А.С. Суворин
Маленькие письма

Итак, предположим, что Дума будет дворянская. Но как же это предположить? Ведь и первые две Думы были дворянские в своих выдающихся лицах. Много дворян в кадетах, в октябристах и в правых. Вопрос, стало быть, идет о том, что третья Дума грозит быть правой дворянской Думой?

—Конечно, об этом,— сказал мне... Некто.

—А октябристы не заподозрены? — спросил я.

—Пожалуй, и они заподозрены в... неопределенности. Вообще дворяне опасаются дворян. На обеде участвовало 113 человек. И этот обед напомнил дореволюционные обеды патриотическим настроением и тостами. Давно таких тостов не было и не было таких речей. Это примирение с правительством и желание идти с ним вместе.

—Так в этом все дело?

—Почти в этом все дело. Потому съезд так и ругали и кадеты, и «товарищи». Товарищи даже взяли совершенно такой же тон, как «Вече». «Подлецами», «мерзавцами» и «мошенниками» не ругались, как «Вече», но эти слова были заменены равнозначащими, и общий тон отчетов носил все признаки какого-то экстаза ненависти и злобы.

—Ваше мнение об этом дворянском съезде? Ведь он был дворянский?

—Конечно, дворянский. «Посторонних» было мало. По-моему, дворянство было скромно и даже конфузливо; оно провозглашало принцип «государственного демократизма» и повертывало спину к аристократии. Кажется, только один Марков, курский дворянин, которого газета Гучкова называла «бардом дворянства», не одобряя, само собой разумеется, этих песен, прямо назвал себя черносотенным и даже «с гордостью». Дворянство или доживает последние годы, или оно должно стать впереди реформаторского движения, совершенно отказавшись от всякого революционного и даже кадетского якобинства. Я имею основание думать, что те времена, когда дворянство резко делилось на две части — прогрессивную и реакционную,— миновали. Краски изменились, и сближение совершается. Дворянство пойдет с государем, который желает иметь в Думе «лучших людей» и «русских людей». Он несомненно за представительство. А историческое прошлое дворянства связано с представительством. Еще в Смутное время оно поговаривало о конституции, хотя этого слова и не произносилось. Со времени Анны Иоанновны оно не переставало производить «революции», как назывались по-французски дворцовые перевороты. Они достаточно известны. Декабристы все были дворяне. Они и конституцию написали, хотели освободить крестьян, несколько из них поплатились жизнью, другие целую жизнь провели в Сибири, твердо вынося испытания. Я знаю такой характерный анекдот из времени Александра II. Известный Ф.В. Чижов, умный и просвещенный дворянин, финансист, писатель и промышленный делец, беседуя со своими приятелями-купцами, загорелся пламенным негодованием, когда купец М—в стал глумиться над дворянством. Стукнув кулаком по столу и выругавшись по-русски, он закричал:

—У нас, у дворянства, были декабристы, а у вас кто?

«Люди сороковых годов» в царствование Николая I были дворяне. Александру II они помогали в реформах, они же заговорили о конституции и отказались от рабства, пожертвовав не малой частью своего достояния. Предводительство освободительным движением в 60-х годах принадлежало дворянской молодежи, мужской и женской. С этого времени идет постепенное разорение дворянства, несмотря на поддержку правительства. Они же на двух съездах, за которые печать хвалит их теперь, выработали нечто вроде декларации прав человека, т.е. опять же становились во главе конституционного движения. Но когда оно обернулось в революционное... когда стало трудно отличить революционера от земца, дворянина и даже бюрократа... Когда наши дети ушли в революцию, когда нас стали расстреливать и взрывать за нашу службу государю, когда началась междоусобная война, в которой погибает гораздо больше каждый день, чем в войну буров с англичанами ... когда запылали наши усадьбы — в это не верили два года назад ни Родичев, ни Петрункевич... когда хозяйство стало невозможным и полное разорение грозило и грозит нам теперь... когда Дума сделалась местом революционной пропаганды и самой злобной и беспощадной ненависти к помещикам и земельной собственности,— какое наше положение? Пристать к левым и идти в революцию? Признать себя ни к чему негодными и протянуться по полу и подставить свою голову и головы своих жен и детей под обух революционной демократии, чтоб она отсекла дворянские головы и, схватывая их за волосы, бросала в корзину, как кочаны капусты? У адвоката не отбирают дома, у фабриканта не отбирают магазина, лавки, фабрики, завода, у биржевика не отнимают процентных бумаг и денежных знаков, а дворянству говорят:

