общее правило о судьбе выморочного имущества (Цитович. Исходные моменты истор. русск. права наследования — первый указал на это). Источник ее — византийское право. В Эклоге, по перечислении всех законных наследников и в том числе жены, читаем: "Si defuncti ne uxor quidem extat, tine universum ejus patrimonium, veluti cujus nullus extat heres, fisco infertur" (Leuncl. II. 112).

В каком же смысле надо понимать слово "смерд"? Статья говорит о судьбе выморочного имущества, и очень трудно допустить, что она имеет в виду выморочное имущество смердов в тесном смысле этого слова, т.е. одних крестьян. Надо думать, что она говорит о выморочном имуществе вообще, и слово "смерд" употребляет в широком смысле всего населения. Мы уже знаем, что слову "смерд" Русская Правда иногда придает такое общее значение (см. Древности. Т. I. С. 203 и cл.). При ином понимании слова "смерд" получилось бы искусственное и ничем не объяснимое ограничение смысла статьи: только выморочное имущество крестьян идет князю. А куда же идет выморочное имущество бояр, купцов и других людей? Из общего правила, устанавливаемого ст. 117, в Ярославовом церковном уставе находим исключение: безатщина церковных людей идет епископу. Под церковными людьми разумеются все, состоящие в ведомстве церкви. По Ярославовому уставу, это — домовные, церковные и монастырские люди; по Владимирову: игумен, поп, дьякон, чернец, черница, попадья, проскурница, попович, лечец, прощеник (получивший чудесное исцеление), задушный человек (вольноотпущенный). Устав новгородского князя Всеволода прибавляет к ним еще некоторых изгоев. Ввиду зависимости этих людей от церкви ей и предоставлено право наследовать в их выморочном имуществе. В славянских переводах приведенная статья Эклоги передается так: "Аще ли ни жены будет умершему, и тогда все имение его или апостольская церковь, или царское сокровище, или людский соньм да приимет" (Кормч. Царя Леона и Константина, Зачат. VII). Другое исключение найдем в ст. 119 Русской Правды.

Существенное для статьи слово "безажю" некоторые переписчики заменили словами "без дети" (так в Карамз. сп.), думая, может быть, объяснить этим не совсем понятное им выражение первоначального текста. Нашлись и такие, которые выпустили и то, и другое слово, и, таким образом, составилась статья в крайне неудовлетворительной редакции Троицкого списка.

Далее в тексте Дубенского читаем: "Аже будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аже будут за мужем, то не даяти им части". Это особая статья, и нет ни малейшего повода сливать ее с предшествующей. Смысл ее такой: дочери получают часть в наследстве. Это византийское начало, которое духовенство должно было проводить и, как видим, действительно проводило. Статья говорит о "части" дочерей в наследстве. Под частью как здесь, так и в статьях, говорящих о части жены, надо, конечно, разуметь не "указную часть" Свода Законов, образовавшуюся из поместного права, а часть греко-римского права, которая для дочерей равнялась части братьев, а для жены — части ее детей.

Исключение замужних дочерей от участия в наследстве есть также право Эклоги, которой неизвестна dotis kollatio и которая не дает повода допустить, чтобы наделенные приданым и выданные замуж дочери участвовали в наследстве с невыданными: они удерживают за собой данное уже им приданое и только (Zachariae. 112, 173).

При таком объяснении Русская Правда будет содержать в себе два прямо противоречивых между собой постановления о наследственном праве дочерей: по одному дочери получают части в наследстве, по другому — нет. Не отрицаем этого противоречия. Но Русская Правда — не Свод Законов Российской империи, а частный сборник постановлений и правил, действовавших в разные времена и в разных судах.

Не менее затрудняла переписчиков и третья статья. В списке, объясненном Дубенским, ст. 119-я читается так: "Аще в боярстей дружини, то за князя задница не ийдеть"; в Троицком: "А в боярех либо в дружине" и т.д.; в Карамзинском. "А иже в боярех или же в боярстей дружине...".

Единственно возможное чтение есть первое, т.е. того самого списка, в котором и первая (117-я) статья сохранилась в наиболее удовлетворительной редакции. Чтение: "А в боярех либо в дружине (т.е. княжеской) за князя задница не идет" совершенно не имеет смысла, так как, при отсутствии наследников, и после бояр и дружинников выморочное имущество, конечно, шло князю. Первое же чтение, по которому выморочное имущество боярских дружинников не шло князю, очень вероятно. Бояре имели свою дружину и, надо думать, им шла безатщина их дружинников, подобно тому, как епископу шла безатщина церковных людей. Статья свидетельствует о существовании исключения из права князя наследовать в выморочном имуществе. Статья: "Но оже не будет сынов, ино дщери возьмут" сама по себе не возбуждает недоразумения. Это русское народное начало, по которому дочери наследуют, если нет сыновей. Непонятно только, зачем это положение союзом "но" поставлено в связь с предшествующим. Впрочем, союз "но" встречается не во всех списках. Это дает повод рассматривать ст. 120-я как самостоятельную, приведенную некоторыми переписчиками, по непониманию старого текста, в связи с предшествующей. Такое сопоставление статей, не имеющих между собой ни малейшей связи, не раз встречается в Русской Правде, а потому и не должно нас удивлять. Наиболее характерный образчик представляет ст. 130-я III ред. Она напечатана у меня так: "А двор без дела отень всяк меншему сынови". Предшествующая ст. 129-я говорит о правах и обязанностях опекуна, а следующая за ней 130-я — о наследственных правах младших сыновей. Несмотря на совершенное их несоответствие, старый переписчик противопоставил их одну другой при помощи союза "а". Новые издатели еще увеличили эту путаницу тем, что статью 130-ю соединили с концом предшествующей 129-й, с которой она, таким образом, составила одно целое, в которой начало не имеет никакой связи с концом*. То же случилось и со статьями 117-й — 120-й.

______________________

* Она печатается у них в таком виде: "А че же и отчим прииметь дети с задницею, то тако же есть ряд, а двор без дела отень всяк меншему сынови".

______________________

Предлагая изложенное мною толкование статей Русской Правды о наследовании, считаю необходимым привести объяснение этих статей, делаемое Неволиным. Он берет текст, извлеченный из Синодальной Кормчей конца XIII в., напечатанный в т. I Русск. Достоп. (Первая статья этого списка соответствует Карамзинскому списку, вторая — Троицкому), и приходит к следующему заключению: "В имении смерда наследуют одни дети мужескаго пола; когда их нет, то имущество поступает к князю с тем, однако, что незамужним дочерям выделяется из него некоторая часть, а замужним ничего не дается. После бояр и вообще людей, составляющих дружину княжескую, если у сих лиц не будет сыновей, оставшееся имение берут дочери. В отношении к боярам и вообще членам княжеской дружины Русская Правда ничего не говорит о случае выморочности" (III. 336, 339, 340).

2) Наследование в восходящей линии

Наследование в восходящей линии известно древнему германскому праву и Эклоге. Оно наступает при отсутствии нисходящих. По Эклоге отец и мать устраняют боковых родственников (Zachariae. 113). По германскому праву отношение восходящих к боковым было очень различно. По некоторым законодательствам восходящие устраняли боковых, так, например, у вестготов; по другим — восходящие наследовали совместно с боковыми, причем все имущество делилось на две части и пр. (Zoepfl. 785).

Из наших памятников о наследовании восходящих, хотя и очень коротко, говорит Псковская судная грамота: "А у котораго человека помреть жена, а муж ея оженится, и ження мать, или сестра, или иное племя, а имут искать платья... Також коли муж помреть, а имут искать мужня платья на жене его отець его, или братья..." (90). Здесь речь идет только о платье и, конечно, бездетно умершего супруга. Судя по порядку перечисления тех лиц, которые могут искать этого платья, родители умершего допускаются прежде его братьев, они исключат их, как и по Эклоге.

3) Наследование в боковых линиях

Наследование в боковых линиях германскому праву было известно с самых древних времен; оно наступает или за отсутствием восходящих родственников, или совместно с ними; по Эклоге боковые родственники следуют за восходящими.

Русская Правда не сохранила следов наследования боковых родственников. На этом основании некоторые исследователи делают заключение, что боковые родственники в период Правды к наследованию не допускались, что круг законных наследников исчерпывался для бояр и членов дружины детьми, а для смердов — сыновьями (Неволин. III. С. 340 и сл.). Мы уже знаем, что одно молчание памятников не может служить основанием для выводов. Русская Правда, действительно, не говорит о наследовании боковых, но из других источников видно, что по народным понятиям XII в. "задница" переходит от брата к брату. Киевский князь Всеволод Ольгович, чувствуя приближение смерти, передал, с согласия киевлян, княжение свое брату Игорю. Но киевляне недолго оставались верными своему соглашению со Всеволодом. По смерти его они отступили от Игоря и присоединились к сторонникам Изяслава. Летописец рассказывает, что послы их сказали Изяславу: "Ты наш князь, поеди, а у Волгович не хочем быта аки в задницы" (Ипат. 1146). Переход княжества от брата к брату представляется, в приведенном месте, сознанию киевлян переходом "по заднице", т.е. по наследству; ясно, что наследство в XII в. переходит и в боковые линии. То же следует и из духовной грамоты новгородца Климента XIII в. В конце своей духовной он делает такую оговорку: "Того деля написах, зане не было у меня ни брата, ни сына", т.е.: я написал эту духовную грамоту потому, что у меня не было ни брата, ни сына. Отсюда надо заключить, что если бы у Климента был брат или сын, то он и не написал бы распоряжения об имуществе, так как у него был бы наследник и без завещания. Таким образом, и здесь брат рассматривается как законный наследник.

В подтверждение своего мнения о том, что боковые родственники не призывались к наследованию, Неволин ссылается, между прочим, на статью, встречающуюся в договорах Новгорода с князьями: "А что, княже, сел твоих и владычьних и княгининых, и бояр твоих, и слуг твоих на новгородской земли, которое село зашло без кун, то без кун пойдет к Новугороду, а кто купил, а тый знает своего истьца или дети его; истьца ли не будет; ни детей его, целовати ему крест, како истьца не сведаеть; взяти ему кун, колико будет дал по исправе, а земля к Новугороду". "Почему, — спрашивает Неволин, — ответственность здесь не возложена и на боковых родственников продавца, которые бы ему наследовали, если бы они по законам того времени могли быть его наследниками? Итак, — заключает он, — должно думать, что они исключались от наследства". На поставленный вопрос можно дать и другой ответ. Покупщику могло быть предоставлено право требовать своих денег с Новгорода, а не с боковых родственников, для личного его удобства. Боковых родственников, особенно в дальних степенях, не так легко разыскать, как детей продавца. Потом, относительно детей можно, по крайней мере, в большинстве случаев, предполагать, что они действительно наследовали имущество родителей; при отсутствии же детей, наоборот, есть основание думать, что умирающий, в большинстве случаев, распоряжался им свободнее, отказывал по частям, дальнейшим помимо ближайших отказывал по душе, а иногда и совсем посторонним. Чтобы не ставить покупщика в крайне затруднительное положение разыскивать всех этих наследников, договоры и предоставляют ему ведаться с Новымгородом. Выражение "целовати ему крест, како истьца не сведает", кажется, именно указывает на затруднение сведать об истце, т.е. о том, кто должен возвратить деньги.

Псковская судная грамота прямо говорит о брате, сестре или ином племени умершего (86, 90) как о его наследниках.

Итак, боковые родственники не исключались нашим древним правом от наследования без завещания. В каком порядке призывались они к наследованию — впереди восходящих, совместно с ними, или после них — об этом ничего не знаем. Но нельзя допустить, чтобы духовенство не проводило начал Эклоги. Нет никаких оснований думать, чтобы они были неприменимы к русской жизни. Наоборот, можно думать, что порядок, подобный порядку Эклоги, наблюдался у нас и до византийского влияния, как он встречается у некоторых германских племен.

4) Наследование супругов

О наследовании супругов наши древние памятники говорят сравнительно много. Но все, что в них находим, есть только практика, свидетельствующая о применении Эклоги.

Эклога соединяет разные последствия со смертью супругов, смотря по тому, как они умерли, оставив детей или нет, или, наконец, не оставив ни детей, ни других наследников.

Если детей от брака не осталось, то муж, переживший свою жену, получает четвертую часть из ее приданого (пристроя), а остальное шло наследникам умершей. Своей четверти муж лишался, если вступал в новый брак. Если муж умирал прежде жены, жена получала обратно свое приданое и, кроме того, ей выделялась из имущества мужа часть, равная четверти ее приданого. Вступая в новый брак до истечения 12 месяцев, она лишалась этой прибавки (Кормч. Леона Царя и Конст., Зачат. 4 и 7; Zachariae. 69).

Если оставались дети, переживший супруг, как это было сказано выше, управлял всем имуществом умершего. Дети должны были состоять в его повиновении и не могли требовать выдачи им наследства.

Это состояние прекращалось: 1) По воле родителей. По достижении совершеннолетия всеми детьми супруг может, если желает, сложить с себя управление имуществом и предоставить детям свободу. Предоставляя детям свободу от своей власти, он получает из наследства умершего, кроме своего имущества, часть наравне с детьми. В случае нежелания со стороны пережившего супруга предоставить детям свободу он может продолжать пользоваться своими правами до смерти.

2) По воле детей. В случае вступления вдового супруга в новый брак совершеннолетним детям предоставлен выбор продолжать жить вместе с пережившим супругом или требовать выдачи им наследства. Отец, вступая в новый брак, получает только свое имущество, а мать — приданое и то, что покойный муж прибавил к нему для увеличения брачного имущества (hypobolum); в Кормчей: "Принесенную же пристрою от нея ко отцу их, точию с поданною от него пристрою ея возвращением в дары подавшу оставити ей"; у Леунклавия: "Modo solam dotem ad ipsa patri eorum allatam, una cum donatione, quam in earn rem dotis augendae causa contulit, matri praestent". Если при заключении нового брака дети были еще несовершеннолетние, они продолжают оставаться под властью отца; мать же, выходя замуж, должна дать им опекуна (Кормчая Л. Ц. и К., Зач. 5 и 7; Леун-клавий. II. С. 103 и cл.; Zachariae. 69 и сл.).

Наконец, если по смерти мужа не осталось никаких наследников, жена получает половину всего имения умершего, другая половина идет по Эклоге фиску (Леунклавий. II. С. 112).

Статьи Русской Правды и Псковской судной грамоты дают право заключить, что постановления Эклоги у нас применялись, хотя и не все ее положения оставили свой след в этих памятниках.

Относящиеся к рассматриваемому вопросу статьи Русской Правды (по III ред. 123-124 и 131-132) крайне отрывочны, редакция их очень неясна, а, может быть, даже и прямо испорчена. В печатных изданиях и здесь в одну статью соединяют то, что лучше было бы разделить.

