С.П. Шевырев
Обозрение русских журналов в 1827 году

На главную

Произведения С.П. Шевырева


Приступая к обозрению русских журналов, мы ограничиваемся только теми, которые собственно относятся к словесности, в тесном смысле принимаемой. Но так как в состав оной входят и другие науки, то мы и здесь преимущественно обратим внимание на одно литературное, а о прочем упомянем только в отношении к общему образу мыслей и характеру знаний. Тому же, что явилось у нас в прошедшем году по части истории, как науки, более прочих после словесности принадлежащей кругу общественному, и по части естественных, посвящены будут особые обозрения.

С каждым годом умножается у нас число журналов. Не есть ли это утешительный признак какого-то движения в нашей литературе? Не означает ли это зародившейся потребности в нашей публике более и более сообщаться со всеми современными явлениями ума человеческого? Не обещает ли сей знак успехов в грядущем, ибо движение умов в литературе имеет всегда полезные следствия? Но желательно бы было, чтобы вместе с размножением журналов в нашем отечестве более и более очищались и настоящие понятия о журнализме, чтобы гг. журналисты яснее определили себе важную цель свою и вернее бы ей следовали.

Удивительно, как в нашем веке систем и теорий, когда всякое знание как звено вносится в общую цепь общих знаний человеческих, когда всякое искусство, даже романтическое, наиболее своевольное, требует своей науки, когда даже в нашем отечестве, по возрасту своему отставшем от просвещенной Европы, начинает зарождаться хотя неясное стремление к общим идеям, — удивительно, говорю, как до сих пор не начертали теории журнализма, как искусства важного и необходимого в наше время. Не предоставляя себе разрешения этой обширной задачи, мы считаем, однако, за нужное изложить предварительно наши общие понятия о том, чего требуется от журнала современного, тем более что это лучше определит для нас самих наши обязанности перед просвещенною публикою и покажет нам наши собственные недостатки, равно и недостатки журналов, нами разбираемых.

Судя по большей части наших повременных изданий, мы заключаем, что еще не совсем истребился у нас старый предрассудок — требовать от журнала приятного и легкого чтения для провождения времени за чашкою кофе. Неутешительно для журналиста видеть в своем издании простое лекарство от скуки людям праздным. Несмотря на то, всякий должен отчасти покоряться сему требованию, хотя другие, по-видимому, и не ищут в своих изданиях иной цели. Но есть цель высшая, благороднейшая. Настоящее назначение журнала состоит в том, чтобы указывать своим соотечественникам на все новые, современные явления в обширной области творений ума человеческого, как в своем отечестве, так и в других государствах; разрешать по возможности все современные вопросы*, ибо всякий век, всякий народ, всякий человек имеет свои задачи, для разрешения которых живет и действует; указывая на новые явления ума честно и правдиво, без пристрастия личного, открывать их настоящую сторону, назначать им место в постепенной лестнице просвещения, как в отношении к нашему отечеству, так в отношении ко всему миру человеков, и таким образом благородно и возвышенно направлять непостоянное внимание своих соотчичей на весь современный ход ума человеческого, на его успехи, уклонения, заблуждения, и сосредоточивать воедино все разногласные мнения публики, столь разнообразной во вкусах, в характерах, в склонностях, в пристрастиях. Вот к чему призван журналист! Не в праве ли он посему гордиться своим званием? Не в обязанности по крайней мере не унижать его? Он приносит великую жертву для публики, завещая все труды свои не потомству, но настоящей минуте, связующей его с современниками. Будущее для него не существует; он имеет в виду одно настоящее, одно то мгновение, когда говорит перед лицом слушателей. Он то же самое, что актер на сцене, которого слава живет в одних только впечатлениях мгновенных, но не даром проходящих. Жертва великая тем боле, что всякому человеку свойственно в благородном желании славы иметь в виду не одних современников, но и потомков. Прибавим к тому, что желание славы потомственной бескорыстнее желания современной, и потому достойнее человека.

______________________

* Мы снова употребляем этот термин, несмотря на то, что рецензент «Северной пчелы» не понимает его. Авось из нашего объяснения поймет он значение сего слова.

______________________

Из сказанного выше всякий увидит необходимость и пользу журналов в нашем отечестве, а вместе и недостатки оных. В них заключается одно из средств поставить наших соотечественников на такую точку, с которой они могли бы обозревать современные успехи просвещения, принимать в них участие намерением и делом, и пользоваться ими, — одним словом, посредством журналов можно Россию сделать в отношениях литературно-ученых, так сказать, современною Европе; ибо если не знать того, что до нас делалось, значит быть младенцем; не знать того, что делается перед нами в 19-м веке, значит существовать в 18-м, в сравнении с другими народами. Если так важно у нас назначение журналов, то тем больше должно обратить внимание на их недостатки.

Сии недостатки разделяются на два рода: одни принадлежат (просим извинения) нашему веку и публике, другие самим журналам. Главный недостаток первого рода заключается в многосторонности*, в том, что они объемлют все и вместе ничего основательно. До сих пор у нас еще очень мало журналов, которые посвящались бы одной отрасли наук и следили бы ее во всех современных открытиях, способствующих к ее развитию, да и те, которые есть, не ободренные вниманием публики, не имеют никаких средств к своему усовершенствованию. Причину сего недостатка мы объяснили еще в обозрении словесности, когда, говоря о состоянии нашего просвещения, заметили, что мы еще не на все устремляемся, а на части. Теперь эта мысль еще больше подтверждается недостатками наших журналов. При начале образования какого-нибудь государства, науки существуют всегда в каком-то тесном, общем узле или зародыше, прививном большею частью; при дальнейшем развитии образования, они выходят из сего зародыша, уже укрепленного, по разным направлениям, и образуются отдельно: тогда появляются книги по разным частям наук, тогда и журналы ограничивают круг свой и преимущественно посвящаются не только одной науке, но и какой-нибудь части оной.

______________________

* Может быть, не понявшие нас прежде, поймут теперь, что мы разумели под словом младенческая многосторонность, объемлющая все науки в малом и поверхностном объеме, которую должно отличить от той совершеннейшей эпохи знания, когда все части оного вполне развиты и сведены в одно целое.

______________________

Объяснив общий недостаток наших журналов, не от них зависящий, а от века и публики, мы должны перейти к их частным недостаткам, которые яснее будут видны из подробного разбора. Заметим только, что пора бы нам уже перестать потворствовать недостаткам века; пора бы твердостью и терпением останавливать волны своенравных предрассудков, а не увлекаться ими, не пользоваться слабостями других, но гнать толпу старых софизмов, заблуждений, вредных прихотей, привычек и пр. в литературно-ученом мире.

Показав прежде важное назначение журналиста, мы страшимся прежде за себя, а потом за своих собратий; сами чувствуем и признаем свои недостатки; просим каждого указать нам их (ибо мы уверены, что найдется еще более, нежели сколько сами видим) и, подавая на себя оружие, решаемся смело сказать о других наше мнение. Однако только просим: беспристрастия.

При общем обозрении журналов мы не будем, по примеру других, означать их характера в нескольких неопределенных словах, ничем не доказанных; не будем говорить о частных, мелких ошибках, опечатках и т.п., оставляя другим сии во всяком журнале богатые материалы для критики; но преимущественно обратим внимание на характер, расположение, образ мыслей, содержание и, наконец, на слог каждого журнала.

Начнем с «Московского телеграфа» как издания, более других соответствующего, в некотором отношении, тому общему назначению журнала, которое мы представили читателям.

«Телеграф» есть явление весьма замечательное в современной истории нашей литературы. Решительно можно сказать, что в нем более нежели в каком другом журнале, как в вогнутом зеркале, карикатурно отражаются вся хорошая сторона и все возможные недостатки нашего образования*.

______________________

* В доказательство сего приведем собственные слова издателя, который так выражает свои мысли о том, каков должен быть журнал: «Журнал должен быть зеркалом современных мнений, отражать в себе свет и тени, истины и заблуждения современной эпохи, но отражать их только честным и несомнительным направлением» (см. 1827 № 9. стр. 6). Что значит отражать с направлением? Что за направление несомнительное? Журнал есть зеркало современных мнений! Но неужели он не должен иметь своего, по понятиям «Телеграфа»?

______________________

Чтобы полнее изобразить характер сего журнала, постараемся немногими чертами означить все разнообразие или лучше сказать всю яркую, разноцветную, нарядную пестроту его. В нем вы найдете статьи по части философии, словесности, эстетике, истории, мифологии, археологии, филологии, нумизматики, юриспруденции, грамматики, экономии политической, статистики, истории литературы, библиографии, высшей математики, статьи литературные в стихах и прозе, нравы, путешествия, биографии современников, известия политические, ученые, литературные и проч. и проч. В нем же вы найдете прения с журналами: «Дамским», «Северною пчелою», «Вестником Европы», «Сыном отечества», «Московским вестником», «Северным архивом». В нем читаете разборы книг, писанных на языках: русском, французском, немецком, английском, датском, сербском, румынском, армянском и проч., книг по содержанию: литературных, философских, физических, медицинских, эстетических, юридических, математических, богословских, географических, политических, исторических, археологических, хозяйственных (по всем родам хозяйства, как то: коневодство, овцеводство, садоводство), технологических, филологических (относящихся даже до языков арабского, персидского, санскритского) и проч. и проч. и проч. В нем же вы найдете летописи мод, изображения и описания мужских и дамских платьев, шляпок, корсетов, косынок, лент, башмаков, чулков, булавок, образчики разных материй в натуре, рисунки колясок, каминов, стульев, кресел, диванов, и портреты В. Скотта, Гете, Шиллера, Байрона, Каннинга и проч. Одним словом, руководствуясь одним «Телеграфом», вы можете заслуживать имя ученого в обществе мнимых литераторов и парижского щеголя (хотя задним числом) на Тверском бульваре, — можете узнать наизусть всю пеструю номенклатуру современного европейского просвещения, начиная от Шампольоновых иероглифов до того цвета (?) жигучки, которым 20-го июня 1827 года убирались в Париже дамские чепчики, по свидетельству наугад нами развернутой 11-ой книжки «Московского телеграфа».

Теперь приступим к господствующему в оном образу мыслей. Чтобы точнее определить его (не из умозрения, по любимому способу самого «Телеграфа», от которого в этом случае он сам вероятно откажется, но из данных), мы предоставим читателям, как можно короче, понятия о разных науках и ученые требования сего журнала.

