Е.Ф. Шмурло
Приложения к I тому Курса русской истории:
Спорные и невыясненные вопросы русской истории

Приложение № 33
Роль монголов в русской истории

На главную

Произведения Е.Ф. Шмурло


Мы уже видели, как неодинаково расценивается в нашей историографии роль монгольского ига в деле объединения Северо-Восточной Руси под властью московских князей (см. предыдущее приложение № 32) — теперь нам предстоит ознакомиться со взглядами русских историков не по частному, а по общему вопросу: какое влияние оказали татары на русскую жизнь во всем ее целом; как и в какой степени оно отразилось — да и отражалось ли в действительности? -на народных понятиях и воззрениях, на быте и нравах? Какие изменения претерпевал — и вообще претерпел ли? — самый строй, уклад русской жизни, ее порядки и учреждения? И тут мы снова встречаемся с мнениями неодинаковыми, а то и вовсе противоположными, исключающими одно другое.

1. Карамзин признает долголетнее рабство татарское "одним из величайших бедствий"; но, помимо того, что Москва, по его мнению (см. Приложение № 32), "обязана своим величием ханам" — "одним из достопамятных следствий татарского господства над Россиею было еще возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений". Оставило ли гоподство монголов "какие иные следы в народных обычаях, в гражданском законодательстве, в домашней жизни, в языке россиян?" На вопрос этот Карамзин готов дать ответ скорее отрицательный: обычаи татар русский народ считал погаными, гнушался ими; к тому же, несмотря на унижение рабства, мы чувствовали свое гражданское превосходство в отношении к народу кочующему. Следствием было, что россияне вышли из-под ига более с европейским, нежели азиатским характером" (ИГР. Т. V, гл IV С. 380-385).

2. Соловьев огрубление нравов готов приписать не столько татарам, сколько тому, что все внимание Руси в XII — XV вв. "было поглощено внутренним, тяжким, болезненным переходом от одного порядка вещей к другому. Этот-то болезненный переход и действовал неблагоприятно на нравы". В частности, затворничество женщин в высших классах сложилось "не вследствие византийского или татарского, или какого-нибудь другого влияния", но вследствие того, что в это время вообще "имущества граждан прятались в церквах и монастырях, как местах наиболее, хотя не всегда, безопасных; сокровища нравственные имели нужду также в безопасных убежищах — в пустынях, монастырях, теремах; женщина спешила удалиться, или ее спешили удалить от общества мужчин, чтоб волею или неволею удержать в чистоте нравственность, чистоту семейную" (ИР, т. IV, гл. III, с. 335, 336).

С другой стороны, "утверждение татарского владычества в Средней Азии, также в низовьях Волги и Дона, вступление России в число зависящих от Орды владений, очень много способствовало развитию восточной торговли; время от Калиты до Дмитрия Донского должно считать самым благоприятным для восточной торговли, ибо непосредственной тяжести ига более не чувствовалось, и между тем татары, успокаиваемые покорностью князей, их данью и дарами, не пустошили русских владений, не загораживали путей". Попытка порвать зависимость (Куликовская битва), конечно, временно испортила торговые дела, "но не всегда же Россия после Мамая находилась в неприязненных отношениях к Орде, и давно проторенный путь не мог быть вдруг покинут" (там же, с. 258 — 259).

Во всяком случае преувеличивать влияние монголов было бы большой ошибкою. Если монголы и принимали деятельное участие в княжеских распрях, то они действовали "безотчетно, бессознательно, точно так, как прежде действовали половцы, помогавшие одному князю против другого". Между тем, ведь никто не вносит в русскую историю половецкого периода. Скажут: а ярлыки на княжение? а казни русских князей в Орде? Но монголы "не имеют никакого понятия о княжеских отношениях"; ярлыки давались тем, кто дороже платил за них; а князей русских казнили в Орде не ханы, "но русские князья посредством ханских палачей истребляли друг друга; ханы служили здесь только орудием для целей чуждых, которых они совершенно не понимали". Замена родовых отношений государственными началась еще с Андрея Боголюбского, гораздо раньше монгольского ига. Вот почему "название монгольского периода должно быть исключено из русской истории" — нельзя приписывать монголам самого сильного влияния на те события, которыми характеризуется наша история, начиная с XIII в., — на замену родовых отношений государственными (История отношений между князьями Рюрикова дома М., 1847, предисловие).