Печатаем эти статьи по нашему изданию:

"123. Аже жена сядеть по мужи, то на ню часть дати (в некоторых списках прибавлено: а у своих детей взята часть), а что на ню мужь взложить, тому же есть госпожа, а задниця ей мужня нена-добе.

124. Будут ли дети, то что первое жены, то то возьмут дети мате-ре своея, любо си на женоу будет взложил, обаче матери своей возмуть".

"131. Аже жена ворчеться седети по мужи, а ростеряет добыток и поидеть за мужь, то платить ей все детем.

132. Не хотети ли начнуть дети ей ни на дворе, а она начнеть всяко хотети и седети, то творити всяко волю, а детем недати воли.

133. Но что ей дал мужь, с тем же ей седети, или свою часть вземше седети же".

Из этих статей можно вывести, что у нас действовало начало Эклоги, по которому со смертью одного из супругов не открывалось наследства для детей в имуществе умершего, а все имущество оставалось в управлении и пользовании пережившего.

Для отца это следует из ст. 124: "Будуть ли дети (по смерти мужа), то что первое жене, то то возмуть дети матери своея, либо си на женоу будет взложил, обаче матери своей возмуть". Здесь предусматривается случай смерти человека, бывшего во втором браке и имевшего детей от первого. Только после его смерти дети от первого брака получают наследство матери; они получают и то, что отец дал при своей жизни из имущества их матери своей второй жене. При жизни отца, следовательно, несмотря на его второй брак, все имущество умершей оставалось в его управлении. Так и по Эклоге при несовершеннолетних; только из статьи Русской Правды не видно, совершеннолетние были эти дети или нет.

Для матери действие того же правила следует из ст. 131 и 132-й: "Аще жена оборчется (ворчеться) сидети по муже..., не хотели ли ей начьнуть дети ни на дворе, а она начнет всяко сидети восхощет з детми, то створити всякоу волю ея, а детем недати воли" (ред. Кар. сп.).

"Оборчется или ворчется сидеть по муже" — значит вречется, даст обет остаться во вдовстве (Дубенский. Рус. Дост.п. 128). Это выражение наводит на мысль, что у нас по смерти мужа вдова, может быть, делала формальное заявление о желании остаться во вдовстве и вступить в права, предоставляемые ей Эклогой. В таком случае она остается во дворе (т.е. хозяйкой) и против воли детей, которые должны оказывать ей повиновение.

Две приведенных статьи говорят о совершенно разных предметах. Смысл 131-й статьи следующий: жена обязалась сидеть во вдовстве по смерти мужа, поэтому никакого раздела имущества не произошло, а все имущество поступило в ее управление. Но вдова дурно им управляла, да, кроме того, не сдержала обязательства быть во вдовстве, а вступила в новый брак. Она должна в этом случае вознаградить все убытки, причиненные детям. Дальнейшее следствие то, что совместное хозяйство детей и матери прекращается и дети получают опекуна, как об этом сказано в ст. 129-й. Это все по Эклоге.

Статья 132-я говорит о совершенно другом; в ней речь идет о подчинении, в котором должны находиться дети по отношению к матери-вдове. Такое подчинение имеет место в том случае, когда мать по смерти мужа остается во вдовстве. Эта последняя статья предполагает продолжающееся вдовство, а не выход вдовы замуж, о чем сказано в ст. 131-й. Это две разных статьи, содержание обеих взято из Эклоги, но передано с некоторой путаницей.

Статья 133-я тоже взята из Эклоги. Она говорит о том, что жена удерживает то, что ей дал муж, и свою часть. То, что ей дал муж, это, конечно, hypobolum Эклоги; своя часть — это та часть наследства, которую жена получила, когда прекратила совместную жизнь с детьми по своей доброй воле и по достижении ими совершеннолетия. Эта статья, следовательно, опять обращается к тому случаю, когда совместная жизнь вдовы и детей прекращается, но по какому поводу, не говорит. Судя же по тому, что здесь упоминается о части наследства, составитель, надо думать, имел в виду прекращение совместной жизни не по причине брака вдовы, а по ее доброй воле.

Статья 88* также распадается на две, трактующие о разных предметах. Статья 124-я, как мы видели, говорит о наследственных правах детей от первого брака по смерти отца. В ст. 123-й речь идет о наследственных правах жены по смерти мужа. Это опять Эклога. Здесь предусматривается тот же случай, о котором идет речь и в ст. 133-й. Жена, по смерти мужа, получает часть, т.е. часть наследства, следовательно, речь идет об отдельной жизни жены по ее доброй воле. Далее сказано: она госпожа того, что на нее муж возложил. Это hypobolum.

______________________

* По редакции Калачова.

______________________

В некоторых списках после слов: "на ню часть дати" написано: "а у своих детей взять часть". Это любопытное указание на столкновение русских начал с византийскими. По русским началам наследуют только сыновья*. Византийское право дает жене равную часть с детьми. Русскому сознанию эта часть представляется вынутой из детского наследства, а потому Правда и прибавляет: взять эту часть у своих детей. Это же русское воззрение проглядывает и в последней фразе: "А задниця ей мужня не надобе". Часть, получаемая женой, не есть наследство: по русскому пониманию, наследники — дети, наследство у них, из их наследства жене дается часть, сама же она не наследница.

______________________

* Это отразилось и в русской пословице: "Мать при сыне не наследница" (Даль. I. 489).

______________________

О русских народных обычаях Русская Правда ничего не говорит. Только одно выражение: "У своих детей взяти часть" (Калачова сводный текст. Ст. LXIII) дает повод думать, что по русским народным воззрениям жене не принадлежало право участия в наследстве после мужа, а все наследство шло к детям.

Псковская судная грамота также дает только византийское право, хотя и с существенными изменениями: "А у котораго человека помрет жена без рукописания, а у ней останется отчина, ино мужу ея владети тою отчиною до своего живота, только не оженится; а оженится, ино кормли ему нет. — А у которой жены мужь помреть без рукописания, а останется отчина или живот, ино жене его кормится до своего живота, только не пойдет за мужь, а пойдет за муж, ино ей нет" (88 и 89).

Здесь пережившему супругу предоставляется пожизненное пользование всем имуществом умершего на условии вдовства.

В редакции статей есть разница: в первой говорится только об отчине, а во второй об отчине и животах. Но в первой, конечно, описка. Муж пользуется и животами жены. Это видно из того, что по ст. 90-й он обязывается выдать "платье" умершей жены ее наследникам в том только случае, если вступит в новый брак.

Эклога также знает пожизненное пользование пережившего супруга всем имуществом умершего и выдачу полученной мужем части приданого в случае его второго брака. Но в Эклоге пожизненное пользование принадлежит пережившему супругу при наличности целого ряда условий, здесь же оно обусловлено только одним из них — вдовством, причем не принято во внимание различие пола супругов и возраста детей, что по Эклоге имеет важное значение. Остается неясным, как смотреть на эти отступления от Эклоги. Изменяют они соответствующие статьи Эклоги или это только неполнота редакции, объясняемая тем, что дела о наследстве и в Пскове ведались владычным судом, который применял к ним Эклогу непосредственно, а не судную грамоту? Если допустить, что грамота изменяет Эклогу, то надо придти к заключению, что в Пскове на почве византийских начал наследственные права супругов расширились: им принадлежит кормля и при отсутствии детей; права же мужа — сократились в том смысле, что он лишался пользования имуществом, едва вступал в новый брак, хотя бы дети от первого брака и не достигли еще совершеннолетия.

Преобладающее влияние византийских начал на наше наследственное право очень понятно. При подсудности наследственных дел духовным судам и при том важном значении, какое принадлежало представителям церкви в последние моменты жизни каждого христианина, иначе и быть не могло. У нас, конечно, была и своя народная практика, но очень разнообразная, как и практика германских племен. Духовенство не могло руководствоваться этой неустойчивой практикой и должно было вносить греко-римские начала.

С влиянием римских начал на наследственные права супругов встречаемся и в древнем германском праве (Zoepfl. С. 799).

5) Судьба выморочного имущества (беззадница)

Выморочное имущество идет князю, за исключением церковных людей и членов боярской дружины. После смерти первых безатщина их идет епископу, после смерти вторых — боярину. Относящиеся сюда статьи указаны выше.

6) Мнение Неволина

Неволин признает в древней России три разных порядка наследования, которые последовательно сменили один другой.

"I. Отечественные известия о древнейшем наследстве по закону заключаются: 1) в договоре Олега с греками 912 г., по которому имение умершего без завещания русса отсылалось в Россию к его ближним, если у него не было в Греции своих наследников. 2) В известии летописца о Святославе, который брал дань с греков и на убитых в пользу их рода. Порядок наследования здесь не определяется. Но он может быть определен посредством сличения постановлений договоров с греками о кровной мести с постановлениями Краткой Русской Правды о том же... Если порядок открывавшегося наследства соответствовал порядку мстителей, то наследство в период до Пространной Русской Правды открывалось в следующей постепенности: прежде всех наследовали братья умершего, потом его сыновья, отец, племянники от братьев, сестры и племянники от сестер. Этот порядок не согласуется с тем, который был признан в Пространной Русской Правде, но он подтверждается известиями о порядке, в котором следовали князья друг другу во владении русской землей; он оставил по себе следы как в церковном уставе св. Владимира, где в ряду лиц, тяжущихся о наследстве, на первом месте поименованы братья и потом дети, так и в грамотах купчих и других, в которых было излагаемо, что приобретатель приобрел землю себе и детям, приобрел от прежнего владельца и детей его (III ред. 334-336)".

"II. Из постановлений Русской Правды о наследстве в имуществе смердов, бояр и членов княжеской дружины можно выводить, что она совершенно исключает от наследства боковую линию... Русская Правда и другие памятники указывают на то, что право законного наследования ограничивалось кругом детей умершего... Это предпочтение нисходящих боковым родственникам и совершенное исключение последних от участия в наследстве были связаны одно с другим: новый порядок наследования мог на первый раз не иначе явиться, как в совершенной противоположности с первым (III ред. 340-341)".

"III. Надобно полагать, что в промежутке времени между изданием Пространной Русской Правды и изданием Судебника Иоанном III право законного наследования распространено было и на боковых родственников (III ред. 345)".

Таким образом, в промежуток времени от X по XV в., в течение 500 лет, наше наследственное право пережило три совершенно различных состояния. В период развития права путем обычая трудно допустить такие быстрые переходы из одного состояния в другое, ему совершенно противоположное, каковы наследование до Русской Правды и по Пространной Русской Правде. Для проверки приведенного мнения на основании источников предшествующее изложение дает достаточный материал.

7) Последствия принятия наследства

К предметам наследования Русская Правда относит: дом, товар (движимости вообще), рабов, скот, двор (III ред. 121, 129, 130); о землях же не упоминает. Из этого выводили, что земли состояли во владении рода (по другим — общины), а потому по смерти владельца в землях не открывалось наследования для детей его или родственников. Русская Правда не упоминает земель, но они также относились к предметам наследования. Правда говорит о доме и дворе, эти слова означали в древности целое хозяйство. Об этом речь идет в т. III Древностей. С. 42 и сл.* Псковская судная грамота прямо относит к предметам наследования как товары, так и вотчины, т.е. недвижимости вообще.

______________________

* Значение хозяйства вообще, а не жилища только слово "дом" имеет и в народных пословицах: "Что в поле ни родится, все в доме пригодится" (поле — к дому); "Дом — яма, никогда не наполнишь"; "Домом жить, обо всем тужить"; "Дом вести, не лапти плести" (Даль. II. 95).

______________________

Вместе с имуществом умершего на наследника переходила и ответственность по его обязательствам. Об этом упоминает уже Русская Правда. По ст. 137-й на детей от второго мужа (одной и той же матери) вместе с задницей отца их переходит обязанность уплатить детям первого мужа все то, что отец их утратил из имущества их отца. В договоре Мстислава смоленского начало это выражено в виде общего правила: "Аже латинянин даст княжю холопу в заем или иному добру человеку, а умреть не заплатив, а кто емльть его остаток (по риж. ред. задницю), тому платити немчину" (7), Псковская судная грамота также признает за тем, кто "за живот поимается" (т.е. примет наследство), обязанность отвечать за долги умершего (88).

Кроме уплаты долгов на наследнике лежит обязанность дать часть на помин души (Русская Правда. III ред. 120). Эта обязанность внесена в нашу практику духовенством. Размер части, конечно, зависел от усмотрения наследников.

Наконец, там, где действовали русские начала наследования, по которым сестры при братьях не наследницы, на братьях-наследниках лежала обязанность выдать сестер замуж, "како си могут" (III ред. 125).

Московские порядки

Порядок наследства определялся в Московском государстве правилами Кормчей и царскими уставами. Еще в самом конце XVII в. патриарх Адриан в грамоте архиепископу холмогорскому и важскому предписывает в делах "о завещаниях и о разделении имения" руководствоваться постановлениями Прохирона и Эклоги (А. Э. IV. № 309. 1694 г.). Но греко-римское право существенно изменялось у нас царскими указами, а, может быть, и самой практикой духовных судов. Ведомству духовных судов не принадлежали, кажется, исключительно дела по наследствам. Имеем прямые указания, что лица, недовольные практиковавшимися порядками, жалуются светским учреждениям, и вопросы наследственного права восходят на разрешение Государя. Так возникло указанное выше запрещение завещать родовые и выслуженные вотчины чужеродцам помимо нисходящих и боковых родственников. Порядок наследования в поместьях сложился исключительно под влиянием практики Поместного приказа и царских указов (см. у Буданова. Указн. кн. Помести, прик. С. 258 и сл.). Наследование в вотчинах во многих существенных пунктах определялось исключительно народными обычаями, перешедшими и в царские указы. Таково, например, исключение дочерей при сыновьях.

В последующем изложении мы будем иметь в виду только порядок, установленный указами московских государей. Эти указы почти исключительно сосредоточиваются на дворянах. Московские памятники очень подробно говорят о наследовании в вотчинах и поместьях и почти касаются порядка государевых тяглых земель.

1) Наследование по завещанию

Выше мы уже указали на возникшие в Московском государстве ограничения права распоряжаться своим имуществом на случай смерти. Из хода этих ограничений видно, что до 1679 г. можно было делать распоряжения в духовной грамоте о всяких вотчинах, даже о наследственных. Что касается жалованных вотчин, то в жалованных или вотчинных грамотах писалось: "И волен (такой-то) продать, заложить и по душе отдать". С 1679 г. завещательным распоряжениям подлежат только купли и движимости. Поместья завещательным распоряжениям не подлежали. Но из Уложения видно, что отцы еще при жизни своей разделяли их между сыновьями и справляли такие разделы в Поместном приказе. Этим они восполняли недостающее им право завещать поместья. Разделы эти делались по усмотрению отца. Старшие иногда ничего не получали, а все делилось между младшими. Старших же отцы писали в отвод. Но случалось, что старшие получали в отвод малые дачи, меньше тех, которые достались братьям из отцовского поместья. В этих случаях они жалуются иногда на отцовский дележ. По таким жалобам Уложение предписывает разделить поровну, смешав с новыми дачами.