—Прочь из усадеб, из деревень! Это не ваше. Нажили ли вы их сами, или получили по наследству, все равно необходимо отобрать у вас землю и передать народу.

Поверите ли вы мне, если я вам скажу, что один из государственных людей, сам помещик, теперь не у дел и, кстати, это не граф Витте,— на которого все валят без разбора,— говорил мне в прошлом году:

—Ничего, что помещиков пожгут и пограбят. Их надо поучить и прижать. Пусть узнают, что это за революция, которой они не прочь были подыгрывать.

Провинциальная власть смотрела на погромы усадеб во многих местах или с равнодушием, или трусливо. Министерство финансов предписывало земельным банкам прижимать дворян-землевладельцев. И это правительство!? О Думах нечего и говорить. Во второй Думе тени Пугачева и Стеньки Разина все время летали, утешенные и довольные.

Революция, говорят. Да черт с ней, с революцией. Если б разом не поставили Россию в рамки народоправства, никакой революции не было бы. А то не было ни гроша — и вдруг алтын. Разбудили все инстинкты и поощряли их с легкомыслием ребенка, не думая о последствиях. Правительство, работавшее над реформой, было по плечу самому обществу, т.е. так же невежественно и легкомысленно. Оттого и получилась анархия, которую развили еще больше обе Думы, в особенности вторая...

Уж если по революции надо отвергать собственность, то всю; если разорять собственников, то всех. Когда станут отбирать дома, заводы и фабрики, все собственники завопиют непременно, но пока жребий выпал на землю, все другие собственники довольно равнодушно к этому относятся и даже сочувствуют этой экспроприации, потому что она касается преимущественно нас, дворян. Не будь социал-демократов, которые прямо заявляли в Думе и в своих газетах, что сначала надо отобрать землю, а потом все прочее, не будь погромов и грабежей, мы бы еще не скоро очухались. Наш традиционный либерализм, уживавшийся с крепостным правом, любезно готов был уживаться и с романтизмом революции. Эти романтики есть и теперь. Им хочется найти такой красивый и удобный экипаж, на котором можно было бы ездить в гости к революционерам, посещать вместе с кадетами женщин, скучно говорить об охоте с октябристами и показывать издалека кулачок правым.

Кадеты вели дело хитро и тонко, но им не удалось скрыть, что кадетская буржуазия — это денежная буржуазия по преимуществу, буржуазия в значительной степени интернациональная и даже якобинская. Они хорошо знают, что до денег добраться мудрено. Они в конце концов сосредоточатся у евреев, и они будут продолжать давать их в рост и социал-демократам, и анархистам, и республиканцам. Потому евреи — союзники революции и террора, потому обе Думы и не хотели осуждать «террористические деяния», или «акты». Какая деликатность — «акты» и «деяния»! В Думе называли нас грабителями и разбойниками и не только кадеты, но и октябристы барственно молчали. Многие продали свои имения выгодно и потому стали радикалами. У нас ведь это не исключение, а чуть ли не общее правило. Коли деньги в кармане — все страны тебе открыты. У кого земельная собственность и кто стоит за нее, как другие стоят за фабрики и заводы, тот за порядок и мирные реформы. Сколько я могу судить по своим наблюдениям, дворянство проснулось от революционных сновидений, но все оно, почти поголовно, за реформу, за лучшие свои традиции и против революции. Оно очень хорошо увидало, что его хотят сделать козлом отпущения, ограбить, разогнать и выбросить в окно, как выжатый лимон. Некоторые бюрократы были весьма в эту сторону и довольно цинично, забывая культурные и государственные заслуги дворянства, забывая, что армия держится дворянским офицерством. За Столыпиным большая заслуга, когда он явился в Думу со своей речью. «Меня окружили на трибуне, депутаты встали с мест, слушали явно с неприятным чувством,— я это видел по выражению лиц, напряженно ко мне обращенных,— но слушали внимательно». Так он говорил одному знакомому про свою аграрную речь. Те 130 тысяч помещиков, над которыми измывалась Дума и печать после речи Столыпина, в сущности то же, что 270 тысяч голов, которых требовал Марат для благоденствия Франции. Травля эта продолжалась и во время нашего съезда. Если б он был ничтожен, на него не вылили бы столько ненависти и злобы. Дворянство или земство — все равно — сыграло хорошую роль.

—Итак, вы рассчитываете, что третья Дума будет дворянская?

—Если соберется дружная компания, дворянство может много сделать.

—А в Крестьянском банке, думается, много материалов для того, чтобы судить о возможности этой компании. Спросить бы об этом у А.В. Кривошеина. Он близко стоит к помещикам, как директор земельных банков.

—Дело не в численности землевладельцев, а в отборе их. Пусть слабые продают имения и уходят, по воле или неволе. Сильные останутся и объединятся. Другого такого благоприятного момента для выступления не будет.

Кто знает? Может, дворянству и суждено ввести новый режим, может быть, именно оно и поможет правительству утвердить реформу 17 октября. Оно начало борьбу за освобождение, оно дало отечеству много талантливых слуг, оно и докончит это дело вместе с государем. Может быть, в нем сохранились черты благородства и творческих традиций. Не говоря о живущих, хвалят же после смерти графа Гейдена. А он не Пестель, не Родичев и даже не Шингарев. Г. Родичев вспоминает чистых людей из дворянства, Ю. Самарина, князя Черкасского, Н. Милютина, противопоставляя им тех, которые затравили Пушкина и Лермонтова и о которых Лермонтов с негодованием выразился в чудных стихах своих на смерть Пушкина. Но эти — не дворянство, эти — интернационалы, придворные льстецы и карьеристы, эти — сверхдворяне, свысока смотревшие на все действительно даровитое и славное и помнившие только о себе. Это те, которые говорили, подобно г. Родичеву: «Отечество — это мы». Ни Ю. Самарин, ни князь Черкасский, ни Н. Милютин не пошли бы вместе с кадетами, не поехали бы вместе с г. Родичевым, князем Долгоруковым и князем Шаховским в Польшу, чтобы искать себе там союзников и обещать раздробление России.

Ни за что и никогда бы не поехали...

Может быть, история оправдает именно тех, которые теперь осмеливаются твердо заявлять свои умеренные убеждения и отстаивать постепенную реформу, а не валить все набок и в пропасть. Во всяком случае, дворянство имеет право на борьбу и пусть оно борется, пусть оно выставляет из своей среды настоящих борцов. Беда, если их нет, если дворянство совершенно оскудело и не может против борцов выставить своих борцов и поневоле склонит голову, и ее отрубят, и опустят в корзину беспощадной истории. Во всяком случае, дворянство выступает на окончательный экзамен — пан или пропал. Оно должно заботиться не о том, к какой партии принадлежать, к кадетам, октябристам, правым или революционерам, а о том, сколько в нем в наличности государственного смысла, сколько у него действительно дельных, просвещенных и крепких душою людей, готовых бороться словом и делом с анархией, и велика ли у него любовь к отечеству. Опыт революции — огромный опыт, и совсем неумно и нечестно упрекать московский земский съезд первыми двумя съездами, когда этого опыта ни у кого не было, и когда в головах бесшабашно царствовал революционный романтизм, и когда иные дворяне кричали: «мы — революционеры».

Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 20 июня (3 июля), № 11231.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.