И.Н. Смельницкий
С.П. Шевырёв и его взгляды на задачи общественного воспитания

С чувством глубокой признательности и благодарности потомство вспоминает деятелей, так или иначе послуживших пользе общественной. Но не все из таких деятелей бывают известны обществу. К числу таких деятелей принадлежит и достоуважаемая светлая личность профессора Московского университета Степана Петровича Шевырёва. Его доброе сердце, его чистая любовь к науке, его забота о добросовестном исполнении своей профессорской обязанности, его беспримерное трудолюбие, его общее многостороннее образование дают ему полное право на общую признательность. Он сделал много для своего времени — он дал сочинения, которые надолго ещё останутся лучшими источниками сведений о словесности, как русской, так и иностранной; в его критических статьях заключается много верных, поучительных замечаний о важнейших произведениях искусства; он содействовал образованию тысячи молодых людей, рассыпанных по всей России, получивших сведения об отечественном языке и литературе под его авторитетным руководством. Ввиду этого я позволю себе напомнить некоторые характерные черты из жизни и деятельности этого ревнителя просвещения, чтобы потом остановиться несколько на его взглядах касательно общественного воспитания, о котором он один из первых поднял вопрос и старался провести его в сознание общества.

С.П. Шевырёв родился в 1806 году, в Саратове. Родители его были люди добрые, пользовавшиеся всеобщим уважением за свою справедливость и бескорыстие. Первоначальное воспитание Шевырёв получил в доме родителей. Сохранился один интересный эпизод из его детства. Когда старшим его братьям и сестрам пришла пора учиться, родители пригласили священника и учителя математики из гимназии и приняли в доме воспитателя и воспитательницу г-на и г-жу Латомбель. По обыкновению отслужен был молебен, и старшие дети посажены за учебный стол. Меньшой, трехлетний наш Шевырёв расплакался, зачем ему не дали книги в руки. Француз попросил позволения посадить его за стол со своими учениками и сказал: "Он будет лучше всех". Замечательно, что это случайное, вызванное желанием француза, успокоить малютку, предсказание сбылось. Когда Шевырёву наступила пора учиться, он принялся с большою охотою. Отец и мать хвалили и любили его, особенно за успехи, но нисколько не баловали. Скоро Шевырёв приохотился к чтению, часто засыпат он с книгою в руках или клал её под подушку, чтобы, проснувшись пораньше, читать в постели. С годами всё более и более увеличивалась охота к чтению и учению. Познакомясь с французским языком, он начал переводить из Беркенева "Друга детей" и "Театра" г-жи Жанлис, и в учебной комнате его вскоре накопилась кипа его переводов. Шевырёв ещё в детстве пробовал сочинять и сам. Одна из его драм была разыграна вместе с братьями и сестрами. За чтением и домашними занятиями шло время, пока Шевырёву не наступил двенадцатый год. В 1818 году Шевырёв был привезён матерью своею в Москву и помещён в Московский университетский благородный пансион. Здесь вскоре Шевырёв обратил на себя внимание директора Прокоповича-Антонского и инспектора Давывова, которые много содействовали его развитию и успехам, руководствуя занятиями, ссужая книгами для чтения, задавая предметы для сочинений и разбирая образцовых писателей. Высшие классы пансиона имели тогда счастие пользоваться уроками лучших университетских профессоров. Такие лица, как Мерзляков, Щепкин, Пере-вощиков, Павлов, Денисов, имели сильное и благотворное влияние на молодёжь, и Шевырёву пансионский курс принёс большую пользу, положив прочное основание для будущего всестороннего образования. В 1822 году, в сентябре, он окончил курс первым в университетском пансионе, а в начале 1823 года получил аттестат с правом на чин десятого класса и золотую медаль. Имя его было выставлено на золотой доске отличных воспитанников университетского пансиона. По окончании курса Шевырёв продолжал жить в пансионе и посещал лекции университета, особенно профессоров Давыдова, Перевощикова, Каченского и Мерзлякова. Намерением Шевырёва было вступить в университет и выдержать экзамен прямо в кандидаты, чтобы идти далее путем степеней университетских. Но ему не было дозволено, так как он не был студентом, а вышел из пансиона прямо с аттестатом десятого класса. После тщетных усилий пристроиться к университету Шевырёв определился 1823 года в Московский архив государственной Коллегии