В изданиях Археографической Комиссии отпечатано несколько духовных грамот XV, XVI, XVII вв. Они представляют, обыкновенно, перечисление долгов "с кого что взять и кому что дать" и распоряжение об оставшемся имуществе: отказы жене, детям, по душе и пр. Если долгов не было, завещатель писал: "Невиноват никому ничем, разве душою Богу". Для исполнения приказов завещателя назначается в завещании особое лицо — приказчик. Приказчиками назначаются и посторонние лица и свои: жена, дети, которым тоже делаются отказы. Роль приказчика часто очень трудная: нужно предъявлять иски для взыскания долгов или продавать имущество для удовлетворения кредиторов, а потому не всегда находились желающие взять на себя обязанности приказчика. Один завещатель жалуется: кого ни просил, все отказывались; назначил жену.

С XVI уже века входит в обычай явка завещаний к засвидетельствованию местному архиерею, который допрашивал отца духовного, свидетелей и писца: был ли завещатель в целом уме, так ли говорил, как написано и пр. При явке могли быть предъявляемы и споры против завещания, которые рассматривались судом.

2) Наследование по закону

В вотчинах наследование по закону открывалось в том случае: 1) Когда умерший не оставил завещания. Это прямо следует из Судебников, где читаем: "А который человек умрет без духовныя грамоты, и не будет у него сына, ино остаток весь и земли дочери". Уложение этой статьи не повторяет, но нет повода думать, чтобы в XVII в. было иначе. 2) Если завещание было оспорено. 3) В поместьях, а с 1679 г. в родовых и выслуженных вотчинах наследование по закону открывалось самим фактом смерти владельца. К наследованию по закону призываются: нисходящие, боковые родственники, жена, мать и казна.

1) Наследование нисходящих. В вотчинах наследуют сыновья поровну. Дочери допускаются к наследованию тоже поровну, но в том только случае, если не было сыновей. В указе от 1628 г. читаем: "Дочерям жеребьев в вотчинах отцовских не давать, пока братья живы". Из статьи Судебников, совершенно соответствующей закону Моисееву: "А который человек умрет без духовныя грамоты, а не будет у него сына, ино статок весь и земли дочери, а не будет у него дочери, ино взята ближнему от его рода" (60-я ст. по 1-му и 92-я по Царскому), нельзя еще выводить, что исключение дочерей сыновьями было у нас общим правилом с XV уже века. В указе 1628 г. сказано: если после отцов своих будут просить о вотчинах сыновья и дочери, то вотчины давать сыновьям, а дочерям не давать (Неволин. III. 355). В XVII в., значит, дочери еще просят наряду с сыновьями, конечно, потому что духовные суды их не устраняли до сих пор, а давали части вместе с братьями. В княженецких вотчинах Иван IV, в 1562 г., ограничил наследование нисходящими мужского пола; там дочери не допускаются к наследованию и при отсутствии сыновей (Неволин. III. 350).

В поместьях сыновья наследуют по окладу. Это размер поместья, определяемый при верстании на службу*. Если за наделением их по окладу из отцовского поместья еще что-нибудь оставалось, то рядом с сыновьями к наследству призывались боковые родственники тоже по окладу. Если и затем был остаток, он шел в раздачу посторонним лицам. Так было с XVI в. по 1684 г., когда было уравнено наследование в поместьях с наследованием в вотчинах, и все поместья, как бы они ни были велики, стали справляться за сыновьями.

______________________

* Об этом подробнее речь идет в т. I Древностей. С. 637 и сл.

______________________

В поместьях дочери получают части при сыновьях. Из отцовских поместьев выделяют дочерям часть на прожиток. Первоначально размер этой части не был определен, а говорилось: "Сколько государь укажет". Но в XVII в. установился определенный размер, а именно половина того, что получала жена. Жена же получала различно, смотря по тому, как умер ее муж: если он умер дома, она получала 10 четвертей со 100, если во время похода — 15 четвертей, если от ран — 20 четвертей. Дочь получала: 5, 7 1/2, 10 четвертей. Отсюда образовались теперешние указные части в недвижимостях: для пережившего супруга 15 четвертей со 100 перешли в 1/7, для дочерей это 1/14; указные части в движимостях образовались из одной четверти приданого Эклоги, что для дочерей составило 1/8. Но дочери получали часть отцовского поместья на другом праве, чем их братья. На сыновей переходили все те права, которые принадлежали в поместьях их отцам; дочери же получали "на прожиток", т.е. указная часть должна была обеспечивать их содержание до замужества, поступления в монастырь или до смерти. Если дочь выходила замуж, поместье справлялось за ее мужем.

2) Боковые родственники в вотчинах наследуют при отсутствии нисходящих, без ограничения степенями родства; ближайшие родственники исключают дальнейших. В XVI в. наследование боковых в жалованных вотчинах представляло некоторые особенности: оно ограничивалось в некоторых случаях (см. выше. С. 532. Примечание). С Михаила Федоровича это различие сглаживается; на основании жалованных грамот этого Государя жалуемые вотчины идут в род без всяких ограничений.

В поместьях боковые родственники наследуют по окладу и даже наряду с нисходящими. В боковых линиях сестры при братьях не наследуют ни в вотчинах, ни в поместьях. Наследование боковых в вотчинах было обложено своего рода пошлиной на помин души. Об этом платеже говорит указ патр. Филарета Никитича от 1628 г.: "И те вотчины (родовые и выслуженные, если нет нисходящих) в род отдавать, кто ближе того роду, вотчичем, а им за те вотчины деньги давати по умершаго душе в вечный поминок по Уложению". Это постановление перешло и в Соборное Уложение (XVII. 2).

3) В памятниках московской эпохи находим указание на то, что довольно долго, а именно до истечения первой четверти XVII в., за женой признаются весьма широкие наследственные права. На основании жалованных грамот надо думать, что в жалованных вотчинах жена наследовала вместе с детьми, а если детей не было, то одна, исключая боковых родственников. Это в тех случаях, когда жалованная грамота была написана на имя мужа, детей и жены; но жены наследовали иногда впереди боковых даже и в тех случаях, когда в жалованной грамоте они были поименованы после боковых родственников (Неволин. III. 367). Жены получают жалованные вотчины на прожиток.

Изменение этого порядка последовало по мысли патр. Филарета Никитича в 1628 г., когда было запрещено давать женам бездетным родовые и выслуженные вотчины. Указ 1628 г. запрещает давать женам не только выслуженные, но и родовые вотчины. Из этого можно заключить, что они до этого наследовали и в родовых впереди боковых родственников, но, вероятно, тоже по живот. Это широкое развитие наследственных прав жен, по всей вероятности, стоит в связи с постановлениями Эклоги. Но наша практика, кажется, пошла далее Эклоги, предоставляющей бездетной жене из имущества мужа только 1/4 ее приданого. Из указа же 1628 г. можно заключить, что они исключали боковых родственников в родовых и выслуженных вотчинах. В куплях они исключают их и после указа 1628 г. Псковская судная грамота также дает повод думать о значительном расширении у нас наследственных прав жен сравнительно с Эклогой (см. выше. С. 568). Эта практика, изменяющая Эклогу, охватывает, таким образом, Псков и Москву.

С 1628 г. жены наследуют только в куплях, но купли они наследуют в собственность и исключают не только боковых родственников, но и детей (Уложение. XVII. 2). Дети наследуют с ними в куплях только в том случае, если после умершего не осталось ни родовых, ни выслуженных вотчин и поместья дать им будет не из чего.

Это новость Уложения (XVII, 5). Из животов мужа жена получает 1/4, но не своего приданого, а движимостей мужа.

Но после мужей могли остаться только родовые и пожалованные вотчины и ничего более. Уложение предусматривает такой случай и определяет давать женам из выслуженных вотчин на прожиток по рассмотрению. Наконец, в XVI в. жены получают часть в поместьях после смерти мужей, но тоже в прожиток. В XVII в. размер этих частей был определен, он указан выше.

4) О наследовании матери говорится только в том случае, если она после смерти мужа не потребовала себе части на прожиток и жила с детьми без раздела; в этих случаях ей дается из поместий, а если поместий нет, из выслуженных вотчин на прожиток по рассмотрению. О наследовании отцов после детей московские памятники ничего не говорят.

5) С XVI в. княженецкие исстаринные вотчины, при отсутствии нисходящих мужского пола, могли, с разрешения Государя, переходить к боковым родственникам только до известного предела, до 7-й степени. Если не было родственников первых семи степеней, княженецкая вотчина поступала в казну (см. с. 532. Примеч.). В этом случае казну можно рассматривать как наследницу, так как на нее, вместе с правами, переходили и обязанности, которые, обыкновенно, переходят на наследников: казна должна была позаботиться о душе умершего, т.е. дать деньги в монастырь для вечного поминовения, а если умерший оставил дочерей, то она должна была выдать их замуж и устроить приданым.

ГЛАВА ПЯТАЯ. СУДОПРОИЗВОДСТВО

Самосуд; светская и духовная подсудность

Судопроизводство имеет дело с системой норм, при посредстве которых восстанавливается нарушенное право. Первые и крайне грубые формы восстановления нарушенных прав сложились еще прежде образования государств. На этой древнейшей ступени своего развития восстановление нарушенных прав есть дело самих заинтересованных. Как преступление имело первоначально частный характер, так точно и восстановление прав было делом частных лиц. Этот древнейший процесс является в форме самосуда, т.е. самоуправства, и самое резкое свое выражение получил в праве мести. Это личная расправа потерпевшего, правонарушение с обидчиком. Это явление свойственно всем народам на той же первоначальной ступени развития*. Указание на следы такого порядка находим в Русской Правде; ст. 18-я I ред. говорит: "Аще познает кто (если кто-нибудь увидит у кого свою вещь), не емлет его, то не рци ему: мое; но рци ему тако: пойди на свод, где еси взял". Эта статья запрещает силой отнимать свое; отсюда можно вывести, что прежде всякий расправлялся сам.

______________________

* Бернхофт (О цели и средствах сравнительного изучения права), останавливаясь на судопроизводстве, говорит, что древняя форма суда у индо-германских народов основана на самопомощи, каждый проводил свои требования собственной силой.

______________________

Такой порядок вещей несовместим, однако, со сколько-нибудь организованным общественным бытом. Поэтому, по мере возникновения государственных форм быта, он начинает исчезать, и государство принимает на себя заботу о восстановлении нарушенных прав. В период Русской Правды в суде принимают уже участие князь и его чиновники. Указания на это находим во многих статьях Правды. В ст. 18-й II ред. говорится: "Татя вести на княжь двор"; в ст. 31 -и III ред.: "Аже придет кровав мужь на двор (на княж двор), то видока ему не искати...", и т.д.

Этот древнейший процесс, происходивший перед представителями власти, отличался, однако, некоторыми признаками, перешедшими из периода самоуправства. Авторитет суда был еще очень слаб. На первом плане не деятельность суда, а деятельность сторон. Истец сам привлекает к суду ответчика. Перед судом стороны непосредственно имеют дело одна с другой. Формальный приговор суда не всегда был нужен*. Исполнение приговора наступало не столько в силу решения судьи, сколько в силу особого соглашения сторон (Erfallungsgelabniss. Brunner у Гольцендорфа. I. 147).

______________________

* Яков Гримм высказывает мнение, что достаточное свидетельство само решало дело и формальный приговор суда не всегда был нужен. В актах говорится: testes qui praesentes fuerunt et hanc causam dijudicaverunt. Свидетель переходит, таким образом, в судью (Deutsche Rechtsalterthumer. 858).

______________________

Указания на такой порядок вещей находим и в наших памятниках. В Русской Правде читаем: "По сего речи (по показанию холопа) емлю тя, но яз емлю тя, а не холоп" (III ред. 111). Это слова, обращенные истцом к ответчику; он приглашает, таким образом, ответчика подвергнуться испытанию железом. Постановления судьи о производстве испытания железом не видно. Этого требует сама сторона и довольно. В ст. 33 о свидетелях говорится: "А вылезут послуси". Из этого выражения заключаем, что вызова свидетелей судом вовсе не было нужно. Их приводили стороны, а иногда, может быть, они и сами приходили, без всякого приглашения. В Ярославовом договоре Новгорода с немцами читаем: "Оже тяжа родится без крови, снидутся послухи, и русь и немцы, то вергут жеребее: кому ся выимьть, роте щед, свою правду взмуть". Здесь также послухи сами сходятся, сами бросают жребий, и, наконец, выигравший дело сам берет свою правду, т.е. сам исполняет, причем, по всей вероятности, дело обходится без произнесения судьей формального приговора*.

______________________

* Гримм слово "свидетель", Zeuge, производит от Ziehen her, sei nun der zugezogne, oder der ohrgezogne gemeint. Последнее замечание вызвано наличностью древнего обычая потянуть свидетеля за ухо на суде.

______________________

В настоящее время различают два порядка восстановления нарушенных прав: гражданский и уголовный. Это обособление двух процессов есть дело сравнительно позднейшее, в древнее время мы с ним не встречаемся.

В Русской Правде всякое дело носит наименование "тяжбы" или "тяжи". В настоящее время слово "тяжба" употребляется только для означения гражданских дел, в старину же этим наименованием обозначались не только гражданские, но и уголовные дела об убийстве, поджоге, воровстве, все это тяжбы. В настоящее время мы различаем особым наименованием истца и ответчика: истец это то лицо, которое что-либо ищет, которое начинает дело; ответчик — против которого иск направлен, у которого что-нибудь ищут; в древнейших памятниках и то и другое лицо безразлично называлось истцом; при чтении Русской Правды иногда даже трудно понять, о ком говорится, об истце или ответчике.

