А.И. Шренк
Путешествие к северо-востоку Европейской России через тундры самоедов к северным Уральским горам, предпринятое по высочайшему повелению в 1837 году Александром Шренком

На главную

Произведения А.И. Шренка

СОДЕРЖАНИЕ

I
Поездка из Санкт-Петербурга в Архангельск

Утром 8 апреля отправился я из столицы в Шлиссельбург, по почтовой дороге вдоль левого берега Невы, которая спокойно протекает здесь по однообразной песчаной равнине, поросшей хвойным лесом. Нева еще покоилась под своим ледяным покрывалом, и только прибрежные деревни и села напоминали, как оживляются весной, по вскрытии реки, ее величественные воды, по которым разнородные суда спешат доставлять столице произведения отдаленных недр государства. Сообщению по реке и близости столицы обязаны прибрежные жители видимым благосостоянием и наружными удобствами жизни, всюду приветствующими взоры путешественника. Судоходство по Неве вообще удобно, и препятствия, некогда представлявшиеся в различных местах от осадка валунов в русле реки, между прочим, особенно близ Пеллы, бывшего увеселительного дворца Потемкина, давно устранены посредством очищения и углубления фарватера.

Далеко из-за песчаных равнин, поросших редким сосновым лесом, виднеются башни Шлиссельбургские. У этого городка, находящегося при истоке Невы из Ладожского озера, начинается Ладожский канал, и торговля с судами, в большом количестве проходящими по сему водяному пути, сделалась самым выгодным промыслом городских жителей. Другую не менее важную отрасль промышленности представляет им рыбная ловля в Ладожском озере, и доход с нее тем вернее, что сбыт рыбного товара большей частью обеспечен договорами, заключаемыми со столичными торговцами. Особенная часть города Шлиссельбурга обязана здешним рыбакам своим названием Рыбацкой, которым простолюдин нередко означает целый город; да и само имя Шлиссельбург превращается в устах простого народа в Шлюшин, как слово Петербург — в Питер. У шведов, как известно, крепость именовалась Нотебург: нынешнее название дано ей императором Петром Великим, справедливо почитавшим это место ключом к обладанию всей Невской страной. Древнее русское имя города — Орехов, Ореховец или Орешек — вероятно, происходит от небольшого острова при истоке Невы, на котором находится крепость с частью города и который уподобляется всплывшему на поверхность вод орешку. Как, с одной стороны, Петербург есть средоточие всего, что отправляется по Неве в столицу, так, с другой стороны, многие достаточные столичные жители, в смиренной страннической одежде и пешком, отправляются по Шлиссельбургской дороге с намерением излить благочестивую молитву перед чудотворной иконой Богоматери, которой воссылаются особенные моления во всех церквях шлиссельбургских*.

______________________

* Описания и история городка, см. [Озерецковский: 4].

______________________

От Шлиссельбурга почтовая дорога идет далее вдоль Ладожского канала; расстояние 28 1/2 версты до следующей станции Шельдихи, по случаю крайне испорченной дороги, проехали мы ровно шесть часов.

На протяжении нескольких верст, не доезжая Шельдихи, вдоль канала лежали большие запасы известняка, обтесанного плитами и потому в техническом употреблении называемого плитняком. Осенью и зимою, когда вообще прекращаются судоходство и всякие полевые работы, добывают плитняк на многочисленных каменоломнях здешнего края и свозят к каналу для отправки летом в столицу. Этот известняк принадлежит к системе петербургских известняков и с ними вместе, как известно из новейших исследований Мурчисона, Вернеля, графа Кейзерлинга и предшествовавших им Странгвайса и Пандера, относится к силурийской группе.

У села Лавы, на реке того же имени, впадающей в Ладожское озеро, находился караван барок, перезимовавших в этом месте. Почтовая дорога уклоняется здесь от канала, вдоль которого доселе тянулась, и пролегает далее во внутрь страны. На пути нередко встречались нам крестьяне, небольшими толпами пешком отправлявшиеся в Петербург. Все они большей частью каменщики и плотники из Вологодской, Вятской, Костромской, Ярославской, Олонецкой и даже из Архангельской губернии, зиму провели на родине, а теперь шли на работу в столицу, где летом всегда довольно занятия трудолюбивым рукам.

У Черной, последней станции не доезжая городка Новой Ладоги, почти под 60º с. ш. и 50º в. д., исчезает орешник (Corylus avellana) из числа деревьев, свойственных здешнему краю, и не встречается более на всем пространстве до Архангельска. Неплодородная песчанистая почва, поросшая хвойным лесом, совершенно неблагоприятная сему кустарнику, полагает ему преждевременную границу там, где климат еще мало отличается от петербургского.

Новая Ладога, незначительный городок на левом берегу Волхова при впадении его в Ладожское озеро с южного берега, расположен на обширной песчаной равнине. Новой Ладогой назван он в противоположность достопримечательной Старой Ладоге, некогда бывшего местопребывания Рюрика, которая в настоящее время обратилась в местечко или слободу ветхой наружности и находится на берегу Волхова, в 13 верстах от Новой Ладоги, вверх по течению реки. У Новой Ладоги оканчивается Ладожский канал, вливаясь в Волхов, или, лучше сказать, продолжается в виде другого канала, соединяющего Волхов с рекой Сясью и называемого Сясским каналом. Памятник из дикого камня, составляющий украшение городка, надписью своей напоминает о начале устройства Ладожского канала в царствование Петра Великого; а в селении Дубно, как утверждают, хранится еще судно, на котором монарх по окончании работ проехал по каналу от Дубно до Ладоги. Тут же, на память потомства, благоговение к гениальному царю сохранило некоторые орудия, употребленные собственными руками его при многотрудных земляных работах*.

______________________

* См. [Озерецковский: 552].

______________________

Ладожский канал, на расстоянии 104 верст, будучи шириною от 10 до 14 сажень и глубиною в 7, а весною до 10 футов, соединяет Неву у Шлиссельбурга с Волховым у Новой Ладоги. Сясский канал, будучи продолжением Ладожского, соединяет устье Волхова с устьем Сяси близ Сясского Рядка, на протяжении 10 верст, при 8 саженях и 5 футах ширины; наконец, из Сяси на пространстве 15 верст проведен Свирский, или Воронов канал, к устью Свири, соединяющей Онежское озеро с Ладожским. Вся эта система каналов имеет в виду, как известно, избежание плавания по Ладожскому озеру: чудное зеркало его вод, покрывая собою множество подводных камней и обуреваемое северными ветрами, часто подвергается неправильному отрывистому волнению и потому чрезвычайно пагубно и опасно для судоходства [Wittenheim: 27 — 28]. Во время сильных весенних бурь весь южный берег озера нередко покрывается наносными льдинами, которые срывают или повреждают прибрежные рыбацкие хижины. Ладожский лед не всегда спускается естественным путем своим — рекою Невою; при переменном ветре он нередко кружится по озеру до поздней весны, пока не размоет его водою, или бывает разбросан по берегам, на коих долго лежит, пока не растает. Эти различные обстоятельства, вероятно, имеют влияние на климат всего края, изменяя свойства летней температуры в прибрежных полосах, и потому должны быть очень ощутительны для здешнего хлебопашества, но доселе еще не исследованы надлежащим образом.

У Новой Ладоги переправились мы по льду Волохова, устье которого представляет здесь реку значительной ширины, и ехали до Сясского Рядка, или Сясских Рядков, вдоль канала, по песчаной равнине, поросшей невысокими соснами и елями и кое-где можжевеловыми, ольховыми и березовыми кустарниками. У Сясского Рядка переезжают реку Сясь, далее, у следующей станции, Шхановой, реку Воронку и, наконец, реку Пашу; все три впадают в Ладожское озеро. Значительнейшая из них река Паша; она почти до верховья своего судоходна, на берегах ее растут прекрасные леса, и воды ее приводят в действие две пильные мельницы, принадлежащие петербургскому торговцу лесом Громову; далее, вверх по реке, строят на ней барки.

На станции Оятцкой взяли мы зимнюю повозку и переехали по льду реку Оять, значительнейший из свирских притоков, которая составляет границу между губерниями Петербургской и Олонецкой.

Страна Нижней Свири, равнина, во многих местах представляющая обширные болотистые низменности, поросла соснами, ольховыми и ивовыми кустарниками и тощим березовым лесом. В настоящее время года многие из этих низменностей были совершенно потоплены, так что нашим лошадям часто приходилось идти глубоко в воде, и это обстоятельство затрудняло нас более, нежели иного пешехода промышленника, отправлявшегося в Петербург: такой молодец, в одной легкой холщовой рубахе, босыми ногами бодро шагает через огромные лужи и не боится промочить ни обуви, ни платья: одно и другое у него за плечами.

Песчаная и болотистая почва здешнего края не слишком благоприятна земледелию; ночные морозы здесь уже нередко уничтожают надежду поселянина, и потому он охотно принимается за другие отрасли промышленности, свойственные краю. Вообще здешние крестьяне и прибрежные жители судоходной Свири пускаются в различные торговые обороты с мимо плывущими судами или занимаются ремеслом каменщиков и плотников на месте и в Петербурге, строят суда на свирских берегах или работают на здешних каменоломнях; сама река Свирь представляет им богатый промысел в рыбной ловле, при легком сбыте рыбы в столице. Здесь ловятся: сиг (Salmo lavaretus), лососи (Salmo eriox), окуни (Perca fluviatilis), ерши (Perca cernua), язи (Cyprinus Idus), щука (Esox lucius) и плотва (Cyprinus erythrophthalmus). Нижняя Свирь и особенно Ладожское озеро изобилуют корюшкой (Cyprinus epersanomarinus), которая не водится ни в Средней и Верхней Свири, ни в Онежском озере; это небольшая рыба, как свежая, так равно копченая и маринованная, имеет приятный вкус и много употребляется в Петербурге. Из всех показанных видов рыбы всего более дорожат сигами от 50 до 60 копеек*; за лосося полнорослого, т.е. имеющего длины 12 вершков, платят 2 и даже 3 рубля, но та же рыба меньшей величины в оптовой торговле ценится вполовину менее. Суда, употребляемые для провоза рыбы, суть ладьи с двойным дном, из которых в нижнем проделаны отверстия: пространство между обоими днами наполняется рыбой, которая посредством такого устройства во время провоза беспрестанно находится в свободно проточной воде, и это единственно представляет возможность доставлять рыбу живую на место ее назначения. Осенью эти суда проплывают расстояние от Ладейного Поля до Петербурга по каналам в продолжение суток; напротив того, летом, когда вода в каналах, как утверждают, по своей возвышенной температуре делается пагубною для рыбы, суда принуждены проезжать по самому озеру, где при частом противном ветре они употребляют на проезд гораздо более времени.

______________________

* Цены товаров всюду означены по общеупотреблявшемуся в то время счету на ассигнации или на медь, по которому нынешний серебряный рубль заключает 3 рубля 50 копеек ассигнациями.

______________________

Довольно значительное занятие жителей свирских составляет кроме того приготовление угольев — чрезвычайно важная отрасль промышленности в здешнем крае, изобилующем лесами.

Река Свирь в своем течении от Ладейного Поля до устья речки Яндебы, впадающей в нее слева, образует пороги, которые, по-видимому, здесь так же, как и в Неве, происходят от осадка валунов в русле реки. Для безопасности судоходства на всем этом пространстве реки, в расстояниях 10, 15 и 20 верст одна от другой, устроены лоцманские пристани, где суда, плывущие по Свири, нанимают лоцманов для безопасного препровождения их через пороги. Из государственных уездов Олонецкой губернии вниз по реке Свири отправляется большое количество корабельного строевого леса в Петербург; такие сплавы состоят из сосновых и лиственничных бревен: последние доставляются из Пудожского, самого северного уезда Олонецкой губернии, так как далее к югу лиственница не произрастает.

Заметим еще особенность в наречии, свойственную разговорному языку жителей по берегам свирским и по южному берегу Онежского озера. В словах, где звук е письменно выражается буквою ѩ (ять), здесь всегда вместо е произносят и; таким образом говорят: вместо нет — нит, вместо снег — сниг, скория, долия — вместо скорее, далее и т.п. Особенность, которая, по всему вероятно, перешла на север из малороссийского наречия. Буква о выговаривается здесь как чистое о всегда, подобно произношению в Архангельской губернии, в Сибири и во многих других местах, между тем как московско-русское наречие, принятое в разговоре образованных людей, превращает о при произношении в чистое а везде, где на нем нет ударения. Нередко также можно слышать сокращение окончания третьего лица единственного числа: буди вместо будет, и пр., что снова еще постояннее выражается в наречии малороссийском.

У Заостровья Свирь разливается довольно широко и образует остров. Ладейное Поле скорее можно принять за обширное селение, нежели за городок, и только некоторое значение получает он по своему выгодному местоположению на левом берегу Свири. Достопримечательна здесь казенная верфь, заложенная Петром Великим, на которой строятся небольшие плоскодонные речные суда, поднимающие не более 4000 пудов груза. С этой верфи спущен был ботик, который ныне хранится в селении Дубно [Озерецковский: 148; Georgi: II, 45].

Начиная от станции Трощиниц почва делается волнообразно-холмистою и все более и более возвышается, будучи прорезана глубокими долинами. Эта гряда холмистых возвышенностей отделяет воды Ладожского озера от вод озера Онежского; северное продолжение ее прорезается поперечною длиною Свири. Почти на половине пути от станции Трощиниц до Бардовской дорога достигает рубежа вод, поднимаясь на холм, который почитается самою возвышенною точкою окрестной страны, открывающею взорам отдаленный западный и северный небосклон. Роскошный лес растет на холмистой почве в изобилии: высокие и стройные сосны и ели перемешаны с осиновым лесом и мелким березником. Медведи, волки, росомахи и куницы живут в этих лесах, нередко причиняя значительный вред окрестным стадам, почему здешние крестьяне поклялись мстить своим хищным соседям. Так, во время нашего проезда на станции Бардовской лежал при последнем издыхании крестьянин, истерзанный медведицей: в окрестности появилась медведица, у которой похитили детенышей, и трое здоровых парней, вооруженных вилами, отправились с намерением убить самку; вскоре им удалось отыскать ее, и отчаянный бой завязался. К несчастью, оружие одного из них было не довольно остро и вонзилось зверю в такое место, где рана не бывает смертельной, так что медведица успела обернуться, схватить своего противника и истерзать его до полусмерти прежде, нежели товарищи бедняка подоспели к нему на помощь и общими силами убили зверя.

На станции Булаевской впервые узнал я упряжь гусем и с тех пор отнюдь не пристрастился к этой езде. Гусем называется та упряжка, при которой лошади впрягаются не в ряд, как обыкновенно, но две, три и более их цугом одна за другою, и все они, кроме коренной, бегут между двумя длинными постромками, прикрепленными к оглоблям саней. Кроме двух вожжей для управления коренною, необходимы еще две длинные вожжи для управления передовою лошадью; однако этих последних очень часто совершенно не достает, и в таком случае правят только одною коренною, а передние лошади должны по ее движению направлять свой бег и повиноваться голосу ямщика. Каждой из передних лошадей прикрепляется за правым ухом небольшой пучок соломы, для того чтобы она находилась в беспрестанном ожидании удара бичом и тем самым постоянно побуждалась к требуемой от нее деятельности, приобыкши с этой стороны получать удары, между тем как пучок соломы препятствует ей замечать отдаленность ямщика. Изредка на одну из средних лошадей садят мальчика вместо форейтора и тем отчасти поддерживают порядок этого поезда. Все невыгоды такой упряжи бросаются в глаза. Когда передние лошади худо помогают коренной, то ямщик, не будучи в состоянии владеть чрезмерно длинным кнутом, каждый раз принужден соскакивать с облучка, на бегу догонять ленивую лошадь и потчевать ее заслуженными ударами — все лошади, очень естественно, пускаются бежать скорее, и ямщик тогда должен рассчитать, как бы во время быстрого мимолета саней ловко попасть опять на облучок. Притом лошади должны быть весьма хорошо приучены, чего на деле нет; обыкновенно, когда передней лошади приходится повиноваться вожжам при проезде по какой-нибудь местности, она бросается в сторону и останавливается, ямщик же принужден бывает догонять ее и хватать за узду, чтобы повернуть в надлежащую сторону. Но едва лошадь завидит его приближение, то, желая ускользнуть от него, быстро поворачивает в противоположное направление, причем нередко целая упряжь приходит в замешательство и круто повернутые сани или опрокидываются, или весь поезд отправляется к родимым яслям. Невзирая на такое множество неудобств, упряжка гусем здесь, равно как и в Архангельской губернии, общеупотребительна и сделалась необходимостью по причине снегов, которые, выпадая в изобилии, часто на сажень вышиною наваливаются между заборами в соседстве деревень; разумеется, по такому снегу легче проложить дорогу лошадям, запряженным гусем, нежели в ряд. По этой причине вся ширина зимней проезжей дороги в здешнем крае не более ширины узких саней и походит скорее на ров, который уклоняется то в одну, то в другую сторону и в котором сани на расстоянии целых верст катятся в косвенном положении. Таким образом, здесь на ямщике лежит еще обязанность соблюдать равновесие, и потому он, смотря по наклонению саней, передвигается то на одну, то на другую сторону облучка, а где сани уже слишком наклоняются на один бок, там бывает принужден соскочить с места и целым туловищем поддерживать сани, чтобы они совершенно не опрокинулись. Так, в Олонецкой и Архангельской губерниях нередко случается видеть, с каким неподдельным усердием ямщик предохраняет сани от падения и бежит подле них на пространстве целых верст; да и во время нашей поездки встречались по дороге места, где было более труда ямщику, нежели лошадям, и где он на расстоянии трех четвертей целой станции бежал подле саней, с неутомимою деятельностью беспрерывно работал кнутом, поддерживал сани или перекачивался с одной стороны облучка на другую для соблюдения равновесия. Подобные гимнастические упражнения не столько производят сострадание в путешественниках, сколько возбуждают их смех, и забавляли нас часто в продолжении целого пути, пока от времени до времени какой-нибудь сильный толчок не опрокидывал нас в мокрый снег, который высокими сугробами навален был по обеим сторонам дороги. В иных местах или вовсе не было снега, или он лежал в таком количестве и был так глубок и рыхл, что лошади уходили в него по грудь, с большим трудом были отрываемы помощью людей и через несколько шагов снова в него погружались, и это именно всегда случалось между заборами, коими обыкновенно около деревень на большом расстоянии, по обеим сторонам большой дороги, отгораживают пахотные поля для предохранения их от скота; такие отгороженные полосы дороги между двумя заборами называют улицы (по здешнему произношению улици), которые в настоящее время года составляют значительное бедствие для проезжающих.

Близ станции Булаевской переехали мы по льду небольшого озера Шерминского. 11 апреля подул приятный весенний ветерок, и солнечные лучи, отражаемые снежною поверхностью ослепляющей белизны, производили ощутительную боль на коже лица.

Немаловажное значение между произрастениями здешнего края получила обыкновенная свекла (здесь называемая красною репою). Она не подвержена неурожаю, и потому саму ее садят во множестве, так что каждый крестьянин ежегодно высевает свои 10 и более четвертей свеклы и ест ее сырую и печеною, варит из нее кисель и приготовляет особенного рода квас, который заменяет олонецким жителям настоящий русский квас из ржаной муки, хотя и заключает в себе для непривыкших к нему слабительное свойство. Для получения этого напитка берут бочку, на дно которой кладут слой горячих каменьев, а на них почти до половины бочки всыпают свеклы; потом снова следует слой горячих каменьев и свеклы, которую накрывают третьим и последним слоем горячих каменьев, после чего всему дают простоять 36 часов или даже двое суток; по прошествии этого времени каменья вынимают и пропарившиеся корни обливают водою, которая вытягивает сок из свеклы, и вот все приготовление кисло-сладкого, довольно невкусного напитка, известного здесь под названием кваса. Все сорта хлеба: рожь, ячмень, овес, даже не в большом количестве пшеница — еще засеваются здесь, хотя полевые семена, особенно на северных покатостях холмов, довольно часто уничтожаются ночными морозами, наступающими уже в половине августа. Таким образом, земледелие не занимает много рук в Олонецкой губернии, тем более что самое важное хлебное растение, рожь, средним числом приносит едва ли более двух и только в урожайные годы на плодородной почве до шести зерен. Семена всех хлебных растений обыкновенно привозятся из соседственной губернии Новгородской. Неоднократные попытки возделывания семян, взятых из стран более южных, решительно не удались, потому что хотя зерно и образовывалось как нельзя лучше, но, привыкши к климату, где вообще растительность гораздо медленнее, никогда не дозревало, между тем как туземное зерно доставляло хорошую жатву. Пшеничными зернами крестьяне смежных губерний стараются взаимно поменяться и тем самым беспрестанно доставлять пшенице новую почву, что чрезвычайно содействует к ее дозреванию. Во множестве также садят здесь огородный горох, а семена равномерно вывозят из Новгородской губернии. Обыкновенные кухонные овощи здесь картофель и лук, капусты не садят, потому что она слишком растет в лист, не образуя кочней. О разведении плодовых деревьев нельзя и подумать; при сильных северных ветрах они замерзают зимою, а осенью не дают плода. Самую обыкновенную пищу составляет рыба, в изобилии доставляемая здешними реками. Напротив того, мясо, при недостатке хороших пастбищ для скотоводства, принадлежит к дорогим и потому редким припасам. Довольно значительно также употребление в пищу грибов, коими изобилуют лесистые сырые места; грибы набирают летом и осенью, сушат или солят их и вообще в большом количестве запасают на зиму. Под общим названием рыжиков, употребляемым вместо неизвестного здесь слова "грибы", вероятно, подразумевают весьма различные породы грибов, в особенности же Agaricus deliciosus, который и в прочих местах России называется рыжиками и привозится в изобилии именно из Вологды.

На расстоянии между станциями Барановой и Оштанской почва все еще волнообразно-холмиста, однако же холмы заметно понижаются, и далее к СВ страна превращается в равнину, простирающуюся до реки Вытегры. Рубежи озер Ладожского и Онежского изворачиваются на ЮВ, где разделяют воды Онежского и Белоозера. С одной из здешних возвышенностей открываются взору в синеватой дали берега Онежского озера.

Станция Оштанская находится при реке того же названия, которая несудоходна; по ней, однако, строятся речные суда. Вместе с холмистою почвою Ладожского хребта постепенно исчезают прекрасные леса и является обширная болотистая и торфяная равнина, какую встретили мы на Нижней Свири, точно так же поросшая тощими соснами и березняком или кое-где по клочистым, осокою подернутым болотам рассеянными мелкими кустарниками, ивником, голубелью, багульником, Andromeda calyculata; и только изредка встречается взору сухая песчаная почва, покрытая сосновым лесом.

Красивый город Вытегра обязан своим значением счастливому положению на реке Вытегре, близ падения ее в Онежское озеро, положение, по которому этот городок пользуется выгодами судоходства из приволжских стран. Сообщение с Волгою совершается посредством Мариинского канала. От Рыбинска по Волге суда плывут вверх по Шексне, на коей они принуждены преобороть несколько порогов, пока достигнут истока этой реки из Белоозера; после того продолжают путь по спокойным водам сего озера до устья впадающей в него реки Ковжи, следуют вверх по ней и из нее входят в Мариинский канал, который на протяжении 7 1/2 верст, посредством небольшого озера Матко, соединяет Ковжу с Вытегрою в 57 верстах выше города Вытегры. Онежское озеро хотя и менее Ладожского по объему и по количеству вод, но своим естественным положением совершенно уподобляется первому, и хотя в меньшей степени, но представляет судоходству равные трудности, а потому и здесь устроен обходной канал, который сокращает водяной путь и посредством которого, как и посредством Ладожского, Мариинский канал достигает своего настоящего значения, как путь сообщения внутренней России с обширнейшим складочным местом торговли при Балтийском море. Онежский канал вытекает из реки Вытегры в 11 верстах выше ее истока, и на протяжении 19 1/2 верст, при 17 1/2 саженях ширины и 7 футах глубины, вливается в Онежское озеро с южного его берега*. Не одни граждане Вытегры обязаны своим благосостоянием положению города вблизи Мариинского канала: окрестным деревням и селам он дает не менее того возможность выгодно сбывать свои произведения, и таким образом Мариинский канал, произведением которого обязаны блаженной памяти императрице Марии Феодоровне, выдавшей на устройство его 2 1/2 миллиона рублей из собственных капиталов, составляет немаловажное благодеяние для всего края. Плывущие мимо Вытегры нагруженные суда доставляли в Петербург хлеб в зерне и мукою, льняное семя, водку, соль, железо, чугун, медь, бревна, деготь, смолу, сало, полотна, шерсть и т.п.

______________________

* Более подробное описание этих каналов изложено в: [Штукенберг: 178 и далее].

______________________

Мы переехали реку по красиво построенному мосту в самом городке и продолжали путь по ровной окраине долины, на левом берегу; потом дорога спускается к подошве долины и по ней ведет далее, справа окаймленная берегом, слева высокими, лесистыми холмами и глубокими лощинами. На станции Белый ручей нам снова дали зимнюю повозку, между тем как в окрестностях Вытегры вовсе не было уже зимнего пути. Дорога извивается вдоль по речной долине, которую мы не раз переезжали. В разных местах, по каналу, расположены уютные домики надзирающих чиновников, а у Мариинского шлюза построен большой каменный дом, назначенный для госпиталя приставленных к каналу солдатам. Далее, в 12 верстах от Белого Ручья, у Петровского шлюза, по сю сторону, на берегу канала, находится часовня, где судоходцы обыкновенно отправляют молебствие и приносят небольшие вклады. Против часовни, на другом берегу канала, по повелению в бозе почивающего императора Александра, в воспоминание императрицы Марии, воздвигнут четырехсторонний гранитный обелиск, на подножии которого видны четыре надписи, излагающие историю совершенных работ*. Великий Петр предполагал уже прорыть здесь канал и, как видно из надписи, в 1711 году, осматривая здешнюю местность, однажды, утомленный странствием, отдыхал там, где ныне возвышается памятник. Впрочем, устройство канала было действительно предпринято при императоре Павле I, в 1799 году, и окончено в царствование императора Александра I в 1808, вопреки многим другим предположениям, совершенно согласно плану Петрову, как путь сообщения между Ковжею и Вытегрою.

______________________

* Содержание надписей см. в: [Wittenheim: 77]. Подробное описание с рисунком в: [Engelhardt].

______________________

Мы вскоре доехали до Маткозера, противоположный берег коего покрыт прекрасным хвойным лесом, составляющим собственность петербургского купца Громова, ежегодно отправляющего отсюда большие сплавы строевого леса в столицу. Взор путешественника еще на мгновение останавливается на озере Ковжо, вблизи которого идет дорога, после чего мы вскоре достигли деревни Конецкой.

Здесь крестьяне жаловались на прошлогоднюю (1830) жатву, принесшую, по их словам, пьяный, хмельной хлеб, который, будучи употреблен в пищу, производит тягостное одурение, а если им постоянно питаться, то человек постепенно лишался сил и наконец умирал. Хлеб этот отличался от обыкновенного ржаного более светлым, даже отчасти красноватым цветом, имел странный запах и горький вкус; мука также казалась красноватою. Причиной такого вредного явления признал я необыкновенное количество головнистых зерен между здоровыми. Ночной мороз, наступивший во время цвета ржи, послужил поводом к их образованию, да и самые здоровые семена были менее обыкновенных и имели иссохший, морщиноватый вид. Этот хлеб употребляли в пищу, не угадывая основы нездорового его свойства; но в целой деревне поселяне жаловались на совершенное расслабление, и попадавшиеся мне на глаза дети имели вид бледный и изнуренный; небывалая смертность господствовала со времени последней жатвы, и молодые свежие люди внезапно чахли, нередко через две недели отдавая Богу душу; особенно же умирали малолетние. Таким образом, бедняки употребляли в пищу хлеб, каков он был, или примешивали к нему купленной муки, отчего он делался менее вредным; и только немногие зажиточные крестьяне собственною мукою, размешанною в воде, кормили своих лошадей, на которых эта пища не производила никакого вредного действия, хотя некоторые лошади никак не принимались за такое пойло. Пояснив крестьянам причину вредного свойства их хлеба, я советовал им очищать необходимое каждый раз для употребления количество хлеба от головнистых зерен и занятие это возложить на их праздных детей. Но, к сожалению, совет мой, как я узнал на возвратном пути, никто из них не попытался даже привести в исполнение. Впрочем, такого рода неурожай был вполне местный и ограничивался Вагодским приходом, к которому причисляется деревня Конецкая.

От Конецкой дорога следует на некотором расстоянии южному берегу Ковжинского озера, по холмистой местности, которая постепенно превращается в равнину. Прекрасные леса снова покрывают почву в большом изобилии; сосны, ели и осины суть господствующие породы дерев; ольховый кустарник опушает леса; береза встречается довольно часто, но всегда как тощее дерево, перемешанное с другими; на всем пути от Петербурга до Архангельска мне не случалось видеть чисто березовых лесов, так что здешний край совершенно не производит лиственных лесов: ибо и сосна большею частью растет вместе с хвойным лесом, и хотя является иногда независимо маленькими рощами, однако же не образует больших лесов. За несколько верст перед станцией Прокшинской переехали мы через речку Кемь, которая к северу отсюда истекает из Кемь-озера и впадает в Белоозеро, недалеко от устья Ковжи. В верховьях реки Кеми, в верстах 40 от того места, где мы переехали через реку, растут, как уверяют, лиственничные деревья, самые южные, о которых я получил сведение, достигающие 60º с. ш. (под 55º в. д.); говорили, что купец Громов, обладающий в здешнем крае обширными лесами, отправил отсюда известное количество лиственничных бревен в Петербург.

Здесь снова чаще встречаются крепостные крестьяне, между тем как большая часть поселян Олонецкой губернии суть государственные и удельные.

Землепашество здешнего края незначительно; хлеб большей частью возделывается на лесных пашнях. Свекла не составляет более значительного предмета в земледелии, как на южном берегу Онежского озера; вместо обыкновенного садового гороха, слишком часто замерзающего от ночных заморозков, поля засевают мелким серым горошком; капусту мало садят, потому что она слишком урастает в стебли, не образуя кочней, и часто замерзает; в Перхинской она нередко служит кормом скоту.

По ту сторону станции Прокшинской холмистая страна совершенно превращается в равнину, которая простирается за Кречетовскую, Чуриловскую и еще далее. Богатство лесом исчезает вместе с холмами; сами деревья здесь не так высоки, как в холмистом краю; всего чаще видны низменности, поросшие ивовым кустарником, здесь называемым райдою или райдиною.

У станции Кречетовской, около 61º с. ш., впервые встречаются северные олени, которые небольшими стадами бродят по окрестным лесам и иногда составляют для крестьян предмет охоты; на лето они исчезают, а если и встречаются, то чрезвычайно редко. Здешняя страна изобилует также хищными зверями: медведями, волками, лисицами и куницами; во множестве встречаются зайцы и белки; последних, в значительном количестве, стреляют и продают в городке Каргополе. В пернатой дичи также нет недостатка, хотя крестьяне вообще небольшие любители охоты.

По случаю весьма испорченных дорог наше путешествие шло очень медленно. Лошади беспрестанно погружались в глубокий снег и были снова отрываемы. Мы переехали через речки Ухту и Тихманку, обе впадающие на востоке в озеро Лача, видневшееся справа дороги, и достигли станции Философской.

Землепашеством здесь еще ревностно занимаются, хотя ночные заморозы в мае и июне, настигающие хлеб во время цвета, или в половине августа, когда зерно наливается, нередко в одну ночь уничтожают надежду целого года. Преимущественно сеют ячмень, менее рожь и овес, потом серый горошек и очень небольшое количество пшеницы, а потому пшеничного хлеба спрашивать в деревнях было напрасно, так как и вообще обед теперь, во время Великого поста, был довольно скудный: грибы и горох, не полевой, но садовый, покупаемый крестьянами из других мест, так как он здесь не дозревает; потом рыба — все это приготовленное с постным маслом — вот лучшее, что можно было получить; кусок дичи только изредка являлся на моем столе; зато самовар был всюду к нашим услугам, хотя чаю не было в запасе, а если он и был, то, вероятно, его хранили для праздников. Из огородных овощей садят около деревень: капусту, брюкву, репу, редьку и лук. Грибы, а именно порода, называемая красными рыжиками, вероятно Agaricus deliciosus, не только составляют для крестьян значительный предмет пищи зимою, но, посоленные в бочонках или сушеные, отсылаются в столицу. Озеро Лача снабжает жителей налимами, щуками, окунями, ершами, язями, лещами, плотвою и сигами. Запасы соленой баранины и свинины всюду висели под навесами домов и вялились на воздухе.

Около станции Философской растет довольно лесу; но по большой дороге не видно еще лиственницы, которая встречается только в 50 или 60 верстах отсюда в верховьях реки Ухты, около селений Сунды и Ухты.

Равнина, поросшая обильным лесом, простирается до городка Каргополя; тут, как уверяют, встречается уже лиственница, а зимою нередко посещает здешние леса северный олень. Незначительный городок Каргополь, в котором считается едва ли 2000 жителей обоего пола, лежит при реке Онеге, в 5 верстах ниже истока ее из озера Лача; в нем считается до 20 церквей, из которых 3 монастырские и одна кладбищенская, прочие же 26, а именно 18 зимних и 8 летних, принадлежат 8 местным приходам, так что на каждые две церкви приходится числом не более 250 прихожан. Жители городка почти исключительно заняты дублением и обработкою мехов, для чего каргопольцы скупают сырой товар не только из окрестных мест, но и в Архангельской губернии и на ярмарках, даже на Ирбитской в Сибири, перерабатывают его в меха и отправляют на продажу в Петербург, Москву и на все значительные ярмарки. Особенно славятся здесь приготовленные беличьи меха.

Вчера, рассказывали нам, недалеко от Каргополя, на большой дороге, утонула в снегу лошадь, прежде нежели успели ее отрыть, что может дать достаточное понятие о состоянии дорог в этом краю весною. Необычайные груды снега лежали около деревень между заборами.

От Каргополя дорога идет далее по долине реки Онеги, которая здесь еще незначительна. В селе Усть-Вельском Погосте женщины занимаются особенно пряжею шерстяных изделий и приготовляют из шерсти собственных овец фуфайки, носки, чулки и т.п. товары, которые продают на месте или иногда отсылают в Петербург; каждому проезжему предлагают купить этих рукоделий, и меня окружили молодые крестьянки, каждая спеша развязать свой узелок, чтобы сбыть свое вязанье. Мне предлагали купить другой странный товар, значение которого я никак не мог разгадать, пока ближе не разглядел его состава; это чудо походило на клеенчатую материю, в самом же деле было лакомство здешнего изделия и состояло из раздавленной земляники, которую кладут на отрезок пропитанного маслом полотна и таким образом сушат на солнце, после чего тонкая пластинка снимается и тем более получает сходство с красною клеенкою, что на нижней плоскости ее отражается ткань полотна.

У станции Архангельской мы переехали по льду реку Онегу, протекающую в низких берегах, на которых растет мало леса, а быть может, его здесь и вырубили. По ту сторону реки, не доезжая 7 верст до станции Коневской (62º с. ш.), заметил я первые лиственницы, которые являются здесь как стройные молодые деревья, небольшими рощами или поодиночке, будучи перемешаны с другим хвойным лесом, и далее часто встречаются в лесах севера.

На всем расстоянии от Санкт-Петербурга до здешнего края и далее, в двинской долине до самого Архангельска, замечаются часто эрратические валуны, плутонических и преобразованных горных пород, подобно как в странах по берегам Балтийского и Северного морей, хотя далее на север они встречаются реже и в меньших размерах; по крайней мере, я не замечал их здесь ни в том множестве, ни в таких огромных глыбах, каковыми они часто являются в прибалтийских губерниях, обстоятельство, вновь свидетельствующее, что эти валуны в Прибалтийском краю ближе лежат к первоначальному своему месторождению, нежели находимые на дальнем севере, чем выигрывается новое доказательство о происхождении эрратических глыб в странах Скандинавского и Финского кряжей.

Река Онега открывается взору в нескольких местах с большой дороги; на берегах ее, отъехав три версты от станции Красновской, заметил я единственную на всем пути от Петербурга до Архангельска рощу, исключительно состоявшую из берез; но эта береза уже не то высокое чудное дерево умеренного севера; напротив того, здесь настоящая родина лиственницы, вырастающей стройными деревьями. Это Сибирская лиственница, Larix sibirica, которую не должно смешивать с близко-сродною ей, растущею в Европейских Альпах Larix europaca.

У деревни Федотовой выезжают из долины реки Онеги, так как большая дорога уклоняется далее на СВ к двинской долине. В 16 верстах от этой деревни отстоит граница Архангельской губернии. От самой Федотовой (62 1/2º с. ш.), на протяжении более 150 верст, до Ваймуги (63 1/2º с. ш.), равнина поросла величественным хвойным лесом. Высокие деревья лиственницы, сосны и ели, между которыми кое-где произрастают береза и ольха, образуют здешние леса, в безмолвной тишине которых только зимою раздаются удары топора, доставляющего к портам Архангельскому и Онежскому лучший кораблестроительный лес, сплавляемый по здешним рекам; леса, следовательно, доставляют пользу только через посредство водных путей, которым туземцы обязаны своим благосостоянием, и потому все они преимущественно расселились по берегам рек, между тем как большая дорога обезлюдела и только незначительные деревни с бедным народонаселением встречаются по ней среди дремучих лесов на расстоянии 25 и 30 верст одна от другой. Такое богатство лесов могло бы сделаться неисчерпаемым при хозяйственном устройстве; но сплавляемые деревья уже ныне вырубаются в чаще леса, далеко от рек, к которым подвозятся с большим трудом и непомерными издержками.

У станции Плесецкой исчезает пшеница из числа хлебных растений и далее на север, не дозревая, нигде не возделывается; северная граница ее, следовательно, здесь проходит под 62 1/2º с. ш.; но на верную жатву пшеницы в целой Олонецкой губернии нельзя надеяться. Рожь, ячмень и овес постоянно засевают, равно как лен, и конопель, хотя стебли последнего остаются короткими; полевой горох очень худо поспевает; на выжженных полянах, в лесах сеют репу, из овощей встречается здесь капуста, редька и лук. В окрестностях следующей станции, Кодыша, земледелие преимущественно устремилось к многочисленным в этом месте озерам, по берегам которых хлеб, как замечается, менее страдает от ночных заморозков, обстоятельство, происходящее, быть может, и от того, что пашни большею частью лежат среди лесов, в защите от холодного северного ветра. Но из хлебов посредственную жатву дают здесь только ячмень и рожь, между тем как овес даже и в означенных местностях часто замерзает, а полевой горох здесь уже не засевают, так что северная граница его находится под 63º с. ш. Даже картофель часто замерзает в цвете, образовав картофелины величиною едва с простой орех. Капуста иногда поспевает и потому садится. Но свекла, огурцы, садовый горох и бобы — все это для здешнего края сделалось овощами благословенного юга, и желание развести их напрасно. Здешний край изобилует пернатою дичью, и крестьяне, большею частью хорошие стрелки, отправляют часть своей охотничей добычи в Петербург.

18 апреля праздновали Пасху, но погода была отнюдь не праздничная, напротив, дождливая и пасмурная, и мы должны были снова трястись на телеге. У станции Селецкой не сеют более и овса, так как он почти никогда не дозревает; крестьяне покупают его из других мест или кормят лошадей ячменем, сеном и сечкой. Таким образом, северная граница овса находится в 63 1/2º с. ш. Здесь еще хорошо поспевают только ячмень и рожь, из овощей возделываются репа, картофель, редька и лук, лен и конопель дают очень короткие стебли, капуста не образует кочней. Невзирая на столь жалкое состояние земледелия, крестьяне живут, видимо, в довольстве, которое обусловливается лесом и сплавом его вниз по реке Емце. В окрестностях села Емецкого, лежащего на той же реке, бродит зимою по лесам северный олень, стадами, простирающимися от 20 до 30 голов. Цена за шкуру северного оленя средним числом не превышает здесь 2 р. 50 к. В окрестных около села Емецкого лесах, как мне известно из достоверных отчетов, между породами хвойных дерев замечается сибирская пихта (Abies sibirica Ledeb.), которая к западу исчезает, но далее на восток, в южной части Архангельской губернии, не в редкость и уже образует целые леса на двинском притоке Ваге, а равно и в верховьях реки Мезени в Шенкурском уезде; встречается также в верховьях Печоры, где еще в черте Архангельской губернии является в сообществе сибирского кедра (Pinus Cembra).

У станции Ваймуги, на реке того же наименования, которая впадает в Емцу и подобно сей последней служит к сплаву леса, снова засевают немного овса, который, однако ж, в течение нескольких лет сряду замерзал. Равнина между станциями Ваймугой и Сийской постепенно покрывается холмами и в разных направлениях усеяна небольшими озерами, дающими начало речке Сие, которая, протекши небольшое пространство, впадает в Двину. По имени той речки назван монастырь, стены которого виднеются справа, невдалеке от дороги. Это монастырь святого Антония Сийского; настоятелем его был в то время почтенный приятель мой архимандрит Вениамин, о котором впоследствии я буду иметь случай неоднократно упоминать.

В 14 верстах по ту сторону станции Сийской дорога выходит к берегу Двины и, начиная отсюда до самого Архангельска, извивается по долине двинской, то отдаляясь, то приближаясь к реке, от времени до времени представляющей путешественнику свои величественные воды. Деревни и села тянутся вдоль берегов и придают реке вид жизни и обитаемости, доказывающих всю важность благословенных вод ее для здешнего края. Река большею частью протекает между крутыми берегами, от которых почва с обеих сторон возвышается легким отклоном, простираясь далее обширною равниною, прорезанною в ином месте глубокою поперечною рытвиною, служащею руслом одному из ее притоков. В нескольких местах дорога окаймлена молодым хвойным лесом и тощими березами; стройного же леса нигде не встречается, да и водяное сообщение столь близко и удобно, что если бы и были леса, то давно уже нашли бы себе сбыт и употребление в Архангельске.

У станции Копачевской, под 63 1/3º с. ш., лен перешагнул северную границу своего доспевания; и самая конопель дает только короткие стебли, хотя еще и возделывается в небольшом количестве. По мере удаления на север земледелие более и более принимает жалкий вид; и наоборот, довольство крестьянина увеличивается. В самом деле, жилища поселян более и более приобретают вид, радующий взоры: снаружи избы украшены пестрыми резными работами, внутри просторны и чисты.

У станции Копачевской, как уверяют, к берегу Двины выходят известняки, которых, однако ж, мне не удалось осмотреть; самое русло реки здесь каменисто и небезопасно для судоходства.

Наконец достиг я старинного города Холмогор на Двине, отнюдь не соответствовавшего понятиям, какие я себе составил о нем, что испытали уже и другие путешественники. Весь город есть разбросанная без плана куча бедных домов и хижин, которые доставляют скудное убежище едва ли 450 жителям. Замечательный для исследования истории сих стран городок Холмогоры возбуждает внимание любителя русской литературы как родина Ломоносова. Монумент, вылитый из меди, воздвигнутый в 1832 году в Архангельске, говорит о славе Ломоносова, а холмогорский гражданин с некоторою гордостью указывает путнику на один из двинских островов, где виднеется колокольня Курострова, и на скромную деревеньку, где родился знаменитый его соотечественник и где до сего времени живут родственники поэта, известные своими красивыми изделиями из слоновой кости. Этим особенным родом промышленности, т.е. точением и вырезанием различных украшений и безделок из моржовых клыков и ископаемой слоновой кости, заняты многие холмогорские граждане; они довели свое искусство до удивительной степени совершенства и выгодно сбывают свои изделия в Петербурге и Москве. По недостатку времени я отложил до более удобного случая посещение мастерских этих художников.

В целой России славится рогатый скот здешнего края, происходящий от ост-финляндской породы, которая была введена здесь по приказанию императрицы Екатерины II и впоследствии повелением императора Александра в 1819 году возобновлена новым племенем для завода. Этот рогатый скот пасется в уездах Архангельском и Пинежском, на реке Мезени в Мезенском уезде и под общим названием холмогорского ежегодно пригоняется в Петербург и Москву. Коровы этой породы большею частью бурого цвета, очень хорошо сложены и дают много молока, но тучностью и дородством далеко уступают украинским. Не менее славятся в России холмогорские телята, которые посредством тщательного откармливания достигают почти невероятного веса.

Что же касается земледелия, то из всех хлебов здесь сеются только ячмень и рожь, но и те часто замерзают. При печении обыкновенно смешивают здешнюю муку с архангельскою, привозимою из южных областей, и уверяют, что через эту смесь хлеб лучше подымается на опаре. Конопель хотя и не совершенно дозревает, но в двинской долине доставляет снова хорошие стебли от 1 до 1 1/2 аршин длиною. Здесь сажают также картофель, репу, редьку и лук.

По ту сторону Холмогор проехали мы по узкому и длинному рукаву, или заливу Двины, называемому Курья, и отсюда снова обозрели чудную реку с ее населенными берегами, где, видимо, увеличивающееся довольство жителей доказывает соседство приморского порта, кипящего торговлею и промышленностью. У станции Каскогорской переехали мы через реку, ледяной покров которой рыхлостью своею возвещал скорое вскрытие реки и начало вожделенной весны.

С каждым шагом удаления к северу влияние климата все более и более ощущаемо в хлебопашестве. Даже и рожь здесь не всегда удается; в три последние года сряду она постоянно замерзала; а потому ее засевают здесь в небольшом количестве, и северная граница ее возделывания может быть принята едва ли много далее параллели города Архангельска (64 1/3 с. ш.). У станции Каскогорской и Бабонеговской сеют почти исключительно ячмень. Еще ранее встречает свою границу конопля, которую выше Холмогор (64 1/2º с. ш.) не разводят. Даже капусты здесь нигде более на садят, хотя еще далее к северу, на островах в устье Двины, пользующихся более умеренным климатом, капуста снова произрастает и разводится там для потребления архангелогородцев. В Каскогорской нет картофеля, но он есть еще при Бабонеговской. Репа, редька и лук суть обыкновенные овощи, разводимые в Архангельске.

Низкий еловый лес окаймляет дорогу и исчезает вблизи реки.

Тринадцать верст не доезжая Архангельска, с одной стороны из возвышенностей видны колокольни и дома северной гавани при устье Двины. По болотистой низменности, поросшей тощими соснами, багульником, Andromeda caluculata и мхом, со всех сторон окружающей Архангельск, мимо сахарного завода Брандта, 20 апреля утром подъехали мы к городским воротам.

К немалой радости моей, я удостоверился, что, невзирая на поездку в тряской телеге и на частое опрокидывание саней, инструменты мои остались невредимы; барометр Парротова устройства и здесь снова доказал свое превосходство.

II
Пребывание в Архангельске

Многие путешественники, посещавшие город Архангельск, достаточно описали его. Мне удалось бросить только беглый взгляд на северную гавань России, при моем двукратном, но, несмотря на то, мимолетном там пребывании, и потому благосклонные читатели благоволят усмотреть в других сочинениях описание Архангельска более подробное*, к которому я, со своей стороны, могу прибавить только несколько беглых замечаний.

______________________

* Древнейшее описание города Архангельска принадлежит знаменитому голландскому живописцу Корнелису де Бруину, обыкновенно называемому Корнель Ле-Брён, который в 1701 году, приплыв в Архангельск на голландском корабле, воспользовался своим пребыванием там, описал город в его тогдашнем положении и приложил некоторые известия о самоедах, которых здесь встретил; его рассказ об этом племени принадлежит к достовернейшим дошедшим до нас известиям того времени. Из Архангельска предпринял он обширные свои путешествия через все Российское государство, в Персию и Восточную Индию, которых описание вышло в Амстердаме в 1711 году, в большом in fol., украшенное многими прекрасными гравюрами, под заглавием: "Reizen over Moscovie door Persie en Indie: Verrykt met Driehondert Konstplaten, vertoonende de beroemste lantschappen en staden, look de byzondere dragten, beesten, gewassen en planten die daer Sevondon worden" и пр. См. там о городе Архангельске с. 14 — 17, и перевод из этой книги в: [Adelung: 427, 428].

В 1771 году город Архангельск подробно описан академиком Лепёхиным, см. [Лепёхин: III, 330 и далее; IV, 1 и далее], где мы находим также историческую летопись города со времени его построения в 1584 году. Но древнейшие известия об истории Архангельска содержатся в Двинской летописи, описанной около конца XVII столетия неизвестной особою и изданной в Москве в 1705 году. Эта летопись, впоследствии умноженная некоторыми приложениями и продолженная, вышла там же вторичным изданием в 1748 году. То и другое издания чрезвычайно редки.

Описание Архангельска Молчановым [Молчанов: 63 — 103], подобно всем известиям этого автора, есть чистый выбор из сочинения Лепёхина.

Более новое подробное описание, с планом города, сделал в 1828 году Рудольф Рихтер, проживавший в Архангельске по своему знанию военного медика. См. [Richter].

Но самое занимательное и богатое своим содержанием описание Северной гавани находим мы в сочинении Федора Литке: [Литке: I, 128 — 132]. Автор рассматривает Архангельск преимущественно как приморский и торговый город. Из Архангельской гавани в 1821 — 1824 годах отважный моряк неутомимо совершал свои попытки к Новой Земле; хотя усилия его не увенчались желанным успехом, несмотря на то наука землепознания обязана его путешествиям и практическим исследованиям новыми богатейшими сведениями о водах и берегах Северного Ледовитого моря, равно о виде и естественном положении полярного острова, составлявшего цель его предприятий.

______________________

Архангельск в столь многих отношениях важен для Русского государства, что один бегло брошенный взгляд не в состоянии схватить всех отдельных отношений, которые на самом месте свидетельствуют о его значении. Он важен:

1) как северный приморский торговый город, равно значительный для внешней заморской и для внутренней сухопутной торговли. Сею последнею доставляются средства губерниям Архангельской, Вологодской, Пермской, Вятской и Олонецкой превосходными водяными путями, с незначительными издержками, привозят свои изделия к приморскому порту, где они находят легкий и выгодный сбыт, и в замене, из первых рук, получаются иностранные товары. Что же касается до внешней торговли морем, то из Архангельска ежегодно отправляется несколько судов в Атлантический океан, к различным портам европейским и североамериканским; и эта торговля со временем может приобрести гораздо большую значительность, если архангелогородцы решатся вести ее посредством собственных судов, между тем как доселе иностранные купцы большею частью сами приезжают за товарами в Архангельск.

2) Архангельск важен, во-вторых, как военная гавань и укрепление, господствующее над северными берегами Европейской России и достаточно обеспеченное Новодвинскою крепостью, лежащею при устье Двины, на острове Линской Прилук*, которая в состоянии дать отпор сильному неприятелю.

______________________

* Не прилуг, как пишет [Литке: 1,160]. Словом прилук обозначают в Архангельской губернии внешнюю дугу течения, где вода протекает с сильным стремлением ("прилучается") в противоположность к внутренней дуге течения, паволоку, при котором часто берег бывает плоский и служит для причала мелким судам, которые здесь вытаскиваются — волочутся на берег. От того же корня лук, от которого происходит существительное прилук и глагол прилучаться, должно, конечно, произвести слово Лукоморье, которое, следовательно, обозначает морской берег, мимо коего с сильным течением стремится прибывающая вода прилива.

______________________

3) Архангельская корабельная верфь весьма важна для русского флота, который она приумножила значительным числом военных кораблей [Литке: I, 101 — 102J. Вследствие того получают важное значение

4) леса архангельские, которых главное управление находится в городе. По сообщенным мне сведениям от главного лесничего, г-на Дёлера, считается в здешнем крае до 31 миллиона десятин лесов.

5) Наконец, губернский город Архангельск есть местопребывание всех высших местных губернских начальств и начальника духовенства, в особе епископа Архангельского и Олонецкого.

По приезде в Архангельск я поспешил засвидетельствовать мое почтение военному губернатору его превосходительству г-ну контр-адмиралу Сулиме, был им принят с ласковым радушием и в доме его имел случай познакомиться со всеми значительными чиновниками, равно как и с некоторыми особами города. Почтенный старец с искреннею готовностью предложил мне свое сильное содействие для достижения целей моего путешествия и впоследствии оказал мне его в полной мере, ибо его влиянию, в особенности, обязан я деятельным пособием в достижении моих намерений со стороны местного начальства из Мезени, почему не могу не изъявить его превосходительству открыто чувствительнейшей моей признательности.

Из особ, которых беседа могла быть для меня во многих отношениях занимательна и поучительна во время непродолжительного пребывания моего в Архангельске, я познакомился со старшим лесничим г-ном Дёлером и с архимандритом Вениамином, настоятелем Сийского монастыря. Г-ну Дёлеру я благодарен за некоторые сведения о лесах Архангельской губернии; кроме того, он имел благосклонность сообщить мне для просмотра некоторые сушеные растения, собранные одним из его чиновников на Зимнем берегу Белого моря. Но в высшей степени занимательно было для меня знакомство с архимандритом Вениамином: этот просвещенный инок был единственный человек, которому тундры самоедов — цель моего путешествия — были известны на всем их протяжении. В продолжение многих лет, по поручению правительства, объезжал он этот край в качестве миссионера и проникал до Карского моря и до острова Вайгача. Усилиями его более половины самоедов было обращено в христианство и воздвигнуты были три церкви среди тундры для этой новой духовной паствы. Руководимый духом изыскания и любви к истине, почтенный миссионер собрал чрезвычайно любопытные сведения об этнографических отношениях самоедского народа и о естественном состоянии арктических тундр; он обладал основательными сведениями в языке самоедов и не только составил словарь и грамматику его, но даже позаботился передать на нем Св. Евангелие.

Не могу также не упомянуть о знакомстве моем с господами братьями Брандт, которых имя во многих странах Архангельской губернии произносится с чувством благодарности; обширная их торговля составляет истинное благодеяние того края. Покойный отец их некогда записал это имя в летописях путешествий и попыток на Новую Землю.

Наконец, я посетил в Архангельске достойного проповедника евангелической общины, г-на Брема, в котором встретил почтенного земляка, радушно приветствовавшего меня у себя в доме, где посвятил я несколько приятных часов дружеским воспоминаниям об общей родине нашей при Балтийском море.

К приезду всеми ожидаемого его императорского высочества наследника цесаревича составлялась в Архангельске выставка губернских произведений, и для этой цели были соединены небольшие коллекции естественных предметов, находившиеся во владении частных лиц; однако же эти коллекции не много заключали в себе любопытного: несколько раковин, морских звезд, рыба зубатка и т.п. с Лапландского берега, щетки горного хрусталя с Онежского озера, куски железного колчедана, который обыкновенно слыл здесь золотосодержащею рудою, и аммониты с реки Печоры; все это было соединено без точнейшего означения месторождений и потому мало представляло достойного внимания. Сожалею, что, по недостатку времени, я слишком бегло рассмотрел небольшой гербарий растений, собранных в окрестностях Архангельска г-ном Богуславом, старшим учителем при здешней гимназии.

О странах, которые я предполагал объехать, за исключением поучительных известий, почерпнутых в приятной беседе с архимандритом Вениамином, тщетно старался я получить в Архангельске сведения, так как и для самих архангелогородцев весь край на восток был землею неведомою, и только немногим из них случалось бывать несколько далее; Пустозерск же, при устье Печоры, оставался самою отдаленною целью поездок.

III
Поездка из Архангельска в Мезень

Разные занятия удерживали меня несколько дней в Архангельске. Наконец 28 апреля я выехал, ускорив отъезд в намерении переехать еще по льду Двину у Касковой и Усть-Пинеги, в дальнейшем пути до Мезени не предполагая встретить значительных препятствий и ближайшею целью желая достигнуть Мезени, где почитал необходимым для моих предначертаний остановиться на несколько времени. Но на этот раз случай не благоприятствовал моим намерениям, ибо, подъехав к станции Каскогорской, я испытал неприятное удивление, увидя невозможность переехать через Двину, потому что в 6 верстах выше этой станции река уже вскрылась, и здесь с часу на час ожидали, что тронется лед. Таким образом, я был принужден остановиться на станции и ждать, пока река очистится от льда; легкая почта, назначенная в Петербург, разделяла со мной неудачу.

Деревня Каскогорская, или Каскова Гора, находится на нравом возвышенном берегу Двины, которая в этом месте омывает несколько островов и своею значительною шириною представляет величественный вид, особенно во время весеннего полноводия, когда воды ее покрываются барками и ладьями, лодками, или здесь так называемыми карбасами, и плотами, которые все спешат в Архангельск. Напротив, летом, когда воды понизятся до обыкновенной их высоты, эфемерная оживленность реки снова исчезает; только изредка плывет по ее водам какая-нибудь запоздалая барка и там, где весною многочисленная флотилия различных судов быстро спешит в Архангельск, — летом одинокая ладья должна идти осторожно, пытая глубину фарватера, так как всюду угрожают ей мели и подводные камни; нередко случается, что севшие на мель суда должны искать помощи прибрежных жителей. Судоходство на Двине большею частью производится из губерний Вологодской и Вятской, а равно из уездов Шенкурского и Пинежского Архангельской губернии; первые преимущественно доставляют хлеб, коноплю, лен и льняное семя, сало и сальные свечи, железо, юфт, рогожи из липового лыка и бревна; из Шенкурского уезда везут деготь, смолу, скипидар и поташ; из Пинеги и Мезени идет большая часть лесных сплавов.

О земледелии здешнего края уже было нами упомянуто; оно незначительно и дурно устроено, так как крестьянин из года в год сеет свой хлеб на одном и том же поле. Посев производится как можно ранее, так что старательный хозяин уже теперь засеял свое поле ячменем; посредством такого раннего посева хлеб выигрывает более времени на произрастание и вернее избегает ночных заморозов, наступающих в августе месяце; в здешнем краю два дня более раннего посева могут очень много поспешествовать к счастливой жатве. Но очень часто, однако ж, хлеб замерзает на корне и крестьянин уже бывает доволен, когда вообще есть возможность молотить полузрелый колос.

Эти обстоятельства, столь неблагоприятные земледелию, превратили здешнего хлебопашца в промышленника, который решился добывать себе пропитание иным образом и из других источников природы. Прекрасный водяной путь в Архангельск благоприятствует торговому обороту с мимо плывущими судами, и это сообщение с портовым городом доставляет архангельцам средство выгодно сбывать там лесные сплавы и на вырученные за них деньги покупать себе хлеб. Если к тому присовокупить еще скотоводство, охоту и рыбную ловлю, то житель Двинского края вполне обеспечен насчет своего пропитания, а если б наконец он встретил неудачу во всех предприятиях домашнего края, то ему остается еще одно средство к поправлению своих обстоятельств — отправиться на работы в Петербург.

При впадении Пинеги с правого берега Двины эта обширная река, увеличенная значительным притоком и разделенная на несколько рукавов, образует множество островов, которые простираются от параллели станции Бабонеговской. Здесь Двина снова соединяется в одно русло, но вскоре потом, немного выше Архангельска, распадается дельтою, изобилующею островами, и в 10 верстах от города впадает в море четырьмя главными устьями, со множеством их рукавов. Двинские острова большею частью суть необитаемые плоские низменности, покрытые лугами или поросшие ольховыми и ивовыми кустарниками; они ежегодно затопляются водою вполне или отчасти, чем самым Двина, подобно египетскому Нилу, оплодотворяет свои берега, которые летом расцветают роскошными лугами и высокая трава коих в большом количестве доставляет превосходный подножный корм, что особенно способствует преуспеянию скотоводства в здешнем краю и, невзирая на суровый климат, споспешествует поддержанию здесь отличной породы голландского рогатого скота в ее первоначальной красоте. Овцеводство же не удается по причине сырости и низменного положения страны и потому редко встречается.

Двинские острова особенно богаты болотною дичью; весною они покрыты целыми стаями гусей и лебедей, уток, нырков и куликов различнейших пород. Но окрестные леса еще более изобилуют дичью, им свойственною: простыми и глухими тетеревами, куропатками и особенно рябчиками. Охота в Архангельской губернии не воспрещается круглый год, не будучи ограничена и в местности; эта льгота предоставлена Архангельскому Северу наравне с некоторыми сибирскими областями, в виде исключения из общих постановлений, так как охота в этих странах доставляет часто единственное средство пропитания жителей, чего, конечно, нельзя сказать о прибрежных обитателях Двины. Общее постановление, воспрещающее охотиться за дичью во время высиживания птенцов, только в том уклоняется для здешнего края, что хотя и дозволена во всякое время года, но во время высиживания позволяется стрелять дичь только для собственного потребления, а не для продажи; кроме того, большое количество дичи ежегодно отправляется отсюда в Петербург, где архангельские продавцы соперничают с вологодскими, так как и Вологодская губерния не менее Архангельской снабжает столицу значительным количеством дичины, а соперничество их нередко производит то, что товар одного или другого залеживается и не продается в Петербурге, причиняя тем значительные убытки торговцам.

Для охоты за простыми и глухими тетеревами в Архангельской и Олонецкой губерниях и в других местах употребляется общераспространенная там и легко к охоте приучаемая порода домашних собак, походящих на лисиц. Такая собака обязана открыть чутьем местопребывание дичи, и когда она почитает себя на довольно близком расстоянии от предполагаемого места, то проворно бросается в ту сторону, где, по-видимому, скрывается дичь; испуганная птица взлетает, но обыкновенно садится на ближайшее дерево и вперяет глаза на собаку, которая, со своей стороны, подбегает к дереву и начинает безостановочно лаять на дичь. В это время охотник может легко приблизиться, не будучи замечен испуганною дичью, по которой он наверное стреляет; бывает даже нередко, что одна птица за другою падает с одного и того же дерева от выстрелов, не думая употреблять в дело своих крыльев, находясь в каком-то бессознательном состоянии.

Окрестность изобилует также множеством диких четвероногих животных; только волк уклоняется от лесов и изыскивает для своего пребывания более открытые места. В зимнее время часто встречаются северные олени.

Прибрежные жители Двины прилежно занимаются рыболовством, доставляющим семгу и нельму, налимов, щук, плотву, сигов, окуней и ершей.

В большом обыкновении здесь отправление рабочих в столицу. Там они вступают в так называемые артели или товарищества, соединяющиеся для общей работы и общей прибыли и исправляющие различные ремесла и занятия; таким образом, есть артели каменщиков, плотников, дрягилей и т.п. Эти товарищества пользуются в столице добрым кредитом, ибо ручаются общею кассою за прочность исправляемых ими работ. Например, артель дрягилей, к которой преимущественно присоединяются архангельские крестьяне, редко знающие какое-нибудь ремесло, берутся нагрузить или разгрузить судно; купец, с которым она рядится, хотя может гораздо дешевле исполнить ту же работу отдельно нанятыми поденщиками, но скорее согласится иметь дело с артелью, будучи обеспечен в том, что его товары будут хорошо уложены и при нагрузке ничто не пропадет; подряд заключается по письменному условию, за точное исполнение которого отвечает вся артель, которая уже из одного того, чтобы поддержать свой кредит, безропотно вознаграждает весь убыток, могущий произойти от неосторожности рабочих. Исправляемые работы в равной мере распределены между всеми артельщиками, из коих каждому назначено особенное занятие. Подобное товарищество нередко состоит из 300 или 400 человек; из среды их избираются староста, десятские и казначей, которые строго наблюдают за поведением каждого отдельного артельщика. Для поддержания порядка и кредита в товариществе всякий проступок отдельного рабочего: пьянство, буйство — словом, все, что может повредить доброй славе целой артели, облагается довольно значительным денежным штрафом по соразмерности вины, и штрафные деньги присоединяются к общей артельной кассе. Каждый здоровый работник может быть принят в число артельщиков, причем он должен внести в кассу известную сумму в виде залога за себя и на покрытие издержек по артели, и в то же время он обязуется известное число лет оставаться в товариществе. К концу лета, когда живое время работ прекращается, общие заработки артели приводятся в известность и каждому отдельному артельщику выдается доля, соразмерная внесенной им в артельную кассу сумме. Если один из артельщиков оставляет товарищество, то ему возвращаются внесенные при вступлении деньги, за вычетом израсходованных на общие потребности. Нередко случается, что принадлежащий к какой-нибудь артели крестьянин хорошего поведения в непродолжительное время скопляет довольно значительный капиталец.

В позднюю осень и зимой, когда замерзшая река препятствует всем промыслам, праздный житель двинский принимается плести корзины. Для этой цели срубают здоровую сосну, отделяют наружные пласты древесины нижней безветвистой части пня и расщепляют ее на драницы, шириною в два дюйма, из коих плетут различной величины корзины, употребляемые в большом количестве и продаваемые весьма дешево в Архангельске. Это занятие также и более, нежели сколько кажется, споспешествует к истреблению здешних лесов. Крестьянин, намеревающийся плести корзины, получает от лесничего письменное дозволение срубить в лесу дерево, за что обязан внести незначительную пошлину, так как во всей Архангельской, равно как и в Олонецкой губернии, крестьянам предоставлено безденежное пользование лесом для домашнего обихода. Промышленник вырубает лучшую в лесу сосну, но из целого дерева идет в дело только древесина нижнего безветвистого пня, между тем как все прочее оставляется в лесу без употребления; кроме того, не всякое с виду хорошее дерево годно для плетения корзин: у одного древесина дурно расщепляется параллельными дранями, в другом, сверх чаяния, встречаются старые суки, делающие его негодным, и в таком случае срубленное дерево бросают, и крестьянин принимается рубить новое; таким образом иногда срубают 5, 6 деревьев, пока отыщется годное к употреблению; если же рассудить, что весь барыш от числа корзин, доставляемых одним деревом, простирается от 2 до 3 рублей, то отличное бревно строевого леса, таким образом, обходится в 50 копеек ассигнациями!

29 апреля, в 9 часов вечера, тронулся на Двине лед, и я спешил насладиться величавым зрелищем с высокого берега реки. Обширное ледяное поле, окруженное небольшими льдинами, медленно тянулось вниз по течению, потом с треском переломилось надвое, и испуганная на островах пернатая дичь подняла громкий крик. Этим временем иногда пользуются охотники для удачного промысла. В ожидании, что лед скоро тронется, они отправляются на один из островов, изобилующих водяною дичью; лед внезапно ломается; гонимые сильным течением льдины выдвигаются на плоский берег острова, а дичь, от испуга забывая употребление крыльев, бегом теснится к середине острова, где охотник встречает легкую и богатую наживу. Рыбак, со своей стороны, пользуется тем же мгновением: он отыскивает спокойное место у берега, где река остается свободною ото льда или где льдины несутся не слишком быстро, и здесь закидывает свои сети, которые в короткое время наполняются обеспокоенными обитателями вод. Сила, с какою несется лед, зависит от более или менее одновременного вскрытия притоков реки. Если они вскрываются один за другим постепенно, то и двинский лед ломается так же постепенно; часто он загромождает проходы между островов и мелей, отчего вода достигает необыкновенной высоты и затопляет острова и низменные берега, что нередко испытывают в самом Архангельске, весьма подверженном весенним наводнениям.

Едва лед успеет пройти и вода речная начнет понижаться, как она вторично начинает возвышаться; тогда наступает так называемая здесь "коренная вода", о которой замечают, будто она появляется в Касковой ровно 12 дней спустя по вскрытии Двины, и говорят, что коренная вода возвышается очень постепенно в продолжение 12 дней и снова убывает в течение такого же времени, пока не достигнет своего обыкновенного уровня; эту правильность чисел, разумеется, должно почитать только приблизительно точною. Далее утверждают, что самый поток коренной воды заметно отличается более теплою водою и более темным цветом от обыкновенной воды двинской, а время ее течения особенно благоприятно рыбной ловле, потому что тогда рыба спокойно держится на дне реки. Что такое, собственно, эта коренная вода, я не мог узнать положительно; быть может, это приток Двины от постепенно протаивающей в глубине почвы; или, что еще вероятнее, и такого мнения держатся также прибрежные жители, коренная вода есть прилив Вычегды, которая со своими притоками вскрывается гораздо ранее Двины и в означенное время, мало-помалу прибывая в нее, по освобождении ее ото льда, несет свои более согревшиеся и потому более легкие воды на поверхности двинских вод; что же касается до рыбы, то она скрывается на дне реки, избегая, вероятно, более теплых вод верхних слоев; ибо что внезапный переход из холодной в более теплые воды гибелен для рыбы, тому может служить доказательством приведенный нами опыт свирских рыбаков, которые, единственно для избежания теплой воды в каналах, провозят живую рыбу из Свири в Петербург по Ладожскому озеру.

30 апреля лед в реке сплотился и не подвигался далее, почему я снова принужден был прибегнуть к терпению и занимался на станции чем позволял случай; между прочим, станционный смотритель пригласил меня прогуляться по окрестности. Мы сели в лодку и отправились вверх по ручью, превратившемуся в речку, над которым возвышались покрытые водою ольховые и ивовые кустарники. В лесу природа была еще погружена в глубокое зимнее спокойствие, хотя роскошные мхи покрывали почву свежею зеленью, но ни одно еще растение не показывалось вновь из безжизненной земли, местами еще покрытой высоким снегом. Нам не пришлось стрелять другой дичи, кроме несчастной чайки; из крыловых костей ее хозяин мой приготовлял свистки, употребляемые для приманки на охоте за рябчиками. Ночь была ясная и для северного неба весенняя, ибо термометр в полночь не упал ниже -1 ºС.

2 мая, прогуливаясь по берегу Двины, к немалой радости моей, заметил я, что первенцы флоры, Tussilago farfara и Bryum tectorum, начинали расцветать. Высокий берег реки глинист и безлесен; скалистых же обнажений нигде не встречается. В 12 верстах отсюда, при истоке из болот протекающего здесь ручья, крестьяне добывают глину, из которой ежегодно изготовляют до 40 000 кирпичей, сбываемых частью по соседним деревням, по 5 рублей, а частью на иностранные корабли, по 8 рублей за тысячу.

Наконец Двина столько очистилась ото льда, что дозволила мне 3 мая в 7 часов утра отправиться на карбасе до местечка Курьи, расстоянием около 7 верст, откуда я проехал далее берегом 6 верст; но тут снова принужден был ехать водою 8 верст до Холмогор, потому что все низменные дороги были затоплены. Благоприятствуемая теплым и светлым весенним днем, поездка водою была довольно занимательна: на затопленных островах, через которые мы часто переплывали, видны были ольховник и ивы (Salix Capraea) в полном цвете; испуганные плеском весел водяные птицы всех родов поднимались целыми стаями. Точно так же продолжал я путь от Холмогор далее, отчасти сухим путем, по испорченным дорогам, а отчасти водою, вдоль рукавов реки, переплывая луга и острова, покрытые водою, и достиг устья Пинеги, впадающей с правого берега в Двину, где остановился на почтовой станции, лежащей в 19 верстах от Холмогор, в селе Усть-Пинеге. Правый берег Двины окаймлен здесь высоким скалистым обрывом, состоящим из горизонтальных пластов известняка, состава которого по недостатку времени я не мог исследовать точнее*. Вместе со скалистою почвою снова появляется лиственница, покрывающая высоким лесом правый берег реки, между тем как на левом растут одни сосны и ели, кое-где одинокие березы и ольховый кустарник.

______________________

* Поспешность, с какою стремился я доехать до Мезени, чтобы там скорее углубиться на север, а также полноводие Пинеги, немало затруднившее поездку, удержали меня в нескольких местах от точнейшего наблюдения геогностического состава этого любопытного берега; но впоследствии, осенью 1839 года, возвращаясь из путешествия по берегам Русской Лапландии, через Архангельск в Санкт-Петербург, я воспользовался досугом и снова посетил берега Пинеги вверх до Усть-Ежуги; привожу наблюдения этой поездки в надлежащем месте, в примечаниях.

Известняк, составляющий ниже Усть-Пинеги правый берег Двины, возвышающийся от 3 до 4 саженей над рекою, в нижних пластах содержит плотную, довольно твердую породу, в средних особенно рыхл и бел и здесь по большей части весьма походит на мел, хотя всю формацию по содержащимся в ней окаменелостям должно причислить к горному известняку. Окаменелости, особенно в твердых пластах, хорошо сохранены, хотя естественные оболочки их постоянно разрушены. Они наполняют камень, особенно же в средних слоях, в таком множестве, что он весь является образованным из органических остатков. Преимущественно встречаются звенья энкринитов, образующие сами по себе несколько пластов, причем нередко, по мере умаления экземпляров, горная порода, с виду не заключая органических остатков, состоит из отдельных, довольно рыхло между собою соединенных зерен. Во множестве встречаются также Spirifer mosquensis Phili Сверх того замечаются Spirifer strangvoisii Vern. и S. saranae var. Vem., Productus medusa Kon. var. concinnus и P. semireticulatus Mart. var., Terebratula canalis Murch. var. carbonica, Chonetes sarcinulata Kon., Schizodus vossieus Vem. var., Conocardium uralicum Vem., Arca sp., Chemnilicia acuminala Goldf, Euomphalus aequalis Sow., Bellerophon hiulcus Sow., Natica omaliana Kon., Orthoceralites oralis Phili, Fenestella carinala M. Coy, Cyathophyllum ibicinum Fisch. var. minor Lond. и очень редко следы трилобитов, а именно породы Phillipisia.

______________________

Усть-Пинега есть застава, через которую должно проходить все, что отправляется водою по Двине и Пинеге в Архангельск; по этой причине здесь построена караульня и приставлен чиновник, имеющий надзор над идущими вниз по реке плотами лесов. Строевой и корабельный лес состоит из лиственничных и сосновых бревен, которые сплавляют для казенной верфи в Архангельск из уездов Архангельского, Пинежского, Шенкурского и части Мезенского, равно как и из северных уездов Вологодской губернии; сплавы состоят также из осиновых бревен, продаваемых казною оптовым торговцам архангельским; но эти бревна не должны превышать положенной меры в поперечнике (8 вершков) и известной длины, потому что превышающие означенную меру берутся на казенные верфи. Все лесные сплавы задерживаются при Усть-Пинеге, и назначаемые частным людям обязаны платить известную пошлину, различную, смотря по толщине и длине бревен; за 8-вершковые в поперечнике, как за самые толстые, взимается 80 к., за 7-вершковые 60 к. пошлины и т.д. Лиственничного леса казна не продает в частные руки, а ели, как не употребляемые в строении, совсем не сплавляются. Недавно к этой караульне приставлен еще другой чиновник, обязанный вести счет также и всем другим товарам, идущим в Архангельск, и взимать с них незначительную пошлину.

Достойным замечания естествоиспытателя является здесь то обстоятельство, что, со времени соединения Двины с Волгою посредством Екатерининского канала, в Двине появилась стерлядь (Accipenser ruthenus). Рассказывают, что в первое время своего появления если эта рыба, тогда вполне неизвестная рыбакам, попадалась в сети, то ее снова бросали в воду, как бесполезное чудище, или продавали за бесценок; но теперь уже поступают осмотрительнее и везут ее как драгоценность в Архангельск, где она более не ловится и где за аршинную стерлядь дают 30 р.

Земледелие в Усть-Пинеге ограничивается ячменем, рожью, коноплей и льном, которые, однако, все, и в особенности лен, довольно часто замерзают. Возделывание картофеля очень незначительно, хотя крестьяне были поощряемы к тому правительством, за несколько лет посылавшим чиновника для этой цели объезжать губернию; впрочем, заметить должно, что на успех картофеля в здешнем климате мало надежды; картофелины, как единогласно уверяют, всегда остаются мелкими, а лист очень часто замерзает.

От Усть-Пинеги почтовая дорога тянется на расстоянии 181 версты по долине реки Пинеги, которая на этом протяжении удерживает главное направление свое от В на 3 к Двине. Летняя дорога тянется по обоим берегам и четыре раза пересекает реку. До ближней станции в деревне Нижней Паленге, отстоящей 13 верст от Усть-Пинеги, она ведет по правому берегу и большею частью в виду реки, спокойно протекающей здесь между крутых и отвесных скал известняка, окаймленных высоким лиственничным, сосновым и еловым лесом; в настоящее время года Пинега превратилась в значительную реку и представляла живописный вид. У деревни Нижней Паленги, расположенной на левом берегу Пинеги, при впадении в нее речки Паленги, мы переехали реку в лодке, которую отправили к нам с противоположного берега; несколько выше по реке лед сплотился и лежал неподвижно.

Плотный твердый известняк, горизонтально напластованный в слоях от 1 до 1 1/2 футов толщиною, образует здесь берег реки. Пласты его необыкновенно кремнисты, изобилуют роговиком и кремнем, отделившимися отчасти в прослойках, до 6 дюймов толщиною, между пластов известняка, а еще чаще в разновидных гнездах и почках, то валунообразно округленных, то иначе образованных и различных по величине, наполняющих собою массу известняка. Во многих местах самый известняк принимает кремнеподобный вид и отличается необыкновенною плотностью. Но нижние пласты его, по-видимому, не содержат кремнистых почек, и здесь порода весьма сходствует в наружном виде с усть-пинегским известняком, хотя бедна окаменелостями; впрочем, я нашел в ней Euomphalus aegualis Sow. с его естественною оболочкою. Почти все органические остатки, в верхних и средних пластах сохранившиеся, обращены в кремень.

Поверхность кремнистых прослойков часто сплошь покрывает Productus medusa Коп., причем раковина выпуклостью своею постоянно обращена кверху. Кроме того, здесь попадается Productus sulcatus Sow., Р. Neffedievi Vern., pustulosus Phill и semireticulatus Mart.; реже встречаются Ortoceratiles oralis Phili., отпечатки Fenestella и звенья энкринитов. Кремнистые почки содержат серый, реже желтовато-бурый роговик, переходящий в кремень. Концентрические полосы, более темного цвета, почти всегда обозначаются в отдельных кремнистых почках, и таковые же полосы, хотя не столь резко обозначенные, но в том же порядке, часто встречаются в окружающей их массе известняка, так, что он, в окружности кремней отличаясь, и большею твердостью своею, и раковистым изломом, как бы постепенно переходит в кремнистые почки, хотя плоскости, ограничивающие массу кремней, остаются ясны, и самые кремни легко выбиваются из известняка. В этих почках нередко встречаются небольшие пустоты, коих стенки покрыты микроскопическими кристаллами кварца, на поверхности которых образовались большие скалено-эдрические кристаллы известкового шпата.

Пашни в окрестности Нижней Паленги весьма каменисты, и слой чернозема, покрывающий пласты известняка, обыкновенно не толще одной пядени; почему земледелие по реке Пинеге почти составляет только постороннее занятие, главным же промыслом остается сплав леса, доставляемого в Архангельск на счет казны, получающей значительнейшую часть лиственницы из Пинежского уезда, или же по частным договорам с торговцами. Для этой цели посылаются, как от казны, так и от частных торговцев, комиссионеры, которые объезжают судоходные реки, заключая с крестьянами условия, по которым последние принимают на себя доставку известного числа бревен положенных размеров, так что каждая семья обязуется доставить от 200 до 300 бревен. Вырубка деревьев совершается осенью и зимою; стараются подыскать деревья как можно ближе от берега какого-нибудь протока, по водам которого весною спускают срубленные бревна, отдельно или небольшими плотами, а в случае невозможности доставляют их сухим путем к реке Пинеге. По очищении реки ото льда деревья соединяют в плоты, из которых каждый состоит из 40 или 50 штук, и сплавляют их к Двине; при Усть-Пинеге взимается установленная пошлина, после чего бревна сколачивают в огромные плоты, состоящие из нескольких сотен деревьев, положенных рядами один на другой, и так отправляют далее по Двине, в Архангельск. Плата, получаемая крестьянином за срубку и сплав деревьев до Архангельска, рассчитывается с каждого бревна, соображая его длину и поперечник, а равномерно и расстояние пути от места его назначения. За лиственничный лес, доставляемый в Архангельск из Пинежского уезда, казна платит за бревно в одну сажень длиною и от 4 до 5 вершков в поперечнике (называемое брусом) — 1 р., за бревно в 3 саженей длины и от 6 до 7 вершков в поперечнике — 2 р.; за деревья от 8 до 10 вершков в поперечнике — 5 р., и с увеличивающеюся толщиною и красотою лиственничных бревен цена на них несоразмерно возвышается до 30, 50 и даже до 100 р. Частные покупатели платят крестьянину за каждое сосновое дерево — а такие бревна не должны быть свыше 3 саженей длины и 8 вершков в поперечнике — по 30 к.

Рыболовство в реке Пинеге довольно незначительно и занимаются им почти исключительно для домашней потребности, ибо река не слишком изобилует рыбою. Здесь ловятся щуки, налимы, сиги, лещи, окуни и ерши: рыбу ловят сетями и плетенными из ивовых прутьев мордами; последние погружаются на дно реки, отверстием против течения, у высоких берегов, вдоль которых сильно стремится вода. Осенью заходит в реку и семга; но стерлядь здесь уже более не встречается.

Дорога по берегу реки была затоплена, и потому в Верхней Паленге, деревне при ручье или речке того же имени, я был принужден нанять двух крестьян, которые на протяжении нескольких верст с помощью топора проложили мне дорогу через густой хвойный лес. Это неудобство, постигающее здесь почти каждого путешественника весною, могло бы легко быть устранено посредством какой-либо узкой лесной дороги. После продолжительной езды мы наконец выбрались на почтовую дорогу, там, где она, удаляясь от берега реки, не была затоплена, и беспрепятственно могли продолжать путь. Здесь, в однообразном лесу, провожатый устремляет ваше внимание на редкость природы: на две сосны, выросшие подле дороги, в расстоянии одна от другой около двух аршин, из которых одно дерево, несколько моложе и тоньше другого, срослось с этим последним, на высоте 4 или 5 саженей от земли, толстою горизонтальною ветвью, как бы перекладиною, так, что в самом деле нельзя положительно сказать — которому из обоих деревьев принадлежит эта ветвь. На пути встретили мы толпу коновалов, которые, заложив свои снаряды за плечи, весело шли по дороге; то были мезенские поселяне, у которых искусство конолечения в большом употреблении; они ходят по губернии с места на место, отправляя свое ремесло.

У деревни Угзенги, при устье речки того же имени, в 22 верстах от Нижней Паленги, мне пришлось снова переезжать Пинегу, по которой в то время шел сильный лед; но мои гребцы, подобно змеям, извивались между льдинами в легком карбасе. Начиная от Нижней Паленги долина реки постепенно расширяется; берега понижаются и скалистые обнажения исчезают, а вместе с тем пропадает и господствующий на вершинах их лиственничный лес, далее виднеющийся только изредка, небольшими группами, между сосен и елей. Но при Угзенге берег снова возвышается скалистым обнажением* и вместе с тем опять появляется лиственница, пышно покрывая высоты его. Это наблюдение, так как и позднейшие мои замечания, привели меня к заключению, что произрастание лиственницы постоянно сопровождает скалистый грунт, преимущественно известняка, лежащего не в значительной глубине под наносною почвою. В местах, где господствовали известняки, почти всегда встречался роскошный лиственничный лес, а также наоборот, я очень редко обманывался, когда по произрастанию лиственницы заключал о существующих в том месте каменных породах. Хотя я и не замечал скалистых обнажений в южной части Архангельской губернии, во время проезда моего по обширной равнине той страны, поросшей более нежели 150 верст превосходными лиственницами, но что известковый слой находится там в самой незначительной глубине под наносными пластами; таковое заключение заставляет меня сделать, что каменистые дороги около Каргополя покрыты обломками известняка, и предположение мое подтверждается известиями Георги**, по которым в долине реки Онеги проходят пласты "сланцеватого известняка с морскими раковинами и другими окаменелостями", перемежающиеся с "гипсовыми пластами", — породы, принадлежащие, вероятно, к той же формации горного известняка, которая господствует в низовьях Двины и Пинеги [Georgi: I, 135]. И потому мне кажется, что северная лиственница постоянно произрастает на такой почве, где она может простирать свои корни в трещины и расщелины поверхностно лежащих каменных пород, по преимуществу известняка.

______________________

* Правый берег реки, несколько ниже деревни Угзенги, составляет известняк, очень похожий на описанный нами при Нижней Паленге и заключающий в себе, хотя в меньшем количестве, те же кремнистые почки. Эта горная порода в ином месте походит на мел, а в другом принимает вид плотный или сланцеватый, отламываясь тонкими звонкими пластинами. Роговик, белый или желтоватый, встречается только отдельными почками, не составляя прослойков. Из окаменелостей находятся здесь почти все виды, приведенные нами при описании известняков у Нижней Паленги. Кременистые почки на поверхности своей совершенно покрыты Fusulina cylin, Irica Fisch. var. inflata, и та же раковина, в необычайном множестве, показывается при разбитии глыб, в их поперечном изломе. Кроме этой раковины, отличающей верхние пласты горного известняка, не замеченной нами у Нижней Паленги, здесь встречаются еще: Spirifer mosquensis Fisch. и Chonetes sarcinulata Коп.; равномерно нашли мы в валуне, при подножии смежного скалистого берега, но бесспорно принадлежащем к тому же известняку: Lithostrotion floriforma Flem., Antopora campanulata М'Соу Cyathophyllum ibicinum Fisch var. minor Lond., Archacoci-dalis rossicus.
** Иоганн Готлиб Георги — географ, физик и натуралист.

______________________

В тогдашнее время года всюду видны были по берегам рек большие запасы сосновых бревен, приготовленных к сплаву и большею частью назначенных в Архангельск, для торгового дома Брандта.

Вместе со сплавом леса прибрежные жители Пинеги занимаются охотою. Огнестрельное оружие, обыкновенно употребляемое архангельцами для охоты, есть так называемая винтовка, ружье с восьмигранным крепким стволом, из которого стреляют пулею и которое, как говорит название, внутри извивается винтом. Устройство курка почти всегда грубой кузнечной работы. Обыкновенное же ружье для стрельбы дробью (дробовка, дробовик) едва по названию известно архангельским охотникам, которые из своей винтовки не стреляют прямо от руки; здешний стрелок кладет конец ружейного ствола на какой-либо выдающийся сук дерева или же на подставку, носимую для того с собою и при стрельбе втыкаемую в землю; потом становится на колени или садится на землю и долго прицеливается, прежде нежели метко выстрелить. Архангелец никогда не стреляет дичи на бегу или на лету; и при этой охоте не знаешь, чему более удивляться: медлительности ли, с какою стрелок приступает к делу, или меткости его, или, наконец, дурной кузнечной работе его ружья, свойство и недостатки которого самым точным образом известны хорошему промышленнику, умеющему всегда верным расчетом при выстреле устранять недостатки своего оружия. Предметы охоты суть: северный олень, за которым охотятся особенно осенью и весною; кроме того, медведи, лисицы, росомахи, речные выдры, куницы, горностаи, белки и зайцы. Все меха продаются в городе Пинеге, на двух ежегодно устраиваемых там ярмарках, куда меховщики съезжаются из Каргополя, Галича и других русских городов. Медвежьи меха стоят на этих ярмарках от 20 до 30 р.; лисьи от 10 до 15 р.; за чернобурых лисиц, которые чрезвычайно редко попадаются, платят 50 и более рублей; за мех речных выдр 25 или 30 р., за хороший куний мех 4 р.; горностаи стоят 3 р. 60 или 70 к.; беличий мех только 22 или 25 к. штука. Цена на шкуры северных оленей очень изменяется, смотря по их доброте и годности, зависящим от времени года, когда животное было убито. Лучшие меха доставляют олени, застреленные осенью или в начале зимы, потому что шерсть их тогда гуще и длиннее; в конце же зимы или весною под шкурою оленя появляются червячки, до такой степени истачивающие шкуру, которая сверх того в это время сильно линяет, что весь мех делается почти невыгодным; в это время стоит он не более 1 1/2? или 2 р., тогда как за осенние и зимние шкуры платят от 4 до 6 р. за каждую. Также и для мяса стреляют северного оленя всего более осенью и зимою, ибо после обильного корма летом мясо его жирно и вкусно. Волчьих шкур бывает очень немного на пинежских ярмарках, потому что волк редко заглядывает в леса Архангельской губернии.

Пернатая дичь равномерно во множестве водится в Пинежском уезде, которого герб справедливо представляет двух рябчиков на золотом поле. Рябчики продаются во время пинежских ярмарок по 8 или 10 к., а всякая другая пернатая дичь по 40 или 50 к. за штуку. Лебяжий пух с Двины и Пинеги доставляется в Архангельск, где скорняки платят за нее 2 1/2 р. и перерабатывают ее в дамское украшение.

При Угзенге проезжая дорога снова была затоплена, а по реке шел сильный лед. Несмотря на то, я нанял лодку с четырьмя гребцами и решился продолжать путь вверх по реке. Мы принуждены были бороться с сильным течением и в то же время отталкивать от лодки огромные льдины, а потому подвигались очень медленно вперед, пока наконец берег понизился и мы увидели себя на свободной ото льда, хотя все еще быстро текущей воде, затопившей луга и сенокосы, и не без труда продолжали наше путешествие. Эти низменные берега, по коим река разлилась на широкое пространство, подобно берегам и островам двинским, обязаны ежегодным весенним наводнениям своею плодородностью и роскошными лугами, и здесь благоприятствующими скотоводству. Далее от берега, за чертою весеннего полноводья, страна покрывается еловым и сосновым лесом, с которым местами перемешаны группы лиственницы, березы и осины, напротив того, на затопленных низменностях растут только ольховые и ивовые кустарники, окаймляющие луга в летнее время; между ними цвели тогда две породы ив. В лесу раздавалось пение птицы, похожее на голос соловья, хотя не более громкое, чем пение нашего обыкновенного соловья, однако ж не столь звучное и не так богатое переливами; то был, вероятно, так называемый польский соловей (Sylvia philomela, der Sprosser), которого доселе мне не случалось слышать.

Мы употребили не менее 9 часов времени на проезд расстояния 22 верст до ближней станции, в деревне Кузонема, в виду коей пришлось нам еще несколько времени лавировать, чтобы выбраться из обмелевшего залива, в который нас занесло течением, пока наконец не причалили мы к вожделенному берегу.

5 мая, рано утром, мы снова пустились в путь водою, через высоко потопленные низменности. Река очистилась ото льда, берега ее постепенно понизились: начиная от Угзенги скалистых обнажений более не встречается, а с ними вместе исчезает и лиственница. При менее сильном течении мы успешнее подвигались вперед и вскоре достигли станции Вешкомы, на левом берегу Пинеги, в 20 верстах от Кузонемы.

Земледелие здешнего края плохо; уже несколько лет сряду не было никаких жатв; хлеб всегда замерзал. Кроме обоих родов хлеба, в Вешкоме и Кузонеме снова возделывают немного льна, который, однако ж, часто замерзает. Конопля поспевает на берегах Пинеги обыкновенно посредственно и редко хорошо. В огородах нельзя найти ничего, кроме репы, редьки и луку, даже капусты более не садят. Благодеяние для тех краев, где хлеба так часто не дают жатвы, составляют, как в городе Архангельске, так и во всех уездных городах Архангельской губернии, учрежденные казною хлебные магазины, где крестьянин, всегда имеющий средства заработать себе деньги, получает, за относительно дешевую цену, необходимое количество зерна для своего потребления и для засева.

От Вешкомы мы продолжали путь водою. Сидя в лодке, я спокойно закурил сигару, как вдруг заметил, что женщина, сидевшая против меня и занимавшая должность гребца, внезапно бросила весло, платком заткнула себе рот и нос, вперила в меня бессмысленный взор и от времени до времени издавала несвязные звуки. Озабоченный этими признаками болезненного состояния, я спросил, что с нею, но не получил от нее ответа, а прочие спутники мои, по-видимому совершенно свыкшиеся с подобным зрелищем, спокойно посмеиваясь моему незнанию, объяснили мне, что она страдает икотою, и потому не может переносить моего табачного дыма, доносимого до нее ветром. Эта икота есть недуг вообще чрезвычайно распространенный между здешними женщинами; сколько мне кажется, его должно причислить к разряду истерических болезней, в столь многоразличных видах проявляющихся у прекрасного пола. Болезнь в своих легких степенях обнаруживается тем, что одержимая ею, едва завидит какой-либо противный предмет или же с намерением будет дразнима, показывает свое отвращение описанными припадками; если же недуг сказывается сильно, тогда больная приходит в бешенство против виновника своего отвращения, плюет на него, ругается, забывая всякое чувство женской стыдливости, причем начинает кричать бессвязными зверскими звуками (что и называется икать), бросается на окружающих, наконец, в высшем порыве сумасшествия, с лицом, подернутым красноватою синевою, обращает свою ярость на самое себя, бьется и в отчаянии рвет на себе волосы. По прошествии некоторого времени припадки прекращаются, больная снова приходит в себя и является как бы ни в чем не бывало; то же самое случилось и с нашею больною; она была крепкого телосложения, на вид совершенно здорова, и вскоре, по прошествии припадка, сама, хотя и с видимым отвращением, говорила о своей болезни. Доказательством тому, что икота принадлежит к разряду истерических недугов, может служить, между прочим, уже то обстоятельство, что этою болезнью почти исключительно страдают женщины, и преимущественно замужние, хотя бывают примеры, что и мужчины ею одержимы. Но в то же время достоверно можно сказать, что не все, известное под общим названием икоты, есть действительно болезнь; из того, что мне случалось видеть и слышать, я, напротив, убедился, что очень многие, быть может половина страждущих икотою женщин, на деле притворяются, и припадок икоты, овладевающий больною — по странному случаю — каждый раз, как скоро что-либо делается перекор ее желанию, служит ей благовидным средством покорять своей воле непокорного супруга и постоянно держать его в должном повиновении. Мне известны некоторые случаи, где женщины, опасаясь строгой угрозы, сознавались в своем притворстве и тем самым основательно излечивались от болезни. Замеченное у страждущих икотою отвращение от табаку очень обыкновенно и, может быть, составляет причину, почему табак ни в каком виде не употребляется ни пинежскими, ни мезенскими поселянами; между тем как жители Вашки, в южной части Мезенского уезда, где болезнь не замечается, вообще до того пристрастны к табаку, что даже женщины курят и нюхают, а матери вдувают мелкий нюхательный табак в нос грудным младенцам, чтобы они крепче спали. Наконец, я должен заключить замечанием, уже и до меня сделанным другими, что женщины владычествуют равно на севере, как и на юге; истина, мною самим на деле испытанная, ибо в угождение красивой бабенке, которой противен был табачный дым, я не закуривал более сигары.

Волны Пинеги взымались от бурного западного ветра, когда мы достигли станции Юрольской, в 20 верстах от Вешкомы, на правом берегу реки. Здесь уже можно заметить, как свойственная поселянам одежда постепенно заменяется по требованию климата и сообразуется с произведениями Севера: вместо русского овчинного тулупа часто встречается уже самоедская малица, меховая рубаха из шкур северных оленей, обыкновенное, от самоедов взятое одеяние мезенского крестьянина, которое мы впоследствии опишем подробнее; на голове носят там легкую шапочку из двойного меха пыжиков (молодых оленей); эта шапочка плотно прилегает к голове, прикрывая в то же время двумя клапанами уши; обувью служат или обыкновенные непромокаемые сапоги из толстой юфтевой кожи, так называемые бахилы, носимые северными промышленниками и вполне соответствующие климату; сапоги эти под самым коленом, наподобие чулка, подвязываются узкою шерстяною подвязкою; или вместо этих сапог носят короткие непромокаемые полусапоги из толстой тюленьей кожи; у бедняков же, хотя и реже, встречается обувь из березовой коры.

Против Юролы, на правом берегу реки, построена принадлежащая к селению церковь, а далее, где правый берег достигает самого значительного своего возвышения, виднеются здания Красногорского мужского монастыря, который в старину назывался Черногорским*, а нынешним своим наименованием обязан темно-красному цвету береговых обрывов. Окрест лежащая холмистая страна также называется Красногорскими горами. Геогностического свойства этих высот я не имел возможности рассмотреть ближе, так как путь наш постоянно держался плоского левого берега реки, где наводненные луга и низменности дозволяли нам спокойно плавать. И здесь водная поверхность изобиловала дичью; утки и гуси стаями поднимались при нашем приближении; мы заметили также несколько лебедей.

______________________

* Историю и описание этого монастыря можно найти в [Молчанов: 200 — 203].

______________________

В 2 верстах ниже Юролы левый берег Пинеги окаймлен белоснежными утесами кристаллического гипса. Порода эта весьма мелкозерниста, бела как снег, кое-где с сероватыми или красноватыми прожилками и пятнами; она ясно напластована в толстых горизонтальных слоях; утесы ее показывают округленную и сглаженную поверхность, усеянную тонкими расщелинами. Сероватый твердый известковогипсовый мергель образует тонкий горизонтальный прослоек между пластами господствующей породы.

Заметив, с каким вниманием я рассматривал эти утесы, гребцы мои стали мне рассказывать о достопримечательных, больших и пространных пещерах, находящихся неподалеку от города Пинеги, на правом берегу реки; рассказ этот был для меня тем любопытнее, что в Архангельске еще слышал я о существовании замечательной пещеры близ города Пинеги, хотя и не могли с точностью обзначить мне ее положения; таким образом, мы вскоре условились, что они повезут меня к пещерам, о которых говорили. Между тем скалистое обнажение снова исчезло; мимо низменного, кустарниками поросшего берега стремилось сильное течение, против которого мы с трудом боролись, тем более что окраина берега не везде дозволяла подвигаться бичевою. Не доезжая 5 или 6 верст до города, мы достигли наконец высокого гипсового берега, которого отвесные белые скалы, к моему удивлению, назвали мне искомыми пещерами; причем я, конечно, понял недоумение, узнав, что в Архангельской губернии словом пещоры означают не только пещеры, но также высокие крутые утесы. И здесь каменная порода вообще обнаруживала одинаковый вид, хотя несколько более плотности в составе, образуя также округленные обнажения скал, которых поверхность является сглаженною действием атмосферических вод и как бы измытою наподобие пещер, что некоторым образом оправдывало название пещер. Порода известняка также показывается в обнажении, наружным видом довольно походящая на известняк у Нижней Паленги (см. с. 57), но не имея тех кремнистых сращений; она лежит над гипсом горизонтальными пластами, толщиною от 1/2 до 2 футов, и покрыта глинистою почвою, на которой произрастает высокий лиственничный лес; корни его, углубляясь в известняк, немало способствуют его разрушенному виду. Местами гипс, по-видимому, удаляется в глубь и в обрыв берега, показывается один известняк; или же обе породы исчезают, и низменный берег не обнаруживает скалистого обнажения. И здесь гипс, на протяжении нескольких сот футов, сколько я следил его утесы, заключает в себе горизонтальный, изменяющийся в толщине от 1 дюйма до 1/2 фута, прослоек более твердого известково-гипсового мергеля, весьма отличного от белоснежной породы гипса своим серовато-желтым цветом; местами он являет более кристаллическое, местами плотное и нередко сланцеватое сложение. Господствующая порода белого гипса, образующая береговые утесы, представляет горизонтальные пласты толщиною в 2 или 3 фута, хотя напластование ее выказывается неясно и утесы большею частью кажутся как бы вылитыми из одной массы*.

______________________

* Летняя дорога ведет по возвышенности левого берега реки. Здесь равномерно, на расстоянии 5 или 6 верст не доезжая до городка, встречается утесистый гипсовый берег, который я очень внимательно рассматривал на всем протяжении около 2 верст. Порода в ином месте мелкозернистая и довольно твердая, в другом — представляет более крупное зерно и менее твердости, она бела как снег и переходит в сероватый, краснобурый и желтоватый цвет или испещрена сероватыми и красноватыми прожилками и пятнами. Кристаллы селенита, часто сросшиеся в розовидную группу, прозрачные, бесцветные или буроватого цвета, нередко наполняют господствующую породу; эти группы буроватых гипсовых кристаллов составляют также самостоятельную породу, находимую в тонких прослойках на небольшом протяжении. Господствующая порода гипса заключает в себе также тонкие прослойки и гнезда краснобурой глины, во всех направлениях проникнутые прожилками волокнистого гипса. Эти глинистые прослойки нередко окрашивают своим цветом господствующую породу гипса, которая бывает проникнута в целой массе механическим раствором глины, или же в ином месте, где она имеет более мелкозернистое сложение и большую твердость, проникается глиною в тончайших своих расщелинах сетеобразно связанными прожилками. Поверхность гипса местами покрывает слой в 2 или 3 фута толщины желтоватого, довольно рыхлого, в изломе землистого известняка, местами не заключающего в себе окаменелостей, местами же преисполненного двух небольших двустворчатых раковин Avicula cutiqua Munst. и Mytilus pallasii vera, имеет c Chemnitzia acuminata Goldf., которые, встречаясь обыкновенно в чрезвычайно малой величине, придают породе вид настоящего оолита. Этот известняк, наконец, покрывает известковые брекчии, гораздо позднейшего, быть может третичного образования, которой пласт там, где я наблюдал его в разрезе над известняком, имел не более 3 дюймов в поперечнике. Эта брекчия состоит из острогранных обломков вышеописанного желтоватого известняка, связанных между собою серовато-бурым цементом, в котором они лежат весьма правильно, широкими плоскостями горизонтально и параллельно один к другому. На нижней плоскости слоя, там, где он лежит над известняком, местами встречаются сросшиеся с ним округленные гальки плутонических пород, без сомнения принадлежащие к эрратическим валунам. Та же брекчия замечалась в огромных обломках, у подножия скалистого берега, и в этих обломках показывала тот же состав, хотя здесь куски известняка в несколько дюймов и до 1 1/2 футов в поперечнике лежали без всякой правильности, перемешанные между собою; из них также заключались эрратические валуны гранита, вместе с гальками роговика. Пласт, которому принадлежали эти обломки, имел по крайней мере 3 фута в поперечнике.

Другие, величиною не менее значительные обломки, покоившиеся у подножия тех же береговых скал гипса, показывали странную, брекчиевидную смесь белого кристаллического мелкозернистого гипса с староватым плотным гипсовым мергелем, в которой сей последний является остроконечными, походящими на обломки кусками, лежащими, как и в вышеописанной известковой брекчии, широкими плоскостями своими между собою и с горизонтальной площадью пласта, и наподобие цемента связанными зернистым гипсом. Эта порода, однако ж, только наружным видом походит на брекчию, представляя, конечно, весьма различное образование. Мне не удалось отыскать ее в скалистом разрезе берега.

И здесь, далее по берегу, гипсовый камень содержит в себе также промежуточный, до 5 футов толстый пласт известковогипсового мергеля, в составе которого то углекислая, то сернокислая извести входят в большем количестве, почему порода более или менее сильно вскипает с кислотами, в последнем изменении показывая большую плотность и тонкосланцевое сложение и ломясь в тонкие, звучные пластинки. В других видоизменениях порода при меньшей плотности и почти землистом изломе являет глинистый запах и прилипает к языку, доказывая тем самым присутствие в составе ее глинистых частей. Все эти видоизменения беспрестанно переходят одно в другое.

______________________

У городка Пинеги река разливается довольно широко, обтекая несколько малых островов и одним из северных рукавов своих обвивая больший, низменный, ивовыми кустарниками поросший остров. На этом северном рукаве реки расположен город, в виду которого мы столь долго блуждали между отмелями и потопленными пастбищами, что утреннее солнце уже ярко засияло на небосклоне, когда мы причалили к берегу, где приветствовал нас рано подымающийся еврей, единственный из своего племени, встретившийся мне во время поездки моей на север. Он окинул нас с головы до ног испытующим взглядом и не мог, подстрекаемый любопытством, не расспросить меня о том, другом и третьем.

Куча потемневших от ветхости деревянных домов не придает благоприятного вида городку, заключающему в себе около 600 жителей обоих полов; главное украшение его составляет новая каменная церковь, построенная на открытом месте, на берегу реки, подле старой деревянной, в которой божественную службу отправляют только в летнее время. Постройка здесь общеупотребительная во всем северном крае: это большею частью строения в два этажа, из коих в верхнем живут почетные лица дома, а в нижнем помещается домашняя прислуга. Нередко также бывает между здешними горожанами, как и у сельских обывателей, что сам домохозяин с своей семьею занимает нижний этаж, а в верхнем одна или две комнаты устраиваются для приема гостей. С жилыми покоями под одною крышею обыкновенно находится хлев, коего верхняя часть употребляется для завоза экипажей и для склада разного домашнего скарба; к этому сараю снизу ведет дощатый подъезд.

Жители городка находят свое продовольствие преимущественно в торговле, благоприятствуемой легким путем сообщения с Архангельском и со внутренностью страны. Для поддержания этой торговли, как уже было замечено, учреждены в Пинеге две постоянные ярмарки, значительно облегчающие обмен произведениями. Первая из них, Никольская, бывает зимою, между 6 и 12 декабря; вторая, Благовещенская, весною, от 25 до 30 марта. На них съезжаются купцы из Галича и Каргополя, из Архангельска и Холмогор, равно как и торгующие мещане из Мезени и даже Пустозерска. Предметы обмена суть сырые произведения севера, в особенности меха и пернатая дичь, которые отсюда развозят далеко по всему государству; кроме того, рогатый скот, рыба, сало морских зверей и т.п.; взамен этих товаров из внутренних губерний привозят хлеб и мануфактурные товары: шелковые и шерстяные ткани, ситцы и холстинки; Архангельск доставляет соленую треску, которая, как ежедневная пища туземного крестьянина, после хлеба составляет один из важнейших жизненных припасов; из Мезени же и Пустозерска получается большая часть мехов, а также и дорогая соленая рыба, развозимая отсюда по всей России. На эти ярмарки приезжают также и самоеды с Канинского полуострова, которые зимою во множестве бродят по мшистым равнинам Зимнего берега и в лесах между реками Мезенью и Пинегой, доходя даже до Двины близ Архангельска, оставленного ими незадолго до моего туда прибытия; а к ярмарке появляются со своими чумами и стадами в окрестностях городка Пинеги. Они привозят меха и оленьи шкуры; но участвуют в ярмарках почти исключительно как праздные зеваки, спуская немедленно в питейном доме случайно кое-где вырученную копейку. Кроме ярмарок, в Пинеге бывает также еженедельный торг по воскресным дням, и на этом рынке окрестные поселяне снабжают жителей городка мясом, свежею рыбою, дичиною и другими съестными припасами.

Знакомству здешнего уездного судьи, г-на Лильга, посещавшего тундры несколько лет сряду в звании землемера, обязан я некоторыми дополнительными замечаниями к тем немногим сведениям, какие до сих пор удалось мне собрать о том крае. Незначительный же спор, возникший у меня относительно моего дальнейшего отправления по почтовой станции, доставил мне случай познакомиться с г-ном уездным почтмейстером, который до тех пор не отпустил меня из своего дома, пока я вместе с ним не вкусил его обеда.

В 3 часа пополудни я мог продолжать путь, как и прежде, водою. Берег реки, вышиною от 5 до 6 саженей, на коем расположен город, состоит из рыхлого песка, покрытого слоем около 2 футов толщиною известковой россыпи, поучительной в том отношении, что в этой рыхлой почве мы находим точное подобие той известковой брекчии, которая, в 6 верстах вниз по реке, покрывает известняк и рассеяна огромными обломками у подножия гипсового обнажения, составляя породу, в том месте твердостью далеко превосходящую мелообразный известняк. И здесь равномерно более или менее остроконечные различной величины обломки известняка перемешаны с рыхлым песком, который, будучи проникнут раствором извести, получает известную связность и тем самым делается способным заступать место цемента в конгломерате. Содержимые кое-где гальки гранита и роговика довершают это сходство; первые принадлежат к эрратическим валунам, вторые, конечно, вымыты из кремнистых желваков известняка и нанесены вместе с его обломками. Слой чернозема, едва ли в фут толщиною, покрывает эту россыпь.

Проплыв некоторое расстояние вдоль правого берега реки, мы обратились к противоположному, где при урочище, называемом Марьиною горою, снова выказывается скалистое обнажение. И здесь в нижних глыбах лежит неоднократно рассмотренная уже нами гипсовая порода, которая кверху постепенно более и более перемежается с известковыми прослойками или же, будучи сплошь проникнута известью, превращается в известково-гипсовый мергель, коего ровные или волнистые и изогнутые, на большем же протяжении постоянно горизонтальные и беспрестанно выклинивающиеся пласты перемежаются с прослойками гипса, также извивающимися и волнообразными, и прорезаются по всем направлениям гипсовыми прожилками. Порода гипса, замечаемая в этих слоях и прожилках, большею частью показывает волокнистое видоизменение минерала, белого или красноватого цвета; прослойки и жилы его обыкновенно вскоре выклиниваются, как и пласты гипсового мергеля, имея несколько линий и до двух и трех дюймов в поперечнике; вместо жилковатого гипса в горизонтальных прослойках, которые обыкновенно показывают более значительную толщину, иногда встречается мелкозернистый гипс; и наконец, нередко пласты мергеля в целой массе являются видимо проникнутыми зернистым гипсом и преисполненными гипсовых гнезд и сращений, которые, будучи обнажены в поперечном разрезе выветрелых слоев мергеля, показывают вид лежащих один подле другого сплюснутых, округленных гипсовых галек. А потому и здесь снова углекислая и сернокислая известь являются в теснейшем взаимном соединении. Можно бы подумать, что количество серной кислоты, потребное для образования кристаллического гипса, было уже издержано в нижних каменных слоях, где мы находим известные нам огромные пласты гипса, и что остаток этой кислоты не был достаточен для превращения беспрестанно приносимой водами углекислой извести в сернокислую, а потому одна только часть оной подверглась превращению, между тем как другая, не изменяясь в своем составе, дала осадок и вместе с первою образовала с нею многоразличные механические смеси. Предположение это, впрочем, принадлежит к области геологии, которая, как поэзия геогнезии, должна оставаться чуждою нашему прозаическому повествованию.

Мы продолжали плавание мимо низменных, в то время едва над поверхностью вод возвышающихся, поросших ивняком островов, вдоль левого берега реки. Вскоре, однако ж, река сузилась, и высокий скалистый обрыв снова окаймил левый берег, мимо которого быстрое стремление воды затрудняло плавание на гребле против течения, причем еще более задерживало нас множество закинутых здесь рыбацких плетушек, ибо гребцы принуждены были беспрестанно вытаскивать их из воды, чтобы освободить путь по окраине берега; впрочем, они вознаграждали свои труды, считая себя в полном праве забирать попадавшуюся в плетушках рыбу; самый же снаряд для улова снова добросовестно бросали в воду, не желая, по их отзыву, причинять убытка его владельцу.

Едва возвышаясь над поверхностью воды, кое-где выказывается знакомый нам белый кристаллический гипс, с его округленными утесами, составляя подножие скалистого берега, возвышающегося обрывом от 6 до 7 саженей над рекою. В нижних слоях этого обнажения виден красно-бурый, довольно мягкий, глинисто-гипсовый мергель, лежащий горизонтальными, хотя весьма волнообразными пластами, от 2 до 3 футов толщиною. Порода эта отчасти имеет вид кристаллический, более или менее мелко- или крупнозернистый, и последнее видоизменение там, где содержит менее глины, нередко являет в своем изломе свойственные гипсу разновидные группы двойниковых кристаллов, или же эта порода показывается в составе плотною и чаще всего сланцеватою, переходя в тонкослоистое сложение; в последнем видоизменении она обнаруживает наклонность отделяться огромными, как бы отпиленными плитами, которые, покоясь у подножия скалистого берега, подвергаются разрушающему влиянию атмосферических вод, наиболее по направлению пластинок сланца, по чему самому эти плитовидные обломки в поперечном изломе пласта часто представляют зубцы, наподобие зубьев гребня или пилы; обстоятельство, которому бесспорно обязано своим наименованием лежащее на высоте скалистого берега селение Пильегоры. Эта гипсовая порода в верхних слоях обрыва более и более перемешивается с красно-бурою глиною, при чем лишается своей твердости, делаясь рыхлою, растирающеюся между пальцами. Та же красно-бурая глина, более или менее свободная от примеси гипса, является самостоятельно в многочисленных промежуточных пластах, гнездах и толщевидных массах, проникая все ниже ее лежащие породы и протеснясь между плоскостей их сланцев, обусловливает свойственный им род выветривания. Наконец, толстый верхний слой глины покрывает все протяжение скалистого берега. Жилковатый гипс, белый или красноватый, заключается во всех этих мергелях, тем изобильнее, чем мягче пласты и чем богаче их содержание глиною; он является горизонтальными или волнистыми прослойками, до 3 дюймов в поперечнике, которые, впрочем, постоянно выклиниваются; или же он приникает формации, в особенности глинистые пласты и гнезда, в бесчисленных тонких прожилках, отделяющихся по всем направлениям от горизонтальных прослоек минерала. Таким образом, гипс и глина представляют составные части, образующие берег: первый являясь самобытною породою в нижних, а вторая в верхних горизонтах; в среднем же промежуточном пространстве они встречаются совокупно, то составляя механическую смесь, в виде глинисто-гипсового мергеля, то каждое в своем виде, как глинистые пласты, отделившие в кристаллическом виде содержавшуюся в них сернокислую известь в прослойках и прожилках. Углекислая же известь, постоянно сопровождающая белый, в основании лежащий гипс в виде известково-гипсового мергеля, не входит в состав этих глинисто-гипсовых мергелей.

Берег возвышается крутыми и нависшими утесами, которые, будучи прорезаны глубокими расщелинами, образуют нередко прекрасные группы скал, которым для живописного действия недостает только роскошной зелени лиственных лесов. Лиственница уже исчезает вместе с известняком, сосны и ели покрывают лесистую страну. По окраине же глинистого берега во множестве произрастает Tussilago farfara, растение, приветствующее первым цветом северную весну.

Мелкий дождь, при суровой осенней погоде, превратился в снег, когда мы остановились в селе Пильегорах, лежащем в 16 верстах от Пинеги на высоте описанного левого берега реки*. Земледелие здешнего края ограничивается посевом ячменя и ржи, вместе с небольшим количеством конопли и льна, хотя семена всех этих ниворослей часто недозревают, а лен нередко замерзает на корне. Садят также немного картофеля, который, однако, на берегах Пинеги весьма скудно вознаграждает труды.

______________________

* Летняя дорога от Пинеги до Пильегор пересекает два рукава реки и далее ведет по ее левому берегу. До деревни Загорья, в 8 верстах от Пинеги, она пролегает по песчаной почве, не показывающей скалистого обнажения; отсюда далее господствует красно-бурый глинисто-гипсовый мергель. Путь беспрерывно тянется по сосновому лесу. На всем этом расстоянии замечания достойными являются бесчисленные воронкообразные углубления, рассеянные по ровной поверхности земли, которые придают столь особенный вид гипсовым почвам и происходят от земляных обрывов, ежегодно случающихся в почве здешнего края. Эти воронки обыкновенно имеют от 1 до 3 саженей отвесной глубины и окраены дерновыми, более или менее круто наклоненными стенками, нередко на дне впадины заключая небольшой водоем. Туземцы особенным словом означают эти воронки, называя их мургами (ед. ч. мурга). Недалеко от Пильегор нам показывали в лесу две такие воронки, находившиеся в самом их образовании от бывших незадолго до того земляных обрывов. Одна из них была впадина около 25 шагов в окружности и 4 сажени отвесной глубины, на дне которой виднелась в красно-буром гипсовом мергеле открытая расщелина, образовавшаяся, вероятно, через размытие рыхлой глиняной толщи; покрывающий эту расщелину, около сажени толстый пласт глинисто-песчаной почвы в одном месте обрушился от своей собственной тяжести, отчего и произошла воронка, которой стенки и дно впоследствии зарастают травою и засыпаются песком, скрывая таким образом от глаз пустоту открытой расщелины и образуя впадину правильного вида. Водоемы на дне этих воронок суть остатки заполнявшего их снега. Другая нами осмотренная небольшая мурга показывала точно такое же образование.

______________________

7 мая неприятно изумил нас вид зимы, которым окрестность облеклась в течение ночи; снег падал безостановочно, и суровый СВ, "косматый дядя", как называет его архангельский поселянин, продувал тело до костей. Мы плыли вдоль левого берега реки и, для избежания стремительности течения, по обыкновению старались отыскивать затопленные низменности; несмотря на то, мы продвигались вперед очень медленно и в полдень сделали привал и развели огонь, около которого утомленные мои гребцы отогревались и варили себе обед, состоявший из нескольких рыб, добытых ими из рыбацких плетушек. Это небрежение чужой собственности, впрочем, отнюдь не должно бросать невыгодной тени на характер честных обитателей пинежского прибрежья; в самом деле, едва ли можно назвать несправедливым то, что пловец за труд вытащить из воды 5 или 10 рыбацких корзин, вынет несколько найденных в них рыб для своего обеда; не менее несправедливым казалось бы и то, что трудное само по себе уже плавание по реке, как по единственной проезжей весенней дороге, еще более затрудняют плетушками, что, впрочем, снова необходимо для насущного пропитания прибрежных жителей. Таким образом, здесь руководствует обычаем молча заключенный договор, по которому плавателю уступается некоторое количество рыбы, взамен же от него требуется, чтобы он принял на себя труд вынутые им корзины снова, по правилу, забросить в воду.

Высокие, прекрасным лиственничным, сосновым и еловым лесом увенчанные, утесистые берега реки вообще неизменно удерживают свое географическое свойство. Впрочем, белая зернистая гипсовая порода, служащая основанием скалистому берегу, кажется, исчезает в глубине, в последний раз являясь на правом берегу реки, у деревни Стахновой. Здесь, местами покрытая красно-бурым глинисто-гипсовым мергелем, она как бы постепенно переходит в сей последний, принимая в себя промежуточные мергелевые слои, которые кверху более и более учащаются и принимают большие размеры в толщину, пока наконец белый гипс не исчезает совершенно. К этим слоям глинисто-гипсовых мергелей, перемежающимся с зернистым гипсом, присоединяются еще прослойки волокнистого гипса и известково-гипсового мергеля; этот последний представляет здесь любопытное видоизменение, образуя породу, очень ясно показывающую механическую смесь сернокислой извести с углекислою, ибо красноватые кристаллические зерна гипса равномерно рассеяны в грунтовой массе сероватой, с кислотами сильно вскипающей извести.