иностранных дел. Можно сказать, что сама судьба помогала Шевырёву и вела его самою надежною дорогой к предначертанной им цели. Так, библиотека архива, богатая старыми книгами, облегчила для него учёные занятия, а отличное товарищество архива, как-то: Калайдович, Веневитиновы, Хомяков, Киреевские, Соболевский, Титов — предлагали Шевырёву благородную сферу постоянных умственных и литературных занятий. С этого времени Шевырёв принимает самое живое участие в литературных московских кружках. В разных альманахах и журнале "Московский вестник" он помещает свои рецензии, стихотворения, переводы в стихах и прозе из древних и новых писателей. Дебюты Шевырёва были очень удачны. Рецензии, основанные на правилах науки, обнаруживали вкус и большую начитанность. В этот промежуток времени Шевырёв становится известным А.С. Пушкину за своё стихотворение "Я есмь", в это время он удостаивается получить благодарный и лестный отзыв от самого Гёте за разбор второй части его Фауста, тогда только что вышедшей. Но вскоре Шевырёву представился случай отправиться за границу в качестве гувернёра сына княгини З.А. Волконской. Жизнь в Италии и притом в таком доме, который был средоточием всего лучшего по части наук и искусств была истинным счастием для Шевырёва, доставившим ему возможность докончить своё собственное образование. Имея пытливый ум и удивительное прилежание и любовь к знанию, Шевырёв не упустил случая изучить всё примечательное в классических городах Италии. Италия была его школой самообразования: она дала ему средство познакомиться со всем тем, что славного произвела наука и искусство прежнего и нового времени; она представила ему возможность познакомиться со многими славными западными поэтами и учёными; словом, Италия была для Шевырёва живой научно-эстетической школою. Ещё во время пребывания Шевырёва за границею, Погодин, по смерти Мерзлякова, призывал его готовиться к занятию кафедры русской словесности в Московском университете. Но невозможность приобрести учёную степень, встреченная Шевырёвым при самом начале его служебного поприща, лишала его надежды на исполнение подобной мысли, да и сам он ещё боялся занять это место, как видно из его переписки с Погодиным. Но судьба решила иначе. В 1832 году при первом личном свидании с Шевырёвым министр народного просвещения С.С.У варов предложил ему вступить в Московский университет адъюнктом по кафедре русской словесности. Такое предложение оживило все надежды Шевырёва. Он принял предложение и вступил в университет. Не мог забыть Ш<евырё>в того впечатления, которое произвёл на него университет при первом в него вступлении. Взгляд на самое это здание, которое ещё в отроческие лета внушало ему уважение, вид цветущего, оживлённого юношества, стремившегося в аудитории; какое-то неясное предчувствие и надежда связать свою участь с судьбой этого великого образовательного учреждения в России — всё это вместе наполняло душу его трепетом какого-то сладкого, неизъяснимого восторга. Не имея никакой учёной степени, Ш<евырё>в, покорясь определению факультета, написал рассуждение: "Данте и его век", которое было одобрено и напечатано в "Учёных записках Московского университета" (№ 5, 1833 г.; № ХI, 1834 г.). После вступительной лекции, которая имела предметом характеристику образования и поэзии главнейших новых народов Западной Европы, Ш<евырё>в был принят в число университетских преподавателей. В аудитории его являлись беспрестанно новые слушатели, что придавало духу и силы молодому профессору. Двадцать лет Ш<евырё>в подвизался на пользу Московского университета, читая лекции по различным отделам словесных наук и изящных искусств; двадцать лет он руководил занятиями студентов с любовью и жаром, желая видеть в них достойных преемников и членов общества. Ему многим обязаны такие личности, как Ф.И. Буслаев, Самарин, Берг, Фет, Бартенев, Бессонов, Тихонравов и мн. другие. Будучи образованнейшим человеком в полном смысле этого слова. Ш<евырё>в не замыкался в один тесный круг научных интересов, но отзывался и не текущие вопросы времени в различных периодических изданиях и журналах. Приобретая всё больше и больше известности на поприще научном, Ш<евырё>в достиг апогея своей известности и влияния в университете и обществе в 1855 году после столетнего юбилея Московского университета. Однако в последние годы своей жизни ему пришлось испытать немало огорчений и умереть вдали от родины, в Париже, 8 мая 1864 года.