3. Бестужев-Рюмин не разделяет "крайностей" ни Карамзина с Кос томаровым, ни Соловьева: "влияния татар нельзя отвергать уже по тому, что мы долго находились с ними в связи, и потому, что в своих сношениях с Востоком Московское государство пользовалось услугами татар; в администрацию вошло много восточного, особенно в финансовой системе: этого тоже, кажется, нельзя отвергать; быть может найдутся следы и в военном устройстве. Это следствия прямы? косвенные следствия едва ли не важнее еще, ибо сюда принадлежит отделение Руси Восточной от Западной, значительная доля остановки в развитии просвещения: в татарщину было не до просвещения, — и огрубение нравов; но телесные наказания нельзя вполне считать татар скими: они были известны в Византии и перешли к нам в сборниках церковного права; были известны и на Западе. У нас встречаются в таких местностях, которые мало подчинены были татарам (Псков) Что же касается до затворничества женщин, то и его мы едва ли заимствовали у татар. Мнение же о происхождении понятия о царской власти от татар надо, кажется, вполне отвергнуть, особенно вспомнив постоянную проповедь духовенства и то обстоятельство, что Иван Грозный прямо ссылается на авторитет Библии и примеры римских императоров" (Русская история, т. I, с. 278 — 279).

4. 5. С мнениями Костомарова и Сергеевича можно ознакомиться по тем выдержкам, что приведены в Приложении № 32.

6. Иловайский: "Около двух столетий с половиною тяготело над Россией варварское иго и не могло не оставить глубоких следов в нравах, государственном складе и вообще в гражданственности Русской земли, особенно в ее восточной или Московской половине. Своим давлением оно немало способствовало ее объединению, ибо заставляло народ сознательно и бессознательно тянуть к одному средоточию и сплачиваться около него ради восстановления своей полной самобытности и независимости, как это обыкновенно бывает у народов исторических, одаренных чувством самосохранения и наклонностью к государственной жизни. Но, восстановляя свое политическое могущество, русский народ во время долгой и тяжкой борьбы невольно усвоил себе многие варварские черты от своих бывших завоевателей. Это не были испанские мавры, оставившие в наследие своим бывшим христианским подданным довольно высоко развитую арабскую цивилизацию, это были азиатские кочевники, во всей неприкосновенности сохранившие свое полудикое состояние. Жестокие пытки и кнут, затворничество женщин, грубое отношение высших к низшим, рабское низших к высшим, и тому подобные черты, усилившиеся у нас с того времени, суть несомненные черты татарского влияния. Многие следы этого влияния остались в народном языке и в некоторых государственных учреждениях" (История России. Т. II. С. 472).

7. Бар. С.А. Корф. История русской государственности. Т. I. СПб., 1908: Княжеская власть "во многих отношениях усилилась и окрепла, найдя в Орде нового союзника и новый источник своему правовому положению"; но "идея народоправства продолжала существовать параллельно с ханским ярлыком. Каждая волость, каждое княжение сохраняли за собой, таким образом, свою прежнюю полную государственную обособленность и самостоятельность". Не следует придавать игу слишком большого значения, как это допускают Каве лин (?), Костомаров, Загоскин, Сергеевич; и если факт внесения некоторых изменений в положение князя в государстве под влиянием татарского владычества и идей, шедших к нам с Востока, несомненен", то "по отношению к идее единодержавия можно сказать, что ей лишь подготовлялась почва, сама же она не могла еще появиться в данную эпоху". Тем не менее можно говорить, для той эпохи, о стремлении князей к "собиранию" земли (История русской государственности. Т. I. СПб., 1908. С. 207-215).

В вопросе о роли монголов школа Евразийцев пошла значительно дальше и Карамзина, и Костомарова с их последователями: речь идет более чем о влиянии: о восприятии, можно сказать, целой идеологии государства. Особенности евразийского взгляда можно свести к двум основным: 1) Монгольская Русь рассматривается под особым углом зрения: она часть всемирной Монгольской империи и, как таковая, втянута в орбиту этой империи, зажила новою жизнью; ее можно сравнить с планетою, притянутою к своему солнцу; 2) в своем новом положении монгольская Русь претерпела не только внешнее, но и духовное воздействие монголов, подверглась своего рода духовному перевоспитанию: особенно ярко сказалось это в сфере государственных и правовых понятий.

