Н.Н. Страхов
Заметки о Тэне

V. История революции

На главную

Произведения Н.Н. Страхова



В сущности, история человечества представляет нам ряд явлений таинственных, непонятных, то есть имеющих для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Как понять силы, создающие разнообразие человеческих племен и человеческих душ? Как объяснить развитие таких гениальных народов, как греки, евреи? Можем ли мы постигнуть, в чем состоит одряхление племени, убывание в нем души? Если станем рассматривать события, то найдем в них такую же загадочность. Мы не в силах вполне перенестись в души людей, которые подвергались каким-нибудь катастрофам или сами вызывали эти катастрофы. Разве нам понятен энтузиазм христианских мучеников, фанатизм защитников Иерусалима или злоба творцов Варфоломеевской ночи? Да мы не можем себе ясно представить состояние человеческих душ даже при событиях, постоянно повторяющихся. Что происходит в том, кто погибает в пламени пожара, под ножом убийцы, что происходит в самом убийце? Что делается с людьми во время сражения? Об этом хорошо знают только те, кто бывал в сражениях, да и те знают только о себе, а не о других и не об совокупном ходе чувств и действий.

Поэтому, когда мы изучаем историю, нам приходится напрягать все силы нашего понимания, но заранее быть готовыми к тому, что полного понимания мы не достигнем. Мы прикидываем к предмету то одни, то другие мерки, мы освещаем его то с одной, то с другой стороны, и каждый раз лучше и лучше его разумеем, но вполне исчерпать его мы не можем, так как часть всегда меньше целого, и никакой ум не может подняться на высоту, на которой человечество лежало бы ниже его.

Одно из самых таинственных и глубоких явлений есть революция. С нее Тэн весьма правильно начал свое исследование, чтобы понять современное положение Франции; но с нее вообще начинается новый период истории всей Европы, период, в котором мы теперь живем. Наш век есть время блестящего и быстрого развития; и в этом развитии, на всех формах европейской жизни можно заметить влияние революции, или прямое, или отраженное в силу примирения с противодействием иных, старых начал. Понятно, что такое событие должно было стать предметом великого внимания. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революция для всех передовых умов Европы была предметом восторженного поклонения, как некоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человечества. Потом, однако же, понемногу наступило разочарование, преимущественно потому, что в самой Франции события не стали оправдывать прежних надежд. Во время второй империи чуткие умы уже понимали, что страна сошла с прямого пути; Ренан выразил свою потерю веры в принципы революции еще в 1859 году, а в 1868 году уже прямо сказал, что революция, при всех своих качествах, есть опыт неудавшийся. Германское нашествие, конечно, могло только подтверждать этот приговор, и очень понятно, что потом, до самой смерти, Ренан, когда шла речь о горячо им любимой Франции, всегда говорил: pauvre France, notre pauvre France.

Из этого можно, кажется, заключить, что революция еще слишком к нам близка, что мы живем еще среди прямых последствий и того хорошего, и того дурного, что она произвела, а потому и превозносим, и порицаем ее пристрастно, без настоящей меры. Во всяком случае, конечно, нужно сказать, что люди обманулись. Надежды и порывания прошлого столетия были очень светлы и радостны; а когда они исполнились, когда в значительной мире достигнуто было то, что считалось благополучием, это благополучие оказалось мало нас удовлетворяющим, и мы иногда презрительно смотрим на то, что в сущности есть несомненное и большее добро.

Что же сделал Тэн в своей истории? Он выступил самым жестоким противником революции. Но не по принципам, — у него нет никаких принципов, и он только еще их ищет. Он приложил к истории свой анализ, свою эмпирическую психологию, и эта история оказалась картиною ужасающих безумий и злодейств. Главное внимание он обратил не на внешние события и не на официальные речи и парады, а на внутреннее состояние Франции и на свойства действующих лиц. Для этого он сделал обширные и трудные изыскания, долго рылся в архивах и подобрал длинные ряды поясняющих дело фактов. И в первый раз открылось нам вполне зрелище тех неслыханных бедствий, безумий и злодеяний, которые перенесла Франция во время революции. Это время поравнялось для нас своим ужасом со всем, что есть наиболее ужасного в истории. Но странно: чем мрачнее выходит картина под пером Тэна, тем она становится для нас непонятнее. Он превосходно показывает нам, как при этих потрясениях открывался простор для всяких вожделений и неистовств, скрывающихся в человеческих душах, как эти души теряли меру в своих жестокостях и безумствах, как при этом люди честные и добрые неизбежно проигрывали в борьбе с бесчестными и злыми; но он не может нам объяснить, как же, при полном действии всех причин разложения, не разрушилось это общество, какие силы не дали ему распасться и даже, напротив, скрепили его и вдохнули в него необыкновенную деятельность. Описывая отдельные лица, Тэн рисует нам почти помешанных, вовсе не чувствующих шаткости своего положения, действующих вопреки всяким разумным соображениям, говорящих нелепости и самих на себя накликающих гибель. Невольно мы начинаем понимать при этом, что тут люди были ничтожны перед идеями, которые ими управляли, что они, как ни старались иные, не дорастали до того, чтобы стать представителями этих идей, а были только их орудиями, или только злоупотребляли ими. Между тем, об идеях, составляющих всю разгадку этой истории, как и всякой другой, Тэн не говорит ничего ясного и не исследует их развития и действия. Очевидно, что если бы, например, положительные идеи власти, государства, преданности отечеству не имели тогда во Франции удивительной крепости, если бы не действовали с огромной силой другие, отрицательные идеи, — равенства, свободы, мести и пр., то весь ход революции не имел бы никакого удовлетворительного объяснения.

