| ||
|
Был ненастный ноябрьский вечер. Я сидел в своей комнате за письменным столом, вдруг дверь с шумом отворилась, и я увидал дробную фигуру в очках с клинообразной бородой. Выйдя из-за стола, я поспешил навстречу нежданному гостю, в котором узнал А.И. Левитова. — Я тебе не помешал? — тихо спросил он, снимая с себя верхнее платье. — Напротив, ты очень обрадовал меня своим посещением. — Кажется, ты что-то писал? — Начал рассказ из народного быта под названием "Змей". — Это какой же такой "змей", уж не "огненный" ли? — Видишь ли, в чем дело: некий сельский огородник вздумал по ночам делать визиты одной придурковатой девке в то время, когда она находилась в объятиях Морфея... Мужики решили, что к ней прилетает змей... — Понимаю, понимаю!.. Я тоже обдумываю недурную вещицу, только сперва надо у кого-нибудь заполучить авансу... А что же, — садясь на диван, умиленно проговорил Александр Иванович, — не угостишь водочкой? — Непременно!.. Мы выпили по стаканчику, беседа наша оживилась. — Знаешь, какую новость я тебе сообщу? — торжественно возвестил мой "собрат по перу". — А именно? — На Знаменской улице в великолепнейшем доме открылась коммуна... — Это что такое? Я тебя не понимаю... — Коммуна происходит от слова "communis" — общий... Другими словами, открылось общежитие, благодаря почину, авторитету и энергии Слепцова... Ты не знаком с ним? — К сожалению, нет. — "О-о! Познакомься непременно!" — скажу я словами Репетилова. Но что особенно прискорбно: Василий Алексеевич после своей повести "Трудное время" не пишет ничего. Вот этаких людей-то сечь да приговаривать: "Писать, писать, писать!"... — Однако расскажи мне что-нибудь про эту коммуну. — Дело в том, что в ней живут образованные молодые люди и девушки вместе, ежемесячно взнося в общую кассу известную сумму денег, которыми заведует Слепцов... Что ж? Мысль во всех отношениях прекрасная... Ты вот, например, платишь за свою комнату двенадцать рублей и за свои же деньги подвергаешься оскорблениям со стороны невежественной квартирной хозяйки, умираешь с тоски в одиночестве среди четырех облупленных стен, не имея и сотой доли тех удобств, которыми пользуются обитатели коммуны, а там ты, сидя перед камином, можешь услаждать свой слух звуками пианино или арфы, отводить душу беседой с интеллигентными людьми, имеешь под рукой все газеты и журналы... да, наконец, прими во внимание женский персонал, который, что ни говори, немало способствует подъему духа... Давай-ка выпьем... — Ну, скажи, отчего бы нам с тобой не жить в таком раю?.. Для меня и для тебя совершенно безразлично, кому ни платить двенадцать рублей в месяц... — Нет! Нас с тобой туда не примут... — Это почему? — А вот на каком основании: сегодня у нас имеются деньжонки, а завтра и даже послезавтра — ни гроша... В коммуне же требуется аккуратный взнос... там, брат, свой устав, составленный Слепцовым... Я раз говорил ему, дескать, нельзя ли мне в качестве хоть парии как-нибудь приютиться у вас, хоть, примером будем говорить, в кухне... "Ну, нет! — сказал Василий Алексеевич. — Это немыслимо, во-первых, потому, что у нас в кухне наблюдается самый строгий, педантический порядок, а ты любишь вследствие катара чуть не через две-три минуты плевать... Во-вторых, ты любишь выпить и из кухни можешь как-нибудь ворваться в самую коммуну и бушевать... А главное, все вы, народные писатели, страдаете безденежьем, а у нас живут люди более или менее обеспеченные: тут есть и дочка графа, и сынок Тит Титыча... Нет, Левитов, ты эту кухню выбрось из головы... Я лучше буду по временам оказывать тебе пособие в форме какого-нибудь пиджака, трех рублей, стеариновых свечей и так далее". Так поедем, если хочешь? — возгласил Левитов, допивая последний стакан водки. — Об извозчике не заботься... Слепцов ему заплатит. Мы отправились... Я был немало изумлен, когда Левитов по приезде на Знаменскую улицу приказал извозчику остановиться у ярко освещенного подъезда громадного дома, напоминавшего своей внушительной наружностью совершенный дворец. С необычайной развязностью Александр Иванович миновал солидного швейцара с булавой и начал подниматься по лестнице, украшенной статуями греческих богов и экзотическими растениями. Следуя за своим собратом, я уж начал подозревать его в сильном кураже, когда он вдруг остановился на первой площадке и с необыкновенной силой нажал пуговку электрического звонка... — Вот, брат, где помещается коммуна-то, — многозначительно проговорил Левитов. — А ты думал, где-нибудь под крышей?.. Нет! Что ни говори, а Слепцов философ... он знает свое дело... Мы очутились в роскошной квартире с необозримой анфиладой комнат, освещенных люстрами, лампами с затейливыми абажурами и бра на стенах. Повсюду слышался веселый шумный говор, смех, споры, а где-то вдали раздавались мелодичные звуки фортепиано. Но вот и сам Слепцов. — А-а! Александр Иванович! — раздался приветливый голос. -С кем это ты?.. — Ты