А.С. Суворин
Маленькие письма

DCLXXII
<О манифесте 17 октября>

На главную

Произведения А.С. Суворина


Часто приходится слышать, что у нас не революция, а смута, беспорядки, бунты, бомбы и т.д. Революция, мол, окончилась 17 октября, потому что революция — это переворот, это замена старого режима новым и проч.

А я думаю, как ни называйте электричество, оно сохранит свои свойства и силу. Революция продолжается, и довольно беспрепятственно. Кто старается уверить себя, что она кончилась, тот ее только поддерживает и благословляет. Революция — затяжные события и правительственным актом не кончаются. Революционное движение ведется в союзе с бесшабашными и с «святою канальей», как выразился Барбье о толпе, самыми энергичными, самыми недовольными, самыми убежденными в том, что революция полезна, что, слава Богу, она началась, расшатала и унизила власть, напугала всех, сверху донизу, и нашла себе сочувствие в одной части населения, а в другой — непротивление и трусость. Те, которые ведут революцию, совершенно неспособны довольствоваться ни манифестом 17 октября, ни открытием Г. думы и ни закрытием ее, само собой разумеется. В деятельности Г. думы им приятны были только отрицательные стороны, скандалы, заушения власти и спокойных слоев населения, пропаганда крайних мнений, призывы к восстанию и такие документы, как выборгский крендель, замешанный на живом теле и крови аристократическими руками гг. Муромцевых и Набоковых и свалянный грубыми руками трудовиков. Те свободы, которые даны, хороши только для пропаганды, для возбуждения в обществе новых аппетитов, и внушения массам самых крайних идей вплоть до раздела имущества. Все эти революционные элементы растут гораздо скорее, чем вырастает для борьбы общество, желавшее ближайших реформ и политической свободы.

После 17 октября революционное движение пошло гораздо сильнее; московский бунт был усмирен, и правительство думало, что это чрезвычайно приятное явление в смысле воздействия на революцию и на понижение в обществе раздражительности и недовольства. Правительство думало, что аграрное, или, как говорят мужики, ограбное движение поднимет самочувствие и мужество образованного состоятельного общества, которое станет деятельно против революции. Ничуть не бывало. Ограбное движение прибавило трусости, увеличило эмиграцию и усилило недовольство правительством, потому что оно оказалось бессильным остановить это имущественное разрушение. Усмирение московского мятежа, успокоив московское зажиточное и трудолюбивое, не «трудовое», а только трудолюбивое население, нисколько не повлияло на выборы, и спокойная партия 17 октября была представлена в Г. думе самым мизерным образом. Обыкновенно винят в этом репрессивные меры министра Дурново. Говорят, что если бы их не было, то все пошло бы прекрасно. А я думаю, что не пошло бы прекрасно и тогда, и не пошло бы по очень простой причине: и правительство было бессвязно и работало ощупью, и общество оказывалось еще более бессвязным, недеятельным, лишенным политического воспитания и того мужества, которое дается только этим воспитанием. А во время революции воспитание дается революционное и только продолжительная борьба с нею выделяет в особые группы партии спокойные и способные действовать успешно.

Я думаю, что революция еще не сказала всего того, что она сказать и сделать намеревается, если ей не помешают.

—Это бы ничего, если б это была революция. Революция — полезная вещь. Но наша революция — социальная.

Так мне говорило недавно лицо высокопоставленное, теперь не находящееся у власти. Но социальная революция есть во всякой политической революции. И Великая французская революция была в значительной степени социальной, и если Бабёфу отрубили голову за социалистические попытки, то из этого еще не следует, что социального элемента в этой революции не было. Его было достаточно, и только благодаря ему она была так настойчива и упорна. С того времени, в течение сотни лет, социальный элемент необычайно вырос, так вырос, что отделить политическую революцию от социальной нет ни малейшей возможности. Они вошли друг в друга и у нас особенно плотно потому, что наше третье сословие (дворянство и буржуазия) оказалось хрупче и растяжимее, чем рабочие и связанная с ними та интеллигенция, которая охотно становится под знамя пролетариата, как его руководительница. А такой интеллигенции много, и она предается своей роли с самоотвержением, достойным подражания. Даже кадетская буржуазия приобрела себе значение не потому, что она сильна сама по себе, а потому, что она руками и грудью опиралась на революцию в ее усовершенствованной социальной форме. И кадеты после роспуска Г. думы станут еще ближе к революции и найдут в ней еще большую опору.

