А.С. Суворин
Маленькие письма

DCLXI
<О Государственной думе>

На главную

Произведения А.С. Суворина


Кадеты потерпели вчера поражение на «Воззвании» к народу. Это совсем не пиррова победа, как называют вчерашнее голосование некоторые, а прямо и просто поражение. Они понесли это поражение в самом чувствительном месте своего сердца — революционном, или вернее притворно-революционном. Говорю так, потому что революция им нужна для того самого, для чего кавалеристу нужен конь: на нем можно доехать дальше и вернее, чем пешком. Спина у революционного коня широкая, и если хорошо на ней усесться, то можно приплыть к министерским портфелям очень скоро, ничем не рискуя. Один из сочувственников кадетского министерства (иностранец) говорил мне не так давно:

—Кадет надо пожалеть. Они истратили полтора миллиона на выборы, чтобы стать во главе страны и ею управлять. При следующих выборах они не могут истратить такой суммы...

Не знаю, сколько правды в этой басне о полутора миллионах. Но вчерашнее поражение было так неожиданно, что кадетский лейб-орган совсем потерял кураж и старается скрыть поражение такими жалкими словами:

«После такого (курс. подл.) голосования — Думе ничто не страшно».

Думе, конечно, не страшно после такого голосования, которое совсем не определило большинства ее, но кадеты потеряли свои шансы на портфели. Портфели поднялись на воздух. За воззвание высказались 124 человека, против него 154. Правда, в этой последней цифре 101 воздержавшихся (трудовая группа и польское коло), но эти воздержавшиеся и устроили поражение: они не могли идти с правыми и не хотели идти с кадетами. Я подчеркиваю эти два глагола. Они не хотели подставлять свои спины кадетам, не хотели служить ни лошадьми для кадетских кавалеристов, ни комаринскими мужиками, которые побегут вперед и расчистят место для «господ».

И посмотреть, что это за пустыня была в Думе. Ведь голосуют только 177 человек, меньше половины всей Думы, 101 воздерживается, остальные или не пришли, или разбежались. И это победа! Полноте дураков ломать. Никто вам не поверит. И если вникнуть в подробности прений, то окажется, что кадетская партия вела себя в высшей степени непристойно, напоминая те свои приемы выборов, когда она рассылала две прокламации: одну интеллнгентам-буржуа с обещанием уплатить за отчуждаемую землю, другую мужикам с обещанием отдать землю даром. Кадеты постарались устранить из воззвания «справедливую оценку» земель, то есть совершали покушение на обман народа. Народ будет читать это воззвание и естественно объяснит его с выгодной для себя стороны, то есть что Дума даст землю даром. Этот пункт воззвания утвержден 155 голосами против 75 и 66 воздержавшихся. Итак, 141 человек не пожелали участвовать в покушении на обман, то есть почти половина всех присутствовавших депутатов. Некоторые депутаты говорили, что от имени Думы даже нельзя говорить об отчуждении земель, потому что этот вопрос не только не обсуждался в Думе и не голосовался, но даже и в комиссиях еще не решен. Но кадеты настояли на своем. В Думе более 400 человек. Если голосовали только 296 человек, то больше ста человек отсутствовало. Где они были? Может быть, и они не желали участвовать в сочинении такого фальшивого документа, и это говорит в пользу представительства, хотя еще не окрепшего.

Фальшивость воззвания подтверждается голосованием о насилиях и погромах. Депутатом Ефремовым была внесена поправка к проекту воззвания в таком виде: «Г. д. предупреждает население против всяких погромов и осуждает насилие, от кого бы оно ни исходило». Только 46 голосов высказались за это. Все остальные за насилие и за погромы, откуда бы они ни исходили. Это великолепно и чрезвычайно умно! Революционеры будут агитировать поджоги и грабеж усадеб, мужики жечь и грабить помещиков, помещики жечь крестьянские усадьбы, правительство стрелять и казнить, а Дума будет дожидаться благосклонно того момента, когда Верховная власть попросит ее составить министерство и прекратить эти беззакония. Если б Дума согласилась осудить погромы и насилия, она тем самым отдалила бы свой призыв ко власти, ибо неодобрение ею насилий могло бы повести к некоторому успокоению и утверждению настоящего министерства. Не правда ли, это нелепо? Но ведь так выходит. Мне могут возразить, что отвергнуть поправку об осуждении погромов и насилий еще не значит одобрить погромы и насилия. Так мне возражали, когда я говорил против того приговора Думы, которым она отказалась порицать революционные убийства. Но после того она порицала белостокский погром. Правда, она видела в этом только провокацию правительства и осуждала погром только как погром, произведенный правительством. Но ведь поправка г. Ефремова говорила о погромах и насилиях, «откуда бы они ни происходили», то есть он предлагал осудить и правительственные погромы и насилия. Ведь это ясно? Согласитесь, что если Дума не могла думать о том «нелепом», о чем выше упомянуто и что я сам считаю нелепым, то она нелепо противоречила самой себе.