8. Кн. Н.С. Трубецкой останавливается на влиянии туранской психики в жизни русского народа. Особенностями туранской, в частности, тюркской (столь родственной монголам) психологии, поскольку она выразилась в языке, музыке, поэзии, религии и обычном праве, он считает, при сравнительной бедности средств, замечательную последовательную закономерность, ясность схематизации, спокойствие и самодовление. "Туранская психика сообщает нации культурную устойчивость и силу, утверждает культурно-историческую преемственность и создает условия экономии национальных сил, благоприятствующие всякому строительству". Эта туранская психика была воспринята русской народностью и "несомненно, сыграла благотворную роль в русской истории".

"Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари далеко не закончив еще "собирание Русской земли", стали собирать земли западного улуса великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. "Свержение татарского ига" свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Даже персонально значительный процент бояр и других служилых людей московского царя составляли представители татарской знати. Русская государственность в одном из своих истоков произошла из татарской, и вряд ли правы те историки, которые закрывают глаза на это обстоятельство или стараются преуменьшить его значение". Такие появившиеся в русском языке со времен татар термины татарского происхождения, как деньги, алтын, ям, с его производными: ямская гоньба, ямщина, ямской; казна, тамга (отсюда: таможня), — "ясно указывают на то, что в таких важных функциях государства, как организация финансов и почтовых сообщений, татарское влияние было решающим. При сравнении административных особенностей Московского государства с идеями Чингис-хана, легшими в основу организации его государства, некоторые аналогии напрашиваются сами собой".

Татарский источник русской государственности заслонен православием и византийскими традициями — двумя элементами, прямых аналогий которым в татарской государственности не найдется. "Чудо превращения татарской государственности в русскую осуществилось, благодаря напряженному горению религиозного чувства, благодаря православно-религиозному подъему, охватившему Россию в эпоху татарского ига. Это религиозное горение помогло Древней Руси облагородить татарскую государственность, придать ей новый религиозно-этический характер и сделать ее своей. Произошло обрусение и оправославление татарщины, и московский царь, оказавшийся носителем этой новой формы татарской государственности, получил такой религиозно-этический престиж, что перед ним поблекли и уступили ему место все остальные ханы западного улуса. Массовый переход татарской знати в православие и на службу к московскому царю явился внешним выражением этой моральной притягательной силы".

"Монгольское иго длилось более двух веков. Россия попала под него еще будучи агломератом удельных княжеств, самостийнических, разрозненных, почти лишенных понятий о национальной солидарности и о государственности. Пришли татары, стали Россию угнетать, а попутно и учить. А через двести слишком лет Россия вышла из-под ига в виде, может быть, и "неладно скроенного", но очень "крепко сшитого" православного государства, спаянного внутренней духовной дисциплиной и единством "бытового исповедничества", проявляющего силу экспансии и вовне. Это был результат татарского ига, тот плод, по которому можно судить о вредоносности или благоприятности самого ига в судьбах русского народа" (О туранском элементе в русской культуре. "Евразийский Временник", кн. IV, с. 361, 362, 370-376. См. его же: "К проблеме руссого самопознания. Собрание статей". Евраз. книгоизд-во, 1927).

9. Много однородного с мыслями кн. Трубецкого (сходство даже в отдельных указаниях; оба сочинения появились одновременно, в 1925 г.) представляет брошюра автора, скрывшегося за инициалами М. Р., Наследие Чингис-хана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Берлин, 1925. Вот некоторые из его положений:

1) Россия есть часть великой монгольской монархии, основанной Чингис-ханом. Чингис-хан объединил под своею властью всю территорию Евразии, "и после него сознание необходимости такого единства проникло во все части Евразии. Русское государство "является наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингисхана" (с. 8 — 9).

2) "Нелепо было бы писать историю Рязанской губернии вне общей истории России. Но совершенно так же нелепо писать историю России эпохи татарского ига, забывая, что эта Россия была в то время провинцией большого государства. А между тем русские историки до сих пор поступали именно так. Благодаря этому влияние монгольской государственности на русскую остается совершенно невыясненным" (17).

