| ||
|
Пушкин родился в Москве. Отец его, Сергей Львович, человек ограниченного ума, больше любивший светскую жизнь, подобно брату своему поэту Василию Львовичу (имевшему свой дом на Басманной и славившемуся отличным поваром Власом, которого он называл Blaise; этот умер в Охотном ряду в последнюю холеру), не мог внушить большой привязанности к себе в сыне своём. Гораздо больше могла иметь влияния на последнего мать — Надежда Осиповна, женщина, отличающаяся умом. Из других членов семейства есть ещё брат нашего поэта, Лев Сергеевич, который теперь служит в Одессе при карантине, добрый малый, чрезвычайно похожий лицом на покойного поэта, и сестра, Ольга Сергеевна, к которой Пушкин питал особенную привязанность; она за Павлищевым, что служит в Варшаве и несколько занимается литературой. Пушкины постоянно жили в Москве, но на лето уезжали в деревню Захарьино, верстах в сорока от Москвы, принадлежавшую родственникам Надежды Осиповны. Это сельцо теперь принадлежит помещице Орловой. Здесь Пушкин проводил своё первое детство, до 1811 года. Старый дом, где они жили, срыт; уцелел флигель. Местоположение хорошее. Указывают несколько берёз и на некоторых вырезанные надписи, сделанные, по словам теперешнего владельца Орлова, самим будто Пушкиным, но это, должно, выдумка, потому что большая часть надписей явно новые. Особенно заметить следует, что деревня была богатая: в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять народные впечатления. В селе до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москве, и, между прочим, об одном замечательном обстоятельстве. Перед женитьбой Пушкин приехал в деревню, которая уже была перепродана, на тройке, быстро обежал всю местность и, кончивши, заметил Марье, что всё теперь здесь идёт не по-прежнему. Ему, может быть, хотелось возобновить пред решительным делом жизни впечатления детства. Более следов Пушкина нет в Захарьине. Деревня эта не имеет церкви, и жители ходят в село Вязёмы (кн. Голицына) в двух верстах; здесь положен брат Пушкина, родившийся в 1802 года, умерший в 1807 году. Пушкин ездил сюда к обедне. Село Вязёмы, которое Пушкин в детстве, без сомнения, часто посещал, принадлежало Годунову; там доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове; стало быть, в детстве Пушкин мог слышать о Годунове. ______________________ * Рассказы Шевырёва были записаны предположительно Н.В. Бергом ______________________ Лицей был заведение совершенно на западный лад; здесь получались иностранные журналы для воспитанников, которые в играх своих устраивали между собою палаты, спорили, говорили речи, издавали между собою журналы и пр.; вообще свободы было очень много. Лицейский анекдот: император Александр, ходя по классам, спросил — "Кто здесь первый?" — "Здесь нет, ваше императорское величество, первых: все вторые", — отвечал Пушкин. Когда вышел его "Руслан и Людмила", за разные вольные стихи, особенно за "Оду на свободу", император Александр решился отправлять его в Соловки. Здесь спас его Пётр Яковлевич Чаадаев. Он отправился к Карамзиным, упросил жену Карамзина, чтобы она допустила в кабинет мужа (который за своею "Историей" по утрам никого, даже жену, не принимал), рассказал Карамзину положение дела, и тот тотчас отправился к Марии Федоровне, к которой имел свободный доступ, и у неё исходатайствовал, чтобы Пушкина послали на юг. За этот поступок Пушкин благодарил Чаадаева одним стихотворением в четвертом томе "К Ч-ву". Ещё в Петербурге был начат "Евгений Онегин". После позволено было ему жить в деревне, где много было написано. Во время коронации государь послал за ним нарочного курьера (обо всём этом сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе и теперь, воображая, что его везут не на добро, дорогою обдумывал далее это сочинение; а между тем известно, какой прием сделал ему великодушный император. Тотчас после этого Пушкин уничтожил своё возмутительное сочинение и более не поминал о нём. Москва приняла его с восторгом. Везде его носили на руках; он жил вместе с приятелем своим Соболевским на Собачьей площадке, в теперешнем доме Левенталя; Соболевского звал он Калибаном, Фальстафом, животным. Насмешки и презрение к Полевым, особенно к Ксенофонту, за его "Михаила Васильевича Ломоносова". Здесь в 182<6> году читал он своего "Бориса Годунова". Вообще читал он чрезвычайно хорошо. Утро, когда он читал наизусть своего "Нулина" Шевырёву у Веневитиновых. На бале у последних (Веневитиновы жили на Мясницкой, почти против церкви Евпла, в угловом доме) Пушкин пожелал познакомиться с Шевырёвым. Веневитинов представил Шевырёва ему; Пушкин стал хвалить ему только тогда