Понятия «Телеграфа» о науках вообще. Сии понятия извлекаем из расположения статей в сем журнале. Первое отделение оного составляли* Науки и искусства, и здесь помещались отрывки из путешествий, как например, по Саксонской Швейцарии, Прогулка за Днепром, Письма о Сибири, статьи литературно-исторические, как, например, Завоевание Азова, потом далее: о Кабинете восточных монет Шпревица, Приказы Суворова, Послужной список Ломоносова (в истории литературы!!), Грамоты, Отрывки из жизнеописаний и проч. Вследствие же какого понятия о науке и искусстве таковые статьи принадлежат сему отделению? Не сам ли «Телеграф» некогда определил науку как познание законов, по которым предмет представляется под известною, определенною формою (?)** Не сам ли «Телеграф» еще в нынешнем году, разбирая книгу Милиции***, спрашивал: может ли быть искусство смотреть на искусство? и потом: что это будет за искусство смотреть не рассуждая, рассуждать не имея познания в общей теории? — И этот же самый «Телеграф» ставит рядом науку и искусство, как будто не зная, что теория искусства есть уже наука! Или помянутые статьи потому принадлежат науке, что из всякого чтения можно чему-нибудь да научиться? Или вследствие аксиомы, еще в 1826 году утвержденной в самом «Телеграфе»****, что «все предметы, созерцаемые умом или чувствами, могут быть предметом науки» — как, например, щипцы, перо, книга, чернила, свеча и проч.

______________________

* Мы потому говорим в прошедшем времени, что ныне Телеграф изменил расположение и все превратил в одну Смесь.
** См. 1826 г. № 6. стран. 129.
*** См. 1827 г. № 11. стран. 245.
**** См. 1826 № 6. стран. 127.

______________________

Отселе нам удобнее перейти к понятиям «Телеграфа» о теории изящного. Сия мнимая аксиома взята нами из огромного, но еще не конченного разбора четырех книг: «Опыта науки изящного» г. Галича, «Амалтеи» г. Кронеберга и двух рассуждений о характере древних, в которых издатель «Телеграфа» видел единое целое. Сей разбор помещен был в 1826 году в 4-х книжках «Телеграфа»: мы потому воскрешаем сию статью, что в оной открываются яснее понятия сего журнала об изящном и что он до сих пор ссылается на оную в своих разборах теоретических книг по сей части*, как на авторитет важный. Предложив помянутую аксиому, по словам издателя Телеграфа, открываемую умозрением и подтверждаемую опытом**, он продолжает: «из сего следует, что изящные искусства, составляя предмет умственного и чувственного созерцания, должны быть предметом особенной науки». А мы прибавим: «Из сего следует, что и свеча должна быть предметом отдельной науки, и она принадлежит умственному и чувственному созерцанию: чувствами видим мы, что она создана из сала, а умом, что она назначена для освещения комнаты». По примеру такого силлогизма не мудрено создать особые науки о послужном списке Ломоносова, о Бердичевской ярмарке, описанной в «Прогулке за Днепром», и таким образом оправдать помещение сих статей в отделении наук.

______________________

* См. 1827. № 11. стран. 247.
** Последующий силлогизм есть лучшее доказательство того, что не все, открываемое умозрением, подтверждается опытом.

______________________

От сей зыбкой аксиомы начал издатель «Телеграфа» и написал огромную статью об изящном, которая есть ничто иное, как смесь, выбранная из Окена, Велланского, Галича, Герреса, Аста и других, но неочищенная, не приведенная в порядок умом здравым. Вот вкратце содержание сей утомительной, длинной и темной статьи. Намерение автора было, говоря его собственными словами: «объяснить изящное по умозрению и с ним сообразить опыт, обозревши высший круг знаний (философию), дабы найти в нем частное (науку изящного)». Он «предложил общий объем природы и человека, показал человека и природу его в совершенной полноте» и вследствие обширного многословия вывел, что «ум, обратившись к наслаждению чувственному (?), является фантазией, обозревает природу, и перенося вещественное к высшему идеалу, извлекает совокупность приятного, прекрасного, услаждающего, составляет особенный идеал: это изящное царство наслаждений». Отселе, вследствие такого же многословия, он вывел, что «в суждении о произведениях изящного единственным основанием должно быть решение вопроса: в совершенной ли гармонии находятся законы ума с условиями вещества, в том или другом изящном произведении?» После этого вывода он восклицает: «вот сущность высшей критики», а мы прибавим, которою руководствуется «Телеграф». От сих положение он перешел «к разным явлениям природы в единстве изящного, к эдуктивной и продуктивной сторонам пластики, тоники» и проч. и проч. Вот сущность высших понятий «Телеграфа» об изящном. Вот на чем основана в нем критика изящных произведений.

Понятия «Телеграфа об Истории». Он требует чтобы «историк»*, обозначив нам первобытное состояние потомков Ноя после потопа, их бедствия (?) и заблуждения (?), обратил весь (?) мир** и постепенно*** раскрывал, как Божественная религия и просвещение разума возводили человека из дикого его состояния в образованное, как знания и законы ума (?), зачавшись**** в Азии, распространились в Европу, что этому способствовало, что составляло счастие и несчастие людей. Если историк будет притом (при чем же?) рассматривать и излагать постепенно географическую и политическую (?) картину (?) всего света, народы не будут у него китайскими тенями. Он откроет: почему именно, такое-то происшествие случилось именно в такое-то время, такой-то народ поступал так, а не иначе, шел туда, а не сюда». Вот сущность высших понятий «Телеграфа» об истории.

______________________

* См. 1826. № 15 стран. 250.
** Надо знать, что это требуется от учебной книги Г. Кайданова.
*** Да что-нибудь одно прикажите, г. рецензент: или обнять весь мир или раскрыть постепенно.
**** А прежде мы от «Телеграфа» же слышали, что законы ума вечны.

______________________

Понятия «Телеграфа» о географии. «Наши географии, — говорит Телеграф*, обременены собственными именами, и «натверживая их на память ученикам, не дают общих главных идей (?), а для ученых они недостаточны, и вообще (?): в них нет центра (?), на котором должно обращаться знание; нет развития частностей из целого (?)». Таковы ученые требования «Телеграфа» от ученых географий! Весьма жаль, что посредством высшего умозрения он не определил, что такое центр географии?

______________________

* № 1 1927 г. стран. 83.

______________________

Понятия «Телеграфа» о юриспруденции. «Юриспруденция наука законов, имеет для самой себя законы, выведенные логически из непременных законов ума человеческого»*. Вот какие средства предлагает «Телеграф», для того чтобы усовершенствовать сию науку в нашем отечестве: 1) «Должно бы решиться кому-нибудь напечатать в одном собрании (1) всех сколько есть узаконений и постановлений Российского государства и скорым изданием сего собрания (2) подарить нас собранием (3!) фактов, в коем поместить их просто (?) вполне, как они суть дополняя, каждый год непременно, это собрание (4) вновь издаваемыми указами и установлениями. Это** составило бы основанием всем (?) нашим системам (?) и кодексам (?)». «Сделать систематический свод фактов. — Здесь должно приготовиться к работе ученым (?) образом». «До сих пор еще не отличают в наших юридических системах положительного, коренного от относительного и прикладного (?); не находят разделения (?) предмета (?) от вещи (?), обрядов суда от законов и проч. (?) и проч. (?), не говоря уже о недостаточности сведений».

______________________

* № 4, стран. 315. Ну как иной не согрешит и не скажет, что в этом случае едва ли беззаконие не было бы лучше всех этих законов?
** Разве издатель «Телеграфа» не знает до сих пор, что это у нас давным-давно делается и все Указы издаются в том порядке, как выходят? Но отчего же до сих пор это собрание не послужило основанием всем нашим системам (?). Вот в чем дело. Да и где у нас системы?

______________________

Понятия «Телеграфа» о грамматике. «Извлечь тайные (?) законы грамматики из умозрения и филологии: вот способ составить грамматику синтетически» — «Извлечь (?) ее из философического умозрения (?) и философии (?) — труд, требующий необыкновенных знаний познаний и усилий* — «Лингвистика, составляя внешность (?) того знания (?), которого внутреннюю (?) сторону составляет всеобщая грамматика, дает нам материалы аналитические (?) для поверки и исправления синтетических результатов (?) всеобщей грамматики**.

______________________

* № 22 1827. стран. 141,142.
** № 16, стран. 339. Говоря простее, по мнению Телеграфа, должно прежде написать наобум правила грамматики какого-нибудь языка, а потом и сверить их с настоящими.

______________________

Понятия «Телеграфа» о словенском языке. До сих пор мы ждем еще давно уже и неоднократно обещанного* рассуждения о грамматике Добровского и о словенском языке, из коего надеемся узнать решительные мнения о сем издателя «Телеграфа». А покамест в продолжении трех лет принимаем на веру, что ученый многолетний труд Добровского «основан на песке»; исследования же самого издателя «Телеграфа», коих мы еще не знаем, имеют самое прочное основание. Вот собственные слова его (№ 2, стран. 138): «Повторим здесь то, что говорили уже мы лет за несколько (в 1823) г.»** До тех пор не будет у нас положено прочных оснований русской грамматики, пока мы не узнаем коренных оснований древнего славянского языка, а его не узнать нам из книг, писанных на церковном или книжном языке, который введен был в переводе Св. Писания греческими проповедниками, потом заключен в грамматические рамки Смотрицким, и который теперь выдают нам за настоящий древний славянский язык Аббат Добровский*** и его последователи. Если мы, для составления коренных правил, по одному словечку переберем Остромирово Евангелие, если напишем грамматику еще огромнее грамматики Добровского****, здание наше все будет шатко и построено на песке. Не в книжном языке, который сотворен Кириллом и Мефодием (!! ad infin.), заключаются для нас основные законы коренного славянского языка; но в древнейших народных памятниках, которых недостаток может подкрепить ученое соображение нынешних отраслей языка славянского, то есть языков: сербского, богемского, польского и проч.». В самом деле решение этой задачи стоит великих усилий ума человеческого: как найти основные законы языка из умозрения и памятников словесности несуществующих? Осталось одно только средство угодить требованиям «Телеграфа»: сообразить нынешние языки, происходящие от словенского. Это все то же, если бы мы, предположив совершенное истребление памятников языка латинского, захотели из нынешних европейских языков, от оного происходящих, воскресить самый латинский! Узнать тот язык словенский, который существовал до разделения на наречия, немного полегче, чем узнать язык, существовавший до столпотворения Вавилонского! Но мы всему бы рады верить, если б издатель «Телеграфа» не утверждал дела несбыточного: два человека сотворили язык; два человека совершили дело, совершаемое целым народом: какие ж это были люди? Издатель «Телеграфа» согласится, по крайней мере, что это едва ли не труднее, нежели извлечь тайные законы грамматики из умозрения и философии?

______________________

* См. 1826 г. № 1. стран. 99 и 1827 г. 1-ой же №, стран. 16.
** Можно ли так долго не отказываться от своих старых предрассудков.
*** Где?
**** Шутка!

______________________

Понятия «Телеграфа» о статистике (см. № 20). «Система, высший взгляд: вот два требования наук, необходимые в нынешнем их высоком состоянии» (стран. 267). «Статистик должен иметь глубокие предварительные познания вообще и кроме того большую опытность в способах воззрения на предметы (?)*— Ему в высшей степени должно знать теорию политических знаний вообще и определить себе верную систему науки» (стран. 262). «Ученое сочинение есть решение какой-нибудь задачи. Что следует решить статистику России (?)? Настоящее состояние государства сличить с способами и средствами его; руководствуясь фактами, представить Россию, как она есть, дабы политик мог решить, что может быть, а политический эконом, как она должна достигать** высшей степени жизни государственной, если не живет еще полною жизнию в настоящее время».

______________________

* Кирилл и Мефодий, живя между словенами, знали не одни только слова, но язык в формах, в употреблении, следовательно им не нужно было изобретать совершенно нового, неслыханного языка. Они изобретали только такие формы, каких недоставало в языке Словенском для выражения мыслей подлинника, и в таких только случаях прибегали они к Греческому синтаксису. — Формы же, бывшие в языке, употреблены ими: так в словенском, кажется, остался дательный самостоятельный вместо греческого родительного; так в Новом Завете является везде число двойственное, между тем как в греческом подлиннике нет его; — число падежей в словенском не то что в греческом и проч. М. П.[М. Погодин]
** Это уже все так известно и давно считается общим местом. Потому-то понятие в «Телеграфе» о статистике кажется яснее прочих.

______________________

Мы не можем представить понятий издателя «Телеграфа» о политической экономии, которой он посвятил труды свои для пользы сограждан (см. 1-й № «Московского телеграфа»); ибо он доселе не сдержал еще своего обещания, не представил подробной критики на сочинение Сея, в коей мы надеялись увидеть «собственные наблюдения» издателя «Телеграфа» — «плоды занятия наукою важною». Мы только слышали предварительно, что г. Сей «не удовлетворяет требованиям политической экономии, как науки, и что политическая экономия входит в число наук, определяющих идею благости, обнаруживающейся в нравственно-политической жизни народов» (см. № 15, стран. 242 и 243).

Из этих высших взглядов «Телеграфа» на науки сам собою определяется характер его мыслей. Везде вы видите какое-то неясное беспокойство об одном всеобщем начале, безотчетное желание дать во всем себе отчет, бессильное стремление к неопределенным, общим идеям, в какой-то мир пустоты абсолютной, проистекающее не из внутреннего убеждения, не от богатства сил и знаний, не от чтения идеалистов-философов, — но приобретенное по неверным слухам о германских теориях. Правда, что философское направление ко всеобщему знанию, родившееся с началом века в счастливой средине Европы — в Германии, простерлось оттоле и на Францию, коснулось и нас, хотя еще не совсем приготовленных к принятию оного. Разумеется, молодое поколение должно было более подвергнуться сему влиянию; с жадностью, свойственной его возрасту, оно бросилось на новую философию как науку, в которой разрешаются главные вопросы о самом человеке, и кому же бы не польстило разрешение оных? Сначала оно приняло не столько мысли, сколько слова, и ограничивалось одними общими, неясными идеями; но первое брожение утихло: пена слов пустых исчезла, и нестройные безотчетные порывы превращаются в тихое и ясное размышление. Юные умы, рассуждая о науках, сами свободно начинают вопрошать себя о каждом слове, о каждом впечатлении, о каждом правиле, прежде на веру принятом, и после такой поверки, уже по внутреннему, свободному убеждению, отвергают не только старые предрассудки, но и новые, пустые формы, заменяя их идеями, и научаются говорить от мысли. Другие же, слепо, без благородного скептицизма, последовавшие стремлению века, остаются при одних пустых словах, при общих местах, при слепой уверенности, что ни к чему негодно все старое, от которого они сами не могли освободиться, и потому представляют собою жалкое бессилие обнять все вдруг и пеструю смесь старых предрассудков с новыми предубеждениями. К сим последним принадлежит и «Телеграф», таким образом до nec plus ultra карикатурно отражающий в себе благородное и полезное стремление нового поколения.

От сего главного недостатка, как от источника, проистекают все прочие как неизбежные следствия. Вот они:

Гордое и безотчетное презрение к опытности и ко всем прежним мнениям. «Телеграф» часто укоряет приверженцев теорий в том, что они слепо веруют в давние предания; но сам едва ли не тою же виною виноват в отношении к новым мнениям. Изо всех понятий «Телеграфа», нами представленных, это ясно видно; следуя обычаю века, а не самоуверению, он считает доказанным, что искусство не есть подражание природе, что умозрение выше опыта, что изящное само по себе цель и проч. Вот еще тому несколько доказательств. В 8-м № «Телеграфа» на странице 280 читаем: «Я согласен, что поэзия всегда будет состоять только из трех родов: эпопеи, лирики и драмы, потому что всегда будет только прошедшее, будущее и настоящее, потому что человек всегда будет человеком и основные силы его духа (?) не переменятся; но из этого не следует, чтобы прошедшее, настоящее и будущее греков (?) было таково же, как наше (?), и наоборот (?)». Что это значит? Откуда эта мысль выведена? Не из предыдущего (если читатели не верит, то могут справиться), а из Астовой «Эстетики»; но у Аста, который до суеверия любит симметрию и аналогию в своих подразделениях, эта мысль является в виде сравнения поэтического, и не на ней основал он разделение поэзии; в «Телеграфе» же, которому сия мысль не принадлежит, она искажена.

Вот еще другое место: «может быть, спросят: что же составляет тайну трагического искусства, что пленяет нас в явных (?) образах древней трагедии и в разнообразии новейшей? Что должно господствовать в нашей трагедии, если ни ужас, ни жалость, ни наказание порока не составляют ее сущности? Эти вопросы могут быть предметами многих томов и следовательно, нельзя нам здесь взяться за решение их». — Так часто «Телеграф» уклоняется от решения вопросов, которые сам определил себе неясно; мы просто не понимаем здесь, о чем он спрашивает?

От гордого презрения к опытности издателю «Телеграфа» кажется, что и труды Добровского построены на песке, что существует в самом деле призрак коренного словенского языка, созданный его воображением, что труды Кондильяков и Баумейстеров — старье, что Сеи не имеют высших взглядов. От этой самоуверенности проистекает и обилие обещаний, которых ни на одном журнале не лежит столько, как на «Телеграфе». Не упоминая о всех, преходя молчанием многие статьи первые давно ожидающие вторых, исчислим только главные обещания, данные в нынешнем году, которых исполнения публика вправе требовать, ибо они касаются вопросов довольно важных: 1) Представить обозрение журналов за прошедший год (№ 3, стран. 209). 2) Окончить разбор сочинений Шиллера (№ 8, стран. 303). 3) Разобрать сочинения Сея и изложить свои мнения о политической экономии (№ 3. стран. 209). 4) Решить наконец вопрос о словенском языке и разобрать труд Добровского (во многих номерах). 5) Опровергнуть общепринятые доныне мнения, касательно происхождения румынов и Нестеровых волохов, мнения, которые утверждаются Тунманом, Шлецером, Карамзиным, Мальтебрюном и Фатером*, не знавшими, по свидетельству «Телеграфа», языка румынского** (№ 16, стран. 342). 6) Разобрать сочинение Эверса «О древнейшем праве руссов», которое, по мнению «Телеграфа», «в целом совершенно не достигает цели, и главное от того, что оно и не было к ней направлено» (№ 16 стран. 333). 7) Представить любопытные статистические выводы из книги г. Кеппена «Материалы для истории просвещения в России» (№ 10, стран. 149). 8) Отдать подробный отчет о двух сочинениях барона Розенкампфа (№ 9, стран. 59). 9) Разобрать «Математическую энциклопедию» г. Перевощикова (№ 12, стран. 352). 10) Разобрать «Географию» Мальтебрюна. 11) Разобрать вторую главу «Евгения Онегина» (№ 19, стран. 219). 12) Перевод законов Платоновых (№ 21, стран. 71) и наконец роковым 13) да будет давно ожидаемое «Московским вестником» решение о Жаккардовой машине и проч. и проч.

______________________

* Такие дела не должно было бы откладывать в долгий ящик или обещать, тем более потому, что тут замешаны имена великие, и что самому издателю «Телеграфа» кажется весьма возможным опровергнуть сие мнение, хотя еще он не смеет (?) утвердить, правильно ли его собственное.
** А издатель «Телеграфа» разве знает румынский язык? — Вероятно; ибо он же дает советы г-ну Марцелле, как написать румынскую грамматику для русских (см. № 16 стран. 337). Без сего как бы, кажется, можно решиться на подобные советы?

______________________

Неопределенность и несоразмерность в суждениях. Этот недостаток заметен во всем отделении критики. Во всех его разборах видно отсутствие постоянной точки зрения; всякая новая книга есть новая задача для издателя «Телеграфа»; он, не имея определенных мыслей, не владея постоянным стеклом и местом при взгляде на сочинения, ходит кругом их, замечает удачно частные, мелкие недостатки, никогда не проникая в сущность сочинений и не умея согласить своих общих, неопределенных идей с тем, что он видит перед собою. От этого мы встречаем у него так много выражений, так сказать, пустых, в коих есть какой-то призрак мысли, но ничего существенного. Вот примеры: «Цель автора прекрасная: общая польза!» (Это сказано о сочинителе «Краткой истории телеграфов». № 15, стран. 276). «Рассматривая сочинение, прежде всего надобно знать цель автора; ибо зная цель, можем смотреть на описываемый предмет с той же точки зрения, с какой смотрел на него автор» (№ 15, стран. 267). Это все то же, что дайте мне центр, я узнаю вам все точки окружности! Не высшая ли степень неясности? Такими общими, ничего в себе не заключающими местами, частными и скучными повторениями одного и того же, и ссылками на то, что сказано за несколько строчек, обременены все книжки «Телеграфа». Любопытные могут прочесть занимательную теорию переводов (в 21 № на стран. 76), теорию передачи сведений между языками известным и неизвестным* (№ 16, стран. 340), разборы юридических книг, разбор сербских песен, в котором уверяют всех филологов словенского языка, что изучение сербского наречия для них полезно и проч. и проч. От этой неопределенности в суждениях проистекают все решительные и резкие приговоры «Телеграфа», резкие потому что ничем не доказаны. Примеры: «"Логики" гг. Талызина и Могарского достигают своей цели» (№ 22, стран. 168). — «"Право руссов" Эверса не достигает своей цели». — «Собрание стихотворений такого-то поэта доказывает разнообразие, оригинальность и богатство его дарований» (№ 19, стран. 225)! «Такой-то поэт есть Алкид в колыбели» (№ 22, стран. 88) и проч. От этого так нередко бывают противоречия в «Телеграфе»**; от этого проистекают все недостатки его слога, — и многословие главная причина того, почему так огромны книжки «Телеграфа», и неясность, и неопределенность. Решительно можно сказать, что нигде сочинители «Риторик» не найдут такого обилия примеров для плеоназма, для варваризма почти со всех языков европейских, как в «Телеграфе».

