Е.Ф. Шмурло
Приложения к I тому Курса русской истории:
Спорные и невыясненные вопросы русской истории

Вопрос о том, как выросло единодержавие московских князей, по существу, сводится к вопросу, что именно обусловило возвышение Москвы и почему именно Московскому княжеству, а не какому иному, удалось из расчлененной на мелкие уделы Северо-Восточной Руси создать единое политическое тело, выросшее впоследствии в Московское государство, а затем в империю Российскую? Выше (см. с. 199) уже были указаны "Причины усиления Московского княжества". Причины эти, как мы видели, многочисленны и многообразны. Наличность их признают (если не все причины полностью) все наши историки, значительно зато расходясь в оценке их значения, степени влияния той или другой из этих причин. Сводку высказанных в литературе мнений см. у Дьяконова. Очерки общественного и государственного строя древней Руси (с. 191-197, указана литература), раньше в Энц. слов. Брок. — Ефр., полутом 22-й, под словом "Единодержавие".

Соловьев особенно выдвинул географическое положение Москвы. Владимир на Клязьме не мог быть средоточивающим пунктом для русских областей: река, на которой он лежит, стремится к финскому северо-востоку — такой пункт был найден в Москве. И хотя Москва лежит на реке, впадающей тоже, как и Клязьма, в Оку, но она впадает в том месте, "где Ока, обращаясь к востоку, передавала Москве обязанность служить соединением для северных и южных русских областей"; а это вытекало из того, что сама Москва-река течет между Волгою, Окою и Верхним Днепром. К тому же "Москва находилась прямо в середине между двумя племенами, из которых, главным образом, составилось народонаселение русское: между племенем славянским и финским" (И. Р., т. I, гл. I). После потери Южною Русью прежнего значения, размельчения волостей и особенно после погрома татарского усилилось переселение народа с юга на север в места более безопасные, "и первым пограничным княжеством было Московское". "Увеличение народонаселения в княжестве вместе с его продолжительною безопасностью увеличивало доходы княжеские. Последнему содействовало и выгодное торговое положение области, как посредствующего звена между Северо-Западом и Юго-Востоком" (т. IV, гл. III).

Ключевский идет по стопам Соловьева, указывая на "особенно выгодное" географическое положение города Москвы, благодаря чему, по его словам, "в Москву, как в центральный водоем, со всех краев Русской земли, угрожаемых внешними врагами, стекались народные силы". Москва возникла "в средине пространства, на котором сосредоточивалось тогда наиболее густое русское население, т.е. в центре области тогдашнего распространения великорусского племени. Это центральное положение Москвы прикрывало ее со всех сторон от внешних врагов; внешние удары падали на соседние княжества. Благодаря такому прикрытию Московская область стала убежищем для окрайного русского населения, всюду страдающего от внешних нападений" (Курс, т. I, с. 6-9).

Бестужев-Рюмин большого значения географическому положению не придает. Москву усилили ловкость и такт ее князей, союз с духовною властью, содействие бояр; но то, что Москва лежала близко к истокам важнейших рек, что нападение извне, прежде, чем дойти до нее, должны были падать на окружающие ее княжества, — это причина, "очевидно, второстепенная и без других не имела бы значения. Москва не так далека от других княжеств, чтобы эти выгоды принадлежали ей отдельно. Важнее было, что благоразумная политика, охраняя Москву от нападений татарских, вызвала сюда прибылое население и тем обогатила Москву" (Русская история, т. I, с. 391).

Очень спорным оказался вопрос о влиянии монгольского ига. Соловьев готов совершено игнорировать это влияние. Начало новому порядку на севере (смене родовых отношений государственными, из чего выросло потом московское единодержавие) положено было еще до прихода монголов Андреем Боголюбским и его братом, а потому монгольские отношения важны лишь в той мере, в какой они содействовали утверждению этого нового порядка. "Влияние монголов не было главным и решительным". В борьбе князей за усиление Московского княжества на счет других монголы — одно лишь орудие ь их руках, и, следовательно, особенно выдвигать их на первый план историк не имеет права (т. I, предисловие).

