Как<им> обр<азом>, где им<нно> познак<милась> с Н.В.— соверш<енно> не помню, но поро<й>, к<огда> я спраш<ивала> у Н.В., где мы с ва<ми> позн<акомились>, он мне отв<чал>: «Неуж<ели> вы не помн<ите>? Вот прекрасно! так я же вам и не ск<ажу>. Это впроч<ем> тем лучше. Это знач<ит>, что мы всегда б<ыли> с в<ами> знак<омы>». Сколько раз я пот<ом> прос<ила> его сказ<ать>, где мы позн<акомились>, он отв<ечал>: «Не скажу ж — мы всегда были знакомы».
В 1837 я провод<ила> зиму в Пар<иже>, Rue de Mont Blanc № 21, и H.В. ход<ил> ко мне дов<ольно> часто. Я с ним уже обх<одилась> к<ак> с чел<овеком> хор<ошо> знакомым. Разгов<ор> мы ч<асто> вели о Мал<ороссии>, о высоком камыше, о бурьяне, о журавл<ях> на красн<ых> лапках (аисты), о галушк<х>, варен<иках>, о сереньком дыме. Пела ему Грицько. Он более слуша<л>, но однажды описыв<ал> мне мал<ороссийский> веч<ер>, к<огда?> солнце сад<ится>, табуны несутся, подымн<ая> пь<ль> копыт<ами>, а за ними хохол с чубом и с наг<айкой> в рук<е>. Он описывал все это очень живо, с любовью, но прерывисто и в коротк<их> слов<ах>. О Париже было мало реч<и>, по-вид<имому>, уж он тогда его не люб<ил>. Он, одн<ако>, посещ<ал> кам. театры, п<отому> ч<то> расск<азывал> мне, к<ак> входят a la file [по очереди], как покупают право на хвост (как он назыв<ал> en fil), как им торгуют, и с свойственным ему способом замечать то, что друг<им> каж<тся> не смешным и не замечате<льн>ым, он это расс<казывал> оч<ень> забавно. Однажды мы гов<орили> о раз<ных> комфортах в путеш<ествии>, и он мне сказ<ал>, ч<то> хуже всего на этот счет в Португалии и не сов<етовал> туда ехать. «А вы к<ак> это знаете, Н.В.?» — «Я там был; пробрался в Лисаб<он> из Исп<ании>, где так же прегадко в трактирах. Слуги там очень нечисты, и раз, когда я жал<овался> трактирному слуге, ч<то> котлеты хол<одные>, то он оч<ень> хладнокр<вно> пощуп<ал> ее рук<ой> и приб<авил>, ч<то> нет, ч<то> достаточно теплые». Так как он ни разу не упом<инал> прежде об Исп<ании>, то я нач<ала> утв<рждать>, ч<то> он не б<ыл> в Исп<ании>, ч<то> он не мог там б<ыть>, п<отому> ч<то> там разб<ойники?>, дерутся на вс<ех> перекрестках, и на все это он отв<ечал> мне очень хладн<окровно>: «На что ж все расск<азывать> и заним<ать> собою публ<ику>. Вы привыкли, чтобы вам с перв<го> сл<ва> человек все выхлестал — что знает и чего не знает, даже и то, что у него на душе». Я осталась при своем, ч<то> он не б<ыл> в Исп<ании>, и между нами была шутка: «А, это когда вы бы<ли> в Исп<ании>» (или «когда я б<ыл> в Испании»). Шутка эта б<ыла> повод<ом> к др<угой> шутке, уже в Риме в 1843 г., при В.А. Перовск<ом>, Я.В. Ханык<ове> и А.О. Россет. Зашла речь об Испании. Я сказ<ала>, что Н.