Н.Н. Страхов
Милль. Женский вопрос

Глава IV. Женский идеал

На главную

Произведения Н.Н. Страхова



Для чего нужна свобода. — Фальшивый вид дела. — Семейство. — Отсутствие расположения к замужеству. — Экономическая борьба. — Политическое властолюбие. — Отношения между полами.

Англичанки находятся в очень дурном юридическом положении, гораздо худшем, чем русские женщины. И однако же всему свету известно, что такое англичанка. Это очень высокий тип женской красоты и женских душевных качеств, и с этим типом не могут равняться наши русские женщины, несмотря на то, что издавна находились в несравненно лучшем юридическом положении. Вот сторона женского вопроса, очевидно вовсе упущенная из виду Миллем. Между тем это сторона вполне действительная и для нас весьма важная. Во многих русских семействах девушек учат английскому языку именно для того, чтобы сделать им доступною английскую литературу, в которой отразился образ английской женщины. Английские романы составляют обыкновенное, давно у нас принявшееся и заведомо доброкачественное чтение для женщин и девушек. Англия — классическая страна чистых семейных нравов подобно тому, как Франция есть классическая страна любовных похождений. Вот сторона дела, которую по-видимому никак нельзя упускать из виду и которая не может нас не интересовать. Что будет из русской женщины? Даст ли она миру новый образец красоты человеческой природы, или же останется примером бесцветности и, пожалуй, какой-нибудь нравственной уродливости?

В сущности ведь это одно только и важно; важно не право, не свобода, а то, для чего нужны право и свобода. Право и свобода суть только возможность что-нибудь делать, только отрицательное условие деятельности, только отсутствие помех для раскрытия сил. Истинная же пружина жизни, положительное ее условие суть некоторые определенные цели и желания, некоторый идеал деятельности, ясно установившейся в душе. Только те стремления и хороши и сильны, которые опираются на такой определенный идеал. Мы непременно завоюем известное право, непременно добьемся известной свободы, если это право и эта свобода для нас не беспредметны, если они дороги нам по положительным целям, в них содержащимся.

Чем должна быть, или все равно — чем хочет быть женщина?

На это вопрос мы не встречаем у Милля никакого ответа. Может быть, нам скажут, что в этом случае мы несправедливы к Миллю, что он по самой цели своего сочинения не считал нужным задаваться таким вопросом. Самое заглавие книги показывает, что он имел в виду только один юридический вопрос, хотел говорить только о подчинении женщин, а не о том идеале, к которому они должны стремиться. Но на это заметим, что разделить эти два предмета невозможно и что главная ошибка Милля, конечно, заключается в том, что он не взял женского вопроса во всей его обширности, упустил из виду главную точку зрения.

Так этому и следовало быть вследствие самых приемов и основ мышления Милля. Мы рассмотрели его книжку с двух сторон: с теоретической и с практической. В философии Милль скептик, в практике — индивидуалист, в том и в другом случае чистейший англичанин и протестант. По счастию, как он сам говорит, одно другому не мешает; мы же могли бы сказать — по несчастью, одно другому помогает. Какой может быть идеал женщины у скептика, который настойчиво утверждает, что мы не имеем ни малейшего ясного познания о женской натуре? С другой стороны, какой может быть идеал женщины у индивидуалиста, для которого независимость одного человека от другого есть лучшая идея человеческой жизни, для которого власть, право — дороже всего на свете? Даже на самые естественные связи женщины, на ее связь с мужем и детьми, Милль смотрит прежде всего как на некоторые препятствия к свободе и приписывает им даже вредное влияние на развитие женщины.

Идеала женщины, очевидно, нужно искать в другом разряде идей, в другом направлении мышления. Только тот, кто сколько-нибудь разумеет своеобразие женской натуры, кто видит красоту и достоинство человеческой жизни не в одном обладании правами, не в одном ненарушимом произволе личных вкусов (так, как мы видели, выражается Милль), только тот может прийти к понятию о некотором женском идеале.