незнаком с Николаем Васильевичем Успенским? — таинственно возвестил Левитов. — Очень, очень приятно... Передо мной стояла стройная фигура красивого молодого человека с черными, как смоль, волосами и бородой. Это и был даровитый и преждевременно угасший писатель Василий Алексеевич Слепцов. На нем была щегольская куртка, а на голове красовалась шапочка с золотой кисточкой. Слепцова окружал целый сонм красивых девушек, которым я и был представлен любезным заправителем коммуны... Мы уселись "чинно в ряд" и в первые минуты не знали, с чего начать разговор. Спасибо, Левитов вывел нас из затруднительного положения. — Что же, Василий Алексеевич, — смиренно начал он, — водочкой попотчуешь?.. — Ах, да! — вставая с кресел, воскликнул Слепцов. — Вы, Николай Васильевич, пьете водку? — Потребляю... — А то не хотите ли, у меня есть шартрез, шато-д'икем, шато-марго, лафит... — Нет, начнем лучше с водки... — Ну, и прекрасно, и я выпью... — Василий Алексеевич! — вдруг воскликнула одна девушка, держа в руках какую-то увесистую книгу. — Скажите мне, что значит "спланхнология"... — А черт ее знает! — отвечал Слепцов. — Вот у Левитова надо спросить... Он учился в семинарии и знает древние языки... — Спланхнология, — задумчиво произнес Левитов, тыкая вилкой в селедку. — Это... это... я вам скажу, такая забористая наука... Николай! — обратился он ко мне. — Ведь ты учился в Медицинской академии и должен знать, что эта за штука такая?.. — Спланхнология, — сказал я, — учение о внутренностях... — А патология? — спросила девушка. — Наука о болезнях... — А синдесмология? — Учение о связках... — Да ну вас совсем, Скрипицына! — гневно воскликнул Слепцов. — Уйдите, пожалуйста, отсюда... Нашли время толковать о каких-то синдесмологиях... Девушка покорно вышла из комнаты, в которой мы сидели. — Давно не был у Некрасова? — спросил у Слепцова Левитов. — Вчера обедал у него. — Ну, обо мне не заходила речь? — Как же! Все как быть следует... Все соболезнуют, что ты много пьешь... Вредно, брат, я тебе по душе скажу... — А им, этим литературным плантаторам, не вредно каждый вечер пьянствовать в клубе да объедаться? Я удивляюсь, как у них не произойдет заворота intestini recti... [прямой кишки (лат.)]. — Ну, да там, Александр Иванович, пьют не сивуху, а шампанское... Это большая разница... В это время вошла другая девушка и объявила Слепцову: — Василий Алексеевич! Что вы мне посоветуете читать? — Разумеется, начните с классиков: читайте Гомера, Ксенофонта, Фукидида, "Параллели великих мужей" Плутарха, Тацита... а после я вам скажу, что делать, только, пожалуйста, умоляю вас, оставьте нас в покое... Девушка не замедлила удалиться. — Однако, брат, ты навьючил барышню-то, как верблюда какого, своими советами... — заметил Левитов, беспомощно раскачиваясь из стороны в сторону. Я шепнул ему, что пора ехать. Он вдруг встрепенулся и, подавая руку Слепцову, проговорил: — Ну, до свиданья! Затем, пошептав ему что-то на ухо, Слепцов достал из кармана какую-то незаметную вещь, вручил ее Левитову, и мы отправились восвояси... — Ну, что, как нравится тебе слепцовская коммуна? — Признаюсь, Александр Иваныч, она пришлась мне не совсем по душе... — А-а! Вот то-то и есть... а ты говоришь, как бы нам тут основать свою резиденцию... Да черт тут не жил!.. — громко возвещал Левитов, проезжая по Невскому. — Представь себе такое безобразие: с утра до ночи Слепцов окружен барышнями, которые без всякого милосердия осаждают его вопросами, что им делать? какую стезю жизни избрать?.. А он надуется какого-нибудь шартрезу и возвещает: "Надо всем идти в народ!!!" — "Что ж там делать?" — спрашивают его поклонницы. "Отвяжитесь от меня Христа ради... Что хотите, той делайте... Можете быть учитель ницами, акушерками... мало ли дела в деревнях?" — "А вы с нами пойдете?" — "Благодарю покорно! Я пешком выходил весь Осташковский уезд, и меня мужики однажды чуть не убили до смерти..." — "За что же?" — "За то, что я во время одного крестного хода не снял шапки перед иконами"... Недолго процветать суждено было коммуне... Не просуществовав двух-трех месяцев, она, по распоряжению начальства, была закрыта, вследствие каких причин, мне неизвестно. Левитов уверял меня, что в этом "рае Магомета" между гуриями, которые все поголовно пылали неукротимой страстью к красивому литератору, возникли такие конфликты, которые грозили превратиться в рукопашные схватки и даже побоища... Со своей стороны я мало придаю вероятия такому сообщению. По слухам, Василий Алексеевич во цвете лет скончался от изнурительной болезни, которая в патологии носит название "irritatio brinalis" [(pаздражение (лат.)]. Она является неизбежным последствием эротических эксцессов, как гласит медицина, к которой я всегда относился скептически... Опубликовано в сборнике: Успенский Н.В. Из прошлого. М., 1889.
Успенский Николай Васильевич (1837-1889) русский писатель. Двоюродный брат Глеба Успенского. | ||
|