Мы употребили не менее двенадцати часов на проезд расстояния 27 верст, от Пильегор до следующей станции, Усть-Почи, при устье речки Почи, впадающей в Пинегу, и хотя оттуда безостановочно ехали далее, но все же не ранее 3 часов утра достигли станции Усть-Иожуги, в 24 верстах от Усть-Почи. Деревня Усть-Иожуга находится на правом берегу Пинеги, при самом впадении в нее реки Иожуги. Протекая доселе в направлении к ССВ, река Пинега встречает здесь лежащие к северу высоты, изменяющие ее направление, и, описывая большую дугу, течет на ССЗ до города Пинега, где поворачивает на ЗЮЗ и в этом направлении впадает в Двину. Река Иожуга, истекающая из так называемых Кулойских гор и в главном западном направлении впадающая в Пинегу, при весеннем полноводии в ширине мало уступает сей последней. Известковые берега, поросшие лиственничным, еловым и сосновым лесом, окаймляют совпадающие реки в месте их соединения*.

______________________

* Красно-бурый гипсовый мергель остается господствующею породою на расстоянии от Пильегор до 15 верст выше Усть-Почи, где он исчезает; в одной версте отсюда, неподалеку от деревни Вальтёвой, берега реки образует красный глинистый известняк, который, имея малую твердость, сильно расщеляется и составляет крутые, утесистые берега, покрытые красно-бурою глиною, в которых вы тщетно старались отыскивать окаменелости. Но у самой деревни Вальтёвой, лежащей в некотором расстоянии ниже Усть-Иожуги, при устье впадающей справа в Пинегу речки Себы, этот известняк лежит в основании изобилующих окаменелостями пластов известняка пермской формации, которые по правому берегу реки крутым отвесом, имеющим около 160 футов вышины, тянутся до Усть-Иожуги, где я подробнее изведал их и приобрел значительное количество окаменелостей.

Нижние пласты, покрывающие красный известняк, составляет серый, грубый в изломе известняк, который, заключая во множестве рассеянные звенья энкринитов, изобилует кораллами и остатками двустворчатых раковин, а также нередко содержит в себе гальки известняка еще древнейшего образования. Его органические остатки большею частию превосходно сохранены, и раковины удержали свои естественные оболочки. Кораллы принадлежат к видам: Stenopora crassa Londsd., Polypora bidrmica Keys. и infundibulisformis Goldf:, из двустворчатых раковин особенно часто встречаются Spirifer schrenkil Keys., Terebratula royssiana Keys. и Productus cancrini Vern:, из отделения же гастероподов был замечен только один вид — Euomphalus pentangulatus Sow. var.

Над этим грубым известняком местами показывается менее толстый пласт мергеля, состоящий исключительно из одного вида двустворчатых раковин, Productus hemisphaerium Kutorga, и таким образом представляющий настоящую раковинную отмель, заселенную этими животными в числе миллионов экземпляров, которых оболочки весьма правильно лежат своими широкими плоскостями по направлению слоевания и вполне сохранили тончайшие подробности своего наружного и внутреннего устройства. Подобные раковинные отмели образует и Productus cancrini, который, впрочем, еще обильнее вышепоименованного вида распространен в целой формации, от нижних до самых поверхностных пластов.

С возвышением от нижних слоев кверху пласты содержат в себе более глины и известняки уступают свое место толстому наслоению многоразлично между собою перемежающихся мергелей, то более известкового, то глинистого свойства, и столь же часто переходящих в чистую темно-серую пластическую глину. Эти перемежающиеся слои глинистых мергелей и известняков продолжаются до самой поверхности, где чистый известковый пласт, заключающий Productus cancrini, встречается под наносною почвою.

В палеонтологическом отношении мергелевые пласты представляют заметное уменьшение в количестве экземпляров, в особенности кораллов, против заключающихся в нижних известковых пластах, хотя в них встречаются все те же виды, к которым еще присоединяется довольно значительное число новых, и таким образом большее многоразличие органических остатков, при меньшем количестве экземпляров, составляет отличительное свойство мергелевых пластов. Эти, здесь только встречающиеся виды, суть: Cardiomorpha minuta Keys., особенно очень распространенная Modiola simpla Keys., Osteodesma Kutorgana Vers., Terebratula elongata Schloth. и Geinitzian. Vern., Avicula speluncaria Schloth. и A. lorata Keys., одна Natica, одна Conularia n. sp., Cytherina pollux Eichw. и др.

______________________

При Усть-Иожуге начинается так называемая Верхняя или Нисегорская Тайбола, имя, означающее необитаемую полосу земли, на протяжении около 100 верст, между долиною реки Пинеги при Усть-Иожуге и течением реки Мезени при селе Большенисегоре. Верхнею называется она в противоположность Нижней или Кулойской Тайболе, означающей малонаселенную полосу земли, по которой пролегает зимняя дорога между городками Пинегом и Мезенью в системе реки Кулоя, а также в противоположность Вожгорской Тайболе, или необитаемой полосе между селом Вожгоройе на реке Мезени и местечком Усть-Цильмою на Печоре, где также идет зимняя дорога. Слово Тайбола, употребляемое в Архангельской губернии для означения малонаселенной или вовсе необитаемой полосы земли, через которую пролегает какой-либо путь сообщения, чуждо русскому языку и, по всему вероятно, должно быть причислено к разряду местных выражений, перешедших в архангельское наречие из финночудского или нынешнего зырянского языка.

Наконец мы покинули берега Пинеги и поплыли вверх по реке Иожуге, где скалистое обнажение постепенно исчезает и на низменном берегу только роскошный лес стройных, высоких лиственниц указывает на известковый слой, лежащий неглубоко под почвою. Проплыв около 14 верст, мы причалили к правому берегу реки, и отсюда я послал одного из гребцов к следующей станции, Кокорной Избе, отстоявшей 8 верст внутрь страны от места нашего привала, с приказанием привести лошадей. В ожидании возвращения посланного люди мои развели светлый огонек и, окружив его животворное пламя, завязали живой разговор. Один из них, которому когда-то привелось на архангельском купеческом судне заехать в Испанию, как человек бывалый, пустился в россказни, и слушатели, смотря по обороту, какой принимало его повествование, то безмолвно, разинув рты, внимали словам рассказчика, то громко хохотали, когда краснобай потчевал их каким-либо забавным похождением. "Остался бы я, — так заключил он наконец свой рассказ, — в Гишпанской славной земле, да лучше, подумал, зажить на нашей матушке-Пинеге".

После долгого ожидания явились наконец сани, запряженные парой лошадей, и я рад был прекратить утомительную езду водою. Проезжая дорога шла вдоль речки Еюги, извивающейся справа, по холмистой стране, поросшей преимущественно хвойными лесами — лиственницы, сосны и ели, с коими перемешиваются березы, осины и ольховые кустарники.

Наступила ночь, когда я доехал до станции Кокорной Избы, отстоящей 22 версты от Усть-Иожуги, где я остановился для ночлега. Именем этой станции означается ветхая хижина в глухом лесу, которой единственные живые обитатели — два человека, с двумя лошадьми, обязанные провозить путешественников. Глубокая ночная тишина господствовала в окрестной хвойной дебри, только ветер покачивал верхи высоких лиственниц и свистал сквозь разбитые оконницы хижины, вдувая хлопья снега в горницу, где я, при тусклом свете горящей лучины, записывал мои заметки; вокруг меня лежали, погруженные в глубокий сон, обитатели хижины.

Дорога от Кокорной до Колодливой Избы (20 верст) тянется вдоль узкого лесного ручья по имени Карва, образующего в соединении с ручьем Вороном речку Колодливую, через которую мы должны были переезжать на этом пути; означенная речка, усиленная ручьями Кыдыма и Чолус, далее, в низовье своем, принимает название Мезенской Иожуги и впадает в реку Мезень. Станция Колодливая Изба находится на берегу речки Колодливой, которую и здесь уже многие называют Мезенскою Иожугою.

Названия исчисленных рек ясно доказывают чуждое, нерусское происхождение, в чем легко согласится с нами каждый, знающий хоть несколько свойств русского языка. А потому эти имена, вероятно, наследованы от народа, встреченного здесь русскими при первом их водворении в этом краю, и это есть народ, известный в истории тех стран под названием заволоцкой чуди, — туземцы, которые, по всем до нас дошедшим о них известиям, принадлежали к многочисленному племени финнов. Многие названия местностей, между ними особенно наименования рек по всей Архангельской губернии, несомненно, носят отпечаток финского происхождения, и потому мы попытаемся подвергнуть ближайшему рассмотрению преимущественно некоторые имена рек. Слово Иожуга, например, природный финн произносит Иоссуга; в этом же последнем легко узнается слово Иоссу-иогги, которое по-эстонски, а это наречие мы имеем полное право употреблять для целей этимологических выводов наравне с финским, ибо нам неизвестно, с которым из этих языков было в большем сродстве наречие древнечудское, обозначающее бегущую, т.е. быстро текущую реку (от глагола иоос-ма — бежать и иогги — река); наименование это, вероятно, указывает на часто встречающиеся в реке быстрицы; и действительно, мы находим их в верхнем течении Иожуги на нескольких местах, где воды ее с сильным стремлением текут по руслу, покрытому каменными валунами; эти быстрины дали реке ее чудско-финское имя, переиначенное в русское, очень близкое к тому название. Иначе удивительным должно бы показаться обстоятельство, что три здешние реки одинакового наименования все образуют в своем течении быстрины или пороги, где вода стремится по скалистым уступам или по руслу, покрытому валунами, — явление, очень необыкновенное в реках, протекающих по ровной стране, бедной утесами, а именно: описываемый нами приток Пинеги, для отличия называемый Пинежскою Иожугою; потом, впадающая в реку Мезень Мезенская Иожуга, пороги которой столь значительны, что плывущие вверх по реке плоты только с большим трудом их превозмогают; и, наконец, третья река того же названия, составляющая приток Кулоя.

Вышеупомянутый ручей Еюга, на всем своем протяжении извивающийся сквозь мрачные тенистые хвойные леса, вероятно, до поздней весны удерживает ледяной покров в своем глубоко врезанном русле, когда все окрестные воды уже свободны ото льда, — и вот причина, по которой ему дано имя Еаиогги, т.е, ледяная речка. Труднее вывести происхождение названия Пинеги, во всяком случае, оно нерусское, потому что на русском для него нет значения и, сверх того, оно имеет характеристическое окончание, которое так часто встречается в именах рек Архангельской губернии, на -га, -ега, -уга, -юга (например, Паленга, Волонга, Пукшенга, Пинега, Онега, Индега, Чуега, Палуга, Рочуга, Латтюга, Иожуга, Еюга, Урдюга, Немнюга, Мудьюга и мн. др.); это окончание есть не что иное, как сокращенное финское слово иогги или иокки, означающее реку, и по этой причине на этих конечных слогах нет ударения, которое во всех 14 исчисленных именах рек — число их, впрочем, можно значительно умножить, — за исключением единственного названия Онеги, всегда стоит на первом слоге, чего, как общего отличия всех нерусских наименований местностей в Архангельской губернии, было бы уже достаточно, чтобы приписать им финское происхождение. Что касается до нашей Пинеги, то имя ее, быть может, произошло от слова Пинтиогги, означающего зубцовую реку и напоминающего нам русское название ее берега, на котором лежит селение Пильегоры (см. с. 73). Так, в Вологодской губернии имя речки Юг, впадающей в Сухону и в соединении с нею образующей Двину, могло обозначать просто речку, иогги, иокки, которая, сливаясь с более широкою главною рекою, в сравнении с этою последнею была слишком незначительна и потому не заслуживала особенного наименования. Во всяком случае, в этом разнообразно сокращаемом слове, столь распространенном в конечных слогах названий рек, скрывается финское название реки, и, конечно, никто ныне не согласится более с догадками Татищева и Болтина, которые, основываясь единственно на имени реки Юга, перемещают в тот край места жительства древних югров и страну Югрию. Если, впрочем, некоторое знакомство с финскими языками соединить с точным пониманием местностей, то, вероятно, окажется возможность объяснить очень многие топографические имена Архангельской губернии, словопроизведение которых ныне скрывается в неизвестности; равным образом, подобное изыскание было бы в состоянии открыть нам несколько остатков древнего чудского языка, которые, даже и при скудном сборе, все-таки были бы достаточны для доказательства того, что этот язык есть одно и то же финское наречие, сохранившееся поныне в устах зырян.

От последней станции Колодливой Избы до Чубласского Ручья считается 16 верст, и на этом пространстве переезжают границу Мезенского уезда, где тотчас сделался ощутителен недостаток в хлебе. К приготовляемой для печения муке всюду примешивали на треть и даже на половину соломы, которую предварительно, дабы придать ей хрупкость, сушили в печи, после чего толкли в деревянной ступке и просевали через решето. Спеченный из такой смеси хлеб был, естественно, тем менее питателен, чем более содержал в себе соломы, но увеличенный объем служил для наполнения желудка, привыкшего к употреблению пищи в большом количестве. Сегодня, в виде исключения, ради праздника, ямщики на станции спекли себе чистый, без примеси соломы, ржаной хлеб. Кроме того, пара застреленных куропаток составляла украшение стола. Впрочем, замечают, что и количество дичи значительно убавилось в здешнем краю. Мезенские поселяне более или менее все порядочные стрелки; ямщик, везущий путешественника, редко забывает взять с собою свою винтовку и собаку и во время езды, с позволения седока, употребляет их в дело. Лай собаки, которая сопровождает сани, рыская по окрестному лесу, извещает охотника, что дичь найдена; извозчик — стрелок — скромно просит у седока позволения остановиться и, получив оное, отправляется в лес, где, следуя лаю собаки, отыскивает и бьет дичь. Леса изобилуют глухими тетеревами (Tetrao urogallus, глухарь, а в здешнем краю: самец — чухарь, а самка — пеструха), тетеревами (Tetrao tetrix, по-русски тетерька, здесь: самец — косач, самка — мариуха или маракушка), рябчиками (Tetrao bonasia, рябь, рябок), куропатками (Ladepus albus, куропать). Эту дичину также ловят силками, расставляемыми у опушки хвойных лесов, под мелким кустарником, где она отыскивает себе пищу, и ямщик, проезжая мимо, не минует осмотреть этих силков. Из четвероногих в лесах живут северные олени, медведи, лисицы, росомахи, речные выдры, куницы, белки и изредка горностай. Волков же здесь вовсе не встречается.

От Чубласского Ручья проехали мы 20 верст до станции Залазной Речки, а отсюда, в ночь, расстояние 25 верст до села Болыненисегоры, лежащего на левом берегу Мезени, где и кончается Верхняя или Нисегорская Тайбола. Эта необитаемая полоса земли состоит из лесистых равнин, покрытых только изредка невысокими холмами и перерезанных множеством ручьев и речек; каменных пород я не замечал, хотя они встречаются кое-где в перерезах вод. Таково свойство порубежной страны между притоками Пинеги и Кулоя с одной и притоками Мезени с другой стороны; в дальнейшем ее северном протяжении, где отдельные холмы и скалистые обнажения более выказывают горную породу, она принимает название Кулойских гор — имя, в более обширном смысле распространяемое и на самый означенный рубеж вод. Хвойные боры, которые здесь не прерываясь тянутся на расстоянии 100 верст, состоят из высоких елей, сосен и лиственниц, под защитою которых и лиственные леса, березы и осины преуспевают лучше, нежели в ином месте здешнего края; среди этих лесов произрастают ольховник, черемуха и рябина. Из кустарников заметил я жимолость (Lonicera pallasii), здесь называемую кобылицею, красную и черную смородину, первую под именем киселицы, вторую — просто смородины. Впрочем, 10 мая здесь не было еще приметно ни малейшего следа пробуждения растительной природы. Упомянутые четыре хижины, служащие станциями, где проезжающий может получить одновременно пару лошадей, суть единственные места со временными обитателями, которые, по известной очереди, прибывают сюда из деревень, лежащих по берегам Пинеги и Мезени, и, исполняя возложенную на них обязанность, около полугода проводят жизнь в Тайболе.

В Большенисегоре и далее вниз по Мезени голод был повсеместный и жестокий: употребляемый в пищу хлеб состоял из ячменной или ржаной муки, к которой примешивалась на 2/3 или 3/4 ее веса толченая солома. Нередко также пекли хлеб из зерен двух растений семейства крестовидных, которые, в числе негодных трав, во множестве растут между хлебами* и пожинаются вместе с ними; их молотят вместе со стебельками погибшего от мороза хлеба, сушат и пекут хлеб из них один или с небольшою примесью муки. Но так как приготовляемое из них тесто не поднимается на опаре, то из него пекутся только плоские хлебные лепешки неприятно-кисловатого, несколько ячменем отзывающегося вкуса и особенного запаха. Употребление этого хлеба причиняет колотье в желудке; продолжительное же употребление столь вредной пищи изнуряет телесные силы. Кроме торицы, жалким суррогатом хлебной муки или примесью к оной служит еще болотный мох (Sphagnum) и березовая кора. В целом уезде не имелось продажного зернового хлеба, ибо и казенный магазин был опорожнен; очень немногие крестьяне случайно запасли только самое необходимое количество зерна для предстоящего засева. Предметы столь мало вознаграждающего земледелия суть ячмень и рожь, которые уже несколько лет сряду замерзали, что часто случается также с коноплею и льном, невзирая на то, что последние все еще возделываются в небольшом количестве. Картофель равномерно садят, хотя трава его очень часто замерзает, а картофелины остаются чрезвычайно мелкими. Щедрее земледелия вознаграждает труды охота за пернатою дичью, особенно за рябчиками, коих хороший стрелок, при некотором прилежании, в одну зиму убивает более 100 пар, сбывая эту добычу в соседственных уездных городках, откуда ее развозят далее.

______________________

* Эти травы называют здесь торицею, и различают ее два рода. Кажется, это семена Erysimum cheiranthoides и Thlaspi arvense.

______________________

Сплав бревен составляет также один из промыслов заботливого крестьянина, занимающий прибрежных жителей Мезени и ее притоков Пёзы, Чуеги, Юромы, Башки и др., в тех местах, где есть годные леса. Потому я считаю неизлишним сообщить здесь некоторые подробности о том, как этот промысел производится в Мезенском крае.

Здесь предмет лесного сплава исключительно составляют лиственничные бревна для казенных верфей в Архангельске, ибо при затруднительном водяном сообщении доставление менее ценного соснового леса не вознаграждает хлопот. Здешние крестьяне, как и в Пинежском уезде, предпринимают доставку леса по письменным условиям, заключаемым с казною, от которой для этой цели по деревням рассылаются чиновники. Вырубка совершается осенью и зимою, каждый поселянин срубает в ближайших от него борах такое число бревен положенных размеров, какое он обязался выставить. Предназначенные для срубки деревья отчасти уже предварительно отмечаются чиновниками Архангельского адмиралтейства, которые обозревают леса, осеняющие берега рек. Бревна определенного размера, при поперечнике от 18 до 20 англ, дюймов, обыкновенно разнятся в длине между 32 и 38 футами; редко встречаются стволы, имеющие до 32 дюймов (1 1/2 русского аршина) в поперечнике, и эти последние должны иметь в длину по крайней мере 24 фута; они обозначаются техническим названием брусьев.

Срубленные в лесу бревна подвозят к ближайшим водам отчасти на лошадях или, если снег глубок, а расстояние слишком велико, посредством людей, и в таком случае от 25 до 30 человек соединяются для перевоза одного бревна. Весною тотчас по вскрытии рек деревья соединяют в плоты. Такой плот, называемый паромом, на Мезени должен заключать в себе около 100 бревен, скрепленных между собою посредством поперечных шестов, еловыми и березовыми прутьями. Этот паром отправляют к устью Мезенской Иожуги, где должно вести его вверх по течению, а для этой цели его разнимают и делят на меньшие плоты, каждый в 25 или 40 бревен, причем сообразуются с числом работников и толщиною стволов, полагая числом немного более двух на человека. Плотам, плывущим вверх по Иожуге, делают вид спереди заостренный, помещая самые длинные деревья в середине пласта; на этом пласте связанных бревен (плит) ставят в виде мачты молодую с корнем вырубленную ель в две сажени вышиною и около 2 1/2 или 3 вершков в поперечнике; на вершине этой мачты прикрепляется бичева, посредством которой буксируют плот вверх по реке; это совершается соединенными силами 20 или 30 работников, из которых каждый посредством широкого кожаного ремня (лямки), обнимающего плечи, тянет за общую веревку, между тем как 2 или 3 человека, стоя на плоту, дают ему должное направление, длинными шестами упираясь в дно реки. Река Иожуга образует в течении своем значительные пороги, где она стремительно несется по скалистым уступам и валунам, и здесь плоты поднимаются против течения только с величайшим напряжением сил. Иногда случается, что стремительность течения на высоте порогов превозмогает силы работников, и плот, поворачиваясь передней частью назад, безостановочно уносится быстрыною и ниже порога разбивается о берега — неудача, при которой иной работник, не успевающий сбросить с плеч лямку, увлекается бичевою в воду и лишается жизни. Люди, находящиеся на плоту, проворно бросаются в лодку, всегда сопровождающую плот, и ниже порога перехватывают в связи оставшуюся ее часть, укрепляя ее у берега, между тем как другие работники отправляются к изгибам реки, где собирают остальные рассеянные бревна, после чего снова скрепляют плот по-прежнему и с новыми силами, но с большею осторожностью начинают буксировать его вверх по реке; или же делят его еще на меньшие части и таким образом перетаскивают через порог, выше которого отдельные части снова соединяются в целое. Таким образом, плот буксируется до места, находящегося в 7 или 8 верстах выше Колодливой Избы, где его разнимают и бревна вытаскивают на берег, а отсюда, сухим путем на лошадях, по величине бревна и по состоянию дороги впрягая под каждое бревно от 6 до 12 лошадей, перевозят через 20-верстный волок к речке Еюге, где по наступающему в это время мелководью, делающему невозможным дальнейшее отправление леса по рекам, бревна оставляются до весны следующего года. Тогда, во время полноводья, бревна отдельно сплавляются вниз по речке Еюги до Пинежской Иожуги, где их снова соединяют в плоты и отсюда, по легкому водяному пути, Пинегою и Двиною, доставляют в Архангельск.

Так как сплав леса означенным путем представляет так много затруднений, то крестьяне с 1829 года старались проложить другую дорогу. Для этого паром спускают вниз по реке Мезени, до впадения в нее слева речки Каменки, верстах в 3 ниже города Мезени, где, дождавшись благоприятной погоды, паром проводят вдоль морского берега, к устью реки Кулоя. Чтобы проплыть это расстояние, паром разнимают и делят на меньшие части, заключающие в себе от 25 до 40 бревен, которым дают четырехстороннюю фигуру, не выставляя на них мачты. Дождавшись безветрия или попутного ветра, эти плоты, при наступившем морском отливе, спускают вниз по реке, огибают мыс Толстый и к западу от него выходят в море, где каждый отдельный плот буксируют вдоль берега посредством карбаса, на котором находятся 6 дюжих гребцов; при попутном же ветре выставляют паруса. Таким образом достигают речки Ольховки, у мыса Масляного*. Здесь, во время отлива и прибывающего прилива, делают роздых, ожидая следующего полного прилива, нередко, однако, пагубного для судоходцев, ибо вместе с ним наступает иногда сильный морской ветер, который гонит плоты на утесистый берег, где они кружатся и бревна разбрасываются по берегу, между тем как карбасы подвергаются величайшей опасности быть разбитыми о подводные камни, так что судоходцы могут почитать себя счастливыми, если беда застигнет их на месте становища при Ольховке или вблизи устьев рек Вановки или Карговки, где, в случае нужды, есть возможность спасти жизнь на берегу; во всяком же другом месте им предстоит неминуемая гибель, ибо высокие береговые утесы, о которые разбивается легкое судно, высятся на всем протяжении каменною плотиною, кроме означенных точек, нигде не представляя возможности подняться. Если пловцы счастливо избежали опасности, то они ждут отлива и тотчас начинают поиски, чтобы собрать рассеянный по окраине берега лес; если же из числа бревен некоторых недостает, то промышленники, коли тому не препятствует сильный ветер, отправляются на лодке вдоль берега для окончательного отыскания потери, ибо море не уносит от берега ни одного бревна, и до тех пор не успокаиваются, пока не перехватят последнего в недостатке считающегося ствола. Плоты снова после того скрепляют, ждут снова безветрия или попутного ветра и вторично пускаются в путь. Берег, простирающийся между мысами Масляным и Карговским, во всякое время грозит опасностью мореходцу, даже когда он плывет в порожнем карбасе, ибо здесь от подножия высоких, крутых береговых обрывов (угор) на расстоянии 200 саженей простирается в море в виде уступа сплошной риф с горизонтальною поверхностью (луда); этот риф во время полного прилива совершенно покрывается водою, во время же отлива на сажень в вышину выдается над уровнем воды отвесными, по большей части неприступными обрывами; случай, легкий порыв ветра с моря неминуемо пригоняет легкое судно к этому рифу и разбивает его. Если же идет благополучно, то при полном и убывающем приливе огибают мыс Масляной и, мимо мыса Карговского, входят в устье Кулоя, где ближайший прилив подвигает плоты на 30 верст вверх по реке, до селения Долгощельского, на правом берегу Кулоя; здесь делается роздых в ожидании вновь наступающего прилива, который несет** плоты еще 40 верст вверх по реке, до небольшого длинного речного залива, называемого Курьею, где плоты перевязывают (перепаромливают), давая им вид описанных выше при плавании по Иожуге, после чего буксируют их на бичеве вверх по реке Кулою, до волока при деревне Кулогорах. Здесь, еще в то же лето, плоты разнимают и отдельные бревна подвозят на лошадях или с помощью людей к реке Пинеге, где они оставляются для сплава в Архангельск до следующей весны.

______________________

* Мыс Толстый Нос есть широкий угол материка, образуемый левым берегом реки Мезени и морским берегом, примыкающим к нему около 10 верст ниже; он находится почти на одной высоте с деревнею Сенжею, на противолежащем Канинском берегу. Карговской Нос есть мыс, выдающийся в море на нравом берегу, при впадении реки Кулоя. Между ними лежит мыс Масляной. Слева, или к западу от последнего, вливается речка Вановка, а далее, к мысу Карговскому, речка Карговка. Справа от мыса Масляного, между ним и Толстым Носом, находится устье речки Ольховки.
** Сколь сильно здесь стремление морского прилива, можно судить по тому, что оно в состоянии поднимать еще лесные сплавы на 70 верст, вверх по реке Кулою; действие же его простирается еще на 30 верст далее, до селения Карьепольского, и таким образом ощутительно на расстоянии почти 100 верст от устья реки, возвышая здесь еще на 3/4 аршина уровень речной воды. В реке Мезени прилив и отлив близ города еще правильно перемежаются между собою, возвышение же прилива ощутительно еще гораздо далее вверх по реке. Академик Лепёхин, проехавший по Кулою до селения Долгощельского, замечает, что морским приливом на 60 верст вверх по реке выбрасываются на речные берега морские травы и зоофиты, и многие наводняемые луга засыпаются морским песком [Лепёхин: IV, 108].

______________________

Препятствия, представляющиеся сплаву лесов последним описанным путем, столь многоразличны, что очень редко удается доставить их в одно лето к Пинеге, потому что обыкновенно оставляются на зиму ниже Пинежского волока, и уже следующею весною их спускают в Пинегу по особенному, весеннему водному сообщению Белой с Пинегою, посредством Полоя*. Эти препятствия представляются, во-первых, в том случае, если промышленники, доставляющие лес, подвозят плоты по Каменке только позднею весною, что легко случается, когда в безводные годы при спуске по реке Мезени вследствие ее мелководья плоты садятся на мель или же бурями наносятся на отмели, во множестве покрывающие ее фарватер, причем теряется много времени. Кроме того, продолжительные морские ветры могут слишком долго замедлить выход из Каменки; наконец, различные бедственные приключения при морском плавании могут похитить много времени или даже повести за собою совершенную неудачу.

______________________

* Это странное, только во время весеннего полноводья существующее естественное водное сообщение между двумя реками, текущими в противоположных направлениях, впоследствии будет точнее объяснено.

______________________

Вот что мы хотели сказать о промысле лесного сплава. В Большенисегоре я нанял большую лодку с двумя гребцами, которые взялись довезти меня вниз по Мезени до городка, ибо и здесь большая дорога на правом берегу реки была непроходима. Быстро и весело плыли мы вниз по течению, и мои гребцы, с виду отважные промышленники, только незадолго возвратившиеся с тюленьего, в настоящую весну удачного промысла в Мезенской губе, сократили мне время рассказами о похождениях и опасностях, которым подвергаются участвующие в этих удивительных предприятиях.

До города и далее, до самого устья своего, река удерживает постоянно однообразный вид, разливаясь широким протоком, которого русло, однако ж, не глубоко и усеяно множеством низменных, ивовыми и ольховыми кустарниками поросших островов, а летом, сверх того, бесчисленными песчаными отмелями, которые в это время года делают совершенно невозможным плавание по реке для судов большого размера. Берега Мезени сплошь каменисты, часто возвышаются крутыми обрывами, и каменная порода, их составляющая, до самого городка удерживает весьма однообразное свойство. Это есть плотный красный известняк, горизонтально напластованный в слоях различной толщины, довольно мягкий и потому легко разрушающийся в плитообразные и неправильные куски и в мелкую россыпь, покрывающую обрывы утесов везде, где они не слишком круты. Местами, в нескольких последующих пластах или в неправильно ограниченных массах, порода изменяет свой красный цвет в серый, не претерпевая, впрочем, другого изменения в своих свойствах. Невзирая на все свои поиски, я не мог открыть в ней окаменелостей. Высокие хвойные леса покрывают утесистый берег, далее на север, однако, приближаясь к городу, постепенно тощают, пока, лиственница совершенно не исчезает из среды их, хотя северная граница этого дерева, как мы в этом впоследствии убедимся, встречается еще далее к северу.

У села Азополя, лежащего верстах в 60 выше города, на правом берегу реки сделали мы привал для обеда. Земледелие здесь все более и более делается неудачным. Во время семинедельного Великого поста перед Пасхой поселяне не употребляли в пищу ни молока своих коров, ни дичи, равномерно и два положенных еженедельно постных дня они питаются одним хлебом; даже маленьким детям чрезвычайно редко и неохотно допускается изъятие из церковных правил. В этом строгом соблюдении церковного учения я усматриваю правдивый нрав и сильную волю, которые в русском еще неизменно сохранили первобытный тип славянского племени, как его описывает летописец Нестор.

Для ночлега мы остановились в деревне Жуковой Горе, расположенной в 13 верстах выше Мезени, на правом берегу реки, где находилась и почтовая станция. Известия о здешнем земледелии были почти те же самые, как и в Нисегоре. Опыты возделывания картофеля, произведенные здесь, равно как и при Азополе, доказали, что трава почти ежегодно замерзала, а картофелины, если не подвергались той же участи, всегда оставались очень мелки.

Шестеро детей с любопытством поглазели на чужого гостя, уселись вокруг чаши с кореньями, вырытыми ими в поле, и с удовольствием собирались ими насладиться; то были шишковатые коренья Chaerophullum bulbosum, которые в здешнем краю по сладковатому своему вкусу часто составляют любимое лакомство. Страдание икотой здесь повсеместно распространено.

В 2 часа пополуночи 11 мая мы снова сели в лодку для продолжения нашей поездки вниз по реке, а через несколько часов проехали мимо села Лампожни, которое, будучи расположено на южной оконечности узкого, на несколько верст до города простирающегося низменного острова, осталось справа позади нас. Здесь впервые нас поразил вид двух самоедских шалашей. Закопченная поверхность и множество покрывающих их заплат обличали бедность их обитателей, которые вместе с утратою своих оленей покинули сладостную кочевую жизнь и здесь, вблизи деревень, избрали свое постоянное местопребывание в скудном жилище, где они исправляют небольшие работы или же, по большей части, существуют благотворительностью сельских обывателей. Два совершенно подобных шалаша находились на противоположном правом берегу реки, у деревни Курьи.

Около 8 часов утра, в отдалении почти 5 верст, увидели мы деревянные колокольни и дома города Мезени, но в то же время приметили на горизонте узкую, светлую полосу, оказавшуюся при нашем к ней приближении непроницаемою массою льдин, которые, сплотившись, совершенно заграждали нам путь, — обстоятельство тем более поразительное, что до сих пор мы плыли по реке вполне свободной ото льда; здесь не оставалось выбора: мы должны были пуститься в обратный путь в намерении, быть может, близ Курьи выйти на берег и оттуда на лошадях доехать до города. И так мы плыли с чрезвычайным усилием на гребле против течения до Лампожни и далее до Курьи, а наконец и здесь также не могли причалить, потому что толстый лед обложил берег и наполнил все его изгибы. В досаде на неудачу гребцы мои снова принялись за весла, подвигаясь еще далее вверх по реке, к станции Заозерью; однако же заметно было, что количество льда более и более увеличивалось, пока наконец он нас совершенно не окружил; по всему вероятию, этот лед запружал реку Пёзу и, освободясь от ее напора, тянулся теперь сплошною массою по главному протоку. При этих обстоятельствах нельзя было думать о дальнейшем плавании вперед, и мы должны были только заботиться, чтобы нашу скорлупу не раздавило льдами, а потому мы с осторожностию изворачивались между льдинами, доколе наше судно не обрело гавани и вернейшей защиты от напиравшего льда за огромной ледяною массою, укрепившеюся на отмели и легко устранявшею собою льдины, по обе стороны тянувшиеся мимо нас. В этом положении провели мы около трех часов времени, покамест лед не стал редеть и, наконец, между льдинами не оказался свободный проезд. Таким образом, у Заозерья вышли мы на берег, где я тотчас взял почтовых лошадей и поспешил в Мезень.

Земледелие у Заозерья почти исключительно ограничивается посевом небольшого количества ячменя; опыты засева ржи производили в жатву чаще пустую солому, нежели зрелый хлеб. Кроме того, возделывают немного конопли; льна более не разводят, и потому самая северная граница его произрастания в здешнем краю не переходит параллели 65 1/2º с. ш.

Дорога идет близ реки, местами открывающейся взору, по песчаной низменности, через тощий сосновый и еловый лес, который уже нередко обнаруживает на себе влияние отдаленного севера в уродливом росте деревьев. Осина являлась здесь тонким жалким деревцем, много 2 или 3 саженей в вышину, но, впрочем, неизуродованного вида; на север от Мезени это дерево более не встречается и, следовательно, около 65 1/2º с. ш. достигает самой северной границы своего прозябания. Наконец, ближе к городку почва поросла только тощими березами и соснами, между которыми стелятся ерник (Betyla папа), Andromeda calyculata, обыкновенный багульник, Empetrum nigrum и Calluna vulgaris. Но даже этот жалкий лес совершенно исчезает версты две не доезжая до городка, и здесь, хотя еще в значительном расстоянии от северного предела лесов, вас окружает уже открытая тундра, в самом точном значении слова, которая, впрочем, еще лелеет кое-какие растения, не встречаемые в открытых тундрах, лежащих за границею лесов.

Наконец, в 7 часов вечера я доехал до городка, от коего за полсутки тому назад уже находился в столь близком расстоянии, и занял квартиру у одного из достаточных здешних граждан Василия Попова, который, по старинному обычаю, тотчас велел истопить для гостя баню и усадил меня за сытный ужин.

IV
Пребывание в Мезени

По прибытии в городок я посетил капитана-исправника Мезенского уезда, г-на Попова, и, к моему удовольствию, узнал, что он уже получил от г-на архангельского гражданского губернатора предписание относительно моего путешествия, а со своей стороны г-н Попов обещал мне самую деятельную помощь. От здешних жителей, часто посещающих тундры Малой и Канинской Земли и находящихся постоянно в разных сношениях с их обитателями, а потому подробно знающих тамошний край, я, по возможности, старался собрать сведения о странах, которые намеревался объехать, и о средствах к проезду по северным тундрам, дабы, сообразно с тем, устроить мои предначертания. Я первоначально располагал из Мезени отправиться через тундры в Пустозерск, но как оленные самоеды только во время зимы живут в соседстве Мезени, в настоящее же время все уже удалились на север, то я принужден был изменить свой план, предполагая достигнуть более отдаленных селений на берегах Печоры летним путем, пролегающим водою по притокам Мезени и Печоры. Эта перемена маршрута казалась мне тем выгоднее, что по той северной дороге, где, сверх того, в настоящее время года нельзя было ожидать никакой добычи в растениях, я надеялся проехать на возвратном пути моем осенью. Сообразно тому, я дал поручение купить лодку, которая должна была ожидать меня при устье Пёзы, и нанять гребцов для проезда по рекам до Усть-Цильмы, на Печоре. Между тем в Мезени я закупил некоторые для путешествия необходимые вещи; запас корабельных сухарей был самым важным предметом в этом безлюдном краю; без чая и сахара привыкший к этим предметам житель севера также почти не может обойтись; как самое удобное одеяние для путешествия на север, купил я самоедскую малицу, или меховую рубаху, которая впоследствии оказалась необходимою; наконец, для раздачи в виде уплаты за оказанные услуги, как и для подарков самоедам, были куплены разные предметы, например, порох и свинец, огнива, толстое сукно различных ярких цветов, особенно красного, медные пуговицы, курительный, нюхательный табак и тому подобное. Английские же удочки, для той же цели приобретенные мною в Архангельске, оказались впоследствии совершенно неприменимыми, ибо искусство ловить рыбу удою даже и по преданию было вполне неизвестно самоедам.

Расставаясь с Мезенью, я считаю неизлишним присовокупить некоторые замечания о городке и его окрестностях. Город Мезень расположен на равнине, пересеченной двумя протоками, на высоком правом берегу одного рукава реки Мезени, в 40 верстах выше излияния этой реки в Мезенский залив Белого моря. Расстояние его от Архангельска, если ехать через Нисегорскую Тайболу, по коей, впрочем, ездят только летом, 504 версты; но правому же зимнему пути через Кулойский Посад, где давно уже определено было проложить почтовый тракт, который, однако ж, по причине лесных болот, доселе еще остается непроезжаемым, считается не более 376 верст. Последний путь также описывает еще значительную околицу, так как на карте расстояние между обоими городами, по прямой линии, пересекающей лесистую и болотистую, непроезжаемую страну, заключает всего около 200 верст. Под настоящим своим именем город существует с 1775 года, вследствие соединения в одно название двух местечек или слобод Окладниковой и Кузнецовой, из коих первая южнее, по карте Белого моря капитана Рейнеке лежит под 65º 50' и 30" с. ш. и 44º 17' в. д. от Гринвичского меридиана, в окружности более последней и составляет главную часть города; а Кузнецова слобода находится в 1 1/2 версты от первой, вниз по течению реки.

Число жителей, коих считается до 500 душ мужского и 650 женского пола, составляют торгующие мещане и немногие купцы. Более обширная часть, слободка Окладникова, служит местопребыванием городских и уездных присутственных мест, почему здесь живут все чиновники. Деревянные, более или менее на один покрой построенные дома видом своим согласуются с нависшими над ними северными береговыми туманами, и однообразие этих потускневших рядов строений прерывается только двумя церквами, которые, находясь на открытом месте, почти в середине слободы, выстроены из дерева, третья церковь находится вне города, при кладбище, а четвертая в северной слободке Кузнецовой.

Для воспитания юношества в Мезени учреждено низшее народное училище, где три учителя обучают детей обоего пола грамоте, письму, Закону Божию и арифметике. Небольшая, но сообразно цели избранная библиотека, находившаяся при училище, могла действительно изумлять здесь, где можно было почитать себя за пределами просвещенного мира.

Морские промыслы, сопряженные с торговлею произведениями отдаленного севера, рыбная ловля, скотоводство и разведение северных оленей — вот источники, утверждающие благосостояние, большею частию заметное между мезенскими горожанами. Для облегчения торговых оборотов учреждена ежегодная ярмарка, которой срок определен от 6 до 12 января, но которая обыкновенно продолжается от двух до трех недель. Впрочем, мезенская торговля пришла в большой упадок, почему и эта ярмарка почти совершенно утратила свое значение. Во время процветания торговли на Мезенскую ярмарку съезжались купцы из Архангельска, Холмогор, Пинеги и с Вашки, а привозимые с собой товары, хлеб, железные изделия, бумажные и шелковые материи, ситцы, сукно и другие мануфактурные произведения преимущественно выменивали на сало и кожу морских зверей, на рыбу, особенно отличную соленую семгу, на пернатую дичь, гусиный, лебяжий и гагачий пух и перья, колгуевских соленых гусей, кожи, мясо северных оленей, масло и т. и. Упадок этой торговли, с одной стороны, должно приписать тому, что морские промыслы и рыбная торговля в Мезенском крае уже в течение нескольких лет значительно уменьшились, между тем как, с другой стороны, хлеб, главнейший ввозной предмет торговли, в более южных уездах, и в Пинежском, и по верховьям Мезени, уже несколько лет сряду не доставлял хороших жатв, так что, вследствие этих обстоятельств, оказался недостаток главных предметов торговли в местах, которые их производили. А потому теперь на Мезенскую ярмарку приезжают только немногие мелочные торговцы из Холмогор и Пинеги, сбывающие здешним горожанам только необходимые для жизненных потребностей товары, как то: холст, сукно, ситцы, чай, сахар и пр.

Одной из самых доходных отраслей здешней промышленности считаются морские промыслы на Зимнем и Канинском берегах Белого моря. Намереваясь посвятить отдельную главу описанию этих занимательных предприятий северного прибрежья, я почитаю достаточным здесь лишь бегло упомянуть о них.

Некоторые из мезенских горожан на своих карбасах, небольших морских судах, ежегодно отправляются к Лапландским берегам и в Норвегию, занимаясь там уловом трески. Другие направляют свой путь к острову Колгуеву, где они в течение лета ловят моржей и дельфинов в Чешской губе, или рыбу в устьях рек, или же бьют гусей и собирают гагачий пух на поименованном острове. Все сии занятия, однако, более и более прекращаются, и ныне весьма немногие граждане владеют собственными карбасами, между тем как в старину предприимчивые мезенцы отправляли ежегодно в большом количестве ладьи для моржевого промысла на Новую Землю, где теперь едва ли кто-либо из них появляется.

Множество лугов и сенокосов по берегам реки и на низменных ее островах, в здешнем краю, так же как и на берегах Двины и Пинеги, благоприятствуют скотоводству; мезенский рогатый скот, подобно холмогорскому, первоначально голландского происхождения, еще в 1819 году возобновлен тремя парами фризского скота; он немного уступает в доброте последнему и скупается архангелогородцами и холмогорскими торговцами, которые сбывают его в России под общим именем холмогорского. Мезенские лошади тоже хороши; хотя невелики ростом, но крепки и надежны. Овец содержат лишь в небольшом количестве, для домашней потребности в шерсти. Из домашних животных не было видно свиней, и я не помню, чтобы мне случалось встречать их где-либо в Архангельской губернии, сколько мне она известна, хотя Молчанов о том упоминает [Молчанов: 213].

Некоторые из более достаточных мезенцев занимаются разведением северных оленей в соседственных самоедских тундрах; впрочем, даже этот источник промышленности и обогащения не так доходен ныне, сколько бывал прежде; причины же тому должно искать в пагубной язве, свирепствовавшей между северными оленями с 1831 по 1833 год, на протяжении всей Малой Земли, почти до самого отдаленного севера, и похитившей у владельцев большую часть их стад. С другой стороны, новый устав для управления самоедов, получивший силу в 1835 году и своими мудрыми постановлениями доставивший благодетельное покровительство и защиту обитателям тундры, в которых они до сего времени нуждались, также несколько ограничил для русских разведение оленей, по справедливости требуя от иноземцев уплаты самоедской общине известной ежегодной пошлины, так называемых покопытных денег, за стада, содержимые на пастбищах, лежащих в самоедских владениях [Устав]. Пошлина эта количественно не определена, а потому различна, смотря по соглашению каждого владельца с самоедскими общинами тундр Канинской и Малоземельной; обыкновенно же она простирается до 7 и много до 10 к., выплачиваемых ежегодно за каждого оленя. В настоящее время владелец стада от 700 до 1000 голов считается уже богатым оленеводом, тогда как прежде эти люди обладали втрое большим числом оленей. Впрочем, добросовестные горожане признаются в том, что оленеводство в тундре, невзирая на все в новейшее время ограничивающие его обстоятельства, все еще доставляет немаловажные выгоды.

Величественная река, омывающая город, разделяется на три рукава, образуя два острова, из коих один, упомянутый нами выше, Лампоженский, а другой, на запад от него лежащий. Хотя город отстоит на 40 верст от впадения реки в Мезенский залив, несмотря на то здесь замечаются необычайно и притом весьма правильно перемежающиеся прилив и отлив; по всем собранным мною известиям, разность в поверхности при отливе и приливе простирается от 2 до 3 саженей отвесной высоты — показание, казавшееся мне преувеличенным и которое я поэтому располагался отнести на счет ошибочного наблюдения на неотвесных плоскостях, которое, однако же, было подтверждаемо столькими доводами, что, хотя я и не производил собственных по этому предмету наблюдений, однако же в справедливости оного нисколько не сомневаюсь. Грамотные люди из здешних горожан равномерно замечали мне, что показываемая "в книгах" — под которыми они, конечно, разумели Фомина [Фомин: 37] и Молчанова [Молчанов: 3] — вышина прилива в Мезенском заливе на 15 футов далеко не соответствует истине, будучи гораздо значительнее, причем было именно упоминаемо, что наблюдения производились при отвесных плоскостях. То же самое было повторяемо жителями западного Канинского берега, где разница водной поверхности прилива и отлива, по берегам залива и в речных устьях, обыкновенно простирается до 4, а при высоких приливах до 6 и даже до 7 саженей. Сверх того, значительные расстояния, на которые вода морского прилива гонится вверх против течения рек, заставляют уже заключать о необыкновенно высоком приливе, подобном тому, который заметен на берегах Французской Бретани и Магелланова пролива или в канале Св. Георгия, где, как известно, сильные приливы возвышают море до 45 и 50, даже до 72 футов, следовательно, еще гораздо выше, нежели в Мезенском заливе [Lyell: II, 163]. В Ледовитом море, сколько мне известно, нигде не заметно равно высокого прилива, причину тому, конечно, должно искать в положении Белого моря вообще и Мезенского залива в особенности. Показанная нашими учеными мореплавателями, по новейшим изысканиям, обыкновенная вышина прилива в устьях реки Мезени и Кулоя содержит около 20 или 22 футов [ЗГД: V, 22]. Постоянное изменение водной поверхности вследствие прилива и отлива, а также сила, с какою морская вода гонится вверх по течению реки, служат изъяснением другого явления, которое может показаться необыкновенным, то есть позднего замерзания реки Мезени; она обыкновенно покрывается льдом не прежде половины ноября, освобождаясь от него в начале мая [Молчанов: 208], между тем как Двина у Архангельска, следовательно под низшей широтой, хотя и вскрывается в то же самое время, т.е. средним числом около 1 мая, однако уже в последней половине октября снова облекается ледяным покровом [Литке: 116]. Фомин живою кистью описывает стремительность прилива на низменных прибрежьях Мезенского залива [Фомин: 45]. "Прилив этот, — повествует он, — особливо когда веет сильный ветер, стремится к морскому берегу и к рекам весьма страшно шумящими волнами, из которых одна больше другой; пасущийся там скот знает время этого прилива и без всякого побуждения заранее убирается с низменных мест на возвышенные; потому что лишь только вода начнет прибывать, то уже никакой ускоренный бег не в состоянии спасти его от смерти".

Около 65 или 70 лет тому назад город Мезень посещали английские купцы, учредившие здесь контору для своей транспортной торговли лесом и основавшие пильную мельницу при устье речки Каменки, впадающей с левого берега, в 5 верстах ниже города, в Мезень. Однако же мелководие и множество отмелей в реке препятствовали их судам доходить до города, а потому они стояли на якоре под мысом Толстиком или Толстым Носом, при впадении реки; но и здесь нуждались в порядочном рейде и не находили хорошего якорного грунта, так что бурный прилив легко срывал их судна с якорей; когда же случилось однажды, что при сильной буре многие их суда потерпели крушение, то англичане решились снять свое заведение.

Река Мезень, известная самоедам только при ее устье, до впадения в нее Пёзы, называется у них Лободка-Яу; последнее слово означает море, а первое есть искаженное русское слово слободка, так что все вместе можно перевести словами: море у слободки; ибо русское наименование городка только в позднейшее время заимствовано от реки и неизвестно самоедам, которые еще и поныне обозначают город Мезень — по двум первоначальным его местечкам — названием Лободка. Точно так же видим мы, что и река Печора получила свое самоедское наименование от русского селения при ее устье: ибо слово Санархарда, самоедское название местечка Пустозерска, в переводе значит "город воинов", а Санар-Яу есть имя реки Печоры.

Каменную почву здешнего края составляет вышеописанный красный известняк, который, будучи на сажень в вышину покрыт наплывными пластами земли, выказывается крутым обрывом на берегу реки. При этой глубине он всегда является замерзшим, так что никогда не оттаивающий ледянистый слой земли здесь, как и в Якутске, встречается еще в пределах земледелия. Как далеко эта ледянистая почва простирается на юг, это осталось мне неизвестным и едва ли имеют о том непосредственное сведение через наблюдение и сами туземцы. Самая значительная глубина, достигнутая при копании колодцев в Мезени, составляет немногим более двух саженей, глубина, при которой замерзший слой не был еще проникнут. При этих обстоятельствах рытье колодцев сопряжено с большим трудом и совершается с помощью огня, который разводят в яме для оттаивания почвы, после чего мягкий рассевшийся камень раздробляется ломами и в яме снова разводят огонь, что продолжается до тех пор, пока колодец не достигнет потребной глубины. В прежние годы известняк находил в Мезени свое техническое применение к складке печей, что совершалось следующим образом: сначала выстраивали деревянную форму, которой внутреннее пространство имело вид предполагаемой печи; эта внутренность наполнялась измельченными кусками негашеной извести, которая в самой форме была превращаема в порошок посредством деревянных пестов, после чего, довольно странно, приготовленную таким образом известь обливали раствором поваренной соли в квасе, отчего получалась густая масса, наполнявшая весь объем деревянной формы. Этой массе давали несколько времени просохнуть, после чего снимали внешнюю форму и внутри раскладывали огонь, от которого внутренняя деревянная подставка выгорала, и таким образом печь была готова. Говорят, что таковые печи были неразрушимы и стояли более столетия, переживая самое строение. К сожалению, эти печи ныне вовсе вышли из употребления и заменены скорее складываемыми кирпичными печами, которые далеко не так прочны.

Пользуясь ясною, приятною весеннею погодою, я в сопровождении инспектора народного училища г-на Быстрова 14 мая предпринял прогулку за город, желая взглянуть на его окрестности. К южной стороне его прилегают пашни, которые все были не засеяны и на которых несколько женщин и детей усердно трудились собирать корни Chaerophyllum bulbosum, едва показывавшегося из земли. Корни эти назначались в пищу для сбережения драгоценного хлеба. О том, как неудачно бывали жатвы мезенских жителей, можно судить по тому, что зерновые хлеба в нижних широтах уже восемь лет сряду не доставляли никаких жатв или же давали самый худой урожай; Мезень же составляет самый крайний северный предел, где вообще еще занимаются землепашеством, хотя при настоящих обстоятельствах множество пашень, оставшись в продолжение нескольких лет необработанными, покрылись уже дерном. Потому само мезенское земледелие исключительно ограничивается засевом небольшого количества ячменя. Рожь не сеется, так как из многократных опытов убедились, что она дает жатву только в редкие благоприятные годы; конопли здесь также не возделывают, ибо она дает слишком короткие стебли, семена же никогда не созревают. Так как возделывание ржи и конопли встречается еще у Заозерья, то северная их граница лежит между этими обоими местами, проходя почти под 65 3/4º с. ш., и совпадает с северною границею распространения осины. В окрестностях Мезени также делались попытки к разведению льна, но всегда неудачные. Точно так же выше 65 º с. ш. нельзя с выгодою возделывать картофель*. В некоторые годы удается капуста, или, лучше сказать, она не замерзает, хотя только урастает в листья, не образуя кочней. Единственные с успехом разводимые овощи суть: желтая репа, которая по тому самому возделывается во множестве и употребляется в пищу сырая и сушеная, а также редька и лук.

______________________

* Несколько лет тому назад, однако же, некоторый странствующий искатель приключений намеревался развести картофель даже у самоедской церкви на Неси, в Канинской Земле под 66 1/2º с. ш., как определительно обещал в письменном договоре с тогдашним архангельским епископом, за что ему следовало получить умеренное вознаграждение в 300 р. Действительно, он отправился на место и прожил там лето, не слишком, впрочем, помышляя о своем картофеле, после чего он, по приезде туда епископа зимою, представил ему блюдо картофеля, который выдавал за плод своих стараний, но который, к сожалению, вырос под более благословенным небом. Архимандрит Вениамин, тогда сопровождавший епископа, заметил, что это был самый дорогой картофель, который он когда-либо вкушал, так как блюдо это обошлось в 300 р.

______________________

По этим данным, представляющим земледелие мезенцев в столь невыгодном состоянии, можно бы было пожелать, чтобы обитатели этих стран севера вовсе от него отказались и, взамен того, с большим рвением обратились к торговле, к охоте за морскими зверьми, к рыбной ловле и разведению северных оленей. Многие обстоятельства, однако же, которые должно взвесить, соделывают эту перемену в хозяйстве северных жителей едва ли выгодною. Добыча всех родов морских зверей, как уже неоднократно было замечено, ныне в Ледовитом море, на всем его пространстве, посещаемом архангельцами, далеко не столь обильна, как бывала прежде, когда промыслы занимали менее рук и, вследствие общего наблюдаемого закона природы, по которому животные постепенно удаляются из того края, где их много преследуют, эта добыча должна тем более уменьшиться, чем более охота за зверьми делается общим занятием народным. Точно так же замечено значительное уменьшение крылатой дичи в Мезенском уезде везде, где она добывается в большом количестве. Песец в Большеземельной тундре самоедов, хотя, конечно, отчасти и по большому размножению оленьих стад, — попадается несравненно реже; рыбная ловля в реке Мезени, уже за многие годы тому назад, далеко не доставляет прежней богатой добычи, и самый Пустозерск в последнее время ощутил сильную убыль в рыбе. То же самое наконец видим мы на пространстве всего севера, обратимся ли мы к берегам Гренландии и Шпицбергена, где столь знаменитая некогда китовая ловля уже совершенно прекращена, или к Немецкому морю, видевшему некогда флотилии сельделовов, которым целый народ обязан был своим благосостоянием, или, наконец, к берегам северо-западной Америки, где животное, некогда тысячами ловимое, усилиями человека постепенно исчезло с лица земли.

Не менее невыгод поведет за собою чрезмерное размножение оленеводства мезенских жителей в самоедских тундрах. Непосредственным следствием такого размножения стад будет недостаток в пастбищах, как мы это замечаем в Большеземельной тундре, где, вследствие поселения зырян, стада оленей столь сильно размножились, что олений мох, или ягель, единственное богатство и необходимое условие обитаемости арктических равнин, ныне так вытоптан и съеден, что оленеводы вскоре самою природою будут принуждены поставить пределы размножения своих стад.

С тем вместе и торговля мезенская, основанная на доходе тех отраслей промышленности, сбывая непосредственные произведения края, не способна к значительному распространению. Неоспоримою истиною остается, что Север беден и допускает только известное, относительно умеренное число обитателей, которому обеспечивает пропитание; как только это число увеличится, то вслед за тем, как бы ни показалось странным такое утверждение, тотчас являются следы слишком сильной населенности: звери, постоянно преследуемые, мало-помалу истребляются или покидают край, а пастбища делаются недостаточными для прокормления многочисленных стад множества владельцев; то, что удовлетворяло необходимым потребностям известного числа жителей, должно разделиться на участки между гораздо большим общим количеством. Необходимое следствие всего этого есть всеобщее обеднение и наступающий недостаток, как и вследствие действительного многолюдства, так что если число жителей края оценять не только относительно к занимаемой площади, но и в отношении продуктивности края, то многолюдство встретиться может также при весьма умеренном количестве обитателей.

Природа северного края допускает многоразличные способы к приобретению, но ни одного не обеспечивает. Морские промыслы, как это мы увидим в нашем о них повествовании, не менее земледелия, по разным обстоятельствам, представляют свои перемежки и неудачные годы. При этом в одной и той же стране количество как постоянно обитающих, так и временами посещающих ее берега и реки животных, четвероногих ли, земных или морских обитателей, или же крылатой дичи и рыбы, в разные годы бывает весьма неодинаково, что зависит от обстоятельств, господствующих в общем хозяйстве природы, не всегда легко открываемых соображением наблюдателя. К тому присовокупляются еще обстоятельства провоза и торговли; так — чтобы привести только один пример, — столь обильная в устьях северных рек ловля семги в реке Поное, на Лапландском берегу Белого моря, иной год производится в столь позднее время осени, что провоз рыбы в Архангельск через море, по которому плавание безопасно только в продолжение небольшой части года, не может быть предпринят, а вследствие того рыба не бывает продана. Наконец, и самое скотоводство на дальнем севере, как и повсюду, не представляет верной удачи, и мезенцы имеют еще в свежей памяти опустошительный падеж оленей, который в 1831 — 1833 годах почти совершенно лишил самоедов Малоземельной тундры оленьих стад и тем самым достаточных кочующих владельцев превратил в оседлых бедняков.

Вследствие всех приведенных обстоятельств, жителю севера остается искать свое обеспечение единственно в возможном умножении числа отраслей своей промышленности, что дает ему возможность снискивать средства к пропитанию в прибыли от одного или нескольких его промыслов, когда в неудачные годы все прочие обманут его надежду. Таким образом и самое земледелие в широтах мезенских, невзирая на его жалкое состояние, не должно вовсе быть заброшено — истина, давно постигнутая туземцами и водворившая над оледенелою почвою северной равнины пахотную землю, по которой, вопреки всякому столь часто напрасно употребляемому старанию, упорная настойчивость северного жителя от времени до времени снова проводит плуг и борону. Несколько удачных жатв все-таки вознаграждают за многие напрасно употребленные труды, а эти-то годы поддерживают надежду, подстрекая к новому труду. В хорошие годы ячмень в Мезенском округе обыкновенно приносит четвертое и пятое зерно, рожь пятое и шестое; на плодородной почве в самые благоприятные годы последняя приносила 8, и 10, и даже, как редкое событие, до 20 зерен; соразмерно с тем и ячмень. Пахотную почву в окрестностях Мезени составляет глина, довольно благоприятствующая растительности, покрытая тонким слоем легкой песчаной земли. Заметим также, что земледелие здешнего края допускает усовершенствование и неудачу хлебов приписывать должно не только одному климатическому действию высшего севера, но без сомнения также, и может быть не менее того, неправильному обрабатыванию пашни. Так как прибрежные жители Мезени держат много скота, пахотной же земли имеют небольшое количество, то они всегда обладают избытком навоза, который вывозится в поле, вследствие чего и без того уже плодородная почва, чрезмерно унавоженная и притом весьма густо засеянная, производит чрезвычайно густой и роскошный вырастающий хлеб, который обыкновенно ложится после цвета; но этот роскошный хлеб требует более времени для созревания, а потому часто не может избежать ночных морозов, наступающих во время созревания, между тем как другой, менее сочный, счастливо дозревает. Разница двух-трех дней, более или менее потребных для окончания периода растительности, при кратковременности здешнего лета, бывает решительною. Недавно только начали примечать эту ошибку, хотя старинное обыкновение, конечно, еще долго продержится; нередко также слышишь от жителей и следующие рассуждения: если в тощей пашне не густо посеянный хлеб и созревает иногда, между тем как густым и роскошным хлебом поросшее поле не дает жатвы, то, взамен, сие последнее в благодатные годы принесет вдвое более первого, чем самым потерю одного года может заменить, если даже не превзойти, барыш другого. Но при этом рассуждении не помышляют о том, что равномерная, хотя и умеренная, но верная жатва всегда предохраняет от голода, между тем как обильная, но от времени до времени только собираемая всегда оставляет много голодных промежутков.

Природа в окрестностях города показывала еще мало следов возникающей жизни, и только немногие ростки отважились появляться на суровый весенний воздух. Все, что можно было узнать, и то более из остатков произрастания прошедшего года, были следующие виды: Spiraea ulmaria, Руrola minor и secunda, Vaccinium vitis idaea, Rubus chamaemorus, Alehemilla vulgaris, Achillea millefolium, Caltha palustris, Geum rivale, Girsium acaule, Hieracium pilosella, Veratrum album, Botrychium rutaceum. Кое-какие кустарники виднелись на низменном потопленном луговом берегу реки. Лес появляется только на южной стороне, в некотором расстоянии от города; на восток и север взор теряется в необозримой тундре — безлесной, клочистой, торфяной и болотистой равнине, которая только изредка показывает сухой грунт, по большей части покрыта вечно влажным одеялом гигроскопических лишаев и мхов и местами вмещает небольшие скопища вод, постоянные или же только весеннею порою образующиеся от таяния снегов. В лощинах этой болотистой равнины лежало еще множество снегу, отчасти скопившегося до необычайной вышины, груды, исчезающие только к концу июня или в июле. Березовый ерник, багульник, обыкновенная голубель и воротца (Empetrum nigrum), начинавшая расцветать на местах, наиболее освещенных солнцем, вместе с немногими неопределимыми видами ивника, образуют низменный кустарник, покрывающий эти однообразные тундряные равнины, в углублениях которых всюду заселяется болотный мох (Sphagnum), образующий губчатую мшистую зыбь, на которой местами стелется низкий стебель клюквы (Охусосcus palustris). Различного рода лишаи во множестве произрастают на сырой болотистой почве, между кустарником, которого засохшие ветви тотчас покрываются этими паразитами. Из прозябающих здесь лишаев я наиболее замечал: Cetraria islandica, Cladonia rangiferina, Peltigera aphtosa и horizontalis, Cladonia fimbriata, cornuta и comucupioides, Stereocaulon tomentosum, Biatora icmadophila Fr., Parmelia tartarea B, frigida Fr. и многие другие.

Во время нашей прогулки мы посетили несколько самоедских шалашей, находившихся близ города, но в них застали только женщин и детей, потому что мужчины шатались по городу. Женщины по большей части занимались рукоделием, сшивая оленьи кожи для шуб и обуви, и первое мое знакомство с этим племенем не имело ничего такого, что бы могло произвести на меня приятное впечатление. Все на них было грязно, и при нашем входе в шалаши они едва поднимали глаза от своей работы, как бы не удостаивая нас взгляда; тем менее была речь о каком-либо беглом приветствии при встрече или прощании; о нашем присутствии нисколько не заботились, тем менее внимания обращали на любопытство, с каким мы рассматривали их самих со всем их домочадством. Изумительное душевное спокойствие — если не назвать это безжизненным тупоумием, — выражалось в этих дурных лицах и было вместе с тем первою и не слишком выгодною чертою характера, замеченное мною в обитателях арктической тундры, с которыми мне приходилось провести наступающее лето. Эти самоеды, подобно всем их собратиям, которых шалаши из года в год можно встретить в соседстве селений Мезенской округи, суть обедневшие семейства, которые, вследствие гибельной язвы лишившись своих оленьих стад, принуждены были покинуть привольную кочевую жизнь по тундре и, поселясь вблизи русских селений, исправлением мелочных услуг должны были добывать себе пропитание. Потребности их столь ограничены, их притязания так маловажны для оседлых жителей, что последние нисколько не обременены этим соседством. Как, впрочем, они ни бедны, несмотря на то я не помню, чтобы когда-либо самоед просил у меня милостыни. К тягостным работам они вовсе неспособны, отчасти и преимущественно по своей лени, а вместе с тем и потому, что работы русского не соответствуют его не упражненным в таких работах силам физическим. Та же самая леность к труду препятствует самоеду покинуть свою скудную, но зато праздную жизнь и заменить развалившийся свой кочевой шалаш, через который давно уже проложили себе путь все ветры поднебесные, хижиною оседлого жителя. Обращаясь к новому образу жизни, он был бы вместе с тем принужден отстать от всех обычаев и любимых привычек прежнего кочевого быта, дабы приноровиться к новым, ему доселе чуждым, — решимость, требующая мужественной силы характера, которой самоед, при своей ленивой беспечности, вовсе не имеет. Натопленная комната в зимнее время уже была бы противна его врожденной натуре, и ему долго пришлось бы силою духа преодолевать свою наклонность, прежде нежели наша комнатная теплота соответствовала бы физическому свойству его тела, а тем более сделалась бы для него потребностью. Сверх того обедневший самоед, в своем настоящем положении, отнюдь не в состоянии устроить даже самое скудное домашнее хозяйство; для приобретения же он не имеет ни средств, ни склонности, ни, наконец, способности. Его искусство — не иметь потребностей; оно его кормит; счастье его — праздность.

Мы возвратились довольные нашею прогулкою. Я провел еще несколько дней среди различных приготовлений к путешествию и наконец получил известие, что для меня снаряжена лодка на реке Пёзе и наняты три работника, ожидавшие меня у деревни Поповой, при той же реке. Я мог надеяться встретить реки, очищенные ото льда, ибо и река Мезень у города за несколько дней уже совершенно освободилась от последних льдов; а потому я решился немедленно отправиться в путь. В проводники ко мне, еще в Мезени, вызвался отставной моряк (боцман), отправлявшийся на свою родину, в местечко Усть-Цильму на Печоре, и в то же время хотел быть мне слугою и поваром, а в случае потребности и всем прочим. Таким образом, 19 мая пополудни я выехал из городка.

V
Путешествие из Мезени к местечку Усть-Цильме на берегу Печоры

19 мая. Путь мой пролегал по большой дороге до почтовой станции Заозерья и восемь верст далее, до села Дорогой Горы, лежащего между холмов на правом берегу и получившего свое название от местоположения, особенно благоприятствующего земледелию, ибо около Дорогой Горы хлеб созревает даже тогда, когда в окрестностях не бывает вовсе жатвы, не говоря уже о том, что жатва здесь бывает всегда обильнее, чем в окрестностях. Отсюда мы отправились на лодке вверх по реке, к селу Жерди, лежащему в 10 верстах от Дорогой Горы; здесь мы опять взяли лошадей и уже ночью прибыли в деревню Попову или Усть-Пилу, на правом берегу Пёзы, в 7 верстах от Жерди и в 5 выше впадения Пёзы. На всем этом пространстве преобладает тощий сосновый и еловый лес, в котором лиственница подается только в виде отдельных деревьев; даже ель довольно часто встречается искривленною. Леса, как говорят, в нижнем течении Пёзы уже не занимают обширных пространств, произрастая по берегам рек опушками, не более 3 или 5 верст шириною, края которых, особливо далее к северу, переходят в открытую безлесую тундру, местами прерываемую разбросанными лесными оазами или лесными островами. Впрочем, и сами туземцы имеют лишь недостаточное познание об обитаемом ими крае, так как им не представляется случая проникать вдаль от речных берегов. Снег на полях уже исчез, и земледельцы везде трудились над плугом и бороною, хотя лес еще сильно напоминал о зиме. В последние три дня ежедневно порошил снег, но при весьма переменчивой погоде он к обеду не оставлял уже следа.

20 мая. В 9 часов утра я сел в лодку и в сопровождении трех нанятых мною работников и боцмана пустился вверх по Пёзе. Что касается до моего судна, то оно вполне соответствовало моим потребностям, хотя стоило мне не более 13 р. ассигнациями: оно было легко, но просторно и снабжено крышею из досок, достаточною для защиты от дождя. Однако же река была преисполнена весенним полноводием, и мы должны были медленно подвигаться против быстрого течения, почти единственно с помощью весел, так как окраины берегов, способные для бичевы, почти везде были потоплены водою. Около деревни Поповой, на берегу реки, обнаруживается красный известняк, который сопровождает реку Мезень от Нисегор до самого морского прибрежья, удерживая на всем этом пространстве один и тот же вид и будучи, как и там, покрыт слоем красно-бурой глины. В десяти верстах от Усть-Пёзы* река, по которой мы плыли, принимает в себя с левой стороны реку Няфту; при устье находится незначительное местечко Усть-Няфта, где мы причалили к противоположному берегу, чтобы сварить себе к обеду несколько рыб, и я отправился по окрестностям осматривать возникающие растения. Деревья и кустарники, береза, рябина, черемуха, розы (вероятно, Rosa acicularis Lindi), Lonicera pallasii, Ribes alpitum пускали уже свои почки, между тем как Aichemilla vulgaris, Aegopodium podagraria, Veratrum album, Caltha palustris только еще выглядывали из земли.

______________________

* Так как в стране, перед нами лежащей, далее не были производимы инструментальные измерения, то заметить следует, что все приведенные нами расстояния означены по расспросам у туземцев, которых показания большею частию в точности между собою совпадают. Расстояния эти везде считаются по течению реки, в старинных верстах, бывших в общем употреблении до царствования Петра Великого, ныне же сохранившихся только для дальнейших расстояний. Эти старинные версты заключают в себе 700 саженей (4900 англ, футов), и потому называются семисотенными, в сравнении с новыми, пятисотенными верстами. Итак, старинная верста равняется 1,4 новой версты, и 5 старинных (=7 новых) верст составляют весьма близко одну географическую милю, почему в старину иностранные путешественники постоянно считали по 5 верст немецкую милю, между тем как ныне считаются 7. В странах между Волгою и Камою, в Казанской, Пермской и др. губерниях расстояния считаются по чумаксам, название, как кажется, финского происхождения, перешедшее в русское наречие тех стран из языка вотяков. Одна чумаке заключает 5 старинных верст или 7 новых и, следовательно, равняется одной географической миле. Откуда это измерение расстояний по чумаксам, удивляющее нас своим соответствованием с географическими милями, заимствовано народами нашего отдаленного Востока, ибо у татар, черемисов, вотяков оно равномерно находится в употреблении, — это обстоятельство, сколько мне известно, доселе не изъяснено нашими историками. См. [Mulier: III. 4, 310].

______________________

Берега реки постепенно уравниваются, горные породы исчезают, и река медленно изливается между песчаными незаметно возвышающимися берегами, покрытыми еловым лесом, в котором изредка попадается лиственница и береза, между тем как ивовые и ольховые кустарники окаймляют берега; сосна и осина также редко встречаются взорам. В 25 верстах от Усть-Няфты, при устье речки Лохтуры, впадающей в Пёзу с ее правой стороны, мы расположились ночлегом на противолежащем лесистом берегу реки. Люди мои тотчас развели веселый огонь, заварили чай, наготовили рыбы, и за трапезой у них завязался дружеский разговор.

Была тихая и свежая ночь; небо слегка было подернуто облаками, которые, беспрестанно изменяя свои формы, медленно неслись над окружавшим нас темным лесом. Ночная тишина прерывалась голосами тетеревов и рябчиков, кукушки и журавля, равно и нежным щебетаньем певчих птиц; от времени до времени слышен был тяжелый полет глухаря по лесу или тихий глухой шум, раздававшийся в воздухе от веяния крыльев диких уток, перелетавших огромными стаями на север. Все эти звуки пробуждавшейся жизни после продолжительной мертвой тишины сливались в одну дивную майскую песнь северной весенней ночи, сильно потрясающую душу северного жителя. Долго еще сидел я на берегу, прислушиваясь к этим звукам природы и в раздумье смотря на воды, которые медленно и с тихим, едва слышным журчанием пробивали себе путь через непроходимые леса; между тем утомленные мои спутники, расположась вокруг погасавших угольев, спали, после проведенного в трудах дня, крепким сном.

21 мая. Накрапывавший дождь разбудил нас рано утром. К несчастью, прекрасная ночь сменилась суровым и дождливым днем и, вместо умеренного южного ветра, подул сильный северо-восточный. На берегу реки местами были разбросаны мелкие хижины, или, лучше сказать, жалкие ветхие лачужки, служащие во время лета кратковременным убежищем для их хозяев, которые из дальних селений, лежащих по берегам Мезени, посещают эти страны для того, чтобы воспользоваться травою расстилающихся по берегам Пёзы обильных пастбищ, не имеющих хозяев. В лесу я заметил толстую, бурею сломанную лиственницу, которая, будучи измерена на высоте двух футов от земли, при объеме 7 1/2 англ, футов, имела 28 дюймов в диаметре; судя по годовалым кольцам, дереву этому можно было дать 125 лет. В том же лесу мы видели значительной величины березы, которые, однако же, были далеко не так величественны, как березы, растущие в деревне Бычевской, называемою также Игумновской и лежащей в 50 верстах от Усть-Пёзы и в 25 верстах от последнего нашего ночлега. Население этого местечка состоит из двух семейств, занимающихся земледелием и скотоводством. Главные земледельческие статьи здесь составляют исключительно ячмень и репа. Прежде сеялась и рожь, но частые неурожаи заставили здешних жителей ограничиться одним ячменем; почему и здесь все единогласно прославляли прежние времена и жаловались на порчу климата. Опыты, произведенные над картофелем, показали, что он в иные годы дает порядочный урожай; но при всем том его не сажали. Чем неудачнее идет земледелие, тем успешнее продвигается скотоводство, которое здесь под держивается роскошными лугами, расстилающимися по берегам Пёзы.

Здесь также во множестве собирались коренья растений Chaerophillum bulbosum, которые употребляются в пищу в сыром, вареном и сушеном виде; корень этот имеет сладковатый вкус, особенно когда он высушен, почему его и едят охотнее в сушеном виде.

22 мая. Погода не подавала никакой надежды на исправление; сырые дождевые тучи покрывали все небо, и при сильном северо-восточном ветре от времени до времени падал снег, между тем как в 6 часов утра термометр стоял на 2 ºС. Мы остановились около необитаемой летней хижины в 10 верстах от деревни Бычьей, и рыбак принес нам целую корзину только что наловленной рыбы, большая часть которой принадлежала к породам, водящимся в Пёзе, а именно: щуки, окуни, налимы (Gadus lota), язи (Cyprinus idus), сороги (Cypr. rutilus), ельцы (Cypr. leuciscus), хариусы (Salmo Thymallus) и сиги (Salmo lavaretus). Хотя и здесь ощутителен недостаток в хлебе, однако же рыба и дичь, которые мы здесь повсюду получали почти за бесценок, вполне заменяют здешним обывателям этот недостаток. Правда, и здесь с некоторого времени стали замечать, что количество дичи уменьшается, но все же оно еще так значительно, что каждый хозяин непременно должен быть охотником и что осенью для охоты сюда стекаются даже те промышленники, которые живут по нижнему течению Пёзы и Мезени. Огромное количество дичи отвозится отсюда на ярмарки в Пинегу, где она скупается и отправляется внутрь России до самой Москвы. Главная охота за дичью производится осенью и продолжается обыкновенно до Николина дня. В одну осень всякий охотник легко убьет от 50 до 100 пар рябчиков и куропаток, которых он продаст по 65 к. и даже по 1 рублю за пару; кроме того, непременно застрелит от 30 до 90 штук тетерек и глухарей, за которых ему верно дадут по 40 и даже по 80 к. Таким образом уже одна охота ему дает возможность запастись необходимым количеством хлеба, закупая его на вырученные за дичь деньги. Вот обстоятельство, которое, соединяясь с местностями, благоприятствующими скотоводству, привлекло первых обитателей в эти вообще незаманчивые леса. Прибрежные жители Мезени и Кулоя, вследствие большой населенности тех стран, не имеют столько дичи, но зато они производят богатый лов семги. Что же касается до охоты за морскими животными, то она производится сообща всеми прибрежными жителями. Несравненно беднее река Пёза живостию, водящуюся в воде; единственные птицы, замеченные нами на ее водах, были утки и несколько гусей; притом же они останавливаются здесь только временно, улетая далеко на север.

Около 25 верст от Бычьей лежит селение Лобанова, населенное также только двумя семействами и находящееся на левом берегу Пёзы. Несколько верст далее река окаймляется крутым известковым берегом, покрытым дресвою и обломками; этот известняк имеет большую аналогию с мезенскими красными известняками, от которых он отличается только серым или зеленовато-серым цветом и большею плотностию; притом же он, кажется, покрыт песком и на нем не видать того слоя красно-бурой глины, который прикрывает мезенский известняк.

В 14 верстах от Лобановой мы расположились ночлегом на пологости правого берега, покрытой густым лесом, состоящим из высоких, стройных елей и лиственниц, между которыми изредка попадаются сосны и несколько лиственных дерев. Тенистая почва вся была усеяна брусникой (Vacc. vitis ideae и Нурпит splendens); также весьма часто попадалось растение Lycopodium annotinum, находившееся в полном цвете. На скалистом берегу, возвышающемся от 6 до 7 саженей, и здесь преобладает желтоватый и сероватый известняк, который, будучи частию плотного, частию слоеватого строения, превосходит свою твердостью мезенский известняк, а между тем был до того разрушен, что нельзя было заметить его выходов. Здесь также не было красно-бурой глины, а флёц каменной породы непосредственно покрывался слоем песку. Поэтому кажется, что мезенский известняк обязан своим красным цветом прикрывающему его глинистому слою, так как он удерживает его только там, где его покрывает красно-бурая глина, которая, растворяясь в воде, проникает слои известняка и сообщает им свой собственный цвет, тем более что этому способствует незначительная твердость и сильная трещиноватость известняка и что только те отдельные пласты, отдельные гнезда и неправильно ограниченные массы удерживают свой первоначальный сероватый цвет, которых плотность не позволяет окрашивающему веществу проникнуть в них. Подле обломков этого известняка, по окраине берега, замечались еще другие, довольно острые обломки древнейших горных пород, в том числе песчаники, весьма твердый плотный известняк, кварцевая порода, роговики, кварцеватый, глинистый и точильный сланцы, железно-слюдковый сланец (который действовал на магнитную стрелку) и т.п. Мало округленные формы этих пород заставляли предполагать, что начало их должно быть не слишком далеко, а потому-то я и начал искать его в разделе вод Мезени и Печоры и был очень доволен, что по обломкам разгадал всю скалистую почву этих высот, не внесенную еще в летописи науки.

Возвратившись с гулянья, я закутался в свою малицу, цену которой теперь вполне стал понимать, и уснул под длинными ветвями ели, где около огня расположились и спутники мои.

23 мая термометр показывал -2 ºС, и наутро я увидел, что чернила мои в стеклянке замерзли; пронзительно-холодный ветер, дувший с СВ, принес с собой снег и град. Проехав около 24 верст, мы прибыли к местечку Вируге, лежащему на правом берегу Пёзы и обитаемому одним семейством; да и все-то оно состоит из одной жалкой лачужки с пристроенной к ней баней. Какой-то старик крестьянин вместе с женою своею ведет здесь пустынническую жизнь, занимаясь разведением ячменя и стрелянием рябчиков. Они терпели сильный недостаток в хлебе и потому, вкушая хлеб, спеченный из соломы, невольно похвалили Сибирь, на благословенных полях которой поспевают все хлеба. И действительно, несколько семейств покинули Мезенский уезд в надежде найти себе новое отечество в Сибири. Таким образом у всякого есть свой климат, свое небо, которое его привлекает, и самоед на зиму с удовольствием отправляется в Мезень, потому что здешний суровый воздух для него столь же приятен, как для перелетной птицы зефиры, дующие на берегах реки Ганга.

Против Вируги высокий песчаный берег окаймляет реку, которая, омывая лесистый мыс, описывает здесь большую дугу. Между тем как лодка моя, чтобы объехать этот мыс, должна была проплыть около 6 верст, я предпочел перейти через него пешком, потому что расстояние здесь равнялось всего каким-нибудь трем четвертям версты; мы проходили по песчаному сосновому лесу, сухая почва которого покрыта была ягелем и мхами, а именно: Cladonia rangiferina, fimbriata и cornucupioides, Peltigera aphthosa, horizontalis и crocea, Polytrichum juniperinum и piliferum, Bryum caespititium, annotinum и т.п. Из явнобрачных, кроме Empetrum nigrum, atherostaphylos, officinalis и Vacc. vitis ideae, мы ничего не нашли.

После двух часов езды и лодка наша прибыла, и мы, усевшись в ней, снова отправились водой вдоль высокого песчаного берега, усаженного елями и соснами; у деревни Мосеевской, находящейся в 15 верстах от Вируги, нас застала сильная метель, и мы должны были подумать о ночлеге, так как никому из нас не хотелось проводить ночь под открытым небом.

24 мая. Проснувшись, мы увидели, что вся местность была покрыта снегом и что метель все еще продолжалась; поэтому мы решились обождать несколько часов.

Деревня, в которой мы находились, населена двумя семействами, из которых в настоящее время были налицо только две бабы, между тем как мужья их находились в Мезени, куда они отправлялись для закупки хлеба в казенных хлебных магазинах. Хозяйка наша, среди множества других домашних занятий, прилежно снимала кору с некоторых березовых поленьев, которые она одно за другим укладывала в печку, между тем как кора тщательно собиралась, сушилась и примешивалась к муке. Такого рода хлеб имеет вид лепешек красновато-бурого теста, и если 2/3 муки смешать с 1/3 по весу березовой коры, то получается хлеб совершенно вкусный, т.е. "что ешь и горем не зовешь", как выразилась наша хозяйка; к несчастию, часто приходится печь хлеб из такой муки, в которой больше коры, чем ржи. Употребление сосновой коры для печения хлеба, столь обыкновенное в Северной Финляндии и Олонце, здесь вовсе неизвестно. Зато к муке иногда примешивают наполовину сушеной и истолченной в порошок рыбы, отчего, конечно, увеличивается только объем испеченного хлеба, а отнюдь не абсолютное количество съестных припасов. Между тем рыба и живность всегда вполне заменяют недостаток хлеба, так что в этих странах не ощущается такого сильного голода, как на берегах Мезени. Вполне сочувствуя нуждам ближних своих, я должен, однако же, заметить, что крестьянин, привыкший считать хлеб существеннейшей частью своей пищи, в случае недостатка в нем напрасно жалуется на голод, потому что в то время как хозяйка одной рукой обдирает кору с поленьев для печения из нее хлеба, она другою продает свежее масло и куриные яйца, которые, вероятно, были бы потреблены ею самою, если бы нужда была действительно так велика, как она ее представляет. Притом же я видел у ней кур и хорошо откормленный скот. Прибрежные жители Пёзы хотя и занимаются скотоводством, которому много способствуют прекрасные пастбища, расстилающиеся по берегам реки, однако же здешний скот уступает в доброте мезенскому.

К обеду снег перестал и ветер поутих, так что мы опять могли отправиться в путь. Между тем как лодка моя снова принуждена была описать большую дугу, я в сопровождении одного из моих людей пошел по проселочной дороге, ведущей через лес. Вправо от нас лежало устье речки Палуги, которая наискось от Московской впадает в левый берег Пёзы. Почва сухого соснового леса была вся покрыта ягелем, по которому видно было, что за него уже принималось не одно стадо северных оленей; говорят, что самоеды проводят в этой стране большую часть зимы. По низменностям расстилается мрачный и тенистый лес, покрывающий высохшую и мягкую мшистую почву, на которой Dicranum strumiferum и только что распустившийся Polytrichum juniperiпит растет столь плотными дернами, что другим растениям едва представляется возможность поселиться между ними; зато тем величественнее и красивее вьется над ними Linnaea borealis; местами появляются Oxalis acelosella и Chrysospleniит alternifolium с цветными почками, равно Geranium palustre и Aconitum lycoctonum; Peltigera cracea, покрытое бесчисленным множеством чешуек, растет местами во влажных мхах. На самых низменных местах скопляются наружные воды, которые всасываются растением Sphagnum acuti folium, здесь же и лес сменяется кустарниками; во мшистых болотах нам часто попадалось только что распустившееся Еriоphorum vaginatum. Несмотря на продолжительную холодную погоду, луга приметно начинали зеленеть и многие растения на них уже распускались, а именно: Achillea millefolium, Alchemilla vulgaris, Hieraerum pilosella, Aegopodium Podagraria, Spiraea ulmaria, Veratrum album и Trollius europaeus, равно как и маленькая Adoxa moschatellina.

Сопутник мой, видя, что я с таким вниманием рассматриваю травы, начал уверять меня, что эта наука ему нисколько не чужда, что он, напротив того, глубоко проник все тайны природы и знает 47 различных растений и даже различные действия всех трав; а именно, он когда-то служил у умного врача, как рассказывает, и выучился у него пускать кровь; но будучи уже достаточно посвящен в это искусство, он неоднократно сам собирал аптекарские травы и употреблял их будто бы очень удачно при лечении. Впрочем, как я потом узнал от своих людей, он считался у них опасным человеком, имеющим сношение с нечистыми силами, которые будто помогают ему портить людей, т.е. наводить на них разные болезни; так, несколько баб, страдавших икотою, слыли за испорченных и болезнь их приписывалась его чарам. И действительно, я заметил, что не только все деревенские жители, но и мои люди принимали его всегда очень радушно, вероятно из боязни раздражить его и навлечь на себя гнев его, хотя постоянно смотрели на него с какою-то недоверчивостью. Этот мнимый чародей и есть тот самый, с которым один из моих работников побратался, вероятно с целью отклонить от себя его чары. Таким образом и здесь наука должна была испытать недоверие простолюдинов. Впрочем, познания моего медика прикрывались такою тьмою, что из них едва ли можно было извлечь даже самую малую частицу; так же трудно было разгадать болезни, которые он называл совершенно по-своему. Так, например, он называл красную грыжу, вероятно, Haemorrhagia и советовал против нее пить отвар растения Cladonia cornucopioides; может быть, он придерживался методы древних, прописывая это средство по причине алых плодов этого растения, которое, впрочем, по его мнению, непременно должно быть собираемо при захождении солнца. Против ссадин, ногтоедов и т.п. он советовал делать припарки из листьев растений Pyrola rotundifolia или minor, которое он даже называет ногтоедной травой, и т.п. Наконец, он и сам верил в возможность испортить человека при содействии нечистых духов и в доказательство того весьма серьезно привел мне в пример одного крестьянина, которого он не только сам видел, но даже пользовал и который, страдая в одно время и красной грыжей, и икотою, до того был испорчен, что на теле его образовались вереда, из которых выходили щетины, овечья шерсть, солома, опилки, дресва и т.п. Люди мои подтвердили этот рассказ, прибавив по секрету, что рассказчик-то и был виновник этой болезни. Все это напоминало мне о различных штуках волшебства, которые делались в Германии несколько столетий тому назад.

Среди подобных разговоров со своим сопутником я не заметил, как мы вышли к реке, на противоположном берегу которой находилось местечко Калинина. Так как лодка наша еще не показывалась, то мы велели перевезти себя на другую сторону, где зашли к одному крестьянину, который слыл за самого богатого по всему течению Пёзы и который принял нас весьма радушно, угостив нас прекрасным обедом, а после стола десертом, состоявшим из кореньев растения Chaerophyllum. Между тем лодка наша прибыла, и когда люди мои подкрепили свои силы обедом, мы отправились далее и вскоре приехали в селение Бакову, лежащее в 20 верстах от Мосеевской. И на этом пространстве река большею частью окаймлена высокими песчаными берегами, на которых растут сосны, ели и несколько лиственниц; эти непрерывные мачтовые леса образуют, по берегам Пёзы и ее притоков, всегда только весьма неширокую опушку, граничащую с открытою тундрой.

В Баковой также не было налицо мужчин, потому что одна часть их закупала в Мезени хлеб, а другая занималась рыбною ловлей в близлежащих озерах; жены же их и дети сидели между тем без хлеба, почему повсюду были видны запасы болотного мха, соломы и березовой коры, назначенных для печения лепешек.

25 мая. Умеренный ЮЮВ ветер сопровождался теплом и ярким небом, термометр в обед показывал 10 ºС, и я наконец уверился, что и в этом отдаленном севере существует весна. Нас сопровождали песчаные берега, которые местами понижаются, а потом опять возвышаются на несколько саженей в виде крутых утесов; тот же непрерывный лес из елей и сосен, между которыми изредка проглядывают лиственницы и березы, так что глаз путешественника утомляется, встречая беспрестанно одно и то же. К тому же страна эта весьма скудно населена, потому что от Язовца, небольшого селения, находящегося в 7 1/2 версты выше Баковой, к востоку встречается населенное местечко Елкина не ближе как на расстоянии 85 верст или 17 немецких миль; к северу же до кочевьев самоедских и к югу до реки Мезени нет ни одного жителя.

К вечеру небо снова покрылось тучами, и мелкий дождь застал нас в то самое время, когда мы уже отыскали для ночлега удобное место, в 50 верстах от Баковой; густой мрачный лес покрывал умеренно наклонный скат, и мы нашли здесь на первый случай достаточное убежище от дождя; веселый огонь, на котором варился наш ужин, согревал наши члены, а зеленый лес служил нам кровом.

26 мая. Во время ночи дождь перешел в снег, который покрывал землю на несколько дюймов и который при тихой безветренной погоде не переставал падать огромными хлопьями. Люди мои единогласно просили меня позволить им сегодня отдохнуть, так как буксировка судна при глубоком снеге, покрывавшем берега, была работа весьма трудная, а гребля при быстром течении воды не могла нас далеко подвинуть, при том же мы не имели в виду встретить хижину, где бы работники после такой трудной работы могли высушить свои промокшие платья. Рассудив все это, я не мог отказать их просьбе, тем более что один из них уже несколько дней сряду жаловался на сильную боль в груди. Люди мои весьма обрадовались моему согласию и развели такой огонь, что едва не подожгли весь лес; тут они расселись и с видимым удовольствием начали завтракать и распивать чай, которым я их попотчевал. Между тем, к общему несчастью нашему, мы заметили, что ель, под которою мы сидели, уже не могла более отвращать от нас сырости и таявший снег преспокойно капал с зеленой нашей кровли. Тогда мой никогда не унывающий медик и ботаник затянул песню, которую вскоре подхватили и прочие, а именно: "Калинушка, малинушка, лазоревый цвет" и т.д.

Снег шел целый день без умолку. К вечеру мы двинулись несколько вперед, чтобы найти себе удобнейшее место для ночлега, и вскоре мы действительно отыскали его под ветвями двух величественных лиственниц, которые вместе с не менее величественною елью составляли триумвират. Крыша, которую образовали густые ветви этих дерев, была так плотна, что могла защитить нас от самой сильной метели; огонь же, разведенный возле нас и поддерживаемый всю ночь, достаточно нагревал наш воздушный дом.

27 мая. Утром в 3 часа снег наконец перестал и мы немедленно отправились в путь; однако же работникам чрезвычайно трудно было буксировать мою лодку, потому что на краю леса снег образовал слой от 6 до 8 вершков толщиною и вся местность вообще приняла вид зимы, между тем температура была довольно тепла и термометр в 10 часов утра стоял на 1 1/4 ºС. В 8 часов вечера мы оставили местечко Елкину влево, а 28 мая в 3 часа утра прибыли в деревню Сафонову, лежащую в 14 верстах от Елкиной; здесь все крестьяне находились в большом горе, потому что глубокий снег не позволял им выгонять скот свой в поле, а между тем запас сена уже весь истощился; поэтому они прибегли к последнему средству — т.е. собрали для своего скота мха и ягеля, так как это обыкновенная пища рогатого скота в это время года. Такая поздняя весна, как нынешняя, даже в этих странах принадлежит к необыкновенным явлениям, потому что и старики едва могут припомнить подобную. Впрочем, несмотря на холодный воздух, снежное покрывало значительно уменьшалось, и при приезде нашем в Сафонову солнце весело проглядывало между рассеявшимися тучами.

К несчастию моему, я должен был пробыть в Сафоновой один день лишний, потому что это было последнее населенное местечко по течению Пёзы и люди мои просили у меня позволения спечь себе такое количество хлеба, которого хватило бы им на все время путешествия по 280-верстному безлюдному пространству. Я также запасся некоторыми съестными припасами, и это мне не стоило большого труда, несмотря на общий недостаток в хлебе; потому что заботливая хозяйка сама приготовила запас разного мяса, живости, рыбы, масла и молока. Нам бы было удивляться, что люди эти, несмотря на такое разнообразие съестных припасов, жаловались на голод; но не должны забывать того, что в постные дни все эти статьи остаются без употребления. Хозяйка наша имела также небольшое стадо северных оленей, состоявшее из 50 голов, которые паслись в тундрах под присмотром наемного самоеда. Вообще же северный олень не принадлежит к хозяйству прибрежных жителей Пёзы, потому что эти последние, несмотря на суровость климата обитаемой ими страны, все еще не перестают надеяться на счастливые жатвы, хотя между прочим ячмень есть единственный хлеб, который здесь разводится с успехом.

К 11 часам вечера люди мои кончили все свои приготовления, и мы ночью же отправились далее.

29 мая. Наконец-то мы были обрадованы теплым весенним днем, потому что при ясном небе и умеренном ЮВ ветре термометр в 10 часов утра стоял на 12 ºС. Снег уже накануне весь растаял, а потому река заметно наводнилась. Вид берегов ее был однообразен. По моему расчету мы отъехали от Сафоновой 52 1/2 версты и расположились ночевать под толстою елью. Была прекрасная майская ночь, и еще в полночь термометр показывал 10 ºС; теплый ЮВ ветер едва шевелил воздух, и легкий сумрак, который может сравняться с ясным летним вечером тотчас по захождении солнца в южнейших широтах, покрывал землю наподобие прозрачного флера. Между тем как все предалось покою, я воспользовался тихою ночью для ботанических занятий в окружающем нас лесе. Темный еловый лес, по обыкновению, показывал мшистую почву, покрытую Нурпит splendens или Dicranum strumiferum и Polytrichum juniperinum. Местами на ней сохранялся еще зимний снег, а под самым мхом она даже не успела оттаять. Толстые древесные стволы, подмытые водою реки или вырванные из песчаной земли бурею, покрывают почву этого северного леса самыми неправильными группами и гниют, скрываясь от глаз путешественника под плотною тканью, образовавшеюся из лишаев, мхов и Jugermannia, которые на выветривающейся подпочве производят новую свежую растительность.

30 мая. Проехав около 7 1/2 версты от места нашего ночлега, мы прибыли к точке соединения двух речек, Самосары и Рочуги, которые, изливая воды свои в один и тот же канал, образуют Пёзу. Первая из них изливается к точке соединения в СЗ направлении*, между тем как главное направление ее западное или ЗСЗ, а источники ее находятся в бассейне озера; последняя, т.е. Рочуга, вытекает из ССВ и при соединении своем кажется шире и значительнее Самосары. Итак, мы оставили Пёзу и начали подыматься вверх по Рочуге. На песчаном краю берега цвела Tussilago farfara var:, в вечно однообразных лесах нельзя было ничего видеть, кроме Vacc. vitis jdaea и myrtillus, Pyrolae, Linnaea и повсюду распространенные мхи и лишаи. На скудных лугах, которые нередко представлялись взорам нашим, все находилось еще только в зародыше, и Valeriana officinalis было единственное растение, которого мы до сих пор не встречали. При однообразном характере берегов реки нас поразила между прочим одна перемена, а именно отсутствие лиственницы, которой мы не видели уже почти от самой Елкиной, где находились последние деревья этой породы. Перемена эта показалась нам тем страннее, что песчаные берега постоянно удерживали свой характер; очень может быть, что ее должно приписать отсутствию известкового флёца, до которого это дерево до сих пор проникало своими корнями.

______________________

* В моем дневнике направление Самосары при точке соединения обеих рек показано северо-западнее, что я принимаю не иначе как за описку, несмотря на то что показание это согласуется даже с чертежом подробной карты.

______________________

В 9 или 10 верстах от соединения обеих рек, на правом берегу Рочуги, стоят несколько покинутых хижин, жители которых переселились в Сибирь. В 9 верстах отсюда мы оставили в стороне устье Урдюги, которая, вытекая с севера, изливает воды свои в Рочугу, текущую здесь в СЗ направлении, и которая в ширине нисколько не уступает последней. В верхнем своем течении Урдюга следует западному направлению, точно так как Рочуга около источников своих принимает более 3 или ЗЮЗ направление. Все эти воды вытекают из плоского земляного хребта, который, служа разделом вод, текущих в Мезень и Печору, тянется под этими широтами в виде едва заметной возвышенности.

Выше устья Урдюги река Рочуга становится заметно уже, а течение ее быстрее; чем выше мы подымались, тем труднее было людям моим буксировать лодку, и по моему расчету, вместо 2 1/2 версты в час мы делали около две версты.

По плоскому краю берега мы заметили следы северных оленей и медведей, которых один и тот же инстинкт пригонял к воде; говорят, что последние до того расплодились в здешних лесах, что путешественники, плавающие по Пёзе и Рочуге, обыкновенно встречают одного или двух медведей; нам, благодаря Бога, ни один не попадался. Мы расположились ночлегом на правом берегу реки, в 47 1/2 версты от последнего нашего пристанища и в 100 верстах от Сафоновой, и я по обыкновению посвятил ночные часы ботанике; я отправился вдоль берега небольшого лесного ручья, который, вытекая из торфяных болот косогора, вливается в Рочугу около места нашего ночлега. Тенистые поросшие елями холмы окаймляют глубокую пропасть, по которой воды изливаются быстрыми шумными потоками. Косогор, возвышаясь над зеркалом Рочуги на 60 — 70 футов, расстилается в виде горизонтальной равнины и представляет то безлесное торфяное болото жалкой наружности, то прекрасный сосновый лес, которого почва устлана на всем пространстве белым мшистым ковром, состоящим почти исключительно из ягеля и нескольких других кледоний (Cl. fimbriata и соrnиcupioides), и только местами из-за толстого покрывала проглядывает зеленое растеньице. Какая удивительная разница в действии, произведенном на меня этой безмолвною тишиною ночи в сухом хвойном лесу с его меланхолически качающимися верхушками и теми ночами, которые я провел на берегах нижней Пёзы, где к хвойному лесу присоединяются зеленые луга и красный лес!

Из явнобрачных растений около опушки леса мне попадались: Paeonia, которую я впоследствии признал за Р. intermedia Меу., Polygonum bistoria, Thalictrum, Delphinium и Aconitum lycoctonum Wahl:, все эти растения только еще начинали распускаться. Красный зверобой и Lonicera pallasii встречались мне необыкновенно часто.

31 мая. Отъехав на 10 верст от нашего ночлега, мы опять увидели лиственницу, которая несмотря на то, что характер берегов реки оставался тот же, начала показываться чаще и чаще. Это заставило меня предположить, что вблизи находятся горные породы; между тем люди на расспросы мои об этом предмете отвечали, что хотя в этой стране и нет каменных гор, однако же в русле реки, над зеркалом вод, находится множество черных и белых каменных плит, которые видны только во время мелководия и которые значительно затрудняют плавание вверх по реке. Принадлежат ли эти каменные плиты к лежащим на дневной поверхности горным породам или представляют только наносные обломочные плиты? Вот вопрос, которого я не мог разрешить с точностью. Впрочем, появление лиственницы заставляет предполагать первое, и обозначенные в описании плиты представляют, вероятно, глинистые сланцы известняка, обломки которых встречались уже нам на берегах Пёзы.

После обеда небо покрылось тучами и нас спрыснул первый майский дождь. В 9 часов вечера мы прибыли к Пёзскому волоку, т.е. к тому месту, к которому стремится каждый путешественник, находящийся между Мезенью и Усть-Цильмою, потому что здесь конец трудному плаванию вверх по реке; отсюда путешественник быстро спускается по Цильме в Усть-Цильму или по Пёзе — в Мезень. Небольшое пространство земли, а именно какие-нибудь 15 верст отделяют Рочугу от Чирки, притока Цильмы, а потому здесь всегда есть лошади, которые перевозят от одной реки до другой не только путешественников и их поклажу, но даже лодки, на которых они подымались вверх по реке; перевозка этих последних, конечно, весьма затруднительна, но тем не менее она необходима, потому что берега Чирки и Рочуги здесь необитаемы и, следовательно, добыть лодку никаким образом невозможно. Несколько хижин стоят на высоком правом берегу Рочуги и служат временным местопребыванием ямщиков, которые обязаны держать восемь лошадей для перевозки путешественников и их лодок. Подряд принимается по договору с общиною Койнасской волости, местопребывание которой находится на реке Мезень, почти около впадения в нее Пижмы; хотя волость эта и значительно отдалена отсюда, однако же к ней приписана большая часть селений, расположенных вдоль Пёзы, равно как и Пёзский волок.

Радость о прибытии нашем к волоку скоро кончилась, когда мы увидели, что здесь нет ни одной живой души. Не желая терять времени, я тотчас же послал двух молодцев в единственное местечко этой страны, где мы надеялись встретить людей, а именно в Койнасскую пустыню (лежащую в 40 верстах от рочугинских хижин, на берегу Цильмы), чтобы добыть оттуда лошадей, которые бы перевезли через волок как нас самих, так и лодку нашу. Сам же я терпеливо решился ждать возвращения посланных.

Жалкая хижина с двумя отверстиями, заменяющими окна, представляла жилое строение; принадлежности ее: отделение для лошадиной сбруи, имевшее в объеме всего одну кв. сажень, и баня с такою низенькою дверью, что войти в нее можно было не иначе как ползком. Для отправления молитвы около хижины был водружен крест, между тем как другой был привязан к верхушке высокой ели. Поперечные перекладины обоих крестов, согласно с церковными установлениями, были обращены почти прямо к востоку, а изображение распятия находилось на западной стороне, так что молящийся всегда обращался лицом к востоку. Мне несколько раз удавалось видеть русского мужика, творящего молитву под открытым небом, где взор его не привлекался никаким наружным изображением божества, и он почти всегда стоял лицом к востоку, где восходит благотворное светило; несравненно реже он обращал взоры свои в ту сторону, где находится солнце.

1 июня. Утром рано я отправил своих людей в Койнасскую пустыню. Сначала я думал отправиться вместе с ними, чтобы познакомиться со свойствами этой местности, тем более что дорога, по которой им надо было идти, вела через нагорную равнину плоской возвышенности, служащей разделом вод, где я предполагал встретить обнажения горных пород; но потом оставил свое намерение, потому что узнал от людей, которые уже не раз там бывали, что страна эта почти на всем пространстве нашего пути усеяна одними болотами и сухим хвойным лесом и что она перерезана бесчисленным множеством ручьев и источников и только весьма немногими холмистыми возвышениями; следов же обнажения горных пород нигде нельзя было открыть, так как первые обнаженные камни встречаются снова не ближе как около Цильмы. На этом основании я остался около нашей хижины на берегу Рочуги и по возможности старался извлечь пользу из оставшегося мне свободного времени, употребляя его на исследование окрестностей. О горных породах этой страны я ничего не мог узнать, потому что по берегу реки, по крайней мере при настоящем полноводии последней, нельзя было видеть ни одной обнаженной горной породы. Все, что я мог заметить, это небольшие довольно острокрайние обломки твердого тонкослоеватого глинистого сланца серо-черного цвета.

Из растений здесь цвели: Ranunculus auricomus, Ornithogalum luteum, Tussilago farfara, Eriophorum vaginatum, Chrysosplenium altemifolium, Adoxa moschatellina; также несколько ив, окаймляющих берег реки. Botrychium rutaceum, растущий на обращенном к солнцу возвышении речного берега, уже отцветал. Окружавший нас лес выказывал свои необыкновенные местопребывания: сухие покрытые ягелем равнины, где можно встретить кладонии и Stereocaulon tomentosum, между которыми попадаются также Cetraria islandica, Peltigera crocea, Arctostaphylos officinalis и Lycopodium complonatum, или же тенистая, покрытая лесом, холмистая земля, почва которой, вообще мшистая, усеяна преимущественно следующими растениями: Нурпит splendes, Dicraпит strumiferum и Polytrichum juniperinum, а также: Peltigera horizontalis, aphihosa и arctica, Biatora icmadophila, Parmelia tartarea B, frigida, Dicranum heteromallum, Tetraphis pellucida, Leskea polyantha, Ceratodon parpareus, Jungermannia reptans и ciliaris; Lycopodium annotinum мне попадалось довольно часто; кроме того, я встречал несколько экземпляров Aconitum lycoctonum, а молодые отпрыски и сохранившиеся с прошлого лета остатки пионов (Paeonia intermedia), которые в июне месяце красуются своими яркими цветами, занимают целые пространства сырой тенистой низменности. Гораздо беднее и скучнее торфяные и мшистые болота, в которых растут только кривые деревья и мелкие кустарники, как то: Betula папа, Ledum palustre, Calluna vulgaris, Empetrum nigrum, Arctostaphylos, officinalis и т.п. Тенистые скаты леса на берегу реки окаймляются различными видами ив (Salix hastata, aurita, capraea), равно черемухой, рябиной, красной смородиной, Lonicera pallasii, Spiraea chamaedrifolia; последнего мы до сих пор еще нигде не встречали; вокруг деревьев и кустарников вьется растение Atragene alpina, известное у туземцев иод именем дикого хмеля. Однако же большая часть кустарников едва обнаруживали признаки жизни и растительность, только что начавшая развиваться, отстала от весны в окрестностях Санкт-Петербурга на целые четыре недели. Зато установившаяся в воздухе весенняя теплота была тем приятнее; термометр поднимался до 21 ºС.

2 июня. День был тихий и жаркий, какой бывает у нас среди лета; на небе не было ни одного облака, и температура после обеда увеличилась до 24 ºС. Растительность в течение суток сделала невероятные успехи: молодые отпрыски быстро пробились из-под постепенно размягчающейся почвы; луга покрылись свежею зеленью; береза распустилась; лиственница показала свои пучочки мелких листьев; ивы расцвели; Spiraea chamaedryfolia обещала везде также надеть летнюю свою одежду. Казалось, волшебное дуновение внезапно пробудило в природе жизнь. Солнце скрылось теперь за лесом на какой-нибудь час, не более; ночи были так же светлы, как и днем, и я — как это, говорят, случается со всеми путешествующими по отдаленному северу — совершенно потерял сон: я или блуждал по лесу, или же занимался чтением, письмом и даже рисованием. Последние же двадцать четыре часа я употребил на то, чтобы каждые полчаса следить за изменениями термометра и барометра, желая исследовать различные перемены, происходящие в термометре и давлении воздуха в этой стране, тем более что наблюдениям этим весьма способствовало необыкновенно спокойное состояние атмосферы.

Между тем оставшиеся при мне люди наслаждались совершенным покоем; самым любезным занятием их было ходить в баню, которую они натапливали до nec plus ultra и в которой они каждый день с видимым наслаждением расправляли свои члены вениками. Я велел туда внести термометр, и когда спустя несколько времени мне поднесли его к дверям — в самую баню я не в состоянии был войти, — он стоял еще очень высоко, несмотря на то что успел уже опуститься вследствие притока внешнего воздуха через раскрытую дверь; довольно того, что я не мог удержать в руке металлической скалы.

3 июня один из моих посланных возвратился с печальным известием, что в Койнасской пустыне уже два года тому назад все лошади погибли вследствие скотского падежа, что там нельзя достать также ни одной лодки, потому что крестьяне со своими лодками отправились на ярмарку в Усть-Цильму и что в Койнасе остался только дряхлый старичок с двумя старухами. Другой посланный, которому койнасские жители сказали, что в Коте он может встретить несколько самоедов с северными оленями, был столь же несчастлив, потому что по прибытии в Коту он нашел только свежие следы пребывания там самоедов, между тем как сами они уже исчезли, отправившись, без всякого сомнения, далее на север. Таким образом, мы потеряли всякую надежду найти средство к дальнейшему путешествию; лошадей у нас не было, северных оленей также; и если бы мы собственными силами перетащили свою поклажу через волок, то все же откуда нам взять лодку для дальнейшего плавания? К счастью, я это предвидел и потому уже из Усть-Пёзы написал к исправнику письмо, в котором просил его, в случае если мезенские ямщики еще не думают возвращаться, поторопить их ехать обратно. Итак, нам ничего более не оставалось делать, как покориться обстоятельствам и терпеливо ожидать прибытия ямщиков.

Около 10 часов утра на небе показались грозовые тучи, и вслед за тем послышался отдаленный гром, который, впрочем, до нас не дошел, потому что тучи прошли стороной. Между тем жара становилась невыносимою: около 10 часов утра было 22 1/2 ºС. Betula папа начала цвести, и я в дополнение к поименованным уже мною растениям нашел цветущий экземпляр волчьего лыка (Daphne mexereum).

4 июня березы, которые два дня тому назад едва обнаруживали первые признаки жизни, совершенно распустились.

Место, на котором мы оставались поневоле, не представляло ничего замечательного. Я, по возможности, с пользою проводил праздное время, между тем как люди мои проводили его во сне. В один прекрасный день им пришла фантазия напиться, и для этой цели они приготовили себе отвар целибухи (Nux vomica), которая, по причине охмеляющего действия своего, заменяет спиртовые напитки и нередко употребляется мезенцами; однако же я расстроил их план, вылив драгоценную жидкость на землю.

5 июня. Люди мои в Койнасском ските узнали, что в 15 верстах от нашего пребывания, на берегу изобилующего рыбою озера Зюрзы, находится жилище рыбака; и так как они начинали ощущать недостаток в хлебе, точно так, как и я заметил сильное уменьшение своих припасов, происшедшее от пребывания нашего в бесхлебных деревнях около Пёзы, то мы решились отыскать рыбака в надежде поживиться у него если не мукой, то по крайней мере свежей рыбой. Около полудня мы начали свое странствование, оставили, впрочем, двух людей на месте, чтобы они в случае прибытия ямщиков могли нам дать знать. Тропинка, по которой мы направили свои стопы, вела по сплюснутым холмам и равнинам через сосновый лес. Сухой песчаный грунт последнего представлял бесконечные луга, только местами сменяющиеся пространствами меньшего протяжения, которые, как будто желая дать отдохнуть утомленному глазу путешественника, переодеваются в красноватую мантию цветущего растения Polytrichum piliferum и, невзирая на сухость своей почвы, радушно принимают в свое лоно некоторые явнобрачные растения, как, например, Arctostaphylos officinalis, Empetrum, Vaccinium vitis idaea, Carex eiliata. На скатах холмов и в углублениях долин лес становится гуще, и сосна здесь уступает свое господство ели; грунт же усеян растением Нурпит splendens, среди которого красуется цветущая Luzula pilosa.

Отошедши на 4 версты от наших хижин, мы очутились около быстрого ручья, так называемой Белой Речки, которая изливает свои прозрачные воды по каменистому руслу и которая обязана своим названием толстым пластам обломков белого известняка, прикрывающим берег ее. Угловатый вид этих обломков, равно и количество их, заставляли полагать, что первоначальное месторождение этой породы находится недалеко отсюда, между тем как встречающиеся между ними округленные массы роговика, судя по виду гальков, вероятно, принадлежат к кременистым сросткам того же самого известняка. Перешедши ручей вброд и приблизившись к Рочуге, правый берег которой ограничивает внешнюю ее дугу и представляет собою крутой обрыв от 8 до 9 саженей вышиною, мы снова набрели на известняк, который, не будучи, впрочем, смешан с массами кремнезема, расположен толстыми горизонтальными слоями на высоте 15 — 20 футов от уровня воды и покрыт пластом песку в 5 и 6 футов толщиною. Старания наши отыскать окаменелости были тщетны. Только между валунами, по окраине речного берега, мы заметили известняк, который по содержащимся органическим веществам считался принадлежностию пермской системы, а также обломки серо-черного глинистого сланца, точильника и роговика, все породы, принадлежавшие верховьям реки. Среди гальков, на берегу реки, выглядывала цветущая Nardosmia laevigata, а на высоте берега, вместе с известняком, показалась величественная лиственница.

Тут нам пришлось перейти речку вброд, что было очень нетрудно сделать, потому что вода ее едва покрывала наши колени. По ту сторону речки местность оставалась столь же однообразною. В 2 1/2 версты от Рочуги мы перешли через Черный ручей, и нам представились болотистые низменности и обросшие кустарником мшистые болота, где кроме Betula папа, Caltha palustria и Eriophorum vaginatum, начинали цвести также: Rubus chamaemorus, Schollera oxycoccos и Andromeda calyculata. К вечеру мы достигли цели нашего странствования и увидели себя в рыбачьей хижине, хозяин которой принял нас очень ласково. Едва мы прибыли к месту, как пошел теплый дождь, который имел благотворное влияние на развивавшуюся растительность.

6 июня была Троица, почему люди мои просили меня позволить им не согласиться на мое желание отправиться ловить рыбу в озере с раннего утра, а отложить это занятие на после обеда, т.е. после 9 часов утра, потому что в это время они могли отобедать. Любезный наш хозяин дал нам две лодки и невод в 80 саженей длиною и, взяв с собой своего работника, старого самоеда, пошел вместе с нами на ловлю. Между тем как люди гребли веслами, я заметил на высокой лиственнице, стоявшей на берегу озера, орлиное гнездо, обитатель которого по приближении нашем взвился в воздух. При этом рыбак заметил, что этот гость вот уже несколько десятков лет гнездится все на одном и том же месте, а между тем еще никто не дерзал нарушить его спокойствия. По общему мнению мезенских крестьян, всякий, кто застрелит орла, эту царскую птицу, которая, как эмблема империи, изображается на государственной монете, считается преступником. Так как в некоторых местах водящаяся в воде живность, как, например, утки, дикие гуси и т.д., ловится также силками, которые расставляются над зеркалом воды, между ивовыми кустарниками, то иногда случается, что орел, низвергаясь на пойманную в силках птицу, сам запутывается и погибает. Такой случай хозяин силков считает для себя величайшим несчастьем, потому что он считает себя виновником гибели орла.

Лов наш был весьма удачен. В две тони, заброшенные на мое и хозяиново счастие, вытащили 26 сигов, несколько налимов и других водящихся в Пёзе рыб, между прочим достаточное количество так называемых озерских сельдей (Salmo albula L. Pall.).

Зюрза не совсем незначительное озеро; оно имеет около 5 верст длины и 1 1/2 — 2 верст ширины; в верхнюю его часть вливается Лиственничная Виска, а нижняя дает начало Зюрзенской Виске, впадающей в Рочугу. Жители Койнасской пустыни, единственного обитаемого местечка этой страны, построили на берегу этого озера известную нам хижину, которая в определенное время года служит им пристанищем; поселяются же они здесь для того, чтобы заниматься рыбною ловлею на Зюрзе. Рыбаки начинают свое занятие в половине или в конце мая и продолжают его до наступления зимы. Наловленная рыба частью подвергается солению в бочках, частью сушится, частью же, после Филиппова дня (11 октября), сохраняется замороженная. Во все время своего пребывания около Зюрзы пять человек обыкновенно наловят от 10 до 15 бочек рыбы, и все это количество зимним путем отправляется для продажи на Никольскую ярмарку в Пинеге или в Мезень. Цена рыбы на этих ярмарках бывает различна, смотря по достоинству самой рыбы. Так, например, бочка сигов стоит обыкновенно 50 р., тогда как за такую же бочку щук платится всего 20 р.; мелкая рыба продается на вес, по 4 и по 5 р. за пуд. Средним числом за каждую бочку выручается 25 — 30 р.; в розницу свежая рыба около Пёзы продается дороже; так, например, фунт сига стоит 10, а другой рыбы 5 и 7 к. Должно, однако же, заметить, что с некоторого времени, а именно с тех пор, как жители Койнасской пустыни обеднели, эта рыбная ловля также пришла в упадок, так что вместо прежних 5 человек, которые обыкновенно проводили здесь лето, теперь рыбною ловлею занимаются только двое.

Потомки первых обитателей Койнасской пустыни приобрели себе некоторое состояние, которого они, впрочем, в последние годы лишились вследствие разных несчастных случаев. Они занимались земледелием, сеяли ячмень и небольшое количество ржи, но частые неурожаи принудили их совершенно оставить этот промысел и обратить все свое внимание на скотоводство, которому благоприятствовала уже самая местность. Произведения его, как то: масло, сало, овечья шерсть, мясо и кожа — отправляются зимним путем на Никольскую ярмарку в Пинегу, где они вымениваются на хлеб и другие необходимые предметы. Еще очень недавно у койнасских жителей было около 300 голов северных оленей и с лишком 20 лошадей; но последний скотский падеж в одну весну лишил их всего этого богатства. Для скота своего они делали большие запасы не только сена, но и ягеля, от которого рогатый скот никогда не отказывается; одни лошади пренебрегают этим кормом.

Запасшись достаточным количеством муки и рыбы, мы собрались в обратный путь к нашим хижинам. Рочуга, вследствие вчерашнего продолжительного дождя, сильно разлилась и заставила нас призадуматься о том, как перебраться через нее. Здешний житель, правда, никогда не затрудняется в подобных случаях, потому что два срубленных дерева — топор же всегда при нем, — будучи проложены поперек реки, составляют обыкновенно очень надежный мост; однако же приготовление такого моста отняло бы у нас по крайней мере часть времени, почему мы и решились идти опять вброд. Хотя мы все и благополучно перешли на другую сторону, однако же риск с нашей стороны был большой, потому что в тех местах, где вода прежде едва покрывала колена, теперь мы уходили в нее по пояс; притом же течение воды было так сильно, что мы на скользком дне могли держаться на ногах только с помощью длинных шестов, которыми каждый из нас запасся. Посредине реки я как-то поскользнулся, и течение так быстро понесло меня, что я с большим трудом опять мог встать на ноги.