______________________

* Это любопытное место мы выписываем: «Сия передача сведений производится двояко: или переводом Грамматики неизвестного языка на другой неизвестный, причем неизвестный язык, объясняя законы известного, показывает нам свои законы; или составлением Грамматики неизвестного языка на языке известном, причем законы первого объясняются во втором». Просим понять!
** Например на 58 стран, в 1-м № доказывается, что Шиллер разнообразен, а на 295 с. 8-го №, что он часто сам виден в лицах своих трагедий. В 12 № на стран. 326 доказывают, что «Грамматика наша не младенчествует, ибо мы имеем хороших прозаиков»; а в 22 № на стран. 141 говорится о логике с применением к грамматике: «Законы ума существовали бы, если б не было науки мыслить правильно».

______________________

Несмотря на таковые недостатки в образе мыслей сего журнала, отдадим ему полную справедливость за благородный его характер вообще, за благонамеренность; но к сожалению, вспомнив его прения с издателями «Северной пчелы», «Вестника Европы» и проч., не можем назвать его беспристрастным, искренним и правдивым.

Теперь следует нам обратить внимание читателей на то, что было замечательного в «Телеграфе» прошедшего года. Здесь нельзя не отдать похвалы неутомимому трудолюбию издателя, его расторопности, умению разнообразить содержание книжек, искусству сообщать все новое, привлекать всеми возможными средствами своих читателей. В прошедшем году «Телеграфа» весьма было видно деятельное участие одного из остроумнейших наших писателей князя Вяземского, которого отсутствие, к сожалению читателей «Телеграфа», слишком заметно в первых книжках сего года. Большая часть лучших статей принадлежали ему или им были доставлены. Хотя мысли князя Вяземского не всегда справедливы, часто странны; но это мысли, а не общие места, которыми так богат издатель «Телеграфа». С князем Вяземским не всегда можно согласиться; но он заставляет мыслить — и этого довольно. Ему обязан «Телеграф» разборами сонетов Мицкевича*, «Цыганов» Пушкина, статьею о Тальме, которая была очень кстати, стихами Жуковского и Батюшкова, иностранною перепискою из Дрездена**, весьма любопытною, сообщением известий о многих новых иностранных книгах, отрывками из биографии Каннинга, остроумными насмешками журнального сыщика и проч.

______________________

* Но не переводом, ибо он не изящен.
** Жаль только, что издатель «Телеграфа» очень мало воспользовался советами умного и ученого корреспондента и что эта переписка скоро прекратилась.

______________________

Из оригинальных пиес, помещенных в отделении наук и искусств, в особенности обратим внимание на «Завоевание Азова в 1637 г.», как статью новую, занимательную по содержанию, написанную умно, обстоятельно и искусно, на «Рассуждение о возможности изящной словесности как науки» и на «Уголовный суд во Франции (выписку из дневника одного русского путешественника)». В прочих статьях оригинальных большею частию заключались материалы для знаний, собранные в путешествиях, более или менее замечательные. Из статей переводных многие любопытны, но как они переводились, это другое дело. Означим здесь статью Сея о «Сущности политической экономии»; «Философию истории» из Кузена, в которой видим совершенно новый взгляд на историю, а особенно для французов; статью Франкера «О застрахованиях»; «Сравнение промышленности Англии с промышленностью Франции»; «Историческое обозрение мифологии северных народов Европы» Моне* и, наконец, «Гёте и Шиллера». Последнюю статью следовало поместить как явление современное, хотя и недостойное германских ученых и литераторов; но следовало также предложить и возражение. В этой статье решается дело важное: Гете нравственно унижен перед Шиллером, и без всяких видимых доказательств, по произволу предубежденной и пристрастной партии, которая унижает и самого Шиллера, употребляя его недостойным орудием против Гете. Журналисту непростительно оставлять такого рода статьи без ответа перед своею публикою, тем более что это может поселить в людях, не знающих Гете, мнение о нем невыгодное, хотя не для него (это было бы слишком много!), но для них самих.

______________________

* Эта статья темна; в ней не столько видим мифологию Севера, сколько собственные мысли автора, к ней примененные. К тому ж и переведена она весьма тяжело.

______________________

Мы должны отдать справедливость издателю «Телеграфа» за то, что он один из всех русских журналистов взялся отражать несправедливые толки французов о нашей литературе и отражал большею частию справедливо, обличая (хотя не кратко и не сильно, но ясно) их невежество в нашем важном деле. Известий об иностранных книгах в «Телеграфе» было весьма мало. Любопытнейшие из них «История войны на испанском полуострове», сочинение Фуа, и критика Жизнь Наполеона В. Скотта, взятая из «Журнала прений».

Ни в каком из наших журналов не находим, чтоб извещалось о таком множестве книг русских, начиная от логик, статистик до протоколов и собачьих лечебников, как в «Телеграфе». Достоинства его разборов показаны нами выше; заметим только, что мелкие книги, на которые «Телеграф» не считает за нужное направлять высших взглядов, разбираются иногда удачно. Отдадим справедливость разборам книг по части Естественных наук W. W., в которых видно знание дела. Нельзя здесь мимоходом не вспомнить прения между гг. -ховым и Иовским о химии последнего, которое одно только, если исключим неграмотную переписку «Телеграфа» с «Дамским журналом» и прочими, оглашало мирные области нашей литературы. Не можем решить, кто остался прав и кто виноват; ибо начали делом, а кончили учеными шутками. Честь прекратившему!

В «Современных летописях» заметим особенно любопытные статьи: «О последнем необыкновенном переломе в Английской торговле и промышленности», «Изображение нынешнего состояния Греции», о «Состоянии наук и словесности в Италии». Биографии современников могли бы быть весьма любопытны, если бы только они большею частию не выбирались из известных компиляций. Впрочем за неимением средств других и это хорошо: отдадим справедливость намерению.

Изящная словесность в «Телеграфе» весьма была небогата. Две, три пиесы Жуковского, и «На кончину*» (8 №, стран. 157), составляют все его сокровища стихотворные. Между немногими пиесами хороших русских поэтов (которые впрочем вложили в «Телеграф» не лучшее), близкими, но не поэтическими переводами из Шекспира и Байрона*, встречаем труды и тех стиходелателей, которые недавно из «Дамского журнала» начали понемногу перебираться в самый «Телеграф». Из прозаических пиес, которые все почти переводные, кроме статьи о Тальме и «Злоупотребления слов», занимательно по содержанию: «Удивительное действие на воображение, производимое опиумом». Но переводные статьи в изящной прозе, почти без исключения, отличаются слогом неизящным, так, например, переводы повестей немецких, «Заколдованный дом» Ирвинга Вашингтона, отрывки из жизни Наполеона и проч. Заметим еще, что пора бы нас избавлять от скучных и неостроумных выходок против дядюшек и родни, которые мы видели в статьях: «Необходимость переписки между родными», «Дедушка или в наше время все было лучше».

______________________

* Исключая однако прекрасный перевод г. Облеухова.

______________________

К числу замечательных явлений в «Телеграфе» прошедшего года принадлежит торжественное его примирение с «Северною пчелою», «Сыном отечества» и «Северным архивом» после двухлетней беспрерывной, неутомимой войны, славной в летописях русской журнальной полемики, но пятнающей историю русского журнализма как часть истории нашей словесности. В начале 1827-го года сия война была еще во всей силе, еще горели раны, нанесенные «Телеграфу» знаменитыми Сирами Барскими и Грипусье, и памятны были «Сыну отечества», «Северной пчеле» и «Северному архиву» обиды задорного Матюши. Еще в начале прошедшего года в «Телеграфе» отрицали все права гг. Греча и Булгарина на звание достойных писателей, а в журналах северных равномерно отвергали все достоинства издателя «Телеграфа». Наконец, преисполнилась мера терпения и сподвизавшихся на поле ратном, и зрителей: последовало молчание; вскоре после прелиминарных похвал, утвержден был мирный договор, и «Грамматика» г. Греча была точкою соединения. Признаны права взаимно обеими сторонами: не знаем наверно всех статей сего договора; но вероятно одною из них было взаимное условие хвалить друг друга. Вследствие сего утихли бранные клики «Северной пчелы» и начинаются понемногу (для соблюдения приличий) похвалы «Телеграфу». Вследствие сего г. Греч признан в «Телеграфе» отличным прозаиком, а г. Булгарин литератором, подающим о себе большие надежды, и сочинения его разобраны весьма умеренно и прейдены молчанием все их недостатки. Мир совершен. Да отдохнут читатели! Кто из истинных любителей просвещения не пожелает однако, чтобы вперед не возобновлялись подобные распри, недостойные литераторов, распри, в которых люди невоздержанные, подстрекаемые мелким самолюбием, жалко издеваясь друг над другом, обличая друг друга в невежестве, осмеливались посягать даже на личность неприкосновенную, смешат полуобразованных охотников до петушиных боев в литературе и отвращают от себя просвещенных любителей истины?

Автор сего обозрения русской словесности здесь приличным считает объявить, что если бы и в самом деле «Северная пчела» на каждой строке статьи его нашла по опечатке; то и тогда он счел бы для себя неприличным возражать на ее невоздержную выходку*, внушенную оскорбленным самолюбием, позволившим коснуться даже и личности автора. Дело в истине, а не в лицах. Это святое правило неопытный молодой литератор смеет напомнить опытным издателям «Северной пчелы» и просит их, чтобы они удержали излишне не по летам их журналов пылкие порывы необузданного негодования, недостойного истинных литераторов. Он уверен, что эта же самая статья, из которой заключили они о его невежестве в грамматике и логике, была бы, по их же мнению, превосходна, если бы в ней расточился он в похвалах сочинениям г. Булгарина. Но он сказал свое мнение (и кто же не в праве сказать его?), основавши оное на доказательствах, и думал совершить тем дело честного критика. Пускай опровергают его мнения, — он сочтет за необходимое оправдаться; но до тех, пока будут ему говорить об одних опечатках, он будет сохранять молчание, считая неучтивым перед публикою начинать пустые распри о невежестве друг друга, о неисправности корректуры и проч. Да простят нам сие второе отступление, которое мы сочли необходимым для того, чтобы заранее оправдать себя перед публикою и отвечать таким образом на все будущие выходки раздраженной «Северной пчелы». Возвратимся к Телеграфу.

______________________

* См. 11-й № Северной пчелы.

______________________

В отделении «Смесь» журнальный сыщик играл главную роль. Он, смотря по тому, кто говорил его устами, бывал и забавен и скучен, походя в этом отношении на оракула древнего. Конечно, он забавлял не тогда, как высчитывал опечатки и недостатки слога в «Северной пчеле» и эпиграммил на самого себя, не тогда как давал советы журналистам, не тогда как рассказывал длинную повесть именем английских и русских журналов, не тогда как говорил комплименты и остроты «Дамскому журналу»; во всех его выходках всего милее и остроумнее прощание с публикою, довольно льстивое, и советы его наследникам; но и тут он не совсем был беспристрастен*. Несмотря на то, нельзя не пожалеть о журнальном сыщике; он, расставаясь с «Телеграфом», занял у него все недостатки слога, о которых теперь остается сказать нам.

______________________

* В чем, про это знает «Московский вестник».

______________________

Слог писателя всегда зависит от его внутренних качеств. Недостатки «Телеграфа», нами замеченные, влекут за собой и недостатки в слоге. Считаем за нужное следующую оговорку: мы смотрим вообще на весь слог журнала, не замечая пиес отдельных; судим не о слоге г. Полевого, автора прекрасного отрывка исторического «Завоевание Азова в 1637 г.» и других хороших пиес литературных. А говорим о слоге «Телеграфа».

Слог его вообще неопределен, неясен, неточен, растянут, болтлив, изредка жив, но большею частию вял, нередко пуст, неучтиво темен, иногда щеголеват и в переводах испещрен галлицизмами, германизмами, британизмами и проч. Из выписанных нами отрывков читатели могли видеть достоинства оригинального слога в «Телеграфе»; теперь осталось нам скрепить свое мнение примерами из статей переводных. Выбираем те, которые по своему содержанию более обратили на себя внимание читателей и, следовательно, требовали от переводчиков более стараний. Вот, например, первый период из ученой статьи Сея: «Если мы обратим наши взоры на обитателей земного шара, то, начиная с рассеянных семейств, которые в Австралии вырывают и едят сырые произведения земли, до обширных обществ, соединенных одним языком, равными пользами, взаимными соглашениями, до тех обществ, которые мы называем государственными и видим в Европе, мы замечаем бесконечные постепенности состояния, до которых (т.е. до постепенностей) достигают народы по отношениям их образованности (?). Какой же отличительный признак образованности? По чему можем мы судить о степени его (?) усовершенствования? Какими средствами оно (да что же оно? Неужели усовершенствование?) поддерживается и совершенствуется?».

Вот начало 1-ой статьи о «Жизни Наполеона Бонапарте», переведенной с, но читатели отгадают сами, с какого языка: «Автор "Писем Павла к своему семейству" должен ли был писать сию историю? — Непременно, если сия история есть жертва очистительная! Кажется, В. Скотт это сам чувствовал. Не одного человека только, но Францию полувековую, Францию всех партий он имел несчастие не узнать и оскорбить, как неприятель упрямый, ибо сказать, как сказал он: сражение выиграно, подлинно было настоящее слово, когда торжество одного дня разрушило двадцать лет торжеств!». Неужели переводчик понимает последнее предложение? Но если не понимает, как решился он написать его? Если понимает, он верно француз, недавно начавший учиться по-русски. Вот еще отрывок из начала 2-ой статьи о той же книге: «налегать на классы (?) воспитанника, еще ребенка, значило утомлять не научая; напротив этого упрямого гения, который, образовывая сам себя, чувствует, что десять лет он возрастает в тени для какого-то великого, но еще неизвестного назначения, следовать за ним шаг за шагом в тайных настоящих его изучений (!), — вот что могло быть для каждого читателя, сколько-нибудь одаренного силою мысли, назиданием может быть единственным и наверное неизмеримым и привлекательным» и проч. Или там же: «В. Скотт — англичанин, скажут нам; он не мог упиваться торжествами нашего оружия так, как мы? И не того требую я от него. Патриотизм наш, к несчастию, не столь требователен: его можно было удовольствовать сметшими издержками. Однако ж с которого времени прекрасное, сильное, великое уже не торжество всех высоких душ?

Ужели хотят удивление
очертить границами личных польз,
которых прикосновения
достаточно для уничтожения
всякого удивления?»

Такие рифмы и в стихах должны быть редки!

Перевод повести Ирвинга Вашингтона напоминает нам своим слогом не только самые дурные переводы романов В. Скотта, искажаемого неучтивыми барышниками литературными, за что уже несколько раз доставалось им в самом «Телеграфе»; но те старинно-ветхие переводы, которые тлеют в подземных книгохранилищах протекшего века; однако перевод славного «Путешествия Гумфрия Клинкера», в том же юмористическом роде, как повести Ирвинга Вашингтона, возьмет верх над переводом «Телеграфа». Мы представили бы тому ясные доказательства; но боимся утомить читателей, и особенно читателей «Телеграфа», повторениями тех выражений, которые и однажды прочесть весьма довольно. К тому же, если б мы захотели выписывать все дурное по слогу, то следовало бы перепечатать вновь большую половину «Телеграфа». Читатели заметят, что мы с умыслом выбирали начало статей, которое обыкновенно бывает лучше обработано всяким переводчиком.

Из выписанных примеров мы, к сожалению, ясно видим в «Телеграфе» недостаток умения постигать на языке иностранном смысл речи и передавать его на свой, неумение, происходящее от недостаточного знания обоих. Долг журналиста, и долг непременный, передавать соотечественникам на своем языке замечательные произведения литератур чужеземных, и передавать верно, легко и свободно; но искажать их так, как искажает «Телеграф», превращать в нескладную карикатуру — это мы смело называем непростительною неучтивостью в глазах просвещенной публики, и, по собственному выражению «Телеграфа», клеветою на писателей иноземных. Не в самом ли «Телеграфе» читали мы теорию переводов? Не от него ли слышали, что должно переводить не слова, а мысли (см. № 21, стран. 77); что «не должно браться за переводы, не зная общих свойств обоих языков?» — И в этом же «Телеграфе» мы всегда без подписи узнаем, с какого языка переводит он! Такого слога нельзя извинить никакою поспешностию. Сие мнение наше подтверждается единогласными отзывами публики, и весьма жаль, что издатель до сих пор не пособит сему недостатку, оскорбляющему вкус, здравый рассудок, обидному для нашего времени образованного.

Из всего этого мы вправе заключить, что «Телеграф» не столько заботится о том, чтобы понимали его, сколько о том, чтобы нарядным и пестрым собранием статей разнообразных угождать всем прихотям той части нашей публики, которая любит одно огромное, предпочитает число страниц достоинству содержания, все перелистывает, читая одни отрывки, и непонятное униженно приписывает недостаткам своего понятия, а не журналиста. В добавок к сему скажем еще одно замечание, извлеченное нами из подробного и отчетливого чтения «Телеграфа», которое потребно было нам для сего разбора. От продолжительного чтения оного так привыкаешь к странностям его слога, к недостатку образа мыслей, что все сии странности и недостатки уже не кажутся более таковыми; но если после отдыха или после чтения какого-нибудь богатого мыслями писателя, с свежею головою, с бодрым понятием, требующим во всем отчета, принимаешься снова за «Телеграф», то нередко приходишь в невольное изумление и стараешься разгадать непонятную тайну — писать не рассуждая, переводить не вникая в смысл подлинника.

В заключение нашего мнения о «Телеграфе» мы собираем вкупе те отдельные черты, которые составляют его полную характеристику и которые извлечены нами из подробного исследования сего журнала, и предлагаем их читателям. Вот они: трудолюбие, неутомимость, разнообразие, современность, пестрота, смесь нового со старым, многословность, всеобъемлемость, поверхностность, гордость, презрение к опытности, беспокойство, желание мыслить, неопределенность, неточность, легкомыслие, неясность, совершенная темнота, резкость в приговорах, решительность, расторопность, поспешность, оборотливость, скорость, опрометчивость, нетерпение и терпение, варваризмы, многословие, страсть к общим местам, пустота, вялость, карикатурность, благородство вообще, благонамеренность вообще, отсутствие личности, безотчетное желание совершенствования, пристрастие, зависимость от отношений (литературных, но не личных).

Кажется, все главные черты нами не пропущены; остальные, частные, от них проистекают.

Несмотря на все сии совершенства, «Телеграф» есть лучший журнал в России и более соответствующий общему назначению журнала, нами выше показанному. Он имеет неотъемлемое право на признательность публики. Явившись в то самое время, когда задремали все журналисты в непростительной недеятельности и отучили публику от чтения, когда во всех находилась потребность сообщаться со всем новым, говорить и судить обо всем, он весьма удачно пособил сему недостатку, в любителях чтения поддержал сию благородную охоту, приохотил новых читателей, возбудил в них участие ко всему современному в литературе, желанием мыслить пробудил в других это благородное желание, навел страх на тех мелких писателей, которые прежде безнаказанно печатали все без разбора; наконец, показав другим журналистам пример в неутомимом трудолюбии, в смышленой расторопности, одним словом во всем искусстве журналиста, проложил путь другим, приготовил читателей для журнала, более совершенного по образу мыслей, и тем самым принес (хотя отрицательно) много пользы просвещению отечественному. По всем правам он заслуживает, чтобы имя его означало новую эпоху в истории русского журнализма, как журнала критического и современного.

Все идет к совершенству: может быть и «Телеграф» последует сему общему закону всего существующего. Но по нашему предположению, усовершенствование сего журнала должно возвеститься тем, что он, великодушно откинув первую смелую половину своего прежнего эпиграфа: man kann, was will*, скромно и благоразумно ограничится второю man will, was man kann**.

Перейдем к «Северной пчеле...».

______________________

* Можно, что хочешь (нем.)
** Хочешь, что можно (нем.)

______________________

«СЕВЕРНАЯ ПЧЕЛА»*

Северная пчела есть единственная газета в России, которая имеет средства сообщать скоро и верно все, что делается нового в мире политическом и литературном: посему и читают ее во всех концах нашего отечества. Возбуждая такое общее участие в любителях чтения по всей России, владея такими богатыми способами, какое благодетельное может она иметь влияние на просвещение отечественное! Посему не в праве ли мы требовать от нее более совершенства, чем от других журналов? Сколько велико наше желание, чтобы у нас в России такого рода газета способствовала ко всеобщему движению в литературе, и примером здравой беспристрастной критики, правильного, благородного, благонамеренного образа мыслей, европейской вежливости, приобрела доверие всеобщее и распространяла и чистую любовь к наукам, и дух благородной терпимости, — сколь велико сие желание наше, столь же велики и сожаления о том, что «Северная пчела» почти совсем не соответствует своему важному назначению.

______________________

* Мы уже заранее обещали отвечать молчанием на все неучтивые, давно нами предугаданные выходки раздраженных издателей «Северной пчелы», и сей разбор написан так, как бы «Северная пчела» не обнаружила явно своего негодования. Потому знатоки в литературной тактике, к несчастию, столь употребляемой в наше время, да не сочтут его ответом господам Гречу и Булгарину.

______________________

Известия отечественные и иностранные составляют содержание политического отделения газеты. Первые сообщаются скоро и верно, в чем отдаем полную справедливость издателям. «Северная пчела» первая возвестила русским о их победах, ознаменовавших истекший год: все с жадностию и нетерпением читали те листочки, в которых описано было пребывание Аббаса-Мирзы в стане русском. Она первая русским языком возвестила победу Наваринскую и проч.

Но не так удовлетворительны известия иностранные. Вместо того, чтобы ставить нас на такую точку, с которой могли бы мы видеть, что занимает умы в настоящее время в державах европейских, наиболее обращающих на себя внимание всякого просвещенного, вместо того, чтобы изображать нам перемены, происходящие во внутреннем устройстве государств с их причинами, постепенным развитием и последствиями, вместо того, чтобы выводить перед нами современные лица, действующие на поприще политическом, с их характерам и мнениями, согласуясь во всем этом с благонамеренными видами нашего правительства, «Северная пчела» представляет нам одни голые неудовлетворительные известия о происшествиях, испещряя одними именами, наполняя остальное нелюбопытными известиями о всяких пожарах, бурях, землетрясениях, переменах климата, засухах, наводнениях, кораблекрушениях, о здоровье некоторых лиц, о процессах, о вывозе и привозе товаров, о воровствах, убийствах, странных случаях и т.п.

Сколько в прошлом году случилось важных происшествий в Европе, о которых читатели «Северной пчелы» остались в совершенном неведении, узнавши только их заглавия, вместе с заглавиями многих мелких случаев, здесь и там встретившихся. Но пересчитав все книги и брошюрки, вышедшие в Европе в прошлом году, подам ли я понятие моему слушателю о ходе европейского просвещения? Русской публике не столько нужно знать все марши маркиза Хавеса в Португалии, все движения лорда Кокрейна на водах Архипелажских, как выразуметь постановления о ввозе хлеба в Англию или прения о цензуре во Франции, или другое важное явление в этом роде. Объяснила ли нам, например, «Северная пчела», по поводу занятия Каннингом, потом Робинсоном (а ныне Веллингтоном) первого места в министерстве, почему так скоро и легко составляются и переменяются министерства в Англии, как будто бы дело шло о каком-нибудь частном споре, который приятелями решается полюбовно в комнате? Показала ли она нам систему Каннингова управления, в противоположность системе Кастлериговой? Почему при Ливерпуле не было такого неудовольствия против Каннинга, какое обнаружилось при вступлении его в должность первого министра, хотя он прежде равное почти принимал участие в делах? Почему Пиль, Веллингтон и проч. оставили министерство, а прежде действовали в оном вместе с Каннингом? Показала ли нам «Северная пчела» в ясном свете распрю в Англии о католиках и протестантах: как до сих пор при всех переменах в министерстве, какая бы партия ни взяла преимущество, виги или тори, всегда партия католическая или антикатолическая — имеют почти равные силы? Точно так же должно было изложить перемены в уголовном законодательстве, предложенные Пишем, участие, которое Англия принимала в делах Португалии. Франция в прошедшем году представила множество явлений любопытных. При известии о распущении королем национальной гвардии для русской публики должно было бы прибавить историческое известие об этой гвардии, о времени ее учреждения, ее обязанностях, цели, о постановлениях, до нее касающихся, о причинах, почему король нашелся принужденным распустить ее, и почему сия мера возбудила неудовольствие. Точно так же должно бы было поступить и при сообщении известия о возведении 76 человек в достоинство пэров, объяснить перемену в образе мыслей палаты депутатов, в которой под конец ее заседаний вся почти правая сторона сделалась левою. При португальских происшествиях «Северная пчела» оставила в неизвестности причины отъезда инфанта Дона-Мигуэля из Португалии, и причины его возвращения и вступления в регентство, все возмущение маркиза Хавеса, хотя она же сообщала нам скучные подробности о всех мелких его действиях. Мы не получили также никакого ясного понятия об отношении Испании и Португалии, Франции и Англии к Испании. Ничего не может быть скучнее известий о греческих происшествиях, в которых никак нельзя было добраться до толку; читатели с большим удовольствием променяли бы эту путаницу на краткие, но ясные известия; ныне греки имеют это, ссорятся между собою за это, занимают эту страну; Ибрагим хочет сделать то-то и употребляет такие-то средства и т.п. В «Сыне отечества» помещались некогда подобные краткие и удовлетворительные известия. Исполнить наши требования, я согласен, нелегко; но не имеет ли права публика на оные? — «Северная пчела» издается не первый год. Издатели получили уже средство усовершенствовать ее, а я не знаю, скажут ли они сами, что «Северная пчела» 1827 года лучше «Северной пчелы» 1825 года? Прочесть пять иностранных газет, отметить в них без строжайшего выбора всякой всячины на печатный лист через каждые два дня — очень легко; но что же в этом есть полезного, достойного благодарности соотечественников, почтения? Пусть господа издатели возьмут в пример политические статьи незабвенного Карамзина в «Вестнике Европы». Мы не требуем уже от них собственных суждений, какие делал сам Карамзин (о Наполеоне, Пите, Фоксе и проч.), но можем по крайней мере требовать, чтоб они делали строгий выбор в известиях, помещающихся в иностранных журналах, соображали их и представляли свои результаты коротко и ясно. Должно также обратить внимание на наши потребности: многого нам вовсе не нужно знать, чем подчиют нас издатели. Выбором и сокращением известий они могли бы принесть еще другую пользу: они выиграли бы много порожнего места в своих листах и могли бы с большею пользою наполнить оное литературными и другими новостями европейскими*.

______________________

* Замечания на политическую часть «Северной пчелы» в этом разборе написаны издателем «Московского вестника».

______________________

В пример «Северной пчеле» можем поставить в некотором отношении «Журнал С-Петербургский», издаваемый на французском языке, который гораздо исправнее и удовлетворительнее сообщает известия иностранные.

Перейдем к литературному отделению, которое составляют разборы новых книг и известия об оных и легкие статьи литературные.

О сем отделении мы намерены говорить подробнее, ибо оно более относится к нашему обозрению.

По плану, нами предпринятому, теперь следует изложить образ мыслей сего журнала, который преимущественно обнаруживается в критике современных произведений по части наук и словесности. Здесь нельзя не отдать «Московскому телеграфу» преимущества перед «Северною пчелою» в его образе мыслей: он, при всех своих недостатках, при всей опрометчивости, сохраняет однако вообще благородство, благонамеренность и обнаруживает любовь к просвещению. «Московскому телеграфу» можно отвечать на его суждения, в полной уверенности, что он, если и не примет самых доказательств, то не преступит границ учтивости, не коснется никаких частных отношений; но «Северная пчела»!..

Боясь уклониться от нашего предмета, мы прямо спросим себя: какой в ней образ мыслей? Пристально рассмотрев все ее статьи критические, мы решительно отвечаем: никакой. В ней критика заменяется так называемою литературною тактикою, честь усовершенствования которой принадлежит единственно гг. издателям «Северной пчелы». Ужасно, как подумаешь: в наше время ничего не стоит, жалко насмехаясь над истиною, поднять до небес и растоптать в прах одно и то же произведение! Утешимся тем только, что в одной «Северной пчеле» совершаются подобные явления. Итак, за недостатком в ней образа мыслей мы должны обличить сокровенные правила ее тактики.

1) Если вы не обнаружили еще своего мнения насчет сочинений и журналов гг. издателей «Пчелы», то вас оставляют в покое, дожидаясь от вас решительного поступка, вследствие которого вы или друг или враг сему журналу: как аукнется, так и откликнется*, вот ее эпиграф! Похвалите, — и вас похвалят. Если же вы когда-нибудь осмелились сказать что либо против сочинений или журналов гг. издателей, то не ожидайте помилования ни себе, ни произведению вашему, какого бы достоинства ни было сие последнее. Лишь только вы напечатаете что-либо, как один издатель выступает на вас с своими остротами, составляющими яркую противоположность со стихами Крылова, Дмитриева и других, коими он обыкновенно снабжает свои критики, а другой, расщипав по клочкам ваше произведение, ищет в нем ошибок грамматических, опечаток и т.п., и с указкою учителя грамматики ясно, как дважды два пять, доказывает вам, что вы не знаете ни логики, ни грамматики. Примером сему служат все прошлогодние прения «Северной пчелы» с «Телеграфом» и «Славянином». Вы не думайте найти здесь замечаний на образ мыслей сих журналов, на существенное достоинство статей, кроме мелких придирок к слогу, личностей и пустых восклицаний. От сих последних переходят часто к домашним объяснениям. Так, например, г. Греч в 11-м № «Северной пчелы» объясняется с г. Воейковым о том, как принял он его было в товарищи по изданию журнала, сколько держал корректур статьям его, и, наконец, входит в расчеты денежные!!! В сии литературные отношения вплетается множество личных, что весьма заметно из многих слишком резких отзывов о книгах, того не заслуживающих, и из других слишком нерешительных, в которых видна хитрая увертка рецензентов. Так, например, в нынешнем году, говоря о повестях г-на Аладьина, утверждают, что ничего не было хуже со времен книгопечатания. О трудах г-на Олина говорится всегда с каким-то особенным ожесточением, с каким-то удовольствием исчисляют его ошибки, и, объявляя о его «Баязете», говорят, что он точно перевел Расина, а о переводе «Федры» г. Чеславского, который ничем не лучше «Баязета», утверждают, что и он не может назваться лишним, ибо чем более появляется переводов классических писателей, тем лучше.

______________________

* А если б не аукнулось, так бы и не откликнулось?

______________________

2) Если автор или издатель книг находится в близких литературных отношениях к издателю, тотчас раздаются похвалы неумеренные. Коль нечего хвалить в особенности, то выписывают несколько строк из предисловия, или излагают подробно содержание, или на нескольких страничках хвалят издание, шрифт и проч. Здесь кстати должно заметить, что в «Северной пчеле» книги оцениваются верно только в типографическом отношении: подробные описания формата книг, печати, виньеток и проч. Показывают, что гг. издатели в этом деле искусны. Все похвалы оканчиваются восклицаниями: «покупайте, гг. покупатели! Не скупитесь, папеньки! Да это раскупят как конфекты да и как не купить того, что полезно и дешево?» (см. № 137). Невольно подумаешь, что существенная цель каждой критики, помещаемой в «Северной пчеле», состоит в том, чтоб заставить купить книгу, или, отклонив покупателя, нанести существенный вред автору или издателю оной. Кроме этой существенной цели всех разборов «Северной пчелы», есть еще другая побочная. Во всякой критике стороною, кстати и некстати, задевают объявленных противников «Северной пчелы». Чувство какого-то обиженного самолюбия и мелочного мщения обнаруживается везде. Так, например, в прошедшем году, при разборе всякой книги привязывались к «Телеграфу»; в нынешнем году такая же участь ожидает «Московский вестник». От этой литературной тактики проистекают и частные противоречия и несправедливые суждения «Северной пчелы». Вот примеры первых. В 6 №, объявляя о «Московском вестнике», говорят, что трудно судить о журнале по первой его книжке, и через несколько строк подписывают решительный приговор «Славянину», судя о нем по первой же его книжке. В 1-м №, говоря о «Детском альманахе» г-на Федорова, так отзываются о его слоге: «Перевод статей довольно чист; но слог не везде ровен, не везде применен к понятиям маленьких читателей». В 4-м №, объявляя о «Детском цветнике», говорят о слоге того же г. Федорова следующим образом: «Слог везде чистый, ясный, понятный для детей». — Какая же причина такому противоречию? Другой издатель, и потому все ясно. Вот примеры несправедливых суждений: все дурные переводы романов В. Скотта расхвалены* (№ 115,117,120); «Невский альманах» унижен перед «Сириусом»; похвалены стихотворения г. Ржевского и проч. и проч. Вообще все критики «Северной пчелы» можно назвать вариациями на две разные темы: хорошо или дурно. Избрание темы зависит всегда от отношений. Но иногда сии темы совокупляются. Так, например, об «Аравитском замке» Дюкредюмениля выражается «Северая пчела» обеими вместе: «и хорошо и дурно!» (См. № 136).

______________________

* А об оригиналах самих говорят, что «чтение их полезно только от нечего делать, и что большею частию читает их публика, убивавшая некогда время в чтении чудовищных произведений Радклиф или нелепых романов Дюкредюмениля»!!! (См. № 5). Теперь спрашивается: если чтение романов В. Скотта полезно только от скуки; то от чего же полезно чтение сочинений г. Булгарина?

______________________

3) Если к автору не имеют никаких отношений, то о произведении его отзываются и так и сяк, указав на некоторые мелкие недостатки. Но если дерзновенный осмелится возразить, тогда в пылу негодования жертвуют даже собственным мнением, чтоб поразить противника, извиняются в своей опрометчивости перед публикою, вновь разбирают книгу и находят в ней кучи ошибок. Примером сему служит критика на книгу: «Способ узнать род существительных имен во французском языке». В 9-м № сказано было о ней: «сей способ весьма прост и удобен и без сомнения принесет великую пользу начинающему учиться французскому языку», если издатель оной исправит некоторые маловажные ошибки. В 19 № о той же книге в ответ на возражение говорят, что она «вместо предполагаемой пользы может сообщить только самые сбивчивые понятия детям о главном ее предмете — родах имен, и сверх того доставит им весьма дурное чтение на французском языке». Если б не было возражения, г. критик не перечел бы со вниманием книги, и публика была бы обманута! Вот после этого верьте суждениям «Северной пчелы»!

Наконец, 4) некоторым известным писателям расточаются похвалы в «Северной пчеле». Но они скучны для читателей и еще скучнее для самих авторов. Истинное дарование любит оценку умную, хотя и строгую, зевая смеется над пустыми речами болтливой лести и презирает брань привязчивой зависти или злобы. Образ критики в «Северной пчеле» всего более обличает жалкую скудость ее суждений. Все рецензии лучших произведений в оной состоят в выписке некоторых отрывков, приправленной общими местами и пустыми восклицаниями, в маловажных замечаниях на слова, правильно или неправильно употребленные, на ошибки грамматические, на опечатки и т.п. В доказательство ссылаемся, во-первых, на рецензии книг ученых, как например, «Основание химии» г. Иовского, «Хозяйственной статистки» г. Андросова и другие, ссылаемся на статью о выставке в Академии художеств, ссылаемся на разборы «Северных цветов», «Цыганов» и третьей главы «Онегина», и в особенности на разбор «Стихотворений» Баратынского, писанный одним из издателей. Обыкновенно начинаются сии критики таким образом: «Новое, прелестное стихотворение такого-то!» — «Честь вам и слава, г-н поэт!» (№ 145). «Эта вещь совершенно оригинальная» (№ 147). — «Сии стихи жгут страницы!» (№ 124). Иногда после подобных восклицаний случаются объяснения эстетические, в которых всего заметнее и недостаток точки зрения, и нетвердость мыслей, и незнание науки вкуса. Так, например, при разборе «Цыганов» (см. № 65), предложив несколько вопросов со стороны невежд в искусстве: «Почему сочинитель не сделал того, не выполнил другого, не кончил третьего?» — оправдывают Пушкина тем, что воображение поэта свободно как судьба; что он не обязан держать в голове, что в стольких-то комедиях действующие лица ссорятся из любви и мирятся через посредство слуг и служанок, что в стольких-то поэмах герой сходит в ад и проч.; что поэт свободен в выборе формы и отделки стихов. От такого оправдания, вероятно, откажется и сам поэт; ибо им можно оправдать и певца новой «Телемахиды». Вместо тех пустых вопросов, не лучше ли бы по законам логики предложить себе вопрос: поэт свободный как судьба, так же ли, как она, верен самому себе? Избравши сценою действия табор цыганский, цыганские ли выводит он характеры? Вопросы, по-видимому, самые простые и естественные; но до них никогда не долетает «Северная пчела»: она не снимает меда с произведений изящных, но порхая около них, жужжит без цели, или приютившись на каком-нибудь листике, точит свое неострое жальце.

Но всего чаще, не пускаясь в вопросы эстетические, рецензенты прямо приступают к разбору выражений, и иногда в жару восторга ораторского говорят непонятные вещи. Так между прочим случилось с г-м Булгариным при разборе стихотворений Баратынского (См. № 145, 146, 147). Он, прочитавши их, бросил под стол перо критическое и стал уверять, что будто бы г. Баратынский сделал пародию в стихах из предисловия к его сочинениям: «Истина и автор»; что он «Финляндию представил в целом, как тело и душу»; что «характер поэзии Баратынского — мысли и чувства». (Как это ясно и определительно!) Но всего забавнее критика выражений. Выписавши несколько стихов из «Финляндии», рецензент восклицает: «Картина живая! Вы видите все, что читаете. Как искусно поэт умел воспользоваться обыкновенными оборотами речей! Если б простой поселянин стал описывать вам языком природы этот вид, он сказал бы: "Тут море, над морем гора, а с горы сходит лес к берегу"». — Поэт, так сказать, «позолотил простонародный рассказ и пропел его при звуках лиры (!!!). Тяжелые стопы прекрасно изображают огромные деревья. Кто видал в натуре лес, растущий на косогоре, колеблемый ветрами, тот живо представит себе это шествие тяжелыми стопами. Как хорошо изображена северная ночь!» и проч. «Элегия Буря — прелесть!» — «Чужих безбрежных вод свинцовая равнина» есть совершенство поэзии. Этот «свинец, оковывающий пришельца в чужой стране — поэзия!» — Все это пересыпано похвалами неумеренными и нетонкими, замечаньицами о словах, рифмах и проч. Рецензент «Стихотворений» Баратынского, как и все рецензенты «Северной пчелы», похож на так называемого дилетанта живописи, который, понаслышке зная, например, о Корреджиевой «Ночи», приходит в первый раз в Дрезденскую галерею, становится перед картиною, кричит, силится телодвижениями показать в себе человека восторженного, — вдруг примечает пятнышко на раме картины, подбежав к ней, усердно стирает его, и в отсутствии мысли произносит одни пустые слова: ибо только в подобном положении можно сказать, что «поэт пропел позолоченный рассказ» и свинец назвать поэзиею. Не лучше ли б было, заметим мимоходом, если б гг. издатели заменили подобные критики полною русскою библиографиею? Это было бы и для них легче и для читателей полезнее.

Статья о выставке в Академии художеств отличается тем же восторгом насильственным, преизобилует теми же выражениями темными; а общими местами, похвалами однообразными ясно обличает незнание дела. По мнению рецензента, все живописцы на одно лицо: и Дов, и Кипренский, и Щедрин — все равно превосходны; у всех на картинах видишь живые лица, живую природу, живой воздух и проч. Преимущественно обращает внимание рецензент на отделку существенных подробностей, как то: шинелей, подкладок, налощенного пола, эполетов, серебряных и золотых украшений и проч. и проч.

Здесь найдете множество образцовых выражений, обличающих и поверхностный взгляд и недостатки вкуса в г. критике. Вот несколько примеров (№ 108, 110, 112): «Художник умел уловить те прелести физиогномии, которые, так сказать, невидимо перелетают по чертам прекрасного, как солнечные лучи по кристаллу». — «Штофная занавесь, бархат, металл в отделке кресел, отвороты одежды, все это сделано с таким необыкновенным искусством, что зрение совершенно обманывается. На несколько шагов нельзя придти в себя». — «В комнате до такой степени соблюдено правдоподобие во всех подробностях, что даже видишь блеск от налощенного пола!» — «В портрете г. генерал-майора Албрехта сходство удивительное, и все отличительные черты физиогномии соблюдены с большою точностью». «Портрет г. Лобанова отличается удивительным сходством, и характеристика физиогномии соблюдена с величайшею точностью». — Такой-то портрет «совершенство во всех отношениях!» — «Генерал Гладков — живой». — «Это Пушкин живой!» — «Металлы, а особенно шитье на мундире и эполеты, изображены столь искусно, посредством естественного перелива света, что трудно поверить, чтоб это было не серебро». — «Знатоки не довольны отделкою белья в портрете Г...». — «Кисть г-на Кипренского, столь искусная в отделке штофов и бархату, в этом случае несколько груба». — «Гг. Дов и Кипренский превосходны, каждый по своей части». — «Это не картина: это точно Горный кадетский корпус». — «Идеальная тонкость колорита!» — «Волосы, серебро на адъютантских аксельбантах и подкладка шинели, отделаны мастерски» и проч.

Таковы суждения «Северной пчелы» о живописи; с такою же основательностию судит она и о музыке*. Мы не будем спорить с ее издателями о достоинствах того или другого музыканта, что нас могло бы завлечь в пустые прения; мы лишь сохраним для потомства некоторые открытия, которыми музыка обязана единственно «Северной пчеле». Берем их наудачу.

______________________

* Замечаниями о музыке автор сей статьи обязан одному знатоку сего искусства.

______________________

До сих пор думали, что искусно переходить из тона в тон может лишь сочинитель музыки; но «Северная пчела» уверяет нас в противном. Говоря о г-же Шимановской, игравшей рондо Гуммеля, она восклицает: «Какое чувство, какой жар в игре! Не знаешь чему удивляться, нежности ли в переходах из тона в тон, из ноты в ноту» (?!) или блеску в высоких пассажах (?), певкости (cantabile) при сочетании даже отдельных нот, не только обыкновенных постепенных пассажей» (№ 48). Просим объяснить. Точно не знаешь, чему удивляться! — Разве смелости гг. издателей, с которою они печатают слова, ровно ничего не означающие.

С 16-го столетия, т.е. со времени установления оратории, до сих пор думали, что оратория есть священная или просто лирическая драма, положенная на музыку, и что она — не одно и тоже с обеднею, с кантатою и прочими частями церковной музыки; — но ныне «Северная пчела» доказала, что «Оратория есть каждая большая музыка, приделанная к словам молитвы, каждое церковное сочинение, разыгрываемое оркестром» (№ 45). Из сего ясно выходит следующее заключение: всякое Motetto, Те Deum — есть оратория; а «Сотворение мира» Гайдна, его же «Четыре времени года», «Колокол» Ром-берга — отнюдь не оратории.

До сих пор думали, что можно одному человеку напевать лишь мелодию; но «Северная пчела» доказала неосновательность этого мнения; она говорит: «есть легкость в гармонии, которая с первого раза остается в памяти, так что зрители (!), выходя из театра, напевают слышанное в первый раз на сцене». — Напевают гармонию?

Сверх того нельзя оставить без внимания и следующего обстоятельства: «Северная пчела» напала на известного музыканта Мейера. На статью «Северной пчелы» напечатано было в 25 № «С-Петербургских ведомостях» (издаваемых на немецком языке) очень умное и дельное возражение. «Северная пчела», видя себя не в силах одолеть противника, взяла себе в товарищи, кого бы вы думали? — Суворова! Воля гг. издателей; но по нашему мнению неприлично мешать имена людей знаменитых в журнальную перебранку и представлять русского героя в карикатуре.

Вот еще одно доказательство, ясно обнаруживающее понятия «Северной пчелы» о музыке и заимствованное нами из 16-го № нынешнего года. Гг. издатели «Северной пчелы» слыхали «от знатоков» (мнения которых будто бы они всегда придерживаются), что «звуки могут понижаться и повышаться»; слыхали также, что существуют «педали», которые «поднимаются и опускаются». Гг. издателям «Северной пчелы» показалось, что одно и то же, и они составили следующую истинно образцовую фразу: «Кажется, что играет один виртуоз (дело идет о совершенстве оркестра) на одном каком-то прекрасном гармоническом инструменте, в котором звуки понижаются или возвышаются посредством педалей». Можно ли так насмехаться над своими читателями?

Вместо того, чтобы говорить о поэзии, живописи и музыке, для чего нужно познание дела, не лучше ли б было «Северной пчеле» ограничиться известиями о балансерах, скакунах, скороходах, ученых собаках и проч.

Из всего этого само собой извлекается, что главный характер образа мыслей в «Северной пчеле» есть совершенная пустота; по сей-то необходимости критика и заменена в ней литературною тактикою. Гг. издатели в совершенной уверенности, что они давностию своих журналов приобрели всеобщее доверие публики, что в их руках находится участь всей литературы русской, смело упражняются в своем искусстве журнальном и с какою-то непростительною запальчивостию, без уважения к приличиям не только людей ученых, но и светских, не умея даже скрывать в себе порывов оскорбленного самолюбия, подписывают всему приговоры решительные, ни на чем не основанные, и всегда внушаемые не любовию к истине, а посторонними отношениями.

Теперь остается нам обратить внимание на замечательные литературные статьи, которые мы прочли в «Северной пчеле» прошедшего года. Их немного. Из стихотворений вспоминаем с удовольствием: об «Олеге» Языкова и не многих пиесах г. Глинки; но впрочем большая часть оных доставлялась постоянными вкладчиками «Дамского журнала». Из прозаических статей обратим внимание на критику Гаммерова сочинения («Sur les origines Russes extraits de manuscrits orientaux»), написанную одним из наших ориенталистов. Любопытно знать, как оправдывается обвиненный перед строгим приговором рецензента. С удовольствием вспоминаем о некоторых статьях г-на Фукса о Суворове, о статистических письмах о Сибири, о лекции г. Гранвилля, статьях г-на Терлецкого, касающихся до физической географии России, об свежих известиях из Грузии и немногих других. Впрочем нельзя не произнести справедливого упрека гг. издателям «Северной пчелы» в том, что они, имея столько средств сообщать все новое, не объявили ни об одной замечательной книге, вышедшей в Европе. Вместо того мы читали отрывки, довольно скучные, из «Code de gens honnetes» «О заносчивости и скромности» (впрочем это было весьма кстати), из путешествия по Египту баронессы Минутоли и проч. Г. Булгарин в продолжении почти 30-ти номеров утомительно гулял по Ливонии, по давнему примеру путешественников останавливался при каждом городе, рассказывал его историю, либо предавался обыкновенным мечтам, или лучше сказать, общим местам, напрягая все свое воображение или воспламеняя себя стихами поэтов. Все его статьи под рубрикою «Нравы» носят на себе общие признаки всех его сочинений, о которых мы уже говорили. Все это приятно и даже полезно для того круга читателей, который ограничивается немногими нравственными правилами и не требует от писателя ни новых, ни глубоких мыслей, как новой пищи уму деятельному. Для людей сколько-нибудь просвещенных, для людей мыслящих и знакомых с литераторами чужеземными такого рода статьи и вялы и скучны. Архип Фаддеич, главный и любимый герой его, есть человек пустой, с одними общими местами; он любит расточать давно известные всем советы и, как повар в басне Крылова, богат поучениями. В своих нападках на молодежь он платит дань своему возрасту; но к чести нашего времени молодые люди, питая всевозможное уважение к урокам опыта, к советам мудрой старости, мимо ушей пропускают невоздержанные нападки стариков скучных, запальчивых и кропотливых. Занозины, Цацарапкины, Кривокознены, лица, выводимые г-ном Булгариным, не принадлежат более нашему времени. Это скудные остатки от того племени судей, которое поражено было пером Фонвизина и Капниста. Характер Зозо в статье «Рецепт: как разориться от приличия?» решительно принадлежит не нашим нравам. Напрасно думает г-н Булгарин, как мы видим из предисловия к новым 3-м томам его «Сочинений», что мы, по правилам тактики, откажемся от своего мнения и обратим нападки на слог его (уж не страшится ли он и за сей последний?). В доказательство того, что наше мнение внушено истиною, а не пристрастием к г-ну Булгарину, мы без всяких нападок, опять повторяем наше мнение и утверждаем, что сочинения его, не представляя нам ни души высокой, ни теплоты чувства, ни глубокомыслия*, ни иронии, ни едкого остроумия, ни оригинальности взгляда, имеют одни только отрицательные достоинства, как то: гладкость и правильность слога, иногда живость рассказа и другие качества, не всегда в равной мере принадлежащие. Недостаток глубокомыслия мы можем оправдать одною статьею его, помещенной в 51 № «Северной пчелы», под заглавием: «Жизнь». О таком важном предмете, кажется, никто бы не решился говорить, не имея в голове чего-нибудь нового. В статье г-на Булгарина вы найдете повторение всего того, что скажет всякой школьник, оставляя место своего воспитания, школьник, не богатый опытами жизни, но по слуху о ней знающий: старые сравнения возрастов с временами года, старые песни в прозе о честолюбии, дружбе, суетах света и проч. При чтении статей г-на Булгарина, помещенных в «Северной пчеле», еще остается одно неприятное впечатление: заранее представляешь себе, что все они без выбора будут перепечатаны в собрании его сочинений.

______________________

* Г. Булгарин сам в этом сознается в помянутом предисловии, говоря, что в сочинениях его только «половина его умника, каков он ни есть», но как же в этом деле поверить на слово?

______________________

Слог «Северной пчелы», отдадим всю справедливость гг. издателям, имеет два достоинства правильности и чистоты грамматической*; но отзывается пустотою образа мыслей и необузданною дерзостью литературной тактики**. Никогда он не согрет душою, ни размышлением, говорящим уму, ни теплым чувством, говорящим сердцу.

______________________

* Но если б мы захотели привязываться по изложенным правилам тактики; то, разумеется, могли бы найти довольное количество ошибок грамматических для того, чтобы посредством софизма, обыкновенного в «Северной пчеле», заключить от частных примеров вообще о невежестве в грамматике самого издателя оной.
** Часто гг. издатели позволяют себе выражения, употребляемые только в глухих переулках, например, «Стой! Караул!» и т.п.

______________________

При разборе «Телеграфа», мы показали возможность его усовершенствования вместе с нашими того желаниями. Можно пособить недостаткам ошибочного образы мыслей; но чем пособить там, где он вовсе отсутствует, а заменяется литературною тактикою? — единственно уничтожением сей последней, чего предположить невозможно, ибо ее бытие связано с духом всего журнала. Здесь надежды, к сожалению, не соответствуют нашим желаниям. Одно только утешает нас вместе со всеми благомыслящими ревнителями к пользе наук просвещения отечественного: по верным признакам, сокровенные правила литературной тактики уже понемногу начинают обличаться, и может быть скоро наступит то золотое время, когда водворится в литературе русской дух благородной терпимости, дух здравой, беспристрастной критики, дух миролюбивой истины, а пристрастная, заносчивая, посягающая на личность, празднословная тактика, употребляемая «Северною пчелою», соделается притчею во языцех!


Впервые опубликовано: Московский вестник. 1828. Ч. 8. № 5, 7.

Шевырев Степан Петрович (1806-1864) Русский литературный критик, историк литературы, поэт; академик Петербургской Академии наук.



На главную

Произведения С.П. Шевырева

Монастыри и храмы Северо-запада