Для скептика все равно, есть ли разница и в чем разница между мужчиною и женщиною. Но для того, кто признает между полами определенную разницу, уже не может быть все равно, как и в чем эта разница проявляется. Мы любим и ценим именно те вещи, в которых их род выражается со всею определенностию. Нам одинаково противны и женоподобный мужчина и мужеподобная женщина. Так точно мы не любим и стариков, прикидывающихся молодыми, и юношей, блистающих зрелостью, и всякого другого извращения природы, столь обыкновенного между людьми. Поэтому прежде всего и больше всего мы желали бы в женщине самого чистого и ясного развития женских качеств, а не каких-нибудь других.

Женщина, как известно, по красоте, по прелести душевной и телесной, есть первое существо в мире, венец создания. Недаром же статуи языческих богинь и картины христианских мадонн — представляют высочайшие выражения красоты, доступной художеству. Но благородство и прелесть женской натуры принадлежат ей только на том условии, чтобы она не изменяла самой себе. Чем прекраснее вещь, тем отвратительнее ее уклонения от типа, извращения ее природы. Из женщин выходят не одни богини и мадонны, из них же выходят и фурии, и ведьмы. Уклонения тем возможнее, тем многочисленнее и глубже, чем выше и чище идеал. Мужчина по самому существу дела никогда не может достигнуть той степени отвратительности, до которой доходит женщина.

И следовательно, если мы только признаем за собою некоторое разумение женской натуры, то главною целью нашею будет охранение ее во всей чистоте, развитие тех качеств, которые она может иметь, и устранение тех недостатков, которые ей свойственны.

Обыкновеннейший порок женщин есть их фальшивость, отсутствие искренности и естественности. Одно из самых злых замечаний относительно женщин принадлежит Пигасову (в «Рудине» Тургенева), который уверял, что добыть естественный звук от женщины можно не иначе, как неожиданно хвативши ее колом в бок. Новейшие преобразователи истории, желающие радикально изменить человеческое общество и человеческую натуру, должны бы кажется подумать об исправлении этого недостатка; между тем они думают о прямо противоположном: они внушают женщинам новое притворство, новую фальшивую роль: они хотят чтобы женщины — подражали мужчинам.

Если бы женский вопрос истекал из каких-нибудь женских потребностей, если бы он был делом самих женщин, мы бы весьма охотно с ним помирились, простили бы ему все крайности. К несчастию, дело идет иначе; женский вопрос выдуман мужчинами, и женщины схватились за него, как они хватаются за все, чем надеются привлечь внимание мужчин. Женщины вдруг почувствовали то, чего они никогда не чувствовали; они почувствовали жажду к наукам, как будто науки в первый раз явились им, а до тех пор существовали не в кабинетах их мужей и братьев, а где-нибудь за тридевять земель. Вдруг женщины стали мечтать о политических правах, как будто до сих пор они понятия не имели о том, что есть на свете политические права. История вовсе не представляет нам примеров стремления женщин к политическим правам; это стремление выдумано современными мужчинами.

И однако же мы вовсе ничего не имеем против развития законодательства в смысле уравнения прав полов; нас возмущает только фальшивый вид всего дела, преувеличенное значение, приписанное одной его стороне, и нелепый скептицизм относительно самых простых вещей.

В одном месте Милль сам сознается, что, если бы женщинам даны были всевозможные политические права, то для большинства женщин эти права оказались бы совершенно не нужными, совершенно лишними. Вот это прекрасное место.

«Женщина, выходя замуж, собственно говоря, уже выбирает себе род занятий, точно так же, как мужчина, выбирающий профессию: о ней можно сказать, что она посвящает себя ведению хозяйства, воспитанию детей, как специальности, на столько лет своей жизни, сколько потребуется на это дело, и потому отказывается на это время не от всяких занятий вообще, но от занятий, помешавших бы ей в исполнении избранных ею обязанностей. Постоянные, систематические занятия вне дома, при таком взгляде, сами собою, без постороннего вмешательства, не входили бы в программу большинства замужних женщин. Но следовало бы предоставить всевозможный простор применению общих правил к личным особенностям, и не должно бы быть никакой помехи, препятствующей женщине, которую способности ее исключительно влекут к тому или другому роду занятий, следовать своему призванию несмотря на брак, причем всегда найдется способ как-нибудь иначе уладить неудобства, которые неизбежно вкрадутся в семью и в хозяйство вследствие неполного исполнения ею простых обязанностей хозяйки и матери семейства. Все эти вопросы, если бы только общественное мнение взглянуло на них как следует, можно бы без малейшей опасности предоставить собственному решению заинтересованных лиц, без всякого вмешательства закона» (Стр. 120 и 121).