В. мастер очень серьезно солгать. На ч<то> он мне и сказал: «Так если ж вы хотите знать правду, я никогда не б<ыл> в Исп<ании>, но зато я б<ыл> в Конст<антинополе>, а вы этого и не знаете». Тут он нач<ал> опис<ывать> нам во всех подробностях кон<стантинопольские> ули<цы>, описывал местности, называл собак, как под<ают> кофе в мал<еньких> чашк<ах> с гущей. Целы<х> с полчаса занима<л> нас св<оими> расск<азами>. После этого я ему ск<азала>; «Вот сейч<ас> и видно, ч<то> вы б<ыли> в К<онстантинополе>». А он отв<ечал> мне на это: «Видите, к<ак> легко вас обм<ануть>». Вот же я и не б<ыл> в К<онстантинополе>, а в Исп<ании> и П<ортугалии> был». Он был в Константиноп<оле> точно, после путеш<ествия> в Иерус<алим), но когда я расспр<ашивала>, он мне ничего не расск<азал>. Т<аким> обр<азом> он молч<ал> и о Св<ятых> мест<ах>. Только расск<азал> мне одну ночь, проведенную им в церкви. Я понимаю, поч<ему> он говорил мало об Испа<нии>. Он б<ыл> под влиянием Рима. Испанск<ая> школа слив<алась> для него с болонскою, с венец<ианскою> в отнош<ении> красок и в особ<енности> рисунка, кот<орый> он не любил, особ<енно> болонцев. Такой худ<ожник>, как Гог<оль>, взглянувши на М<икель> А<нджело> и на Раф<аэля>, не мог слишк<ом> увлекаться другими живописцами. Il avait un certain sobriete dans l’appreciation des belles arts. Il fallait que toutes les cordes de son ame reconnaiss quelque chose pour belle, pour qu’il la quallifia de telle» [Он был несколько строг в оценке произведений искусства. Для признания чего-либо прекрасным ему необходимо было признать это всеми струнами своей души]. Заметьте, какая стройность всегда в антично<сти>.
В 1837 лет<ом> я жила в Бад<ене>. Н.В. приехал больной, но не лечился. Он пил по утрам хол<одную> в<оду> в Лихтентальской аллее. Он ходил или лучше сказ<ать> брод<ил> один по лугу, зигзагами возле Стефани-бад. Часто он б<ывал> так задумч<ив>, ч<то> я его звала и не могла дозваться, и когда и дозовусь, то он отказ<ывался> гулять, прибир<ая> сам<ый> нелеп<ый> резон. Его из русск<их>, кроме покойно<го> Андрея Ник. Карамз<ина>, никто не знал, и даже один господ<ин> из высш<его> круга меня упрекал, что я гуляю с mauvais genre [человеком дурного тона]. В июле месяце он нам вдруг предложи<л> собраться вечером и объяви<л>, что пишет ром<ан> под назв<анием> «М<ертвые> Д<уши>» и хоч<ет> нам прочесть 2 перв<ых> главы. Я пригласила покойных Андр<ея> Карамз<ина> и гр. Льва Сологуба и В.П. Платоно<ва> (поб<очный> сын князя Зубова). День б<ыл> оч<ень> знойный. В 7 часов веч<ера> он сел у круглого стола, окно затвори<ли?>; началась страшная гроза. С гор полилися каскады. Сначала он б<ыл> смущен, но потом продолжал читать. Мы оч<ень> много смеялись и были в восторге. После он прос<ил> Кар<амзина> провод<ить> его на Грабен, говоря, ч<то> т<ам> много собак. На Грабене же не б<ыло> соб<ак>. Гоголь был в нервич<еском> распол<ожении> от чтения и грозы. На другой день я просила Н.В. еще проч<итать>, но он отказ<ался> решит<ельно> и даже прос<тил> не просить.