3) "Государственное объединение России под властью Москвы было прямым следствием «татарского ига»" (21).

4) "Важным историческим моментом было не "свержение ига", не обособление России от власти Орды, а распространение власти Москвы на значительную часть территории, некогда подвластной Орде, другими словами — замена ордынского хана московским царем с перенесением ханской ставки в Москву. Это случилось при Иоанне Грозном после завоевания Казани, Астрахани и Сибири" (с. 21 — 22).

5) "Возвышение Москвы и образование русской государственности явились следствием психологических процессов, порожденных самым фактом завоевания России татарами" (с. 24).

6) "Московская государственность явилась преемницей монгольской не только в отношении территории и некоторых особенностей государственного устройства, но и в самом идейном содержании" (с. 32).

7) "Титул царя приобретен великим князем московским на Востоке, а не на Западе"; здесь, "стеная под железной пятой угнетения", выработал русский народ свое представление о власти (с. 34, 113). Восток выковал у нас "власть, быт, народный характер, до известной степени даже веру" (с. 237).

8) "Азия несла с собою идею владыки божественного происхождения". Искать образцов этой идеи в Риме Москве было не для чего: перед ней в продолжение 300 лет в своей наличности, в рассказах бывалых людей, в твердой администрации — "стояло во весь рост Царство монголов" (с. 36, 55).

9) Сама судьба предрешила стать нашему отечеству "уголком огромного и сложного Монгольского царства" (с. 113).

10) "Московские властители считали себя царями преемственно, потому что именно они заступили место ханов Золотой Орды. Никакая передача на Москву сомнительных регалий Константина исторически не вывела бы нас и Москву на твердую дорогу, на которую мы вышли нашим монгольским путем" (с. 218, 219).

10. Г.В. Вернадский: Монгольское иго (эти два слова автор обыкновенно ставит в кавычках) поставило Русскую землю в теснейшую связь со степным центром и азиатскими перифериями материка, вклю чило ее в огромный исторический мир, "простиравшийся от Тихого океана до Средиземного моря. Политический размах этого мира наглядно рисуется составом великих монгольских курултаев XIII века: в этих курултаях участвовали (помимо монгольских князей, старейшин и администраторов всей средней, северной и восточной Азии) русские великие князья, грузинские и армянские цари, иконийские (сельджукские) султаны, кирманские и моссульские атабеки и пр. К центру монгольской власти должны были тянуться люди из разных концов Материка по своим разным делам — административным, торговым и т.п. Для Руси оказались открытыми дороги на Восток".

Мировая империя, в состав которой вошли восточные русские земли, "вела борьбу со своими западными соседями — Литвою, Венгрией, Польшей — а эти соседи были как раз и неприятелями народа русского. Монголо-татарская волна поддержала на своем гребне оборону русского народа от латинского Запада. Когда монгольская империя окончательно распалась, прежняя ее часть, улус Джучиев, Золотая Орда, продолжала традиционную имперскую политику борьбы с Западом. Как в Москве, Сарай боролся с Литвою. Историческая роль Сарая в этом направлении была не меньше. Нападая на Литву, Сарай защищал этим русскую культуру даже тогда, когда политически уже враждовал с Москвою".

"Битва на Ворскле 1399 г. — одно из величайших событий в русской истории": поражение Витовта подорвало напор латинства на Востоке. Историческое значение битвы "не меньше", чем другой битвы на той же Ворскле 300 лет спустя — битвы при Полтаве, 1709 года.

"Сарайский епископ служил посредником между митрополитом и монгольским ханом, с одной стороны, вселенским царьградским императором и патриархом — с другой". Впоследствии, когда он перенес свою кафедру в Москву и стал митрополитом крутицким, викарием московского, то явился "глубоким символом монгольского влияния на развитие русской культуры" (Монгольское иго в русской истории. "Евраз. Временник", кн. V, Париж, 1927).