7 июня меня разбудили с приятною вестью, что ночью приехали ямщики и привели в наше распоряжение целых восемь лошадей. Я немедленно велел начать укладывать вещи. Лодка наша, которая всю ночь простояла на берегу, чтобы просохнуть и сделаться полегче, была спущена на реку; вся поклажа уложена в трех найденных здесь высоких санях особенного устройства, и в каждые из них запряжено было по одной лошади; лодку же должны были тащить четыре лошади, запряженные гусем, так как узкая дорога не допускала никакой другой упряжи. С этим странным караваном мы утром рано отправились в путь. Процессия наша, как это можно себе представить, подвигалась вперед чрезвычайно медленно, так что я имел время ознакомиться с местностями, по которым мы проезжали, и заняться ботаникою. Умеренно покатые холмы сменялись обширными болотистыми низменностями. Пустой сосновый лес, обнаруживавший свежие следы пожара, покрывает песчаные возвышения, которых сухая и совершенно бесплодная почва на необозримых пространствах обложена дернами из Polytrichum piliferum, между которыми, кроме Calex ciliata W. и Arctostaphylos officinalis, едва ли найдется еще что-нибудь. В болотах, прерывающих лес, также ничего не видать, кроме березы, ерника и низеньких ивовых кустарников (Salix hastata и arenaria), Ledum palustre, Andromeda calyculata и polifolia, Rubus chamaemorus и Eriophorum vaginatum и angustifolium. Лошади наши беспрестанно вязли в этих болотах, и люди всякий раз общими силами должны были вытаскивать их, что весьма замедляло нашу езду. Проехав верст с пять, мы должны были переходить через маленький ручей, который, протекая лесом, вливается в Рочугу. Начиная с долины этой последней земля возвышается очень постепенно, так что высота ее от уровня моря равняется каким-нибудь 400, а от зеркала Рочуги около хижин, стоящих у волока, всего только 200 парижским футам. Отъехав на 7 верст от этих хижин, мы очутились на низменном берегу озера, известного под именем Первого Волокового озера, где ожидали прибытия лодки, которую спустили на воду для того, чтобы ее с помощью весел перевезли на наш берег; лошадей же повели кругом по сухому пути. Узенькая, заросшая ивовыми кустарниками речка, или, лучше сказать канал, по которому мы должны были пробивать себе дорогу топором, ведет из Первого Волокового озера во Второе. На восточном берегу этого последнего мы сделали привал, чтобы подождать прибытия лошадей. Оба озера имеют почти равную величину и, простираясь почти на 3 версты в длину, лежат на линии рубежа вод Мезени и Печоры или на нагорной равнине Тиманского кряжа, едва заметные возвышения которого повсюду носят характер настоящей равнины. На восточном конце второго озера находится ручей Рубиха, который, протекая в юго-восточном направлении, проводит воду этих двух озер в Чирку. С этой последней он соединяется в 15 верстах ниже хижины, которая стоит на левом берегу Чирки и к которой нельзя иначе попасть, как через волок, ведущий от Рочуги к Чирке. Если можно когда-нибудь думать о восстановлении порядочного водного сообщения между Рочугой и Чиркой, то упомянутый ручей весьма много способствует осуществлению этого плана, потому что еще очень недавно на нем ездили на маленьких лодках, чтобы из Волоковых озер водой же попасть в Чирку, причем затруднительная дорога сухим путем сокращалась наполовину, а самая непроходимая ее часть оставалась совершенно в стороне. Рубихой* назван этот ручей потому, что лодочники, живущие на берегах Рочуги, имели обыкновение всякий год вырубать ивовые кустарники, окаймляющие ручей; это делалось для того, чтобы освободить в нем фарватер. Но вот уже несколько лет, как вырубка кустарников прекратилась и ручей в течение этого времени до Того оброс, что нет никакой возможности ехать по нем.

______________________

* Как давно уже известно это водное сообщение, доказывают записки Герберштейна, который упоминает о том же ручье и под тем же именем. Ср. [Herberstein].

______________________

Когда лошади проехали, их тем же порядком впрягли в лодку и сани, и мы отправились дальше. Земля и здесь подымалась очень постепенно, представляя собою покрытый лесом холмистый, песчаный грунт, который, достигнув высоты 470 парижских футов над уровнем моря, точно так же постепенно, почти незаметно, начинает опять понижаться. Вскоре мы очутились на краю леса и увидели перед собою обширную болотистую низменность, где в первый раз с тех пор, как мы оставили Мезень, взорам нашим открылся отдаленный горизонт, отражавший на небе синеватую узкую кайму восточных равнин.

Теперь нам приходилось переправляться через самую несносную часть волока, потому что перед нами расстилалась обширная болотистая равнина, мягкая и топкая, где даже не было кустарников, которых корни могли бы укрепить несколько почву, а только Eriophorum vaginatum и augustifolium и другие мелкие травы. Каждый шаг сопровождался неимоверными усилиями, потому что в тех местах, где люди вязли только по колено, лошади уходили по самую грудь и не могли уже двигаться ни назад ни вперед; при этом всякий раз общими силами вытаскивали их за голову и за хвост. Наконец, после многих трудов им удалось перевезти сани через болота, между тем как лодка, которую утомившиеся лошади не могли более тащить, осталась в болоте до следующего утра.

Мы отправились ночевать в хижину, стоявшую на правом берегу Рочуги и имевшую по обыкновению весьма невыгодное устройство, потому что объем ее едва равнялся одной кубической сажени. Исключая некоторых съестных припасов, вся поклажа была перевезена очень благополучно. На берегу реки нам попалась цветущая Rubus arcticus и Lycopodium selago. Тот же глинистый сланец, который мы находили около Рочуги, встречается здесь в огромных обломочных глыбах.

8 июня. Утром рано лодку приволокли к реке и спустили на воду, и уже в 10 часов мы катили вниз по быстрому ручью. Этот сам по себе весьма незначительный ручей благодаря продолжительному дождю так наводнился, что он почти во всем своем течении предлагал удобный фарватер, выключая только немногие места в нижнем его течении, где он с увеличенною скоростью изливается по обломочным глыбам, которые, будучи только слегка покрыты водою, задевают киль проезжающей здесь лодки. Эти места у туземцев называются кременцами; из них два более других затрудняют плавание, особенно при мелководии, когда весь ручей имеет весьма неглубокое каменистое русло. Горная порода, которая проглядывает из-под покрытых травою холмов, есть глинистый сланец. Ели и лиственницы растут на высоте берега речки, крутые скаты которой сменяются прекрасными лугами.

В течение двух часов мы проехали всю реку до самого устья ее, откуда своротили в ее главную реку, Цильму, по которой поехали дальше. После обеда нас настигла гроза, сопровождаемая проливным дождем, от которого мы нашли убежище под густыми ветвями елей и лиственниц. Берег реки и здесь окаймляется скалами, которые, будучи несколько саженей вышиною и представляя крутой обрыв, возвышаются над зеркалом воды. Горные породы, из которых этот берег составлен, придают ему особенную форму, так что он представляет растянутые холмы с крутыми скатами и плоскими вершинами, сменяющиеся но временам узкими пропастями, в которых наружные воды с крутых и отвесных высот низвергаются на обнаженные концы слоев горных пород или их обломки. Берег реки покрыт хвойным лесом. Горная порода уподобляется то песчаному глинистому сланцу, то настоящему песчанику, смотря по тому, обнаруживает ли она сланцевидное сложение, или, теряя это последнее, переходит в плотный глинистый песчаник. При умеренной плотности она имеет зеленоватый цвет, переливающий в серый, бурый и оливковый; более плотные видоизменения ее обнаруживают грубый излом и должны быть рассматриваемы как глинистый песчаник, который, по мере того как глинозем становится существеннейшею составною частью его массы, принимает сланцевидное сложение, а вместе с тем и вид настоящего глинистого сланца. Примешанные к нему слюдяные чешуйки часто придают поверхностям слоев мерцающий блеск. Некоторые видоизменения этой горной породы обнаруживают слабое действие на магнитную стрелку. Бурый цвет ее происходит от соединяющейся в ней водной железной окиси. Те слои, в которых эта последняя преобладает, образуют темно-бурый сланцевидный железистый песчаник; в других же местах виден серый или зеленовато-серый глинозем, который кверху все более и более берет перевес над прочими составными частями горной породы и часто один образует весь верхний слой, между тем как тонкослоеватые видоизменения глинистого сланца преобладают в нижних частях формации. Из органических остатков в горной породе местами видно множество оттисков растений Sigillaria и Саlamites, поверхности спаев которых большею частию бывают покрыты раскрашенным черным гагатовым минералом, проникающим горную породу и в виде самостоятельных жил от нескольких дюймов до 1 1/2 дюйма толщиною. Тот же самый минерал был найден нами в нескольких валунах на берегу реки, но только весьма странного устройства, потому что отдельные гагатовые зерна его были соединены друг с другом с помощью цемента из углекислой извести, представляющей в черной гагатовой массе белую сеть, которой петли часто обнаруживают некоторую правильность, представляя весьма тонкие перегородочки больших клеток, наполненных гагатовою массою. Впоследствии я получил в Усть-Цильме подобные же валуны, величиною с голову и с плотною темного цвета горною породою, сросшеюся весьма неправильно*. Между этими растительными остатками, найденными в принесенных мне образчиках, была открыта также часть рыбы из породы Bothryolepis**.

______________________

* Этот зернистый гагатовый минерал, к сожалению, еще не исследован.
** Открытие графа Кейзерлинга.

______________________

Чтобы выиграть во времени, я решился, хотя весьма неохотно, продолжать путь свой ночью; но зато мрачное, тучами покрытое небо вскоре воспрепятствовало мне исследовать берег реки, которого мы держались.

9 июня. Ночью мы быстро ехали вниз по Цильме, оставив за собой устья Космы, Рудники и Мылы, которые вместе с Тобышем суть значительнейшие притоки Цильмы, так что мы очутились в 170 верстах от ночлега нашего на берегу Чирки. Растянутые холмы исчезли; берег становился ниже, холмы более и более сглаживались и разъединялись более широкими долинами; даже мрачные хвойные леса сделались гораздо реже; на берегах вместо них появлялись невысокие лиственные деревья, прерываемые маленькими группами лиственниц и представлявшие дивную смесь кустарников со свежею сочною весеннюю зеленью. Между этой зеленью находилась черемуха и рябина, кустарники ольхи, Lanicera pallasii и Ribes rubrum, последние два в цвете; равно несколько родов ив, как, например, Salix stipularis, hastata и другие; береза и осина местами мешались с елью, а чаще с лиственницею. Дождя, правда, не было, но между тем подувал СЗ ветер, так что в 10 часов утра не было даже полных 5 ºС тепла.

На левом берегу реки, в некотором расстоянии от устья Тобыша, опять показалась обнаженная горная порода, представлявшая то охряно-желтый, то темно-бурый железистый песчаник (средней твердости и с крупным округленным зерном), переходящий в конгломерат, которого он составляет основную массу и который включал в себя округленные валуны весьма различной величины, начиная от мелких зерен до масс в кулак или даже с человеческую голову. Между этими валунами замечаются в особенности роговики, также плотный и занозистый кварц, твердый и крупнозернистый песчаник с большою примесью колчедана и роговообманковая горная порода; кроме того, небольшое количество глинистого сланца и белого глинозема, образовавшегося вследствие выветривания первого. Крупный желтоватый песок, а реже глина покрывает выходы горных пород в виде наносного слоя. Между этими конгломератами и теми глинистыми песчаниками, которые были встречены нами в верховьях Цильмы и Чирки, а именно по берегам Цильмы, несколько выше реки Мылы, обнажается толща известняка.

Проехав безлюдное пространство в 65 географических миль, мы наконец встретили на левом берегу Цильмы, в 10 верстах выше впадения в нее Тобыша, первое населенное место, а именно хижины зажиточного усть-цильмского хозяина Артемия Носова, а несколько ниже их — хижины Филиппа Носова. Эти местечки суть не что иное, как колонии усть-цильмских переселенцев, пользующихся большею частью благосостоянием, которым они обязаны преимущественно скотоводству, поощряемому прекрасными лугами и пастбищами, расстилающимися по берегам Цильмы. Многочисленные стада здешних владельцев состоят большею частью из безрогого скота, который здесь ценится дороже рогатого; не будучи вообще крупен, он отличается крепким сложением и тучностию; цвет его обыкновенно пегий, молока дает много. Овцеводство незначительно. Некоторые зажиточные крестьяне имеют даже стада северных оленей, число которых, однако же, теперь значительно уменьшилось; в прежние годы Филипп Носов, слывущий за богатейшего между цыльмскими обывателями, имел стадо северных оленей в 1000 голов. Земледелие у них также не совсем оставлено без внимания: еще до сих пор ежегодно сеется известное количество ячменя несмотря на то, что урожай уже не составляет единственной надежды земледельца.

Против хижины Носова высокий песчаный берег реки образует перпендикулярный обрыв; белый песок в нем расположен толстыми слоями, нижние части которых принимают конструкцию мягкого удоборастираемого песчаника. Обнаженной же горной породы мы до самой Усть-Цильмы нигде не встречали. Берег между тем значительно уравнивается, и у подошвы его видно множество гальков; горные породы, образующие эти гальки, суть по большей части песчаники, замеченные нами в верхнем течении реки, также железистый конгломерат с возникающими из него массами валунов. Кроме того, часто замечается кварцовый песчаник, наружная поверхность которого имеет охряно-желтый побежалый цвет и который несколько ниже Трусовых хижин попадается огромными глыбами, имеющими по несколько футов в диаметре. Между гальками я заметил также гагатовый минерал, о котором мы уже говорили, кусочки лучистого колчедана с массами плотного сферосидерита, а из окаменелостей Lithostrotion floriforme, характеристические кораллы горного известняка. Серый глинозем, местами покрытый песком, образует почти исключительно верхний наносной слой речного берега.

Хижины, к которым мы приехали, были оставлены своими хозяевами, уезжавшими в Усть-Цильму делать закупки необходимых жизненных припасов у чердынских купцов, которые всякий год в это время приезжают туда. Таким образом деревня Рочёво, последняя при Цильме, лежащая в 30 верстах от Усть-Цильмы и обитаемая шестью семействами, была совершенно пуста, когда мы туда приехали, а хижины все заперты; несколько же верст дальше мы встретили все детское народонаселение этой деревни, собранное в одно место около небольшой хижинки для стережения пасшегося здесь домашнего скота. Старшему из этих малюток могло быть 12 лет, не более. Они суетились около жалкого огонька и очень резонабельно варили себе ужин. Несчастная хижина, около которой они находились и которая, собственно, служила баней, была слишком мала для того, чтобы поместить в себе всех их, а потому бедные дети, несмотря на суровую погоду, преспокойно бегали по стуже босиком и в изорванных сорочках. Это спартанское воспитание, которое, с одной стороны, образует мощное и здоровое тело, отличающее жителя Архангельской губернии, а с другой — часто очень рано поглощает многие слабые натуры, всего более приличествует Северу, потому что последний для преодоления трудностей, с которыми постоянно сопряжено здесь добывание средств к жизни, непременно требует крепких натур, не боящихся ни стужи, ни ветров этого сурового края; нежные же и слабые организмы уже ни в каком случае не могут существовать под этими широтами.

10 июня. Плоские берега Цильмы теперь были покрыты лугами и мелким кустарником. В 5 верстах от устья Узицы, впадающей в главную с правой ее стороны, и в 15 от Усть-Цильмы, Цильма, представляющая здесь славную и широкую реку, отделяет с левой своей стороны рукав, который с двумя побочными рукавами омывает три острова, остающиеся влево от фарватера. Все эти острова низменны и имеют, как говорят, круглую форму; каждый из двух верхних островов имеет около 5 верст длины и почти столько же ширины; третий же, лежащий ниже прочих, несколько поменьше. Все они изобилуют прекрасными лугами, почему усть-цильмцы имеют здесь свои сенокосы и пастбища. Первый или верхний из этих островов называется Большим; следующий за ним по течению реки, будучи незначительно меньше, носит название Коровьего острова, потому что на нем преимущественно пасется скот; третий или нижний, по объему несравненно меньший других, назван по имени прежнего его владельца — Чиригиным островом, а рукава, омывающие эту группу, известны под общим именем Шаров. Главная река течет в южном направлении, мимо маленького архипелага, к Печоре, и в том месте, где она приближается к последней, именно около самого устья, она соединяет свои воды с водами Пижмы, так что обе реки вливаются в главную одним устьем. В дельте этих соединенных устьев лежит Середовой остров. Тот же рубеж вод между Мезенью и Печорою, из которого вытекает Цильма, в нижних широтах дает также начало Пижме; эта последняя течет в северо-восточном направлении и, принимая вид довольно значительной реки, уступающей, однако же, Цильме в ширине, вливается в Печору. На картах устье Пижмы обыкновенно обозначается выше Цильмского, что противоречит сделанным нами показаниям, основанным на словах усть-цильмцев, так как, по причине сильного разлития вод, самим нам убедиться в этом было невозможно. Даже Печора, в которую мы теперь въехали в виду Усть-Цильмы, разлилась величественной рекой, и волны ее, при сильном СЗ ветре, с яростью бились о нашу лодку, как бы досадуя на то, что им пришлось нести такую ничтожную тяжесть, вовсе не соответствовавшую силе реки.

В 9 часов утра мы достигли местечка Усть-Цильмы, которое обязано этим названием своему положению на правом берегу Печоры, против устья Цильмы. Тотчас по прибытии нашем в местечко я послал нарочного в Ижму за находившимся там нижним чиновником уездного суда, сельским заседателем Кузминым, которого мне капитан-исправник назначил в проводники во время моего путешествия по тундрам. Сам же я остался пока в местечке и занялся приготовлением к дальнейшему путешествию, а также отправлением в Санкт-Петербург сделанных мною до сих пор коллекций.

VI
Пребывание в Усть-Цильме

Местечко Усть-Цильма, находясь под 65º 26' 24" с. ш. и 49º 48' 52" в. д.*, принадлежит, вместе с Пустозерском и Ижмою, к трем отдаленным слободкам; каждая из них есть местопребывание сельского управления для трех округов, на которые в административном отношении делится восточная часть Мезенского уезда, лежащая в области реки Печоры. Оно представляет длинный (около 2 верст), но узкий ряд старых закоптелых домов, расположенных вдоль отлогого несколько правого берега Печоры и отличающихся своею вместимостью и внутреннею чистотою. По последней ревизии во всем округе оказалось 1287 душ мужского пола; но при этом приняты в расчет как селения, расположенные по берегам Цильмы, так и деревни, лежащие при Печоре, выше и ниже описываемого нами местечка.

______________________

* По Крузенштерну. См. [Keyserling: IV, 3].

______________________

Что касается до источников жизни и доходов здешних обывателей, то все они ограничиваются рыбною ловлею, скотоводством и отчасти земледелием, а также торговлею, основанною на этих отраслях промышленности. Здешние воды изобилуют разными породами дорогих рыб. Важнейшая из них суть: семга (Salmo nobilis Pallas), нельма (S. leucichtys Pall), пелядь (S. peled Lepech.), чир (S. nasutus) и сиг (S. lavaterus). К обыкновенным речным рыбам, которые не поступают в продажу, а потребляются дома, относятся: щуки, налимы, окуни, ерши и мн. др.

Скотоводство — благодаря прекрасным и обильным пажитям, занимающим берега Печоры и низменные острова ее, равно и 25-верстное пространство берегов р. Цильмы, начиная от ее устья, — находится в цветущем состоянии; но надо заметить, что здесь разведение комолой скотины предпочитается разведению рогатого скота, а потому количество этого последнего весьма незначительно. Так как летом почти весь скот пасется на островах, то доение коров сопряжено для хозяек с большими неудобствами, потому что они для исправления своей работы всякий день два раза должны отправляться на острова или посылать туда своих работниц; поэтому-то всякий день, рано утром или поздно вечером, можно видеть множество наполненных поющими бабами лодок, которые, рассекая гладкую поверхность реки, стремятся к двум определенным пунктам, Среднему и Коровьему островам, находящимся почти в одинаковом расстоянии от берега и служащим общественными пастбищами деревни. В случае неблагоприятной бурной погоды, препятствующей плаванию по реке, стадо остается недоенным — обстоятельство, весьма невыгодное для хозяйства, потому что бывали примеры, что по случаю продолжительной бури коровы, остававшись несколько дней сряду недоенными, вовсе переставали давать молоко.

Овцы разводятся для хозяйственной потребности только в весьма небольшом количестве; то же можно сказать и о лошадях. Зато некоторые зажиточные крестьяне обладают стадами северных оленей, из которых некоторые простираются от 5 до 7 сотен голов. Эти северные олени пасутся в юго-западной части Большеземельной тундры, при р. Шапкине и на север от нее, вне лесных границ. Надзор за ними имеют частью наемные самоеды, частью сами хозяева, которые тогда целое лето кочуют в тундрах. Впрочем, из усть-цильмских крестьян немногие владеют северными оленями, да и сами стада их незначительны.

Земледелие, как это должно ожидать от географического положения страны, находится в плохом состоянии; ячмень, который сеется в небольшом количестве на солнечных скатах холмов, есть единственный хлеб, разводимый в Усть-Цильме, но и этот уже восемь лет как не созревал, так что теперь, по недостатку семян, почти 1/3 полей остаются незасеянными. Оттого-то и здесь бедные крестьяне мешают хлеб с соломою и болотным мхом, между тем как богатые, успевшие запастись им путем торговли, обращают его в источник дохода. При мне ячмень на полях показывал уже четвертое зерно. Жатва там начинается обыкновенно в начале или в половине августа. Из корнеплодных растений здесь разводятся только репа, брюква, морковь и пр.; старания развести капусту остаются тщетными, а картофель, посаженный по приказанию окружного начальника в виде опыта, уродился величиною с каленый орех.

При мне торговля в Усть-Цильме значительно оживилась: причиною тому было прибытие сюда чердынских купцов, которые всякий год спускаются на своих судах вниз по Печоре, для видов торговли с прибрежными ее жителями, и которые теперь уже успели познакомить усть-цильмцев и жителей немногих окрестных селений с веселым торжеством ярмарки. Здешние обыватели называют этих купцов усольцами, т.е. прибрежными жителями реки Усолки, на том основании, что несколько десятилетий тому назад город Соликамск, лежащий в Пермской губернии при реке Усолке, близ впадения ее в Каму, имел в своих руках всю торговлю с Архангельским Севером; но правильнее их называть чердынцами, потому что теперь эту торговлю присвоил себе город Чердынь, который, лежа ближе к Печоре при реке Колве, другом притоке Камы, производит ее тем же путем. Чердынцы обыкновенно приезжают в Усть-Цильму в начале или в половине июня. Торговля их с Архангельским Севером представляет по большей части мену. Они привозят с собою преимущественно ржаную муку, а также ячную и пшеничную, далее: толокно, ячменную и пшеничную крупу; наконец, небольшое количество грубого сукна, холста и ситцу, чай, сахар и некоторые мелочные товары. Касательно упомянутых нами мануфактурных изделий надо, однако же, заметить, что они назначаются преимущественно в Пустозерск, потому что усть-цильмцам гораздо выгоднее закупать их на зимних ярмарках, устраиваемых при Башке и в Пинеге.

Взамен этих товаров чердынцы получают в Усть-Цильме почти исключительно рыбу, и только весьма малая часть их покупается на наличные деньги. При мне цены товарам были следующие:

Пуд ржаной муки стоил 2 р.
— ячменной 2 р. и 10 — 20 к.
— пшеничной 6 р.
— толокна 3 р.
— ячменной крупы 3 р.
— пшенной крупы 4 р.

Совсем другая цена была на рыбу, а именно: пуд семги стоил около 8 р., пуд нельмы, пеледя и чира — 5 р. (а при покупке по мелочам — 12 1/2 к. за ф.), пуд сигов — 1 р. (а по мелочи 10 к. за ф.). Менее ценная рыба, как щука, налим, окунь, ерш и др., иногородними купцами вовсе не покупается, при том же она продается без различия породы по 5 к. за фунт.

Однако же упомянутые нами цены на северные припасы, привозимые чердынцами, остаются постоянными только при покупке на наличные деньги, при покупке же на кредит, как это довольно часто бывает в Усть-Цильме, они всегда несколько возвышаются. Так, пуд ржаной муки при покупке на кредит стоил не 2 р., а 2 р. 20 к.; соразмерно с этим возвышаются в своей цене и другие товары.

Из "Водяных внутренних сообщений в России" [Штукенберг] видно, что водяной путь, ежегодно совершаемый чердынцами при отправлении их из Колвы (на которой лежит городок Печора) в Печору, был уже прежде известен; но так как сведения, отобранные мною касательно этого пути у чердынцев, не вполне согласуются с показаниями упомянутого нами сочинения, то я, с позволения читателя, несколько распространюсь об этом предмете.

Весной, с первым вскрытием рек, чердынцы, предпринимающие путешествие в Печору, подымаются на своих судах вверх по Колве, поворачивают потом налево в приток ее Вишору и спускаются по ней в небольшое озеро Чусовое. Проплывши озеро, они въезжают в небольшую речку Березовку, вливающуюся в северный конец Чусового, поворачивают отсюда направо в приток ее с левой стороны Вогулку и, проплыв несколько верст, останавливаются на ней в том месте, где она сближается с Волошницей, притоком Печоры, и где между двумя поименованными реками, т.е. Вогулкой и Волошницей, находится волок или полоса земли около 4 верст шириною, разделяющая две сблизившиеся реки и ведущая через песчаную равнину, обросшую хвойным лесом. Здесь суда разгружаются, а товары на лошадях (содержимых там для этой цели) перевозятся через волок к Волошнице, где они нагружаются на новые, нарочно для того приготовленные суда, которые тогда спускаются по Волошнице в Печору. Прежде, когда торговля с Архангельским Севером находилась почти в совершенном упадке, товары перевозились на маленьких судах; в этом находили ту выгоду, что их не надо было разгружать, потому что лошади перевозили груз через волок вместе с судами. Расстояние от Чердыни до Усть-Цильмы, если ехать по описанному нами пути, считается до 1000 верст. Но здесь должно заметить, что почти 3/5. купцов, не доезжая Усть-Цильмы, заворачивают направо в устье Ижмы, вливающейся в Печору в 35 верстах от Усть-Цильмы, и, проплывши по ней 60 верст, останавливаются у зырянской слободки Ижмы, богатые жители которой скупают у них за наличные деньги если не все, то по крайней мере большую часть товаров. Из Ижмы чердынцы с остатком своих товаров отправляются мимо Усть-Цильмы в Пустозерск, где сбывают остальное и нагружают суда свои соленой рыбой.

Суда, употребляемые чердынцами для плавания по Печоре, называются каюками; на них обыкновенно нагружают не более 1500 или 2000, а на самые большие не более 3000 пудов. Только изредка появляются на Печоре суда с грузом в 4000 или 5000 пудов; такие суда называются барками и замечательны тем, что они не возвращаются обратно, а остаются в Усть-Цильме или Пустозерске, где идут на постройку или на топку печей. В сопровождении барок и каюков всегда идут так называемые повозки, т.е. большие лодки, носящие до 300 пудов груза и оказывающие чердынцам большую услугу на возвратном пути, потому что при помощи их преодолеваются препятствия, которые противопоставляют большим судам мелкое русло и отмели Печоры и Волошницы. Эти повозки, подобно всем обыкновенным речным лодкам прибрежных жителей Печоры, имеют тот важный недостаток, что они движутся посредством прямого паруса, который действует только при совершенно попутном ветре и потому, вследствие частых извилин здешних рек, только весьма редко может быть употребляем во время больших плаваний. Для укладки рыбы, забираемой в Усть-Цильме и Пустозерске, чердынцы привозят с собою большое число бочек, которые они дорогой закупают у прибрежных жителей Ижмы и Печоры. Подлесничий, которому вверен надзор за лесами в округах трех отдаленных слободок, а следовательно и во всей восточной части Мезенского уезда, обязан ревизовать число этих бочек, взимать с них узаконенную пошлину, равняющуюся 60 к. за каждую, без различия величины, и налагать на них клеймы, без которых они не могут быть пропущены. Что касается бочек, закупаемых чердынцами ниже Усть-Цильмы, то они ревизуются уже на обратном пути. Такая пошлина взимается в год круглым числом с 500 бочек; однако же, основываясь на этих данных, нельзя еще заключать о количестве рыбы, ежегодно вывозимой из Усть-Цильмы и Пустозерска, потому что, во-первых, величина бочек весьма различна, заключая в себе 4 — 20 пудов соленой рыбы, а во-вторых, по недостатку средств иметь строгий надзор, многие бочки проскальзывают без клейм и без пошлины, так что результат наш во всяком случае будет неточен.

Пробыв несколько дней в Усть-Цильме, чердынцы отправляются на своих судах в Пустозерск, обыкновенно называемый Пустозерским городком или просто Городком, где торговля с богатыми жителями бывает гораздо значительнее, чем в Усть-Цильме. Если рыбная ловля в Пустозерске была удачная, то купцы тотчас же приступают к продаже остальных своих товаров, после чего, нагрузив суда свои рыбою, пускаются в обратный путь; в противном же случае часть купцов, не желая возвращаться домой с голыми руками, остается в Пустозерске до осени. Чердынцы собираются в обратный путь обыкновенно в июле, августе или сентябре, но по причине мелководия встречают уже в верховьях Печоры некоторые препятствия; в особенности затруднительно плавание по рекам Вогулке и Волошнице, которые в начале осени бывают так мелки, что для проложения каюкам пути надо запружать реку парусами, натягивая их в два ряда поперек русла; вследствие такой операции вода перед судами постоянно прибывает и дает им возможность подвигаться на одну или две версты, после чего работа снова начинается. Для этого действия есть особенное техническое выражение, говорят: "запарусить реку" или просто "запарусить".

Весьма желательно было бы, чтобы Вогулка и Волошница были соединены посредством канала, который очень легко может быть проведен, если углубить мелкое русло обеих речек. Есть также возможность соединить Волгу с тремя большими реками северо-европейской России — Печорою, Мезенью и Сев. Двиною. Такое сообщение принесло бы ту выгоду, что обитатели северного края России, вследствие облегченного подвоза продуктов внутренних губерний, навсегда были бы обеспечены насчет жизненных потребностей, а, с другой стороны, произведения северной полосы и ее моря были бы гораздо доступнее для жителей внутренней России. Один из таких каналов, соединяющий Волгу с Двиною, был проектирован уже Петром Великим, начат при Екатерине II в 1781 году, а в царствование блаженной памяти императора Александра открыт под названием Северного Екатерининского канала. Он соединяет Сев. Кельтму, побочную Вычегды, с Джуричью, притоком Южной Кельтмы, впадающей в Каму. Посредством Вычегды Волга и Двина могут быть соединены с Мезенью; для этого надо провести канал или между Юлою, притоком Вычегды, и Ирвою, притоком Мезени, или между Торою и Яренгою, притоками Вычегды, и Башкою, побочною Мезени. С Печорою Волга может быть соединена или подобным же образом, т.е. при помощи Вогулки и Волошницы, или, что еще лучше, посредством двух речек, носящих одно название Милвы, из которых одна впадает в Печору, далеко ниже Волошницы, а другая дает начало притоку Вычегды. По этим двум путям уже производятся торговые обороты, несмотря на то что плавание по ним весьма затруднительно. Конечно, судя по скудной производительности Севера, торговля едва ли может ожидать блестящих результатов от этих путей, но зато они доставили бы выгоды гораздо большие, а именно: такое обширное пространство земли, как наш Север, снабжалось бы жизненными потребностями без особенных издержек, потому что эти последние покрывались бы пошлиною, собираемою с проходящих судов; кроме того, они способствовали бы увеличению народонаселения, работы же, которых требует сооружение и содержание каналов, доставили бы значительному числу рук верный промысел. Наконец, казенные хлебные магазины, устроенные во всех уездах и местечках дальнего Севера, были бы всегда полны, между тем как теперь эти же магазины, по затруднительности путей сообщения, не в состоянии удовлетворять требований большей части обитателей севера. При обильных запасных хлебных магазинах покупатели были бы избавлены от произвола продавцов в назначении цен на хлеб; голод, которому, к сожалению, так часто подвергаются северные жители, был бы наконец предотвращен и благосостояние необходимо водворилось бы между жителями целого края. Из всего этого мы убеждены, что, когда со временем из Архангельска в Одессу будет проложена железная дорога, будут существовать и каналы, проведенные согласно начертанному нами плану. Теперь же позвольте нам опять переселиться в наше скромное местечко на Печоре.

Осенью и зимой усть-цильмцы обыкновенно посещают ярмарки, устраиваемые на Башке и в Пинеге, чтобы сбыть продукты рыбной ловли, добытые ими по отъезде чердынцев; но надо заметить, что товары здесь, по причине затруднительного транспорта по дальним дорогам, распродаются только на наличные деньги.

Я должен упомянуть еще об одном предмете, который добывается чердынцами на Печоре, это точильный камень, выламываемый при верховьях этой реки, на одной из ее побочных, впадающей с левой ее стороны. Гора, на которой много рук занято ломкою этого камня, находится при упомянутой речке (название которой мне неизвестно), в 5 верстах выше впадения ее в Печору, и по роду добываемого на ней камня, представляющего глинистый или точильный сланец, называется Брусяной или Точильной горой*. Этого камня здесь добывается ежегодно до 50 000 пудов, и все это количество отправляется в глубь России.

______________________

* Это, без сомнения, та самая, которая в "Подробной Карте" обозначена под именем Брусяного камня гора и которую И.К. Крузенштерн называет Соплессою, полагая географическое положение ее под 64º 22' 34" с. ш. и 35º 15' 20" в. д. См. [Keyserling: 7].

______________________

Во время пребывания моего в Усть-Цильме двое из туземных крестьян пришли ко мне с известием, что они знают по Цильме серебряную руду. Эта новость сильно заинтересовала меня, так как нам из русской истории известно, что горным делом здесь занимались уже в конце XV века; а потому я часто и при всяком удобном случае расспрашивал прибрежных жителей Пёзы, не слыхали ли они чего-нибудь об этом производстве от своих предков, и хотя мне многие говорили, что они действительно слышали о нем, однако же никто из них не мог мне определенно указать то место, где эти рудники находятся. Сам же я во время путешествия моего по реке Цильме не мог открыть следов их. Какова зато была моя радость, когда мне представился случай не только точно узнать местность этих рудников, но и видеть пробы, добытые из них. Виновниками моей радости были: Алексей Крюков, который, побывав на своем веку на сибирских рудниках, имел некоторые сведения в горном деле, и простой, но неглупый крестьянин Иван Ляпунов. Они принесли мне, вместе с пробною рудою, некоторое количество минералов и горных пород, собранных ими на цыльмских россыпях. Чтобы обстоятельнее описать это обстоятельство, я к сведениям, полученным мною от этих людей, присоединил то, что слышал впоследствии от мезенского мещанина Алексея Окладникова. Этот последний, находясь в службе вятского купца Рязанцова, который в 1838 году получил привилегию на разыскание руды в Архангельской губернии, три года сряду (1838 — 1841) прожив в этом краю с двумя мастерами с Пермских медных рудников, и в разных пунктах добыл до 200 пудов медной руды, которая содержала до 40% очищенной меди и показывала следы содержащегося в ней серебра. Пробы, показанные мне усть-цильмскими крестьянами, состояли из смеси различных медных руд, преимущественно из красной меди, медного блеска, также медной зелени, блеклой руды и т.д. и содержала по пробе, произведенной в Санкт-Петербурге г-ном полковником Иоссой, 68% меди и в пуде 1 золотник серебра; значит, это была не серебряная, а богатая медная руда.

Карамзин, российский историограф, повествует [ИГР: VI, 226], что в 1491 г. два немца Иван и Виктор, с Андреем Петровичем и Иваном Болтиным, отправились из Москвы искать серебряной руды в окрестностях Печоры*. Через семь месяцев они возвратились с известием, что нашли ее вместе с медною, на реке Цильме, верстах в 20 от Космы, в 300 от Печоры и 3500 от Москвы, на пространстве 10 верст. Такое важное открытие очень обрадовало царя Иоанна III; "с того времени, — продолжает Карамзин, — мы начали сами добывать металлы, плавить и чеканить монету из своего серебра". Горная жила расположена но левому берегу Цильмы, а именно в той части ее бассейна, которая ограничивается устьями рек Космы и Рудянки, находящимися почти в расстоянии 25 верст друг от друга. Около 15 верст ниже впадения Космы, по обеим сторонам этой реки, примечается много давнишних шахт, а на большом пространстве, по направлению к Рудянке, по всей жиле, простирающейся на 10 верст, видны следы древнейшей разработки. Кроме того, в двух различных местностях, а именно: по левому берегу Цильмы, в 15 верстах выше Космы, и проехав 9 верст выше Рудянки, находятся остатки древних строений с кирпичными печами, также остатки погребов, угольных куч, кузнечных и плавильных печей, а вокруг них прежние шлаки; мало того, указывают даже на места, где производилась промывка и толчение руды. Следы древних шахт сохранились и далее этого места по обоим берегам Космы, около 5 верст выше впадения ее в Цильму.

______________________

* В Ветхой Синодальной летописи № 365, № 308 сказано: "в лето 6099 марта 2, значит, не 1491, а 1492 г. отпусти В. Князь Мануила Илариева сына, Грека, да с ним своих детей боярских, Василья Болтина да Ивана Брюха Коробкина, да Опарюшку Петрова с мастеры с фрасы серебра делати и меди на реке на Цилиме, Устюга 60 человек, с Двины 100, с Пинеги 80; а Паркичь и Вышичь и Вычегожан и Усоличь 100; тем ужина проводити в судах до места, а не делати". См. [ИГР: VI, 82, прим. 260].

______________________

Что касается до появления этих руд, то они, как единогласно утверждают собранные мною сведения, обыкновенно содержатся в серой или серовато-белой глине, которая покрывает бурый железистый песчаник с его конгломератом и горные породы каменноугольной формации, найденные мною между устьями рек Мылы и Тобыша, или же находятся на поверхности промежуточных слоев, имеющих от 8 вершков до 1 аршина толщины. Эти слои глины проникнуты рудой частию в виде тоненьких жил, тянущихся по всем направлениям, частию в виде гнезд большей или меньшей величины; иногда же, но это бывает довольно редко, руда образует горизонтальные выклинивающиеся слои, которые, впрочем, никогда не бывают более вершка толщиною. Это-то самое появление руды в мягкой глине, — которая, будучи размочена и смыта наружной водой, легко освобождает содержащиеся в ней рудные гнезда, разбрасываемые потом в виде валунов по берегам рек, — и объясняет нам раннее открытие ее в такой стране, которая и до сих пор еще принадлежит к самым неизвестным в России. Это же самое обстоятельство дает нам право утверждать, что туземные жители знали об этой руде гораздо прежде, нежели слух о ней дошел до великокняжеского престола. Что посланные великим князем мастера с большим рвением принялись работать и употребляли все свое старание, чтобы устроить здесь надолго горный промысел, это доказывается множеством вырытых ими шахт и подземными работами. Но, с другой стороны, появление руд местами в виде гнезд или в виде песчаных жилок, большею частью весьма тонких, заставило горнопромышленников отчаяться в их предприятии и возвратиться, после семимесячного отсутствия, восвояси, так что результатом такого важного, по-видимому, открытия было только небольшое количество выплавленной из руды меди и столько серебра, что государь мог иметь удовольствие вычеканить несколько монет из русского металла. Поэтому-то историограф едва ли справедливо говорит, будто Россия со времени открытия цыльмских рудников сама стала добывать и плавить металлы и чеканить монеты из собственного своего серебра, потому что у нас нет доказательств, что эта единственная экспедиция, снаряженная к берегам Цильмы, ввела в употребление горный промысел и имела следствием постоянное добывание металла для монетной потребности.

Но тем не менее известно, что от времени до времени к Печоре снаряжались новые экспедиции для ученого исследования страны, вошедшей уже раз в известность по месторождению руды. Попытки эти делались тем охотнее, что туземные жители мало-помалу стали распускать слух, который и теперь еще носится, будто тамошние поселяне — из опасения, что в случае успеха горного промысла им вменят в обязанность обрабатывать руды, — подкупили немецких мастеров объявить богатые серебряные рудники на Цильме не стоящими разработки. Эти позднейшие предприятия, исполненные, может быть, частными лицами — так как в летописях о них не сохранилось никаких известий, — имели следствием открытие рудников в новых, доселе неизвестных странах. Так, например, открыта руда на реке Суде, в Малоземельной тундре, около 60 верст выше деревни Котькиной, лежащей на берегу этой реки, в 100 верстах от ее устья, если ехать водой, и только в 40, если ехать сухим путем. Эта местность славится великолепным водопадом, который образуется падением реки с вертикальной известковой террасы, возвышающейся почти на 3 сажени. И здесь руда заключена в синеватой или серой глине, лежащей под слоем охряного железистого песчаника, и хотя медная руда здесь содержит несколько больше серебра, нежели цильмская, однако же она точно так же разбросана, как и последняя, так что обработка ее едва ли принесет какую-либо выгоду. Во время лета 1840 года Окладников с 26 человеками работал здесь целый месяц и действительно добыл небольшое количество богатой медной руды, однако же никак не мог открыть жилы несколько большего протяжения. И здесь найдены следы прежнего горного производства, которое, однако же, как говорит предание, было гораздо позже производства при реке Цильме, потому что это доказывается и приметными остатками его; здешние шахты и подземные ходы, развалины плавильни и кузницы, жилые строения и магазины гораздо менее попорчены временем, нежели остатки горного производства при Цильме; кроме того, здесь найдено несколько молотов, долот и др. орудий, необходимых для горных работ. Другое место, где также открываются следы прежнего горного производства, находится при той же речке, около 15 верст вышеупомянутой деревни Котькиной. Впрочем, месторождение руды не ограничивается одними поименованными мною местами; оно распространено и по правому берегу Цильмы, по ее притокам Номбиру и Мале и, как кажется, по всей здешней формации. Но так как все эти рудники одинаковы по содержанию металла и притом все они встречаются вразброс в глинистых слоях, то они едва ли когда-нибудь будут причиною введения в тех странах постоянного горного промысла. Но тем не менее постоянное горное производство было бы большим благодеянием для этой страны, где так много бедных обывателей, и если смотреть с этой точки, то рудники эти стоят разработки даже и тогда, когда добытый металл будет только покрывать издержки производства, чему, однако же, не предвидится никакой надежды.

Теперь приведу еще несколько проб минералов, представленных мне упомянутыми усть-цильмскими крестьянами вместе с медными рудами. А именно:

1. Черный гагатовидный минерал зернистого сложения, который я находил уже на Цильме вместе с оттисками растений в глинистом песчаниковом сланце. Эти пробы собраны на берегах Космы, но по берегам Цильмы они, говорят, встречаются не только в виде тонких жил, как я это видел, но и слоями, имеющими от 1/2 до 1 1/2 аршин толщины; притом же здесь этот минерал содержится также в железистом песчанике. К сожалению, он все еще не совсем точно исследован.

2. Тот же минерал в соединении с медною рудою, с которою он совершенно срастается. В таком виде его находят по берегам Цильмы, несколько выше древних рудников.

3. Окаменелое дерево, проникнутое железным колчеданом, найдено в слое глины на песчаном правом берегу Цильмы, около 3 верст от устья Тобыша. В этом слое содержится много железного колчедана, который потому зачастую встречается на берегах Цильмы и почти всех притоков ее, в рыхлых валунах, обязанных своим происхождением известным уже нам бурым железистым песчаникам и его конгломератам.

4. Железистая охра, встречаемая также в цильмских гальках и свойственная железистым песчаникам.

5. Твердый глинистый железняк, добываемый оттуда же.

6. Холцедон и роговик, содержащиеся в промежутках между железистыми песчаниками и его конгломератом, а отсюда уже разбросанные по галькам речных берегов.

7. Аметист с берегов Космы, около 70 верст выше ее устья; здесь же под прибрежным тальком найдена большая друза, от которой мне, однако же, удалось видеть только маленький кристалл, вероятно потому, что крестьяне боялись конфискации такой драгоценности.

8. Плотный известняк, находимый по Цильме в 10 верст, выше устья Малы. Полагают, что это единственное обнажение известняка, встречаемое на берегах этой реки. Этот минерал был совершенно сходен с найденным в больших глыбах валунов на трусовских заводах.

9. Наконец, напитанный горною смолою черный горючий сланец, добываемый на берегах реки Ухты, притока Ижмы; эта горная порода здесь всем известна и некоторыми называется домаником*. Так как она, несмотря на незначительную твердость свою, несколько полируется, то она способна к обделыванию даже самыми несовершенными инструментами. Зыряне умеют выделывать из этого сланца разные вещи, из которых мне некоторые удалось видеть.

______________________

* С появлением этого смоляного сланца бесспорно связано присутствие нефтяных ключей, которые находятся на том же месте по реке Ухте, притоку Ижмы, и которых присутствие в доманике было известно уже Витсену. В первом издании его знаменитого сочинения "Северная и Восточная Татария" [Witsen: 595], вышедшем в Амстердаме в 1692 г., сказано: "Река Ухта отстоит от Печоры на одни сутки; на этой реке, в расстоянии 1 1/2 мили от волока, есть мелкое место, где из воды выделяется жир, представляющий черную нефть; здесь-то и находят доманик, который горит наподобие свечи, издавая от себя черный свет". Это древнейшее известие о доманике оставалось долгое время единственным, и только в новейшее время снова заговорили об этой удивительной горной породе. Сначала заговорил о ней Борноволоков в своем сочинении, помещенном в записках Общества естествоиспытателей в Москве, т. III, 1812 г. [Борноволоков]; в этой статье находится и химическое разложение доманика, произведенное Клапротом, к несчастию, я не мог попользоваться ею. Потом Молчанов в своем описании Архангельской губернии [Молчанов: 35]; но был ли он очевидцем или воспользовался чужими сведениями, этого я не знаю, потому что этот писатель никогда ни на что не ссылается. Он говорит, что на реке Ухте, в 300 верстах от местечка того же имени, находился следующий снаряд добывания горной смолы: нефтяной ключ был огорожен четырехсторонним срубом из 13 бревенчатых венцов, из которых 6 погружались посредством балласта на дно реки, а остальные находились поверх воды (над землею, как он говорит). Посредине этого сруба, над самым ключом утверждался ящик с узким дном, имевшим отверстие, через которое собиралась заключающаяся в воде горная смола; теперь же, продолжает он, не осталось никаких следов от этих снарядов, а видна только горная смола, походящая на простую древесную и плавающая на поверхности воды. Вернейшие известия мы почерпаем из статьи, помещенной вологодским вице-губернатором в "Горный журнал" за 1831 г., № 5, с. 324 — 329; в ней определенно указывается местность и техническое употребление горной смолы. Важность этого доманика доказывается здесь тем, что зыряне Яренского уезда Вологодской губернии не страшатся затруднительного плавания по реке на пространстве 430 верст туда и обратно, на что они убивают ровно 7 недель, чтобы только добраться до месторождения доманика, и каждый из них возвращается с грузом, состоящим из 150 больших плит, чтобы распродать их потом мастерам, занимающимся выделкою площадок для столов, линеек и т.д. Эти мастера, тоже местные крестьяне, художники сами по себе, собственно обязаны служить на смоловарнях. В этом сочинении описывается способ добывания горной смолы, всплывающей на поверхность реки Ухты, и указывается на снаряд, который был устроен на этом месте в последних десятилетиях прошедшего века московским купцом или мещанином Набатовым; вероятно, это тот самый снаряд, о котором говорит Молчанов. В этом же журнале за 1832 г., № 2, с. 305 находится химическое разложение горной породы, которая, по поручению ученого Комитета горных и соляных дел исследована несколько точнее. Наконец, в новейшее время появилось сочинение графа Кейзерлинга под заглавием "О дома нике" [КК]. Это сочинение дает нам ясное понятие о горной смоле, потому что в нем не только подробно описано геогностическое происхождение ее вместе с нефтяными ключами и наружные признаки, но даже указано ее место, какое сия должна занимать в минералогии. К этому сочинению прибавлено описание минералогических признаков доманика и химический анализ его, составленный Г. Вертом. Автор также знакомит нас с этимологиею этого странного названия, производя его, вместе с проф. Прейссом, знатоком славянских наречий, от слова дым, на том основании, что этот смолистый минерал, который при сгорании сильно дымится, издавая от себя запах нефти, употреблялся мезенскими крестьянами для курения в хатах и потому назывался дымником, а на зырянском языке — маником. Это предположение тем вероятнее, что какой-то писатель в другой статье "Горного журнала" говорит, что во время скотского падежа в Вологодской губернии скот окуривали домаником. Что касается появления доманика в Новой Земле, о котором упоминает Кейзерлинг, ссылаясь на Окладникова, то это, кажется, было известно уже Георги, потому что, описывая этот остров, он говорит, что на нем в некоторых местах заметны следы каменного угля и горной смолы. См.: [Georgi: II. 1, 32).

______________________

Однако же довольно о минеральном царстве этой страны. 16 июня я поехал осмотреть окрестности Усть-Цильмы. По постепенно возвышающимся холмам, окаймляющим долину Печоры, я поднялся на возвышение, откуда взору путешественника представляется довольно открытый вид, закрывающийся холмами и возвышенной землей только по сю сторону реки, по направлению к ВСВ. В ногах моих, по северо-западному направлению, протекала величественная Печора, которая в этом месте имеет верных две версты в ширину; на берегу ее, окаймляя подошву холмов, тянется ряд ветхих домов, среди которых мрачно и угрюмо высматривает древностная церковь. По ту сторону реки взор покоится на обширных равнинах, ограничивающихся на западном небосклоне синеющеюся вдали окраиною гор, вероятно, Тиманского Камня. Эта окраина, по-видимому, очень мало возвышается над равниною, потому что я даже вооруженным глазом мог разглядеть только едва приметно выдавшиеся возвышенности. К северо-западу же эта волнистая широкая окраина гор повышается несколько в виде террасы и, достигнув того места, где взору представляется открытая безлесная возвышенность, снова принимает горизонтальное положение и таким образом теряется в дальний север.

Холмы, — на южных скатах которых расстилаются пашни здешних жителей, частию теперь еще занимавшихся обработкою своих полей, — пересекаются болотистыми или лесистыми и травянистыми долинами, в которые стекают маленькие ручейки. Береза, ольха (Alnus viridis) и ива (Salix arbuscula и hastata) растут здесь по обыкновению кустарниками, а ель, нередко искривленная и худо взращенная, составляет здесь господствующую хвойную породу*. Из кустарников и трав здесь растут Juniperus папа, Empetrum nigrum, Rubus arcticus, Vaccinium myrtillus, Pyrola minor, Viola biflora и palustris (epipsila Led.), Eriophorum scheuchzeri, Trollius europaeus, Chrysosplenium alternifolium, Ranunculus acris, Trientalis europaea, Adoxa moschatellina, Luzula vernalis и campestris, Taraxacum ceratophorum Led., Oxalis acetosella, Stellaria uliginosa Sm.

______________________

* Экземпляры ели, находящиеся в моем гербариуме, собраны мною в Усть-Цильме на скате одного холма и, как это видно из сравнения их с сибирскими экземплярами, принадлежат без сомнения к Ледебуровой Picea obovata. Но есть ли эта порода единственная по всей восточной части Архангельской губернии, этого я не мог решить, так как сибирская ель по наружному виду отличается от обыкновенной только тем, что у ней плоды стоят кверху, между тем как у обыкновенной они висят; но и это различие исчезает, когда входишь в лес, где растут богатые сибирские ели, потому что последние нередко так наклоняют свои длинные ветви, обремененные тяжестью плодов, что их очень легко можно принять за обыкновенные. Что касается до лиственницы, растущей в Архангельской губернии, то она (Larix sibirica Led.) отличная от Larix europaea и встречающаяся на Европейских Альпах.

______________________

Еще коснусь я несколько красильного искусства усть-цильмских хозяек, которое ограничивается окрашиванием шерсти домашних овец для хозяйственной потребности. Цвета, в которые здесь окрашивают шерсть, суть: желтый, красный, зеленый и синий. Для окрашивания в желтый цвет, служащий в то же время основою для красного и зеленого, берут растение зеленицу, смешивают его пополам со свежими березовыми листьями и кипятят в воде; в полученный отвар кладут ложку ячневого или ржаного киселя, для произведения надлежащего брожения, и оставляют смесь эту на произвол дней на 5 или на 6. По прошествии этих 5 или 6 дней шерсть опускают в окисленную жидкость, кипятят и потом вынимают и сушат. Вследствие такой операции шерсть получает прочный светло-желтый цвет соломы. Чтобы из этого последнего получить красный цвет, желтую шерсть кипятят с кореньями растения Матуры (Galium boreale), отчего получается не менее прочный кирпичный цвет. Для превращения же основного желтого цвета в зеленый желтую шерсть кипятят в растворе простой синьки, от количества которой зависит яркость зеленого цвета. Наконец, синий цвет сообщается неокрашенной шерсти через кипячение ее в растворе синьки.

Так как я уже 6 дней пробыл в Усть-Цильме и терял дорогое время, а спутник мой все еще не являлся, то я 16 июня решился выехать, в надежде встретить его на дороге или, если нет, вовсе отказаться от него. Я уже готовился к отъезду, как вдруг мне доложили о его прибытии; однако же первое его появление произвело на меня весьма неприятное впечатление, потому что он был совершенно пьян: отпуская мне бесчисленные поклоны, он уверял меня в совершенной своей ко мне привязанности, приводил мне причины своего замедления и убедительно просил меня отложить поездку до следующего дня, чтобы дать ему время приготовиться как следует. Видя его жалкое положение, я, конечно, не мог отвергнуть его просьбы и потому остался еще на одну ночь в Усть-Цильме.

VII
Путешествие из Усть-Цильмы к поселению на реке Колве и пребывание в нем

17 июня. Не раньше как к полудню мог я собрать свою вялую братию. Несчастный провожатый мой действительно исполнил свое обещание "приготовиться как следует", потому что он опять до того нарезался, что его буквально надо было втащить в лодку. Экипаж мой состоял из пяти работников, а весь груз моего судна простирался до 100 пудов; для защиты от дождя к судну была приделана из досок крыша, которая здесь так важно называется палубой. К концу мачтового шеста была привязана веревка, служащая для буксировки судна, а также на него можно было натянуть прямой парус, который, однако же, приносил нам очень мало пользы, потому что он, как я уже прежде говорил, годен только при полном попутном ветре. Погода была весьма неблагоприятная: совершенно противный, почти бурный юго-западный ветер, принимавший по временам южное и юго-восточное направление, сильно взволновал реку и принудил нас помощию весел и буксировки судна, держась правого берега, медленно взбираться вверх по реке; но так как по причине высокой воды нельзя было буксировать судно, то работники мои снова должны были взяться кто за весла, кто за шесты и действовать общими силами, чтобы только заставить лодку двигаться вперед. Между тем ветер постепенно усиливался, волны увеличивались, так что судно наше черпало уже бортами воду, и мы принуждены были у местечка Коровьего Ручья, в 5 верстах от Усть-Цильмы, причалить к берегу и обождать непогоду.

В 10 часов вечера ветер унялся и обратился в тихий северо-западный, которым мы не замедлили воспользоваться, чтобы отыскать себе лучший ночлег в местечке Горовой деревне, лежащей в 8 верстах от Усть-Цильмы, куда мы и прибыли в полночь. Небо равномерно подернулось серыми тучами и туманом, дождь лил без умолку в продолжение нескольких часов; несмотря на то, вся страна вдруг озарилась розовым светом, изливавшимся от ярко-освещенной зоны на северном горизонте. Это была вечерняя заря, которая постепенно угасала в красноватых облаках, чтобы, обратившись в утреннюю, снова и гораздо сильнее воспламенить небо. Однако же я был готов принять это явление за слабое северное сияние; крестьяне же, которых я заставил обратить внимание на бесподобное небо, далеко не разделяли моего энтузиазма, а один из них даже очень равнодушно пробормотал: "Заря загорелась". Надо заметить, что в северной России под словом заря разумеется не только обыкновенная заря, т.е. утренняя и вечерняя, но и северное сияние, которое здесь обыкновенно считается предвестником продолжительных дождей или сильных ветров. Уже выше Усть-Цильмы и недалеко от этого местечка Печора оканчивает кривую линию, которую она описывает в этой стране для того, чтобы переменить прежнее свое западное и юго-западное направление на северное, в котором она достигает высших широт; выше Коровьего Ручья река течет на запад с маленьким только уклонением на север. Правый берег ее — а только этот мог быть мною исследован, потому что мы во время плавания держались его, между тем как левый находился слишком далеко от нас, — начиная от Усть-Цильмы постепенно повышается, так что за Коровьим Ручьем он поднялся уже на целых сто футов и представлял неровные, большею частию крутые скаты, прерываемые глубокими и узкими пропастями, в которые стекает ключевая и наружная вода. Впрочем, я нигде не мог открыть следов твердого камня, потому что все эти береговые скаты образуются исключительно из толстых слоев глины, смешанной там и сям с красно-бурым суглинком, песком и валунами, а в верхних слоях большею частию переходящей в чистый песок, который на низменных берегах, где глина исчезает, образует даже округленные холмики. Эти слои наносной глины лежат обыкновенно на отверделой серого, а местами красно-желтого или красно-бурого цвета глине, которая, будучи размягчена водой, сильно распадается и обрушивается большею частию совершенно перпендикулярно к краю берега; впрочем, она отстоит от поверхности воды едва ли выше 5 футов и отделяется от покрывающих ее верхних слоев глины чрезвычайно резкою горизонтальною чертою. На высоте берега растет красный лес, береза, ольха в кустарнике и ива, а на скатах там и сям цветет Atragene alpina или Tussilago farfara, вообще же говоря, эти скаты лишены всякой растительности. Гальки, найденные мною во множестве на краю берега, явно принадлежали к двум весьма отдаленным друг от друга месторождениям. Они состояли частью из древнейших конгломератов, аналогических с теми, которые я открыл впоследствии на Урале, на так называемой Малой скале полярных лисиц; далее здесь встречались известняки, в которых скрывались ортоцератиты и трилобиты; глинистый сланец различного сложения и различной плотности, каким его находили уже при Чирке и Рочуге и на Волоке между ними; наконец, кремнистый сланец, роговик, кварц и т.д. От этих валунов древнейших горных пород, которые на вид совершенно почти круглые, отличаются другие — несравненно позднейшей формации, схожие большею частию с теми, которые найдены на Цильме и которые, несмотря на несравненно меньшую плотность, на вид гораздо свежее и только несколько круглы, почему месторождение их должно искать в недальнем отсюда расстоянии, а именно на берегу самой Печоры или при одной из ее побочных. Это был железистый желтого и бурого цвета песчаник вместе с конгломератом, которого нельзя было отличить от цильмского, и плотный кварцовый известняк, найденный потом уже на Поганом Носу, в одно время с конгломератом.

18 июня. После продолжительного плавания по реке мы расположились на покрытом травой берегу, у небольшой необитаемой хижины, построенной ижемскими зырянами, которые часто отправляются этим путем в Усть-Цильму, и служащей им защитою от дождя и непогоды. В этом месте растительность принимает более веселый и разнообразный характер, нежели в мрачных хвойных лесах Розы, Рочуги и Чирки. Холмы с их тенистыми долинами и пропастями поросли красным лесом, преимущественно березами, между которыми изредка замешается ель; сосны здесь вовсе нет, а лиственница растет только отдельными деревьями. На роскошной травянистой почве цвела Hierochloa borealis вместе с другими часто уже мною упомянутыми растениями, между тем как прекрасная Paeonia intermedia Meyer, роскошно поднявшись, распускала свои почки; кустарники Lonicera Pallasil и Rosa acicularis Lindi были несколько раз обвиты длинными и гибкими ветвями растения Atragene alpina, огромные белые цветы которого умильно выглядывали из-под красивых зеленых листьев. По дороге мы встретили лодку с тиманскими самоедами, которые, возвращаясь из Ижмы, спешили домой. Все они говорили чисто по-русски и рассказывали нам, как их выслали из Ижмы за то, что они проживали там без подорожной*. Вскоре после того, а именно когда мы пристали к берегу против самого устья р. Ижмы, нам попалось одно зырянское семейство, которое, отправляясь из Усть-Цильмы в Ижму, расположилось на берегу. Самоедка, провожавшая это семейство в качестве служанки, показывала характеристические черты лица, служащие типом необыкновенной уродливости ее нации, так что даже между ее единоплеменницами мне редко удавалось встретить подобных. Представьте себе дюжую, низенького роста женщину с такою короткою шеею, что голова ее — круглая, как шар, и покрытая гладкими и черными как смоль волосами — кажется сросшеюся с туловищем; прибавьте к тому совершенно плоское лицо со скулами, до такой степени выдавшимися, что прямая линия, проведенная от одной до другой, не коснется сплюснутого носа; наконец череп, по редкости своей, без всякого сомнения, послужил бы украшением Блюменбахского кабинета.

______________________

* К Ижемскому правлению относится часть самоедов Большеземельной тундры, между тем как тиманские или малоземельные самоеды находятся под ведомством Пустозерского и Мезенского правлений, и потому они, на основании §25 Устава об управлении самоедами [Устав], не смеют отлучаться из своего округа, не получив предварительно из правления узаконенной подорожной. Зыряне же, у которых они были во служении, не исполнили этого правила.

______________________

В этом месте, на несколько футов от поверхности воды, обнаруживался желто-бурый песчаник, попадавшийся нам уже под гальками реки Печоры. Этот песчаник по наружному виду совершенно похож на тот, который является на берегах Цильмы частию самостоятельным, частию цементом неоднократно упомянутого мною конгломерата. Несколько подальше он является лежащим на отверделой глине, слои которой, имея только несколько футов толщины, в свою очередь покрываются мягкой пластической глиной наносной земли. Эта пластическая глина или выходит наружу, или прикрыта еще несколькими слоями песку, или наконец смешивается с песком, представляя иногда совершенную смесь, а иногда только перемежаясь слоями, или же вовсе переходит в песок, так что отверделая глина лежит непосредственно на песчаном берегу.

Против устья реки Ижмы, впадающей в Печору с левой ее стороны, лежит мыс Поганый Нос*, или выдавшаяся скалистая часть берега, у подошвы которой, на 10 или 15 футов от поверхности воды, находится обнаженная горная порода, в которой обнаруживается железистый конгломерат Цильмы и плотный кварцевый известняк, в неясных друг к другу отношениях, и притом так, что обе горные породы являются перемешанными в виде толстых обломочных глыб или изломанных шихт, причем однако же в верхних частях преобладает конгломерат, а в нижних известняк. Имея удивительную твердость и тонкозанозистый или тонкозернистый излом, этот известняк может быть рассматриваем как песчаник; он имеет сероватый или желтоватый, а в расщелинах бурый цвет и встречается большею частью растрескавшимся наподобие плиты. Из окаменелостей я мог открыть здесь только следы окаменелого дерева. Конгломерат часто переходит в грубый бурого и желто-бурого цвета песчаник, служащий ему цементом, и здесь также покрывается отверделой глиной, на которой осаждается глинистая потопная формация. Несколько подальше кварцевый известняк является более самостоятельным, однако же покрывающий его конгломерат закрыт от взоров наблюдателя наносной землей, которая прячет за собой и слои известняка.

______________________

* Происхождения этого странного названия я не мог допытаться; судя по аналогии многих подобных названий в земле самоедов, с большею вероятностию можно предполагать, что этот мыс был некогда местом жертвоприношений языческих самоедов.

______________________

На высоте мыса, омываемого правым берегом р. Ижмы, находится первая зырянская деревня, лежащая на берегу Печоры, под 65º 17' 48" с. ш. и 50º 34' 50" в. д. Она называется Ижемское Устье, или Усть-Ижма, и просто Устье. На всем пространстве р. Печоры, начиная от Усть-Цильмы до этой деревни, живут русские; остальное же пространство, начиная от Усть-Ижмы на восток, со всеми притоками Печоры до самых ее источников, занимают одни зыряне.

Дождь, заладивший после обеда, заставил нас уже в 8 часов вечера искать себе ночлега, который мы действительно нашли под густыми ветвями ели, ствол которой, будучи измерен на высоте трех футов от земли, имел 6 футов 10 дюймов в окружности и 2,2 фута в диаметре. Термометр стоял на 7 1/2 ºС.

19 июня. Утром рано, когда дождь поутих, мы снова пустились в путь, но так как нам приходилось ехать против быстрого течения, то плавание наше было очень затруднительно и мы невольно завидовали скорой и легкой езде попавшихся нам навстречу зырян, которые на трех лодках, нагруженных шкурами северных оленей, возвращались из Большеземельной тундры в Ижму. В 15 верстах выше устья Ижмы мы пристали к берегу у деревни, называемой Ижемским материком, или Щелиюрской деревней. Последним своим названием это селение обязано выдавшемуся голому песчаному и глинистому мысу, на котором оно лежит; потому что под именем "щелья" (испорченное слово ущелье) архангельцы разумеют всякий крутой, несколько возвышенный скат, лишенный растительности, не разбирая, впрочем, горного ли он происхождения или нет, слово же юр означает на зырянском языке голову, так что селение представляет как бы голову крутого отклона, на котором оно лежит и на котором пропасти, простирающиеся до самой подошвы, ясно обрисовывают туловище. На высоте этого мыса водружен крест.

Между тем как мы прохлаждались в Щелиюрской, с противоположного берега к нам приближалась лодка с зырянскими женщинами и девками, напевавшими какую-то унылую песню, звуки которой доходили до нас. Меня сильно поразило удивительное сходство этих песен с теми, которые я так часто слышал из уст эстляндских крестьян в Лифляндии. Не переставая петь, эти женщины вышли на берег, и каждая из них несла по ветке зеленой ивы, сорванной для рогатого скота. У мужей, который все говорили по-русски, я думал выпытать слова напеваемой песни, но любопытство мое не удовлетворилось, потому что они меня уверяли, что сами не знают, о чем жены их плачут. Этот род пения и составления стихов сильно напоминает финское поколение. Архангельские зыряне обыкновенно не поют никаких песен на собственном своем наречии; звуки вайнамойновой арфы не долетали до печорских лесов, и как мужчины, говорящие хотя ломаным, однако же сносным русским языком, так и женщины, которым этот язык большею частию совершенно чужд, поют только по-русски; точно так же и молитву свою зырянин творит не иначе как на русском языке, так что мне довольно часто приходилось слышать русские молитвы даже из уст таких зырян, которые по-русски ни слова не понимали. Значит, последние звуки народной песни зырян сохранились только еще в плачевных песнях, распеваемых женщинами, которые обыкновенно сильнее бывают привязаны к обычаям предков. Соседи русские обнаружили сильное влияние на всю народность архангельских зырян. Они исповедуют православную веру, принесенную к ним пермским епископом Степаном в одно время с введением в России христианства, а именно в последних десятилетиях XIV века*. Служба у них отправляется на славянском церковном языке, молиться их учат не иначе как по-славянски, и только очень недавно один русский духовник, проживавший в Ижме, перевел Новый Завет из славянского языка на зырянский. Зыряне перенесли в свои хижины, вместе с наружными нравами и обычаями, отчасти характер русской семейной жизни. Архитектура и внутреннее устройство зырянских жилищ ни в чем не отличаются от архангельских; их хозяйство, образ жизни и занятия представляют мало уклонений. Зырянский язык сроден с финским, что доказывается не только большею частию коренных слов, которые можно указать в нынешнем финском языке, но и грамматическими формами; нынешний же язык, на котором говорят, по крайней мере, архангельские зыряне, заключает множество выражений, заимствованных для многих простых понятий из русского языка, между тем как собственно зырянские выражения для тех же понятий преданы забвению, так что его можно считать славяно-финским наречием. Самым телосложением и чертами лица зыряне теперь не отличаются существенно от славянского племени и далеко не соответствуют характеристическому типу финнов в Эстландии и Финляндии. Зырянин большею частию высокого или, по крайней мере, среднего роста и крепкого телосложения; черты лица его правильны, а у женщин часто очень приятны; волосы белокурые, часто рыжеватые, глаза обыкновенно голубые. Несмотря на это наружное сходство с русским, зырянин сохранил в характере что-то особенное, невыгодно отличающее его от русского. Будучи серьезнее последнего, он не так весело проводит жизнь, как русский; подобно настоящему финну, он редко поет или смеется; в разговоре он нисколько не унижает себя, но это происходит не от сознания собственного своего достоинства, а оттого, что он упрям и не услужлив.

______________________

* Крестьянин в путешествии [Лепёхин: IV, 417 — 418].

______________________

У Щелиюрской, где край берега покрыт бесчисленным множеством гальков, находятся все уже исчисленные нами горные породы, за исключением, однако же, горных пород позднейшего происхождения, найденных мною ниже и отделившихся от Поганого Носа.

Для ночлега мы избрали местечко Рочёву, лежащее на правом берегу Печоры, в 10 верстах от Щелиюрской. Несколько молодых рыбаков, которых дела заставили следовать избранному нами пути и которые в последнем местечке очень хорошо заметили, как я интересовался их песнями, явились ко мне с предложением спеть зырянскую песнь.

Я охотно принял это предложение, и певцы мои, освежив предварительно свои горла порядочною порциею водки, заорали кто во что горазд. Но каково было мое удивление, когда они, вместо обещанной зырянской песни, запели чисто русскую, только на голос, свойственный зырянам и совершенно чуждый русским. Когда я их спросил о причине, они ответили мне, что не знают и даже никогда не слыхали ни одной зырянской песни, потому что мужчины их нации умеют петь только по-русски. И действительно, поэзия зырян, кажется, издавна ограничивается импровизациею песен, которые, выражая чувства одного какого-нибудь лица, весьма скоро забываются.

20 июня. Небо прояснилось, однако же противный северо-восточный ветер дул опять так сильно, что в обеденное время мы должны были пристать к селению Няченскому материку и выжидать благоприятнейшей погоды, которая, как мы заметили, устанавливалась обыкновенно к вечеру. Между тем как мы здесь прохлаждались, к нам пришел какой-то зажиточный зырянин (говорю зажиточный, потому что в тундрах у него паслось 4000 северных оленей) с целью пригласить меня на чашку чаю. Я охотно принял приглашение, и меня ввели в его дом, где я встретил самого хозяина и несколько человек гостей. Чай, этот любимый напиток русских, у зырян менее употребителен: только в богатых домах, и то когда бывают гости из русских, водится подавать на стол здоровенный самовар, на котором помещается огромный чайник, представляющий в этом случае неиссякаемый источник благосостояния, который в продолжение нескольких часов беспрестанно наполняет опустошаемые чашки гостей. У зырян есть обыкновение (что, впрочем, и у нас бывает) подавать вместе с самоваром блюдо мяса, рыбы и т.п., которым потчуют гостей после чаю или которое предпочитается неохотниками до горячего. Впрочем, зыряне не так-то наблюдают опрятность в домашней утвари, значит, они и в этом отстают от архангельцев, которые вообще обращают внимание на чистоплотность.

Как исповедующим православную веру, зырянам при крещении дают русские имена и фамилии, а при учтивом приветствии, как и у русских, к имени, данному при крещении, всегда присовокупляется имя отца; однако же в зырянском языке эти оба имени претерпевают особенное и странное сокращение, и притом имя отца всегда предшествует имени, данному при крещении, так что вместо русского "Василий Иванович" зыряне говорят: "Вань Вась".

Зыряне называют свой народ коми (во множественном числе комияс), а единоплеменников своих, пермяков, — ком-муза или комменза (во множ. числе коммензаяс). Русских они называют рочь, испорченное рось или русь, а самоедов — ярон или ярая. Название же зыряне, которое они получили от русских и под которым они вообще известны, для них совершенно чуждо; вообще начало и происхождение этого названия темны, хотя не было недостатков в учебных розысканиях*. Зыряне, живущие по берегам Печоры и ее притоков, начиная от устья Ижмы вверх по реке, обыкновенно называются в Архангельской губернии ижемцами (по-зырянски изватас), по богатому местечку Ижме, в котором находится их правление. Однако же местопребывание зырян не ограничивается одним бассейном Печоры: по верховьям Мезени, начиная от деревни Латтуги (лежащей повыше Вожгоры, при устье того же имени) вверх по реке со всеми ее притоками, равно и по Вашке, — везде они имеют свои жилища, так что они занимают всю южную полосу Мезенского уезда, начиная от Урала до Пинежского уезда, примыкая таким образом, вдоль южных границ Архангельской губернии, к единоплеменникам своим вологодцам**.

______________________

* В [Лепёхин: IV, 415], в приведенном уже нами сочинении, если я не ошибаюсь, написано Крестининым, название зырян производится от зырянского слова зыровомояс (т.е. подвинувшийся дальше), а из этой этимологии следует, что зыряне прежде жили южнее, а именно по берегам реки Космы и т.д., откуда они или были вытеснены другими народами, или сами по себе переселились далее на север. Однако же это значит на основании сомнительной этимологии одного названия изобретать целую историю народа. Крестинин [Крестинин: 52] полагает, что русские называют этот народ зырянами по реке Зырянке, впадающей в Вашку, т.е. он принимает причину за действие. Молчанов же, замечу мимоходом, в [Молчанов: 49] говорит: "здесь я считаю неизлишним сделать следующие замечания", — и от слова до слова выписывает сочинение, помещенное в путешествии Лепёхина, ни разу не упоминая имени автора.

______________________

У Няченского материка, лежащего почти под 65 1/2 º с. ш., занимаются землепашеством, несмотря на значительно восточное положение этой деревни; здесь сеют не только ячмень, но и небольшое количество ржи и уверяют даже, что в прежние годы получался хороший урожай; но теперь здесь, как и везде, жалуются на плохой климат. Впрочем, это место для ржи самая северная граница; выше она уже нигде не встречается. Плуг, употребляемый прибрежными жителями Печоры, равно и русскими, живущими по течению нижней Мезени и в окрестностях Архангельска, имеет особенное устройство, вследствие которого он поднимает землю только с одной правой стороны, между тем как обыкновенный русский плуг поднимает ее с обеих сторон. Борона здешняя ни в чем не отличается от лифляндской: она состоит из еловых сучьев, которые концами своими обращаются во вспаханную землю, между тем как в окрестностях Мезени и Архангельска употребляется русская борона. Серп у зырян обыкновенный. Зато в северной части Архангельской губернии и во многих странах Сибири употребляется совершенно особенный способ кошения сена, используя приспособленную к тому косу. Ручка этой косы только на безделицу длиннее лезвия, которое, при обыкновенной длине лезвия русской косы, вполовину уже этого последнего. Эта ручка прикреплена к железу под тупым углом и имеет, как в середине, так и к концу, два изгиба, за которые косец держит косу, отправляя свою работу не иначе как в нагнувшем положении; если работник выставляет правую ногу вперед, то он правой рукой хватается за изгиб а, а левой за изгиб б и замахивается косой влево; потом он левой ногой делает большой шаг вперед и в то же время перекидывает косу так, чтобы изгиб а пришелся в левую, а изгиб б в правую руку, и замахивается косой вправо и т.д. Легко понять, что эта работа, при затруднительной позиции в наклонном положении, при низких поклонах, которые приходится делать на каждом шагу, и при беспрестанном перекидывании косы, весьма скоро утомляет работника. Оттого-то мезенцу неизвестно обыкновенное русское выражение косить, а вместо его он всегда употребляет слово страдать; самое же занятие он называет страдой (т.е. страданием), а время сенокоса — страдной порой. Впрочем, те, которые привыкли к этой работе, отправляют ее весьма скоро. Косы, употребляемые для этой работы женщинами, имеют ручку несколько покороче и вообще устройство несколько удобнейшее; такая коса называется горбушой (от слова горбиться), а обыкновенная русская, в противоположность ей, — стойкой (от слова стоять), в других же местах России просто косой (отсюда слово косить), а в Сибири — литовкой. Из этих различных названий видно, что общепринятый некогда в России род косы была горбушка, обыкновенная же коса с прямой ручкой была заимствована уже после у литовцев и поляков.

В этом месте воды реки Печоры далеко не так богаты рыбой, как при Усть-Цильме и в особенности при Пустозерске, зато здесь рыбная ловля составляет только побочный промысел, главные же промыслы — домоводство и земледелие. Но в особенности важно для зырян, живущих по берегам реки Печоры, разведение северных оленей, как главный источник их богатства и доходов; этот промысел вошел здесь во всеобщее употребление не более 30 лет тому назад. Зыряне так ревностно предаются ему, что владетели стад часть года и даже несколько лет сряду кочуют вместе со своими оленями в Большеземельной тундре самоедов, вдали от дома.

Что касается до рыбной ловли, то прибрежные жители Печоры производят ее как на самой Печоре, так и на соседственных притоках ее и на окрестных озерах, обильных рыбою. Рыбачьи сети имеют различную длину, смотря по свойству вод, в которых производится ловля; так, например, сети, употребляемые в Усть-Цильме, бывают до 200 саженей длиною; кроме сетей, для ловли на Печоре употребляются так называемые фетели, т.е. род корзин, сделанных из сетей. Эти фетели представляют сетчатый мешок, имеющий вид конуса, которому основанием служит отверстие, и натянутый четырьмя обручами. К отверстию этого мешка приделывают два сетчатых крыла, из которых каждый имеет около 10 аршин длины и до 2 ширины, поперечными же палками края их поддерживаются в параллельном друг другу положении. Весь этот снаряд, помощию трех заостренных кольев, прикрепляется в русле реки за концы обоих крыльев и мешка таким образом, чтобы отверстие мешка было обращено к устью реки; одно крыло ставится параллельно берегу, а другое поперек реки, но так, чтобы оно составляло с берегом прямой или, по крайней мере, большой острый угол. В это-то последнее крыло обыкновенно попадается плывущая вверх по реке рыба, которая, желая из него выпутаться, стремится в самый угол, откуда ей открывается только один путь — в отверстие сетчатого мешка. При счастливой ловле за одну ночь можно таким образом поймать от 20 до 40 пудов рыбы.

К вечеру погода поутихла и позволила нам ночью продолжать путь наш.

21 июня. Рано утром мы проезжали мимо села Брекалонской, называемого Сизовой; тут подул прохладный юго-западный ветерок, который, при изменившемся течении реки, принимающей здесь направление к юго-западу, позволил нам натянуть прямой парус и проехать быстро довольно значительное пространство, пока ветер опять не утих и не заставил нас снова прибегнуть к веслам и веревке. Не изменяя своего свойства, берег в этом месте уже значительно понизился, однако же, как и прежде, изобилует красным лесом в местах глинистых и, напротив того, хвойными деревьями в местах, где преобладает песок.

В 9 часов вечера мы расположились на низменном глинистом берегу, поросшем красным и черным зверобоем, ольхой (Alnus viridis) и ивами. На нем были видны следы недавнего наводнения, потому что земля, на которой повсюду лежали вырванные с корнями деревья, была еще покрыта мягкою иловатою глиною, а пучки соломы и травы, оставшиеся висеть на сучьях ивы, указывали даже на высоту, до какой достигала вода, убывшая теперь уже на 15 футов. Около 11 часов пошел дождь, и в то же время на подернутом тучами небе показался опять тот дивный розовый свет, который я не знал чем считать, вечерней ли зарей, или северным сиянием. Спустя несколько минут этот свет скрылся, дождь перестал и совершенное безветрие, которое наступило сегодня утром после юго-западного ветра, перешло в северо-восточный.

22 июня. После дождливой ночи погода у нас была туманная, в высшей степени сырая и холодная при совершенно облачном небе и сильных порывах ветра, дувшего с СВ. Мы проехали несколько необитаемых хижин, подобных тем, которые мы встречали там и сям по берегам Печоры; они частию служат ночлегом для возвращающихся из тундры зырян, частию дают временное убежище рыбакам и охотникам. Глинистый плоский берег, как и до сих пор, изобилует красным лесом. Новое неудобство, на которое жаловались мои люди, представлялось в размягченном грунте берега, от воды, и затрудняло буксировку нашего судна; и действительно, все низменности речного берега до такой степени размыты водой, что нога на каждом шагу вязла в глине до самой лодыжки. Эти низменности обыкновенно покрыты высокими ивовыми кустарниками, из которых преобладают Salix hastata, viminalis и stipularis; но и Salix pyrolaefolia Led., нередко встречается.

Для ночлега мы избрали себе открытое место в глубокой пропасти, при устье небольшого ручья, правый берег которого, представляя высокий, крутой и лишенный растительности скат, выдался наружу наподобие мыса и позволил нам разглядеть слои, из которых он составился:

1) Поверхностные слои песку, около 30 футов толщиною.

2) Отверделая глина, представлявшая горизонтальный и несколько волнистый слой в 2 фута толщиною.

3) Песок в 7 футов.

4) Слой гальков в 1 1/2 фута толщиною; валуны большею частию малы, очень округлены и, подобно рыхлым галькам на краю берега, возникли из древнейших горных пород.

5) Песок в 7 футов.

6) Глина, в 2 фута толщиною, за которой следует

7) Слой песку, а за этим опять глина; дальнейшие слои нельзя уже было исследовать.

На высоте ската растет: Vaccinium myrtillus и vitis idaea, Rubus arcticus, Ledum palustre и несколько кривых берез и елей. По бокам Polytrichum juniperinum образует там и сям высокие и мягкие мшистые нивы; на песке местами растет Dicranum schreberi Sw., между которыми цвела нежная, едва приметная Jungermannia crenulata. Берег ручья усеян растением Salix chrysantha Wahl., которое показывало уже плоды; также я собрал Salix lapponum Led. и Carex globularis Wahl.

23 июня. Оставив устье речки Горной Чарки влево, нам пришлось ехать против быстрого течения, которое, при совершенно противном и сильном северо-восточном ветре, не давало нам никакой возможности подвигаться вперед, и мы должны были пристать к берегу и обождать, пока не уймется ветер. Правый берег, где это необыкновенно быстрое течение более чувствительно, начиная от устья Горной Чарки на пространстве 10 верст вверх по реке, известен прибрежным жителям под именем Горностайного прилука*, и, как мне кажется, — но я не мог в этом убедиться, потому что я стоял на низменном берегу, откуда нельзя было обозреть страну, — это то самое пространство берега, где река описывает кривую линию, чтобы переменить прежнее свое северное течение на юго-западное.

______________________

* Под словом прилук архангелец разумеет наружную дугу реки, около которой течение становится заметно быстрее, не обращая, впрочем, внимания на то, низменный ли это берег или возвышенный; он говорит: вода прилучается, словом материк обозначается высокий, особливо крутой и обрывистый, но не скалистый берег; скалистый же здесь называется щельей; материк происходит от прилагательного матерый.

______________________

Новая наша попытка плыть против течения оказалась бесполезною, и мы тотчас же опять пристали к берегу в устье речки Большой Мутной, которая вливается в Печору вместе с другой речкой, по имени Иоль. Это явление встречается на Печоре несколько раз; так одним устьем вливаются Цильма и Пижма, Двойники и обе Лебяжьи. Несколько рыбаков, спустившихся к нам по Мутной, принесли нам для закуски рыбы и вообще обрадовали нас своим присутствием в такой безлюдной стране. К вечеру погода наконец утихла и позволила нам продолжать путь ночью.

24 июня. Густой туман, объявший всю страну, постепенно опускался вниз и наконец раскрыл перед нами ясное небо. Берег в этом месте сохранил свой однообразный характер, и влияние почвы, смотря по тому, глина или песок образует верхние слои ее, часто очень ясно обнаруживается в растительности, потому что в то время, как на глинистом берегу преобладает красный лес, местами смешанный с елью и лиственницею, другой, низменный и более ровный песчаный берег, представляя часто сухую степь, на которой растет только ягель и Arctostaphylos officinalis, несет на себе богатые сосны, так редко встречающиеся по течению Печоры. В этом месте берег был весьма удобен для буксировки судна, и мы не замедлили воспользоваться этим обстоятельством, чтобы подвинуться вперед; но вскоре это удобство прекратилось и мы должны были переправиться к другому берегу, где нам представилась большая возможность к дальнейшему плаванию, и, проехав значительное пространство, остановились для ночлега у подошвы высокого ската. Край берега здесь покрыт многими гальками, между которыми я находил плотный известняк, содержавший чашеячейник вместе с Harmohytes parallelis Fisch., далее упомянутый уже древнейший конгломерат, глинистый и точильный сланец, окаменелое дерево, превратившееся в плотный сферозидерит, с металлическим блеском на поверхности; наконец реже встречал я обугленное дерево, халцедон, дендролит (fasciculatum Phili, и irregulare Phili), обломки белемнитов и аммонитов (Атт. tschewkini d'Orb).

Крутой глинистый скат, обросший березовыми и ивовыми кустарниками и подернутый Tussilago farfara и glabrata, возвышается двумя уступами, или террасами, около 127 футов над поверхностью реки или около 300' над уровнем моря; на нем сохранились еще огромные глыбы снега. С высоты берега видна обширная безлесная равнина с болотной землей, или, говоря здешним языком, настоящая тундра, которая была еще заморожена по крайней мере на 3 или 4 вершка в глубину. В некотором расстоянии от берега находится чрезвычайно тощий хвойный лес, состоящий из ели, сосны и нескольких лиственниц; из них сосна в особенности уродлива; также здесь встречается несколько берез, но они растут небольшими кустарниками, редко превышающими два человеческих роста. Земля здесь была усеяна следующими растениями: Rubus chamaemorus, Ledum palustre, Andromeda polifolia и calyculata, первая в цвете, другая уже отцветала; Betula папа, Empetrum nigrum, Vassinium vitis idaea и uliginosum, Schollera oxycoccos, Enophorum vaginatum, Sphagnum, Polytrichum и т.д.

С высоты берега взорам представляется открытый вид через весь восточный горизонт. У подошвы ската Печора извивает свои широкие воды в северо-восточном направлении, не изменяя своего северного течения, которого она придерживается, начиная от самого истока до упомянутого нами Горностайного прилука, и здесь уже переменяет его на юго-западное. Правый берег казался нам низменным и был покрыт красным лесом; несколько подальше от берега простирается ровная лесистая страна, на краю которого вооруженным глазом можно видеть безлесную Большеземельную тундру с белеющимся на ней снегом, а может быть, и покрытые еще льдом озера; по ту сторону этой тундры опять следует лес, вероятно окаймляющий долину какой-нибудь побочной реки; на В и СВ видна синеющаяся вдали окраина холмов, обозначающая высшие точки Большеземельной тундры. Уверяют даже, что иногда в хорошую ясную погоду можно видеть чрезвычайно отдаленную вершину Урала.

Уже несколько дней нас сильно беспокоили комары, и мы не иначе могли защититься против них, как разложив огонь, дым которого не допускал их близко к нам; также здесь употребляют против них род сетей из лошадиного волоса, обшитых холстинкой, которая одевается на затылок и на плечи. Хотя мы также запаслись подобными покрывалами, однако же я не мог носить их, потому что в них, во-первых, душно, а во-вторых, ничего почти не видать, почему порядочно и потерпел от этих несносных насекомых. Чтобы иметь от них покой ночью, люди мои обыкновенно ограждали себя парусами, между тем как я искал себе убежище в судне, где, разогнав докучливых гостей табачным дымом, мгновенно запирался и засыпал тогда без всякого опасения.

25 июня. При ясном небе подувал тихий северо-восточный ветерок. Течение реки здесь все еще северо-западное, и оно не изменяется до устья реки Узы и несколько подальше. Между тем как мы держались левого берега, на правом осталось опустевшее теперь местечко Кирвенский материк, которого жители, не видя никакой возможности заниматься в нем земледелием, нашли себе новое убежище в Ижме. Мы расположились на одном из островов, образуемых рекою в изрядном количестве как здесь, так и в нижнем ее течении. Так как эти острова по большей части низменные, то они иногда скрываются под водою, иногда выходят наружу, смотря потому, прибывает ли вода в реке или убывает. На них растут различные виды ивы, из которых чаще встречаются: Salix stipularis, viminalis, arbuscula и hastata, реже береза и также ель, но только дальше к середине, где вода не может задевать ее. Кроме того, река при мелководии покрывается многими песчаными отмелями, которые если не становятся опасными для корабельщиков, то по крайней мере отнимают у них много времени. При глубоком русле реки вода ее казалась очень мутною, между тем как в другое время она отличается своею удивительною прозрачностию; архангельские патриоты приписывают ей даже особенное целебное свойство.

Оставив в стороне несколько островов, образующих против устья Узы целый архипелаг, мы подъехали к богатому зырянскому местечку Усть-Узе, лежащему по правому берегу Узы, при самом впадении ее в Печору, под 65º 58' 27" с. ш. и 54º 34' 22" в. д., и обитаемому 8 семействами. В настоящее время земледелие ограничивается здесь только разведением небольшого количества ячменя, между тем как прежде здесь сеялась и рожь, нередко дававшая хорошие жатвы, пока наконец несколько неурожайных годов сряду не поколебали мужества крестьян и не заставили их ограничиваться одним ячменем. Значит, за самую северную границу возможного еще разведения хлеба в этих краях можно принять 66º, не доходящий до дуги, описываемой Печорою по принятии ею притока Узы; потому что в Кирвенском материке, лежащем только несколько севернее Усть-Узы и оставленном жителями по причине его безводной почвы, ячмень постоянно замерзает, между тем как в Усть-Узе мы находим не только ячмень, но и рожь; да и около местечка Проскана, о котором мы прежде не упоминали и которое лежит почти под одним градусом с Усть-Узой, под дугой, описываемой Печорою, ячмень разводится еще довольно успешно. Что касается до ржи, то границу ее возможного произрастания можно обозначить 65% градусом, потому что разведение этого хлеба около Усть-Узы оказывается бесполезным, тогда как около Няченского материка, лежащего под 65 1/2º, и до сих пор еще занимаются им, а в Ижме, лежащей еще полградусом ниже, не только постоянно разводится рожь и ячмень, но даже пытались сеять коноплю, хотя попытки эти никогда не могли увенчаться успехом. Мы немало удивлялись, когда увидели, что в странах, лежащих гораздо восточнее, границы разведения этих двух родов хлеба обозначаются почти совершенно теми же градусами, как и в странах, лежащих по реке Мезени.

26 июня. Мы оставили Печору и пустились вверх по Узе, вливающейся в юго-западном направлении в свою главную реку. Река эта, будучи шириною с нижнюю Рочугу, имеет низменные глинистые берега, покрытые ивовыми и березовыми кустарниками. Попутный юго-восточный ветер позволил нам употребить парус, так что мы быстро подвигались вперед и, проехав 20 верст, оставили эту реку и своротили в Колву, которая впадает в Узу с севера и которой глинистые и песчаные берега обросли красным и хвойным лесом. Проехав 4 версты по Колве, мы достигли наконец желанной цели нашего путешествия — местечка, лежащего на левом берегу реки, у церкви святого чудотворца Николая. Эта церковь — деревянное выкрашенное масляной краской здание — и два священнических жилища; потом дома недавно здесь поселившихся зырян и самоедов, недавно выстроенные и потому имевшие красивую наружность, равно некоторые недостроенные еще здания; наконец, несколько палаток, раскинутых самоедами, которые, оставив кочевую жизнь, навсегда расположились в этом месте и только изредка еще живут в воздушных квартирах, — все это, будучи окружено угрюмыми соснами и елями, умильно и приветливо смотрит с высоты песчаного берега. Священник Иннокентий, который в это время прогуливался по берегу, увидел нас и поспешил к нам навстречу; он привел меня к себе в квартиру, где мне тотчас же отвели маленькую комнату на все время пребывания моего в этом местечке.

Так как три церкви, находящиеся теперь в самоедских землях, обязаны своим происхождением деятельности духовной миссии, которая с 1825 — 1830 годов обращала языческих самоедов Архангельской губернии к христианской религии, а распространение христианства между этим народом не только ближе познакомило нас с ним, но и возбудило внимание на него правительства и было причиною многих существенных перемен, как в гражданском и административном быте, так и в самой жизни самоедов, — то я, с позволения читателя, сделаю небольшое отступление, чтобы изложить историю этой миссии, материал для которой я большею частию почерпнул из заведенных при церквах памятных книг.

Первый опыт обращения самоедов к христианству был сделан в 1822 году, когда архангельское духовное правление послало в тундры священника Феодора, который должен был действовать на язычников путем увещевания. Весть о счастливом успехе посланного священника дошла до императора Александра Благословенного и возбудила в нем желание нарядить миссию для распространения в этих землях христианского учения; вследствие чего тогдашнему архангельскому епископу Неофиту дано было поручение составить проект с изложением мер, которые должны быть приняты для совершения такого богоугодного дела. Проект этот, посланный на рассмотрение Св. Правительствующего Синода, был высочайше утвержден 5 августа 1842 года, после чего тотчас же была назначена миссия, которая должна была действовать под руководством настоятеля Сийского монастыря, архимандрита Вениамина. 29 августа 1825 года Вениамин, в сопровождении священника, одного дьякона, светского чиновника, знакомого с нравами и образом жизни самоедов Канинской тундры, служившего переводчиком, отправился из Архангельска в Мезень, где немедленно приступил к делу. Отсюда он ездил в Канинскую тундру, однако же вскоре возвратился назад, с целью отыскивать самоедов в тогдашних их жилищах у Долгощельской, лежащей на реке Кулое, где он окрестил 178 человек. Затем миссия пустилась по морю и пристала к Канинскому полуострову, около устья реки Чижи, где они сожгли значительное число деревянных идолов, поставленных на Кийской вершине Шомокшасской возвышенности. Проехав весь полуостров, где действовало одно кроткое увещевание, миссия снова возвратилась в Мезень и провела здесь остаток зимы в крещении язычников и в обучении новообращенных.

1 марта 1826 года миссия уничтожила в Козьмином перелеске один из важнейших и наиболее посещаемых языческих жертвенников архангельских самоедов и, снабдив себя походною церковью, отправилась из Мезени через Малоземельную тундру к Печоре, а потом вверх по Печоре и Узе в Большеземельную тундру самоедов, где она пробыла два года (1826 — 1827). Как в Малоземельной, так и в Большеземельной тундрах христианские миссионеры действовали хотя гораздо удачнее, чем в Канинской Земле, однако же не всегда с равным успехом.

Ревностно исполняя возложенную на нее обязанность, миссия объехала все земли самоедов, на востоке до Уральского хребта и Карского моря, а на севере до острова Вайгача, где истребила огнем известнейший жертвенник самоедов (который уже путешественники XVI столетия описывают таким, каким его нашла миссия), лежащий на Болванском Носу, и водрузили вместо него крест. Миссионеры намеревались проникнуть даже дальше этого места и, вероятно, исполнили бы свое намерение, если бы номады не отказали им в своей запряжке, чтобы переехать Югрский пролив, чего они не смогли сделать со своими собственными оленями. Эта неудача заставила их возвратиться на твердую землю и продолжать здесь свое святое дело до июня 1828 года, когда они отправились по Цильме и Розе в Мезень, а оттуда опять в Канинскую Землю. Здесь они с лишком 2 1/2 года (1828 — 1830) неутомимо занимались крещением язычников и проповедыванием Евангелия, проведя осень, это неблагоприятное для путешествий время года, в местечке на реке Неси, где деятельный архимандрит изучал самоедский язык и переводил на него Библию.

По показаниям миссии, число самоедов, крещенных в 1825 и 1826 годах, простиралось: в Канинской тундре до 454, в Малоземельной тундре до 324, а в Большеземельной до 977. В 1827 году в Большеземельной тундре всего были крещены 984 души обоего пола, так что в этом году всего было уже 2739, а в начале 1830 года — 3303 крещеных самоеда.

Между тем высочайше утвержденным (17 февраля 1829 года) докладом от Св. Правительствующего Синода было повелено разделить новообращенных всех трех тундр на три прихода и построить в удобных для того местах столько же церквей с домами для священников и церковных служителей, на что было ассигновано 75 000 р. Для наблюдения за этой постройкой была снаряжена духовная строительная комиссия под председательством Платона, архимандрита Архангельского монастыря. Что же касается до миссии, то она была упразднена 2 мая 1830 года, потому что во всех трех тундрах оставалось каких-нибудь 680 некрещеных самоедов*, обращение которых было поручено членам духовной строительной комиссии и священникам, приставленным к строившимся тогда церквам.

______________________

* Значит, в 1830 г. во всех трех тундрах Мезенского округа было всего 3983 души обоего пола, а по официальному показанию от 1841 г. число их простирается на 4495, т.е. 2390 душ мужского и 2105 душ женского пола.

______________________

Церковь, стоящая на берегу Колвы, стараниями духовной строительной комиссии была окончена в 1830 году, вскоре после двух других, из которых одна находится в Канинской Земле, на берегу Неси, а другая в Малоземельной тундре, на берегу Роши. Она посвящена святому чудотворцу Николаю. Первый духовник, приставленный к этой церкви, был отец Матвей, тот самый, которому зыряне обязаны переводом Библии на их язык и который теперь переведен священником в Ижму. Ему наследовал, по должности, нынешний отец Иннокентий, которому недавно прислали в помощники еще другого; но кроме этих двух священников к церкви приставлены дьякон и два церковных служителя.

В одно время с построением церкви здесь появилось несколько зырян, точно так, как впоследствии несколько семейств самоедов-христиан сделались оседлыми в этом месте. В рыбной ловле, скотоводстве и охоте, особенно на гусей, здешние обыватели находят себе скудное пропитание. Земледелием здесь еще не пытались заниматься, да и едва ли оно когда-нибудь будет вознаграждать труды крестьянина; еще в этом году священник посадил несколько огородных овощей, а именно капусту и редьку, которые одинаково подавали весьма мало надежды на созревание. Для обеспечения самоедов Большеземельной тундры у Колвенской церкви устроено два казенных магазина, один хлебный, другой соляной; оба они, по контракту, ежегодно наполняются чардынскими купцами, из которых некоторые по пути заезжают сюда единственно для этой цели. Хлебный магазин имеет в запасе ежегодно до 2500 пудов ржаной муки, а соляной — до 300 пудов соли; из этого-то количества муки и соли самоедам и отпускается сколько им угодно, по самой умеренной цене. Впоследствии было предположение учредить в пользу самоедов также магазины пороховой и свинцовый. Зимою, когда кочующие пастухи из дальнего севера возвращаются к прекрасным лесным паствам на берегах Колвы, здесь всякий год 6 января бывает собрание самоедов, где они отдают своему старшине ясак, избирают нового старшину, между прочим сбывают здешним обывателям свои меха, чтобы потом на вырученные деньги купить себе в казенных магазинах несколько муки и соли.

Чтобы распространить христианское учение между новообращенными самоедами и в то же время приобрести новых приверженцев его, священникам колвенской церкви вменяется в обязанность один или два раза в год объезжать всю тундру, где они отыскивают самоедов в их кочевьях. Для этой цели в распоряжение церкви дано 100 северных оленей, на которых прежде разъезжали миссионеры, а также несколько шатров и некоторые другие вещи, необходимые во время путешествий.

После многих уверений я вполне надеялся найти у колвенской церкви северных оленей, которые бы перевезли меня далее на север, однако же по прибытии моем сюда я увидел себя обманутым, потому что бывшие здесь самоеды все единогласно уверяли меня, что в это время года во всем околодке нельзя найти ни одного оленя, так как владельцы стад уже давно отправились к безлесной тундре, а что в этой последней еще, может быть, можно встретить, если подняться по одному из северных притоков Узы, для чего, однако же, придется еще ехать несколько дней водой.

После таких известий я решился отправиться вверх по Колве, в лодке, которую мне одолжил мой услужливый хозяин, и так как мои Усть-Цильмские работники были распущены, то я нанял четырех зырян. Также взял я к себе здесь одного ижемского самоеда, который, владея хорошо самоедским и зырянским языками и в то же время говоря довольно сносно по-русски, служил мне переводчиком и должен был провожать меня до приезда моего в Пустозерске, за что получал от меня по 30 р. в месяц. Да и Кузьмин, проводник мой, стал для меня теперь необходим, тем более что он своею ловкостию оказывал мне значительные услуги и притом совершенно отказался от водки. Наконец я запасся в этом месте еще некоторыми предметами, необходимыми в дороге, особенно съестными припасами, которых нельзя достать в тундре, как то: хлебными сухарями в таком количестве, чтобы мне хватило на все время путешествия моего на севере, далее солью, пшенной крупой, маслом и, наконец, бочонком водки, которая лучше всех двигателей побуждает самоеда к оказанию услуг и потому была для меня весьма необходима.

VIII
Путешествие по реке Колве и по Большеземельной тундре до острова Вайгача

29 июня. После обеда я простился с добрыми священниками и пустился вверх по Колве при довольно дурной погоде и противном ветре. К тому же люди мои на прощание подгуляли, так что они почти вовсе не могли грести, почему я вскоре должен был остановиться для ночлега на низменном глинистом берегу, поросшем ольхою и изобилующем растением Geranium albi florum Led., которого я до сих пор еще нигде не встречал.

30 июня. При ясном небе попутный южный ветер быстро гнал нас вперед. Река Колва, которая главным образом течет с севера на юг и, по-видимому, несколько уклоняется на юго-восток, имеет, подобно Узе, глинистые берега; вода в ней, при глубоком русле, была в это время так мутна, что ее невозможно было ни пить, ни употреблять для кушанья, почему мы обыкновенно запасались водой из прозрачных побочных ручейков, впадающих в Колву. Откуда произошло название этой реки — неизвестно; самоеды называют ее Тосьяга, или Озерная река (от то — озеро и яга — река), потому что она берет свое начало в горном хребте Большеземельной тундры из нескольких маленьких озер. В нижнем течении своем она будет шириною с Узу.

Рано утром мы своротили у устья притока Хотояги влево и расположились у подошвы несколько возвышенного берега, по соображению работников моих, в расстоянии около 40 верст от колонии и церкви. Берег этот был довольно богат растительностию, которая не больше трех недель как распустилась и потому явилась нам во всей полноте жизни; здесь цвели: Trollius europaeus, Ranunculus acris, Cardamine pratensis, Geranium albiflorum Led., Stellaria dahurica Schlecht., Cerastium fulcatum Cham. Schlecht., Lychnis apetala, Pyrethrum inodorum и bipinnatum Wahl., Polygonum bistorta, Alopecurus pratensis, Atragene alpina, Carex caespitosa; далее здесь были еще некоторые с почками, а именно: Aconitum Lycoctonum, Thalictrum flavum, Veratrum album, Conioselinum Fisch., Juniperus папа и т.д.

Берег реки обыкновенно несколько повышается, расстилаясь над крутым отклоном в виде горизонтальной или только несколько выдающейся террасы, край которой усеян приведенными нами растениями и покрыт небольшим лесом, состоящим, кроме нескольких елей и берез, из различных пород ивы, а именно: S. arbuscula, hastata, pyrolaefolia, livida; несколько же подальше от берега находится густой лес. На конце этой террасы земля вдруг опять возвышается на 10 или 15 футов, представляя мшистый и покрытый лесом скат, и на высоте этого последнего снова переходит в горизонтальную плоскость, которая, подобно равнинам тундры, тянется широкой болотистой и безлесной полосой и которая только на конце имеет несколько тощих елей; таков почти везде характер речного берега, и почти повсюду ясно видны две террасы; расстояние обоих скатов друг от друга различно, начиная от 100 до 300 саженей; чем более они приближаются друг к другу, тем наклоннее становится плоскость нижней террасы, которая наконец теряется в постепенно понижающемся скате, соединяющем неровный край берега с равнинами возвышенной долины. Подобное устройство берега можно было заметить как на Розе, так и на Печоре, а из этого невольно выводишь заключение, что все эти реки, впадающие в Северное Ледовитое море, были некогда гораздо глубже; что же касается до отклона верхней террасы, лежащего на нынешней высоте долины, то его можно принять за прежний речной берег.

Гальки, найденные нами на наносных берегах реки Колвы, мало отличались от печорских. В них более всего находились плотные известняки желтоватого и сероватого цвета; реже встречался глинистый сланец и конгломерат, попадавшийся нам в гальках печорских, еще реже находили мы валуны кристаллической горной породы, образующейся из смеси полевого шпата и кварца; из окаменелостей мы видели здесь древовидный лигнит и неправильный дендролит Phili.

На хвойном лесе, который почти везде окаймляет берег реки, уже довольно ясно выказывается влияние севера. Ель, господствующая здесь порода дерев, является тощею; в смеси с нею находится лиственница, которая несколько выше и на взгляд крепче ели; но всего более пострадала здесь изредка показывающаяся сосна, низенькое, сухое и нередко искривленное деревцо; то же самое можно сказать о березе, которая здесь нередко растет кустарником и вообще не превышает два человеческих роста. Осины я здесь вовсе не видел, впрочем, люди мои уверяли, что она еще встречается кое-где маленькими деревьями; уже по Печоре она попадалась довольно редко и в худшем состоянии, нежели тамошняя береза, так что за северную границу этого дерева можно принять 66 1/4º с. ш. Alnus viridis, Ribes rubrum и Lonicera pallasii еще везде во множестве попадались нам. Леса не простираются далеко от берега; в нижнем течении Колвы они окаймляют берег полосой, не более 3 до 4 верст шириною; чем более подвигаешься к северу, тем уже становится эта полоса, потому что лес более и более подвергается необходимости уступить холодному поясу севера.

Подвигаясь частию посредством паруса, частию посредством веревки, мы достигли места нашего ночлега, где на высоте долины я впервые собрал свойственные северному поясу растения: Pedicularis lapponica и Ranunculus lapponicus. Но кроме них здесь еще цвели: Carex limosa и chordorhiza, Caltha palustris, Rubus arcticus, Ledum palustre, Andromeda polifolia, Vaccinium uliginosum, Lonicera Pallasti и мн. др.

1 июля. Дождь, шедший всю ночь, перешел к утру в снег, который падал большими хлопьями, но тотчас же таял. На берегу мы видели частые следы северных оленей и медведей, а равно несколько волчьих следов. Впрочем, северный олень здесь находится не в первобытном своем диком состоянии, а если они и встречаются здесь такими, то это скорее одиночные олени, которые, отстав от ручных стад, заблудились и одичали уже на воле. Медведей около Колвы удивительно много, и, как рассказывают, они довольно часто заглядывают в самоедские палатки, причем, смотря по обстоятельствам, или гость, или сам хозяин теряет свою голову; люди, гуляющие одни в здешних лесах, нередко делаются добычею этих неумолимых зверей, и даже были примеры, что один медведь уничтожал всех жителей палатки. Во время постройки Колвенской церкви эти звери очень часто прогуливались здесь около жилых строений, и хотя они теперь реже показываются, однако же отец Иннокентий рассказывал мне, что не более двух лет тому назад медведь заглянул в палатку одного живущего здесь самоеда, но, к счастью, нашел ее пустою. Старик, хозяин этой палатки, сообщая это событие отцу Иннокентию, весьма сожалел о том, что его не было дома, потому что, по его мнению, Бог посылал ему богатую добычу. В медведях, обитающих в окрестностях Колвенской церкви, есть еще одна странная черта: не щадя ни людей, ни северных оленей, они никогда не нападают на рогатую скотину, которая потому может безопасно бродить, где ей угодно. Вероятно, незнакомство с рогатым скотом — так как коровы здесь появились очень недавно, — заставляет медведя страшиться этих смирных животных.

К вечеру мы около устья речки Сандрамы своротили вправо. В том месте, где мы остановились для ночлега, протекал небольшой ручей, на травянистых берегах которого цвели: Valeriana capitata Pall, Luzula paroiflora Desv., Spiraea chamaedryfolia, Geum rivale, Myosotis palustris и sylvatica Hoffm., Trollius europaeus, Ranunculus acris и мн. др. На возвышенностях же, покрытых хвойным лесом, я собрал Lycopodium clavatum и alpinum.

2 июля. Утром мы проезжали мимо маленькой хижины, в которой по временам останавливается рыбак, чтобы укрыться от непогоды. Это место отстоит от Колвенской церкви на 4 дня пути, хотя мы, вспомоществуемые ветром, проехали это расстояние в 2 1/2 дня; дневной путь средним числом считается 40 верст, если ехать по воде с помощию веревки.

Между тем леса постепенно редели, а тундра более и более выказывала свой суровый климат. Возвышенные места речных берегов совершенно лишены деревьев и представляют настоящую тундру или неровный мшистый торфяный кряж земли, на который ягель разделяет свое господство с Sphagnum и Polytrichum, а также с мелкими кустарниками ерника (Betula папа), Vaccinium uliginosum и ивовыми кустарниками, особенно S. Lapposum, arbuscula, chrysanthos и т.д. Rebus chamaemorus здесь почти повсюду встречается, равно как и Pedicularis lapponica и Nardosmia frigida Dc. (последняя уже отцветшею). В полдень мы видели последние тщедушные деревца сосны, так что около 66 1/2º с. ш. дерево это достигает самой северной границы, которая, как здесь, так и по всей Сибири, находится ниже пограничной линии лиственницы и еще ниже границы елей. На скандинавском полуострове, как известно, распределение границ этих деревьев совершенно противоположное, так что в шведской Лапландии еле отстает от сосны на один, а в Норвегии даже на три градуса. Ель здесь невысока, тонка, с сухими короткими и сжатыми сучками, а береза, также невысокая, часто пускает ветви около корня или из нижней части ствола.

К вечеру мы проезжали мимо устья речки Лыдуй, впадающей в Колву с левой ее стороны. Теплый, едва движущийся воздух привлек сюда бесчисленное множество комаров, которые нас жестоким образом терзали и даже выгоняли из лесов оленей и медведей на берег реки, где стопы этих последних ясно отпечатались на сероватом ковре из сухого хрупкого ягеля.

3 июля. Лес, который здесь уже значительно поредел, окаймлял узенькими полосами только скаты речного берега, между тем как равнины высокой юдоли, начиная от самого края этой последней, тянутся безлесной тундрой. При этом искривленные ели являются зачастую совершенно засохшими или с зеленеющими ветвями, растущими только в нижней части ствола, между тем как верхняя часть дерева вся иссохла. Вечером мы оставили за собой последние лиственницы, которые хотя и представляли тощие деревца, однако же немного были искривлены; за северную границу их мы приняли 66 3/4º с. ш. Особенно странными кажутся малорослые виды берез; часто дерево это обнаруживало еще ствол в 5 или 6 дюймов толщиною (т.е. в диаметре), который, впрочем, возвышаясь едва на один или несколько футов, пустил кругом сучковатые, сильно перепутавшиеся ветви, представлявшие венец дерева, а так как эти ветви беспрестанно стремились прижаться к скудной и холодной земле, то они, на высоте трех или четырех футов от земли, казались обстриженными. Но часто и этот остаток ствола скрывался под землею, так что это прекрасное дерево нашей рощи, по милости сурового севера, обращается в жалкий кустарник и становится на одну линию с березою-ерником, которая с гордостью подымает свои ветви перед бедною искривленною сестрою своею. Из кустарников я заметил здесь Vaccinium uliginosum и vitis Idaea, Andromeda polifolia и calyculata, Empetrum nigrum; далее Salix chrysanthos и hastata. Также я здесь впервые нашел Arctostaphylos alpina Dc., на которой были уже маленькие плоды. Кроме того, мы собирали здесь Eguisetum arvense Led., а на берегу, покрытому валунами, Allium Schoenoprasum, корни которого люди мои с жадностию собирали для соуса; наконец, Nardosmia laevigata Dc., находившаяся еще в полном цвете. Из мхов здесь растет Нурпит cordifolium Hedw. и Conostomum boreale Sw. На краю берегового ската сохранились еще снежные массы.

4 июля. После обеда мы оставили за собой последние зеленеющие деревья. Ели встречаются еще на довольно большом пространстве, прежде нежели они достигнут настоящей опушки леса, но уже изредка и то в виде мертвых деревьев, на которых только в самых нижних частях ствола сохранились зеленые ветви. Также и береза, если только она растет не настоящим кустарником, а представляет нечто вроде дерева, всегда обнаруживает свою иссохшую вершину. Долина реки представляла уже совершенную пустыню, а тундра простиралась кругом на необозримое пространство. На береговых скатах и в пропастях везде лежали снежные массы. Там, где снег успел только что растаять, видны были молодые отростки Trollius europaeaus, Veratrum album, Geranium albiflorum, Aconitum lycoctonum, Epilobium angustifolium и мн. др. растения. Едва можно было понять, как эти растения могли цвести и созревать; но матушка природа дала растениям севера разные средства для поддержания их породы, а именно: прочные корни, ползучие, подземные стебельки, отростки, почки и луковицы (Saxifraga cernua, foliolosa R. Br. и др.) и допустила созревание семян даже под осенним снегом. Правда, она слишком поздно вывела своих любимцев из оцепенения, но зато согревающие лучи полуночного солнца действуют на них так благотворно, что краткая жизнь их, при скором, но сильном развитии, непременно должна совершить определенное природою течение. Наконец, при наступлении зимних непогод природа заранее расстилает снежное покрывало над тихим царством трав, которые, будучи обеспечены со стороны холодных ветров, надолго засыпают в недрах земли, чтобы потом снова проснуться на несколько мгновений, так что они никогда не стираются с лица земли.

Доехавши до устья побочной реки Сандивей, мы остановились на противоположном правом берегу Колвы для ночлега. С возвышения можно было обозревать реку на некотором пространстве; она течет здесь в северо-восточном направлении, чтобы принять в себя главный приток свой Сандивей, текущий с севера, и уже с ним направить свое течение к северо-востоку. В этом месте даже на высоте долины опять появляется несколько кривых и засохших елей и кустарников березы. На всем пространстве кругом, как далеко только глаз человеческий проникнуть может, тянется тундра; страна эта нема и безжизненна, и только одинокий орел еще гнездится в запутавшихся ветвях сухой ели. Растительность тундры состоит преимущественно из березы-ерника, маленьких ивовых кустарников, как: S. arbuscula, Lapponum, chrysanthos vall.; далее из Andromeda polifolia, Ledum palustre, Vacc., uliginosum и vitis idaea (с дюйм длиною), Empetrum nigrum, Rubus chamaemorus и arcticus, Eriophorum vaginatum, наконец, везде встречаются 3 или 4 рода мха и ягеля, которые вполне завладели поверхностию тундры и только изредка принимают в свою среду другие виды своего рода. На низменных местах берега Колвы, где мягкая и вязкая глинистая почва затрудняет езду, разбросаны, кроме поименованных видов ивы, также S. hastata и stipularis, а из других растений Alnus viridis и Ribes rubrum, которые ограждают роскошные травяные луга. Здесь, а равно и на открытых солнечных возвышенностях растут; Spiraea ulmaria, Juniperus папа, Lonicera pallisii, Arctostaphylos alpina, Pyrethrum bipinnatum, Ranunculus auricomus, Eguisetum arvense, Galium boreale, Vicia sepium, Viola biflora и palustris, Lamium album, Saxifraga cernua, Cardamine pratensis, Geranium albiflorum, Polygonum bistoria, Nardosmia frigida, Thalictrum flavum, Pedicularis lapponica, Valeriana capitala, Veronica longiflora, Tanacetum vulgare, Aconitum lycoctonum, Trollius europaeus, Astragalus alpinus. Actostaphyllos uva ursi, попадавшееся мне еще на берегах нижней Колвы, теперь уже не встречалось, равно как и Ribes nigrum, граница которого находится около 66º с. ш.

5 июля. Лес провожал нас еще далеко за устье реки Сандивей, представляя длинный и узкий ряд голых стволов, тянувшихся вдоль берегов Колвы и наводивших уныние своею ужасною мертвенностью; но вскоре и этот жалкий остаток леса исчез, и мы думали, что уже переступили лесную границу. О появлении мертвых деревьев на самых северных границах их произрастания читатель потрудится прочитать прибавления, где об этом предмете говорится несколько подробнее.

Теперь нам вместо деревьев попадалось множество диких гусей, из которых некоторые, находясь уже в периоде линяния, лишились правильных перьев и потому не могли летать. При виде нас они обыкновенно устремлялись к берегу, где мы немедленно начинали их преследовать; тогда они искали себе спасения в бегстве, но на открытом поле им нельзя было спастись от нас, потому что мы их очень скоро настигали и убивали палками. Зато на равнинах, покрытых низенькими кустарниками, они были несколько счастливее: при виде опасности они прятались под кусты, и так как серый цвет этих последних нисколько не отличается от цвета гусиных перьев, то преследователи очень часто проходили мимо, не замечая притаившейся добычи. Впрочем, они прибегают к этому средству только в самых крайних случаях и показывают при этом то же благоразумие, какое и страус, т.е. они прячут в куст одну шею и полагают, что их уже никто не видит. Охота за этими гусями есть, может быть, самая занимательная из всех известных нам охот; она производится по Колве и некоторым другим маленьким рекам и продолжается обыкновенно с 1 до 20 июля, т.е. во весь период линяния гусей. По большей части ею занимаются зыряне и самоеды, живущие близ реки Колвы, и хотя та же самая цель влечет сюда и отдаленных жителей, однако же добыча всегда достается только весьма немногим. Охоту эту мне описывали несколько раз, и потому я передаю читателям слышанное мною слово в слово.