Переписка, сохранившаяся за время последнего пребывания Ш <евырёв>а за границею, с Погодиным, дорисовывает привлекательный его образ на светлом фоне. Ш<евырё>в до самой смерти усердно трудился, имея в виду с успехом послужить просвещению отечества, о котором всегда высоко отзывался и к которому внушал уважение иностранцев. Движимый чувством любви к отечеству, Ш<евырё>в с глубоким интересом следил из своего прекрасного "далека" за течением русской жизни и всегда отзывался на все важные явления ее. Так, получив известие телеграммой об освобождении крестьян в России, Ш<евырё>в откликнулся стихотворением, полным чувства и глубокого понимания смысла этого великого события для России. Приведём некоторые выдержки:

Везде цветёт она, свобода — Божий плод!
Везде зовёт на пир счастливые народы!
Ударил русский час, пришёл и наш черёд.
Пора и нам вкусить божественной свободы.

Или другое стихотворение, написанное по тому же поводу, Ш<евырё>в начинает так:

Благая весть! Исчезла крепость,
И цепи разом порваны;
Смолкает гул их, как нелепость
Давно отжившей старины...

Интересен конец этого стихотворения, в котором высказывается взгляд на свободу, как на залог общественного благосостояния. Вот он:

Цари, ваш первый друг — свобода;
Вам нет союзников верней
Свободы вашего народа
И просвещения людей.

Итак, залог общественного и государственного благосостояния России Ш<евырё>в видел в свободе и просвещении народа. Всю жизнь и деятельность свою он принёс в жертву особенно последней идее — не только как мощный руководитель. Ш<евырё>в питал и просвещал вверенное ему юношество в стенах университета, но также, как просвещённый человек и глубокий патриот, сознавая необходимость общественного воспитания и правильную его постановку, старался, насколько мог, провести в сознание образованного общества взгляды на воспитание, взгляды, из которых многие ещё и до настоящего времени не лишены глубокого смысла и не утратили своего значения и силы.

Ещё во время ранних своих поездок за границу внимание Ш<евырё>ва привлекал один из важных учебных предметов — педагогика. С этой целью он посещал низшие и средние учебные заведения в различных городах Западной Европы, пользовался указаниями и наставлениями компетентных знатоков в этой области и след., лицом к лицу, так сказать, имел возможность видеть всю важность этой науки. В 1842 году на публичном акте Ш<евырё>в читает речь об отношении семейного воспитания к государственному. В 1851 году Ш<евырё>в получил кафедру педагогики в Московском университете, впервые тогда открытую. По своей типичности взгляды Ш<евырё>ва на воспитание заслуживают, чтобы с ними познакомиться несколько поближе.

