А.С. Суворин
Маленькие письма

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, Такая пустая и глупая шутка.

Не горькая ли это правда, в особенности в наши дни, такие тревожные и безотрадные?

Атмосфера этой смуты явилась для огромного большинства нежданной бурею, с страшными громами поражений в какой-то далекой Маньчжурии, в долинах и горах какого-то Дальнего Востока, на водах Великого океана, в таких пространствах, которыми и фантазия не занималась. Я так слепо верил в непобедимость русского оружия, так надеялся на наш флот. Мне представлялись моряки чем-то особенно отважным, закаленным седыми волнами и грозными бурями старца-океана. В русских людях живет давно наивная вера во многое русское, потому что без этого жить нельзя. Помните великолепное празднество в Париже в честь наших моряков? Я в это время был там и участвовал в чудесной встрече русских моряков сотнями тысяч французского народа, который заполнял длинные улицы, пестрел на балконах и крышах и радостно приветствовал Россию. Мэр Парижа, бывший коммунар, сидевший рядом со мною за завтраком журналистов, говорил мне, что видел сам, как несколько парижан проталкивались к экипажам и целовали руки у моряков. Он прибавлял, что он никак не ожидал, чтобы дело дошло до такого целования. Перед военным клубом, где помещались моряки, целые дни не расходилась толпа из разных слоев населения, не исключая высших. А что за волшебное было представление в парижской Опере. Вся статская, военная, ученая, литературная, художественная и денежная знать наполняла ложи и кресла. Старец Канробер полуживой был внесен в ложу на кресле. Крики «да здравствует Россия!» раздавались из всех грудей, и весь партер и в ложах стояли. На сцене в роскошных русских костюмах первые певцы и певицы исполняли последний акт «Жизни за царя». Все эти праздники, тянувшиеся несколько октябрьских дней, были прямо волшебной сказкой. Ко мне в отель приходили студенты-медики и говорил пламенно о реванше, а один из них, заговорив об Эльзас-Лотарингии, зарыдал, как ребенок.

Во что только тогда ни верилось. Было ли какое счастье, которое бы не улыбалось, была ли какая-нибудь фантазия, в которую бы не верилось. Уж нечего говорить о нас, русских, но французы, французы, столько испытавшие разочарований, как блестели их глаза, как волновались их груди и какой пламень был в их речах!

Страшно вспомнить. Все погибло, все рассеялось, как туман, окрашенный роскошным блеском утренней зари.

Но погибло ли? Можно ли это говорить? Может ли верить этому русский разум, может ли верить этому русское сердце? Не может! Но я слышу вопросы: где же этот русский разум и где русское сердце? О них не слыхать было даже в Г. думе. Кажется, ни разу и никто не сказал о России, о том, что он русский, что он патриот. Во время Великой французской революции слово «патриот» было у всех на устах. Оно было общим лозунгом для поклонников свободы, равенства и братства. «Патриот» и «гражданин» имели одно и то же значение. В Г. думе слово «патриот» объявлено было позорным г. Петрункевичем. Чтоб не произносилось русское имя, стали высмеивать «истинно русских людей». Может быть, и русское имя стало пятном позора для всех тех, кто мечтал и мечтает о какой-то такой революции, которой нет конца и краю и которая бомбами победит непременно. С поднятым челом, с горящими глазами, с гордостью владыки говорят все те, фантазия которых уносится в безбрежную даль, а страстные их речи клеймят злобной насмешкой и проклятиями все то, что существует. Они клеймят все, начиная с Бога, которого нет, христианской религии, которая поддерживается своекорыстными властителями и попами, и кончая такими пустяками, как собственность, брак, семья и тому подобные учреждения. Все это порождение деспотизма и бюрократии и потому да погибнет все это и все те, которые всему этому служат. Прочь с дороги, и кто этому мешает, тому смерть!

Таковы убеждения того воинства, которое несет в своей голове и в своем сердце социализм и все с ним связанное неразрывно. Я говорю именно о воинстве, о действующих агентах этого учения, об этих убивающих и гибнущих иногда от своего собственного оружия, а иногда счастливо убегающих. О них говорят, как о бесах, пришествие которых предсказано Достоевским, о них говорят, как о злодеях и палачах или как о фанатиках, зараженных сумасшедшим бредом. Жизнь отравлена и, отравленная, она живет возбужденно, порывами надежды и отчаяния, приливами и отливами среди этого террора и смуты в океане русской жизни.

Что ж, прилив революции зальет Россию, револьвер и бомба победят, как победили японцы? Надо быть глубоко малодушными, чтобы допускать это.

Но что делать? Кто об этом не спрашивает? И вот на это ответы. Одни говорят: необходима диктатура; другие: необходимо собрать поскорее Г. думу и, вручив ей управление, объявить амнистию убийцам и согласиться на раздел имуществ; третьи: гнусные преступления этих политических палачей и палачек скоро заставят общество возненавидеть подобных людей, и тем самым они станут невозможными.