Итак, для большинства замужних женщин — невозможно посвящать себя другим делам, кроме простых обязанностей хозяйки и матери семейства. Но найдутся женщины с особенными способностями, с особенным призванием к делам менее простым; тогда возникнут неудобства и неполное исполнение семейных обязанностей, но Милль уверяет что будто бы тут нет даже малейшей опасности, что и тут нужно держаться правила laissez faire, laissez passer.

В других местах Милль еще яснее показывает, для кого он собственно хлопочет.

«Женщины, говорит он, на которых лежит забота о семействе, покуда заботы эти не сняты с них, имеют хотя этот исход своим способностям и деятельности, и он вообще оказывается достаточным. Но что же скажем мы о постоянно возрастающем числе женщин, не имевших случая исполнить призванье, которое, точно в насмешку уверяют их, исключительно прилично им? Что скажем мы о женщинах, потерявших детей через смерть или разлуку, или дети которых выросли, переженились и повышли замуж и обзавелись собственным хозяйством?» (стр. 248).

Итак, старые девы и пристроившие всех детей своих старухи — вот те лица, для которых необходимы политические права. Число старых дев, по уверению Милля, постоянно возрастает, и кажется, для них-то главным образом и подымается женский вопрос. Говоря о том, что, конечно, молоденькие женщины не годятся в члены парламента, Милль делает следующее весьма определенное замечание.

«Здравый смысл говорит, что если бы подобные должности стали бы вверять женщинам, то только тем из них, которые бы оказались без особенного призвания к супружеству, или предпочли бы другое употребление своих способностей (ведь и теперь много женщин, предпочитающих браку любое из тех немногих почетных занятий, от которых они не исключены), и потому посвятили бы большую часть своей молодости стараниям подготовить себя к занятиям, которым они намерены посвятить свою жизнь; или еще чаще, по всей вероятности, — вдовам и женам лет под сорок, под пятьдесят, которым знание жизни и уменье управлять, приобретенное в семействе, при помощи нужных научных занятий могли бы весьма пригодиться в менее тесной сфере» (стр. 251).

Итак, вот кого мы увидим в парламенте. Это будут те немногие пятидесятилетние старухи, которые сохранили свои силы, несмотря на семейные заботы; да кроме того это будут те интересные девицы, которые не имеют особенного призвания к браку, или предпочитают супружеству другие занятия, вероятно кажущиеся им более почетными. Милль точно радуется, что таких девиц становится все больше и больше; они составляют, конечно, главный предмет его забот.

Вот где было бы совершенно кстати вспомнить науку об образовании характера. Не объяснила ли бы нам хоть эта наука, как являются женщины, не чувствующие склонности к браку, и какого свойства бывают эти женщины?

Общий вывод совершенно ясный: для общественных дел требуется женщина бесполая, то есть или такая, которая не имеет пола от рождения, или такая, которая перешла уже за пределы полового возраста. Бесполость достигается еще одним средством, весьма известным в истории женщин, игравших политические роли; обыкновенно такие женщины, отвергая брак, отвергают вместе любовь и стыдливость; они становятся развратными не в силу похотливости, как обыкновенные испорченные женщины, а в силу равнодушия к чисто женским стремлениям, в силу уклонения от пути женской натуры.

Итак, женский вопрос имеет главнейшую важность и силу для бесполых женщин; развитие женского вопроса стремится к распространению бесполости между женщинами. Что же хорошего во всем этом? Не есть ли это крайняя уродливость, о которой невозможно говорить без отвращения? Застарелая дева, или женщина распущенных нравов — вот один из результатов, к которому необходимо приведут эксперименты, предлагаемые Миллем. Пусть женщинам будут открыты всевозможные поприща; что же из этого выйдет? Может быть, явится из женщин несколько порядочных солдат, несколько недурных членов парламента. Велик ли от этого будет выигрыш для человечества? А какое извращение истинной женской природы, какой опасный пример!

С ясным духом и спокойною совестию Милль советует зачеркнуть все наши понятия о женском идеале, забыть все то, в чем мы полагаем красоту и достоинство женской жизни, выбросить из головы все цели и стремления, определяющие собою житейское поприще женщины, и — начать все сызнова. Если бы подобная нравственная анархия была возможна, если бы женщины вдруг могли забыть свой пол и пуститься в свое жизненное поприще, не отличая себя от мужчин, не имея никаких чисто женских целей, то отсюда произошли бы для женщин величайшие затруднения и опасности. Эту опасную сторону женского вопроса напрасно упускают из виду, — и нравственная опасность, по нашему мнению, тем страшнее, что она менее бросается в глаза, а между тем существует столь же реально, как материальная.

Не думаем, чтобы когда-нибудь на женщин была возложена рекрутская повинность. Самым ярым завоевателям, которые забирали в войска всех мужчин своего народа, пригодных для войны, никогда не приходило в голову усилить свое войско хоть одним отрядом женщин. Но гораздо возможнее ввести женщин в экономическую борьбу, поставить их в ряды самостоятельных трудящихся, непрерывно воюющих за средства и удобства существования. Если бы это могло произойти в больших размерах, то результат вышел бы самый плачевный. Нет никакого сомнения, что в свободной конкуренции труда мужчины задавили бы женщин, имели бы над ними постоянное и громадное превосходство, и следовательно, заставили бы их влачить весьма жалкое существование. Наконец в нравственном отношении опасность никак не менее. Женщина, отказавшаяся от идеала жены и матери, возмечтавшая о более почетных занятиях (как будто есть на свете звание более почетное, чем, например, мать!), такая женщина легче всякой другой испортит свою судьбу, доведет себя до какого-нибудь нравственного уродства, которого, пожалуй, не только не будет замечать, но которым будет даже хвалиться!

Горе тем, которые потеряли руководящий нравственный идеал! Промышленность, труд, политические права, государственные дела — все это вещи прекрасные; но есть нечто, что стоит и должно стоять выше всего этого. Мы, русские, всегда это понимали, никогда не ставили красоту и достоинство человеческой жизни в тех вещах, в которых они вполне заключаться не могут. Идеал жизни для нас всегда стоял выше.

Общество должно свято хранить женский идеал и давать всякий простор его раскрытию и осуществлению. Но это делается не столько законами и правами, сколько тем духом, в котором заключается внутренняя сила общества.

Что же касается до прав и привилегий, то нельзя не пожелать от души, чтобы женщинам были открыты всевозможные поприща. Но для чего мы желаем этого? Это нужно, по нашему мнению, на случай несчастия, на случай неудачи в жизненном пути, на тот случай, когда женщине нужен какой-нибудь исход из бедственного положения. Жизнь человеческая полна несчастий. Девушка не нашла себе супруга, жена потеряла мужа, мать детей. Прежде в таких случаях часто шли в монастырь; нынче Милль предлагает поступить в солдаты, или добиваться места в парламенте. Что же? Когда некуда себя девать, когда жизнь разбита — казарма и парламент тоже годятся для того, чтобы как-нибудь скоротать свой век

Итак, на случай крайности, в виде исключения, в виде неизбежного зла — можно и женщинам вступать на неженские поприща. Но видеть в этом что-либо желательное, и всячески толкать женщин на несвойственные им пути — было бы нелепо и вредно. Нынче все помешались на счастии и думают, что при всевозможных случайностях можно устроить для человека счастливую жизнь. Нам кажется это невозможным, и мы думаем, что права и привилегии нужны именно для несчастных женщин и притом не для уничтожения, а только для облегчения их несчастия.

Женский вопрос — один из самых интересных и простых примеров влияния на нас Европы. Подчиняясь авторитету Запада, постоянно обращаясь к нему, как к источнику просвещения и умственного развития, мы и в женском вопросе идем по его следам. Что же он дает нам? Вместо идеала женщины, вместо представления того, в чем должна состоять красота женской души и достоинство женской жизни, Европа насылает на нас только болезненные стремления, которыми сама страдает. Недавно, преимущественно со стороны Франции, к нам приходило и прививалось учение о так называемой регабилитации плоти, о свободе связей между мужчинами и женщинами. Мы преклонялись перед Лукрецией Флориани, женщиной, до такой степени холодной и в то же время исполненной страстных порывов, что она ни одного мужчину не любила более восьми дней (так она сама признавалась, уверяя, что затем она уже поддерживала связь без любви), и в то же время едва ли более восьми дней провела без какого-нибудь мужчины. Мы, русские, очень снисходительны в этом случае; мы не особенно караем и преследуем наших Магдалин, но и не возводим их в героини и святые. Нужна была католическая крайность, католическое преувеличение презрения к плоти, чтобы вызвать, в виде реакции, ту распущенность понятий, которая некогда разумелась под эманципациею женщин. А мы принялись впитывать в себя эту распущенность, как будто и без того в нашей жизни было мало всякого рода безобразий.

Ныне другое явление; из Англии и из Америки к нам прививается — политическое властолюбие, заразившее там женщин. Мужчины там так властолюбивы, что некогда лишили женщину всяких прав; теперь же свою страсть к власти они внушают своим женам и сестрам. Подобное явление весьма естественно на Западе, где права имеют такое высокое значение, где естественная реакция должна была вызвать со стороны женщин требование прав. Но какой смысл имеет это у нас? К нашему счастию, или несчастию, мы ставим право невысоко, мы легко от него отрекаемся; мы никогда особенно не притесняли наших жен и сестер; и вдруг поднимается протест против какого-то мнимого зла в общественном устройстве. Наше общество пока таково, что немного прав принадлежит мужчинам, немногие умеют их ценить и пользоваться ими, очень часто попадается бесправие и беззаконие; и что же? Вдруг оказывается, что зло будто бы заключается не в общем порядке вещей, которому одинаково подчинены мужчины и женщины, а в том, будто бы, что мужчины стоят за свое первенство и не хотят уступить места женщинам. Не странно ли подобное извращение дела? Не значит ли это — драться из-за медвежьей шкуры, прежде чем убит медведь?

Таким образом все, что приносит к нам Запад по женскому вопросу, и весьма мало касается нашей жизни, мало идет к ней, и в то же время отличается явной односторонностью, явным отсутствием какого-нибудь цельного взгляда на дело. Запад, очевидно, не имеет ясного идеала женщины; он его утрачивает или забывает, и русская женщина, если не имеет своего собственного идеала, не найдет для себя руководства в передовых европейских писателях.

Читатели нас простят, если мы не говорили здесь о самых важных и интересных сторонах женского вопроса, об отношениях женщин к мужчинам, о детях, семье и пр. Книжка Милля, как мы видели, не касается этих важных предметов и имеет центр тяжести в вопросе о праве. Вот самое лучшее доказательство односторонности и неполноты, с которою трактуется все дело. Говоря о правах и обязанностях жены и мужа, Милль вовсе не думает о той связи, которая существует между этими лицами, как женой и мужем, а рассматривает брак как всякое другое товарищество.

«Личная ассоциация, говорит он, помимо брака чаще всего встречается в виде товарищества по торговым делам, и никто до сих пор не ощущал надобности в законе, постановляющем, чтобы в каждом товариществе один из членов фирмы пользовался полной властью во всех делах, а другие были обязаны повиноваться ему.

Закон никогда ничего подобного не делал, и опыт вовсе не доказывает необходимости существования какой-то теоретической неравноправности между членами одной фирмы, или других условий товарищества, кроме условий, которыми сами товарищи свяжут себя по контракту. Между тем исключительная власть в этом случае была бы менее опасна для прав и интересов подчиненного, чем в брачном товариществе, потому что члены торговой фирмы все-таки сохранили бы право свободного выхода из ассоциации; жена же этого права не имеет» (Стр. 96, 97).

Вот та точка зрения, с которой Милль смотрит на брак; он удивляется, что брачное товарищество не рассматривается законом как всякое другое товарищество; он больше всего заботится о власти и желает, чтобы люди и в браке так же ревниво ее оберегали, как и в торговых ассоциациях.

О любви и супружеской нежности Милль ничего не говорит, как будто это предмет вовсе посторонний для женского вопроса, как будто это одно из случайных или искусственных условий современного быта, испорченного историею. Вот где глубочайшая ошибка. Легко было бы однако же усмотреть, что не будь половых различий и половых отношений между женщинами и мужчинами, не было бы вовсе и женского вопроса. Если бы для женщины не было наилучшим условием правильной жизни — связать себя навсегда с одним мужчиной, а для мужчины с одною женщиною, тогда конечно закон не имел бы никакого повода рассматривать брачное товарищество иначе, чем всякое другое. Тогда вопрос о власти между супругами не имел бы никакого смысла, и тысячи затруднений, возникающих из сущности брака, вовсе не существовали бы. Современные мыслители очень хлопочут о том, чтобы уничтожить эти затруднения, но кажется, эти хлопоты сводятся у них к одному, весьма простому соображению: если уничтожить брак, то уничтожатся и все его затруднения.

Так, врачи, не умея вылечить больной руки или ноги, отрезывают эту руку или ногу. Не нужно однако же забывать, что подобные средства представляют только выбор более легкого из двух тяжких зол и что есть предел такому выбору: нельзя отрезать больную голову; а выкинуть брак из жизни людей, по нашему мнению, то же, что отрезать голову человеку, у которого она ранена или заражена.

Несправедливо Милль говорит, что положение женщины определилось двумя факторами: властолюбием мужчин с перевесом на их стороне физической силы. Существенный фактор, определявший и имеющий определять это положение, есть пол женщины. Взаимное влияние мужчины и женщины зависело главным образом от того, что они смотрели друг на друга, как на существа разного пола; существенный интерес для той и для другой стороны заключался в этом их отношении. Мужчина подчинялся требованиям, которые делала женщина, желавшая от него известных качеств, как от жениха, возлюбленного, мужа, отца своих детей. Женщина развивалась под влиянием идеала, который мужчина составлял себе о невесте, любовнице, жене, матери. Несправедливо и нелепо говорить, что мужчины при этом думали только о власти; есть вещи гораздо слаще власти, есть в человеке стремления более высокие и никогда не заглушающиеся. Человечество засвидетельствовало, что оно гораздо лучше, чем о нем думает Милль. Чистота девы, любовь жены, чувства матери — составляют предмет благоговения мужчин, перед которым они преклоняются и который охраняют часто гораздо ревностнее, чем всякую власть и всякий закон.

Отношения между полами, эти таинственные и многозначительные отношения, — источник величайшего счастия и величайших страданий, воплощение всякой прелести и всякой гнусности, настоящий узел жизни, от которого существенно зависит ее красота и ее безобразие, — эти отношения упущены из виду Миллем и не внесены им в женский вопрос. Это значит — философ выпустил из рассматриваемого явления самую существенную его сторону, и думал однако же понять и объяснить явление.

Не вправе ли мы после этого сказать, что женский вопрос после всех подобных толков остается столь же загадочным и не исчерпанным, как и прежде? Все рассуждения Милля ходят только вокруг да около; его скептицизм и неправильные попытки приложения экспериментального метода всего больше и яснее свидетельствуют об одном — о слепоте к самым ясным явлениям, о глухоте к самым громким требованиям человеческой природы. Женский вопрос, так, как понимает его Милль, вытекает не из сущности отношений между женщинами и мужчинами, а из источников совершенно посторонних. И следовательно, мы вправе сказать, что этот вопрос есть плод непонимания дела, а вовсе не какого-либо слишком глубокого проникновения в него.


Впервые опубликовано: Заря. 1870. № 2.

Николай Николаевич Страхов (1828—1896) российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН.


На главную

Произведения Н.Н. Страхова

Монастыри и храмы Северо-запада