Вслед за принятием христианства рядом со светскими княжескими судами у нас возникли духовные суды. Указание на предметы ведомства этих судов можно найти в церковных уставах. Но церковные уставы, во-первых, не перечисляют всех дел, которые подлежали суду церкви. Так, они ничего не говорят о суде церкви по делам в строгом смысле церковном, т.е. вытекающем из управления церковью, а они подлежали суду церкви. Во-вторых, к исключительно церковной подсудности уставы относят и такие дела, которыми едва ли церковь ведала без содействия, а некоторыми и без конкуренции светских судов. Церковный устав Владимира к ведомству духовных судов относит, между прочим, "церковную татьбу", "мертвецы волочат" и "зелейничество". Все эти деяния предусматриваются Градскими законами, откуда они, конечно, и попали в устав Владимира. За кражу из алтаря Градские законы полагают ослепление, за кражу из церкви (но не из алтаря) — бить, стричь, изгнать; кто мертвого во гробе сволочит, тому отсекается рука; "кто даст зелие пити (отравление), мечем да усечется". Трудно думать, чтобы церковные суды постановляли приговоры об ослеплении, отсечении рук и о смертной казни. Какое же было отношение церковных судов к преступлениям этого рода? Из устава Владимира этого не видно. Из церковного же устава Ярослава надо заключить, что епископы вовсе не приговаривали к наказаниям, определяемым Градскими законами, а ограничивались денежными штрафами. Но казни Градских законов не были исключены из нашей практики, по уставу Ярослава они назначались князем. Епископ, значит, ведал уголовным судом вместе с князем. Да и трудно думать, чтобы могло быть иначе в обществе, в котором церковная власть только что возникала. Первые церковные суды могли держаться только авторитетом княжеской власти.

Церковный устав Владимира к ведомству духовного суда относит дела о наследствах: "Братья или дети тяжутся о задници". Из Русской Правды и Псковской судной грамоты мы знаем, что дела этого рода, действительно, ведались духовным судом: только через посредство его практики могли войти в эти памятники постановления Эклоги. Но нельзя думать, что церковный суд ведал этими делами исключительно. В Русской Правде есть статьи, сохранившие русские народные обычаи. Они попали в Правду из практики светских судов. В Русской Правде даже есть статья, которая говорит о подсудности этих дел суду князя: "Аже братья растяжються перед князем о задницю, который детьскии идеть их делить, то тому взяти гривна коун" (III ред. 140). В этой двойной подсудности одних и тех же дел суду епископа и суду князя Карамзин видел непримиримое противоречие и заключал из нее о подложности Владимирова устава. Позднейшие исследователи (митроп. Евгений) также усматривали в этом противоречие и примиряли его таким предположением: статья Русской Правды отменяет постановление Владимирова устава. В таком предположении нет надобности. Из Русской Правды, несомненно, что к делам о наследстве применялись и византийские постановления, и русские обычаи. Здесь конкуренция судов. Это допускает и Неволин (VI. 275). В древнее время подсудность княжеских и епископских судов едва ли могла быть строго разграничена. Разграничение могло еще иметь место в чисто церковных делах, да еще в церковных людях. Но трудно допустить, чтобы какой-нибудь князь отказался рассмотреть спор о наследстве по неподсудности ему дел этого рода. Наши предки едва ли были в состоянии оценить пользу такой юридической тонкости.

Трудно думать, чтобы уже при Владимире Св. церковные суды обнаружили стремление к полной самостоятельности и по тем именно предметам, которые в его уставе перечислены. Слова устава: "А по сем не вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковные, ни в суды их... То все суды церкви даны суть. Князю и бояром и судьям в те суды не лзе вступатися. То все дал есмь по первых царев уряжению и по вселенских святых отец семи сборов великих святитель. Аще кто преобидит наш устав, таковым непрощеным быти от закона Божия и огнь себе наследуют", — свидетельствуют о возникшем уже антагонизме светских и духовных судов и, конечно, не принадлежат Владимиру. Редакция уставов, составленная под впечатлением борьбы светских и духовных судов, легко могла отнести к духовной подсудности и такие дела, которые не ведались одним духовенством. В Ярославовом же уставе надо видеть смешение духовной подсудности с территориальной. Дела, относящиеся до брачного союза, его установления и прекращения, преступления, направленные против этого союза, и любодеяния подлежали ведомству епископа по духовной подсудности; кражи же, драки, бой и убийства могли ведаться им только в качестве территориального судьи, т.е. на пространстве его иммунитета.

Та обособленность церковного суда, о которой идет речь в церковных уставах, не была известна кормчим. По Свитку Новых заповедей Юстиниана царя епископ судит по священным правилам без вмешательства светской власти только в тех случаях, "аще о церковных вещех будет вина" (56). Похищение же женщин, блуд или растление черноризицы, постницы (femina venerabilis) — не были отнесены к таким церковным вещам. Преступления этого рода судились "властелем места", т.е. органом светской власти, который приговаривал виновных к смертной казни, а имение их выдавал епископу (85). Иски мирян на причетников и монахов также не принадлежали к церковным вещам. Они начинались у епископа, но приговор епископа подлежал утверждению светской власти, к которой недовольные могли и апеллировать (54).

Об особом церковном суде говорят и судные грамоты Новгородская и Псковская, но не определяют его точно.

В первой читаем: "Нареченному на архиепископство Великого Новгорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свой, суд святительски, по святых отец правилу, по номоканону. А судити ему всех равно как боярина, так и житьего, так и молодчего человека" (1). Из этой статьи можно вывести, что церковному суду подлежали не одни церковные люди, но все население в делах, подлежавших ведомству церкви. Какие именно это дела, остается неясным.

Во второй: "И владычню наместнику суд, и на суду (наместника) не судить князю, ни судиям; ни наместнику княжа суда не судить" (2). В конце грамоты говорится еще о подсудности владычню наместнику дел между церковными людьми: попом, дьяком, проскурницей, черницей и чернецом. Дела же между этими церковными людьми и светскими подлежали общему суду наместника с князем и посадником (109).

Надо думать, что и в Пскове ведомство епископского наместника не ограничивалось судом церковных людей, а распространялось на все население в делах брачных, наследственных, а, может быть, и в некоторых других. Но ведомство церковных судов и в Пскове не было точно разграничено от ведомства судов светских. Это должно вывести из послания митроп. Киприана в Псков от 1395 г., в котором он жалуется на то, что миряне "судят попов в церковных вещах". Если даже духовенство "в церковных вещах" привлекалось к светскому суду, можно ли думать, что определение подсудности церковных судов, как оно сделано в церковных уставах Владимира и Ярослава, соответствовало действительности? Это, конечно, было только pium desiderium духовенства, осознавшего свою силу во вновь обращенной к христианству стране.

Ни Псковская, ни Новгородская грамоты не ссылаются на уставы Владимира и Ярослава, хотя к такой ссылке и был прямой повод, Новгородская же ссылается на номоканон. В этом надо видеть указание на то, что ни в одном из вольных городов церковные уставы не имели практического значения. В них можно видеть только след практики, а никак не памятники, руководившие практикой. Церковные суды руководились Кормчей.

Приступая к подробностям древнего процесса, я остановлюсь только на обзоре системы доказательств. Из свидетельств памятников этого времени я сгруппирую здесь только то, что относится к древнейшему порядку вещей, который удержался и по принятии христианства и в некоторых своих частях подвергся влиянию византийских начал.

Доказательства

Здесь нужно разъяснить: 1) что в древности принималось за доказательство, долженствовавшее служить к убеждению судьи в справедливости какого-нибудь иска, и 2) указать, как разные доказательства относились одно к другому.

Доказательствами признавались:

1) собственное признание; 2) присяга; 3) поединок; 4) свидетели и послухи; 5) ордалии (суд Божий); 6) внешние признаки и 7) свод.

1) Собственное признание. Под признанием мы разумеем показание ответчика, которым он вполне или отчасти подтверждает справедливость иска вопреки собственной выгоде; под понятие признания не подходят показания в собственную пользу. Само собой понятно, что признание в процессе должно иметь решающее значение: если кто признает направленный против него иск, это делает излишним другие доказательства. Несмотря на то, что без этого доказательства ни один народ не может обойтись, в Русской Правде мы встречаем только косвенное указание на то, что это доказательство имело место. В ст. 19-й I ред. читаем: "Аже кто взыщет на друзе проче, а он ся запирати почнеть, то ити ему на извод пред 12 человек", т.е. если кто-нибудь учинит иск, а ответчик станет запираться, то нужно вести его на свод пред 12 человек. Отсюда выводим, что если он не станет запираться, то нет нужды вести его на свод, так как признанием оканчивается дело.

2) Присяга. Под присягой разумеется подкрепление истинности какого-нибудь показания призванием имени Бога. В основании этого доказательства лежит вера, что Божество принимает непосредственное участие в человеческих делах и, следовательно, не допустит, чтобы кто-нибудь ложно сослался на него и ложно призвал его в свидетели. Простой народ и теперь говорит: "Бога снять, на весь мир честь потерять". Не должно думать, что этот способ доказательства появился только с христианства. Он существовал и раньше — у славян язычников, духовенство же стало принимать меры к его ограничению. В договоре Олега с греками видим, что обе стороны присягали: с одной стороны христиане, с другой — язычники по обычаю их веры. В договоре описан и самый обряд присяги. Кто не был крещен, слагал с себя щит и все оружие и клялся Перуном. Эта клятва называлась "ротой". На суде различают присягу дополнительную и очистительную. Русская Правда знает и ту, и другую. Первая предоставляется истцу обыкновенно при отсутствии других доказательств и в небольших исках; вторая — ответчику, также при отсутствии других доказательств и если он внушал доверие, как, напр., в ст. 62-й III ред: "Аже кто поклажей кладеть оу кого либо, туто послоуха нет оу кого тот товар лежить, но оже начнеть большим клепати, тому итти роте, оу кого лежало: како толко еси оу мене положил, занеже ему благо деял и хранил". Отказ от присяги всегда вел к обвинению. О присуждении присяги истцу или ответчику будет сказано ниже.

От этих двух видов присяги надо отличать присягу, о которой говорит Новгородская судная грамота; по этой грамоте каждая сторона, что-нибудь утверждавшая, должна была подтвердить свое утверждение присягой. Истец, начинающий иск, должен был присягать в том, что он по правде ищет; ответчик, отрицающий иск, должен был присягать в том, что он по правде отрицает. Если какая-либо из сторон отказывалась присягать в том, что она утверждала, она признавалась виновной. Эта двойная присяга известна и германскому праву. Истец обыкновенно подтверждает свой иск клятвой; ответчик или признает иск, или отвергает. Отрицание иска он также должен подтвердить клятвой. Если поклялись оба, дело решалось поединком (Zoepfl. 871).

3) Поединок. Под судебным поединком разумеется решение спора силой: кто победит из спорящих сторон, тот и считается правым. В основании этого доказательства лежит тоже вера, что Божество принимает непосредственное участие в человеческих делах и не допустит, чтобы победил неправый человек, что-либо ложно утверждающий. Поединок есть суд Божий.

Германскому праву поединок был известен с самых древних времен. В период языческий он был единственным средством для обвинения свободного мужа. Свободный человек не признавал вину свою доказанной, пока не падал в бою. Соответственно этому у германцев существовала такая поговорка: "Bin ich schuldig oder nicht, weis Niemand als Gott und ich", т.е.: виноват я или нет, об этом никто не знает, кроме Бога да меня.

Что касается вопроса о том, был ли у нас поединок, на этот вопрос Русская Правда не дает ответа. В Русской Правде упомянуты многие судебные доказательства, хотя не систематически, а довольно случайно; но о поединке не говорится ни слова. Отсюда некоторые исследователи и приходят к заключению, что поединок не есть исконное национальное явление нашего процесса, что он заимствован у немцев и сравнительно поздно. Другие находят, что, несмотря на молчание Русской Правды, поединок есть древнейший способ доказательства и у нас. Это последнее мнение верно потому, во-первых, что поединок совершенно соответствовал строю древней жизни. Во-вторых, мы имеем указания иностранцев на то, что у нас существовал поединок. У арабского писателя Ибн-Даста говорится, между прочим, о Руси, что если тяжущиеся были недовольны судом князя, то князь обыкновенно говорил им: "Судитеся мечем". В-третьих, мы имеем указание наших памятников на то, что в первой четверти XIII столетия в России существовал уже поединок. В договоре смоленского князя Мстислава запрещается русскому звать немца биться на поле на русской земле, и обратно, латинянину запрещается звать русского биться на поле в пределах немецкой земли. Из этой запретительной статьи видно, что поединок в начале XIII в. был уже у нас известен. Позднее, в Судебниках, поединок является самым обыкновенным доказательством; всякое уголовное и гражданское дело решается поединком. Но так как Русская Правда молчит о поединке, то могут сказать, что в Смоленской грамоте и в Судебниках он упоминается как нововведение, древности неизвестное. Допустить, что поединок появился уже по принятии христианства, чрезвычайно трудно, так как духовенство противодействовало его распространению, оно вооружалось против судов Божиих и даже против присяги. Можно ли допустить, чтобы при таком неблагоприятном условии мог возникнуть совершенно новый способ доказательства, не свойственный языческому праву и гонимый духовенством как вредное суеверие? Надо думать, поэтому, что поединок был известен у нас с древнейших времен. Хотя существование судебного поединка у германцев не подлежит сомнению, но о нем также умалчивают законы салических франков, саксонские, вестготские и некоторые другие (Grimm. D. R. А. 929). Молчанию Русской Правды нельзя придавать решающего значения.

4) Ордалии представляют второй вид суда Божия. Существо ордалий состоит в следующем. Тяжущиеся, в надежде на помощь Божию, вызываются сделать что-нибудь такое, что по естественному порядку вещей должно быть гибельно для них, но что вследствие непосредственного участия Божеского будет безвредно.

Древнегерманскому праву было известно испытание огнем и водой. Испытание огнем состояло: 1) в держании руки в огне, причем она должна была остаться невредимой; 2) в переходе через зажженный костер в одной рубашке; летописец рассказывает, что жена Карла Толстого доказала таким образом свою невинность; 3) в держании руками раскаленного железа. Испытание водой совершалось двумя формами: кипящей водой и холодной: а) Испытание кипящей водой производилось так: клали на дно сосуда, наполненного кипятком, кольцо: обвиняемый должен был вынуть его невредимо для себя; б) испытание холодной водой служит доказательством, что суды Божий возникли не под влиянием христианства. Оно происходило так: обвиняемого, перевязанного веревкой, бросали в воду; если он шел ко дну, он считался невинным и вытаскивался; если же он оставался на поверхности воды, то считался виновным. Это объясняется древнейшими дохристианскими воззрениями на воду. Вода — чистый элемент и ничего нечистого не принимает; если она поглотила брошенного, он должен быть невинен (Grimm. 908 и след.). Испытание водой в процессах против ведьм держалось до XVII в. С христианства появилось новое испытание — крестом: истец и ответчик ставились у креста с руками, поднятыми вверх; кто первый изнемогал, опускал руки или падал, считался виновным.

Русская Правда упоминает испытание железом и водой (22, 111, 112). В чем состояло испытание железом и водой, не видно.

