И.С. Шмелев
Первая книга

Два месяца писал. Перечитал, переписал, прорезал, еще переписал, еще прорезал. Ну, куда такое! Стало грустно. И спокойно, будни. Послать — куда? Вспомнил редактора: «пишите, приносите». Принес. — «Зайдите... так, месяца через два». Стало совсем покойно: еще не скоро.

Через месяц — письмо, полуславянским в заголовке: «Русское Обозрение». Удача! Не совсем: «зайдите переговорить». Иду, в волнении. Усач швейцар, когда-то не допускавший до самого, — «гимназистов никак не допускаем!» — распахивает двери к самому: «пожалуйте-с», — усы играют весело и строго. Всё то же: груды на столе, «леонтьевском». Пальма еще пышней, как куща. В седых кудрях, редактор, Анатолий Александров, приват-доцент: — «а, садитесь... вот в чем дело...» — сердце тук-тук-тук... — «недурно, можно напечатать...» — сердце, по-другому: тук-тук. — «Интересно дали. Напечатаем... получите недурно...» — приятный взгляд, — «а для студента и совсем недурно...» — черкает на бумажке, множит, рублей четыреста!» Думаю: куплю Шекспира, Гёте, «Историю Земли», Неймайра — «Но вот в чем дело. Надо кой-что урезать. В цензурном отношении, и... редакция не может согласиться с вашим взглядом на аскетизм... Погодите. Вы легко разделались с этим... «аскетизм плоти!» — строгий взгляд. — «Постойте... Дух нашего монашества...» — лекция минут на двадцать. Слушаю с восторгом. Начинает листать, отчеркивать. — «Это неуместно. Что это за... "благо-уха-ние", с тире, в кавычках?.. Старец, двадцать лет не обмывавший тела, преставился, и "от его тела истекало неизреченное благоухание"... это житийное! а вы — в кавычки! вам смешно...» И снова лекция о «преображении плоти». Интересно. — «Даете живую речь, прекрасно... но не всё выносит книга: надо от-би-рать. Искусство слова...» Лекция о слове. Я в восторге. — «В общем, предлагаю сократить, вот, где синим... страниц тридцать. Вы согласны?» Я: нет, не могу. — «Почему?! "На скалах Валаама" мне нравится, будет читаться с интересом. При некоторой игривости... — это у вас пройдет! — внутренне вы духовно-близки...» Ласково глядит. — «Ваша душа чувствует красоту святого...» Я рад, но на урезку не согласен. — «Не по-ни-ма-ю... — встряхивает кудрями, — вы же получите... и еще могу вам предложить... сделаем для вас триста оттисков, в рубашечку оденем, можете раздать по магазинам, как книжечку. Это вам даст больше ста рублей...» Я что-то говорю: это мое, а если выбросить, это уже будет... Он поднимает руки к пальме: — «Вы чудак! не понимаю, что за... упорство!» — «Не могу». — «Но... цензура!» — восклицает он. Это дает мне силы: — «Я не желаю подчиняться произволу!» — «О, какой вы... Ну в таком случае...» — Холодный взгляд, холодное прощанье. Провожает усач, сочувственно: — «Вернул-с?» Дал ему целковый, за сочувствие.

_______________

«Как книжечку...» Самому издать? Прямо на Моховую, к К-ну, — мой поставщик «брошюрок». — «Да на что же лучше! такую книжицу закатим-с!..» Ловкий, ярославец, «с пеленок, скажу-с, при книжечках». — «Слушайте-с. Типографщица Е. Г., слыхали-с? Первый пионер, сам Гольцев поздравлял... женский труд ввела... облагодетельствовала, как сказать, прогрес-с... и в таком случае может брать дешевле все, не Кушнерев-с! Денежки вперед, понятно. Одно заглавие-с — «На скалах!..» — из рук рвать будут. А с картинкой, монастырек там... да пустим копеек 80 — тыщи пролетят! В глаз чтобы било покупателю, повеселей обложечку... ну, два завода, 2400, — на счетах чик-чок-чук, — вам тыщенку чистых, не меньше-с. Можете... рубликов 700 вперед? Чудесно. Завтра сама примчится, шрифт, бумагу...»

Завтра сама примчалась. Громада, шляпа в лентах, запыхалась. — «Женский труд, я первая... Гольцев поздравлял, дорогу женскому труду! В наших условиях...» — понизив голос, — «вы понимаете, полиция косится, обыски... первая ласточка... женщина — субъект гражданских прав, вы понимаете?.. Значит, вы мне 700 авансом... Завтра и в набор. Цицером? Прекрасно, я люблю цицеро... Цензура? Обойдем. Я в восторге, всю ночь читала... есть зацепки, но, по закону, свыше десяти листов... разгоним, — без предварительной. Отпечатаем, три дня сроку... Не беспокойтесь, у меня рука...» — миг-миг, — «сколько раз сам Гольцев! Нет наличных?.. Ну как же?.. Ах, облигации? кредитного, московского? Охотно, по курсу, скидка на комиссию...» Трубка облигаций, тугая, крутится. Отсчитываем, сколько надо. Кладет в мешочек, вся красная, в удушьи.