В полов<ине> авг<уста> мес<яца> мы остав<или> Баден. Н.В. нас провод<ил> до Карлсру, где с нами переночевал в трактире. Был всю ночь болен. На др<угой> день мы уех<али>, а он возвр<атился> в Баден с Кар<амзиным> и Плат<оновым>. Мы с ним езди<ли> на 3 дни в Стразбург, и в Стразбург<ской> кафедр<альной> церкви он карандашом срисовывал необыкновенно красиво карнизы над карнизами. «Как вы хорошо рисуете?— «А вы этого и не знаете?» Принес кусок церкви.— Над каждой колонной различные орнаменты и оч<ень> красивы. Разорвал — «я лучше что-ниб<удь> нарисую». После этого я не б<ыла?> с ним в переп<иске?> в 1838—41. В 1841 году он яв<ился> ко мне в Пет<ербурге> в дом мой на Мойке; б<ыл> в хор<ошем> распол<ожении> духа, но о «М<ертвых> Д<ушах>» не б<ыло> и помину. Тут я узн<ала>, ч<то> он в коротк<их> отнош<ениях> с сем<ейством> графов Виельгорских. Я находила это оч<ень> естественн<ым>, потому что он б<ыл> оч дружен с Иосиф<ом> Виельгорским. Весной 1841 я получила от него очень длинное п<исьмо>, исполнен<ное> слез, воплей, стонов, в кот он жалуется на моск цензуру с каки<м-то> почти детск<им> отчаян<ием>. К письму была прилож<ена> пр госуд, к<оторую> я д<олжна> б<ыла> под<ать>, если отк<ажутся> печат I т «М<ертвых> Д<уш>». Просьба была коротка и прекр написана, с полн<ым> доверием к милостив вним г<осударя> имп<ератора> и к его высок разуму. Я решилась, одн, посовет<оваться> с гр. М.Ю. Виельгорским. Он горячо взялся за это дело и устроил его с кн. Дундуков<ым>, попечит<елем> Пет<ербургского> окр<уга>. Ни письма, ни просьбы нет. Они у М.Ю. Виельгорского. В 1842 Гоголь остан<авливался> у Плетнева, часто быв<ал> у нас и очень сблиз<ился> с брат<ом> Арк<адием> Ос<иповичем>. Тогда он нам читал отрывки из напеч<атанных> «М<ертвых> Д<уш>» у князя П.А. Вяземск<ого>. Особенно хор<ошо> и забавно читал разговор двух дам и, кажется, никто из нас не подозрев<ал> тайного смысла «М<ертвых> Д<уш>». Он же сам не обнаруж<ивал> ничего. После этого он мне предлож<ил> чит ком<едию> «Женитьбу». К обеду б<ыли> приг<лашены< Вяз<емский>, Плетнев, Андр<ей> и Владимир Карамзины и Арк<адий>, брат мой, по желанию Гоголя.
После обеда все собрал<ись> в кабинете. Швейцару приказ<али> б<ольше> никого не принимать, но внезапно взош<ел) кн. М.А. Голицын, котор<ый> долго жил за границ<ей>, почти там воспитыв<ался> и мало зн<ал> р<усский> яз<ык>. Гоголю он бы<л> почти незнак. Это появление меня смутило. Я подошла к нему и расс<казала>, в чем дело. Он просил убедительно позвол<ить> остаться. К счастью, Гоголь не обрати<л> никак<ого> внимания и продолж<ал> чит<ать>. После чтения все его благод<арили>, он каз<ался> очень довол<ьным> впечатлением, весе<л> и уше<л> домой. Голицын не наход<ил> слов благодарить. Это почти начало 1844.
Вскоре Г<оголь> уех<ел> за границу. Осенью 1843 я поех<ала> в Италию и остан в ноябре во Флоренции. Неожиданно получи<ла> письмо от Н.В., кот<орый> пишет, что его уд<ерживает> больной Язык<ов> и прос<ил> меня приехать в Рим. Письмо это оканч<ивалось>: «Вас увидеть будет «светлый праздник для души моей». Вторично пис<ал>, оканч<ивая?>: «Приезжайте: вы не знаете, как вы сами себе будете благодарны». В конце дек<абря> брат мой поех<ал> в Рим для приискания мне там жилья, а в конце генв<аря> я сама отправи<лась> и приехала на Piazza Troiana palazzeto Valentini. Верхний этаж б<ыл> освещен. На лестницу выбеж<ал> Н.В. с протянуты<ми> рук<ами> и лицом, исполненн<ым> радости. «Все готово,— сказ<ал> он,— обед вас ожидает, и мы с Арк<адием> O<сиповичем> уже распоряд<ились>. Квартеру эту я наш<ел>. Воздух будет хорош. Корсо под рукою, а что всего лучше — вы близко от Колизея и Fora Boario» Немного поговори<ли>, и он отправился домой с обещанием придти на др<угой> день. В сам<ом> деле приш<ел> в час, спроси<л> бумажку и карандаш и нача<л> писать: «Куда следует понаведываться чаще А.О. и с чего начать». Мы были в этот день во многих местах и кончили Петром. Он возил бумажку с собой и везде отмечал что-нибудь. Напис<ал>: «Петром осталась А.О. довольна». Таким образом он воз<ил> меня неделю и направлял всегда так прогулку, ч<то> кончалось все Петром. «Это так следует,— гов<орил> он,— на Петра никак не наглядишься, хотя фасад у него и комодом». Раз он воз<ил> нас в San Pietro in vinculi, где стоит статуя Моисея Мик<ель> Анж<ело>. Он велел нам идти за собою и не оглядываться в правую сторону, потом привел нас к одной колонне и вдруг велел обернуться. Все ахнули от удивления и вост<орга>, увидев Моисея с длинной бород<ой> сидящего. Гог<оль> сказ<ал>: «Вот вам и Мик<ель> Анж<ело>. Каков?» Сам так радовался, как будто бы он эту статую сделал. Вообще он хвастал Римом перед нами, как будто это его открытие.