Три или четыре охотника, в сопровождении собак, садятся на одну или две лодки и подымаются вверх по реке до самого устья ее, где занятие начинается. Гуси во время линяния, чтобы легче отыскивать себе пищу, со всех окрестностей выбираются к близлежащей реке, где они, на краю берега, образуют небольшие группы, из которых каждая состоит из 5 — 12 штук; при виде же людей они быстро взбираются на высоту берега или уходят в воду. Охотничья лодка, в которой остается один или два человека, медленно подвигается вниз по реке, между тем как остальные охотники, находясь вместе с собаками по обоим берегам в небольшом расстоянии от лодки, загоняют всех встречающихся им на пути гусей в воду; тогда эти последние, полагая, что они уже вне опасности, спокойно плывут вперед; между тем стая беспрестанно увеличивается и держится все одного направления — вниз по реке, потому что сзади плывет лодка, а по берегам находятся охотники, неусыпно занимающиеся своим делом, и собаки, бдительно следящие за каждым движением гусей. Если охотникам на пути встретится побочная река, на которой также можно ожидать добычи, то и по ней спускается лодка с одним или двумя охотниками и несколькими собаками, которые весьма хорошо дрессированы и вообще оказывают большую услугу в этой охоте; другие же охотники, оставшиеся на берегу, опять-таки загоняют всех находящихся около берега гусей в реку, так что вся стая, образовавшаяся на этой побочной реке, приближается постепенно к устью ее и здесь уже с криком присоединяется к стае, плывущей по главной реке. Таким образом занятие продолжается при постепенно увеличивающейся стае гусей, беззаботно плывущих вперед. Но так как гуси от продолжительного плавания могут устать, а следовательно, сделаться тощими, то для этого придумано на определенных станциях давать им и отдых, и пищу; опытные охотники знакомы с приспособленными для этой цели низменными травянистыми берегами, находящимися в известном расстоянии друг от друга; не доезжая несколько этих станций, преследования прекращаются, и гуси, не видя более ни лодки, ни охотников, ни собак, выходят на определенный берег и, мучимые голодом и усталостию, вбирают в себя пищу, после чего все вместе предаются покою. Обыкновенно приноравливают так, чтобы подобные отдыхи приходились к ночи, потому что измучившимся в продолжение дня охотникам также нужен покой. Рано утром гусей снова загоняют в воду, и бедные животные, видя те же преследования, какие были накануне, в том же порядке пускаются вплавь вниз по реке, пока им вечером опять не дадут отдохнуть; само собою разумеется, что с каждым новым ночлегом гуси значительно увеличиваются в своем числе. Таким образом, охота эта продолжается несколько дней сряду; наконец охотники, видя, что устье реки уже близко и что нет большей надежды на увеличение стаи, приступают к ловле своих жертв. Для этой цели еще до начатия охоты выбирают удобное место, т.е. такое, где берег образует перпендикулярный скат, от подошвы которого непосредственно тянется низменная плоская часть берегового края, так, чтобы гуси, выходя из воды на этот низменный край, не могли бы взобраться на высоту берега, где они очень легко могут рассеяться и уничтожить все труды. Один из участников охоты, с намерением оставленный в этом месте, занимается на показанном берегу приготовлением засады для загоняемых сюда гусей. Засада эта делается следующим образом. На низменном краю берега вбивается несколько кольев, которые, будучи обтянуты сетями, образуют довольно просторный круг, называемый чумом и служащий для вмещения пойманных гусей. Этот чум открыт только сверху, но кроме того, на высоте двух или трех футов от земли есть еще одно отверстие, называемое дверью и обращенное к источнику реки. К отверстию этому ведет несколько наклонно положенных досок, засыпанных землею и клочками травы, дабы придать следу более естественный вид. Вдоль отверстия, по которому ведет этот искусственный путь, настилаются гибкие ивовые прутья, подающиеся при малейшем давлении внутрь чума. Два сетчатые крыла, натянутые поперек берега, с одной стороны соединяют чум с высоким береговым скатом, а с другой тянутся на некоторое пространство поперек реки. Приготовив таким образом засаду, оставшийся здесь охотник поджидает загоняемых гусей, приближение которых он слышит уже издалека, потому что они всегда плывут с криком, и лишь только завидев их, тотчас спускается несколько ниже того места, где приготовлена засада, и, скрываясь так, чтобы его самого не было видно, осторожно высовывает свою руку и уже издали грозит им длинной хворостиной, как бы предостерегая их плыть по этому направлению. Трусливая стая, видя перед собою угрожающую хворостину, а сзади лодку и собак, не может плыть ни взад ни вперед, значит, ей остается один путь — выйти на какой-нибудь берег; но так как на одном из них ее неутомимо преследуют собаки и охотники, то они невольно должны избрать другой, т.е. тот, на котором приготовлена засада. Здесь же она, с одной стороны, не может взобраться на высокую крутизну берега, а с другой — не дерзает опять пуститься в воду, где охотничья лодка с собаками напирает на нее более и более, и ей не остается другого спасения, как идти вдоль низменного берега; но так как здесь путь ей совершенно заграждается сетями, то она с пронзительным криком теснится к засаде. При этом некоторые гуси уже вследствие сильного напора непременно направят путь свой к двери, где, вступая на гибкие ивовые прутья, тяжестию своею заставляют их податься и таким образом друг за другом падают в чум. Примеру первых гусей следует уже вся стая, которая потому подвергается той же участи, хотя, конечно, некоторые при этом спасаются другими путями. После того охотникам ничего более не остается делать, как свернуть пойманным гусям шеи; но при этом занятии охотники лишаются некоторых гусей самым странным образом: притворяясь на время мертвыми, они ускользают [от] внимания охотников и потом при случае задают тягу. Число гусей, попадающих в чум, при счастливой охоте простирается от 1500 до 2000 штук. Надо, однако же, заметить, что охота эта требует знания местности, навыка и в особенности осторожности, без которой могут пропасть все труды, потому что стая, чуть неосторожно преследуемая, рассеивается по всем направлениям. Добытых гусей солят в бочках и продают возвращающимся в это время из Пустозерска чердынским купцам по 25 и 30 к. за штуку; перья же их покупаются теми же купцами по 8 р. за пуд.

Так как мы в этой стране надеялись встретить кочующих пастухов и северных оленей, то мы от времени до времени приставали к берегу, чтобы с высоты его озираться кругом, не заметим ли где палатку, но до сих пор старания наши были тщетны; наконец у изгибы реки взорам нашим представилась палатка, лежавшая в углублении на самом берегу. Обрадованные этим открытием, мы немедленно пристали к берегу, но вскоре увидели себя обманутыми, потому что палатка эта принадлежала какому-то бедному зырянину, который не имел вовсе оленей, а находился здесь ежедневно для рыбной ловли и охоты на гусей. Однако же он известил нас об одном самоедском чуме*, который, по его мнению, должен был находиться в небольшом расстоянии от берега. Я тотчас же отрядил двух своих работников, в сопровождении слуги этого зырянина, который, как самоед, очень хорошо знал все дороги и закоулки тундры и должен был помочь моим людям отыскать этот чум, а я с остальными людьми остался в палатке зырянина, ожидая возвращения посланных.

______________________

* Под словом чум в северо-восточной части Архангельской губернии вообще разумеют палатку кочующего пастуха; зыряне говорят чом. Происхождение этого слова вовсе неизвестно, потому что сами самоеды называют свою палатку ма.

______________________

К вечеру сделалось ненастье: при сильном СВ ветре дождь и снег беспрестанно сменялись друг с другом, и мы должны были сожалеть о высланных людях, которым приходилось провести ночь под открытым небом, тогда как мы, будучи хорошо приняты гостеприимным хозяином палатки, преспокойно расположились у пылающего огня; только недоставало мне весельчаков русских, потому что зыряне, хотя они и говорили все по-русски, не прерывали скучного для меня молчания; даже сам хозяин, который так радушно принял меня под свой кров, смотрел на меня с какою-то недоверчивостью: хитрыми вопросами своими, обращенными ко мне, он, по-видимому, хотел выпытать у меня настоящую цель моего путешествия, так как та, о которой я ему говорил, казалась ему не совсем правдоподобною. Молодая, но отвратительная самоедка молча ласкала своего не менее противного голого сосуна и с материнскою заботливостью укутывала его в мягкую шерсть молодых северных оленей, которою была обложена внутренность яйцевидной плоской корзинки, обведенной ободком не более 3 дюймов шириною. Эта корзинка служила люлькой, в которой ребенок был затянут ремнем: таково обыкновение у самоедов. Родительница самоедки сидела подле нее также молча и бессмысленно смотрела на пылающий огонь.

6 июля. День мы провели у палатки в ожидании посланных людей, которые к вечеру возвратились с неприятною вестью, что они нигде не нашли предполагаемой палатки и что на том месте, где она стояла несколько дней тому назад, они видели множество волчьих следов и претерпели сильные гонения со стороны комаров, — обстоятельства, которые, по всей вероятности, заставили самоедов переселиться в другое место. Рассуждать было нечего, и я должен был решиться снова подниматься по Колве, пока случай не наткнет нас на кочующих пастухов. К следующему утру все было приготовлено к отъезду, а самоеда, провожавшего моих людей, я взял с собой как путеводителя.

7 июля. Мы оставили палатку, лежавшую на правом берегу Колвы, около устья небольшого ручья, называемого зырянами Kyytan-vis. Утром мы проехали устье Wysarvis, впадающего в Колву с правой ее стороны. Этот незначительный ручеек берет свое начало из болота, не освобождающегося ото льда до позднего лета, и потому справедливо называется ручьем ледяного болота (от самоедского слова wy — болото и sar — лед, и от зырянского слова vis — ручей). В полдень мы увидели последние остатки березы, возвышавшиеся не более 2 футов от земли, с перепутавшимися длинными ветвями, спускавшимися на землю и представлявшими наверху ровную плоскость наподобие обстриженных кустарников. Неоднократно мною приведенные виды ивы, береза-ерник, Vасс, uliginosum и vitis idaea (не более 2 дюймов длиною), далее Ribes rubrum, Lonicera pallasii, Juniperus nana, Ledum palustre, Andromeda polifolia — все это остатки лесных растений, которые еще можно встретить в тундре; в Rubus arcticus и chamaemorus также не было недостатка; далее я собирал Callitriche autumnalis и Cortusa mathioli, украшающие своими цветами травянистые берега. Речной берег, вообще слишком однообразный, казалось, изменил свой вид только тем, что обе поименованные мною террасы, которые в нижнем течении реки так ясно везде видны, здесь уже не отдаляются друг от друга и что крутой скат берега на высоте своей или прямо переходит в равнину тундры, или соединяется с нею посредством узенькой, постепенно повышающейся травянистой полосы. Если бы можно было допустить, что русло рек, текущих по северной части Архангельской губернии, некогда было глубже, как это с большою вероятностию вытекает из устройства речных берегов и из других причин, — то Колва, близ источников своих, была бы заключена в своих теперешних берегах почти одинаково, между тем как в нижнем течении она была бы гораздо глубже и заняла бы берега несколько просторнейшие, нежели теперь.

Теперь мы со всех сторон были окружены тундрой, представлявшей почти горизонтальную, покрытую низким кустарником, болотистую равнину, на которой там и сям, в едва приметных углублениях, скопляются под болотным мхом атмосферические осадки, образующие иногда маленькие озера. Но и самый мягкий мох здесь не представляет вязкой обманчивой почвы, потому что он имеет основанием вечный лед, простирающийся почти на пол-аршина в глубину. Некоторые выдающиеся на равнине возвышения совершенно сухи и покрыты травою, но часто они бывают и песчаного свойства. Открытый вид здесь не имеет границ, как и на поверхности моря, и находит преграду только в синеющем вдали тумане, где едва заметно волнующаяся линия, исчезающая в бледном небосклоне, там и сям обозначает верхнюю черту холмов и служит самоеду верным компасом на этом тундристом океане.

8 июля. В 10 часов утра я немало удивился, когда у изгиба реки вдруг взору моему представился довольно богатый еловый лес; сначала я невольно должен был думать, что не попал ли я куда-нибудь в страну, лежащую под низшей широтой, но, сообразив все обстоятельства, я убедился в невозможности этого. Немедленно поднялся я на возвышение, откуда можно было обозревать страну довольно далеко, и увидел значительную дугу реки, которая, огибая выдавшийся угол земли, возвращается к своему началу, и покрытую лесом низменную равнину наносного берега, между тем как противоположный правый берег, омываемый наружной дугой реки, покрыт лесом только на береговых скатах, а высота берега представляет здесь совершенно голую тундру. Несколько выше, на берегу реки, также еще виден лес, а сама река в этом месте чрезвычайно обильна кривизнами. Есть три причины, которым можно приписать появление леса в таком месте, где решительно нет никакой надежды на его произрастание; первая причина заключается в бесчисленных кривизнах реки, которые, сосредоточивая воду около одной определенной местности, оказывают тем местное климатическое влияние на страну; вторая — в возвышенностях Большеземельного хребта, которые, лежа перед покрытою лесом равниною, защищают ее от сильных и холодных северных ветров; наконец, третьей причиной может служить близость морской губы Hajodepadara, влияние которой на растительность простерлось до этой местности; которую из этих причин принять за действительную — решить трудно. Я обошел этот замечательный лес вдоль и поперек и убедился, что он состоял из одних елей; хотя деревья эти не достигали значительной высоты, однако же они были хорошо взрощены и почти все не кривы; большая часть их, особливо находившиеся в середине леса, обнаруживала полную жизнь, и как я заметил, только на противолежащей наружной дуге реки, равно и на краю лесной оазы, обращенном к тундре, находилось несколько мертвых дерев; я встречал свежие стволы, имевшие около корня до 2 футов в диаметре, но эта толщина их нисколько не соответствовала высоте деревьев. При всем моем старании я не мог отыскать здесь следов березы; отчего бы, кажется, ей не показаться вместе с елью? Сильная растительность покрывала некоторые открытые лесистые места свежими луговыми цветами, между которыми во множестве цвели Veratrum lobelianum, Cartusa mathioli и Viola biflora, на сухих же песчаных берегах реки находились различные маленькие растения, как то: Potentilla verna, Erigeron alpinus, Draba repens Led. и muricella Wahl., Androsace septentrionalis, Lychnis apetala, Astragalus alpinus, Rumex acetosella, gramifolius Led. и т.д.

Впоследствии я узнал от самоедов, что лесная оаза, лежащая на берегу Колвы, не есть единственная в этой стране, потому что, как они говорили, маленькое возвышение, тянувшееся от левого берега реки, скрывало от нас другую оазу, находившуюся к востоку, несколько подальше от берега и известную нам под именем Haljmer-go. На возвышенном месте этой лесной оазы, на расстоянии около двух миль от берега Колвы, находится, по уверению тех же самоедов, общественное их кладбище, от которого этот лес, почитаемый священным местом, и получил название Haljmer-go, т.е. остров мертвецов (от самоедских слов haljmer — труп, мертвец и doh или do — остров). Но словом do очень удачно обозначается также лесная оаза, окруженная со всех сторон тундрою, так, что даже русские тех стран, по аналогии, употребляют слово остров не только для обозначения морских островов, но и для обозначения лесных оаз тундры.

Из бесчисленных следов саней и северных оленей, которыми были искрещены как открытые места тундры, так и леса, должно было заключить, что в начале лета эта страна была полна народу; некоторые из этих следов показались мне свежими, и я пошел по ним в надежде отыскать людей, но старания мои были тщетны, да и люди мои нашли их все старыми, почему мы заключили, что кочующие пастухи уже давно уехали отсюда. На некоторых неровных береговых скатах ясно можно было различать слои, из которых они составлены; затверделая серого цвета глина, о которой я говорил уже на Печоре, и здесь находилась непосредственно над поверхностью воды; на ней было несколько неопределенных оттисков двустворчатых раковин; рыхлая глина и песок, покрывающие слой отверделой глины, беспрестанно сменяются друг с другом; эта наносная земля покрывается в свою очередь слоем торфяной или болотной земли, образовавшимся в продолжение нескольких столетий из растительности тундры и имеющим 3 — 4 фута толщины. Огромные массы земли часто срываются с высоты неровных береговых скатов, падают в реку, смущая воду ее, и вследствие наполнений осаждаются на низменных наносных берегах в виде вязкой глины.

Вечером мы проезжали мимо устья речки Колвавис, впадающей в Колву с левой стороны. В этом месте река сделалась уже заметно уже и до такой степени извилистою, что, несмотря на совершенно противный нам СВ ветер, мы иногда могли употреблять в дело прямой парус; но все же мы проехали очень немного, если взять в расчет прямую линию, а не извилистую, которую река описывает. Еловый лес по берегам сменялся с открытыми местами, пока он наконец совершенно не скрылся.

9 июля. Небо было ясно, но северный ветер все еще производил в воздухе холод. В окрестностях мы не могли уже открыть ни одного дерева; последние следы ели встретились нам еще на одном песчаном возвышении, но дерево здесь возвышалось от земли не более как на пол- или много на один фут, уподобляясь более дерну, постланному на земле; что касается до ствола, то след его едва можно открыть на земле, а на переплетенных между собою ветвях из-за тесно сжатых темного цвета игл, наподобие цвета, выглядывали нежные светло-желтые отростки. На этом же возвышении нам попадались северные ивы, S. herbacea и reticulata, из которых первая, уже с плодами, разрывала своими длинными ветвями рыхлый песок, а вторая, еще без цветов, росла там и сям на глинистой низменности. Далее я собирал: Hierochloa alpina, Luzula arcuata Wahl., Juncus trifidus, Carex glareosa, Hedysarum obscurum, Bartsia alpina, Primula hornemanniana Lehm. и Ranunculus hyperboreus.

Не потеряв ни одного заряда пороха, мы в продолжение нескольких часов добыли с лишком 20 гусей и одну утку и, кроме того, убили одного песца. Между тем как лодка наша медленно подвигалась по извилистой и мелкой в этом месте реке, которая все более и более приближалась к своему источнику, мы бегали по тундре около берегов и наслаждались непривычной, но удачной для нас охотой. Небольшая самоедская собака, которую взяли с собой мои люди, оказывала нам при этом большие услуги; вообще эти животные так хорошо приучены к охоте, что они сами отыскивают по берегам притаившихся гусей, преследуют их, загрызают и оставляют на месте, чтобы пуститься в погоню за другими бегущими гусями; значит, охотнику остается только наблюдать за собакой, следовать по стопам ее и подбирать добычу, оставляемую ею. Впрочем, охота эта может быть производима и без помощи собаки: охотник сам преследует гусей и убивает их дубинами, причем добычи, конечно, бывает гораздо меньше. Я невольно удивлялся терпению моих людей во время самой охоты: увлеченные непреодолимою страстью, они, как сумасшедшие, блуждали по равнинам и не раньше оставили свое занятие, пока я, видя, что мы уже достаточно запаслись, не приказал им сесть в лодку.

К вечеру мы оставили за собой устье реки Нойяги и, проплыв еще небольшое пространство, остановились для занятия ночлега. Эта речка берет свое начало у подошвы невысокого холма, покрытого красноватой тундрой — вероятно, Sphagnum, получающий от солнца красноватый цвет, или, что еще вероятнее, Arctostaphylos alpina, которая осенью покрывает возвышения пурпуровым цветом. Этому обстоятельству река обязана своим самоедским названием Ной-яга, т.е. Суконная река, потому что зырянское слово пор сукно, перешедшее в самоедский язык, означает в нем также сукно, но в особенности красное, которым обозначается эта красная вершина холма, находящегося около источников Нойяги.

С возвышения мы снова стали озираться кругом, не откроем ли где самоедскую палатку, но опять напрасно, потому что мы были окружены необитаемой тундрой. Мы уже приближались к источникам реки, извилистое течение которой медленно подвигало нас вперед по прямой линии; к тому же русло реки начало угрожать нам мелководием, а другого средства подвигаться вперед нам не представлялось, и я невольно стал сомневаться в успехе моего предприятия. Самоед, проводник наш, уверял меня, что вблизи здесь нельзя надеяться встретить палатку, но что, по всей вероятности, таковая должна находиться в известном ему месте, лежащем в расстоянии двухдневного пути от берега. В таком критическом положении мы решили, чтобы на следующее утро самоед, в сопровождении переводчика моего, снова отправился отыскивать желаемую палатку. Сами же мы хотели потихоньку подвигаться по реке и, доплыв до устья реки Юньяги, т.е. Тихой реки, впадающей в Колву с левой стороны, расположиться на берегу и ожидать возвращения посланных. Вечернее небо было совершенно ясно, и большой, красноватый солнечный круг медленно скрывался вдали за горизонт безграничных равнин.

10 июля. Проехав некоторое пространство, мы вдруг совершенно неожиданно наткнулись на свежие человеческие следы, которыми был испещрен край берега. Обрадованные этим открытием, мы вышли на берег осмотреть местность и, к общей нашей радости, увидели в некотором отдалении не только палатку, но и пасшееся около нее стадо северных оленей. Кузьмин с одним из людей моих тотчас же отправился туда, чтобы привезти мне повозку; между тем я был сильно озабочен тем, что не знал, как уведомить об этом открытии обоих самоедов, отправившихся по моему приказанию в совершенно противоположную сторону. Однако же забота эта скоро прошла, потому что найденная нами палатка не могла укрыться от зорких глаз их; они направили шаги свои к ней и по дороге столкнулись с Кузьминым, так что спустя несколько времени все люди собрались на месте нашего ночлега с северными оленями и санями. Хозяин этой палатки был самоед, владелец каких-нибудь 150 оленей. Чтобы выказать состояние своего чума и в то же время поразить меня редкостию, он послал мне навстречу все свое стадо. Пока наши пожитки укладывались в сани, северные олени паслись на скате, а детеныши их с веселою беззаботностью прыгали около них; между тем зов матерей и детенышей, имеющий некоторое сходство с хрюканьем свиней, и странный скрип копыт производили для непривычного какой-то непонятный шум.

Когда вся поклажа наша была уложена, я отпустил своих зырянских проводников, которые хотели воспользоваться обратным путем по реке Колве для охоты на диких гусей, и олени быстро помчали меня через бугры и холмы к палатке, между тем как сами с поклажею следовали за нами. Однако же число оленей, которыми владел наш самоед, было недостаточно для того, чтобы перевезти как нас самих, так и поклажу, едва уложившуюся на шести санях, а потому было решено отправить самоеда вперед к известной ему ближайшей зырянской палатке, чтобы привезти оттуда свежую запряжку. На таком условии отряженный тотчас же отправился по назначению, между тем и мы со своими шестью санями, в которые было запряжено 20 оленей, пустились в путь вслед за ними; остальное же стадо, оставшееся без пастуха, бежало вместе с нами, расположившись по обеим сторонам каравана. Самоед растолковал моему переводчику, довольно хороню знавшему эти места, какого направления должно держаться, и мы, вполне довольные своею удачею, пустились, не разбирая ни болот, ни холмов, по направлению к северу и ССВ; при этом река Колва оставалась по правую руку, большею частию в виду нашем. После нескольких часов езды, во время которой мы останавливались несколько раз только для того, чтобы дать своим оленям отдохнуть, мы приехали к сухому пригорку, где и расположились ночевать. Для охранения стада во время ночи был приставлен провожавший нас самоед-мальчишка, а для того, чтобы выехавший вперед нас самоед не мог миновать нашего места, на возвышении был воткнут харей, т.е. длинный шест, которым самоеды погоняют своих оленей и к концу которого была привязана белая оленья шкура, служившая махавкой (как ее обыкновенно называют русские охотники) или условным значком. Затем мы собрали ивового хворостняку и развели большой огонь, на котором сварили себе к ужину соус из гусей. Во время прогулки около места нашего ночлега я нашел Salix myrsinites Led., так часто встречающийся в тундре, а также Carex dioica и Saxifraga hieracifolia Waldst. et Kit. Между тем небо покрывалось тучами, и мы начали беспокоиться о том, встанем ли мы такими же сухими, какими ложились; однако же мы решили, в случае нужды, укрыться от дождя под самоедскими санями и, согласившись с тем, что самоедские сани, хотя они только три фута длиною, все же скорее защитят нас от непогоды, нежели борона, спокойно уснули на мягком ягеле.

11 июля. Не раньше 10 часов утра, когда наши олени уже достаточно отдохнули от езды, оставили мы свой лагерь. Вскоре мы наехали на упомянутую уже нами речку Юньягу, впадающуя в Колву с правой ее стороны, в северо-восточном направлении. Колва в этом месте вообще называется Тосьягой, а на зырянском языке — Точьягой. Речные берега здесь также образовались из отверделой глины, покрытой слоями песку. Русло реки, благодаря находившимся в нем галькам, было так мелко, что мы беспрепятственно могли переехать его на санях. Отъехав несколько от берега, мы встретились с караваном, тянувшимся нам навстречу под предводительством отосланного нами самоеда. Мы тотчас же переложили поклажу, переменяли оленей и отправились под предводительством зырянина к его палатке. Мы ехали по холмистой тундре, на которой местами, в корытообразных углублениях, образовались небольшие водоемы или озера; в глубоких долинах, равно и на береговых скатах Колвы, сохранились еще большие массы снега; которые не могли растаять по причине холодов, стоявших в продолжение всего июля месяца.

Вечером мы приехали к палатке зажиточного зырянина, нашего проводника. Она находилась к северо-востоку от самоедской палатки, в расстоянии около 40 верст от последней; так, по крайней мере, рассчитывали зыряне, но этот расчет может быть довольно неверен. Не слишком-то большую верность представляет общепринятое в тундре определение расстояния по дневной езде. А именно, дневная езда с обозом* или караваном, когда кочующие пастухи переходят с одного места на другое, считается в летнее время от 15 до 20 верст (3 — 4 мили), а по зимнему пути вдвое, т.е. от 35 — 40 русских верст. Однако же результаты, получаемые из этих расчетов, так неточны, что они ни к чему не служат; так, например, считают, что расстояние от зырянской палатки нашей до морского берега равняется 4 — 5 дням езды с обозом в летнее время, значит minimum 60, a maximum 100 верст — определение слишком неточное. Итак, чтобы иметь возможность хотя приблизительно судить о пространстве, пройденном в тундре, необходимо знать, во сколько времени можно проехать определенное пространство при равномерном беге оленей, для этого путешественник, конечно, беспрестанно должен смотреть на часы**.

______________________

* Аргыш или арьюш есть здесь общеупотребительное для обоза слово, заимствованное из зырянского языка.
** То же средство употреблял кормчий Иванов во время пребывания своего на Тиманском берегу в 1821 г.; он нашел, что северный олень в продолжение часа времени пробегает 7,9 версты, т.е. 1,13 геогр. мили, причем, однако же, во время дальней езды всегда должен брать в расчет время, которое дается оленям для отдыха. Ср. Иванова в Путешествии Литке в русском оригинале [Литке: II, 248].

______________________

12 июля. У нашего хозяина зырянина мы запаслись некоторыми вещами, необходимыми для дальнейшего путешествия по тундре, а именно: двумя вьючными санями (утизы, а по-самоедски гуто), кожаными сбруями для впрягания оленей и огромным сундуком, который, имея некоторое сходство с гробом и будучи прочен и непромокаем, прикрепляется обыкновенно к вьючным саням и защищает поклажу от дождя и сырости. К саням, в которых мы сами должны были ехать, я велел приделать кузов из оленьей шкуры, наподобие русских кибиток, между тем как прочая поклажа наша, расположенная по остальным саням, была покрыта просто оленьей шкурой, предохранявшей ее от дождя. Так как зырянин не мог снабдить нас надлежащим количеством всех этих вещей, то мы дополнили полученное нами от него в других палатках, попадавшихся нам по пути. Запасшись таким образом большею частию необходимых вещей, мы пустились в дорогу; в то же время была снята палатка зырянина, который покидал это место, чтобы сыскать для своего стада свежие пастбища. Палатка снимается не более как в четверть часа, и обязанность эта, как здесь, так и у самоедов, лежит единственно на женах, которые, по приезде на новое место, опять должны раскинуть ее, между тем как мужья занимаются запряганием и распряганием северных оленей. Что касается до времени, проводимого кочующими пастухами тундры на одном месте, то оно бывает очень различно, смотря но качеству пастбищ, более или менее покрытых ягелем, а также по величине стад. Обыкновенно они меняют свои места каждые два дня или даже каждый день; случается, однако же, что они держатся на одном месте по 3 и по 4 дня и даже гораздо дольше, особливо зимою, когда они располагаются в лесах, где олени должны довольствоваться малым кормом, отрывая его себе из-под снега.

Отъехав на 4 версты от нашего ночлега, мы наткнулись на правый берег известной уже нам Колвы, которая здесь, близ своих источников, представляла мелкую незначительную речку, так что мы столь же удобно могли переехать через нее на санях, как мы это сделали на лодке, которую нам достал везший нас зырянин. Вскоре после того мы подъехали к новой зырянской палатке и, переменив здесь оленей, отправились дальше.

По правой руке, в некотором расстоянии от нас, виден был ряд невысоких холмов, тянувшихся от ЮВ к СЗ и служивших границею между упомянутой речкой Юньягой и другой, по имени Яптаяга, впадающей в Юньягу с левой ее стороны. От этой-то Яптаяги ряд холмов и получил самоедско-зырянское название Япта-мыльк, т.е. гусиные горы (от самоедского слова япто — гусь и зырянского мыльк — вершина холма, ряд возвышений). Мы ехали на север по северо-восточному направлению. Земля покрывалась холмами и постепенно возвышалась по мере приближения к высотам, служащим разделом вод, текущих в Печору и в Северное Ледовитое море. Сырая болотистая земля, настоящая тундра, сменяется с полными воды болотами, переходя вслед за тем опять в сухую глинистую почву, на которой во множестве растет Dryas octopelata. Здесь же появляются прекрасные дерны, усеянные Silene acaulis; далее Oxytropis borealis DC, а вместо растения Pedicularis lapponica, встречающегося все реже и реже, начинает показываться Pedicularis versicolor Led.

К вечеру мы опять встретили новую зырянскую палатку и решили остаться в ней ночевать. Мы находились уже на высоте холмов, отделяющих притоки Печоры от притоков Ледовитого моря, потому что земля наклонялась и к югу, и к северу. Нас окружала плоскохолмистая земля, перерезанная обширными долинами и котловидными углублениями; она возвышалась на 480 парижских футов над уровнем моря или 200 футов над равнинами, расстилающимися около верховьев Колвы. Возвышенность эта на всем своем протяжении — начиная от нижней дуги Печоры до самых крайних отраслей своих в верховьях Коротаихи, — носит название Большеземельного хребта, заимствуемое ею от Большой Земли самоедов, которую она пересекает вдоль от юго-запада к северо-востоку. Самоеды называют ее просто Гой, т.е. земляной хребет, хотя, впрочем, у них есть для нее и другое название — Гаркаяган-гой! Отдельные, более выдающиеся вершины этого хребта имеют каждая свое особенное название; но все они, равно как и свойство мшистых пастбищ, находящихся на каждой из них, известны только самоедам, как домашним жителям тундры, искрещенной ими вдоль и поперек.

К северо-западу от нашей палатки была видна группа возвышений Иерзидайи, или Средние горы (от иер — средина и зидай — горы), представляющие самые высокие вершины Большеземельного хребта. Несколько перепутавшихся озер, из которых Колва берет свое начало, должно находиться на запад от палатки, в расстоянии одного или двух дней пути.

13 июля. Продолжительные северные ветры, бывшие причиною холодной и неблагоприятной погоды, наконец утихли, и мы были обрадованы первым теплым июльским днем: небо было ясно, тихий юго-западный ветер навевал прохладу, и термометр показывал около 2 часов пополудни 20 ºС; зато с другой стороны появились несносные для северных оленей слепни (Oestrus tarandi). Из других насекомых замечались только комары, известные уже своею докучливостию, и мошки (Bibio sanguinarius). Олени быстро мчали нас вперед, потому что для них в тундре нет препятствий, и я ехал по непроходимым равнинам тундры, подобно плывущему по воде моряку. Зыряне, проводники мои, беспрестанно стремились к близлежащим палаткам, в какой бы стороне они ни находились; однако же я всякий раз, когда садился в сани, брал в руки свой компас и назначал им направление, по которому они должны были меня везти; хотя они мне и говорили, что по желаемому мною направлению нельзя найти палаток, где бы можно было переменить оленей (надо заметить, что зыряне щадят своих животных), но я не обращал на это внимания и приказывал им ехать по направлению к Вайгачу, и что же? — всякий раз в сумерки зыряне отыскивали палатку пастухов и переменяли намучившихся оленей на свежие.

В полдень мы наткнулись на ручей или речку Саадьягу, т.е. Горную реку, которая уже в северном направлении течет к морю. Мы переехали через нее близ того места, где она вытекает из маленького озера Саадто, т.е. Горного озера, и встретили зырянскую палатку, лежавшую у подошвы возвышенностей Гипратен-зейде. Холм этот также лежит на южном отклоне земляного хребта, и с плоской вершины его, возвышающейся на 570 футов над уровнем моря, взору путешественника представляется довольно открытый вид. Отсюда видно, как горизонт, на всей северной половине компаса, начиная от ЮВ до СЗ, окаймляется горною цепью Большеземельного хребта; заостренные в виде плоского конуса или длинные кургановидные возвышения; холмы с крутыми скатами и плоскими вершинами, разделенные узкими или более или менее обширными болотистыми долинами, на дне которых часто образуются маленькие озера, — вот формы этой цепи возвышенностей, замечаемые на всем ее протяжении. Только отдельные части, отдельные вершины и возвышения, составляющие группу, заметно превышают верхнюю черту холмов. Подобную группу холмов представляют упомянутые Средние горы (Иерзидай), которые, находясь на СЗ, далеко превышают свои соседние холмы. На СЗ видна долина Саадьяги, расстилающаяся в северо-восточном направлении; на севере лежит озеро Гипратей, которое получило свое название от лежащего около него холма того же имени; кроме того, по плоскохолмистой равнине тундры разбросано множество небольших озер и прудов, а равно и снежных масс, которые, как уверяли меня, не исчезают по несколько лет сряду. Обнаженных горных пород в этой стране нет. Отверделая глина, глиняные и песчаные потопные формации распространены здесь в известных уже нам отношениях, и мы с большою вероятностию можем полагать, что горные породы, повсюду покрытые отверделой глиной, также принадлежат к железистым конгломератам и кварцовым известнякам нижней Цильмы и Печоры; к этому заключению побуждает нас не только сходство очертания холмов и речных долин с местностью Печоры и Цильмы, но и то обстоятельство, что нижний обнаженный здесь слой окаменелостей, т.е. отверделая глина, около Печоры везде распределен одинаковым образом, так что, находясь на Поганом Носу, где Печора, встречавшая до сих пор препятствие со стороны южного отклона Большеземельного хребта, снова принимает направление к северу, а следовательно перерезает хребет, — можно видеть разрез господствующего слоя на всем его протяжении до Каратаихи. Красно-бурая глина, как самый верхний наносный слой, обыкновенно находится непосредственно под торфяной и болотной землей, а в тех местах, где эта последняя заменяется растительностию, она переходит в голые возвышения, которые в сухое время года сильно отвердевают. Поверхности этих возвышений от сильного сжатия вязкой глины образуют трещины, в которые, собственно, растения и пускают свои корни, так что часто возвышения эти покрываются растительностью только по направлению трещин, между тем как промежутки остаются по-прежнему голые. Случается, однако же, что возвышения эти совершенно бывают лишены растительности, и тогда, особливо в дождливую погоду, глина размывается и сильно препятствует езде на санях.

Флора, окружавшая меня, уже значительно обеднела растениями нижних широт, но зато постепенно принимала характер, свойственный северной растительности: Епоphorum vaginatum и angustifolium господствуют в болотах вместе с Carex ampullacea и rotunda Wahl. Dryas octopetala покрывает местами сухие возвышенности, а к голой глине прижимаются плотные дерны Silene acaulis. Далее находятся: Oxytropis borealis, Astragalus alpinus, Gymnandra altaica, Lychnis apetala, Myosolis alpestris, Pedicularis sudetica, hirsuta, versicolor и lapponica, Taraxacum ceratophorum B. Nardosmia frigula, Allium Schoenoprasum, Pinguicula alpina, Draba repens Led. и muricella Wahl., Senecio campestris а и B, Ranunculus lapponicus и nivalis, Polemonium coeruleum, цветы которого гораздо больше и красивее, но зато бледнее, нежели в нижних широтах; Rubus chamaemorus, все еще в цвете; Empetrum nigrum, Viola biflora, Eutrema edwardsii, Valeriana capitata, Potentilla verna; Geranium albiflorum и Cartusa mathioli, последние два уже редко встречаются и малорослы; Veratrum lobelianum еще зачастую попадается, но уже не в таком виде, как оно растет в лесах; Saxifraga cernua, hieracifolia и орpositifolia. Из ивовых кустарников здесь замечаются S. lanata Wahl., arbuscula и livida; но и эти уже становятся ниже, скуднее и часто лежат на земле, зато тем резче выказываются северные формы в S. myrsinites, reticulata и в особенности в S. herbacea, растущей на глинистых равнинах. Даже береза-ерник все более и более скудеет и уже не так часто попадается. Rubus arcticus я встретил сегодня в последний раз. Schollera oxycoccos в последний раз найдена мною 30 июня на берегах нижней Колвы; Vaccinium myrtillus встречается, может быть, на безделицу выше предыдущего, так что из рода Vaccinium самые терпеливые виды представляют V. uliginosum и vitis idaea, потому что первую я видел еще вчера, а последняя (хотя и редко и в виде крошечных трав) все еще встречается там и сям на озаряемых солнцем холмах. Atragene alpina, в последний раз попавшаяся мне у места впадения Сандивея в Колву, исчезает вместе с лесом. Точно так же последнее появление Linnaea borealis, которая, впрочем, вообще редко попадается, связано с появлением густейшего леса на берегах Колвы. Andromeda calyculata я находил еще 3 июля на возвышенных местах, но с того времени оно мне более не попадалось. Juniperus папа, Alnus viridis, Lonicera Pallasii и Ribes rubrum переступают лесную границу и встречались мне на открытой тундре, однако же последней из них я после 10 июля нигде не видал. Arctostaphylos alpina также постепенно исчезала за лесными границами вместе с S. hastata. Даже Ledum palustre я сегодня нигде не мог отыскать. Старые наши знакомые: Chrysosplenium altemifolium, Caltha palustris, Cardamine pratensis, Trollius europaeus, Ranunculus auricomus и acris, предвестники весны в наших широтах, и здесь еще встречаются, хотя в несколько изменившемся виде; частию они были в почках, частию в цветах; но исключая Nardosmia frigida, Eriophorum angustifolium и polystachyon, Empetrum nigrum и ив (кроме S. reticulata), едва ли еще какие-нибудь растения были обременены плодами; все прочие или цвели, или только еще пускали почки. В стране, по которой пролегает холм Терлей, я нашел на болотистом берегу небольшого озера одно редкое растение — Ranunculus pallasii Schlecht., которое росло вместе с Ranunculus hyperboreus.

Часто, особливо на сырых мхом покрытых низменностях, я видел следы водящихся здесь пеструшек: земля некоторых равнин была испещрена бесчисленными дорожками, проложенными этими маленькими животными, которых здешние русские называют просто мышами, а самоеды — нисе.

Мы поднялись на вершину горы Хаптегоха, возвышающуюся около 655 футов над уровнем моря; на ней находилось 4 чума самоедов. Здесь мы переменили своих оленей и отправились дальше по северо-восточному направлению. Вечером мы взошли на лежащее на открытом месте возвышение, откуда нам видны были отдаленные берега Ледовитого моря; на севере, прямо напротив нас, находилась морская губа Хайодепадара, которая граничит к востоку мысом Науксале, по-русски Синькин Нос, а к северо-западу отдаленнейшим мысом Медин-Заворот. Земля, по мере приближения ее к берегу, уравнивалась все более и более, холмы становились ниже, а долины обширнее. У зырянской палатки, встреченной нами на вершине Терлея, мы остановились для ночлега.

14 июля. Сильная буря, поднявшаяся ночью, не переставала свирепствовать и утром и была для нас тем несноснее, что сопровождалась проливным дождем. Так как у меня коллекция растений значительно увеличилась в последние дни, а свежие экземпляры, по причине сырой погоды, не могли высохнуть, то я решился воспользоваться неблагоприятной для путешественника погодой для приведения в порядок моего гербариума и для обсушки свежих растений на огне, который поддерживался единственно для этой цели.

Самоеды-язычники, возвращавшиеся с моря, где они занимались ловлею морских тюленей, остановились после обеда в чуме нашего хозяина. Гренландские тюлени, или серки (Phoca groenlandica) — так русские охотники называют тех тюленей, которые еще не достигли одного года, — весною оставляют зимние берега Белого моря, где на них охотятся мезенцы, и уходят в Северный океан, чтобы на лето присоединиться к полярному льду в широтах Новой Земли. Ветер и течение воды всегда гонит льдины, а вместе с тем и держащихся на них тюленей, к берегам и в морские губы, находящиеся между Вайгачем и Канинским полуостровом. На этих-то льдинах прибрежные самоеды и отыскивают тюленей, убивая их огнестрельным оружием. Для этой цели они выезжают на маленьких лодках и стараются всегда держаться морского берега, боясь, чтобы их не занесло в открытое море, где они очень легко могут погибнуть. Кроме серки, самоедами ловится еще другой род тюленей, попадающийся поодиночке на всех берегах и называющийся у русских охотников нерпой (Phoca hispida Fabr.). Добытую от этих животных ворвань самоеды продают русским за водку или за какие-нибудь другие статьи мены.

Сегодня вечером я имел случай присутствовать при пирушке самоедов, для которой был приведен северный олень. Один из самоедов преспокойно повалил свою жертву наземь, хватил ее спинкою топора два раза в лоб и, пронзив ее ножом в самое сердце, убил ее в одно мгновение без малейшей потери крови. После того и другие самоеды окружили убитое животное, содрали с него шкуру и, разрезав ему брюхо, вынули оттуда все кишки, которые были брошены как вещи ненужные; затем была перерезана большая артерия, отчего брюшная полость вся наполнилась кровью. Когда эта операция кончилась, самоеды с жадностью присоседились к приготовленному ими блюду; каждый отрезывал себе кусок теплого еще мяса и жиру, причем всякий старался отыскать себе печенку и почки как особенно вкусные части, обмакивая отрезанный себе кусок в кровь и стиснув его зубами, искусно перерезывал его коротеньким ножом (который каждый самоед носит при себе) около самых губ и пожирал с большим аппетитом. Жен не было за этой пирушкой, а была одна маленькая девочка, которая, впрочем, также не отставала от других самоедов: она отломила себе кончики рогов, которые в это время мягки, как хрящ, и, опалив предварительно находившиеся на нем волоски, начала глотать их с жадностию. По окончании трапезы, когда, как это всякий себе может представить, остались одни кости, появилось нечто вроде общественной салфетки, представлявшей клубок из тонко обстроганного дерева; этой-то салфеткой каждый обтирал себе кровь, которая текла по подбородку и по рукам, передавая ее потом своему соседу; обошел таким образом всю честную компанию, салфетка была брошена в угол палатки, где она должна покоиться до следующей пирушки.

В окрестностях иногда находили окаменелую слоновую кость, которая частию выбрасывалась волнами, частию же появлялась на берегах озер. Самоеды очень хорошо знают происхождение этих костей и приписывают их огромному животному, которое у архангельцев называется мамонтом, а у самоедов иеггора, т.е. подземным оленьим козлом или просто подземным козлом*. Они полагают, что это животное и теперь еще уходит в землю, иначе бы кости его, называемые иенамд, т.е. подземными костями, не могли выходить наружу столь свежими и невредимыми. По их мнению, он в глубине земли делает себе различные ходы и питается землею. Самоеды-язычники имеют какой-то особенный страх к таинственному существованию этого животного; они неохотно говорят об нем и верят тому, что человек, который найдет Мамонтову кость или по крайней мере подымет ее с земли, необходимо должен умереть в короткое время, если он не замолит своей находки и не послушается приказания волхва привести в жертву тадебциям одного оленя. Если же, напротив того, он выполнит все это, то он, нисколько не подвергаясь опасности умереть, может продать найденную кость или употребить ее на что ему заблагорассудится. Но большею частию самоеды не пользуются подобной находкой: они предпочитают ей ничтожную плату, которую им за нее дают русские или зыряне. Между тем последние, понимая очень хорошо цену этой кости, собирают ее в тундре и на пинежских ярмарках продают ее холмогорцам и архангельцам, которые из нее приготовляют самые красивые изделия. И самоеды делают из этой кости некоторые незначительные вещи; так, например, я видел у них трубки, также род пуговиц, прикрепляемых к концу хорея, или шеста, которым погоняют северных оленей, или, наконец, костяшки, которые приделываются к узде, чтобы они несколько сильнее давили лоб северного оленя, когда им правят, и т.п. Если взять в рассуждение то, что все эти безделушки сделаны при помощи простого, вовсе к тому не приспособленного ножа, то работа их довольно чиста и отчетлива**.

______________________

* От ja — земля и hora, которое, будучи прибавлено к имени животного, означает самца, а употребленное отдельно, без ближайшего определения, значит — самец олень. Таким образом слово ieggora очень удобно может быть переведено словом подземный североолений козел или просто подземный козел.
** О мамонте в земле самоедов сравни также мои сочинения: [Schrenk: 1].

______________________

15 июля. Погода была веселая и теплая, и мы со свежими силами снова пустились в дорогу. Вскоре мы ограничились видом моря, открывавшимся нашим взорам с высоты холмов в заливах Хабидепадара, который мы видели уже на СВ с мыса Науксале, т.е. мыса устья (от нау или яганау — устье реки и сале — мыс), а на СЗ с Медин или Медин-Заворота. Залив этот получил свое название от реки того же имени — Хайодепадара или Хабиде — падаре-яга, которая, получая свое начало с высот Большеземельного хребта, протекает по равнине в северо-восточном направлении (как это и видно на картах) и вливается в залив широким устьем. Около верховьев этой реки растет кое-какой искривленный еловый лес, который в настоящее время сильно вырублен; и здесь на открытом возвышении находится общественное кладбище самоедов. Удивительно то, что как около Колвы, так и здесь местом погребения мертвых избраны самые северные леса, и во время путешествия моего я буду иметь случай указать еще на одно кладбище, находящееся также в лесу на возвышении. Причина тому, вероятно, заключается в близости лесов к тундре и легкое добывание из них материала для делания гробов; однако же здесь заключается еще одна причина, более важная, потому что она связана с религиею самоедов-язычников; обитатели однообразных равнин, которые открывают даже самое маленькое отступление природы, всегда склонны приписывать местностям, отличающимся каким-нибудь необыкновенным явлением природы, — какую-то святость и близкую связь с таинственными силами; потому-то в тундре нельзя найти ни одного общественного места самоедов, которое бы не отличалось какою-нибудь особенностью природы. Как здесь внезапно опять появившиеся в тундре леса и странным образом искривленные деревья поразили самоеда и заставили его избрать эти места для своих кладбищ, так особенное образование горных пород на острове Вайгач, как мы увидим после, было причиною построения на нем общественного жертвенника. Упомянутый лес у залива Хабидепадара называется тем же именем, от которого произошло и название реки, потому что слово это означает грешный лес, т.е. святой лес, в который без нужды грешно входить (от самоедского слова хай — идол, а производное от него хайоде или хабиде — святой и падара — лес).

Мы переправились через речку Саадьягу, которую мы уже раз переезжали около источников и которая течет здесь в мелком русле, ограниченном высокими глинистыми берегами; после того я расстался со своим караваном, который отправился но направлению к ближайшей палатке, и пошел рассматривать морской берег. Холмами и блотистыми низменностями, на которых во множестве встречаются Dupontia Fischeri R. Br., земля почти незаметно наклоняется к морю; тундра со своею обыкновенною растительностью тянется однообразно до высокого края морского берега, крутой скат которого на всей высоте своей (50 — 60 футов) состоял из глинистой потопной формации, без всякой обнаженной горной породы. На мысе мы сбирали Artemisia tilesii Led. Я застал море во время самого отлива; на освободившемся от воды краю берега находилось несколько больших глыб гальков, состоящих из песчаника, глинистого и талькового сланцев и кремнезема. Однако же я не мог открыть следов морских растений и животных. Скудный сплавной лес принадлежит ерникам и ивам, растущим на близлежащей полосе земли. На крутизне высокого берега лежали еще огромные массы снегу, как бы упорствуя времени года: все пропасти были ими наполнены.

Не совсем довольные своей прогулкой по морскому берегу, мы отправились догонять свой караван. На одном из холмов, по которым вела наша дорога, мы заметили шестеро саней, нагруженных различными пожитками и покрытых оленьими шкурами для предохранения от дождя; они стояли в тундре без всякого проводника. Самоеды, которых домашнее богатство преимущественно состоит в одежде и принадлежностях для палаток, защищающих их от зимних холодов, имеют обыкновение укладывать эти вещи (как ненужные во время лета) в несколько саней и оставлять их на определенном месте среди тундры без всякого присмотра, не заботясь о том, что может случиться с пожитками в продолжение всего лета. Это обыкновение может дать понятие об удивительной честности северных народов; потому что еще очень недавно странно было слышать, чтобы какой-нибудь самоед, ограбивший подобный караван, не ожидал себе за то справедливого наказания от неба. Теперь этот обычай уже реже соблюдается, потому что зыряне, пользующиеся подобными случаями, нередко опустошают весь караван, а потому самоеды сделались поосторожнее и ставят свои сани с пожитками где-нибудь в лесу, в сокровенном месте, или же оставляют среди тундры, но так, чтобы они находились близ их палаток, где бы им удобнее было смотреть за своею собственностию.

В зырянской палатке, где мы встретили свою компанию, мы переменили оленей и приехали к чуму крещеных самоедов; это были первые, которых лица выражали довольство и радость. Вечер прошел в разговорах и в стрельбе из лука; впрочем, самоеды не совсем хорошо владеют этим оружием, притом же оно в нынешнее время мало употребляется, разве только для стреляния диких гусей и уток. Лук их был несколько короче руки, и хотя он был сделан довольно грубо и просто, однако же для того, чтобы совершенно натянуть его, требовалось порядочного напряжения сил. Стрелы, от 2 до 3 футов длиною, были снабжены на одном конце острием из оленьей кости, а также из железа и слоновой кости, а на другом четверной бородкой из гусиных перьев. Русская винтовка есть обыкновенное оружие, употребляемое в настоящее время прибрежными самоедами, которые охотятся за морскими животными, тем более что одна эта охота требует помощи оружия, так как песец попадается в расставленные западни сам собою, а дичь во время линяния ловится помощию простой палки.

Растительность показывалась довольно однообразною; между тем холмы Большеземельного хребта, несмотря на незначительное возвышение их над уровнем моря, оставались не без влияния на появление некоторых растений; так, например, Vас. uliginosum, Ledum palustre, Andromeda polifilia, которых мы не встречали на высоте хребта (а может быть, и не заметили), снова появились здесь на низменных равнинах.

16 июля. В обед мы выбрались из палатки старого самоеда, нашего радушного хозяина, и, продолжая свое путешествие по холмистой стране, прибыли к реке Ярайге, т.е. Песчаная река, которая на севере вливается в море. Мы переправились через нее без всякого затруднения и, отъехав несколько от берега, встретили на берегу озера Хууты или Гууты небольшую хижину, явление весьма редкое в тундре. Эта хижина прежде принадлежала самоеду, чум которого мы только что оставили, и была выстроена им за несколько лет тому назад для склада зимних пожиток его. Подле него находилась палатка, обитаемая несколькими безоленными самоедами, которые смотрели за этой хижиной и занимались ловлею рыбы и гусей на бесчисленных озерах и прудах, лежащих в окрестностях. Гусей они стреляли из лука, когда они были не в периоде линяния, а то их ловили обыкновенным образом, с помощию собак.

Самоеды-рыбаки дали нам маленькую лодку, которая нам вскоре очень пригодилась, потому что, проехав некоторое пространство по водянистым низменностям, мы наткнулись на реку Хабидепадара, которая в этом месте имела ширину Нижней Колвы и через которую мы должны были переехать. Для этой цели сани наши были выгружены и поклажа помощию лодки перевезена на другую сторону реки; что же касается до переправы порожних саней и самих оленей, то это было делом нескольких минут: запряженные в первые сани четыре оленя были привязаны к задней части лодки; олени, тащившие вторые сани, к спинке первых саней и т.д.; лодка отчалила от берега, и караван последовал за нею в величайшем порядке, плывя поперек реки к противоположному берегу, где олени и сани выходили из воды тем же порядком. Таким образом, в три приема весь караван был переправлен на другую сторону в продолжение какого-нибудь получаса. Самоеда, во время его езды с северным оленем, не останавливают никакие реки; легкие сани его, в случае нужды, должны служить ему лодкой, которую запряженный олень безопасно перетаскивает куда следует. Северный олень не боится воды, плывет скоро и так легко, что почти половина туловища его высовывается из воды.

По равнинам и возвышенностям, перемежающимся с озерами и болотистыми низменностями, мы подвигались к С и СВ, между тем как холмы Большеземельного хребта постоянно находились в виду нашем, по правую руку. С правого конца долины Хабидепадара тянется ряд холмов, высовываясь своими вершинами из равномерно возвышенного земляного хребта; самоеды называют его Гуута. Так как мы во всей окрестности не могли найти ни одного кочующего пастуха, олени же наши, будучи целый день в езде, сильно устали, то мы решились провести ночь в тундре, между тем как один из самоедов отправился отыскивать палатку, из которой бы нам прислали свежих оленей.

17 июля. На следующее утро посланный возвратился с известием, что поиски их были тщетны. Видя, что нам нельзя надеяться получить скоро свежую запряжку и что олени, не подкрепившиеся еще силами, не могут в это время года вынести продолжительной езды, я решился послать к палатке, которая осталась у нас в стороне, довольно далеко от нашего ночлега, и терпеливо ожидать возвращения посланного. Дождевые тучи неслись над тундрою, ежеминутно угрожая нам своими разливами; ветер сильно подувал с ЮЮЗ, двигая, однако же, только нижние слои воздуха; термометр в 7 часов вечера показывал 10 ºС. Земля, нас окружавшая, наводила уныние своею безжизненностию; на юге вид ограничивался вершинами Гууты; на В и 3, теряясь в синеющей дали, простирались необозримые равнины тундры, на которых, подобно волнам, только местами возвышались отдельные группы холмов; к северу простираются также беспредельные болота и низменности, сливающиеся на дальнем горизонте с туманом и дождем.

Не знаю, чему приписать это — скуке или водке, но молодые самоеды мои вдруг затянули песню, и, несмотря на монотонность ее, я так заинтересовался ею, что не заметил, как прошло время; между тем явился и наш посланный со свежими оленями. Я тотчас же велел все приготовить, и мы отправились в путь в сумрак ночи.

18 июля. Утром рано мы остановились, чтобы дать оленям попастись, так как мы все еще не могли встретить чума. С ЮЮЗ дул сильный ветер, и дождь лил как из ведра; самоеды забрались под сани, чтобы найти хоть какую-нибудь защиту от непогоды, а я со своим провожатым сел в кибитку, которая, будучи прикрыта оленьей шкурой, хотя и защитила нас от дождя, но зато, с другой стороны, погрузила нас в египетский мрак, в котором должно было стараться убить время философическими размышлениями или, за недостатком их, броситься в объятия Морфея. По прошествии нескольких часов дождь перешел, и мы снова начали собираться в путь; но между тем прошло еще целых два часа, пока нам удалось поймать наших оленей. Если стадо велико, то поимка оленей, потребных для запряжки, не представляет больших затруднений: несколько человек становятся среди стада, образуя довольно пространный круг, и начинают монотонный зов, произносимый протяжными звуками: гой, гой, гой; на этот зов животные, привыкшие к запряжке, тотчас же отделяются от прочего стада и собираются в круг, составленный людьми; затем веревка, лежащая на земле, поднимается всеми вдруг, и стадо окружено; чрез постепенное укорачивание веревки круг становится уже, и тогда из сжатого стада выбираются животные, необходимые для запряжки, и привязываются вдоль веревки. Собрав таким образом достаточное число оленей, круг растворяется, и лишние животные присоединяются к общему стаду. Если олени приучены и притом находятся близ палатки, то операция эта не представляет никакого труда; при маленьком же стаде, особливо если олени еще молоды и непривычны и если нет вблизи палатки, которой стадо обыкновенно придерживается, поимка оленей для запряжки сопряжена с большими хлопотами, потому что маленькое стадо иногда рассеивается и тогда уже его никаким образом не загонишь в круг, что мы и имели удовольствие испытать на деле: одно животное, бывшее порезвее других, как только приблизились к нему, пустилось бежать во все стороны, не убегая, однако же, далеко от лагеря, а за ним, конечно, и другие, так что надо было начать ловить их поодиночке с помощью петли. При этом, конечно, некоторые животные поплатились частию своих рогов, которые, будучи в это время еще не совсем тверды, легко ломались от внезапной остановки оленя петлей; впрочем, на это здесь не обращали внимания, так как подобное несчастие случается с оленями довольно часто; некоторые зыряне, имеющие благоустроенное хозяйство, часто с намерением отламывают рога тем оленям, которые к осени назначаются на убой; они полагают, что от этого олени скорее жиреют, что, впрочем, очень возможно.

Наконец все было приведено в порядок, и мы опять отправились в путь. Земля все еще была холмистая; сухие места тундры сменялись болотами и озерами; некоторые лишенные растительности холмы обнаруживали песок, дресву и гальки, большею частию содержащие глинистый сланец. Вечером мы подъехали к одной жалкой палатке, которая с грехом пополам могла защитить нас от проливного дождя; буря выла, и гроза раздавалась громкими ударами; это первая гроза, которая была при нас на Севере за лесными границами. После грозы погода поутихла, и чтобы не терять дорогого времени, я опять взял в помощь ночь для продолжения своего путешествия.

19 июля. Небо значительно прояснилось, и к утру, несмотря на то, что ветер еще не утихал, воздух согрелся от солнечных лучей. Мы переехали речку Яйягу, т.е. Земляную реку (от я — земля, в противоположность слову таб, ярай — песок) и обе речки Сарембой, вливающиеся в море одним устьем. Тут мы направили путь свой к многочисленному стаду северных оленей, замеченному нами в тундре, и вскоре настигли странствующий караван одного зырянина, который переселялся на другое место со всем домом. Трое саней, из которых каждые были запряжены четырьмя оленями, и несколько собак служили для того, чтобы не давать стаду рассеяться и погонять его вперед; стадо это, по показанию самого зырянина, заключало в себе с лишком 2000 оленей. Длинный ряд саней, разделенный на несколько частей под управлением хозяина, хозяйки и одной служанки, следовал за стадом; в санях этих были уложены все пожитки хозяина; в одних лежали спящие сладким утренним сном дети, укутанные в шкуры северных оленей; в других — котел, посуда и разная утварь; в третьих — различная одежда и принадлежности для палатки, как то: ковры, дверка и т.д., и все это в величайшем порядке, как этого требует кочевая жизнь, чтобы всякая вещь, в случае нужды, была под рукою. Караван вскоре остановился, и мы поздоровались с хозяином, указывавшим то место, где палатку должно было раскинуть; три женщины тотчас же принялись за дело, и не прошло четверти часа, как дом со всем внутренним устройством своим был готов к услугам хозяина и гостей его. Вскоре и огонь запылал среди палатки на земле; около него, на мягких коврах из оленьей шерсти, уселись домашние и гости, первые по правую, а вторые по левую сторону от входа. В честь редкого гостя на огонь был поставлен огромный чайник; стол, или, лучше сказать, низенькая скамейка, площадка которой, будучи не больше листа бумаги, поддерживалась четырьмя ножками, каждая в 4 или 5 дюймов длины, был придвинут к знатнейшим из гостей; затем были принесены чашки, которые по очереди наполнялись и осушались разохотившимися гостями. Одним словом, в этом новом доме гостеприимного хозяина вскоре так хорошо все устроилось, как, может быть, не жили еще в старом.

Палатки кочующих пастухов — потому что зыряне и русские, как в жилищах, так и во всей кочевой жизни своей, решительно подражали самоедам — имеют устройство, вполне соответствующее их цели; они раскидываются следующим образом: два древка, каждое в 15 футов длиною, связываются верхними концами своими помощию веревочного кольца и представляют основные древка; их ставят прежде других, втыкая нижние концы в землю, так, чтобы расстояние между ними равнялось диаметру палатки, между тем как верхние концы древок скрещиваются и несколько повыше точки их пересечения поддерживают веревочное кольцо. Прочие древки втыкаются в землю около главных таким образом, чтобы нижние концы их отстояли друг от друга на 2 или 3 фута, образуя на земле круг по данному диаметру, а верхние вдеваются в кольцо, которое, соединяя верхние концы главных древок, теперь служит также точкою опоры и для других; таким образом получается скелет палатки. Для покрышки его служат в летнее время рогожи из березовой коры, которые иногда очень чисто выделаны; они состоят из четырехугольных кусков внутренних гибких слоев древесной коры, сшитых вместе, так что из них образуется одна большая рогожа; для большей прочности и непромокаемости эти рогожи складываются вдвое и даже втрое. Они имеют вид трапеций, параллельные стороны которых выгнуты двумя концентрическими дугами; в верхних углах их привязаны веревки, посредством которых они прикрепляются к древкам палатки; шесть таковых рогож достаточно для покрышки нижней части палатки, для верхушки же довольно двух или трех. Нижние рогожи натягиваются прежде и притом так, чтобы края одних покрывались краями других, и только между двумя древками оставляется пустое пространство для входа. После того уже покрывается верхушка: для этого два человека в одно время поднимают двумя шестами верхние рогожи, зацепляя их за сумки, приделанные на них в верхних углах, и покрывают ими как обтянутую уже нижнюю часть палатки, так и вершину ее; наконец, две длинные веревки, привязанные к верхней части рогож, обвиваются вокруг палатки в виде спирали и прикрепляются к основанию какого-нибудь древка, вследствие чего покрышка палатки никогда не может отпасть. На вершине палатки остается круглое отверстие, из которого выходят скрестившиеся древка скелета и которое, вместе с выходом, служит трубою. Вход обыкновенно делается с той стороны, где он защищен от ветра, отчего огонь в палатке спокойнее горит, да и дым не так беспокоит обитателей палатки. В палатку можно войти не иначе как наклонившись, потому что над входом довольно низко висят рогожи, а к двум древкам, образующим пустое пространство, привязана поперек веревка, на которую упираются концы двух горизонтальных шестов, соединяющихся в конце палатки под острым углом, где концы их прикреплены к перпендикулярно поставленной палатке. Эти горизонтальные шесты служат для вешания котла над огнем, но для этого употребляется еще плоский шест, имеющий по длине своей ряд отверстий, а на конце — крючок, загнутый кверху. В одно из этих отверстий продевается поперечная палка, концы которой висят над горизонтальными древками палатки, между тем как крючок держит котел, который, смотря по надобности, может быть поднят или опущен. Вход палатки у туземцев завешивается оленьей шкурой, а у чужеземцев, живущих в тундре только временно, — куском парусины, которая при входе в палатку всякий раз должна быть откидываема. Чтобы, по возможности, лучше защитить палатку от ветра, ее обкладывают вокруг мхом, а зимой снегом. Палатка, смотря по тому, для скольких жителей она назначена, бывает большего или меньшего объема и, соображаясь с этим обстоятельством, образует иногда тупой, иногда острый конус; средним числом диаметр основания конуса равняется 15 футов. В конце палатки у крещеных номадов обыкновенно находится старинное распятие из дерева или меди или же изображение какого-нибудь святого. Даже у язычников этому углу оказывают какое-то особенное благоговение. На земле, около того места, где разводится огонь, настланы ковры из оленьей шерсти, которые служат для домашних постелью; зимой же, для предохранения от сырости, происходящей от таящего снега, подкладываются еще рогожи из ивовых прутьев, а у зырян часто из соломы; за неимением же ивы и соломы употребляется простой ельник. Зимою палатки номадов покрываются не березовой корой, а оленьей шкурой, которая берется вдвое, так что шерсть приходится и внутрь и снаружи. При том же палатки эти во время зимы, когда номады остаются на одном месте по восьми дней и более, устраиваются гораздо тщательнее и бывают обыкновенно просторнее, потому что зимой в одной палатке живут по нескольку самоедских семейств; так, во время сильных морозов самоеды сходятся между собою из 6 и 8 палаток. В остальном самоедские палатки отличаются от зырянских и русских обыкновенно с первого взгляда по жалкой своей наружности. Между тем как зырянские и русские палатки всегда чисты и опрятны, самоедские издалека узнаются по своей грязной и закоптелой наружности; покрышка их нередко состоит из летних и зимних рогож, сшитых из лоскутков и заплаток, так что ветер и ненастье весьма легко проникают во внутренность чума.

Вечером мы пустились в дальний путь, пользуясь светлою летнею ночью, и переехали через речку Ярайягу, т.е. Песочную реку.

20 июля. Земля была по-прежнему холмистая; однако же холмы становились уже площе, озера показывались реже; верхушка Большеземельного хребта, которая до сих пор постоянно находилась в виду нашем с правой стороны, наконец исчезла; кругом тянулись пространные низменности, на которых выдаются кой-какие незаметные холмы и возвышения; хотя самоеды имеют для каждого из них особенное название, однако же я пропускаю их, потому что возвышения эти имеют свою важность только для кочующего пастуха тундры, которому они служат путеводителями в беспредельных равнинах Севера и который потому может с точностью рассказать не только взаимное положение и расстояние их друг от друга, но и качество пастбищ, лежащих в их окрестностях.

Утром мы приехали к одной зырянской палатке, лежавшей на левом берегу Коротаихи (по-самоедски Ядайяга, т.е. Покатая река), одной из значительнейших прибрежных рек Большеземельной тундры. Как хозяина, так и домашних мы не застали дома, потому что они, по случаю праздника Ильина дня, отправились в гости в палатку, находившуюся по соседству. Так как здесь было налицо только два холопа и не было людей, которые бы нас проводили далее, то я решился послать за хозяином. Меня не столько удивила общественность обитателей тундры, сколько то обстоятельство, что зыряне здесь в глуши не сбивались в числах и помнили, когда должен быть праздник. Впрочем, причина тому вскоре объяснилась, они имеют при себе род календаря, приготовляемого в деревнях так называемыми книжниками. Календарь этот устроен самым простым образом и представляет четырехстороннюю деревянную призму, на двух противоположных сторонах которой отмечены отдельные дни, причем будни обозначены простой поперечной зарубкой, а воскресные дни крестиком; праздники, совпадающие с простыми днями, обозначаются углублением, сделанным в поперечной зарубке, а совпадающие с воскресными — таким же углублением, сделанным в кресте; все эти заметки, сделанные вкось, означают посты. Чтобы не сбиться с толку, зыряне по прошествии известного времени отрезывают те значки, которые содержат в себе минувшие уже недели, и когда призма, постепенно укорачиваясь, подходит к концу, то кочующий пастух собирается оставлять тундру, чтобы переселиться на зиму в деревню, где календарь ему уже не нужен. Русские крестьяне в деревнях, как известно, исчисляют время по числу дней, заключающихся между каждыми двумя большими праздниками, так что им не нужны ни месяцы, ни числа.

Погода была веселая, и термометр в 11 часов утра показывал 23 1/2 ºС. Отсюда до моря считается два дня пути, т.е. около 40 верст, между тем как еще вчера оно было видно с холмов, где находилась палатка, в которой мы ночевали.

Только к вечеру явились зыряне, за которыми я посылал, и мы начали готовиться в путь. Поимка оленей, бывших в этот день очень беспокойны, потому что их терзали слепни, и переправа через реку задержали нас еще на несколько часов, которыми я воспользовался для осмотра здешней флоры. Растительность, украшающая высоту травянистого берега, находилась в полном цвете и показывала удивительное разнообразие трав, свойственных обыкновенно сухим плодоносным берегам реки, где слой чернозема заменяет торфяную землю болот. Здесь я нашел следующие растения: Armeria alpina, Saxifraga cernua, caespitosa Led, и видоизменение его B groenlandica Wahl., Senecio campestris, Astragalus alpinus, Phaca frigida, Oxytropis borealis, Hedysarum obscurum, Stellaria dahurica, Cerastium fureatum, Arctostaphylos alpina, Parnassia palustris, Lychnis apetala, Draba muricella Wahl., Androsace septentrionals, Erigeron alpinus, Sanguisorba officinalis, Viola biflora, Ranunculus acris, Myosotis alpestris, Allium schcenoprasum, Polygonum historia и viviparum, Oxyria renifornis, Juncus arcuatus, Pachypleurum simplex и несколько других.

На этой стороне реки, на безоблачном горизонте, закатывалось солнце, бросая последние лучи свои на землю. Около палатки, на покрытом травою возвышении, собралось бесчисленное стадо для паствы: молодые олени весело прыгали по лужку и терялись в пасшемся стаде; беготня и смешивавшийся зов маток и молодых, ищущих друг друга, чрезвычайно оживляли страну. Между тем, спускаясь по отлогому скату берега, медленно тянулся длинный ряд саней; люди и поклажа постепенно перевозились на легком колеблющемся челноке, и потешно было видеть, как олени, следуя за лодкой, плыли через реку в ненарушимом порядке.

Наступила ночь, когда караван наш тронулся. Прекрасная тихая летняя ночь! Но и самые светлые июльские ночи в тундре столь же немы, как и зимние; ни одна птичка пением своим не нарушает скучного безмолвия: не слыхать даже чирикания сверчка или легкого воздушного порхания ночной бабочки; все немо, все мертво; только изредка белая куропатка, испуганная топотом северных оленей, перелетает с одного места на другое. Между тем беспокойные комары, пользуясь теплым днем, не переставали надоедать нам своими монотонными песнями и преследовать нас всю ночь. Страна эта пуста и необозрима, и только кой-когда покажется в ней человек, который, будучи окружен северными оленями, образует скудно разбросанную оазу. Взор путешественника с жадностию отыскивает в туманном конце равнин холм или небольшое возвышение, чтобы открыть на нем те маленькие, муравейникам подобные, конусы, под которыми покоится обитатель тундры; он видит, как они всплывают и увеличиваются, лай собак, располагающихся около палатки, возвещают его прибытие, и закутанный в оборванный мех самоед выходит из закоптелого чума своего, чтобы, встретив своего гостя, предложить ему вместе с убежищем все, что у него есть лучшего; и надо сказать, что гостеприимство этого северного жителя всегда отличается честностью и бескорыстием.

21 июля. Утром мы приехали в палатку одного богатого зырянина и, переменив здесь оленей, пустились вперед. Обширные болотистые низменности сменились мшистыми равнинами и прерывались местами небольшими возвышениями. Из растений в болотах, наполненных водою, преобладают: Carex rotundata Wahl. и ampullacea Good., Eriophorum vaginatum и angustifolium; Pedicularis sudetica служит украшением этих болот; на равнинах же, менее водянистых, растут: Sphagnum и Polytrichum, береза-ерник и ива; наконец, сухие глинистые возвышения были устланы разнообразными альпийскими растениями, как то: Saxifraga, Oxytropis borealis и Astragalus alpinus, Dryas octopetala, Silene acaulis, Myosotis alpestris, Senecio campestris, Gymnandra altaica, Thalictrum alpinum и Pinguicula alpina. — Salix hastata я уже не находил, зато северные ивы и S. lanata попадались мне довольно часто.

День был жаркий, и оленьи слепни сделались чрезвычайно тягостными для нашего скота. В течение некоторого времени атмосфера, нас окружавшая, была совершенно безоблачна, что весьма редко бывает под этими широтами; но даже самое чистое небо над северными болотами дает путешественнику чувствовать, что он находится под бледным гиперборейским небом.

Пользуясь теплой погодой, и пеструшки оставили свои подземные норы, чтобы погреться на солнце. Поверхность сырых мшистых равнин тундры иногда по всем направлениям изрыты следами этих животных, которые в мае месяце переселяются через уральские горы и занимают собою все три тундры к западу до Белого моря, а к югу до лесных границ, потому что в самом лесе они нигде не встречаются. В иные годы эти странствующие толпы бывают чрезвычайно многочисленны; рассказывают, что они покрывают поверхность земли целыми полосами и попадаются нередко в палатках номадов или, вскарабкиваясь по наклонной плоскости конуса к верхнему отверстию палатки, падают в огонь; при этом случается, что они свариваются в котле и подаются на стол вместе с кушаньем. Лисицы и песцы постоянно следуют за пеструшками, которые составляют главную их пищу и появление которых потому по справедливости может считаться благом для обитателей тундры, так как эти последние в такие годы всегда производят счастливую охоту. Но эти хищные звери значительно истребляют пеструшек, часть которых погибает также в реках, во время переплавления; наконец, они встречают самых жестоких врагов в собаках, которые, почуя вблизи пеструшечью нору, немедленно отрывают ее и загрызают всех находящихся в ней животных; впрочем, они не пожирают их, потому что они у хозяев своих всегда имеют достаточное количество пищи. Не всегда, однако же, пеструшки появляются в таком множестве, иногда они не показываются несколько лет сряду; в нынешнем году их также было немного. Осенью пеструшки снова отправляются восвояси, впрочем, некоторое число их остается по сю сторону Уральского хребта и зимует в тундре; но и в это время года им нет покоя от лисиц и песцов, потому что эти последние отыскивают их в норах и преспокойно съедают. Все находившиеся теперь в тундре пеструшки были такие, которые здесь зимовали. Норы их вырыты не слишком глубоко в земле и имеют горизонтальное или несколько наклонное положение; входы обыкновенно устраиваются ими около земляного холмика или под низеньким кустарником, так что дождь не может свободно проникать в их жилища; отдельные входы соединяются между собою узенькими дорожками, протоптанными на мшистой поверхности земли. На менее сырых болотистых равнинах, поросших мхом и кой-каким низеньким кустарником, эти дорожки, пересекаясь по всем направлениям и соединяя отдельные норы, представляют необыкновенно живое зрелище, так что подобным местечкам весьма идет название многолюдного пеструшечьего городка, напоминающего собою фантастическую землю лилипутов. Если поймать пеструшку, то она издает пронзительный писк наподобие обыкновенной мыши, только несколько громче. В последнее время, как я уже раньше заметил, пеструшки стали появляться реже; причина тому, бесспорно, заключается в истоптанных мшистых тундрах, которые от сильного размножения северных оленей обеднели мхом, служащим главною пищею пеструшек. Общий предрассудок самоедов тот, будто северные олени поедают этих желанных гостей.

Мы переехали две речки: Яггарейягу, т.е. Отвращающуюся реку, и Юрсакоягу, т.е. Параллельно текущую; первая из них названа так потому, что в течении своем она совершает внезапный поворот, чтобы влиться в Ледовитое море, а другая течет параллельно первой и, значит, также быстро поворачивается. Все эти незначительные прибрежные реки отличаются своим мелководием и каменистым руслом, покрытым кварцовыми и глинисто-сланцовыми гальками. Земля снова покрывается холмами; низменности сменяются волнистыми возвышениями, холмами и вершинами.

К вечеру мы приехали в палатку, принадлежащую какому-то владельцу из Пустозерска, который сам с частию своего стада еще не приезжал, почему мы и нашли здесь только двух баб и должны были послать в соседнюю палатку за людьми, которые бы проводили нас дальше. Последние подоспели не раньше как к ночи, и мы, не теряя времени, переменили оленей и пустились снова в дорогу. Погода была тихая, и термометр еще в 9 часов вечера стоял на 21 ºС; но между тем темные тучи стали покрывать небо, и мы уже издали видели зарницу и молнию. Под утро мы приехали в палатку самоедов-язычников и расположились отдохнуть несколько часов.

22 июля. Положение хижины на возвышении и чистота атмосферы, проясневшей после сильного дождя, дали мне возможность разглядеть окрестности на довольно отдаленном пространстве. От ССЗ к ВСВ небосклон ограничивался горным хребтом, который, уже издали давая различать свои каменные вершины, редко отличался от Большеземельного хребта образованием своих высот; да и с первого взгляда он обнаруживал несравненно значительнейшую высоту. Эта цепь гор у самоедов не имеет общего названия, зато есть особенные названия для каждой отдельной части ее; так, например, на ССЗ возвышается группа Хаардарапай растрескавшегося вида и с зубчатой вершиной, на которой, по-видимому, находятся развалины древнего замка. Уже самоедам пришло в голову сравнить ее с городком или группою домов, почему гора эта и названа Хаардарапай (от слова haard — дом, хижина и paj — камень, т.е. гора с каменною вершиною). Далее на север тянется продолговатый кряж, который постепенно понижается к ВСВ и очень удачно назван Маалагой, т.е. платовидным хребтом, потому что на постепенно возвышающейся ровной поверхности его выдаются, подобно муравейникам, маленькие конические зубчики или верхушки, которые так обманчиво представляют вид отдаленных палаток, что я считал страну эту весьма населенною, пока наконец самоед не вывел меня из моего заблуждения. В небольшом расстоянии от нас видно было два низких ряда холмов, которые, уступая в высоте предыдущему горному хребту и неся характер возвышенных холмов Большеземельного хребта, возвышаются над отдаленными равнинами: один из них называется Яггарей или Ягаггарейгой, т.е. Кривым или отвращающимся хребтом; он тянется от ЮЮВ к ССЗ, постепенно обращаясь к западу, и получает свое название от текущей по соседству реки того же имени; другой, известный под именем Тосоггокой, т.е. Богатого хребта, идет в юго-запад, и северо-восточном направлениях; холмы его чрезвычайно обильны мхом, содержат в себе множество песцовых нор и устланы несколькими озерами, воды которых обильны рыбою, а берега наполнены дикими гусями. Этому-то богатству во всех произведениях, необходимых для обитателя тундры, хребет и обязан своим названием. Тосоггокой, по-видимому, примыкает к Яггарею, а этот последний к высшей горной цепи в виде низеньких отраслей. Плоская земля и низменности простираются далее на запад и на северо-запад, где земля, умеренно возвышаясь, скрывает от взора путешественника цепь гор Падаягой, т.е. Хозяйский хребет, пролегающий по одному направлению с Маалагоем и Хаардарапоем и превышающий своею высотою эти последние.

Проехав небольшое пространство по умеренно возвышающейся земле, где я между прочими растениями собирал также: Papaver nudicaule, Parrya macrocarpa и Saxifraga nivalis, мы очутились около обширной плоской долины, отделявшей нас от горной цепи, которая теперь лежала перед нами во всем своем протяжении. Самая южная часть его, Маалагой, помощию седловидной впадины отделяется от зубчатого Хаардарапая, которому продолжением служит менее возвышенная зубчатая группа гор, не имеющая особенного названия; за этой последней наконец следует Падаягой, который с двумя плоскими вершинами своими теряется на СЗ.

Земля, которая то понижалась, то снова возвышалась, привела нас наконец к довольно высокой горной цепи, верхушки которой образуются из трех скалистых групп, отделенных друг от друга седловидными углублениями и торчащих зубчатыми разрушившимися массами, которые покрываются глыбами обломков и толстыми обрушившимися каменными плитами. Горная порода, которой эти скалы обязаны своими дикими очерками, есть твердая занозистая порода, свежий излом которой местами очень ясно обнаруживает строение мелкозернистого песчаника. Она состоит из слоев, которые, будучи от 1 до 1 1/2 фута толщиною, тянутся от СЗ к ЮВ с маленьким уклонением к ЮЗ. Порода эта обнаруживает большую наклонность к трещиноватости, образует множество расщелин и потому распадается на острокрайние обломки, покрывающие выход месторождения. Кварцовая порода нередко принимает в свою массу тоненькие глинисто-сланцевые пластинки, сообщающие ей сланцевидное сложение, вследствие чего она незаметно переходит в кварцовый и чисто глинистый сланец; этот последний, будучи не слишком тверд и чрезвычайно тонок, имеет темно-серый, а на освободившихся от глины поверхностях охряно-желтый побежалый цвет. Начала слоев этого глинистого сланца нигде не видать, потому что оно совершенно исчезает под мелкой дресвой выветревшегося сланца; но при всем том очень ясно видно, что этот минерал представляет подчиненный пласт в кварцовой породе, потому что, преследуя дресву, можно заметить, как глинистый сланец, уподобляясь искусственно выровненной широкой ступени, проходит через неровное месторождение кварцовых обломков и, переходя из одной скалистой группы в другую и держась главного направления слоев кварцовой породы, тянется от ЮВ к СЗ. Развалившийся вид, которым отличается не только Хаардарапай, но и все отрасли этой северной цепи гор до Уральского хребта, происходит от наклонности горных пород к трещиноватости и от способствующего тому свойства северной атмосферы: горные породы, подвергаясь влиянию сырости и морозов, дают сильные трещины, вследствие чего они распадаются и покрывают твердо стоящую скалу обломками, так что выход ее наконец совершенно исчезает под последними.

Наконец мы взошли и на ту вершину, которая, находясь южнее, была выше предыдущей и менее растрескалась, нежели северные группы скал; она совершенно покрыта обломками и лишена всякой земли, а следовательно, и всякой растительности; только у подошвы ее на скудной почве растут некоторые растения, как: Empetrum nigrum, Ledum palustre, Vacc. vitis idaea, Salix lanata. На скатах ничего более не видать, кроме ягеля, растущего между обломками скал, и коровидных лихен, покрывающих гладкие поверхности каменных масс. Вершина, возвышающаяся на 1120 парижских футов над уровнем моря, дала мне возможность обозреть страну в ученом отношении. На СЗ, из синеющего вдали тумана, выплывает плоская возвышенность Манезале, т.е. Конечный мыс (от ман — конец и зале — вершина, мыс). Ближе к нам, на СЗ, видна округленная вершина Яраней, т.е. Крутая гора, а на ССВ — Пазерлаха или Панзерлаха, т.е. Барабановидная гора (от слова позер или панзер — волшебный барабан самоедов и частицы лаха, соответствующей нашему видный). На С, в синеющейся дали, возвышается округленная вершина Васаимбай, или Старческая скала, с покрытыми снегом скатами; эта гора, по-видимому, выше всех лежащих в окрестности. Несколько ближе к нам, на ССВ, находится несравненно меньшей высоты гора Пугучембай, или Старушечья скала, примыкающая к Васаимбаю. Далее тянется длинная цепь гор Хуптанбай или Хуптобай, за которой наконец следуют две лежащие друг подле друга вершины Войдахара. Равнины, местами усеянные плоскими холмами, располагаются, подобно обширной долине, между этими западными побочными горными цепями, на гребне которых мы находились, и между рядом исчисленных нами гор, которые, за исключением Яранея и Пазерлахи, принадлежат к главной цепи гор, пролегающих по этой стране. Эта главная цепь лежит восточнее и берет свое начало с хребта Уральского, между тем как западные горы примыкают к ней в виде ветвей. К ВЮВ лежит гора Маалагой, отделяющаяся от Хаардарапая горным седлом, по направлениям же к Ю, ЮЗ и 3 взор путешественника покоится на обширных равнинах и низменностях, прерванных незначительными холмами и возвышениями; наконец, открытый вид этот заключается высотой Падаи, примыкающей на ЗСЗ к Хаардарапаю.

Переступив кряж описанных нами гор, мы отправились в дальний путь по равнине, лежащей у северо-восточной подошвы горы. Только тонкий слой перегноя, образовавшегося из растений тундры, покрывает обширные наполненные обломочными породами поля, которые располагаются у подошвы гор и обнажаются в русле ручьев, стекающих с горы. Проехав небольшое пространство, мы остановились у подошвы Падаягоя, чтобы подняться на эту гору. Она возвышается весьма постепенно, а плоская вершина ее, вместе с отлогостями, на которых еще сохранились глыбы снега, покрыта обломочными породами; поверхность ее лишена растительности: только кое-где из-под обломков пробивается небольшое миловидное растение Andromeda tetragona. Горная порода здесь совершенно торжественна с горной породой Хаардарапая: та же занозистая кварцовая порода, в расщелинах которой образовались друзы, усеянные горным хрусталем и обыкновенным кварцом; однако же нигде нельзя было открыть выходов горных пород, потому что скалистые массы, разрушившиеся здесь гораздо сильнее, нежели на Хаардарапае, скрыли все под своими обломками. Вид с вершины Падай, возвышающейся на 1476 парижских футов над уровнем моря, имел большое сходство с тем, который представлялся нам с высоты Хаардарапая, с тою только разницею, что сквозь вечерний туман он казался не совсем ясным; но зато к 3 отдаленная поверхность океана и залив, образующийся при устье реки Коротаихи, позлащались лучами заходившего солнца.

Плоско-холмистая земля вела нас по направлению к СЗ; между тем наступила ночь, и небо покрылось черными тучами, которые вскоре разразились сильным проливным дождем и громовыми ударами.

23 июля. Наутро мы подъехали к реке Гойяу, значительнейшему притоку Югрского пролива. Она течет по мелкому каменистому руслу, так что мы преспокойно переехали через нее в санях; на правом берегу ее находилась палатка, в которой мы не замедлили остановиться. Река Гойяу, т.е. Островское устье (от гой — остров и яу — устье), названная так по небольшому архипелагу, образовавшемуся в дельте широкого устья ее, имеет еще другое название — Гаркан-Ойяу, т.е. Великая, для отличия ее от побочной реки, впадающей в нее с левой стороны и называющейся Нувен-Ойяу, т.е. Маленький Ойяу. Русские, живущие в этой стране, называют ее просто Великой рекой, и на некоторых картах она очень правильно обозначена именем Ойо.

Палатка, в которой мы остановились, принадлежала одному русскому из Пустозерска, бывшему в отсутствии, потому что стельность северных оленей задерживала пустозерских жителей на твердой земле, между тем как рабочий скот их, отделенный от прочего стада, к счастию нашему, послан вперед. В это время русские из Пустозерска обыкновенно приезжают сюда для ловли морских животных.

23 июля. К утру подул сильный северо-западный ветер, и погода сделалась дождливая и сырая; густой туман объял всю страну, так что мы собрались в путь не раньше как в обед. У палатки мы снова переправились через реку и вскоре добрались до упомянутого притока ее, через которую мы также переехали, оставив ее позади нас. Земля здесь представляет обширные болотистые низменности; несколько значительных озер (у русских они называются Пустынными, а у самоедов Лымбеттос, т.е. Пустые безрыбьи озера) и небольшая река того же имени (Пустынная, а у самоедов Лымбет-яга) остались у нас влево. Низенькие кустарники, которые постоянно становились реже и ниже, теперь почти совершенно исчезли; так, ерник и Salix lanata, которые и без того редко попадались нам, уже совершенно потерялись из виду; да и Ledum palustre более не встречалось, значит, граница появления его не доходит до самых северных морских берегов континента. Только северные ивы, как Salix herbacea, polaris и reticulata, myrsinites и glauca попадались еще довольно часто; но только два последних вида представляют кустарники в пядень, остальные же ветвями и листьями своими плотно прилегают к земле.

24 июля. В таком однообразии низменности простираются до берегов Югрского пролива, к которому мы приехали утром. Четыре небольшие хижины, обитаемые русскими промышленниками из Пустозерска, и рядом с ними несколько палаток, принадлежащих самоедам-рыбакам, наконец маленькая часовня и несколько крестов, как доказательство скромной набожности и благодарения, воссылаемого Провидению после благополучного окончания опасного предприятия, — все это находилось на пустом берегу и, казалось, грустно смотрело на скалистый берег острова Вайгача и на туманы, объявшие Карское море.

Мы вошли в одну хижину и встретили в ней трех русских, которые с просонков немало удивились приходу нашему и, протирая глаза, по-видимому, хотели убедиться, наяву ли они видят нас или во сне. Между тем как хозяева наши одевались, я с удовольствием озирал теплую и чистенькую комнатку, как вдруг меня поразил вид книги в цветном переплете. Раскрыв ее, я прочитал следующее заглавие: "Гений-хранитель несчастных, или Тень прекрасной Матильды, блуждающая между живущими. Роман Шписа, перевод с немецкого", Москва, 1820 г., часть III. Значит, это произведение фантазии проникло даже к Югрскому проливу! Да, она распространилась и еще дальше и читалась даже на острове Вайгаче и на Новой Земле, потому что здесь мне попалась только одна часть этого сочинения; остальные же части были взяты для чтения охотниками, занимавшимися в это время ловлею белой рыбы на берегах Вайгача. Уже по ветхой наружности книги можно было заключить, что она много странствовала, многое испытала и доставляла читателям своим большое удовольствие, тем более что и промышленники единогласно утверждали, "что эта книга хороша". Теперь я обращаюсь к тебе, моя возлюбленная книжечка, прими мое отеческое благословение: размножься в переводах, будь читаема и перечитываема и распространись, подобно Матильде, от Костромы и Пустозерска до берегов туманного Ледовитого моря, где ловятся моржи, и если можешь, от моря тьмы, где обитают тюлени и белые медведи, до Вайгача и Новой Земли! К сожалению, тебе предстоит не много надежды!

Я имел намерение проникнуть внутрь острова Вайгача (который на Ивановой карте простирается на 14 геогр. миль в длину), как для того, чтобы познакомиться с ее флорой, от которой можно было надеяться показаний на счет северных границ появления некоторых растений, так и для получения яснейшего доказательства касательно геогностической связи этого острова с высотами континента. Но так как лето приходило уже к концу, то я должен был оставить свое намерение, а отправиться на ЮВ, вдоль горной цепи континента, для разрешения сомнительной еще задачи касательно связи этой цепи с хребтом Уральским. Но все же я заблагорассудил переехать на противолежащий берег острова в надежде, что беглого взгляда будет достаточно, чтобы вывести основательнейшее заключение о первоначальной связи этого острова с твердой землей.

Охотничьи избы, находящиеся около Югрского пролива, называемого у русских Югрским Шаром, лежат под 69º 39' 30" с. ш. и под 60º 40' 6" в. д.*, на плоском берегу моря. В небольшом расстоянии от них, по направлению к западу, на высоком и неровном берегу, около выдающихся углов Тонкого Носа и Тайдовеца, обнаруживается горная порода, представляющая черный или черно-серый плотный известняк, который частию состоит из толстых слоев (1/2 дюйма), частию же имеет более или менее сланцевидное сложение; главное направление слоев его северо-западное, хотя они, впрочем, уклоняются и на СВ, образуя угол наклонения от 10 до 20º; окаменелостей в этой породе не было. Край берега покрыт твердой каменистой глиной, которая имеет множество расщелин, образующих удивительно правильные многоугольники (большею частию пятиугольники), наподобие решеточек в сотах. Растительность находится только в этих расщелинах, образуя на поверхности земли также правильные круги и многоугольники, между тем как находящиеся между ними глиняные плоскости остаются совершенно голыми. Sedum rhodiola, Androsace chamaejasme и villosa, Cochlearia linensis Ad., Eutrema edwardsii, Platypetalum purpurascens R. Br., Artemisia borealis Dc. и прекрасная Nectarobothryum striatum с белыми колокольчиками — вот растения, украшающие голый вообще берег острова. Alopecurus alpinus попадалось нам в местах, поросших травою.

______________________

* По астрономическому определителю Иванова. См. [Литке: II, 235].

______________________

Прилив спокойно сменился отливом и оставил на краю берега несколько морских растений и животных в изрядно изменившемся виде, а именно: раковины некоторых моллюсков и скорлуповатики, а также небольшое количество сплавного леса, который во время отлива тщательно собирается русскими и самоедами и идет на топливо, так как лишенная всякого кустарника полоса земли ничего не производит для этой потребности.

25 июля. Была веселая и теплая погода, и я сел в лодку, чтобы отправиться на противоположный берег острова, где к утру появилась и самоедская палатка. Самоеды мои, одушевленные водкою, которю я их угостил, мигом привезли меня к цели; на востоке, подобно парусам сильного флота, явились до сих пор нами не замеченные зубчатые ледяные горы Карского моря; в некотором расстоянии от нашей лодки потешались дельфины, которые то скрывались в глубину моря, то всплывали поверх волн, выпуская из себя всю воду; также мы видели несколько морских зайцев и одного тюленя, который, греясь на озаряемой солнцем скале, ушел в воду в то самое время, когда мы причалили к берегу. Расстояние этого берега от континента или ширина Югрского пролива, считая от Тонкого Носа, лежащего на твердой земле, до Перевозного Носа, находящегося на берегу острова, всего только 2/3 мили; но надо заметить, что это самое узкое место пролива.

Около Перевозного Носа, где мы пристали к берегу, возвышается скалистый берег в 25 футов вышиною, геогностические признаки которого совершенно соответствуют противолежащему берегу твердой земли, потому что он образуется из того же плотного, лишенного окаменелостей известняка, который и относительно главного направления и уклонения своих слоев не претерпевает ни малейшего изменения. Горная порода острова отличается от континентальной только тем, что она не сланцеватая, а состоит из слоев различной толщины, начиная от 1/2 до 8 и 10 дюймов, имеет плотный раковистый излом и, по направлению простирания своего, проникнута тоненькими нитями, также слоями и жилами (3 — 4 дюйма толщиною) белого слоеватого известкового шпата. После такого удивительного сходства обоих берегов в геогностическом строении их, нет никакого сомнения, что горные породы их находятся в связи друг с другом, что они когда-то претерпели одинаковые перевороты и потому возвысились по одному направлению и под одним углом наклонения, причем минералогический характер горной породы изменился таким же образом. Что же касается до Югрского пролива, разделяющего эти два берега, то его можно рассматривать как канал, образовавшийся из вод и ледяных масс океана в продолжение тысячелетий без всякой насильственной катастрофы. Из всего этого следует, что возвышенности острова Вайгача суть не что иное, как продолжение горной цепи континента, которая, как мы впоследствии увидим, берет свое начало в северной части хребта Уральского, тянется потом к континенту в северо-западном направлении и переходит наконец на остров. Горный кряж этого последнего, держась того же направления, проходит еще 14 геогр. миль, где прорыв океана повторяется во второй раз и в гораздо большем размере, образуя Карские Ворота, отделяющие остров Вайгач от Новой Земли, на нижней оконечности которой снова возвышается прежняя горная цепь, принимая почти неизменное северо-западное направление и оканчиваясь под 77º с. ш. мысом Желанным, представляющим самую северную оконечность острова.

Мы отправились по берегу прямо к самоедской палатке, лежавшей в небольшом расстоянии от нас на востоке. У подошвы скалистого берега лежали целые кучи морских трав, между которыми было только весьма немного известных родов. В этом месте берег принимает плоский вид и образует довольно большую выемку, представляющую Перевозную Губу. Горная порода здесь ясно обнаруживает свое влияние на образование берега, смотря по тому, плотная ли она или сланцеватая, отчего зависит более или менее прочная связь ее. А именно, горная порода, из которой составлен плоский берег Перевозной Губы, отличается от горной породы, образующей высокий скалистый берег Перевозного Носа, только сланцеватым строением, отчего она получает вид, совершенно схожий с наружным видом горной породы, образующей противоположный берег материка. Эта сланцеватая горная порода, по сложению своему не будучи в состоянии противиться напору волн, была разрушена и унесена морем, которое на этом месте промыло себе залив и низменный берег, стремясь проникать все далее и далее, между тем как та же горная порода, только плотного сложения, образовала неровные мысы, гордо отражающие нападения беспокойных волн.

Вскоре мы прибыли к палатке, принадлежавшей одному вольному самоеду-язычнику, владельцу небольшого стада северных оленей; мы велели ему приготовить для нас несколько саней, в которых поехали сначала по острову, но потом своротили на ЮЗ, к Болванскому Носу (по-самоедски Хаенсале). Болотистые низменности острова тянутся в обыкновенном своем однообразии, и только среди туманов северной дали виднеются некоторые возвышения, представляющие ряд холмов, наклоненных к южной оконечности острова. Несколько дальше мы переехали через холмы, округленные плоские вершины которых покрыты той же самой твердой глиной, которая находится на морском берегу материка; она трещинами своими образует такие же многоугольники, как и там, и также лишена растительности, хотя местами и попадаются растения, как: Papaver nudicaule, Artemisia borealis, Saxifraga caespitosa, nivalis и oppositifolia, Silene acaulis, Arenaria ciliata или Spergula saginoides; все они совершенно съежились и прижались к каменистой почве.

Наконец мы приехали к возвышению, которое вело к выдавшейся скале, известной под именем Болванского Носа. Та же горная порода и в тех же отношениях к простиранию и уклонению ее, в каких мы видели ее у Перевозного Носа, образует и здешний высокий берег (около 40 футов), состоящий из перпендикулярных и обрывистых скал, висящих над зеркалом моря. Разрушительное влияние морских волн на эту скалу обнаружилось тем, что они продолбили внутри ее полый свод, верхняя сторона которой впоследствии провалилась и унесена водой; от этого образовалась полость, которая, начиная от подошвы, ведет вверх по скале, образуя на высоте ее круглое отверстие, откуда можно видеть всю внутренность. Эта-то редкость природы и была причиною, что самоеды, которые еще в древние времена приписывали этой скале какую-то святость, издавна избрали ее общественным местом для жертвоприношений, так что скала эта сделалась известною не только в Болынеземелье, но и в соседственных землях, лежащих к востоку и западу. Уже в 1556 году Болванский Нос был описан английским мореплавателем Стефаном Бурру (Burrough) [Hakluyt: I, 313], и в таком же точном положении нашел его русский шкипер Иванов в 1824 году, следовательно, спустя почти три столетия [Литке: II, 236]*. Теперь же, напротив того, вид его совершенно изменился. Миссия, которая вскоре после того начала свои действия в самоедских тундрах, истребляла огнем все встречавшиеся ей на пути общественные места самоедов-язычников, окропляя пепелища их святой водой; летом 1828 года она проникла и в эти отдаленные пустыни, и древние языческие идолы, из которых в продолжение нескольких столетий — как выражаются сами самоеды — образовалась целая гора, должны были уступить свету нового учения, и вместо капищ водрузился христианский крест, который один возвышается над скалами. Почва кругом него, удобренная золой сожженных идолов и костей принесенных им в жертву северных оленей, подернулась сероватым дерном из растения Artemisia borealis. Только несколько кусков заржавленного железа, принесенных в жертву прежним идолам, разбросано местами в виде скудных остатков, и два или три черепа белых медведей, которые, не будучи истреблены огнем, выглядывали из травы. Это был самый северный пункт, до которого, следуя своему призванию, дошли миссионеры; дальше этого места они не могли пробраться, потому что своих собственных оленей, на которых они разъезжали по тундрам, они оставили на материке, так как их нельзя было перевезти через Югрский пролив; самоеды же, до сих пор добровольно принимавшие христианскую веру, стали бояться, чтобы миссионеры не проникли дальше, а потому отказывали им в оленях. Таким образом, не окончив своего дела на острове, миссия должна была возвратиться на материк, где она зато с большей ревностию принялась за свое дело, увенчавшееся полным успехом.

______________________

* Сравни также описание этой местности в 1594 г. Липшотеном, сопутником экспедиции, посланной голландцами в эти страны, в "Истории мореплавания" Аделунга [Adelung: 132].

______________________

Несмотря на удивительную кротость, руководившую миссионерами при обращении самоедов к христианству, многие язычники, верные религии отцов своих, бежали при одном слухе о появлении миссии за Урал и на остров Вайгач и возвратились в тундры не раньше, как по упразднении ее. Возвратившиеся язычники не тронули креста, водруженного христианскими миссионерами, но, не желая в то же время лишиться этого места, освященного древнею памятью и странным явлением природы, они избрали для своих жертвоприношений местечко, лежащее только в нескольких шагах от креста, и по-прежнему поставили здесь своих деревянных идолов. Идолы эти представляют простые колья различной длины, обыкновенно от одного до трех футов. На верхних концах кольев вырезаны самым грубым образом черты лица человеческого, причем, как кажется, образцом служили черты не самоедского лица, а какая-то другая норма; голова у них к макушке постепенно суживается, тогда как голова самоеда имеет вид шара; лоб и нос выражены одной дугой, представляющей род свода, который выдается острым углом, отчего получается высокая лобная кость и орлиный нос, между тем как выдавшиеся скулы монгольского племени совершенно исчезают. Острый угол носа и лба всегда обращен к востоку (хотя, впрочем, это обстоятельство нисколько не мешает поворачивать его в какую угодно сторону), для того чтобы глаза идола постоянно были устремлены на восход солнца. Что касается до глаз, то они обозначаются двумя вырезанными линиями или точками, которые редко находятся на одной линии; иногда глаза имеют вид круглых или четырехугольных полостей, или наконец деревяшка, представляющая идола, пробуравливается насквозь, отчего идол получает глаза и спереди и сзади. Рот изображается более или менее глубоким надрезом и всегда обнаруживает следы приставшей к нему крови, потому что самоеды, чтобы показать большее усердие, во время жертвоприношения смачивают губы своего идола кровью. На длиннейших кольях, служащих идолами, был навешан целый ряд оленьих черепов, а вокруг них на земле были разбросаны копыта северных оленей. Это объясняется тем, что во время закалывания северного оленя прежде всего уделяется часть идолу, т.е. ему обмазывают губы кровью животного, потом все съедомое поедается толпой, участвующей в жертвоприношении, а кости тщательно выбрасываются, исключая черепа и копыта, которые оставляются идолу для памяти, что ему жертва принесена.

Возвышение, на котором воткнуты самоедские боги, может занять не только этнографа, но и геогностика, потому что последний встречает на нем светло-серый мелкозернистый известняк, который, состоя из неразличимых слоев и лишенный окаменелостей, расположился толстым пластом (4 фута) на плотной, темно-серого цвета, слоеватой извести, образующей морские берега; но так как он выходит наружу только на самом незначительном протяжении, то за напластованием его следить трудно.

С Болванского Носа мы поехали обратно к самоедской палатке, следуя высокому краю берега, который, подобно лежащей под ним скале, свойствами своей бесплодной глинистой почвы и растительности вполне соответствует характеру, господствующему на берегах материка, и производит свойственные морским берегам растения, исчезающие внутри острова. Plantago alpina вместе с Artemisia borealis встречаются во множестве, особливо на Болванском Носу, а прекрасная Eritrichia папа покрывала собою целые пространства. Кустарников на острове не видать, исключая ивовых, имеющих всего четверть аршина вышины. Массы снега и льда сохранились еще во многих местах, особливо у подошвы и в рытвинах берега.

В санях моего самоеда я заметил небольшой камень, укрепленный с помощию ремня к спинке саней и тщательно завернутый в оленьей шкуре; судя по крови, которою он был вымазан, его надо было принять за идола, и действительно, самоед уверял меня, что это его гений-хранитель, приносящий ему счастие во всех его предприятиях. Впрочем, он не представлял ничего особенного; он был поднят на морском берегу, образовавшемся из черной извести, был величиною с обыкновенное куриное яйцо и только при самом пылком воображении наблюдателя мог бы представлять нечто вроде грудного портрета человеческого лица, в котором рот можно было бы узнать только по приставшей к нему крови. Я просил самоеда уступить мне этого идола, но он сначала как будто не понимал меня, когда же пред глазами его мелькнул стакан обворожительной водки, он призадумался, почесал себе ухо и наконец, как будто одержал над собой победу, произнес решительно: "Возьми его!" — и тотчас же протянул руку за стаканом. Впрочем, по уговору, я сам должен был отвязать идола от саней, чего самоед мой ни за что сам не решался сделать, боясь мщения оскорбленного своего патрона; а тут он утешал себя мыслию, что идол будет воображать, будто он не добровольно отдан самоедом, а скорее украден у него, и что он тогда может избрать себе нового Хая из лежащих на берегу камней. Так-то глупый самоед обманывает своего еще глупейшего идола, и точно так же он продает себя самого, свою свободу за какой-нибудь ничтожный стакан водки!

Небо было совершенно ясно, и погода была тихая и безветренная, когда мы вечером возвратились на твердую землю к нашим хижинам. За гладкою поверхностью моря виден был отдаленный Долгой остров, возвышающийся на западе в виде полосы плоского морского берега.

26 июля я пробыл еще в хижинах, лежащих на берегу Югрского пролива, потому что мне надо было привести в порядок свой гербариум и написать несколько писем, которые я вручил одному охотнику, отправлявшемуся в Пустозерск, с тем, чтобы он отправил их оттуда по адресу*. В заключение этой главы я сделаю еще несколько замечаний касательно нашей страны.

______________________

* Задержанный противным ветром охотник приехал в Пустозерск тогда, когда я уже выехал оттуда, так что письма мои хотя и действительно пришли в столицу, но только спустя две недели по собственном моем прибытии туда.

______________________

Несмотря на значительное количество соли, содержащейся в Ледовитом море, и на бури, свирепствующие на нем, особливо в конце лета, Югрский пролив почти ежегодно замерзает; однако же он покрывается льдом не раньше как в начале декабря или даже в начале января, а освобождается от него только в июне. Весной самоеды еще свободно переезжают со своими стадами по твердому ледяному покрывалу на остров Вайгач, чтобы провести лето на поросших мхом болотистых равнинах. Осенью же, или, вернее, зимой, лишь только пролив покроется льдом, они оставляют остров, потому что он становится необитаемым по причине ужасных холодов и совершенного недостатка в топливе. Рассказывают, что самоеды, когда пролив долго не замерзает, вверяют самих себя и стада свои льдинам, которые привозят их к материку; правда, со стороны их это большой риск, но если взять в рассуждение то, что зимование на острове Вайгач, где они подвергаются холоду и голоду, для них не менее пагубно, то оно поведет на одно и то же и отвага эта выходит вынужденная. Что некоторые самоеды, по делам охоты за морскими животными, забираются к Новой Земле — то это очень вероятно; но я никогда не слыхал, чтобы те же самоеды отправлялись туда вместе со стадами своими. Напротив того, остров Вайгач бывает населен ими во время лета до самых северных берегов. На высоте выдающегося в море мыса, лежащего на СВ оконечности острова, находится еще один жертвенник самоедов, представляющий высокую скалу, с которой при ясной погоде видны берега Новой Земли и которая также известна под именем Болванского Носа (по-самоедски Хаенсале или Хайсе).

Древнейшие писатели и предания поговаривали о благородных металлах, встречаемых будто бы на острове Вайгач. Повод к таким толкам подали, без сомнения, железный и мышьяковый колчеданы, которые, попадаясь также на Новой Земле, принимаются многими корыстолюбивыми искателями за серебро и золото*. Эти минералы собираются самоедами между прочим и на мысе Воронов, лежащем на северо-западной оконечности острова, и служат им кремнями, потому что они, как замечают, при столкновении со сталью издают от себя множество искр и запах серы или чеснока. Г-н Эрман также нашел на скалистом берегу острова несколько отломившихся кусков глинистого сланца, которые содержали в себе кубические кристаллы серного колчедана [Erman: I, 650].

______________________

* Уже Витсен говорит, что горы острова Вайгача блестят от находящегося в них серного колчедана, который по наружности своей может быть принят за золото и серебро, но на самом деле не имеет никакой цены! См.: [Литке: 9] в немецком переводе и ссылку, делаемую на [Witsen II: 916].

______________________

Название острова Вайгача произведено как из голландского и немецкого языков, так равно и из русского*. Но искать происхождение его в первых двух языках нельзя уже a priori, так как нет сомнения, что русские первые открыли группу островов Вайгача и Новой Земли и уже, вероятно, тотчас же дали им свои названия, как это и видно по последнему острову; иностранные же мореплаватели давали попадавшимся им островам и берегам свои собственные названия, не обращая внимания на те, которые уже вошли в употребление у жителей тех стран; древние путешествия полны этих произвольных названий, несмотря на то мы на всем пространстве севера до самого Шпицбергена не находим ни одной местности, ни одного острова, название которого было бы заимствовано из какого-нибудь другого языка, кроме русского или кроме языков приморских поколений, как самоедов, лапландцев и прежней чуди. Можно ли после этого предполагать, чтобы для острова Вайгача в этом отношении сделано было исключение? Название это так же мало может быть произведено из других европейских языков, как Колгуев, Нокуев, Кильдин** и многие другие имена, встречающиеся на Архангельском Севере, и хотя этимология их затерялась, однако же никто не пытался произвести их из голландского или англосаксонского языка. Форстер придумал весьма хитрое объяснение названия Вайгача, но Литке опроверг его решительно [Forster: 318; Литке; 30]. Поэтому я вместе с Литке доверяю словам Витзена, что остров Вайгач получил свое название от некоего Ивана Вайгача [Литке: 31; и ссылка его на Witsen II: 913]. У самоедов остров этот называется Хайодея или Хабидея, т.е. Землей Идолов или Святой Землей.

______________________

* Бесполезные гипотезы расчет этого предположения собраны в [Литке: 29 — 31].
** Литке [Там же: 31]. Варандей же есть самоедское название острова, о котором будем говорить ниже.

______________________

Название пролива Югрский Шар напоминает нам землю Югрию, иод которой разумели пространство от земель, прилегающих к нижней Оби, до берегов Югрского пролива. Касательно происхождения слова шар, которое не есть коренное русское, существовали различные предположения, но вопрос через то еще вовсе не решился. Я полагаю, что это слово взято из языка чудского, жалкие остатки которого сохранились до сих пор только еще во многих названиях местечек Архангельского Севера; из этих остатков, несмотря на их бедность, можно заключить, что чудский язык имел большое сходство с языком нынешних архангельских чухон, т.е. зырян, а может быть, даже заменял его. И действительно, это слово очень удобно производится из зырянского языка, и очень может быть, что не одно это слово заимствовано мезенцами у соседних зырян и принято в русский язык с некоторым изменением. Архангельские зыряне обозначают словом шар не только ручей или источник, но и проезд между двумя островами или между одним островом и материком; далее оно означает также узкий рукав реки, который или опять соединяется с главною своею рекою, или на противоположном конце своем образует стоячую воду без устья. Для такой стоячей воды у архангельцев есть выражение курья, между тем как прибрежные жители нижней Оби обозначают ее словом зорь, в котором опять-таки видно испорченное слово шор соседственных финских поколений*.

______________________

* Выражение это, как полагал Эрман, не имеет ничего общего с русским словом озеро. Слово полынья или полынья (но не полынья, как пишет Эрман), т.е. непокрытое льдом место на реке или на море, также мало имеет общего со словом полоса (а не полоса), хотя оно, впрочем, производится от слова полый, т.е. открытый (но не пустой). Архангелец также говорит: "Река пола", т.е. свободна ото льда, как "двери полые", т.е. открытые двери.

______________________

Как, с одной стороны, сибирское русское слово зорь произошло от зырянского шор, так, с другой, архангельское выражение шар образовалось из однозвучного почти шор, и так как то и другое служит для выражения одного и того же понятия — проезда между двумя островами или между одним островом и материком, не разбирая того, где находится подобный проезд, на реке или на море, то проезды между островами, образовавшимися на реках Мезени, Цильме, Печоре и др., вообще называются шарами, точно так, как Югрский, Маточкин и др. шары, находящиеся на море.

Самоедам это слово совершенно чуждо: они, по духу своего языка, в котором нет буквы звука ша, выговаривают его сар, точно так, как вместо кошка они говорят косха. То же самое понятие в их языке выражается словом парод, если проезд так мелок, что через него можно проехать в санях, и словом пой или гомбойи (что в буквальном переводе значит "вода между островами"), если глубокое море разделяет острова. Под словом салемал или малсале (от сале — вершина, возвышение, мыс и мал — конец, крайняя граница) самоеды разумеют самый наружный конец мыса, и очень может быть, что архангельцы заимствовали от них слово салма, которое в некоторых местах употребляется в одном значении с шаром, потому что русские понимают под словом салма проезд между двумя оконечностями земли, тогда как у самоедов салемал означает самую оконечность. Морская губа у самоедов называется паха, а плоский морской берег с твердой почвой — мара. Савтагох (буквально — невидимый остров) у них значит неглубокое место или мель, которая не выдается наружу, хасуйгох (сухой остров) означает мель, высовывающуюся из воды; у русских же оба эти понятия заключены в одном слове — мель, хотя у архангельцев есть для этого более специальное выражение, заимствованное у лапландцев, а именно кошка.

Восточные берега Ледовитого моря посещаются русскими, особливо из Пустозерска, с целью производить здесь охоту за морскими зверьми и рыбную ловлю. Что касается до этой последней, то она производится большею частию на материке; здесь ловят преимущественно омылей (Salmo omul Pall.), которые попадаются в таком большом количестве, что прибрежные самоеды питаются ими целое лето; кроме того, ловят сигов и лососей, хотя не в таком множестве, как омылей. Морские животные, составляющие предмет охоты, суть: моржи (Trichecus rosmarus L.), которые ловятся преимущественно на берегах Новой Земли, реже на материке; потом дельфины или белуха (Delfinus leucas L.) и различные роды тюленей, а именно: нерпа (Ploca hispida Fabr.) морской заяц (Phoca albigena Pall), гренландский тюлень или серка (Ph. groenlandica Mull.) и т.д. У охотников в различных пунктах есть становища (станции), где построены их хижины, в которых они иногда зимуют; но большею частию они возвращаются на зиму в свои селения вместе со стадами северных оленей, которые во время охоты пасутся в тундрах под присмотром наемных самоедов или вблизи самих владельцев. На Новой Земле охотники более всего навещают юго-западный берег у Костина Шара, впрочем, они пробираются и гораздо дальше на север. На острове же Вайгаче самое выгодное для ловли место есть Ламчина Губа, где ежегодно собирается множество дельфинов; потому-то охотники, имеющие постоянное свое жилище в хижинах, лежащих около Югрского пролива, всякий год отправляются на остров к упомянутому заливу. Местность эта чрезвычайно приспособлена к ловле рыбы, потому что здесь, недалеко от берега, находится небольшое озеро, которое соединяется с заливом посредством канала: дельфины, плывущие обыкновенно целыми сотнями, подымаются по этому каналу, где обратный путь им заграждается раскинутыми сетями, и окруженные со всех сторон животные убиваются копьями. Количество добываемой таким образом рыбы бывает различно, смотря по тому, как идет рыба; в иные годы ее чрезвычайно много, в другие она появляется в небольшом количестве. Что касается до охоты прибрежных самоедов, то она ограничивается только ловлею омылей и некоторых тюленей, потому что недостаток в больших лодках и необходимых снарядах не позволяет им принимать участие в значительнейших охотах; притом же у самоедов и нет того предприимчивого духа.

Между всеми обитателями этих стран сохранилось предание, подтверждаемое даже историею, — что самая крайняя северо-восточная часть Европейской России в прежние времена (когда страна эта еле-еле была известна) была обитаема совершенно другим племенем, нежели которое занимает ее теперь. Племя это, равно и многие другие, говорящие нерусским языком, известно у русских под общим названием чуди, т.е. чужого народа. Самоеды называют их сиирте и с уверенностью говорят, что они жили в этой стране до них, но что потом они ушли будто под землю. Так, один самоед Малоземельной тундры рассказывал мне, что в настоящее время сиирты живут под землею, потому что они не могут видеть солнечного света; хотя они и говорят своим собственным языком, однако же они понимают и по-самоедски. "Однажды, — продолжал он, — один ненец (т.е. самоед), копая яму на каком-то холме, вдруг увидел пещеру, в которой жили сиирты. Один из них сказал ему: "Оставь нас в покое, мы страшимся солнечного света, который озаряет вашу страну, и любим мрак, господствующий в нашем подземелье, впрочем, вот дорога, которая ведет к богатым соплеменникам нашим, если ты ищешь богатств, а мы сами бедны". Самоед побоялся следовать указанному ему мрачному пути, и потому скорее закрыл вырытую им пещеру. Но это известно, — продолжал рассказчик, — что сиирты большею частию богачи: у них чрезвычайно много серебра и меди, железа, олова и свинца; да и как им не иметь всего этого, когда они живут под землею, откуда, как говорят, все эти предметы добываются?" Об этой чуди или siirte сохранилось множество таких преданий. Так, например, я слышал от одного толкового мезенца, что на реке Мезени, около 60 верст от селения Вожгоры, находится местечко Чучапала, обитаемое чудью, которая во время войны с новгородцами была отсюда изгнана: но русские преследовали бежавшую чудь, настигли ее в 30 верстах от Чучапалы и совершенно уничтожили это племя: одна часть его погибла от меча русского, а другая нашла себе смерть в волнах реки, отчего часть этой последней и до сих пор еще сохранила название Кровавой Плосы. Что касается до жилищ чудских, то они были обращены в русскую деревню, которая в память этому событию была названа Чудь-пала, переменившейся в течение времени на Чуча-палу. Кроме того, на правом берегу Мезени, в 50 верстах от города Мезени, находится большое село Кузьмин Городок, о котором предание говорит, что оно было в прежние времена чудским городком, отчего и до сих пор еще сохранилось название городка. Чуквиска, один из притоков Розы, есть, вероятно, испорченная Чудь-виска, т.е. Чудская речка, из которой видно, что виска есть обруселое чудское слово; в нем узнается нынешнее зырянское слово вис, означающее речку и сродное с финским веззи. Наконец, в Пустозерске есть несколько русских, а в Ижме несколько зырянских семейств, которые ведут свой род от чудского племени. Из крестьянских семейств, находящихся в Пустозерске, между прочим замечательны семейства Хабарова и Сумарокова; но, к несчастию моему, старик Иван Хабаров, обитатель Тельвиски, от которого я надеялся получить некоторые подробнейшие сведения касательно чуди, был в отсутствии в то самое время, когда я находился в Пустозерске.

Кроме преданий и названий некоторых местечек, в которых сохранилась память об обитателях этой страны, остались еще видимые следы их пребывания в этом месте, а именно те же подземные пещеры, которые встречаются по нижнему течению Печоры и в некоторых других местах и которые у русских известны под названием чудских пещер или чудских курганов; река Печора, без всякого сомнения, обязана своим названием этим подземным пещерам*. Неизвестно, почему чудь обитала в подземных пещерах, когда она точно так же могла иметь свои хижины и над землею, особливо в лесах, где отчасти также встречаются их пещеры; мы знаем только то, что она действительно жила в них, потому что они распространены по всему Архангельскому Северу и по всей вероятности дали свое название всем жителям, обитавшим в области реки Печоры; поэтому-то чудь не есть самоедское племя, а чисто финское, и притом то самое, которое в области реки Двины приведено Нестором под именем заволоцкой чуди. Очень может быть, что им трудно было обрабатывать крепкие северные деревья, особливо теми дурными несовершенными инструментами, которыми они обладали, что северная страна не производила хорошего строевого леса и что потому дома, построенные из него, не могли вполне укрывать их от жестоких морозов и холодных ветров.

______________________

* Печора есть славянское выражение, соответствующее русскому слову пещера. Так, местечко и монастырь Печора, находящиеся в Изборском уезде Плесковской губернии, граничащей с Лифляндией, получили свои названия от подземных пещер, которые были вырыты в мягком песчанике жившими поблизости монахами и в которых эти последние основали подземную церковь и устроили из подземных ходов катакомбы.

______________________

Что касается до дальнего севера, то пещеры, которые здесь особенно многочисленны, представляют самый удобный и самый естественный род жилищ, потому что они гораздо лучше защищают обитателей своих от холодов и ветров, нежели надземные хижины, которые в продолжение 9 месяцев полярной зимы требуют неимоверного количества топлива, между тем как страна эта лишена леса, сплавного же, выбрасываемого из моря во время прилива, далеко не достает для удовлетворения потребности всех живущих здесь жителей. Мне кажется, что эти пещеры и хижины были предназначены не для зимования в них, а скорее для временного пребывания их владельцев, которые, по примеру полукочевых лапландцев, проводили лето на берегах Ледовитого моря или на берегах рек, обильных рыбою, — с целью производить здесь охоту и рыбную ловлю, а на зиму перебирались со своими стадами под низшие широты, поселяясь в лесах, подобно нынешним номадам. Нынешние жители Пустозерска поступают точно так же, с тою только разницею, что они живут на берегах Ледовитого моря не в подземных пещерах, а в хижинах, которые им нетрудно строить, потому что доставка леса на судах им ничего не стоит; тогда как полукочевая чудь, не имея судов для привоза строевого леса, по необходимости должна была жить в подземных пещерах. Лопари, живущие на северных берегах русской Лапландии, до сих пор еще не постороили себе ни одной хижины, а довольствуются во время лета простыми шалашами из хворостняка.