Скоро сказывается сказка, и не скоро делается дело. Когда слышишь горячие споры обо всем этом и сам принимаешь в них участие, то не можешь не видеть и не понимать, что все эти спорящие, все рекомендующие эти средства сами мало верят в целительность их. И чем горячее спор, тем быстрее падает его интерес. А вопрос весь в том, что никакие средства без людей ничего особенного не сделают. Все зависит от людей, начиная с того стола, за которым вы сидите, и платья, в которое вы одеты.

Да, все от людей, от их уменья, ума, таланта, силы воли. Не говоря уже о диктатуре, вещи вообще опасной, справа ли она или слева, даже собрание «лучших людей» будет только случайным собранием, в котором может не оказаться именно таких людей, которые стояли бы в уровень с событиями и могли бы направить их своим талантом и силой воли. Европейская история полна такими примерами. Французские историки говорят, что на протяжении почти ста лет были только две действительно даровитые палаты, это в 1789 г. и в 1871; все остальные не давали такого талантливого состава, как эти две. Наша первая Дума не дала ни одного замечательного человека, ни одного такого, о котором бы говорили: вот замечательный ум! Вот удивительный талант! Вспомните первые произведения наших писателей или художников. Они обдавали талантом своих современников и привлекали тотчас к себе все сердца, и в сердцах загорались надежды и радость. А наша адвокатура с появлением нового суда, как она была талантлива и блестяща! Даже прокуратура дала прекрасные таланты. Достаточно назвать одного Кони. Ничего подобного не случилось с Г. думой. Учреждение осталось дорогим, а «лучшие люди» стали весьма обыкновенными, какими они в сущности и были и какими останутся. Надо думать, что будущая Дума вызовет из России другой состав. Попадут в нее и бывшие депутаты, но и эти депутаты будут лучше в новой Думе, чем были прежде, потому что у них теперь есть то, чего не было, именно опыт. Эти несколько месяцев несомненно пройдут плодотворно для всех, и для бывших депутатов, и для выборщиков, и для министерства, несмотря на все усилия «бесов» терроризировать население и правительство, т.е. подчинить их себе, своей силе, которая проявляется не столько в них самих, сколько в химии. Террор угнетает волю своих противников, грозя их жизни и отнимая жизнь. Но мудрено отнять жизнь у России и погнать все культурное общество в тиски социал-демократии, под палки и бомбы пролетариата.

Россия воскреснет. Станем в это верить все, верить непреклонно, станем верить каждый день в свои силы, стало быть, в соединенную силу всех, в силу России. И если она не скоро найдет себе великого человека и великих людей, то несомненно найдет честных, образованных и мужественных людей.

Я начал за упокой, чтобы кончить за здравие, за мужество, за новую жизнь. Она будет труднее, чем та, которая осталась за нами, гораздо труднее, но одолеть ее необходимо. Надо бодро идти в настоящем, ничего не пугаясь, чтобы встретить грядущее. Из «лучших людей» Думы постепенно образуется когда-нибудь особое сословие политиков и политиканов, как и на Западе, которые смешаются с бюрократией, станут искать мест и обделывать свои делишки; но будут и талантливые и бескорыстные люди не для речей только, но и для дела управления страной и ее благополучия, как были и несомненно есть такие люди и в том слое, который шельмуется без разбора под именем бюрократии. И слово «патриот» воскреснет, и никто не осмелится в Думе оскорблять ни русского, ни армию, а кто оскорбит, тот ответит. Заметили странность: как вежливо газеты вели полемику по поводу вызова на дуэль г. Якубзона поручиком Смирнским. Ни одной оскорбительной выходки, ни злобных насмешек даже из тех газет, которые поносили военных. Оно и понятно, молодой человек за честь армии решился рисковать своей жизнью. Множество случаев, что плохой стрелок убивал хорошего. Поручик Смирнский понял то, чего не хотели понять некоторые из сильных военного мира, повелевавшие смирение и пренебрежение перед оскорбителями. Мужество ценится всяким порядочным человеком даже из тех, которые «принципиально» отвергают дуэль. И мужество — то великое качество, которое должно победить наших «бесов». Мужество убеждения и воли. Кто не боится смерти на своем посту, посланном ему судьбою, тот и убитый, в открытом ли бою или подлой изменой, оставляет после себя примеры для подражания живым. Глава теперешнего правительства — человек мужественный, бескорыстный и прямой. Он знает, что только одно мужество может помочь глубоко обдумать все условия русской жизни и затем принять твердые решения. И поэтому да здравствует мужественная жизнь, господа, и да посрамятся трусы!

Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 16(29) августа, № 10928.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.