И.С. Шмелев
Бескрестный Лазарь

Барин Н., законник, потомок видного деятеля по освобождению крестьян, увидал однажды у жены бумажку волостного правления, такого «дикого» содержания:

«...Отдаю барыне Н. в полное крепостное владение трех моих сыновей, навечно. За неграмотного... расписался...» — и печать, копотью.

Барин взглянул удивленно на жену. Она спокойно сказала: «Оставь, это наше дело». Раз так, значит, так и надо: он не мешался в дела жены, женщины рассудительной.

Так оно и оказалось. Отдавший сыновей в «закрепощение» барыне был отъявленный пьяница и лиходей, что называется — «хомут на миру»: не раз собирались удалить его из общества, приговорить к выселению в Сибирь, но барыня заступалась, по слезной мольбе бабы лиходея. Наконец не стало сил и у бабы: молила барыню взять ребят на себя, «а то смертью убьет, злодей... бьет чем ни попадя, печкой только не бил!..». И барыня придумала «закрепощение». Лиходей получил сколько-то и отступился, — скоро и освободил всех: замерз, пьяный, — а трое мальчишек и баба были взяты в усадьбу.

Мальчишки сами выбрали себе дорогу в люди: старший отдан был конюшему, и вышел из него хороший кучер; середний обучился садоводству; а младший, Лазарь, захотел к повару — и стал отличным поваром.

Пришла война, а за ней и революция. Господа перебрались к дочери в Москву и скоро померли. Дочь-вдова, жившая в богатой квартире, была уплотнена и обездолена. При ней остались старушка няня и дворецкий, верные: ютились по углам в том же доме и выменивали на пропитание остатки барынина добра. Тем трое и влачились. А жизнь становилась беспросветней.

И вот как-то приходит няня и говорит:

—Барыня, Лазарька наш сыскался!..

Не помнила барыня, какой Лазарька. Напомнила ей старушка няня: еще все дивились в имении, какое сладкое умеет готовить Лазарька, совсем мальчишка!

—Разыскал нас... давно искал! Хороший такой, франтом... у американцев служит... на глаза хочет показаться, ждет на дворе.

—Что за чудеса!.. Зови, зови... — обрадовалась барыня; помнила вихрастого поваренка, которого Листратыч-повар называл «золотые руки».

—И жарко-е с собой принес!.. — радостно шептала няня, дивясь: — Це-льную, говорит, индейку!., и под серебряной кры-шечкой!..

—Что за чудеса!.. У американцев?!

—Да вот, увидите.

Никогда бы не признала барыня стоявшего перед ней, с блюдом под мельхиоровой крышкой, статного молодца, совсем военного: в крагах, френч с клапанами, часики на руке: только вихор да веселые бойкие глаза напоминали ей поваренка Лазарьку: а то — ну, совсем американец.

—Здравствуйте, барыня!.. — весело сказал «американец». — Не узнаете? А я вас помню. Еще полтинник мне как-то подарили... кошелечек у вас был, кольчиками, серебряный!..

Барыня вспомнила, и у нее навернулись слезы.

Она взяла Лазарьку за плечи, будто совсем родного, и, говорить не в силах, усадила на стул, с собой. И все смотрела ему в глаза. И через эти глаза — все видела... А он, поставив на столик блюдо, стал рассказывать, как пошел счастья искать в Москву и как далось ему это счастье — сразу попал к американцам, в «Ару», — к самому главному! — женщина одна попалась на вокзале, наша: разговорились, — сразу все и устроила, тоже у американцев служит.

Долго Лазарь барыню по Москве искал, фамилию только помнил. И вот нашел. Живет — нельзя лучше: полное пропитание, хорошо платят, как сыр в масле катается.

Смотрели на Лазаря, дивились. Он подошел к столику, поднял покрышку с блюда...

—Вы, барыня, не сомневайтесь... все в порядке. Это не в украдку, а сам економ дозволил. Я ему доложился, а наша барышня, горничная у них... по-их и объяснила. Можно, говорит... и по плечу потрепал. Теперь я вам буду представлять. Как у Листратыча-покойника... и гарнирчик, и зажарено в меру, только апельсиновое они варенье любят... а весь гарнир наш, полный.

Индейка еще «дышала»: в согревалке доставлена, в американской.

Тот день явления Лазаря был как бы «светлый день».

Как сказал Лазарь, так и сделал: в праздник или в воскресенье приходил к барыне и приносил разное жаркое и сладкое. Няня и дворецкий хаживали к нему, там их угощали и навязывали с собой. Жилось Лазарю — лучше и не придумаешь. Понравились старики американцу-економу, и он распорядился давать им, чего хотят.

Так прошло полгода. И перестал Лазарь приходить. Пошел дворецкий узнать, что с ним. Оказалось, что Лазарь уже не служит в «Ара»; забрали его в солдаты и куда-то угнали из Москвы. Сразу вышло, не довелось Лазарю и попрощаться.

Прошло с год. Наведывалась няня к американцам. Говорили свои, что и они скоро «сматываются». О Лазаре были вести скудные — на Волге где-то. Барыне так и не написал. Решили — нет ничего хорошего, оттого и не пишет.

Как-то приходит няня от американцев и говорит — заплакали:

—Худое, барыня... ох, худое!.. Ла-зарь-то наш... о, Господи!..

И сказать не может, все крестится.

—Уж и похоронили, барыня... сказать страшно.

И вот что выяснилось.

Служившая у американцев судомойкой была и на похоронах, «все видала». Там и узнала, что случилось. Где был в солдатах Лазарь — там «словно война была». Привезли Лазаря в Москву, в лазарет, с другими: не то раненого, не то больного. Лазарет помещался в церкви. Иконостаса уже не было, но на стенах еще оставались святые изображения. Солдаты — «красногвардейцы», что ли — вели себя своевольно, добывали и спирт, в утайку, пьянствовали, играли на гармошках, плясали и безобразили. Как-то достали пистолет и давай палить по святым. И что такое с Лазарем сделалось! — вошел в раж, вырвал у товарища пистолет и крикнул: «Покажу вам, как стреляют по-настоящему! Недаром я отличник за стрельбу!.. Энтот вон архангел... у него глаза большие... я ему сейчас прямо в правый глаз попаду!..» Долго нацеливался... — и хлоп!.. Попал ли в глаз — неизвестно. А вышло так: отскочила пуля от цели в свод, от свода — Лазарю в правый глаз! — упал и кончился. Все стали кричать: «Переводите нас, тут больше не останемся!..» Перевели будто в другое место. А Лазаря похоронили с почетом, в красном гробу. Очень девушка одна убивалась, в красном была платочке, как ихняя. Все на гроб падала, все кричала: «Ла-зарик мой... Ла-зарик!..» «Зарыли как собаку», без креста, — поставили столбушек и на него красную звезду посадили для почета.

— И что такое с Лазарем нашим сталось!.. — плакала няня. — Хороший-то какой был... а вот... как обернулось!..

Оплакали Лазаря, «бескрестного». Да, сталось...

И вспоминаются мне слова «бывалого человека», встречного:

«...По России теперь таких... какие же превращения видал!., не поверишь, что у человека в душе быть может: и на добро, и на зло. А то все закрыто было. Большое превращение... на край взошли!..»

Август 1947 г. Париж

Иван Сергеевич Шмелев (1873—1850) — русский писатель, публицист, православный мыслитель. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по литературе (1931 и 1932 годы).