Итак, если верить тому, в чем, впрочем, все нас убеждает, что чудь — подобно лопарям, которые, занимая весь запад до самой Норвегии, отличаются своим образом жизни от своих южных единоплеменников финнов, — завела на севере полукочевую жизнь, то очень легко разрешается вопрос, почему она устроила себе жилища сперва только на самом севере, а потом и южнее, но всегда в таких местах, где можно было производить охоту и рыбную ловлю, а именно на берегах обильных рыбою рек, преимущественно при впадении их в море; выбор этих пунктов был весьма естествен, потому что спустя несколько столетий и русские, отправлявшиеся на самый север для той же цели, завели свои жилища в этих же местах. Самые западные чудские пещеры, о которых у нас сохранились известия, лежат близ устья реки Индеги, впадающей в морскую губу Чошу, т.е. ниже того места, где в настоящее время поселился Василий Попов. Я не осведомлялся касательно этого предмета, потому что мы имеем уже сведения об нем от Витзена*. Еще западнее, но в то же время гораздо южнее, лежат, как полагают, подземные пещеры, большая часть которых находится вместе близ упомянутой деревни Чучапалы, по берегам реки Мезени; однако же я имею много причин сомневаться в их существовании, тем более что сведения об них я получил от мезенского мещанина, который не сам их видел.

______________________

* "Если подняться вверх по реке Индеге, то на пути встречается местечко Городище (т.е. оставленное место, где стоял город, точно так, как чумовище означает пустое место, где стояла палатка), где в древние времена жил народ, называемый чудью; народ этот вел войну с русскими, но теперь совершенно исчез, и от древнего города его остались только одни валы. В настоящее время здесь построены жилище и погреб, принадлежащие русским из Пинеги, которые платят в Москву ежегодную дань соколами; для ловли их они приезжают сюда всякую осень и остаются здесь до Рождества, производя торговлю с самоедами. Кроме того, они ловят здесь в реке множество рыбы. Река Индега очень богата рыбой, а именно в ней водятся: лососи, кунжи (Salmo leucomaeni, Pall), гольцы (S. alpinu Fabr.), нельмы, сиги; также щуки, камбалы, окуни, наваги (Gadus navaga), которые в других землях неизвестны. По обеим сторонам этой реки находятся прекрасные пастбища, а в 4 милях от устья — пространный еловый лес, называемый здесь ельником. Воздух здесь очень умерен, и очень жалко, что местечко Городище не населено; однако же сомнительно, чтобы здесь родился хлеб" [Witsen: 600].

______________________

На дельте, образуемой устьем Печоры, упоминается еще несколько мест, в которых находятся чудские пещеры, а именно: остров Конзер, того же имени мыс, лежащий около самого устья Печоры, деревня Норыга и, наконец, Пустозерский городок, находящийся в 8 верстах к востоку от Пустого озера. Однако же во время пребывания моего в этих местах здешние жители не могли удовлетворить моего любопытства насчет их.

Г-н Лильга, уездный судья в Пинеге, бывший долгое время землемером в Пустозерске, уверил меня в существовании подземных пещер в этих местах, хотя я прежде и сомневался в этом, потому что там вместо пещер очень удобно было строить хижины, имея под рукой обильные леса. В холмах, лежащих по берегам Сииртеты, притока Кары (другие, менее правдоподобные известия приводят самую Кару), говорят, также встречаются чудские пещеры, в которых некогда даже были найдены медные и чугунные котлы, вместе с остатками олова и свинца. Наконец, в правом берегу Каратаихи, близ устья ее, находится 5 или 6 земляных холмов, внутри которых обитала чудь; холмы эти и теперь еще известны у самоедов под именем Сииртеса, а у русских под именем курганов, и в существовании их нельзя сомневаться, так как они не только очень хорошо известны самоедам и русским охотникам, но и описаны архимандритом Вениамином, который сам бывал в них. Я сам не видал этих интересных остатков, потому что они лежали мне не по пути. Самоед же, который был в них, описал мне их следующим образом. Их в том месте 5 или 6 холмов, почти четырехугольных, так что они, по-видимому, были сделаны человеческими руками; внутренность их пуста и представляет четырехугольное пространство, стены которого вытесаны балками, наподобие русских жилых комнаток; только крыши у них не были покрыты тесом, отчего они почти во всех пещерах провалились или, как полагают, разрушены промышленниками, искавшими добычи. Двери или выходы этих подземных хижин были низки и все обращены к востоку. Самоед этот нашел внутри этих жилищ несколько кусочков тетевы, сплетенной из трав*, также несколько кусков моржового клыка и остатки заячьей кожи. У товарищей своих он видел свинец, а равно особенного устройства нож, найденный в этих же чудских пещерах.

______________________

* Может быть, из крапивы, которая, как известно, приготовляется северными народами для пряжи и тканья. И.Б. Мюллер рассказывает об остяках [Mulier J: 30] следующее: они умеют обрабатывать крапиву как лен и делать из нее полотно. И у башкирцев крапива приготовляется для тканья [Georgi: 177], а о самоедах, под которыми здесь разумеются в особенности сибирские, граничащие с остяками, говорится в том же сочинении [Там же: 280]: "Где растет крапива, там она идет, как у башкирцев и др., на пряжу, а не на тканье; из нее делают нитки, сети и канаты". Архангельские самоеды ничего не знают об этом употреблении крапивы и потому приготовляют себе упомянутые вещи из оленьих жил.

______________________

Из всего этого, говорит рассказчик, легко заключить, что сиирты, подобно нынешним самоедам, находились на морских берегах единственно для рыбной ловли и охоты за морскими животными. Самоеды также полагают, что чудь — несмотря на то, что она представляла совершенно другой народ и говорила другим языком, — во многом согласовалась с ними, особливо в образе жизни; что будто она, подобно им, вела кочевую жизнь и имела стада северных оленей, что подтверждается кой-какими следами их палаток, оставшимися в некоторых местах тундры. Хотя я и не вхожу в рассмотрение этого последнего обстоятельства, однако же не могу себе представить, чтобы народ, живший в северных тундрах, мог вести какую-нибудь другую жизнь, кроме кочевой.

Мнение наше, что первоначальными обитателями самоедских тундр была финская чудь, подтверждается наконец многими названиями местностей, ясно обнаруживающими финское происхождение, тем более что они не русские и что те же самые местности названы у самоедов совершенно иначе. Названия эти встречаются в особенности между большими прибрежными реками, как Вижас, Ома, Волонга, Индега, Вельт, Каратаиха и мн. др.; устье Печоры особливо богато такими названиями, а именно: Куя, Норыга, Тельвиска, Оксина, Конзер, Вандех и др. Впрочем, названия эти неизвестны на самом востоке, хотя и здесь были чудские жилища; это происходит оттого, что отдаленнейшие берега сделались известными русским только впоследствии и то через самоедов, почему все здешние названия взяты из языка самоедов: Ойо, или Великая, Талата, Салова, Кара. Южнее же, а именно во всей области реки Узы, до сих пор еще сохранились зырянские названия, хотя здесь никогда не жили зыряне, а если бы эти последние узнали бы эту страну через самоедов, то они верно приняли бы и самоедские названия для здешних местностей; однако же она уже издавна была им известна и во время лета служила как им, так и южной чуди и единоплеменникам наших полукочевых северных обитателей пещер, местом рыбной ловли и охоты, точно так, как для северной чуди служили устья прибрежных рек. Так, притоки Печоры и до сих пор еще носят зырянские названия, в которых слышны звуки чудского языка, равно большая часть побочных рек Цильмы и Розы, где в настоящее время зыряне более не встречаются и где при реке Мезени мы снова находимся в области заволоцкой чуди. Что касается до того, как далеко от Печоры простираются жилища оседлой чуди, где они оканчиваются и где начинается кочевая жизнь прибрежной чуди, обитавшей в пещерах, — то это неизвестно и трудно узнать; но тем не менее в этом случае может быть допущена гипотеза: местечко Чуксина, лежащее на правом берегу Печоры, в двух верстах выше Усть-Цильмы, именем своим так сильно напоминает нам чудь кончену или чудь кончину (т.е. конец чуди), что нельзя не допустить, что жилища оседлой чуди простирались до этого местечка, откуда начиная берега реки Печоры на довольно большом протяжении оставались необитаемыми, после чего та же чудь встречается в виде полукочевого печорского народа не ближе как около устья Печоры. Здесь мы опять замечаем большую аналогию с живущими на севере русскими: усть-цильмцы, как земледельцы, еще привязываются к почве, жители же Пустозерска, напротив того, не видя никакой пользы от земли, возлагают всю свою надежду на жидкую стихию и потому представляют настоящих полуномадов: зимой вы их встретите на отечественных берегах, а летом они, подобно прежней полукочевой чуди, рассеиваются по всем морским берегам Севера; таким образом, одна и та же почва всегда обусловливает одинаковые обстоятельства жизни.

IX
Путешествие от Югрского пролива к Уралу

В полдень 27 июля я оставил хижины, стоявшие при Югрском проливе, и на оленях, доставленных мне из близлежащей самоедской палатки, пустился на восток вдоль берега, который, будучи частию неровен и скалист, частию плосок, сохранил на скатах своих еще множество глыб снега и состоял из песчаной и глинистой почвы. По дороге я встретил несколько незначительных рек, а именно: Хайягу, т.е. Реку идолов, у русских Никольская, которая изливается около самых хижин, Хороягу, т.е. Оленью реку, и Гаптеягако, т.е. Вонючий ручей, названный так по причине неблаговонных испарений одного болота, из которого он берет свое начало. Мы без труда перешли через все эти реки и приехали к устью Великой, которая в этом месте значительно расширилась и образовала несколько низменных песчаных островов, которым она и обязана своим самоедским именем; острова эти называются у русских охотников Сторожевыми. Это местечко отстоит от хижин, лежащих при устье реки Никольской, почти на 8 верст. С помощью нескольких лодок, находившихся у самоедов в запасе, мы счастливо переправили свои сани и поклажу на другую сторону и приехали к местечку, лежащему на правом берегу реки, где находилось 5 самоедских палаток вместе и где мы решились переночевать. Обитатели палаток были крещеные самоеды. Между тем как мужчины приветствовали меня своим "Таровво, таровво!" — между собой самоеды никогда не здороваются, у них даже нет выражения для этого, а потому они при встрече с русскими, всегда употребляют одно и то же слово "Здорово!", которое они по свойственному языку их ударению переиначивают в "таровво", — женщины боязливо отошли в сторону и поклонились нам с чрезвычайно смешным жестом глубочайшего почтения.

Неровный край скалы, выдающейся в море при устье Гойяу, или Великой, и здесь образуется из черного или серочерного известняка, который появляется в тех же отношениях простирания и уклонения и, подобно известняку, из которого образовался, как мы видели, Перевозной мыс на остров Вайгач, пропитан белым известковым шпатом, в виде гнезд, тонких слоев или жилок, тянущихся по всем направлениям. Густой туман, покрывавший одинокий скалистый берег, объял и ледяные горы Карского моря, зубчатая кайма которых едва была приметна на отдаленном горизонте.

28 июля. При ЮЮЗ ветре небо было плотно покрыто тучами; туман и дождь совершенно окружили нас, и мы ехали к Ю и ЮВ по болотистым низменностям, после чего земля, по-видимому, постепенно начала возвышаться и сделалась холмистою. К вечеру мы снова увидели кустарники Betula папа, Salix lanata и livida, также Rubus arcticus. Нам пришлось переправиться через два притока Великой: Иензорьягу, т.е. Белую реку, названную так потому, что в русле ее, между гальками черной извести, встречаются также гальки белого известкового шпата, — и Опуснягу, т.е. Безлодочную, русло которой так мелко, что охота на гусей здесь может производиться без помощи лодки. При устье этой последней лежит гора Онуси. Около ручья, протекающего между неровными скалистыми берегами, я опять нашел черный известняк морских берегов, проникнутый белым известковым шпатом. Мы переночевали в самоедской палатке.

29 июля. Так как самоеды нас предупреждали, что они не знают ни одной палатки, которая бы находилась в расстоянии одного дня пути от нашего ночлега, то мы взяли с собой палатку и хозяйку, которая бы распоряжалась ею, а также несколько запасных оленей, отчего процессия наша походила на кочующий караван. После тихой ночи подул сильный СВ ветер, разогнавший густой туман. Главный хребет земли оставался у нас влево, а следующие отдельные возвышения лежали по направлению его, начиная от самых крайних концов его около Югрского пролива далее внутрь материка; из них тянутся здесь: Мапесале, т.е. Конечная вершина или Конечный мыс, последняя возвышенная точка около моря, где хребет понижается близ восточного исхода пролива, чтобы на острове Вайгач снова подняться в виде скалистых мысов Коня-камня, Сухого Носа, Твистека (Tzensthoek) и Круйсхока (Kruyshoek) Голландцев с теми же горными породами*. Далее от берега следует Суввумбай, т.е. Зимняя скала, названная так по множеству озер, которые, находясь в ее окрестностях, изобилуют рыбой и дикими гусями, так что самоеды, запасаясь здесь во время лета съестными припасами, преспокойно могут зимовать в этом месте. Потом следуют: Париденокай, т.е. Черная скала, названная так по наружному ее виду; Надайпай, т.е. Мшистая скала, округленная вершина которой покрыта обильным ягелем, и Пеумбай, у подошвы которой вела наша дорога; на последнюю из них я поднялся и нашел, что она возвышается на 765 парижских футов над уровнем моря. Она образуется из глинистого сланца, который, подобно прежней кварцевой породе, обнаруживает большую наклонность к трещиноватости, почему вершина ее большею частию покрыта голыми обломочными породами, среди которых возвышаются группы зубчатых скал, между тем как скаты ее усеяны растительностию тундры. Эта зеленовато-серая и плотная горная порода, имеющая большею частию толстые или неприметные сланцы, принимает в свою массу кварц и полевой шпат, которые иногда, как это бывает на группе скал, обнаруживающейся около подошвы горы, появляются в одно время с хлоритовым минералом и в таком же множестве, что она совершенно теряет свое сланцевидное сложение, принимая вместо него крупнозернистое кристаллическое строение и вид сплошной горной породы, имеющей сходство с протогином. Гора эта получила свое название от речки, которая вытекает из близлежащего озера и называется Певьягой, где слово пев выражает начало, которое текучая вода берет из какого-нибудь озера, между тем как источник реки вообще, а не именно из озера, обозначается просто словом мал, конец.

______________________

* См. Linschotens Bericht v. Сот. Brand Yssbrand's Reise в [Adelung: 135], где из скудных известий о свойстве ЮВ оконечности Вайгача можно заключить по крайней мере то, что эти скалы образуются из тех же горных пород, о которых мы говорили. Ср. также [Литке] для пояснения голландских имен. — Известие Иванова очень сухо и неполно; описывая эти берега, он говорит только о скалах и горных породах, ни разу не упоминая о цвете, а тем менее о свойствах их.

______________________

Мы переехали через эту речку, имеющую в этом месте отвесные скалистые берега, которые опять-таки образуются из черно-серой извести, пропитанной во всех направлениях пластами и жилами белого известкового шпата, так что, начиная от морского берега до этого места, везде, по-видимому, господствует одна и та же горная порода; впрочем, это последний пункт, где она появляется в самостоятельном виде. Для ночлега мы избрали себе холм в виду горы Тоонделаха (от слова тоонде, выражающего переднюю поперечную доску саней, о которую упираются ноги, и от частички лаха, соответствующей нашему слову видный или образный), где и раскинули палатку.

30 июля. Поименованная гора, т.е. Шиповидная, получила свое название от удлиненных наподобие шипов верхушек, образующих ее вершину, и находится в горной цепи, которая, пролегая от ВЮВ к ЗСЗ, тянется в некотором расстоянии от главного хребта, соединяющегося с нею в стране Васаимбая. К этой отрасли принадлежат вершины Пазерлаха и Яраней, виденные нами уже с высоты Хаардарапая. В главном хребте, за Пеумбаем, далее на юг, следует прежде всего группа Салебай, т.е. Скала мыса, названная так потому, что она, как бы образуя мыс, выдается несколько из горной цепи к западу*; потом Пахандайерсале, т.е. Вершина с углублением в середине (от паха, залив, углубление или надрез, а в горе — седло; ер, середина, и сале, вершина или мыс), названная так по глубокой пропасти, разделяющей вершину ее, откуда берет свое начало горный ручей Пайяга, т.е. Каменная река, которая, протекая по узкому руслу, заключенному между высокими скалистыми стенами, вливается на запад в реку Великую. Далее на юг, по направлению главного хребта, следует вогнутая наподобие седла вершина Сыхабая, т.е. Поясовой скалы, которая, наконец, примыкает к Васаимбаю, или Стариковой скале. На равнине между Пахандайерсале и Сыхабаем мы перешли через реку Пайягу и, остановившись у подошвы Сыхабая, взобрались на вершину его, которая возвышается на 1120 парижских футов над уровнем моря. По наружному виду и по геогностическому свойству своему гора эта нисколько не отличается от описанной уже нами Надаи; отлогие скаты ее, соединяющиеся в округленной вершине, покрываются той же кварцевой породой, обломки которой занимают целые пространства. Так как в продолжение целого дня вся страна была объята густым туманом, то мы не могли воспользоваться возвышенным своим положением на вершине для обозрения страны; к вечеру подул сильный северный ветер и термометр в 7 1/4 часа показывал всего 2 ºС.

______________________

* Вероятно, главная цепь, которая до этой горы тянется в ЗСЗ направлении, поворачивает здесь на СЗ к Югрскому проливу, так что эта вершина выдается в равнину в виде мыса.

______________________

Мы продвигались между тем к Васаимбаю, с намерением подняться на его вершину, однако же к вечеру туман сделался гуще и мы сбились с дороги, так что даже сами самоеды не знали, где мы находимся; это заставило нас остановиться и позаботиться о ночлеге; палатка была раскинута на возвышении, а запасливые проводники наши по дороге набрали кучу хворостняка, служившего нам для разведения огня. Чрезвычайно ощутительный недостаток в топливе, замечаемый в странах, прилегающих к Югрскому проливу, есть, может быть, единственная причина, почему эта страна менее обитаема, нежели как она по свойству своему могла бы быть; потому что травы здесь так же много, как и в тундрах, лежащих под низшими широтами, а ягель, появляющийся здесь в гораздо большем количестве и в лучшем виде, ясно доказывает меньшее число обывателей вообще и отсутствие чужестранных обладателей в особенности; и действительно, до сих пор эта крайняя и, по правде сказать, мало привлекательная полоса Большеземельной тундры не была еще посещена зырянами, многочисленные стада которых попортили уже множество прекрасных некогда пастбищ.

Самоед, которого мы послали осведомиться насчет палатки, возвратился, к величайшему моему удивлению, прямо к нашему лагерю несмотря на то, что по причине густого тумана нельзя было различать предметов даже в 15 шагах.

31 июля. Когда мы проснулись, солнце весело освещало нашу палатку; туманы после тихой ночи исчезли, легкий ЗСЗ ветерок навевал прохладу, и небо было почти совершенно безоблачно. Верный инстинкт руководил моими самоедами, потому что после долгого шествия мы очутились у подошвы отыскиваемого нами Васаимбая. Умеренно возвышающаяся равнина была покрыта болотным мхом или Carex glareosa, а местами украшена различными травами и цветами, как то: Pedicularis sudetica и versicolor, Saxifraga, Polemonium coeruleum, Dryas octopetala, Senecio campestris и lyratus, Ranunculus acris, Myosotiso alpestris, Draba repens, Papaver nudicaule, Polygonum bistoria и viviparum, Oxyria reniformis, Salix herbacea и reticulate, Luzula arcuata, Agrostis groenlandica и мн. др. Остановив свои сани, мы поднялись на гору, скаты которой до половины покрыты скудным ягелем; остальное же пространство занято голыми обломками кварца, представляющими нередко глыбы значительной величины, которые возвышаются до самой вершины, расстилающейся в виде голой, покатой со всех сторон плоскости, усыпанной обломками. Но и здесь нельзя открыть выхода этой горной породы, хотя по занозистой кварцевой породе, исключительно господствующей в обломках, смело можно заключать о первоначальном образовании скалистых масс, так что кварцевая порода образует самые значительные вершины этой страны, а окружающие их обломки обусловливаются постепенным разрушением склонной к трещиноватости породы. Мы нашли, что вершина эта возвышается на 1330 парижских футов над уровнем моря, или около 1000 футов над отлогими плоскостями, среди которых она подымается. Окрестность расстилалась перед нами подобно ландкарте: открытая со всех сторон, она ограничивалась только своею беспредельностию. Равнина тундры простирается от ССЗ на С и до ВСВ; на отдаленнейшей кайме ее виднеются синеватые воды Карского моря; за ними глаз путешественника открывает светлую полосу, обозначающую верхушки ледяных гор, над седыми головами которых вечно висят темно-синие облака. На ЮЮВ возвышается вершина Хоимбай, а далее, по направлению от ЮЮВ до ЮЮЗ, тянутся отдельные высоты Маалагоя, Хаардарапая и Надаи, горный кряж которых соединяется с главною цепью посредством менее высокой горы Хоимбая, служащей продолжением Маалагоя. Этот кряж мы назовем Падайским хребтом, так как вершина Падаи выше всех других, его составляющих: она возвышается на 1475 футов. Параллельно этому, от ВЮВ к ЗСЗ, тянется другая, также упомянутая уже отрасль главного хребта, которая берет свое начало в Пугучембае, или Старушечьей скале (невысокой вершине, которая, уклоняясь от главной цепи, прилегает к южной подошве Стариковой скалы), тянется потом по показанному направлению и оканчивается на ЮЮЗ круглой вершиной Пазерлаха, а на ЮЗ круто возвышающимся Яранеем, имеющим плоскую вершину; потому что уже длинный хребет Тоонделаха, обнаруживающийся на ЗЮЗ, несравненно ниже двух последних, так что это единственные горы, из-за которых глаз путешественника, стоящего на вершине Васаимбая, ничего не видит*. На ЗСЗ виднеется Сыхабай, а далее к С — объятая туманом вершина Пеумбая; обе они принадлежат к главному хребту. Наконец можно было обозреть главный хребет на всем его протяжении, как он, удерживая в стране Васаимбая свое главное ЗСЗ направление, постепенно заворачивает на СЗ и ССЗ к Югрскому проливу, где объятые туманом высоты сливаются с облаками, несущимися над берегом на краю ясного неба. На вершине Васаимбая я находил, кроме Cladonia rangiferina и bicolor и горных мхов (из которых Byssus jolithus во множестве покрывал кварцевые обломки), также несколько явнобрачных растений, а именно: Carex saxatilis L., Salix herbacea и Vacc. vitis idaea; хотя последняя представляла самую скудную маленькую травку, однако же появление ее на высоте 1330 парижских футов тем не менее поразило нас. Лишь только мы сошли с горы и успели сесть в сани, чтобы отправиться дальше, как подул СЗ ветер, и густой туман, который до того виднелся вдали над горами, быстро придвинулся к нам и почти в одно мгновение до того объял окружавшую нас страну, что мы не могли даже различать друг друга; впрочем, спустя несколько часов все это опять исчезло, воздух очистился и небо по-прежнему прояснилось. Мы ехали по восточному отклону горного хребта, и земля, по-видимому, начала постепенно понижаться. Попавшийся нам по пути горный ручей, через который мы переехали и который называется Пугучейяга, т.е. Старушечьей рекой, берет свое начало у подошвы Васаимбая и Пугучем-бая и впадает в Талату с левой ее стороны. На неровных отвесных берегах, ограничивающих русло этого ручья и имеющих до 4 саженей вышины, появляется глинистый сланец, слои которого главным образом простираются от Ю на З, с небольшим уклонением на В, образуя весьма малый угол наклонения 5 — 15º. Между тем земля продолжала понижаться, и мы опять увидели березу-ерник, S. lanata и livida, а также Veratrum lobe Напит и Ranunculus lapponicus, которых мы на самом севере не видели. Проехав небольшое пространство вдоль упомянутого ручья, мы наткнулись на левый берег Талаты, через которую мы переправились с намерением устроить себе ночлег на противоположном правом берегу ее. Эта Талата, которая пробивает себе дорогу в Карское море — подобно другой реке того же имени, вытекающей из горы Подаягхой и впадающей в Ледовитое море, — получила свое название от высоких и неровных скалистых берегов, ограничивающих русло реки в верхнем ее течении; для такой местности у самоедов есть выражение — талва.

______________________

* Так изложена система гор в моих путевых записках: однако же показания насчет их, судя по углам компаса и по приведенным направлениям горных цепей, не совсем верны: горные кряжи, лежащие к Ю и З от главной цепи, у меня обозначены отраслями последней, между тем как их должно рассматривать как параллельные хребты гор, которые тянутся в большем или меньшем расстоянии от главной цепи, нигде, однако же, не примыкая к ней. Итак, если речь идет о соединении какого-нибудь из этих хребтов с главною цепью, как я тогда это полагал, то это должно понимать в таком смысле, что главная цепь соединяется со своей параллельной посредством двух косогоров, образующих в середине седловидное углубление; а так как параллельная цепь кажется выше главной, если смотреть на нее из углубления, то и неудивительно, что она получает вид отрасли. Долина реки Великой есть, следовательно, самая значительная в этой стране: она образует углубление между двумя параллельными цепями, Северным Уралом из С в В и Падайским хребтом на Ю и З: сама же река берет свое начало там, где Падайский хребет соединяется с главной цепью Северного Урала посредством седловидного углубления, образующегося двумя косогорами.

______________________

Мы отъехали уже на три дня пути от последней палатки, а между тем все еще не могли встретить кочующего пастуха, и самоеды мои начали уже опасаться за своих измученных оленей. Чтобы успокоить их и в то же время дать им почувствовать, что я доволен их услугами, я устроил для них празднество, т.е. угостил их водкой и раздарил им разные безделушки, отчего самоеды мои вскоре опять повеселели.

Пользуясь водворившеюся радостью самоедов, я попросил их спеть какую-нибудь песню, на что они немедленно согласились. Один из самоедов, по имени Пари, т.е. Черный, спел дуэт с одной молодой девушкой, представленной нам нашею хозяйкою; это была старинная песня, в которой прославлялись подвиги одного героя, так называемая судыбаптс, любимейший род песен этого народа. Пари был один из красивейших самоедов, которых я когда-либо встречал; даже по европейским понятиям о красоте он мог быть назван красивым мужчиною. Черты лица его хотя и несли на себе неизгладимый отпечаток самоедской физиогномии, однако же они были гораздо нежнее, нежели у других его единоплеменников; скулы у него выдавались очень умеренно; маленькие черные глаза пылали огнем и очень подходили к маленькому носу и красивому небольшому рту его; глянцевитые волосы вились мелкими кудрями около его плеч и затылка; даже нрав его не обнаруживал той безнадежной беспечности, которая составляет отличительный характер всех вообще самоедов; он был, напротив того, весел, даже занимателен и во время пения обнаруживал удивительную живость. Празднество кончилось далеко после полуночи.

1 августа. Утром в 3 часа погода была тихая, небо совершенно ясное, но термометр показывал всего <...> и земля покрывалась инеем, несмотря на то день был тихий и ясный. Продолжая путь свой по северо-восточному склону горного хребта, мы переехали через два притока Талаты: один из них назван Хальмерягой, т.е. Рекой трупов, потому что в прежние времена на берегах его находилось самоедское кладбище, а другой — Тырыбейягой, т.е. Мелкой рекой; оба они вытекают из болот, лежащих к югу от Васаимбая. У вершины Хабейлы, т.е. Остяковы кости, названной так по остяку, кочевавшему в Большеземелье и умершему в ней, — к общей радости нашей, мы увидели стадо северных оленей, пригнанное к нам из близлежащей палатки одним самоедом, которого я послал осведомиться насчет оленей. Мы тотчас же остановились, чтобы переменить запряжку, и между тем как люди мои занялись приготовлением к дальнейшей езде, я отправился посмотреть флору здешней местности и нашел, что уже многие растения отцвели; между прочим я встретил здесь Papaver nudicaule, Taraxacum ceratophorum B, Saxifraga caespitosa и nivalis, Pachypleurum simplex Gaud. и alpinum Led, Parrya macrocarpa, Androsace chamoejasme и Dianthus dentatus Fisch. Мы ехали сначала по холмистой стране, но потом очутились в обширной низменности, где мы наткнулись на Ерьягу, т.е. Среднюю реку, впадающую в Карское море; на берегах ее мы опять нашли глинистый сланец, который, находясь в тех же отношениях к простиранию и падению, образовал своими слоями угол наклонения в 5º. Переехав через эту реку, мы вскоре прибыли к самоедской палатке, откуда нам прислали оленей, и решились на сегодняшний день остаться в ней.

Тут я узнал, что настоящий проводник мой был тадиб, или волшебник своего народа. Подстрекаемый любопытством, я попросил его показать мне свое искусство, но он посмотрел на меня с недоверчивостью и стал отговариваться тем, что у него нет с собой пензера, т.е. волшебного барабана. К счастию, такой барабан находился в палатке, потому что самоеды имеют обыкновение держать у себя этот инструмент, чтобы в случае появления талиба попросить его погадать. По устранении этого препятствия, тадиб наш не находил отговорки, а поднесенная ему чарка водки тотчас же побудила его исполнить мою просьбу. Принесли пензер и подержали его над огнем, чтобы кожа, которою он был обтянут, от постепенного нагревания высушилась и получила надлежащую упругость. Он имеет вид плоского барабана (пензер, панзер или пансер), имеющего 1 1/2 фута в диаметре и около 4 дюймов длины; одно основание его обтянуто кожею, и другое открыто и снабжено двумя крест-накрест положенными палочками, служащими ручкой (намурча).

Для обтяжки барабана употребляется кожа только что заколотого оленя; с помощью тупого ножа она отчищается от волос и натягивается на инструмент еще мягкою и сырою; для барабана этого необходима еще палочка (пеганч), также обтянутая оленьей кожей с коротенькими волосами. Этой-то палочкой тадиб и бьет в барабан.

Когда тадиб увидел, что пензер достаточно настроен, он попросил для бодрости еще чарку водки, после чего избрал себе в помощники одного молодого самоеда и уселся прямо против нас. Все присутствующие молча расположились около волшебника и с удивлением устремили на него глаза свои. Тогда тадиб, взяв в левую руку барабан, а в правую палку, начал тихо и мерно бить в пензер, сопровождая барабанный бой протяжным монотонным зовом: гой, гой, гой, гой! Этими звуками он призывал к себе тадебциев, или духов; когда же ему показалось, что последних собралось уже достаточное число, он перестал бить в барабан, а продолжал только монотонное пение свое, вклеивая в него различные вопросы, на которые он требовал ответа от вызванных духов. После того он снова стал бить в барабан и, вспомоществуемый своим самоедом, который вмешался в пение, повторил те же вопросы гораздо громче, причем звуки "гой, гой, гой" не переставали раздаваться. Между тем огонь, разведенный среди палатки и тщательно поддерживаемый престарелой самоедкой, изливал тусклый свет на эту истинно живописную группу. Волшебник, седой старик, за неимением приличной званию его одежды, сидел укутанный в свой суровый совик, капюшон которого был отворочен; глаза его были закрыты, и на лице его выражалась мнимая важность и вдохновение. С левой стороны после него сидел его помощник, молодой самоед, глупое лицо которого выглядывало из-за пензера, между тем как туловище его во время пения подавалось то вперед, то назад. Пари, который проводил нас до этого места из искренней своей ко мне привязанности, сидел по правую руку тадиба, небрежно облокотившись на опрокинутый котел; смуглый цвет лица его, красивые юношеские черты и черные как смоль волосы, вившиеся кудрями около широких плеч его, наконец, легкая, презрительная улыбка, по временам показывавшаяся на устах его, — все это составляло сильный контраст с сидевшим подле него важным волшебником. Далее к выходу сидел сам хозяин, на лице которого выражалось строгое благоговение. В задней части палатки видна была молодая самоедка, прислонившая голову свою на колени старшей своей подруги, которая, по-видимому, мало обращала внимания на происходившее перед ее глазами, потому что она с большим усердием отыскивала что-то в голове, лежавшей у нее на коленях, и по временам раздавался треск, происходивший от давления острия ножа на несчастную добычу. В маленькой плоской корзинке, стоявшей позади женщин, спал беззаботный сосун, тщательно укутанный в мягкую шерсть. Наконец, в задней же части палатки, против самого выхода, находились различные вещи, необходимые для хозяйства, как то: котлы, ушаты, миски, а из съестных припасов задняя четверть и грудинка от молодого, только что заколотого оленя, а также обглоданный череп и копыта этого животного.

Наконец волшебник наш прервал как музыку, так и пение и, обратившись к хозяину, сказал: "Послушай, старик! ты держишь при себе Хая!" — "Точно так, тадиб". — "Но ты не приносишь ему никаких жертв!" — При этих словах на лице бедного хозяина выразился сильный испуг, как будто бы его обличали в каком-нибудь тяжком преступлении; он молчал и слушал. "Это плохо, — продолжал волшебник, — очень плохо! Вы должны оба умереть, ты и жена твоя; у вас есть еще сын, он на море, — берегитесь, вы будете плакать об нем". — Печаль и опасение выразились на лице хозяина, даже старая самоедка ужаснулась этих слов и, прервав на время свое занятие, печально посмотрела на тадиба; напуганный хозяин спросил волшебника, нет ли какого-нибудь средства умилостивить Хая? Волшебник, ударив в барабан, отвечал: "Ты должен, как можно скорей, принести своему патрону жертву, заколов одного из лучших своих оленей". — Сказав это, он вторично ударил в барабан и обратился потом к соседу, сидевшему с правой его стороны: "Я был другом отца твоего, Пари, — сказал он ему, — а ты жаловался на меня". — "Я жаловался на твоего сына, тадиб, а с тобой я не ссорюсь". — "Что я, что сын мой, это все равно; я говорю тебе, мы должны остаться друзьями, слышишь, Пари!"

Таким образом волшебник продолжал свои увещевания и заклинания, то останавливаясь, то снова хватаясь за пензер. В то время, когда он бил в барабан или пел, его никто не смел прерывать; во время же антракта всякий из присутствующих мог предлагать ему вопросы и разговаривать с ним, как с товарищем. Пользуясь одною из таких пауз, я спросил тадиба: "Что ты видишь?" — "Я вижу духов, меня окружающих". — "Что они делают". — "Они сидят и разговаривают между собой". — "О чем они говорят?" — "Этого я не знаю, потому что язык их мне неизвестен". — "Да ведь ты спрашиваешь же их и говоришь с ними?" — "Я говорю с ними посредством третьего, который им переводит слова мои на понятный для них язык". — "Какое же существо твой переводчик?" — "Такой же тадебций, как и другие". — "Отчего же он говорит на непонятном для других языке?" — "Этого я не знаю; знаю только, что он говорит на другом языке". — "Какой вид у твоих духов?" — "Они имеют образ человека; только они гораздо меньше и равняются по величине своей птицам, некоторые из них имеют рост человеческий". — "Уж верно, они отличаются в чем-нибудь от прочих людей; может быть, у них огненные глаза, рога на лбу или косматый хвост?" — Самоеды при этом громко захохотали. — "Напротив того, — отвечал волшебник, — они совершенно походят на людей, только голова у них кверху заострена, нос длинный и горбатый; многие из них кривоглазы или имеют только по одному глазу; некоторые хромы и изувечены". Это описание живо напоминало мне деревянных идолов, виденных мною на острове Вайгач и получивших свою форму, вероятно, по приказанию и наставлению тадиба. — "Как твои духи одеты? — спросил я опять волшебника. — Что, у них такая же одежда и такой же совок, как у нас?" — "Нет, одежда их скорее подходит под твою: они носят красные, зеленые, желтые и различные пестрые платки; многие же из них совершенно голы". — "Теперь я вижу, что ты хорошо знаешь своих духов, — сказал я, — но угадайка, как примет меня князь обдорский?" Волшебник с важностию взял опять в руки пензер и стал напевать свои вопросы; по временам он останавливался и углублялся в мысли, но потом, начав сильнее бить в барабан и громче восклицать, как бы останавливая удаляющихся от него духов, вдруг приутих. "Ты благополучно прибудешь в Обдорск, — сказал он мне наконец, — сильные бури не настигнут тебя во время путешествия по горам; но князь остяков встретит тебя грозно и спросит: зачем ты приехал торговать в страну бедную, где жители привыкли к скудной жизни? Ты не пугайся, однако же, этого: он тут же опомнится, что ты не торговец, и примет тебя как нельзя лучше". Из этого подробного предсказания я заключил, что тадиб мой был одним из таких хитрецов, которые всегда умеют выпутаться. Во-первых, я вовсе не имел намерения ехать в Обдорск; но по вопросу моему он должен был заключить об этом, тем более что он не видел никаких причин, которые бы могли удержать меня от этой поездки; во-вторых, я и без него знал, что в это время года мне нечего опасаться бурь по дороге в Обдорск, хотя в горных проходах осенью и зимой бывают сильные так называемые сибирские бураны, от которых погибают нередко целые караваны. Что касается, наконец, обдорского князя, то этот последний, привыкший к посещениям откупщиков хлеба — которые из Пустозерска и Ижмы отправляются также в землю остяков, употребляя и здесь те же обманы, какие мы видели выше, когда я описывал пребывание свое в Усть-Цильме, — очень легко мог бы принять меня за такого же купца и обойтись со мной как с обманщиком; но потом, увидев, что я посланный от казны чиновник, перед которым остяки благоговеют, подобно самоедам, вероятно, побоялся бы не принять меня как следует. Чтобы еще более запутать своего хитрого тадиба, я спросил его, могут ли его духи открыть ему, кто я такой и для какой цели путешествую по тундрам? Но и тут ведь лукавец вывернулся довольно хитро: "Я бы тебе сказал это, — возразил он, — но я вижу из твоего вопроса, что ты не доверяешь моему искусству и что тебе очень хочется посмеяться надо мной, между тем как это может послужить тебе во вред, чего бы мне не хотелось. Ты просил меня показать тебе свое искусство, и я исполнил твое желание; поэтому мне кажется, нам пора оставить пензер, тем более что я уже утомился и больные веки мои сильно страдают; а дай-ка мне лучше еще чарку водки, это, верно, облегчит мою боль". После таких слов я не хотел больше испытывать его, а поднес ему стакан водки, и он употребил самую маленькую частичку ее для омочения своих больных глаз, а остальное принял внутрь для подкрепления сил. По уверению самоедов, этот волшебник хотя также прославился между ними, однако же есть еще лучшие, которые, при посредстве своих тадебций, вонзают себе в живот колья и ножи и могут продевать сквозь тело ремни так, что не останется даже ни малейшего знака. О ловкости сибирских шаманов, с помощью которой эти чудеса производятся, мы уже многое знаем от Гмелина и других путешественников, поэтому я не намерен распространяться об этом предмете, а воспользуюсь отступлением, чтобы сообщить читателям некоторые сведения касательно религии самоедов.

Самоеды признают божество Нум, обитающее небо, отчего у них слово нум служит также для обозначения неба. Этот Нум есть существо бестелесное и, подобно небу, не имеет никакого образа; он считается творцом всех живущих и потому называется также Шлеумбарте; им сотворены все земные существа, равно земля и звезды. Нум добр, величествен и силен; он все видит, все и знает, но он слишком возвышен для того, чтобы с высоты следить за судьбами жалкого рода человеческого, а потому, одушевив однажды все существа, он предался покою и предоставил управление светом тадебциям, невидимым бестелесным существам, одаренным от Нума сверхъестественной силой; они распространены по земле и по воздуху и повсюду управляют судьбами людей. Духи эти представляют начало зла, противодействующее началу добра, т.е. Нуму; они хотят повсюду распространять зло и творят его, однако же делают также добро, но только тем, которые почитают их и приносят им большие жертвы. Хотя тадебции и бестелесны, однако же они являются некоторым людям в образе человека, а именно талибам, которые при помощи пензера собирают их вокруг себя; что же касается до высшего божества Нума, имя которого самоеды всегда произносят с каким-то благоговением, то оно никогда не показывается людям в видимом образе, поэтому-то поклонники его никогда и не пытались изображать его в виде идола. Все самоедские идолы суть не что иное, как изображения тадебциев, представляющие в различных формах переменчивое начало зла.

Татибы, или тадибы (у русских кудесники), суть мудрецы и волшебники и во всех религиозных делах единственные наставники самоедов-язычников, на простой ум которых они имеют сильное влияние. Тадиб не сам приобрел себе мудрость, а обязан ею тадебциям, которым он служит. Тот из самоедов, которого тадебции хотят избрать в это звание, преследуется ими на каждом шагу: они являются ему в различных видах, как во сне, так и наяву, терзают душу его разными заботами и опасениями, особливо в уединенных местах, и не отстают от него до тех пор, пока он, не видя более никаких средств идти против воли божества, не сознает наконец своего призвания и не решится последовать ему. Уступивши раз, бедный избранный новичок прибегает к старому и опытному талибу, который и показывает ему употребление пензера и научает его призывать духов и обходиться с ними. Тадиб, по мнению самоедов-язычников, может околдовать ненавистного ему человека, так что последний не будет иметь счастия в охоте или же впадет в тяжкую болезнь, от которой его может избавить только другой. Одним талибам также принадлежит власть созывать духов, что, как вы видели, делается посредством звука волшебного барабана, по которому тадебции необходимо должны являться. Для беседы со своими духами тадиб обыкновенно избирает вечернее или ночное время, потому что тогда человек бывает более восприимчив к играм фантазии, да и инструмент волшебника, подвергаясь теплоте огня, поддерживаемого в палатке, не может так скоро расстроиться. Во время беседы тадиб имеет особенную одежду: кожаный совок, окрашенный в разные цвета и обвешанный разного рода лоскутками, черенками и бубенчиками. Я не имел случая видеть ее, но она, вероятно, имеет большое сходство с костюмом сибирских шаманов; да у самоедов она и не нужна, потому что тадиб и в обыкновенной своей одежде совершенно ослепляет своих простачков зрителей. Тадебции, с которыми волшебник ведет постоянный разговор, раскрывают ему, согласно с его вопросами, судьбу людей; они предостерегают от угрожающей опасности и дают средства отвращать ее; наконец, они предписывают ему различные формы, в которых они желают, чтобы их изображали. Выслушав таким образом волю духов своих, тадиб или сам вырезает идолов, или поручает это дело одному из самоедов, который уже в точности должен исполнить данное ему поручение. Эти идолы, известные у самоедов под именами хай или хахе и садай*, вырезаются обыкновенно из дерева и имеют вид кольев, которые на одном конце снабжены одним или несколькими, друг подле друга вырезанными, человеческими лицами, наподобие тех, которые мы видели на мысе идолов и которые довольно верно были описаны уже Степаном Бурру и Линшотеном [Hakluyt: 1,313; Adelung: 132]. Некоторым из этих идолов тадиб считает нужным придать вид птицы или четвероногого животного, а другие представляют простые камни, на которых вырезаны человеческие лица и которые тщательно завертываются в сукно или мех; этих последних я не видал, потому что самоеды всегда обнаруживают какую-то недоверчивость, когда их об этом спрашивают. Идолов этих самоед обыкновенно расставляет на открытом возвышении или на известном месте жертвоприношения, или же отводит своему кумиру почетный угол в палатке, или, наконец, помещает его перед палаткой своей, на открытом воздухе. Нередко случается, что он прячет его в сани и разъезжает с ним, как с счастливым сопутником, по охотам и другим важным делам. Но жертвы приносятся не им самим, а тадебциям, которых они представляют.

______________________

* Оба эти выражения обозначают идолов, и хотя они не совсем однозначащи, однако же я не мог узнать различия идолов, обозначенных тем и другим именем; некоторые самоеды называли деревянных идолов садаями, а каменных хаями; но что это не у всех принято, то это доказывается тем, что мыс идолов на о. Вайгач называется Хвенсале, между тем как там одни деревянные идолы. Очень может быть, что и у самоедов эти два понятия не разграничиваются строгим образом; мне же кажется, что садаем называется такой хай, который поставлен на возвышении, потому что и этимология этого слова (садай) показывает, что оно составлено из са, се или седа — вершина, возвышение и из слова хай, значит сад-хай или садай, т.е. идол на холме, род самоедской ореады.

______________________

Так как Нум, т.е. начало добра, не вмешивается на деле в судьбы людей и так как он, несмотря на свое могущество, не может отвратить зла, которое причиняют людям тадебции, то вся религия самоедов-язычников, единственным двигателем которой служит темное чувство боязни, совершенно овладевающее слабым характером этого народа, ограничивается почти одним поклонением идолам, представляющим тадебциев, и только в случае тяжкой болезни и крайней нужды обещают жертвы и Нуму; но надо сказать, что подобные обещания исполняются свято.

Каждое жертвоприношение делается по приказанию талиба. Для совершения этого обряда все мужчины, живущие вместе в одной палатке, собираются к поставленному на возвышение садаю или приносят с собой вновь сделанного хая и ставят его на том месте, где жертвоприношение должно совершаться, потом приводят северного оленя, назначенного на убой, надевают ему на шею петлю, концы которой держатся двумя самоедами, стоящими по обеим сторонам животного, между тем как третий хватает его за задние ноги; затем по данному знаку петля затягивается, и олень падает мертвый. Тогда с него снимают шкуру, а мясо тут же пожирается присутствующими; если же при этом часть мяса останется, то его сберегают для будущей потребности; идолу же, представляющему в этом случае безмолвного зрителя, самоеды обмазывают губы кровью животного, что, впрочем, делается и с домашними идолами всякий раз, когда даже закалывают животное только для собственной потребности. В память такого жертвоприношения у идола оставляются рога и копыта съеденного животного, а прочие кости, как ненужные, бросаются как можно дальше от места жертвоприношения. Таким же образом и на открытом месте приносятся жертвы главному божеству Нуму, при чем, однако же, самоеды наблюдают большую осторожность, избирая для совершения этого обряда такое место, где нет вблизи какого-нибудь хая, который легко может разгневаться, видя, что они не ему приносят жертву. Во время жертвоприношения Нуму мясо заколотого животного точно так же съедается присутствующими, а в память совершенного обряда складывают в одну кучу все кости съеденного оленя. Женщины, как творения нечистые (самай), исключаются от всех религиозных обрядов и не могут даже присутствовать при жертвоприношении; мало того, они не только не смеют прикасаться к хаю, но даже и подходить близко к нему; впрочем, женщины, отправляющие должность тадиба, не подвергаются таким запрещениям. Этими-то жертвами, приносимыми каждым отдельным самоедом по обещанию или по приказанию тадиба, ограничивается все богослужение самоедов, которое поэтому есть чисто наружное; о молитвах, воссылаемых божеству, они не имеют никакого понятия. Хотя у самоедов и есть несколько общественных мест для жертвоприношения, однако же они никогда не совершают своего обряда целыми обществами или в определенные годовые дни, отчего у них вообще весьма неточное летосчисление, за основание которого они принимают перемены луны. Оттого они не имеют также никакого понятия о праздничных и воскресных днях. Кроме высших нетленных существ, обожаемых самоедами, эти последние питают также какую-то особенную боязнь к некоторым животным, которые наводят на них страх своею силою и кровожадностию. Из таких животных особливо замечательны обыкновенный и белый медведи, которым поклоняются не потому, чтобы они представляли богов, но потому, что они могут сильно вредить людям. Что животные эти не почитаются наравне с бестелесными духами, это доказывают медвежьи черепа, найденные на Мысе идолов и оставленные там в знак памяти, что тадебциям был принесен в жертву медведь. Притом же самоеды стреляют медведей, никогда, однако же, не хвастая счастливой охотой; если даже им и случится убить одного зверя, то они никому не говорят об этом, а просто прячут его в свою палатку вместе с другим богатством. У самоедов есть странная примета: если кому-нибудь попадется под ноги клочок волос от белого медведя, то это значит, что с тем случится несчастье. Как языческие, так и христианские самоеды при поимке медведя дают страшную клятву; для этого приносится или вся, или только часть медвежьей шкуры; и тот, который должен дать клятву, протыкает ее ножом; если же он преступит клятву, то, по его убеждению, он в скором времени должен сделаться жертвою медведя. Впрочем, такое клятвопреступление со стороны самоедов бывает очень редко, и, что всего удивительнее, клятвопреступники все были растерзаны медведями. У них есть еще другой способ давать клятву, а именно: дающему клятву приносится небольшая кучка снегу или земли, и он, срезая ножом верхнюю часть кучки, произносит следующие слова: если я клянусь ложно, то пусть я умру и пусть снег этот (или земля) покроет кости мои! Та же форма присяги употребляется при судебных исследованиях в судах и имеет там для язычников законную действительность.

Язычество и христианское учение у самоедов вовсе не строго отделяются друг от друга. С давних времен уже, а еще более со времени действий миссии, когда самоеды пришли в близкое соприкосновение с русскими и слышали рассказы новообращенных своих единоплеменников, они узнали христианского Бога и в особенности святого чудотворца Николая, заступника русских. Самоеды верили в могущество этого святого и даже давали ему различные обеты в крайних случаях, в которых им не могли помочь их идолы; в настоящее время самоеды-язычники гораздо чаще прежнего делают подобные обеты и за избавление от несчастия обещают христианскому Богу не только принести жертву, но и принять христианскую веру, исполняя эти обещания во всей точности. Так, во время пребывания моего в хижинах, стоящих у Югрского пролива, здесь находился самоед племени харуци, который за избавление его жены от тяжкой болезни обещал принести жертвы не только идолам, но и святителю Николаю. Исполнить свой обет, данный идолам на о. Вайгач, он отправился в Пустозерск, где хотел заколоть 10 северных оленей в честь чудотворца Николая и посвященной ему церкви.

Как язычники почитают христианского Бога или, лучше сказать, его святых, потому что, по их понятию о божестве, христианский Бог, подобно самоедскому Нуму, не может на деле вмешиваться в судьбы людей, так, с другой стороны, новообращенные самоеды, благодаря совершенному неведению своему в христианском учении, приближаются к язычникам, так что, поклоняясь христианскому Богу, они считают очень удобным поклоняться в то же время языческим идолам. Да и может ли это быть иначе, когда за сущность христианского учения у самоедов принимаются только некоторые, и то дурно понятые, догматы, которые, переходя из уст в уста в виде предания, явились наконец странно искаженными. Для лучшего преподавания им Закона Божия, конечно, можно бы было устроить при церквях училища, но спрашивается: есть ли какая-нибудь надежда на то, что самоеды не будут стараться избегать учения?

Язычество в настоящее время сохранилось почти только между самоедами Большеземельной тундры, из которых половина еще не приняла христианскую религию; все же кабальные самоеды суть христиане. Впрочем, христианство их ограничивается только тем, что они умеют креститься по-христиански, хотя есть надежда, что выстроенные для них церкви и разъезды священников по тундрам, которые имеют целью не только отправление богослужения, но и наставление самоедов в новой вере, будут иметь в этом отношении благодетельное влияние. Пусть время и ревностные старания наставников ухаживают за семенами, брошенными миссиею между язычниками северных тундр, а плоды, верно, сами собою покажутся, если не во всех, чего и требовать нельзя, то по крайней мере в некоторых поколениях, потому что христианство своими высокими учениями не преминет обнаружить своего влияния на характер хотя грубого, но от природы доброго и честного народа. Во всяком случае, можно утверждать, что миссия имела чрезвычайно благодетельное влияние на благосостояние самоедов, потому что она не только подарила им христианство, плодами которого будут пользоваться их правнуки, но и вывела их из той неизвестности, в которой они обитали северные пустыни. Мало того, благодаря миссии новообращенные самоеды, будучи несколько десятков лет сряду притесняемы чужеземными выходцами и находясь в совершенно беззащитном состоянии, обратили на себя внимание правительства, а обнародованный вследствие этого Устав об управлении европейскими самоедами, доставивший этому народу защиту закона и долженствовавший изменить стеснительные отношения его к чужестранцам, непременно осчастливит самоедов, если он сделается им известным и приведется в исполнение, чего до сих пор нельзя было ожидать, потому что устав этот издан еще очень недавно [см. Устав]. Наконец, миссия сблизила самоедов с их образованнейшими соседями, от которых они были отделены язычеством, бывшим причиною того, что до появления миссии народ этот отвергал всякое благодетельное влияние со стороны его соседей. После этого и неудивительно, что самоеды в продолжение нескольких столетий, как они известны истории, ни на шаг не подвинулись в умственном образовании и до сих пор еще встречаются такими же, какими они были изображены в Европе писателями XVI и XVII столетий. Конечно, нельзя умолчать о том, что первое влияние сближения самоедов с их соседними племенами было весьма невыгодно для них, потому что, вследствие обращения с последними, они потеряли прежнюю свою откровенность и честность, так что в Малой и Канинской землях теперь уже гораздо реже можно встретить честного самоеда, нежели в уединеннейших странах Большеземельной тундры. Однако же должно надеяться, что высшая степень умственного образования сумеет превратить это влияние в благодетельное, потому что не знать дурного есть странная добродетель необразованных народов, тогда как истинною добродетелью называется то, когда мы избегаем сознаваемого нами зла. Но обратимся к нашему путешествию.

2 августа. Оставив свой ночлег, мы отправились по северному отклону горного хребта, главное направление которого и здесь, по-видимому, идет от ВЮВ к ЗСЗ. Подошва горы была окружена равнинами и плоскохолмистой землей, по которой протекали две небольшие реки: Ливырьяга, т.е. Река мягкой травы (от ливырь — мягкая или мелкая трава, покрывающая берега этой реки, в противоположность слову нема, т.е. жесткая или крупная трава), приток реки Ерьяги, и Сааяга, т.е. Быстрая река, впадающая в Кару. На берегах Сааяги мы опять заметили глинистый сланец, слои которого простирались по направлению к ССЗ с падением к ВСВ, под углом наклонения 15 до 20º.

С вершины Седабая, т.е. Куповой скалы, мы опять могли обозревать окружавшую нас страну, потому что атмосфера была совершенно чиста. Гора эта странным названием своим обязана устройству вершины своей, потому что высота, покрытая частию травой, частию разбросанными обломками скал, носит характер возвышения, поросшего травою (себе или седа), и в то же время характер скалистой горы, пай, что и выражено в слове Седабай. С высоты этой вершины, возвышающейся на 800 парижских футов над уровнем моря, по направлению к ЮВ и ВЮВ, мы усмотрели на дальнем горизонте два синеватых облачка, представлявших не что иное, как вершины Уральского хребта, который здесь прежде всего бросился нам в глаза. По тому же направлению, ближе к нашему месту, стелется, по-видимому, равнина, перерезанная, однако же, как нам говорили наши проводники, низеньким и плоским хребтом с некоторыми обнаженными горными породами. Хребет этот, известный у самоедов под названием Хуптобая, т.е. Длинной скалы, лежит на оси северо-западной отрасли главного хребта Уральского, на верхушке которой мы находились. Между ЮВ и ЮЮВ мы заметили постепенно возвышающуюся купу Лапчампай, т.е. Ровную скалу, служащую продолжением Хуптобая, а подле нее видна гораздо высшая купа, известная под именем Ладхайбая, т.е. Растрескавшейся скалы. На ЮЮВ, еще ближе к нам, возвышается Сайвайайбайпай, т.е. Скала слезящихся глаз (от сайва — глаз, айбай — влажный, сырой и пай — скала); гора эта названа так потому, что самоеды, проживая здесь во время весны, когда снег от солнечных лучей получает ослепительный блеск, возвращаются всегда с больными, слезливыми глазами. Она имеет две вершины: Гарку, т.е. большую, и Нуде, т.е. малую, из которых первая находилась ближе к нам. На Ю видна гора Хамдебай, т.е. Крутая скала, а на ЮЮЗ гора Тальбедопай, т.е. Пропастная скала (от талва или тальбе — заключенная между скалистыми стенами пропасть, из которой обыкновенно вытекает горный ручей); на ЮЮЗ возвышается гора Хадуумапай, т.е. Бурная скала. От ЮЮЗ к ЮЗ тянется длинная плоская возвышенность Недаголвопай, т.е. Скала, через которую ведет дорога (от неда — дорога, след саней и голво — находится), значит род горного прохода, где кочующие пастухи обыкновенно переезжают на своих санях через горный хребет, так как гора эта ниже других, близ нее лежащих, а вершина ее, будучи менее камениста, не так сильно портит тонкие полозья саней. Подле этой возвышенности (все еще по направлению к западной и северной точке компаса) начинается Маалагой, а ближе к нам, на ЗЮЗ, появляются купы Войдараха, лежащие несколько отдельно от горной цепи, к которой они принадлежат. К ЗСЗ земля возвышается, образуя умеренно-наклонные плоскости, которые закрывают вид от глаз наших и ведут, как нам сказали наши проводники, в показанном направлении горной цепи, к широкой и плоской вершине Париденопай, за которой следует Хуптобай, т.е. Долгая скала (ее должно различать от упомянутой уже горы того же имени), примыкающая к восточной стороне известного уже нам Васаимбая*.

______________________

* Из этого обзора, представляемого путевыми записками, может быть выведен следующий верный орографический взгляд. Седабай, лежащий в главной северной цепи, на ЗСЗ соединяется с двумя широкими плоскими возвышенностями, Париденопаем и Хуптобаем, из которых первая западным концом своим примыкает к Васаимбаю. Эти два промежуточных члена между Васаимбаем и Седабаем не имеют слишком высоких вершин, а потому я во время обозрения страны и не поименовал их. Такие же низенькие возвышения служат продолжением главной цепи по противоположному ее направлению (т.е. ВЮВ) к Уралу, где она, постепенно понижаясь, переходит наконец в равнину. Что касается до прочих вершин, представлявшихся глазам нашим с высоты Седабая, то все они принадлежат к той южной и западной цепи, которую мы обозначали именем Падамского хребта. Цепь эта появляется к западу от Кары прежде всего в виде длинного плоского хребта, весьма мало возвышенного над окружающими его равнинами, простирающегося главным образом на ЗСЗ и известного под именем Хунтабая, или Длинной скалы (которую не должно смешивать с другим хребтом того же имени, лежащим в северной цепи, к западу от Седабая). Далее на запад показывается первая высокая вершина этой цепи, а именно Лапчаамчай, за которой, держась главного направления горной цепи, следуют: Ладхайбай, большой Савгайбай с его северной купой-мальмом Савгайбаем и его юго-западным мысом Хамдебаем; потом Тальбедопай, Хадуумапай и, наконец, низкий, плоский и длинный Недаголвопай, где хребет начинает значительно понижаться, но только для того, чтобы потом опять постепенно подняться и в горном хребте Маалагое достигнуть известной высоты. Горные цепи, которые тянутся далее от Маалагоя, нам уже известны. Наконец, группа Войдараха возвышается, по-видимому, совершенно отдельно между упомянутыми нами двумя параллельными цепями.

______________________

С высоты Седабая мы спустились на широкое, перерезанное несколькими холмами дно долины, где открытая нами самоедская палатка послужила нам ночлегом.

3 августа. Мы поднялись на противоположный скат долины и, проехав небольшое пространство, наткнулись на горную пропасть, заключенную между неровными, почти перпендикулярными скалами; здесь гора представлялась нам в боковом разрезе, и мы очень хорошо могли следить за горными породами, ее составляющими, потому что слои их ясно выказывались на скалистых стенах. Пропасть эта идет от севера на юг, умеренно возвышаясь; на дне ее журчит ручей, наполняемый через верхний конец пропасти частию болотной водой, частию снежными массами, образовавшими на скате значительную толщу. Поверхность этих снежных масс была подернута багровой краснотой, которая покрывала зернистую, медленно таявшую и испарявшуюся снежную массу не равномерно, а в виде рассыпавшегося красного порошка. Это окрашивающее вещество проникало в снежную массу едва на полдюйма, и кто не узнал бы в нем нежного Protococcus nivalis, этого первого дыхания растительной жизни, вызванной на холодную поверхность снега живительным светом солнца и поддерживаемой тающим снегом и лежащим на нем слоем воздуха! Итак, это есть произведение атмосферы, совершенно независимое от земли.

Здесь находится тонкослоистый глинистый сланец, слои которого, имея один или несколько футов толщины, весьма правильно перемежаются с тончайшими, имеющими всего около полуфута толщины, слоями темно-серого плотного известняка; по цвету, сланцевидному сложению и перемежающимся светлым полоскам, идущим по направлению плоскостей сланцев глинистого сланца, этот известняк часто имеет большое сходство с глинистым сланцем, но это бывает только в образчиках; в больших же массах эта плотная горная порода, имеющая ровный излом, переходящий в раковистый, тем разительнее отличается от тонкослоистого глинистого сланца, что она, благодаря плотному сложению и значительнейшей твердости своей, имеет гораздо большую способность противиться разрушительным влияниям атмосферилий и что слои ее торчат над выходами глинистого сланца (которые, превращаясь в мелкую дресву, уносятся водой) в виде параллельных ребер, которые не распадаются в дресву, а растрескиваются на продолговатые плитки, покрывающие подошву выходящих частей. Главное направление этих перемежающихся между собою горных пород идет от ВЮВ к ЗСЗ между 7 и 8º, с падением к ССВ под углом наклонения 10 — 20º; сланцы же, находящиеся в отдельных слоях глинистого сланца, равно и полосоватость или признак сланцеватости в известняке, обнаруживают гораздо большее падение, так что сланцевые листы с плоскостями слоев постоянно сходятся под острым и тупым углами. Этот тонкослоистый глинистый сланец местами содержит в себе серный колчедан кубической формы и бурого побежалого цвета; иногда сланцы его описывают местами волнистую или извивающуюся линию, и тогда они принимают в свою среду такие же извивающиеся толстые (в несколько дюймов) пласты крупнозернистой кристаллической смеси кварца и альбита. Перемежающийся с ним известняк, в свою очередь, нередко принимает параллельные плоскостям слоев промежуточные пласты белой, мелкозернистой и большею частию тонкослоистой извести, на поверхностях слоев которой местами находятся бурого цвета дендритовые изображения. В известняке также замечаются кубики железного колчедана, хотя гораздо реже, нежели в глинистом сланце; иногда он бывает окрашен в более яркий цвет, и тогда пятна или параллельные полоски, на нем обрисовывающиеся, отражаются гораздо ярче, причем полосоватость в то же время влечет за собой трещиноватость по направлению полосок, а от этого горная порода получает сланцевидное сложение.

Если следить за пропастью, подымаясь по подошве ее к югу, то перемежающиеся слои только что описанных нами горных пород исчезают, а вместо них появляется плотный известняк, который, находясь в соседстве с глинистым сланцем, бывает темно-серого цвета и в соединении с кислотой не так сильно кипит; но далее к югу он мало-помалу переходит в светло-серый плотный и чрезвычайно твердый известняк с красивым раковистым изломом, расположенный слоями от 1/4 до 3/4 фута толщиною. Около выходов своих он становится щеловатым, получает желто-бурый побежалый цвет и распадается на плитовидные или неправильные острокрайние обломки, покрывающие подошву. Подымаясь еще выше, можно видеть диорит, весьма твердую светлосерого цвета горную породу, которая, будучи мелкозернистого сложения, более походит на зернистый известняк; она в соединении с кислотами также не очень шипит и по направлению пласта растрескивается на параллельные слои, имеющие от 5 — 9 футов толщины; поверхности неправильных обломков диорита вследствие выветривания линяют и покрываются различными мхами. За этим диоритом следует опять светло-серый плотный известняк (о котором мы сейчас говорили), который мало-помалу принимает темный цвет и признак сланцевидного сложения; с такими же признаками снова является глинистый сланец, с которым мы познакомились уже выше и который исчезает на верхнем краю пропасти под пластом щебня. Диоритовый пласт имеет около 30 аршин толщины, между тем как каждый из двух заключающих его известняковых пластов будет всего около 10 аршин толщиною; простирание и уклонение этих пластов находятся в тех же отношениях между собою, как и в перемежающихся известняках и глинистых сланцах.

На краю пропасти я находил во множестве диоритовые обломки, и точно такой же диорит образует все следующие группы гор и возвышения этой страны. Он всегда является в трещинах, идущих по направлению к В и З, с небольшим уклонением на север, под весьма малым углом наклонения, и повсюду представляет господствующую горную породу, так что почти нельзя сомневаться, что упомянутые нами глинистый сланец и известняк приподняты диоритом и что этот последний во время приподнимания их втерся в виде толстого пласта между их слоями. При этом слои черносерого известняка вследствие давления на них сплошной горной породы превращаются в плотную светло-серую известь, которая, по мере удаления ее от зальбанда, в постепенном переходе, снова возвращается к горной породе с ее обыкновенным характером, в виде темно-серого известняка. Влияние же слившихся масс далее обнаруживается еще только тем, что на известняке остаются пятна или параллельные полоски, влекущие за собою слоеватость с уклоняющимся направлением слоев, точно так, как и в глинистом сланце сланцевидное сложение отступает от обыкновенного, причем тонкие листы сланцев получают местами волнистую и извивающуюся поверхность, а кварц и альбит, соединяясь между собою в кристаллах, выделяются из составных частей их, между тем как известь в свою очередь освобождает чистое известковое вещество, которое в виде мелкозернистых кристаллов самостоятельно располагается в промежуточных пластах, параллельных плоскостям слоев.

Одна из упомянутых диоритовых куп, казавшаяся мне выше других, возвышается над уровнем моря не более как на 390 парижских футов; значительнейшие возвышения, которые я видел с высоты этой купы, суть: на ВЮВ упомянутый уже Ладхайбай, называющийся также Лекахай-баем, а на ЮЮВ высокая гора Савгайбай или Сайвайай-байпай, которая по причине высоты своей всегда является объятая туманом. Варварское название этой горы нам перевели здесь точно так же, только иначе растолковали, как будто оно происходит от сав — глас и гай — сырой, мокрый и означает Гору влажных глаз, т.е. такую, с вершины которой, по причине окружающего ее тумана редко можно обозревать окрестности горы, а всегда смотришь как бы влажными или мутными глазами.

Тут мы опять наткнулись на зырянскую палатку, которая из всех встречавшихся нам в этих странах была самая северная. Вместе с этим народом, как непременные их спутники, явились и несправедливости, притеснения и жалобы; они только что разрушили несколько находившихся на близлежащем возвышении песцовых нор, из которых, как мы узнали, было добыто около 100 молодых песцов. Самоеды, по обыкновению, горько жаловались на это и справедливо приписывали этому беспощадному искоренению значительное уменьшение пушных зверей, которое теперь повсюду замечается в самоедских землях. Завидев издали наши сани, зыряне, чтобы скрыть от нас свою несправедливость, торопились убрать добытые ими шкуры: однако же дорога наша вела мимо разрушенных пещер, и мы легко могли догадаться, в чем дело. После крупного разговора и угроз с нашей стороны зыряне наконец должны были уступить нашим требованиям и дать нам свежих оленей, на которых мы отправились далее, переезжая по неправильно разбросанным возвышениям и группам скал, разрушившиеся вершины которых были составлены из диорита и зеленого камня. Потом мы начали подыматься по умеренно возвышающимся болотистым равнинам, ведущим к подошве довольно высокой купы, где мы решились остановиться и подняться на высоту, частию для наблюдения за возвышающимся хребтом, частию для того, чтобы посмотреть, нет ли вблизи палатки, в которой бы мы могли ночевать. Купа эта представляет известный уже нам Хамдебай, т.е. Крутую скалу; с той стороны, где мы поднялись на вершину, эта купа действительно крута, и, как это обыкновенно бывает при таком условии, скат ее был покрыт толстым слоем снега. Как округленная вершина, так и скаты ее со всех сторон покрыты обломками и глыбами горных пород, между которыми исключительно господствует диорит; только на берегу небольшого озера, лежащего у северной подошвы горы, находились обломки светло-серого плотного известняка с раковистым изломом, весьма похожего на тот, который мы видели сегодня утром в горной пропасти. Выходов этих горных пород нигде нельзя было открыть, но и здесь, по-видимому, известь прерывается диоритом, покрывающим выходящие ее части. Высота вершины над уровнем моря не превышала 570 парижских футов. Термометр на этой высоте едва показывал 2 ºС, сильный холодный ВСВ ветер дул в продолжение целого дня без умолку, и сырость атмосферы препятствовала обозреванию окружавшей нас страны на дальнем расстоянии. Но зато вся местность являлась нам в дивно-живописном свете, потому что западный и северный горизонт вспыхнул от вечерней зари, а освещенные облака изливали прозрачно-розовый свет свой но равнинам, на которых блуждали длинные мрачные тени окрестных высот; свет и тьма, казалось, вели странную борьбу между собою; между тем вдалеке на ЮВ Уральский хребет озарялся слабым блеском вечерней зари, и снежные пропасти его, подобно огненным потокам, низвергались с верхушек горы к ее подошве.

Направление главного хребта, на высоте которого мы находились, было чисто западное; следовательно, гора была обращена более в восточную сторону, к Уралу. С вершины видно, как от ССЗ к ВСВ и от ЮЮЗ к ЗЮЗ стелются равнины и как только несколько волнующаяся плоская земля ограничивается горизонтом. Но другим направлениям тянутся различные группы возвышений и цепи гор, связь которых за один раз нельзя было хорошо рассмотреть, потому что мы стояли на мало возвышенном месте; да и самоеды, которые, состарившись во служении у зырян, впервые попали в эту страну, не могли мне ни растолковать местностей, ни назвать тех высот, которые представлялись взорам нашим. Хамбдебай в высоте уступает очень немногим окрестным горам, вершины которых препятствовали обозрению страны. На В мы увидели Ионданей, который, кажется, немногим ниже Хамдебая; на З вдали видна несколько возвышеннейшая купа, имени которой мне не могли назвать; на ССВ выглядывает несравненно значительнейшая гора, отделяющаяся от Хамдебая только одним горным седлом; это — Большой Савгайбай, а подле него, более к северу, близнец его — Малый Савгайбай; к сожалению, мы не могли подняться на эти две вершины, потому что для этого требовалось много времени, между тем как нам надо было спешить дальше. На севере мы также заметили довольно высокую, по-видимому, гору, названия которой я не мог узнать, а также длинную, но невысокую возвышенность Сундебай, похожую на небольшую уединенную цепь гор, которую мы видели на ЮЮВ.

Тут мы перешли через горную цепь, чтобы по южному склону ее продолжать наше путешествие. Проехав небольшое пространство, мы остановились у зырянской палатки, где опять услышали столько жалоб, принесенных самоедами на ижемцев, что сопутнику моему немало было труда передать их всех бумаге, как это ему было поручено правительством. Да и мне, признаться, народ этот уже сильно опротивел, потому что, кроме обид, которые они наносили бедным самоедам, они всякий раз ссорились со мной за то, что я требовал у них свежих оленей для дальнейших разъездов и всякий раз должен был прибегать к угрозам. Владельцы стад северных оленей, казалось, согласились между собой препятствовать моему путешествию где только можно, тем более что они никак не могли понять цели моего путешествия по тундрам и, видя, что я познакомился уже как с состоянием земли, так и с отношениями их к самоедам, сильно опасались за последствия. Однако же в чем они согласились все вместе, того не смел на деле выполнять ни один отдельный зырянин, потому что этому народу стоит только сказать несколько грозных слов, и он тотчас же делается уступчивым, покорным и предупредительным.

4 августа. Теперь мы были принуждены удаляться от горного хребта, которого мы до сих пор держались, потому что по направлению его мы не могли бы встретить ни одной палатки; притом же каменистая почва, которая у подошвы его часто на больших пространствах покрыта обломками горных пород, непременно затруднила бы нашу езду. От этого последнего обстоятельства полозья саней наших уже значительно пострадали, и я боялся вовсе лишиться их, тем более что потеря эта, в стране необитаемой и лишенной леса, не могла бы быть возвращена и потому заставила бы нас возвратиться назад. Поэтому мы решились ехать по южному склону горной цепи, мало-помалу подвигаясь к Уральскому хребту.

Покатая земля вела нас мимо многих, без всякой системы разбросанных, горных групп, образовавшихся из упомянутого нами диорита и зеленого камня; в этих горных породах повсюду замечается одно и то же направление их расщелин, т.е. от В на З, так, однако же, что массы, похожие на слои, и пласты, с небольшим уклонением на север, стоят почти вертикально. Обширная болотистая низменность, прерываемая плоскими возвышенностями, лежала, по-видимому, совершенно в равнине и привела нас к зырянской палатке, где мы думали переменить оленей; к несчастию, самого хозяина здесь не было, и мы узнали от его сожителя, что он теперь занят отделением своего многочисленного стада от другого столь же многочисленного, с которым оно соединилось от неусмотрения пастухов. В таком случае нет другого средства разъединить стада, как, загнав их в круг, перевязать ноги всем оленям одного хозяина, которые тогда поневоле остаются на месте, а стадо другого хозяина угнать. При многочисленных стадах занятие это может длиться целые сутки и даже более.

Мы продолжали путь свой по направлению к востоку, и нас опять-таки провожали неправильно разбросанные группы гор, которые, впрочем, видом своим отличались от предыдущих, потому что они были несколько круглее и усеяны лучшею растительностию. Горы эти образовались из черно-серого мелкозернистого известняка, проникнутого жилками белого известкового шпата, который располагался в общей массе в виде зерен и маленьких гнезд; слои известняка, будучи от 6 — 10 дюймов толщиною, направлены главным образом к востоку и западу, с небольшим уклонением на юг, под углом наклонения 20º. Одна из этих горных групп, превышавшая все прочие, возвышалась всего на 230 парижских футов над уровнем моря; впрочем, несколько подальше находились возвышения, образовавшиеся из того же известняка, которые были значительно выше. На горах этих я находил местами Sedum quadrifidum Pall, Роа bulbosa, Peducularis amoena и Silene inflata Otth.

При ясной погоде, дозволявшей нам обозревать страну довольно далеко, мы лучше могли созерцать Уральский хребет, между тем как оставленная нами горная цепь исчезала за плоскохолмистой землей. К вечеру мы переменили своих оленей у зырянской палатки и, продолжая путешествие свое во время ночи, переехали через реку Сииртета-ягу, т.е. Чудскую реку. Отчего река эта, преимущественно перед другими, получила название, которое напоминает нам первобытных жителей тундры, т.е. сииртов, или русскую чудь, — этого я не мог узнать от зырянских самоедов, так как они не были знакомы с преданиями этой страны; точно так же не мог я допытаться названий двух притоков этой реки, через которые нам приходилось переезжать; может быть, около нее находятся чудские подземные пещеры, о которых мы говорили в конце предыдущей главы, и это тем вероятнее, что, судя по словам русских охотников, таковые пещеры встречаются на берегу близлежащей реки Кары, хотя самоеды, слышавшие предания об этом таинственном для них народе, вероятно из страха, говорят, будто они ничего не знают о подземных жилищах около Кары. Название речки Сииртеты переведено, впрочем, у русских посредством слова Сибирца*.

______________________

* Только впоследствии времени неоднократно упомянутый мною мещанин Окладников подтвердил мое предположение насчет чудских пещер около Сииртеты и в то же время растолковал мне русское название этой реки. А именно, в прежние времена сибирские промышленники обыкновенно приезжали к Карскому заливу и, занимаясь здесь, около устья Кары, ловлею дельфинов, заставляли этих последних подниматься вверх по Каре и Сибирце, где им нетрудно было завладеть своей добычей. Так как они занимались здесь также вытопкою жира этих животных и производили меновую торговлю с тамошними самоедами, то они для пребывания своего построили себе несколько охотничьих хижин и вместе с тем печку для топления жира; от этого-то единовременного поселения сибиряков в этих местах речка Сииртета и названа русскими Сибирцей. Существование чудских подземных пещер около Кары отвергает и Окладников, а это обстоятельство убеждает меня в том, что охотники, от которых я получил известие об этих пещерах, разумели те же пещеры около Сииртеты, потому что русские в своих показаниях очень часто называют главную реку, а между тем разумеют вместе с нею и побочную ее. Точно так же месторождение доманика около Ухты, притока Ижмы, указывается усть-цильмцами всегда на последней. Не считаю лишним заметить, что на Ивановой карте упоминается еще одна речка, также Сииртета, которая вливается в море между Югрским проливом и устьем Коротаихи: название этой речки, следовательно, и здесь напоминает чудь.

______________________

5 августа. Рано утром мы увидели палатку, находившуюся вправо от нас, в довольно большом расстоянии, и тотчас же послали туда одного самоеда за свежими оленями, а сами остались пока на открытой тундре в ожидании запряжки. От нас можно было обозревать выдающуюся часть главной цепи Урала, за которой мы следовали, и неправильно разбросанные ее невысокие вершины и возвышения, казалось, везде указывали на образование их из зеленого камня; названий же отдельных, более возвышенных гор этой отрасли я не мог узнать. От В к ВЮВ, в синеющейся дали, возвышался горный гребень главного хребта; но, к несчастию, кругом располагалась плоскохолмистая земля и скрывала от нас весь вид, которого я тем более жаждал, что никак не мог дознаться орографических отношений этой страны: я ожидал, что земля будет наклоняться к югу, начиная от выдающейся части северного Урала до реки Узы, а потому немало удивился, когда увидел, что река Сииртета в том месте, где мы ее переезжали, принимает северное течение, и когда узнал от самоедов, что река эта, усиленная своими притоками, пробивается через выдающийся к северу горный хребет Северного Урала и, омывая потом обширные низменности, вливается в северо-восточном направлении в Кару. Так как эта последняя, со своей стороны, также пробивает этот хребет, чтобы потом, около устья своего, принять северное направление, чего я никак не предполагал, потому что думал найти начало ее в северном склоне горы, — то я принужден был во многом изменить начертанный мною орографический план и заключить, что отрасль главного хребта, обусловливающая обыкновенное наклонение земли к северу, находится несколько южнее; в чем я впоследствии совершенно убедился, потому что в горной цепи Носинаембое я действительно открыл предполагаемую мною отрасль. Растительность, украшавшая равнину, и сегодня окружала нас, характеризуясь различными видами ив, как то: Salix arbuscula, lanata и myrsinites, также другими растениями, как Betula папа, Vaccinium vitis idaea и uliginosum, Veratrum lobelianum, Trollius asiaticus, Sanguisorba officinalis, Nardosmia frigida, Veronica longiflora, Carex ampullacea и др. Судя по показанию барометра, равнина, на которой мы находились, возвышалась на 630 парижских футов над уровнем моря, что, впрочем, не совсем вероятно.

Между тем олени наши приехали, и мы могли продолжать наше путешествие. Возвышения становились все площе и площе, а вместе с тем исчезали и группы горных пород. Переехав через две побочные реки Сииртеты, мы прибыли к палатке, обитаемой частью языческими самоедами, частью другими их земляками, которым было поручено стеречь небольшое стадо северных оленей, принадлежавшее Колвенской церкви. В палатке этой только что родился мальчик, которому я дал имя Саввочу (т.е. счастливый путь!); всякому, кто после меня вздумает путешествовать по пустынным местам тундры, желаю встретить на пути этого ребенка. Языческие самоеды хотя и имеют свои особенные имена, однако же они нередко дают детям прозвания, соответствующие разным случайным событиям, сопровождающим их рождение; также соображаются при этом с местом и временем рождения или же, наконец, просят постороннего дать ребенку их какое-нибудь название; оттого-то у самоедов сплошь и рядом бывают чрезвычайно странные названия, как-то: Кабан, Конь, Вошь, Май, Сентябрь и т.п., данные им проезжавшими во время рождения их русскими. Новообращенные самоеды переменили свои языческие названия на русские; чисто языческие же имена самоедов суть, мужские: Аркумбой, Мала, Пыхай, Юмгыло, Тата, Пыы и т.д., а женские: Ало, Аттело и т.п.*

______________________

* [Лепёхин: IV, 25] приводит целый список собственных имен самоедов.

______________________

Выехав из палатки, мы увидели ручей, на берегах которого находился глинистый сланец с тем же западным и восточным направлением его слоев и с тем же уклонением на юг под углом 20º, как и известняк этой страны. Уральский хребет между тем показывался все яснее и яснее, возвышаясь над плоскостями резко ограниченными профилями. Две горные массы, из которых одна, лежащая южнее, называется Гато, а другая, посевернее, Аноргою, т.е. Челноковидною, отделяясь друг от друга глубоким разрезом, превышают своею высотою все прочие вершины, которые, пролегая далее на север, исчезают наконец за возвышающейся плоской землей. Округленные вершины, перемежающиеся с зубчатыми профилями, образуют верхушечную линию этого хребта. Провожаемые сильным проливным дождем, мы продолжали свое путешествие ночью, переезжая через несколько ручьев, впадающих в Силваягу, через рукав этой последней, Силва-тарку, и через плоскохолмистую землю, пока мы наконец, 6 августа в полдень, не достигли упомянутой нами реки Силвы, которая, будучи одною из главных этой страны, вливается в левый берег Кары. Глинистым и точильным сланцам, окаймляющим речной берег и распространенным даже между его гальками, река эта обязана своим именем, которое в переводе означает Оселочную реку, так как самоеды употребляют эту горную породу на оселки (силва). Русские называют реку эту Силовой, а на картах она обозначена под именем Саловы. Впрочем, Силваяга имеет свойство всех рек этой страны: имея прозрачную, текущую по каменистому руслу воду, она неширока, а в сухое время года даже неглубока; но в том месте, где мы переправлялись через нее, она имела еще столько воды, что мы не могли переехать через нее просто на санях, как мы это обыкновенно делали, а должны были прикрепить каждые двое саней одни к другим, отчего верхние, во время переправы нашей, остались сухими, и как пассажиры, так и поклажа благополучно достигли другого берега. Этот способ переправления впоследствии был употребляем нами довольно часто. У близлежащей зырянской палатки мы переменили запряжку и отправились дальше.

Ясная и тихая погода вчерашнего вечера заменилась во время ночи туманами и дождями, за которыми последовал юго-западный ветер, дувший в продолжение некоторого времени без умолку; но потом он мало-помалу начал утихать и наконец превратился в зефир, который при прояснившемся небе едва колебал воздух; однако же это продолжалось весьма недолго, потому что тотчас же опять появились туманы и дожди, сопровождаемые уже не юго-западным, а северо-западным ветром. Эти явления природы повторяются здесь довольно правильно, следуя всегда одному и тому же порядку. Всякий новый ветер, какой бы он ни был, начинался сильными порывами и всегда бывал причиною тумана и дождя; по прошествии же нескольких часов он начинал ослабевать, туманы исчезали, и воздух становился чист и прозрачен; но в то время, когда ветер утихал или вовсе переставал дуть, наверно можно было ожидать нового ветра с какой-нибудь другой стороны; и действительно, спустя несколько времени он появлялся с теми же сильными порывами, с теми же туманами и дождями, как и прежние ветры. Несмотря, однако же, на то, что явления эти в продолжение всего лета повторялись здесь с такою правильностию и последовательностию, нельзя было вывести никакого закона насчет того, сколько времени дул один и тот же ветер и как долго продолжались сопровождавшие его феномены. Ветры, дувшие с северной половины компаса, вообще продолжались дольше ветров южной половины; первые начинались большею частию сильными порывами и даже в виде бурь, особливо в конце лета; пасмурная и дождливая погода, сопровождавшая их, часто продолжалась несколько дней, и вообще ветры эти приносили с собой холодную и сырую атмосферу. Напротив того, южные ветры при начале дуют всегда несравненно тише; туманы, их сопровождающие, скоро рассеиваются, потому что они или ниспадают в виде проливного дождя, или разгоняются самим ветром, после чего устанавливается ясная и теплая погода с весьма умеренным ветром или даже совершенное безветрие; это продолжается иногда несколько дней сряду, но чаще случается, что за таким безветрием очень скоро следует новый ветер, обыкновенно с северной половины. Надо еще заметить, что ветры, дувшие из промежуточных румбов компаса, были несравненно чаще обыкновенных ветров, т.е. западного, восточного и полуденного; из этих последних чаще других дул северный ветер. Архангельцы, привыкшие к морской жизни, очень хорошо знают употребление морского компаса: они различают прежде всего главные и побочные ветры, которые отчасти обозначаются только здесь употребительными именами, а именно: северный ветер у них называется севером или сивером, восточный — востоком или встоком, западный — западом, а южный — летом; северо-восточный — полуночником, северо-западный — глубником (т.е. морской ветер, дующий с моря — морская глубь), юго-западный — шелонником и, наконец, юго-восточный — обедником (так как архангельские промышленники обедают в то время, когда солнце стоит на юго-западе). Потом есть еще промежуточные ветры, дующие между показанными направлениями; они называются вообще межниками, но каждый из них имеет еще отдельное название, смотря по тому, между какими двумя направлениями он находится; так, например, ВЮВ ветер есть межник востока и обедника, и архангельцы говорят: "Ветер меж восток и обедник"; про ССЗ ветер они говорят: "Ветер меж глубник и сивер" и т.д.

Вечером погода нам весьма не благоприятствовала, а потому мы немало обрадовались, встретивши самоедскую палатку, в которой можно было укрыться от ненастной ночи. При входе нашем в палатку мы были поражены странной сценой: все находившиеся в ней самоеды, поджавши ноги, сидели около огня; некоторые из них, как будто невольно переменив положение, спали крепким сном, а другие, вытаращив бессмысленные глаза свои на погасавшие уголья, едва-едва посмотрели на нас и тотчас же опять углубились в свою безотчетную думу. После нескольких расспросов я узнал, что они только что возвратились из храма Бахуса, которому они, как видно, принесли в жертву не только все свое имущество, но даже свободу и семейства свои! Мы преспокойно уселись между ними, и молчаливые соседи наши нисколько не мешали нам, тем более что все они мало-помалу отправились в гости к Морфею. В первый раз мне случилось видеть хмельное состояние в такой резкой противоположности с душевными силами; впрочем, в таком состоянии самоеды не всегда бывают так недеятельны и безжизненны, какими я их видел теперь: иногда они во время хмеля приходят в ужасное бешенство, и тогда они способны на всякого рода преступления.

7 августа. Проспавшись от хмеля, самоеды наши сегодня уже не были так молчаливы, как вчера; напротив того, мы почерпнули от них несколько полезных сведений касательно того, что делается в тундрах. Сопутешественнику моему опять представилась работа — записывать жалобы протрезвившихся самоедов на безбожных зырян: в продолжение последних трех дней он выслушал не менее восемнадцати жалоб, которые все были очень основательны и имели предметом своим, большею частию, разбой и грабеж со стороны зырян. Перед палаткою нашей я заметил воткнутый в землю шест, к концу которого была прикреплена вырезанная из дерева фигура весьма грубой работы. Фигура эта изображала птицу с железным клювом, проткнутую поперек туловища железной палочкой, горизонтальные концы которой, высовываясь с обеих сторон, представляли крылья, между тем как вместо ног были приделаны два железных проволока. Мы узнали, что птица эта была вырезана покойным хозяином этой палатки, который, будучи талибом своих сожителей, наставлял их обожать своего гения-хранителя под этим видом, потому что, как он говорил, тадебции нередко являлись ему в виде птицы.

Продолжая путешествие, мы ехали по равнинам и плоскохолмистой земле. Растительность здесь не представляла ничего нового; притом же большая часть растений уже отцвела; Salix livida и lanata росли порядочными кустарниками; также нам удалось опять видеть Salix hastate. Кроме обыкновенных мхов и ягеля, покрывавших мокрые тундристые болота, я заметил еще следующие растения: Rubus arcticus и chamaemorus, Trollius europaeus и asiaticus, Veratrum lobelianum, Aconitum lycoctonum, Pyrethrum bipinnatum, Taraxacum ceratophorum B, Valeriana capitata, Viola biflora, Lychnis apetala, Geranium albiflorum, Hedysarum obscurum, Oxytropis borealis, Saxifraga hieracifolia и hirculus, Stellaris caespitosa и biflora, Draba repens и muricella, Senecio campestris, Silene acaulis и graminifolia, Myosotis alpestris, Thalictrum alpinum, Cerastium furcatum, Stellaria dahurica, Oxyria reniformis, Androsace chamaejasme, Epilobium nutans Hornem., Hierochloa alpine, Poa flexuosa, Ranunculus acris var., Veronica longiflora, Archangelica officinalis, Pachypleurum simplex, Pedicularis lapponica, versicolor, sudetica и amoena, Potentilla palustris, Polygonum viviparum и bistorta, Parnassia palustris, Luzula arcuata, Vaccinium vitis idaea и uliginosum, Ledum palustre, Arctostaphylos alpin, Dryas octopetala, Salix myrsinites, herbacea и reticulata.

Мы встретили палатку, обитаемую сибирскими олеиными остяками, первыми, которых нам удалось видеть. Те из самоедов и остяков, которые кочуют около Северного Урала, переселяются на все лето на обильные пастбищами равнины, находящиеся около западной подошвы хребта, а осенью снова переправляются через горы, чтобы провести зиму на богатой лесами восточной полосе Уральского хребта.

Остяки известны у самоедов под именем хабий, которым они обозначают также свой собственный народ; остяки называют русских — русь, зырян — саран (вероятно, это название заимствовано у русских), а самоедов — оргой*. Остяки, подобно самоедам, разделяются на поколения и роды; язык их, из всех финских наречий, ближе всего подходит к языку вогуличей, имеет, однако же, большую примесь самоедского языка [Georgi: 73]; это последнее обстоятельство весьма легко объяснить. Остяки, граничащие с самоедами, обыкновенно говорят на обоих языках, как это делают и наши остяки, следовательно, отечественный язык остяков необходимо должен был принять мало-помалу большее или меньшее число чужих выражений. Впрочем, примесь эта не так велика, чтобы самоеды в состоянии были понимать язык остяков, даже нельзя сказать, чтобы оба эти языка имели близкое сродство между собою. Черты лица остяков не так резко отличаются от самоедских: только цвет лица, как у присутствующих здесь остяков, так и у тех немногих, которых я встречал впоследствии, был гораздо белее, обстоятельство, которое особливо замечается в женщинах и которое отчасти может быть приписано ношению покрывала, защищающего лица их от влияния солнечных лучей; волосы у них большею частью белокурые и русые, между тем как такой же цвет волос у самоедов составляет исключение. Палатка и домашняя утварь остяков ни в чем не отличается от самоедских; так же мало различается и мужская одежда их; зато женщины вместо самоедской верхней одежды носят длинную и простую остякскую паницу, а на голове — обшитое галуном покрывало, висящее на спине и на плечах; оно покрывает лицо только вполовину, но так, чтобы остячки, вообще недурненькие собой, могли выглядывать из-под него своими черненькими глазками. Я немало удивился, когда увидел между их домашнею утварью шахматную доску, на которой мои самоеды уселись играть в шашки; меня уверяли, что игра эта в большом употреблении как у самоедов, так и у остяков; она, вероятно, перешла к ним от русских. Впрочем, доска эта имела только в ширину обыкновенных 8 клеточек, в длину же целых девять; каждый из играющих имел по 8 шашек, которые расставлялись в каждые два нижних ряда, так что между ними пять рядов оставались свободными. В остальном игра шла обыкновенным порядком, с тою только разницею, что шашками ходили и били только вперед и что от воли играющих зависело — бить шашку или не бить; дамками же можно было ходить и бить как вперед, так и назад, но всегда через одно только поле, а никак не более. Цель игры состояла в том, чтобы преследовать противника, ослабить его шашками и запереть в угол. Но так как у кочевого народа, который всегда возит с собой все свои пожитки, ничего не может быть лишнего, а всякая вещь должна быть необходима и иметь известное употребление, то какой-никакой предмет роскоши, как, например, шахматная доска, весьма естественно, не мог служить для одной игры, а потому и представлял в то же время блюдо для мяса, отчего доска эта, покрытая кровью, походила на поле сражения. Обстоятельство это верно было соображено мастером, приготовлявшим шахматную доску, потому что клетки ее отличались одни от других не цветом, а тем, что одна половина их (т.е. те, которые оставались без употребления) представляла углубления, а другая лежала в одной плоскости с доской. При таком устройстве доски немудрено, что в углубленных клетках всегда видны следы предшествовавшей трапезы, что, впрочем, нисколько не препятствовало игре, тем более что поле сражения всегда должно быть обагрено кровью.

______________________

* Касательно этого последнего и вероятного тожества его с названием югров древнего сибирского севера.

______________________

При сильном северо-западном ветре погода целый день была пасмурная и дождливая, к вечеру же ветер утих, небо прояснилось, и мы могли ожидать благоприятной перемены в погоде. Горный кряж лежал теперь прямо против нас, облаченный в облака и туманы, которые, несясь над его высотами, придавали ему разные странные формы или, разгоняемые ветром, совершенно обнажали их седые вершины, покрытые только что выпавшим снегом. Сквозь эти блуждающие туманы солнце изливало различный свет на оконечности скал и на округленные вершины горного кряжа. Мы переехали через несколько побочных ручьев Кары и на берегу одного из них нашли тонкозанозистую, весьма твердую кварцевую породу темно-серого цвета и неясного сланцевидного сложения; минерал этот, по-видимому, способствовал переходу в глинистый сланец, слои которого имели от нескольких дюймов до целого фута толщины.

Проехав обширные болотистые низменности, мы очутились около речки Кары, которая в этом месте представляет узенькую, окаймленную низменными травянистыми берегами реку, изливающую свои неглубокие, но светлые воды по каменистому руслу. Переправившись через нее, мы поехали по весьма умеренно возвышающимся низменностям, все более и более подвигаясь к горному кряжу. Между тем небо снова покрылось тучами, пошел маленький дождь, и мы принуждены были остаться на несколько часов в степи, потому что, при темной ночи, очень легко можно было сбиться с дороги.

8 августа. Утром мы открыли в некотором расстоянии от нас целых четыре палатки, находившиеся вместе у подошвы горного кряжа, и с радостию поспешили к ним; они были обитаемы сибирскими самоедами, между которыми замешалось также несколько остяков, женатых на самоедках. Новые мои хозяева рассказывали мне, что лет десять тому назад, зимою, когда они кочевали на восточной стороне Уральского хребта, им случилось провожать мужчину, который, подобно мне, разъезжал с различными инструментами и много писал. Мне не нужно было долго ломать головы своей, чтобы узнать в этом загадочном для самоедов путешественнике г-на Эрмана, который зимой 1828 года осматривал полярный Урал под этими широтами; я рассказал им некоторые частности, известные мне из путешествия Эрмана вокруг земли, чему самоеды мои немало удивились; они со своей стороны сделали также несколько замечаний, которые меня убедили, что они действительно служили Эрману проводниками. Так как я знал, что Эрман, потеряв по дороге свой барометр, определял высоту вершин, на которые он подымался, с помощию точки кипения воды на термометре, то я приблизительно рассказал своим самоедам, как он при этом поступал: загадочный путешественник велел будто бы нарубить своим проводникам вязанку дров и положить ее в сани, потом отправился вместе с ними на гору, велел там развести огонь и поставить на него котел со снегом; когда вода вскипела, путешественник взял будто бы медную штучку, похожую на ту, которую я им показал, т.е. термометр, окунул ее в воду, подержал там несколько времени и потом, рассмотрев ее со вниманием, записал что-то в свою книжку, а воду, к немалому удивлению своих проводников, велел вылить. Слушатели мои чрезвычайно удивлялись тому, как я мог знать до тонкости это обстоятельство, когда меня вовсе не было при этом, и готовы были принять меня за человека необыкновенного, которому известно как прошедшее, так и будущее.

К обеду ветер, дувший до того с большою силою, начал утихать и горный кряж при ясном небе почти совершенно освободился от туманов, обстоятельство, весьма редкое в этих местах. Мы решились воспользоваться этим благоприятным временем и поднялись на вершину южной горной массы Гато, у подошвы которой находились наши палатки. Вершина эта была самая высокая в этой части горного кряжа, и только Анорга, если смотреть на нее с равнины, могла, по-видимому, соперничать с нею в высоте своей, отнюдь, однако же, не превышая ее.

В 2 часа пополудни я собрался в путь вместе со своими людьми и тремя самоедами, которые последовали за мной из одного любопытства. Сначала мы шли по весьма умеренно возвышенной тундре, которая была покрыта растительностию равнины и не производила ничего особенного, кроме прекрасного Saxifraga bronchialis, сорванного мною на солнечном скате холма; после того растение это мне более не встречалось.

Несколько наклонная равнина вела нас к круто возвышающимся холмам, округленные вершины которых были усеяны растениями, между тем как у подошв их находилось несколько гальков горных пород, образовавших весь горный кряж. Ближе к горе возвышения эти крутыми скатами своими спускаются в глубокую пропасть, на дне которой по обломкам и галькам струился быстрый горный ручей. На противоположной стороне долины видны были горные породы, а именно тонкослоистый тальковый глинистый сланец, слои которого главным образом простирались от ЮЮЗ к ССВ с небольшим уклонением на запад, под весьма различными углами наклонения, начиная от 25º до вертикальности. Судя по минералогическим признакам этого минерала, его можно было отвести и к тальковому, и к глинистому сланцу.

Под влиянием выветрения он превращается в охряножелтую глинисто-тальковую массу, которая на дне пропасти покрывала слои свежей горной породы. Мы подымались по купам и скатам, поверхности которых, усеянные обломками, хотя и не находились еще на значительной высоте, однако уже были лишены всякой растительности, потому что растения так же мало могли пускать корни свои в подвижной зыбкой дресве, как и под огромными глыбами обломков. Это свойство северного хребта Урала лишило меня всякой возможности следить за постепенным исчезанием растений по мере возвышения горного кряжа. В одном месте видишь зеленью покрытые холмы, а в другом, на такой же высоте и только разделенные пропастью, — другие, которые от подошвы до вершины лишены растений и представляют обломками покрытые поля, где скалы подернуты только сухим и жестким мхом. Травой покрытые холмы группируются только близ подошвы горного хребта, где растительность тундры, распространившись мало-помалу, произвела тонкий слой земли, между тем как далее кверху все растения вдруг исчезают. Размножению растительности в этих местах очень много препятствуют долины и пропасти, дно которых усеяно толстыми глыбами обломков, беспрестанно обрывающихся с крутых скатов и падающих в быстрый поток, образующий из них гальки: а если на каком-нибудь скате и появится кое-какое растение, то снег, который весной чрезвычайно скоро тает, тотчас же смывает его и уносит в глубину пропасти или долины, где оно или пропадает под огромными глыбами обломков, или течением воды пригоняется на равнину. Вот обстоятельства, обусловливающие голый вид всех горных скатов на отдаленном севере.

Все эти обломки принадлежат одной твердой массе, смежность которой с упомянутыми нами слоеватыми горными породами мы не могли различить; изменив во многом свои минералогические признаки, она представляет преобладающую здесь горную породу, образующую самые огромные горные массы и возвышающуюся до самых высоких вершин горного кряжа. Это есть не что иное, как весьма твердый авгитовый порфир с темно-цветной роговидной основной массой, в которой содержатся небольшие кристаллы авгита оливкового цвета. Этот авгитовый порфир, подобно всем горным породам дальнего севера, обнаруживает большую наклонность к трещиноватости и распадается на острокрайние обломки, которые частию покрывают скаты, частию же обрушиваются к их подошве; все скаты, угол наклонения которых не так значителен, чтобы обломки эти не могли держаться на них, усеяны ими, а на неприступных скалистых стенах обнаруживаются выходы этого порфира в виде неровных и отвислых скал.

Потом мы спустились к широкой долине, окруженной со всех сторон грудами обломочных горных пород: отлогий скат ее, обращенный к северу, был покрыт довольно толстым слоем снега; журчащий ручей, вбиравший в себя воду тающей снежной массы, протекал на запад от исхода долины. Все было пусто и мертво; только во время переправления пеструшек через горы страна эта несколько оживляется; мы открыли здесь следы этих маленьких странников, найдя на снегу несколько околевших индивидуумов, которые, вероятно настигнутые метелью, были засыпаны снегом или просто замерзли; впрочем, тела их сохранились на поверхности снега совершенно невредимыми.

Наконец мы стали подниматься по крутому скату, ведущему прямо к вершине горной массы. По мере того как мы взбирались наверх, гора принимала более дикий характер: свободные обломки, а настаю огромные глыбы скал, навьюченные одна на другую, покрывали весь скат и выставляли свои острые края и углы. Подыматься по этому скату было весьма утомительно, потому что нам приходилось переступать или, лучше сказать, взлезать с одной глыбы на другую. Ближе к вершине поверхность ската была покрыта свежим снегом. Вправо от нас находилась глубокая долина, по скату которой, подобно колоссальным горным ребрам, тянулись вглубь огромные шиповидные возвышения, перемежающиеся очень правильно с бороздчатыми углублениями и покрытые глыбами обломков везде, где они только могут держаться, не обрушиваясь; только вершины отдельных высот выдавались в виде крутых и обрывистых скал; по всей скалистой массе не видать ни малейшей зелени: куда ни посмотришь, везде тот же камень, только в других формах; все пусто и безжизненно.

Поднявшись еще несколько, мы очутились на самой высокой вершине горной массы, откуда можно было обозревать окрестности вдоль и поперек. Во всей западной половине компаса, начиная с С к Ю, взоры наши покоились на неизмеримых равнинах, окаймленных вечерним небом; бесчисленное множество маленьких озер, болот и прудов, в которых отражалось заходившее солнце, светлелось на горизонтальной равнине до отдаленного горизонта; на ССЗ, несмотря на ужасную даль, можно было усмотреть поверхность Карского моря, а около самой подошвы горы, подобно узкой серебристой ленте, извивающиеся воды реки Кары. Совершенно другая картина представляется взору на восточной половине: здесь тянется горный хребет, которого голые, покрытые обломками скал верхушки и скаты, разбросанные в ужасном беспорядке, уподоблялись исполинским волнам моря, внезапно остановленного сверхъестественною силою. Долины и пропасти, на дне которых с шумом протекают горные ручьи, извиваются около подошвы этих высот, описывая различные кривые линии; но растений здесь нигде не было видно, только местами в глубинах, между однообразными серыми скалистыми массами, можно было открыть кой-какое темно-зеленое пятно, представлявшее жалкую оазу растительной жизни. В этих пустынях блуждало несколько диких северных оленей, которые, не боясь здесь никаких преследований, преспокойно паслись на берегах ручьев; в настоящее время горные пропасти представляют единственные убежища, в которых северные олени могут еще встречаться в диком состоянии; на равнинах же Большеземельной тундры они попадаются только ручными, т.е. в стадах.

Урал под этими широтами возвышается над равниною в виде резко ограниченной главной горной цепи и простирается главным образом от ЮЮЗ на ССВ; но в некотором расстоянии от группы Гатоумбая, на вершине которой мы находились, он, говорят, вдруг достигает северной своей оконечности, так что высокая группа гор Хорамага, которою он оканчивается, оставляя перед собой еще много пустого пространства, переходит на север в равнину. Так говорят все самоеды и остяки. Однако же на деле нельзя допустить, чтобы эта огромная горная цепь оканчивалась так внезапно, как это представляется номадам: соображаясь более с природой, эту Хорамагу должно скорее рассматривать как горную группу, которая, выдаваясь в равнину по направлению главного хребта, ни в каком случае не оканчивает этого последнего, а только переламывает ось его под прямым углом, направляя ее к западу; при этом в то же время отдельные высоты ее понижаются до незначительной плоской возвышенности, но только для того, чтобы потом, в дальнейшем своем протяжении на северо-западе, в виде цепи Северного Урала, достигнуть прежней высоты. Судя по этому внезапному понижению главной цепи и по изменившемуся направлению ее оси, несведущий наблюдатель, конечно, должен был заключить, что она оканчивается, между тем как продолжение ее на западе он очень легко мог принять за совершенно отдельную горную цепь или, уже много, за незначительный отрог главного хребта.

С вершины Гатоумбая, в довольно большом расстоянии, мы действительно увидели горную цепь, на которой от нас можно было заметить пять округленных отдельных возвышений; цепь эта, непосредственно у главного хребта, образует угол и, сколько можно было рассмотреть издали, пролегает к западу или ЗСЗ; однако же она, по-видимому, не имеет большого протяжения, потому что пятое из ее округленных отдельных возвышений, кажется, переходит в горизонтальную равнину. Зато с другой стороны, в этой же равнине, открывается новый, едва заметный ряд возвышенностей, отдельных холмов которого нельзя было различить в отдалении* и который служит продолжением пятикупного хребта (здешние уроженцы называют его Ионданейгой) и тянется по тому же западному или ЗСЗ направлению. Следя за протяжением этого ряда возвышенностей на запад, мы видели, как он, по мере удаления от нас, становился выше и заметнее, так что вскоре даже можно было различать его отдельные купы и возвышения; впрочем, только одну из этих последних самоеды могли нам назвать по имени, а именно ту, которая на ССЗ превышала высотою своею все прочие**; это была та высокая вершина Сайвайайбайпая, в стране которой мы уже были и которая своею высотою повелевает всею окрестностью.

______________________

* Тут я невольно стал сожалеть об утрате зрительной трубы своей, которая, по неосторожности людей моих, испортилась еще во время путешествия моего около Колвы и которая, при значительном отдалении невысоких гор, могла бы оказать мне большую услугу, между тем как теперь я должен был ограничиться простым глазом.
** Самоеды, проводники мои, были очень мало знакомы с названиями отдельных высот, представлявшихся нам с вершины Гатоумбая; да это и не могло быть иначе, потому что они вообще мало знают те местности, где они никогда или, может быть, очень редко кочуют.

______________________

Упомянутой горы Хорамаги, т.е. Оленьего хребта, нельзя было видеть, потому что она скрывалась за другими высотами, особливо за горной массой Аноргой, закрывавшей вид страны даже с высочайшей вершины Гатоумбая; но мы могли видеть ее, как нам сказали, с другой, самой крайней вершины Гатоумбая, которая выдается в равнину и по близости своей кажется самою высокою, между тем как на самом деле она чуть ли не из самых низких. С этой же крайней вершины видна, говорят, другая горная масса, так называемый Минисейпай, т.е. Скала конечных куп, который лежит к западу от Хорамаги и отделяется от нее только горным седлом или пропастью. Этот Минисейпай представляет узел, от которого к западу тянется пятикупный хребет Ионданей, между тем как на северо-западе и ССЗ к главному хребту примыкает другой низменный ряд холмов, которые, впрочем, вскоре переходят в равнину. Вершины главной цепи, лежащие между Аноргой и Хорамагой, относительно невысоки, и даже эта последняя, несмотря на то, что он достигает значительной высоты, далеко уступает двум главным массам гор — Гато и Анорге. Расстояние от Хорамаги до Карского моря равняется около 35 верст; по другим известиям, Минисей отстоит от моря на 25 — 30 верст, так что летом в один день можно съездить назад и вперед, если только ехать без поклажи. В долине, разделяющей Хорама-гу от Минисея, берет свое начало речка Нармеяга, которая, стекая с горы в юго-западном направлении, вливается в Кару около южного склона Ионданейского хребта, выше того места, где эта последняя перерезает северный Уральский хребет. Гора Ионданейгой обязана своим названием самоеду Иондане, кочевавшему около ее подошвы; окончание же гой означает хребет*.

______________________

* Слово гой означает горный хребет без всякого обнажения скалистых масс; скалистые же кряжи гор, будь это цельные скалы или только обломками покрытые скаты, получают название пай (камень или скала), между тем как русскому выражению сопка, означающему возвышение, покрытое травою, соответствует самоедское са, се, сей, сидей; все эти слова, подобно гой ипай, прибавляются к собственным именам. Наконец, слово сале означает мыс или также гору или холм, который выдается из главной цепи в сторону.

______________________

За последним и вместе с тем самым западным отдельным возвышением Ионданейгоя следуют в той же оси еще две невысокие куны: Неупай и Синдупай, отделенные друг от друга широкой долиной, подошва которой лежит почти в одной плоскости с поверхностью равнины; в этой-то долине река Кара и берет свое начало, чтобы, разрезав горный хребет Северного Урала, принять северное направление и излить воды свои в Карское море. Эта впадина есть самая глубокая во всей оси северного Урала, как это нам очень ясно показалось с вершины Гато; подобной мы не встречали на всем протяжении полярного хребта до Югрского пролива. За упомянутой невысокой купой Синдупаем, в продолженной оси горной цепи, следует мало-помалу увеличивающийся в своей высоте Хуптобай, за ним Ламчаампай, Ладхабай и Сайвайайбайпай. Направление этой горной цепи, на всем ее протяжении от Минисепая до Савгабая, чисто западное, между тем как с высоты Гато оно нам казалось более ЗСЗ.

Итак нет никакого сомнения, что цепь Уральских гор на севере ни в каком случае не оканчивается так внезапно, как это показано во всех руководствах к географии и на всех географических картах, что она скорее принимает западное направление и тянется в виде значительного горного хребта, о котором говорил даже Зуев, проникавший в Карский залив с восточной его стороны, и что, наконец, продолжением цепи должно считать острова Вайгач и Новую Землю с их отчасти еще очень значительными возвышениями*.

______________________

* Зуев, сопутешественник бессмертного Палласа, немногими словами очень удачно характеризует северный конец Урала. "Это высокие скалистые и голые шпицы гор, — говорит он, — которые, не доходя каких-нибудь 20 верст до морского берега, раздробляются и исчезают. Но главная цепь Урала обращается к западу, достигает здесь еще значительной высоты, потому что из Карского залива видно, как она теряется в облаках и оканчивается на берегу, противолежащем Новой Земле". См. [Паллас: III, 36].

______________________

В заключение орографического очерка этой страны обратим взор свой на юг; хотя мы здесь и не можем следить за протяжением главной цепи (которая, по словам здешних уроженцев, пролегая в южном направлении с гораздо низшими вершинами, доходит до Гатоумбая), потому что она представляет лабиринт скалистых высот; однако же в некотором расстоянии от нас виден ряд невысоких холмов, который начинается также от Уральского хребта и тянется по равнине от юго-востока на северо-запад. Горная цепь эта известна у здешних жителей под именем Носипаембоя, или Малой скалы песцов (от нохо — песец и паембой, уменьшительное слово пай — камень или скалистая гора); она служит разделом вод Узы и Кары и далее к северу соединяется, может быть, с холмистым хребтом Намдозигоем, служащим ее продолжением.

По барометру оказалось, что вершина Гатоумбая возвышается на 4190 парижских футов над уровнем моря или на 3730 футов над равниною, где находились наши палатки. Несмотря на такую значительную высоту этой горы и на положение ее под такой высокой северной широтой, на вершинах ее нигде не было снега; только в долинах и пропастях, а также на не слишком крутых скатах, обращенных к северу, местами лежали снежные массы, которые, как это было видно и как нам говорили здешние уроженцы, никогда не исчезают. Некоторые из этих снежных масс простирались вниз до самой подошвы горы; но так как между ними находилось множество пустых пространств, то не было никакой возможности определить снежную границу в этих горах. Все здесь зависит более от местностей, нежели от влияния географических широт.

На вершине термометр показывал всего 2 ºС. Солнце уже закатилось, когда мы начали спускаться вниз; поднялся сильный холодный ветер, предвестник бури и туманов, но между тем небо над нами было еще совершенно ясно. Для обратного пути мы избрали новый тракт, который показался нам несколько короче; но зато здесь нам пришлось спускаться по крутому скату, где небольшие свободные обломки скалистой массы, смоченные растаявшим свежим снегом, под влиянием резкого ветра покрылись ледяной корой и потому беспрестанно скользили под нашими ногами. Наконец мы спустились на умеренно наклонную поверхность, усеянную обломками, и увидели, что вместо того, чтобы сократить путь, мы сделали значительный круг, потому что дорога наша пересекалась долинами и пропастями, и странствование наше по ним продолжалось до глубокой ночи. Месяц светил над самой горой, и сегодня мы в первый раз заметили звезды, которые до того, даже в светлые ночи полярного севера, не были видны. Между тем небо все более и более темнело, тучи и туманы быстро собирались к вершинам, и едва мы успели дойти до своих палаток и расположиться около огня, как в пропастях начал раздаваться вой бури и проливной дождь забарабанил по крыше палатки.

В дополнение к своему орографическому и гидрографическому описанию этой страны, я сделаю еще несколько замечаний: цепь Уральских гор до северного межевого камня ее в горной массе Хорамаге, где начинается западное ее продолжение, называется у самоедов Пайгоем, т.е. Скалистым хребтом, а у западных самоедов — Хабийгоем, т.е. Остякским хребтом, потому что около нее кочуют остяки; мезенцы же называют эту цепь просто Камнем, или также Сибирским камнем. Средняя ширина горной цепи в стране горной массы Гатоумбая равняется 15 верстам; эта последняя лежит под 67 1/2º с. ш., к северо-западу от городка Обдорска, в расстоянии каких-нибудь ста верст от него, потому что, по показаниям Эрмана, городок этот отстоит от восточной подошвы Гатоумбая на 75 верст, а если взять в расчет ширину хребта, то и получится показанное расстояние. Пять горных групп, различаемых Эрманом, обозначены у него не самоедскими именами; между тем провожавшие его самоеды называли самую высокую из них (и вероятно, первую, обозначенную у Эрмана) Пагаем, т.е. "Какой камень!" (от най — камень, гора и междометия ай); поводом к этому названию послужило удивление, произведенное на самоедов ужасною высотою этой горы. В то же время проводники Эрмана говорили, что этот Пагай находится на восточной стороне той самой горной массы, на западном краю которой такой же высоты достигает вершина Гато. Определяя высоту Пагая тригонометрически, Эрман нашел, что она равняется 4530 футам; значит, она не так уже превышает найденную нами для Гато высоту, чтобы разница между ними могла броситься в глаза, тем более что измерить в одно время обе эти вершины невозможно.

Хотя Урал и тянется к изведанным нами вершинам в северном направлении, однако же в нижних широтах он уклоняется к северо-западу и принимает свое главное северо-восточное направление, удерживая его до источников Печоры; здесь же, около горы Сабли, под 65º с. ш., он образует тупой угол и тянется уже в одном южном направлении до самого южного конца своего.

Полярный Урал — под которым я разумею пролегающую в северо-восточном направлении часть Северного Урала географов, от Сабли до Хорамаги, — представляет гору большею частию дикого, скалистого свойства; здесь редко где можно встретить сопку, и вообще только подошва его может быть обитаема. Ужасная высота его, при значительной ширине его хребта, делает переход через него возможным только в немногих местах. В этой части Урала нам известно четыре таких прохода; из них два южнейших были известны уже в XVI столетии, потому что посредством их сообщались с Сибирью; по ним же каждую зиму переходят Урал жители Пустозерска, усть-цильмцы и ижемские зыряне, которые ежегодно посещают устраиваемую в Обдорске ярмарку, чтобы запастись здесь мукой, так как количества хлеба, привозимого чердынскими купцами из внутренних губерний, далеко не хватает для продовольствия северных жителей. Даже самоеды, зимующие по сю сторону Урала, теми же путями отправляются на эту ярмарку для закупки хлеба, а также разной медной и чугунной посуды, сукна для одежды и т.п., между тем как сибирские самоеды и остяки каждое лето перебираются на эту сторону, с целью доставить оленям своим лучшие пастбища. Важнейший из этих двух южных проходов есть тот, который у русских известен под именем Большого перехода; самоеды называют его Гарка-Матулова. В этом месте приток Узы сближается на каких-нибудь две версты с источниками Соби (у самоедов Падьяга), пробивающей себе дорогу к Оби. Самоедское название этой реки, как нам говорили проводники наши, напоминает будто бы остяков из рода Пад, имевших свои юрты при впадении ее в Обь. По берегам Соби растет, говорят, богатый лиственничный лес, а около устья ее — даже сибирские кедры; несмотря на то, что она неглубока и имеет очень каменистое русло, в 1807 году сенатором Корниловым был составлен проект соединения ее с притоком Узы. Для чего это было сделано? — этого никто не знает, разве для того только, чтобы легче было перевозить через Урал кое-какие жалкие произведения прибрежных жителей Печоры? — другой цели не могло быть при этом. Впрочем, бесполезный проект этот не состоялся и имел следствием своим только углубление самой Узы, факт, который действительно хранится в адмиралтейском архиве в Санкт-Петербурге, где даже упоминается имя производителя работ — подполковника Попова. "Я помню еще то время, — рассказывает мне один старик самоед, — когда мудреные русские хотели прокопать даже гору, для того чтобы заставить воду одной реки вливаться в другую; однако же камень был потверже их воли, и из этого ничего не вышло, потому что с обеих сторон пропасти высовываются страшные скалы, на вершину которых до сих пор еще никто не дерзал взлезть, боясь разбиться до смерти. Если смотреть на них снизу, то они кажутся не слишком высокими, а заберись-ка наверх, так и голова закружится; стоя на вершине, мне также кажется, что теперь до неба уже недалеко, а поди-ка, достань!" И русские подтверждают, что проход этот лежит высоко на горах и что зимой бывают страшные метели, от которых погибают нередко целые караваны, поэтому зимой здесь очень редко переправляются через горы.

Так как проход этот сопряжен с такими большими опасностями, то с некоторого времени начали пользоваться другим, лежащим несколько южнее первого, и хотя при переправлении через него приходится делать значительный круг, особливо тем, которые отправляются в Обдорск, но зато он не так высок и не противопоставляет таких затруднений и опасностей, как предыдущий. Это тот самый проход, о котором упоминается уже в истории и до которого с давних времен достигали водой, хотя этому сильно препятствовало мелководие рек; в долине Ельца он ведет вверх и, пройдя волок, простирающийся на 10 верст в ширину, спускается на сибирскую сторону к Сыне [Лерберг: 13]*.

______________________

* Здесь упоминается еще о двух переходах через Северный Урал, которые, подобно большому, были известны уже с XVI в., но которые лежат к югу от Сабли, т.е. не в той части хребта, которую я называю Полярным Уралом. Так как жители Архангельской губернии теперь уже не проходят по ним, то я и не хотел узнавать подробностей об них. Первый из этих проходов, как говорит Лерберг, вел вверх по Щугору и потом по ту сторону горы к Сыгве, притоку Сосвы; другой следовал по Шлычу вверх и спускался на восточной стороне Урала к Вогулье, также притоку Сосвы.