Я не скажу ереси, если прибавлю к этому, что разве только Господь Бог разберет, где революция начинается и где она кончается и в какой партии она находит твердую стену, о которую могла бы разбиться. Я такой партии не вижу ни в обществе, ни даже в правительстве, ибо как общество, так и правительство проникнуты в очень немалой степени социальной волной; брызги этой волны решительно всюду, сознательно или бессознательно, то на платье, то за жилетом, на теле, то стучат прямо по сердцу и лбу. Революция знает это отлично. В народе она — безыменный Стенька Разин и Пугачев, в обществе — демократ-революционер, в правительстве — демократ-реформатор довольно неопределенного оттенка. Есть что-то общее во всех партиях, начиная с социалистов-революционеров и кончая «Московскими Ведомостями» и их «монархической партией». Это общее — словно роковая невозможность отделиться от всех других партий какою-нибудь независимой программой. Точно какое-то гостинодворское амбре, сильно насыщенное пахучими веществами, смешанное с опьяняющим мерзавчиком винополии и пеною шампанского, разносится всюду и своим запахом заражает всех. Хулиган, питающийся селедкой и закусывающий водкой, и прожигатель жизни, упитывающий себя изысканным обедом с шампанским, житель 20-го числа и революционер, буржуа и рабочий, великолепная кокотка и девка с Сенной, барыня и кухарка, администратор и социал-демократ пахнут этим амбре, и если отвертываются друг от друга, то только потому, что их поражает этот родственный запах. В себе самих они к нему так привыкли, что не слышат его, но когда приближается посторонний, запах его бьет в нос. Рабочий обращается в безработного, мужик — в грабителя по тем же побуждениям, по которым барин не находит в себе энергии для борьбы и труда для того, чтобы отстаивать свое имущество и жизнь.

Чего же удивляться, при этой невидимой связи каким-то запахом, что крайние мнения господствуют в обществе? Г. Идеалист совершенно справедливо сказал в «Новом Времени» (№ 10918), что нравственность в обществе понизилась. Нравственность съедается этой политикой, как и старшая сестра ее, религия. Религию даже мужик пропил или изнасиловал, получив огромное стремление к грабежу. Думаю, что слово «изнасиловал» тут очень подходит. Он изнасиловал ее в пропаганде, которая не щадила ни царя, ни Бога, ни государство, ни церковь, изнасиловал в дикости, грабеже и пьянстве. Государственные крестьяне так же ходят и ездят поджигать помещиков, как и бывшие крепостные.

Грабеж и поджоги сделались в деревенском быту таким же невинным спортом, как лаунтеннис и крокет*. Водка, как возбудительное средство, играет большую роль в этом спорте. А как пьют — вот любопытные данные.

______________________

* Мне пишут из Бобровского уезда следующее: «Мы в Коршеве (село государственных крестьян в 10 тыс. душ населения) пережили большой страх, так как и здешние мужики ездили грабить и поджигать соседних помещиков, много награбили и привезли домой зерна, птицы и разных домашних вещей; другие пригнали быков, некоторых порезали и поделили, кожи продали и пропили. Затем было назначено время для грабежа винной и других лавок, богатых крестьян и домов. Вот в это время мы надеялись только на Бога, чтобы Он спас нас от смерти; по ночам не спали. Кругом села виднелось зарево пожаров; в одну ночь горело разом десять имений. Дьячок с детьми по ночам сидел на крыше и оттуда сообщал, чье горит имение. Самый страшный момент был, как загорелось имение Станкевича, около д. Шишовки. После Станкевича грабители обрушились бы на Коршево. Господь услышал нашу молитву — приехали казаки, и все прекратилось. В настоящее время идет обыск. Сами крестьяне возвращают украденное на погромах. Главных зачинщиков взяли в тюрьму; теперь покойно, но прежний страх не дает покоя, по ночам мы боимся спать».

______________________

С 1 июля 1904 г. по 1 июля 1905 г. Тульская губерния пропила 5 мил. руб. С 1 июля 1905 по 1 июля 1906 г. она числилась в числе голодающих и получила пособия от казны 1 мил. 400 тыс. руб. В это же время, т.е. с 1 июля 1905 г. по 1 июля 1906 г., она пропила 6 мил. 200 тыс. руб., на 1 мил. 200 тыс. более, т.е. пропила почти все казенное пособие. Только 200 тыс. пошло на удовлетворение нужды, а 1 мил. 200 тысяч возвратилось в казну через винные лавки. Не правда ли, замечательно интересный денежный оборот и счастливая финансовая операция!


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 8(21) августа, № 10920.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада