| ||
|
С грустью гляжу я на снеговую гору в саду: она размякла, течет, продавили ее салазки. Март на дворе, кончилась зима. Вчера в первый раз подавали к чаю «жавороночков» из булочной. Такие они красивые, румяные, не наглядишься. Румяная головка, с глазками из черничинок, выглядывает из заплетенной косы как будто; но это не коса, а так сложены крылышки. Жавороночки прилетели — весна пришла. И радостно мне, и грустно. Всегда грустно, когда уходит хорошее. Много было зимой хорошего. Я стою на размякшей горе и слушаю, как уныло благовестят. Я знаю, что начинается Великий пост. Но почему Горкин такой печальный? Он любит Великий пост, а теперь ходит, повеся голову. И все в нашем доме и на дворе какие-то другие — все шепчутся и украдкой заглядывают в окна. А сегодня утром матушка велела позвать кучера Гаврилу и спрашивала тревожным голосом, шепотком: «В городе был... ну... как... ничего?» Гаврила смотрел испуганно и говорил боязливо, как-то печально: «Так-то на улицах ничего, тихо, а... чего-то будто опасаются, энтих боятся... а никого не видно, энтих... да их так-то не увидишь, они по чердакам хоронятся... в народе слышно так, говорят... бунту нет, а опасаются... всех дворников в часть скликали, и чтобы все ворота закрыть и на запоре держать». Я расспрашивал и Горкина и плотников, но они ничего мне не объяснили, только руками машут. Что такое — не знаю, а что-то страшное. Про энтих я что-то знаю. Это, пожалуй, мигилисты, которых мясники бьют. Недавно били ножами, а то они хотят всех порезать и под свою волю покорить. Еще я знаю, что они какую-то химию вытворяют, гоняют зеленый дым. Будто даже и наш Леня гоняет зеленый дым. Он учится в реальном училище, вот и вытворяет химию, и такая вонь в комнате у него, — ихняя горничная Настя говорила, это дядина горничная, они на одном дворе живут с нами, только забора у нас нет, общий двор, родственники наши они, троюродные, — такая вонь, говорит, как самая нечистая... и будто он энтих вызывает на зеленый дым... по ночам и являются к нему, душу им продает, как пан Твардовский, скорняк нам читал недавно. Я знаю, что это глупости, и Горкин мне говорил, но все-таки про это лучше не говорить. А старшая сестра сказала, что напрасно Леня «этим увлекается», — химией? — «может и в Петропавловку угодить». Я спросил, что это такое — «Петропавловка», а сестра сделала страшные глаза и сказала, что я еще маленький, не пойму. А Горкин и совсем не знает, и не велит мне болтать пустое. А про мигилистов у нас и на дворе говорят, ругаются. Недавно дворник Гришка, известный озорник, — его скоро рассчитают, только вот году исполнится, как отец скончался, — обругал старого кучера Антипушку: «Мигилист плешивый!» Антипушка перекрестился на такое слово и отплюнулся: «Язык отсохнет, каким ты словом человека обзываешь!» Это все равно, что нечистым обозвать. И вот все боятся, что и Леня будет мигилистом. Он уж и теперь не желает постное есть и не ходит в церковь, а дяденька его балует. На свою голову и набалует, долго ли до греха! Я смотрю на продавленную гору, всхожу на нее в последний разок: хорошо глядеть сверху, через забор, на Донскую улицу, сверху она совсем другая. Сажусь на забор и вижу — жандармы куда-то скачут! Никогда тут жандармы не скакали, только за крестным ходом ездили всегда два жандарма, а тут целая толпа проехала, и офицер главный впереди. Случилось что-то?.. Потому-то, должно быть, и боятся, все шепчутся... и ворота велели на запор. Неужели энти начнут всех резать и под свою волю покорять? Меня забирает страхом, как бы не увидали на заборе. И все боятся, ни души народу, вся улица мертвая, пустая. Слезаю с горы и вижу Горкина. Он ходит чего-то по мокрому катку, прямо по луже шлепает, не чует, что валенки промокли. Я кричу ему: «Ты же ноги промочил, как же ты в валенках и по воде, а меня все останавливаешь...» Он только отмахнулся, потопал на снежку, проворчал: «Не до валенок теперь». А что? Я беру его за руку. Он на меня не смотрит, и на глазах слезы у него. Спрашиваю его, чего это он плачет, папашеньку все жалеет? Он говорит, что всегда помнит папашеньку, да чего ж о нем плакать, в раю он у Господа... кому же и в раю-то быть, если не таким... ни одного человека не обидел, все о нем молятся... — «Так о чем же ты плачешь?» — «Страшно тебе и говорить», — только и сказал. И я ему сказал, что и мне что-то с самого утра страшно, боюсь чего-то, и все будто боятся, а сейчас совсем страшно стало, жандармы куда-то поскакали. —Разве поскакали? Ты когда видал? — спрашивает он тревожно. —Да вот сейчас, с забора я видал... много поскакали, всё к рынку, и офицер с саблей поскакал, очень страшно... А что, чего-нибудь страшное будет, а? Он крестится на березы и говорит чуть слышно, все боится: —Страшное дело, милок... Царь-батюшка наш преставился, Царство ему Небесное. Ты только не кричи про это, страшно про такое говорить. Господь попустил такое... злое дело!.. —Чего попустил? Какое злое дело? Почему ты так особенно говоришь, все крестишься? Это очень страшно, а? — упрашиваю его сказать мне всё. —И не приставай, не могу тебе сказать, маленький ты, страшно тебе сказать про такое. Нет, нет, и не приставай... Он отмахивается и опять идет по воде, не видит. Я бегу в дом узнать, какое это «такое злое дело», вижу у ворот Гришку и кричу ему: «Слыхал, Горкин-то сказал... Наш царь?..» Гришка грозится на меня, шипит: «Не ори, разве про это можно орать?!» Он какой-то особенный, очень строгий: на картузе у него медная бляха, на шее свисток железный, для скандалов, когда надо опасных людей ловить, и стоит у запертой калитки, дежурит на часах. У калитки стоит и Василь Василич. Василь Василич пошатывается и грозит мне пальцем, присел на корточки и манит меня, шепотом шипит: «Иди сюда, чего скажу-то...» Я подхожу к нему и слышу, что он «не в себе», пахнет от него смирновкой. В такое-то время, в Великий пост! Этого еще никогда не было, он всегда зарок принимает на Великий пост, а теперь даже стоять не может и смотрит, будто рыбьими глазами, Горкин так говорит. «Это я с горя, — говорит Василь Василич, — у нас такое горе...» — «Царь помер, да?», — говорю ему. «Это что, ежели бы сам, ато энти... губители...» И дальше не говорит. «Иди домой и сиди тихо-смирно... а то страшно теперь, такое время... теперь страшные дни пришли... без царя мы теперь живем... конец подходит!» Мне очень страшно. Мы теперь живем без царя! Это тот царь, с хохлом... портрет его, в золотой раме, висит в столовой. Тот, особенный, кто всё может... может и казнить, и миловать? Его помазал сам Бог, — рассказывал мне Горкин, — и он не простой человек, а как угодник и святые люди. Его поставил Бог, и он особенно близкий к Богу. Ходит в золоте, и ест на золоте, и ест не то, что едят все люди. Что же он может есть? — я не могу придумать. И он — помер! Даже не помер, а его... энти, губители... убили?! Как же мы теперь без царя? А если придут враги? Должно быть, придут враги... все вот и сторожат... и шепчутся, и боятся, и жандармы куда-то поскакали, и велят запереть ворота, так боятся. Могут придти враги и всех нас перережут! Враги его боялись, а теперь он помер, и... конец подходит, всех порежут. Недавно мы пели песню и зажигали плошки на тумбочках: «Царствуй на страх врагам!» А теперь — какой теперь страх врагам! В доме тихо, канареечка только чуть-чуть журчит. После смерти отца всегда у нас в доме тихо. А теперь еще тише и страшнее. Брат еще не вернулся из училища, сестры запрятались куда-то, матушка разбирается в бумажках, приводит дела в порядок, после отца. Нянька Домнушка метет полы, все тычет в глаза комочком платка и воздыхает. Я спрашиваю ее, тихо: —Домнушка, скажи мне... могут придти враги? Она молчит, шмыгает только носом и возит щеткой. Я дергаю за щетку и не даю мести. —Нет, ты скажи... Царь помер, без царя мы живем теперь... Могут придти враги... резать нас? Она вырывает у меня щетку, пихает меня в угол и топает: —Да отвяжешься ты от меня, смола? — шипит она страшным голосом, как змея. — Разве теперь так можно безобразить! Страшное такое, а ты как бесенок прыгаешь! Ступай на свое место, возьми книжку, читай в книжку... Что я тебе говорю? Слышишь, за упокой души благовестят, помолись поди за батюшку-царя! У, страха на тебя нет... погоди вот... погод и-и!.. И тут слышно, как благовестят уныло. Я не могу усидеть на месте и бегу к Горкину в мастерскую. Он затворился в своей каморочке и не отвечает на стук в дверку: должно быть, молится. Если молится — ни за что не пустит к себе. Я пробую дергать дверь: не отзывается. Бегу к Антипушке на конюшню. —Антипушка, милый... это правда, сущая правда, будто царь помер, преставился? Антипушка чинит большой хомут. Он сдвигает на лоб медные очки, ставит хомут к ногам и говорит шепотком — боится. И в глазах его чувствую я страх. —Да, преставился наш царь-батюшка, Царство ему Небесное, вечный покой. Не простой он был царь, а отец родной, Царь-Освободитель... нас, крестьянский народ, на волю выписал, выкупил у господ... и крепостных теперь нету, и меня выкупил... годов двадцать как выкупил... царь благой, наш Ослободитель... а его лихие губители вчера в Питере убили, лиходеи... что нас вот ослободил... Я кричу в изумлении и страхе: —Уби...ли?! убили... царя!., мигилисты?!. Врешь ты, его Бог поставил... его нельзя убить!.. —Не ори ты так, чумной!.. — зажимает мне рот Антипушка, озираясь на дверь конюшни. — Убили энти... губители-лиходеи, которые душу продали, самые последние... —Подписали ему... кровью подписали... это самые враги? да? —Не кричи ты, а то забрать могут! — шепчет Антипушка, озираясь. — Теперь неизвестно, куда обернется, кто будет над нами... все опасаются, как можно кричать... сиди неслышно... начальство думу думает, а то... —А то что? а?., могут враги, а? нас теперь резать будут? будут резать? ну, скажи всю правду... Антипушка... —А ты почем знаешь? — крестится на меня Антипушка. — Теперь всё могут, без царя. Страшные дни пришли. Всё могут... и резать начнут, и... всё могут погубить... с ними, с энтими, сам главный враг, нечистый... Ну да уж все пойдем... — смотрит он на волосатый морщинистый кулак и стучит им по хомуту, — кто с чем, а все пойдем!.. —Я шкворень возьму... можно, Антипушка, этот шкворень, а? — шепчу я, чувствуя страх, до дрожи в животе, и в глазах жжет слезами. — Я буду шкворнем... а ты чего возьмешь? Антипушка трясет кулаком. —Уж ежели начнется... хошь с оглоблей пойду, а то вот вилы... —А... начнется?., а чего начнется... резать? скажи, Антипушка... а?.. —Кто знает, как оборотится... Успеют присягу поцеловать... ну, может, оно и обойдется... а не успеют... —Какую присягу? что такое присяга, как его целовать?.. Нет, ты скажи... я всё пойму... это чего... страшное, да?.. —Ступай ты, грехи с тобой... — гонит меня Антипушка, — барыня запрягать велела, в церкву сейчас поедут, на панихиду... И уж гордовой приходил, всем велел, чтобы шли присягу целовать, в церкве листы лежат, на канунах, на золотой бумаге, с орлом, и полиция стоит, очень строго. Я бегу к воротам, маню Гришку: —Скажи, кто царя убил? зачем присягу целовать? —Ори еще! Разве можно теперь?!. — шепчет Гришка и озирается: и он боится! —А присягу успеют поцеловать? Он глядит на меня, прищурясь, и говорит раздумчиво: —Тебе не надоть, ты еще маладенец. * * * Присягу успели поцеловать. У нас опять царь, и враги не придут нас резать. Прежнего царя перенесли на боковую стенку, рядом с бисерной барыней, а над столом повесили нового царя. Все у нас говорят, что этот царь очень сильный, может даже сломать подкову. Это хорошо, враги будут его бояться. Новый царь весело глядит, глаза у него синие, большие, лицо большое, как у Василь Василича, и борода такая же, широкая, золотая. А лоб высокий, с залысиной, «мудреющий». А мигилистов поймали и будут казнить. Их никому не жалко. Скорняк говорил, что будь он царь — он бы их в смоле смолил и в котле варил. И все плотники придумывали, как казнить. Даже и Горкин не пожалел их, а всегда всех жалеет. Сказал: —Надо людей жалеть, а энти уж и не люди стали, душу продали князю зла. Энти все законы преступили, и для них нет милости — закона. На них не закон, а страх надо. Тут власти их не помилуют земным законом, а... там... Господь рассудит правдой Своей. Январь 1937 г. Париж Иван Сергеевич Шмелев (1873—1850) — русский писатель, публицист, православный мыслитель. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по литературе (1931 и 1932 годы). | ||
|