______________________

Другие два горные прохода, о которых я получил сведения, лежат к северу от первых, близ северной оконечности горной цепи, и служат более для перехода номадов с одной стороны Уральского хребта на другой. Первый из них, известный у самоедов под именем Пырите-Матулова, а у русских под именем Щучьего перехода, возвышается к северу и к югу от Анорги и разделяется на две ветви, представляющие собственно два отдельных перехода, под одним и тем же именем. Среди нагорной возвышенности находится довольно длинное озеро, называемое Пыриягандо, которое дает начало двум рекам, текущим по совершенно различным направлениям: притоку Кары, изливающемуся по узкой долине в западном направлении, и Пырияге, т.е. Щучьей реке, пробивающей себе дорогу на восток, к Оби; эта Пырияга названа так по обилию рыб, особливо щук, которые ловятся около ее устья безоленными самоедами. К югу от озера Пыриягандо лежит другое горное озеро, известное под именем Тыедо, т.е. Узкого озера, которое, подобно первому, дает начало двум в противоположные стороны текущим рекам*: на западе — Пырияге (которую не должно смешивать с упомянутою нами сибирскою рекою того же имени), которая в горах еще соединяется с приведенным нами притоком Кары, а на востоке — Тыедояге, которая на равнинах, лежащих по ту сторону Урала, вливается в сибирскую Пыриягу. Летом по обеим ветвям этого горного прохода почти нельзя переходить, потому что дорога здесь на всем пространстве усеяна камнями: зимой же русские из Пустозерска и зыряне обыкновенно по этому тракту отправляются в Обдорск, для закупки осетров, которых они потом продают на ярмарках в Пинеге и около Башки.

______________________

* Вероятно, обстоятельство это не должно принимать так буквально; верно, есть какая-нибудь узкая полоса земли, может быть, болотистая равнина (как между Узой и Падъягой в Большом переходе), которая отделяет озеро с его истоком в одну сторону от источников реки, текущей в противоположную сторону.

______________________

Что касается, наконец, до второго северного прохода, то по нему весьма редко ездят, потому что он лежит очень недалеко от северного конца Уральского хребта и всякий предпочитает лучше обогнуть этот конец около северной подошвы Хорамаги, нежели подвергаться неизвестности. Проход этот называется Хута-Матулова; в нем речка Хутаяга, к югу от Хорамаги, направляет свое течение к Оби, сближаясь своими источниками в горах с речкой Нармеягой, впадающей в Кару.

Горный кряж Носипаембой, пролегая по северо-западному направлению, переходит в плоско-волнистую равнину, но потом в некотором расстоянии снова выступает в виде отдельно лежащего ряда невысоких холмов, под именем Намдозигоя, т.е. Хребта без костей*, который вскоре совершенно сглаживается в равнину. Этот горный кряж, вместе с отраслями своими, служит разделом вод между притоками Узы на юге, притоками Коротаихи на западе и Карою на востоке и севере.

______________________

* О причине такого названия я не успел приобрести сведений; вероятно, оно происходит от того, что самоеды находились в этой стране в то время, когда олени их переменили свои рога; почему название это правильнее было бы переводить словами "хребет без рогов".

______________________

Река Коротаиха, принимающая около своего устья северо-западное направление, представляет вместе со своими притоками последнюю или самую западную из горных рек; далее же на запад начинаются реки, текущие по равнинам. Источники Коротаихи на юге сближаются с источниками Хырмора. притока Узы, разделом же между ними служит последняя или самая восточная группа возвышений, которая, под именем Наундея, оканчивает на востоке Большеземельный хребет. Этот Наундей лежит на линии лесных границ, потому что хотя около него и растут кривые ели и можжевеловые кустарники, однако же березы все еще не видать. Именем своим он обязан болезни северных оленей, которая, как рассказывают, характеризуется рвотою изо рта и из носу; болезнь эта однажды показалась в этой стране, и самоед, кочевавший в ней, лишился значительной части своего стада.

Река Кара называется у самоедов Хараягой, т.е. Извилистой рекой. Начало ее в горах показано на картах гораздо севернее и слишком далеко от Узы, между тем как обе эти реки в верховьях своих так близки друг к другу, что даже в том месте, где они, выходя из пропастей горы, спускаются к ее подошве, расстояние между ними не превышает нескольких сот сажен. Самоеды говорят, что если на равнине, между этими двумя реками, находится палатка, то принадлежавшее ей стадо северных оленей пасется около обеих рек и от палатки видно, как эти последние изливают воды свои, одна с правой стороны, а другая с левой.

У самоедов Уза называется Сабрейягой, от слова сабарта, означающего реку, заключенную между скалистыми берегами; свойство это действительно замечается на некотором протяжении реки, а именно в том месте, где она пробивается через гору Адак. Река вытекает из гор двумя главными притоками; севернейший из них берет свое начало в горной массе Юпоендо, лежащей близ упомянутых двух озер, Пыриягандо и Тыедо, которые дают начало Каре. По выходе из гор она извивается около их подошвы в южном или юго-западном направлении, чтобы соединиться с другим, южнее лежащим притоком, берущим свое начало в Большом переходе, около источников Соби или Падьяги. В юго-западном своем направлении Уза принимает различные притоки, из которых некоторые, вытекая из Носипаембоя и Большеземельного хребта, впадают в свою главную реку с правой, а другие, вытекающие из главной цепи Урала, — с левой стороны. Значительнейшие из южных ее притоков суть: Елец, Кочпель, Ломва, Кочмас, Коза, Адак, Заостровна, Ивовая, Ольховая и Сыня; но главные притоки ее впадают в нее с правой стороны, а именно: Воркота, Сойда, Хузьмор, Хырмор и Колва; все они вытекают из Большеземельного хребта, извиваясь по обширным северным равнинам. Река Уза местами разливается очень широко, а берега ее большею частию усажены лесом; как сама она, так и притоки ее весьма обильны рыбою, особливо так называемыми озерскими сельдями (Salmo albula Pall, у самоедов нилак), которые встречаются огромными сонмами преимущественно в верховьях реки до горы Адака, где течение ее не так быстро.

Между Хырмором и Хузьмором, представляющими после Колвы два важнейших северных притока Узы, в южном юго-западном направлении, тянется значительная горная цепь скалистого свойства с зубчатыми и растрескавшимися профилями; эта известковая гора, со всеми известняками, содержащими окаменелости, известна иод именем Адака и, будучи прервана рекою Узою, примыкает в южном направлении к Уральскому хребту. В этой скалистой горе упоминается два минеральных источника железной воды, из которых один бьет из скалы весьма холодною водою, а другой, находящийся около Каменной, или Полой речки, в ста верстах от устья Хырмора, представляет теплый ключ; вода этого последнего имеет странное свойство, по которому всякое тело, пролежавшее в ней несколько времени, покрывается железистой примазкой металлического блеска. Вследствие этого замечания, которым я обязан архимандриту Вениамину и Окладникову, объяснилось, почему гальки, распространившиеся по Печоре в таком множестве, были покрыты железистой примазкой металлического блеска, и если б первоначальное появление известковых гальков, распространившихся в одно время с печорскими, можно было искать также в известковой горе Адаке, то известняки этого последнего с уверенностию можно бы было отнести к силурийской группе. Благодаря теплоте адакского источника, как рассказывают миссионеры, окраины берегов его усеяны цветами и зеленью, между тем как все окрестности его покрыты глубоким снегом. Самоеды же говорят об этом так: если подняться на полтора дня пути вверх по Хырмору, то на левом берегу его представится устье небольшой реки Харотаяги, т.е. Лиственничной, названной так по множеству находящихся около ее устья лиственниц, которые в верхнем течении уже не встречаются, новое доказательство того, что лес этот появляется вместе с известняками. Около Хароты бьет теплый ключ; если же подняться вверх еще на три дня пути, то на правой руке можно заметить другой источник, который, вытекая из соседнего земляного хребта, изливает свои горячие воды по каменистому руслу и вливается в Хырмор. Это, верно, тот самый, о котором говорит архимандрит, между тем как другой представляет упомянутый нами холодный источник, который, будучи посещаем во время зимы моими рассказчиками, казался им относительно теплым. Река Хырмор называется у русских Роговою; название это напоминает местечко Роговой городок, где в XVI и XVII веках производилась меновая торговля с самоедами. В настоящее время Роговой городок заброшен и бывшие здесь колонии уничтожены по распоряжению правительства, на том основании, что из Сибири сюда привозились разные запрещенные товары. Зимой 1614 года это местечко было посещено английскими купцами, которые по торговым делам зимовали в Пустозерске; в том же году William Gourdon of Hull, определяя положение его, нашел, что оно лежит под 65º 48' с. ш., что, впрочем, не совсем верно; оно должно быть несколько выше. Теперь страна эта необитаема; только зимой здесь кочуют номады, а о местечке, которое в прежние времена играло такую большую роль, нет уже никакой помины.

X
Путешествие от Уральского хребта через Большеземельную тундру к Пустозерску

Так как я уже осмотрел северо-восточный угол европейского материка, который до того не был посещен еще ни одним ученым путешественником, и вопрос об орографической связи Уральских гор с Югрским полуостровом и островом Вайгачем казался мне достаточно разрешенным — то я решился посвятить остаток летнего времени беглому обзору самоедских тундр, этого огромного пространства земли, которое начиная от Урала до губы Чоши еще не объезжено, а оттуда до реки Мезени хотя и исследовано Лепёхиным, но очень неудовлетворительно. С этою целью я отправился прямой дорогой по Большеземельной тундре в Пустозерск. Что же касается до намерения моего — точнее рассмотреть так называемый конец горной цепи Урала или те крайние невысокие возвышенности, в которых, по мере приближения к Карскому морю, ось Урала теряется, а потом бросить взгляд на совершенно неизвестный еще полуостров Ялмал или на страну самоедов племени харуци, — то я должен был оставить его, боясь приближавшейся осени, когда в этих странах очень скоро все покрывается снегом.

9 августа. Я собрался в дорогу, а так как и самоеды в то же время оставляли свой лагерь, то мы отправились целой ватагой, представляя своим шествием караван номадов, тянувшийся в большом порядке мерным шагом. Один из самоедов, ехавший в легких санях, запряженных четырьмя рысистыми оленями, с помощью собак держал в порядке тянувшееся подле нас стадо, побуждая его идти в уровень с караваном. Между тем погода была дождливая; густой туман совершенно закрывал небо, и мы были очень довольны, что успели воспользоваться благоприятным временем для осмотрения окрестностей, чего нельзя бы было сделать теперь, так как эти последние совершенно закрывались туманами, принесенными бурным ветром. Мы ехали около подошвы горы, по плоской земле тундры, которая, несмотря на то что она прилегала непосредственно к горе, расстилалась в виде горизонтальной почти равнины с едва приметным наклонением к западу. Под вечер мы прибыли к реке Каре, где номады наши остановились с намерением раскинуть свои палатки, между тем как мы отправились еще несколько вперед, вдоль берега реки. Две самоедские палатки (здесь все сибирские самоеды), находившиеся у самой подошвы горы, остались у нас в левой стороне, а две другие мы вскоре увидели на противоположном левом берегу Кары, в том месте, где река, протекая по покрытому гальками руслу, делится на два рукава, омывающих небольшой остров. Здесь мы решились переправиться через реку; но так как проводники наши не знали, глубока ли она в этом месте, то они прибегли к обыкновенному своему средству; привязали одному оленю веревку и с помощию харея загнали его в реку; животное при выходе своем на противоположный берег встало на дно и тем дало возможность судить о глубине воды; затем олень, посланный для измерения глубины реки, снова был притянут на нашу сторону. Из этого исследования оказалось, что нагруженные сани, привязанные сверх пустых, могут быть перевезены невредимо. Переправившись на ту сторону, мы зашли в самоедскую палатку и остались там ночевать.

10 августа. После холодной и бурной ночи установилась теплая и хорошая погода, при совершенно почти безоблачном небе. По равнинам и плоскохолмистой земле нас привезли к чуму одного богатого зырянина, который встретил нас довольно дерзкими выражениями, когда узнал, что мы хотели переменить у него запряжку. Будучи посмелее других своих единоплеменников, он преважно обратился ко мне с вопросом: кто мне дал право разъезжать по самоедским тундрам? И несмотря на то, что со мною находился очень хорошо известный ему член земского суда, требовал от меня еще письменного доказательства. Но надо было видеть этого смельчака в ту минуту, когда сопутник мой, зная очень хорошо, что зыряне, кочующие в тундрах, никогда не имеют при себе паспорта, потребовал у него вид, прибавляя со строгостью, что, если он сейчас же не исполнит этого законного требования, его арестуют как беспаспортного и отправят с конвоем в Ижму. Это произвело на моего зырянина такое впечатление, что он тотчас же присмирел как овечка и не только старался исполнить все наши желания, но даже убедительно просил заседателя исходатайствовать ему мое прощение, боясь, чтобы дерзость его не имела каких-нибудь дурных последствий. При этом всегда в высшей степени странным кажется контраст домашнего гостеприимства, оказываемого зырянами всякому чужестранцу, зашедшему к ним в палатку, с тем упорством, которое они оказывают тому же лицу в исполнении требуемых от них обязанностей: в то время, когда сам хозяин ссорится с гостем, хозяйка приготовляет для последнего что ни есть лучшего, и хозяева считают себя сильно обиженными, если гость, отказываясь от подносимого ему хлеба-соли, берется за свои собственные припасы.

Хозяин, будучи напуган заседателем, согласился дать нам своих оленей; но так как поимка их продолжалась довольно долго, то мы выехали не раньше ночи. Гора, от которой мы удалялись теперь все более и более, направляя путь свой на юго-запад, и которая была освящена последними лучами закатывавшегося солнца, представлялась нам в очаровательном облачении нежно-розового цвета; необыкновенно большой огненный круг на тверди небесной медленно исчезал за отдаленной каймой неизмеримой тундры, в которой мало-помалу водворялась ночь; луна медленно катилась по безоблачному небу, как бы присматривая за многочисленным своим стадом бледных звезд. Между тем холодный воздух и легкий иней, располагавшийся на траве, давали чувствовать приближение конца скоро проходящего северного лета. Безмолвная ночная тишина, господствовавшая на равнинах, изредка прерывалась раздававшимся вдали воем волков, причем олени наши, не прерывая равномерного бега, закидывали назад свои головы и громко фыркали ноздрями, а собаки робко и безмолвно теснились ближе к саням нашим.

11 августа. В 5 часов утра мы приехали к горной цепи Носинаембой, или Малой скале песцов; перед нами возвышалась каменная плотина с плоскою вершиною; на скате и у подошвы ее видна была особенной формы скала, которая с первого взгляда представляла новую, до сих пор нам еще не встречавшуюся горную породу. Это был конгломерат, который частию возвышался в виде равномерно округленных масс, частию же торчал над своими выходами, представляя вид невысоких башен, колонн или обращенных колоколов. У подошвы скалистого ската находится множество гальков, освободившихся из общей массы вследствие выветрения; имея почти совершенно круглую форму, они скатываются с высоты к подошве и образуют около нее власть валунов. Менее крутые скаты этой плотины покрываются зеленью только местами, между тем как плоские верхушки ее более или менее усеяны растениями, только изредка представляя выходящий наружу камень, и никогда не покрываются обломками скалистых масс. Плотина эта возвышается на 950 парижских футов над уровнем моря; она, казалось, пролегала в юго-восточном и северо-западном направлении, теряясь северо-западным концом своим в равнинах. Что касается до преобладающей в ней горной породы, то основная масса конгломерата образуется из весьма плотного камня, похожего несколько на диабаз и имеющего землистый излом и темно-зеленый цвет; если рассматривать его через увеличительное стекло, то он составлен из мелких кусочков различных минералов, как то: кварца, яшмы, полевого шпата и др., и в нем можно даже различить тонкие листочки слюды. В этой массе находятся совершенно округленные валуны, которые, будучи иногда величиною с горошину, а иногда с человеческую голову, легко выпадают из связывающего их цемента и вместе с ним покрывают концы выходов. Эти валуны принадлежат роговику, полевошпатовому порфиру, плотному полевому шпату и глиняному камню.

Седловидный изгиб дал нам возможность перейти через гору по умеренно наклонным скатам холмов, после чего мы отправились по направлению к западу и спустя несколько часов езды остановились посреди тундры, чтобы послать одного из самоедов за свежей запряжкой в близлежащую палатку, которую мы видели с высоты Носинаембоя. Между тем мы все жестоко ошиблись в расчете, потому что палатка лежала несравненно дальше, нежели как нам это показалось, и посланный наш возвратился с оленями не ближе вечера. Долгое отсутствие свое самоед оправдывал тем, что он, во-первых, не застал у палатки пастухов, которые были заняты гусиной охотой на близлежащем озере, а во-вторых, поимка беспокойных от жары оленей продолжалась несколько дольше обыкновенного. И действительно, бедные животные от езды в самое жаркое время дня (когда термометр показывал 20º) так утомились, что они без предварительного отдыха не могли быть употреблены в дело, и мы поневоле должны были переночевать на месте, вследствие чего вскоре была раскинута палатка, которую принесли с собой зыряне.

12 августа. Рано утром мы переехали через Сабуягу, а вслед затем через известную уже нам реку Силву, близ впадения предыдущей в эту последнюю. Обе эти речки неглубоки и имеют чистую и прозрачную воду, окаймленную в этом месте плоскими берегами. Этимология названия Сабуяга довольно странна, и я едва мог до нее добиться: слово сабу у самоедов означает особенные сани (в каждой самоедской палатке есть подобные), находящиеся исключительно в распоряжении женщин, которые вместе с другими принадлежащими им пожитками кладут в них и нижнюю свою одежду, загаженную месячными очищениями, почему сани эти и получают название сабу, т.е. нечистых (сродное со словом самай — нечистый). Всякий мужчина из боязни осквернить себя избегает соприкосновения с ними, а если случайно на них очутится вещь, принадлежащая мужчине, то она без дальних околичностей выбрасывается из палатки как поганая; конечно, этого не делают с вещами ценными или необходимыми, но все же их в таком случае не употребляют опять в дело, пока не будут тщательно вымыты в отваре березовой коры (тунцы) и окурены горячим паром жарящегося оленьего жира. Так как самоеды часто раскидывают свои палатки около Сабуяги, то женщины обыкновенно отправляются на своих санях к реке и полощут в ней свои грязные нижние платья. Вот причина, почему река эта названа Сабуягой, т.е. Нечистой рекой.

Вообще у грубых номадов севера женский пол находится в удивительном пренебрежении. Несмотря на то, что на женщине лежат все обязанности по домашнему хозяйству: она должна готовить кушанье, обшивать всех жителей палатки с ног до головы, раскидывать палатку и опять снимать ее; кроме того, у нее есть еще множество других работ, не позволяющих ей сидеть сложа руки; между тем как мужчины, не зная других занятий, кроме осматривания расставленных ловушек во время зимы и охоты на гусей, продолжающейся несколько недель во время лета, большую часть времени проводят в праздности, сидя поджавши ноги около огня, — несмотря на все это, она тем не менее представляет в глазах мужчин самое презренное, нечистое и во всех отношениях бесполезное существо. Такое обидное пренебрежение, ни на чем не основанное, преследует несчастную женщину на всяком шагу. Хотя в палатке хозяйка и занимает место, смежное с тою частью, которое лежит против выхода и называется синикун, считается некоторым образом священною и которая в то же время представляет сподручную каморку хозяйки, у которой здесь вся посуда и все съестные припасы находятся под рукой; однако же она, по мнению самоедов, не может перешагнуть через священное место, не осквернив его, и в случае надобности перейти на другую сторону, она должна обойти кругом, мимо входа. Если бы она еще вздумала пройти по тому месту, где разводится огонь, то это предвещало бы еще большее несчастие, потому что тогда осквернился бы огонь. Таким же образом считаются погаными все те обыкновенные предметы, через которые перешагнула женщина, и они не иначе входят опять в употребление, как по предварительном окуривании их оленьим жиром или тунцей; в противном случае самоед, употребивший поганую вещь, непременно должен ожидать себе несчастия. Когда номады собираются куда-нибудь в путь и в это время перед санями, поперек дороги, пройдет женщина, то это значит, что по дороге с ними должно случиться какое-нибудь особенное несчастие, и тогда поездка откладывается до другого дня. Мало того, жены не смеют садиться за стол в одно время с мужьями, а должны ждать, когда те откушают, и довольствоваться тем, что осталось от трапезы. Женский пол не смеет даже вкушать мяса заколотого оленя, потому что право на это принадлежит одним мужчинам; медвежина им вовсе возбраняется, так как медведь, по понятиям самоедов-язычников, есть животное, само по себе священное; мужчина же потому пользуется правом вкушать мясо этого животного, что он убил его.

Самоеды живут в полигамии; каждый берет себе столько жен, сколько ему угодно или сколько он может прокормить; впрочем, при нынешнем бедном состоянии этого народа, а может быть, и вследствие водворяющейся мало-помалу христианской религии, только немногие самоеды имеют по две жены; теперь даже между богатыми весьма редко можно встретить такого, у которого бы было три или четыре жены; мне назвали всего двух сибирских номадов, имевших по четыре жены. Самоед, желающий жениться на какой-нибудь девушке, должен приобрести ее от отца путем покупки. Для ведения переговоров избирается посредник, который, будучи чужд как той, так и другой стороне, условливается с отцом невесты насчет цены ее; эта последняя, смотря по состоянию жениха и родителей невесты, бывает различна и равняется 20 и 30 северным оленям, если искатель имеет посредственное состояние, и доходит до 200, если искатель богатый владелец. Такая покупка может быть принята скорее за мену, потому что плата жениха вознаграждается почти одинаковой ценности приданым, даваемым за невестой. Молодая жена приносит своему мужу полное хозяйство, как то: новую палатку со всеми ее принадлежностями, а равно несколько саней, нагруженных женской одеждой, домашнею утварью и всякого рода жизненными припасами; при этом олени, которые, в числе 10 или 20 штук, везут упомянутое приданое, остаются также в пользу молодых.

Если должна быть сыграна свадьба, то мать жениха, сопровождаемая гостями, утром рано отправляется к палатке, где живут родители невесты; но приехавшие гости не раньше впускаются в палатку, пока они не предъявят привезенных с собой свадебных подарков, состоящих в сукне, мехе и т.п. После того расставляется длинный ряд саней, нагруженных приданым; одни из них назначаются для самой невесты, которая, будучи разодета в самые лучшие свои платья, конечно, без всякого вкуса и нередко даже очень неуклюже (так как при этом имеется в виду только показать присутствующим богатство приданого), — садится в них с громкими воплями и жалобами, обнаруживающими ее девственную стыдливость. Когда все уже готово, то сани быстро начинают кружиться вокруг палатки и как мужья, так и холостые, на перерыв друг перед другом, стараются выхватить невесту из саней; при этом многие, будучи довольно неповоротливы, уступают своей тяжести и падают ниц, вследствие чего раздается громкий хохот, между тем как тот, который успеет вытащить невесту из саней, имеет полное право поцеловать стыдливую невинность. По окончании этой шутки вся честная компания отправляется к жениху, который между тем поджидает своих гостей, и по появлении их тотчас же начинается угощение. У всякого порядочного жениха, кроме мяса и крови, непременно должны быть такие лакомые вещи, как то: хлеб, масло и преимущественно водка, без которой и праздник не в праздник. Целый день проводится в еде и питье, в песнях и веселом шуме; этим свадьба и кончается; гости разъезжаются, и молодые остаются совершенно одни. Хотя они со дня свадьбы и живут в одной палатке, однако же еще целый год и даже дольше воздерживаются от брачного ложа, пока наконец молодая супруга не почувствует желания сделаться матерью и не устроит себе подле особенной палатки, в которой муж и начинает посещать ее. Если у самоеда несколько жен, то палатки их расставляются вокруг мужниной.

Самоеды женятся обыкновенно тотчас по достижении ими совершеннолетия, отчего нередко случается, что жена или мать бывает всего двенадцати лет. У них свои особенные понятия о кровном родстве, препятствующем браку, потому что отец вменяет себе в непременную обязанность, особливо если он вдовец, жениться на жене умершего своего сына и делает это тем охотнее, что ему не надо платить за нее; точно так же самоед с радостью женится на вдове покойного брата своего, потому что он не только ничего не платит за нее, но даже еще получает ее приданое. Из этого видно, что поводом к таким понятиям послужили как необходимость обеспечить и защитить оставшихся вдов и сирот, так и расчет выгодного приобретения хозяйки. Но зато, с другой стороны, языческие самоеды строго соблюдают правило — не жениться на женщине одного с ними племени, так что, например, самоед из племени ванойта непременно должен избрать себе в жены женщину из племени лага; напротив того, два брата могут жениться на двух сестрах, если только последние принадлежат не к одному племени с первыми.

Многоженство есть главная причина не только рабского состояния женщины, но и нравственного пренебрежения ее, вследствие которого она считается существом, сотворенным единственно для пользы и удовольствия мужа. По существующему между самоедами обычному праву, муж не смеет продать жены своей кому-нибудь другому, а может, если ему угодно, только развестись с нею, т.е. отослать ее обратно к родителям, не возвращая, однако же, ее приданого. Точно так же и жена во всякое время может покинуть своего мужа, но в таком случае муж не только оставляет себе ее приданое, но и требует от ее родителей возвращения платы, которую он внес за нее, чего в первом случае не бывает. Особенные правила соблюдаются у самоедов при разрешении жен их от бремени. Чувствуя приближение этого момента, беременная женщина отправляется в особенную, собственно для этой цели устроенную палатку, называющуюся нечистой, самай ма или мадико (уменьшительное от слова ма), после чего посылают за престарелой женщиной, которая обязана помогать ей во время родов.

При рождении дитяти отец или кто-нибудь из посторонних, без дальних околичностей, наделяет его именем; родительница же еще в продолжение двух месяцев считается нечистою; муж остерегается сближаться с нею, и она остается в своей палатке, часто без всякого попечения, отчего нередко погибает не только мать, но и новорожденное дитя. По прошествии двух месяцев начинают окуривать как родительницу, так и палатку, в которой она разрешилась, после чего она со всеми окружающими ее предметами считается очищенною. Странно, что самоеды вообще считают женский пол нечистым, когда они сами нисколько не превосходят их в чистоплотности, представляя, напротив того, самый грязный народ, который никогда или, по крайней мере, весьма редко вздумает помыть какую-нибудь часть своего тела или вычесать свою косматую голову, так что меховое платье их, надеваемое на голое тело, всегда бывает наполнено бесчисленным множеством насекомых, от которых не может уберечься ни один путешественник, ночующий у них в палатке.

Однако же я до сих пор еще ничего не сказал ни об одежде, ни о телосложении самоедов, между тем как это прежде всего бросается путешественнику в глаза.

Верхнее мужское платье самоедов состоит в мальце (по-русски малица), т.е. шубы, сшитой из оленьей шерсти, наподобие рубашки, меховой стороной вниз. Около шеи мягкая шерсть выворачивается в виде воротника (ик), который плотно прилегает к подбородку и затылку; концы рукавов находятся в соединении с рукавицами (ова), которые, будучи сделаны из несколько более жесткой шерсти, взятой с оленьих ног, обращены меховой стороной наружу; на внутренней стороне рукавицы, против ладони, находится поперечный разрез, через который кисть руки во всякое время может быть освобождена из перчатки. Сверх этой меховой рубашки одевается другая, обращенная меховой стороной наружу и называющаяся у самоедов совок или совка, а у русских совик. Совок этот снабжен капором, служащим для прикрытия головы; впрочем, у самоедов Малой и Канинской земель капор обыкновенно заменяется шапкой (сова), которая делается из мягкой оленьей шерсти, взятой вдвое, так что мех с обеих сторон выходит наружу; шапка эта плотно прилегает к голове и ушам и завязывается под подбородком или коротким ремнем, или удлиненными ушными клапанами. Чтобы мальца и совок, сшитые довольно просторно, не отставали слишком от туловища, их подпоясывают кожаным поясом, который, будучи украшен одним или двумя рядами больших медных пуговиц, застегивается спереди медной пряжкой. За пазухой у самоеда остается пустое пространство, служащее ему карманом; сюда он кладет свою трубку и рожок с табаком, и если ему вздумается покурить, то он должен вытащить руку из рукава и, взяв свою трубку, передает ее через поперечный разрез рукавицы другой руке.

Нижняя одежда состоит из пары панталон (пиме, по-русски штаны) и пары чулок (лунт или табак, у русских липты); обе эти вещи сделаны из шерсти молодых оленей, мехом внутрь. Сапоги (пива, переделано на русский пимы) сшиты из параллельно скроенных кусков гладковолосой шерсти, взятой с ног северных оленей, причем темные и белые полоски перемежаются между собой довольно красиво; для подошв берется та часть оленьей шкуры, которая находится на внутренней стороне лодыжки, где жесткие волосы стоят в виде крутящихся вихоров. На этих сапогах меховая сторона выходит наружу, точно так, как и у особенного рода коротеньких полусапожек (тобура в Канинской Земле, харнак в Большеземельной тундре), которые при сильном морозе одеваются сверх первых и завязываются ремнем несколько выше лодыжки. Малоземельные и канинские самоеды в летнее и осеннее время обыкновенно носят русские бахилы, или грубые непромокаемые сапоги, которые подвязываются кожаным ремнем около самого колена. Зато с другой стороны русские Архангельской губернии почти до Двины, как мужчины, так и женщины, переняли от самоедов малицу, которою спешит запастись всякий путешественник, приезжающий в тундры, потому что ни одна шуба не сидит так спокойно на плечах и не в состоянии так хорошо защитить человека от холода, как эта малица. Русские обыкновенно покрывают эту шубу толстой и плотной материей или тонким цветным ситцем, так что и здесь женщинам представляется случай наряжаться покрасивее. Единственный большой недостаток малицы тот, что оленья шерсть даже от малейшей сырости начинает крутиться и линять; а это тем неприятно, что волос оленьей шкуры весьма плотно пристает ко всякой шероховатой материи (как, например, сукно), так что нет никакой возможности отчистить его щеткой, а приходится снимать почти каждый волосок отдельно. Впрочем, неудобство это очень легко может быть устранено более тщательной обработкой меха, а то самоеды просто скоблят его сперва тупым ножом, а потом растирают между пальцами, пока он не сделается мягким; работа эта опять-таки принадлежит самоедам.

Женщины вместо мальцы и совока носят два верхних платья, из которых одно, надеваемое на голое тело, называется янды (по-русски яндица), а другое, одеваемое сверх первого, — паны (по-русски паница). Последнее представляет меховой кафтан, обращенный меховой стороной вниз; верх этого кафтана до самого пояса покрыт сшитыми вместе кусками жестковолосой шерсти с оленьих ног; при этом обыкновенно заботятся о том, чтобы основной цвет кафтана был белый, потому что тогда на нем легче выводить узоры, состоящие из темного цвета клочьев и полосок той же шерсти; спереди, начиная от воротника почти до колен, паница застегивается ремнями или лентами (сизи). Об украшении нижней части паницы, т.е. пол (панда), не менее того заботятся; потому что если верхняя половина отличается различными узорами темного цвета на белом поле, то нижняя, напротив того, обшивается одной или несколькими широкими опушками из мягкой рухляди (т.е. собачьего или песцового, а у богатых даже лисьего и собольего меха), перемежающимися подобными же суконными кромками различных цветов. Для подпоясывания этой паницы употребляется такой же кожаный пояс, какой и у мужчин, с той только разницею, что суетность прекрасного пола снабжает его огромной пряжкой, которая, имея по крайней мере, 3/4 фута в диаметре, состоит из трех концентрических медных кружков. В обуви женщины нисколько не отличаются от мужчин, но зато на голове они, вместо мужского капора, носят большую меховую шапку (сова) с широким околышком из песцового меха; верх шапки суконный, а позади к краю пришито несколько пестрых суконных лент с разными металлическими безделушками, как то: медными пуговицами и разного рода кольцами, которые при малейшем движении сталкиваются между собой и тем производят странный шум. Волосы свои самоедки заплетают в две длинные косы, которые, вися на спине, снабжены на концах своих лоскутками сукна, отчего они кажутся еще длиннее, и соединены между собою коротеньким горизонтальным шнурком, нагруженным опять-таки различными медными пуговицами и колечками.

На шею женщины навешивают себе несколько ниток стеклянных бус, которые различаются и видом, и цветом. Цель, для которой самоедские красавицы обременяют себя всеми упомянутыми нами побрякушками, состоит в том, чтобы обратить на себя внимание, если не лицом, то по крайней мере бренчанием, которое слышится во время ходьбы или другого какого-нибудь движения. Некоторые даже привешивают к рукавам платья колокольчики и стараются выказать себя как можно более расторопными в хозяйстве, отчего поклонники их невольно удостаивают их своего внимания. Жаль, что эти северные красавицы не проникли еще тайны поддельного туалета, а то несколько румян принесло бы им большую пользу! Об украшениях татуированием, которые были замечены Эрманом у остяков, живущих по берегам Оби, и тунгусцев, архангельские самоеды ничего не знают.

Наружность самоедских женщин мы уже описали, остается только прибавить, что они не всегда бывают до такой степени безобразны и что между ними иногда встречаются даже такие, которые, по европейским понятиям о красоте, довольно сносны; конечно, это бывает весьма редко. Черты лица самоедов вообще носят на себе печать монгольского типа: шаровидная голова с узким вздернутым кверху лбом и сильно выдавшимися скулами; глаза маленькие, часто очень узкие и несколько наклонные к носу; лемеш (нос) очень короткий, рот и подбородок правильные; весьма смуглое лицо и черные гладкие волосы, которые, находясь только на голове, бровях и веках, весьма редко образуют у мужчин короткую, редкую и жесткую бороду, так что самоеды большею частью бывают совершенно без бороды*. Между самоедами очень редко можно встретить высокого мужчину, и вообще все они скорей низенького, нежели среднего роста. Шея у них короткая, туловище длинное, ноги короткие, стопы и руки (кисти) маленькие. В смешении с другими племенами, например славянским и финским, самоед не выдерживает своего типа, так что уже во втором поколении его едва можно узнать.

______________________

* Самый удачный портрет самоеда написан известным голландским живописцем Корнелиусом де Брюином во время пребывания его в Архангельске в 1701 г. См. [Bruin].

______________________

В этих грязных и укутанных в меха фигурах монгольских гиперборийцев обитает невинная, миролюбивая душа без всяких страстей и без всякой почти энергии, но полная беспримерной доброты и честности. Беспечное хладнокровие есть главная черта, повсюду отличающая темперамент самоеда. Ленивый работать, он более всего любит праздность и в состоянии несколько часов сряду просидеть в своей палатке у огня, поджавши ноги, почти без всякого движения и устремив неподвижный взор свой на погасающие уголья; леность эта доходит до того, что он не хочет даже поправить огонь или только повернуть язык свой, чтобы приказать это суетящейся около него хозяйке. Будучи до такой степени ленив, самоед невольно делается молчаливым и нередко кажется мрачным и угрюмым, мало того, его можно счесть даже за глупого и бессмысленного человека; а заговорите-ка с ним поласковее или затейте с ним шуточный разговор, особливо если вы предварительно попотчевали его живительным напитком, — и вы увидите, что под этой бессмысленной личиной нередко скрывается веселый и даже забавный характер. Добродушие самоеда обнаруживается во всех его поступках; он не может видеть нуждающегося человека без того, чтобы не помочь ему, если это только по его силам; поэтому у палатки даже умеренно богатого самоеда всегда можно встретить несколько бедных его единоплеменников, которым он помогает чем только может; он кормит их вместе с их семействами, дает им в пользование своих оленей, платит за них ясак и даже одевает их. Взамен всего этого добросердечный хозяин пользуется от них только той добычей, которая им достается на охоте, и кой-какими услугами, далеко не вознаграждающими его благодеяний. Для улучшения своего состояния бедный обыкновенно получает от богатого взаем несколько северных оленей, без всякого обеспечения, без процентов и на неопределенное время, пока бедный не поправит своих обстоятельств и не будет в состоянии заплатить свой долг; если же при этом случится, что некоторые из занятых оленей падут или по необходимости будут съедены, то кредитор редко когда требует за них вознаграждения. Это сильное стремление делать добро ближним нередко бывает причиною того, что зажиточные сами попадают в нищету и терпят крайнюю нужду; мы видели несколько таких самоедов, которые, будучи слишком добры и доверчивы, раздали всех своих оленей, а сами остались ни при чем. Но зато, с другой стороны, для богатого самоеда нет ничего постыднее скупости или нежелания помочь своим собратьям, и в древних преданиях или судыбаптс скупцы служат предметом насмешек и порицаний, а щедрые осыпаются похвалами.

Ленивый темперамент самоеда делает его терпеливым и способным забывать все нанесенные ему обиды и заставляет его чувствовать какое-то беззащитное бессилие, которое и бывает причиною того, что он трепещет перед своими притеснителями. Против открытой силы он большею частью возражает совершенною покорностью, даже трусостью, если только можно так выразиться, говоря о человеке, который, будучи сам-десять, не осмеливается защищаться против одного зырянина, тогда как тот же самоед один-одинехонек, с помощью какого-нибудь ничтожного орудия, пускается в неравный бой с бурым, а еще чаще с белым медведем. Самоед в высшей степени гостеприимен и ничего не щадит, чтобы угостить даже самого бедного гостя своего всем, что у него есть лучшего в доме. Народ этот очень миролюбив; они не терпят ни драки, ни ссоры, и живут в удивительном согласии между собою, как будто это члены одного семейства, и не было еще примера, чтобы самоед жаловался на своего единоплеменника старосте или мезенскому суду; а если между ними и возникает какая-нибудь ссора, то они стараются прекратить ее добром, при помощи посредника. Это-то согласие и есть причина, почему они поступают друг с другом честно и благородно, без всякой фальши, без всякого коварства, и почему кредитор не знает другого обеспечения, кроме упования на честность должника. Воровство у самоедов, особливо друг у друга, есть большая редкость, почти никогда не встречающаяся, несмотря на то что пожитки их всегда лежат на открытом воздухе, около палатки, без всякого присмотра, и стада их большею частью пасутся без пастуха. Мы уже имели случай познакомиться с самоедским обыкновением оставлять сани, навьюченные всеми зимними пожитками, на все лето среди тундры, на открытом месте и без всякой стражи; обыкновение это вполне характеризует общую уверенность друг в друге, но, с другой стороны, оно находится в тесной связи с суеверием этого народа, потому что нагруженные сани снабжаются деревянным идолом, который, наводя страх на проезжающих, может быть, тем самым и сберегает отданные под его покровительство вещи. Даже путешествующему самоеду, может быть, не раз приходилось оставлять среди тундры пожитки свои, которые он, благодаря истукану и простоте своих единоплеменников, находил в сохранности после нескольких недель или месяцев. Мы уже видели, как поселившиеся в тундрах чужеземцы научили их быть осторожнее в этом отношении; также рассмотрели влияние, какое эти чужеземцы произвели и теперь еще производят на нравственность здешних уроженцев. Теперь нам остается только заметить, что самоеды никогда не допускают себя совершить какое-нибудь важное преступление; и действительно, в мезенском суде не упоминается ни об одном убийстве, которое бы было учинено самоедом. Белявский в своей "Поездке к Ледовитому морю" [Белявский: 160], говорит об одном смертоубийстве, случившемся между сибирскими самоедами в пылу негодования, но тут же прибавляет, что это было первое и последнее в Обдорске и что убийца тотчас же сам наказал себя, наложив на себя руку. Что касается до грабежей и убийств, которые были учинены самоедами из племени харуци во время нападений их на европейские тундры, то о них не должно судить слишком строго, потому что в древних песнях они считаются более воинскими подвигами. Однако же обратимся опять к нашему путешествию.

При едва чувствительном южном ветре, воздух сегодня, как и во все эти дни, был чист и прозрачен; термометр показывал 21 ºС, и веселое, безоблачное почти небо парило над обширными равнинами, которые местами прерывались плоскими холмами. Большая часть растений тундры уже отцвела, а некоторые были уже с плодами, почти совершенно зрелыми. Ясно, что этому обстоятельству весьма много способствовали продолжительные жары и ясные погоды, явления, весьма редкие под этими широтами. У зырянской палатки мы переменили запряжку, переехали вечером через безымянный побочный ручей Силвы и, чтобы не измучить оленей, так как в окрестностях нельзя было открыть палатки, остались ночевать среди тундры. Мы обыкновенно пользовались такими тихими ночами для продолжения нашего путешествия, тем более что при ночной прохладе олени не так скоро уставали, и мы быстрее подвигались к цели; но теперь мы невольно должны были оставить наше ночное путешествие, потому что зырянские проводники наши, не будучи в состоянии рассмотреть палаток, лежащих по обозначенному на компасе направлению, очень легко могли бы привести нас к ближайшей палатке, не разбирая того, по пути ли она нам лежит или нет, лишь бы только скорее избавиться от обязанности проводника.

13 августа. Утром рано мы пустились по обширной равнине, перемежающейся с плоскими холмами и углублениями, которые, принимая в себя осадки атмосферы, образуют болота или служат бассейнами для бесчисленных озер и прудов. При ясном небе термометр показывал 18 ºС, и южный ветер переменился на юго-восточный, но надо заметить, что переход этот не был сопряжен с теми явлениями, которые постоянно сопровождают перемену ветров из противоположных половин.

Избрав для ночлега палатку безоленных самоедов, которые поддерживали свое существование рыбною ловлею в окрестных озерах, мы послали предварительно к ближайшему местопребыванию номадов за свежими оленями. Самоеды наши, поджавши ноги, сидели около огня и с видимым наслаждением курили трубку, переходившую кругом из рук в руки. Трубка эта, имея пол-аршина в длину, была сделана из твердой кости и отличалась странностию формы; работа ее могла быть названа искусною, если взять в рассуждение то, что она производилась с помощию неуклюжего ножа. Трубка и чубук были вырезаны из одного куска; цилиндрическое отверстие, довольно большого диаметра, на конце загибается кверху, в виде узенького канала, а этот последний, расширяясь кверху более и более, представляет вместилище табаку, которое внутри вылито оловом, а снаружи украшено широким ободком из кости. Вместилище это имеет вид и величину расколотой пополам шелухи обыкновенного ореха, из чего можно заключить, как мало туда входит табаку. Деревянная, оловом обложенная штучка втыкается в верхний конец чубука и служит мундштуком; к чубуку, около его середины, привязывается кожаный мешочек, который, несмотря на свою миниатюрность, вмещает в себе все принадлежности курения, как то: табак, трут, огниво и кремень*. Когда самоед уселся, поджавши ноги, и наполнил свою трубку самым дурным листовым табаком, то он, с самодовольным видом и в полном ожидании удовольствия, кладет в набитую трубку горящий уголь или широкий кусок трута, и, как бы готовясь к наслаждению, зажмуривает свои маленькие, косвенно лежащие глаза, и затягивается с выражением видимого блаженства, после чего тотчас же передает трубку своему соседу, который принимается за нее с таким же наслаждением. Перейдя таким образом во вторые или третьи руки, трубка уже выгорает, и тогда она немедленно вытрясается и исчезает сквозь отверстие рукавицы в рукав, а отсюда за пазуху, где она покоится до следующего раза.

______________________

* Изображение самоедской трубки в [Белявский: таб. II, фиг. 3].

______________________

14 августа. Мы могли отправиться в дорогу не раньше как к обеду. Плоскохолмистые равнины, поросшие множеством кустарников ивы и березы-ерника, расстилались в виде обширных болот, в которых Seggen вместе с Eriophorum angustifolium достигали такой высоты, что они приходились оленям по самую грудь. Мы переехали через речку Нам-доягу, т.е. Роговую, которая вливается с правой стороны в Хаягу и уже вместе с этой последней в Коротаиху; источники ее находятся в невысоком горном хребте того же имени, т.е. Намдагое, который, как говорят, до переселения зырян в тундры, был любимым местопребыванием диких оленей; почему на холмах его особенно часто попадались отпавшие рога этих животных, обстоятельство, которому хребет этот и обязан названием Намдагой, т.е. Хребта оленьих рог; а от хребта название это перешло и на реку, которая здесь берет свое начало*.

______________________

* Положение Намдагоя я не мог узнать от самоедов; только вследствие позднейших осведомлении у мезенских мещан, а именно у Окладникова, я получил подробное известие об упомянутом прежде горном хребте Намдозигое (с. 312 наст. изд.), название которого хотя и имеет совершенно противоположное значение, т.е. Хребет без рогов, однако же, по моему мнению, нисколько не противоречит названию Намдагой, так что оба они принадлежат одной и той же местности; противоположное же название их очень легко объяснить, если взять в рассуждение то обстоятельство, что дикий олень, которому хребет обязан своим названием, там больше не встречается, вследствие чего и Намдагой переименован в Намдозитой.

______________________

Проехав еще некоторое пространство, мы переправились через реку Хаягу, которая несколько выше того места, где мы через нее переезжали, образует несколько тихо вьющихся водоворотов, почему река и получила у самоедов название водоворотистой. Так как водящиеся в Хаяге рыбы преимущественно стремятся к этим водоворотам, то беднейшие самоеды, поддерживающие себя во время лета единственно рыбной ловлей, почти всегда раскидывают здесь свои временные палатки. Из рыб здесь чаще других попадается чир (Salmo nasus Pall), названный у самоедов идырчь, из которого, вследствие искажения, вероятно, произошло русское название чир. В зырянском чуме мы переменили оленей и в ночи прибыли к Коротаихе, где и расположились ночевать.

15 августа. Утром рано мы долго разъезжали вдоль берега реки, ища брода; но вода была повсюду так глубока, что нам нельзя было попасть на другую сторону без помощи лодки. Не зная, на что решиться, мы посмотрели на противоположный берег, как вдруг из-за возвышения показался спаситель наш, мохнатый самоед, который, соскочив с саней, спустился на край берега и приветствовал нас своим "тарово". Мы радостно встретили его и, узнав, что он по близости стерег стадо какого-то зырянина, тотчас же послали его к хозяину стада, чтобы он от нашего имени потребовал у него лодку. Самоед наш, не говоря ни слова, отправился к своему хозяину и через несколько времени действительно возвратился с лодкой, при помощи которой мы не более как через четверть часа очутились на другом берегу вместе с санями и поклажею. Посланный самоед сказал нам, что хозяин его сильно гневался на него и делал ему жестокие выговоры за то, что он показался на берегу; однако же самоед, не совсем глупый парень, умел отговориться тем, что он будто бы принял наших оленей за своих и потому хотел пуститься догонять их и что потом он хотя и заметил свою ошибку, но уже было поздно, потому что мы будто бы остановили его. Таким образом я и здесь не имел причины раскаиваться в дружбе, которую я заключил с самоедами. Народец этот уже везде был извещен о моем путешествии, а так как цели его никто не мог понять, то всякий толковал ее по-своему и решили наконец, что будто я послан от правительства с целью подробно узнать, сколько у каждого владельца северных оленей, — что им и действительно могло показаться, потому что сопутешественник мой в каждой палатке осведомлялся о числе оленей, — чтобы потом разделить их поровну между всеми обитателями тундры. При таких целях, которые мне приписывали, все богатые хозяева, а следовательно и зыряне, должны были сделаться явными противниками моими, между тем как обедневшие и обманутые самоеды от души полюбили меня, потому что считали меня виновником всего будущего своего счастия. Такое стечение обстоятельств заставило нас везде, где мы только проезжали, скрывать от зырян предполагаемое нами направление пути, чтобы тем отнять у них всякую возможность действовать против нас единогласно; иначе они могли бы согласиться перебраться к лесам — к чему они и без того готовились, так как становилось уже довольно холодно, — и тем самым отрезать нам путь в Пустозерск. К счастью, нам этого нечего было опасаться и, кроме некоторых споров за оленей, к которым мы, впрочем, скоро привыкли, путешествие наше не встречало препятствий.

Проехав небольшое пространство, мы очутились у палатки того зырянина, к которому мы посылали за лодкой, он принял нас очень ласково, однако же мы не намерены были оставаться у него, а переменили только своих оленей и отправились дальше. По дороге мы опять увидели отдельные возвышения Большеземельного хребта, который тянулся в некотором расстоянии от нас, с левой стороны. Около одного из этих возвышений, называемого Салиде, берет свое начало речка Ладхейяга, т.е. Рассекающая река, названная так потому, что глубокая пропасть, в которой находятся ее источники, по-видимому, рассекает холм. Речка эта представляет побочную Коротаихи: воды ее неглубоки, а потому нам не стоило большого труда переехать через нее. В тундрах природа уже заметно начинала мертветь; почти все растения уже клонились к увяданию: листья березы-ерника, S. hastata и herbacea, равно и созревавшей морошки, первые приняли желтый цвет, предвещавший приближение зимы; полагают, что морошка в этих местах не всегда приносит плоды или, по крайней мере, они не всегда созревают.

И теперь нам опять бросилась в глаза разница между реками, текущими на запад и на восток от Коротаихи: первые, т.е. западные, протекая между глинисто-песчаными берегами, имеют всегда воду мутную, между тем как воды восточных рек постоянно прозрачны: даже сама Коротаиха вместе с притоками, впадающими в нее с левой стороны, принадлежат еще к мутным рекам. Гальки ее состояли из глинистого сланца, кварца и известняков, которые, по-видимому, вполне соответствовали горным породам, замеченным нами на северном Урале. К вечеру небо покрылось тучами, а сильный дождь, продолжавшийся всю ночь, заставил нас укрыться от непогоды в зырянской палатке.

16 августа. При облачном небе подувал тихий юго-восточный ветерок; тундра расстилалась перед нами в чрезвычайном однообразии, являясь то совершенно ровною, то плоскохолмистою, а между тем холмы Большеземельного хребта все еще провожали нас с левой стороны; растительность была столь же однообразна, как и сама земля: кроме Allium schoenoprasum, Dianthus dentosus Deb., Delphinium intermedium, Campanula rotundifolia, Veronica longiflora, Sanguisorba officinalis, Epilobium homemannii Rchb., Achillea millefolium и ptarmica, уже ничего более не цвело; Agrostis groenlandica покрывала некоторые низменности роскошной травой. Под вечер мы приехали к трем самоедским палаткам, находившимся друг подле друга на одном холме. Должно заметить, что зыряне и русские, со своими бесчисленными стадами, всегда кочуют врозь, а самоеды обыкновенно странствуют несколькими семействами, потому что, с одной стороны, для незначительных стад их не нужно слишком больших пастбищ, а с другой, и самое имущество их через то лучше сберегается; поэтому-то на одном месте нередко можно встретить две, три и даже пять самоедских палаток. При этом стада их пасутся вместе, рыбная ловля производится общими силами, и если приходится закалывать оленя, то бедные семейства собираются к зажиточному, который тогда играет роль хозяина и угощает всех живущих вместе с ним единоплеменников, так что беднейшие более или менее живут за счет зажиточных.

17 августа. Вместе с южными ветрами исчезла и умеренная теплота воздуха и ясное небо, которое до того времени нам улыбалось; холодный северо-восточный ветер принес с собой туманы и дожди; обширные низменности и болотистые равнины, по которым мы ехали, утомляли нас своим однообразием. Мы переезжали через две речки: Нармейягу, т.е. Красную реку, которая берет свое начало из возвышения Большеземельного хребта, покрытого красноватым дерном (Sphagnum, а может быть, и покрасневшие во время осени дерна Arctost. alpinus), а потом Сарембойягу, т.е. Поворачивающуюся реку, которая, приняв с правой стороны Нармейягу, поворачивается назад, течет почти параллельно самой себе и около источников своих вливается в Коротаиху с левой ее стороны. Во время скучного путешествия по однообразным болотам нас заняла охота собак наших за молодым песцом, или крестоватиком, который, будучи преследуем со всех сторон, наконец выбился из сил и должен был поддаться неутомимым своим гонителям. Шкура на этом животном была летняя, серого цвета с тремя бурыми полосками, из которых одна шла вдоль спины до хвоста, а другие две, начиная от первой, спускалась к передним лапам и к пахам; от этого-то рисунка оно и получило название крестоватика. Эта местность, по-видимому, очень богата песцами, потому что мы видели здесь множество ловушек, расставленных по сухим холмам; но настоящая ловля начинается тогда, когда песец уже одел свою белую зимнюю шубу.

Так как мы не могли открыть палатки, а темнота ночи постепенно усиливалась, то мы решились ночевать среди тундры, на берегу Ейяги, т.е. Земляной реки, получившей название свое от глинистых берегов (для отличия от соседних рек, имеющих более песчаные берега) и впадающей в Хабиденадару. Между тем бурный ветер пригнал тучи, разразившиеся сильным дождем, почему самоеды мои не преминули сделать довольно справедливое замечание, что в маленькой палатке удобнее ночевать, нежели в большой, т.е. под открытым небом, потому что в большой сквозь крышу сильно протекает; но так как маленькой палатки при нас не было, то мы поневоле должны были довольствоваться большою, и самоеды, покоряясь необходимости, опрокинули свои сани набок, чтобы хоть сколько-нибудь защитить себя от сильного ветра, укутались в свои малицы и совки и, не обращая внимания на бурю и дождь, вскоре захрапели.

18 августа. Мы переехали через несколько безыменных ручьев, притоков Ейяги, и через речку Харуциейягу, побочную Хайодепадары, вытекающую из Большеземельного хребта, около подошвы отдельного возвышения того же имени (Харуциейседе); земляной холм этот обязан своим названием одном самоеду из племени харуци, который кочевал некогда в этой стране, а речка названа уже по возвышению, около которого она берет свое начало. Вечером мы прибыли к берегу Хабидепадары, и упомянутые уже нами высоты Гууты Большеземельного хребта находились по левую руку, в некотором расстоянии от нас. Чтобы дать утомившимся своим оленям отдохнуть, мы остановились среди тундры и послали одного самоеда разузнать, нет ли где поблизости палатки. Между тем люди мои развели огонь и начали стряпать кушанье, а я занялся ботаникой на поросшем травою берегу реки. Dianthus dentosus попадалось нам здесь довольно часто и пускало корни свои глубоко в песок; на высоте берега находились различные растения, между которыми замечательнейшие были: Astragalus oroboides и alpinus, Vicia sepium, Polemonium humile Pall, Saussurea alpina и Conioselinum Fisch.; кроме того, после долгой разлуки мы опять свиделись с обыкновенным можжевельником (Juniperus папа) и растением Andromeda polifolia.

Посланный для разведки самоед возвратился с неблагоприятным известием, что он не нашел ни палатки, ни тех рыбацких хижин, о которых мы упоминали, когда ехали туда. Еще в тот самый вечер мы перешли реку вброд и расположились ночлегом на противоположном берегу, где разведен был огонь, вокруг которого уселись развеселившиеся от водки самоеды. Тут у нас начались разговоры, а когда материал для беседы истощился, то принялись за песни, мелодии которых, будучи столь же однообразны, как и сама тундра, раздавались до глубокой ночи. С особенным усердием самоеды распевали две молодым самоедским парнем предложенные песни остроумного, но весьма неблагопристойного содержания, которым самоедские песни вообще очень богаты. Другая песня возникла, как они говорили, в земле самоедов племени харуци, которая вообще славится своими прекрасными песнями.

19 августа. После непродолжительной езды мы наткнулись на наши рыбацкие хижины, а вскоре после того и на палатку, служившую местопребыванием для владельцев тех хижин, т.е. для тех самых самоедов, гостеприимством которых мы уже пользовались однажды. Мы и теперь опять зашли к ним и решились провести у них остаток дня, чтобы привести в порядок кое-какие дела. По просьбе проводников наших я послал нарочного в близлежащую зырянскую палатку с поручением уведомить хозяина ее о нашем намерении приехать завтрашний день к нему, чтобы тем самым остановить его намерение переменить свое кочевье, потому что, в противном случае, нам пришлось бы искать новой палатки. Правда, это был большой риск с моей стороны, потому что трудно было представить себе, чтобы зырянин, противник мой, был так прост и стал бы ожидать моего прибытия; но тем не менее я решился испытать это средство.

Среди различных занятий я и не заметил, как начало смеркаться; но я был очень рад вечеру, потому что надеялся провести его в беседах с самоедами о негостеприимной тундре и ее обитателях. И действительно, в этот вечер я приобрел несколько новых сведений касательно страны и жителей, и часть времени прошла в торге с обитателями палатки, у которых я покупал самоедский женский наряд. Так как торговля самоедов ограничивается почти исключительно меною товаров на товары, то я заметил, что они имеют весьма плохое понятие о русских деньгах; почти везде ценность монет увеличивалась вдвое и втрое; маленькие монеты им, по-видимому, еще кое-как были известны, что же касается до целкового, то я у них никогда не видал его; бумажных денег они также вовсе не знают. Такое незнание русских монет с намерением поддерживается торгующими здесь русскими и зырянами, потому что они находят в этом большую выгоду. Во время моего пребывания в стране Северного Урала я однажды торговал у одной старой самоедки собаку; несмотря на свою старость, она еще не оставила свойственную прекрасному полу всех поясов слабость к нарядам и потому требовала от меня за свою собаку кусок красного сукна, эту главную принадлежность женского туалета, которою она думала возобновить истертые и испачканные заплатки своей паницы; кроме того, она просила в придачу несколько нюхательного табаку для подкрепления жизненных сил своих, так как предмет этот находится в большом употреблении без различия возраста и пола; но потом она опомнилась и спросила у меня еще деньгами один рубль. Исполняя просьбу ее, я положил на ладонь несколько разменных монет, начиная от пятачка до целкового, и велел ей выбирать: она очень скромно взяла вторую с краю, т.е. гривенник, будучи вполне уверена, что она не ошиблась в выборе; потом я узнал, что эта монета, наравне с пятиалтынным, выдается здесь русскими торговцами за рубль и что потому самоедка моя сделала очень основательный выбор и, конечно, должна была удивиться моей щедрости, когда я ей дал другой гривенник и еще двадцать копеек меди. Будучи мало знаком с употреблением денег, самоед до сих пор еще увлекается более количеством, нежели достоинством монет; потому он, при продаже товара своего на наличные деньги, охотнее берет медные деньги или несколько мелких монет, нежели одну серебряную монету одинаковой или даже большей ценности. В самоедском языке сначала даже не было слова для выражения понятия денег; только в новейшее время, когда самоеды, вследствие торговли с русскими, познакомились с монетой, понятие это выражается словом иесе, которое первоначально означает железо. Из этого должно заключить, что в прежние времена самоеды, производя меновую торговлю со своими пограничными соседями, получали взамен своих продуктов железо или железные товары, а потому перевели название этого металла и на деньги, которые им начали предлагать вместо железа; потому что русские деньги едва ли более одного столетия тому назад (когда они даже в самой России были еще довольно редки) начали проникать в северные тундры, и если бы до того времени в торговых сношениях самоедов с другими народами, а может быть и с русскими, железо не употреблялось в виде общего, деньгам соответствующего товара, то они для обозначения русских денег, верно, не избрали бы названия железа, а скорей обратились бы к названиям тех металлов, из которых чеканятся монеты, т.е. к названию серебра или меди, тем более что оба эти металла, точно так, как и свинец, имеют в самоедском языке свои особенные названия. Напротив того, золото как металл, до сих пор еще совершенно неизвестный самоедам, не имеет и названия; серебро у них называется папай, медь — парова, а свинец — хуупт. Далее мы находим еще особенное название для олова в слове харнхупт, которое, однако же, составилось из двух слов: хар — нож и хуупт — свинец, из чего можно заключить, что свинец есть первый металл, с которым самоеды познакомились, между тем как олово они узнали гораздо позже, а именно когда начались их торговые сношения с другими народами, преимущественно с русскими, дававшими им взамен полученных товаров ножи, черенки которых были украшены различными фигурами из олова, походившего цветом на свинец и получившего потому название харнхупт, т.е. свинец для ножей. И до сих пор еще у самоедов встречаются подобные ножи, а также рожки для табаку и некоторые другие предметы, привезенные к ним русскими и украшенные оловянными фигурами.

Но возвратимся к деньгам. Монетная единица, по которой самоеды обыкновенно рассчитывают, есть пойман, т.е. русский рубль меди или, лучше сказать, одинаковой ценности кусок грубого сукна самого яркого цвета, преимущественно красного, а также зеленого, синего и желтого; сукно это привозится в тундры русскими и зырянами и тщательно отыскивается туземцами. Такой кусок сукна, имеющий один аршин в длину и четверть аршина в ширину, имеет ценность монетной единицы, или поймана, название которого, происходя от зырянского слова пой — сукно, перешло в самоедский язык и относится также к упомянутому куску сукна. Условие, по которому европейский купец отмеривает своему покупателю сукно только в длину, здесь не существует; самоеды требуют, чтобы им мерили сукно и в длину, и в ширину; таким образом кусок, имеющий один аршин длины и 2 четверти ширины, считается здесь за два аршина, а аршин в квадрате составляет 4 аршина, равняющиеся в цене четырем пойманам или 4 рублям меди, за которые смело можно купить хороший песцовый мех. Такой способ торговать сукном потому употребителен здесь, что самоеды обыкновенно покупают его в виде узеньких лоскутков, которые большею частию идут на оборки женских паниц, где узкая кайма пришитых друг к другу разноцветных суконных лоскутков вполне соответствует их вкусу. Только изредка можно встретить зажиточного самоеда, совок которого сшит из сукна одного или еще лучше двух, резко друг от друга отличающихся цветов; это весьма ценный и нелегко приобретаемый наряд, который одевается только во время торжества и переходит по наследству от отца к сыну. Те самоеды, которые чаще сходятся с русскими, совершенно верно рассчитывают русские деньги по копейкам, причем слово копейка, по свойственному языку их превращению буквы к в х, — так как в нем недостает первой согласной, — выговаривается хопейка и употребляется только в единственном числе (гопой, хопейка), между тем как в двойственном и множественном числах оно заменяется словом иесе, которое прибавляется к числительному; так, например, сиде-иесе значит две копейки, ю-иесе — 10 копеек и т.д., так слово иесе, означающее первоначально железо, стало потом выражать деньги, а наконец и определенную денежную единицу — копейку.

Впрочем, товары у самоедов оцениваются большею частик" не деньгами, а общеупотребительными меновыми статьями; вот предметы, следующие друг за другом в постепенно понижающейся цене:

— Олень стоит не более 10, а средним числом 8 рублей ассигнациями.

— Хорошая шкура с большого северного оленя не более 5 рублей.

— За белый песцовый мех, равный в цене шкуре полурослого оленя (неблу), платится средним числом 3 или 3 1/2, а уже много 4 рубля.

— Серый мех крестоватика стоит около одного рубля или даже 80 копеек; наконец, шкурка со всех четырех ног оленя, идущая на обувь, весьма дешева.

Мера веса самоедам вовсе неизвестна, а потому русским очень выгодно продавать им муку; то же можно сказать и о мере жидкости; но по всей вероятности у них некогда была своя мера длины, потому что единица ее, выражаясь в их языке словом тибе, в настоящее время равняется русской сажени, между тем как аршин у них обозначается русским словом. Из этого должно заключить, что первоначальная единица, т.е. тибе, ближе подходила к русской сажени, чем к аршину, и, вероятно, обозначала ту же меру, т.е. естественную римскую оргию или расстояние между обоими концами горизонтально протянутых рук, которому первоначально соответствовала и русская сажень, потому что настоящая длина ее, т.е. 3 аршина или 7 английских футов, дана ей законным образом не более как сто лет тому назад, по выверении ее с английскою саженью. Поэтому-то русский крестьянин в отдаленнейших странах Российской империи, как в Архангельской, так и сибирских губерниях, под именем сажени и теперь еще понимает оргию, между тем как к законным образом введенной сажени он всегда прибавляет прилагательное "печатная" и считает, что первая относится к последней как 5 к 6.

Для записывания своих долгов самоеды употребляют (заимствованные, вероятно, у русских) бирки, одну половину которых удерживает должник, а другую кредитор и на которых количество долга обозначается оленями и песцовыми мехами или, в сношениях с чужестранцами, — русскими деньгами. Между собою они употребляют это средство очень редко, и то только при больших долгах, которые, будучи сделаны постепенно, очень легко могли бы быть забыты; при малых долгах память должника и кредитора служит векселем, а честность — порукой, и надо им отдать в этом полную справедливость, что подобного рода порука почти всегда или, по крайней мере, большею частию бывает вернее всякого векселя и залога. Письменных обязательств у них уже потому не может быть, что они о письме не имеют никакого понятия. И потому я немало удивился, когда нашел в языке их особенное выражение падр, означающее книгу; впрочем, это выражение, по всей вероятности, происходит от слова пад, т.е. кожаная сумка. Выражение же толавандж, соответствующее нашему глаголу читать, означает первоначально считать. Единственный письменный знак, употребляемый самоедами, есть валюта, которую изобрел или наследовал от своего отца каждый глава семейства; этой валютой они отмечают своих оленей на ушах и в пахах и эту же валюту употребляют в суде для своей подписи, которая получает полную силу. Этот знак отдельных семейств в официальных бумагах называется их клеймом. Члены одного семейства делают обыкновенно некоторые изменения в своем знаке, чтобы их легче было различить друг от друга*.

______________________

* Лепёхин приводит целый список таких валют. См. [Лепёхин: IV, 285-288].

______________________

20 августа. Мы ехали по юго-западному направлению к высотам Большеземельного хребта, где, по полученным нам сведениям, номады в это время года кочуют весьма близко друг от друга. Самоеды мои указали мне в отдалении опушку леса, замеченную ими в верховьях Хабиденадары; это была та самая лесная оаза, которая, за исключением лесов, находящихся в нижнем течении Печоры, представляет самую северную в Большеземельной тундре и которая, подобно лесным оазам около Точьяги, служит самоедским кладбищем. Она называется Хайодепадара, т.е. Священным лесом, и передает свое название протекающей около нее реки, на берегах которой этот лес находится в расстоянии 20 верст от того места, где мы переезжали через нее на возвратном пути. Лес этот состоит исключительно из кривых елей, между которыми кое-где попадаются кустарники можжевельника.

Ясное небо благоприятствовало нашему путешествию, но зато, с другой стороны, северо-западный ветер навевал осеннюю прохладу. Подымаясь по умеренно возвышающимся холмам, мы переправились через ручей Иеттеягу, приток Хабидепадары, получивший свое название от старика самоеда, который здесь некогда кочевал. Наконец мы приехали к тому самому месту, где зырянин должен был поджидать нас, но, как это можно было себе представить, его уже давно не было; стадо в 50 северных оленей, пасшееся в этом месте на берегах небольшого озера, доказывало, что зырянин, для избежания нашей встречи, сильно спешил удалиться и потому не заметил даже, как 50 оленей из его стада остались на месте. Впрочем, мы вскоре забыли шутку, которую зырянин сыграл с нами, потому что, проехав небольшое пространство, мы увидели длинный ряд саней другого зырянина, тянувшийся довольно далеко впереди нас; мы прибавили шагу и увидели, что хозяин этого каравана остановился на возвышении и перед глазами нашими начал раскидывать просторную белую палатку. Мы приехали в ту самую минуту, когда палатку уже совершенно окончили, не разбирая того, рад ли был хозяин нашему приезду или нет; впрочем, мы пробыли только до тех пор, пока нам не запрягли свежих оленей, и тотчас же отправились в путь. Подвигаясь по холмистой земле, мы переехали через речку Парсьягу, которая, вытекая из озера того же имени (Парсато), вливается в Хабидепадару. К ночи мы опять встретили зырянскую палатку, в которой и расположились ночевать.

21 августа. После дождливой ночи ветер подул с юго-востока и, при чувствительном холоде, принес с собой дождь со снегом. Мы следовали направлению холмов Большеземельного хребта и оставили влево, в некотором расстоянии от нас, одно из значительных озер этой страны, а именно Саадто, т.е. Горное озеро, которое получило свое название от окружающих его песчаных возвышений и куп. По другую сторону этого озера виден одинокий крест, памятник, воздвигнутый христианской миссией, которая сооружала здесь свою походную церковь и крестила многих языческих самоедов. К вечеру ветер переменился и подул с ЗЮЗ; мы ночевали в попавшейся нам по дороге зырянской палатке, где, как и в некоторых прежних палатках, жаловались на скотский падеж, начинавший обнаруживаться между северными оленями. Судя по описанию признаков этой болезни, я принял ее за заразительную язву в копытах, которая почти всякий год в это время более или менее истребляет стада номадов.

22 августа. Небо было ясно, но с ЮЮЗ дул суровый ветер. Почти незаметно перешли мы через рубеж вод Большеземельного хребта и, держась южного отклона этого последнего, поехали по плоскохолмистой тундре, покрытой бесчисленными, но незначительными озерами и перерезанной узенькими ручьями. Из последних самый значительный Сарьерьяга, которая, вливаясь в левый берег реки Колвы или Тоньяги, получила название свое от того, что она вытекает из озера Сарьерто. Это последнее довольно велико и освобождается ото льда очень поздно; весной (т.е. в этих странах в первой половине июня), когда берега озера уже освободились от ледяного покрывала, а в середине еще находится лед, сюда ежегодно стекаются некоторые самоеды-рыбаки для рыбной ловли, которая в это время всегда бывает удачна; после же, когда озеро совершенно очистится и рыбы рассеются по всему бассейну, эта ловля становится невозможною. Этому-то обстоятельству озеро и обязано своим названием, которое переводится словами: озеро со льдом посередине (от сар — лед, иер — середина и то — озеро).

Теперь мы прибыли к зырянской палатке, хозяин которой владел стадом, состоявшим из 4000 оленей с лишком; во время проезда нашего туда он узнал в соседней палатке о нашем прибытии и потому наскоро собрался и свернул на три дня пути в сторону от нашей дороги, ближе к лесам. Мы узнали в нем того самого богатого зырянина, который во время нашего плавания по Печоре так радушно принял нас в своем доме. Следовательно, причина, почему они избегали нас, заключалась не в том, что они не желали давать нам напрокат несколько оленей, а скорее в том, что они сознавали всю гнусность своих поступков против уроженцев тундры и боялись, чтобы все это не вышло наружу, тем более что они видели, как неутомимо перо моего сопутешественника передавало бумаге жалобы самоедов на их притеснителей.

Переменив оленей, мы отправились далее и без труда переехали мелкое русло реки Колвы, несколько выше впадения Юньяги в правый берег ее, а также эту последнюю побочную реку, около самого устья ее. На берегах этих рек мы нашли Cortusa mathioli и можжевеловый кустарник, который теперь и в открытой тундре начал показываться отдельными низенькими кустиками. При наступлении ночи нас застал дождь, от которого мы, впрочем, вовремя нашли убежище в попавшихся нам по дороге самоедских палатках.

Место, где мы находились, лежит почти на меридиане острова Варандея, который в виде узкого, но длинного пространства земли отделяется от материка мелким морским рукавом и прилегает к морскому берегу*. Этот остров представляет Борондайскую Землю лживого de la Martiniere, который, предприняв отсюда свое торговое путешествие по тундрам самоедов, выдумал об этом повесть, из которой нет никакой возможности узнать даже направления пути, которому он следовал. Как Варандей, так и Долгой, лежащий более на северо-востоке, ближе к Вайгачу, служат ежегодным местопребыванием некоторых оленных самоедов, которые ранней весной переправляются по льду через море, чтобы на этих островах пользоваться пастбищами, а также производить на море рыбную ловлю и охоту за морскими зверями. О качестве острова Варандея нам могли сообщить только то, что он представляет плоскую и песчаную землю, на которой растет множество ягеля. Название Варандей или Вариндей означает на самоедском языке береговую или крайнюю землю (от вар или выр — край и я — земля, страна) и произошло, вероятно, от положения острова, который отделяется от параллельного ему берега материка только узеньким проливом. Остров Долгой называется у самоедов Ямбуго, название, имеющее одинаковое значение с предыдущим и основанное на форме острова; этим опять-таки доказывается, что имена многих, даже всех почти местностей на морских берегах и на море, начиная от устья Мезени до Оби, суть самоедские, из которых многие, по невозможности перевести их одним словом на русский язык, переделаны на русский лад. Доказательством тому служат бесчисленные имена местностей, находящихся как по берегам, так и внутри самой тундры, и мне кажется, что даже название Новой Земли произошло скорее от самоедского имени Ядейя, имеющего одно и то же значение, нежели наоборот; потому что нельзя допустить, чтобы самоеды, которые с высоты своего священного места Хаенсале на Вайгаче всякий год видели перед собой морской берег острова, заимствовали название этого последнего у русских. Поэтому я полагаю, что самоеды первые увидели этот остров и дали ему название, а предприимчивые русские мореплаватели первые посетили его, тем более что на здешних берегах никакие другие самоедские названия местностей не встречаются, тогда как на острове Вайгаче почти все местности наделены самоедскими именами. Знакомясь здесь мало-помалу с местностями, русские должны были давать им свои собственные названия, в которых мы зачастую находим увековеченные имена первых открывателей; подобные названия встречаются и на берегу материка, но только в виде редких исключений, потому что здесь нет почти ни одного названия местности, которое бы не было дано самоедами, исключая, конечно, тех, которые введены в науку учеными русскими мореплавателями. Зато, с другой стороны, нет ни одного местечка, название которого, будучи дано иностранцами, вошло бы в употребление между жителями северных берегов, и я не вижу никакой причины, почему некоторые ученые утверждают противное о несчастном острове Вайгаче. Что русские, пускаясь на своих плохих судах в море, предварительно знакомились с морскими берегами на суше, через здешних уроженцев, то это доказывается упомянутыми нами выражениями, заимствованными от прибрежных жителей для отдельных местностей в море, как то финскими: шар, кошка, самоедский салма и т.п.

______________________

* Ср. Иванову карту в путешествии Лютке и его журнал там же [Литке: II, 220].

______________________

23 августа. Безветрие, установившееся вчера вечером, сменилось во время ночи сильным северо-западным ветром, который принес с собою проливной дождь, продолжавшийся довольно долго. Мы снова поехали по однообразной плоскохолмистой полосе земли, весьма мало возвышенной. Небольшой ручей Момбойягако, несмотря на свою незначительную ширину, равнявшуюся едва двум саженям, заставил нас призадуматься о том, как переправиться на другой берег его; значительная глубина русла его была везде одинакова, а берега его были слишком круты, так что нам ничего более не оставалось делать, как послать в близлежащую палатку за лодкой, которую нам не замедлили доставить и на которой мы благополучно совершили переправу; между тем, настал вечер, и мы решились ночевать в попавшейся нам зырянской палатке. Этот маленький ручей получил свое название Кустарникового (от мох — сучок, и уменьшительного слова момбой — маленькая ветка или кустик, и ягако — ручей, уменьшительное от яга — река) от какого-то малорослого искривленного ельника, растущего около верховьев его в Большеземельном хребте, почти в параллель с самыми северными лесами по берегам Колвы; поэтому здесь, как и на всем пространстве земли, начиная от реки Мезени до Уральского хребта, самая северная лесная граница обозначается почти исключительно елью, которая оставляет за собой березу и лиственницу, и только за этими последними, гораздо южнее, опять появляется сосна. Ручей Момбойягако впадает в левый берег одной из значительнейших прибрежных рек этой страны, Урерьяги, вытекающей из озера того же имени, которое осталось у нас в той стороне, далее к северу, и по берегам которого кочевал некогда старик самоед, по имени Урер; об этом старике сохранилось предание, будто он живой взлетел на небо вместе со своими оленями.

24 августа. Установившееся вчера вечером безветрие обмануло меня в моей надежде, потому что, вместо ожидаемой мною перемены, северо-западный ветер продолжал навевать пронзительный холод. Между тем земля представилась нам в зимней одежде, так как поверхность ее во время ночи покрылась порядочным слоем снега. Прошло довольно много времени, пока нам собрали оленей, потому что во время ночи все стадо рассеялось и три оленя были растерзаны волками; хозяин наш жаловался, что и в предыдущую ночь он лишился таким образом двадцати оленей. Следуя западному направлению, мы продолжали путь свой по холмистым тундрам и между прочим переехали через речку Хабидеггобеягу, впадающую в левый берег упомянутой уже реки Урера и вытекающую из озера Хабидеггобендо. Это последнее, т.е. Озеро медвежьей шкуры (от хабиде или хай-виде — медведь, хаба — мех, шкура и то — озеро), обязано своим названием тому обстоятельству, что в этой стране некогда был убит медведь, явление, весьма редкое в безлесной тундре. К западу от упомянутого озера находится другое, по имени Иенамдто, т.е. Озеро слоновой кости, названное так потому, что на берегах его некогда был найден кусок окаменелой слоновой кости, которая в этих странах весьма редко, а в западной тундре даже вовсе не попадается. Из этого последнего берет свое начало небольшая река того же имени, которая, протекая в восточном направлении через озеро Хабидеггобендо, вливается в Урерьягу.

Ряд саней, который мы теперь заметили вдали, остановился впереди нас на равнине, и тотчас же раскинулась палатка. По прибытии нашем к тому месту мы увидели несколько бедных самоедов, которые держали путь к морю, чтобы отвезти тело только что умершей хозяйки дома на общественное кладбище, лежащее близ морского берега. Труп, обернутый в бересту, лежал на вьючных санях, везомых парою оленей, нарочно для этого назначенных. Несмотря на то, что самоеды, по причине огромных расстояний, не всегда имеют возможность отвозить своих покойников на общественные кладбища, они выполняют это по силе возможности и для достижения своей цели нередко предпринимают весьма продолжительные путешествия. Кроме морских берегов, подобные кладбища находятся еще в упомянутых нами лесных оазах, около Колвы, Хабидепадары, Хальмеряги (т.е. Реки трупов) и в некоторых других местах. Для этого избирают сухие возвышенные места значительного протяжения и с песчаной почвой, которая во время лета протаивает на несравненно большую глубину, нежели глина, и в которой потому гораздо легче рыть могилу. Надо заметить, что каждое из таких мест служит для погребения мертвых одного только племени (тенз), а так как мы видели, что все самоеды одного и того же племени первоначально считали себя близкими родственниками, то всякое место погребения самоедов представляет семейное кладбище в обширнейшем смысле. Способ погребения тел, принятый у этого народа, подобно многим другим обычаям, описан уже несколько раз; но так как известия, приобретенные мною касательно этого обряда в Большеземелье, в некотором отношении разнятся от известий, полученных Лепёхиным из Канинской тундры, то я не считаю лишним сообщить их читателю.

В случае смерти самоеда в палатке, на том самом месте, где он скончался, делается отверстие, т.е. отворачивается рогожка; через это отверстие покойника выносят из палатки головою вперед, но отнюдь не из дверей, потому что в противном случае должно опасаться возвращения покойника, который, привыкший при жизни своей входить в двери палатки, может и после смерти являться своим сожителям в виде привидения. С покойника не скидают одежды, которые была на нем перед его смертию, а сверх того его завертывают зимой в оленью шкуру, а летом в бересту и ремнями привязывают к саням, в которые, смотря по состоянию семейства, впрягается от 2 до 4 северных оленей, служивших покойнику для разъездов еще при жизни его. Все пожитки, которыми он владел, укладываются в особенные сани, после чего труп отвозится на кладбище, указанное случаем или тадибом. По прибытии к месту назначения начинают рыть могилу, которая обыкновенно бывает только такой глубины, что в нее может поместиться не более одного трупа; в эту-то могилу и опускают тело усопшего, и притом так, чтобы голова его приходилась к З или СЗ, а лицо обращено бы было к земле, или же покойник кладется так, чтобы он, лежа на левом плече, смотрел бы глазами своими частию в землю, частию на север или северо-восток, где он не ослепляется солнцем, которое, светя покойнику прямо в глаза, могло бы оживить его. Подле него кладут все предметы, которыми он при жизни пользовался, как то: лучшую одежду его, котел для варки кушанья, миску с ложкой и ножик; кроме того, топор, рожок с табаком, петлю для поимки оленей, наконец, ружье или лук и стрелы, если только при жизни у него все это действительно было. Впрочем, каждая из этих вещей с намерением подвергается предварительно порче: в каждом наряде вырезается дыра, на дне котла и миски пробивается отверстие, ложка и стрелы переламываются. Покойнице-женщине дают с собой в могилу все аппараты, употребляющиеся для женских работ, а именно: скоблильный нож, иглу и жилу для шитья и т.д. Когда покойник обложен таким образом всеми своими пожитками, то он покрывается досками и могила его засыпается наравне с поверхностию земли. После того принимаются ломать сани, в которых труп был привезен, и обломки их, вместе с испорченной упряжью, оставляют на могиле; что касается до оленей, которые везли покойника, то их тут же закалывают в честь усопшего; это делается следующим образом: два самоеда становятся по обе стороны оленя, а третий сзади его; вооруженные длинными деревянными пиками, они, по данному знаку, все вдруг нападают на свою жертву, и если при этом олень не разом издохнет, то это предвещает несчастие; точно так же убиваются и другие олени, один за другим, и вся запряжка укладывается перед могилою так, чтобы олени, находясь в головах покойника, лежали в наклонной линии друг подле друга, т.е. точно в таком порядке, в каком они запрягаются в сани, как будто бы покойник должен был ехать с этими оленями на запад или северо-запад. Олени эти не съедаются, как это бывает при религиозных жертвоприношениях, а оставляются на могиле, где они или истлевают, или делаются добычею диких зверей. По окончании обряда погребения каждый из присутствующих взывает к остающемуся покойнику в виде прощения: "Не ходи за нами, ступай лучше в свою собственную страну; твоя страна и пути твои хороши; не ходи за нами!" После такого строгого увещания все присутствующие расходятся. Над могилой зажиточных самоедов ставится иногда род памятника, т.е. простая, а иногда резьбой украшенная четырехугольная деревяшка, имеющая вид гроба или ящика и упирающаяся на четырех столбах. Происхождением своим этот обычай обязан, может быть, тому обстоятельству, что неглубоко зарытые тела покойников часто вырывались медведями и самоеды, устраивая подобные памятники, вероятно, имеют в виду предохранить трупы от хищных зверей. Что касается до умирающих новорожденных детей, то тела их во время зимы вешаются вместе с люлькой на сучок дерева в лесу, а летом, когда самоеды кочуют далеко от леса, их предают земле как взрослых.

Хотя самоеды-язычники, согласно своим понятиям, отвергают, что душа после смерти человека продолжает жить, однако же, тем не менее, у них есть какое-то безотчетное предчувствие об этой высокой истине, в которой люди убеждаются обыкновенно не прежде, как по достижении ими нравственной зрелости. Это безотчетное предчувствие, представляя, может быть, самое древнее предание из некогда высшего состояния духовного образования, сохранилось в грубой вере северных сынов в виде едва мерцающего света высшего познания, несмотря на ложные учения самоедских шаманов, старавшихся всеми силами поддерживать в народе суеверие. В пользу этой темной веры самоедов в бессмертие души говорит не только то обстоятельство, что они в могилу покойников своих кладут все необходимые в жизни предметы, но и опасения их насчет того, что покойник может ожить и явиться к ним в виде страшного привидения. На этом-то основании самоеды не только увещевают покойника остаться в своей хорошей стране, но и кладут его в могилу лицом к земле (что делается в особенности с трупами шаманов, которых они в этом отношении опасаются несравненно более), что, как видно, делается из предосторожности, чтобы воспрепятствовать возрастанию мертвого из гроба. Верование самоедов в загробную жизнь подтверждается, наконец, прямым сказанием, повествующим об одном из знаменитейших волшебников их, по имени Урер, который, кочуя некогда на берегах упомянутого притока Колвы, взлетел будто бы вместе с оленями на небо, где и теперь еще живет. Самоеды наблюдают строгое молчание о недавно умершем собрате своем; боясь вызвать его из могилы, они всячески избегают называть его по имени, а если уже необходимость заставляет говорить о нем, то это делается обиняками. Только по прошествии нескольких лет тадиб нарушает молчание о покойнике, и то в таком только случае, если он найдет это возможным. Если же покойник сам был тадиб, то, как рассказывают самоеды, имя его позволяется произносить не раньше как по прошествии человеческого века и даже более; после чего в честь давно умершего, который, находясь в беспрерывных сношениях с воздушными и земными духами, наконец сам сделался тадебцием или ытармой (как он теперь называется), вырезается деревянный садай, которому с этого времени начинают приносить жертвы.

После обеда почти весь снег, покрывавший землю, растаял; но к вечеру поднялась сильная метель, которая снова облекла страну в зимнюю одежду и заставила нас искать убежища в зырянской палатке, где мы и переночевали.

25 августа. В 4 1/2 часа утра термометр показывал всего 1 ºС; земля была покрыта снегом; воздух был чистый, но зимний. Мы переехали через упомянутую речку Енамдьягу близ ее источников, обошли озеро того же имени и направили путь свой к юго-западу. Спустя несколько часов езды мы встретили несколько палаток зажиточных самоедов, у которых решились провести остаток дня, послав предварительно посла в соседние палатки, чтобы там точнее узнать, где бы можно было найти вольных оленных самоедов. Посланный явился к ночи с радостным, но весьма неопределенным известием, что мы до самого Пустозерска будем встречать и самоедов, и оленей. Эти люди имели иногда странную привычку говорить лаконически, как бы боясь потерять несколько лишних слов.

26 августа. Дул западный ветер; термометр утром показывал только 1 ºС; земля была покрыта снегом. Вставши со своих постелей, мы немало удивились, когда нам поднесли чай в полном сервизе русского фарфора; чай этот показался нам тем вкуснее, что наш собственный запас этих необходимых для удобства жизни китайских листьев уже давно вышел; притом же он был и на деле гораздо лучше, нежели как этого можно было ожидать в палатке самоеда северной тундры. Хозяин наш покупал его в Пустозерске по 10 рублей за фунт, цена весьма умеренная, судя по отдаленности страны; он сам не употреблял этого напитка, а держал его у себя дома только для дорогих гостей своих.

Мы ехали по холмистой стране, не уклоняясь от западного направления. Морошка, которая нам попадалась здесь во множестве и которую так охотно едят номады, особливо зыряне, — потому что самоеды не находят особенного вкуса в растительной пище, — повсюду была захвачена последними ночными морозами, так что она не успела даже совершенно созреть. Зыряне замечают, что созревание или замерзание морошки в безлесных тундрах всегда соответствует созреванию или замерзанию хлеба на полях около Ижмы; в продолжение семи лет, когда в тундре замерзала морошка, в Ижме ни разу не созревал хлеб на полях. Что подобные замечания не имеют почти никакого основания несмотря на то, что они часто оправдываются, то это видно, между прочим, из примера нынешнего лета, когда хлеб уродился удачно не только в Ижме, но и в Усть-Цильме, и Мезени, между тем как морошка, по всей половине безлесной тундры до самой Мезени, сделалась жертвою морозов. Холодное почти лето, невыгодное для тех мест, где разводится зерновой хлеб — так как этот последний, во время сырого и холодного лета не будучи в состоянии скоро созреть, необходимо подвергается наступающим в августе ночным морозам, — обнаруживает благодетельное влияние как на дальний север, так и на кочующих обитателей его, потому что стада северных оленей избавляются от различных заразительных и других болезней, которые во время теплого лета с большею или меньшею силою свирепствуют в тундрах. Притом же во время прохладного лета или, по крайней мере, если жары совпадают не с началом его, как это было во все последние годы, нет такого ужасного беспокойства от комаров, которые, при благоприятствующей им температуре, появляются мириадами и нередко разгоняют целые стада оленей; то же можно сказать и об оленьих оводах, которых, впрочем, как замечают, в нынешнее лето было очень немного.

Переменив своих оленей около попавшейся нам самоедской палатки, мы отправились далее, держась все западного направления, и наткнулись на правый или северный берег реки Шапкиной, которую мы, благодаря мелкому ее руслу, переехали просто на санях. На географических картах река эта представлена в виде одного из значительнейших притоков Печоры, который, по показаниям жителей Пустозерска, впадает в свою главную реку, в 100 верстах выше этого местечка. Верховья его, находясь около северного отклона Большеземельного хребта, образует западную границу кочевьев ижемских самоедов или ту часть Большеземелья, которая в административном отношении причисляется к Ижемскому округу. Самоеды называют эту реку Пилворьягой, т.е. Весьма глубокой рекой (от пили — очень, весьма и иеро — глубокий); но это название отнюдь не основано на глубине реки, потому что она, как мы видели, вовсе незначительна и даже в нижнем своем течении, говорят, не очень глубока; скорее надо думать, что она получила это название от озера того же имени, т.е. Пилворидо, или Шапкино (таково его название на русских картах), из которого она берет свое начало и которое, как рассказывают, при довольно значительном объеме необыкновенно глубоко.

Во время всего нашего путешествия по северным болотам мы сегодня в первый раз имели причину жаловаться на остановку в езде, произведенную качеством почвы, между тем как в руководствах к географии привыкли считать тундры за непроходимые болота. Правда, северная тундра усеяна болотами, занимающими иногда довольно огромные пространства; но весьма ошибаются те, которые полагают, что северные тундры состоят из одних болот, созданных для наказания обитателей. Из путевых записок моих читатель уже видел, что тундра не имеет недостатка в сухой и даже песчаной холмистой земле, в пространствах, образовавшихся из твердой, часто каменистой глинистой почвы, которая по причине сухости своей дает трещины и только от продолжительных дождей до того размывается, что образует вязкую поверхность, немало замедляющую путешествие на санях, единственный способ езды, возможный во всякое время года. Наконец торфяные равнины — в которых слои торфа образовались вследствие медленного разложения низменных и сжатых растительных дерн и потому сделались чрезвычайно твердыми, — представляют удобный путь, особливо там, где турф образует ровную поверхность, не прерываемую ни бугорками, ни углублениями, как это бывает под низшими широтами, ближе к лесным границам. Что же касается до тех северных болот, которые, будучи обыкновенно смешиваемы с болотами умеренного пояса, считаются непроходимыми, то по ним, даже в самое жаркое время года, очень удобно ездить, потому что основанием этим болотам служит, как известно, твердая, никогда не тающая подпочва, так что легкие сани, не останавливаясь, скользят по покрывающим ее травянистым и мшистым нивам. Глубина, на какую протаивают болота в летнее время, простирается большею частию не более как на четверть, а уже много на один фут, между тем как около низменных холмов, у подошвы полярного Урала, ледяная кора находится непосредственно под зеленым дерном, так что глубина эта зависит от весьма многих обстоятельств, заключающихся во времени года и в местном образовании почвы, не говоря уже о влиянии полярной высоте.

Но как бы то ни было, дорога была довольно плохая, потому что олени наши уходили в вязкое болото по самую грудь, и мы подвигались очень медленно. Теплые дни, бывшие в начале августа, вероятно, более всего способствовали размягчению замерзшей подпочвы. Погода была очень непостоянная; снег и град сменялись с солнечным сиянием, под влиянием которого весь снег к вечеру опять растаял. Зырянская палатка послужила нам желанным ночлегом.

27 августа. При ясном небе и довольно сильном западном ветре снег совершенно исчез. Между тем тундры повсюду приняли осенний вид: береза-ерник оделась в красную одежду; равнины, поросшие ивовыми кустарниками, пожелтели, а самые ивы уже лишились своих листьев; сухие скаты холмов, покрытые дернами из Arctostaphylos alpina, окрасились в ярко-пурпуровый цвет, резко отличавшийся от пожелтевшей вокруг зелени; бледная и замороженная морошка жалко выглядывала из-за темно-красных своих листочков, и только местами развивался еще запоздалый цвет какого-нибудь Polemonium coeruleum, Polygonum bistorta, Dianthus dentosus, Delphinium intermedium, Saussurea alpina, Archangelica officinialis, Solidago virgaurea, Achillea millefolium, Veronica longiflora, Pyrethrum bipinnatum и т.д. Плоскохолмистая земля, местами прерываемая незначительными пропастями, опять привела нас к реке Шапкиной, через которую мы здесь вторично переехали; на краю плоского глинистого берега этой реки нам попалось еще одно осеннее растение — Роа flexuosa. Переменив оленей своих около зырянской палатки, мы отправились дальше и очутились на обширной долине, по которой извивается весьма незначительный ручеек Саредаягако, т.е. Дождевой ручей (от саро — дождь), названный так потому, что он после сильных проливных дождей принимает в себя несколько притоков и вследствие того значительно и быстро углубляется. Таким образом номад принимает в соображение даже самые малейшие примечательности тех местностей, по которым он странствует, а потому и названия, основанные на этих особенностях, бывают большею частию очень удачны. При этом невольно удивляешься, до такой степени сыны северных тундр бывают сметливы насчет определения местности и открытия пути: одаренные острым зрением, они в состоянии различать на дальнем горизонте даже самую незначительную возвышенность, самую ничтожную вершину, которая тотчас же указывает им направление их пути. Около лесных границ они соображаются с различным размещением дерев на равнине, а также с наружностью самих деревьев, которые, будучи обращены густыми ветвями всегда к югу, указывают им страну света. На снежных полях они узнают направление ветра, который принес с собою снег, а по ветру рассчитывают и направление своего пути; поэтому они во время метели останавливаются, чтобы не сбиться с дороги, замечают направление ветра и, по окончании метели, когда не видать ни одного предмета, ни одного следа, удачно выпутываются из беспредельных равнин. По следам, оставляемым санями и оленями, они могут рассчитать время, когда именно сани проехали по этому месту, и расчеты такие бывают большею частию совершенно верны. Наконец ночью они наблюдают за течением звезд. Кстати, я сообщу некоторые сведения касательно астрономических показаний и календаря самоедов.

Самоеды, подобно нам, делят год на четыре времени года или на 12 месяцев, которые получают свои названия от совпадающих с ними различных явлений природы или занятий номадов. Понятия о недели у них первоначально не было, а они заимствовали его впоследствии у своих христианских соседей, так что наша неделя у них теперь выражается словом сив-яле, т.е. семь дней, или просто сив, т.е. семь, имеющий аналогию с русской седмицей (от семь или седь). Месяц, рассматриваемый как период времени в четыре недели, называется у них теет-зив, т.е. четыре седмицы или 4 недели: для целого же месяца есть выражение гийрий или грий, которое в то же время означает луну. День у них называется яле, и то же самое слово выражает солнце. Воскресные и праздничные дни сделались известны самоедам только вследствие сношений последних с соседними народами, и каждый христианский праздник у них без различия называется хайбиди-яле, т.е. священный день. Звезды у них выражаются словом нумгы, этимология которого, означая небесные уши, представляет нам божество в совершенно особенном виде, т.е. будто оно, с высоты необозримых пространств неба, смотрит на землю и бесчисленным множеством ушей выслушивает все, что делается на этом грешном свете. Многие созвездия очень хорошо известны самоедам и в светлые зимние ночи служат им путеводителями. По их астрономическим понятиям Полярная звезда, Пиер-нумгы, называемая у архангельских русских Северной звездой, стоит всегда на одном и том же месте, между тем как другие обращаются около нее и показывают различные времена ночи. Утренняя и вечерняя звезда у них называется Ялер-нумгы, т.е. Суточной звездой, а у архангельцев — Зарницей (от заря, утренняя и вечерняя). Большая Медведица называется Сом или Сиев-нумгы, т.е. Семизвездием, а у русских — Лосем. Группа плеяд, сравниваемая с утиным гнездом, получила у самоедов название Набы-сари, т.е. Утиных яиц (от набы — утка и сарнь — яйцо), а русские называют ее Утиным гнездом. Персей назван Хабий-нумгы, т.е. Остяцким созвездием, а русские, заимствовавшие это название у самоедов, называют его Остяцким лосем.

Что касается до названий месяцев, то они, по-видимому, в разных местах бывают различны; по крайней мере названия, принятые в Малой и Канинской Землях, различаются от названий, употребительных в Большеземелье. Мы будем говорить только о последних.

Январь в Большеземелье называется сывы-гийрий, т.е. средним месяцем (от сывы — середина). В Канинской Земле он называется тыпкьшпе-гийрий, название, указывающее на то обстоятельство, что от сильных морозов, которые бывают в этом месяце, железный топор (тыпка) ломается или трескается как дерево (пé).

Февраль — ярий-гийрий, т.е. месяц возвращения, потому что в этом месяце солнце возвращается к лету. В Малой Земле он называется намдози-гийрий, т.е. месяц без рогов.

Март — лемби-гийрий, т.е. орлиный месяц, потому что в этом месяце орел, как самая ранняя перелетная птица, появляется на севере.

Апрель — хале-гийрий, т.е. рыбный месяц, когда впервые начинают ловить рыбу в озерах.

Май — нитзе-гийрий, т.е. месяц, в котором телятся олени.

Июнь — иептома-гийрий, т.е. гусиный месяц, потому что в последних числах его гуси начинают линять, а вместе с тем начинается и охота за ними.

Июль — тима-гийрий, т.е. пернатый месяц, когда гуси, после трехнедельного линяния, около 20-го числа снова получают способность летать; впрочем, как утверждают, это касается только яловых гусей, т.е. таких, которые не высиживают птенцов; детники же, т.е. те гуси, которые высиживали птенцов, только около 20-го числа начинают линять и оперяются не раньше как в половине августа, так что ловля гусей продолжается целых 6 недель.

Августа — мальснын-гийрий, т.е. месяц малиц, потому что только та шкура идет на малицы, которая снимается с оленя в этом месяце. Он называется также сельвы-гийрий, указывающий на то обстоятельство, что у северных оленей в это время сходит с рогов волосами обросшая кожица.

Сентябрь — хоре-гийрий, равнозначащий с марембадегийрий, т.е. месяц, в котором олени начинают бодаться; он называется также яумгале-гийрий, т.е. месяц морских рыб, потому что в это время около берегов ловятся омыли (по-самоедски гаумгале, т.е. морская рыба).

Октябрь — ханялова-гийрий, т.е. месяц, в котором начинается охота за пушными зверями.

Ноябрь — нерте-пайоде-гийрий, т.е. первый темный месяц, когда солнце не показывается на севере.

Наконец, декабрь — гарка-пайоде-гийрий, т.е. большой темный месяц; оба вместе называются сиде-пайоде, два темных месяца.

Продолжая путешествие, мы наткнулись на две палатки языческих самоедов и решились переночевать в них. Между тем как мужья распрягали на дворе измучившихся оленей, мы вошли в палатку, которая освещалась пламенем разведенного в ней огня, и преспокойно расположились на разостланных оленьих шкурах. Около огня стояла заботливая хозяйка, которая, держа в руках дочиста обгложенный череп молодого оленя, по временам совала рога его в огонь, чтобы опалить находившиеся на них волосы; после того она начала отскабливать приставший к ним уголь и по окончании этой операции бросила приготовленный таким образом череп двум краснощеким мальчуганам, которые, будучи укутаны в маленькие малицы и сидя позади своей родной матушки, терпеливо ожидали ужина. Они с жадностию бросились на череп, и каждый из них, схватив по одному рогу, начал грызть его с большим напряжением; однако же зубы их не могли разгрызть твердой кожицы, а потому мать, заметив тщетные усилия детей, отняла у них череп и сделала продольный разрез на каждом роге, отчего плотно прилегающая к нему кожа отстала сама собою и представила два длинных рубца. Конец одного из них мать дала в зубы младшему дитяти и, натянув рубец, отрезала от него кусок около самых губ ребенка; этот последний вынул отрезанный кусок изо рта и положил его в руку, между тем как мать дала ему в зубы следующий конец. Операция эта продолжалась до тех пор, пока не был изрезан весь рубец, и малютка, собрав все кусочки его, начал поедать их с большим аппетитом. Точно так же был удовлетворен и другой ребенок.

В пищу самоеды употребляют большею частию оленье мясо, которое они всего охотнее едят в сыром виде, обмакивая отрезанные куски его в кровь или запивая каждый кусок теплою кровью, как мы это уже имели случай сообщить читателю. Остающееся после такой трапезы мясо впоследствии съедается вареное, а иногда оно сперва коптится на огне, а потом уже варится. Во время господствующих между оленями болезней, когда большее число животных падает, нежели сколько может быть употреблено, мясо зарывают в мерзлую землю, где оно, как в погребе, сохраняется для постепенного употребления; изредка делаются также запасы сушеного и соленого мяса. В странах, имеющих большой недостаток в горючем материале, а именно около Югрского пролива, в Карачейской Земле, на Вайгаче и на полуострове Ялмале, почти всегда едят сырую пищу, какого бы рода она ни была; едва один раз в неделю здесь можно видеть стряпню на огне, который разводится оленьими волосами и особенным родом черного ягеля (Evernia divergens Fr.). Бедные самоеды, особливо те, которые не имеют оленей, поселяются около озер и заливов, где они главнейшим образом питаются рыбою, которая идет в пищу сырая, вареная и только изредка соленая. Летом, в продолжение 6 недель, линяющие дикие гуси составляют почти исключительную пищу всего народонаселения тундры. Оленья кровь, которая не употребляется в сыром виде, выливается на кипящее в котле мясо или смешивается с мукой, отчего получается довольно вкусная и питательная похлебка. Самоеды не отказываются и от рогов, пока эти последние имеют хрящеватую конструкцию, но потом, когда рога превратились уже в костяную массу, они едят только покрывающую их тонкую и нежную кожицу, причем, как мы видели, предварительно обжигают находящиеся на ней волосы. Наконец, самые бедные употребляют даже кости убитого оленя, из которых они варят себе похлебку.

Самоеды охотно едят мясо медведя несмотря на то, что они питают к этому животному какую-то таинственную боязнь; впрочем, женщины, как существа нечистые, не смеют вкушать мясо этого священного животного. За неимением другого мяса, самоеды нередко едят мясо собаки, песца, тюленя или другого нечистого животного, не чувствуя при этом никакого отвращения. Мы уже имели случай заметить, что сыны северных тундр употребляют в пищу даже мясо палых и хищными зверями растерзанных оленей; остается только прибавить, что это обыкновение не только в частных случаях, но даже при повальных болезнях между северными оленями бывает причиною одновременного явления эпидемии между самоедами, питающимися дохлой скотиной. В выборе пищи самоеды не знают никакого отвращения: в Малой Земле мне удалось однажды видеть, как самоед холостил одного беспокойного оленя и при этом с аппетитом проглотил половину вырезанной части полового органа, а другую отдал своему товарищу, который не замедлил последовать его примеру. Зимой, когда самоеды кочуют около Архангельска, они охотно раскидывают свои палатки близ бойни, чтобы иметь возможность пользоваться кишками и другими негодными частями заколотых животных. Также мне случалось видеть, как они наполняли кровью желудок заколотого оленя, в котором находилась непереварившаяся жидкая кашица зеленого цвета, похожая на помет животного, подвергали смесь эту влиянию мороза и, разрубив ее на кусочки, по мере надобности опускали в котел, где варилось кушанье* . Другие оставляют эту смесь коптиться на огне в продолжение восьми дней, прибавляют к ней потом несколько муки и, наконец, варят. Если заметить самоеду нечистоту этой пищи, то он пренаивно отвечает, что "олень ведь ничего больше не ел, кроме чистого ягеля", и он в этом отношении совершенно прав, потому что чем, например, кал кулика, употребляемый европейскими гастрономами, чище помета гиперборейского оленя?.. Suum cuique**. Из этого можно заключить, сколько есть других отношений, в которых утонченный вкус расточительного европейца, отстраняя всякое предубеждение, снова возвращается к первобытной трапезе грубого питомца природы. Les extremes se touchent***.

______________________

* Капитан Бак в своем путешествии в Сев. Америку (с. 30), упоминает о подобной же пище, употребляемой индейцами: она, как рассказывает Паллас, употребляется и у сибирских оленных народов "sanguinem сит chymo ventriculi mixtum intestines infarciunt et congelatum asservant in futuros dapes. Illum etiam chymum adhuc calidum cochleatim comedunt, tanquam unitati proficuum laudantes". [Pallas: I, 210].
** Каждому свое (лат.).
*** Крайности сходятся (фр.).

______________________

Из растительной пищи самоеды употребляют почти только муку, которую они иногда закупают в русских городах и местечках и которая идет в приправу или реже на пресные хлебы, сберегаемые большею частию для русских гостей; гораздо реже они употребляют масло и молоко от русских коров (потому что самоеды не доят своих оленей), и статьи эти появляются на столе только по какому-нибудь особенному случаю и притом у тех только самоедов, которые кочуют близ русских селений; но тогда уже подаются и другие предметы роскоши, также русские произведения, как то: пряники, кедровые орехи и т.д. не говоря уже о чае и водке, без которых не может обойтись ни одно торжество. Употребления грибов, этого лакомого блюда архангельских русских, самоеды вовсе не знают; они иногда примешивают к хлебу Allium schoenoprasum, чтобы придать ему пряный вкус. Из Arctostaphylos alpina (по-самоедски мало-годе) при случае варится жидкая кашица, которую самоеды едят довольно охотно; кроме того, тундры производят еще следующие снедомые плоды: водяницу (Empetrum nigrum, по-самоедски тосале), бруснику (Vaccinitum vitis idaea, у самоедов иензидей), голубица (Vacc. uliginosum, по-самоедски линзирте) и преимущественно морошку (Rubus chamaemorus, по-самоедски марагга). Впрочем, самоеды не очень большие охотники до всех этих плодов.

28 августа. Мы снова переехали через ручей Сареду, а потом через Пайягу, мелкую прибрежную реку, которая, вытекая из Большеземельного хребта, принимает в себя с правой стороны упомянутый ручей. Самоеды назвали эту реку Каменной, потому что она местами имеет каменистое русло, усеянное гальками, и окаймляется в нижнем своем течении скалистым берегом, горная порода которого, будучи черного цвета, подала русским повод назвать эту реку Черной. О свойстве этой горной породы я ничего не мог узнать.

Ряд умеренно-наклонных холмов, которые пролегают от ЮЮЗ к ССВ и через которые мы переезжали, служит разделом вод, текущих в Черную на востоке, и в Пещанку на западе. Будучи, по всей вероятности, отраслью Большеземельного хребта, этот ряд холмов примыкает с одной стороны к главному своему хребту, а с другой — концами своими образует между устьями упомянутых двух рек выдающуюся береговую землю, где он, еще довольно заметно возвышаясь над окружающими его равнинами, под именем Пыткова камня, начинает постепенно понижаться и наконец переходит в плоскую окраину берега. Так как этот Пытков камень лежит близ морского берега и потому даже издали мог быть замечен мореплавателями, то он обозначен уже на всех новейших морских картах. Названием своим он обязан одному самоеду, по имени Пытка, который некогда кочевал около него; у самоедов же он называется Паханзеда, т.е. Бухтовой купой (от паха — бухта, залив и седа), потому что он лежит по соседству с Поганченской Губой. Что же касается до цепи холмов, к которой принадлежит Пытков камень и через которую мы только что переехали, то она у самоедов известна под именем Арвисгой. Этимологию последнего мне растолковали следующим образом: слово пис означает у самоедов покрывало, которое предохраняет находящуюся под ним поклажу и которое состоит из нескольких одна на другую положенных и плотно связанных оленьих шкур; гарка или арка есть прилагательное "большой"; таким образом целое слово Арка-писгой или сокращенное Арвисгой указывает на то обстоятельство, что умеренные отклоны упомянутой цепи холмов, располагаясь мало-помалу одна на другую, наподобие оленьих шкур, прикрывающих вьючные сани, образует возвышенный хребет, округленная вершина которого уподобляется нагруженным саням. На юге Арвисгой сближается с другою цепью холмов, которая тянется в несколько параллельных друг другу рядов невысоких холмиков и служит разделом вод, текущих в Пещанку на востоке и в Печору на западе. Эта цепь у самоедов известна под именем Салидейгой, т.е. Земляной хребет мыса (от сале — возвышение, мыс и я — земля, страна, которая в сложных словах часто превращается в конечный слог ей). Согласно своему названию, эта цепь холмов, следуя юго-западному или ЮЮЗ направлению, более или менее параллельно берегу Печоры, пролегает по уголку земли, заключенному между первым берегом реки Печоры и морским берегом, и северным концом своим, обращенным к морю, упирается в острый скалистый угол мыса, образуемый правым берегом Печоры*. В прежние времена, когда русские еще мало посещали здешние местности, этот крайний северо-западный мыс, выдающийся в море и имеющий для самоедов большое значение, служил местом жертвоприношений, которое, подобно местам на Вайгаче и в других пунктах морского берега, названо было Хаенсале, а по-русски Болванским Носом; русские всегда величают этих деревянных идолов именем болвана. Впрочем, все упомянутые высоты, взаимное расположение которых я пытался изобразить по силе возможности, основываясь на одних скудных показаниях туземцев, так как я не имел случая обозреть страну с возвышенного места, представляют только весьма отлогие и слегка округленные холмы, характеризующие все возвышенности западной части Большеземелья. Все они весьма мало возвышаются над уровнем моря, что можно видеть и без помощи барометра, из простого сравнения их растительности, которая видом нисколько не отличается от растений окрестных равнин. Только Пытков камень, по-видимому, возвышается более других и, как скалистая группа холмов, имеет особенный характер. Здесь я впервые услышал от одного самоеда настоящее название Большеземельного хребта, а именно Гаркаягангой, между тем как этот главный раздел вод Большеземельной тундры у них обыкновенно называется просто Гой, т.е. Горным хребтом.

______________________

* См. Иванову карту, приложенную к Путешествию Литке в русском оригинале.

______________________

Мы подъехали к нескольким самоедским палаткам в то самое время, когда хозяева их собирались переменить кочевье, и потому поспешили переменить своих оленей. Главный хозяин этих палаток, зажиточный самоед, находился в жалком состоянии, потому что застарелая сифилитическая болезнь совершенно изнурила его; он уже вовсе не в состоянии был ходить, а потому его возили в санях как маленького ребенка. Это был уже третий самоед, которого я видел здесь в этой болезни, но этот страдал уже пятый год, и болезнь его сделала успехи особливо в последнее время; при страшной худобе он имел на лице злокачественные язвы, говорил в нос очень невнятно и особливо жаловался на боль в костях; впрочем, половые части, как и у тех, которых я прежде видел в этой болезни, были совершенно здоровы; и самоеды уверяют, что болезнь эта у них вовсе не заразительна, даже во время соития, а что ее распространяют между ними русские из Пустозерска и Обдорска. Известно, что на севере болезнь эта или прямо начинается вторичною степенью, без поражения половых частей, или сперва обнаруживается на половых органах и потом, вследствие малейшей простуды, тотчас же переходит во второй период. Она называется здесь вавокó Мерó, т.е. злокачественной чесоткой, и вообще редко появляется в архангельских тундрах; других болезней, одолевающих самоедов, также немного. Натуральная оспа появляется у них довольно часто и, подобно обыкновенной чесотке и всем другим накожным болезням, называется у них мерó; сюда же относится и детская корь, которая, впрочем, как мне кажется, здесь вовсе не бывает. Кашель у самоедов называется хо или хóдамби и есть болезнь весьма обыкновенная в тундрах, точно так, как и простудные ревматизмы, под которыми разумеют лом в членах и в костях. Цинготная болезнь бывает здесь довольно редко и поражает большею частию тех, которые при сырой и холодной погоде охотятся на озерах за гусями. Средства, употребляемые против этой болезни с большим успехом и известные уже всем самоедам, суть: ложечная трава (Cochlearia), морошка, как некоторые утверждают, и в особенности свежая, еще не остывшая кровь северного оленя. Самоеды называют эту болезнь сигга, откуда бесспорно произошло русское название "цинга", потому что русские познакомились с этою болезнью только здесь, во время посещения ими берегов Ледовитого моря, а это нам служит новым доказательством, что знакомство с народами, обитающими морские берега, предшествовало охоте за морскими животными. Наконец, самая обыкновенная у самоедов болезнь состоит в воспалении глазных век, которым в особенности часто страждут старые люди и которое у них принимает хронический характер, между тем как у других оно обыкновенно обнаруживается только в виде острой болезни. В исходе весны, после того как глаз в продолжение всей зимы подвергался действию сильного блеска снега и едкого дыму от огня, разводимого в палатках, болезнь эта часто является в виде эпидемии, но продолжается обыкновенно очень недолго. Кроме этих болезней, самоеды, вероятно, знают еще очень немногие, потому что в языке их не имеется названий даже для самых обыкновенных наших болезней, как, например, лихорадки, горячки и т.д.; а может быть, это происходит и оттого, что они не умеют различать их. У отдельных лиц, особливо у женщин, бывает особенная болезненная раздражительность нервов, род истерических припадков, которые обнаруживаются пугливостию, доходящею до бешенства, как это описал уже Паллас, говоря о сибирских самоедах*. Впрочем, во время путешествия нашего по тундрам мы не встречали других больных, кроме упомянутых самоедов, страдавших сифилисом, и некоторых стариков с хроническим воспалением глазных век. Это доказывает, что простой образ жизни, какую ведет питомец природы, не знает всех тех разнородных болезней, которые большею частию суть следствия противных природе обычаев!

______________________

* [Паллас: 111,76].

______________________

По понятиям самоедов, всякая болезнь, по крайней мере та, которая невидимо для глаза поражает какую-нибудь часть тела, есть не что иное, как злой червяк, который будто бы терзает тело больного, прокладывая себе пути и ходы; если этот злодей спит, то больному легко, в противном случае боль восстанавливается; нередко даже можно видеть, как он прогуливается под кожею, однако же только талибу предоставлена власть вынуть его, после чего больной, конечно, выздоравливает. Для этого талиб предварительно начинает бить в свой пензер и вызывает тадебциев, вероятно с намерением узнать, в какой части тела червяк находится, и вызвать его под кожу; потом приказывает пациенту обнажить какую-нибудь часть тела, делает на ней разрез и вынимает из раны червяка, который, как говорят самоеды, нередко еще сильно шевелится. Наконец волшебник разрезает злого мучителя на части и съедает его с хлебом или мясом; иногда же он одну половину его кидает в огонь, а другую съедает. Таким образом здесь, как и у всех грубых народов, волшебник представляет в одно время и пастыря и врача, и с каким успехом пастырь заботится о спасении души, с таким же, в свою очередь, врач заботится о здравии тела; обе заботы употребляются во зло шарлатаном, потому что, имея в виду личные выгоды свои, он только морочит доверчивых собратьев своих: сзывает каких-то небывалых духов, вырезает из тела видимого дождевого червяка, которого он, как это всякий себе может представить, держит у себя за рукавом и для получения большого доверия, к удивлению глазеющих зрителей, даже решается проглотить; но так как он не в состоянии совершенно преодолеть отвращения к этой гадости, то он находит нужным есть ее не иначе как с хлебом и мясом и притом только половину его. Между тем все эти северные обманщики Эскулапа так несведущи в медицине, что, в случае надобности, не умеют даже открыть кровь, не говоря уже о том, что они не имеют никакого понятия о целебных свойствах различных трав. Единственный способ лечения, употребляемый ими в разных болезнях, состоит в том, что они сжигают на теле больного так называемую ядну (по-самоедски тунц), т.е. род нароста на стволе березы, отчего образуется нелегко заживающая рана, которая, отвлекая дурные соки с больной части тела, доставляет пациенту облегчение. Это средство они употребляют преимущественно при ревматизме, который у них известен под именем боли в костях, а также при воспалении глазных век и т.д.

Продолжая путь по западному направлению, мы подъехали к группе самоедских палаток, где и решились ночевать. Около разведенного в палатке огня образовался мало-помалу довольно значительный круг самоедов, которые, после продолжительной и веселой беседы наконец приутихли, чтобы со вниманием слушать сказку, которую я одному старику-самоеду велел рассказать себе и которая, несмотря на то, что ее сильно расхвалили, представляла жалкое произведение скудной фантазии северного жителя; пусть читатель сам судит о ней, прочитав ее в одном из прибавлений. Гораздо более заинтересовала меня самоедская песня, которую они запели по окончании сказки, потому что в ней северные горы аллегорически представляли свадебное общество. По окончании пения начались разговоры о разных предметах. Один из собеседников с детскою откровенностию рассказал нам один пример зырянского судопроизводства, который он много лет тому назад сам испытал и который я считаю нелишним сообщить читателю. Какой-то зырянин, раскинув свою палатку по соседству с палаткой самоеда, недосчитался в своем стаде одного оленя, отличавшегося от всех других особенным значком; чтобы вознаградить свою потерю добром, без всякого насильственного поступка, зырянин возымел подозрение в этой пропаже на своего бедного соседа или, может быть, только показал вид, что подозревает его. Для этого он взял заднюю часть только что заколотого оленя и в сопровождении нескольких товарищей отправился в палатку своего соседа, где довольно дерзко начал уверять, что принесенный кусок мяса есть часть того самого оленя, которого самоед будто бы похитил и заколол, основывая свое обвинение на том, что мнимый кусок мяса найден им будто бы на том самом месте, где сосед его до того кочевал. Тщетно клялся самоед в своей невинности, тщетно старался он объяснить своему обвинителю, что представленный им для улики кусок мяса очень легко мог принадлежать другому оленю, тем более что на нем не было никакой приметы. Наконец, счастливый случай, о котором рассказчик и теперь еще с восторгом вспоминал, освободил его из темницы: один из его единоплеменников нашел пропавшего оленя, который лежал среди тундры, растерзанный волками, и представил его несправедливому обвинителю.

29 августа. Ветер подул с ЮЮВ, и погода сделалась очень непостоянною. Проехав несколько верст, мы начали постепенно подниматься на высоту хребта Арвисгой, откуда нам можно было обозреть поверхность моря, где в исчезающем отдалении на СЗ от нас виднелась синеватая кайма Мелкой Губы (у самоедов Таробаха) и полоса берега, упирающегося в Болванский Нос. С этой же высоты мы увидели лежавшую на ССЗ от нас палатку, к которой мы не замедлили подъехать. Она принадлежала какому-то зырянину и, как нам сказали, представляла последнее кочевье, встреченное нами на пути к Пустозерску: а так как до этого местечка было еще довольно далеко, то мы запаслись здесь достаточным числом северных оленей и взяли с собой одного из проводивших нас до этого места самоедов, с тем чтобы он указывал нам дорогу. Продолжая путь свой, мы наехали на реку Пещанку, которая, соответственно названию своему, течет между плоскими песчаными берегами. Широкую долину этой мелкой реки ограничивают с обеих сторон умеренно наклонные равнины. Название Неротаяги, т.е. Кустарниковой реки, она получила от растущих по берегам ее ивовых кустарников. Река эта, как мы уже упоминали, вытекает из Большеземельного хребта и впадает в Мелкую губу, или Таробаху; оба последние названия означают неглубокий залив, который на картах обозначается именем Болванской Губы на том основании, что она на западе граничит с Болванским Носом. Густые туманы, сильные дожди и мрак ночи заставили нас сделать привал и позаботиться о ночлеге.