В том же духе, разве только еще ярче и категоричнее, высказывает ся Кавелин: "Нет сомнения, что татарское владычество было горестным, тяжелым и несчастным эпизодом русской истории; оно нас разорило, унизило, сдавило, замедлило, пожалуй, наше развитие, легло тяжким бременем на наши плечи; но напрасно станем мы отыскивать следы органического влияния диких кочевников на нашу жизнь. Не сколько слов, позаимствованных русскими у татар, также мало доказывают такое влияние, как турецкие слова, вошедшие в сербское наречие, — влияние на сербов турецкого элемента. Учреждений у татар мы никаких не заимствовали, да и трудно было их заимствовать у победителей и господ, которые правили нами издалека. Словом, нам неизвестно ни одного явления русской жизни, которое бы мы вынуждены были приписать органическому влиянию на нее татарщины, и не объяснялось бы собственным, внутренним развитием западно-русских поселенцев на новой почве. Что Московское государство сложилось, благодаря татарам, — об этом смешно и говорить. Стремление к объединению Великороссии появилось очень скоро после начала колонизации и беспрестанно проявлялось под самыми различными формами; московские князья только воспользовались татарским игом для достижения той же цели, которую имели и другие князья, их предки и современники" (Мысли и заметки о русской истории. Вестник Европы, 1886, II, июнь, с. 335-336; и Сочинения).

Совсем иное говорит Карамзин. Не закрывая глаза на "кучу пепла и трупов", оставленных после себя Батыем, на долголетнее рабство, явившееся следствием Батыева погрома, он признает "несомнительным" и "благотворные следствия" этого ига: оно восстановило "единодержавие в России и правила самодержавия, ей свойственного" Без монголов "могло пройти еще сто лет и более в княжеских междоусобицах; чем заключились бы оные? вероятно, погибелию нашего отечества: Литва, Польша, Венгрия, Швеция могли бы разделить оное; тогда мы утратили бы и государственное бытие и веру, которые спаслись Москвою; Москва же обязана своим величием ханам" (ИГР, V, гл. IV, с. 380-381).

"Мысль совершенно верная", говорит по поводу последних слов Карамзина Сергеевич: "Владычество татар произвело весьма существенные изменения в наших государственных понятиях. С завоеванием татарами является понятие о власти, господствующей без всякого соглашения с народом. Татары рассматривали Русскую землю как свою частную собственность, как свой улус. Завоевание татар впервые объединяет Русскую землю: слагается одна общая власть для веек князей, все они обязаны подчиняться этой власти. Возникает понятие об едином владыке Русской земли в силу завоевания. Впервые эта мысль о едином государе возникла по отношению к татарским ханам, а потом мало-помалу это понятие стало применяться и к московским царям, которые с устранением татар становятся на их место" (Лекции и исследования по истории русского права. СПб., 1883, с. 578).

Костомаров тоже уделяет выдающееся место монголам в образовании московского единодержавия. В противоположность Соловьеву и Кавелину, он не видит задатков единодержавия до татар; победа младшего города, Владимира, над старшим, Ростовом, доказательством, говорит он, служить не может: новые переселенцы принесли с юга заветные предания отцов, а "обычаи и убеждения веков не перерождаются от одного выселения, без других, более влиятельных обстоятельств". Не разделяет Костомаров и мнения, "будто Владимирские князья начали стремиться сознательно к подчинению себе удельных князей и к соединению под своей властью русских земель: в Северо-Восточной Руси до татар не сделано было никакого шага к уничтожению удельно-вечевого строя, а если Всеволоду оказывали уважение и признавали за ним старейшинство, то это делалось во внимание к его силе, из желания получить, в случае нужды, от него его помощь, а никак не потому, чтоб за ним признавали какое-нибудь первенство или главенство над всей Русью".

