| ||
Что думает Л.Н. Толстой о войне? За решением этого вопроса сотрудник «Figaro» ездил в Ясную Поляну и допрашивал ее хозяина. Он узнал, что война — ужасное дело, что образованный мир теперь свирепее Чингисхана, что Евангелия не читают, в Бога не верят, что цивилизация создала искусственные потребности, столь же ненужные, как пирамиды, что железные дороги ничего не дали хорошего для жизни. «Я никогда не мог понять,— заметил он,— пользу путешествий; путешествия заставляют только человека терять время и мешают его работе». Желтую расу мало знают, тогда как индусы и китайцы не воинственны, а это говорит в их пользу. Японцы ему напоминают русских при Екатерине II (это и я сказал недавно), они еще развиваются, и еще неизвестно, может быть, желтая раса даст лучшие плоды, чем белая. —Но,— сказал он за обедом,— я должен быть искренним. В глубине души я не чувствую себя совершенно свободным от патриотизма. По атавизму, по воспитанию я чувствую в себе патриотизм и прибегаю к разуму, который возвращает меня к мысли о человечестве. Мир развивается чрезвычайно медленно. Надо думать о тех тысячах лет, которые прошли и уничтожили пытки и рабство, и о тех тысячах лет, которые будут после нас. С такой высоты можно надеяться на то, что и войн не будет. —А если,— возразил француз,— в эти сотни веков вселенная окончит свой круг и человечество исчезнет в эволюции миров? —Что ж, возможно. Но на это нечего смотреть. Благороден ли, чист ли идеал? Может ли из него выйти добро и правда? Вот что надо спрашивать у себя, и если отвечаешь себе — да, то надо проповедовать неустанно. Итак, сотни веков еще ждать осуществления благородного идеала... Француз видел в кабинете графа карту Японии и Кореи, а графиня выдала ему своего мужа совсем. Когда он катался с нею в санях, она сказала ему, что Л.Н. постоянно занят этою войною: —Он так и сидит над известиями с театра войны. На днях он проехал по снегу двадцать восемь верст верхом в Тулу и обратно, чтоб получить телеграмму о войне. Очевидно, «разум» не возвращает его к человечеству (в сущности, отдаленному будущему) и, если возвращает, то на минуту, как он возвращает к миру и не таких больших мыслителей, как он. Толстой ездил в Тулу не за тем, конечно, чтобы узнать о судьбе японской армии. Он горел нетерпением узнать о русской армии. Его русская душа требует известия и беспокоится, а не всечеловеческая. Всечеловеческая холодно рассуждает, придумывает красивые сравнения, яркие по выразительности своей слова, картины неведомого будущего, а русская душа его болит, страдает, умирает и воскресает снова. Всечеловеческая душа гастролирует перед просвещенным миром, как даровитая актриса, жаждущая всесветной славы, как гастролирует актер в роли нового Гамлета, настоящего аристократа, который обращается к французу со словом «Бог» и сейчас же с тончайшей вежливостью, любезно звучащей иронией, оговаривается: «если вы позволите мне это слово «Бог», а если оно стесняет вас, то Все, с большой буквы». И вот Толстой стоит перед трагической музой, которая развертывает ему живую драму русского народа, вступающего в борьбу, и он открыто проповедует человечество, а сердце заставляет его плакать и радоваться, сидя над телеграммами... Этот гениальный старец не может не плакать и не радоваться над судьбами своей великой родины. Он — ее сын лучшими частями своей души, и его гений — гений великого народа. Если 6 этот народ был слабым, если б он терял постоянно перед врагами, а не выигрывал, если б он уступал и умалялся, не было бы ни Пушкина, ни Гоголя, ни Тургенева, ни Достоевского. Предки Льва Николаевича, его деды, его отец и мать жили и питались духом великого народа, его славою и честью, они пережили патриотическое движение 1812 года и всю наполеоновскую эпопею. Может быть — кто это знает? — сам Лев Николаевич — дитя этого подъема русских сил... Когда мыслитель Толстой уходит в пространство нерешенного, непонятного и неведомого, он ступает тяжелыми шагами и речь его нс трогает ту русскую душу, в которой великий романист Толстой читает так превосходно, и в любви мужчины к женщине, и в религиозном чувстве, и в любви к ближнему, и в любви к родине, к России, и к ее вековой славе... Автор «Войны и мира» разве не патриот, разве не вдохновенный учитель любви к родине? Вся эта бесподобная книга полна патриотизма и гимна русскому народу, полна военных соображений и критики, военной проницательности, даже любви к поэзии боя и военной славы, которая кипела в русской душе художника. И все трусливое, банально рассуждающее, дипломатически бездушное, светски беспутное и наглое, лишенное народного духа и патриотизма,— все это бичуется нм в образах подлых, безжалостных, рабски льстивых и предательских. Он не пощадил даже Сперанского, потому что в этой холодной душе прочел качества выскочки и карьериста. Но все благородное, самоотверженное в страданиях, героизме и терпении, все патриотическое, наивно ли оно или сознательно, нашло в нем своего поэта и утвердило русский патриотизм на многие века. Русский мир так велик, что в нем почти все религии и все племена земли, и этого довольно. И поэт-художник победит мыслителя, русская гениальная душа — ту часть души, которая рассуждает о человечестве. Впервые опубликовано: Новое время. 1904. 28 марта (10 апреля), № 10081.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|