По Русской Правде к испытанию водой и железом обращались, во-первых, в том случае, когда иск был поклепный (22). Поклепным иском назывался такой иск, в доказательство которого обвинитель не мог привести свидетеля. Во-вторых, к ордалиям обращались, когда у обвинителя были доказательства, но недостаточные, например, свидетель — холоп, а не свободный человек (111). Наконец, в-третьих, даже и в том случае, если свидетель был свободный человек. Статья 113 говорит об испытании железом "по свободных людей речам". Надо думать, что показание свидетеля не имело безусловной силы и обвиняемый мог его отвергнуть; в таком случае, он должен был доказать свою правоту испытанием водой или раскаленным железом. Это испытание было для него обязательно и в том случае, когда против него показывал холоп. В этих обоих случаях, следовательно, испытанию подвергается обвиняемый и признается виновным, если отказывается от воды и железа. В исках поклепных испытанию подвергалась сторона по определению суда. Это, надо думать, на основании ст. 17, в которой читаем: если цена иска менее двух гривен, то "роте ему ити по свое куны". Тут присягает человек в своих кунах, т.е. истец, который отыскивает свои деньги. Нетрудно думать, что истец имел право на эту дополнительную присягу. Тогда всякий недобросовестный человек мог бы выиграть любой иск. Вот почему полагаем, что присяга дается по усмотрению суда. Присяга дается в малых исках до двух гривен; в исках до полугривны золота — обращаются к испытанию водой; в более ценных — к испытанию железом. Полагаем, что и в этих случаях во всех поклепных исках суд присуждает железо и воду.

Кроме свидетелей уликами против обвиняемого, которые могут повести к присуждению его к железу и воде, могут служить: лице (поличное), прохождение ночное (нахождение на месте преступления), или "запа" (запона, запана), и, вероятно, всякие другие улики.

Присяга, надо думать, присуждалась судом на основании тех же начал.

5) Свидетели и послухи. Под свидетелями разумеются такие лица, которые удостоверяют какое-либо спорное обстоятельство дела на основании того, что они восприняли своими внешними чувствами; человек, напр., видел, как убивали другого, или слышал его крик, хотя и не видел убийства, и об этом свидетельствует. В древнее время кроме свидетелей в этом смысле были еще известны свидетели доброй славы, которые существенно отличаются от свидетелей факта.

В Германии они поддерживали присягу стороны и носили наименование соприсяжников (conjuratores). Это были приятели, сторонники, соседи обвиняемого, которые знали его и по совести утверждали, что он хороший человек и не мог совершить преступления, в котором обвиняется. Эти соприсяжники не были непременно свидетелями факта, а были свидетелями доброй славы, они утверждали под присягой, что показание стороны заслуживает доверия. Это testes de credulitate. Число их было различно по важности дела и лица, против которого они показывали. Обе стороны могли приводить соприсяжников. Если истец в пользу своего иска приводил 6 таких помощников, ответчик должен был для очистки себя от обвинения привести вдвое более. Есть основание думать, что и у нас существовал такой институт. В Псковской судной грамоте (ст. 58) говорится: "А на суд помощью неходити, ходить в судебницу двум сутяжникам, а пособников бы не было ни с той, ни с другой стороны". Из этих слов, кажется, можно вывести, что в древности у нас были пособники. Древнейший процесс является борьбой сторон и притом не одного только истца и ответчика, но вместе с ними и их товарищей, соседей, друзей, которые готовы душу свою положить за то, что их сосед прав. Псковская судная грамота еще помнит этот порядок вещей. Далее, ст. 88-я содержит указание на то, кто были эти пособники, — в этой статье читаем: "А за церковную землю на суд помощью суседи не ходят". Пособниками были соседи, которые, конечно, хорошо знали того, на защиту кого выступали. Так как между соседями истца и ответчика, которые приходили с ними в суд как пособники, нередко происходили столкновения, то Псковская судная грамота воспрещает впредь ходить в суд с пособниками.

Русская Правда не говорит о пособниках, но упоминает о видоках и послухах. Видоки были свидетели в настоящем смысле слова, т.е. очевидцы события.

Кто мог быть свидетелем? К свидетельству допускались свободные лица, раб не допускался в свидетели, кроме ключников; права закупов в этом отношении были ограниченны, они допускались только в малых тяжбах; что же касается женщин, то о них нет указаний. По германскому же праву женщина была устранена от свидетельства.

В статьях Русской Правды, определяющих число свидетелей, можно видеть влияние практики церковных судов. Статьи 36 и 45-я (III ред.) требуют двух свидетелей. Это именно то число свидетелей, перед которым, по законам Моисея, "да смолкнет сяк глагол".

Свидетели дают свои показания под присягой. Показание свидетелей имеет решающее значение (III ред. 36, 45). На основании некоторых статей можно думать, что показание двух свидетелей и у нас имело решающее значение. Но выше мы приводили свидетельство ст. 113-й, по которой показание свидетелей не решало дело, а вело к испытанию железом "из неволи". И в этом случае, следовательно, Русская Правда отражает две разных практики, византийскую и русскую, нисколько не заботясь привести эти противоречия к какому-либо соглашению.

Некоторые исследователи вовсе не различают видоков и послухов на том основании, что Русская Правда употребляет довольно безразлично эти термины. Но, несмотря на такое безразличное употребление этих слов, есть основание думать, что наш послух то же, что в Германии соприсяжник. У нас впервые высказал это мнение г. Ланге в сочинении "Об уголовном праве Русской Правды". Г. Ланге находил, что эту мысль доказывает ст. 18 Русской Правды III ред.:

"Аще будет на кого поклепная вира, то же будет послухов 7, то ти выведут виру (сведут, снимут)". Под поклепной вирой разумеется такое обвинение, которое свидетелями очевидцами не подтверждается (никто не видел совершения преступления) и при совершении которого обвиняемый не был схвачен на месте преступления; обвинение основывается исключительно на одном подозрении. При таком обвинении можно было снять с себя виру, представивши 7 послухов. Ясно, что эти послухи не свидетели факта, они могут быть только свидетелями доброй славы. Они удостоверяют, что обвиняемый не мог совершить взводимого на него преступления, и тем сводят с него поклепное обвинение. Далее, самое число 7, как справедливо замечает г. Ланге, служит достаточным основанием видеть в этих 7 послухах не свидетелей, а послухов, подобных тем, какими были по германскому праву соприсяжники. В самом деле, нельзя требовать, чтобы было 7 свидетелей, а не менее, потому что, смотря по обстоятельствам, их могло быть 1, 2, 3 и более, тогда как послухов можно требовать произвольное число. Послухов, следовательно, надо отличать от видоков. То, что Русская Правда смешивает эти названия, еще не решает дела и объясняется нетвердостью терминологии того времени. В германских памятниках также смешиваются свидетель и соприсяжник, но это не мешает немецким ученым различать их.

Послухи в Русской Правде встречаются еще и в другом смысле, в качестве свидетелей в гражданских сделках. Заем, напр., совершался в присутствии послухов, которые удостоверяли заключение сделки и придавали ей, таким образом, твердость. Сделка только тогда охранялась судом, когда при совершении ее присутствовало необходимое число послухов.

6) Внешние признаки. Под внешними признаками разумеются всякие внешние следы, свидетельствующие о происшедшем событии. Сюда относятся, напр., побои, синие пятна и т.п. Если человек обвиняется в краже, то таким внешним признаком будет то, что в его доме найдены краденые вещи, а если обвиняется в убийстве, то труп и т.п. Эти улики на древнем языке носили наименование "лица", украденные вещи или найденный труп составляли "лице".

7) Свод. Последнее доказательство, на котором нужно остановиться, это свод. Этот термин встречается во многих статьях, а именно, в 44, 47, 48-й и в других Троицкого списка. То, что в Русской Правде называется сводом, можно подвести под понятие очной ставки, совершаемой, однако, несколько своеобразно. Дело происходило так. Если собственник находил у кого-либо свою украденную вещь (или лице, как тогда говорилось), а держатель вещи утверждал, что он купил ее, а не украл, то собственник вместе с держателем вещи должен был отправиться к указанному продавцу для удостоверения в том, что действительно вещь у него куплена; это должно было продолжаться до тех пор, пока не находили вора. Такой процесс хождения со двора на двор носил наименование свода.

Этот способ доказательства был известен и германскому праву. Обладатель украденной вещи должен был назвать, от кого он ее приобрел, и в известный срок привести своего продавца, этот своего и т.д., пока не дойдут до вора. Кто не мог указать продавца, тот должен был отдать вещь и очиститься от подозрения в краже присягой (Вгиппег у Голъцендорфа; Bernhoft. 24 и сл.). Совершенно то же и у нас: "Аще начнеть не знати у кого купил, то ити по нем тем видоком на роту, а истьцю свое лице взята..." (III ред. 45). Под видоками здесь разумеются свидетели покупки. Они удостоверяют, что вещь при них куплена, т.е. очищают от подозрения в краже.

Свод известен и Псковской судной грамоте под именем "извода" (54).

По вопросу о значении доказательств некоторые исследователи придерживаются того мнения, что в древности доказательства имели безусловное значение, т.е. если истец представил доказательства, то противная сторона признавалась виновной и от нее не принималось доказательств в опровержение доводов истца. Это — невозможный порядок вещей. Из 31-й статьи Пространной Русской Правды надо вывести совершенно противоположное заключение.

В 31-й статье Троицкого списка читаем: "Аще придет кровав мужь на двор (на княжеский двор, где производился суд) или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажу 3 гривны", т.е. если придет окровавленный муж, то ему не нужно искать свидетелей, причинивший побои платит 3 гривны продажи, "аще ли не будет на нем знамения, то привести ему видок", т.е. если не будет на нем знаков, то он должен представить свидетелей. В конце же статьи говорится: "Аще же и кровав придет или будет сам почал, а вылезуть послуси, то то ему за платежь, оже и били". Если не сопоставить начала этой статьи с концом, то начало может служить в пользу теории безусловного значения доказательств. В начале статьи говорится, что если придет окровавленный муж, то не нужно свидетелей, обвиняемый должен заплатить продажу; но конец дополняет то, что в начале не досказано: хотя человек и придет окровавленным, но если послухи засвидетельствуют, что он сам начал драку, то то "ему за платеж", т.е. обвиняемый ничего не платит. Итак, кровавые пятна в данном случае имеют значение только тогда, когда обвиняемый не отрицает их нанесения и не может доказать, что истец сам начал драку; если же он желает представить это доказательство, то он может это сделать. Статьи о своде также доказывают возможность сопоставления доказательств. Хотя у обвиняемого и найдена украденная вещь, но он может снять с себя обвинение, указав продавца.

Можно еще указать на ст. 111 и 113-ю Троицкого списка. Эти статьи допускают испытание железом в том случае, когда против обвиняемого есть свидетельство не только холопа, но и свободных людей. В случае благоприятного исхода испытания обвинение падает. Против обвиняемого говорит истец, против него же говорит его холоп или свободные люди, но обвиняемый не признает себя виновным; прибегают к суду Божьему, в форме испытания железом, и дело решают на основании результата этого испытания.

Московские порядки

В порядке судопроизводства происходят в московское время значительные изменения. В Московском государстве делается первая попытка обособления процессов: состязательного и следственного. Состязательный процесс получает наименование суда, а следственный — сыска. Сыск применяется к преследованию преступлений, хотя не всех, и вооружен для этого соответствующими средствами. Судом ведают гражданские дела, но не исключительно; он применяется и ко многим уголовным. У суда другие средства, чем у сыска. Но и суд не совершенно свободен от следственного элемента; некоторые из средств сыска употребляются и на суде.

Различие суда и сыска можно уже проследить в памятниках XVI в. В Судебнике 1550 г. читаем: "И назовут его в обыску лихим человеком, ино его пытати...; а скажут в обыску, что он добрый человек, ино дело вершити по суду"(52). Вершение по суду противополагается вершению на основании пытки. Пытка не делается на суде, это — средство сыска. Другие статьи Судебника указывают на средства, которые были в распоряжении суда: "А в иных делах судити по тому же: кто в чем скажется виноват, то на нем взять; а в достали (в чем не будет признания) суд и правда и крестное целование" (25). Правда (показание свидетелей) и крестное целование — суть средства суда. Еще яснее это различие выступает в Уложении. Оно предусматривает случай, что кого-нибудь приведут с поличным, а приведенный будет говорить, что его ополичнили сильно, а потому предписывает: "И про то сыскати всякими сыски накрепко, где его с поличным поймали,... а будет сыскати некем, и им в том дати суд..." (XXI. 54). Суд и сыск — два разных порядка. Пытка и по Уложению характерный признак сыска: "И ему жалобы своей искать судом, а из приказу того татя пытати не велеть" (88). Суд не применяет пытки.

Состязательный процесс (суд)

Суд состоит в выслушивании заявлений сторон и предъявляемых ими доказательств. Суду противополагается вершение как вторая стадия процесса. "Судить суд" значит установить спорные обстоятельства дела и записать их в судный список. Суд и вершение дела производит не непременно один и тот же судья. Это различие суда и вершения видно уже в древнейших памятниках Москвы. В правой грамоте 1508 г. читаем: "И Дмитрий Владимирович (судья великого князя) суд свой сказал в. к. Василию Ивановичу. И великий князь, выслушав суд, велел Дмитрию ищей оправити". Дмитрий Владимирович произвел суд, а вел. князь вершил. Уложение требует, чтобы на суде были окончательно установлены все обстоятельства дела и приведены все доказательства; после окончания суда не принимаются никакие добавления к тому, что было выяснено на суде. Дело должно решать не по дополнительным челобитьям, поданным после суда, а на основании того, что было на суде записано (X. 21, 22). Как скоро судный список сторонами подписан, суд окончен; это значит "дело засужено"; затем начинается второй момент, вершение. Вершить дело можно и в отсутствие сторон (113). Как скоро дело засужено, ответчик теряет право распоряжаться спорным имуществом: если он его продаст, а дело проиграет, проданное имущество отбирается у покупателя и отдается истцу (244).

Суд есть состязательная форма процесса: на суде стороны свободно препираются, заявляют все, что им угодно, и доказывают свои заявления, как хотят и могут. Из памятников XVII в. видно, однако же, что судьи, для выяснения обстоятельств, делают соответствующие распоряжения и от себя. Так, если доведется сделать на месте обыск, судьи посылают о том государевы грамоты воеводам. Эти самостоятельные действия суда получили особое развитие в спорах о недвижимостях. Права на землю доказываются в Москве, между прочим, разными книгами: писцовыми, дозорными и проч., которые хранятся в правительственных учреждениях и недоступны частным людям. Суд в этих случаях сыскивает сам по книгам.

Суд, как чисто частное дело, возникает только по просьбе заинтересованных и может быть во всякий момент довершения прекращен замирением сторон (X. 121), но государевы судные пошлины должны быть уплачены, несмотря на мир.

Суд начинается подачей так называемой "приставной памяти". В приставной памяти пишется, чего ищет истец, с кого ищет, какая цена иска и где живет ответчик. Приставная память называлась так потому, что после того, как дьяк сделает на ней надпись, она передается приставу, который должен вызвать ответчика. Пристав должен был отправиться в место жительства ответчика, предъявить ему жалобу истца и объявить срок явки в суд. При судах были особые органы, которые носили наименование приставов или неделыциков. Последнее название объясняется тем, что они исполняли свои обязанности по неделям. Эти неделыцики имели товарищей, которые избирались самими неделыциками, тогда как приставы или неделыцики назначались правительством. В более отдаленное время эти органы встречаются под именами: позовников, доводчиков, ездоков, подвойских.

Обязанность приставов состоит в том, что, разыскав ответчика, они должны были "накинуть на него срок", т.е. обязать явиться на такой-то срок в суд. Ответчик должен был представить поруку в том, что явится в суд. Порука называлась "порукой к суду". Предмет поруки не для каждого поручителя один и тот же: один мог поручиться в том, что ответчик приедет в суд, другой в том, что ответчик не только приедет, но будет оставаться по вся дни, пока суд не кончится. Поручную запись должны были подписывать сами поручители; в случае неприезда ответчика они платили штраф, истцовы иски и убытки. За одного ответчика могли дать поруку нескольких лиц.

Если ответчик не находил поручителя, пристав должен был наложить руку на ответчика и привести его тотчас же в место суда и держать там скованным в цепях до тех пор, пока не найдутся поручители. Если ответчик не являлся по вызову, несмотря на поруку, то в XVI в. он обвинялся за первую неявку, а в XVII в. это начало было смягчено, его обвиняли только по третьей неявке. В XVIII в. жаловались на этот новый порядок и требовали возвращения к старому. В случае неявки истцу выдавалась бессудная грамота, по которой ответчик обвинялся без суда.

Рядом с этим был и другой порядок вызова. Он происходил через зазывную грамоту. Зазывная грамота выдавалась самому истцу после предъявления иска; в зазывной грамоте предписывалось местным властям накинуть срок на ответчика и взять поруку (Кавелин. 138 и сл.).

Явившись в суд, истец и ответчик должны были подать "ставочное челобитье", в котором объявляли о своей явке и готовности стать на суд.

Судоговорение было словесное. Первое слово судья давал истцу, который должен был изложить, в чем состоит его иск. Выслушав истца, судья обращался к ответчику и говорил ему: "Отвечай". Отсюда и выработалось самое слово "ответчик", неизвестное древнейшим памятникам. Выслушав обе стороны, судья снова обращался к истцу и спрашивал, чем он доказывает свой иск. Истец должен был перечислить все свои доказательства; затем судья обращался к ответчику и спрашивал, шлется ли он на те же доказательства, на тех же свидетелей, на те же купчие грамоты и пр. или у него есть свои? Если названные сторонами доказательства не находились налицо, судья давал срок для их предъявления. Суд занимал, таким образом, несколько заседаний, разделенных иногда значительными промежутками времени. Происходившее на суде вносилось в судный список, в котором обозначаются судья и мужи, бывшие на суде. После суда дело переходит к вершению.

Вершение дела составляет второй момент процесса. В нем принимают нередко участие и другие судьи. Это участие других судей вызывалось очень разнообразными причинами. Из правых грамот XVI в. видно, что суд о земле весьма нередко происходил на месте, на спорной земле. Стороны в натуре указывали судьям, о чем они спорят, и обходили в присутствии знающих людей межи владений. Очень может быть, что таким судьям, присылаемым из Москвы или местными органами, не всегда предоставлялось право вершить. Некоторым лицам предоставлялось, как мы знаем, право непосредственного княжеского суда, суд же на месте судил не князь, а его приказный человек. Но и те судьи, которые имели право вершить дело, во всех сомнительных случаях могли обращаться к помощи высшего судьи. Воеводы и губные старосты могли решать предоставленные их компетенции дела, но из Уложения мы знаем, что и они, засудя суд, при вершении обращаются иногда к помощи приказов (X. 130). Приказы могли судить и вершить (23), но и они обращались за разъяснениями в Расправную палату.

Это обращение к высшему судье носило наименование доклада. Судья докладывает свой суд той же власти, которая посылала его судить дело; если же в докладе нуждался постоянный орган суда, а не временно посылаемый на место спора, он докладывал суд высшему учреждению. В первом случае доклад производил сам судья или лицо, им уполномоченное, во втором — пересылался в высшую инстанцию судебный список. При докладе обыкновенно присутствуют и стороны, для этого им назначается особый срок; с них берутся новые поручные записи и присоединяются к докладу (X. 130). Выслушав доклад, судья спрашивает стороны: таков ли вам был суд? Если они начнут "лживить судный список" и скажут: "Суд был, да не таков", судья производит поверку при посредстве судных мужей. В XVII в., как мы уже заметили, вершение должно быть основано на судном списке, а не на новых обстоятельствах, которые могли бы заявить стороны во время доклада. В XVI же веке случалось, что на докладе принимались новые доказательства и клались в основание решения (А. Ю. № 14). Судья, которому сделан доклад, указывает докладчику, как вершить дело, кого обвинить, кого оправдать. Решение, составленное на основании этого указания, заносится первым судьей в судный список и объявляется сторонам; выигравшему дело дается "правая грамота". Приказы, кажется, вершили, на основании доклада, сами, не обращая дела к первому судье (X. 130).

Оценка доказательств есть дело свободного усмотрения судьи.

Старинная система доказательств в Московском государстве претерпевает существенные изменения. Все доказательства с примесью чудесного элемента, каковы суды Божий, выходят из употребления. Памятники московского законодательства не знают ордалий. Поединки, весьма еще употребительные в XVI в., не встречаются в XVII. Письменные доказательства получают значительное развитие.

Доказательствами на суде, кроме признания, были: 1) Поле, т.е. поединок. По Судебнику XVI в. поединком решаются всякие дела, как уголовные: убийство, разбой, поджог, и пр., так и гражданские: споры по обязательствам и др.

В Судебнике читаем: "А побиются на поле в заемном деле или в бою (11), а побьются на поле в пожоге, или в душегубстве, или в разбое, или татбе..." (12).

Если сторона в подтверждение своего иска говорила, что она "крест целует и на поле биться лезет", то судья обращался к другой и спрашивал: "целует ли она крест и на поле биться лезет ли?" Если она соглашалась, это называлось "досудиться до поля".

Но это исстари существующее и в XVI в. чрезвычайно распространенное средство суда встречает, однако, противодействие со стороны духовенства, которое не находило возможным одобрить такой способ решения дел. Еще в начале XV в. митрополит Фотий в послании к новгородцам запрещает священникам давать причастие тем, кто выходит на поединок; им нельзя было даже крест целовать; убитых на поединке воспрещается предавать церковному погребению; кто убьет, тот отлучался от церкви на 18 лет. Если священник, несмотря на эти предписания, приобщит Св. тайн бойцов или похоронит убитого, он подвергается лишению сана. Понятно, что подобные меры духовенства должны были удерживать частных лиц от поединков. Это противодействие духовенства не могло остаться без влияния и на правительство. Несмотря на то, что Судебник допускает поединок в широких размерах, на практике, как можно судить по грамотам, он имел весьма ограниченное применение. Если обе стороны слались на поединок, обыкновенно вершили дело на основании других доказательств. Ссылка на поединок имела решающее значение только в том случае, если одна из сторон отказывалась от поединка; в таком случае отказывающаяся сторона проигрывала. Что поединок потерял прежнее значение суда Божия и в глазах светских законодателей, это видно из того, что Судебник принимает меры к тому, чтобы уравнять шансы борьбы. Он предписывает биться бойцу с бойцом, а небойцу с небойцом; небойцу же с бойцом не биться, кроме того случая, когда он сам этого пожелает (14). Старым, малым, увечным, попам, чернецам и женщинам Судебник позволяет вместо себя нанять наймита. Против этого наймита другая сторона имела право выставить своего наймита. В этом виде поединок, конечно, не мог уже иметь в сознании людей того времени значение суда Божия. Определением Стоглавого собора дела, касающиеся лиц духовного звания, предписано было решать не полем, а другими доказательствами. Священникам и инокам дозволялось присуждать поле только в душегубстве и разбое с поличным. Наконец, указом 1556 г. было вообще предписано, если стороны досудятся до поля, то присуждать им не поле, а крестное целование. Этим указом поединок хотя и не был отменен — тяжущиеся могут еще слаться на поединок, но на практике он был заменен присягой.

2) Крестное целование. Стороны допускаются к крестному целованию по определению суда. Псковская судная грамота говорит: "дать правду" (правда означает здесь крестное целование) (42, 55). Так же выражается Судебник 1497 г.: "А не будет у него свидетелей, ино ему правду дата" (47), и Уложение: "А с образом велети идти тому, кому в суде дано будет на душу" (X. 236).

Суд прибегает к присяге за недостатком других доказательств ("если улики нет" — Пек. суд. гр. 116). Псковская судная грамота подробнее останавливается на присяге, чем все московские памятники. В руководство судье она дает указания, при каких условиях и какой стороне надо предложить присягу (13, 17, 20, 28, 29, 34, 36, 41, 42, 46, 51, 55, 91, 92, 101, 102, 104, 107, 110, 116, 117). Она знает присягу ответчика (очистительную) и истца (дополнительную), Обыкновенно суд предлагает стороне на три воли: "Хочет сам поцелует, или на поле лезет, или у креста положит своему истцу", т.е. даст поцеловать крест противнику (17, 107 и др.). Если сторона сама не захочет целовать креста, не даст противнику и не заявит желания решить дело поединком, она проигрывает дело.

В Москве кроме присяги по определению суда была употребительна присяга по предложению стороны. В указе 1629 г. читаем: "Которые истцы ищут на ответчиках рублев трех сот и больше, а на суду ответчик даст на душу истцу" (Утин и Лазаревский. № XLIII). Эта статья перешла и в Уложение (XIV. 8). Цар. Судебник, а за ним и Уложение знают еще присягу по жребию. В Судебнике она дается по определению суда в исках московского человека с чужеземцем (27); в Уложении, по требованию стороны, также в исках с чужеземцем (XIV. 4). Правила Псковской судной грамоты, основанные на решении суда, заменены здесь слепым случаем. При целовании цена иска клалась под крест (У/и. и Лаз. XL).

Московские памятники допускают зависимых людей целовать крест за господ своих. Выбор такого целовалыцика зависел от противной стороны (XIV. 8. Ст. 7 не ясна).

По Псковской судной грамоте всякие дела могли быть решены крестным целованием, даже споры о земле и воде (106). В Москве иски о недвижимостях не решались присягой (Кавелин. 167).

3) Послухи и свидетели. Московские судебники представляют такое смешение этих двух институтов, что истинное положение дела может быть выяснено только при помощи Псковской судной грамоты.

Мы выше уже заметили, что Псковская судная грамота воспрещает ходить на суд с пособниками. Но, воспрещая содействие многих пособников, грамота дозволяет содействие одного. Этот один пособник носит в грамоте наименование послуха (20-24, 27, 117). Послуху противополагаются свидетели, добрые люди, иногда соседи, их всегда несколько: 4-5. К послуху обращаются тогда, когда нет свидетелей (27). Послух не очевидец, но, тем не менее, он поддерживает то, что утверждает сторона. Это, следовательно, свидетель доброй славы. Он верит в то, что говорит сторона, а потому и выходит на ее защиту. Это крайне интимное отношение: послух берет на себя дело стороны. Это несомненный обломок древнего пособничества. Отсюда такие последствия. Послух не обязан являться на суд. Он приходит по ссылке стороны только в том случае, если желает ее поддержать. Не являясь на суд, он заявляет этим, что не считает возможным оказать свою поддержку стороне, и сторона проигрывает дело (22). То же и в том случае, если послух "не договорит в речи сославшегося на него или переговорит" (22). Если послух явился на суд и вполне подтвердил ссылку стороны, он этим берет на себя дело стороны и как бы становится на ее место. Согласно с этим послух может быть вызван противником на поле (20, 27, 117). Он должен принять вызов, иначе его сторона проигрывает (Новг. суд. гр., 35). Послух должен сам биться на поле, он не может заменить себя наймитом даже и в том случае, если бы противная сторона вместо себя выставила наймита (21). Это требование тоже последовательно вытекает из свойств послуха: замена послуха наймитом подрывает веру в его искренность. Эти свойства послуха объясняют и выражения Новгородской судной грамоты: 1) "А псковитину не послуховать" (22), предполагать надо, в делах новгородцев. Это потому, что у чужого человека, псковича, не предполагается таких знаний свойств стороны и обстоятельств дела, какие должны быть у послуха. 2) "А послуху на послуха не быть", т.е. против послуха одной стороны другая не может выставить своего. Так как доказательство послухом переходит в суд Божий, то представление послуха противником ровно ничего не изменяет в процессуальном положении сторон. Выход из столкновения двух послухов остается тот же — поле. Это только лишняя проволочка дела.

В таком виде удержались древние пособники в псковском, а может быть, и в новгородском праве XV в. Германское право исходит из другого начала. Оно допускает много соприсяжников. Число их доходит иногда до 72 (Grimm. 859 и сл.). Это давало возможность сопоставлять соприсяжников. Если истец приводил в свою пользу 6 человек, ответчик мог опровергнуть его обвинение при помощи 12 (Zoepfl. 937). Множество соприсяжников служило в Германии ручательством правдивости их показания. Конечно, чем более сторона сумеет найти помощников, тем более ей можно верить. Но там участие приятелей не переходило в поединок, а оканчивалось присягой. У нас же ручательство правдивости видели в решимости умереть за дело; значительное же число послухов пугало возможностью свалки.

Свидетели Псковской грамоты существенно отличаются от послухов. Их всегда несколько (4-5); показание их решает спорный факт; на поле их нельзя звать; это — добрые люди, в поземельных спорах — соседи, в ст. 56-й они названы свидетелями. К ним обращаются во всяких делах: в спорах о земле и воде (9), в исках покруты (51), в делах наследственных (55), в спорах о движимостях (87), в бое и грабеже (27); они удостоверяют сделки, при совершении которых присутствовали (56).

Московские памятники также знают послухов, но в период составления Судебников смысл этого учреждения стал теряться, а потому Судебники перемешивают признаки послухов и свидетелей.

Некоторые положения Судебников совершенно совпадают с положениями Псковской судной грамоты. Таковы статьи о том, что "послуху наймита нет" (49 пер. С. и 17 Ц.), что истец виноват, если послух не говорит в его речи (51 пер.), и, наконец, статья, по которой послуха можно звать на поле (48 пер. С. и 16 вт.). Эти статьи, по всей вероятности, передают старинную московскую практику и только по форме, может быть, составлены под влиянием Псковской грамоты. Но рядом с ними есть постановления, совершенно искажающие характер послушества. В ст. 67-й пер. С. читаем: "А послухам, не видев, не послушествовати, а видевши, сказати правду" (99 Ц.). Это определение приравнивает послуха к свидетелям: они должны говорить только на основании того, что видели. Это уже не бытовая черта, а указная. Так как это новое право, народу неизвестное, то в начале статьи предписывается "прокликать об этом по торгам, на Москве и во всех городех Московские земли и Новгородския земли и по всем волостям заповедати"... Новый пример, как указы московские идут наперекор бытовым воззрениям. Это смешение послухов со свидетелями отразилось и на других статьях. По ст. 50-й послух обязан явиться на суд, иначе платит иск, пошлины и все убытки (18 Ц.). По ст. 52-й послуху жонки, старца, попа, чернеца, увечного человека, малолетнего дозволяется нанять наймита. Статья 15-я Ц. соч. говорит о многих послухах, на которых шлется сторона, и о возможности розни в их показаниях.

В результате получилась большая путаница. Послух по новой ст. 67-й есть свидетель факта, а между тем противная сторона может звать его на поединок. Вызов на поединок свидетеля известен и германскому праву, но только в случае подозрения его в клятвопреступлении и притом в спорах о недвижимой собственности (Eichhorn. I. 411. Note d). Судебники же допускают поле как дополнительное доказательство, альтернативно с присягой (Ц. 16), в бою, грабеже, займах. При таких условиях можно разогнать из суда всех свидетелей факта.

Неудобства этого указного разъяснения слова "послух" сделались ощутительны для московского правительства в самом начале второй половины XVI в. В указе 1556 г. читаем: "А пошлется на суде ищея или ответчик на боярина, или на дьяка, или на приказного человека, кому мочно верить, посмотря по делу: и тое правды не оставливати, а как скажут, потому и вершити, без поля и без целования" (Ут. и Лаз. № V). В пользу приказных людей, выступающих в качестве послухов-свидетелей, указ делает исключение: их показание решает дело, их нельзя звать на поле.

Первый Судебник, хотя и смешивает свидетелей с послухами, знает, однако же, свидетелей и в настоящем смысле этого слова. Их несколько (2 или 3), показание их решает дело без дополнительной присяги и без поля (46, 47). За исключением числа свидетелей эти статьи и по форме так сходны с соответствующими Псковской грамоты (56, 47), что и здесь можно видеть заимствование, хотя тоже с формальной стороны; невозможно же допустить, чтобы московская практика впервые узнала свидетелей из Псковской грамоты.

В Царский Судебник эти статьи не перешли. Составители его, значит, находили возможным довольствоваться теми статьями, в которых послушество было смешано со свидетельством. Признак упадка правового сознания Москвы XVI в. сравнительно с Москвой XV, а еще более Псковом.

Свидетели, по Псковской судной грамоте, дают свои показания, "как право передать Богом". В этом можно видеть указание на клятвенное обещание говорить правду. По Судебнику 1497 г. они говорят "по праву".

Уложение знает только свидетелей, хотя и употребляет иногда термин "послушество". Свидетели дают показания по государеву крестному целованию. Начало Псковской судной грамоты, по которому показание нескольких свидетелей имеет решающее значение, признается и Уложением, только оно требует для этого не менее 10 свидетелей (X. 158,159). Наоборот, истец проигрывал дело, если хотя один из его свидетелей высказывался против него.

Случай розни свидетелей знает и германское право, но там она ведет к присяге и судебному поединку между двумя свидетелями, по одному от каждого мнения (Zoepfl. 876). Такой же порядок вещей наблюдался и у нас по второму Судебнику (15). Нововведение Уложения свидетельствует о том, что и ему не чуждо смешение свидетелей с послухами. Придавая такое абсолютное значение мнению одного свидетеля, оно, конечно, видит в них не столько свидетелей факта, сколько свидетелей доброй славы.

Показание отца или матери против их детей также имеет решающее значение (X. 176). Не могли быть свидетелями: жена против мужа (X. 177), вольноотпущенный по ссылке его прежнего господина (X. 174).

Уложение различает еще общую ссылку, или общую правду. Это свидетельство одного или нескольких лиц, на которых сослались оба тяжущиеся (Кавелин. 171). Такая правда решает дело (X. 167, 168). Это доказательство, по его удобству, допускается даже преимущественно перед другими, например, перед ссылкой только одной стороны и перед обыском. Если общая правда порознила, решают согласно с мнением, за которое высказалось большинство (169).

Общая ссылка не есть нововведение Уложения. Из юридических актов видно, что она была в употреблении в XVI в. и, конечно, еще раньше (№ 8, 16, 20). Намек на общую ссылку можно видеть в ст. 24. Псковской судной грамоты. Но делавшие ссылку на общую правду не признавались еще виновными, если она высказывалась против них, а они заявляли обвинение в том, что она говорит лживо, и требовали креста и поля (№ 20). Так и в Германии. С Уложения переход от общей правды к кресту и полю более невозможен.

Уложение допускает отвод свидетелей по стачке их, например, с противной стороной (X. 179). Отвод, конечно, всегда практиковался. Указание на него можно видеть в ст. 23 Псковской судной грамоты.

4) Обыск. Уложение говорит: "А по судным делам доведется быти обыску" (X. 156). Обыск есть спрос окольных людей о спорных обстоятельствах дела. Если окольных людей окажется не более 20, этого уже достаточно для обыска (XX. 95). Он делается по ссылке стороны, когда она "шлется на многих людей безымянно", и по усмотрению суда, если бы стороны и не слались (XVIII. 33). В этом последнем случае имеем дело со следственным элементом в области суда. Суд может найти необходимым, независимо от заявлений сторон, выяснить спорные обстоятельства дела через спрос окольных людей. К обыску окольными людьми обращаются : 1) в исках о недвижимостях, когда надо бывает выяснить границы спорных владений (XVII. 51); 2) в спорах о принадлежности холопов (XX. 108). По Уложению обыск производится по предписанию суда особым сыщиком. Обыскных людей допрашивают порознь; они сами должны записать свои речи при сыщике и подписать их. Показывать они должны, как свидетели, под присягой (духовенство по священству): "Прямо в праду, никого не бояся и никому не наровя ни которыми делы". За ложные речи берется пеня. Показание обыскных людей имеет решающее значение. Если они порознили, дело решается согласно с показанием большинства (X. 161, 162).

5) Письменные доказательства. О процессуальном значении письменных актов говорят Псковская судная грамота и Уложение. Судебники на этом вопросе не останавливаются, хотя в XV и XVI вв. и даже ранее в Москве писались уже заемные кабалы, купчие грамоты, закладные и пр. и, конечно, предъявлялись на суде. По Псковской грамоте на заем больше рубля должна быть написана запись, иначе не дается иска. Только в займах менее рубля можно искать без записи (30). Уложение в этом отношении идет еще далее.

Оно, безусловно, отказывает в иске заемных денег и поклаж, если не будет представлено на то кабал, заемных памятей и иных крепостей (X. 189. Ср. XIV. 10, конец). Единственное исключение сделано для служилых людей, которые отдают что-либо на сохранение во время нахождения на службе. Они могут искать своих поклаж и без письма (X. 190).

Споры о землях решаются на основании крепостей и книг писцовых, дозорных и отдельных (X. 235).

Письменные документы должны быть представлены сторонами, справки же по книгам, по всей вероятности, производились по распоряжению суда.

6) Жребий. Это вид суда Божия, но без чудесного элемента во внешней его форме. По Уложению имеет место в исках менее рубля (XIV. 10).

Кроме рассмотрения и оценки доказательств, предъявленных сторонами, суд был обязан и по собственной своей инициативе принимать меры к разъяснению дела. К таким действиям суда относятся: 1) обыск, на что было уже указано выше; 2) очные ставки; 3) справки по книгам писцовым и др. Очные ставки имели место в спорах о поместьях и вотчинах; к ним обращались как к наиболее удобному средству для выяснения предмета спора. С этой целью истец и ответчик должны были предстать на суд лично, а не через поверенных (XVI. 54,49. XVII. 17). Справки по книгам, надо думать, производились по распоряжению суда приказными людьми. Все такие самостоятельные действия суда назывались сыском, а потому в Уложении встречаем такие выражения: "сыщется с суда допряма" (XVII. 15), "за очи и не сыскав до пряма вотчин не отнимать" (XVII. 17), "а кому доведутся беглые крестьяне и бобыли по суду и по сыску отдати" (XI. 3) "и про такие спорныя земли сыскивати писцовыми и дозорными и отдельными книгами, и всякими крепостьми, и старожильцы, и окольными всякими людьми" (X. 235).

Апелляционного производства, в настоящем смысле этого слова, московский суд не знал. На неправильное решение можно было жаловаться, но такие жалобы обусловливались предположением, что судья решил неправильно из корыстных целей, взял посул (X. 7). Жалоба на неправильное решение была жалобой на судью и переходила в суд с судьей (Дмитриев. 295). Если, действительно, оказывалось, что судья взял посул, с него взыскивались в пользу обиженного тройная цена иска и пошлины на Государя; кроме того, думные люди лишались чина, а недумные подвергались торговой казни (X. 5). Если же оказывалось, что судья просудился "без хитрости" (т.е. без подкупа и умысла), это тоже была вина, за которую судья подвергался ответственности, но неопределенной: "что государь укажет" (X. 10). Наоборот, если "челобитчик на судью затеял напрасно и обвинен он по делу, а не по посулам, и того челобитчика за ложное его челобитье самого бити кнутом нещадно" (X. 9). Таким образом, составителям Уложения была совершенно чужда мысль о том, что право может быть разно понимаемо и что в этом нет никакого преступления.

Статья 10 гл. X говорит о "суде с головы", к которому надо обращаться в том случае, когда судья просудился без хитрости, а бояре, которые должны были, вследствие этого, перевершить дело, нашли, что решить его нельзя. Надо думать, что это есть уничтожение всего прежнего производства и обращение дела к новому суду.

Последним моментом процесса является исполнение приговора. Если истец не доказал иска, то ответчик оставался в своих правах и дело этим оканчивалось. Но если обвинялся ответчик, то для него возникала обязанность уплатить цену иска или, если иск был вещный, возвратить самую вещь. Имеем указания, что возвращение спорной земли делалось отводом по межам в присутствии судьи и сторонних людей. В случае же денежной уплаты ответчику предоставлялось "разделаться" с истцом. Если он не удовлетворял истца, обращались к правежу, чтобы заставить его разделаться с истцом. Этот процесс воздействия на волю обвиненного состоял в том, что его выводили перед приказной избой за несколько времени до открытия заседания, обнажали ему ноги и били по икрам палками. Процедура эта ежедневно продолжалась до тех пор, пока судьи сидели в суде, и оканчивалась вслед за их отъездом. Рассказывают, что богатые люди, которые не хотели платить долга, давали взятку, и их били очень легко, между тем как бедных людей, которые не имели возможности ничего заплатить, подвергали жестокому правежу. Уложение определяет срок, далее которого нельзя было продолжать правежа: за каждые 100 руб. должник подвергался правежу не более месяца. Только по особым просьбам ответчиков "о переводе", т.е. об отсрочке взыскания, можно было перевести правеж на другой месяц. Если в течение месяца ответчик не разделается с должником, взыскание обращается на имущество. Дворы и движимости ответчиков оцениваются и отдаются истцам. Если же обвинены помещики и вотчинники, то взыскание обращается на имущество людей их и крестьян (X. 261, 262). Пустые вотчины продаются для удовлетворения взыскания, но выигравший иск может взять и натурой.

Если должник оказывался несостоятельным после правежа, он выдавался кредитору "головою до выслуги", т.е. до тех пор, пока всю сумму не заработает. Уложение определяет, какой срок надо было служить у кредитора, чтобы погасить долг. Мужчина погашал в год 5 р., женщина — два рубля с полтиной. Вследствие выдачи головой для неоплатного должника возникал особенный вид зависимого состояния на все то время, пока он не отработает должную сумму. Господин, у которого он работал, имел право его наказывать. Уложение, в ограждение прав должника, предписывает брать с кредитора поруку в том, что он не убьет и не изувечит должника. Это показывает, как далеко шло право наказания ленивого должника. Но если бы случилось, что кредитор убьет выданного головой, такое убийство не рассматривается как обыкновенное убийство и наказывается не смертной казнью, а как Государь укажет. Выдаче головой подлежали не все должники, а только низшие чины: всякие тяглые люди, а из служилых: казаки, пушкари и т.п. Высшие служилые люди не выдавались головой, с них надо было править деньги после указного месяца без всякой пощады. Но правеж с высших служилых людей существенно отличался от правежа с низших и тяглых. Они могли выставить за себя своих людей и крестьян и потому лично правежу не подвергались (Кавелин. 192 и сл.).

Следственный процесс (сыск)

Сыском, как мы видели, называются все те отдельные действия, которые суд совершал по собственному своему почину для выяснения обстоятельств дела. В Московском государстве рядом с судом для некоторых дел возникает новый процесс, который ведется не сторонами, а судьями ex officio, его можно назвать сыском по преимуществу.

Сыск, как особая форма процесса, существенно отличается от суда. Сыск есть следственный процесс. Он может и даже должен начинаться ex officio. Местные органы обязаны наблюдать, чтобы не было разбойников; губным старостам предписывается про разбойников сыскивать. Они сами должны ловить их и начинать дело, т.е. сыск. Действия сыска не зависят от усмотрения жалобщиков; они наперед предписаны. Сыск не может быть прекращен миром. Уложение запрещает мириться с разбойниками.

Когда возник такой особый порядок? С полной точностью трудно отвечать на этот вопрос. В первом Судебнике есть статья, из которой видно, что порядок сыска был уже известен. Судебник говорит "о прироке с доводом". Это такое действие, которое входит в сыскное производство. На этом основании можно полагать, что сыск не моложе XV в. Он, конечно, не вновь узаконен первым Судебником, а был делом общеизвестным во время его составления.

Сыском ведаются не все уголовные дела. Первоначально в область сыска были выделены только некоторые дела, а именно — разбойные: это следует из грамот, которые выдавались губным учреждениям. Но эти грамоты моложе Судебника 1497 г. Они дают, однако, повод думать, что и в XV в. сыск применялся только к разбойным делам, хотя, может быть, и не губными учреждениями, а приказными. С течением времени область дел, подлежащих сыску, расширяется. Это расширение идет в связи с расширением ведомства губных учреждений. В Уложении находим статью, которая, по-видимому, ставит в зависимость от совершенно случайного обстоятельства вопрос о том, куда направить дело: к сыску или к суду. Именно: если обокраденный сделал заявку о том, что у него случилась покража, а потом опознал у кого-либо свои украденные вещи, то дело рассматривалось сыском, а если заявки не было, дело решалось судом (XXI. 51). Если предположить, что заявка не ограничивалась извещением властей, а сопровождалась оповещением по улицам и площадям, это различие получит надлежащий смысл. Кто после оповещения о том, что находящаяся у него вещь — краденая, продолжает ее сохранять и не возвращает хозяину, того можно подозревать в заведомом хранении краденого и даже в участии в краже. Как участник кражи он и подлежит сыску. Это различие показывает, что в XVII в. обособление процессов гражданского и уголовного сделало уже значительные успехи: уголовные дела ведаются обыкновенно сыском, гражданские судом.

Средствами сыска, кроме свидетелей, были: обыск и пытка.

Обыск есть допрос местных жителей или вообще о том, кто у них на посаде или в уезде разбоем занимается, лихим людям притон дает, разбойную рухлядь от них покупает, или, в частности, о том, что они знают об известном лице, подозреваемом в разбое? В XVI в. и позднее обыск производится воеводами, сыщиками или, наконец, губными учреждениями. Обыкновенно им предписывается делать обыск всеми людьми или всей губой, иногда же предписывается взять для этого с выти по человеку. Уложение предписывает производить обыск многими людьми безотводно. Такая масса людей, естественно, не могла быть привлекаема к делу в качестве свидетелей. Обыскные люди давали свои показания, как послухи. Первоначально от них не требовалось, чтобы они говорили на основании того, что сами видели; довольно было, если они были убеждены, что такой-то — ведомый лихой человек, или, наоборот, что он человек хороший.

В XVI в. различались показания обыскных людей с "доводом" и "без довода". Показать что-либо с доводом значит сказать, что такой-то человек ограбил тогда-то и такого-то человека, ограбленное отнес в такое-то место и т.д. Но и при показании с доводом вовсе не требовалось, чтобы обыскной человек говорил только о том, что он воспринял своими чувствами; довольно, если он убежден в том, что говорит. Показать "без довода", значит, вообще сказать, что такой-то человек — ведомый разбойник и не только теперь, но и "допреж сего крадывал". И показание с доводом нельзя считать свидетельским показанием, тем менее можно считать таким показание без довода. Институт послушества не новый — он идет из глубокой древности. Но прежде послух приводился самим заинтересованным лицом, что и удержалось в "суде". В сыскном порядке в качестве послухов выступают теперь не друзья заинтересованной стороны, а целая община. С явлением подобного рода встречаемся и на Западе. В Англии, как и у нас, приглашались к обличению все жители деревни. Но там это явление удержалось недолго, из него весьма скоро выработался другой институт, которому суждено пережить наши обыскные учреждения, и, заслужив всеобщее доверие, распространиться по всему образованному миру. Это — институт присяжных. Вместо опросов всех членов общины в Англии стали привлекать к делам, в качестве доказательства, 12 человек присяжных. Наши обыскные люди и английские присяжные появились на смену старых доказательств, поединка и ордалий, вера в которые стала исчезать. Но дальнейшая судьба этих двух институтов очень различна. В Англии 12 присяжных все более и более получают значения: из свидетельствующих о деле они становятся решителями судьбы обвиняемого. У нас, напротив, значение обыскных людей шло, постоянно умаляясь. Первоначально их показание вело к оправданию или обвинению, во второй же половине XVII в. оно потеряло почти всякое значение. Это может до некоторой степени объясняться самой формой нашего обыска. В нем принимала участие масса людей, а это, естественно, должно было вести к ослаблению чувства ответственности каждого в отдельности. Даваемые на обыске показания могли поэтому недостаточно взвешиваться обыскными людьми и возбуждать к себе недоверие правительства. Памятники XVI и XVII вв. очень различно относятся к обыскным людям. В первых не видно никакого к ним недоверия. В Уложении оно уже очень заметно. В тех случаях, когда обыскные люди разделились и приговор состоялся по показанию большинства их, Уложение предоставляет обвиненному право, в свою очередь, обвинять обыскных людей большей половины в том, что они солгали, предписывает "сыскати про то всякими сыски". За такие лживые речи Уложение предписывает с виновных взыскивать пени, а "прикащиков и крестьян лучших людей десятого человека бити кнутьем". Ясное указание на то, что обыск, как самостоятельный способ доказательства, в XVII в. вымирает. Очень скоро после издания Уложения, в XVII же веке, встречаемся с такими законодательными определениями, которые совершенно изменяют и самую сущность показаний обыскных людей.

В дополнительных к Уложению статьях о татебных, разбойных и убийственных делах, изданных в 1669 г., об обысках говорится: "Сыскивати людьми, которые сами про то ведают подлинно или видели и скажут имянно". Этим постановлением обыскные люди приравниваются к свидетелям. Статья ссылается на Градские законы, но Градские законы знают только свидетелей. Эта ссылка ясно определяет направление законодательства: оно не желает видеть в обыскных людях сколько-нибудь своеобразного средства сыска, это те же свидетели.

Порядок обыска. Обыском руководили в XV в. воеводы, потом губные старосты, а иногда сыщики, присылаемые из Москвы. Показания обыскных людей записываются. Уложение требует даже подписки от тех, кто грамотен. Отвод не допускался. Обвиняемый не мог сказать: такого-то человека не спрашивайте. Могло случиться, что обыскные люди рознили в своих показаниях. В этом случае имело перевес мнение большинства, хотя правительство и не придавало ему всегда равного значения с единогласным показанием. Если человек одобрялся большинством, то это одобрение имело такое же значение, как и единогласное; но когда дело шло об охуждении, то охуждение большинством (лихованный обыск) далеко не имело такого значения, как единогласное. Единогласное охуждение вело к смертной казни, а охуждение по большинству только к тюремному заключению. Таким образом, для оправдания показание большинства считалось столь же убедительным, как и единогласное, для обвинения же оно было слабее.

Результатом обыска могло быть или облихование человека, или одобрение. Если человека облиховали, он немедленно брался под стражу, а его имущество описывалось. Дальнейшие последствия неодобрительного обыска в том, что подозреваемого подвергли пытке. Результат одобрительного обыска состоял в том, что одобренного отдавали обыскным людям на поруки. Эта передача подозреваемого обыскным людям на поруки есть новое доказательство того, что они давали свои показания не как случайные свидетели, а как послухи.

Такая выдача на поруки прекратилась, как скоро законодательство усвоило себе взгляд на обыскных людей как на свидетелей.

Пытка состояла в причинении человеку физических мучений с целью заставить его сделать признание о совершенных им преступлениях и о своих сообщниках. Есть мнение, что пытка нами заимствована; с таким взглядом согласиться трудно. Пытка является институтом чрезвычайно распространенным. Древнему Риму была известна пытка, но там, в республиканский период, она применялась только к рабам. Свободного гражданина нельзя было пытать, и даже раба нельзя было пытать в том случае, если показания, которые он имел дать, были направлены против его господина, кроме тяжких государственных преступлений. В императорскую эпоху применение пытки расширяется; от нее свободны только лица высших классов, но по обвинениям в преступлениях против императорского величества пытались и они. К пытке обращались, когда были уже улики, но оказывались недостаточными для обвинения. Встречаемся с пыткой и в Германии. Первоначально и там пытка применялась только к рабам, которые не имели права обращаться к судам Божиим, доказательству свободных людей. Но с XIV в. начинают пытать и свободных. Это объясняется потерей веры в старые доказательства: поединок, ордалии и помощников присяги, и нежеланием обвинять по одним уликам. Появление пытки у нас было условлено теми же причинами, как и в Германии, а потому и трудно допустить заимствование. Недоверие к старой системе доказательств и опасение взять грех на свою душу, в случае обвинения по одним уликам, привели и у нас к пытке. К пытке обращаются при недостаточности улик для того, чтобы пополнить их собственным признанием. Пытка была грубейшим средством процесса и далеко не ведущим к цели, которой в старину думали достигнуть. По свидетельству Котошихина, одним из самых употребительнейших видов пытки был следующий: человеку сзади связывали руки в опущенном положении, привязывали к ним веревку, которую проводили через блок, укрепленный в потолке, и этой веревкой тянули руки вверх, причем они, по мере поднятия тела, выворачивались из плеча. В этом положении пытаемого били батогами, встряхивали и, наконец, подпаливали медленным огнем. Человек мало впечатлительный мог вынести самую жестокую пытку и не сознаться в совершении преступления, тогда как человек нервный не выносил и самого легкого физического страдания и наговаривал на себя то, чего никогда не делал. Пытка характеризует грубое состояние нравов и стоит в связи с жестокой системой наказаний. У нас подвергали пытке не один раз, а обыкновенно три раза. Если на первой пытке сознался, в чем обвиняют, пытали еще раз, не виноват ли в иных разбоях и убийствах. Если пытаемый оговаривал кого-либо в соучастии, оговоренного ставили с ним с очей на очи; спрашивали, знает ли его, и снова пытали, не снимет ли оговора. Очные ставки, на которых проверялся оговор, входили, таким образом, как составная часть во всякое пыточное производство. Все оговоренные привлекались к сыску. Уложение запрещает только верить оговору тех, кто привел в суд разбойников, чтобы было бесстрашно приводить. Привлечение к сыску по оговору называлось привлечением "по языку". Пытке в московское время подвергались лица всех чинов без исключений с некоторым, однако, различием. Положим, по какому-либо делу привлекаются к сыску помещик и его люди (на обыске могли сказать, напр., что в разбое принимали участие не только люди помещика, но и сам помещик; то же самое мог сказать обвиняемый). В этом случае забирали помещика с его людьми, но прежде подвергали пытке людей помещика; если они сознавались, пытке подвергался и сам помещик.

Указанная последовательность сыскных действий в некоторых случаях изменялась, и тогда пытка предшествовала обыску. Это:

1) если сыск возбужден по частному обвинению кого-либо в разбое и против обвиняемого, кроме истца, говорил еще язык (А. Э. № 281);

2) если обвинение было возбуждено господами против их людей, рабы пытались и без языка (Улож. XXI. 68); 3) если разбойники будут говорить с пыток "на причинных людей" (XX. 40).

Последствия сыска для ведомых лихих людей были различны, смотря, во-первых, по тому, кто подвергался сыску — член губы или посторонний человек; во-вторых, по результатам обыска и пытки; в-третьих, по времени, — в XVII в. другие, чем в XVI.

О приезжем человеке надо было докладывать в Москву, вершить можно было только о своем (А. А. Э. I. № 257).

В XVI в. обвиняемый, если он был облихован с доводом (имянно), подвергался смертной казни, хотя бы на пытке и не сознался*. Признание с пытки облихованных обыкновенно вело за собой смертную казнь. Если обыскные люди обвиняли без "довода", виновный подвергался тюремному заключению "на смерть"; одобрение вело к выдаче заподозренного на поруки обыскных людей.

______________________

* Ар. Юр. 1571 г. № 38. Нельзя, впрочем, утверждать, что московская практика была совершенно единообразна. Некоторые памятники наводят на мысль, что облихование без признания вело иногда и в XVI в. только к тюремному заключению на смерть.

______________________

Но по мере того, как утрачивалось доверие к обыскным людям, последствия лихованных обысков существенно изменяются. Уложение знает только одно последствие неодобрительного обыска — тюремное заключение, и притом без прибавки "на смерть". По новоуказанным статьям 1669 г. о татебных, разбойных и убийственных делах значение неодобрительного обыска еще более падает. Облихованный человек, если он с пытки не сознался, даже не заключался в тюрьму, а освобождался на поруки, но не на поруки обыскных людей, так как невозможно же было отдать обвиняемого на поруки тем, которые его облиховали, а на поруки тому, за кем он прежде жил. "А будет на них порук не будет и росписаться не кому, а те люди, за кем они жили, от них отступятся, ссылать в Сибирь с женами и детьми".

Впервые опубликовано: "Лекции и исследования по истории русского права" (1883; в издания 1894 и 1899 гг. не вошла история права в империи и опущены отделы, обработанные в "Юридических древностях").

Василий Иванович Сергеевич (1832-1910) русский историк права, профессора Московского и Санкт-Петербургского университета.

В.И. Сергеевич Лекции и исследования по истории русского права

На главную

Произведения В.И. Сергеевича

СОДЕРЖАНИЕ

Глава первая. Источники права

I. Обычай — Понятие — Возникновение — Русские термины — Обычай в уделах — Обычай в Москве

II. Уставная деятельность князей

III. Договоры

IV. Вечевые постановления

V. Византийское право

VI. Ханские ярлыки

Глава вторая. Государственное право

Отдел первый. Устройство

I. Территория — Присоединение Малороссии

II. Население. Местничество. Понятие — Отеческая честь — Отношение правительства к местническим спорам

III. Верховная власть. Вообще — Князь. В удельное время — Власть московских государей

Порядок преемства престола в Московском государстве

Отдел второй. Управление

I. Правительственное деление в княжениях — в Москве

II. Органы управления. Управление князя — Княжеская и царская дума — Расправная Палата — Приказы — Местное управление приказное — Выборное управление

III. Войско

IV. Финансы

Глава третья. Уголовное право

Глава четвертая. Гражданское право

Отдел первый. Союз мужа и жены

I. Введение — Общинный брак — Личные отношения супругов — Имущественные отношения супругов — Установление браков — Прекращение брака

II. Союз родителей и детей. Личные и имущественные отношения родителей и детей — Установление союза родителей и детей — Прекращение

III. Опека. Влияние римского права — Правила русских памятников

Отдел второй. Вещное право

Введение — Вотчины — Права выкупа — Поместья — Тяглые земли — Права на чужие вещи — Приобретение недвижимостей

Отдел третий. Наследственное право

I. Наследование по завещанию

Глава пятая. Судопроизводство

Самосуд — Светская и духовная подсудность

Московские порядки

Состязательный процесс (суд)

Следственный процесс (сыск)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИСТОЧНИКИ ПРАВА

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ Устройство

Местничество

Власть московских государей

Княжеская и царская дума

Расправная палата

Приказы

Местное управление — приказное

Выборное управление

I. Преступление

1. Преступления против жизни

2. Преступления против телесной неприкосновенности

3. Преступления против личной свободы

4. Преступления против чести

5. Преступления против имущества

6. Преступления против семейства и половой нравственности

7. Преступления против церкви

8. Преступления против государства

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ IСоюз мужа и жены

Введение

Личные отношения супругов

Имущественные отношения супругов

Установление брака

Прекращение брака

Личные и имущественные отношения родителей и детей

Установление союза родителей и детей

Прекращение

Введение

Вотчины

Поместья

Тяглые земли

Права на чужие вещи

Приобретение недвижимостей

1) Наследование в нисходящей линии

2) Наследование в восходящей линии

3) Наследование в боковых линиях

4) Наследование супругов

5) Судьба выморочного имущества (беззадница)

6) Мнение Неволина

7) Последствия принятия наследства

Московские порядки

1) Наследование по завещанию

2) Наследование по закону

В.И. Сергеевич
Лекции и исследования по истории русского права

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ
Устройство

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ I
Союз мужа и жены