напечатанное его стихотворение "Я есмь" и даже сам наизусть повторил ему несколько стихов, что было самым дорогим орденом для молодого Шевырёва. После он постоянно оказывал ему знаки своего расположения. В Москве объявил он своё живое сочувствие тогдашним молодым литераторам, в которых особенно привлекала его новая художественная теория Шеллинга, и под влиянием последней, проповедовавшей освобождение искусства, были написаны стихи "Чернь". Сблизившись с этими молодыми писателями, Пушкин принял деятельное участие в "Московском вестнике", который явился как противодействие "Телеграфу", которого Пушкин не терпел и в котором, несмотря на заискивание издателя, не поместил ни одной пьесы. Пушкин любил очень играть в карты; между прочим, он употребил в уплату карточного долга тысячу рублей, которые заплатил ему "Московский вестник" за год его участия в нём. Пушкин очень часто читал по домам своего "Бориса Годунова" и тем повредил отчасти его успеху при напечатании. Москва неблагородно поступила с ним: после неумеренных похвал и лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпионстве перед государем. Это было причиной того, что <он> оставил Москву. Император, прочитав "Бориса Годунова", советовал ему издавать его как роман, чтобы вышло нечто вроде романов В. Скотта. Таким советом воспользовался Загоскин в "Юрии Милославском". Пушкин сам говорил, что намерен писать ещё "Лжедимитрия" и "Василия Шуйского", как продолжение "Годунова", и ещё нечто взять из междуцарствия: это было бы в роде Шекспировских хроник. Шекспира (или равно Гёте и Шиллера) он не читал в подлиннике, а во французском старом переводе, поправленном Гизо, но понимал его гениально. По-английски выучился он гораздо позже, в С.-Петербурге, и читал Вордсворта. Пушкин просился за границу, но государь не пустил его, боялся его пылкой натуры, — вообще же с ним был чрезвычайно обходителен. В обращении Пушкин был добродушен, неизменен в своих чувствах к людям: часто в светских отношениях не смел отказаться от приглашения к какому-нибудь балу, а между тем эти светские отношения нанесли ему много горя, были причиною его смерти. Восприимчивость была такова, что стоило ему что-либо прочесть, чтобы навсегда помнить. Знав русскую историю до малых подробностей, любил об ней говорить и спорить с Погодиным и ценил драмы последнего именно за их историческую важность. Особенная страсть Пушкина была поощрять и хвалить труды своих близких друзей. Про Баратынского стихи при нём нельзя было и говорить ничего дурного; он сердился на Шевырёва за то, что тот раз, разбирая стихи Баратынского, дурно отозвался об некоторых из них. Он досадовал на московских литераторов за то, что они разбранили "Андромаху" Катенина, хотя эта "Андромаха" довольно была плохая вещь. Катенин, старший товарищ его по Лицею, имел огромное влияние на Пушкина; последний принял у него все приёмы, всю быстроту своих движений; смотря на Катенина, можно было беспрестанно воспоминать Пушкина. Катенин был человек очень умный, знал в совершенстве много языков и владел особенным уменьем читать стихи, так что его собственные дурные стихи из уст его казались хорошими. Будучи откровенен с друзьями своими, не скрывая своих литературных трудов и планов, радушно сообщая о своих занятиях людям, известно интересующимся поэзией, он терпеть не мог, когда с ним говорили об стихах его и просили что-нибудь прочесть в большом свете. У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельные. На одном из них пристали к Пушкину с просьбою, чтобы прочесть. В досаде он прочёл "Поэт и чернь" и, кончив, с сердцем сказал: "В другой раз не станут просить". Когда Шевырёв, уезжая за границу в 1829 году, был в Петербурге. Пушкин предложил ему несколько своих стихотворений, в том числе "Утопленник" и перевод из "Валленрода", говоря, что он дарит их ему и советует издать в особом альманахе, но за отъездом тот передал их Погодину. После сего раз Шевырёв видел Пушкина весною 1836 года; он останавливался у Нащокина, в Дегтярном переулке. В это посещение он сообщил Шевырёву, что занимается "Словом о полку Игореве", и сказал, между прочим, своё объяснение первых слов. Последнее свидание было в доме Шевырёва; за ужином он превосходно читал русские песни. Вообще это был удивительный чтец: вдохновение так пленяло его, что за чтением "Бориса Годунова" он показался Шевырёву красавцем. Впервые опубликовано: Русское обозрение. 1893. № 4. С. 611-625, в составе статьи Л.Н. Майкова "Воспоминания Шевырёва о Пушкине".
Шевырев Степан Петрович (1806-1864) Русский литературный критик, историк литературы, поэт; академик Петербургской Академии наук. | ||
|