Вы скажете, что противоречие — дело неважное. Соглашаюсь. Но согласитесь и вы, что если Дума не одобряет своим голосованием погромов и насилий, то она остается бездействующей зрительницей их. Разве это честно? Ведь даже в театре зритель принимает участие в разыгрываемой на сцене драме. Он аплодирует, плачет, жалеет, негодует. Как же Дума отказывается от подобных ощущений при виде трагедии в русской жизни? Неужели она не понимает, что быть зрителем этой трагедии, не ударить палец о палец, когда стоны, плач и проклятия доносятся до Петербурга, значит поступать хуже, чем действуют люди в этой трагедии, которые рискуют своей свободой, своим достоянием, своей жизнью. Ведь даже поджигающий и грабящий мужик рискует не только собою, но и своими близкими. Если ограбленный и сожженный не заслуживает, по вашему мнению, симпатии, если его бедняжки дети, росшие в деревне, не внушают вам жалости, то как вы не пожалели поджигателя и грабителя? Как вам не стыдно не сказать ему: «Остановись! Не жги и не грабь! Вспомни Бога и совесть»!

Каким образом только 46 человек нашлись, которые поняли необходимость порицания погромов и насилий в таком акте, которым Дума говорит прямо с народом, прямо со своими избирателями. Это не прежнее голосование Думы, которым она отвергла порицание политических убийств и грабежей. Вчерашнее голосование гораздо важнее, ибо воззвание обращается прямо к народу и в то время, когда пылают усадьбы и города, когда тысячи людей из зажиточных становятся нищими, когда женщины и дети спасаются бегством в леса и бродят бесприютные и голодные, когда убийства и грабежи нагло прикрываются знаменем революции, когда в самой Думе говорят об убийствах поджигателей, когда в самой Думе опасаются вмешательства в русские внутренние дела Германии и Австрии. Дожить до таких ужасов, до такого унижения, что иностранные государства грозят России мечом, и оставаться равнодушными к судьбе Родины — да ведь это безумие! Что будто только министерство во всем этом виновато — ведь это ложь. Ведь ложь и то, что будто Петрункевичи, Набоковы, Герценштейны, Муромцевы, как только примут власть, сейчас же все и кончится и начнется благодать. А если не кончится, они просто скажут: «поздно призвали!» Но как мы можем верить в спасительную силу кадетского министерства, когда добрая половина Думы не хочет идти вместе с партией, распределяющей между своими министерские портфели? Как мы можем верить этой партии, когда она не дала ни одного человека, выдающегося своим умом, здравомыслием, энергией, своим мужеством и патриотизмом? Как можем мы верить словам, когда нет никаких дел, когда ужас положения не трогает руководителей Думы и когда среди пожаров, слез и проклятий они продолжают считаться с теми, которые не хотят уступить им мест?

Г. Петрункевич говорил в Думе твердо: «Поджигая усадьбы, народ не добьется удовлетворения земельной нужды». Слова прекрасные. Но был ли он среди тех 46 депутатов, которые соглашались порицать погромы и насилия? Нет. Он хитрил и вертелся, как многие другие. Он жаждал аплодисментов и восклицал: «Момент борьбы еще не наступил. Когда он наступит, мы заговорим другим языком и не с кафедры». Неужели? Где же это место и какой это другой язык? Г. Петрункевич совсем не демагог, и у него не хватит ни чувства, ни огненного языка для того, чтобы поднимать толпы. Он произносит хвастливую угрозу. Я не имею права сомневаться в его мужестве, но я уверен в его бессилии. Орган кадетов говорит мне, что я льщу трудовикам, что хочу поссорить их с кадетами, когда я говорил о товарищах-трудовиках. Но я говорил только то, что сознавал. Трудовики говорят и действуют прямо. Они с открытым лицом. Их речи — не речи политиков и дипломатов, не речи притворщиков-революционеров. Я не могу сочувствовать ни их речам, ни их делам. Я их враг. Но они искренни, они энергичны, и если они очутятся во власти, они разовьют такую правительственную деятельность, что в каждом угле Русского царства власть будет чувствоваться, как воздух, и видна будет, как день и ночь. Я не хочу власти трудовиков, потому что это будет власть террора, но я хотел бы такой власти в Русском царстве, чтоб она чувствовалась, как воздух, чтоб она видна была, как день и ночь, и чтобы ее окрылял разум порядка и свободы.


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 8(21) июля, № 10889.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада