М.В. Шахматов
Подвиг власти

Опыт по истории государственных идеалов России

I

На страницах древних дееписаний и иных произведений письменности старого и нового времени неоднократно говорилось о венценосных витязах, властодержцах — подвижниках и поборниках правды. Их подвиги, окруженные славой, становились предметом любимых народных песен и былин и краснописных книжных сказаний. Не только повествование о тех или иных — действительных или сказочных — событиях и фактах составляет содержание этих произведений. В них находят выражение некоторые общие идеи, имеющие определенное правовое и государственное значение. Уяснение некоторых сторон идейного, государственноправового содержания древних произведений письменности и является темой настоящей статьи.

Существует два вида подвигов. Одни рождаются из ощущения в себе могучей природной силы. Это подвиги былинных богатырей — здесь средством является сила, все уничтожающая на своем пути, не знающая себе противников и препятствий. Цель таких подвигов состоит не столько в служении ближнему, сколько в естественном желании размыкать силу богатырскую, показать удаль молодецкую. Самая сила, требующая исхода, подсказывает цель ее проявления и ее действие, и оно, далекое от подвига духа, есть лишь брожение бессознательной, слепой силы природы. Богатырские подвиги и самое превосходство естественной силы дают, конечно, их обладателю и власть, и почет, и значение. Но общество, во главе которого стоят подобные богатыри, не есть, в сущности, государственное образование, а скорее построение, основанное на сочетании, равновесии стихийных сил. Такие подвиги нравственно и юридически безразличны.

Но мы знаем и другой вид подвигов, целью которых является служение праву, правде и справедливости. Только подвиги последнего вида ведут к образованию истинного общественного порядка и крепких государственных устоев. Высшее проявление такого подвига есть подвиг любви, страдания, самопожертвования во имя Божие, во имя высоких убеждений, ради ближнего и отечества. Пути к нему мы находим в страдании, очищающем и возрождающем человека.

В христианстве подвиг страдания получает высочайшее религиозное освящение: всем людям, и подчиненным, и властвующим, преподана заповедь последования Христу. Пример Его, обязательный для каждого христианина, тем более обязателен для властодержателя. Ибо сказано в Евангелии: "Кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий. Ибо кто больше: возлежащий или служащий? не возлежащей ли? А я посреди вас, как служащий".

Страдальческому подвигу Христа — Царя Царей и Господа Господствующих — последовало во времена гонений на христианство бесчисленное, несчетное множество мучеников и великомучеников за веру, и в том числе лица, облеченные властью. Одним из наиболее ярких примеров может служить гибель св. великомученика Арефы, который указал в своих предсмертных словах на необходимость первенства даже в мученическом подвиге для лица, облеченного властью. Когда вместе с ним были приведены "на посечение" и все "воины подручники его", и каждый из них друг перед другом спешили "на посечение", то Арефа запретил им, говоря: "Азъ, братие, у земного царя преже вас и больше вас дары взимах, ныне же преже вас хощу видети Небесного Царя"...

Мысль о необходимости подвига власти продолжала развиваться и после торжества христианства, она прочувствовалась в Византии и нашла себе самое полное осуществление в знаменитом подвиге последнего Византийского царя Константина.

Такое обязательство лица, облеченного властью, следует не только из смысла евангельских текстов, но находит себе дальнейшее развитие и в позднейшей церковно-правовой и исторической письменности. Даже в одном из законов, помещенных в Синтагмате Матфея Властаря, к царю прямо предъявляется требование, чтобы он был "якоже некы подвигоположник".

Правда, нужно оговориться, что мысль эта получила большую остроту в славянском переводе. В греческом же подлиннике она выражена менее определенно. Но тем любопытнее, что именно на славянской почве христианское учение наиболее полно отражается на построении понятий о власти. Некоторая почва для развития представлений о подвиге власти существовала у южных славян, но их исторические судьбы сложились слишком неблагоприятно, чтобы какое-либо учение могло получить достаточное завершение.

Особенное развитие мысль об обязательности для представителя власти быть "подвигоположником" получила на Руси. Святая Русь, Русь многострадальная с особой любовью лелеет думу о князе-подвигоположнике.

И если в исторической действительности была не только Русь святая, но и Русь многогрешная, то все же среди преступлений и грехов, душа народная искала подвига и воплощала свое искание в идеальном и сверхдействительном образе князя-подвигоположника... Обращаясь к историческим источниками, трудно отделить в них историческую правду от идеализующего домысла — правды надисторической. Но поскольку в этих строках мы вовсе не касаемся внешней истории, но исключительно истории идей, такие домыслы никак не менее важны для нас, чем факты внешних событий...

Уже в древнейшее время население с особенной любовью относится к князю-страдальцу за землю Русскую. Одним из первых отражений такого уклона мысли является житие св. Бориса и Глеба. То же мировоззрение наложило свой отпечаток на поучение Владимира Мономаха.

Последний подробно описывает, как он, не зная устали, трудился и страдал за свою землю: "Еже было творити отроку моему, то сам есмь створил, дала на войне и на ловех, ночь и день, на зною и зиме, не дая собе упокоя: на посадника не зря, ни на биричи, сам творил, что было надобе, весь наряд". Трудился он, "не блюдя живота своего, не щадя головы своея".

Об изложенных в "Поучении" достоинствах Мономаха говорит и Киевский Митрополит Никифор в послании своем к этому князю: "Что подобаеть глаголати к такому князю, иже боле на земле спить и дому бегаеть и светлое ношение порт отгонить (избегает ношения светлых одеяний)... и сам убо служиши и стражеши рукама своима... княжениа ради и власти..."

Но в дотатарское время мысль о страдальческом подвиге князя не получает еще достаточного развития. Наряду с ней в душе князя живет еще и даже преобладает любовь к подвигу богатырскому, находящему удовлетворение в самом себе. Для древнего князя война не есть страдание по необходимости, а любимое занятие, искание славы и хвалы за свою удаль и силу. От искания славы еще далеко до страдальческого подвига. Если мы вдумаемся глубоко в летописные повествования о Киевской Руси, то мы почувствуем, сколько было в ней былинного, богатырского духа. Это время не столько князей-страдальцев за Землю Русскую, сколько храбрых и удалых Мстиславов, совершающих богатырские подвиги ради славы света сего. Одним из последних был Мстислав Романович Храбрый Киевский, который, когда ему сообщили о приближении татар, чтобы показать свою удаль, с похвальбою заявил: "Дондеже есмь на Киеве, то по Яико и по Понтийское море и по реку Дунай сабле не махивати". Коренной перелом наступает с появлением Орды. После татарского разорения подвиги князей становятся труднее, самоотверженнее. Темные тучи злосчастия сгущаются над землей Русской, и настроение подвига и страдания тяжелым бременем ложится на душу народную и его князей. Тяжелая необходимость толкает на подвиги и постепенно вырабатывает заповедную думу о князе-подвигоположнике. В этом отношении роковое монгольское нашествие оказывает облагораживающее влияние на построение русских понятий о государственной власти. Длинный ряд княжеских имен приобщается к лику великомучеников.

Князь Михаил Черниговский отверг "вся пустошная мира сего", "богатство и славу суетную, еще есть хуждьше паучины" и решился на тяжкий подвиг страдания за веру Христову и за "люди Божиа", переменив "мимотекущее" на "присносущее". Тело его стало "жертвой благоприятной Богу", он стал причастным первых святых мучеников "ликостоянию", получил имя "новоявленного Христова великомученика". Он пострадал во имя торжества правды над беззаконием, света над тьмой, православия над басурманством. Вместо княжения "дневного", преходящего и славы мира сего, обещанных ему "дневным" царем за отречение от веры, он предпочел царство вечное, "иже не имать конца никогда же". Ибо "земная ничтоже есть, но и мимо течет и скоро погыбает и яко сон и яко дым; небесная же — благая и присносущая и бесконечная". Но "мученик великоименитый" и исповедник Михаил, отойдя "к подвигоположнику своему Владыце Христу", не только стал добропобедным наследником царствия небесного, он, вместе с тем, положил твердое основание тому великому государственному идеалу власти, который дал силы строительства народу русскому, вывел его из царства гибели и дал ему могущество и славу. По сказанию, над телами убиенных князя Михаила и боярина его Феодора явился столп огненный, сияющий "пресветлыми зорями", послышалось пение ангельское. Это был столп будущего величия русского, пророчествовавший о силе того царственного идеала власти, пути которого указаны Михаилом и проложены последующими веками.

За князем Михаилом Черниговским следует великий князь Ярослав Всеволодович, который "много пострадал в Орде от безбожных татар за землю Русскую, многое истомление принял". Потомство последнего, образовавшее тверскую ветвь княжеского рода, особенно проникнуто настроением подвига, неуклонной борьбы и дает наибольшее количество князей-страдальцев. Они не склонны идти ни на какие сделки со своей совестью, ради улажения трудных положений не уклоняются с прямого пути. В этом огромное и незабываемое значение Твери в развитии русской государственности. Именно Тверские князья больше других подняли светлое знамя Михаила Черниговского и образовали из себя истинную семью князей-великомучеников.

В 1318 году великий князь Михаил Ярославич Тверской "по Господню слову приял вынужденную смерть за христианский русский народ и за отчину свою. Сподобил его Бог единого приять блаженную страсть за многочисленный народ христианский, русский; хотя и не ради веры, — говорит летописец, — убит был блаженный, как святые мученики, но по заповеди Спаса, приведенной в Евангелии: "Болше сеа заповеди любве несть, иже кто положит душу свою за другы своа". Сию заповедь Божию христолюбивый князь выполнил с успехом и, неуклонно шествуя по пути страданий за порученных ему Богом людей и радуясь тому, он пришел, как верный "сторитель, к своему Владыке".

Также и сын его Александр и внук Феодор скончался мученической смертью в Орде, "совершили течение свое за христиан, за русский народ и восприняли "добропобедный" венец мучения от руки Вседержителя".

Постепенно мученическая кончина за землю русскую переходит из ряда деяний в народный идеал, в нравственное требование, предъявляемое к князю. Князь уже нравственно обязывается к совершению подвига, к самопожертвованию ради своего народа.

Мало того, летописец прямо уже проповедует князьям идеал святости, убеждает "подобитися святым и подвижно искати спасения".

"О возлюбленнии князи Рустии! не прелщайтеся пустошию, славою света сего, еже хуждьше паучины (паутины) и яко стень (тень) мимо идет; не принесосте бо ни что же на свет сей, ни отнести что можете... возлюбите чистоту, да радости святых сподобитеся".

Проповедь эта стоит в тесной связи с воззрением, ставящим благоденствие или бедствия страны в зависимости от благочестия или пороков князя. Уже в Лаврентьевской летописи имеется такое рассуждение: "Аще бо князи правьдиви бывают в земли, то многа отдаются согрешения земли; аще ли зли и лукави бывають, то больше зло наводить Бог на землю, понеже то глава есть земли". Естественно, что народ, усваивавший начала подобных воззрений, начинал требовать от князя праведности не только вследствие желания иметь хорошего правителя, но также из опасения бедствий, вызванных поведением злого и лукавого князя.

Это учение о подвигах власти как некоторое идеальное требование воспринимается затем и Московскими князьями... Нашей задачей отнюдь не является рассказ из истории московской политики, почти всегда умной и ловкой, временами коварной и хитрой. Для нас существенно, что и эта весьма земная и ловкая политика временами просветлялась сиянием высших идеалов и подвигов, никогда не упускала из виду конечных целей отстаивания Православия и Родины. Но сколько ни было темного в истории Москвы — наряду с этим всегда существовал высокий государственный идеал, который давал власти силу и достоинство в глазах народа и сопрягался с исторической действительностью в поворотные, узловые моменты русской истории. Такими моментами были: закладывание основ московской государственности как общевеликорусской — на поле Куликовом и выход Москвы на пути великодержавия — через развалины Казанского кремля. Содержание идеальной государственной доктрины московской письменностью, в значительной мере, хотя и не вполне, приурочено к рассказу об этих исторических событиях и поясняется им... На этих событиях в их идеально построяемом облике мы сосредоточим первоначально наше внимание, оставляя в стороне задачи объективного изложения действительных событий и рассматривая исторический рассказ, прежде всего, с точки зрения истории идей...

Перед Куликовской битвой Дмитрий, объезжая полки, говорил так: "Возлюбленнии отцы и братиа. Господа ради... и своего ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу! вси бо есмы... братиа, едини внуци Адамли, род и племя едино, едино крещение едина вера христианскаа, единого Бога имеем... Христа...; умрем в сий час за имя Его святое, и за православную веру, и за святыа церкви, и за братию нашу, за все православное христианьство!"

И он не только других вел в битву пить страдальческие чаши, но сам прежде всех стал на бой, на первом ступе, и долго бился с татарами. Несколько раз князья и воеводы уговаривали его не биться впереди, но стать сзади или на ином более безопасном месте. Но он отвечал им, говоря: "Да како аз възглаголю кому что: подвизаемся братиа, крепко на врагы, а сам стоя позади и лице свое крыа (укрывая)? Не могу аз сие сотворити, еже таити и скрывати себя, но хощу якоже словом, тако и делом преже всех сам начата и преже всех главу свою положити за имя Христово... и за веру христианскую и за все православное христианьство, да и прочии, видевше мое дерзновение, и тии такоже да сотворят со многым усердием"...

Вообще вся Куликовская битва велась, в противоположность битве при Калке, с определенным сознанием мученического подвига. Его сознавал не только сам князь, но и все соратующие с ним воины. Это сознание получило свое образное выражение в видении одного из воинов полка князя Владимира Андреевича. Стоя в дубраве в засаде и видя, как татары избивают православных, он пришел внезапно в исступление и его очам представилось, как множество бесчисленное венцов мученических сходило на головы павших в битве.

Сознание необходимости крестного подвига власти жило в душе даже таких Государей, как Иван Грозный. Уже отец его, Василий Иванович, пред смертью завещал ему благочестно управлять "скипетре крестоносныа хоругви всего Русского царствиа" и благословил его крестом животворящего древа.

Особенно ярко проявляется это настроение Грозного в лучшие годы его царствования, особенно при походе на Казань. Повесть о взятии Казани, переданная в Царственной Книге, стараясь угадать думы царские, так их передает: "Глаголет в себе (царь) сицевая (таковые слова):...Боже!., устроил мя земли сей православной и всем людем своим царя и пастыря, вожа и правителя (царем и пастырем, вождем и правителем), еже правити ми люди Его в православии непоколебимом быти, еже пасти ми их от всех зол, находящих на ны, и всякыя нужа их исполняти... воистинну бо сей есть пастырь добрый, иже душу свою полагает за овца... не нам, Господи, не нам, но имени твоему дажь славу, настави нас, Господи, на путь спасениа и даруй ми пострадати за имя твое святое и за порученное мне христианьство".

У самых стен казанских царь обращается к войску со следующей речью: "Приспе, князь Володимер Андреевич и все бояре и воеводы, время нашему подвигу, еже за благочестие поборати! Потщитеся, пожалуйте, единодушно пострадати за благочестие, за св. Церкви и за св. нашу православную веру христианьскую, за единородную нашу братию православныя христиане... Воспомянем Христово слово: ничтоже сего болши еже душа полагати за други своя... послужите, сколько вам Бог поможет, не пощадите голов своих за благочестие, несть бо си смерть, но живот... Аз с вами сам на се пиишдох, лутче собе избрах зде умрети, неже жити и видети имам за грехи своя Христа хулима и порученныя мне от Бога христиане зле мучимых от безбожных казанцов..."

О другого рода подвигах мечтал сын его Феодор, которого Житие именует крестоносным царем, царем праведным и святым. Он не прельщался "красными века сего", но "Богу повсегда ум свой вперяше" и желал "насладитися вечных благих" и сподобиться небесного царствия. Его подвиги были тихие и неслышные, но под его правлением отдохнула и опочила земля Русская.

Учение о подвиге власти приобретает в московской письменности законченный вид и слагается в определенную теорию. Подробное развитие она получает на страницах книг Царственной и Степенной и в других сочинениях. В Царственной книге очень любопытно поучение митрополита Макария к Ивану Грозному. По его рассуждению, многие древние цари сотворили многие победы, были прославлены и спасены потому, что сохранили "смиренную мудрость и чистоту". Как первый христианский царь Константин и царь Феодосий Великий и прочие греческие цари, сохранивши чистоту, сотворили многие победы и прославлены были от Бога, также и князь Владимир Святой и его сыновья, внуки и правнуки, все Российские князья и цари многие победы сотворили "над погаными" и прославлены были от Бога.

Степенная книга ставит вопрос шире. Она прямо устанавливает причинную зависимость между княжескими подвигами и величием Москвы. По ее теории, власть русского княжеского рода сохранилась и могущество Российского Царства расширилось, благодаря неуклонной верности православию, благочестию и святости многих князей. В доказательство правильности своего положения Степенная книга приводит целый ряд житий святых русских князей. Владимира Святого она именует "Новым Израилем", ибо потомство его за благочестие и подвиги умножилось, как песок земной, как звезды небесные. Это потомство в свою очередь отличалось множеством подвигов: "Овии же бессупружеством, истомою, иночеством, и мучением за Христа, и на бранех храбростью, и благодарным терпением воспленениих, в нужах, и в юзах, и в темницах, и в междуусобных крамолах озлоблением и лишением очию и заточением, и ини же самовольною нищетою и странствием и богомудростным претворения уродством, и бездомествием во отечествиих и в чужеземствиих, и прочими добродетельми"... Подобными "многообразными подвигами" "Российские началодержцы" не только расширили пределы царства Русского и укрепили власть, но также приблизились к Богу: они "водрузили от корени (родового древа) и от ветвей непоколебимую лествицу на небо, восходящую будто златыми "степенми" и по ней утвердили себе и "сущим по них" невозбранен восход к Богу".

Так утвердился владетельный род "богоутвержденных скиптродержателей, просиявших в благочестии в Русской земле, скиптродержателей, которые были от Бога, подобно райским древесам, насаждены у истоков водных и явились напояемые правоверием, взращиваемые богоразумием и благодатию, осияваемые Божественною славою, как сад добророслен, красен листвием и благоцветущ".

Было бы, конечно, непростительной ошибкой принять повествование письменности за историческую действительность; идеалы, высказанные в речах царских и изложенные в книгах, служили отнюдь не единственными побудителями деятельности наших князей и царей, но идеалы всегда выше действительности и, все же, они продолжают жить в душе народа и в письменности в виде ли отвлеченных положений или любимых образов лучших из князей.

Московская государственная старина и государственные идеалы во многих отношениях жили очень долго. Идеал мученического подвига власти, кроме христианских учений, поддерживался также необходимостью для всей страны вести вечную, почти непрестанную и очень тяжелую борьбу с многочисленными неприятелями, нападавшими со всех сторон на русские границы.

Идеал этот не исчезает и после падения татарского ига, но постепенно видоизменяется; к началу мученического подвига в этом идеале присоединятся и начинает занимать преобладающее место начало подвига неустанного, тяжелого труда власти, ведущей свой народ к благоденствию и просвещению.

В течение веков несли Российские властодержцы "Великое Служение" своему народу, служение творческое, полное трудового и мученического подвига.

Несли это служение они не одни: вместе с ними подвиг страдания, подвиг служения Царству Всероссийскому совершал в течение веков и весь русский народ. Издавна русской письменности известно представление о великих жертвенных испытаниях Святой Многострадальной Руси. Уже та же Степенная Книга говорит о Христовом жребии русского народа и о крестоносной хоругви Российского Царствия. И уже с древнейших времен люди русские слагали головы свои за Святую Софию, за Спаса, за веру православную и за Землю Русскую. Бились они, отстаивая кровью и страданиями своими исторические основы и развитие русской и мировой культуры. Бились против басурманского востока и юга — половцев и печенегов, монголов и татар, болгар и мордвы, бились против латинян-немцев, ляхов и угров. И впереди их шли князья-подвигоположники, бились в первых рядах. Кровью русской политы, костьми православными устланы бесконечные равнины Восточной Европы.

А внутри страны в военное и мирное время ради той же веры православной, ради великих святорусских идеалов и своего "отечества" тянули люди русские "тягло". Тянули его князья и бояре, окольничьи и дворецкие, стольники и чашники, дворяне московские и жильцы, дворяне по выбору и дворяне городовые и дети боярские, гости, купцы и посадские, стрельцы, пушкари, зитинщики и воротники, крестьяне и бобыли, и все служилые и жилецкие люди и все всенародное множество всех государств великого Российского царствия. Тянули тягло не только потому, что того требовало правительство — царь и бояре, — но еще в большей степени потому, что крепко было в народе сознание в необходимости тягла для спасения русской земли, самого ее существования от теснящих ее со всех сторон басурман и латинян. Окруженная со всех сторон врагами, Русь истекала кровью, защищая свои пределы...

И не напрасны были многовековые усилия и труд, многовековые испытания в тяжких страданиях. Пройдя под водительством своего благочестивого и крестоносного вождя долгий крестный путь, Россия достигла величия и славы. Мощная и непобедимая раскинулась она от моря Варяжского и гор Угорских до Каменного пояса и просторов Сибири, от морей Русского и Хвалынского до вечной ночи моря Студеннаго. Опочило на ней, единой хранительнице истинного христианства, благословение Божие и оградило ее крестное знамение.

II

Не только русская, но и почти всякая государственная власть созидалась и созидается самоотвержением и подвигами. В русском историческом прошлом примечательно то, что положение это запечатлено в нем в форме особой идеально-государственной доктрины. Доктрина эта достигла наибольшей законченности и полноты в XVI веке. Этим пределом и ограничиваем мы наше изложение, стремясь изобразить русскую идеально-государственную доктрину именно в том виде, в каком сложилась она к XVI веку.

Необходимо обратить внимание на то, что в старой русской доктрине подвиг власти, как можно усмотреть из предыдущего, был не только рядом важных деяний, но вместе требованием правовым и нравственным, проявлением порядка, аналогичного порядку естественного права. Я говорю аналогичного, ибо представление о естественном праве хотя и до некоторой степени существовало в древней Руси, но оно не получило еще достаточного развития и совершенно особого места в нашем древнем мировоззрении. Хотя в одном из славянских переводов XI столетия XIII слов Григория Назианзина дается совет родственникам заботиться друг о друге "чинъми и законъмь естьственъим", однако, юридические термины того времени не были точно установлены и, вообще, понятия тогда еще не дифференцировались: целому ряду наших современных понятий соответствовало одно более обширное понятие древней Руси. В том числе, большей частью, и понятие, аналогичное понятию естественного права, входило в состав более обширных понятий "закона" и "правды".

Представление о "законе" совершенно не соответствовало нашему современному представлению о нем. Оно обозначало одновременно: веру, вероисповедание, закон религиозный, нравственный и естественный и, наконец, закон государственный. Его нельзя было устанавливать произвольно — ни князь, никакая другая власть на Руси не могла издавать законов (князь издавал лишь уставы, устанавливал уроки). Законы были вечными и неизменными правилами, установленными на вечные времена Богом, православным царем, имевшим пребывание в далеком Цареграде, или изначальным обычаем.

Самый термин "право" тогда еще не существовал. Он зарождается впоследствии в Западной Руси и получает во всей России признание только при Петре Великом. А до того его заменяет более обширное понятие, именуемое "правдой". Этим именем обозначаются и нормы справедливости и естественного права, и право государственное и международное, и право гражданское и уголовное. Совокупность норм положительного права, право в объективном смысле именуется "Правдой Русской", правдами именуются и международные и междукняжеские договоры. Сюда же относится и право в субъективном смысле, например, Новгородцы считают своей правдой право свое на ненарушимость новгородских государственных границ, и князья почитают правдой свои субъективные права на княжеский стол. Таким образом, понятие о "правде" совмещает в себе множество современных наших понятий: сюда входят не только право в объективном и субъективном смысле слова, право положительное и идеальное, но и правда — справедливость и правда Божеская.

Но постепенно начинается расчленение понятий. Единая Вселенская правда, являющаяся в разных видах отражением вечной Божеской справедливости, начинает распадаться на свои логические составные части. И процесс этот обостряется после татарского нашествия. Самые исторические события подсказывают нашим древним книжникам необходимые логические выводы. Монгольское нашествие резко и насильственно нарушило старую русскую правду, издавна установившую государственный и правовой строй. Друг против друга, лицом к лицу стало два враждебных государственных порядка: порядок русский, христианский, любимый и уважаемый князьями и народом, и другой — порядок ордынский, ненавистный народу русскому. Первый почитается дарованным милостью и благодатью Божией за добродетели прежних благочестивых началодержцев русских, во святых своих прославивших родную землю. В этом порядке воплощается истинная идеальная правда христианская, благословенная Церковью и десницей Божиею. Во главе его стоит князь-подвигоположник, слуга Божий, посаженный на "престол правды" служителями алтаря Господня.

Другой порядок — ордынский — почитается ниспосланным на землю Русскую "попущением" Божиим за грехи, за гордость и похвальбу князей русских и всего народа. Во главе его стоит злочестивый и беззаконный царь татарский, измаильтянский и все злочестивые измаильтяне. Этому злочестивому царю за грехи людей Бог даровал попущением своим "царство света сего" и покорил под руку его все народы. Истинный князь не должен дорожить "славой света сего" и властью, полученной из рук злочестивого царя измаильтянского. Князь Михаил Черниговский это определенно высказывает, когда, бросив "кочь" свой (багряницу, символ власти) к ногам князей, уговаривавших его подчиниться воле хана, воскликнул: "Примите славу света сего, кто ее хочет".

Так, благодаря историческим событиям, получает углубленное развитие в древней русской письменности и народном мировоззрении представление, намечавшееся в ней и ранее под влиянием христианства, а, может быть, отчасти и манихейства, о противоположности двух государственных порядков: существующего — злого и идеального — доброго. Воплощением этого последнего становится князь — подвигоположник, носитель идеальной правды и ее мерило, "Мерило праведное".

Выработке понятия о таком идеальном князе и идеальной правде первоначально содействовала преимущественно многострадальная тверская династия великомучеников Христовых, о которых уже было сказано выше. Можно сказать, что эпоха князей- великомучеников сыграла в истории русского государства такую же роль, как эпоха римских гонений против христианства в истории христианской Церкви. Как Рим, поднявши гонение против христиан, укрепил в них силу духа, возвеличил исповедников и мучеников Христовых и даровал Церкви великую победу над умами всех народов, так гонения татар против лучших представителей княжеского рода Рюриковичей подняли его на недосягаемую высоту в глазах народа, содействовали созданию тех идеальных представлений о князе и царе, которые господствовали в умах народа в течение всей русской истории и тем укрепили русскую власть и государственность. И не столько в прямых заимствованиях и влияниях, сколько в этих гонениях почерпнуло русское единодержавие свою главную силу.

Московская династия, как мы уже отметили в своем месте, стала в значительной степени на путь, начертанный тверской династией, со времени первого из крупных собирателей Земли Русской. Дмитрий Донской был, действительно, князем-подвигоположником, сумевшим объединить вокруг своего подвига всю почти Великорусскую Землю.

С того времени, если не всегда в действительности, то всегда в идеале образ подвигоположника стоит перед очами наших князей, книжников и народа. Идеал царя, не считаясь с действительностью, становится все более и более возвышенным. Маржерету московитяне говорили, что слово "царь" священно, ибо написано в Св. Писании. А в "Повести о честнтем житии царя и великого князя Феодора Ивановича всея Руси" делается уже обобщающая канонизация всех властодержателей: "Небеси убо величества и высота недостижна и неописуема, земли же широта и долгота неосяжима и неизследима, морю же глубина неизмерима и неиспытуема, святых же и крестоносных, преславнейших российских царей и великих князей многая добродетелем исправления неизчетна и недоумеваема..." Подобное идеализированное представление о царе господствует в письменности и народном мировоззрении того времени. Не реальный Иван Васильевич или Феодор Иванович властвуют над Россией того времени, а иконный их лик, облаченный в златотканную одежду, окруженный невидимым сиянием народного властотворчества. Он парит над Россией "во облацех" в виде возвышенного идеала, дает ей силы в борьбе и крепость в единении, ведет ее по пути величия и славы, соприсутствует действительному земному Правителю в его правительственных делах. Россию того времени можно скорее назвать идеалоправством, чем теократической монархией. Это идеалоправство переживает века и до некоторой степени продолжает жить в уме народа и дальше, почти до эпохи современной Великой Смуты.

Так, один из идеалов своеобразного русского "естественного права" или точнее "правды" в лице подвигоположника проходит века и почти до наших дней скрепляет устои русской государственности.

Вполне сознавая многие неприглядные стороны русского государственного строя, видя взяточничество и злоупотребления воевод и дьяков, строящих себе палаты такие, "что неудобь сказаемыя", а также и позднейшего чиновничества, видя недостатки многих государственных установлений, народ продолжает верить, что все это происходит потому, что правда до царя не доходит. Но, если бы правда до него доходила, было бы иначе, ибо "сердце царево в руце Божией" и в нем правда и истина имеют свое пребывание. Здесь мы опять встречаемся с противоположением несовершенного земного порядка и "правды", творимой непосредственным "подвигом царя".

"Правда" как своеобразная система русского идеального права развивавшаяся отдельными путями, отчасти сходными с западноевропейскими средневековыми, стремится достичь усовершенствования государственного строя совершенно иными средствами, нежели западно-европейское естественное право ХVII-ХVIII столетий. Последнее выводит из прирожденных прав человека и гражданина целый список гражданских свобод и требует в их пользу ограничений прав монарха. Таким образом, старые права ранее абсолютного монарха и выведенные из естественного права гражданские свободы и права народа становятся друг против друга как два враждебных начала, ратоборствующих между собой. Борьба продолжается неустанно, не на живот, а на смерть, и рано или поздно угрожает падением одному из противников.

"Правда" древнего русского государственного идеала не создает двух ратоборствующих между собой враждебных станов, не требует умаления власти и ограничений во имя вражды и недоверия. Но это не ведет к требованию абсолютизма в западно-европейском смысле этого слова, ибо самодержавие означало первоначально лишь единство власти во всех русских землях, а совещания царя с Земскими Соборами, Думой и с иными совещательными и законодательными учреждениями чрезвычайно высоко оцениваются народом и ставятся ему в обязанность. Но эта обязанность должна исполняться не в виде определенного исходом борьбы ограничения, а во имя взаимной христианской любви царя и народа. Требование любви издавна известно русскому праву. Князья, договариваясь между собой и с иноплеменными народами, уславливаются быть между собой в любви, правде и крестном целовании. В той же любви-"одиначестве" должны жить князья с вечем и своими дружинниками. Во имя любви и правды совершают и позднее князья и цари свое трудное правительственное дело, "чтобы", как выражается Царственная книга: "была православных христиан рука высока над безъсерменьскими и латыньскими", "чтобы была в земле правда".

Вместе с тем идеал любви царя и народа не ограничивается требованием взаимных совещаний и совместной работы, он требует от обоих сверхдолжного и чрезвычайного — геройских подвигов и самопожертвования друг ради друга: от князя тех мученических подвигов, о которых уже сказано выше, а от народа, чтобы он, не жалея живота, головы свои слагал за веру православную, за царя и отечество до последней капли крови. "За царя" здесь означает, конечно, не за смертного человека, сейчас обладающего властью, а за тот высокий религиозно-государственный идеал, который в течение веков стоял, как светоч, перед глазами русского народа и выводил его со славой из всех трудностей и испытаний.

Такой идеал несомненно шире идеала обыкновенной конституционной монархии, употребляет иные санкции для достижения равновесия между двумя главными элементами верховной власти; он в еще большей степени шире идеала просвещенного абсолютизма и гораздо возвышеннее их обоих, ибо слово "совершенствование" употребительное в доктрине некоторых представителей естественноправового учения и теоретиков полицейского государства, — слишком бледно для характеристики деятельности той власти, которая ищет подвига и самопожертвования.

Если совершение подвига власти является требованием идеального русского права, именуемого правдой, то целью его ставится общественное благо. В русской исторической литературе совершенно напрасно высказывалось мнение о том, будто бы в допетровской России неизвестно понятие общественного блага. Оно не только известно, но является весьма развитым понятием. Князю вменяется целый ряд обязанностей в области военного дела, суда, управления и даже — множество нравственных обязанностей, ибо по воззрениям того времени от праведности князя зависело благосостояние страны. Иван Грозный определенно заявляет, что целью его царствования является общественное благо. В "Грамоте утвержденной о белом клобуке митрополиче" 1564 года он говорит: "...Прияхом скипетри Российского царства мы, в. государь, царь и в. князь Иван Васильевич всея Русии, в обдержание и во осмотрение всех благых благочестивого Российского Царствия...".

Как мы видели выше, забота эта об общественном благе не ограничивается исполнением обыкновенных обязанностей положительного права, но простирается до исполнения обязанностей права идеального, до подвига и самопожертвования.

Но благо это понималось иначе, нежели оно понимается в современном внерелигиозном государственном праве. Это благо заключалось отнюдь не в первую очередь в обеспечении экономического, материального благосостояния граждан. В этом противоположность крайняя, непроходимая противоположность двух мировоззрений. Для современности главное, срединное благо — это благо хозяйственное, материальное. Вся жизнь вращается вокруг него, оно — альфа и омега современного человечества. Тем самым человечество возвращается к дохристианскому своему состоянию и сквозь века христианства протягивает руку векам языческим. Вера в Бога, идеалы, справедливость, добро и красота для него лишь надстройка над монолитным зданием экономического быта.

В эпоху создания русской государственности общественное благо видели не столько в обеспечении материального благосостояния, сколько в духовном спасении народа, и правильно думали, что последнее естественно ведет к первому. Поэтому государство ставило себе три главных задачи: блюстительство православия, водворение правды на земле и защиту лишь в общих чертах физического существования народа.

Из означенных целей с юридической точки зрения наиболее важной целью княжеского подвига является водворение "правды" на земле. По воззрениям летописей, уже первые князья-варяги призывались для того, чтобы восстановить ту правду, которой не было во враждовавших между собой родах. И во все последующее время правда является целью княжеской деятельности. Между прочим, это определенно высказывает Изяслав Мстиславович в своей речи к приехавшему к нему Ростиславу Юрьевичу. Положение это не изменяется и позднее, когда оно получает законодательное признание в Псковской Судной Грамоте и более романтический характер в Московской Руси.

Во время венчания царя Ивана Грозного на царство в 1547 году митрополит возносит Господу молитву, чтобы "Он посадил царя на престоле правды... да судить люди твоя правдою". Также и отец Грозного, в. князь Василий Иванович, будучи при смерти, обращается к братии своей и к боярам своим со словами: "Стойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве Государь и чтобы была в земле правда".

Но эта правда земная, правда света сего не имеет самостоятельного значения. Как князь и царь является лишь вершителем Божьей воли на земле, так и правда земная имеет служебное значение в отношении к правде небесной, есть только ее отблеск, слабое отражение. В этом смысле говорит митрополит Макарий в своем послании к царю Ивану Васильевичу и его соратникам, идущим на Казань, повторяя евангельские слова: "Ищите преже царьствиа небесного и правды его, потом вся приложатца вам..."

Изложенный разбор правового обоснования и правовых целей подвига власти приводит нас к заключению в необходимости построения нового вида государства, наряду с правовым, именно "государства правды". Только в нем может иметь свое место подвиг власти, и сущность его не исчерпывается правовой стороной. Напрасно было бы думать, что "государство правды" отличается от правового государства только юридической формой государственного устройства. Как раз это последнее различие сравнительно менее велико. Но государство правды и правовое государство — это два совершенно различных мировоззрения. На стороне последнего большей частью материалистические стремления, деятельность ради маленького ежедневного счастья людей, ежедневной суеты земной. На стороне государства правды — красота религиозного пафоса, неустанный труд государственного строительства, культ сильной и яркой личности, умножение накопленных предками богатств и мистика мученического подвига ради вышнего идеала. Правовое государство — правление серых, будничных людей; государство правды — правление героя, подвижника, великомученика. Где нет героя на престоле, хотя бы в представлении народа, там нет и правды, а только ее подделка.

Поэтому исконным началом русского идеального права является не наследование престола старшим сыном, а наследование лучшего из династии! Любимый герой древности Владимир Мономах, будучи младше Святославичей по родовым счетам, все- таки, по убеждению народному, был законным наследником золотого стола Киевского. Степенная книга объясняет возвышение молодой, в отношении родового старшинства московской династии особыми заслугами ее представителей. И в новое время не старший возрастом Иоанн Алексеевич, а гениальный Петр создал величие России и стал идеалом ее правящих кругов. Так идеальное право русское, хотя расходилось нередко, как всякий идеал, с правом положительным, является, однако, не менее существенным, с точки зрения общего построения его системы.

Наша позднейшая интеллигенция мечтала без подвигов и без труда устроить государство, мечтала о власти учреждений, где бы по западно-европейскому образцу с наихудшими людьми было бы обеспечено наилучшее управление. Забыли, что русская культура, вмещая в себя европейскую, шире ее и ею не исчерпывается. И русский политический идеал — шире европейского. Вмещая в себя идеал власти-учреждения, он на этом не останавливается. Правовое государство слишком узко для широких просторов Руси, для широкого размаха ее гения. Русская политическая мысль привносит в построение государственного идеала нечто новое, ей по преимуществу свойственное. Не довольствуясь установлением правового государства и власти-учреждения, русский народ в течение веков требовал от власти гораздо большего и юридически сверхдолжного, он требовали подвига, самопожертвования, творческого страдания.

Подвиг власти, подвиг страдания является крайним проявлением стремления ее к самосовершенствованию. Он возможен только там, где власть имеет действительное побуждение к такому совершенствованию и стремится по пути к нему вести за собой и весь народ. Он возможен только там, где государство не строится на основах неустанной борьбы классов и подогреваемой революционной идеологией взаимной кровавой ненависти народа и правительства, а на основах любви и правды, доброжелательного сотрудничества всех элементов государства. Он возможен лишь там, где властодержатель не является тенью, лишенной возможности управлять, а личностью яркой и сильной духовно, лучшей личностью среди народа, способной вести за собой весь народ по пути строительства правды государственной. Подвиг власти требует самоутверждения гениальной, выдающейся личности...

В XVI веке закончилось развитие идеала подвигоположничества и "государства правды". В последующие века идеалы эти то оживали в умах и делах, то исчезали с поверхности жизни, оттесняемые иными идеями и устремлениями. Задачи усовершенствования бюрократического аппарата и развитие начал "правового государства" отодвинули в тень образ властодержца-подвигоположника, заставили забыть о государстве правды... В нынешний момент величайшего кризиса и падения идеи и факта власти — в задачах восстановления ее надлежит, быть может, обращаться не только к примерам и учениям недавнего времени, но также к образам и учениям более отдаленного прошлого, по новому и с творческой силой воскресающих для нас в их "логической самоценности"...

Прага — Чешская
Июль 1923 г.

Шахматов Мстислав Вячеславович (1888-1943) — русский юрист и историк, работавший в эмиграции.