В особ<енности> он заглядывался на древн<ие> статуи и на Рафаэля. Мы с ним посещали Фарнезину, где он оч<ень> серд<ился> на м<еня>, п<отому> ч<то> наход<ил), ч<то> я не дов<ольно> восхищаюсь Психеею Рафаэля. Он столько же восхищ<ался> Р<афаэлем> живоп<исцем>, к<ак> и Раф<аэлем> архитектором: вози<л> нас даже нарочно на виллу, постр<оенную> по рисункам Рафаэля. С ним мы также сов<ершили> пут на Петра, и к<ак> я ему гов<орила>, ч<то> я не реш<илась> бы ни за что идти по внутреннему) карнизу Петра, кот так ширины, что кар<ета> в 4 <места>—Он сказ: «Теп<ерь> и я не решил, пот ч<то> нервы у<ж не те>, но прежде я по цел<ым> час лежал на этом кар<низе>, и верхний слой Петра мне так изв<естен>, как едва ли кому другому. Нельзя надивиться дов гению М<икель> А<нжело>, когда вглядишься в Петра». Мы с ним сов<ершили> поездку в Альбано. Он снач каз оч<ень> вес<елым> и дов, потом вдр<уг> поч<увствовал> скуку и томн. Вечером мы собрались вместе и од<ин> из нас нач<ал> читать «Lettres d’un voyageur» George Sand. Я заметила, как Н.В. был необ<ыкновенно> тревож<ен>, лом руки, не гов, ни<чего?>, к<гда?> мы восх<ищались> нек<оторыми> местами, смотрел как-то пасмурно и даже вскоре оставил нас. На др<угой> день, когда я его спрашив<ала>, зач<ем> он уш<ел>, он спрос<ил>, люблю ли я скрыпку? Я ск<азала>, что да. Он сказ<ал>: «А люб<ите> ли вы, к<огда> на скр<ыпке> фальш<иво> игр<ают>?» Я ск<азала>: «Да что же это знач<ит>?». Он: «Так ваша Ж З<анд> вид<ит> и понимает природу. Я не мог равн<одушно> вид<еть>, к<ак> вы можете эт<им> <нрзб.> восх<ищаться>». (Раз сказ<ал>: «Я уд<ивляюсь>, к<ак> вам вообще нрав<ится> все это растрепанное»). Мне тогда казал<ось>, ч<то> он к<ак> б<ы> жалел нас, что мы мож<ем> эт<им> восх<ищаться>. Но и весь д<ень> он б<ыл> оч<ень> пасму<рен>. Након<ец>, возвр<ащаясь> из гулянья, с удивл<ением> узнал<и>, что Н.В. от нас улетел в Р<им> (На 3 дня <нрзб.> Ханыков, дети).
Во вр<емя> прогул<ок> его особ<енно> забав<ляли> наши ослы, к<оторых> он сч<итал> особ<енно> умными и приятными животными и уве<рял>, что ни на к<аком> яз<ыке> не наз. <нрзб.> gli ciuci [ослы (ит.).] и пора срыв. безгр. ради травли .
Представлялся в<ел.> к<нягине> Марье Никол утром. Она оч<ень> милост<иво> приняла и раз приказа<ла> приглас<ить> на музык<альный> веч<ер> к гр. Вьель<горской>, где она была.
Под весну, к<огда> уже сдел<алось> в поле веселее, мы с ним выезжали в кампанию ди Roma. Оч<ень> люб<ил> Ponte momentano u aqua Cetoza, ложился на спине, ни слова не гов<орил>. Когда спраш<ивали>, отвеч<ал>: «Зачем гов<орить>? Тут надобно дышать, дышать, втягивать носом этот живительный) воздух и Б<ога> благодар<ить>, что столько прекр<асного> на свете».