11. Основоположник евразийского учения, или, по крайней мере, наиболее яркий и деятельный выразитель его, П.Н. Савицкий высказывается еще сильнее: "Без татарщины не было бы России. Нет ничего более шаблонного и в то же время неправильного, чем превозношение культурного развития дотатарской "Киевской" Руси, якобы уничтоженного и оборванного татарским населением?" В дотатарской Руси, "от первой половины XI к первой половине XIII века" происходил процесс политического и культурного измельчания: относительное политическое единство первой половины XI века сменилось удельным хаосом последующих годов; в области архитектурной упадок выразился "в том, что во всех важнейших центрах эпохи храмами, наиболее крупными по размерам, наиболее богатыми в отделке, неизменно являются наиранее построенные: позднейшие киевские бледнеют перед Св. Софией, позднейшие черниговские — перед Св. Спасом, позднейшие новгородские — перед Св. Софией Новгородской, позднейшие владимиро-суздальские — перед Успенским собором. Странное "обратное развитие" художественно-материальных возможностей: наикрупнейшее достижение — в начале, "сморщивание", сужение масштабов происходившему в тот же период развитию романской и готической архитектуры на Западе".

В том, что Русь беспомощно предалась татарам, не было никакой "роковой случайности": "в бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонность к деградации, которая ни к чему иному, как — к чужеземному игу, привести не могла". В силу внутреннего разложения она должна была пасть и достаться татарам, которые, не изменив ее духовного существа, все же повлияли на нее, как сила милитарно-организующая, дав России "свойство организоваться военно. создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество — становиться могущественной ордой".

И не только это. Как западно-европейский мир выработал, на пространстве всемирной истории, ощущение моря, так и монголы выработали ощущение континента — "в русских "землепроходцах", в размахе русских завоеваний и освоений — тот же дух, то же ощущение континента". Наконец, татарское иго явилось горнилом, в котором ковалось русское благочестие — оно создалось именно во времена "татарщины": раньше одни лишь намеки, теперь же — "полнота мистического углубления и постигновения и ее лучшее создание — русская религиозная живопись: весь расцвет последней целиком умещается в рамки "татарского ига"!" (Степь и оседлость, в сборнике "На путях. Утверждение евразийцев", кн. II. Москва-Берлин, 1922. С. 342-345).

На эти мысли А.А. Кизеветтер дает такую отповедь: "Весь этот апофеоз русско-татарского культурного единения производит весьма странное впечатление на человека, хотя бы несколько знакомого с фактами русской истории. Общеизвестно, что татарские образцы сыграли некоторую роль в развитии государственной техники в Московском государстве. Но отсюда еще очень далеко от того, чтобы признать, что Московское государство сложилось в форме татарской орды и было обязано татарскому руководительству всеми основами своей государственности. О русском благочестии уже и говорить не стоит: автору для спасения своей схемы пришлось замолчать такую безделицу, как Киево-Печерскую лавру, руководящая роль которой в церковно-религиозной жизни русского народа возникла и расцвела как раз в дотатарский период русской истории. О каком-то культурном взаимодействии Руси и татарщины можно говорить, опять-таки, лишь закрыв глаза на длинный ряд красноречивых свидетельств, указывающих на то, что русское национальное самосознание вырастало не на почве тяготения к татарщине, а прямо наоборот, на почве возмущения татарским игом и сознательного отталкивания от татарщины, как от чужеродного тела в организме русской жизни. Это чувство объединяло всех русских людей от простой деревенской женщины, пугавшей своего ребенка "злым татарином", до монаха-летописца, именовавшего татар не иначе, как "безбожными агарянами" и де любого из князей, неизменно заканчивавших все свои правительственные грамоты выражением надежды на то, что "переменит Бог-орду". Куликовская битва, завоевание Казанского царства, воспринимались народным сознанием, как великие акты национально-религиозного значения. И вот, всю эту подлинную историческую действительность нам хотят подменить картиной какой-то трогательной русско-татарской идиллии". (Евразийство. "Экономич. обозрение", изд. Институтом Прокоповича. Прага, с. 60. См. его же: Евразийство и наука; "Slavia", 1928, вып. 2-й).


Впервые опубликовано: Курс русской истории в 3 тт. Прага, 1931-1935. Т. 1.

Шмурло Евгений Францевич (1853-1934) русский учёный-историк, член-корреспондент Российской академии наук, профессор Санкт-Петербургского и Дерптского университетов. 4-й Председатель Императорского Русского исторического общества.



На главную

Произведения Е.Ф. Шмурло

Монастыри и храмы Северо-запада