Таким образом, книга Тэна, обильная новыми фактами, ярко освещающая многие новые стороны предмета, чрезвычайно любопытная и поучительная, однако же, можно сказать, лишена высшей поучительности, не посвящает нас в глубину предмета. Если цель Тэна состояла, как он сам говорит, в том, чтобы отыскивать принципы, то приходится сказать, что, посредством своих аналитических приемов, он не достиг высших принципов, не поднялся до верховных сил, заправляющих историей.

Но он, конечно, многое нашел, с большой яркостью выставил некоторые из менее высоких начал. Итог его открытий этого рода сводится, кажется, к понятиям о либеральном государстве. В целом томе, которому им дано остроумное название «Якобинского завоевания», он превосходно показывает, как правительственною властью неизбежно завладевает небольшой слой людей, относительно которого и нужно какое-нибудь ограждение остальным гражданам. С особенною ясностью Тэн отвергает ложное понятие революционеров о правах государства, понимаемых ими на манер древних греков и римлян. Со времен древности, по словам Тэна, «изменилась самая глубина душ»; в людях развились чувства, которые совершенно непримиримы с порядком античных обществ. Эти чувства указываются двумя многосодержательными словами: совесть и честь. Тэн написал о них превосходные страницы. Развитие совести он относит к религии и излагает его следующим образом:

«Один в присутствии Бога, христианин почувствовал, что в нем как воск растаяли все узы, соединявшие его жизнь с жизнью его группы; потому что он стоит лицом к лицу с судиею, и этот непогрешимый судия видит души такими, каковы они есть, не смутно и в куче, а раздельно, каждую особо. Перед его трибуналом, ни одна душа не порука за другую, каждая отвечает только за себя, ей вменяются лишь одни ее дела. Но эти дела имеют бесконечное значение; ибо сама она, искупленная кровью Божией, имеет бесконечную ценность; поэтому, смотря по тому, воспользовалась ли она или нет божественною жертвою, ее награда или ее казнь будет бесконечна: на последнем суде перед нею откроется вечность мучения или блаженства. Перед этим превышающим всякую меру интересом исчезают всякие другие интересы; вперед главным ее делом будет забота оказаться праведною не перед людьми, а перед Богом, и каждый день в ней вновь начинается трагический разговор, в котором судия спрашивает, а грешник отвечает. Вследствие этого диалога, продолжавшегося восемнадцать веков и продолжающегося и теперь, совесть изострилась, и человек постиг безусловную справедливость. Исходит ли она от некоторого всемогущего владыки, или же держится сама собою, наподобие математических истин, это ничуть не умаляет ее святости, а потому и ее авторитета. Она повелевает верховым тоном, и то, что она повелевает, должно быть исполнено во что бы то ни стало: есть строгие заповеди, которым должен безусловно повиноваться каждый человек. От них не освобождает никакое обязательство; если человек нарушает его потому, что принял противоположные обязательства, он все-таки виноват, а сверх того, виноват, что обязался. Обязаться делать преступное есть уже преступление. Поэтому вина его является ему как бы двойною, и внутреннее жало жалит его два раза вместо одного. Вот почему, чем чувствительнее совесть, тем сильнее в ней нежелание отказываться от себя; заранее она отвергает всякий договор, который мог бы повести ее к совершению зла, и не признает за людьми права налагать на нее угрызение*.

______________________

* Les origines etc. La revolution. Т. III, стр. 126.

______________________

Развитие чувства чести Тэн приписывает феодализму, что, конечно, совершенно справедливо, хотя объяснение этого развития, сделанное Тэном, нам кажется неполным.

Во всяком случае, современное государство не только не признает за собою права на честь и совесть людей, но должно считать своею обязанностию принимать все меры против их стеснения и нарушения.

______________________________

Из наших заметок, может быть, читатель хотя отчасти увидит, до какой степени любопытны и содержательны сочинения Тэна. Они привлекают внимание и будят мысль, о чем бы он ни писал. Если мы остановились на недостаточности его теоретических начал, то потому лишь, что нам всегда в этой области следует задаваться самыми высокими требованиями. На умственном мире Франции, как мы видим, отразилось влияние лучшей поры германского мышления. Французские писатели последнего времени, Ренан, Тэн, Вашро, Шерер, Амиель и пр., прямо заявляют, что их высший авторитет и руководитель — Гегель, или вообще немецкий идеализм. Зачем же нам, русским, «жить этою тенью», как выразился однажды Ренан, быть отражением этого отражения? Нам следует обратиться прямо к источнику этой мудрости и постараться на основании ее начал рассматривать блестящие попытки ее новых учеников.

16-го марта 1893 г.


Впервые опубликовано: Русский вестник. 1893. № 4.

Николай Николаевич Страхов (1828—1896) российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН.


На главную

Произведения Н.Н. Страхова

Монастыри и храмы Северо-запада