А.С. Суворин
Маленькие письма

Я сказал об октябристах, что они «скука, а не партия». А, может быть, это и хорошо. Может быть, от скуки и работать станут. Работают в нужде, работают и в скуке. Несомненно, что Дума теряет в том общественном интересе, который возбуждали две первые Думы, где кипели страсти, где каждый день пылали зажигательные речи и каждый день ждали, что Думу разгонят и начнется восстание и такой кавардак, что Россия выйдет из него социалистическим государством, на удивление всему миру. Теперешняя Дума скромная. Зажигательных речей никто не говорит, а если кто начинает, Дума шумит и не желает слушать. Только дважды в неделю Дума открыта для произнесения речей. Очевидно, у теперешней Думы даже тем нет ни для агитации восстания, ни даже для агитации парламентаризма. Самые смелые октябристы погружаются для своего «выступления», т.е. для рекомендации своих парламентских качеств, в туман древности. Так депутат Петрово-Соловово, говоря о борьбе за политическую свободу, махнул, для примера сей борьбы, за 500 лет до Р. X., к Гармодию и Аристогитону, о которых даже «Россия» забыла, ибо, обязавшись дать полный отчет о заседаниях парламента, вычеркнула этих героев из речи достопочтенного депутата,

Я готов пойти еще дальше в истории, даже так далеко, что дальше и идти некуда, именно прямо к семейству Адама и Евы. Каин был первым убийцей и первым борцом за политическую свободу, в особенности если верить Байрону, биографу Каина. И какой был бы эффект и волнение среди депутатов, если бы с трибуны третьей Думы раздалась такая речь г. Петрово-Соловово:

—Высокой Палате известно, несомненно Высокой Палате известно, что борьба за политическую свободу началась с Каина, сына Адама и Евы, воспетого бессмертным борцом за свободу, лордом Байроном, человеком дворянского сословия, к которому в России и я имею честь принадлежать.

Это было бы даже не так несвоевременно, как кажется. Борьба за политическую свободу, понимаемую так или иначе, смотря по развитию, постоянно сопровождается убийствами. Если люди братья, то убийства эти — братоубийства; даже если они не братья, то убийства на этой политической почве происходят весьма нередко из таких же малых причин и так же безжалостно просто, как братоубийство Каина.

Пример Каина в устах достопочтенного депутата был бы тем естественнее, что, по словам Петрово-Соловово, «политическая свобода не имеет национальности, она сверхнациональна. Как русского электричества нет, так нет и русской политической свободы». Я не стану говорить о том, что всякий народ несколько своеобразно применяет в своей жизни политическую свободу, а потому она не стоит вне национальности. Доказательство этому можно без труда найти во всякой политической азбуке, сообщающей сравнительные данные о конституциях. О партийных воззрениях на эту самую вещь и говорить нечего: октябристы и социал-демократы станут в разных плоскостях. Но я склонен подобные соображения игнорировать, чтобы добраться до корня политической свободы. Она народилась еще с первым человеком. Ведь Адам уже выразил ясное стремление к политической свободе, нарушив предписание Бога не вкушать от древа познания добра и зла. Первородный грех, очевидно, заключается в чем-то, гораздо более важном, чем принято, и я думаю, что это есть стремление к независимости, к политической свободе, сопровождаемое приятным чувством удовольствия. Дело, как известно, пошло от дьявола. Но в человеке, очевидно, заложено было это чувство самим Богом так прочно, что стоило дьяволу шепнуть Еве, что плоды древа познания очень сладки и приятны, как она не только сама соблазнилась, но и Адам не устоял. За это они были наказаны ужасно. Но зато и рай сделался таким популярным словом, что человечество стало стремиться возвратить его себе. Всемирная история есть нечто иное, как стремление возвратить рай, потерянный Адамом. Уже Каин, первый сын Адама, а может, и дьявола — законность этого первенца подвержена большому сомнению — уже к этому стремится, как сказано выше, и революционер или кадет Каин убивает брата своего, октябриста Авеля. Вот откуда идут революционеры и октябристы, от Каина и Авеля, а вовсе не от Гармодия и Аристогитона.

Так ли добродетельны октябристы, как Авель, я не могу взять на себя смелость утверждать или отрицать это. Но жертвы Авеля были приятны Богу и надо думать, что и жертвы октябристов приятны Богу, если в Думе они заняли господствующее положение. По всей вероятности, они так же работоспособны, как и Авель, и так же, как он, скучны. Авель был непременно скучен, но он не мечтал о невозможном и пас свое стадо не хуже, чем г. Гучков пасет свое стадо.