Книга будет.

_______________

Корректуры, запах краски, радость. Первые листы — чудесно. Клише: скала над озером, под ней монахи, в лодочке, — «в глаз чтоб било покупателю». Ноябрь. Первая книжка, — красота!

«На скалах Валаама»

Тут обрывается: Бутырки, две недели. Университет — Манеж — Бутырки.

Дома, наконец. Телеграмма: «Книга задержана, будьте в Цензурном Комитете... Е. Г.» Гром с неба! Вспомнился редактор, Шекспир, Гёте... «по магазинам раздадите». Было бы уже в журнале. И — горделивое сознанье: жертва гнета! Ах, юность, юность...

Цензурный Комитет, на Кисловке. Накурено, казенно, палачи. Вот главный: князь Н.В. Шаховской, — как будто и непохож на князя: одутлое лицо, мочалистое что-то на лице. Прищурясь: — «Вы... автор? Это что же, пикник из Валаама устроили? Не возражайте. Так нельзя-с. И порнография... Да позвольте, у вас бабы моют в банях... мужчин! Ну, не на Валааме... еще бы вы — на Валааме! В Финляндии, но в книжке о Валааме! И про пьяных купчиков и девок... В диалогах, да, но!.. Можете полюбоваться...» Показывает экземпляр «цензуры»: всё красно, залито. Затерзанная жертва гнета. — «Не возвышайте голоса, г. студент. Да, потеряли, сами на то шли, — «без предварительной»! Вам сколько лет?» — Даже благодушно: — «Э-эх, юнец, писатель. Вот что. Не волнуйтесь. Приходите вечерком, и мы поборемся: будете отстаивать свое, а я свое».

_______________

Пьем чай. Князь — будто и не цензор, а добрый дядя, «благородный человек». В кабинете — комфорт, культура. Шкапы, в зеленых занавесках, книги, книги. Есть один, «секретный»: «мученицы», сожженные. — «Может попасть и ваша, если не согласитесь на «операцию». Горько, но соглашаюсь. Князь — мягче: — «В чай коньячку?..» Чудесный человек, обворожительный, культурный... прогрессивный! я почти влюблен. Страница за страницей, проверяем. Князь уступчив: — «Хорошо, оставим. Да... вы в этом смысле?.. Ну, оставим. Больно, а? Не по живому телу. Хуже? Это так кажется, обтерпитесь». После работы — говорим друзьями. Нет, он либеральный, прогрессивный, сам под гнетом... какой он цензор! Двадцать страниц отбито. Четыре вечера боролись. В итоге: вырвать 27 страниц. — «Перепечатают и вклеят, только. Да, приплатите: за грех и наказание». Князь сверхлюбезен: показывает тайны: «мучениц», сожженных: — «Вот «Прогресс нравственности», Шарля Летурно, пустая книжка! Ка-ак, читали?! Странно, сожжена». Показывает парижские журналы, карикатуры на приезд царя. Нет, он хороший. Я открываю ему душу, про книгу. Он тоже: — «Покаюсь, я немножко виноват. Дал одному приятелю... драматург Невежин, знаете? Ему понравилось — разговор народный. Дал другому — Ширинскому-Шихматову, синодальному. А тот — «интересно, но!..» Запросил К.П. Победоносцева. Вот телеграмма, самого: «задержать». Чего вы удостоились! Что делать... Посадили вас не мы, а типография, советчики. Дорогонько, вдвое-с», — помял он книжку. — «А сколько припечатают? Могут. Снимут сливки... бывает это».

Приятный человек. Погиб при взрыве, на Аптекарском.

_______________

Книга вышла, израненная, в пластырях, — февраль, 1897 г. «Била в глаз». «Сам Гольцев» написал о ней страницу, в «Русской Мысли». «Русское Богатство» — тоже благоприятный отзыв: понравилось про «общину» и про «народ». «Новое Слово» — красная рубашка, рождавшийся марксизм, — разделало: слог бойкий, но о чем: о затхлой жизни, об «изжитых предрассудках», «эксплоатация труда религией». Книга продавалась. — «Плоховато, 247 всего!, — морщится К-н, — зарезала цензура». Я вспомнил князя: «снимут сливки». Не знаю. Так и тащилась: 248, 260, 293. Через год, К-н: — «только занимает место, лучше забирайте раз недовольны... не пошла». Продал букинисту за гроши. После мы с ней встречались — на Сухаревке, в Нижнем, в Твери, в Архангельске... предлагали переиздать. Не согласился: ошибка юности.

Десять лет — ни строчки, не тянуло. Удручило? Не думаю. А просто — не исполнилась душа. Исполнилась — заговорила.

Давно ее не видел — свою ошибку. А посмотрел бы.

Февраль, 1934.
Париж

Опубликовано: Ив. Шмелев. Избранные рассказы. Нью-Йорк. Издательство имени Чехова. 1955.

Иван Сергеевич Шмелев (1873—1850) — русский писатель, публицист, православный мыслитель. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по литературе (1931 и 1932 годы).