На Стр<астной> нед<еле> Гог<оль> говел, и тут я уже зам<етила> его религ<иозное> располож<ение>. Он стоял обыкнов<енно> поодаль от других и до т<акой> ст<епени> б<ыл> погр<ужен> в себя, к<ак> бы никого не вид<ел> и ник<ого> не б<ыло> вокр<уг> него.
В мае я отпр<авилась> в Неап<оль>, а Н.В. еще неск<олько> врем<ени> остав<ался> с Яз<ыковым>. После этого я об нем не имела ник<аких> изв<естий> до июля. Но в июле, одн<ако>, я знала чрез Жук<овского>, что он у него в Эмсе, а в Эмс я собир<алась> к Жук<овскому>, к<оторого> давно не вид<ела>. Пока у нас шла переп<иска> с Жук<овским> и мы условливались, дело это тянулось, я решила все остав<ить> и ехать в Эмс, и узнала от Ж<уковского>, что Г<оголь> поех<ал> в Бад<ен> ко мне, а из Бад<ена> получила в Эмсе (всего 3 дня) письмо шуточное, в кот<ором> он гов<орит>, что каша без масла все-таки в горло идет, а Баден без вас никаким образом. Я переех<ала> в Бад<ен> и нашла Н.В. Он почти всяк<ий> д<ень> у м<еня> обедал, исключ<ая> те д<ни>, к<оторые> он гов<орил>: «Пойду полюбоваться, ч<то> там русские дела<ют> за table’дотом». Не бывши почти ни с к<ем> знак<ом>, Г<оголь> знал почти все отнош<ения> между людьми и угад<ывал> многое оч<ень> верно. Особенно занимала его princesse de Betun, к<оторую> он наз<ывал> Бетюнище. Изв<естный> русской пуб<лике> князь Дол<горуков> прос<ил?>, Гоголь будто не видел и не слыш<ал> и уехал в дилижансе к Жук<овскому> во Франкфурт. Мы не условились, ув<идимся> мы в буд<ущую> зиму или нет. Я просила приех<ать> в Ниццу. Отвеч<ал>, что он чувств<ует>, что слишк<ом> привязыв<ается> к семейству Соллог<уб> и ко мне, а ему не следует этого, чтоб не связыв<ать> себя никакими. Я поех<ала> в Ниццу и не получ<ив> писем, в дек<абре> поех<ала> <нрзб>. Возв<раща>юсь домой — вдруг вижу Г<оголя>. «Вот видите, и я теперь с вами, и поселился оч<ень> близко к Вам и распоряжусь так, ч<то> буду между вами и Вьельгурск<ими>». Квартира неуд<ачная>, и он переех<ал> к Вьельгурск<им> в дом г-жи Paradis.
В Бадене он всяк<ий день?> после обеда чит<ал> «Илиаду», она мне надоед<ала>. Он сердился, оскорблялся и рассказыв<ал> Жук<овскому>, что я и на «Илиаду» топаю ногами. В Ницце почти ежедн<евно> обед<ал> у меня и после обеда вытаскив<ал> из карм<ана> выписки из св. отцов. Иногда читал Марка Аврелия. С умилением говори<л>: «Божусь Богом, что ему недостает только б<ыть> христианином!»
О своих собств<енных> делах он гов<орил> в<есьма?> мало, но так к<ак> я знала, ч<то> способы его сущ<ествования> оч<ень> скудны, то мне хот<елось> хотя шуткой выпытать, что у него есть. Один раз — я помню, к<ак> я смеялась! я начала его экзаменовать, ск<олько> у него белья и платья. На что он отв<ечал>: «Я вижу, ч<то> вы просто совсем не умеете отгад<ывать>. А я больш ф<рант?> на галстук и жил<ет>». У него 3 галст<ука>: 1 пар<адный>, друг<ой> повседневный и 1 дорожный теплый. У него б<ыло> только то, ч<то> необх<одимо> челов<еку>, чтоб быть чистым. «Это мне так следует, все<м> т<ак> след<ует>, и вы так будете, как я, жить, и я увижу то вр<емя>, к<огда> у вас будет только 2 платья: одно, к всяк<ий> д<ень> буд<ете> надев<ать>, друг<ое> — в воскр<есенье> и в празд<ничные> дни. А лишняя меб<ель>, комф<орт> и всякие игр<ушки> вам так надоед<ят> со временем), ч<то> вы сами понемн<огу> станете избавляться от них. Я вижу, ч<то> это время придет. Вот я заметил, ч<то> у меня в чем<одане> зав<елась> ненужн<ая> вещь, я вам ее под<арю>». И на др<угой> д<ень> принес мне рис<унок> Иванова. В то вр<емя> на м<еня> нах ч<асто> тоска, и Г сам списал 14 пмов и заст<авлял> учить наизусть, после об<еда> спраш<ивал> уроки как у мал<еньких> детей.
Г об<ычно> занимался все утро, а вых гул<ять> в 3 часа, или один, или с графом Мих. Мих. Вьельгурским. Я его часто встр<ечала> на бер<егу> моря. Если его внез<апно> пораж<ало> к<акое>-ниб<удь> освещ<ение>, то он ни слова не гов, а только останавлив<ался>, указывал и улыбался. Он рассказ<ывал>, ч<то> к<огда> ех<ал> в Ниццу через Марсель, чувствов<ал>, что умирает, с покорностью молился до утра — слабость, однакож сел в ди<лижанс> и поех в Ниццу. «Тараса Б<ульбу>» прочел в Ницце, рассказ<ывал> об учителях и представлял некоторых, бывал весел.
В ап<реле> я поех<ала> гов<еть> в Пар<иж>, а он в Штуттг<арт>, но попал гов<еть> в Дармштадт. В июне месяце во Франкф<урт>е я нашла Г<оголя> в Hotel de Russie на ул. Цейль, где и я останов<илась>. А Жук<овский> жил в Саксенгаузене. Мы провели 2 нед<ели> втроем оч<ень> приятно, виделись кажд<ый> д<ень>. Г был как-то беззаб весел во все это вр<емя> и не жалов на здоровье. Мне каж<ется>, ч<то> он тогда б<ыл> не в ладах с madame Жуковскою. Она сама гов<орила>, ч<то> он ей в тягость, что он навод<ит> хандру на Жук<овского>.
Я поех<ала> в Росс<ию>, и мы переписыв<ались>. В 1845 г. наша переп<иска> очень деятельна, а летом я получала от него самые грустные письма. Жал<овался> на св<ое> здоро<вье> и что его все забыли. Я поех<ала> осенью в Калугу, в 1846 все еще перелис<ывались>. Он оч<ень> часто пис<ал> в Калугу и в 1847. В 1848 я осенью жила в Павловске. Явился Г<оголь> в дов<ольно> хор<ошем> расп<оложении> дух<а>, но не хот<ел> ни у кого быв<ать>, ничего не хот гов о Иерус<алиме>, отговаривался при мне ехать на вечер, ссылаясь, ч<то> ему жиды шили в Бейруте сюртук и что в этом сюртуке не может явиться ни к кому в Петерб<урге>. Он бывал осенью часто у Вьельгурских, у С.П. Апраксиной, о к он гов<орил>, что он люб<ит>. Она сама по себе оч добра — она сестра моего любез<ного> А.П. Толстого. Вообще он ее очень высоко ставил, любовался очень ею к<ак> светскою женщ<иной>, что никто не умеет дать бал хор<ошо> и экономно. Если этому надо быть, то ч<тобы?> меньше было времени и денег. Он уехал осенью и упрек<ал> письменно, что я не поехала его провожать) до дилижанса. Ему было грустно. В Москву. Писал мало — я была больна и не могла ему отвечать.
Геогр<афия?> д<олжна?> б<ыть> так нап<исана?> ч<то>б<ы> см. свящ. чем с той почв<ой>, на кот<орой> он родился. Все входило в общую теорию. Очень любил соч<инение> Храповицкого о хозяйстве. Не видела до 1851. В 1851 письмо с приглашением в Крым. У Вороного-Др<яново> осмотрели только запущенный дом. В М<оскве> в мае Гоголя не было, на порожное вр<емя?> пригласила в подмосковную. Я занемогла. Бронецкого уезда в с. Спасское. Нервы — бессонница —волн<ения>— тоска.— «Ну я опять вожусь с нервами».— «Что дел<ать>? Я сам с нерв<ами> вожусь. Не <нрзб.>». Очень жаркое лето. Гоголю — 2 комнатки во флиг<еле> окнами в сад. В одной он спал, а в другой раб<отал>, стоя, и к<ак> не б<ыло> пюпитра, то взд<умал> поставить бревна. Прислуживал чел<овек> Афанасий, от кот<орого> он встав<ал> часов в 5. Сам умыв<ался> и одевался без помощи человека. Шел прямо в сад с молитв<енником> в руке — в рощу —т.е. анг<лийский> сад. Возвращ к 8 час, тогда подав кофе. Потом занимался, а в 10 или в 11 ч. он прих<одил> ко мне или я к нему. Когда я —у него тетр<ади> в лист очень мелко. Покры<вал> платком. Я сказ<ала>, что я прочла — «Никита и генерал-губ<ернатор> разговарив<ают>». «А вот как! вы подглядываете! так я же буду запирать». Предлагал часто Четьи-Минеи. Каждый день читал житие святого на тот день. Перед обед<ом> пил всегда полынную водку, кот<орая> придав<ала> деятельность желудку, ел с перцем. А после об<еда> мы ездили кат<аться>. Он прос<ил>, ч<тобы> езд<или> в сосн<овую> или в еловую рощу. Он любил после гулянья брод<ить> по бер<егу> Москвы р<еки>; заход<ил> в куп<альню> и купался. М<ежду> т<ем> мое зд б и б<олее> расстр<оивалось>. Гог<оль> разг<овором?> хот<ел> меня повес<елить> и предлож<ил> прочесть 1-ю главу. Но нервы т<ак> б<ыли> расстр, ч<то> я нашла пошл и скучной. «Вид<ите>, к<аковы?> мои нервы, даже и Тент<етников> скучен».— «Да, вы правы: это все-таки дребедень, а ваш<ей> душе не этого нужно». Казался оч<ень> груст<ным>. Так к<ак> его комн<аты> были оч<ень> малы, то он в жары любил приход<ить> в дом и садился в гост<иной> на середн<ий> диван, в глубине комнаты — для прохлады. Придет и сядет. Вот что раз случ<илось>. Я взошла в гост<иную>, дум<ая>, ч<то> ник<ого> нет, и вдруг увидела Гог<оля> на див<ане> с кн<игой> в р<уках>. Когда я взошла, он к<ак> б<удто> испуг<ался>. Ему дико показ<алось>, что кто-то явился. Глядел в меня — иду — «Николай В<асильевич>, что вы тут делаете?» К<ак> б<удто> проснулся.— «Ничего. Житие (в июле) такого-то». Что-то приятное — молился он что ли —в экстазе. Чуть ли не Косьмы и Дамиана. По вечерам Г<оголь> брод<ил> перед домом после куп<анья>, пил воду с красн<ым> вин<ом> и с сах<аром> и уходил час<ов> в 10 к себе. Был нездоров, жалов<ался>, не разгов<аривал> ни с людьми, ни с приятелями . Шутил над садом Попова с затеями. Девушки: «Это наш Никол<ай> Ив<анович> сдел<ал>». Одна шутка: «Где же наш Ник<олай> Ив<анович>» и т.п. С детьми ездил к обедне, к заутрене. Любил смотреть, как загоняли скот домой. Это напоминало Малороссию. Село Константиново за рекой Москвой. Любил ходить на Марштино версты 2. «Больше некуда как на Н<евский> просп<ект> — на Марштино».— Почему не гов<орили?> с мужик<ами>?»—«Да у вас старых мужиков нет».— Терпеть не мог фабричных служ<ащих> в фуражках и дамы нaрумянен<ной>. Странности над опис. Малороссии. «Куда ехать? В Малороссию.— А потом к себе — к Малор<оссии?> невозможно». Совето<вал?> — «Помолитесь как перв мысль —не помните — ехать». Больны — расстались — благословил образом, «и молитва моя за вас будет». Приходил всякий день по в Трубников, пер. в собств. доме. Сигрин-пастор.— Псалмы. М. Овербек. Письмо к новому году. Не любил <нрзб.> крестьянок. Не то наши бегичевские. Villa Madame? Gli ciucci <нрзб> [Вилла Мадама? Ослы (ит.)].
«С вами это было?» — «Все было и такое было, чего с вами не будет».— «А думали ли вы о смерти?» — «О, это любимая моя мысль, на кот<орой> я кажд<ый> д<ень> выезжаю».
Впервые опубликовано: Смирнова А.О. Записки, дневник, воспоминания, письма. М., 1929. С. 322—328.
Александра Осиповна Смирнова (урождённая Россет) (1809-1882) — мемуаристка, фрейлина русского императорского двора, знакомая, друг и собеседник А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова.
|