Скука есть отдохновение души, сказал кто-то по латыни. Представьте себе что Россия отдохнет при господстве октябристов. Разве это не заслужит благодарности?

Все пошло от древа познания добра и зла, ибо оно приятно. «Руси есть веселие пити», сказал еще Владимир святой, и это правда. Любить, пить, курить, быть свободным и независимым — все это очень приятно. И женщина мужчине, и мужчина женщине, и конституция, и табак, и вино, и водка, кабак и кафешантаны, театр и балы — все это приятно. Всякому хочется приятного, и в этом весь смысл прогресса. Хочется рая. Он в душе человека начертан, и если человек пользуется суррогатами его, подделкою под него, то это весьма естественно. Вопрос о пьянстве, поднятый Думою, есть вопрос о приятном. Г. совет затмил Думу своими речами, своей полемикой с представителями монополии на приятное. Водка приятна тем, кто ее пьет, и приятна тем, кто ее продает. Эта общая приятность всех и заинтересовала. И министров, и депутатов, и государственных советников, и получилась неделя о зеленом змие, как кто-то сказал не по-латыни. Народ спился. Чиновники заинтересованы в спаивании, попечительство народной трезвости, заинтересованное в трезвости, и к пьянству прибавило разврат. Таково в общих чертах содержание недели о зеленом змие. Ораторы говорили красноречиво и убедительно. Одни, не повторяя изречения святого Владимира: «Руси есть веселие пити», комментировали его превосходными качествами монополии, другие говорили, что надо прибавить «веселия» другого качества, чтобы победить то веселие, о котором сказал св. Владимир. Я согласен с этими последними ораторами, но не могу не сказать, что и создатель монополии, граф Витте, привел несколько интересных соображений, относящихся именно к веселию. Одни пьют шампанское, другие — водку, одни посещают театры, другие — кабаки. Ни граф Витте, ни А.Ф. Кони, ни епископ Никон, ни все другие государственные советники, ни я в кабак не пойдем. Нам это стыдно, как стыдно поехать по Невскому в телеге, хотя сие последнее и глупо. Но мужик не стыдится ни телеги, ни кабака; но как и мы, он ищет «веселия» и приятного. Граф Витте не прав, говоря, что пьянствуют потому, что «ищут забвенья». Пьянствуют потому, что это приятно. Потому и курят, потому и любят, потому и конституции желают, потому и революции хотят. Все, что возбуждает, что поднимает нервы, окрыляет фантазию, дает порывы,— все это приятно. Повышенная жизнь обольщает. Этого никто не сказал ни в Думе, ни в Г. совете, но это самое важное.

Если г. Челышев в числе 39 депутатов хочет запретить спирт, то это просто неприемлемая блажь Что в приятном много вредного,— это бесспорно. И в половой любви есть свой известный алкоголь, сокращающий жизнь и уродующий целые поколения отнюдь не меньше, чем алкоголь винный. Но половую любовь не запретишь. В социалистическом государстве, вероятно, будет, кроме винной, любовная монополия, которая будет приносить государству еще больший доход, чем винная. Это наверно. Может быть, даже теперь эта мысль может показаться заманчивой. Основания для учреждения монополии домов для свободной любви те же, что для винной монополии: слабый надзор, взятки, мошенничество и финансы. А правительство может создать нечто совершенное и доставлять женщин самого высокого градуса и по честной таксе. Я веду к тому, что винная монополия — это социализм. И на монополиях современное государство погибнет.

Неизвестно, пьянство ли сделало революцию, или революция — пьянство, сказал государственный советник Крамер. Но что монополии делают и будут делать именно социальную революцию, в этом едва ли может быть сомнение. Правительства постепенно становятся социалистическими, т. е. берут в этом лагере, с которым борются, средства для существования государства, оговариваясь, что они заимствуют с выбором и только полезное. А социализм стремится к тому, чтобы сделать всем жизнь приятною, возвратить Адаму рай. Но в тысячелетия рай этот так загажен, как никогда не были загажены Авгиевы конюшни.

—Ах, если б ваша монополия, Сергей Юльевич, научила народ петь в церкви,— сказал К.П. Победоносцев С.Ю. Витте.

—Ах, Константин Петрович, этого никогда не будет,— сказал С.Ю. Витте.

Виноват: он этого не сказал.

Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 10(23) декабря, № 11404.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.