Но вот появились татары — и "произошел острый и крутой поворот". Русь оказалась вотчиною татарского хана; значение великого князя стало зависеть исключительно от его благоволения. "Кто решится ослушаться воли хана и называться великим без его согласия, тот платится за это жестоко, и земли, которые станут за такого ослушника, подвергаются разорению". В народе стала укрепляться мысль, что "его судьба зависит от верховного единого владыки; кого назначит этот владыка, — тот народу господин; все — и князья, и бояре, и простые поселяне, все равны перед этим владыкою, а за непослушание его воле придется страшно отвечать не только виновным, но и десяткам тысяч невинного народа". Татары создали Москве привилегированное положение (великокняжеский титул; сбор Ордынской дани), и естественно, если все потянули к Москве: и бояре, и масса народная, — под ее охраной было и безопаснее, и выгодней жить. А позже, с падением Золотой Орды, московский князь стал наследником ханской власти и сменил его уже на положении государя самодержавного (Начало единодержавия в Древней Руси. Вестник Европы, 1870, №№ 11, 12; Сочинения).

Большое значение приписывает Кавелин Церкви: "Во всех важнейших политических событиях, решавших судьбу нарождающегося государства, церковь играет первую роль; она его вскормила, выходила и передала в руки светской государственной власти, когда процесс образования политического тела уже совершился. Не понимая этого высокого призвания в судьбах Великороссии, — призвания, определившегося составными стихиями последней, — нельзя понять характера нашей церкви в древнейшую эпоху великорусской истории" (Мысли, с. 359).

Забелин, в свою очередь, выдвигает роль земщины, народной массы, особенно посадского населения: оно стало за Москву, видя в ней наилучшую гарантию своей мирной и промышленной деятельности (Взгляд на развитие московского единодержавия. Исторический Вестник, 1881, февраль, март, апрель).

Иловайский, в основном, разделяет взгляд Забелина. Перечислив обстоятельства, содействовавшие территориальному росту Москвы и распространению власти московских князей на всю Северо-Восточную Русь (географическое положение, ловкая политика, распадение и неурядицы Золотой Орды, тесный союз князей с духовною властью, слабость и неустройство других княжеств и вечевых общин), он с особым вниманием останавливается на "самом главном условии" — на "умном, энергичном Великорусском племени, которое неудержимо потянуло к Москве, как скоро почувствовало в ней надежное средоточие для собрания своих сил в борьбе с варварским внешним игом и внутренними неурядицами. В эту эпоху великоруссы ясно доказали, что из всех славян они составляют народ наиболее государственный, наиболее способный к единству и дисциплине" (История России. Т. II. С. 357).

При решении настоящего вопроса едва ли не все вышепоименованные исследователи выходили из основной предпосылки: Северо-Восточная Русь объединилась под властью московских князей путем собирания земель, — путем накопления хозяйственного богатства и постепенного, незаметного превращения вотчинника-хозяина в государя. Собирать начали, не думая о государстве, и стали государями, когда уже ясно стало, что нельзя быть только хозяевами-помещиками (в нашем, современном значении этого слова) "вотчины" столь обширной, что к половине или к концу XV века она захватила целые тысячи квадратных верст, с населением не в один миллион, — притом с населением, не однородным и этнографически, и по хозяйственному укладу, и по внешним условиям существования.

Такой традиционный взгляд нашел принципиального противника в А.Е. Преснякове: по его мнению, московские князья собирали не землю, а власть. Признаки этого собирания он находит еще в до-московский и домонгольский период в лице Андрея Боголюбского и Всеволода III, в энергичной деятельности Ярослава Всеволодовича, направленной к спаянию Владимирского великого княжения с Великим Новгородом, и др. Как ни сузился кругозор суздальских интересов с появлением татар, однако, Александр Невский — "подлинный великий князь всей Северной Руси" (58). Деятельность его брата Ярослава Тверского — это "борьба за сохранение подлинной силы великокняжеской власти" (77). "Владимирское наследство" есть, прежде всего, великокняжеская власть, первенство во всей Великороссии, притязание на распоряжение ее боевыми силами и на руководство ее отношениями к Орде и к соседним странам. Со столом Владимирского великого княжения связаны вековой традицией притязание на княжескую власть в Великом Новгороде, в котором для великих князей опора более широкого политического значения и возможный источник материальных средств" (100). Борьба между Михаилом тверским и Юрием московским шла за власть над всей Великороссией; это была борьба за наследие великих князей, Александра и Ярослава Ярославичей, их отцов (105). Великокняжеской политики держатся и Иван Калита, и все его преемники. В результате их работа подготовила дело Ивана III (Образование Великорусского государства СПб 1918).

В самое последнее время по данному вопросу высказался проф. Любавский: "Объединение Великорусской территории изображается обычно слишком упрощенно, как дело разбогатевших и усилившихся московских князей, стремившихся к большему властвованию, к большему получению доходов и находивших себе в том поддержку со стороны высших классов населения — бояр и духовенства, заинтересованных в этом объединении и материально, и морально, по побуждениям национального чувства и сознания. Но при этом не выяснено в достаточной степени, откуда взялась сила Москвы, не приняты в расчет народнохозяйственные и военно-политические факторы совершавшегося объединения, а само объединение не представлено в виде органического, имеющего свою жизненную связь и последовательность событий, процесса. Новейшая попытка пересмотра вопроса о государственном объединении Великороссии, предпринятая проф. А.С. Пресняковым в труде "Образование Великорусского государства", на наш взгляд, мало что дала в этом направлении. А.Е. Пресняков сосредоточил свое внимание преимущественно на внутренней эволюции великокняжеской власти и междукняжеских отношениях в эпоху собирания Северо-Восточной Руси вокруг Москвы, разрушил прежние концепции этих отношений, но не уделил достаточного внимания материальному фундаменту, на котором созидалась новая государственная власть Великороссии, т.е. княжениям и их населению. Вследствие такого одностороннего направления исследования получилась у него оригинальная, но едва ли верная формула, что объединение Великороссии произошло, будто бы "не путем собирания земли, а путем собирания власти в развитие и осуществление стародавней традиции о патриархальности великого княжения в отца место". Выдвигая такое положение, проф. А.Е. Пресняков совершенно упустил из виду, что великое княжение Владимирское с ослаблением ханской власти над Русью к концу XIV века, т.е. к моменту слияния своего с Московской вотчиной, уже утратило свое прежнее властно-объединяющее значение, что наряду с ним образовался в бывшей Ростово-Суздальской земле целый ряд новых великих княжений — Московское, Тверское, Нижегородско-Суздальское и Ярославское с теми же функциями в отношении удельных княжеств, которые прежде принадлежали ему одному, и что, следовательно, из его стародавней традиции нельзя выводить объединения Великороссии в XV и начале XVI века. Преувеличив силу и значение этой властной традиции великого княжения Владимирского, проф. А.Е. Пресняков недооценил в то же время значения "великого княжения Владимирского", как комплекса крупных и ценных территорий, источника больших военных и финансовых средств, благодаря которому, а не благодаря стародавней традиции власти, слияние его с Московской вотчиной действительно было решающим фактором в деле государственного объединения Великороссии вокруг Москвы" (Образование основной государственной территории Великорусской народности. Лн., 1929. С. 2)

Впервые опубликовано: Курс русской истории в 3 тт. Прага, 1931-1935. Т. 1.

Шмурло Евгений Францевич (1853-1934) русский учёный-историк, член-корреспондент Российской академии наук, профессор Санкт-Петербургского и Дерптского университетов. 4-й Председатель Императорского Русского исторического общества.