| ||
|
Г. Маклаков сделал себе имя оратора во второй Думе. Он, очевидно, обладает и темпераментом, если позволил себе сказать в кулуарах: —Это не Дума, а кабак. Когда приставали к нему, чтобы он объяснил, каким образом сорвалось у него это выражение, он совсем не был таким сильным адвокатом самого себя, каким сильным обвинителем он явился против военно-полевых судов. Защищать себя самого гораздо труднее, чем нападать на других. Я мало знаю его, как адвоката, но склонен думать, что он не принадлежит к числу тех немногих адвокатов-художников, к каким принадлежит, например г. Андреевский, речь которого в защиту г. Андреева, убившего свою жену, представляет собою по яркому, но спокойному анализу, по отсутствию всяких криков и фальшивого пафоса, по чувству, благородно и скромно выраженному, один из шедевров адвокатского красноречия. Мне кажется, что у г. Маклакова этого совсем нет, по крайней мере, этого не было в его думских речах, хотя он был там запевалой. «Я юрист и насквозь законник», сказал он одному репортеру, который зондировал его по поводу роспуска второй Думы. «Насквозь законник» — это или адвокатская привилегия, или печальное недоразумение. Ни адвокат, ни политик не могут быть «насквозь законниками». Им обоим приходится рассуждать и даже «поступать» в той области, которая в значительной степени стоит вне писанного закона. Они держат в руках закон, но совсем не для того, чтобы быть насквозь законниками. Если бы г. Андреевский был «насквозь законником», Андреев угодил бы в Сибирь. Адвокат и политик,— разумею их, конечно, во всеоружии таланта и знания человеческой природы,— могут сказать о себе, что они делают закон, закон своей воли, своего таланта и ума. В сущности, адвокаты и политики,— самые завзятые беззаконники и все дело в том, как они проповедуют и заставляют себе подчиняться. В силе таланта и ловкости все их обаяние и значение, даже значение таких людей, как революционеры, как, например, г. Церетели. Он начал Думу искренней революционной речью, и он же кончил ее такой же искренней речью, среди которой была только одна ненужная фраза — «красиво умереть» — отзывающаяся шаблонным романтизмом. Он дал направление Думе, как композитор дает направление своей опере увертюрой. Он дал ей и финал, после которого Думе ничего не осталось, как мирно разойтись, без всякого протеста, без всяких поездок в Выборг или Гельсингфорс. Он побил своей речью всю кадетскую увертливую, неискреннюю тактику и возбудил даже у правых одобрение своей прямотой, идущей против всего существующего. Кадетам ничего не оставалось, как отложить решение вопроса о выдаче г. Церетели и других до понедельника. Никто и ничто им не мешало сказать в субботу «выдаю» или «не выдаю», но отложив ответ до понедельника, они якобы выигрывали перед общественным мнением, которое могло возмутиться тем, что правительство не подождало мудрого их решения. Решение это дал г. Церетели, и надо было или идти с ним в революцию, или разойтись, так как в понедельник Мирабо не мог родиться из Родичева... Только искренние, одаренные талантом и глубоко верующие в свои убеждения люди могут действовать на общественное мнение и вести за собой Думу. Именно таких людей хотелось бы видеть в той русской национальной партии, которую мы желаем и которая поставила бы вопросы ясно и просто, без всяких виляний и фокуснических приседаний вправо или влево. «Я законник насквозь» г. Маклакова и «скорбь» октябристов о роспуске Думы и о нарушении основных законов — все это из области лицемерия и «тактики», а не из законности. Не говоря о том, хорош был бы, например, Бисмарк, если б руководился принципом быть «законником насквозь», как можно быть человеку партии, имеющей свою дисциплину и свою «тактику», «законником насквозь»? Тактика есть искусство побить своего противника, подойти к нему поближе, хорошо рассмотреть, изучить его достоинства и с особенным вниманием его недостатки, чтобы ударить именно на них и сбить его с толку. Тут и законы, и беззаконие, и сверхчеловечество, и добро и зло по ту сторону, где сидит черт, интриги и заигрывание. Тут всякие «каналы» хороши, и когда они оканчиваются победой, то трубные звуки ее заглушают всякие протесты. Зачем же рядиться в «законника насквозь», когда законы для того и существуют, чтобы нарушать их, как кто-то сказал. Даже самые простые законы десяти заповедей, начиная с «Аз есмь Господь твой» и кончая «Не пожелай жены ближнего твоего» свободно нарушаются. Не убей — читай: «убивай во имя освободительного движения», не укради — грабь и надейся на свою ловкость и силу; не прелюбы сотвори — прелюбодействуй и чем больше, тем легче тебе простится. Г. Маклаков хорошо знает, что из «законника насквозь» вышел бы только сквозной ветер. Эти «законники насквозь» выдвигают вперед старые теории, чтоб прикрыть свое беззаконие или напасть на беззаконие других. «Общество поправело», а потому следовало предоставить дело своему течению. «Стихийной революции» никакой нет, говорит г. Маклаков, точно бывают какие-то «стихийные» революции и не стихийные. Великая французская революция стихийная или не стихийная? В ней много было роковых ошибок власти, которая или не понимала, с чем она имеет дело, или развешивала губы, путалась в противоположных решениях — ordres et contre-ordres и ordres hesitants — бросалась то вперед, то назад и не обнаруживала ни характера, ни воли. Французские мужики разрушили 10 000 усадеб. Наши, кажется, до этого числа еще не дошли, но наша революция в ее острых проявлениях, при сочувствии значительной части интеллигенции и толпы, продолжается непрерывно вот уж два недобрых года. Она уже пожрала многие тысячи жертв, стоила России миллиарда денег, приостановки труда, промышленности, торговли и проч. и проч. И она не стихийна! Бессмысленное, адвокатское слово, рассчитанное на добрых оптимистов, которые забывают, что народились совершенно новые явления. Не говорю о бомбах, являющихся грозным оружием, государству угрожает осадой не прежняя революция, а новая, социальная, действующая средствами, которых не было ни в XVIII, ни в XIX веке, в течение которых они только приготовлялись. Правительства, не наше одно, осаждаются сплоченным рабочим классом, союзами, забастовками, пропагандою в армиях, погромами, восстаниями и социалистическим учением, выросшим в боевую систему. «Законники насквозь» не стараются ли показать, что умеют пролезать сквозь игольное ушко закона, становясь из жирных коров фараонова сна телятами, которые сосут двух маток, революцию и конституцию, и превосходно себя чувствуют? Дай Бог, чтобы прав был А.И. Гучков, сказавший во время земского обеда 113, что «революция делает последние потуги, и скоро ей конец». И Саул бывал во пророках. Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 15(28) июня, № 11226.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|