Ш<евырё>в так определяет понятие воспитания. "Под именем воспитания должно разуметь возможно полное развитие и усовершенствование всех телесных, душевных и духовных способностей человека, от Бога ему данных, — развитие, совершаемое под руководством старших, согласно с высшим его назначением и применительно к народу и государству, среди которых Провидение назначило ему действовать". Это определение требует некоторого пояснения. Ш<евырё>в в определении воспитания сближает слова: развитие и усовершенствование. Недостаточно, чтобы человек развил свои способности: — необходимо ещё, чтобы он их и усовершенствовал. Развиваются способности упражнением — совершенствуются направлением к высшей цели воспитания. Развитие способностей одностороннее не всегда ведёт человека к совершенству, иногда, напротив, удаляет от него. Были вполне развиты у диких народов телесные силы, но они послужили только на гибель и опустошение. У народов же образованных встречаем иногда противоположные случаи: сильное развитие умственных способностей, но без нравственных основ, без надлежащего направления к общему совершенству человека, может вести к ниспровержению этих самых основ и всего человеческого благосостояния. Основным идеальным положением Ш<евырё>ва является воспитание всего цельного человека, или, как он выражается, возможно полное развитие и усовершенствование всех телесных, душевных и духовных способностей человека, от Бога ему данных; затем Ш<евырё>в требует, чтобы воспитание соответствовало назначению человека и, наконец, чтобы оно было применительно к народу и государству, т.е. требует, чтобы воспитание было народным и соответствовало целям государства, в котором человеку определено судьбою действовать. Человек с самого первого дня своего рождения окружён семьёю, обществом, государством. В этой среде воспитывается он, в этой среде совершается всё первоначальное его развитие. Поэтому, как целая жизнь всего народа, взятая исторически, так и воспитание каждого человека отдельно, должно пройти, по мнению Ш<евырё>ва, три периода в правильном и полном своём развитии: семейный, государственный и, наконец, третий, представляющий слияние того и другого. Задачей семейного воспитания должно служить образованию внутреннего человека, а целью государственного — образование внешнего. Только при совместном дружном участии семьи и государства возможно достигнуть правильного воспитания. Ш<евырё>в дальше указывает и на ту роль, какую играет семья, а затем государство в деле воспитания. Семья полагает основание, на котором впоследствии созидается целое здание; между тем как государство в своих заведениях образует человека общественного, внешнего,- здесь, в невидимом лоне семьи, родится, растёт и зреет человек внутренний, цельный, дающий основу и ценность внешнему; отсюда, из недр семьи, выходит человек в настоящем значении этого слова. Роль семейного воспитания столь важна, по Шевырёву, что и государственные усилия в успехе своём зависят от него подобно тому, как внешний человек зависит от внутреннего: ибо добро общественного воспитания вырастает и утверждается только на той почве, какую заготовляет семья.

Переходя затем к воспитанию государственному, Ш<евырё>в прежде всего рисует нам ту пользу государственного воспитания, достигнуть которой у себя семья не может никакими средствами. И этим путём он наглядно, так сказать, убеждает в том, что только в самой тесной, в самой неразрывной связи семейного воспитания с государственным заключается идеал совершенного воспитания, что, след. семья и государство в этом отношении должны и идти навстречу друг другу. Итак, государство, по словам Ш<евырё>ва, принимая человека из семьи и вводя его в свои общественные заведения, окружает его свободу сферою долга и необходимости и связывает его множеством обязанностей и отношений, среди которых должна развиваться его жизнь. И вот, благодаря этому, свобода под действием внешней необходимости образуется в виде воли: нравственный характер из идеальной сферы семейной переходит в живую сферу общественных отношений; далее, государственное воспитание приводит к единству разность в образе мыслей, характеров, обычаев, привычек, предрассудков, приносимых из семей, и наконец, государственное воспитание предлагает воспитаннику такие богатые средства к развитию его сил, каких ни одно семейство в себе содержать не может. Здесь особенно важны сокровища учения, которое находится всё в руках воспитания государственного. Отсюда ясно, что государственное воспитание должно являться на смену семейному, потому что в людях, воспитанных только семейно, замечается почти всегда недостаток воли и неспособность к деятельности практической. Изложив пользу, которую приносит государственное воспитание. Ш<евырё>в приводит взгляды о надлежащем правильном переходе от семейного воспитания к государственному, который так желателен ввиду резкого контраста характера семьи и государства. Наступил, говорит Ш<евырё>в, второй период воспитания: нежное растение отрока, так сильно распустившегося на воле семейного быта, пересаживается в школу — в рассадник, предлагаемый государством. Кто из нас, воспитанных в общественной школе, не помнит того тяжкого времени, когда над ним совершилось необходимое пересаждение? Какая тоска, какое уныние наполняли грудь нашу среди этого чуждого нам мира! Как мысль о покинутой семье отравляла все первые наши занятия! Является необходимость облегчить всю трудность этого перехода, окружить пересаженное растение всею нежностью забот и попечений, особенно на первой поре его переселения. А строение самого правильного перехода из семьи в школу должно составлять одну из главных задач государственного воспитания. Важнейшая трудность для воспитателей состоит в свободе, приносимой детьми из семей; часто, не зная, как справиться с нею, они считают за лучшее вовсе уничтожить её; но воспитатели должны помнить, что эта свобода — прекрасное человеческое качество, и что их дело — превратить её в силу нравственной воли. Успех этого великого подвига зависит от постепенности. Поэтому первые приемы воспитателей должны быть почти семейные. Если стихия семьи была свобода, то стихия школы — необходимость, а потому обе взаимным сближением должны умерять друг друга.