30 августа. При непрерывном ЮЮВ ветре мы были окружены сырым туманом. Не уклоняясь от юго-западного направления, мы переехали через речку Горм-ягу, т.е. Северную, названную так потому, что она в верхнем своем течении неуклонно следует северному направлению и только ближе к устью вдруг поворачивается на З или СЗ, чтобы влиться в правый берег Куи, притока Печоры. В широкой плоской долине, заключенной между параллельными рядами холмов, мы после долгой разлуки снова встретили первую лесную оазу. Правда, лес этот находился в жалком состоянии, потому что он представлял небольшую болотистую равнину, покрытую несколькими низенькими, искривленными и вялыми елями, иссохшие ветви которых, как бы тоскуя по смерти деревьев, повесили свои черные и серые бороды, развеваемые ветром; несмотря на то, нам очень отрадно было видеть даже скудный лес, тем более что, всматриваясь в него, мы местами открывали тусклую зелень, сохранившуюся в нижней части некоторых молодых стволов. Даже береза, которая некогда росла около лесной оазы в виде зеленых кустарников, представляла теперь только тонкие, сучковатые, к земле прижавшиеся стволы, служившие, по-видимому, только доказательством прежнего своего существования на этом месте. Вместе с лесом явилось и растение Ribes rubrum, которого мы до того не видали, между тем как Ribes nigrum, будучи распространено на самом севере, осталось далеко за первым видом. Spiraea ulmaria и Rubus arcticus попадались нам очень часто, а на солнечных скатах мы снова увидели растение Arctostaplylos officinalis.

К обеду все туманы рассеялись, воздух сделался теплее, и солнечный свет озарил холмы, яркие осенние цвета которых составляли сильный контраст с унылой тундрой. На попадавшихся нам по пути желто-серых песчаных равнинах расстилались со свежею летнею зеленью густые дерны растения Empetrum nigrum, черные ягоды которого большею частию были совершенно зрелы; многие возвышения были усеяны красными и желтыми листьями березы-ерника и ярко-пурпуровыми дернами растения Arctostaphylos alpina. Все это разнообразие цветов придавало странную пестроту ночной одежде, в котором природа отправлялась на покой под снежное зимнее покрывало северной ночи.

Озираясь с возвышения, мы открыли новую лесную оазу, которая, находясь довольно далеко от нас на западе, уподоблялась острову на море; она состояла из тощих лиственниц, окаймляющих берега Патумбойяги, притока реки Печоры, который впадает в свою главную несколько ниже устья Куи и который названием своим обязан этому скудному лесу, растущему по берегам ее, потому что Патумбой-яга значит Река маленьких деревьев (от патумбой, уменьшительного слова па, дерево). Между тем наступила ночь, и мы расположились ночевать на берегу озера, на который мы впотьмах наехали.

31 августа. Когда густые утренние туманы рассеялись, небо снова подернулось чистою лазурью; ветер был необыкновенно тепел, и термометр показывал в обеденные часы около 15 ºС. Следуя юго-западному направлению, мы теперь подвигались очень медленно, как потому, что олени наши после продолжительной езды сильно утомились, так и потому, что от беспрестанной сырости погоды и от езды по довольно глубоким болотам сбруя сделалась совершенно мокрою и до того растерла плечи оленей, что они не могли вовсе бежать. При таком положении дел мы немало обрадовались, когда в долине реки Куи встретили ряд саней какого-то зырянина, который отправлялся на юг, к лесным границам, и от которого мы, против нашего ожидания, получили свежих оленей. Между тем как люди мои занялись приведением саней в порядок, я отправился осмотреть берега реки, протекавшей мимо нашей палатки. Куя есть приток Печоры, который впадает в эту последнюю около местечка того же имени. Самоеды называют эту реку Нольягой, т.е. Маленькой рекой, потому что, в сравнении с Печорою, она действительно мала, но в отношении к другим притокам она не может быть названа маленькою, потому что она ни одному из них не уступает в ширине. Русское название этой реки указывает на чудское происхождение его. Скудный лес, находившийся на берегу реки, состоял из елей, которые были уже несколько поблагообразнее прежних; впрочем, и здесь не было недостатка в совершенно засохших экземплярах; береза также появлялась местами, но только в виде низенького кустарника, листья которого были уже совсем желты; несравненно чаще попадались нам большие, но уже совершенно засохшие кустарники этого дерева. Кроме того, мы встретили несколько экземпляров Alnus viridis и рябины; Salix hastata, растущая на самом берегу, высотой своей далеко превышает человеческий рост. Из мелких трав мы видели здесь Senecio octoglossus, Geranium sylvaticum, Thalictrum flavum, Silene inflate, Delphinium intermedium, Dianthus dentosus, Hierochloa borealis, Lycopodium alpinum и многие другие; некоторые из них еще цвели.

Переправа через реку Кую стоила нам больших хлопот и немало времени, потому что только после продолжительных поисков мы нашли мелкое место, где можно было переехать через реку без помощи лодки. Мы отправились по направлению к ЗЮЗ и переехали несколько цепей холмов, которые, будучи и здесь более или менее параллельны одна другой, тянулись от ЮЗ или ЮЮЗ на СВ или ССВ. Вся полоса земли, начиная от Пещанки до Печоры, перерезана такими цепями, которые в совокупности образуют упомянутый уже нами Салидейгой, или Мысовую страну на правом берегу реки Печоры. Эти параллельные ряды холмов, следуя направлению берега реки, были насыпаны в виде ряда песчаных бугров, покрывших мало-помалу находящийся под ними каменистый грунт, так что последний можно видеть теперь только на самом краю морского берега.

Пространство земли, лежащее к западу от Пещанки, изобиловало ягелем в гораздо большем количестве и лучшего качества, нежели те места тундры, по которым мы до сих пор проезжали; это можно объяснить тем, что страна эта в летнее время бывает населена несравненно меньше других: мало того, окрестности Пустозерска, на пространстве нескольких дней пути, будучи сберегаемы как зимние пастбища, на лето совершенно покидаются номадами; зимой же, когда поверхность тундры уже покрылась снегом, страна эта заметно начинает оживляться, потому что тогда все жители Пустозерска, владеющие стадами северных оленей, мало-помалу переселяются сюда с намерением провести здесь всю зиму. Обилие ягеля приходится тогда стадам очень кстати, потому что зимой олень, будучи принужден выкапывать себе корм из-под снега, требует, чтобы на меньшем пространстве находилось большее количество ягеля, между тем как летом, пасясь на просторных лугах, он довольствуется и гораздо скуднейшим кормом, тем более что он тогда питается не одним ягелем, но и различными травами, листьями и молодыми отростками кустарниковых растений. Кроме того, летом олень, при всей пышности травы и ягеля, требует для своей паствы несравненно обширнейшие пространства, потому что он не столько съест, сколько истопчет, особливо в жаркое лето, когда стадо, терзаемое комарами и слепнями, бросается во все стороны с ужасным беспокойством, так что огромное зеленое пастбище в короткое время превращается в черное болото, на котором едва остается один зеленый стебелек. Такие истоптанные пастбища зачастую можно встретить около палаток, когда номады чуть несколько дольше остаются на одном месте, между тем как пастбища эти в состоянии произвести новую растительность не раньше как по прошествии многих лет. Соображая все эти обстоятельства, очень легко всякий поймет, каким образом бесчисленные стада в тундре в каких-нибудь три десятилетия могли до того опустошить такое неизмеримое пространство земли, как Большеземельная тундра, что не без основания уже начинают опасаться за существование здешнего народа в будущем, так как оно тесно связано с существованием северных оленей.

Ель и береза попадались нам теперь чаще прежнего и даже начали показываться на возвышениях, хотя большая часть их, особливо берез, представляла только сухие экземпляры. Лиственничный лес, который мы видели вчера, остался от нас вправо, точно так как и селение Никитца, лежащее на берегу Печоры, в 40 верстах от Пустозерска. Ночлегом мы расположились у подошвы нескольких холмов, где немедленно развели огонь, потому что люди мои без всякого труда собрали огромную вязанку березовых дров. Ночной воздух был чист и умерен; луна выглядывала из-за облаков, как бы желая вступить в соперничество с северным сиянием, которое освещало небо своими яркими полосами. Такое явление, т.е. северное сияние с разноцветными расходящимися лучами, изменяющими яркость своего света, у архангельских русских называется сполохами или столбами, между тем как слабое северное сияние, появляющееся на горизонте в виде равномерного красного света, известно под именем зари. Самоеды называют это явление Хар и, подобно русским, считают его предвестником бури.

1 сентября. И сегодня погода опять была ясная; после обеда термометр стоял на 19 ºС, что очень много для страны, лежащей под 68º с. ш., а тем более для 1 сентября: судя по близости Ледовитого моря и по положению местности к востоку от Пустозерска, весьма трудно было ожидать такой температуры. Продолжая путь свой по ЗЮЗ направлению, мы подвигались к цели нашего путешествия; но по мере приближения нашего к Пустозерску возрастали и препятствия, которые мы встречали в качестве почвы. Не столько затруднял нашу езду беспрестанно сгущавшийся лес, сколько перепутавшиеся кустарники ивы (Salix hastata и lanata), которые, покрывая все водой пропитанные низменности, нередко уступали дорогу только топору; кроме того, глубоко протаявшие болота, в которых наши олени вязли почти по грудь, водостоки и глубокие болотные лужи, в которых вода скапливалась под болотным мхом, как в мягкой губке, — все это несносно долго задерживало нас в то самое время, когда мы были уже почти у цели. Наконец, лес мало-помалу сделался гуще и принял лучший вид; но все же в нем было еще много искривленных елей, не говоря уже о березе, которая, представляя большею частию низенький кустарник с опущенными на землю ветвями, только изредка являлась нам даже в виде тощего дерева. В таком же жалком виде представлялась нам и лиственница. Замеченные нами медвежьи следы доказывали, что по соседству находятся густые леса; особенно часто эти следы попадались нам на сухих возвышениях, куда медведи, вероятно, ходят за сладковатыми ягодами Empetrum nigrum, которые на севере составляют их любимую пищу.

В некотором расстоянии, вправо от нас, осталось два селения: Куя, около устья небольшой реки того же имени, и Тельвиска, лежащая несколько выше, на берегу Печоры, которой мы, по причине множества находящихся на ней островов, никак не могли видеть. Между тем мало-помалу начали показываться известные уже нам растения низших широт, а именно: Andromeda calyculata, Lonicera pallasii, Cicuta virosa, Pedicularis sceptrum, Tanacetum vulgare, Alchemilla vulgaris, Pyrola rotundifolia и мн. др.

Наконец мы попали на узкую проселочную дорогу, по которой было довольно сносно ехать; вскоре лес остался позади нас, и мы очутились на просторной равнине, откуда можно было видеть Пустозерск или южное местечко его, называемое Городком, который, находясь на противоположном берегу небольшого озера Пустого, церковными башнями своими уподобляется улыбающемуся городку и радостно приветствует странника, возвращающегося из негостеприимной тундры. Однако же мы направили путь свой к другому местечку, так называемой Устьинской слободке, которая, находясь несколько севернее Городка, во всех отношениях далеко уступает последнему. Сухие сероватые равнины, поросшие ягелем и Stereocaulon tomentosum (между которыми попадаются также Arctostaphylos alpina, Empetrum nigrum и Armeria alpina), переходят в зыбучий песок, на котором местами показываются только тощие экземпляры Polemoniит humile и кое-какие отдельно растущие кривые березы и лиственницы; вокруг стволов этих последних зыбучий песок образует иногда конические холмы, которые совершенно закрывают деревья, оставляя на виду одни верхушки их. Эти-то бесплодные песчаные равнины непосредственно прилегают к местечку, в которое мы наконец въехали. Голова или староста, за которым мы послали, тотчас же явился, поздравил нас с приездом и отвел нам квартиру у одного зажиточного мещанина. По древнему обычаю русского гостеприимства нас прежде всего угостили чаем; после того нам приготовили баню, в которую мы поспешили с неописанною радостию, желая как можно скорее избавиться от мук, терзавших нас в продолжение всего времени нашего путешествия по тундрам.

XI
Пребывание в Пустозерске

Под общим именем Пустозерска или Слободки Пустозерской разумеется совокупность восемнадцати селений, расположенных по широкому устью реки Печоры, частию вдоль берега ее, частию на многочисленных островах, находящихся в дельте реки. В тесном смысле (как оно употреблялось почти всеми писателями) под именем Пустозерска разумеют обыкновенно только ту часть его, которая лежит на юго-западной стороне Пустого озера, под 67º 32' с. ш. и под 52º 40' в. д. [Литке: II, 213], и которая прибрежными жителями Печоры называется Пустозерским городком, или просто Городком, а также Городецкой слободкой. Мы будем употреблять имя Пустозерска в обширном смысле (как это делается и в официальных бумагах), и все, что мы будем говорить о нем под этим именем, надо будет относить ко всем местечкам и селениям, лежащим при устье реки Печоры.

Все селения Пустозерска образуют, как мы уже говорили, одну волость Мезенского уезда, которая, вместе с Ижмою и Усть-Цильмою, известна под общим названием отдаленных слободок. Все они принадлежат к одной общине, которая имеет свою церковь в Городке, где прежде находилось и правление общины, переведенное в 1832 году в местечко Устье. По последней ревизии во всей волости считается 1000 душ обоего пола. Отдельные местечки и селения суть следующие:

1) Городок или Пустозерской городок, положение которого показано уже выше, находится в 130 верстах от Болванского Носа, при устье Печоры, и заключает в себе 47 душ мужского пола.

2) Устье, где мы проживали, лежит на правом берегу протока, называемого Устьинской Виской, которая вытекает из северо-западной части Пустого озера, в одной версте выше Устья, и вливается в таком же расстоянии ниже этого местечка в мелкий рукав Печоры, известный под именем Усть-Шара или Городецкого Шара (а не на СВ берегу упомянутого озера, как это показано у Иванова). Расстояние этого местечка от Городка равняется 3 верстам; впрочем, это только зимой, когда озеро покрыто льдом, а летом, если ехать водой через озеро в Устьинскую Виску, будет несколько дальше; самый длинный тракт (от 6 до 8 верст) представляет шоссе, пролегающее около западного берега озера. В Устье считается 73 души мужского пола. Теперь следуют местечки, расположенные на материке, вдоль правого берега реки Печоры, а именно:

3) деревушка Тельенска, лежащая в 18 верстах от Устья, на берегу упомянутого мелкого и узкого рукава реки Городецкого шара. (По показаниям Иванова, в 16 верстах от Городка, по прямой линии, и в 8 верстах от фарватера Печоры; число жителей 42 души мужского пола*.)

______________________

* Показания мои о положении и расстояниях местечек основаны на известиях, полученных мною в Пустозерске. Я в скобках присовокупляю к ним и показания г-на Иванова, которые частию согласуются с моими, частию отступают в некотором отношении как вернейшие, может быть, чтобы из соединенных известий читатель мог составить себе лучшее понятие об этом предмете; хотя я не могу не заметить, что насчет местечек Городка и Устья, с которыми я сам ознакомился, Иванова карта не совсем согласуется с природою; а может быть, я и ошибаюсь.

______________________

4) Никитца, в 40 верстах от Городка (под 67º 45' с. ш.; 51 душа мужского пола).

5) Куя, лежащая при устье реки того же имени, в 6 верстах ниже предыдущей. (По Иванову только в 5 верстах от Никитцы; 55 душ мужского пола. "Здесь находится главный фарватер Печоры, отдаленный от твердой земли и лежащий между островами; вдоль берега простирается рукав реки, имеющий 35 верст в длину и называемый Куйским Шаром. Деревня Куя есть единственное местечко по всему течению реки, где суда безопасно могут зимовать; все же прочие подвержены напору весеннего льда, нередко отрывающего огромные куски берега".) На правом же берегу, вверх по реке, находится местечко

6) Пылемец, лежащее в 20 верстах от Городка (по показаниям Иванова, под 67º 25' с. ш., в 4 1/2 мили от юго-западного устья Городецкого Шара. Начиная отсюда самый восточный рукав реки, по причине незначительной глубины своей, получает название Сухой Печоры. В этом местечке всего 8 душ мужского пола.) На левом берегу Печоры лежит только

7) деревня Вандех, расположенная на мысе, который образуется левым главным рукавом реки (называемым Малой Печорой) и вдающимся далеко в землю речным заливом (Голодной Губой), параллельным берегу реки, к юго-востоку от Саундея, возвышающегося на западном берегу упомянутого залива. (По известиям Иванова, эта деревня называется Андех и лежит в 17 верстах от Нарыги; в ней считается 31 душа мужского пола.) На островах дельты находятся следующие местечки:

8) Лабазское, лежащее на южном конце острова Лабазного, одного из значительнейших реки Печоры, в 11 верстах от Пылемца (Иванов не упоминает об этом местечке, потому что он не доходил до этого места).

9) Бушуево, незначительное местечко, оставленное своими обедневшими жителями (оно лежит на небольшом острове, около юго-западного устья Городецкого шара, и заключало в себе всего 2 души мужского пола).

10) Оксино, одно из значительнейших местечек волости, находится на северо-западном конце острова, называемого Большим Сенокосным, и вмещает в себя 88 душ мужского пола (по Иванову, оно лежит под 67º 35' 45" с. ш.); в 7 милях от этого местечка находится юго-западное устье Городецкого шара, который иногда, при низком стоянии воды в реке, совершенно высыхает; в местечке этом считается 73 души мужского пола).

11) Голубково, небольшое местечко, лежащее на северной стороне острова того же имени и вмещающее в себе 15, а по Иванову 18 душ мужского пола.

12) Бедово, лежащее на острове того же имени (около мелкого рукава, разделяющего острова Бедовый и Сенокосный; в нем считается 34 души мужского пола).

13) Иокушец, лежащий на левом берегу Городецкого Шара, в 3 верстах ниже Тельвиски (у Иванова местечко это называется Юкушцей и вмещает в себе 24 души мужского пола).

14) Макарово, на острове того же имени, прилегает на севере к островам Бедовому и Сенокосному (на левом берегу Большой Печоры, в 5 верстах от Юкушцы).

15) Норыга, на острове того же имени, около Малой Печоры (под 67º 49' с. ш.; 37 душ).

(Иванов называет еще 16-е местечко, деревню Сопку, лежащую на юго-западном конце острова Чулкина, в Малой Печоре, под 67º 42' 30" с. ш., и имеющую 31 душу мужского пола; название этого местечка он производит от небольших песчаных холмов с острыми вершинами, покрывающих берег материка и называющихся сопками.)

17) Виска или Великовисошка, лежащая около левого берега Печоры, на небольшом острове, при устье маленькой речки, которая называется просто Виской (финское слово — речка) и которой местечко обязано своим названием; расстояние Виски от Городка равняется 40 верстам.

18) Пойлова, самая северная деревня, лежащая на острове того же имени (Иванов показывает положение ее на восточной стороне фарватера, в 7 верстах от Куи и в 70 от устья Печоры; это — последняя колония около Печоры; в ней считается 37 душ мужского пола. Вниз по течению реки, ближе к морю находится еще несколько разбросанных хижин, служащих временным убежищем для охотников и рыбаков.

К волости Пустозерской принадлежит, наконец, еще деревня Суда или Сульская, лежащая на берегу небольшой реки того же имени, по прямой линии в 50 верстах от впадения ее в левый берег Печоры. Река Сула берет свое начало около восточного отклона Чаицына или Тиманского Камня и вливается в Печору в 100 верстах выше Пустозерска; это — та самая река, около которой в древности разрабатывали руду.

Границы между Пустозерскою областью и самоедскими тундрами до сих пор еще не были определены, и только вследствие высочайшего Устава об управлении архангельскими самоедами, вошедшего в силу в 1835 году [Устав], губернские присутственные места обратили свое внимание на этот предмет, послав в каждую из трех отдаленных слободок землемеров с целью снять с них планы. При мне землемеры уже третий год были заняты измерением территориальных границ отдельных местечек Пустозерской волости, так как по Уставу для каждой ревизской души мужского пола, приписанной к местечку, назначалось в собственность 60 десятин земли, а площадь этого измеренного пространства должна была определить все владение местечка и его границу с тундрами, которую никто не смеет переступить без обоюдного согласия общин.

Главные условия существования жителей Пустозерска суть: богатая рыбная ловля и охота за морскими зверями; но кроме того есть еще другие отрасли промышленности, поддерживающие существование здешних жителей, а именно: торговля, посредством которой Пустозерск превращает свои произведения в деньги, а на эти покупает себе хлеб и прочие необходимые потребности жизни; потом разведение северных оленей, которое во многом способствует распространению торговли, и наконец, побочные промыслы: разведение рогатого скота, охота за дичью, производимая на острове Колгуев и в окрестностях местечек, и т.д.

Самое главное занятие жителей, как мы уже сказали, есть рыбная ловля. Весной, лишь только река вскроется (а это бывает обыкновенно в исходе мая или в первой половине июня), по ней начинают разъезжать рыбачьи лодки, потому что в это время бывает ловля белорыбицы, т.е. пород рыб с белым мясом, к которым относятся: чир (Salmo nasus Pall.), пеледь (S. pelet Lepech.), нельма (Stenodus leucichtys Pall.), сиг (S. lavaretus L.) и налим (Gadus lota L.). Все эти пять пород известны под общим названием белорыбицы, в противоположность красной рыбе, под названием которой разумеют семгу (Salmo nobilis); ловля этой последней бывает несколько позже. Белорыбица обыкновенно ловится сетями, имеющими от 80 до 100 саженей длины, и все количество пойманной рыбы немедленно подвергается солению, исключая, впрочем, налима, который гораздо чаще сушится, потому что сушеный налим вообще предпочитается соленому. Хотя попадающаяся в сети обыкновенная рыба, как, например, щуки, лещи, окуни и т.п., также имеют белое мясо, однако же она не включается в число белорыбицы и потому не поступает в продажу, а потребляется самими ловцами. То же бывает и с налимом, если добыча его незначительна.

Все количество запасенной рыбы сбывается чердынцам, которые в конце июня или в начале августа спускаются на своих каюках из Усть-Цильмы к Пустозерску и взамен полученной рыбы оставляют зерновой хлеб, как главную потребность здешних жителей. Цена рыбы зависит, с одной стороны, от большего или меньшего успеха ловли, а с другой — от цены хлеба в южнейших странах. В настоящее лето, когда чердынцы необыкновенно возвысили цену на хлеб, в Пустозерске за пуд ржаной муки платили по 2 р. 60 к. и даже по 3 р., так что хлеб, вследствие провоза из Усть-Цильмы сюда, вздорожал 60 к. и даже целым рублем. Соответственно этому и цены на рыбу были следующие: за пуд сушеного налима получалось 2 пуда ржаной муки или от 5 до 6 р. деньгами; за пуд соленой нельмы — 1 1/2 — 2 пуда ржаной муки или от 4 до 6 р. деньгами; за пуд соленой пеледи или чира (так как они стояли в одной цене) — 1 1/2 пуда муки или 4 — 4 1/2 р.; за пуд соленого сига (если рыба была крупная) 1 пуд ржаной муки или 2 р. 60 к. — 3 р. деньгами. Надо еще заметить, что количество соли, употребляемой на соление всех этих рыб, не входит в состав приведенных нами цен, а купцы платят за нее особо; впрочем, жители Пустозерска снабжаются солью исключительно из казенных магазинов, и только весьма незначительное количество ее привозится купцами, которые продают ее своим известным уже покупателям.

В исходе июня месяца жители Пустозерска приступают ко второй рыбной ловле, а именно к лову семги и омыля, который производится частию на фарватере Печоры, частик" около морских берегов, в Малой губе, и продолжается до замерзания вод осенью. Семгу ловят так называемою поплавью, т.е. особенного рода сетями, длина которых, смотря по ширине фарватера, равняется 300 саженям, а отвесная глубина, заключая в себе от 45 до 50 ячеек, из которых каждая имеет 3 1/2 или 3 3/4 вершка длины (т.е. одна сторона квадрата), бывает различна, от 9 1/2 до 11 2/2 аршин. Одна долевая сторона этого невода, с помощию привешенных к нему поплавков, под держивается на поверхности воды, а другая, к которой привязываются маленькие камешки или круглые пластинки жести, уходит в воду, так что невод по всей длине своей получает отвесное положение под зеркалом воды. С этою поплавью, один конец которой привязывается к лодке, между тем как другой, приблизившийся к противоположному берегу, оставляется на произвол течения воды, рыбаки плывут вниз по фарватеру Печоры. Подымающаяся вверх по реке семга идет навстречу сетям и в то самое время, когда она хочет пройти, попадает в один из ячеев, которые довольно широки для того, чтобы пропустить рыбу, но не далее как до брюшных перьев включительно, так что она, не будучи в состоянии идти ни назад (чему препятствуют брюшные перья), ни вперед (потому что туловище ее не проходит), остается висеть на ячее. Когда рыбаки таким образом проехали ту часть фарватера, которая досталась им по обычному праву, то сети вытаскиваются из воды и попавшиеся в них рыбы освобождаются из ячеев.

Точно так же ловится и омыль в реке; только поплавь, для этого употребляемая, сплетена из более тонкой пряжи, имеет до 200 саженей длины и, подобно поплави для лова семги, от 3 1/2 — 4 саженей глубины; существенное различие этих двух неводов состоит в том, что тот из них, который употребляется для ловли омыля, имеет гораздо меньшие ячеи (всего каких-нибудь 1 1/2 вершка в стороне квадрата), так как омыль гораздо меньше семги. Обе поплави закидываются в одно время: ловцы семги едут впереди, а ловцы омыля сзади, так что этот последний, идя навстречу рыбакам, проходит свободно в большие ячеи первой поплави и попадает в малые, откуда уже не может освободиться.

Рыбная ловля около морских берегов производится преимущественно в упомянутой уже нами Мелкой Губе (по-самоедски Таробаха), восточная часть которой мелководнем своим особенно способствует рыбному промыслу и потому названа у жителей Пустозерска Мелкой Губой в тесном смысле, между тем как западная половина ее, прилегающая к Болванскому Носу, известна у них под именем Болванской Губы. Кроме того, рыбаки посещают еще одну полосу берега, так называемый Захарьин берег, который тянется от Печорской дельты на север, к мысу, известному под именем Русского Заворота, где он соединяется с Тиманским берегом в Малой Земле. Полоса эта омывается морем, которое, по причине чрезвычайного мелководия и многих песчаных отмелей, получило название Сухого моря. Обычное право, по которому фарватер Печоры разделен на участки, предоставленные в пользование отдельных рыбаков, и по которому никто не может переступать точно определенных границ своего временного владения, было также причиною разделения на участи упомянутых нами морских берегов, по крайней мере тех, которые наиболее посещаются рыбаками. Каждый из таких участков предоставляется в исключительное пользование того, кому он достается, и известен у жителей Архангельской губернии под именем тони. Все они имеют свои межевые знаки, которые очень хорошо известны всем участвующим в рыбной ловле; но так как не все тони имеют равные качества и, следовательно, не все рыбаки пользуются равной добычей, то для этого учреждена очередь, по которой каждому, по истечении нескольких лет, приходится пользоваться прибыльными тонями. Таким образом всякий житель Пустозерска, мало-мальски способный к работе, получает в неоспоримое владение известную часть берега, и право это, упроченное обычаем, не нарушается даже тогда, когда какой-нибудь рыбак не в состоянии сам пользоваться доставшимся ему участком, как это иногда бывает с недостаточными, не имеющими своих собственных неводов для произведения ловли. Такие бедные рыбаки отдают свои участки в арендное содержание зажиточнейшим на один год или на несколько лет.

Лов семги около упомянутых берегов производится так называемыми перемотали, т.е. сетями, устройство которых основано на том же начале, как и устройство поплави, но которые имеют всего немного более сажени ширины (каких-нибудь 16 ячей) и употребляются несколько иначе. Длина этих перемотов соображается с местностями, где их употребляют в дело. Перемот расставляется по прямой линии, пересекающей направление берегов под прямым углом так, что один конец его приходится на низменный берег, который во время прилива покрывается водою, а другой в самое море, на таком расстоянии от берега, на каком это допускает мелководие. И здесь сети раскидывают так, чтобы они глубиной своей приходились перпендикулярно к морскому дну. Длина перемотов бывает весьма различна, смотря по быстрому или медленному прибыванию воды в море или по степени возвышения плоского берега; так, например, в некоторых местах Мелкой Губы они простираются не менее 5 верст в длину. Чтобы такие длинные сети на всем протяжении своем держались в отвесном положении, для этого в дно вколачиваются колья, которые, отстоя друг от друга на 1 1/2 сажени, служат подпорою перемота по всей его длине. Этот снаряд, будучи раз приготовлен, остается уже на все время ловли, которая обусловливается временем пролива, потому что тогда весь перемот потопляется водою, а рыба, пригоняемая водой к берегу, попадает в ячеи, в которых остается висеть точно так, как это бывает при ловле поплавью. При наступлении отлива рыбаки отправляются осматривать свои перемоты, освобождают из ячеев пойманную рыбу и тотчас же солят ее в бочках. Успех этой ловли главным образом обусловливается дующими в это время ветрами; самые благоприятные для этого ветры суть те, которые дуют из северной половины, так как они обыкновенно пригоняют к берегу несметное множество рыб; поэтому-то во время ловли семги все жители Пустозерска с трепетной надеждой умоляют Всевышнего ниспослать им спасительный ветер, который иногда в одну ночь может обеспечить существование их на целый год; между тем как тот же самый ветер в стране, лежащей 2 1/2 градусами южнее, т.е. в хлебной полосе, производит совершенно противное действие, потому что в одну же ночь уничтожает все труды бедного земледельца, лишая его всякой надежды на урожай.

В море омыль ловится не перемотом, а обыкновенными рыбачьими неводами и притом более около устьев рек, куда рыбы стекаются большими сонмами. Между тем как семга, требующая особенных и дорогих снарядов, достается в удел исключительно русскому промышленнику, самоеду же попадается в руки только случайно и в гораздо меньшем количестве, омыль ловится и самоедами и русскими, на всем пространстве берегов Большеземельной тундры, и во время лета служит главнейшею пищею прибрежных жителей. Самые большие и лучшие омыли ловятся в устьях восточных рек, Кары и Коротаихи.

Соление рыбы производится очень просто: слои очищенной рыбы перемежаются соответственными слоями чистой соли. Обыкновенного объема бочка, вмещающая в себя от 16 до 18 пудов соленой белорыбицы, содержит около 2 пудов соли, т.е. 1/2 часть всего веса, так что на каждый пуд рыбы идет 5 фунтов соли; между тем как такая же бочка, наполненная семгой, при тех же 16 или 18 пудах соленой рыбы содержит всего 1 1/2 пуда, так что на каждый пуд семги приходится около 3 3/4 фунта соли; омыль требует еще меньшего количества. Из этих показаний можно бы было приблизительно вычислить количество рыбы, которое ежегодно обращается в продажу, не считая, конечно, того, что жители Пустозерска сами потребляют, если взять в соображение то, что из казенного магазина всякий год отпускается 4000 — 6000 пудов соли и что все количество соли почти исключительно употребляется на соление рыбы. Количество же соли, привозимое в Пустозерск купцами, весьма незначительно и к тому же уравнивается другим употреблением его, как, например, солением гусей и т.п.

Что касается до икры, то она ценится только в трех породах рыб, водящихся в Печоре; впрочем, добываемое количество ее так незначительно, что о нем не стоит даже упоминать, тем более что предмет этот встречается только в домашнем употреблении, и то довольно редко. Икру эту берут от омыля и сига, также от пеледя; но надо заметить, что икра этого последнего ценится только тогда, когда она добыта от озерной рыбы, а не от речной. От всех этих рыб, а в особенности от сига, получается очень нежная и жирная икра, которую поэтому нельзя много солить. Но так как она добывается в весьма небольшом количестве и к тому же, вследствие малого соления, скоро портится, то она не может войти в число торговых статей. Зимой жители Пустозерска ограничиваются ловлею обыкновенных речных рыб для собственного употребления; ловля эта производится подо льдом обыкновенными сетями.

Вообще замечают, что теперь рыбная ловля в Пустозерске далеко не так успешна, как прежде, и в особенности это было заметно в последние годы, когда многие жители, вследствие этого обстоятельства, даже совершенно обеднели. Заметим еще, что цена на семгу и на омыля в различные годы также варьируют, как и цены на другие породы рыб; во время моего пребывания в Пустозерске пуд семги стоил круглым счетом 8 р., между тем как пуд омыля стоил только половину этой цены. Впрочем, в отношении нежности мяса и жира пустозерская семга есть, может быть, самая лучшая в свете, но к сожалению этот-то самый жир, не допуская до себя достаточного количества соли, которое необходимо для сохранения самой рыбы, и есть причина, почему пустозерские семги, несмотря на свои прекрасные качества, в цене стоят гораздо ниже других. В Петербурге существуют следующие цены на семгу разных мест: самая дорогая семга — онежская, которая, будучи очень жирна и при всем том превосходно просолена, в совершенно свежем виде доставляется в столицу и потому покупается по 21 — 24 р. за пуд; мезенская семга уже значительно дешевле, а именно 16 и 17 р. за пуд, потому что, хотя она так же жирна, как и предыдущая, но зато не так хорошо просолена; лапландская, ловимая около западного берега Белого моря, хорошо приправлена, но зато не так жирна, а потому пуд ее стоит 14 и 15 р.; наконец уже следует пустозерская, самая жирная, но в то же время всех более попортившаяся семга, которая продается только по 10 и 12 р. за пуд, т.е. ровно вдвое дешевле против онежской семги, несмотря на то что провоз этой последней почти вдвое же дешевле провоза пустозерской.

Кроме рыбной ловли, часть жителей Пустозерска во время лета занимается также охотой за морскими зверями, которая производится преимущественно около берегов Вайгача и Новой Земли, а также около устьев рек Корогаихи и Кары; здесь охотники мало-помалу выстроили даже несколько хижин, которые, служа во время лета сборными местами, принимают вид населенных местечек, откуда каждый отправляется на охоту. О ловле дельфинов на Вайгаче мы уже говорили в своем месте; охота за моржами и тюленями, производимая около Новой Земли, и рыбная ловля в реках этого острова также известны уже из других описаний; итак, с моей стороны остается прибавить только те немногие известия, которые я получил от самих антрепренеров. Устья Коротаихи и Кары в начале весны посещаются промышленниками, которые, для выгодной охоты за тюленями, переезжают на своих оленях огромные пространства тундры, отделяющие их от этих рек; здесь они обыкновенно встречают несколько самоедов, которых влечет сюда та же цель. Впрочем, упомянутые реки наиболее посещаются в осеннее время, потому что тогда здесь бывает успешная рыбная ловля, доставляющая превосходных омылей.

Охота за дичью, производимая на острове Колгуеве, есть такая отрасль промышленности, которая не доставляет столько средств к жизни, чтобы здоровый и сильный промышленник тратил на нее свои способности, а потому она скорее должна быть рассматриваема как спекуляция, на которую ежегодно пускаются некоторые зажиточные крестьяне Пустозерска и Мезени и вследствие которой вся добыча, доставшаяся самоедам на этой охоте, переходит в руки русских спекулянтов. Самоеды, занимающиеся этой охотой, суть уроженцы этого острова, и потому не покидают его даже на зиму; они заключают с русскими условия, по которым обязуются отдавать им всю пойманную на охоте дичь, преимущественно гусей, получая за это необходимые для существования съестные припасы, а также порох, дробь, сети и т.п. Поэтому-то каждый год, в конце лета, из Пустозерска приходят сюда несколько карбасов, чтобы принять от самоедов дичь и оставить им провизию для следующего года. Гуси, которых здесь ловят, бывают двух родов: обыкновенные серые и черные; они прилетают сюда бесчисленными стаями, и время линяния для них здесь так же пагубно, как и везде на севере, потому что всякий год большая часть их делается добычею охотников. Местности на острове Колгуев весьма благоприятствуют этой охоте: на бесчисленных озерах, служащих местопребыванием линяющей дичи, эту последнюю преследуют разъезжающие на лодках охотники, заставляя ее выйти на берег, где она при помощи собак загоняется в расставленные для этой цели полукруглые тенета, которыми тотчас же окружают всю стаю. Озера, имеющие узкий отводный канал или соединяющиеся между собою с помощию ручья, представляют особенно удобную для ловли местность, потому что здесь дичь с берегов загоняется в озеро, а оттуда в канал, где расставленные поперек него тенета в один момент окружают всю нашедшую на них стаю, так что дичь как бы сама собою дается в руки охотникам. Пойманная дичь подвергается солению в бочках, а полупушье сберегается. При случае собираются и правильные перья гусей и лебедей, также гагачий пух, но только в гораздо меньшем количестве. В окрестностях Пустозерска, не особенно изобилующих дичью, охота на гусей производится некоторыми охотниками только случайно, но совершенно таким же способом. За лебедя, который, впрочем, редко попадается на охоте, даже в Пустозерске платят по 5 и по 6 р., потому что снежно-белые перья его охотно покупаются чердынцами, у которых они, по предварительной обработке, идут на обшивку женской одежды, заменяя таким образом мех. Подобное же употребление делается из блестящих перьев, покрывающих грудь и шею гагары; из них приготовляют непромокаемые шапки, которые отличаются весьма красивой пестрой наружностию.

Разведение северных оленей в Пустозерске хотя и есть общее занятие жителей, однако же оно далеко не достигает того значения, какое ему придали ижемские зыряне в Большеземелье; потому что в то время, как эти последние находят свои выгоды в беспрестанном размножении стад, дающих им возможность делать из них постоянное и различное употребление, в Пустозерске разведение оленей становится важным не столько непосредственными выгодами, извлекаемыми из стада — что могло бы быть только для отдельных владельцев больших стад, — сколько тем, что оно доставляет жителям Пустозерска средства заниматься промышленностью и торговлею. И действительно, без оленей они не могли бы предаться этим занятиям в таких огромных размерах, как это теперь бывает, потому что некоторые отрасли промышленности предпринимаются ими на самых отдаленных берегах Большеземелья, а для торговли они должны ежегодно объезжать огромные пространства негостеприимной тундры. Жители Пустозерска уже давно постигли эту истину, почему они в течение двухвекового существования на севере и не размножили своих стад до бесконечности, как это сделали зыряне в какие-нибудь три десятилетия; поэтому-то самому пустозерские стада большею частию пасутся под наблюдением самоедов, между тем как сами хозяева, редко присутствуя лично, всегда бывают заняты охотой и рыбной ловлей. Притом же жители Пустозерска бессознательно избрали благоразумнейшее средство для упрочения своего существования: они не истощают тундры, подобно зырянам, у которых она впоследствии обратится в совершенно бесплодную почву, а пользуются ею умеренно и вообще щадят не только землю, доставляющую стадам их естественные луга, но и первобытных обитателей ее — самоедов, как посредников их промышленности в различных отношениях. Все сказанное о Пустозерске в меньшей степени имеет свою справедливость и для Усть-Цильмы, хотя жители этого местечка, в отношении к благосостоянию вообще, далеко отстали от жителей Пустозерска и Ижмы. В Пустозерске самый богатый хозяин имеет не более 1500 или 2000 оленей, следовательно, едва четвертую часть того числа, каким обладает иной богатый зырянин. Стада их частью пасутся в Малой Земле, прилегающей к левому берегу реки Печоры, и зато владельцы их ежегодно обязаны платить самоедской общине известный процент, тогда как в Большой Земле самоедов большая часть русских стад пасется без всякой платы. Так как стада зимуют в окрестностях Пустозерска, то они постоянно находятся у своих хозяев под рукой и последние во всякое время могут употреблять их для разъездов по делам торговли. В начале же весны промышленник со всеми своими оленями отправляется к отдаленнейшим берегам моря, где он по известным временам в году занимается охотой или рыбною ловлею. Здесь стада поручаются надзору самоедских пастухов и пасутся около отдельных сборных мест, между тем как хозяева их бывают заняты охотой на море. Поэтому-то жителей Пустозерска с их оленями чаще всего можно встречать на морских берегах, около устья Коротаихи, при Югрском проливе и около Кары до области сибирских самоедов карачейского племени; ижемцы же, которых никакие занятия не привлекают к этим берегам, никогда и не посещают их, а кочуют более внутри тундр и не находят даже нужным проникать далее на Север.

Торговые сношения с Пустозерском производятся по величественной реке Печоре и этим же путем приезжают сюда те пермские купцы, с которыми мы познакомились уже в Ижме и Усть-Цильме. Суда этих пермяков спускаются сюда из Усть-Цильмы в исходе июня и в начале июля, но часть их уже к концу июля же снова оставляет Пустозерск, потому что приехавшие на них купцы, выменяв привезенные запасы свои на добычу первой рыбной ловли, возвращаются в Усть-Цильму с целью забрать здесь и добычу второй ловли; другая же часть выжидает окончания второй ловли в Пустозерске и уезжает отсюда не раньше как к концу августа, т.е. после продажи остатков пойманной рыбы; некоторые купцы в этом ожидании остаются здесь даже до половины сентября, после чего они, конечно, должны торопиться, чтобы до закрытия реки успеть возвратиться в свой отдаленный отечественный город, тем более что возвратный путь, ведя вверх по реке, бывает труден и продолжителен. Причина такого опаздывания заключается в обстоятельствах, которыми обусловливается лов семги и которые часто оказываются благоприятными для рыбака не раньше как во время глубокой осени, так что иногда купец, прождав напрасно, должен возвращаться домой с пустыми руками.

Эта-то неизвестность, которая сопровождает вторую рыбную ловлю, и была причиною открытия торговых сношений с Пинегом и Мезенью, куда жители Пустозерска с помощию своих оленей зимним путем доставляют добычу позднего лова семги, которая не может быть продана чердынцам. Зимняя ярмарка в Пинеге весьма важна для Пустозерска в этом отношении, между тем как Мезенская ярмарка по причинам, изложенным нами в своем месте, в настоящее время почти совершенно потеряла свое значение. Судя по дальнему транспорту на северных оленях, которые не в состоянии тащить слишком грузных возов, надо бы было заключить, что товары на месте назначения значительно возвышаются в цене, но между тем этого не бывает, потому что цена пустОзерской рыбы держится в Пинеге известной середины, т.е. пуд семги стоит 10, а пуд омыля 5 р., так что товар, вследствие провоза, становится дороже всего 1 1/2 р. на пуд. Весьма понятно, что обстоятельство это возможно только при перевозке товаров на оленях, содержание которых во время перевозки не требует никаких издержек. Кроме рыбы из Пустозерска привозятся в Пинег различные меха, которые покупаются преимущественно каргопольскими и галицкими купцами; в прежние же времена, когда мехов было слишком много и когда они не находили еще сбыта в Ижме, статья эта привлекала сюда покупателей даже из Костромы. Далее сюда привозится полупушье, собираемое на Колгуеве и во всей Большеземельной тундре до Карачейской Земли; оно различается по сортам, которые, смотря но доброте, имеют различные цены; самое мягкое гусиное полупушье привозится с полуострова Ялмала и продается на Пинежской ярмарке по 13 и 14 р. за пуд. Наконец, небольшое количество моржовых клыков и окаменелой слоновой кости также принадлежит к торговым статьям, привозимым из Пустозерска в Пинег, где они сбываются холмогорским мещанам, которые выделывают из них разные вещи.

Кроме того, часть жителей Пустозерска ежегодно отправляется в Обдорск, местечко, известное на Архангельском Севере под именем Носово или Носового городка и обязанное этим названием положению своему на продолговатом мысе, который образуется берегом реки. Путешествие это, смотря по цели его, совершается в два различных времени года: осенью или зимой, в начале января. Осенью путешествие предпринимается с целью закупать осетров, которые ловятся прибрежными жителями Оби и которых жители Пустозерска вместе с семгою привозят на Никольскую ярмарку в Пинег, а ижемцы на ярмарку, устраиваемую в первой половине января около деревни Криво, на реке Башке, в Яренском уезде Вологодской губернии. Совершенно другую цель имеют жители Пустозерска, когда они отправляются в Обдорск зимою: тут они имеют в виду запастись необходимым для них количеством муки, так как чердынские купцы привозят ее в Пустозерск слишком мало. Местечко это, находясь под полярным кругом, хотя также не имеет своего зернового хлеба, но зато, благодаря легкому сообщению по р. Оби, снабжается мукою из хлебородных сибирских губерний, и эта последняя покупается здесь вдвое и даже втрое дешевле, чем в Пустозерске, а именно рублем и даже 1 р. 20 к. на пуд. Кроме того, во время зимнего пути и сибирские самоеды, особливо карачейского племени, которые во множестве посещают Крещенскую ярмарку в Обдорске, закупают здесь окаменелую слоновую кость и гусиное полудушье, за которое на следующее лето чердынцы платят в Пустозерске по 11, а зимой в Пинеге по 13 и 14 р. за пуд. Дорога, по которой жители Пустозерска отправляются в Обдорск, ведет через безлесную Большеземельную тундру, по прямому направлению, осенью, к источникам Кары, где Урал переезжают через Щучий переход, а зимой к источникам Узы и сибирской Соби или Подъяги, где лежит Большой горный переход, который, впрочем, сопряжен с такими большими опасностями для путешественников, что он теперь уже совершенно оставлен; вместо него торговцы отыскали другой переход, который, находясь южнее, в долине Хойлы или Ельца, заставляет путешественников делать значительный круг, но который зато гораздо безопаснее.

В первой половине января Пустозерск посещается самоедами Большой и Малой Земли, которые здесь вносят своим старшинам следуемый ясак и выменивают свои продукты на необходимые для них вещи. Кроме того, им отпускается из казенных магазинов требуемое количество муки, соли и вина, по установленным ценам. Порох и свинец самоеды до сих пор все еще получали от жителей Пустозерска, но это вскоре прекратится, потому что для этих предметов устроены казенные магазины, как здесь, так и около Колвенской церкви. Наконец, самоеды получают от жителей Пустозерска необходимые для хозяйства железные товары, также сукно, нюхательный табак и некоторые другие предметы, которых нужда требует от безграничной европейской прихоти. Товары, которые самоеды выменивают на необходимые для себя вещи, состоят почти исключительно в мехах, между которыми песцовые занимают первое место, тем более что ими даже платит ясак. На следующий год мех этот покупается чердынскими купцами, и 25 процентов, получаемых на этот товар по прошествии полугодия, делает эту торговлю весьма выгодною для Пустозерска. Таким образом песцовый мех, привозимый самоедом на ярмарку, покупается у него за 3 и за 4, а средним числом на 3 р., смотря по достоинству меха; чердынский же купец покупает его из рук жителя Пустозерска несколько дороже, потому что тогда средняя цена этому товару равняется уже 4 1/2 р.; крестоватик, купленный за 70 или 80 к., продается за 1 р. 25 к., а обыкновенная лисица, вымененная на товар ценою в 8 или 10 р., сбывается в третьи руки по 11 и 12 р.. То же самое бывает и со всеми другими мехами, которые, впрочем, поступают в продажу гораздо реже вышеприведенных. Так, например, волк, который, вследствие увеличивающегося народонаселения, стал появляться в тундрах гораздо реже, покупается из первых рук за 15 р., белый медведь — за 15 и 20, а обыкновенный бурый — за 30 р.. Городок и Устье суть главные местечки, в которых сосредоточиваются сношения жителей Пустозерска с приезжающими сюда самоедами; бесчисленные палатки бывают в это время раскинуты в окрестностях этих двух местечек, и сани, с быстрыми оленями и укутанными в меха пассажирами, во множестве разъезжают по всем улицам оживленного Городка. Впрочем, такая жизнь продолжается всего каких-нибудь две недели, после чего самоеды снова отправляются в свои тундры, а жители Пустозерска предаются прежнему покою, т.е. всем наслаждениям домашней и семейной жизни, составляющей для северного жителя главное счастье, которое он готовит себе во время проводимого в занятиях лета.

Разведение домашних животных в Пустозерске довольно ограничено; самую важную роль играет рогатый скот: здешние коровы, происходящие от холмогорской породы, довольно рослы и дают много молока; между ними не замечается вырождения племени. Бесчисленные острова и низменности, потопляемые весенними наводнениями, доставляют стадам прекрасные и обильные луга, потому что они в то же время дают возможность делать запасы сена на зиму. Комолая скотина, столь обыкновенная в Усть-Цильме и Ижме, здесь не встречается; овец разводят здесь очень немного. Лошади здешних обитателей отличаются своим ростом и крепким сложением и образуют смесь русских лошадей с жеребцом датского происхождения, который несколько лет тому назад был приведен сюда из Мезени с целью облагородить племя. Из домашних птиц, кроме кур, здесь ничего не держат.

Что касается до произведений царства растительного, которые бы в домашнем быту находили какое-нибудь употребление, то скудная почва Пустозерска не производит ничего важного. Морошка составляет любимое лакомство здешних жителей в конце лета и в начале осени, но уже несколько лет сряду она была настигаема морозами. Растение Empetrum nigrum, названное по цвету его плодов вороницей, а в других местах водяницей (по сладковатому соку ягод), более может противиться ночным морозам и, несмотря на странный горьковато-сладкий вкус его ягод, не только служит десертом для неизбалованного северного жителя, но даже находит важнейшее употребление, потому что им питаются беднейшие жители, которые собирают ягоды эти в бочках, подвергают их действию мороза, отчего они делаются вкуснее, и сберегают таким образом на зиму. К такому же средству прибегает и бедное народонаселение в Ижме и Усть-Цильме, где в этом отношении большую роль играют также грибы, растущие во множестве в окрестностях Пустозерска. В Устье пытались разводить редьку, но корни получались от нее величиною не больше целкового. Вместо китайских чаев около Пустозерска растет Tanacetum vulgare, которое собирается беднейшими обитателями этого городка и пьется в отваре, причем потребители его, которым южные листья кажутся слишком дорогими, успокаивают себя мыслию, что трава эта не уступает во вкусе китайскому растению. Кроме того, здесь растет суррогат растения Cochlearia armoracia, трава, о которой я могу сказать только то, что коренья ее, будучи толщиною с гусиное перо, называются хреном и, подобно последнему, употребляются для приправы кушанья.

Известия, которые я получил в Пустозерске насчет загадочных жилищ чуди, уже сообщены мною выше: те люди, которые могли бы дать мне об этом предмете подробные сведения, находились в отсутствии, потому что были заняты рыбной ловлей около устья Печоры; вообще все местечки были при мне довольно пусты: мужчины и женщины, не участвовавшие в рыбной ловле, были заняты кошением сена, а сенокос здесь бывает большею частью в конце августа и притом довольно далеко от городка, так что работники отправляются туда обыкновенно на целую неделю, возвращаясь домой только на воскресенье. Поэтому-то мне не удалось также видеть тех предметов, которые собираются рыбаками во время их пребывания на морских берегах и привозятся в Пустозерск. Эти предметы суть: каменный или бурый уголь, который местами выбрасывается морем на берег и который потому известен здесь под именем морского угля; кроме того, несколько кусочков янтаря, который у промышленников называется морским ладаном, и наконец, красноватая жидкость, известная под именем морского масла и получаемая в небольшом количестве из слизи, которая выбрасывается на берег или попадается в рыбачьи сети. Жидкость эта тщательно собирается в бутылки и привозится в Пустозерск, где она служит средством против ревматизмов, а также против наружных болезней и ран.

3 сентября я велел около Устья копать землю, чтобы узнать, на какой глубине находится подземная ледяная кора. Так как местечко это подвержено ежегодным наводнениям, которые вследствие остающейся после них сырости имеют влияние на искомое отношение, то я избрал местом исследования соседнюю солнечную равнину, которая не подвержена действию наводнений и которой песчаная зыбкая почва покрыта плотным дерном, между тем как окрестности ее образуются из голых песчаных равнин. Наносный песок в этом месте, по всей вероятности, уже очень давно укрепился под покрывающим его дерном, потому что тонкие слои неоднократно перемежались слоями чернозема, которые хотя и засыпались от времени до времени находящимся по соседству песком, однако же благодаря появляющейся на нем растительности снова воспроизводились. На глубине около 2 1/2 английских футов эти слои чернозема исчезли, уступив свое место свободному кварцевому песку, который простирался на 5 1/2 фута в глубину и под которым непосредственно находился предмет наших поисков — ледяная кора. Так как теперь работу нельзя было продолжать обыкновенными лопатами, а ломов добыть было негде, то работники мои взялись за топоры, однако же мерзлый песок вскоре до того окреп, что он при каждом ударе топором издавал искры; это нас заставило отложить труд свой, тем более что не было никакой надежды в скором времени проломить замерзшие слои земли. Неудовлетворенный произведенным опытом, я обратился с расспросами к жителям этого местечка, чтобы узнать, нельзя ли приобрести какие-нибудь сведения насчет толщины подземного льда. Из этих осведомлений я на первый случай узнал, что глубина, на которой я сам нашел ледяную кору, вообще считается необыкновенною и что ее с одной стороны должно приписать сухости наносной песчаной почвы и положению ее на солнце, а с другой — позднему времени года и необыкновенно теплому лету. И действительно, некоторые старики уверяли меня, что они помнят одно только лето, которое по продолжительной теплоте и сухости воздуха могло бы быть сравниваемо с настоящим, потому что даже умеренная теплота летних дней в этом году была для северных жителей так тягостна, что многие по нескольку раз обливались холодной водой и купались в реке, между тем как в обыкновенные годы они даже не думают об этом. Обыкновенная глубина, на которой устьинские жители при копании погреба или колодца встречают замерзший слой земли, равняется от 1 1/2 до 2 аршин. Замерзшую подпочву везде образует чистый песок, в котором работа производится топорами, но так как это требует много времени и инструментов, то в настоящее время прибегают к помощи огня, который гораздо легче и скорей приводит к цели. Для этого яма к ночи наполняется дровами, которые зажигаются, и огонь поддерживается в продолжение всей ночи, отчего замерзшая почва размягчается до известной глубины, так что на следующее утро остается только очистить яму от растаявшей земли. Таким образом работа эта продолжается до тех пор, пока погреб не получит надлежащей глубины и ширины, или если вырывают колодец, то до тех пор, пока не встретится водяная жила, которая, протекая сквозь замерзшую землю, наполняет колодец сбоку. Между многими колодцами различной глубины, о которых я получил сведения, только один имел такую глубину, что можно было судить о толщине подземной ледяной коры; колодец этот был вырыт уже давно одним старым устьинским жителем по имени Михайло Павлов, который мне сам об этом рассказывал. На глубине 1/2 аршина работники проникли до замерзшего слоя, в котором работа продолжалась упорно до значительной глубины, но между тем вода все еще не показывалась. Наконец, когда уже прокопали яму в 9 саженей глубины, топор вдруг ушел в лежащую под ледяной корой мягкую землю и длинный шест, воткнутый перпендикулярно в вязкую почву, не встретил никакого сопротивления; когда же шест был вынут, вода вдруг хлынула сквозь сделанное отверстие и притом с такой быстротой, что работники едва имели время выйти из ямы; вода заняла 1/3 всей глубины колодца. Вследствие этой работы замерзший слой земли был проломлен, кажется, во всей толщине его, так что эта последняя, около Пустозерска, равняется 25 1/2 аршин или 60 английским футам. Из всех описанных нами работ, о которых я получил подробные известия, оказывается, что почва около Пустозерска никогда не тает до значительной глубины, так что эта последняя, в разные годы и в разных местностях, доходит до 5 футов.

Около Пустозерска река Печора освобождается от ледяного покрывала в последних числах мая или чаще в первой половине июня, а покрывается льдом обыкновенно в конце сентября или в начале октября; в иные годы река становилась уже в половине сентября, а зато были годы, в которые она покрывалась льдом четырьмя неделями позже. В 1813 году окрестные озера не освобождались от своего ледяного покрывала в продолжение всего лета, так что жители Устья отправлялись в Городок по льду. В одном из следующих затем лет, в 1814 или 1815 — в котором именно, этого мне не могли достоверно сказать, но вероятнее, что в последнем, — река вскрылась только еще 14 июня; озера в продолжение всего лета сохраняли ледяное покрывало, и только по краям, в ширину какой-нибудь сажени от берега, воды были свободны ото льда; оттого в тот год около Пустозерска не видать было ни одной семги. После умеренного лета, следовавшего за этим годом, был опять такой год, в который река разошлась только еще 16 июня. В нынешнем году Печора вскрылась 5 июня. Надо еще заметить, что за суровыми летами, о которых мы сейчас говорили, следовали необыкновенные зимние холода. В одну из таких зим, как мне рассказывали, замерзли все леса около Пустозерска, так что все деревья, которые теперь здесь встречаются, начиная с высоких ивовых кустарников до елей, суть не что иное, как молодые потомки прежних старых деревьев. Этим рассказом вполне подтверждается мнение, которое у меня после некоторых наблюдений за обстоятельствами, имеющими влияние на высыхание деревьев около лесных границ, уже прежде перешло в убеждение, а именно, что это замечательное явление зависит единственно от необыкновенно сильных холодов, которые, будучи сопровождаемы ветрами, уничтожают целые лесные пространства.

4 сентября я совершил поездку в Городок. Мы сели в лодку и, проехав с версту вверх по узенькому каналу, на котором это местечко находится, очутились около впадения его в озеро Пустое или, говоря словами архангельца, вошли в устье, по которому носит свое название местечко Устье, между тем как озеро Пустое, названное так потому, что в нем не водилось ценных рыб, дало свое название другому главному местечку — Пустозерскому городку. Легкий челнок, скользя по гладкому зеркалу озера, скоро привел нас к цели нашей поездки, и мы вышли около северного конца местечка на плоский песчаный берег. Первое, что представилось здесь глазам нашим, было пустынное кладбище, на котором кости мертвецов мало-помалу выходят наружу и разбрасываются ветром во все стороны. Каждое дуновение ветра подымает зыбучий песок, который, развеваясь по всему местечку, долетает до жителей и невольно заставляет каждого вспомнить, что и ему не миновать того места, откуда летит песок. К этой унылой картине присоединяется еще воздвигнутый по соседству деревянный крест, окруженный высоким забором из досок и украшенный разными фигурчатыми арабесками; это древний памятник, который у прибрежных жителей почитается под именем Аввакумского креста и с которым связано историческое предание.

Находясь на береговом мысе, выдающемся в озеро Пустое, местечко это с трех сторон окружено водою, так что во время наводнения или вообще, когда вода на прибыли, оно совершенно отделяется от материка и представляет настоящий остров, который, впрочем, никогда не потопляется водою. Пепельно-серые дома, разбросанные на песчаных равнинах, безлюдные улицы — все это отнюдь не соответствовало той веселой наружности, которая представлялась нам издали. Не менее четырех церквей теснятся здесь на одном месте; из них две уже так ветхи и гнилы, что ежедневно угрожают своим разрушением, почему предположено было сломать их и построить на том же месте новую, такую же деревянную церковь, постройка которой уже в нынешнее лето должна бы быть окончена. Таким образом это маленькое местечко, заключающее в себе всего 47 душ мужского пола, все еще будет иметь три церкви. Кроме этой новой церкви мне показали еще два небольших деревянных здания, которые также еще не были достроены и из которых одно предназначалось для склада водки, а другое для соляного магазина. Эти магазины состоялись для Пустозерска только еще в прошлом году (1836), и для надзора за ними еще только весьма недавно присланы сюда от правительства два чиновника. Предметы, которые, согласно предписанию, отпускались из этих магазинов преимущественно самоедам, а также постоянным жителям Пустозерска, были: ржаная мука, соль и водка; впоследствии к ним должны присоединиться также свинец и порох. В прошлом году пустозерцам и самоедам было роздано около 6000 пудов муки по весьма умеренной цене (по 2 р. пуд), но количество это далеко не удовлетворило требования пустозерцев несмотря на то, что из всей этой массы на долю самоедов пришлась только самая малая часть. Соль, количество которой совершенно покрыло нужду пустозерцев (так как ее ежегодно могло быть роздано от 4000 до 6000 пудов), продавалась русским по 2 р. 40 к., а самоедам, употребляющим ее в гораздо меньшем количестве, по 2 р. 24 к. за пуд. Из 6000 ведер водки, находившихся в прошлом году в запасе, истреблена только половина. Эти магазины могут считаться учреждением в высшей степени благодетельным не только для Пустозерска, но и для всех обитателей тундры, потому что благодаря им житель отдаленного севера добывает себе самые необходимые жизненные потребности прямым путем и по возможности — умеренным ценам, между тем как без магазинов бедный самоед не иначе может приобретать самое необходимое, как совершая дальние поездки и подвергаясь произволу и обманам продавцов. Из этого замечания я менее всего исключаю водочный магазин, потому что, с одной стороны, легкое приобретение этого пагубного товара по крайней мере избавит бедных самоедов от невероятного лихоимства, с которым сопряжен тайный ввоз водки в тундры и для устранения которого правительство, при всем желании, ничего не может сделать; а с другой, открытая продажа вина лучше всяких запрещений и увещаний умерит в самоедах страсть к этому напитку.

От магазинов нас повели к ветхому деревянному домику, вмещавшему в себе некогда воеводскую канцелярию, которая, как нам рассказывали, упразднена не более 60 лет тому назад и архивы которой, содержащие, может быть, не один драгоценный материал для истории Пустозерска и самоедов, до сих пор еще хранятся здесь.

Пустозерский острог, под именем которого надо понимать местечко, названное теперь Пустозерским городком, основан, как известно, в начале XVI века и имел целью защитить здешних русских поселенцев от частых набегов сибирских самоедов, которые в то время были далеко не так миролюбивы, как нынешние единоплеменники их, кочующие в Архангельской губернии. Средства, какими Пустозерск обладал для отражения этих набегов, нам в подробности неизвестны; но так как мы знаем, что сибирские остроги, защищаемые весьма небольшим гарнизоном и деревянной стеной, были в состоянии отражать целые толпы хищников, потому что последние, будучи вооружены одними стрелами, ничего важного не могли предпринимать, то надо полагать, что и пустозерские жители не имели лучшей обороны, тем более что от нее не осталось никаких следов. Но как бы то ни было, достоверно известно, что острог для русских поселенцев всегда составлял надежный оплот против разбоев самоедов племени харуци и что набеги со стороны последних продолжались до половины прошедшего столетия, т.е. до 1746 года, когда гарнизон, вспомоществуемый всеми пустозерцами, способными носить оружие, и некоторыми самоедами, окончательно отразил их, дав им решительный отпор [Лепёхин: IV, 279].

Впрочем, не надо думать, чтобы жители Пустозерска были в одних неприязненных отношениях с самоедами; напротив того, выгодные торговые сношения уже давно заставили их сблизиться не только с европейскими номадами, но и с сибирскими их единоплеменниками, кочевья которых простирались до городка Мангазеи. Самоеды постоянно каждую зиму посещали Пустозерск, и притом в гораздо большем числе, нежели теперь. Известиями, сохранившимися насчет состояния этих стран и, в особенности, насчет торговых сношений их, мы обязаны агентам Английской компании торговли с Россиею, которые сносились с Пустозерском с 1511 до 1614 года и даже прожили в нем две зимы*. Один из этих агентов, по имени Josias Logan, говорит, что число самоедов, стекавшихся в то время на зимнюю ярмарку в Пустозерске, доходило до 3000 [Purchas: III, 516]; очень может быть, что это показание преувеличено, потому что другой агент, по имени William Pursglove, насчитывает всего 800 — 900 самоедских посетителей [Там же: 548], но ведь и последняя цифра довольно велика. Они привозили с собой те же самые предметы, которые и теперь составляют их богатство, т.е. меха, но только в то время между ними попадались также сибирские бобры и дорогие мангазейские соболи, которых ловили не только сибирские номады, продававшие их пермякам, но и кочующие в Уральских горах европейские самоеды. Последние для этой цели всякий год отправлялись в Мангазею и доставшуюся им здесь добычу продавали частию в Пустозерске, частию на славившейся в то время Мезенской ярмарке [Там же: 310]. Второстепенную роль в этой торговле играла окаменелая слоновая кость, которая привозилась в Пустозерск в весьма небольшом количестве, а также куски весьма ценного в то время горного хрусталя, который попадался в кварцовых породах арктического Урала и на берегах и островах Карского моря [Witsen: 338, Линшотен в Adelung: 143 и далее; Purchas: III, 546].

______________________

* Известия эти помещены в большом английском сборнике всех древнейших путешествий [Purchas: III, 330 — 356].

______________________

Жители Пустозерска, в свою очередь, предпринимали торговые путешествия через тундры самоедов в Угорию или через тундры, лежащие около арктического и полярного Урала, в Обдорск и Мангазею; но вражда, возникшая между восточными самоедами и западными их единоплеменниками, иногда уменьшала выгоды, которые представлялись купцам от этих путешествий, потому что она положила границы сношению с враждебными областями. Вследствие этой вражды и самоеды гораздо реже начали посещать Пустозерск; сибирские продукты, которые прежде привозились сюда для продажи, как, например, бобры, соболи, окаменелая слоновая кость и т.п., теперь попадались только изредка и могли быть приобретаемы только за весьма дорогую цену, потому что торговые сношения европейских самоедов с сибирскими их единоплеменниками были прерваны. Другое путешествие, которое также имело целью меновую торговлю с самоедами, предпринималось жителями Пустозерска к зимним кочевьям номадов, в лесную страну Болынеземелья, где местечко Роговой городок, лежащее на реке Хырморе или Большой Роговой, служило некогда складочным пунктом для запрещенных товаров, привозимых из Сибири. Местечко это обязано своим происхождением тому обстоятельству, что правительство к концу XVI века учредило таможни в Березове, Верхотурье и других небольших северных городах Сибири. W. Gourdon of Hull вкратце описывает одно из таких торговых путешествий в Роговой городок, в котором он сам участвовал зимой 1614 года [Purchas: III, 333 — 336]. Наконец, пустозерцы ездили также в Мезень, Пинегу и Холмогоры, отвозя на тамошние ярмарки вымененные у самоедов товары; впрочем, в то время вывоз этот производился большею частию иногородными купцами Вологодской и Архангельской губерний, которые постоянно каждую зиму приезжали в Пустозерск закупать товары, частик" из первых рук у самоедов, частию же у пустозерцев, так как последние, судя по рассказам Герберштейна [Herberstein: 81], были еще так просты, что даже не знали цены своим дорогим товарам, потому что они во время счастливой ловли продавали пуд семги за 3 пенса, между тем как теперь тот же пуд стоит минимум 8 рублей. Точно так же пуд мелкого гусиного пуха продавали, на чистые деньги, по 7 и 8 алтынов, а пуд перьев белой куропатки — всего по 2 пенса [Purchas: III, 336 — 337]. Но времена и нравы меняются, и теперь по всей обширной России едва ли найдутся крестьяне, которые превзошли бы пустозерцев своею сметливостию и оборотливостию.

В то время, о котором мы говорим, т.е. за с лишком два столетия тому назад, и морская торговля Пустозерска была гораздо значительнее, нежели теперь, потому что из дошедших до нас известий видно, что северные жители для приобретения дорогих соболей ездили в Мангазею не только сухим путем, но и по морю. Путь, которому они при этом следовали, подробно описан зимовавшими в Пустозерске англичанами. Предприимчивые купцы отправлялись на своих ладьях, из которых каждая вмещала в себе от 12 до 30 человек, вдоль берегов Большой Земли на восток, через Югрский пролив, объезжали потом низменный берег Карского залива до устья реки Мутной, которая, протекая по Ялмалу (т.е. оконечность земли, от я — земля и мал — конец), обитаемому самоедами из племени харуци, вливается в Карское море под 70º с. ш. Здесь они в продолжение 8 дней буксировали свои ладьи вверх по реке, пока не добирались до двух озер, которые простирались на 10 — 12 английских миль в длину и которые они проплывали обыкновенно в 24 часа; после чего выезжали на волок (имевший до 200 саженей, а по некоторым известиям, даже около 2 верст ширины), где ладьи общими силами промышленников перетаскивались к третьему озеру, Зеленому, дающему начало реке того же имени, которая в верхнем своем течении имеет столько отмелей, что промышленники беспрестанно должны были разгружать свои ладьи, отчего плавание их по этой реке до впадения ее в Обскую губу продолжалось обыкновенно 10 дней. Оттуда они пускались вдоль морского берега до устья р. Таза, которая уже прямо вела в городок Мангазею. Плавание по Тазу при попутном ветре продолжалось четыре, а при обыкновенной езде, с помощию весел, — от 8 до 12 дней. Впрочем, городок Мангазея отнюдь не служил предлогом предприимчивому духу промышленников, потому что последние подымались по Тазу далеко выше Мангазеи, проникали через болотистый волок в Волочанку, а отсюда в Турухан до городка Туруханска, лежащего при впадении Туруханска в Енисей.

В этих морских путешествиях, совершение которых по справедливости заслуживает нашего удивления, участвовали не только пустозерцы, но и жители разных других городов, особливо вологодцы, устюжцы, холмогорцы и мезенцы, так что иногда ладьи их, собравшись вместе для одной и той же цели, составляли целую флотилию. Первые опыты подобных предприятий были произведены, вероятно, в начале XVI века, потому что Josias Logan рассказывает нам, будто он говорил с одним русским, который хвалился тем, что он первый совершил путешествие в Мангазею по описанному нами пути [Purchas: III, 343]. Статьи, которые отвозились туда для торговли с самоедами, были: ржаная и овсяная мука, соль, масло, несколько выделанной кожи, сукна и т.п., взамен чего получались преимущественно собольи и другие меха, а также окаменелая слоновая кость [Там же: 537].

Эта-то меновая торговля с самоедами, которая беспрестанно становилась обширнее, и была причиною того, что в Пустозерск начало стекаться множество купцов, обстоятельство, имевшее весьма благодетельное влияние на состояние волости; и мы видим, что жители Пустозерска мало-помалу не только входили в торговые сношения с восточными соседями своими, как близкими, так и дальними, но даже начали посещать западные ярмарки в Мезени и на р. Двине, чтобы сбывать там свои меха и ценную рыбу без посредничества иностранных купцов, которые вследствие этого гораздо реже начали показываться в отдаленных странах, лежащих по течению Печоры. Но, с другой стороны, цветущее состояние, в котором Пустозерск находился в начале XVII столетия, необходимо должно было привлечь сюда жителей других городов и местечек, и это, вероятно, было в то самое время, когда постепенно начали возникать различные селения Пустозерской волости, которые нашли себе обывателей в пограничных южных и западных полосах земли. Первыми поселенцами Пустозерска были новгородцы, которым вся Архангельская губерния обязана большею частию своего русского народонаселения и к которым впоследствии присоединились уцелевшие остатки аборигенов чудского племени, весьма скоро слившихся со славянами.

Вследствие такого описания Пустозерска в цветущем его состоянии невольно рождается вопрос, что было причиною постепенного падения этого богатого некогда городка? Ответ: первою и главною причиною тому было перемещение города Старой Мангазеи в Туруханск, потому что оно разом положило конец всем морским путешествиям и торговым сношениям с Востоком, а вместе с тем и посещениям Пустозерска иногородними купцами. Запрещение переплывать Вайгачский пролив, изданное правительством с целью воспрепятствовать беспошлинному ввозу сибирских товаров и вообще устранить все торговые сношения с Востоком, не могло иметь большого влияния на падение Пустозерска, потому что ему, как видно, очень мало следовали. Что же касается до таможен, то они, напротив того, были весьма благоприятны для жителей Пустозерска; поэтому вторую причину падения последнего должно искать в уничтожении этих таможен, так как учреждению их описанный нами морской путь, может быть, обязан первым своим открытием. Третья причина заключается в том, что внутренние страны Сибири начали сноситься с Обдорским городком посредством реки Оби, вследствие чего кочующие там самоеды нашли средство сбывать свои произведения выгоднее и гораздо ближайшим путем, а меновую свою торговлю с югрскими самоедами, отправлявшимися каждую зиму в Пустозерск, совершенно оставили, так что у последних вскоре вовсе не стало сибирских товаров. В новейшее время Пустозерск значительно пострадал вследствие учреждения в Обдорске зимней ярмарки, которая отвлекает от него большую часть сибирских самоедов. Наконец, замечают, что рыбная ловля и охота за морскими животными год от года становится неудачнее, а потому нас не должно удивлять, если с постепенным иссяканием этих источников дохода, обусловливающих существование северной колонии, силы этой последней также мало-помалу исчезают и самый городок теряет свое прежнее значение. Однако же довольно о прошедшем! Пора возвратиться к настоящему нашему пребыванию в Пустозерске.

Известие о моем присутствии в Городке, вероятно, тотчас же распространилось между здешними жителями, потому что какой-то почтенный старик в то самое время, как мы проходили мимо его дома, вышел на лестницу и ласково просил нас посетить его жилище. Просторная жилая комната, в которую мы вошли, была чистенька и если не со вкусом, то по крайней мере достаточно меблирована. По стенам висели умеренной величины зеркала и множество пестрых картин, приклеенных одна подле другой без всякого порядка, как случай сводил их; оттого подле изображения какого-нибудь кровопролитного сражения вы вдруг видите картину, представляющую мирную выставку товаров в Москве, или подле карикатурного изображения какого-нибудь исторического героя — портрет архиепископа, вблизи которого красуется какая-нибудь турецкая одалиска. Почетный угол комнаты был уставлен иконами, перед которыми горела неугасаемая лампада. Над дверьми находилось несколько полок, уставленных оловянною и глиняною посудою; на столе, покрытом чистою скатертью из тонкого полотна, стоял медный хорошо выполированный самовар, без которого здесь ни один крестьянин не может похвалиться благоустроенным хозяйством. Все это убранство, по-видимому, имело целью показать гостю благосостояние дома. После непродолжительной беседы хозяин начал угощать нас разными лакомствами, как то: изюмом, пряниками и другими городскими печениями, а также кедровыми орехами, известными здесь под именем чердынских орешков; при десертах такого рода, как и вообще при каждом приеме гостей, в какое бы время дня это ни было, графин с водкой или ромом составляет необходимую принадлежность. Вскоре подали и чай, без которого угощение дорогого гостя считается неполным и который разносится самой хозяйкой в красивом сервизе из тонкого московского фарфора. По русскому обычаю хозяин с хозяйкою, извиняясь перед дорогим гостем в том, что не могут угостить его чем-нибудь лучшим, беспрестанно уговаривают принять предлагаемое; гость, которому очень хорошо известен этот обычай, благодарит за радушие и с намерением отказывается от угощения, зная очень хорошо, что ласковые хозяева не отстанут от него до тех пор, пока он не возьмет предлагаемого. В беспрестанных угощениях и беседе с разумным стариком, нашим хозяином, мы и не заметили, как прошло время, и только наступление вечера напомнило нам, что пора возвратиться домой. Простившись со своими радушными хозяевами, мы сели в лодку и покатили обратно к Устьинской слободке. Вечер был тихий и теплый, но на восточном горизонте показывались грозные тучи; в продолжение всех этих дней дул западный ветер, бывший причиною теплой и ясной погоды, только изредка сменявшейся непродолжительными проливными дождями. В последние две ночи было яркое северное сияние. По всем признакам надо было ожидать перемены ветра на следующий день.

Пятое сентября мы провели в различных занятиях, задержавших нас в Пустозерске. Вечером я отправился к мещанину Михайлу Павлову, из рассказов которого я уже прежде почерпнул несколько драгоценных сведений об этой стране и ее обитателях. Так как это был день воскресный, то я нашел у него общество пустозерских красавиц, которые, будучи разряжены в праздничных костюмах, составляли посреди комнаты кружок и угощались чердынскими орехами, пряниками и чаем, потому что хлопотунья-хозяйка беспрестанно подносила им то одно, то другое. Не желая своим присутствием стеснять это робкое общество пустозерских дам, я раскланялся со всеми присутствовавшими и отправился в свое жилище, где приказал своим людям приготовиться на завтрашнее утро к отъезду.

Но до оставления мною Пустозерска, я думаю занять своего читателя, сообщив ему еще некоторые сведения о самоедах, и притом такие, которые послужат существенным дополнением ко всем предыдущим. Самоеды называют свой народ двумя различными именами: хасово и ненец, из них первое более употребительно на востоке, а последнее на западе от Печоры. О каждом из них утверждали, что оно на самоедском языке означает вообще человека [Geofgi: I, 276; Adelung II: 322] и что оно принято самоедами вследствие их невежества, так как они не знали своих соседей, а считали себя единственным народом на земле. Но Шлёцер опять говорит, что слово лутце на самоедском языке также значит "человек" [Schlozer: 293]; между тем это последнее слово есть не что иное, как перековерканное название "русский" и употребляется самоедами для обозначения русского, точно так, как сложное слово лысма-лутца, т.е. ижемский русский, у них означает зырянина. А так как у самоедов есть также слово для обозначения остяка, а именно хабий, то нельзя утверждать, будто самоеды не знали своих соседей, тем более что этому противоречит другое, хотя столь же неосновательное, мнение Шлёцера, будто русские первоначально также имели общее название человека — κατ'εξoχην. Но дело в том, что самоедский язык также мало обладает выражением для родового понятия человека, как и для других родовых понятий, например птицы, животного и т.п., а что в нем каждый индивидуум называется по своему народу, точно так как каждое отдельное животное и каждая отдельная птица получает свое название по виду, к которому оно принадлежит. Равным образом самоедский язык не имеет слова для выражения понятия мужа или супруга, и самоедка, говоря о своем муже, употребляет слова хасовау или неньцау, если муж ее самоед, и слово лутчау или хабиеу, если муж ее русский или остяк. Все эти 4 слова выражают одно и то же понятие: "мой муж". Некоторые ученые никак не могли себе представить, чтобы в самоедском языке не было слова для выражения понятия человека, и вследствие того вздумали искать его в слове хувери, между тем как это последнее есть не что иное, как неопределенное местоимение, соответствующее нашему кто-то или кто-нибудь. Из всего этого явствует, что слова хасово и ненец суть названия народов, подобно всем другим, и следовательно не допускают никакого дальнейшего производства.

Что касается до русского названия самоед, то оно в течение двух веков, т.е. с тех пор, как начали доискиваться его происхождения, претерпело более 10 различных объяснений. Уже Витзена поразило значение этого слова, и он — подобно некоторым русским, которые сами не могли объяснить себе этого имени, — взял себе право утверждать, будто самоеды пожирают своих военнопленных. Мнение это, очевидно, не заслуживает даже опровержения, тем более что, кроме Витзена, уже никто из ученых больше не подозревал в этих мирных и добродушных северных номадах такого жестокого обычая. Другая гипотеза касательно названия самоед была допущена еще прежде предыдущей, в собрании всех путешествий Пурхаса, который пишет, будто самоеды получили свое название от самоедского слова самое, означающего первобытного жителя северной земли, так как самоеды издавна поселились в этой последней и уже никогда не оставляли ее. Клингштедт, старавшийся опровергнуть это химерическое мнение, приводит другую этимологию, которая была принята многими писателями, хотя, по нашему мнению, она отнюдь не может служит авторитетом. Он производит слово "самоед" от соома, что на финском наречии значит "болото" и замечает, что названия самаланч и самаемеес, из которых первое себе придают лопари, а второе — карельцы, имеют одинаковую с ним этимологию. Но спрашивается, с какой стати финская чудь — эти первобытные обитатели Печорского бассейна, из уст которых название, вероятно, дошло до новгородцев, — стала бы называть самоедов тем же самым именем, которое себе придавали лопари и карельцы, когда эти последние были сродные ей народы, а самоеды представляли совершенно чуждое ей племя? И каким образом она могла бы называть самоедов болотными жителями, когда она сама обитала гораздо ужаснейшие болота низших широт и когда северные тундры, в которых самоеды кочуют, не только не имеют топких болот, но даже вообще не могут быть названы болотной страной несмотря на то, что они обозначены таковыми на всех европейских картах? Отчего же, наконец, архангельские зыряне, с которыми слилась северная чудь, также не назвали самоедов первоначально болотными жителями, когда, напротив того, у уральских жителей финского племени, а именно у зырян, пермяков и вогулов, нынешнее название этого народа совершенно другое [Schlozer: 203]? Фишер, придавая слову самоед также значение болотного жителя, производит его от лапландского слова Samaadna [Fisher: I, 118]. Хотя мне и неизвестно, какое название придают самоедам лопари и знают ли они вообще этот народ или нет, однако же я сомневаюсь, чтобы русские отправились отыскивать лопарей в их степях единственно для того, чтобы выпросить у них название для самоедов, тем более что лопари были гораздо менее знакомы с этим народом, нежели сами русские. Лепёхин, основываясь на замечании одного мезенского жителя, производит слово самоед от самоедского самай — нечистый, которое, по прибавлении к нему окончания ед, означает человека, вкушающего все нечистое, как будто бы у самоедов действительно есть это обыкновение [Лепёхин: IV, 218]. На это можно сделать следующее возражение: если бы русские захотели дать этому народу название, соответствующее его обыкновению, то они, вероятно, не прибегли бы к помощи самоедского языка, а назвали бы его просто поганоедами. Лерберг полагает, что самоед есть испорченное слово семгоед, тем более, прибавляет он, что р. Обь производит несколько видов этой рыбы. Конечно, справедливо, что Обь и Печора богаты видами Salmo, которыми самоеды могли бы питаться; но ведь только один вид, а именно S. nobilis называется семгою, следовательно, только о нем здесь и могла бы быть речь, потому что все прочие виды для рыбака уже не будут семгами и каждый из них, имея особенное название, тем менее может быть известен под общим именем семги, что промышленник строго отделяет эту последнюю от других видов того же рода, относя ее к красной рыбе, а все прочие к менее ценной белорыбице. Итак, нет никакого основания думать, чтобы самоеды питались преимущественно семгою и оттого получили свое название, когда очень хорошо известно, что у них ни теперь, ни прежде не было больших дорогих сетей, необходимых для произведения рыбной ловли в большом размере, и что только самые бедные без-оленные самоеды принуждены заниматься этим промыслом, тогда как прочие всегда предпочитают этому занятию счастливую кочевую жизнь, связанную с разведением оленей. Совсем другое дело остяки, которые, обитая такую страну, где олени не могут так успешно разводиться, поневоле прибегают к рыбной ловле как к единственному доступному для них промыслу, а следовательно, и должны мало-помалу обзаводиться всеми необходимыми для этого занятия принадлежностями. К тому же между всеми товарами, которые русские получали от самоедов взамен своих произведений, ни разу не упоминается о семге, между тем как торговцы эти, очень хорошо всегда понимавшие свою выгоду, не упустили бы случая выторговать у самоедов эту ценную рыбу, если бы только она действительно была у них, тем более что от остяков, кочующих по берегам Оби, они умели же получать ее за бесценок. Наконец, упомянем мимоходом еще об одном мнении насчет происхождения слова самоед, а именно о мнении Белявского [Белявский: 134], который хочет уверить нас, будто слово самоедин, нередко употребляющееся в новейшее время вместо прежнего слова самоед, есть не что иное, как буквальный перевод названия хасово, которое этот народ сам себе придает; по его мнению, слово хаз значит сам, а ово — один или един, так что слово "самоед", видимо, представляет искаженное самоедин и, следовательно, означает человека, живущего в одиночестве, а не в обществах. Во-первых, неестественно думать, чтобы какой-нибудь народ мог дать себе ни с чем не сообразное название живущего в одиночестве, а во-вторых, приведенная нами этимология кажется нам чистым вымыслом, потому что слова хаз и ово не только не имеют тех значений, которые им придает Белявский, но даже вовсе не существуют в самоедском языке: для местоимения сам у самоедов есть слово харн или харт, а для числительного один слово гопой или опой. Притом же, если анализировать название "хасово", то получится самый нелепый перевод, потому что ха значит ухо, a coeo — хорошо. В заключение всего сказанного нами об этом предмете я должен представить на суд читателя свое собственное мнение и сказать вместе со Шлёцером [Schlozer: 196]: мне кажется, что название самоед есть чисто русское и действительно означает человека, едящего своих ближних. Первые русские, которые видели, что самоеды ели сырую рыбу и сырое мясо северных оленей, назвали их сыроедцами, и название это действительно встречается в деловых бумагах; а другие, по той же причине, смотрели на них как на каннибалов или людоедов. Что название сыроед очень легко могло быть переделано в слово самоед, то это видно из подобного же превращения, которое в новейшее время претерпело слово самоед в названии самоедин, употребляющемся не только многими русскими писателями, но и в официальных бумагах несмотря на то, что оно имеет совершенно другое значение. А что самоеды, имея обыкновение есть сырое мясо, действительно могли получить от русских такое страшное название, то это доказывается примером даже древнейших писателей, которые, считая обыкновение этого народа ужасным варварством, хотя и не наделяли его названием, потому что он уже и без того был наделен им, но зато составляли ужасные описания, вполне соответствующие данному ему названию. Вот одно из таких описаний: Les Samoiedes, qui habitent les cotes de la mer, n'ont rien d'humain que la figure: leur genie n'est capable d'aucune conception, et leur nature est aussi feroce, que celui des chiens et des loups. Ils mangent les charognes des chevaux (!), des anes (!!) des chiens et des chats et vivent ordinairement de Baleines, de Vaches marines et d'une autre espece de poisson, nommee Nerwal, que les cours des glaces amenent mort sur les ravages: peu leur impone que ces alimens soient cuits ou crus, ils devorent tout avec la тете avidite, il ne leur manque que des ailes, pour ressembler aux oiseaux de proie, appeles Malmukkes, qui vont, ainsi que les Ours blancs, chercher les corps mons des Baleines sur mers du Groenland* [Ides: 171].

______________________

* Самоеды, которые обитают на побережье моря, не имеют в себе ничего человеческого, разве что обликом напоминают людей. Они начисто лишены разума, и по природе своей почти такие же звери, как волки или собаки. Они пожирают всякую падаль: дохлых лошадей, ослов, кошек и собак; но обычное их пропитание составляет мясо китов, морских коров и еще одного вида рыб, именуемых нарвалами, которых льдом прибивает к берегу уже мертвыми. Для них нет большой разницы, есть мясо жареным или сырым: и т и другое они поглощают с одинаковой жадностью. Им не хватает только крыльев, чтобы во всем походить на хищных птиц, называемых Мальмукками, которые, равно как и белые медведи, рыщет в поисках мертвых китов на просторах Гренландии (фр.).

______________________

Согласно трем частям, на которые естественными границами были разделены самоедские владения по сю сторону Урала и р. Кары, и все народонаселение этой земли также распалось на три части: на обитателей Большеземелья, Малоземелья и Канинской (Мысовой) Земли, по-самоедски: акаяндер, пудеяндер и салеяндер. В этих последних именах мы узнаем названия трех разных полос земли, на которых окончание дер означает обитателя; по-русски они называются: малоземельны, большеземельцы и канинцы. Малоземельны или нудеяндеры в некоторых русских известиях именуются также малоземельскими лаптандерами, т.е. обитателями равнин; однако же под этим именем разумеется только та часть малоземельцев, которая обитает равнину, граничащую на западе Печорою, а на северо-западе морским берегом. По ошибке, сделанной Клингштедтом, во всех древнейших известиях насчет самоедов встречается еще другое разделение этого народа, которое, впрочем, совершенно неправильно. Описывая самоедов, живущих к востоку от реки Мезени. Клингштед говорит: эта колония известна под именем объяндире; другая, находящаяся по соседству с первою, называется тихииондире, а та, которая лежит в стране Пустого озера, против Вайгачского пролива, и которая вообще называется гугорскою, дает себе название гауритци. Анализируя эти названия, мы очень легко можем объяснить ошибку: слово обеяндер в буквальном переводе значит обитатель одной земли, от числительного гоп или гопой, а на малоземельном наречии оп или опой — один; существительного я — земля, и окончания дер, означающего обитателя, между тем как слово тихиигондире, перековерканное писателем из тикыяндер, означает обитателя той земли, от местоимения тикы — тот, я и дер. Само собою разумеется, что если канинские самоеды, живущие около Мезени, были объяндерами или жителями одной земли, то большеземельные единоплеменники их, кочующие около Печоры, необходимо должны были, в отношении к первым, представлять тикыяндеров, т.е. обитателей другой земли; и если бы писатель собирал свои известия в Пустозерске, то названия тех и других вышли бы противоположные. Уже Лепёхин замечает, что мезенские самоеды никогда не употребляли названия обьяндиров, которое им придает Клингштедт, и даже вовсе не знали его, но что они, относительно своих кочевьев, разделялись на три части: аркаяндеров или большеземельцев, подеяндеров (вероятно, опечатка вместо пудеяндеров) или малоземельцев и хупто-саландеров (хупто-салеяндер в буквальном переводе значит обитатель длинного мыса) или канинцев [Лепёхин: IV, 199].

От этого географического разделения совершенно независимо этнографическое, по которому не только все европейские самоеды, но и сибирские их единоплеменники до Обского бассейна разделяются на три главных племени: лага, ванонта и харици или харуци, которые, но всей вероятности, считали друг друга за разные народы, потому что слово танз, означающее племя, выражает также понятие народа, и самоеды прибавляют его не только к названиям своих собственных племен, но и к названиям других народов; так, например, они говорят лутса-танз, называя русских, хабий-танз, называя остяков, между тем как свои собственные племена они также не иначе величают как лага-танз, ванойта-танз, харуци-танз.

Каждый из этих танзов, или главных племен, в прежние времена имели может быть свои особенные кочевья, которые в настоящее время сохранились только у самоедов племени харуци, так как эти последние, будучи уединены своим географическим положением, занимают полуостров Ялмал между Карским морем и Обскою Губою, или Карчейскую Землю: самоеды же других двух племен, без различия, занимают все пространство земли от Мезени до Оби и с давних времен (еще до знакомства их с русскими) живут мирно и согласно, составляя как бы один народ. Но с третьим племенем они долго враждовали, потому что нападения его на европейских самоедов не прекращались даже в половине прошедшего столетия. И до сих пор еще миролюбивые европейские самоеды изображают своих сибирских единоплеменников многочисленным, диким и необузданным народом. В стране их находится множество мамонтовых костей, но зато нет ни лесу, ни даже кустарников, почему обитатели ее разводят огонь оленьим волосом и черным ягелем, между тем как серый, которого у них очень немного, сберегается для корма оленям. Земля их не имеет гор, а представляет плоскохолмистую равнину, наподобие Большеземельной тундры. Так как самоеды племени харуци известны нам очень мало, и то только по преданиям, то мы ограничимся известиями насчет двух других племен. Каждый из этих последних подразделяется на отрасли и роды (иеркарь), подробнее знание которых требует тщательного изучения, а так как у нас для этого не было времени, то мы сообщим читателю только те скудные сведения, которые мы успели приобрести.

I. Племя лагай разделяется на следующие роды:
1) Хатынзей: многочисленный род, распространившийся по Большеземельной тундре. Они встречаются также на сибирской стороне, ближе к земле остяков.
2) Паганзей (т.е. обитатели бухты), кочевья которых простираются до источников Колвы и до морского залива Хайоденадара, отчего они и получали свое название (от nata — залив); некоторые из них находятся во служении у пустозерских русских, с которыми они кочуют по тундрам.
3) Тайвори, кочующие около Хайодепадары.
4) Тысыйи, разделяющиеся на две ветви: Нохотысыйе (песчовые тысыйи) и Вонакана (собачьи сани), представляют многочисленный род, кочующий около лесных границ ближе к Пустозерску в Большеземелье, где он большею частью находится во служении у пустозерцев; самоеды из этого рода встречаются по берегам Колвы, Хайодепадары, Коротаихи и даже около Урала.
5) Садай, кочующий по обширной равнине, которая простирается вдоль правого берега реки Колвы до Усть-Цильмы.
6) Нохо (песцы) кочуют около Урала, где в особенности много песцов.
7) Надраггасово (лесные самоеды) кочуют около северного Урала и нижней Оби.
8) Тыйвай, на сибирской стороне, к югу от Хатынзей.
9) Седа, в Малой Земле, где кочуют также самоеды, составляющие род.
10) Вара.

II. Племя ванойта разделяется на следующие роды:
1) Гуучи, многочисленный род, разделяющийся на две отрасли: Лаптандер и Ламдуй, из которых первая обитает Малоземельную равнину (лапту), а последняя только часть Большой Земли и Сибири, около северной оконечности Уральского хребта.
2) Валей странствует вместе с зырянами, по северным тундрам; но попадаются также в Канинской и Малой Землях.
3) Пыриркы, род, кочующий по берегам реки Кары.
4) Худе, состоящий из сибирских самоедов.
Следующие четыре рода также состоят из сибирских самоедов, кочующих по ту сторону Урала:
5) Хороло.
6) Сарадата.
7) Гокдата.
8) Яптик.
9) Мыд, обитающий Малую Землю, и
10) Ябене, небольшой род, кочующий в Малой Земле и разделяющийся на две ветви: Апицын и Варатсын.

Кроме этих поколений, есть еще два рода, происхождения которых я не мог доискаться, а именно: Мендлово, кочующий на сибирской стороне вместе с самоедами из рода Гыйвай, и Ягаггасовой (речные самоеды), кочующие на правом берегу реки Оби, ближе к морю.

О происхождении некоторых из приведенных нами родов у самоедов сохранились разные предания, которые часто напоминают позднейшим потомкам различные частные обстоятельства жизни их родоначальников. Так, например, поколение седа получило свое название от того обстоятельства, что родоначальник его дожил до такой старости, что внучки его всякий вечер должны были убаюкивать его в люльке, как младенца. Род Вара произошел от одного самоеда, который, покинув свою отечественную страну, поселился в Малой Земле; это подало малоземельцам повод говорить: варата яггхамы, т.е. у него чесались подошвы, когда он бежал из своей земли, чтобы отыскать себе новое отечество. Вследствие этого ему дали название Вара, а по этому последнему и река, около которой он кочевал, была названа — Вараягой (у русских Черная); точно так же названа и самая крайняя лесная оаза, лежащая на левом берегу этой реки, в 10 верстах от морского берега, где старик снова нашел свое стадо северных оленей, которое в один жаркий летний день разбежалось и которое он после того долго искал, пока наконец не принес жертву своему идолу, который сжалился над ним и надоумил ему отправиться в лесную оазу, где действительно находилось все его стадо. Варатсын, побочная отрасль рода Ябене, обязан своим названием одной девушке из рода Ябене, которая родила на свет ребенка, и так как никто не знал отца этого дитяти, то самоеды насмешливо говорили о матери его: варась ховы, т.е. что она украла его на стороне. Огорченная мать со слезами отправилась к уединенному ручью и, обратясь к своему детищу, сказала: "Если ты похищен на стороне, то назовись же ты отныне Варатсын и дай свое имя новому роду!" Что же касается до Апицына, другой отрасли рода Ябене, то он получил свое название от родоначальника Апицы, который был послан своим народом к московскому двору, где он получил от Царя грамоту, утверждавшую за самоедами владение их землями, взамен чего они должны были сделаться данниками Российского царства. Род Мыд произошел от старика того же имени. Начальником рода Ламдуй был Ламдо, т.е. Низенький, названный так по своему малому росту; род Яптик, напротив того, произошел от начальника своего Яптика, т.е. Худощавого, тонкого. Родоначальник Сарадаты был владельцем белых оленей (от сар — белый и та — олень); род Гокдата обязан своим происхождением богатому владельцу многих северных оленей (от гок — много и та — северный олень). Начальник Вонакана, побочной отрасли рода Тысый, приехал из земли остяков, где он ездил в санях, везомых собаками (от вонеко — собака и хан — сани), и т.д. Другие роды, как, например, Падраггасовой, Ягаггасовой, Паганзей, Нохо и Садай, названы по устройству их кочевьев.

Пока самоеды были язычники, это разделение играло большую роль при вступлении их в брак, потому что, как мы видели, самоед племени лага мог жениться только на самоедке из племени ванойта, и наоборот; но с принятием христианской веры оно потеряло свое значение для практической жизни: крещеные самоеды женятся теперь без различия племени, разбирая только степени родства по постановлениям православной церкви. Канинские и малоземельные самоеды, особливо первые, еще во времена своего язычества отчасти принимали русские фамилии, которые они употребляли в сношениях с русскими, но древние племена и роды их все еще имели полную свою силу. Теперь они, к принятым ими русским фамилиям, получают еще имя при крещении; древнее же разделение их на племена и роды мало-помалу предается забвению, сохраняя свое значение только еще у язычников Большой Земли и у сибирских самоедов.

Все самоедское народонаселение Архангельской губернии, по официальному показанию в 1841 году, простирается до 4495 душ обоего пола; а именно:

I. В Большеземельной тундре: мужчин женщин
   1) принадлежащих к Пустозерской волости 934 918
    2) -"- Усть-Цильмской 161 145
    3) -"- Ижемской 480 389
II. В Малой Земле 384 296
III. В Канинской Земле 431 357
Итого 2390 2105

Из этого показания видно, что Большая Земля населена с лишком вдвое больше двух других земель вместе взятых. Далее видно, что Малая Земля, несмотря на несравненно большее свое протяжение, заключает в себе менее жителей, нежели соседняя Канинская Земля, которая вместе с тем гораздо более приспособлена к кочевой жизни, нежели Малая Земля и Большеземельная тундра; менее же всех приспособлено к кочевой жизни Малоземелье, хотя не должно забывать, что господствовавшая здесь с 1831 до 1832 года эпидемия значительно уменьшила его народонаселение. Что касается до отношения мужского народонаселения к женскому, то на 8 мужчин приходится только 7 женщин, и хотя есть много причин, заставляющих нас сомневаться в точности числового показания насчет женского народонаселения, однако же оно во всяком случае доказывает, что самоеды даже природою не назначены к многоженству. Георги, производивший исчисление в 1783 году, говорит, что все самоедское народонаселение равнялось только 2766 душам, т.е. 1349 мужского и 1317 женского пола. Однако же весьма ошибочно было бы заключить из этого, будто народонаселение в течение этого времени, т.е. в продолжение 57 лет, удвоилось. Причина столь несогласных показаний, вероятно, заключается в том, что в новейшее время исчисление народонаселения производится с большею точностию.

Самоеды платят ясак, который, будучи переложен в 1836 году на деньги, равняется 3 р. 33 к. ассигнациями с каждой ревизской души мужского пола, между тем как по прежним постановлениям подать эта взималась с лука, т.е. с каждого мужчины от 18 до 50 лет, за исключением тех, которые были одержимы телесными недугами. Ясачные деньги выручаются из вносимых самоедами мехов; потому что самоеды для платежа ясака собираются в определенное для этого время (обыкновенно зимой) в уездном городе или в одной из трех отдаленных слободок, смотря по удобству каждого данника. Весь внесенный старосте мех продается здесь с публичного торга, а излишек, буде таковой окажется, возвращается тому, кто его заплатил; дальнейшие постановления об этом предмете подробно изложены в Уставе об управлении архангельскими самоедами [Устав]. Витзен говорит, что величина ясака, который самоеды вносили в конце XVII в., равнялась 10 голландским штюверам, а Клингштедт утверждает, что еще не далее как в половине прошлого столетия с лука взималось только по 25 к., из чего следовало бы заключить, что подать, в продолжение короткого промежутка времени, чрезвычайно возвысилась; между тем как на самом деле оказывается противное, потому что Георги, писавший немногим позже Клингштедта, говорит, что самоеды платили с лука по 3 песцовые шкурки или соответствующее им количество денег; большая же ценность денег в древние времена была причиною возвышения только числительной величины монеты, так что, судя по нынешним ценам на мех, ясак мог бы быть уплачен только одной песцовой шкуркой, тогда как по прежней ценности денег для этого требовалось целых три. Итак, хотя подать теперь и взимается с каждой ревизской души мужеского пола, она все же скорей уменьшилась, нежели увеличилась. К тому же подать эта до сих пор нисколько не была тягостна для самоедов. Государственный доход, получаемый от всего самоедского народонаселения, если считать ясак в 3 р. 33 к., не равняется даже полным 8000 рублям ассигнациями.

Чтобы дать читателю понятие о гражданском управлении и законах самоедских, я считаю необходимым поместить в одном из моих прибавлений выписку из приведенного нами Устава об управлении самоедами Архангельской губернии, высочайше утвержденного в 1835 году. В высшей степени кроткие и человеколюбивые правила этого Устава заслуживают полную признательность миролюбивого и добродушного народа, для которого он издан, и в то же время заставляют каждого благонамеренного человека искренно пожелать, чтобы он во всех отношениях возымел полную силу.

XII
Путешествие из Пустозерска в Мезень

В полдень, 6 сентября, мы оставили Устье. Переправившись через реку, на берегу которой это местечко находится, мы поехали на лошадях по юго-западному направлению, к деревне Оксине. Городок остался у нас в левой стороне, в некотором отдалении; дорога наша вела через бесплодную равнину, производившую только ягель. Cladonia cornucopioides, Empetrum, Arctostaphylos alpina и березу-ерник. Только там, где земля потопляется весенними разливами Печоры, равнина эта принимала вид плодоносной низменности, поросшей высокими ивовыми кустарниками, преимущественно S. hastata, и расстилавшейся небольшими лугами, роскошная трава которых, скошенная большею частию только несколько дней тому назад, доставила прекрасное сено, которое было собрано в огромные стога. Мы приехали к узкому рукаву Печоры, к так называемому Усть-Шару или Городецкому шару, который отделяет Большой Сенокосный остров от материка. Будучи в обыкновенное время неглубок и незначителен, рукав этот, от действия сильного ССЗ ветра, до того углубился, что мы только с помощию лодки могли переехать через него. После непродолжительной езды дорога наша повела вдоль берега другого рукава, называемого Голубковским Шаром, который, отделяя остров Бедовый от Большого Сенокосного, остался у нас в правой стороне, точно так, как и небольшая деревня Голубкова, находившаяся в некотором отдалении от нас, на берегу рукава, которому она дала свое имя. Тот же самый рукав, далее на СВ, между островами Бедовым и Малым Сенокосным, называется Середовым Шаром, потому что из трех главных рукавов, омывающих упомянутые острова, он действительно средний.

Неблагоприятная погода, угощавшая нас попеременно дождем, градом и снегом, и холодный ССЗ ветер, который, не переставая дуть со вчерашнего дня, вселял в жителях Пустозерска надежду на счастливую ловлю семги, заставляли нас от души пожелать найти хоть какое-нибудь убежище, чтобы укрыться от ненастной погоды, почему мы немало обрадовались, когда нам к вечеру представилась деревня Оксина. В квартире, которую нам отвели для кратковременного нашего пребывания, мы заметили то же благосостояние и точно так же радушно были приняты, как и в Пустозерске. Уездный судья, землемер, а также голова и староста деревни — одним словом, все главные лица этого местечка не замедлили посетить нас, так что благодаря этому разнообразному обществу вечер прошел для нас в поучительной и занимательной беседе.

Оксина лежит на правом берегу широкого рукава того же имени; на западе остается фарватер Печоры, разделяющийся в этом месте на несколько рукавов, омывающих лежащие здесь небольшие острова. Высокий береговой скат и грунт, на котором построена самая деревня, образуется из песчаника, переходящего на северном конце местечка в голые зыбкие песчаные равнины, точно так, как мы это видели около Устья и Городка. За неимением другой почвы и здесь кладбище было устроено на зыбком песке, так что и здесь сильный ветер разбрасывает повсюду изломанные гробы, кресты и истлевшие кости покойников, представляя каждому страннику ужасную картину тленности и смерти.

7 сентября. Поместившись со всею поклажею в трех карбасах, мы въехали в Печору. Наши лодки, управляемые здоровенными гребцами, поехали по Оксинскому Шару, мимо устья Голубковского Шара, оставшегося в правой стороне от нас, потом, обогнув северный конец острова Стрелки, находившегося по левой руке, проскользнули прямо в главный фарватер Печоры. Вскоре мы причалили к противоположному берегу, где нас ожидали северные олени. Здесь также нигде нельзя было заметить твердой горной породы; песчаный слой, казалось, непосредственно покрывал отверделую глину, чего, впрочем, нельзя было ясно видеть. В болотах этой местности находится землистая железная лазурь (землистый вивианит), которая иногда собирается и продается в Ижме, где она идет на украшение стен в домах.

Когда сани наши были приведены в порядок, мы поднялись на возвышенный крутой берег и начали свое путешествие по холмистой земле. Вид страны теперь совершенно изменился: в то время как на правом берегу Печоры повсюду виден был лес или, по крайней мере, высокие ивовые кустарники здесь расстилалась почти совершенно голая тундра, и только на низменностях или по берегам озер можно было встретить несколько елей, из которых большая часть была уже совершенно суха, а другие только в нижней части ствола имели зеленые ветви, между тем как верхушки их не обнаруживали никакой жизни. Лиственницы нигде нельзя было встретить, даже кустарников было немного. По едва заметным следам санями проложенной дороги мы перебрались через болота и очутились на большой дороге, которая ведет из Пустозерска через село Индегу в Мезень и которая привела нас к палатке одного пустозерского жителя, хозяина наших оленей; так как день начинал уже вечереть, то мы остались здесь ночевать.

8 сентября. Ночью был мороз; северо-восточный ветер навевал сильную прохладу; несмотря на то, ясное небо благоприятствовало нашему путешествию; сегодня нам также пришлось ехать по голым тундрам и холмистой земле, и только в низменных местах мы встретили кое-какие скудные, искривленные сухие ели.

9 сентября. Дул холодный северный ветер, сопровождаемый, по обыкновению, влажными туманами, которые не исчезали в продолжение целого дня. И сегодня не видать было ни одного дерева; холмистая и болотистая земля была покрыта частию березой-ерником и невысокими ивовыми кустарниками, частию поблекшей болотной травой. Ягеля здесь было несравненно больше, чем в безлесной части Большеземельной тундры, из чего можно было заключить, что страна эта мало населена или что жители ее небогаты; и то и другое оказывается справедливым.

10 сентября. Продолжая путешествие по тундристым равнинам, утомлявшим нас своим однообразием, и неуклонно следуя западному и северо-западному направлению, мы подъехали к широкой цепи невысоких холмов, которая, казалось, пролегала с юга на север и которая, возвышаясь едва на 200 футов над уровнем моря, служит разделом вод между самыми северными притоками нижней Печоры и реками, орошающими Тиманский берег. Она же служит продолжением другой цепи холмов, которая под именем Малого Камня (Паембой) тянется от главного хребта, т.е. Тиманского Камня, на северо-восток, к мысу Святому Носу. На северо-западе от нас возвышалось несколько отдельных холмов, которые, будучи несколько выше предыдущих, известны под именем Сармейнгы, т.е. Волчьих ушей; на севере, в значительном отдалении от нас, видно было возвышение с двумя заметно выдающимися шпицами, называемое Иоготанзейде, т.е. Видовой сопкой (от иогота — двузубая вила и зейде или сиде — сопка); на СВ возвышалась сопка Лимбензейде, т.е. Орловая сопка; на востоке находилось незначительное возвышение Хавизей-де, т.е. Сопка идолов, и наконец, на юго-востоке — Увьяр-зейде, т.е. Травой поросшая песчаная сопка, получившая свое название от особенного рода травы (ув) — вероятно, Festuca ovina, — которая, будучи мелка и суха, служит подстилкой в меховых самоедских сапогах, а также для делания ковров, настилаемых в палатках. Сухой песок (яр), из которого образуется вершина этой сопки, производит множество такой травы. Русские называют это возвышение просто Песчаной сопкой.

Спускаясь с возвышений, мы переехали через узкий ручей Иеттыягу (у русских Вельт), а потом и через другой ручей того же имени, который, будучи несколько значительнее, вливается в первый. Оба они берут свое начало из окрестных холмов и в дальнейшем своем течении образуют одну из величайших рек этой страны, вливающуюся в Ледовитое море в северо-западном направлении. Название Вельт, вероятно, принадлежит к числу непереводимых чудских слов. При ясной, но холодной осенней погоде целый день подувал небольшой северный ветер, который к вечеру почти совершенно утих. Ночлегом мы расположились в попавшейся нам палатке самоедов.

11 сентября. Ночью выпал снег, который покрыл всю землю и тем самым приготовил нам хорошую дорогу; но вследствие влияния умеренного ЮЗ ветра, сопровождаемого влажными туманами, к обеду весь снег опять растаял. Продолжая путь по холмистой земле, мы переехали через ручей Гикчу, т.е. Горлышко, приток Вельта, и прибыли к самоедской палатке, где нам сообщили, что на пути к местечку Индеге нам не попадется больше ни одной палатки. Соображаясь с этим обстоятельством, мы отправились к Индеге вместе с самоедами и в сопровождении многочисленного стада оленей и всего кочующего каравана. Таким образом мы подъехали к поросшей мхом сопке, около которой и расположились ночевать.

Все самоеды, которые нам попадались в Малой Земле и которых я расспрашивал об отношении их к кочующим между ними русским владельцам стад северных оленей, отзывались о своей участи с весьма хорошей стороны, и все они были весьма веселы и довольны. Спасительный закон уже проник до левого берега реки Печоры, потому что чиновники уездного суда всякий год объезжают тундры с целью осведомляться, наблюдаются ли правила изданного Устава. Да и сами самоеды, как канинские, так и малоземельные, по нескольку раз в год бывают в Мезени и Пустозерске, так что им неоднократно представлялся случай познакомиться с благодетельным для них уставом и, в случае какого-либо притеснения со стороны иногородцев, они всегда могут искать управы.

12 сентября. Та же туманная погода при сильном юго-западном ветре. Дорога наша вела сначала на ССЗ, но потом, вероятно для того, чтобы обойти болотистые низменности, поросшие высокими ивовыми кустарниками, она описала большую кривую линию и обратилась на юг. Мы переехали через речку Сойму, приток Суды, и опять увидели лес, образующий на берегу Индеги опушку в несколько верст шириною и свидетельствующий о благодетельном влиянии, которое морская губа Чоша оказывает на климатическое свойство этой страны. Впрочем, ель представлялась нам в виде тощих, совершенно искривленных деревьев, стволы которых большею частью были совершенно сухи; даже те из них, которые обнаруживали кое-какие признаки жизни, имели зеленые ветки только в нижней части ствола, не выше 3 или 4 футов от земли. Совершенно здоровые экземпляры, большею частью молодые деревья, были весьма редки и находились только в тех местах, где их заслонял от северных ветров густой ряд сухих деревьев. Береза, попадавшаяся нам, частик) в виде кустарника, частию в виде невысокого деревца, обнаруживала следы своего существования почти исключительно в безжизненных остатках; некоторые живые деревья, большею частию также молодые экземпляры, росли в долине, открытой к югу, или попадались местами среди хвойного леса; сосны и лиственницы мы вовсе не встречали.

К вечеру мы приехали в селение, лежащее на берегу Индеги. Хозяин его, мещанин Василий Попов, гостеприимством которого я пользовался уже во время моего пребывания в Мезени, к несчастию, был в отлучке; однако же я не имел причины сожалеть об этом, потому что сыновья его приняли нас точно так же радушно и отвели нам просторную и чистую комнату. Селение это находится на высоком правом берегу Индеги, в 60 верстах от впадения ее в губу Чошу. Представляя первоначально жалкую хижину, построенную одним мезенским охотником, который обыкновенно проводил здесь зиму, оно переходило по наследству от отца к сыну и наконец досталось нынешнему хозяину его, зажиточному мещанину, который обратил ветхую хижину в красивый жилой дом, пристроив к нему несколько побочных флигелей и снабдив его всеми угодьями, необходимыми для порядочного жилья; мало-помалу из Мезени сюда было пригнано несколько рогатого скота, овец и даже лошадь. Хозяин этого селения был в то же время владелец порядочного стада северных оленей (в 1000 голов); кроме того, он пользовался ежегодными доходами с охоты за морскими животными, которая производилась на его счет в губе Чоше и на восточном берегу Канинского полуострова. Предметы этой охоты суть: дельфины, моржи, морские зайцы и нерпы; гренландский же тюлень в этих водах так редко попадается, что он только случайно делается добычею охотников; здешние самоеды не имеют даже особенного названия для этого животного, а называют его теми же именами, которые ему даны русскими промышленниками.

Все поименованные животные ловятся во время шествия льда, который пригоняется ветром к Канинскому берегу, и ловля эта продолжается до половины, а иногда и до конца июня месяца, смотря по тому, как долго идет лед. Животных этих стреляют из ружья, частию в воде, частию на льдинах и по берегу. При стрелянии животных на льдинах здешние охотники употребляют особенную хитрость, посредством которой они незаметно приближаются к своей добыче на расстояние выстрела. Для этого охотники всегда носят при себе особенный снаряд, употреблявшийся прежде для охоты за дикими северными оленями и имеющий следующее устройство: две лыжи, передние концы которых загнуты кверху, соединены между собою поперечной доской, имеющей один аршин вышины и полтора — ширины; переднюю площадку этой доски обивают полотном, для того чтобы сделать ее несколько похожею на льдину. Охотник, завидевший животное, ложится ничком за доску и, ползя на коленях, вместе с тем подвигает снаряд до тех пор, пока не приблизится к своей добыче на расстояние выстрела; после того он просовывает ствол ружья в отверстие, нарочно для того сделанное в доске, прицеливается и делает удачный выстрел.

При ловле дельфинов промышленники употребляют совершенно другого рода уловку. Охота за этими животными бывает особенно удачна в июне и июле, потому что в это время они собираются около берегов большими или меньшими юрками и для приискания себе пищи подымаются по прибрежным рекам Поше, Оме, Снопе, Вижасе и другим, протекающим по Канинской Земле. Огромные песчаные мели, окаймляющие все расширившиеся устья поименованных рек, во время прилива потопляются водою, а во время отлива совершенно высыхают. Здесь-то, по берегам, один из охотников неусыпно наблюдает за появлением дельфинов и, лишь только последние покажутся, немедленно дает об этом знать своим товарищам; тогда две лодки тотчас же подымаются вверх по реке, из которых одна старается опередить плывущий юрок. Охотники, сидящие в лодке, начинают шуметь, чтобы тем самым заставить юрок возвратиться; но так как позади него также плывет другая лодка с охотниками, то юрок необходимо должен избрать который-нибудь из берегов, и притом тот, от которого лодка с шумящими охотниками более отдалена. Между тем две другие лодки занимают позицию в самом устье реки, и находящиеся в них охотники вооружены сетями, имеющими около 700 саженей длины и около двух глубины; ячеи этих сетей, имея 1/2 аршина в стороне квадрата, связаны из веревок толщиною в палец. Этот невод также располагается отвесно под зеркалом воды, а лодки, к которым прикреплены концы его, находятся посреди устья, в небольшом друг от друга расстоянии. Как скоро поставленный на высоком берегу караульный заметит, что юрок имеет намерение возвратиться в море, он немедленно извещает об этом охотников, находящихся в устье реки, водружая для этого так называемую махавку. Тогда одна лодка с прикрепленным к ней концом невода приплывает к берегу и, растягивая тем самым сети, преграждает юрку дорогу в море; между тем как другая лодка, к которой прикреплен противоположный конец невода, обходит юрок и окружает его так, что он поневоле должен ограничиться самым небольшим пространством воды около берега. В таком положении дельфины остаются до отлива, который, отводя от мелкого берега всю воду, оставляет пленных на суше. После того охотники убивают их копьями и вытаскивают на берег.

Все эти животные содержат в себе ворвань, для которой они, собственно, и ловятся. Для получения этой ворвани с животного прежде всего снимают кожу, которая очень легко отстает вместе с находящимся под нею слоем жира; потом этот последний отскабливают ножом и кладут в котел, помещаемый в нарочно для того устроенную печку, где жир вытапливается, принимая вид жидкости и осаждая гущу, которая отделяется от полученной чистой ворвани как вещь бесполезная. Моржовый жир осаждает гущи на половину, жир тюленя и морского зайца около четверти, а жир дельфина еще меньшую часть, почему этот последний и составляет главный предмет охоты промышленников. Жидкая ворвань разливается в бочки и отправляется для продажи в Пустозерск, где чердынцы покупают ее по 6 и 8 р. пуд, без различия животного, от которого она добыта. Кожа этих морских животных также идет в дело, особливо моржевая, за которую чердынцы платят по 20 р. Тюленья кожа отвозится на продажу в Мезень, где она покупается по 70 или 80 к., а уже много по рублю штука; кожа морских зайцев разрезается на ремни, которые по прочности своей весьма годны для подпруг при впрягании северных оленей. Что касается до кожи дельфинов, то она до сих пор еще не находит себе употребления.

Изредка, а именно один раз в несколько лет, около здешних берегов появляется кит, который, конечно, делается уже непременно добычею промышленников. Наконец, владелец Индегского поселения отправляет ежегодно несколько карбасов на охоту за морскими животными около берегов Новой Земли. На водах губы Чоши охота в большом размере устраивается теперь только еще двумя зажиточными поселенцами, приютившимися на берегу реки Поши; между тем как ловля, производимая менее богатыми лицами, которые не в состоянии обзавестись всеми необходимыми для этого промысла снарядами, вовсе не замечательна. Богатые промышленники нанимают себе в работники самоедов, которые получают соответственную трудам их плату, деньгами или съестными припасами. Кроме охоты за морскими животными, поселенцы индегские занимаются также рыбной ловлей, главный предмет которой составляет семга. Эту последнюю ловят как около морских берегов, так и в реках. На море ловля семги производится перемотами, которые употребляются и пустозерскими промышленниками, но которые, соответствуя устройству здешних морских берегов, имеют всего 50 — 70 саженей длины. Впрочем, индегские поселенцы этим ничего не теряют, потому что вместо одного или двух больших перемотов, употребительных в Пустозерске, они, в случае надобности, расставляют их несколько, так что ловля оттого нисколько не бывает безуспешнее. При ловле семги в какой-нибудь реке эту последнюю перегораживают кольями и прутьями, а рыбу преследуют вверх по реке и опутывают обыкновенными сетями.

Кроме семги, индегские поселенцы ловят также омылей (Salmo omul Pall.), кумжу (S. leucomaenis Pall.), гольцев (Salvelinus alpinus Fabr.), камбалу (Pleuronectus flessa L.) и навагу (Gadus navaga Koelr.). Здешние озера изобилуют пеледями, сигами, щуками и мн. др. Что касается до чира (Salmo nasus Pall.), то он водится только в озере Урдюге. Обыкновенная рыба идет на домашнее употребление, а ценные породы, как, например, омыли, пеледи, сиги, чир и в особенности семга, подвергаются солению и отсылаются для продажи на Мезенскую ярмарку. Индегская семга предпочитается пустозерской, и в Мезени пуд ее всегда покупается рублем дороже против последней; это происходит оттого, что индегская семга всегда бывает достаточно просолена, между тем как пустозерская, по какому-то непостижимому расчету промышленников, ее приготовляющих, будучи всегда худо приправляема, весьма скоро портится.

На здешние берега морем иногда выбрасывается древовидный лигнит или бурый уголь, известный на всем севере под названием морского угля, а также изредка небольшие кусочки янтаря, обыкновенно завернутые в растительные пленки. Минерал этот и здесь также называется морским ладаном, и жители Мезени тщательно собирают его и держат у себя в домах как счастливый талисман; женщины при отправлении своих мужей на рыбную ловлю всякий раз окуривают им сети, надеясь этим заманить в них большее количество рыбы.

Река Индега обязана своим самоедским названием Пай-яги, т.е. Каменной, как каменистым берегам, окаймляющим ее в ее верховьях, так и тому обстоятельству, что она служит отводным каналом вод, вливающихся в нее с Большого и Малого Камней, т.е. с Чаицына Камня или Пая, как главного хребта, и с северо-восточного отрога его, Малого Камня или Памбоя (уменьшительное от слова пай). Кстати, я сообщу читателю некоторые географические сведения об этой местности, доставшиеся мне от здешних жителей.

В 25 или 30 верстах к северу от Индегского поселения находятся три озера, известных под именем Сарванских озер, из которых одно довольно значительно, а другие два весьма невелики. Около этих озер находится самый северный лес, который, представляя несколько групп засохших елей и берез, доходит здесь таким образом до 68º с. ш. На северо-востоке, около 20 верст от того же поселения, по направлению от ЮЮЗ к ССВ, тянется группа значительных и весьма обильных рыбою озер, называющихся Индегскими озерами, по-самоедски Пайягандов, которые, будучи в числе четырех, соединяются между собою посредством небольших ручьев. Самый южный из них дает начало маленькому ручью, который в одной версте выше индегского поселения вливается в Индегу с правой ее стороны. Между этими Индегскими и Сарванскими озерами пролегают холмы Сарванского хребта, из которых Болванская сопка, по-самоедски Хайсале, высотой своей превышает все прочие; этот ряд холмов, по-видимому, представляет отрасль Памбоя или Малого Камня, главного рубежа вод этой страны. Неподалеку от Индегских озер, ближе к озеру Урдюге, находятся еще два маленьких озера, так называемые Петовы, соединяющиеся посредством ручья с индегской группой. На ЮВ, наконец, в расстоянии 30 верст от индегского поселения, лежит значительнейшее из всех до сих пор поименованных нами озер, а именно Урдюга, по-самоедски Урьер, замечательная тем, что в ней постоянно два раза в сутки бывает прилив и отлив. Явление это известно не только всем русским промышленникам, но и самоедам и дает нам повод заключать, что воды этого озера под землею находятся в соединении с морем. Замечают, что при сильном приливе воды в море Урдюга также заметно углубляется, и наоборот, при сильном отливе в море вода в озере также значительно убывает. Зимой, говорят, ледяное покрывало этого озера получает в середине трещину, которая во время прилива расширяется на 1 1/2 аршина, а во время отлива снова закрывается и тогда едва бывает заметна; это явление, повторяющееся также постоянно два раза в сутки, весьма легко объяснить, потому что вследствие давления прибывающей в озере воды ледяное покрывало этого последнего выгибается, и чем сильнее вода напирает, тем трещина, конечно, становится шире; когда же вода в озере начинает убывать, ледяное покрывало постепенно принимает горизонтальную плоскость, почему трещина необходимо должна закрыться. Кроме этих странных явлений, здешние жители рассказывали мне еще об одном, которое я нелишним считаю сообщить читателю. К западу от Урдюги лежат два небольших озера, так называемые Лебяжьи, которые, будучи некогда соединены между собою посредством незначительного ручья, изливали свои воды через речку Лебяжью в Индегу; когда же ручей, их соединявший, мало-помалу высох и зарос, то одно из них, а именно восточное, само собою образовало отводный канал, посредством которого воды его стали изливаться в Урдюгу. Вследствие этого обстоятельства оно значительно обмелело и плоские берега его высохли по крайней мере на два аршина в ширину, между тем как Урдюга оттого нисколько не углубилась, и даже Урдюгская Виска, которая из Урдюги вливается в Сойму, осталась в прежнем своем виде. Но всего удивительнее то, что воды озера Урдюги, несмотря на предполагаемую связь его с морем, не содержат в себе ни малейшей частицы соли и что в ней водятся только такие рыбы, которые могут жить в одной пресной воде, т.е. те же самые рыбы, которыми изобилуют окрестные озера; так, например, чир, который водится только в пресной воде, принадлежит Урдюге исключительно перед всеми здешними озерами. За неимением времени я должен был оставить исследование всех этих любопытных явлений будущему наблюдателю.

Бурная и пронзительно холодная погода побудила меня остаться на целый день в индегском поселении. Утром 14 сентября мы оставили его и переехали через Индегу, которая, несмотря на свою значительную ширину, в некоторых местах была так мелка, что при переправе нашей горизонт воды не касался даже дна вьючных саней. На левом берегу реки также находится опушка леса, но только гораздо уже той, которую мы видели на противоположном правом берегу; это происходит, вероятно, оттого, что последняя, будучи расположена непосредственно около умеренного ската долины, не так сильно подвержена влиянию северных ветров. На обоих берегах лес состоял большею частию из высохших деревьев, которые, как замечают здешние обыватели, сильно пострадали от морозов, бывших во время Французской кампании. И в открытой тундре местами попадались нам группы тощих деревьев, которые, впрочем, мало-помалу исчезали, между тем как умеренно возвышающаяся холмистая земля в области реки Индеги постепенно переходила в открытые тундристые равнины, по которым мы и поехали, держась юго-западного направления. Погода сегодня, как и в продолжение всего этого месяца, была очень непостоянная: при юго-западном ветре снег сменялся дождем, а солнечное сияние — туманами, которые в наших глазах собирались и опять исчезали. Вскоре мы очутились около небольшой реки, которая, изливая воды свои в юго-западном направлении, довольно долго провожала нас, пока мы наконец не переехали через нее. Каменистое русло этой реки было покрыто известковыми гальками, между которыми мы заметили также роговики и кремни, горные породы, содержащие в себе органические примеси и относящиеся потому к горным известнякам. Эти органические примеси представляли: Cyathophyllum ibicinum (Fisch.), и видоизменение ее minor, Fenestella veneris (Fisch.), Terebratulapuschiana (Vern.) и Planosulcata (Kon.), вместе с игловатыми оттисками растения Archaeocidaris rossicus и трилобитовыми оттисками рода Phillippsia; кроме того, мы нашли гигантский полип Lithostrothion floriforme, который, представляя вид правильного шара, имел с лишком фут в диаметре. Река эта называется Большой Светлой, а у самоедов Янайягой, т.е. Тихой рекой, и вливается в Индегу в 7 верстах ниже поселения, в котором мы останавливались. Потом мы наехали на ручей, известный под названием Малой Светлой, по-самоедски Хавырайяга (от хавыра — тощий лес), который также впадает в Индегу, но только в 12 верстах от поселения. На крутых скатах долины, окаймляющих этот ручей, местами видно было несколько неровно или перпендикулярно обрушившихся скалистых стен, на которых обнаруживались частию горизонтальные, частию едва заметными волнами расположенные слои красноватого и серовато-белого плотного известняка с раковистым изломом. Из окаменелостей мы видели здесь только Cyathophyllum ibicinum; но в этой же горной породе образовались, без всякого сомнения, и те окаменелости, которые были найдены нами между гальками Янайяги, потому что даже роговики и кремни этих последних находились здесь в первоначальном своем месторождении, заключаясь в общей массе известняка гнездами, или несколько округленными желваками, или также пластами, которые, будучи около 6 дюймов толщиною, выклинивались между слоями известняка. В узкой тенистой пропасти, у подошвы скалистых стен, находилось еще несколько огромных глыб снега, который, по-видимому, никогда не исчезает. По краям этих снежных масс теперь только еще наступила весна, потому что Ranunculus nivalis и Arabis alpina были здесь в полном цвете. Под вечер мы приехали к палатке одного мезенского мещанина, у которого и остались ночевать.

15 сентября. Ночью выпал свежий снег, который значительно облегчил наш путь. Земля, по которой мы ехали, по-видимому, возвышалась к западу весьма постепенно и представляла обширные долины и едва заметные возвышенности; горизонтально напластованные горные породы обусловливают полосу земли, почва которой производит огромное количество ягеля. Переехав через маленький ручей, приток реки Щучьей, текущей по ВЮВ направлению, мы увидели ряд холмов, известный у самоедов под именем Савсар, т.е. Белой перхоти; название это указывает на растянутую возвышенность, покрытую белым ягелем и выдающуюся вдали наподобие гребня. С верхушечной линии хребта мы видели на ЮВ Болванскую сопку, по-самоедски Хайседа, а на ССЗ отдельные возвышенности, так называемые Две Сопки, по-самоедски Сиде-Седе; все эти три сопки принадлежат к цепи Савсар. На ЮВ мы открыли синеющуюся в отдалении долину, которая, впрочем, находится уже в области лесов; это то самое место, где речка Памбоггы, соединяясь при устье своем с другой речкой, по имени Талембай (источников которой мы не касались,), образует известную уже нам реку Сулу. С западной стороны мы ничего не могли видеть, потому что высокая холмистая земля заслонила нам здесь весь горизонт; однако же на юго-западе нам указали направление, по которому расположены друг подле друга два значительных возвышения главного хребта Тиманского Камня, так называемые Две Ковриги, по-самоедски Сиде Хаврига. На восточной стороне, напротив того, мы видели высокий горный кряж, который представился нам подле самой Болванской сопки, с левой ее стороны, и которого отдельные возвышения, представляя неровные профили, свидетельствуют об обнаженной в них горной породе. Это — Памбой или Ноцка-Бай, т.е. Малой Камень, названный так в противоположность Чаидыну или Тиманскому Камню, который у самоедов известен под именем Арка-Бай, т.е. Большой Камень, или даже просто Пай, камень (каменная гора). Этот Памбой пролегает, кажется, по северо-восточному направлению; к нему примыкает горный хребет Савсар, а также многие другие, служащие разделом вод, текущих в Индегу.

Близ главной сопки цепи Савсар, через которую вела наша дорога, мы переехали второй или главный приток реки Щучьей, изливающий свои воды в восточном направлении и представляющий узенькую и весьма неглубокую речку, русло которой усеяно известковыми гальками. Третьего ручья, протекающего несколько южнее, мы вовсе не касались. Речка, образовавшаяся из этих трех ручьев, известна у самоедов под именем Сатурайяги, т.е. Щучьей реки, и впадает в Сулу несколько ниже Помбоггы.

В самоедской палатке нам сообщили неприятную весть, что мы не встретим больше номадов ни на пути к реке Поше, ни даже около находящейся там церкви. Это побудило меня снарядить посла к самоедскому старосте, находившемуся в то время около морского берега, с требованием собрать потребное для меня число оленей и прислать их к упомянутой церкви; сам же я, в сопровождении самоедских семейств, палаток и стад, отправился далее на запад. По дороге нам пришлось переезжать через три небольших ручья, которые несколько ниже образуют известную уже нам речку Памбоггы, впадающую в Сулу близ ее источников в главном хребте. Первый и значительнейший из этих ручьев окаймляется высоким (около 2 саженей) скалистым берегом, на котором были видны горизонтальные слои зеленого глинистого песчаника, с виду весьма похожего на глинистый сланец; эта горная порода, будучи умеренной плотности, в верхних слоях своих местами принимала характер конгломерата, между тем как в нижних частях представляла более глинистую и мелкозернистую массу, которая всеми своими минералогическими признаками соответствовала глинистым песчаникам, замеченных нами на реке Цильме; в ней мы нашли также окаменелые растительные стволы, в несколько дюймов толщиною, которые, впрочем, большею частию были сплюснуты. Остальные два ручья протекали между берегами, состоявшими из обломочных глыб грубого песчаника желтого цвета.

Подавшись несколько вперед, мы, к немалому нашему удивлению, очутились уже на западном отклонении Чаицына Камня, потому что стояли около побочного ручья реки Волонги, который берет свое начало из западной подошвы этого хребта. Таким образом мы незаметно перешагнули через гребень отрога, и это очень легко могло случиться, так как округленные и весьма умеренно покатые вершины его были вовсе невысоки. Между тем однообразие, с каковою широкие углубления долин сменялись плоскими возвышенностями, покрытыми ягелем, отнюдь не соответствовало понятию, которое я себе составлял об этом хребте, так как я иод названием пая или камня всегда разумел цепь скалистых гор. Упомянутые три ручья находятся довольно высоко на рубеже вод в весьма близком соседстве с притоками Волонги. На берегу одного из них видны были горизонтальные слои желтого песчаника, выходы которого по краям и концам были округлены, отчего и самые холмы, из него образовавшиеся, имели большею частию округленные формы. Однако же и здесь горная порода была обнажена только на весьма небольшом протяжении, и вообще почва тундры очень мало благоприятствует геогиостическим исследованиям, потому что она вся покрыта более или менее густым ягелем, из-под которого ничего нельзя рассмотреть. В русле того же ручья находилось несколько обломочных глыб железосодержащего песчаника, весьма похожего на цыльмский. Таким образом, мы здесь находим те же самые горные породы, которые образуют берега реки Цильмы; некоторые из них решительно ничем не отличаются от цыльмских.

Так как мне не удалось не только проследить за изменениями, какие происходили в атмосфере и давлении воздуха на высоте Чаицына камня, но и обозреть окрестности этого последнего с которой-нибудь из более возвышенных точек его, то я приказал своим провожатым везти себя вдоль гребня отрога, к Оникиной сопке (по-самоедски Оникиседа), которая, правда, только весьма немногим превышает свои соседние вершины, однако же, будучи видна уже издали, считается самой высокой вершиной Чаицына хребта. Дорога наша вела через главный приток Волонги, который, представляя здесь мелкий ручей, струящийся по обломкам песчаника, известен у самоедов под именем Хаюдеяги, т.е. Медвежьей реки, и вливается в море. Местами нам попадались небольшие голые скалы, состоявшие почти исключительно из песчаника, горной породы, которая, изменяясь только в цвете, являлась нам то белою, то соломенно-желтою массою. Этот песчаник распространяется здесь по всей нагорной равнине Чаицына Камня и служит почти единственною составною частью округленных его сопок, которые, вследствие легкой разрушаемости горной породы, не представляют почти ни одного значительного возвышения. Так как начинало уже вечереть, то мы отложили обозрение окрестностей до следующего утра и расположились ночлегом на одном из возвышений Чаицына Камня, в виду Оникиной сопки. Суровая осень сильно давала нам чувствовать свое присутствие, потому что термометр в 8 часов вечера стоял на -5 ºС; стоячие воды подернулись ледяной корой в полдюйма толщины, и при пронзительно-холодном ССЗ ветре целый день шел снег.

16 сентября. Ясное небо и чистая атмосфера вполне благоприятствовали моему намерению обозреть окрестности Чаицына хребта. С высоты, на которой мы ночевали и которая равнялась 675 футам, Оникина сопка представилась нам на ЮЮВ; к северной и северо-западной подошве этой главной вершины примыкает волнообразно-холмистая земля с группой холмов, известных здесь иод именем Хариусовых сопок, по-самоедски Туйото-седа; к этой группе относится и тот холм или возвышение, которое служило нам ночлегом. На склоне холмистой земли, по направлению к ЗСЗ, виднеется небольшое озеро, которому упомянутая группа холмов обязана своим названием, потому что оно также называется Хариусовым озером (по-самоедски Туйо-то) и получило это название от рыбы хариуса, по-самоедски туи (Salmo thymallus), которая ловится в водах его. Хариусово озеро дает начало речке Безмошице (по-самоедски Надальсадаяга, т.е. Река без мха), названной так потому, что болотистые низменности, по которым она протекает, почти вовсе лишены ягеля. Речка эта вытекает из озера в юго-восточном направлении, но по достижении ею равнины, прилегающей к подошве Хариусовых сопок, поворачивается около этих последних на юго-запад и в этом направлении вливается в Пошу, несколько выше того места, где стоит церковь. В противоположной стороне, т.е. на севере, с возвышения, на котором мы находились, видна была самая высокая точка горного хребта, так называемая Кунженские сопки (по-самоедски Патара-седе), заметно превышающие свои соседние вершины и находящиеся по компасу на ССЗ; около них берет свое начало ручей или речка Кумжа, по-самоедски Патараягако, обязанная своим названием тому обстоятельству, что в ней зачастую попадается рыба кумжа (Salmo leucomaenis, Pall., по-самоедски патара); эта речка вливается в Волонгу с правой ее стороны. На восточной половине компаса вид страны был заслонен высокими сопками Хариусовой группы; однако же я узнал от своих провожатых, что за этими сопками, по направлению к ВСВ, находятся главные высоты Чаицына Камня, т.е. упомянутые уже нами Две Ковриги.

Осмотрев таким образом все, что можно было видеть с возвышения, служившего нам ночлегом, я сел в легкие сани и велел отвезти себя к Оникиной сопке, которая окружена со всех сторон отлогими скатами, ведущими к ее вершине, усеянной множеством ягеля. Главный хребет Чаицына Камня тянется здесь от юго-востока на северо-запад; но Оникина сопка представляет вершину не хребта собственно, а побочного рукава его, который отделяется от главной цепи в виде отрасли и потом опять соединяется с нею. А именно, главный хребет, подымающийся из низших широт в высшие, почти но направлению меридиана, делает в этом месте поворот под весьма тупым углом, принимая северо-западное направление, в котором и простирается до самого моря. Против этого-то поворота главного хребта и лежит Оникина сопка, господствуя над боковым гребнем, который пролегает от ЮЮВ на ССЗ, уклоняясь мало-помалу на С и ССВ, где он опять соединяется с Чаицыным Камнем. Между этими двумя горными гребнями расстилается широкая плоскохолмистая долина, из которой вытекают притоки Волонги и Безмошицы. С Оникиной сопки мы усмотрели на ССВ сопку Ковригу, а на северо-западе — Хариусово озеро. Всю западную сторону компаса занимала беспредельная равнина, которая терялась в синеющейся дали и на которой виднелась туманная кайма отдаленного леса. Только на юго-востоке горизонт был ограничен находившимися перед нами возвышениями; почему я и направил путь свой в ту сторону с намерением отыскать высочайшую точку тамошних гор и определить положение этих последних по углам компаса.

Не прошло часа времени, как мы приехали к желанному месту. Немедленно взобрался я на самую высокую вершину, откуда мне со всех сторон представлялся обширный горизонт и где я мог составить себе самое ясное понятие о взаимной связи здешних гор. Смотря с этой вершины, Оникина сопка представилась нам в северо-западной стороне, а главное направление побочного рукава, над которым она возвышается, вообще казалось нам ССВ, потому что ССЗ направлению он следует более в самом начале, около главной сопки. От Оникиной тянется несколько невысоких холмов, которые, пролегая поперек долины, примыкают к тому возвышению, около которого главный хребет делает поворот. Вправо от этого последнего стелятся плоскохолмистые равнины восточной стороны компаса, которые мы уже объезжали и на которых находятся источники Щучьей реки и Памбоггы, вытекающих из восточной подошвы Чаицына Камня. На юго-востоке нам представилась новая плоскохолмистая возвышенность, так называемый Памбой или Маленький Камень, который, отделяясь от главного хребта в виде незначительных высот, тянется сперва в ВЮВ направлении, но потом делает поворот, чтобы направиться к СВ; у самого этого поворота берет свое начало река Памбоггы, которая в переводе значит Уши маленького камня. Направление Памбоя обусловливает также течение Суды (по-самоедски Сойяга), потому что эта последняя, вытекая из двух небольших горных озер около Чаицына Камня, изливает воды свои вдоль южной подошвы Памбоя, в юго-восточном направлении, но потом, вместе с этим отрогом главного хребта, поворачивается на северо-восток и удерживает это направление до самого впадения своего в Печору. На ЮЮВ мы открыли еще одну возвышенность, представляющую нагорную равнину, южная подошва которой омывается рекой Сулой. Подле этой возвышенности находятся гораздо значительнейшие горы, которые тянутся по направлению главного хребта, представляя таким образом продолжение этого последнего на юге.

Спустившись с вершины, я поехал к лежавшей на северо-востоке безыменной сопке, около которой гора Памбой делает поворот; я счел ее за самую высокую точку здешней местности и не ошибся, потому что высота ее равнялась 815 футам, между тем как вершина, с которой я только что спустился, возвышается не больше как на 795, а Оникина сопка, считающаяся обыкновенно высочайшею точкою этой страны, — всего на 740 футов над уровнем моря. С безыменной сопки Оникина представлялась нам на ЗСЗ; Хариусовы сопки находились в довольно большом расстоянии от нас, на СЗ, а Кумженские — на ССЗ.

Обозрев таким образом все здешние местности, я возвратился к своей палатке и тотчас же велел своим людям приготовиться к дальнейшему странствованию. Неуклонно следуя юго-восточному направлению, мы вскоре достигли лесной границы; дорога наша вела через открытую тундру, на которой нам местами попадались лесные оазы, состоявшие из замороженных елей и тощих берез, большею частию совершенно мертвых; изредка также приветствовала нас Juniperus папа. Под кровом жалкого леса мы раскинули свои палатки для ночлега, а олени были пущены в открытую тундру. Сегодня самоеды наши заметили по дороге дикого северного оленя, который присоединился было к их стаду, но тотчас же опять скрылся. Также одному из них удалось убить хареем куропатку, птица эта часто попадается в открытых тундрах и, по-видимому, не очень-то пугается людей, потому что я видел, как одна куропатка спокойно осталась сидеть на своем месте несмотря на то, что наши сани проехали мимо нее не больше как на расстоянии 8 шагов.

Здесь я считаю нелишним сообщить еще некоторые сведения, которые могут служить дополнением к изложенной уже мною орографии и гидрографии этой неизведанной еще земли. При этом поставлю себе долгом предупредить читателя, что сведения эти я передаю точно так, как они достались мне от сведущих обитателей здешних стран, как русских, так и самоедов. Руководствуясь ими, я только составил себе план к начертанию топографии, так как эта последняя, т.е. группировка отдельных высот и водные системы, не входит в сферу наблюдательности питомцев природы, которые часто знают самые незначительные возвышения и воды своей страны, но между тем не могут дать себе никакого отчета в существующей между ними связи.

Чаицын Камень, как я уже заметил, в своем южном протяжении около Оникиной сопки принимает ЮЮВ направление, только весьма незаметно уклоняясь от линии меридиана, а в области леса вдруг сглаживается, так что верхушечная линия его совсем исчезает, а самый хребет вследствие горизонтального наслоения образующих его горных пород получает характер широкой, волнообразно-холмистой нагорной равнины, какой выказывается в полосе земли, заключенной между реками Чиркой и Рочугой и возвышающейся средним числом на 450 парижских футов над уровнем моря. Эта нагорная равнина пересекается с одной стороны Рочугой, а с другой — Чиркой и Цильмой, на восточной ее стороне, образующей самый сильный отклон, горизонтальные слои горной породы, по-видимому, часто обрушиваются на равнину, образуя террасы, которые местами принимают вид отдельных горных цепей; так, например, на правом берегу Космы, в южном или ЮЮВ направлении, почти параллельно главному хребту, тянется подобная цепь под именем Косменского Камня.

В лесной стране, лежащей только несколько южнее пограничной линии леса, от сгладившихся возвышенностей главного хребта отделяется в виде отрога невысокий волнообразно-холмистый хребет, который в западном своем протяжении представляет раздел вод между береговыми реками с одной и притоками Поши и Мезени с другой стороны, и в разных местах, где он заметнее возвышается, носит различные названия. Хребет этот образует частью ряды холмов, поросших лесом, частью возвышенные, наподобие нагорных равнин, безлесные тундры, которые у здешних русских называются степями; так, например, нам известна Чушовская степь с двумя озерами: Чушовым, из которого вытекает приток Поши, и другим небольшим рыбным озером, дающим начало береговой реке Снопе; также известна нам Кривовская степь, лежащая к югу от Неси и представляющая почти горизонтальную, отчасти лесом поросшую нагорную равнину. В дальнейшем своем протяжении этот земляной хребет постепенно принимает ЗСЗ и СЗ направление, которого не изменяет до перехода своего на Канинский полуостров, где самые крайние концы его, образуя невысокий горный хребет, служат разделом вод, текущих в Чошскую губу и Белое море. На картах этот хребет обозначен в виде самостоятельного горного кряжа, под именем Шомоховских гор (переиначенные некоторыми в Шемеханские горы), между тем как название это есть чисто местное и принадлежит только тем холмам, которые находятся около речки Шомокши.

К югу от источников Рочуги Чаицын Камень мало-помалу принимает юго-восточное направление, а около источников Цильмы снова достигает значительной высоты и пролегает под именем Малого Камня. В этой части главного хребта берет свое начало река Цильма, которая сначала течет на север, но при соединении своем с Чиркой, изливающейся из нагорной равнины в юго-восточном направлении, поворачивается на восток и в этом направлении вливается в Печору. В стране Малого Камня главный хребет пускает от себя на запад невысокую отрасль, служащую разделом вод между притоками Позы и Мезени; из этой отрасли вытекает река Самосара, которая в соединении с Рочугой образует Позу.

О дальнейшем протяжении Чаицына Камня трудно получить какие-нибудь сведения, потому что местности под этими широтами необитаемы и почти вовсе неизвестны. Но тем не менее здесь пролегает зимняя дорога, которая ведет из села Вожгоры (лежащего на правом берегу Мезени, в нескольких верстах от впадения в нее Пижмы) в Усть-Цильму и простирается около 225 верст в длину. Дорога эта, известная под именем Вожгорской Тайболы, в северо-восточном своем протяжении следует течению реки Пижмы до самых источников и пересекает на этом пространстве речку Четлыс, которая в СЗ направлении вливается в левый берег Пижмы. В 5 верстах от реки Четлыса дорога ведет через "высокие каменные горы", покрытые мрачным хвойным лесом и названные по реке Четлысским Камнем; "горная порода, образующая эти горы, может быть употреблена на оселки" и представляет, следовательно, такой же глинистый сланец, какой обнаруживается в Малом Камне, на берегу реки Чирки. В расстоянии 20 верст от Четлысского камня находится хижина, которая, будучи расположена на берегу Мезенской Пижмы, служит пристанищем для путешественников, отправляющихся из Вожгор в Усть-Цильму или обратно. На 8-й версте от хижины лежит озеро, в котором берет свое начало р. Пижма; далее Вожгорская Тайбола не касается уже никаких возвышенностей, а идет по болотистым низменностям до самой Усть-Цильмы, где она пересекает Печорскую Пижму недалеко от ее устья. Из всех этих известий оказывается, что Тиманские горы и здесь также принимают характер волнообразно-холмистой нагорной равнины, над которой не возвышаются никакие вершины и которая потому не имеет никакого особенного названия. Что же касается до Четлысского Камня на берегу реки Четлыса и до Малого Камня, находящегося около источников Цильмы, то оба они, по всей вероятности, представляют не что иное, как террасовидные обрывы этой нагорной равнины, подобно тому, как Косменский Камень, лежащий на берегу Космы, образует террасовидные уступы, обращенные к граничащей с ним Печорской низменности. В этой нагорной равнине берут свое начало обе одноименные реки Пижмы, а также Ухта, приток Ижмы. Одна из ее отраслей обусловливает течение Печоры, которая, описав большую кривую линию, переменяет свое прежнее западное направление на северное и сохраняет это последнее до самого впадения своего в море. В стране Поганого Носа эта отрасль, будучи пресечена Печорою, переходит через эту последнюю, чтобы образовать плоскохолмистый земляной хребет, который пролегает по Большеземельной тундре под именем Большеземельского хребта и служит разделом вод между притоками Печоры с одной и береговыми реками этой земли с другой стороны. Несколько ниже устья реки Узы Большеземельский хребет еще раз указывает Печоре направление, по которому она должна течь, и потом простирается к источникам Коротаихи, где концы его встречаются с отрогами полярного и арктического Урала. О дальнейшем протяжении Чаицына Камня на юго-восток, к главному хребту Урала, я ничего не мог узнать.

Обратимся теперь на север. Мы видели, что главный хребет, начиная от группы Оникиной, принимает северо-западное направление; остается только прибавить, что он удерживает это направление (может быть, еще несколько уклоняясь к западу) до самого моря, где он спускается к его скалистому берегу, между устьями береговых рек Лямцы и Васькиной, и где мыс Чаицын Нос считается оконечностью его. Этот мыс дал свое название всей горной цепи Чаицына Камня, а сам обязан им группе трех небольших скалистых островов, которые, находясь около самого мыса, служат пристанищем бесчисленному множеству морских птиц, преимущественно чайкам, отчего они и получили название Чаичьих островов, по-самоедски Холавгойе. Далее надо упомянуть еще об одном маленьком острове, находящемся в морском заливе, между мысами Чаицыным и Святым Носами, против устья Индеги, это — остров Тиунец или Тиманец, название которого, по-видимому, имело тесную связь не только с названием горного хребта, т.е. Тиманским или Тиунским Камнем, но и с названием всей полосы земли, известной под именем Тиманской или Тиунской Земли; но в настоящее время связь эту трудно открыть. Заметим, кстати, что остров Тиунец или Тиманец в глазах промышленников замечателен еще тем, что он, как здешние жители выражаются, пробуравлен, т.е. что скалистый берег его имеет впадину, подобную той, которую мы видели в скале Болванского Носа на острове Вайгаче. Впрочем, касательно обоих названий одной и той же горной цепи надо заметить, что эта последняя у мезенских мещан вообще называется Чаицыным Камнем, тогда как в землях, лежащих около Печоры, она постоянно известна под именем Тиманского Камня; другое же название известно только весьма немногим.

Если теперь провести прямую линию от Чаицына Носа по направлению горной цепи на ЗСЗ через губу Чошу, то мы увидим, что она упрется в скалистый мыс Микулкин или Толстый Нос Канинского полуострова и что отсюда, по направлению главного хребта, тянется горный кряж, который, пролегая по северной части этого полуострова, оканчивается Канинским или Тонким Носом. Судя по всем дошедшим до меня сведениям, этот горный кряж имеет характер совершенно аналогический с Чаицыным Камнем, потому что он также представляет широкий волнообразнохолмистый хребет с плоскими вершинами, который только в пропастях и поперечных долинах, по берегам текущих из него рек, обнажает свои высокие и неровные скалы, образовавшиеся между прочим из выходящих наружу горизонтальных слоев песчаника и известняка. По моему мнению, эти Канинские горы представляют конец Тиманской цепи, отделенный от своего главного хребта Чошской Губой. На старых картах цепь эта обозначена под именем Земляных гор; однако же я здесь нигде не слыхал такого названия, тем более что оно даже вовсе не соответствует свойству здешних гор. Русские называют ее Канинским Камнем, а самоеды — просто Паем, подобно Чаицыну Камню в Тиманской Земле и Уралу в Большеземелье, так что каждая из трех главных цепей гор, пролегающих по трем тундрам, известна у своих уроженцев под именем Пая или Горы. Итак, Канинский полуостров обязан своей формой проходящим по нему концам Чаицына Камня и западной ветви этого последнего и представляет вместе с тем самое крайнее звено Уральской цени на северо-западе, а обширная долина Белого моря с Онежским и другими озерами отделяет область его от области Скандинавских гор, к которой относится противолежащий Терийский полуостров.

Чаицын Камень пускает от себя также восточную отрасль, которая, по-видимому, обусловливает вид полосы земли, заключающейся между главным хребтом и рекою Печорою, и которая, отделяясь около Оникиной группы под именем Памбоя, постепенно переменяет свое северо-восточное направление на чисто северное и северо-западное и в этом последнем доходит до моря, где несколько севернее устья Индеги оканчивается мысом Святым Носом. Отрасль эта, под именем Сарванского хребта, тянется между Индегскими и Сарванскими озерами, где самую высокую точку ее представляет известная уже нам Болванская сопка, потом поворачивается на северо-запад под именем Мутновского хребта, заключающего в себе источники реки Мутной, которая вливается в Индегу несколько выше местечка того же имени; наконец она переходит в Мысовую землю, где пролегает под именем горной цепи Хальмергой и где, на восточной стороне Индегской Губы, оканчивается узкой и длинной косой земли Святого Носа. Горная порода, встречающаяся на скалистом берегу моря, около Святого Носа, представляет известняк, весьма похожий на тот, который образует гальки на берегу Светлой и некоторых других рек этой страны; она содержит в себе множество желваков серого кремня, употребляющегося охотниками для высекания огня. Полоса земли, о которой мы сейчас упоминали, так узка, что охотникам представляется возможность самым простым образом ловить песцов, водящихся во множестве во всех здешних холмах и сопках. Для этого они становятся в ряд у самого основания мыса и с шумом и криком подвигаются к постепенно суживающемуся концу его; песцы, спасаясь от преследований охотников, необходимо должны сойтись на самом конце мыса, где, не видя никакого средства к спасению, решаются пройти сквозь ряд своих неутомимых преследователей и при этом находят себе верную смерть. Наконец, остров Колгуев, который лежит на продолженной линии Памбоя, вероятно, есть самый крайний конец этой побочной цепи, подобно тому, как северная часть Канинского полуострова представляет собою конец главного хребта*.

______________________

* Самое раннее известие о Чаицыном Камне, сколько мне известно, дошло до нас от англичанина William Pursglove, который в 1611 г. зимовал в Пустозерске с некоторыми из своих соотечественников, а оттуда по делам торговли совершил поездку в Мезень и Холмогоры. "Ноября 23-го, — говорит он, — покинул я Пустозеру с намерением отправиться в Россию в сопровождении нескольких русских, пермяков и самоедов; последние, служившие нашими проводниками, повели нас через горный хребет, который они называют Камени (Чаицын Камень), но который образуется не из камня, как, например, Норвежские горы, а представляет большею частию плоский земляной хребет, в котором болотистый грунт сменяется холмами". См. [Purchas: III, 547]. Из русских писателей Фомин, кажется, был первый, который довольно верно изобразил этот горный хребет во всем его протяжении. См. [Фомин: 43].

______________________

Обширная долина, расстилающаяся между Чаицыным камнем и Памбоем, орошается притоками Индеги, которая служит главным отводным каналом для рек этой страны; в верховьях своих она следует северному направлению, но потом мало-помалу поворачивается на СЗ и уже в этом направлении достигает своего широкого устья. На юго-востоке здешние воды принимаются Сулою, которая передает их Печоре. Из притоков ее самый значительный — Сойма, которая, протекая по юго-восточному направлению, вливается в свою главную с левой ее стороны, в 10 верстах выше деревни Сульской. По берегам Суды находятся два селения: упомянутая деревня Сульская или Мысова, лежащая в 60 верстах выше впадения Суды в Печору или в 45 верстах, по прямой линии, от деревни Великовисошны на берегу Печоры; другая деревня, лежащая 8 верстами выше Мысовой и двумя ниже впадения Соймы, населена мезенскими переселенцами и не причисляется уже к Пустозерской волости. Сула, как мы уже прежде заметили, известна в истории русского горного промысла, потому что в одно время с серебросодержащими медными рудами, самыми древними, которые были разрабатываемы русскими на берегах Цильмы и Космы, найдена была точно такая же руда на реке Суде, и факт этот подтверждается даже преданием, сохранившимся о нем между самоедами.

17 сентября. Утром, когда надо было впрягать оленей, мы, к немалому нашему удивлению, не нашли ни стада, ни пастухов. На земле видны были волчьи следы, из чего мы заключили, что стадо наше было испугано волками и бежало, а пастухи отправились отыскивать его. Это непредвиденное обстоятельство заставило нас остаться на месте без всякого дела. Не зная, как убить время, я начал считать годовалые кольца окружавших нас деревьев, чтобы по числу их с точностию определить год, в котором здешний лес пострадал от морозов. Стадо наше было пригнано не раньше вечера, потому что с ним действительно случилось то, что мы предполагали, но, к счастию, оно не лишилось ни одного оленя. Погода сегодня целый день была довольно теплая, несмотря на восточный ветер, который к вечеру обратился в бурю. Около 9 часов пополудни термометр стоял на точке замерзания. Равнины, по которым мы ехали, возвышались на 200 парижских футов над уровнем моря.

18 сентября. В 7 1/2 часов утра, при ясной погоде и умеренном восточном ветре, было 5 градусов мороза. Выпавший ночью снег ускорял нашу езду. Полоса земли, по которой мы продолжали наше путешествие, представляла совершенную равнину без всяких возвышенностей; беспрестанно улучшавшийся лес только местами прерывался бесплодными тундрами. Нам попадались не только зеленеющие ели, но и живые березы, которые, однако же, представляли только небольшие деревца, всего каких-нибудь две-три сажени вышиною, и были уже совершенно голы. Мы переехали через окаймленный крутыми, отвислыми берегами ручей Заворотный, который обязан своим названием тому обстоятельству, что он впадает в море не в северном направлении, как это делает большая часть рек этой страны, а течет сперва на юг, чтобы соединиться с Безмошицей, впадающей в Пошу с правой ее стороны, несколько выше того места, где находится церковь. По левой руке, около опушки леса мы заметили крест. Оглянувшись назад, я увидел на небосклоне тянувшуюся над самым лесом снежную кайму, которая обозначала хребет Чаицына Камня: это была Оникина группа, пролегавшая в северо-восточном направлении. Наконец нам представилась и церковь; мы подъехали к опушке леса, который со всех сторон окружает селение, расположенное на берегу Поши. На здешнем лесе уже заметно обнаруживалось благодетельное климатическое влияние, производимое долиной реки Поши и низшей широтой, под которой эта местность лежит; потому что здесь нам опять представилась сосна, которой мы не видали уже более двух месяцев. Правда, дерево это попадалось нам здесь только в виде маленьких и тощих экземплярах, но зато в стране, лежащей всего какими-нибудь 30 верстами ниже, оно образует мощные стволы, годные для строевого материала, потому что все здания около Пошенской церкви построены из соснового леса, сплавленного оттуда. Говорят, однако же, что в 7 или 8 верстах ниже церкви дерево это опять исчезает, так что самая северная граница его произрастания в этих местах совпадает с 66 1/2º с. ш. Ель и береза представляли здесь большею частию живые и свежие экземпляры, и полагают, что они, по крайней мере первая, растут по всему течению Поши до самого впадения ее в море под 67º с. ш., обстоятельство, которому эта река обязана своим самоедским названием Пастыяги, т.е. Лесной реки. Кроме того, мы находили здесь еще следующие растения: Prunus padus, Pyrus aucuparia, Lonicera pallasii, Rosa acicularis, Ribes rubrum unigrum, Andromeda calyculata, Spiraea ulmaria, Senecio octoglossus и т.д. Что касается до лиственницы, то она в этой полосе земли нигде не встречается, потому что здешняя почва ей вовсе не соответствует.

Наконец мы прибыли к берегу реки и очутились против самой церкви; нам немедленно прислали лодку, на которой мы переехали через реку на противоположный берег, где нас поместили в просторной и чистой комнате, в квартире священника.

Скромная деревянная церковь, окруженная со всех сторон лесом, построена на высоком песчаном левом берегу Поши в 1732 году, совершенно по плану двух других церквей, из которых одна возвышается на берегу Колвы, а другая на берегу Неси. Подле нее находятся жилища священника и дьякона, просторные и жилые здания, построенные по общепринятой в Архангельской губернии методе, по которой жилые покои располагаются во втором этаже, а нижний этаж или, лучше сказать, подвал назначается для хранения домашней провизии; под одной крышей с жилым зданием помещается и конюшня, а баня, как необходимая принадлежность каждого архангельского жителя, занимает побочный флигель. Неподалеку от церкви группируются несколько хижин, обитаемых одним крестьянским семейством, которое поселилось здесь еще до построения церкви и поддерживает свое существование рыбной ловлей и кое-каким скотоводством. Прекрасные обильные луга, расстилающиеся по берегу реки, дают достаточное количество сена всем находящимся здесь животным, тем более что число последних очень ограничено. Здешний поселенец несколько лет сряду пытался сеять зерновой хлеб, но наконец решительно бросил это занятие, потому что кроме ячменя у него ничего не созревало; даже редька и морковь, которые здесь сажают каждое лето, производят большею частию только весьма тоненькие корешки. Поименованные овощи, вместе с луком, разводятся и во всех других местечках до самой Мезени и суть единственные произведения, которые могут быть получаемы от здешней почвы, но и то только при самой тщательной обработке этой последней. В 20 верстах ниже Пошенской церкви, на той же самой реке лежит еще одно небольшое местечко, где поселилось два семейства мезенских мещан, которые занимаются рыбной ловлей и охотой за морскими животными.

Судьбе угодно было, чтобы я в ожидании своих оленей целую неделю провел в бездействии, пользуясь гостеприимством добродушного священника Пошенской церкви, однако же любезный мой хозяин всячески старался успокоить меня на этот счет и рассказал мне один случай, по которому какой-то путешественник, объезжавший тундры до меня, должен был пробыть у него в доме целых три недели. Дело в том, что путешественник этот имел неосторожность отпустить оленей, на которых он приехал к реке Поше, не позаботившись предварительно о получении других; почему и должен был оставаться здесь до тех пор, пока самоеды не возвратились в этот край, к зимним своим кочевьям, и не дали ему возможность продолжать свое путешествие. Это был предприимчивый Пахтусов, который, возвращаясь из Новой Земли, претерпел около устья Печоры кораблекрушение и потому должен был совершить свой обратный путь из Пустозерска сухим путем, по негостеприимным тундрам.

В воскресенье, 26 сентября, самоеды наконец прибыли вместе с ожидаемыми оленями; я раскланялся со всем домом и пустился в дорогу. Погода во все это время была очень непостоянна; северный ветер сменялся южным, и оба они приносили с собой попеременно мороз и снег или сырые туманы и дожди. Поша уже несколько раз покрывалась ледяной корой, которая, однако же, при южном ветре всякий раз опять пропадала; даже снег, покрывавший всю землю, во многих местах совершенно исчезал; 24 числа мы видели слабое северное сияние. Дорога наша вела через лесистые равнины, растительность которых имела характер лесов, находящихся по берегам Поши, и представляла нам все те же роды деревьев. Впрочем, эти лесные равнины простирались только до левого притока Поши, речки Захарьиной, через которую мы перешли по льду; за этой рекой лес сменялся совершенно голой бугристой тундрой, которая, будучи прерываема вязкими, мшистыми болотами, беспрестанно заставляла нас делать большие круги. Под вечер мы приехали к довольно скудной лесной оазе, где и раскинули свою палатку для ночлега.

27 сентября. Мы немало обрадовались даже скудному лесу, потому что заметили, что полозья наших саней вследствие сильного трения о мерзлую и неровную почву почти совсем растрескались. Самоеды мои тотчас же изготовили новые полозья, и при этом я невольно удивился, как проворно и искусно эти номады работают, единственно с помощию топора. Влажные туманы и мелкий проницательный дождь, обыкновенный спутник юго-восточного ветра, придавали полосе земли, по которой мы продолжали наше путешествие, какой-то печальный и унылый вид. Голые тундристые равнины, усеянные бесчисленным множеством высоких мерзлых кочек, которые покачивали наши сани то на одну, то на другую сторону, бесчисленные мшистые болота, в которых олени уходили по самую грудь, так что их оттуда надо было вытаскивать общими силами, — все это чрезвычайно замедлило нашу езду. Теперь мы легко могли себе объяснить причину, почему номады вообще избегают этих мест, которые летом одинаково непроходимы как для номадов, так и для путешественников, так что это пространство земли от Индеги до Неси в это время года можно переехать только в одном месте, а именно около морского берега. Печальное однообразие этих северных пустынь только изредка прерывается кое-какими скудными рощами, которые красуются здесь подобно островам на поверхности моря и которые, имея большею частию свои особенные названия, встречаются в разбросе до самого моря; они состоят преимущественно из елей, а также из кривых берез и сосен. В долине реки Снопы, к которой мы теперь подъехали, лес имел несравненно лучшую наружность, будучи и гуще, и свежее, и состоял преимущественно из сосен, которые, как мне говорили, попадаются еще далеко на севере, вниз по течению реки, отчего эта последняя и получила свое самоедское название Иеттеяги, т.е. Сосновой реки.

Снопа была еще свободна ото льда; однако же после непродолжительных поисков нам удалось напасть на такое место, где она была покрыта тонкой ледяной корой. Здесь-то, т.е. несколько ниже устья речки Васильевой, впадающей в свою главную, с левой ее стороны, мы решились переправиться через нее со всем своим багажом; для этого люди мои предварительно распрягли всех оленей и с помощью веревок перетащили сперва сани, а потом принялись и за оленей; но так как поимка и переправа каждого из них по одиночке были сопряжены с большею тратою времени и немалыми трудами, то мы решили погнать всех остальных оленей вместе, причем произошла довольно трогательная сцена, потому что лед, не будучи в состоянии выдержать тяжести 22 оленей, проломился в самой середине реки и все стадо очутилось в воде, так что оно принуждено было пуститься вплавь и сквозь лед пробить себе дорогу к нашему берегу. Эта переправа значительно сократила наш путь, потому что в противном случае нам пришлось бы позаботиться о лодке, для получения которой мы бы должны были отправиться в единственное населенное местечко, лежащее на берегу этой реки в 10 верстах, по прямой линии, от места нашей переправы. Проехав еще некоторое пространство, мы наткнулись на лесную оазу, в которой и решились расположиться ночлегом.

28 сентября. Характер полосы земли, по которой мы ехали, оставался все тот же. Узкий береговой ручей, известный под именем Омицы, заставил нас призадуматься, как переехать через него, потому что он, подобно всем рекам этой местности, окаймлен высокими крутыми берегами и не был еще покрыт льдом; однако же мы и здесь отыскали такое место, где нам можно было переправиться через него по ледяному покрывалу. Отъехав несколько от ручья, мы прибыли в какое-то незначительное населенное местечко, находящееся на правом берегу Омы (по-самоедски Хаата); здесь мы остались ночевать, отправив пожитки свои на другой берег реки, где самоеды наши раскинули палатку.

Местечко это находится в 30 верстах от морского берега, и все народонаселение его состоит из одного семейства мезенского переселенца, который вследствие скотского падежа лишился почти всех своих оленей и теперь поддерживает свое существование рыбной ловлей в реке Оме, охотой за тюленями и разведением рогатого скота. Долина реки Омы довольно богата лесом, однако же сосны здесь не было, потому что последние тощие экземпляры ее, которые мы видели, находились на берегу Омы, в нескольких верстах выше настоящего места нашего ночлега, между тем как ель окаймляет реку еще на пространстве целых 15 верст далее к северу. По берегам Снопы это дерево исчезает в нескольких верстах ниже находящегося там поселения, реку же Пошу оно провожает, как мы уже заметили, до самого устья ее. Почти той же полосы держатся разбросанные по тундре лесные оазы.

29 сентября. Мы переехали через Ому и, видя, что самоеды мои уже все приготовили к отъезду, немедленно пустились в дорогу. По пути нам пришлось переехать через Летницкую речку, впадающую в Ому, а потом через узенький береговой ручей Талейягу. Между тем езда наша по однообразным и пустынным тундристым равнинам становилась все труднее и труднее, потому что относительно высокая температура и южные ветры, сопровождаемые беспрестанными дождями и туманами, размягчили все болота и топи. Когда мы подъехали к р. Вижасу, нас немало поразила свежесть находящегося здесь леса, потому что в нем не только не было ни одного сухого дерева, но даже искривленные экземпляры ели и березы были весьма редки. Нас перевезли через реку, которая была наполнена льдинами, пригоняемыми сюда из моря приливом, и мы расположились ночлегом в находящейся на левом берегу хижине какого-то поселянина. Несмотря на то, что место нашего ночлега находилось в 30 верстах от устья Вижаса, приливы и отливы здесь бывают весьма ощутительны; во время осени каждый прилив гонит отставшие от морских берегов льдины вверх по реке, которые с наступлением отлива опять уходят. В Снопе и Оме прилив доходит до находящихся около них местечек, а в Поше только до первого поселения.

30 сентября. Мы продолжали наше путешествие по той же пустынной земле, по тем же болотистым тундрам, как и в предшествовавшие дни; будучи перебрасываемы вместе с санями с одной кочки на другую, мы подвергались опасности заболеть морскою болезнию. Вообще эта полоса земли относится к самым ужаснейшим пустыням своего рода, и земной шар едва ли может похвалиться еще несколькими подобными местами.

На небольшом возвышении я заметил деревянное строение, которое, как мне сказали, было не что иное, как самоедская могила; чтобы лучше рассмотреть ее, я велел своим самоедам подвезти себя к самому возвышению. Могила эта имела вид гроба и представляла четырехугольный ящик, сколоченный из коротеньких бревен, из которых только внутренние стороны были кое-как обтесаны, между тем как наружные сохраняли свою природную древесную кору со всеми сучьями и неровностями. Два таких же коротких бревна служили ящику крышкой и держались на нем только своею тяжестию; но чтобы хоть несколько предохранить их от падения, для этого сверх их, поперек ящика, были положены две бревенчатые доски, выдающиеся концы которых, имея по отверстию, надевались на четыре столба, вколоченные в землю по углам ящика. Столбы эти в то же время, вероятно, служили подпорою и всему зданию, потому что для этой цели на земле между ящиком и каждыми двумя столбами было положено еще по одному коротенькому бревну. На все это неуклюжее строение не было употреблено ни малейшей частицы железа, ни одного деревянного гвоздя, а потому бревна, из которых оно было составлено, так неплотно приходились друг к другу, что в оставленные между ними щели со всех сторон можно было видеть лежавший в ящике труп, для совершенного раскрытия которого нам стоило только снять со столбов верхние доски и отодвинуть несколько бревен, закрывавших внутреннее пространство ящика. Труп, совершенно уже истлевший, был покрыт куском сукна, от которого сохранилось еще несколько лоскутков; судя по величине его, он принадлежал, вероятно, десятилетнему мальчику и лежал в гробу на левом боку; голова его была обращена на ЗСЗ, а лицо к С, но так, что глаза его смотрели больше в землю. В головах с одной стороны находилась корзиночка из бересты, а с другой — деревянная миска и такая же ложка; кроме этих вещей и еще порядочного количества шерсти, отставшей от одежды покойника, мы в гробу ничего больше не видели; на возвышении же, подле могилы, лежали сломанные детские сани, брошенные как будто случайно. Однако же следов принесенных в жертву оленей мы здесь нигде не замечали, и когда я спросил своих самоедов, отчего это происходит, то мне ответили, что подобные жертвы приносятся только при погребении взрослых, которые при жизни своей сами умели управлять оленями. Из этого видно, что самоеды, веруя в загробную жизнь, полагают, будто покойники навсегда остаются в том же самом возрасте, в каком они оставляют здешний мир.

Удовлетворив свое любопытство, мы отправились дальше и наехали на береговую речку Крутую (по-самоедски Сандекояга), прозванную Большой для отличия ее от другой речки, известной под именем Малой Крутой и вливающейся в море к западу от первой. Несмотря на узкое русло свое, речка эта была довольно глубока, и мы не иначе могли перебраться через нее, как устроив предварительно мостик, причем растущие по берегам ели пришлись нам очень кстати. Перебравшись благополучно через реку, что, конечно, продолжалось довольно долго, мы поехали по открытым тундрам, а несколько дальше коснулись опушки некоторых из лесных оаз, известных под именем Бораковых островов. Между тем наступил вечер, и мы расположились ночлегом среди тундры. От беспрерывных дождей и умеренной температуры снег почти совершенно растаял; сильный юго-западный ветер, не перестававший дуть в продолжение целого дня, к вечеру обратился в ужасную бурю, которая так сильно бушевала, что мы с каждой минутой ожидали, что она снесет нашу палатку и оставит нас под открытым небом, и это очень легко могло бы случиться, если бы мы не догадались обвертеть свою палатку веревками и прикрепить концы их к саням. 1 октября ветер, дувший накануне, сменился северным; ясная погода беспрестанно уступала свое место то снегу, то граду. Тундристые равнины, по которым мы продолжали наше путешествие, по-прежнему были унылы и однообразны. Вправо от нас оставался лесной остров Иолгув, название которого напоминает самоедам следующее историческое событие: горсть сибирских самоедов (племени харуци) из рода Иоль, намеревавшаяся сделать нападение на город Мезень, была настигнута около этой лесной оазы мирными европейскими самоедами, которые, желая избавиться от беспрестанных набегов этих сибирских хищников, воспользовались их сном и умертвили их. При этом случае самоеды мои рассказали мне еще одно подобное происшествие, которому обязана своим названием речка Грабежна, впадающая в море к западу от Поши. Происшествие это состояло в том, что толпа сибирских же самоедов после совершения удачного набега расположилась лагерем на берегу речки (Грабежны), и когда все мужчины отправились в лес за дровами, оставив жен своих караулить добычу и оружие, состоявшее, большею частию, из луков и стрел, то противники их, русские (?), не замедлили воспользоваться этим благоприятным случаем для отомщения нарушителям их спокойствия: вышедши из засады, они бросились на беззащитный лагерь и овладели всем находившимся в нем караваном; возвратившихся же безоружных мужей они положили на месте. Из этих преданий видно, что несчастные самоедские женщины даже во время походов должны были следовать за своими мужьями, чтобы доставлять им все удобства кочевой жизни.

По дороге, с левой стороны, нас провожала полоса более связного леса, которая, начинаясь под низшими широтами, тянется на север и, подобно широкому береговому мысу, выдается в море открытой тундры, отчего она и получила название Толстого Носа (по-самоедски Лыата-сале). Земля по мере приближения к этой лесной полосе постепенно возвышается, а по самой полосе, в некотором отдалении от нас, пролегал ряд плоских, лесом покрытых холмов, который, как нам казалось, следовал ЗСЗ направлению. Та часть цепи, которая высотой своей превышает остальную и вместе с тем вовсе лишена леса, известна у здешних жителей под названием Кривовского хребта или Кривовской степи; название это, вероятно, перешло от находящегося в этой стране озера Кривово.

Наконец, к общей нашей радости, мы увидели церковь, которая, возвышаясь на правом берегу Неси, уже издали приветствует едущего к ней путешественника. Однако же мы не скоро еще добрались до нее, потому что ведущая к ней прямая дорога во многих местах прерывалась непроходимыми топкими болотами, но милости которых мы беспрестанно должны были делать лишние круги. Таким образом нам пришлось переехать через побочный ручей Неси, известный под именем Яристой речки (т.е. речки с крутыми береговыми скатами) и лежавший далеко в стороне от прямой дороги; потом должны были медленно и с большою осторожностию перебираться через вязкие болота, которых мы, при всем нашем желании, никак не могли миновать, и только поздно вечером мы очутились на правом берегу Неси, в теплой и просторной комнате, которую радушный священник здешней церкви отвел нам в своей квартире.

Пользуясь свободными и спокойными часами, я сообщу читателю еще некоторые географические сведения о самоедских тундрах. Упомянутый нами Кривовской хребет северным концом своим переходит в равнину, и только в 10 верстах от озера Парусного, дающего начало реке Чиже, по направлению того же хребта, снова возвышается ряд невысоких холмов, который, пролегая в ЗСЗ или даже просто в СЗ направлении, известен здесь под именем Шомоховских гор. Эта цепь холмов оканчивается на западном берегу Канинского полуострова мысом Волосовым Носом и обязана своим названием небольшой реке Шомокше, которая, вытекая из ее подошвы, вливается в Белое море, к северу от Чижи. Далее на север, до самых Канинских гор, расстилается обширная равнина, без всяких возвышенностей. Канинский Камень представляет волнообразно-холмистую цепь гор с такими отлогими скатами, что через хребет его можно перейти почти незаметно. Юго-восточным концом своим этот горный кряж образует выдающийся в море широкий мыс Микулкин или Толстый Нос, от которого он, постепенно суживаясь, тянется на северо-запад, где оканчивается Канинским или Тонким Носом (по-самоедски Яаптасале, т.е. Узкий мыс). На этой узкой косе земли охота за песцами производится таким же способом, как и на Святом Носу у Индегской Губы.

Для пополнения сведений о геогностическом образовании Канинских гор я считаю нелишним сообщить читателю все слышанное мною об этом предмете от мезенского мещанина Алексея Окладникова. По его рассказам, по соседству Микулкина или Толстого Носа встречается сплошной крупнозернистый гранит, который выходит наружу, как на северном склоне горного хребта, при устье речки Рыбной, так и около южной подошвы его, на берегу Жемчужины. Та же самая горная порода, с примесью слюды, появляется и на небольшом острове, который, находясь близ морского берега, против самого мыса, между устьями упомянутых двух речек, называется у самоедов Халав-ойе, а у русских промышленников — Чаичьим островом (чистый перевод самоедского названия) или также Кувшином, название, которое здесь очень часто дается уединенным островкам и скалистым рифам. От Окладникова же я узнал о существовании на этом полуострове соляного ключа, который находится около речки Шойны, в 20 верстах от Канинского камня. Рассказчик уверял меня, что он неоднократно сам пробовал вываривать рассол из этого ключа и всякий раз получал превосходную поваренную соль.

Реки, впадающие в Чошскую губу начиная от Чаицына мыса к западу, встречаются в следующем порядке: Васькина. Руманишна, Черная, Шубна, Великая, Средняя или Пещанка (по-самоедски Иеръяга); Волонга, Безужна, Пришатница, Пошица, Поша, Грабежна, Снопица, Снопа, Омица, Ома, Вижаев, Крутая; Большой Перепуск (по-самоедски Неарцитаяга, т.е. Река мелкого кустарника, от неарка — мелкий кустарник); две одноименные речки Хуутаяга (т.е. река сплавного леса, от хуу — сплавной лес); Голубница, Малый перепуск (по-самоедски Нуде-Неарцитаяга, т.е. Малая река мелкого кустарника) и наконец Чоша (по-самоедски Падараяга, т.е. Лесная река). Эта последняя сама по себе очень невелика, но она имеет свое значение в двух отношениях: во-первых, она способствует устройству водного пути, который почти непосредственно соединяет губу Чошу с Белым морем, а во-вторых, она передает свое название огромной губе, которая омывает восточный берег Канинского полуострова и Малую Землю до мыса Святого Носа и, кроме того, южный берег острова Колгуева. Упомянутый нами водный путь образуется следующим образом: река Чоша берет свое начало из небольшого безыменного озера, лежащего в горной цепи Шомокше, и вливается в Чошскую губу в восточном направлении; к югу от ее источников находится другое маленькое озеро, Парусное, которое дает начало реке Чиже (по-самоедски Одуяга), впадающей в Белое море в западном направлении; наконец, вытекающий к югу от Парусного озера побочный ручей Чоши в течении своем так близко подходит к южному берегу озера, что между ними образуется волок, всего каких-нибудь пять верст шириною, по которому суда из озера очень удобно перетаскиваются в ручей, тем более что это узкое пространство земли имеет водянистую иловатую почву. По этому водному пути, простирающемуся на 30 верст в длину, ежегодно разъезжают в своих карбасах охотники, которые подымаются вверх по Чиже к озеру, потом перетаскивают свои суда через волок, спускаются но побочному ручью в Чошу, а из этой последней в Чошскую губу, где приступают к ловле морских животных. Во время своего пребывания здесь охотники продовольствуются провизиею, которая доставляется им из Мезени этим же самым путем.

Что касается до большого озера Окладникова, обозначенного на "Подробной карте", то о нем, как здесь, так и в Мезени, никто ничего не знает, что озеро это существует только на картах, а отнюдь не в натуре. Поводом же к помещению на карте мнимого большого озера в 50 верст длины, по всей вероятности, послужила группа нескольких гораздо меньших озер, лежащих около источников Неси и известных под общим названием Несских озер, из которых Кабаново, самое большое, имеет всего 10 верст длины и 5 — ширины. Озера эти принадлежали некогда мещанскому семейству Окладниковых, древнейших обывателей города Мезени, которые пользовались ими для рыбной ловли, но йотом, когда в городе выстроилась первая церковь, не имевшая еще решительно никаких доходов, добровольно уступили их этой последней. Нет ничего удивительного, что, за неимением точных сведений, на межевых картах (служивших единственным руководством при составлении подробной карты), вместо действительно существующей группы озер, было помещено одно большое, но мнимое, тем более что это последнее наделено тем же самым названием, какое некогда принадлежало и Несским озерам. А что озеро это на карте поставлено близ города Мезени, а не там, где находятся Несские озера, то это объясняется тем, что чертежники, составлявшие межевые карты, считая Окладниковых уроженцами города Мезени (как оно и действительно есть), очень легко могли думать, что и озеро, им принадлежащее, должно находиться неподалеку от отечественного их города. По достоверным известиям, которые я получил о группе Несских озер, эта последняя находится около верховьев трех главных ручьев, которые, соединяясь между собою, образуют реку Нес, и образуется из следующих озер: Кабаново, самое значительное, лежащее в 10 верстах к востоку от озера Лахтуры, выпускает из себя самый восточный из упомянутых ручьев Неси; к западу от него находятся два озера, известные под названием Пещаных, из которых вытекает средний ручей; наконец, к западу от последних лежат еще два озера, Велико-Несское и Сиговец, названный так по прекрасным сигам, которыми он изобилует; эти два озера находятся в двух верстах от Лохтуры.

Название реки Неси священник здешней церкви производит от слова нес, т.е. несение воды, и этимология эта мне кажется очень правдоподобною, потому что ни по одной из береговых рек прилив моря не стремится с такой удивительной быстротой, как по Неси. Мне говорили, что около устья этой последней (а также в реках Сомже и Мезени) вода во время прилива достигает неслыханной высоты 7 сажен и что самый прилив, даже около церкви (которая находится в десяти верстах от устья реки), до того бывает ощутителен, что жители здешнего поселения вовсе не могут пить воды из своей реки.

Кроме поименованных нами озер Малой Земли, надо упомянуть еще о Вижасе, довольно значительном озере, дающем начало небольшому притоку реки того же имени; а также о группе, известной под именем Голых озер и выпускающей из себя ручей, который впадает в Ому с правой ее стороны.

Относительно лесных границ я скажу, что последние деревья, окаймляющие берега Неси и Поши, образуют весьма реденький лес. На правом берегу Неси, ближе к устью ее, находится еще небольшая лиственничная роща, известная здесь под именем лиственничного острова; к северу от Малой Неси, побочного ручья Главной Неси, лежит самая крайняя лесная оаза, которая обыкновенно называется Крайним островом и состоит из ели, березы и лиственницы; наконец горная цепь Шомокша, под 67 1/2º с. ш., носит еще несколько совершенно искривленных елей и берез, от которых она и получила свое самоедское название Хайодепадара, т.е. Священного леса.

Канинские самоеды летом кочуют в окрестностях своих гор до самого северного морского берега, а зиму проводят около лесных границ своей земли, распространяя свои кочевья до реки Мезени, или перебираются через реку, чтобы рассеяться по обширным лесистым пастбищам до самой Двины. В январе месяце они посещают Пинежскую ярмарку, некоторые для того, чтобы променять свои меха на необходимые предметы, а другие из одного любопытства или от нечего делать. Деревня Долгощельская, лежащая на берегу Кулоя, составляет в этой земле центр кочевой жизни канинских самоедов, которая таким образом простирается до деревни Пемнюги, т.е. до 65º с. ш., где ей полагают пределы более густые леса и земледелие. Кроме того, во всякое время года можно встретить несколько самоедских палаток в окрестностях Архангельска, где самоеды всегда норовят поселиться около скотных дворов, чтобы пользоваться от мясников внутренностями, кровью, рубцами и другими негодными частями закалываемых животных. Мясники же со своей стороны также очень рады такому соседству, потому что самоеды бесплатно стерегут их бойни от воров и зверей. В конце марта месяца все самоедское народонаселение покидает свои временные кочевья и мало-помалу возвращается в свои отечественные тундры, на Канинский полуостров.

Канинские самоеды, в сравнении с малоземельными, наслаждаются гораздо большим благосостоянием, потому что, имея большею частию достаточное число северных оленей, они ведут беззаботную жизнь и почти никогда ни в чем не нуждаются. Самые богатые из них обладают стадами в 2000 голов, между тем как в Малой Земле, вследствие господствовавшего здесь с 1831 до 1833 года скотского падежа, число оленей до того убавилось, что большая часть семейств имеет не более как по 50 или по 100, а уже много по 200 голов. Только те из них, которые кочевали около самых северных морских берегов, куда скотский падеж не проникал, сохранили свои стада в целости, да и тех-то было всего трое, из которых один имел 800, а остальные два по 1500 оленей. Один из этих последних в настоящее время староста канинских самоедов, и о нем рассказывают, что он, по прекращении скотского падежа, пожертвовал своим обедневшим землякам с лишком 100 оленей, для того чтобы всякий бедный самоед имел возможность отправляться со всем своим семейством в такие места, где он надеется найти себе средства к жизни. Таким образом, многие из них отправились к озерам, изобилующим рыбою, другие к морским берегам, а некоторые заблагорассудили приютиться около русских поселений.

Вследствие беспрестанных сношений с соседями, канинские самоеды далеко опередили своих единоплеменников, как малоземельцев, так и в особенности большеземельцев: они все почти очень хорошо говорят по-русски и обнаруживают большую развязность в обращении.

Так как мне до Мезени оставалось еще около ста верст, то я намеревался проехать это пространство водою, потому что на лодке мы добрались бы до цели не больше как в одни сутки; но, на мое несчастие, северный ветер, благоприятствовавший нам 1 октября, сменился к следующему утру юго-западным и тем расстроил все наши планы. Между тем свежих оленей также нигде нельзя было достать, потому что канинские самоеды все еще кочевали около подошвы своих гор, вследствие чего мы поневоле должны были решиться ехать в Мезень на измученных оленях, дав им предварительно день отдыха. Вечером 2 октября я велел перевезти на другую сторону реки как оленей, так и пожитки наши, с тем чтобы на другой день отправиться в дорогу как можно пораньше.

3 октября. Переехав через реку Нес, которую самоеды называют Хахайягою (т.е. Рекой земли идолов), мы увидели на берегу ее несколько разбросанных экземпляров лиственницы; дерево это, по мере удаления нашего от реки, попадалось нам все чаще и чаще, потому что оно вместе с березою служит главною составною частью здешнего леса. Из кустарников здесь растет Lonicera pallasii, а также Calluna vulgaris, которой мы не встречали ни в одной самоедской тундре и которая попадается здесь в бесчисленном множестве. Вскоре нам начала показываться и сосна, которая, однако же, представляла большею частию кривые и иссохшие деревья, между тем как ели, почти все без исключения, были свежи и стройны. Тундры, по которым мы ехали, были несравненно глаже малоземельных, потому что в них не было таких ужасных сугробов и кочек, которые бы перебрасывали наши сани с одной стороны на другую, как это было в западной части Малой Земли. Погода была пасмурна, и ЮЮВ ветер сопровождался сильным снегом. Мы наехали на узенький ручей, так называемую Огневую речку, которая своим самоедским названием Тояги, т.е. Озерной речки, обязана тому обстоятельству, что она в верховьях своих проходит через три небольших озера и потом вливается в Мглу, с правой ее стороны, неподалеку от морского берега. Перебравшись через Огневую речку или Тоягу, мы поехали по тундристым равнинам, изредка сменявшимся лесными оазами, и, следуя неуклонно южному направлению, наткнулись на реку Мглу, которая у самоедов называется Опойтоягой на том основании, что она — в противоположность своей побочной реке Тонге, протекающей через несколько озер, — берет свое начало из одного (опой) только озера, известного под именем Мглинского. На берегу этой реки, в нескольких верстах от ее устья, стояла хижина, жители которой снабдили нас двумя карбасами и тем самым дали нам возможность переправиться через реку со всеми оленями и всею нашею поклажею. Иловатые плоские берега реки, по-видимому, только что освободились от воды, потопляющей их во время морского прилива; между остатками здешней растительности мы заметили Plantago maritima и Triglochin maritimum.

Отъехав несколько верст от реки, мы расположились ночлегом на открытой тундре. Между тем ветер беспрестанно усиливался и к ночи перешел в бурю, вой которой, сливаясь с глухим шумом бушевавшего моря, наводил на нас страшное уныние. Море, казалось, было уже очень близко от места нашего ночлега, но по причине ужасной метели и водворившейся ночи мы не могли видеть его.

4 октября. При северо-западном ветре и умеренной осенней температуре нас приветствовало ясное утро; однако же горизонт над морем был подернут темными тучами. Сначала мы поехали по открытой тундре, вдоль высокого морского берега, но потом по отлогому скату седловидного углубления спустились на плоскую окраину того же берега, которая благодаря морозу и покрывавшему ее снегу представляла совершенно гладкую дорогу. Высокий утесистый берег, провожавший нас с левой стороны, состоит из рыхлого песка, покрывавшегося слоем сероватой глины, на котором непосредственно располагается болотистая почва тундры. У подошвы его находилось множество сплавливаемого леса, а местами видны были также пласты гальков, представлявших одни плутонические горные породы, месторождение которых находится на противолежащем Терийском полуострове. Здесь я познакомился со многими техническими выражениями, которые употребляются прибрежными жителями Архангельской губернии для обозначения различных частей и местностей морского берега. Так, например, высокий крутой берег, как и вообще всякий утес, называется здесь щельей; плоская окраина, прилегающая к его подошве, известна под именем кошки, которое в то же время употребляется для обозначения песчаных отмелей в море. Кошка во время прилива потопляется водою; но так как эта последняя не всегда достигает одинаковой высоты, то она покрывает иногда большую, иногда меньшую часть кошки. Та часть плоской окраины или кошки, которая только что освободилась от покрывавшей ее воды, называется куйпака. Итак, мы ехали по затвердевшей от мороза и снегом покрытой кошке, имея по левую руку щелью, а по правую — мягкую глинисто-иловатую куйпаку; сплавной же лес, находившийся у подошвы утесистого берега, доказывает, что по временам прилив бывает очень силен и вся кошка обращается в куйпаку, причем морские волны разбиваются о щелью. Поросший травою низменный берег реки, коль скоро он потопляется водою, получает у архангельцев название лайды*.

______________________

* Как об этих, так и о многих других выражениях, употребляемых архангельцами, я написал небольшую статью, которая уже в апреле 1848 года отдана Санкт-Петербургскому географическому обществу, но которая, не знаю по какой причине, до сих пор еще не напечатана. В ней помещено около 350 технических слов с объяснением этимологии большей части на них.

______________________

Около полудня шумящие волны возвестили начало прилива и побудили нас съехать с кошки. Между тем мы находились уже недалеко от деревни Сомжи; поднявшись на крутой берег, мы опять поехали по тундре, мимо лесных островов, состоявших из елей, сосен и невысоких берез, и вскоре достигли устья реки Сомжи, где нас на лодках перевезли к деревне того же имени, лежащей на противоположном берегу. Деревня эта населена зажиточными мещанами, которые переселились сюда из Мезени и занимаются рыбною ловлею за морскими животными, а также торговлею и разведением северных оленей. Они закупают у канинских самоедов меха и другие произведения тундры, которые потом распродаются в Мезени и в особенности на ярмарке в Пинеге. Некоторые богатые поселенцы обладают стадами в 1000 голов и более, которые за ничтожную плату пасутся в тундрах Канинской Земли. Около этой деревни было раскинуто с лишком 40 самоедских палаток, принадлежавших большею частию обедневшим малоземельным самоедам.

5 октября. От Сомжи до Мезени, при попутном ветре и морском приливе, всего несколько часов езды; но даже это небольшое пространство мне не удалось проехать водою, потому что утром я был пробужден сильнейшим ветром, стучавшим в мои окошки; он дул с юга и сопровождался страшною метелью, так что о езде на лодке нечего было и думать. Между тем на лошадях по здешним топким болотам можно ехать только зимой или в конце осени, а потому я поневоле опять должен был прибегнуть к своим измученным оленям.

Леса по мере приближения нашего к Мезени становились связнее, а самые деревья мощнее и свежее; лиственницу мы совсем потеряли из виду, но зато тем чаще нам попадалась сосна. К вечеру погода поутихла, и мы ночью, при лунном свете, проезжали через небольшой лесок, который несколько лет тому назад представлял одно из главнейших мест самоедских жертвоприношений и который получил свое название Хурувембот, т.е. Роща Хуруве, от главного идола Хуруве, потому что под и бод означает рощу, состоящую из лиственных и хвойных деревьев. У русских этот лес называется Козьминым перелеском. В церковной книге, хранящейся у священника Нясской церкви, я прочитал следующее замечание, написанное одним из миссионеров касательно древнего богослужения языческих самоедов:

"1 марта 1826 г. в лесу, известном под названием Козьмина Перелеска, уничтожено одно из главнейших мест самоедских жертвоприношений. Лес этот, находясь по ту сторону реки Пыи, в 20 верстах от города Мезени, простирается на 10 верст в длину и на 1/2 версты в ширину и состоит из малорослых елей и берез. Самоеды считали его священным и обоготворяли наравне с идолами. Дерево, из которого делается волшебный барабан (пензер), непременно должно быть срублено в этом лесу и притом в присутствии талибов всех самоедских тундр. Многие самоеды имели обыкновение срубать здесь небольшие ели, которые они до конца жизни своей возили с собой вместе с хаями. Отслужив особенную обедню с благодарственным молебствием, миссионеры при пении псалма предали пламени до 100 деревянных идолов различной величины и разной формы. Из них особенно были замечательны: а) 20 больших и толстых идолов с округленными черепами, имевшими форму человеческой головы; б) 10 тонких идолов в одну сажень длиною, которые, представляя нечто вроде семисторонней призмы, имели на каждой из семи сторон по семи лиц, вырезанных самым грубым образом одно над другим. Первые 20 идолов были расположены в ряд и держались на своих плоских основаниях, а последние 10 заостренными концами своими были воткнуты в землю вокруг толстой березы, в некотором расстоянии друг от друга. Некоторые другие идолы были сформированы из пней, оставшихся на корне после срубки деревьев. Вместе с идолами было сожжено более 2000 различных вещей, найденных развешанными по деревьям, а именно: множество лоскутков сукна и оленьих шкур, пуговицы, пряжки и разные другие металлические безделушки. Кроме того, было предано пламени бесчисленное множество рогов, оставшихся от оленей, которых самоеды закалывали в честь здешних идолов. Когда все это было превращено в пепел, миссионеры окропили лес святой водой и на том месте, где прежде стояли идолы, водрузили животворящий крест Господень".

У опушки этого леса мы раскинули свои палатки и уснули спокойно, не испытав со стороны сожженных идолов ни малейшего покушения отомстить нам за свою гибель.

6 октября. Ночью шел снег, но под утро погода разгулялась, и вместо вчерашнего холодного ветра подул умеренный южный. Мы отправились в дорогу с рассветом и вскоре наткнулись на реку Пыю, сквозь ледяное покрывало которой мы с большим трудом пробились к противоположному берегу. Переправа эта, совершенная с помощию лодки, которую мы взяли из Сомжи на всякий случай, избавила нас от лишнего круга, потому что, в противном случае, нам пришлось бы отправиться через небольшое селение, лежащее при самом устье реки. Начиная от Пыи леса состоят почти исключительно из сосен, которые, однако же, представляют большею частию низенькие, тощие и нередко даже кривые деревья; ель и береза, напротив того, беспрестанно улучшаются; лиственниц мы здесь вовсе не видели.

Наконец мы подъехали к последнему сосновому лесу, смежному с северным концом города Мезени, с так называемой Кузнецовой слободкой, которая, несмотря на находящуюся в ней церковь, походит более на деревеньку, чем на часть города; впрочем, и весь-то город только немногим разве лучше иной деревни. Дорога наша вела мимо городских пашень, из которых в нынешнее лето только десятая часть была засеяна ячменем, доставившим весьма посредственную жатву. Приехавши в город, мы остановились в квартире прежнего нашего хозяина, мещанина Василия Попова, который, однако же, к сожалению нашему, был в отсутствии.

По обыкновенному исчислению расстояние между Пустозерском и Мезенью равняется почти 550 верстам, а именно: от Пустозерска до Индегского поселения считается 150 верст, от поселения до Пошенской церкви — 140 верст, от этой последней до реки Снопы, т.е. до того места, где мы переезжали через реку, — 40 верст, оттуда до Омы — 30 в верст, до Вижаса 30 в., до Несской церкви — 60 верст; от Несской церкви до деревни Сомжи — 60 верст и, наконец, от Сомжи до Мезени — 40 верст. Этот тракт считается самым удобным, потому что он проходит большею частию через населенные местечки; но, с другой стороны, он невыгоден тем, что по нему можно проезжать только зимою, когда непроходимые топкие болота, благодаря морозу, уже совершенно затвердели: летний же путь ведет, как мы уже заметили, от Несской церкви, вдоль южного берега Чошской Губы, где он около Индегского поселения сходится с Пустозерской дорогой, по которой можно ездить во всякое время года.

XIII
Обратный путь из Мезени в Архангельск, а оттуда в Санкт-Петербург

Я пробыл несколько дней в Мезени, потому что был занят рассмотрением и отправкою своих коллекций; но 11 октября оставил город с намерением возвратиться в Петербург. Воздух был зимний; снег, шедший несколько дней сряду, образовал прекрасную зимнюю дорогу, по которой сани мои скользили быстро и безостановочно.

Из деревни Дорогой горы, лежащей в 4 верстах от берега реки, люди мои приволокли лодку, с помощию которой мы и переехали через открытую еще реку Мезень. Перевоз этот был сопряжен с опасностями, потому что вся река была наполнена огромными льдинами, которые так плотно сходились между собою, что надобно было прибегать к разного рода маневрам, чтобы благополучно пройти между ними. Но люди мои нимало не унывали: вооруженные веслами и баграми, они мастерски проталкивали нашу лодку между льдинами, а в тех местах, где нельзя было действовать веслами, преспокойно становились на льдину и подвигали лодку баграми; при этом неоднократно случалось, что тонкая льдина, уступая тяжести стоящих на ней лодочников, раскалывалась, но эти последние всякий раз с удивительною ловкостию впрыгивали опять в лодку. Все эти маневры сопровождались шутками и смехом, потому что для архангельских промышленников, сроднившихся с влажною стихиею, переправа наша, по-видимому, была просто забавой в сравнении с теми опасностями, которым они подвергаются во время своих предприятий на море: притом же архангельский крестьянин, благодаря своему веселому характеру, даже в минуту опасности всегда имеет наготове какое-нибудь острое словцо, который возбуждает невольный смех в находящихся с ним товарищах. По достижении нами противоположного берега я велел своим людям взять весь наш багаж на плечи, и мы отправились пешком в село Кимжу, которое, будучи окружено со всех сторон лесом, лежит на левом берегу реки того же имени, в 1 1/2 верстах от впадения ее в реку Мезень.

Жители Кимжи занимаются земледелием, скотоводством и рыбною ловлею. Земледелие ограничивается разведением ржи и ячменя, которые, однако же, довольно часто не созревают, потому что здешние крестьяне ведут не совсем правильное хозяйство и на чересчур унавоженных полях сеют зерна слишком часто. Некоторые смышленые земледельцы заметили эту ошибку и вследствие этого в прошедшее лето, в виде опыта, оставили свои поля неудобренными и вместе с тем уменьшили посев ровно наполовину; результатом этих мер было то, что хлеб на неудобренных полях созрел как нельзя лучше и дал очень сносный урожай, между тем как на соседних полях, хозяева которых следовали общепринятой здесь методе, стебли сначала сильно поднялись, но потом легли и, будучи захвачены ночными морозами, не успели созреть, так что крестьяне должны были довольствоваться жатвою полузрелого хлеба. Нынешнее лето и около Заозерья, самой северной границы разведения ржи, эта последняя, после нескольких неурожайных годов, опять созрела и доставила очень посредственную жатву.

Здешние лошади, равно как и часть рогатого скота, облагорожены английским племенем; что же касается до другой части скота, то она отличается равномерным бурым цветом шерсти и происходит, как говорят, от голландской породы, введенной здесь стараниями бывшего архангельского генерал-губернатора Клокачева. Скотники из Архангельска и Холмогор ежегодно приезжают сюда зимним путем для закупки кормного скота, который под общим названием холмогорского пригоняется в Петербург. Овец здесь разводят очень немного. Надо, однако же, заметить, что под этими негостеприимными широтами и для скотоводства очень часто бывают несчастные годы; иногда в последней половине июля месяца, т.е. во время сенокоса, бывают продолжительные дожди, от которых все количество скошенной травы делается негодным к употреблению; тогда бедному крестьянину ничего больше не остается, как до наступления зимы перерезать большую часть своего скота, потому что закупать для него корм где-нибудь в другом месте он не в состоянии, да и не находил бы в этом никакого расчета.

Рыбная ловля есть главное занятие кимженских крестьян и ограничивается преимущественно ловом семги; другие же породы, известные под общим названием белорыбицы, не играют большой роли, потому что они потребляются самими ловцами. Ловля семги начинается 20 июля и продолжается до 1 октября. Крестьяне отправляются на эту ловлю несколькими партиями, из которых каждая состоит из трех человек, имеющих в своем распоряжении две лодки; каждый член партии непременно должен взять с собой поплавь, состоящую из трех сетей; три таких поплави, вместе взятые, составляют одну большую, имеющую 19 ячеек ширины и 9 сетей, т.е. 180 саженей, длины. По окончании ловли добыча делится между участниками поровну. Впрочем, и здесь успех рыбной ловли год от года уменьшается. Один старый крестьянин, уроженец села Кимжи, рассказывал мне, что 40 лет тому назад здешние жители одною поплавью забирали такое множество семги, что пуд ее продавался по 80 к. ассигнациями. Еще не более десяти лет тому назад в поплавь попадалось от 10 до 12 пудов этой дорогой рыбы; но тогда за пуд ее платили уже по 4 р. и 4 с полтиной. В настоящее же время, когда в Мезени за пуд семги платят по 10 и 12 р., кимженские крестьяне рассчитывают не более как на 3 или на 4 пуда ежегодной добычи. Впрочем, это только около села Кимжи; ближе к устью реки ловля бывает несколько удачнее.

Влияние морского прилива на реку Мезень не обнаруживается около села Кимжи, но тем не менее оно простирается еще до Лампожни, и рассказывают, что за несколько десятков лет тому назад была ужасная северная буря, которая заставила воду реки Мезени выйти из своего обыкновенного горизонта даже около Кимжи; во время этой бури на Белом море несколько судов претерпело кораблекрушение и погибло.

Оставив Кимжу, я выехал на новую, не совсем еще оконченную почтовую дорогу, которая ведет из Мезени в Пинегу и которая, по совершенном окончании своем, значительно облегчит сообщение между этими двумя северными городами, потому что она целыми 130 верстами короче настоящей дороги, ведущей через Верхнюю Тайболу. Во время моего пребывания на севере не было окончено только еще 30-верстное протяжение этой дороги; но так как это пространство наполнено самыми топкими мшистыми болотами, то и вся дорога остается пока без употребления, по крайней мере для тех, которые не имеют желания пройти несколько верст пешком. Что касается до меня, то я только потому решился отправиться по новой дороге, что мне непременно хотелось осмотреть встречающуюся по этому пути соловарню, а в особенности пещеру, о которой я уже так много наслышался.

12 октября. Поручив весь свой багаж четырем плечистым мужикам, которых мне дали в мое распоряжение, я пустился в дорогу; но так как еще на пространстве целых 27 верст можно было ехать на лошадях, то я не замедлил этим воспользоваться и, перебравшись через реку Кимжу по льду, выехал на равнину, покрытую довольно густым лесом, который состоял большею частию из сосен, елей и берез, а также из весьма небольшого числа осин и в котором не видать было ни одного сухого, ни даже уродливого дерева. На берегу реки Кимжи, в том самом месте, где мы через нее переезжали, виден был красный известняк, который, подобно мезенскому, в верхних слоях своих совершенно разрушается, образуя дресву; эта горная порода смешана с красно-бурым суглинком, который преобладает более в верхних пластах, где он образует даже самостоятельный слой, расположенный непосредственно на известковом флёце и покрывающийся, в свою очередь, слоем песка. Красным цветом своим здешний известняк обязан единственно примеси красно-бурого суглинка, потому что в нижних частях своих, где он образует твердую и сплошную массу, красноватый оттенок гораздо слабее; притом же мы видели, что в тех местах, где вовсе нет слоя красного суглинка и где известняк лежит непосредственно под песчаными слоями (как, например, на берегу реки Пёзы у деревни Лобановой), эта горная порода является в естественном своем цвете. В правой стороне от нас извивался небольшой лесной ручей Шала, приток Немнюги, который, однако же, вскоре своротил в сторону и скрылся из виду. Издали здешний лес казался мне обитаемым, потому что из-за деревьев часто выглядывали небольшие избушки или, лучше сказать, кубические конуры без окошек, сколоченные кое-как здешними работниками единственно для того, чтобы в случае ненастной погоды иметь хоть какое-нибудь убежище. По мере удаления нашего от Кимжи почва становилась все мягче и болотистее; наконец лошади наши начали уже так сильно вязнуть, что мне ничего более не оставалось, как отослать сани домой и продолжать странствование на собственной своей паре. Люди мои, несмотря на свои тяжелые армяки и на ношу, которою я их обременил, шагали вперед очень бодро, напевая разные песни или разговаривая между собой; каждый из них был вооружен длинным шестом, служившим ему странническим посохом. Пока мы шли среди леса, дорога нам казалась довольно сносною, но, вышедши на поляну, усеянную тощим сосновым кустарником, мы встретили такую ужасную почву, что не было ни одного местечка, где бы мы не вязли в нее по колено. Такое утомительное и весьма неприятное странствование продолжалось довольно долго, пока мы наконец не прибыли к так называемым ряжам, т.е. бревенчатым подмосткам, служившим для проложения шоссейной дороги через здешние болота. Эти ряжи состояли из нескольких рядов бревен, расположенных один на другом так, что бревна, составлявшие нижний ряд, лежали вдоль дороги, в расстоянии двух аршин друг от друга; сверх нижнего ряда находился ряд поперечных бревен, размещенных в такой же точно дистанции друг от друга, как и нижние бревна; третий ряд состоял опять из долевых бревен и т.д. Поднявшись на эти подмостки, я увидел, что и здесь странствование наше не обойдется без приключений; и действительно, с непривычки балансировать на обтесанном бревне нам было вовсе не так легко, тем более что, на наше несчастие, бревна местами были покрыты ледяной корой, скрывавшейся под снегом, вследствие чего даже бывалый нередко скользил и, к общему смеху товарищей и к собственной своей досаде, падал в мягкое болото, откуда снова должен был выбираться на верхние бревна, с приятною надеждою, что маневр этот в непродолжительном времени повторится. Тут только я понял, почему провожатые мои вооружились длинными шестами: они оказывали им большую услугу, потому что, упираясь ими в болотистую землю, они не раз избавлялись от неприятности выкупаться в грязном болоте. Вообще, люди мои, благодаря частым упражнениям, удивительно искусно пробирались по этому шаткому пути, причем ноша, которая у них была за спиной, не только не стесняла их, но даже служила им некоторым образом балансом. Гораздо труднее нам было пробираться по тем местам, где сверх третьего ряда долевых бревен был положен еще четвертый; потому что тут мы беспрестанно должны были переступать через поперек лежавшие бревна, причем падения совершались, конечно, еще чаще. Наконец, самые трудные и вместе с тем самые опасные места для нашего странствования были те, в которых сверх тех же долевых бревен были настланы мостки из тонких древесных стволов, лежавших так неплотно друг подле друга, что между ними оставались порядочные промежутки; а так как эти последние, будучи наполнены снегом, были вовсе незаметны, то мы ежеминутно подвергались опасности оступиться и переломить себе ногу. Однако Провидение спасло нас от подобного несчастия, и мы вздохнули гораздо свободнее, когда увидели, что 7 или 8 верст опасного пути было уже пройдено. Между тем, кстати, начало смеркаться, и мы, утомленные, холодные и голодные, поспешили приютиться в крошечной избушке, с тем чтобы в ней же остаться и ночевать.

Наш домик был одним из самых комфортных своего рода, потому что, занимая пространство в 4 и 5 квадратных аршин, он имел целых три окошка или, лучше сказать, три квадратных отверстия, представлявшие нечто вроде окон, и даже большую печку, которая, будучи сделана просто из глины, выпускала дым не в трубу (так как при ней не было этой главной принадлежности), а в люки и в растворенную дверь. Хижинка эта, вероятно, была предназначена для малорослого поколения, потому что мы могли стоять в ней не иначе как в наклонном положении, а если бы кому-нибудь из нас вздумалось выпрямиться, то рисковал бы удариться головой о потолок и волосами своими смахнуть с него целую кучу сажи. К боковым стенам были приделаны широкие скамейки, служившие в одно время и стулом и кроватью. Затопив наш великолепный камин, мы принялись за еду и, несмотря на скудную трапезу, угощались с удивительным аппетитом; между тем дым, валивший из печки, должно быть, также был очень голоден, потому что он страшно ел наши глаза, и для избежания его мы должны были лечь на скамейку.

13 октября. На следующее утро мы все проснулись с сильною головною болью, вероятно вследствие угара, который произошел оттого, что мы накануне слишком рано притворили двери. Погода была довольно теплая, и юго-западный ветер сопровождался мокрым снегом, падавшим большими хлопьями. Почва все еще была мягкая, но по мере приближения нашего к цели она постепенно улучшалась, и вскоре на ней даже опять начали появляться стройные сосны. Не доходя 8 верст до села Немнюги, мы набрели на речку Сову, которая, не будучи еще покрыта льдом, заставила нас отыскивать такое место, где бы нам можно было перебраться через нее; после продолжительных поисков мы наконец нашли то, чего добивались, но так как мы не слишком-то доверяли тонкому ледяному покрывалу, то и заблагорассудили настлать на него мостки из тонких жердочек. Переправившись через реку, мы пошли по лесной болотистой равнине, которая вскоре сменилась холмистой землей, где появление стройных и мощных лиственниц доказывало, что полоса земли, по которой мы продолжали наше странствование, имеет каменистую подпочву. Все попадавшиеся нам теперь болота были устланы мостками, наконец мы заметили конские следы и по ним уже пришли в Немнюгу, большое село, состоящее из трех отдельных деревень или околодков: Херпольской, Чижгорской и Савпольской. Мы останавливались только в Чижгорской деревне, которая находится в одной версте от Херпольской, на левом берегу речки Совы, где она расположена довольно живописно на холмистом возвышении. Что касается до третьего околодка, т.е. Савпольской деревни, то он лежит против Чижгорской, на противоположном правом берегу той же речки, несколько выше впадения ее в реку Немнюгу. Жители этих деревень занимаются земледелием и скотоводством, а также ловлею семги в реке Кулое. Рожь и ячмень хотя и совершенно созрели в нынешнее лето, однако доставили не очень-то завидную жатву. Я видел здесь особенный род тараканов (Blatta lapponica), распространившийся по всей здешней стране до Кимжи и Мезени, между тем как обыкновенные тараканы (Blatta orientalis), которые появились здесь после первых, в непродолжительном времени опять вывелись или, как полагают здешние крестьяне, были съедены первобытными насекомыми. Не знаю, справедливо ли это мнение, но достоверно то, что я не заметил здесь ни одного обыкновенного таракана.

В Немнюге я опять взял лошадей и, проехав по Савпольской деревне, прибыл к реке Немнюге, к тому месту, где она с правой стороны принимает в себя Сову, а с левой Парсову. Главная река была еще открыта, почему мы должны были переехать через нее в лодке, а лошадей заставить переплыть. Лес, по которому мы продолжали наше путешествие, сменялся болотами и низеньким кустарником, и дорога наша на протяжении 14 верст была устлана деревянной мостовой из тонких древесных стволов. Попавшуюся нам по пути речку Олму, приток реки Кулоя, мы переехали на пароме, после чего отсчитали еще 14 верст и очутились в Кулойском посаде.

Это большое село лежит на правом берегу реки Кулоя, воды которой, изобилуя рыбой, дают здешним жителям возможность заниматься ловлею семги. В окрестностях его находятся великолепные лиственничные рощи, из которых несколько лет тому назад вверх по реке сплавлено было в Пинег большое количество корабельного леса.

Соловаренный завод, находящийся неподалеку от этого села, сам по себе незначителен, потому что на нем ежегодно вываривается не более 8500 пудов соли, количество, которого едва хватает на пополнение казенных магазинов, устроенных в Мезенском и Пинежском уездах. Но он важен в том отношении, что местность, в которой он находится, очень отдалена от людных дорог, а главное, тем, что дает здешним крестьянам занятие и вместе с тем средства к существованию. Озеро, из которого добывается соль, имеет не более 12 саженей длины и около 7 саженей ширины, а средняя глубина его равняется 10 футам. Оно соединяется посредством рва с другим маленьким озером, а это в свою очередь сообщается с двумя большими, воды которых, правда, также содержат в себе соль, но только в гораздо меньшем количестве, чем главное озеро, так что рассол их вовсе и не вываривают. Соленое озеро имеет мягкое иловатое дно, и рассол его содержит в себе 2 процента соли. Выварка рассола здесь производится в трех соляных варницах, но только при одной из них устроен насос, посредством которого рассол из озера поднимают к деревянным желобам, откуда он проходит прямо в чрены, т.е. сковороды, имеющие 8 1/2 дюйма глубины и 16 квадратных английских дюймов в основании, на других же варницах рассол черпается из озера сосудами. Каждая варя продолжается двое суток. Добываемая здесь соль не всегда бывает бела, иногда она имеет грязно-желтый цвет, происходящий от мутности рассола. Кроме этих трех соляных варниц здесь находится соляной магазин, два провиантских анбара, кузница и жилой дом для служащих при заводе. Здешняя соловарня существует уже с давних времен, но лучшее устройство ей дано только с 1801 года, между тем как до того при ней находились совершенно несведущие работники, которые вываривали рассол просто в котлах. Теперь она состоит под ведомством Онежского соляного правления (находящегося в Тотемском уезде Вологодской губернии), которому дают отчет и другие две казенные соловарни Архангельской губернии, а именно: Унская, построенная на берегу Белого моря, при Унской губе, и Владычинская, лежащая в 80 верстах от города Онеги; на этих двух заводах вываривается, впрочем, только морская вода.

Польза, которую кулойские крестьяне имеют от здешней соловарни, заключается главным образом в доставке топлива, потому что они за каждую сажень наколотых дров получают по 1 р. 40 к., а завод истребляет ежегодно с лишком 3000 саженей дров. Кроме смотрителя, штатного чиновника, при заводе находятся 3 соловара, 9 помощников и 3 крестьянина, занимающихся подвозом дров и получающих по рублю 50 к. за каждые 10 саженей, которые потребны для одной вари. Соловарам и их помощникам производят плату отдельно за каждую варю полного количества рассола и притом первым по рублю 70, а последним по рублю 20 к. Наконец работник, который починяет поврежденные трубы, получает по 20 р. в месяц.

Около соловаренного завода в 1833 году начали бурить в земле отверстие, над углублением которого и при мне еще трудились в надежде проникнуть до соляного пласта. К этой предполагаемой соляной копи были приставлены мастер, 8 работников и кузнец, а главный надзор за производством работ был вверен смотрителю здешней соловарни, г-ну Бабушкину, которому вменено было в обязанность вести журнал всем проникнутым слоям земли. Из этого журнала я усмотрел, что глубина, до которой работники докопались в продолжение четырех лет, равнялась 91 сажени и что проникнутые слои земли состояли из известняка и гипсовой горной породы, перемежавшихся с пластами рухляка. В окрестностях Кулойского посада преобладает гипсовая горная порода, которая особенно часто выходит наружу в холмистой земле к востоку от соляного озера.

14 октября. В полдень я выехал из Кулойского посада и отправился по холмистой земле, примыкающей на востоке к Кулойским горам: здешний великолепный лес состоит преимущественно из сосен и лиственниц, а также из елей, берез и осин. В лощине, на берегу речки Печовы, притока реки Кулоя, выглядывал из-под снега белый или красноватый гипс вместе с толстым слоем желтоватого гипсового рухляка.

К вечеру мы приехали к деревне Кулогорам, которая, находясь в 39 верстах от Кулойского посада, расположена на трех холмах, отделенных друг от друга небольшими ручьями, и состоит из 3 околодков, из которых каждый носит название своего холма: Соколова, Норядина и Шаньгина деревня. Так как пещера, которую я намеревался осмотреть, находится около последнего из этих околодков, то я своротил с большой дороги и поехал прямо в деревню Шаньгину, где и остался ночевать.

Рожь и ячмень в этих деревнях почти всегда хорошо созревают, но старания развести овес еще ни разу не увенчались успехом. Здешние крестьяне имеют обыкновение сушить зерновый хлеб у себя в хатах и для этого развешивают снопы по потолку, колосьями вниз; правда, что этим путем они несколько скорей достигают своей цели и сверх того пользуются дивным ароматом, распространяющимся от снопов, но с другой стороны, такой способ сушения хлеба уже не раз был причиною пожара, поглощавшего целые деревни.

В холмистой земле, в 4 верстах от деревни Кулогор, находятся источники реки Кулоя, который на протяжении 3 1/2 верст извивается в виде весьма незначительного ручья, но потом впадает в Сотку, с правой ее стороны, и уже в соединении с нею принимает название Кулоя и направляет течение свое к морю. Замечательно, что ручей, который образует верховья Кулоя, во время весенних разливов здешних рек непосредственно сообщается с Пинегой, причем вода этой последней отчасти изливается в Кулой. Этому сообщению способствует так называемый Полой, небольшой узенький рукав Пинеги, который во время мелководия представляет не что иное, как бассейн стоячей воды, отделяющийся от своей главной реки песчаной полосой в 50 саженей, а от Кулойского ручья пространством земли в 75 саженей шириною; весной же, когда вода в Пинеге подымается на 3 сажени выше обыкновенного своего уровня, этот рукав совершенно сливается не только с Пинегой, но и с ручьем Кулоя.

Здешние крестьяне рассказывали мне, что за 50 с лишком лет тому назад между Пинегой и Кулоем существовало также искусственное сообщение, которое было устроено с целью облегчить сплав корабельного леса; а именно: река Сотка, которая сближается с Пинегой на расстоянии 4 верст, изливала свои воды в эту последнюю посредством канала, вследствие чего река Кулой, до соединения своего с Белою, превращалась в узенький и мелкий ручеек. Однако же чёрт (как выразился рассказчик) не хотел, чтобы эти две реки постоянно сообщались между собою, и потому переделал все на старый лад. Против такого прагматического изложения факта трудно было найти какое-нибудь возражение.

Пещера около Шаньгиной деревни известна у здешних жителей под названием Медвежьей, хотя ни один крестьянин не слыхал, чтобы в ней когда-либо были найдены медвежьи следы. Впрочем, ни один из ученых, описывавших здешний край, не упоминает об этой пещере; даже жители города Пинеги имеют о ней только самое неясное представление, потому что, кроме капитана-исправника Ростилова, никто еще не интересовался осмотреть эту столь близко от них находящуюся редкость природы. Я был очень доволен, что застал еще в живых того самого старика, который несколько лет тому назад сопутствовал г-ну Ростилову и который один только подробнее знал внутреннее устройство пещеры; другие же крестьяне питали какой-то суеверный страх против мрачных ходов ее, и мне стоило большого труда уговорить своего молодого хозяина следовать за мной вместе со стариком.

Утром рано мы все трое отправились в путь, взяв с собой деревянные подколенники и пару восковых свечей, а также несколько листов бумаги, разбросанные лоскуточки которой должны были служить нам Ариадниной нитью в перепутанных между собой наподобие лабиринта подземных ходах. Мы спустились с холма и, пройдя несколько саженей вдоль западной стороны его, очутились у входа в пещеру, который находится у подошвы отвесной каменной стены, образовавшейся из крупнозернистого гипса. Вход этот представляет низенькое отверстие, расходящееся кверху открытым ущельем и закрывающееся дверью, в которую мы могли войти не иначе как наклонившись. Первое, что нам представилось, был портик, который, имея около 4 саженей вышины, заключал в себе разную домашнюю утварь и некоторые съестные припасы, потому что какое-то крестьянское семейство употребляло его вместо погреба и чулана. Два хода ведут из этого портика во внутренность горы, на которой расположена деревня; один из них, представляя узенькое ущелье, образовавшееся в задней стене, находится но правой, а другой по левой руке; последний, будучи попросторнее первого, служит главным ходом, но очень может быть, что и первый, в дальнейшем своем протяжении, выклинивается или даже соединяется с главным ходом, только никто об этом не знает. Мы пошли по главному ходу, который при средней ширине пяти футов довольно низок и простирается под гору, сперва в восточном, а потом в юго-восточном направлении. Сплавленный лес, встречавшийся нам во множестве, и мерзлый слой речного ила, покрывающий дно этого подземного хода, доказывают, что вода во время весенних разливов ежегодно проникает в пещеру и наполняет ее, и очень легко может быть, что этому постоянному напору воды и вся пещера обязана своим образованием. Местами главный подземный ход расширяется, образуя небольшие склепы, в которых мы свободно могли гулять и стены которых, унизанные кристаллами величиною в дюйм, игриво отражали лучи зажженной свечки. На выпуклостях тех же стен кристаллы эти местами образуют прекраснейшие друзы необыкновенной величины и удивительной правильности, представляя частию плитки, покрывающие стены пещеры наподобие коры, частию шестисторонние пустые пирамиды, основания которых имеют до 2 и более дюймов в диаметре, а боковые плоскости образуют шестисторонние воронки, обращенные своими вершинами к стене, так что они уподобляются цветам, выдающимся из ледяной коры в виде дивных букетов. В иных местах образовались сосульчатые натеки, и вода, просачиваясь, капала со стен. В тех склепах и портиках, где нет ила, дно пещеры было подернуто тонкой ледяной корой, которая, отстоя от земли на несколько дюймов, на каждом шагу разбивалась, издавая при этом звон. В портике, блестящие кристаллические стены которого меня особенно привлекали, я увидел, что и дно его было устлано таким же прекрасным ледяным ковром, походившим на произведение великого художника; это была та самая ледяная кора, о которой мы только что упоминали и которая при наших глазах начинала формироваться. Пусть читатель представит себе обыкновенную снежинку, которая, при толщине одной линии, имела бы от 6 до 8 дюймов в диаметре, и множество подобных, размещенных на плоскости с величайшею правильностию, так что каждая отдельная снежинка окружена шестью другими, — и он будет иметь понятие о нашем ледяном ковре. Никакая человеческая рука, как бы она ни была искусна, не смогла бы расположить все малейшие частицы этого дивного ковра с такою удивительною правильностию и в такой строгой симметрии, как это делает природа. Каждая звездочка имела в центре своем наибольшую толщину, которая, по мере приближения к периферии, постепенно уменьшалась, так что окружность каждой звездочки представляла самую тоненькую пластинку; с окружавшими ее другими звездочками она или совершенно срослась, или прикасалась к ним только концами шести главных лучей своих; в этом последнем случае ее можно было вынуть, нисколько не повреждая другие звездочки. Каждый главный луч представлял собою желобок, ведущий от центра к концу радиуса, от которого, подобно жилкам растительного листа, простирались параллельные друг другу побочные лучи; наконец каждый из этих последних пускал от себя еще по нескольку лучей, которых, впрочем, простым глазом нельзя было рассмотреть, потому что они сливались вместе, образуя самую тончайшую пленку.

По мере того как мы подавались вперед, температура в пещере постепенно возвышалась; все следы ледяной коры мало-помалу пропадали, и с влажных стен вода струилась все сильнее и сильнее; даже речной ил, который местами покрывал дно пещеры, не был заморожен, а представлял жидкую массу, немало затруднявшую наше странствование. Новенькая подземная галерея, по которой большей частию приходилось ползти на коленях, привела нас в новый портик, где дно было покрыто весьма толстым слоем речного ила. Из этого портика ведут вглубь две другие галереи, из которых одна у самого входа своего была завалена огромной глыбой обломочного камня, оторвавшегося от верхнего свода, вероятно вследствие сильного напора воды, потому что эта последняя, как беспокойная, капризная хозяйка, всякий год придумывает какое-нибудь новое преобразование в своем доме. Старик, провожатый мой, говорил мне, что он с Ростиловым доходил только до этого места; но я этим не удовольствовался, а пожелал проникнуть дальше, почему сопутники мои, с помощию топора и молота, немедленно принялись отбивать острые края каменной глыбы, заграждавшей нам дорогу. Подземная галерея, в которую мы пролезли сквозь проломленное отверстие, была так низка, что не было другого средства пробираться но ней, как лечь на живот и перебирать локтями. Невозможно описать того неприятного ощущения, которое мы испытывали во время этого странствования, когда снизу холодная влага речного ила проникала сквозь одежду до нашего тела, а сверху висел шероховатый каменный свод, который, поминутно касаясь нашей спины, невольно вселял в нас какой-то безотчетный страх, как будто бы мы подвергались опасности быть раздавленными горной массой. Местами эта галерея расширялась и пускала от себя множество побочных ходов по разным направлениям. Сплавного леса мы здесь уже не встречали, потому что он, вероятно, не заносится так далеко, но почва, между тем, становилась все мягче и иловатее. Наконец, мы выбрались в такое место, где нам можно было встать на ноги и выпрямиться; отсюда, в виде продолжения пещеры, вела еще одна низенькая галерея, которая также была наполнена илом; однако же мы не прельстились ею, потому что у нас недоставало больше терпения ползти ничком, тем более что мы должны были приберечь свои силы для обратного путешествия. Странствование наше по медвежьей пещере продолжалось ровно 4 часа, и мы вышли оттуда в таком ужасном виде, что нам самим было совестно смотреть на себя: вся наша одежда была покрыта толстым слоем грязи, и на нас не было ни одной сухой нитки. По мнению моих сопутников, мы углублялись в пещеру на две версты, за достоверность чего я, впрочем, не ручаюсь. Так как до сих пор еще никто не доходил до конца пещеры, то протяжение ее нам неизвестно; впрочем, здешние жители полагают, что она оканчивается около Крыловой горы, пролегающей в юго-восточном направлении, в 12 верстах от Шаньгиной, и что там есть другой вход в пещеру, имеющий большое сходство с описанным уже нами ходом. Для подтверждения этого мнения рассказывают, будто собака, вбежавшая в пещеру около Шаньгиной горы, вышла из другого входа около Крыловой. Я не берусь решать, справедливо ли это мнение или нет, а только скажу, что Медвежья пещера во время весенних разливов, по всей вероятности, находится в непосредственной связи с какой-нибудь рекой, потому что вода, которая всякий год наполняет ее, никогда уже не выходит из нее.

Горная порода, в которой эта пещера образовалась, представляет снежно-белый и только изредка сероватый мелкозернистый гипс, сплошная масса которого состоит большею частию из бесцветных кристаллов селенита; группы, образуемые этими кристаллами, иногда имеют до 1 1/2 дюйма, в диаметре; но обыкновенно они бывают меньше. Местами попадается желтоватый гипсовый рухляк, расположенный в преобладающей горной породе в виде горизонтального пласта незначительной толщины. Округленные валуны жидковатого гипса, разбросанные по дну пещеры, вероятно, занесены сюда водою в одно время с некоторыми другими гальками, образовавшимися в ближайших окрестностях пещеры.

Старик, сопутник мой, с большим удивлением рассказывал мне о явлении обратных времен года в пещере. Осенью, когда на дворе начинаются морозы, в пещере наступает весна; ледяная кора тает, и дно делается мягким и иловатым; зимой здесь бывает страшная жара, и во всей пещере не видать ни малейшего кусочка льда. Весной же — по окончании разлития вод, которые, наполняя пещеру, оставляют в ней ил и сплавный лес, — здесь начинаются холода: дно твердеет, стены покрываются красивыми ледяными кристаллами, и в продолжение всего лета господствуют сильные морозы. Только около выхода, где внутренний воздух более или менее уравновешивается наружной атмосферой, контраст этот исчезает, так что в пещере постоянно можно иметь вместе и зиму и лето. К сожалению, я упустил случай следить за повышением и понижением температуры в пещере.

Молодой хозяин мой, с радости, что он вышел из пещеры цел и невредим, приготовил мне отличный завтрак и потом отвез меня в город, находящийся в 4 верстах от Кулогор. Здесь я пробыл до вечера, после чего опять отправился в дорогу. Так как около самого города нельзя было переправиться через Пинегу, то я поехал вдоль берега в Малютинскую деревню, где меня благополучно перевезли на лодке несмотря на то, что река была полна льда. Отсюда я пешком добрался до деревни Петрогорской, лежащей на берегу реки того же имени, близ впадения ее в Пинегу, где взял пару лошадей, которые меня вскоре вывезли на почтовую дорогу; в 3 часа ночи я был уже на станции Вошкоме, в 22 верстах от Петрогорской.

16 октября. Утром рано я вторично переехал на лодке через Пинегу и немало обрадовался, приблизясь к великолепному лиственничному лесу, на котором дорога вдоль правого берега реки ведет к станции Кузонеме. При Унзенге, лежащей в 20 верстах от последней, мне снова пришлось переправляться через Пинегу, но только пешком, по ледяному покрывалу, сверх которого для большей безопасности было положено несколько жердей. В деревне, лежащей на противоположном левом берегу реки, я взял лошадей и поехал к Нижней Паленге, где в четвертый и в последний раз должен был измерить ширину Пинеги. Так как лед, покрывавший реку, не в состоянии был выдерживать тяжести лошади, а противоположный правый берег был необитаем, то мне ничего больше не оставалось, как послать нарочного к ближайшей станции Усть-Пинеге, с тем чтобы он доставил мне оттуда экипаж и лошадей, и терпеливо ожидать его возвращения. Спустя несколько часов лошади приехали, и я прибыл в Усть-Пинегу уже ночью.

17 октября. Я переехал через Двину на пароме и вскоре очутился в Холмогорах. Прекрасная санная дорога вследствие оттепелей, бывших в последние дни, почти совершенно пропала. Переправившись через Курью на пароме, а через Двину на лодке, я взял в Каскогорской деревне свежих лошадей и беспрепятственно проехал до самого Архангельска.

22 октября я вторично выехал из этого города, направив путь свой уже не к тундрам, как это было в первый раз, а в Санкт-Петербург.

Во время краткого пребывания своего в Холмогорах я из любопытства зашел в мастерскую одного костяника, чтобы взглянуть на изделия, которые так славятся по всей России. Признаюсь, меня немало удивляло, что из грубых рук здешних бородатых художников выходят такие изящные произведения, тем более что только самая малая часть последних выделывается на токарном станке, остальные же все вырезываются руками, с помощию немногих простых инструментов, придуманных самими художниками. Прекрасные арабески и украшения, отличающиеся удивительною чистотою отделки и строгою симметриею, невольно заставляют нас удивляться тому, что люди, которые, может быть, никогда карандаша в руках не держали, могут иметь такой верный глазомер. Приготовляемые здесь изделия состоят большею частию в предметах роскоши и в мелких принадлежностях дамского туалета, как то: корзиночки и коробочки всякого рода, подушки для шитья, гребенки, наперсточки и игольники; но более всех других вещей обратило на себя мое внимание ожерелье, состоявшее из нескольких рядов самых меленьких, вдетых одно в другое колечек, которые в известных местах прерывались и закреплялись красиво выточенными костяными пластиночками. Несмотря на то, что ожерелье это имело более аршина длины, оно стоило неполных семь рублей ассигнациями. Иногда здешние костяники пускаются в исторические изображения и тогда, конечно, делаются самыми обыкновенными токарями; так, например, мне удалось видеть резьбу, изображавшую охоту, а также несколько пейзажей, наконец, изображения святых и разных эпизодов из Священной истории: механическая часть работы в них была выполнена как нельзя лучше, но искусство выражать идею далеко не соответствовало чистоте и изящности отделки в частности.

Все упомянутые нами предметы выделываются большею частию из моржовой, реже из мамонтовой кости; последняя узнается в работе по свойственному ей желтоватому оттенку, а также по необыкновенной твердости массы и вследствие того, будучи употребляема для выделки даже самых мелких вещичек, ценится несравненно дороже моржовой кости, так что выделанные из нее вещи продаются не иначе как на вес и, если не ошибаюсь, по 12 к. золотник. Благодаря своей дешевизне и красоте приготовляемые здесь вещи находят себе такой легкий сбыт, что не только многие холмогорские мещане, но и жители соседней Куростровской волости исключительно посвятили себя этому промыслу, доставляющему им самые верные средства к жизни. Множество произведений такого рода хранятся в Императорском Санкт-Петербургском Эрмитаже, и они лучше всего могут свидетельствовать о том, до какой степени совершенства достигло в Холмогорах искусство вырезывания из кости.

На здешних полях хлеб почти везде доставил хорошую жатву; даже в местах, находящихся по берегам Пинеги, был довольно сносный урожай, за исключением некоторых полей, на которых хлеб был захвачен ночными морозами. Однако же ячмень уродился везде лучше ржи. Отъехав две станции от Холмогор, я должен был взять телегу, потому что на санях ехать не было никакой возможности.

24 октября. Я ехал мимо монастыря Св. Антония в Сии, церкви и стены которого весьма живописно рисовались над синевою озера. Так как этот монастырь находился недалеко в стороне от большой дороги, то я решился заехать к настоятелю его, почтенному другу моему архимандриту Вениамину, бывшему начальнику миссии, о котором я уже неоднократно относился с похвалою. Я нашел его в келье уже совершенно готовым отправиться служить обедню; звон колоколов вызывал всех монахов из своих келий, и я последовал за архимандритом в церковь. По окончании обедни он повел меня по монастырю, чтобы показать мне все достопримечательности его, и при этом случае рассказал мне местное предание об основании здешнего монастыря. Преподобный Антоний, памяти которого он посвящен, возымел твердое намерение удалиться от света, чтобы беспрепятственно совершать свои благочестивые подвиги, и с этою целию долго скитался, ища себе места, где бы ему можно было жить пустынником. Когда он нечаянно забрел в эту страну, в то время уединенную и пустынную, ему попался рыбак, которому он открыл свое благочестивое намерение и который ему на это сказал, что знает одно озеро, где в волнах всякий праздник слышится небесный звон колоколов. Преподобный выслушал это дивное известие с некоторою недоверчивостию, но вскоре лично убедился в истине рассказа и принял это за намек Провидения, которое указывало ему давно желанное место, где он мог найти себе покой. Поэтому он в 1520 году поселился в этой стране и построил себе лачужку на небольшом острове, лежащем на Михайловском озере, куда вскоре пришли также некоторые другие благочестивые люди с намерением вести пустынную жизнь. Спустя несколько времени здесь явилась чудотворная икона Пресвятой Девы, вследствие чего благочестивая братия избрала из своей среды двух старейших пустынников, которые должны были отправиться к великому князю Иоанну Васильевичу и, объявив ему радостную весть о явлении чудотворной иконы, испросить у него в то же время разрешение на основание монастыря. Государь не только изъявил на это свое согласие, но даже послал с пришедшими к нему пустынниками множество дорогих подарков в виде вспомоществования. Вследствие этого тотчас же приступили к построению церкви и при ней монашеских келий; но, по неисповедимой воле Провидения, весь монастырь вскоре сделался жертвою пламени; на развалинах его возникла новая церковь, в которой погребено тело святого мужа, умершего вскоре после построения нового храма, в 1557 г., на 79-м году своей жизни. Но и эта церковь впоследствии сгорела, почему на ее месте был построен каменный собор Пресвятой Троицы, который и теперь еще существует.

В этом соборе архимандрит показал мне чудотворную икону, под которой находился возвышенный альков, вмещавший в себе мощи святого Антония и украшенный снаружи его изображением. У алтаря по стенам висело множество священных картин, написанных монахом Филаретом Никитичем, который жил здесь до возведения своего в сан Первосвятителя Московского. Из собора меня повели в монастырскую ризницу, где хранятся дорогие архиерейские шапки и ризы, богато разукрашенные купели, даровые чаши и множество других ценных приношений, доказывающих, что в прежние времена ничего не щадили для обогащения монастырей и церквей. Здесь меня в особенности заинтересовала книга Нового Завета, написанная славянским шрифтом с необыкновенною чистотою и украшенная на каждой странице арабесками и виньетками. Произведение это, конечно, не свидетельствует об особенном таланте того монаха, который его выполнил; но тем не менее надо удивляться прилежанию и терпению переписчика. Из ризницы мы прошли в монастырскую библиотеку, в которой, по словам архимандрита, находится множество книг греческого богослужения; наконец, мы отправились в архив, где, кроме множества других летописей, касающихся собственно монастыря, мне показали некоторые грамоты с подлинными подписями русских царей. Деятельный архимандрит в это время занимался внесением в монастырские летописи важнейших фактов, открываемых им из этого архива, а также приведением всех документов в систематический порядок. Работа эта обещает много пользы для будущего историка, который захочет воспользоваться драгоценными сведениями, скрывающимися в здешнем архиве.

Возвратившись в келью архимандрита, мы сели обедать, а после обеда провели время в приятной беседе об известных нам обоим тундрах и обитателях их, самоедах, которым мой образованный собеседник принес неоценимый дар христианства; потому что только его неутомимому рвению миссия обязана своими блестящими успехами.

Было уже совершенно темно, когда я, простившись со своим ласковым хозяином, снова отправился в дорогу. Станции Сийскую, Ваймугскую и Селецкую я проехал очень скоро, потому что здесь была санная дорога; но потом я опять должен был сесть в телегу, которой не покидал уже до тех пор, пока в сопровождении дождя и тумана, по дурной осенней погоде, утром 31 октября я не прибыл благополучно в столицу.

Впервые опубликовано на немецком языке: Дерпт, 1848;
на русском языке: СПб., Типография Григория Трусова, 1855, 665 с.

Александр Иванович Шренк или Александр Густав фон Шренк (1816-1876) — российский ученый, путешественник, доцент минералогии Дерптского (Тартуского) университета.

На главную

Произведения А.И. Шренка
Монастыри и храмы Северо-запада