| ||
|
Я очень люблю называть русский народ великим народом. Приятно принадлежать к великой нации, окружать лучезарным ореолом будущие судьбы. В самом деле, не великий ли этот народ, если он меньше всех работая и меньше всех учась, завоевал себе положение в просвещенной Европе, которая, впрочем, его терпеть не может, как выскочку, который появился неизвестно почему и неизвестно для чего. По мнению Европы, конечно; но и сами мы иногда сомневаемся, в чем собственно наше призвание, для чего бросила судьба наш народ в эту полу-Европу, полу-Азию, где природа так сурова, так трудно поддается человеческим усилиям? Начинаю я этот разговор в деревне, прочитав весьма полезный указ о русских праздниках, обратившихся в русскую праздность. Государственный совет изложил свое мнение весьма осторожно, с оговорками о значении христианских праздников, но важно то, что он сказал, что никто не имеет права запрещать работать всякому, кто захочет работать в праздники. Доселе запрещали сельские начальники, урядники и многие наши «батюшки». Почин в этом деле принадлежит министру земледелия А.С. Ермолову, автору превосходного Народного календаря, в котором указана вся народная мудрость о погоде в связи с праздниками. От апреля по сентябрь этих праздников насчитывается семьдесят семь. А всех дней в этот период сто пятьдесят три, значит, рабочих дней семьдесят шесть, а праздников семьдесят семь. Скажите любому европейцу этот русский факт из самой рабочей поры, он подумает, что над ним смеются. Как, в то время, когда европеец празднует в эти пять месяцев только воскресенья, два дня Пасхи, день Вознесенья и Духов день, т.е. двадцать пять, много двадцать семь дней — если я что-нибудь пропустил,— русский человек празднует семьдесят семь дней, т.е. гуляет на пятьдесят дней больше, чем европеец. Какую же надо иметь силищу, чтобы заработать в семьдесят шесть рабочих дней столько же, сколько европеец зарабатывает в сто двадцать шесть дней. Надо быть богатырем, или особенным счастливцем, которому явно покровительствует небо, чтобы не впасть в нищенство. Но небо несомненно покровительствует Европе, дав ей лучший климат, более тепла и солнца, большее разнообразие произведений земли и большее время для пастбищ. Государственный совет совершенно напрасно в своем мнении не провел подобной параллели между Россией и Европой. Может быть, он опасался, как бы из этого не возникло нового раскола, но у наших раскольников, в особенности у сектантов, праздников гораздо меньше и не потому ли, между прочим, они живут лучше православных? У Помяловского, писателя не только талантливого, но очень умного, есть в «Мещанском счастье» такое интересное замечание: «Не труд нас кормит — начальство и место кормит: дающий работу — благодетель, работающий — благодетельствуемый; наши начальники — кормильцы. У нас самое слово «работа» от слова «раб», хоть странно,— мы у Бога не рабы, а дети. Вот отсюда-то для многих очень естественно и законно вытекает презрение к труду, как признаку зависимости, и любовь к праздности, как имеющей авторитет свободы и человеческого достоинства». В этих словах, высказанных в 1861 году, много правды. Хотя с того времени крестьяне получили свободу, многое изменилось в воззрениях даже у них, но праздники и праздность не уменьшились. Поможет ли мнение Государственного совета уменьшению праздности, сказать трудно, ибо у крестьян есть тоже общественное мнение, в данном случае твердо обоснованное религией и преданиями. Несомненно также, что и мнение Помяловского продолжает иметь свое значение, а потому необходимо стремиться к освобождению личности, к простору труда и самодеятельности. Несколько лет тому у меня была в руках административная записка, приготовленная для внесения в Государственный совет, где исчислялись все те невозможные формальности, которые приходится преодолеть русскому человеку на поприще труда и личной энергии. Эти формальности не тем только страшны, что их трудно преодолеть, но главное тем, что самая мысль о них многих устрашает, устрашает возможностью потери хлопот и времени и человек махает рукой и никнет в своем почине... Итак, мы трудимся меньше Европы, к которой имеем честь принадлежать. Как мы учимся, больше или меньше? Передо мною сравнительная таблица, показывающая число дней каникул, неучебных и учебных дней в разных государствах Европы и в России. Я сделал несколько простых вычислений и прошу читателя присмотреться к ним. Начнем с высших учебных заведений. Положим четырехгодичный курс в них, как в Европе, так и в России. Оказывается, что в эти четыре года занимаются науками: русские — один год и двести девяносто пять дней, французы — два года и семьдесят четыре дня, англичане — два года и сто пятьдесят восемь дней австрийцы — два года и двести шесть дней, американцы* — два года и двести десять дней, немцы — два года и двести тридцать дней, голландцы — два года и триста тридцать четыре дня, датчане — два года и триста шестьдесят четыре дня. Отсюда следует, что воспитанники наших высших учебных заведений занимаются наукой в течение четырех лет менее, чем все другие европейцы и американцы в такой мере: на сто сорок восемь дней менее, чем французы; на двести тридцать два дня менее, чем англичане; на двести восемьдесят дней менее, чем австрийцы; на двести восемьдесят четыре дня, менее чем американцы; на триста четыре дня менее, чем немцы; на триста тридцать четыре дня менее, чем голландцы; на триста шестьдесят четыре дня менее чем датчане. Я вас уволю от подробных сравнений нашего среднего образования с европейским по числу учебных дней. Если взять восьмилетний курс, то наши гимназисты учатся менее англичан на двести тридцать два дня, менее американцев на двести девяносто шесть дней, менее немцев на триста шестьдесят дней и менее датчан на четыреста пятьдесят шесть дней. ______________________ * Разумею Соединенные Штаты Северной Америки. ______________________ Отсюда несомненно следует, что мы и работаем и учимся меньше, чем все другие страны Европы. Несомненно же известно, что мы от всех отстали. Как отстали в земледельческой культуре, хотя желаем будто бы угодить Богу, празднуя несравненно больше Европы, так отстали в промышленности, в высшем образовании, отстали в науках, в искусствах, в технических знаниях, отстали так, что без Европы не можем обойтись ни на час, без ее ученых книг, без ее изобретений, без ее машин, без ее техников... Неужели мы умней и способней всех этих народов, от которых мы отстали? Или бросить и образование и все науки, или надо работать и учиться, по крайней мере, столько, сколько учатся и работают в Европе. А мы еще кричим о переутомлении! Этого слова я во весь свой долгий век не мог понять, а работал я очень много. Если б мы в течение целого полувека не меняли постоянно системы образования, отыскивая самую благонамеренную, а оставались при старой уваровской, совершенствуя преподавание, приготовляя хороших учителей и улучшая их материальное положение и следя за развитием школ на Западе, брали бы то, что и нам необходимо, мы пожинали бы теперь другие плоды. А этим скаканием от одной системы к другой мы уронили наше образование и даже потеряли уважение к науке. Явилась та неуверенность, то шатание в мыслях и действиях, которые многое объясняют в тяжелом настоящем нашем положении. Впервые опубликовано: Новое время. 1904. 10(23) июня, № 10155.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|