Переходя затем к формам общественного воспитания, Ш<евырё>в выражает взгляд на назначение, которому должно удовлетворять гимназическое воспитание. Назначение гимназического воспитания в нравственном отношении, говорит он, состоит в том, чтобы возрастить чувство нравственного долга на той плодотворной почве нравственной свободы, которую семья заготовила; имея в виду, что здесь, в гимназии, уже начинается будущий гражданин, заведение должно необходимо отражать во внутренней жизни своей и обычаях души и законы того государства, которому оно принадлежит. Гимназия представляет второй период в деле общественного воспитания. В этом периоде семья, конечно, хотя обязана уступить ближайшее влияние государству, но в то же время она не должна бездействовать: её долг действовать издали и поддерживать священные узы во временных свиданиях, посещениях и особенно частных письмах. Ш<евырё>в придает большую важность письмам. Посредством их, по мнению Ш<евырё>ва, семья приобщает огромную нравственную силу к силе государственной.

Но этим не оканчиваются заботы государства о воспитании. Вот успешно окончился тяжелый период воспитания; юноше отворяется дверь в высший рассадник образования. Если в первом периоде семья исключительно возрастила младенца в отрока и заведовала его воспитанием и учением пол господственным началом нравственной свободы; если во втором государство возвело отрока в юношу и заведовало тем же под господственным началом необходимости, при отдалённом содействии семьи, то здесь уже семья и государство должны вместе соединиться около юноши и разделить между собою его воспитание и учение. Первое, разумеется, будет принадлежать его семье, второе — государству. Высший храм науки должен завершить воспитание юноши, по мнению Ш<евырё>ва, и выпустить его готовым гражданином общества.

В течение всех периодов воспитания Ш<евырё>в настоятельно рекомендует заботиться о том, чтобы воспитание приняло цвет народный. Если, по его словам, человек только через воспитание может сделаться человеком, то русский только через русское воспитание может быть русским человеком. В этом отношении, как семья, так и государство совместно должны помогать друг другу и всегда помнить, что достигнуть этого в России можно только через утверждение народных стихий, составляющих отличительную особенность русского народа. Такими стихиями, по Шевырёву, являются христианское православие и религия, составляющая, так сказать, душу и сердце народа, и русский язык, этот видимый образ всего русского человека. Поэтому семья и государство должны приложить все старания к тому, чтобы воспитание русское было проникнуто духом православной религии и горячею любовью ко всему русскому, национальному.

Вот желательный ход общественного воспитания и те периоды его, при которых, возможно, по мнению Шевырёва, приблизительно полное развитие и усовершенствование всех способностей человека.

Таковы в кратких чертах взгляды Шевырёва на задачи семейного и общественного воспитания. Характернейшей их особенностью является мысль о важности нравственного элемента в системе воспитания человека и необходимости для государственной школы делить вместе с семьёй заботу о проведении этого принципа в дело. Важность этого последнего выходит за пределы специального вопроса о воспитании и вводит нас вместе с Шевырёвым в весьма интересный момент нашего общественного самосознания, которого в данном случае Шевырёв является знающим и весьма умелым выразителем.

И. Смельницкий г. Бахмут 1897 г., сентября 23 дня.

Смельницкий Иван Николаевич (1872 — ?) — историк литературы, преподаватель русского языка и словесности.